Драгонвик. Гл. 4

АНИ СЕТОН

ДРАГОНВИК

(роман)

Перевод с английского Ю.Р. Беловой

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Вскоре Миранда узнала, что можно жить в большом доме, где обитает целое семейство с двадцатью слугами и быть совершенно одинокой. Николас весь день был занят делами имения, а остальное время делил между кабинетом на вершине высокой башни и оранжереей, где занимался любимым делом — садоводством. В те времена это развлечение разделяли многие богатые землевладельцы, но Миранду оно приводило в полное недоумение: она вполне понимала людей, выращивающих растения для дела, то есть на пропитание или на обмен, но была не в силах понять интерес к декоративным и на ее взгляд совершенно бесполезным кустам.

Николас гордился, что каждое третье дерево, которое можно было встретить в этой местности, принадлежало ему. Многие он вывез из Европы и с Востока на собственном пароходе прямо на причал Драгонвика — душистый кедр, плакучий кипарис, иудино дерево, китайское гинкго, с листьями удивительной формы, и изящный японский клен — эти растения могли находиться в открытом грунте, однако пальмы и алоэ, олеандры и орхидеи помещались в двух роскошных оранжереях рядом со столовой.

У Джоанны были свои устремления, если чревоугодие и редкие попытки рукоделия — вязание крючком кошельков или вышивание — можно назвать устремлениями. Немалый вес делал Джоанну ленивой, и она большую часть времени проводила в своей комнате, если, конечно, не было гостей.

Миранда восприняла общее отчуждение в доме так же, как и удивительное открытие, что муж и жена занимают разные спальни. Здесь в Драгонвике все казалось ей странным и удивительным, и трудно было решить, что удивляет больше. Таков был образ жизни аристократов, высшего общества, которому она завидовала и к которому стремилась.

Ее единственная обязанность заключалась в попытках научить чему-нибудь Кэтрин. Каждое утро после завтрака они обе уходили в классную комнату, где Миранда терпеливо повторяла:

— К-О-Т, кот. Р-О-Т, рот. П-О-Т, пот. А теперь повтори их по буквам, дорогая.

Девочка была послушная и старалась изо всех сил, но она была слишком медлительной и не отличалась хорошей памятью. Ее внимание все время рассеивалось. Постепенно она даже привязалась к Миранде, которая всегда была добра к ней, и все же малышка по-прежнему предпочитала общество любимой Аннеты, которая кормила ее сластями и рассказывала сказки. Таким образом, у Миранды было мало обязанностей, и в первые недели ее занимала только сама новизна обстановки. У нее не было возможности поддерживать отношения даже с Николасом, единственным человеком, придававшим ее существованию в Драгонвике какой-то смысл. Но она была благодарно ему за щедрость, которую он к ней проявлял.

На следующий день после ее приезда, к Миранде постучала сама Магда, экономка, вооруженная портновским метром, бумагой и карандашом. Она ничего не объяснила, только сказала, что ее послал "минхер". Ее губы были плотно сжаты. Делая замеры, она бесцеремонно поворачивала девушку то в одну, то в другую сторону.

Через несколько дней, когда Миранда чинила дыру на своем кошмарном шерстяном платье, раздался стук в дверь, и в комнату вошли экономка с лакеем. Они принесли множество свертков, коробок и маленький сундучок, обтянутый кожей.

— Минхер распорядился доставить из Нью-Йорка, — хмуро ответила Магда на изумленное восклицание девушки. Женщина не обратила ни малейшего внимания на этот восторженный вскрик, а только быстро и старательно распаковывала свертки и открыла сундучок. Одежду она раскладывала на постели.

Миранда увидела два шелковых платья, одно зеленое с черными бархатными оборками и одно розовое вечернее платье, украшенное тончайшим кружевом. Еще были утреннее платье из голубого кашемира, накидка, зеленая шляпка, две пары маленьких туфелек, веер слоновой кости, украшенный бисером ридикюль. Но нашлись и более интимные предметы туалета, на которые Миранда уставилась в большом смущении: цветное неглиже из муслина, льняная ночная рубашка с великолепными кружевами, нижние юбки, лифчики и даже пара корсетов на китовом усе.

