Хождение Восвояси: часть первая

Хождение Восвояси

Часть первая

— Ух ты, какая!.. какое!.. какой!..

Не находя больше слов, Лёлька рванула к мерцающему огнями диву. Агафон, сбивая какие-то рамы у стены, еле успел схватить княжну за шиворот, и та повисла в его руке, упрямо перебирая ногами на прервавшемся пути к чуду. Обтянутые парусиной деревяшки с грохотом обрушились на пол, но не прежде, чем приложили мага по косточке на ноге.

— Я же сказал — ничего не трогать! — прорычал он — и получил в ответ уязвленный взгляд серых глаз:

— Я ничего и не трогала — а ты сразу хвататься!

— Я прочитал твои мысли на расстоянии! — ученик мага-хранителя протянул непоседу отцу, то ли свирепо ухмыляясь, то ли морщась от боли.

— С Ярослава бери пример, Лёся, — укоризненно вздохнул Иванушка, опуская — но не отпуская — дочку. Ярик — аккуратный румяный мальчик семи лет в красном кафтанчике, скромно принялся слизывать с кулака очередную порцию повидла, отловленного при попытке к бегству. Иван с обожанием потрепал соломенные кудри сына и продолжил:

— Всего на три года тебя моложе человек, а целый час ходит по лабораториям, и ничего не разбил и не перевернул. Даже варенье из его пирожка упало туда, где вреда от него никакого не было. Почти.

Агафон нервно гыгыкнул. Княжна Ольга насупилась, вспоминая случившееся с ее пирожком. Ну подумаешь, искры посыпались из той проволочно-каменной штуковины, и стена за ней пропала. Ну так ведь временно. И никого не обожгло и ничего не загорелось. Не как в первый раз. Пирожок вот жалко — это да...

— Пирожок жалко, — хмыкнул маг.

— А ты правда умеешь мысли на расстоянии читать, дядя Агафон? — встрепенулась Лёлька.

Тот лишь загадочно улыбнулся, всем своим видом показывая, что мысли читать умеет на любом расстоянии и любым почерком, а что вертится в голове у десятилетней лукоморской княжны, так и вовсе знает за полчаса до того, как ей это подумается.

— А я, когда вырасту, тоже сумею? — не унималась та.

— Ты сначала мысли записанные читать привыкни, — взъерошила светлые волосенки дочери царевна Серафима. Но Лёлька, не обращая внимания на инсинуации и провокации, сверлила его премудрие неотрывным взглядом.

— А сейчас я что думаю?

— Не знаю, кто что тут думает, а я уверен, что детям пора было ложиться спать еще час назад, — донеслось ворчливое из-за спин гостей. — И всем остальным тоже.

— Премудрый Адалет премудр, как всегда, — обезоруживающе улыбнулась Сенька и отработанным за вечер жестом подсунула тарелку под падающий из пирожка мага-хранителя джем.

— Ну что, шантрапа, пошли укладываться? — Агафон подхватил на руки Ярослава, степенно разглядывавшего комнату диагностики с порога, и маги-хранители повели гостей к спальне вдоль лабиринта мастерских, лабораторий, кабинетов и просто комнат, которые было проще оставить, как есть, чем выгребать[1] из них последствия экспериментов — или помыть.

В который раз Серафима подивилась, как в маленьком домике на опушке леса могло помещаться столько пространства, сколько в самый просторный лукоморский дворец пришлось бы утаптывать конным полком. Один этаж, дранка на крыше, продуваемое всеми ветрами дощатое крылечко и хоромы на три окна Адалетова[2] домика лишний раз доказывали истину, что внешность может быть обманчива. Но для получения доказательства надо было сперва пройти большую комнату, встречавшую посетителей обычной деревенской обстановкой, свернуть по коридорчику направо и открыть скрипучую дверь второго чулана, ту, в которой был выпилен уголок для кота. И тогда ничего не подозревающие гости[3] в единый шаг оказывались в замке волшебника, таком, каким себе представляли — или не представляли. Бесчисленные этажи, переходы, башни и подвалы тайной цитадели мага-хранителя[4] было ни в сказке описать, ни пером инвентаризировать — не говоря уже про то, чем они были заполнены. На вопрос же, отчего нужно водить за нос непосвященных, предпоследний маг-хранитель отвечал каждый раз по-разному. То чтобы не портить вид на лес и озеро, то чтобы меньше платить налога на недвижимость, то рассказывал о своей небывалой скромности или нежелании нечаянно переплюнуть королевский замок — уж больно обидчивые и злопамятные иногда попадались на престоле экземпляры... Правда же была одна, и находилась она в комнате, едва избежавшей нашествия наследницы Ивана и Серафимы, царевичей Лукоморских. Всё пространство от пола до потолка было исчерчено разноцветными светящимися дугами и прямыми и усыпано точками и полупрозрачными сферами, сияющими здесь, но исчезающими в измерении, привычном обитателям Белого Света. Маги называли эту комнату хранилищем, но для доступности понимания переводили на общепонятный язык как 'диагностически-превентивная интерактивная проекционная'[5].

Уложив детей, лукоморцы чмокнули их на сон грядущий, задули ночник и вышли в коридор. Там их поджидал Агафон, изучавший то ли особо интересный камень в стене, то ли что-то, находившееся за ним на расстоянии в сотни километров. Пальцы его рассеянно теребили рукав черного балахона — рабочей одежды мага. Высокий, светловолосый, с серыми глазами, он был бы похож на Ивана как брат, если бы не сухощавое сложение, руки — не воина, но ученого мужа, и ироничная усмешка, редко сходившая с губ.

— Неприятности? — спросила царевна, не дожидаясь, пока их старый друг снова натянет улыбку на лицо.

— Да так... — махнул рукой чародей и поморщился.

Сенька вспомнила раскладушку у стены хранилища и предположила наугад:

— Где-то зреет какая-то ерунда, а вы не знаете, где и что?

— Что-то вроде этого, — скупо пробормотал его премудрие, с первого курса не любивший признаваться в незнании или непонимании.

— Мы можем помочь? — спросил Иван.

— Покараулить, к примеру? — предложила его жена.

Чародей отмахнулся:

— Чешуя. Мы со стариком разберемся.

— Или старик с тобой? — брюзгливо проговорил Адалет, выступая из-за угла. Такими волшебников рисуют в детских книжках: невысокий, пухленький, с блестящим островом лысины, окруженным растрепанными седыми волосами, с густыми усами, окладистой[6] бородой ниже пояса и посохом в руке. Старым его можно было назвать только потому, что эпитеты 'античный' и даже 'древний' к человеку не применяются.

Затолкав в рот остатки бутерброда с ветчиной, он обтер пальцы о балахон и с подозрением заглянул за спины лукоморцев:

— Где эти маленькие чудовища?

'Они не маленькие... то есть не чудовища!' и 'Спать легли' прозвучало одновременно. Язвительно хмыкнув на первое и кивнув на второе, Адалет скомандовал ученику:

— Усыпляй гостей, и пойдем. Работы много.

— Прямо?.. — брови его премудрия вскинулись домиком.

— И прямо, и криво, и косо! Время теряем! Быстрей! — раздраженно буркнул старик и, выудив из кармана бублик с маком, быстро зашагал к лестнице.

— Ладно, рюмка чаю на ночь отменяется, вы его слышали. Сейчас ему лучше не перечить, — Агафон, извиняясь, пожал плечами и распахнул перед друзьям соседнюю дверь. — Ваша комната. Устраивайтесь.

Лукоморцы вошли, и чародей, обхватив их за плечи, увлек к кровати.

— Ты чего? — удивленно оглянулась Серафима, встретилась с ним глазами... и мир поплыл, унося их с Иваном в царство сна.

— Вставайте, вставайте, вставайте!.. — смутно знакомый голос то гудел колоколом, то жужжал заблудившейся мухой. Одновременно другой, познакомее, взлетал и падал, словно качели:

— Они нас убьют, они нас убьют, они нас убьют...

Мягкие объятия грез не отпускали, приковывая к подушке и растворяя под одеялом, но Сенька всё же сделала усилие вырваться. Кого-то где-то собирались убивать. Жалко будет, если всё обойдется без нее.

— Они нас точно убьют!..

Лица коснулся ветерок, пахнущий горечью и горелым зерном, сквозь опущенные веки пыхнуло зеленым — и сон пропал, внезапно и без остатка.

— Встава...

— Какого бабая якорного?!.. — подскочила царевна — и обнаружила, что лежит на кровати поверх покрывала, одетая и обутая. Рядом что-то мягко загрохотало — это Иванушка свалился на ковёр, но тут же вскочил с обнаженным мечом в руке.

— Не убьют, спокойно! Кто напал? На кого?

— Пока больше никто и не на кого... — лицо Агафона мученически скривилось. Адалет, маячивший в проеме, быстро буркнул: 'Ну дальше вы тут сами разберетесь' — и скрылся в коридоре.

Интуиция подсказала Сеньке, что дело нечисто.

— А конкретнее? — одним прыжком она оказалась рядом и супругом. Его премудрие попятился было к двери, но Серафима преградила ему дорогу и грозно прищурилась:

— И по каком поводу мы должны были вас убить?

Маг втянул голову в плечи, и только теперь царевна заметила, что волосы его опалены, балахон прожжен, а кожу, словно брызги крови, покрывали мелкие багровые пятна.

— Дети?!.. — охнула Сенька в новом приступе озарения и, не дожидаясь ответа, отшвырнула друга и кинулась в соседнюю комнату.

Двери ее были распахнуты, ночник погашен, постели смяты — и пусты.

— Где дети?! — в комнату ворвался Иванушка.

— Где?! — Сенька ухватила подоспевшего волшебника за грудки и притиснула к стене.

— Вы не волнуйтесь, самое главное... — изо всех сил пытаясь следовать собственному совету — как воду в решете носить — забормотал он. — Мы над этим работаем... Адалет ушел восстанавливать сеть... подбирать ингредиенты... снимать... за...меры...

— Где?! — прорычала царевна, стискивая ворот балахона как гарроту. Его премудрию хватило мудрости понять, что произнеси он еще хоть одно слово не по теме вопроса — и титул последнего мага-хранителя вернется к Адалету.

— Их забрали Вечные! — торопливо захрипел чародей. — Мы не подумали, что они объединят усилия! Они порвали сеть, разрушили экран, разнесли всю защиту...

— Кто? — на периферии зрения, плавающего на грани полной асфиксии, маячило лицо Ивана с пылающими щеками и взором.

— В-вечные.

Царевич облегченно выдохнул.

— Где они сейчас?

— В-вротничок... м-мжно отп...стить?.. — последними миллилитрами воздуха просипел Агафон.

— Еще не знаю, — зыркнула царевна, но хватку ослабила и вопрос супруга повторила.

— Они-то где? — волшебник закашлялся, растирая шею: — В Вамаяси... Где им еще теперь быть...

— Я тебя про Лёльку и Ярика спрашиваю!

— А я про них и говорю...

— Что?..

— Где-где?.. Где-где-где!?

— Сима, не надо насилия, я всё объясню! — руки волшебника рефлекторно взметнулись, закрывая голову. — Это всё гражданская война! И реваншисты! И мандарин!

— Я вам тут сейчас устрою гражданскую войну!!!

— Сеня, спокойно. Агафон сейчас всё объяснит. И про реваншистов, и про мандарины. Произошло какое-то недоразумение, — рука Иванушки опустилась на плечо супруги.

— Сами они... недоразумение! — фыркнула Серафима, но расправа над магом была отложена еще раз. — Рассказывай, быстро! Где дети?!

— Ваня прав. Я сейчас всё объясню. Пойдем, присядем, нальем для успокоения нервов... мне... — начал было волшебник, но прикусил язык под свирепым взором царевны и брюзгливо развел руками: — Ну или будем стоять тут! Если от этого кому-нибудь станет лучше.

Она стиснула зубы и мотнула головой. Не дожидаясь второго приглашения, его премудрие поспешил к лестнице, показывая дорогу на кухню.

Когда сливовица была разлита по кружкам, а холодная вареная курица извлечена из буфета и поставлена на стол[7], наступил черед экскурса в историю катастрофы — как дальневосточной, так и местной вечерней.

— Как вы помните, — начал Агафон, нервно прихлебнув из кружки, — лет двадцать назад в Вамаяси приключилась гражданская война. Закончилась она через пять лет тем, что империя развалилась на две части: Восвояси и Вотвояси.

