Бремя Мертвых

Василий Гавриленко

БРЕМЯ МЕРТВЫХ

Музыка: The Cranberries Zombie

'Бремя мертвых — живые'.

(Из неопубликованного трактата времен падения Западной Римской

империи).

Часть первая

ЭПИДЕМИЯ

Чаю воскресения мертвых. Отец Андрей

Отец Андрей прочел молитву и приступил к трапезе.

Сегодня ему повезло на охоте: Левиафан поднял стаю птиц, удалось подстрелить одну.

-Ф-фить, Леви.

Отец Андрей кинул косточку. Пес поймал на лету, захрустел, зачмокал.

Во внутреннем дворике монастыря горел костер. Тени человека и собаки колыхались, точно живя собственной жизнью.

Левиафана отец Андрей нашел в городе.

Вообще-то он искал людей, но был несказанно рад и возблагодарил Господа, когда увидел в конце улицы понурого настороженного пса.

-Что братец, одиноко тебе? — спросил ласково.

Пес замахал хвостом, залаял, прыгая вокруг человека. Скоро они стали друзьями.

Отец Андрей высосал мозг из птичьей головки.

-Лови.

Кинул остатки собаке. Прилег. Над ним сияли звезды.

После того, как закончилась эпидемия, отец Андрей не встречал ни одного человека.

Правда, он ни разу не отдалялся от монастыря дальше, чем на тридцать километров.

В округе царило запустение. Много домов сгорело, в городках — запах тлена.

Отец Андрей заворочался, закряхтел. Прочел 'Иже еси на небесех'.

Братия погибли один за другим. Первым захворал престарелый отец Филарет. Когда у него носом пошла кровь и распухла шея, все решили: старец переборщил с аскезой. Отец настоятель позвонил в скорую, но ему не ответили. Отец Николай повез отца Филарета в город на машине. Через день отец Николай вернулся, бледный, с лихорадочным блеском в глазах.

-Братья, беда, — крикнул он и рассказал, что отец Филарет скончался, а в городе люди умирают прямо на улицах.

К вечеру отец Николай слег, ночью скончался. Затем — отец Феодор, отец Афанасий, отец Артемий, отец настоятель, мальчик-послушник. Погибли все. Кроме отца Андрея.

Левиафан поднял голову, втянул воздух.

-Ты чего?

Пес поднялся, подошел к хозяину, улегся рядом.

-Ах ты, животинка, — ласково промолвил отец Андрей, положив руку на загривок собаки.

Он похоронил всех на монастырском кладбище, кое-как (в одно-то духовное лицо) отслужил заупокойную службу.

Сколько времени минуло с тех пор? Месяц? Два месяца? Наверное, больше.

А что дальше?

Отец Андрей сел. Пес взглянул на хозяина, снова опустил голову на лапы.

-Что дальше? — пробормотал отец Андрей.

И тут же устыдился.

Господь знает, как поступить с рабом своим Андреем. Господь знает, для чего оставил раба Андрея в живых...

Он погладил собаку, достал из подсумка пачку 'Честерфилда', закурил.

К куреву отец Андрей пристрастился недавно, поначалу испытывал острый стыд. Все чудилось: подойдет отец-настоятель и скажет: 'Что ты делаешь, брат? Грешно'.

Отец Андрей выпустил струйку дыма, тут же развеявшуюся в прохладном воздухе.

Поморщился, вспомнив первое путешествие в город: как его тошнило на улице от удушливого запаха разложения, как он плакал, кричал, взывал к Господу, увидев трупы: в машинах, на тротуарах. Особенно запомнилась розовая коляска с мертвым младенцем и его мать, лежащая неподалеку на цветочной клумбе.

Во второй раз он отправился в город через две недели: одичавший, оголодавший, но спокойный. Молитва и пост воистину чудодейственны.