— Но как мистер Ван Рин мог... я хочу сказать... Не мог же он заказать для меня все эти вещи? — воскликнула девушка, густо покраснев. При всей неловкости положения, она не могла не восхищаться изяществом прелестных вещичек, которые Магда степенно раскладывала на кровати.

Магда бросила на девушку презрительный взгляд.

— Не думаете ли вы, что патрун будет лично заниматься чем-то подобным? Он просто послал распоряжение мадам Дюкло в Нью-Йорк. Прошлым летом у нас гостила француженка-сирота из Нового Орлеана. Патрун поступил точно так же.

— О-о, — протянула Миранда и покраснела еще больше. Во всем этом имелся неприятный привкус благотворительности, и ее щепетильность янки была задета. Да и могла ли она принять подобные вещи от джентльмена... даже если он ее кузен? Но это же чепуха, торопливо сказала она себе. Он будет оскорблен, если она поднимет шум и откажется от одежды, он сочтет ее глупой деревенской девчонкой. А эти наряды такие красивые...

Она погладила розовый атлас вечернего платья, и, к своему удовольствию, обнаружила, что под его тяжелыми складками находится небольшой кринолин в форме колокола, о котором она давно мечтала.

Мадам Дюкло никогда не забывала ни об одном письменном распоряжении Николаса Ван Рина: "Пришлите полный гардероб для молодой леди, светловолосой, достаточно высокой со следующими мерками..."

Модистка так же прислала оклеенную плющом коробочку, в которой находилось несколько красивых пузырьков: бальзам для волос, крем "Sirop de Boubie", предназначенный "для улучшения даже самой нежной кожи", зубной порошок из фиалкового корня, рисовая пудра и флакон духов из гелиотропа.

— Они пахнут как мамин сад в летнюю ночь! — воскликнула Миранда, вдыхая чудесный аромат. — О, Магда, до чего же это прекрасно!

Женщина не отвечала. Она стояла на коленях перед шкафом и аккуратно складывала женское белье. Но воинственно поднятые плечи выражали резкое неодобрение.

— За что ты так не любишь меня, Магда? — импульсивно воскликнула девушка. — Что я такого сделала?!

Женщина тяжело поднялась.

— Это не мое дело любить или не любить, мисс. Мифрау ждет.

Она задвинула последний ящик и пошла к Джоанне.

Неужели из-за того, что меня не любит Джоанна, ее горничная столь недружелюбна? — думала Миранда, испытывая одновременно недоумение и возмущение. А ведь она даже не была уверена в неприязни Джоанны — ее широкое обрюзгшее лицо вообще очень редко выражало какие-либо чувства, а в те редкие моменты, когда она удостаивала Миранду вниманием, она разговаривала с обычной равнодушной приветливостью. "Она похожа на репу, большую белую репу!" — подумала Миранда, но едва коснувшись зеленого шелкового платья, напрочь забыла о Джоанне. Платье подошло ей идеально, тугой корсаж, обтягивающий маленькую высокую грудь и узкую талию, широкая юбка, изящно падающая волнами на кринолин, который она позаимствовала с бального платья. Если ее кожа и волосы неплохо смотрелись даже на фоне отвратительного шерстяного платья, то теперь они были просто великолепны. Зеленый цвет оттенял ее светлые волосы и даже придал новый оттенок карим глазам.

Может быть, ей повезет, и она найдет Николаса, чтобы поблагодарить за заботу. До ужина осталось еще полчаса. Она поспешила вниз, и сопровождавший ее шелест шелка придал ей уверенность. Миранда шла, высоко подняв голову и слегка покачивая бедрами, словно для того, чтобы усилить этот восхитительный шелест.