— Помню, — кивнул Иванушка, — хотя всегда путал, кто из них кто, если честно.

— Восвоясями стало называться восточное побережье, которое повстанцы отбить не смогли, и острова, откуда завоеватели пришли давным-давно. Страна воинов, морских грабителей, рыбаков и рисоводов. Угадайте, кто из перечисленных заправляет там делами. Вотвоясями назвали всё остальное, то, что освободилось, а его там раз в сорок больше — что по территории, что по населению.

— Как же тогда Восвояси смогли их завоевать? — удивилась царевна.

— Крестьяне, ремесленники, философы и купцы против пиратов не имели никаких шансов. Как только их декоративная армия была разбита...

— Хорошо. Тогда другой вопрос: как купцы и философы двадцать лет назад смогли победить пиратов? Задискутировали насмерть? Завалили товарами, и те задохнулись?

— И какое всё это имеет отношение к пропаже Оли и Ярослава? — хмуро добавил Иван.

— Народный гнев, восвоясьский бунт, бессмысленный и беспощадный и всё такое прочее — на Симин вопрос. И самое прямое — на твой, — Агафон снова глотнул из кружки, поморщился и залпом опорожнил ее до дна. — Вотвояський император, то есть мандарин, как, говорят, он упорно называет себя на вотвоясьский манер, не хочет смириться с потерей такой роскошной дойной коровы. Но и отбить утраченное не смог — сил не осталось. Тогда он призвал Извечного — главу Вечных, местной касты магов, и сказал, что или тот к весне достанет ему армию, хоть из-под земли, или его самого под землю положат. И если он и вправду вечный — тем хуже для него. Маяхата Негасима, мандарин, шутить не любит, и Вечные, посовещавшись, нашли удивительно простое... как им тогда казалось... решение. Если мандарин сказал достать армию из-под земли — то они достанут армию из-под земли.

— Они вызвали демонов?! — ахнула Серафима.

— Нет, что ты! Армию демонов не смогли бы контролировать и все маги Белого Света. Вечные же просто слепили войско из глины. Идеальные солдаты: не боятся ни жары, ни холода, не устают, не спят, не едят, никого не жалеют, командира всегда слушаются, жалования не просят...

— И войско ожило?

— А вот тут-то и началась загвоздка, — развел руками чародей. — Когда они попытались вдохнуть в нее жизнь, выяснилось, что больше десятка за раз расшевелить не получается, и то ненадолго. Правда, этого хватило, чтобы не отправиться под землю самим — пока, но Негасима приказал оживить остальных в кратчайший срок. А это, как выяснили Вечные, без амулета Тишины невозможно.

— И они пробрались к вам, чтобы украсть его? — Сенька обвиняюще уставилась на мага.

— Нет, что ты! Мы даже не знаем, как он выглядит и где находится! Но у нас в хранилище... вы там были... видны эфирные отражения всех амулетов чистой магии Белого Света. И если искать неизвестный тебе амулет стандартными методами, поиск в первую очередь приводит к нам в хранилище, а уж оттуда по фотонному следу можно определить, в какой части Белого Света расположен нужный предмет. Но если отслеживанием занялся маг без достаточных знаний теории, он может подумать, что нужный ему амулет хранится у нас.

— Как подумали Вечные, — проговорил Иванушка.

— Да.

— И попытаться отобрать его силой... — царевна поджала губы, с новым интересом разглядывая потрепанный балахон потрепанного Агафона.

— Да. Но мы не думали, что они смогут к нам попасть! Мы не ожидали...

— ...А получив отпор — бежать обратно, прихватив кое-что для обмена, — договорила Серафима, и взгляд ее стал тяжелым, как топор палача.

— Да... — выдавил Агафон, втянул голову в плечи и попытался провалиться сквозь землю.

Иван успел схватить его за шиворот. Маг повис над стулом, торжественно погружавшимся в пол как разбитый, но непобежденный флагман, дернул плечом, освобождаясь от захвата, и шлепнулся на четвереньки.

— От нас — не уйдешь, — то ли напомнила, то ли пригрозила царевна. Волшебник, вздохнув, поднялся и мотнул головой в сторону выхода:

— Пойдем к Адалету. Не думаю, что у него готово еще хоть что-то... но перспективы обсудить, наверное, уже можно.

* * *

Под сводами библиотеки, где собрался военный совет, клубились грозовые тучи и потрескивали, взрослея, молодые молнии. Фолианты на полках, уходивших под потолок и терявшихся в подпространстве, втягивали страницы в корешки и боязливо жались к стене. Свитки делали вид, что их тут нет. Инкунабулы, дрожа, пятились под защиту гримуаров. И даже ковер свернулся под диваном кольцом колбасы и нервно заламывал кисти. Стулья и стол тоже сбежали бы с превеликим удовольствием, но занявшие их люди не оставляли им выбора.

Казалось, занявшие их люди не оставляли выбора сами себе. Совещание быстро двигалось от совещательной фазы к милитаристской, минуя переговорную. В воздухе пахло то серой, то озоном, то просто жареным.

— ...Это всё из-за вас! — праведному возмущению Серафимы не было предела. — Не могли предупредить, что ожидаете нападения?!

— Нет, это всё из-за вас! Надо было детей под боком держать! — яростно топорщил бороду Адалет.

— Нет, это всё из-за вас! — сжимал кулаки Иван. — Зачем надо было нас усыплять?!

— Нет, из-за вас! — Агафон рассерженно сдвинул брови. — Воспитанные дети не бродят по чужому дому, пока никто не видит!

— Значит, теперь мы еще и детей воспитываем неправильно?! — подскочила царевна, с грохотом опрокидывая стул[8]. — Да у волков в логове им безопасней было бы — хоть ходячим, хоть бродячим!

— Значит, теперь мы еще и хозяева никудышные?! — вперил руки в боки старый маг, и в глазах его заплясали лиловые сполохи. Назревающая буря под потолком тут же отозвалась рокотом, заставившим зубы чесаться. — Да таких гостей как вы хоть к ковру привяжи — всё равно упадут и убьются!

— Значит, теперь мы — гости, как в горле кости?! — прорычала Сенька.

— И на кой пень надо было усыплять нас — непонятно тоже! — снова припомнил царевич.

— Я вас, что ли, усыплял?! — зыркнул старик на ученика. Физиономия того сконфуженно вытянулась.

— Но вы же сами мне приказали...

— Я?!

— Ну... когда... 'Усыпляй своих гостей...'

— Я думал, что фигуры речи у нас только Олафу недоступны, — язвительно прищурился старый маг.

— Команды в бою должны отдаваться ясно, четко и недвусмысленно! — огрызнулся его ученик, нахватавшийся военной теории от Граненыча.

— Значит, это я тут у нас самый дурак, который двух слов ясно связать не может, да? То есть я во всем виноват, да? Да если я в чем-то тут и виноват, так это... — Адалет подался вперед — и последние его слова потонули в раскате грома. К столу совещаний потянулись ломкие когти молний. Запахло горелым и жареным.

Иванушка с лихорадочным румянцем на щеках и сжатыми кулаками вскочил — и все стихли, даже молнии, ожидая взрыва. Но вместо этого лукоморец выпустил воздух между стиснутыми зубами и тихо спросил:

— Теперь, когда мы выяснили, кто виноват, может, уже начнем решать, что делать?

Друзья и жена смущенно потупились. Тишину нарушил старый волшебник.

— Хорошее предложение, царевич. Вижу, ты ничуть не изменился... Ладно. Я уже думал, что делать. Вариантов у нас несколько. Ждать, пока Вечные выйдут с предложением обменять детей на амулет...

— Которого у нас нет, — напомнила Сенька — и заработала ядовитый взгляд старика.

— ..или самим выйти на них и предложить обмен, — сухо пощелкивая суставами и искрами, договорил он.

— На амулет, которого у вас нет, — подытожил Иванушка.

— Как скоро вы сможете найти амулет Тишины? — спросила Серафима. Маги переглянулись и пожали плечами.

— Через неделю. Месяц. Год. Пока не отследим и не локализуем его положение, сказать невозможно.

— Сколько времени понадобится на локализацию?

— У меня всё готово, — Адалет поднялся, нервно потирая ладошки. — Как только непосвященные покинут помещение... исключительно в целях собственной безопасности, — поспешил он добавить, перехватив взгляд царевны, — мы начнем.

— И потом вы... или мы тоже... отправимся туда, где хранится этот амулет, — со странно болезненным видом произнес Иванушка.

— Да.

— И заберем его...

— Да.

— И обменяем на Ярика и Лёлю...

— Да.

— И Вечные используют его, чтобы оживить свою глиняную армию...

— Д-да.

— И опять покорить Вотвояси?

В комнате совещаний снова повисла тишина.

— В-вань, — белая, как саван, с расширенными глазами, Сенька поднялась и заглянула мужу в лицо. — Ты чё? Спятил? Ты чё? Совсем дурак? Ты чё? Из-за каких-то драных вамаясь наших детей этим уродам оставить собираешься?!

Иван, с лицом бледным, покрытым рваными алыми пятнами, отчаянно глянул на супругу:

— Но Сень... представь... если начнется война... карательная... сколько детей... таких, как Ярка и Лёка... и их родителей... и...

— Вань... В-вань...

— Я за наших обормотов жизнь отдам. Ты это знаешь, — кулаки его сжались до белизны костяшек, из-под ногтей, впившихся в ладони, закапала кровь, но он не замечал. Сиплым, дрожащим голосом он продолжал, не отрывая больного взгляда от лица жены: — А будь у меня миллион жизней — отдам миллион. И не задумаюсь. Но...

— Вань...

— Но...

— Ваня.

Серафима прищурилась, стиснула зубы... Казалось, еще секунда — и она набросится на мужа, и будь у него миллион жизней — через пять минут не останется ни одной. Он стоял, опустив голову и не шевелясь, готовый принять любую кару за своё святотатство... но не дождался.

Звук не удара, не вынимаемого из ножен меча, но голоса царевны, надтреснуто-звенящий, нарушил тишину.

— Адалет. Агафон. Если Бессмертные смогли из Вамаяси попасть сюда... Вы сможете отправить нас отсюда в Вамаяси?

— Не Бессмертные. Вечные, — машинально поправил старый маг, но Сенька лишь усмехнулась:

— Были Вечные. Будут Бессмертными.

Иван и Агафон, вспомнив судьбу царя Костея, невольно хмыкнули.

— Ну так как? — хищный взор царевны буравил магов едва не насквозь.

— Думаю, что да — через три часа. И уверен, что да — через десять, — задумчиво прищурился Адалет.

— А забрать нас оттуда сумеете?

— Это сложнее... — старик почесал затылок. — Но если бы я был с вами, то смог бы открыть Путь из любого места силы. В Вамаяси их немного... но имеются.

— Ты пойдешь с нами?

— Я пойду с вами, — его премудрие последний маг-хранитель поднялся, мужественно выпятив нижнюю губу.

— А ты сможешь?.. — обеспокоенный взгляд Иванушки натолкнулся на снисходительный взор чародея:

— И да устыдятся маловерные!

Через пять часов ждать, когда всё будет готово, терпения уже не оставалось. В наспех освобожденной комнате под крышей самой высокой башни, волшебники чертили первую септограмму и собирали всё необходимое для наложения заклинания перемещения — и выживания после того, как оно сработает. Лукоморцы, вооруженные до зубов, с дорожными мешками в руках, расположились у стены лагерем, быстро превратившимся в осадный: уйти они отказывались, несмотря на прозрачные намеки хозяев погулять пока в другом месте, лучше — вокруг дома, а еще лучше — сходить до деревни.

— Без вас не начнем, — язвительно заверил их Адалет, но кроме 'Попробуйте только' другой реакции не добился. Сенька карманным точильным камнем наводила последние штрихи на лезвия метательных ножей, Иван, напряженно сдвинув брови, изучал раздел 'Вамаяси' справочника купца, и ни та, ни другой не двигались с места ни под какими предлогами.

Еще через пять часов чародеи, склонявшиеся над магическими символами пятой септограммы, разогнулись, переглянулись и дружно выдохнули:

— Всё...

Лукоморцы встрепенулись — под продолжение диалога:

— Сил магических больше нет.

— Пора подкрепиться.

— Чего и вам советую, — строго глянул Адалет на взвившихся от негодования гостей. — Неизвестно, где через час окажемся.