Первым делом отец Андрей заглянул в магазин 'Охотнику и рыболову'. Магазин был закрыт и, попросив у Господа прощения, он разбил витрину. Проник внутрь, побродил у стеллажей, приглядываясь к ценникам. Он никогда не имел дела с оружием и думал взять самое дорогое ружье (дорогое, значит, качественное). Таковым оказался карабин 'Сайга — 12К'. Взяв пачку патронов (которые, как оказалось впоследствии, к карабину не подошли) отец Андрей хотел было уйти, но бросил взгляд на отдел экипировки. Постоял, поразмыслил. Наконец, вздохнув, снял клобук, затем — рясу, оставшись в застиранной футболке и джинсах. Аккуратно сложил монашеское одеяние, оставил на прилавке. Выбрал охотничьи штаны защитного цвета, жилет, картуз. Так же — рюкзак, подсумок. Скинул сандалии, надел легкие и прочные кожаные ботинки. От монашеского облачения у него остался большой серебряный крест и четки.

Что сказали бы братья, когда б могли увидеть его таким, каков он сейчас?

Отец Андрей потушил окурок о землю, вынул буковые четки.

Зевнул, перекрестил рот.

-Господи, прости.

Левиафан поднял голову, негромко заскулил.

-Молчи, животинка.

Перебирая бусины на четках (ровно тридцать три, по земным годам Христа), отец Андрей совершил Иисусову молитву.

-Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного.

Совершив молитву, потянулся до хруста в костях.

-Припозднились. Спать пора.

Отец Андрей укрылся стеганым одеялом и скоро уснул. Пес Левиафан лежал у его ног, таращась в темноту.

Среди ночи проснулся, откинул одеяло с головы.

-Брат Иов, — позвал негромко.

Левиафан гавкнул, потряс башкой.

Отец Андрей сообразил, что находится не в келье, а брат Иов уже предстал пред лицом Господа.

Что-то сжалось внутри, точно выпил кружку студеной воды.

Так уже бывало с отцом Андреем: точно медведь, наваливалась на него глухая тоска, придавливала, ломала.

-Леви, поди сюда.

Пес вскочил, бросился к хозяину, облизал осунувшееся бородатое лицо.

-Ну-ну, животинка.

Отец Андрей обнял собаку за шею и, успокоившись, вновь провалился в сон.

-Вишь, как огород вскапывать надо? Главное — правильно лопату держать, тогда ни мозолей не будет, ни руки не устанут.

Левиафан слушал, склонив голову. Солнце стояло высоко, по небу ползли редкие облака.

-Благодать, — улыбнулся отец Андрей (от вчерашнего отчаяния осталась лишь небольшая морщинка между бровями).

Воткнул лопату в землю, подвинул к себе корзинку с луком-севком: маленькие луковицы из которых легко и быстро выползет перо.

-Ежели посадить в землю луковицы большие, пера не дождешься, а луковицы сгниют, — бормотал отец Андрей. — А так будет на окрошку лучок.

Левиафан мотнул башкой, негромко гавкнул.

-Ну, да, тебе-то зачем окрошка, ты не любишь...

Закончив с луком, отец Андрей принялся за картошку.

Усталость разливалась по каждой жилке, но это была приятная усталость. Отец Андрей, лежа у кострища, с удовольствием поглядывал на свежие грядки. Скоро пойдут всходы. А там и до плодов недалеко. Да, он остался один-одинешенек посреди мира, обработанного пандемией, как кукурузное поле — пестицидами, но жить-то надо. Работать надо, выращивать еду.

Левиафан ткнулся башкой в колено отца Андрея.

-Ты прав, животинка. Не один-одинешенек, а с тобой.

Отец Андрей сунул руку за пазуху. Вынул 'Библию' карманного формата. Раньше, до Беды, он не часто обращался к Священному Писанию (да чего там, если честно, вообще не прикасался к Книге книг, отвлекаемый житейскими заботами). Теперь же времени — вагон и маленькая тележка.

Зашелестел страницами.