Она нашла Николаса в оранжерее, по уши занятого орхидеей, которую он только что принес из теплицы. Он обернулся и наблюдал, как она проходит через столовую.

А ведь девушка красива, изумленно подумал он. У нее тело танцовщицы.

— Кузен Николас, — робко сказала она, — я не знаю, как благодарить вас. Все эти замечательные наряды... они... они сделали меня такой счастливой.

— Рад слышать, что такая малость сделала вас счастливой, Миранда.

Обычно она пугалась сдержанной иронии, постоянно присутствующей в его тоне, но в этот вечер все было иначе. Она улыбнулась, вспомнив, что мужчины не любят, когда их благодарят — во всяком случае, папа и Том этого не любили. Она подошла ближе и коснулась зеленой полосатой орхидеи.

— Этот маленький цветок такой странный! — заметила она. — А он здесь хорошо растет?

Она склонила голову над мраморной кадкой, в которой находилась дивная орхидея, и Николас почувствовал легкий аромат духов, исходящий от тяжелых золотых кос, падающих на белую шею. Он поднял руку, а затем опустил ее.

— Здесь орхидея прекрасно растет. Может быть, мы посидим, пока не подойдет миссис Ван Рин?

Он указал на ажурную железную скамью, стоящую у южной стены, где росло несколько олеандров и гибискусов. Рядом со скамьей находился фонтан — из львиной пасти в алебастровый бассейн струилась прозрачная вода, одаривая душное помещение свежим дыханием леса.

Наконец-то у нее появилась возможность, оставшись с ним наедине, спросить его о Зелии. С того ужасного ночного разговора она больше не видела старуху, время изгладило оставшееся от встречи неприятное впечатление, и теперь Миранду просто мучило любопытство. Она задала вопрос, и Николас резко повернулся.

— Вы видели Зелию? Где?

Она коротко ответила, умолчав лишь о самых последних словах Зелии, которые сейчас представлялись ей на редкость глупыми.

— Она напугала вас? — нахмурившись, спросил Николас.

— Немного, хотя я не пойму, почему. Она болтала о ком-то, кто будет смеяться, о Красной комнате и обо мне, приносящей... приносящей зло. Я знаю, что все это глупости, — торопливо добавила она, надеясь, что он не будет над ней смеяться.

Но он и не думал насмехаться.

— Она становится совершенно невозможной. Я и не подозревал, что она осмеливается подниматься наверх. Я поговорю с ней.

— Но кто она? — спросила Миранда, заметив его желание прекратить разговор.

Николас встал, и она в смятении увидела, что ее настойчивость испортила редкий миг доверительности.

— Старая ворона, которой, должно быть, лет сто. Ей давно пора отправиться на тот свет вместе со всеми своими сказками.

Миранда была поражена его неожиданно ядовитым тоном, но затем он продолжил более спокойно, усилием воли сдерживая раздражение:

— Мой прадед Питер Ван Рин в тысяча семьсот пятьдесят первом году женился на первой красавице Нового Орлеана, которую звали Азильда Мари де Ла Курбе. Он привез ее сюда, а вместе с ней и ее рабыню Титину. Зелия — дочь черной Титины и индейца из племени могикан. Она всегда жила здесь в Драгонвике, — проговорив последние слова, Николас надолго замолчал.

— У нее такая странная речь... — выждав некоторое время, девушка рискнула заговорить сама, чувствуя, что иначе не услышит никакого продолжения.

— Она говорит с креольским акцентом, перенятым, видимо, у матери.

— Я не это имела в виду. Я имела в виду, что она говорит... о призраках. Теперь я вспоминаю. Она говорила, что Азильда вновь станет смеяться.

Николас пожал плечами.

— Это все глупые сказки, которые до сих пор живы исключительно благодаря Зелии. Азильда не была здесь счастлива, после рождения сына она... — Николас остановился. — Она умерла, и это стало предметом бредовой болтовни Зелии о призраках и проклятиях. А теперь не поговорить ли нам о чем-нибудь более интересном? Вы прочитали эссе Аддисона, которое я рекомендовал?