Услышав волшебное слово 'через час' Иван и Серафима немного успокоились. Услышав зловещее 'окажемся', его премудрие насторожился.

— А разве мы оба с ними отправляемся, учитель?

— С чего ты взял? — нахмурился старый чародей, вытирая упорно светящиеся пальцы о балахон. — Я тут подумал... Лучше тебе остаться здесь.

— Это почему? — насупился последний маг-хранитель.

— Мне кажется, ты для такого испытания еще не совсем готов. Не обижайся, конечно, но это не ты такой слабый — это противник силен.

— Но я не... не готов! Я готов! — еле соображающий от усталости и напряжения последних десяти часов, волшебник упрямо мотнул головой. — Они — мои друзья!

— Мои тоже, если ты забыл, — нахмурился старик. — Поэтому и говорю так.

Лукоморцы, не зная, что сказать, молча замерли у стены.

— Но я... но мы же... Но вы же сами на той неделе говорили... и раньше... что я... — растерянный, Агафон шагнул к наставнику.

— Да, говорил. И от слов своих не отказываюсь. Не было у меня еще ученика, настолько искусного в спецпредметах...

Его премудрие раздулся, как воздушный шар.

— ...и одновременно настолько неуклюжего в бытовой магии.

Шар лопнул.

— Но нам ведь бытовая магия там не пригодятся, — нерешительно проговорил Иванушка. — Нам ведь главное попасть в Вамаяси, всех раскидать, забрать детей и выбраться оттуда.

— А в остальном мы уж как-нибудь сами, — поддержала его Серафима, взмахнув очередным ножом. — Традиционными методами.

— Мирному населению слова не давали, — буркнул Адалет, махнул рукой, несмотря на все его усилия оставляющей в полумраке светящиеся следы, и зашарил глазами по комнате: куда бы присесть.

— Вы проголодались? Из буфета, может, принести чего-нибудь? Или из погреба? — не смея больше вмешиваться в спор, вызвался Иван.

— Да сидите уж... — пробормотал старик, прикрыл глаза и зашевелил пальцами под аккомпанемент неразборчивого, но выразительного шепота. Правый угол у двери — единственное место, свободное от магических параферналий — засветился зеленым. Пару секунд спустя там появились четыре табурета, знакомые еще по кухне, и стол оттуда же.

— Дальше сам, — Адалет устало кивнул ученику, плюхнулся на табуретку и принялся мыть руки под струей невесть откуда взявшейся воды. Она необъяснимо падала из ровной сухой стены, вспенивалась, попадая на пальцы, и исчезала, не долетая до пола.

Агафон сосредоточился, пошевелил пальцами, словно что-то ощупывал, и зашептал — не менее выразительно, чем его наставник, но в кои-то веки понятно для непосвященных:

— Хлеб... черствый... Сухари... размокли... Булка... зеленая... фу, гадость...

— Выкинь, — посоветовал старик.

Сенька едва успела пригнуться: над головой, вылетев из пустоты, просвистело нечто овальное, цвета молодого лишайника, преследуемое бурым кирпичом и выводком чего-то, похожего на его детей, и едва не приземлилось в центр септограммы.

— Кабуча!!! — взвыл маг и замахал руками. Нечто сделало вираж, увеличившись раз в пять числом и величиной, и понеслось обратно в никуда, заставив царевну броситься на пол.

Его премудрие ощутил на себе укоризненный взгляд учителя и пристыжено пожал плечами:

— Ну чего теперь... с кем не бывает. В деревне свежего потом купим. Куплю... то есть.

— Курицу хоть принеси тогда, — буркнул Адалет, недовольный перспективой ужина без хлеба. — Если осталась. Да приправы не забудь.

— Да куда она денется. Вам вареную или копченую?

— Которая посвежее.

— Посвежее — это мы сейчас... это нам раз клюнуть... то есть плюнуть... Наисвежайшую... Цып-цып-цып... — замысловато развел руками волшебник.

Несколько секунд ничего не происходило, но едва он собрался повторить призыв, как откуда-то из-под потолка на стол обрушилась курица. С гневным кудахтаньем она соскочила Адалету на колени, потом на пол, поднялась, раскачиваясь, как пьяная, кинулась к двери, налетела на стену и хлопнулась в обморок на серебряный поднос с остатками мышьяка и ртути.

— К-курица. П-посвежее. К-как заказывали, — машинально пробормотал Агафон заготовленную фразу.

— С приправами, — хихикнула Сенька. Адалет хрюкнул в усы. Иванушка, тактично, но неуспешно давя смех, поспешил к двери.

— Ты куда? — недоброе предчувствие кольнуло Агафона.

— На кухню. Курицу унести?

— Я сам! — сердито фыркнул маг и наставил растопыренные пальцы на птицу. Не дожидаясь результата и чувствуя себя спасителем и предателем одновременно, царевич подхватил блюдо с его обитательницей и выскочил в коридор. Серафима, захлебываясь нервным смехом и впервые за полдня чувствуя голод, за ним. За их спинами хохотал, утирая глаза, Адалет. Агафон, отчаянно-красный, сверлил убийственным взглядом пол у себя под ногами.

Вернулись они груженые чайником, чашками, печеньем, вареньем, сыром, ветчиной, солеными огурцами и останками вареной курицы.

— А где?.. — Адалет недовольно уставился сперва на обезноженную и обескрыленную тушку, потом на гостей. Иванушка поставил еду на стол и хотел что-то сказать, но супруга опередила его, виновато разводя руками:

— Представьте себе, ваше премудрие, когда мы спустились, то увидели, что буфет открыт, и кругом следы пребывания той курицы! Это она поклевала! И остальное сожрала бы, если б Агафон ее сюда не призвал!

— Да? — чародей подозрительно покосился на ученика. Тот скромно потупился, не забыв бросить на наставника взор, полный кроткой укоризны.

— Да-да-да! — истово закивал Иванушка.

— Но разве курицы едят мясо? И откуда она вообще тут...

— Пробыв в этом жилище всего день, я уже ничему не удивляюсь, — невинно округлила глаза и закачала головой Серафима.

— Везет, — хмыкнул старик и лукаво покосился на царевну. — Потому что я вот, прожив в нем несколько сотен лет, до сих пор каждый день нахожу что-то, достойное удивления.

После ужина, который после взгляда между приоткрытыми ставнями оказался завтраком, маги закончили наложение подготовительных заклинаний. Адалет вытер пот со лба, хоть с улицы несло просыпающимся мартом, и указал на центр малой септограммы:

— Готово. Можно занимать места.

Повернувшись к ученику, он окинул его прожженный, мятый, грязный балахон неодобрительным взглядом:

— Сними.

— Зачем? — угрюмо буркнул его премудрие.

— Опозорить меня хочешь перед всеми Вамаясями? И вещи собери.

— Я... сейчас! — воскликнул он и, позабыв об усталости, бросился исполнять распоряжение.

Через полчаса спасатели попрощались с Адалетом и заняли место в центре выведенного солью опорного символа магии Белого Света. Старик закрыл септограмму, начертил недостающие знаки — и на комнату опустился мрак и тишина, нарушаемая лишь голосом Адалета, бубнившего непонятные слова на забытом языке. Серафима уже было подумала, что он тоже пытается их усыпить, как вдруг вокруг них вспыхнул ослепительный белый свет. Она зажмурилась, а когда глаза вновь осмелились открыться, то тьма пропала — вместе с замком магов-хранителей, а вокруг коричневело и шуршало нечто зеленое...

* * *

Серафима задула ночник, наклонилась к кроваткам, стоявшим в шаге друг от друга в узком алькове, положила руки на щеки детей — теплые, мягкие, свежеотмытые от угощений гостеприимных магов, и прошептала на сон грядущий слова, ставшие у них троих почти ритуальными:

— Спокойной вам ночи, приятного сна. Желаю увидеть осла и козла. Осла — до полночи...

— Козла до утра, — ладонью почувствовала она, как улыбнулся Ярик.

— Спокойной вам ночи...

— Смываться пора, — тихо хихикнула Лёлька и боднула лбом мамину ладонь. Ладошка намек поняла, провела по распущенным на ночь волосам и ласково потрепала по щеке.

— Пора, — улыбнулась Сенька, поцеловала каждого в нос и выскользнула в коридор, где ждал Иван. Дверь закрылась. В детской[9] наступила темнота, и только звезды из-за неплотно задернутых штор роняли свой свет на ковер с оранжевыми зайцами, жонглирующими красной капустой, висевший над изголовьями кроватей.

Когда Лёлька увидела его в первый раз, он показался ей забавным, хоть и нелепым. Ярик же, насупившись, сказал, что зайцы — это для маленьких, а он лично предпочел бы королевича Елисея, победившего синемордого урюпника, хотя, конечно, понимает, что не в каждой лавке такой отыщешь. Агафон снисходительно хмыкнул, пожал плечами, воздел руци горе театральным жестом — и под аккомпанемент заклинания рисунок претерпел некоторые изменения. Гости забыли распаковывать игрушки и, разинув рты, уставились на ковер.

— Папа?..

— На красном коне?..

— Жонглирующий синими черепами?..

— С оранжевым зайчиком?..

— Кабуча...

— Агафон. Это же детский ковер!

— Не надо паники. У меня не склероз. Сейчас доброта будет зашкаливать — и да устыдятся маловерные.

Еще несколько попыток привели по очереди к двум улыбающимся Иванам, жонглирующим улыбающимися красными конями, к двум улыбающимся синим коням, жонглирующими улыбающимися красными зайчиками, к двум улыбающимся красным капустам, жонглирующими улыбающимися оранжевыми Иванами... Попытки после шестой его премудрие, способный посоперничать оттенком щек с конем, на котором теперь восседала улыбающаяся оранжевая капуста с заячьими ушами и в Ивановом кафтане, прорычал 'Абро-кадабро-гейт' — и узор вернулся на своя круги[10]. Придирчиво оглядев улыбающихся полосатых зайцев, неспешно перекидывающих синемордые кочаны, то и дело подмигивающие зрителям, Агафон заявил, что совершенству, конечно, предела нет, но в известных границах, а кто в это не верит — его проблемы.

— Зашибись! — одобрительно прищурилась Лёлька.

— Лёль. Приличные княжны так не говорят, — видно не в первый раз напомнила Серафима и, не дожидаясь продолжения дискуссии, добавила: — А до неприличной тебе еще расти и расти.

— А они теперь всё время шевелиться будут? — восхищенно вытянул шею княжич Ярослав.

— Ну не всё время... — не очень охотно признался его премудрие в далеко не полном могуществе. — Где-то к полночи энергия сдемпфируется до стасиса, но перед стабилизацией будет небольшой всплеск.

— То есть с него польется вода? — подозрительно уточнил Ярик.

— Если и польется, то мало и недолго, — Агафон бросил суровый взгляд на малолетнего критика, и тот поспешил спрятаться за отца. Иван, как бы невзначай, принялся отодвигать кровать от ковра. Его премудрие помрачнел еще больше.

— Мастер Адалет уже, наверное, на стол накрыл, и пирожки созрели. Пойдем, проверим? — спасая положение, торопливо предложила Сенька.

Неизвестно, кто устремился вниз, на кухню, с большим энтузиазмом: голодные гости или несостоявшийся дизайнер по коврам.

С тех пор зайцы не переставали жонглировать ни на минуту. Но до этого они хотя бы не роняли свою капусту. 'Темно... вот и роняют...' — проплыла мысль в голове княжны, медленно дрейфующей из царства дремы в королевство снов.

Глухой стук — словно упало что-то тяжелое и пустое — снова долетел до Лёльки сквозь сон, но на этот раз вместе с испуганным шепотом брата:

— Лё... Лёка... ой...

— Нучетамще? — недовольно пробормотала она, не открывая глаз.

— Ты п-посмотри...

— К-да?

— Там... на ковре...

— Да не смотри ты на этот ковер... спи уже.

— Ну как это — не смотри?.. — жалобно пискнул Ярик, и тут вновь нечто пустотелое, глухо-звонкое полетело на пол.

Не во сне.

— Да что ты там всё время роняешь? — сонная Лёлька приподнялась с недоумением — и как раз вовремя: что-то круглое скатилось с ковра и шлепнулось ей на подушку. В свете звезд на нее глянул улыбающийся синий череп.