Вот 'Откровение Иоанна Богослова'.

Перед глазами отца Андрея возник всадник на бледном коне, в куколе, в черной накидке. Глаза блистают красным огнем. В руках всадника — коса. Взмах! — и летят наземь людские головы, отсекаются члены, рассекаются тела.

Отец Андрей заложил страницу пальцем, задумался, глядя в небо.

'Чаю воскресения мертвых', — вспомнилось одно из колен Символа веры.

Эх, когда б и вправду воскресли мертвые! Воскресла братия, воскресли жители городка, воскресла та девушка с коляской, воскрес ее младенец. Можно было бы жить, как прежде. Жить — не тужить.

Подул ветер, отец Андрей поежился.

-Господи милосердный.

Перекрестился.

Господу виднее, что делать с рабами своими... Хотелось бы, чтобы люди не просто воскресли, а воскресли красивыми, облагороженными и в прекрасном месте. В раю.

'Идиот, никто не воскреснет. Никто и никогда', — мысль, внезапная, как пуля, вонзилась в мозг.

-Да что же это со мной? — пробормотал отец Андрей.

Принялся молиться, но два беспощадных слова засели в голове прочно. Намного прочнее, чем он предполагал.

Однако отец Андрей ошибся насчет 'никто и никогда'.

Он рубил дрова во дворе, когда залаял Левиафан.

Отец Андрей поднял голову и остолбенел.

Со стороны кладбища к нему брели монахи. Его братия, которых он не так давно похоронил. Брат Иов, брат Афанасий, брат Николай, брат Артемий, отец настоятель...

Отец Андрей вспомнил свои давешние размышления о красивых, облагороженных людях, воскресших в раю. Что ж, Господь решил иначе...

Брат Иов приволакивал левую ногу; у брата Афанасия с правой щеки отвалилось мясо и виднеются зубы; брат Николай потерял руку; брат Артемий — левый глаз, а отец-настоятель и вовсе передвигается на четвереньках. И у всех — распухшие, синие лица, вокруг которых роятся мясные мухи.

Дунул ветерок, отец Андрей ощутил трупный запах. Рвота подступила к горлу, но он сдержался: они не виноваты, на все воля Божья.

-Братья, вы воскресли! — крикнул он. — Я так рад!

Воскресшие продолжили молчаливое, упорное движение.

-Брат Иов, ты меня слышишь? — встревожился отец Андрей. — А ты, брат Афанасий?

Монахи приближались.

Отцу Андрею стало страшно, но он подавил в себе малодушие и, вонзив в колоду топор, распростер руки навстречу воскресшим.

-Братья, как же я рад вам! Слава Гос...

Левиафан с рыком бросился на ближайшего монаха, вцепился в полуразложившуюся плоть.

-Леви, не сметь, — крикнул отец Андрей.

И тут случилось ужасное.

Монах нагнулся, схватил собаку за шкирку и вцепился ей в горло. Тут же на несчастное животное накинулись остальные воскресшие. Когда изуродованные тлением тела разомкнулись, ошеломленному взору отца Андрея предстал обглоданный собачий скелет.

-Леви! Леви, мой пес! Что вы натворили, злыдни?

'Злыдни' оборотились к человеку.

Отец Андрей выдернул из колоды топор...

Он сидел посреди порубленных на части тел. Тел монахов, его друзей и братьев. Умерших, затем воскрешенных Господом. Господом?

Мрачная усмешка легла на губы отца Андрея.

Нет, конечно, этих тварей оживил не Господь.

Их оживил Дьявол. Князь Скверны.

Но что делать ему?

Ответ пришел сам собой.

Убивать.

Без жалости уничтожать упырей.

А еще — искать выживших, тех, кто не утратил человеческий облик.

Это — его предназначение.

Отец Андрей поднялся и направился к кельям, где оставил оружие и экипировку.

Ему предстоял Путь. И бывший монах заранее догадывался, что путь этот будет тяжелым.