— Еще нет, — виновато призналась она. — Я все еще дочитываю "Айвенго". Это такая замечательная книга, кузен Николас!

— Мое дорогое дитя, вы неисправимый романтик, и смею ли я напомнить вам, что в английском языке есть много более подходящих эпитетов, чем слово "замечательный", которое вы, похоже, употребляете чаще необходимого?

Ее лицо залила краска смущения, как было всегда, когда он делал ей замечания. Но на этот раз она с пугающей радостью заметила, что сегодняшний выговор отличается от всех прежних, потому что сейчас в его тоне не было осуждения, скорее он просто дразнил ее, и когда он посмотрел на нее сверху вниз, в его пристальном голубом взгляде светилась нежность.

— Томкинс объявил обед, Николас, — запыхавшаяся от быстрой ходьбы Джоанна стояла в дверном проеме оранжереи.

Теплота и мгновение взаимного хрупкого ожидания чего-то исчезли, словно бесцветный и сдавленный голос был камнем, брошенным в воду и нарушившим ее спокойствие.

— Я очень сожалею, что заставил вас ждать, любовь моя, — произнес Николас тоном, в котором не слышалось ничего, кроме вежливого извинения. — Миранда и я говорили о литературе. Ее новое платье идет ей. Не так ли? Мадам Дюкло знает свое дело.

* * *

В первые недели жизни Миранды на новом месте в Драгонвике редко бывали гости — разве что мистер и миссис Ньюболд en route* из Нью-Йорка в Саратогу да дородный мистер Соломон Бронк, управляющий недвижимостью Николаса на Манхэттене. Но они останавливались лишь на ночь или на обед, и Миранда почти не видела их.

* По пути (фр. яз.)

Но теперь в Драгонвике с нетерпением ожидали Четвертое июля, которое всегда праздновалось с большой помпой. В программе были прием гостей и грандиозный бал вечером четвертого и продолжение праздника в саду на следующий день. Все комнаты были заняты людьми, чьи громкие имена ничего не говорили Миранде, но она возбужденно пыталась придумать, что они из себя представляют. Особенно французский граф и графиня де Греньи, самые почетные гости, для которых в северном крыле были приготовлены апартаменты во флорентийском стиле.

В полдень третьего июля у Драгонвика остановился пароход, с которого сошли долгожданные де Греньи. Они ужасно разочаровали Миранду. Французский дворянин, только что покинувший двор короля Луи-Филиппа, обязан был отличаться высоким ростом, томным взором и надменными, как у Николаса, манерами, а, возможно, даже превосходить его в надменности. А графиня... здесь воображение Миранды разыгралось, и она одарила эту леди белым париком, атласным кринолином и скорбной царственной красотой — все это создавалось смутными воспоминаниями о портрете Марии-Антуанетты.

Действительность оказалась прозаичнее.

Граф был пухлым и почти лысым. Ростом он был меньше Миранды, и хотя у него были задиристые черные усики, это была единственная деталь, которая могла бы произвести впечатление. На его круглом лице застыла постоянная гримаса веселья. Жизнь казалась ему увеселительной прогулкой, которой он от души наслаждался. Его речи — а он очень хорошо говорил по-английски, проведя пять лет в Лондоне — были неистощимы на остроты и, с точки зрения Миранды, непозволительно откровенны. Подобную откровенность она сочла бы шокирующе вульгарной, если бы та не исходила от графа.

— У вас здесь самые magnifique* владения, mon cher**, — заявил граф Николасу, — роскошь, которую трудно ожидать в столь молодой стране, а ваша кухня, мадам, — здесь он перевел взгляд на Джоанну, и его проницательные глаза принялись рассматривать необъятную тушу, затянутую в голубой шелк. — Ваша кухня, — продолжал он, сложив пальцы вместе и с чувством целуя их, — восхитительна!