— Спокойной вам ночи, — вежливо проклацал он вставной челюстью, — приятного сн...

— А-а-а-а-а-а-а-а-а!!!

Княжну сдуло с кровати, как ветром. Забыв выпустить из рук одеяло, она соскочила на пол, споткнулась обо что-то круглое, рассыпавшееся в пожеланиях увидеть осла и козла, рванула к двери — но опоздала. Ярик пришел к порогу первым. Дернув ручку, он выскочил в коридор и кинулся на единственный свет — к фонарю у лестницы слева.

— Ма-ма-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!..

— Мама не там! Заяц трусливый! — забыв про собственный испуг, бросилась Лёлька за ним, но брат уже несся вверх по лестнице.

Нагнать его удалось только через два пролета, когда он, завернув в первую открытую дверь, ведшую в незнакомый темный коридор, налетел на доспехи, стоявшие на низеньком постаменте, и с грохотом покатился по полу вперемешку с разлетевшимся железом. Девочка, отстававшая лишь на пару шагов, ступила на стальную перчатку, проехалась на ней по паркету и шлепнулась на что-то, издавшее звук избиваемого таза.

— Ой!.. — ударом выбило воздух у нее из груди.

— Лё? — раздался справа виноватый голос брата. Брякнуло что-то пустое и массивное, зашлепали по полу босые ноги. — Ты упала? Ушиблась?

— Да, да, да! — сердито выкрикнула она.

— Чего — да?

— Всего — да! На все три вопроса! И непонятно, куда надо было так нестись! Трус несчастный! Мама с папой в соседней комнате спали, между прочим!

Виноватость в голосе утроилась:

— Так я это... я это... Я это.

В голосе мальчика зазвенели слёзы, и он смолк. Лёлька поняла, что целая куча синих черепов не могла теперь заставить брата признаться в испуге[11], а врать на ходу, даже неубедительно, он еще не научился. Сделав мысленную отметку 'есть над чем поработать', княжна поднялась, потирая ушибленный тыл, закуталась в одеяло и двинулась к лестнице, еле видной в свете оставшегося далеко внизу ночника. Впрочем, в темноте она и без фонарей видела неплохо... Но с фонарями лучше.

Мальчик бросился за ней, наступил на рыцарский башмак, извинился, запнулся об алебарду и вцепился в Лёльку, едва не роняя их обоих.

— Под ноги смотри, кулёма! — сердито цыкнула девочка, хватаясь за стену, сделала шаг вперед — и споткнулась о шлем.

— Блин компот деревня в баню! — дала она пинка железному ведру. Оно вылетело на лестничную площадку, врезалось в стену... и тут же оглушительный грохот потряс замок, швыряя на пол картины, светильники, штукатурку и детей. Лестничная клетка озарилась снизу яростным желто-алым светом, моментально сменившимся тяжелой сине-лиловой полутьмой. Низкий рокот, похожий на рев, ударил по перепонкам, заставляя вскинуть руки к ушам.

— Что ты натворила?! — воскликнул Ярик откуда-то из-под гобелена, вдруг вообразившего себя паласом.

— Это не я!.. — неуверенно пискнула княжна, но выкрик ее потонул в многоголосом грохоте и гуле, непрерывно теперь сотрясавшем древний замок. Пол мелко дрожал — то ли от взрывов, то ли от испуга. В ноздри шибало то расплавленным камнем, то горелым железом, то жжеными волосами, то еще чем-то, отчего вспоминался стишок 'Кошка сдохла, хвост облез...'. Лёлька вскочила, схватилась за стену, ходившую ходуном, высмотрела брата среди остатков коридорной роскоши и коршуном бросилась на него.

— Бежим отсюда!

Не задавая глупых вопросов вроде 'куда', 'зачем' и 'а ты уверена, что там будет лучше', мальчик схватил ее за руку, и они помчались наверх.

Замок дрожать перестал[12], а без поло— и стенотрясения световое шоу и грохот не казались такими страшными. Конечно, разумная девочка, каковой княжна Ольга себя считала, даже теперь не бросилась бы смотреть, что там у чародеев такого потрясающего происходит. Она бы подождала минут пять, заначив пока брата в безопасном месте — не столько, чтобы с ним ничего не случилось, сколько чтобы не путался под ногами — и только тогда...

Лёлька остановилась на площадке, не выпуская маленькой вспотевшей ладошки княжича, и огляделась. Интересно, на четыре этажа выше вспышек — место достаточно безопасное? Наверное, более чем, решила она и мотнула головой в темный проход, открывающийся под аркой:

— Туда пойдем.

— Там темно! — уперся Ярик, и даже в полумраке было видно, как губы его снова задрожали.

— А ты что, темноты испугался? — ехидно прищурилась Лёка. Ярка насупился и выдавил — вопреки своему здравому смыслу:

— Папа говорит, что лукоморские витязи темноты не должны бояться. Если достоверно не известно, что там есть, чего бояться. Или если не имеются все основания предположить, что...

— Ну и правильно говорит! — раздраженно притопнула девочка, но потом вспомнила о существовании педагогики и заглянула брату в глаза: — Но ты ведь и так не боишься?

Тот неуверенно пожал плечами:

— Ну... я думал про его слова... и пришел к выводу... что если я пока не витязь...

— Когда настанет пора им быть — будет поздно! — апокалиптически предрекла княжна. Ярик стушевался. Немного помявшись, он уточнил:

— А что мы будем там, в темноте, делать?

— В прятки играть, — шелковым голоском сообщила княжна. — На компот и пять пирожков с вишневым повидлом.

— Чур, ты галишь! — при звуке этих волшебных слов испуг как корова языком слизнула.

— Придется, — с разочарованием, искренним, как слезы крокодила, вздохнула она, завела Ярика в коридор, встала лицом к стене и навалилась на скрещенные руки:

— Я считаю до пяти... не могу до десяти... Раз-два-три-четыре-пять... сорок пять и двадцать пять... десять-девять-восемь-семь... Щас пойду искать совсем... Тридцать восемь и семнадцать... ноги в руки — и ховаться...

Шлепанье босых ног понеслось в темноту коридора и быстро стихло. 'В какую-нибудь лап... ламб... лампо...латорию нырнул', — подумала коварная княжна, не переставая считать. — 'Только бы ничего там не трогал. А то превратится в жабу или ворону, и от мамы потом влетит по первое число. И ладно бы, если б ему...'

— ...А кого потом найду... по макушке нададу! У меня в кармане вата — я иду не виновата! — угрожающе закончила она считалку, выдохнула, осмотрела коридор — не видно ли брата и, удовлетворенная результатом наблюдения[13], на цыпочках покралась вниз, туда, где пыхали вспышки, гремел гром и воняли вонючки. Она ведь была человеком не только любопытным, но и здравомыслящим, а любому здравомыслящему было понятно, что если совсем недолго тихонечко поглядеть из-за угла, то хуже никому не будет.

Прижимаясь к перилам — на всякий случай, чтобы если что, мигом рвануть в безопасность верхних этажей — княжна спустилась сперва на один пролет... потом на второй... Ничего интересного или хотя бы страшного, как назло, вокруг упорно не случалось, и уже на третьем пролете красться ей надоело. Выпрямившись во весь рост, она оседлала перила, оттолкнулась от балюстрады пятками и покатилась — только одеяло развевалось за плечами.

Вот этаж, на котором они своротили доспехи... А вот и тот самый шлем. Соскочивши, Лёлька осторожно приблизилась к нему, присела на корточки, и подозрительно обозрела со всех сторон, не прикасаясь — на всякий случай. Но мятая железяка, грустно валявшаяся в углу, ничуть не походила на причину всего этого тибидоха, и разочарованная княжна снова взгромоздилась на перила и поехала дальше.

'Дальше' кончилось быстро и без предупреждения. Секунду назад она скользила по гладкому мрамору как по горке, и вдруг из коридора справа пыхнуло багровым — и лестничная клетка беззвучно посыпалась вниз, точно песок сквозь пальцы. Лёлька взвизгнула, вцепилась в огрызок своего монорельса, кончавшийся теперь в трех ладонях от нее оплавленным сломом, оплела его ногами — и с ужасом увидела, как камень под ней стал бледнеть и таять. Она соскочила на ступеньки — бежать, спасаться! — но стоило ногам коснуться мрамора, как пропали и они. Под ней, как зубами, зияла обломками камня черная пропасть. Лёлька завизжала, ожидая падения и неминучей гибели... и вдруг поняла, что воздух, на котором она распласталась, какой-то жутко неудобный... чтобы не сказать, неровный... кочковатый, даже можно выразиться... и чрезвычайно твердый.

Жмурясь что есть сил, чтобы не видеть жуткую бездну внизу, она вытянула руку и боязливо ощупала окрестности. Что-то холодное... гладкое... как... как...

Она набралась смелости и постучала по воздуху, на котором лежала, согнутым пальцем. Потом — кулаком.

Точно. Как мрамор.

Это не пропасть! Это лестница стала невидимой!

Ухмыляясь во весь рот, Лёлька встала, притопнула, подпрыгнула... 'Воздух' держался.

— У-у-у-у-у! Я лечу-у-у-у! Я орел Зоркий Глаз, выхожу на охоту! Улиткой буду я, не воробьем-м! Не гвоздём-м! Молотком-м-м! Да, молотко-о-ом! О-о-о-ом! — загудела она, покачивая в такт популярной леваррской песне растопыренными руками и задевая пальцами то об стену, то о перила. Но скоро полет на одном месте[14] надоел, слова, недорасслышанные и недоученные, а от того казавшиеся теперь более чем слегка дурацкими, стали повторяться, и осторожно нащупывая ногами невидимые ступеньки, княжна двинулась вниз.

На третьем шаге из притихшего было пролета шибануло жаром, пыхнуло зелено-оранжевым, и оглушило эпически-какофоническим бряком, словно обрушилась жестяная башня высотой с Шоколадные горы. Из коридора этажом ниже вылетел комок то ли спагетти, то ли земляных червяков, ударился о стену, превратился в клубок шерсти и через несколько секунд растекся волосатой лужей, из которой выпрыгнула пушистая розовая лягушка размером с кошку. Лёська восторженно ухнула и кинулась к ней — благо, лестница передумала быть прозрачной. Схватив испуганное земнолужное, она замотала его в одеяло и сунула подмышку, на ходу прикидывая, кто придет в больший восторг, обнаружив такое чудо у себя в постели или в шапке[15], и придется ли трофей возвращать, если Адалет или дядя Агафон его хватятся.

При мысли о хозяевах княжна насупилась. Всегда этим волшебникам надо делать самое интересное, когда никто не видит! Ну вот жалко было им, что ли, погреметь и помигать, пока гости еще спать не легли! И вообще, все взрослые такие: самое интересное творят, когда отправят детей в кровать! На этой сердитой ноте Лёка решила из вредности не показываться чародеям, пока не рассмотрит, чем таким увлекательным они занимаются, чтобы было, чем перед Ярькой потом похвастаться.

Мысль о брате заставила ее покраснеть: сидит, бедняга, сейчас в какой-нибудь комнате в потемках, ждет, пока она его найдет... Но совесть промучила ее недолго. Сказав себе, что он — трус, что увидев под собой вместо лестницы пропасть он уже вопил бы так, что весь замок переполошил и всё сразу же мигать бы перестало, и что в надежной темной комнате ему будет лучше, княжна вступила в открывшийся перед ней коридор.

И замерла.

От коридора — каким она его помнила — не осталось почти ничего. Колючие грязно-зеленые наросты свисали с потолка местами до пола. Стены покрывала серая слизь в черных волдырях. Двери комнат были расколоты или висели на одной петле, обугленные, ощетинившиеся щепками, словно их грыз дракон. Пол усеивали осколки камня — то острые, словно специально заточенные, то оплавленные, то округлые, будто галька на берегу моря. Конец коридора застилал черный дым. Пахло жареным.

— Ну ничего себе они ночью иск...перементики проводят! — потрясённо присвистнула Лёлька, и тут же с потолка перед самым ее носом грохнулся сталактит и рассыпался десятками стальных шариков. Боязливо поглядывая теперь не только вверх-вбок, но и под ноги, и тихо радуясь, что успела попасть ногами в тапочки при побеге из детской, девочка поплотнее притиснула к себе лягушку, словно кто-то из них мог кого-то защитить и, почти прижимаясь к стене[16], двинулась вперед.