У смерти свой план. Володя

Этим ублюдкам повезло, что они сдохли.

Ведь, не сдохни они сами по себе, он позаботился бы, чтобы их смерть была мучительной. Да, мучительной.

Как в кино.

Дристун вспомнил фильм, в котором человеку прострелили сначала коленные чашечки, затем отстрелили яйца, а уже напоследок сняли башню. Затянулся сигаретой, потер ладонью коротко остриженную башку, остриженную неаккуратно, в явной спешке: похожие на шрамы выстриги уродливо белеют в черном ежике волос. На тонкой шее пульсирует синяя жилка.

Да, эти пидары сдохли.

Все одиннадцать человек. Весь гарнизон сраного ПП 'Дальний'. Сдох даже компоста Черный, закрывавший глаза на беспредел, что творится у него под носом.

Вот он лежит неподалеку: рожа синяя, язык торчит наружу, на нем шевелятся белые черви.

Дристун усмехнулся:

'Компоста сдох, а я теперь спокойно курю его сигареты'.

Все деньги, что мама присылала из дома, отнимал Кайфарик, и, конечно, делился с командиром поста.

Ну, еще бы.

Они все были заодно, эти выродки.

Все, против одного.

Мама получает нищенскую пенсию в деревне, держит двух коз, которым постоянно не хватает сена на целую зиму и приходится занимать у соседей. Но она где-то доставала каждый месяц по тысяче рублей, и высылала ему.

То есть не ему, а Кайфарику.

А маме — письма под диктовку. 'Мамочка, дорогая, у меня все прекрасно, здоров, кормят отлично, с радостью отдаю долг Родине. Служу России'.

Дристун до боли сжал зубы: как жаль, что Кайфарик сдох сам по себе.

Мама... Она, конечно, ждет его дома. Теперь, когда на ПП нет гарнизона, он, пожалуй, мог бы... Мог бы уйти отсюда. К маме. И ничего ему за это не будет.

Потому что он ни в чем не виноват. Эти одиннадцать сдохли сами по себе, их никто не трогал. Сдохли от какой-то заразы, убивающей за считанные часы.

Дристун вспомнил, как умирал один из них, Гусак, как сиплым голосом молил подать воды. И Дристун сжалился, подал. Но питье не помогло Гусаку. И ничего, наверное, не помогло бы.

Да, он ни в чем не виноват. Вот если бы удалось осуществить План... Впрочем, заключительным аккордом этого 'Плана' должна была стать пуля, пущенная в лоб самого Дристуна...

Так бы и случилось, если б не зараза.

У смерти оказался свой план.

Дристун сплюнул, улыбнулся криво.

А ведь жалко, что не удалось прострелить коленные чашечки хотя бы Кайфарику и Пижону... Эти двое заслужили больше других.

В голове возникла картина, с его участием, но так, будто он видел все со стороны. Эти двое волокут его по коридору казармы к сортиру.

-Сейчас пожрешь дерьмеца, Дристун, — рычит в ухо Кайфарик. От него несет перегаром.

Слава Богу, этой картинке не суждено было сбыться: они пообещали сделать с ним это 'на днях''. Но не сделали. И теперь уже не сделают никогда.

Но даже того, что они успели сделать, вполне хватило, чтобы в голове Дристуна созрел План.

Юноша дотронулся рукой до груди: болит, блин. Еще бы, снести столько ударов: 'фанеру к осмотру'.

И есть охота.

Дристун поднялся, сдвинул на спину АКМ.

Осторожно обойдя труп командира поста, направился к кухне.

Мимо казармы, где лежат (кто на постелях, кто на полу) восемь человек из личного состава ПП. Командир в смертельном бреду сумел-таки выползти на крыльцо административного пункта, где и сдох. Еще двое встретили смерть прямо на улице: Сиплый завалился у старого кедра, а Рэмбо рухнул в канаву. Все по Плану смерти.

Кухня — это его маленькое Царство. Сколько часов Дристун провел здесь за чисткой картофеля, за приготовлением жратвы. Эти одиннадцать, что теперь мирно разлагаются, любили пожрать. Большой палец правой руки изрезан ножом и кровоточит. В последние дни чистить картошку было особенно мучительно. А когда в ранку на пальце попадала соль — хоть на стенку лезь. Ну, да ничего. Все это в прошлом. Ему не нужна картошка. Он будет есть тушенку. И только тушенку.

Дристун снял с плеча АКМ, положил прямо на плиту. Так, где у нас топор? А вот он.

Встал на стул напротив шкафчика, запертого на китайский замок. Это постарался Сиплый (Тушенку здесь будем жрать только мы, понял, Дристуниша?). Будете жрать, Сиплый. Но не здесь. И не эту.

Размахнулся и!

И вот она, тушенка.

Раз, два, три, четыре, пять... Двадцать одна банка тушенки! Тушенки смоленского производства, из натурального мяса со шпиком и лаврушкой. Да, еще с перцем. Вкуснотища. Специальная армейская тушенка. Командование заботится о своих бойцах. Ну, иногда заботится.

Дристун взял банку, соскочил со стула. Ножом — торопливо — срезал крышку.

Тушенку прямо пальцами — в рот. Один кусок, второй.

Вот оно, блаженство! М-м-м, объедение.

Дристун откинулся на стуле, упершись спиной в тумбочку. Вытер жирные губы рукавом гимнастерки.

А мама всегда говорила: мясо нужно кушать только с хлебом. Ничего, мамочка, это я так, оставшиеся двадцать банок — только с хлебом! И ... я скоро буду дома. Я иду домой, мамочка.

Дристун потянулся к внутреннему карману за 'Мальборо' (в очередной раз спасибо, товарищ компункта!).

Достал сигарету, чиркнул зажигалкой и ... замер.

Сердце глухо — тук-тук.

Из коридора по дощатому настилу пола — тук-тук. Шаги!

Блин блинский, кто это? Кто это может быть?

Ведь они все мертвы!

Неужели?

Неужели кто-то с заставы? Так быстро?

Дристун поднялся. Оправил гимнастерку.

Что ж делать, видно, у начальства заставы нюх на такие вещи — прислали кого-то. Нужно отрапортовать по форме.

'Товарищ офицер (или кого там прислали) неизвестная зараза скосила гарнизон. Я единственный, оставшийся в живых. Рядовой Николаев'.

Звук шагов в коридоре приблизился к кухне.

Взгляд Дристуна упал на пустую банку из-под тушенки. Лучше убрать. Вот так, в мусорный бак.

Железо звякнуло о железо.

И тут же на пороге кухни появился...

Черт подери! Бля! Блин блинский.

Это не присланный с заставы офицер, это...

Это компункта Черный.

Вот только рожа его лишена обычного самодовольного выражения, глаза вылезли из орбит, в правом глазу, прямо в яблоке, торчит щепа, шея неестественно вывернута, перламутровый язык вывалился наружу и с него на белоснежный (между прочим, протираемый каждый день) кафель кухни падают сцепившиеся черви.

В голове мелькнул эпизод из увиденного когда-то по телеку фильма.

Зомби. Мать их, эти твари превратились в зомби!

Черный издал глухой рык и шагнул к юноше.

Дристун вскрикнул, отпрыгнул назад, к мойке.

-Что тебе надо, урод? Пошел вон отсюда!

И тут же понял — этот ничего не слышит и не понимает. Ведь Черный — мертвец. Мертвец, но... Но живой.

Зомби наткнулся на стул. Звук дерева, бьющегося о кафель, вывел Дристуна из оцепенения.

Он схватил со стола нож, которым открывал тушенку и швырнул в зомби. Нож косо вошел в живот начпункта.

О, блин! Зомби хоть бы хны. Как в кино.