Несколько метров — и она неожиданно оказалась перед дымом. Или это дым оказался перед ней? Лёка остановилась, прищурилась на косяк ближайшей от черных клубов двери, засекая положение. Показалось ей, или дым действительно... действительно... Действительно, дым двигался прямо на нее! Неспешно поглощая коридор, он странно ровной стеной приближался к ней, издавая самые неожиданные звуки и запахи. Лёлька потянула носом, сморщилась и попятилась. Ну уж нет. Нюхать протухшую жареную селедку или горелую перину под аккомпанемент ящика гвоздей, рисующих по стеклу, она не собиралась. В конце концов, есть и другие коридоры, поароматнее и поблагозвучнее, в которых тоже наверняка отыщется что-нибудь интересное. Но не успела она развернуться, как дым пропал. Вместе с захваченным им коридором. Секунда — и на месте дымной стены тихо открылся провал.

Лёлька вытаращила глаза. Так вот, оказывается, каков замок волшебников в разрезе! Кто мог подумать, что коридор обычного... ну или необычного замка заканчивается провалом шириной с палату приемов... да еще до самых подвалов... в которых хозяева зачем-то развели такой костер, что можно поджарить целое стадо гиперпотамов!

Как пахнут жареные гиперпотамы она не знала, но вряд ли болотной тиной и гнилью. Не понимая, чем всё-таки занимаются волшебники, девочка осторожно подошла к краю провала и вытянула шею, заглядывая вниз. И тут словно приоткрылась невидимая дверь: грохот и скрежет ударили по ушам, будто молот Мьёлнира. Она отпрянула, зажимая уши, а в следующий миг там, где была ее голова, просвистело нечто зеленое, обдавая колючей пылью.

— Так бы и сказали, что посторонним вход воспрещен! — хлюпнула она носом, яростно протирая кулаками заслезившиеся глаза. — Чего кидаться-то сразу! Думают, если они маги-хранители, то...

Воздух рядом с ней загудел, обдал жаром, что-то ударилось в потолок, и по полу зашлепали то ли капли, то ли расплавленная каменная крошка. Одна капля попала ей на локоть, и Лёлька возмущенно крикнула, отнимая руки от припухших красных глаз:

— С ума вы там посходили, что ли?! Тут же люди ход...

И вдруг на самом деле увидела на дальней стороне провала людей. Много людей в нелепых одеждах и шапках. Только они не ходили — они сидели на корточках, прячась за обломками стен. Трое из них лежали, перегнувшись через край, размахивали руками и что-то кричали, и с каждым взмахом вниз летели и с грохотом взрывались дрожащие полупрозрачные сгустки, похожие на медуз. Еще трое стояли на коленях за их спинами, взявшись за руки. Вокруг них разливалось увеличивавшимся на глазах шаром серебристое сияние. Остальные — человек двадцать с мечами — не делали ничего. Наверное, пока не могли. Снизу к ним летели лиловые шары и оранжевые стрелы. Некоторые взрывались, точно наткнувшись на невидимую стену, некоторые отскакивали в сторону, но большинство вгрызались в стены и прекрытия, осыпая чужаков то искрами, то камнями, то непонятно чем. При удачном попадании[17] пораженный в лучшем случае вскакивал и с воем уносился прочь. В худшем...

Лёлька охнула и закашлялась от гари и смрада, приходя в себя. Сердечко ее испуганно колотилось. Там же целая война идет! По-настоящему! Похоже, на деда Адалета и дядю Агафона кто-то напал! Надо срочно бежать, сказать родителям! Они помогут!

Готовая сорваться с места княжна вдруг замерла: со стороны пришлецов по стене кто-то пополз! Много кого-то. Маленькие, крепко сбитые, без рук и ног... Не веря собственным глазам, она на цыпочках подошла к самом краю, вытянула шею и приоткрыла рот, словно так должно было стать виднее и понятнее — и оказалась права на пятьдесят процентов. Виднее — да. Понятнее же... Ну вот как нормальному человеку можно было понять, по какому закону природы камни лезли вверх по стене и сами собой скреплялись в карниз?!

Снизу в ползунов полетели алые лучи. Они попадали в камни, те, как живые, срывались и падали с писком, но остальные принимались ползти и укладываться еще энергичнее, пока перед Лёлькиными глазами стал получаться даже не карниз уже, а настоящая дорога! Прицепившись одним концом к этажу, где засели враги, она вела к этажу, где стояла царевна!

Ошарашенная своим открытием, Лёка попятилась. Бежать к папе и маме! Срочно!.. Но в следующее мгновение что-то ослепительное, сыплющее искрами, проревело над ее головой, врезалось в потолок и заскакало по коридору. Нечто невидимое и упругое швырнуло ее в кучу камней[18]. Стены загорелись холодным серебряным пламенем.

На то, чтобы выбраться самой и выудить потерянную лягушку ушло не больше минуты. Но за это время карниз-дорога достроился, и по нему, падая под градом магии хозяев, но не сворачивая, враги побежали вперед. Лёлька рванула было наутёк, но пробежав немного, остановилась. Коридор за поворотом пропал: там, где раньше красовалась арка с каменными завитушками, теперь высилась куча щебня до потолка. Княжна в панике оглянулась: первые воины неприятеля уже ступали на ее этаж! Она метнулась к ближайшему дверному проему сквозь тонкую завесу призрачного огня и скользнула вовнутрь. За спиной послышался топот. Похоже, враги встали перед той же проблемой непроходимости коридора, что и она... и решили поискать обходных путей там же, где и она.

В свете отблесков угасавшего пламени Лёлька разглядела в дальнем конце зала пару дверей. Наугад она юркнула в левую и притаилась во тьме с сердцем, бешено колотящимся чуть ли не в самом горле, сжимая лягушку. Но страх, не успев вдоволь порезвиться на непривычной территории, был изгнан чувством долга. Папа говорит, что перемещения и цели противника надо разведывать заранее, а когда еще представится случай удобнее! Что она расскажет родителям? 'Забралась в чулан, ничего не видела, ничего не знаю?' Такие разведанные и Ярка мог сообщить, не вылезая из-под одеяла! Беспокойство и чувство вины кольнули сердце: 'Яр где-то там!..' — но быстро прошли. Наверное, ее 'отважный' братец при первом признаке тарарама с завываниями к родителям убежал! Что с малявки требовать... Другое дело она, старшая сестра! И Лёлька, дрожа уже не от страха, а от волнения, осторожно приоткрыла створку.

Нос ее тут же ткнулся во что-то твердое и холодное. 'ОЙ', — сказала она дуэтом с обладателем доспехов — а в следующую секунду чья-то пятерня легла ей на макушку.

— Руки мыл? — сурово спросила Лёка. Растерянный противник что-то забормотал, но через секунду заикание перешло в вой: дубовая створка с силой одной десятилетней, но очень решительной особы смачно приложила ему по пальцам.

Что конкретно хотел сказать чужак по этому поводу, Лёка выяснять не стала: уже в следующий миг она неслась по лаборатории, огибая уродливые чучела, свисавшие с потолка[19]. За ее спиной раздался топот, крики, ругань на незнакомом языке — и грохот переворачиваемой мебели, приборов и падающих людей в доспехах. Княжна самодовольно хмыкнула: хоть из объяснений деда Адалета насчет ее способности видеть в темноте она не поняла ни слова, поговорка про ловлю в темной комнате черной кошки приобретала сейчас новое и интересное звучание.

Лёлька резко свернула влево и оглянулась. Её преследователи по-прежнему сражались впотьмах с интерьером в узком заваленном проходе. Ну если это им так нравилось, отчего не добавить людям немного удовольствия?

Княжна вскарабкалась на стол, площадью больше похожий на площадь, сгребла первую попавшуюся неопознанную штукуёвину, прицелилась и метнула ее в гущу врага. К разочарованию Лёки, особого вреда, кроме уроненного воина, не случилось. Тогда вслед первой штуке отправилась вторая, третья и далее по столу, пока одна из них не разлетелась на осколки, вспыхнувшие яростным белым светом. Неприятели замахали руками, не зная, за что схватиться в первую очередь — за обожженные места или ослепленные глаза, и заорали что-то по-своему, то ли 'базлай', то ли 'Масдай'.

— За дядю Агафона! За деда Адалета! — со своим боевым кличем Лёка запулила в цель последнее оборудование, подъемное одной девичьей рукой, и кинулась наутек. Но взгляд ее впервые пробежал по стенам, и шаг замедлился. Тупик в этой стороне! Надо возвращаться!

За спиной ее взорвалось и засветилось болезненным полярным сиянием что-то фиолетовое. Девочка подхватила со стола какую-то палку, соскочила на пол, юркнула под стол, и из-под него уже наблюдала, как враги, базлая, что оставалось мочи, разносили всё на своем пути в поисках обидчицы. Несколько человек заглянули в ее укрытие, но в кромешной тьме палка встретила одного в глаз, другого — по лбу, третьего — по уху. С исступленными воплями неудавшиеся киднепперы выкатились прочь. Подивившись такой эффективности своего оружия, Ольга осторожно дотронулась до его второго конца — и тоже взвыла: палец будто облили кипятком.

Солдатня ринулась на голос, но тут фиолетовое свечение угасло, погружая всё во тьму. Не дожидаясь, пока противник зажгет новый светильник, Лёлька на четвереньках выползла на волю и, аккуратно обходя бестолково шарахавшихся врагов, заспешила к двери. Если за последние десять минут ничего не изменилось, то выход должен был находиться в соседней комнате.

Зажимая подмышкой одеяло с лягушкой и палку-обжигалку в кулаке, княжна настороженно оглядела зал, видный через открытую дверь.

Внутри было темно, но в коридоре плясал оранжево-желтый свет, будто что-то горело традиционным способом, хотя что там могло так прозаично поступать, оставалось для нее загадкой. У выхода в коридор толклось с десяток фигур. Еще столько же неподвижно лежало среди руин роскошной некогда обстановки: странно одетые воины и те, кого она окрестила колдунами[20]. Воздух перед дверным проемом мерцал, то и дело взрываясь всеми явлениями магии и природы. На ее глазах один из колдунов, задетый пробившейся сквозь завесу синей искрой, покачнулся и упал на колени.

— Так вам, гадам подколодным! — с праведным негодованием прошипела Лёлька, выскользнула в зал и прижалась к стене. Прятаться тут было негде, в коридор не выбежать никак, грохот и проклятия в оставленной комнате медленно, но приближались... Может, надо было вести себя скромнее? Дядя Дима любит приговаривать: 'Будь скромной — и люди к тебе потянутся'. Но с другой стороны, если они к ней всё равно потянутся, даже если она будет скромной, можно же от этого получить хоть немного удовольствия? Чтобы не было так страшно...

Не шевелясь, Лёлька скосила глаза и увидела, что дверь в соседнюю комнату была приоткрыта. Может, спрятаться там?..

Она прокралась вдоль стеночки и тихонько заглянула внутрь. В глубине комнаты над руками обходящего ее колдуна плыл крошечный голубой шарик. Но и без его тусклого света девочка узнала одну из мастерских, которые маги показывали днем. Но теперь на столе не было ни танцующих разноцветных вихрей, ни дрессированных огоньков, выписывавших любые слова по приказу княжичей, ни подноса с пирожками и чаем. Пирожки были съедены, чай выпит... а поднос, чайник и чашки валялись растоптанными осколками на полу. Из-за огромного шкафа, раньше стоявшего у стены, доносился скрежет чего-то массивного и натужное кряхтение.

'Двигают! Потайные ходы ищут! — догадалась Лёлька. — Если найдут, вот бы мне туда первой прошмыгнуть...'

Бесшумной тенью скользнула она в мастерскую, такую же огромную, как и та, которую только что покинула и, сложившись в три погибели, стала красться на голубой огонек.

При ближайшем рассмотрении у правой стены в попытке сдвинуть шкаф высотой под самые своды и длиной метров в пять обнаружился колдун и шестеро невысоких, но плечистых солдат в нелепых то ли халатах, то ли юбках, с дурацкими железными ушанками на головах. Оружие их — длинные прямые мечи — лежало на полу в стороне. Мечами с мебелью много не навоюешь.