Кино.

На мгновение Дристуну показалось: он и вправду очутился в кино, стал героем фильма. Героем, которого сейчас сожрут, растерзают на куски. Героем, который дурак, дебил, идиот, потому что забыл: у него есть автомат!

Дристун метнулся к плите и испытал радостную дрожь, когда руки ощутили холод стали.

Еще посмотрим, гниды, кто кого! Иногда План человека оказывается сильнее Плана смерти.

'Вот он, мой План!'

Автомат рявкнул, изрыгнув рой металлических пчел. Пчелы вонзились в голову Черного, и та разлетелась на куски. Зомби упал на спину и больше не шевелился. В лицо Дристуну хлынул запах гнили, и, перегнувшись, он стал блевать. Блевать только что съеденной, такой замечательной, натуральной смоленской тушенкой. Блевать на когда-то белоснежный, его же руками отмытый кафель. Блевать, потому что ему было мерзко. Блевать, потому что это было не кино.

Дристун сплюнул кислятиной, вытер рот.

Нужно убираться отсюда.

Скорее.

Он направился к дверям, нервно вздрагивая.

Если ожил один гад, наверняка ожили и остальные. Так было в кино.

Десять зомби против одного живого человека.

Выглянул в коридор. Никого. Тусклый свет люминесцентной лампы. Так. Вперед. Шаг за шагом.

Кухня стоит отдельно от казармы, здесь же столовая: два длинных дубовых стола. За ними они жрали. В столовке — никого.

Дристун вышел на крыльцо и тут же увидел их. Раз, два, три, четыре... Совсем недавно так же считал банки с тушенкой, теперь приходится считать зомби. Десять. Все.

Зомби приближались со всех сторон, некоторые из них передвигались на четвереньках, а одна тварь в зеленой камуфляжной куртке ползла на брюхе, извиваясь, как червь.

Дристун сбежал с крыльца, полоснул свинцом по ближайшему зомби, но в голову не попал.

Взгляд его уперся в пулеметную вышку. Ага.

Но — придется пробежать через строй зомби. Блин блинский.

Не теряя времени, Дристун понесся прямо на мертвецов.

Черт, до чего они мерзкие вблизи. Более мерзкие, чем Черный. У того хотя бы не вывалились глаза, не торчали из вспухшего брюха сизые кишки. Вокруг голов — роя мясных мух. Для мух эти ублюдки — тушенка.

Слева — зомби, справа — зомби. По правому — очередь. Прямо в башку. Вот так.

Дристун ощутил, как что-то чиркнуло по руке, но не остановился. Через пару секунд он был у пулеметной вышки, а зомби неуклюже разворачивались, готовясь повторить атаку.

Ботинки гулко ударяют по металлическим ступеням. Вот он, пулемет. Где ленты? Где ленты, мать их за ногу? Ага, вот они. Вот так.

Пулемет повернут в сторону границы, откуда ждали душманов. Но душманов нет, и, вероятно, никогда и не было. А вот зомби — есть.

Дристун дернул пулемет, глухо скрипнувший на шарнирах. Развернул — ствол теперь смотрел не на лес, а на казарму.

'По боевым товарищам — огонь!', — мелькнула в голове неуместная мысль.

Дристун поймал зомби в перекрестье прицела и надавил на гашетку...

Он сидел на пулеметной вышке. Пахло порохом и кровью. Ветер приятно холодил остриженную голову.

Внизу было ... красно. Красная трава в которой валяются части тел, и вырванные куски мяса.

Но почему ноет рука?

Дристун взглянул.

Блин блинский!

На коже — синеватый след от зубов, сочащийся кровью. Укусили-таки, когда прорывался к пулемету.

И что теперь? Неужели, все будет, как в кино?

А в кино укушенный герой непременно становился зомби.

Спина похолодела, когда Дристун представил, что он станет таким же, как они. Нет, нет, ни за что! Лучше смерть.