Пыхтя, как свежеизобретенный Семеном Соловьевым паровой двигатель, воины боролись со шкафом. Миллиметр за миллиметром, осыпая своим содержимым супостатов при каждом толчке, тот отодвигался от стены. Не дожидаясь окончания процесса, колдун цыкнул на вояк, жадно приник к образовывавшейся щели, просунул туда свой шарик и попытался что-то разглядеть. Солдаты, остановившись, принялись давить малахитовые шахматные фигурки, высыпавшиеся на пол из раскрывшейся доски.

Лёка почувствовала, как негодование вскипает у нее в душе не хуже десятка ведерных самоваров. Вперив взгляд в спину одного из вояк, самого энергичного, через стиснутые зубы она прошипела непонять откуда пришедшие на ум слова:

— Чтоб тебя прострелило — в десяти местах, да с подковыркою!

В ту же секунду солдат охнул, согнулся, схватился за спину, попытался распрямиться — и не смог. Попятившись, он наступил на мечи, поскользнулся, грохнулся на спину — не умея разогнуться даже в падении. Ноги его дрыгнулись, ударили под коленки товарищу, тот повалился, взмахнул руками в поисках опоры, ухватился за первое попавшееся — колдуна — и завершил падение, роняя мага на себя. Голубой шарик с пшиком рассыпался искрами и погас. Гомон испуганных, возмущенных и сердитых голосов тут же наполнил мастерскую.

'Ага, давайте, грызитесь, — злорадно подумала Лёлька, отползая на четвереньках к левой стене. — Погрызитесь — и валите отсюда. Нет тут ничего. Нету. Нетути от слова 'нигде'. Скачите по своей дорожке на одной ножке.'

К ее изумлению едва успевший вскочить колдун пару раз подпрыгнул, испуганно схватился за ноги, словно те собирались отвалиться, и принялся озираться, будто ожидая нападения врага. Из ладони его снова выскочил голубой шар, но на этот раз с оттенком лилового.

'Нет тут никого... нет никого... нет никого... — вспоминая старый анекдот, мысленно протянула она. — В лес ушли... в лес ушли...'

Колдун — тощий маленький старичок с прищуром, словно глядел на солнце, озадаченно нахмурился, постоял, пожал плечами и что-то отрывисто рявкнул. Воины неохотно остановили пререкания, подняли мечи и послушно двинулись к выходу, забыв про шкаф. В арьергарде, согнувшись буквой 'зю', семенил солдат с радикулитом.

Не веря своим глазам, не понимая произошедшего, Лёлька привстала, затаив дыхание, вытянула шею, силясь разглядеть, нет ли в сём демарше какого подвоха... и подскочила чуть не до потолка, роняя палку.

— Ляпа, — проговорил из-за спины обиженный голос уроненного брата. — Я ждал-ждал, когда ты меня найдешь... Короче, я всё равно выиграл.

Темнота озарилась разноцветным сиянием. Лёка оглянулась, полная самых ужасных предчувствий — и ни одно из них не осталось нереализованным. В стене, ровной еще минуту назад, потайным ходом зияла дыра, а в конце коридора тревожно переливались и мигали многокрасочные линии хранилища.

— Бестолковый!!! — простонала она, хватая Ярика за руку и рывком поднимая на ноги. — Бежим!

— Не хочу в догонялки. Хочу спать, — хмуро пробормотал княжич. Лёка, рыча от ярости и страха, потащила его в проход — но чьи-то сильные руки вцепились в плечи, и радостный голос возвысился в оповещении. Из общего зала донеслись ответные крики — и топот. Все, кто сражался там против Адалета и Агафона, бежали теперь сюда. Похоже, они с Яркой только что преподнесли врагам такой подарок, о котором те и не мечтали...

— ...Пусти, пусссти, псссссти, дрррракккк!!!

Княжна Ольга пиналась, кусалась, молотила кулаком по чему ни попадя — а попадал он всё время по чему-то твердо-мягкому, словно доска, обтянутая одеялом — но дурак отпускать ее отнюдь не собирался. Напротив, с каждым ударом он крепче стискивал ее, прижимая к себе так, будто хотел сломать если не шею, то хоть несколько ребер.

Вокруг что-то свистело, рычало, гудело, визжало и стонало: то ли буря запуталась в трубе, то ли случилась попойка в сумасшедшем доме. Лицо Лёльки утыкалось то ли в грудь, то ли в подмышку ее похитителя, но даже из-за опущенных век по глазам били вспышки света, разрывавшие темноту вокруг. Сыпались искры. Метались, обливая всех раскаленными каплями, безумные огни. Обдавало то холодом, то жаром, а иногда и дождем, моментально превращавшимся в рой разъяренных иголок.

— Пссссстиииииии... — по инерции хрипела Лёлька, уже не желая, а опасаясь, что противник может ее отпустить, но схвативший ее человек пёр неизвестно куда через непонятно что, не сбавляя хода.

Бежали они так долго, что княжна успела два раза обдумать свою горькую судьбинушку, три раза мысленно отругать Ярку, вывалившегося невесть откуда непонять зачем в самый неподходящий момент, четыре раза вздремнуть и раз пять посочувствовать стиснутой между ними розовой лягухе. Время от времени она издавала то ли сип, то ли писк, и только поэтому Лёка знала, что животинка еще жива. Знание это придавало ей немного сил: ведь земноводной, когда они в конце концов куда-нибудь когда-нибудь придут, понадобится защита, а если не она, княжна Ольга, то на беднягу, в лучшем случае, наступят, чтоб не мучилась. Что иначе могло ожидать большую лягушку в Вамаяси, Лёля знала из справочника купца, который так любил цитировать князь Грановитый.

То, что идут они именно в Вамаяси, Лёка сообразила быстро: где еще люди ходят, хронически прищурившись даже впотьмах? Перспектива повидать далекую диковинную страну, по правде сказать, очень ее привлекала бы, если бы не два 'но'. Первое — на лягушек, змей и прочих тараканов ее гастрономические интересы не распространялись никогда. Вторая причина — слишком долгий путь домой, который, к тому же, было еще неизвестно как найти. В том, что она убежит от своих похитителей, особенно с таким прищуром, когда даже мамки-няньки с широко раскрытыми глазами[21] не могли за ней уследить, княжна не сомневалась ни на секунду.

Путь в Вамаяси закончился так же внезапно, как начался. Одну секунду они неслись по сдуревшему пространству и времени, другую уже шагали по ровному месту, качаясь и спотыкаясь. Еще пара шагов — и хватка ее похитителя разжалась. Лёлька, как куль с конфетами, скользнула на пол, да там и осталась сидеть. Голова кружилась немилосердно, ноги отказывались повиноваться, перед глазами всё плыло, забыв остановиться... Но имелась и еще одна причина ее покорно-беспомощного сидения под ногами у кого попало, и о ней супостатам еще предстояло узнать.

Искоса княжна зыркнула по сторонам в поисках брата — и тут же кто-то сгрузил его рядом с ней, съежившегося, чумазого, тихо всхлипывавшего, жалкого до невозможности. Довольная, Лёлька кинулась ему на шею, едва не дораздавливая бедную лягушку, обхватила руками и залилась горючими слезами в полный голос.

Ошеломленный Ярик икнул и прикусил язык.

— Реви дальше! — прошипела ему на ухо Лёка, но видя, что увещевания не в силах побороть изумление, быстро шепнула: — Спорим на пирожное с вишней, что я реву громче!

За пирожное с вишней княжич Ярослав был готов перереветь хоть водопад.

Как оказалось, слушать концерт водопада с оркестром кое-кто из собравшихся был не намерен. Над детьми угрожающе нависла тень, и визгливый голос вывалил на их головы презрительную тираду на нелукоморском языке. Наверное, это был вамаясьский. Или вотвоясьский? Или вокудаський-там? Запомнить кто из них кого захватил и чем всё кончилось, Лёлька никогда толком не могла — да и не пыталась, если честно. Можно было спросить Ярку-книгочея, конечно, но портить ему вдохновение не хотелось. И прищуренными от удовольствия глазами, залитыми слезами восторга, Лёка принялась разглядывать первого поклонника их таланта.

Вамаясец щеголял в нелепом зеленом халате в еще более нелепый оранжевый цветочек, да еще и с огромными, свисавшими до пола рукавами. Волосы его, черные с проседью, были собраны на затылке в дулю, как у старушки, лоб выбрит, брови сведены к переносице, усы встопорщены, глаза сощурены, что при вамаясьском размере превращало их в едва заметные складочки между бровями и щеками. 'Еще нас же украли, еще на нас же тут всякие щуриться будут!' — возмущенно подумала Лёлька и прибавила громкости и выразительности. Исчерпав все бранные слова — или просто не в состоянии перекричать семейный дуэт, вамаясец замолчал и поднес сжатый кулак к носу мальчика[22]. Ярик на секунду замолк, посмотрел на руку говорившего, не обнаружил там ничего, даже отдаленно похожего на пирожное или хотя бы пирожок с повидлом, и деловито продолжил. Вамаясьца перекорежило. Ольга вздохнула. Конечно, иметь настолько одаренного в этом отношении брата при таких обстоятельствах было удачей, но, с другой стороны, причем с очень большой, иметь брата — мямлю, трусишку и рёву... Ну да кому дается всё и сразу? Хочешь иметь идеального брательника — воспитай его. Но пока придется заняться воспитанием кое-кого другого.

Не переставая всхлипывать, она как бы невзначай взяла один из рукавов аборигена и утерла лицо. Травяной шелк и персиковые соцветия покрылись туманом грязи и копоти. Рот усатого распахнулся, глаза округлились... Благодарно улыбаясь, Лёка высморкалась в самый пышный цветок, аккуратно скрутила рукав трубочкой и засунула ему за пояс. Не дожидаясь, пока вамаясьца хватит апокалипсический удар[23], она сцапала рукав второй и принялась обтирать физиономию брата, изредка поплевывая на сухой шелк.

Отчего обладатель зеленого халата не убил ее на месте, она поняла, когда глянула вправо. Напротив зеленохалатчика, скрестив руки на груди и не сводя с него глаз, стоял маленький старичок, тот самый, на отряд которого она наткнулась в мастерской Адалета.

Если бы кто-нибудь смотрел на нее так, она бы не стала вытирать чужой дорогущей одежкой чумазую Яркину чушку. И даже сморкаться в рукав не решилась бы. Скорее всего.

Вамаясец в обслюнявленном и обсопливенном халате, скрежеща зубами и сверля прищуром то детей, то старичка, отошел, и Лёка впервые после прибытия в пункт назначения смогла оглядеться.

Низкие своды и полное отсутствие окон намекали, что пристанище местных колдунов располагалось глубоко под землей. Стены были украшены непонятными знаками и столбиками разнокалиберных черных загогулин на белых листах бумаги, словно ползала гусеница, вывалянная в чернилах, разведенных водкой. Ровный каменный пол пестрел затоптанными линиями и дугами вперемешку с другими гусеничными закорючками. С потолка свисали гроздья пузатых черно-белых фонарей в таких же следах. Через каждый десяток шагов упирались в камень птичьими ногами жаровни с горками пепла, из которого торчали тонкие курящиеся палочки. Пахло чем-то сладковатым, незнакомым, но почти приятным. В дальнем конце подземелья виднелись двери, через которые входили и выходили люди. Входившие, как правило, двигались вприпрыжку и тащили пустые носилки. Выходившие своим ходом выглядели так, будто их ураганом месяц валяло по мусорным кучам. Тех, для кого носилки предназначались, Лёка тоже увидела — сложенные ровным рядком вдоль дальней стены, они молча ждали своей очереди. Вокруг них суетились люди в таких же халатах, как их новый знакомый, только в белых, с красными и белыми каплевидными глазастыми пиявками в круге на спинах.

Старик что-то спросил, глядя на нее, но Лёка приняла самый жалкий вид, какой смогла, и прохныкала:

— Сами мы не местные, ничего не знаем, отпустите, дяденька, домой, а вам на том свете зачтется.

Старичок озабоченно покачал головой и махнул веером, невесть откуда появившимся в руке. По знаку к нему подбежали двое служанок в простых черных халатах и склонились в ожидании приказаний. Что он им наказывал, Лёлька не поняла, но когда он закончил говорить, они деликатно взяли пленников под локотки и с поклонами повлекли в другой конец подземного зала. За одной из опор оказалась скрыта маленькая бамбуковая дверь, ведущая во тьму. Ярка заартачился было, но одна из служанок щелкнула пальцами, и на ладони заплясало крошечное желтое пламя. Улыбаясь, она заглянула в лицо княжичу, но тот отвернулся и насупился. После чудес Адалета и Агафона каким-то тщедушным светильничком его было не удивить. Служанка посмотрела на Лёльку, но та постаралась превзойти брата — и это ей удалось. Лицо девушки разочарованно вытянулось, но сердца пленников остались непреклонными.

Через несколько шагов из мрака вырисовалась узкая лестница, которая после долгих кряхтений, скрипений и петляний привела их к другой двери, похожей на первую. За ней их встретила стоячая деревянная рама гармошкой, обтянутая бумагой, большущая низкая табуретка, словно для слона, лохань и кувшин на полу, устеленном ковриками из соломы и плоскими квадратными подушками, давно остывшая жаровня с горкой пепла и угольков, и ниша с блеклой картинкой на длинном узком листе бумаги.

Служанки что-то спросили, но под взором княжны, полным укора и горечи, поникли, как ландыши на солнцепеке, и удалились, не забыв, однако, просунуть снаружи в скобы засов.

Быстро обежав взглядом комнатку, Лёка убедилась, что других выходов, кроме запертой двери и забранного решеткой окна, не было. Она не сразу поняла, что свет в комнате исходил не от фонаря, а с улицы, пробиваясь сквозь полуприкрытые ставни, и был дневным. Неужели они шли целую ночь? Это ж сколько обратно пешком придется топать? А если они собьются с пути? А если на них нападут дикие звери? Или разбойники? Настроение ее испортилось еще больше. Только теперь она начала понимать, в какой беспросветно глубокой ловушке они оказались, и как всё безнадежно. Приключения, начинавшиеся так интересно, не имеют права заканчиваться так скверно! А если отсюда вообще не удастся удрать? С таким тюхой, как Ярка, далеко не убежишь, а без него она и с места не сдвинется. Какой-никакой, хоть и чаще никакой, чем какой, а брат он ей. А это значило, что оставаться им придется здесь на очень и очень долгий срок. Настолько долгий, что захотелось прямо сейчас присесть куда-нибудь в уголок и нареветься вволю — по-настоящему. Пока вражины не видят.

Прижимая одеяло с притихшей лягушкой к груди, она огляделась в поисках подходящего места для рёва, но увидела Ярика — подавленного, растерянного — и недовольно поджала губы. Кажется, ревение откладывается. Только начни — он подхватит, и не успокоишь. И потом, она тут — старшая сестра, а значит авторитет, пример для подражания и просто средоточие безграничной власти, хотя единственное, что ей сейчас хотелось — пожалеть себя, если уж никого другого, готового ее пожалеть, поблизости не находилось. Ой, ноблесс, ноблесс...

Она развернула одеяло, вывалила лягуху на пол, и та растянулась, как шкура самой себя — только лапки нервно подергивались.

— Укачало, — посочувствовала княжна, погладила по мохнатой розовой голове и получила в ответ расфокусированный взор зеленых как болото глаз.

— Погуляй, — бережно подтолкнула она лягушку ногой, но та одарила ее оскорбленным взором, развернулась и сделала попытку забраться по подолу ночной сорочки обратно на ручки.

— Хуже Ярки, — проворчала Лёлька, но зверюху свою подняла и снова прижала к груди, как куклу, и погладила. Лягушка замурлыкала, и девочка чуть не уронила ее, но вовремя поймав за заднюю лапу у самого пола, снова прижала к груди и сконфуженно извинилась. Лягуха тихо прихрюкнула, свернулась клубочком и снова замурчала. Как ни странно, она была теплая и пахла травами и лесом после дождя. Запах был приятный, навевал воспоминания о доме и лете в чащобе в гостях у маминой троюродной бабушки Ярославны. Как давно это было... целых шесть месяцев назад... и случится ли когда-нибудь снова?..

Ярик, тоже обследовавший место заключения, пришел к выводам и расстройствам иного рода.

— Поесть ничего нигде нету, — сообщил он хмуро. — И кроватей нет. И стульев. И игрушек. И книжек.

— Мы в плену, — поучительно сказала она, — а в плену людей и должны плохо кормить, лишать удобств и чтения[24].

— Тогда не хочу в плен. Хочу домой. И спать. И вообще...

Нижняя губа брата снова задрожала — теперь абсолютно без подкупа и пари.

Вздохнув о тягостях жизни, когда кроме борьбы с узкоглазыми супостатами приходится еще утирать нос нытику-братцу, Лёка сурово проговорила:

— Не вой. Домой мы убежим, но позже. А пока мы должны притворяться послушными, держать уши востро, глаза — разутыми, а рот — на замке. Чтобы усыпить бдительность. Понял?

— Значит, они нас надолго украли? — понуро спросил Ярка, только теперь, услышав слова авторитета, смиряясь с неизбежным[25].

— Угу, — девочка опустилась на нелепую табуретку — единственный в комнате предмет, подходящий для этой цели, и похлопала рукой рядом, приглашая брательника приземляться. Тот сел, сплел пальцы в замок, оперся локтями о колени и повесил голову.

— Когда папа с мамой за нами придут, ох и ругаться будут... — пробормотал он.

— Не ругаться, а рвать и метать! — самодовольно поправила его сестра. Ярик страдальчески побледнел.

— Двадцать раз еще эти узкоглазые пожалеют, что с нами связались! Будут знать, что такое Лукоморье!

Брат с облегчением выдохнул:

— А-а, ты про этих... А я про нас.

— А нас-то за что ругать? — удивилась княжна.

— Не знаю, — вздохнул брат. — Только когда мы во что-нибудь вляпываемся... вернее, когда ты меня во что-нибудь вляпываешь... они всегда ругаются. Конечно, я читал в одной книжке, что это они так нас любят и воспитывают. Но всё равно. Ругаться можно было бы и поменьше. А воспитывать — пирожными. С вишней.

Но Лёлька его ламентаций не слушала. Одна мысль ухватила ее внимание и овладела воображением.

— Так ты думаешь, что они за нами придут? — загорелись надеждой ее глаза.

— Ну да, — Ярик воззрился на нее с недоумением. — А как же иначе? Ведь должны же они нам сказать, какие мы неслухи, и сколько раз они предупреждали не лезть, куда нас не просили.

— Ха, нас! Куда тебя не просили! — обиженно припомнила Лёка. — Если бы ты сидел там, где я тебя оставила, они бы меня не нашли!

— А если бы ты нашла меня, я бы сидел там, где ты меня оставила!

— Если бы... то... где... ты... — после нескольких бесплодных попыток осознать, что сказал брат, княжна махнула рукой: — Ладно. Какая теперь разница... Пойдем лучше спать.

— На чем? — Ярик хмуро обозрел полное отсутствие мебели.

— На табуретке, — предложила сестра, и Ивановичи перешли к подготовке ко сну.

Пробудились они не столько от скрипа открываемой двери, сколько от треска рвущейся плотной бумаги, грохота падающих деревяшек — и тела посущественней. Пока голос с уровня пола упражнялся в проклятиях, а упавшее тело — в попытках подняться, кто-то нашел путь к окну и распахнул створки ставней настежь, впуская в комнату свет и благоухание теплого дня. Не выспавшаяся на табуретке, жесткой, несмотря на собранные с пола подушки, княжна приоткрыла глаз и надула губы: толпа у входа напоминала делегацию бояр после одной из их с Васильевичами эскапад. И воспоминания эти были не из приятных.

Павшего визитера торопливо поднимал и отряхивал высокий охранник в черном и с длинной прямой саблей на боку, а вокруг, как раненая птица, метался и причитал холеный молодой человек в щегольском вышитом красном халате, подпоясанном широким черным кушаком. Девушка, открывшая ставни — вчерашняя служанка, узнала Лёлька — украдкой обменялась смеющимся взглядом со стражником и замерла лицом к окну, то ли изучая происходившее на улице, то ли скрывая улыбку, обслуживающему персоналу в адрес хозяев недозволительную.

— Чего там, Лё? — сонно пробормотал Ярик из-за Лёлькиной спины.

— Ходоки, — скупо ответила Лёка и, не поднимая головы, стала ждать развития событий.

А они с этого момента развивались быстро. Пострадавший от лукоморской мины-ловушки старичок — вчерашний, добродушный, тоже узнала княжна — был поставлен на ноги, отряхнут, халат на нем поправлен, прическа приглажена, и не успела Лёка пожалеть, что это оказался именно он, как с крайне неодобрительной миной на физиономии морщинистой, как изюм, он подсеменил к ним[26] и принялся что-то гневно лопотать, указывая то на деревяшки и раму, о которые споткнулся, то на пол, то на них.

— Чего-чего?.. — от голоса, мелодичного, как пила, наткнувшаяся на гвоздь, окончательно проснулся даже Ярик.

— Не знаю, — всё так же не вставая, Лёлька умудрилась пожать плечами под одеялом. — Может, сердится, что дрова не покололи, пол не подмели и пыль не вытерли?

— В плену полы не подметают. Я читал, — злорадно заявил княжич, крайне не любивший убирать свою комнату, и в первый раз за несколько часов подумал, что в их положении есть и свои плюсы.

Видя, что тирада не производит впечатления, старикан ткнул пальцем в картинку, висевшую на стене ниши, куда они перетащили табуретку, чтобы не свалиться со скользкой лакированной поверхности во сне.

— А сейчас чего говорит? — спросил Ярик единственного специалиста по вамаясьскому языку в округе.

— Что надо было рисунком укрыться? — нерешительно предположила Лёка, удивляясь не столько старческим перепадам настроения[27], сколько варварским обычаям этой страны.

Старик возвысил голос еще более, взметнул руци горе, вопрошая о чем-то потолок, и в первый раз за утро Лёлька приняла вид оскорбленной невинности[28] — с потолка они точно вчера ничего не брали. Истратив все слова, старик ухватил ее за плечо — и отдернул руку. На грудь Лёльке из подмышки выскочила розовая лягуша, оскалила зубы, ощетинилась и зарычала. Старик взвизгнул, замахал руками — и вокруг пальцев закружились лиловые искры. Ярик ойкнул, лягушка сжалась для прыжка, Лёка — для пинка... и тут чья-то тонкая сухощавая ручка легла на плечо разбушевавшегося деда. Тот обернулся, отступил в сторону, и перед удивленным взором ребят предстал второй старичок — точная копия первого. Не говоря ни слова, он достал из широкого рукава две привязанные к шнуркам металлические пластинки с нацарапанными на них закорючками и с поклоном надел их на шеи Ивановичам.

— Раз, раз, раз... — деловито проговорил он. — Приём...

— Что? — нахмурился второй старик.

— Ну и приём ты оказываешь нашим маленьким гостям, брат, говорю я, — покачал головой он.

— Гостям?! Да бешеные обезьяны из леса имеют лучшие манеры! Ты посмотри! Они специально подложили подушки под дверь, чтобы я о них споткнулся, когда буду входить! Они спят на столе! На пуфах для терпеливого сидения! Затащив его в токонаму, нишу красоты, предназначенную для созерцания картины! А погляди, что они сделали с амадо! Они испортили его! Изгадили углем!

Следуя направлению указующего перста, второй старик глянул на кучу обломков, валявшуюся у двери.

— И порвали, вижу.

Первый старик сконфузился и сбавил громкость.

— Это я порвал. Когда оно на меня упало. А потом я на него.

— Так значит, оно всё равно испорчено.

— Да! Ими! — громкость вернулась к прежнему уровню. — И я считаю, что в этом вертепе невежества и невежд благопристойному человеку делать нечего! Не опаздывай, брат.

— На Совет Повелителей палат?

— На встречу с советом Девяти Вечных и их первых учеников. Хотя, должен сказать, после вчерашней авантюры... — тут вамаясец сделал многозначительную паузу, — их стало вполовину меньше. В очень большую половину, если быть точным.

На этом, бросив косой взгляд на брата, он сунул руки в рукава, кольнул взглядом притихших детей и покинул комнату с горделивым достоинством человека, изо всех сил делавшего вид, что это кто-то другой десятью минутами раньше выставил себя на посмешище врагов и друзей. Хотя, подумала Лёлька, друзей у такого гуся вряд ли было много.

Благообразный приспешник и воин последовали за ним, оставив с пленниками служанку и второго старичка. Он подошел к останкам баррикады, наклонился и принялся разглядывать то, что разглядыванию еще поддавалось.