Он посмотрел на АКМ.

Нет, пока рано. Может быть, ничего не будет. В конце концов, фильмы — вранье.

Дристун вздохнул, поднялся.

Спустился с вышки, прошел через кровавый двор (под подошвой что-то склизко всхлипывает, лучше не смотреть что именно) к казарме. Там должна быть аптечка.

Промыв рану, Дристун залил ее йодом. Скрипнул зубами: терпеть. Теперь бинт.

Повязка получилась довольно аккуратная.

Но — надо валить отсюда.

Найдя в казарме чей-то рюкзак, Дристун вывалил на пол барахло, и направился в кухню.

Черный все так же лежал на полу. Туча мух кружила над ним. Лежи, товарищ начпункта. А я — сваливаю.

Тушенку — в рюкзак. Двадцать банок. Нож, ложка, спички. Все спички. До единой. Хлеб! До крошки.

Так.

Товарищ начальник, позвольте побеспокоить.

Дристун склонился над зомби, ошмонал карманы. Вот они, ключики.

Через двор — к гаражу. Вездеход мирно дремлет под тентом. Просыпайся! Тент — долой.

Юноша бросил наполненный под завязку рюкзак в коляску.

Теперь — главное.

Патроны.

Для АКМ.

Конечно, он едет из этого ада к живым, где оружие ни к чему, но ... все же.

Патроны хранятся в администрации. В логовище Черного.

Дристун застыл перед сейфом.

Блин блинский. Вот облом, а.

Код к сейфу остался в снесенной автоматной очередью башке Черного.

Пошарив на полках, Дристун нашел несколько обойм к АКМ, а также пистолет ТТ и коробку патронов. Хотя бы так.

Скорее.

В гараже Дристун нарыл дополнительную канистру бензина, немного подумав, взял с собой топор и саперную лопату.

Когда он забросил все это в коляску, и оседлал вездеход, со стороны казармы раздался тоскливый вой.

Твою ж мать! Совсем забыл про Джека.

Рука юноши замерла на газульке.

Что делать? Тушенки двадцать банок.

Картинка в голове: немецкая овчарка лижет его соленое от слез лицо, он обнимает пса за шею, шепчет: 'Я хочу домой, Джек. Хочу домой, к маме'.

Дристун спрыгнул с вездехода и побежал через двор к казарме, там, у северной, покрытой мхом стены, расположилась будка Джека.

Вездеход пер через заросшую кустами просеку. Еловый лапник время от времени щупал водилу и сидящего в коляске рядом с рюкзаком и канистрой пса. Пес радостно гавкал.

Когда Пограничный Пост 'Дальний' почти совсем скрылся из виду, водитель вездехода вдруг заглушил мотор, обернулся и крикнул:

-И никакой я не Дристун, понятно вам? Я Володя! ВО-ЛО-ДЯ!

Ангел Габриель приходит к нему под окна. Кристина

Мама не вернулась с работы.

Утром ее лихорадило, и Кристина просила позвонить начальнику, взять отгул.

-Нельзя, дочка.

Мама разогрела пиццу в микроволновке. Обжигаясь, выпила несколько глотков кофе. И, подхватив сумочку, ушла. Ушла, чтобы не вернуться.

А к вечеру за окном раздался крик.

Кристина выглянула из-за занавески. Вскрикнула, резко подалась назад. Упала, ударившись о твердое. Забилась под стол, дрожа, как осиновый лист.

В свете вечерних фонарей она увидела, как три мужчины повалили наземь другого мужчину и... И принялись его есть. Есть!

Кристина заскулила, как брошенный щенок. Тут же в руку уткнулось что-то мягкое и влажное.

-Мальма.

Кристина обхватила голову ротвейлера.

-Они съели его. Съели, Мальма!

Собака лизнула девочку в лицо.

-Там мама. Они съедят маму.

'А может уже съели', — мысль, острая, как лезвие, полоснула по сердцу.