— Художник, расписавший это амадо, огорчился бы: созданная им гармония гор и цветущей сакуры изменена безвозвратно. Кто это сделал, дети?

Взгляд его остановился на Лёльке, вернее, на ее лбу, глазах и кончиках пальцев — всему, что выставлялось наружу.

— Ну, я, — пробурчала она, и даже из-под одеяла чувствовалось, как хмуро выпятилась ее нижняя губа, готовясь к обороне. Старик склонил голову и прищурился.

— Ай-яй-яй, девочка. Ай-яй-яй. Как тебе не стыдно, — взгляд его стал осуждающим. — Такая маленькая, а...

— Это я! — отчаянно пискнул Ярик из-за ее спины.

— Молчи, — прицыкнула Лёка через плечо, и княжич испуганно смолк.

— Ну стыдно мне. Ну дальше че? — зыркнула княжна на вамаясьца как в прицел арбалета.

— Ваша картинка недоделанная была. Много места чистого и ничего интересного, — упрямо пробормотал Ярик из-за широкой сестринской спины и удостоился тайного пинка под одеялом.

— Вот-вот! Зато теперь она стала гораздо красивее. А что порвалась, так мы не виноваты. Это ваш... боярин... ее себе на голову надел, когда о свои же тюльки споткнулся. И что вы на это скажете? — насупилась Лёлька.

— Скажу, что у тебя растет храбрый и талантливый брат, — проговорил старик, взглядом указывая на предательски вымазанный углем край одеяла Ярика, и пока опешивший мальчик моргал и хватал воздух ртом, продолжил:— А сейчас... не в упрек, а из любопытства... я хочу спросить, для чего вы поставили амадо и подушки под дверь.

— Что?..

— ...и что?..

— И что из них что? — на всякий случай уточнила Лёлька, подозрительно рассматривая руины у входа.

— То, что вы назвали тюльками — подушки. Вамаясьские девушки спят на них, чтобы не испортить прическу. А амадо — это ширма с картиной.

— Поставили, чтобы нас не застигли врасплох, — сурово изрекла княжна. — Маленьких вдали от родителей каждый обидеть норовит.

— Я весьма сожалею, что пришлось вас забрать вместо амулета Тишины, — старичок опустил глаза.

— Так вчера ночью... Это были вы... или тот?

— Вчера ночью был я. А мой брат не 'тот'. Его почтенное имя — Нивидзима Кошамару, а моё — Нерояма Кошамару. К имени старшего в Вамаяси из уважения принято добавлять 'сан'. Теперь вы всё знаете, и у вас больше не будет оправдания нарушению этикета, — строго произнес он.

— А изобретатель этикета король Этики Этикет Семьдесят Пятый говорил, что этикет не нарушен, пока нарушение никто не заметил, — дотошно уточнил Ярик из-за спины сестры.

— Правитель Этики познал дзынь, — уважительно склонил голову Нерояма.

— А по отчеству к вам как обращаться? — решив до поры до времени завязать с нарушением этикета, спросила Лёлька.

— По... чему?

— По батюшке.

— Или по матушке, — вставил Яр, читавший, что кое-где на Белом Свете царил матриархат.

— Смысл ваших вопросов таится настолько глубоко, что я не могу его уловить, — недоуменно развел руками старик.

— Отца вашего звали как? — отбросив так и не использованный запас этикета[29], вздохнула девочка.

— Нифигаси Кошамару, — сообщил маг и в недоумении уставился на княжичей, захлебнувшихся странным хрюканьем.

— Значит, вас полностью звать Нерояма Нифигасебе...севич Кошмару, то есть!

Старик подумал, примерил на себя вновь обретенную модификацию, и решительно мотнул головой:

— Нет. Полностью меня звать Нерояма Кошамару. Пожалуйста.

— Ну если вам не нравится... — разочарованно пожал плечами Ярик с видом человека, которому новое имя чародея нравилось очень.

— Не то, чтобы не нравится... — вамаясец развел руками. — Просто я к нему не привык.

— А когда привыкнете? — глаза мальчика загорелись надеждой.

— Боюсь, даже маги столько не живут.

Княжич вздохнул и покорился судьбе.

— А вот как нас зовут, никто, значит, узнать не хочет, — практически ни на что не намекая, заметила Лёлька.

— Хочу, — улыбнулся старик. — Именно об этом я и собирался спросить, а также имена мужчины и женщины, которых Яширока Мимасита благословила такими детьми.

Лёлька, впервые услышав о себе как о благословении от человека, который с ней знаком дольше пяти минут, от неожиданности открыла рот — и упустила момент...

— Меня звать Ярослав, а это моя сестра Ольга. Ивановичи мы. Наш папа — младший брат лукоморского царя, а мама — единственная сестра царя Лесогорья.

...и так с открытым ртом — но уже от растерянности — она наблюдала, как все ее хитрые планы и конспирация, кувыркаясь и рассыпаясь на мелкие кусочки, полетели в трам-тарарам, как выражался дядя Олаф.

— Дядя Кошмару, — начал было Ярик, но старик его прервал, погрозив пальцем:

— Что надо добавлять к имени старшего?

— Сан, я помню. Только не знаю, какой у вас сан, — проговорил Ярка.

— У меня нет сана, Ярослав-тян. Я просто один из Девяти Вечных.

— Как царь Костей?! — восхищенно вытянул шею Ярик.

— Царь... чего? — опешил старичок.

— Не чего, а кто. И где. И как мы будем к имени добавлять сан, если его у вас нет, я тоже не поняла, — надулась Лёлька.

— Сан — это приставка, а не должность и не чин, — понял причину недоразумения старичок. — Кошамару-сан, к примеру.

— А-а!..

— А Костей — это царь страны Костей, только он умер давно, хоть и был бессмертным, — в ответ милостиво объяснила княжна.

— Отчего?

— Не поладил с нашими родителями и дядей Агафоном, — как можно небрежнее проговорила она.

— Они все маги? — насторожился Вечный.

— Нет, только дядя Агафон. А маму просто расстраивать не рекомендуется. Если папы рядом нет, — проинформировал Ярик.

— Это вредно для ее здоровья?

— Это вредно для здоровья расстраивающего. А когда папа рядом, есть надежда просто на тяжкие телесные повреждения, — самодовольно ухмыльнулся Ярослав.

Старик приподнял и опустил брови, словно удивляясь, а Ярик продолжил допрос:

— А что такое амулет Тишины? И зачем вы приходили к дедушке Адалету и дяде Агафону?

— Они ваши родичи? — как охотник, почуявший добычу, прищурился старик.

— Нет! — торопливо замотала головой Ольга, надеясь еще что-то спасти. — Они...

— ...Самые лучшие друзья родителей. И они для них... и для нас... что угодно сделают! — горделиво закивал Ярик, разравнивая земельку на могилке ее стратегии и тактики.

— Вот как, — глаза Нероямы, и без того шириной не страдавшие, задумчиво прикрылись. Старик замолк. Минуту подождав, Ярик встревоженно привстал и заглянул ему в лицо — не уснул ли их собеседник, но тревога была напрасной. Черные глазки Кошамару блеснули и снова опустились. Старичок повернулся к окну, где в ожидании приказаний стояла девушка, и проговорил:

— Я покидаю вас. На полдень следующего дня назначены выборы нового Извечного вместо безвременно погибшего вчера Неугроби Шизуки, да отправится прямиком на гору Праведников его душа... тем более, что это всё, что от него осталось. Чаёку-тян поможет вам умыться, одеться и пообедать.

— Но у нас нечего есть!

— И нечего надеть!

— Первое легко исправляется, стоит лишь Чаёку позвать слуг из-за дверей. Что касается второго, мы нашли для вас кое-какие наряды, но, в свете последних известий о вашем царственном происхождении придется изменить и преумножить ваш гардероб. И палаты тоже. Какие вы предпочли бы? С видом на гору? Сад? Пруд? Канал? Храм?

— Библиотеку, — буркнул помрачневший мальчик.

— Где такие располагаются?

— В царском дворце в Лукоморске.

— Я всё понял, но должен посоветоваться кое с кем, прежде чем дать вам ответ, — развел сухонькими ручками старичок. — А в остальном, я надеюсь, ваше пребывание при дворе Вамаясьского императора станет для вас незабываемым.

— И для вас тоже, Кошамару-сан, — приподнявшись на локте, Лёлька почти успешно сделала книксен. Старик, не уловив угрозы, улыбнулся и поспешил прочь, а княжна, не откладывая, приступила к исполнению своего нового плана, заключавшегося всего в нескольких словах.

'Кто не спрятался, я не виновата'.

Ярик же, воодушевленный призрачной надеждой возвращения домой, расплылся в мечтательной улыбке.

[1] Или вылавливать. Или отстреливать. Или заталкивать обратно в параллельные миры, особенно в те, которые принимать обратно мигрантов желанием не горели.

[2] А с некоторых пор и Агафонова.

[3] Или чего-то подозревающие, но от этого не легче.

[4] Предпоследнего — с тех же некоторых пор. Но, поскольку 'предпоследний маг-хранитель' звучало не так впечатляюще, как 'последний', всё с тех же некоторых пор Адалет этим эпитетом к своему титулу пользоваться перестал. И надо ли говорить, что его премудрие Агафоникус Великолепный тут же экспроприировал его для себя.

[5] И удивлялись, когда одного перевода оказывалось недостаточно.

[6] Пять окладов и тринадцатая зарплата, как минимум.

[7] Без особой надежды, что кто-то покусится на нее, просто для компании.

[8] Тут же попытавшийся заползти под диван. И только диван, будучи старым, глухим и подслеповатым, рассеянно что-то мычал себе под подушки и изредка притопывал в такт, сочиняя стихи.

[9] Как гордо назвал ее Агафон, собственноручно занимавшийся ее обустройством перед приездом гостей. Но поскольку руками работать он был не умелец и не любитель, да и времени объезжать базары и лавки в поисках детских товаров у него не было, то решил он прибегнуть к помощи магии. И особо впечатлительным особам, вроде родителей, было лучше не знать, чем — и какими — были предметы обстановки детской комнаты еще за час до их прибытия.

[10] На капустном поле.

[11] Потому что еще одно слово — и он разревелся бы, а реветь в присутствии сестры, или что хуже — один на один с сестрой... Нет. Лучше помолчать и потерпеть. А пореветь можно будет позже.

[12] Может, больше не было поводов для испуга. А может, лишился чувств.

[13] А точнее, его отсутствием.

[14] Альтернативой был полет с невидимых ступенек на невидимую лестничную площадку.

[15] За первое место в списке боролись царица Елена, обожающая всё розовое и пушистое, и бабушка Фрося, старая царица, всегда находящая для внучки что-нибудь красивое, интересное или просто вкусное. Но поскольку перед поездкой к волшебникам Лёлька, играя в ляпки с кузенами в царских покоях, нечаянно пролила чернила на любимый Еленин сарафан, а заодно на ее туфли, сорочку, новый роман Лючинды Карамелли, ковер, покрывало, подушку и перину, то розовую лохматую лягушенцию для... конь-пень-санкции... аморального... ущерба... или как там папа говорит... придется присюрпризить всё-таки жене дяди Васи, решила она.

[16] К такой стене прижаться совсем ее пока не могло заставить ничто.

[17] Как правило, непонятно чем.

[18] К счастью, превратившихся в клубки шерсти.

[19] По крайней мере, она надеялась, что это были чучела.

[20] Она была уже большой и понимала, что наши чародеи назывались 'волшебники', а вражеские — 'колдуны'.

[21] И чаще вытаращенными. А иногда и выпученными. Ее малолетнее царское высочество нередко производила такое воздействие на тех, кто пытался заставить ее делать то, что она не хотела.

[22] Выбирая тем победителя.

[23] Или как там говорила баба Фрося, когда сообщала внучке о возможных последствиях ее очередной шалости.

[24] Хотя против последнего лишения она не возражала. Читать ей и дома на уроках надоело.

[25] Которое избежать, конечно, можно — но позже, как прорек тот же авторитет.

[26] Может, он и рад был бы подбежать, но не позволяли досочки на веревочках и ножках как у скамейки, сходившие здесь за обувь.

[27] Вчера в логове магов он показался ей добрым и симпатичным. Наверное, в темноте не разглядела.

[28] Или невинной оскорбленности?

[29] За десять лет, сказали бы некоторые. Но некоторые наболтают чего угодно.