Нет, нет, этого не может быть. Мама жива.

Но что делать? Что делать им, Кристине и Ромику?

Ромик будто бы прочел мысли девочки, даром, что его кроватка располагалась в соседней комнате. Закричал, заплакал.

Кристина отпустила Мальму и ринулась к брату.

Мальчик лежал в кроватке.

-Ромик, проголодался? — уняв дрожь в голосе, сказала девочка. — Сейчас мы Ромика покормим.

Она взяла с тумбочки вазочку с печеньем.

-Держи.

Но Рома оттолкнул руку сестры.

-Ромик, ты чего?

Кристина взяла его на руки и, вскрикнув, чуть не уронила малыша. Все тело мальчика было усеяно язвочками, горло посинело, вокруг рта собралась розоватая слизь.

-Ромик. Что с тобой, Ромик?

Мальчик вдруг перестал кричать.

-Ромик. РОМИК!

Мальчик был мертв.

И в один из июльских дней, что стоят подолгу,

Обжигая носы отличнику и подонку,

Гордон злится: 'Когда же я наконец подохну', —

Ангел Габриэль приходит к нему под окна,

Молвит: 'Свет Христов просвещает все' (1) Отрывок из стихотворения Верочки Полозковой

Мама.

Маа-ма!

Мамы нет...

И Ромика нет.

Мама не вернулась с работы, а Ромик...

Ромик умер.

Когда Анна Аркадьевна перед уроком сказала, что от рака умерла Света Доденко, всем стало жалко-жалко. Но не страшно. А теперь — страшно.

Гордон злится: 'Когда же я, наконец, подохну'.

Верочка, что бы ты делала на моем месте?

Заскулила собака.

-Мальма! Иди сюда. Мальма, Ромик умер.

А за окном снова — крик.

Кристина вскочила, бросилась к окну.

Девушка бежит по улице. Она босиком. В свете фонарей хорошо видны ее развевающиеся, светлые волосы. У мамы волосы темные...

Следом за девушкой — черные фигуры. Идут неуклюже, но упорно. Некоторые передвигаются на четвереньках. Когда женщина достигла ювелирного магазина, все кончилось: из дверей вывалился мужчина в форме охранника и вцепился зубами в горло блондинки. Тут же подоспели остальные зомби.

Кристина занавесила окно.

Зомби!

Конечно, это зомби, и они напали на город.

Пришли с кладбища и напали...

Мальма зарычала.

Девочка резко повернулась.

И вскрикнула.

Ромик выполз из своей комнаты. Тельце синее, глазки горят красным огнем.

Собака ринулась было к мальчику, но Кристина успела схватить ее за ошейник.

-Стой, Мальма! Я тебе!

Несильно ударив собаку по макушке, Кристина потащила ее к шкафу, нашла на полке намордник, надела на обиженно скулящую Мальму.

Повернулась к брату, который успел преодолеть половину комнаты.

-Ромик, иди сюда.

Шагнула вперед, подхватила мальчика на руки.

-Ты не умер, малыш.

Глаза девочки закипели слезами.

Она прижала Ромика к груди, и вдруг отбросила, как упавшую на грудь змею.

Закричала, глядя, как расплывается по плечу багровое пятно.

Ромик укусил ее!

Мальчик лежал на спине, сучил ножками и издавал звуки, похожие на рычание. Мальма прыгала вокруг него.

Кристина ринулась в ванную. Напрягшись, разорвала кофточку на плече. Смыла кровь.

Боже! Ромик вырвал из нее кусочек мяса.

Ранка посинела по краям.

Где йод?

Девочка открыла шкафчик, зазвенела пузырьками с лекарствами.

Йода нет.

Есть зеленка.

Кристина опрокинула пузырек над раной. Ойкнула, сморщилась: жжется. Но не так сильно, как йод.

Девочка вспомнила, как мама уговаривала ее смазать полученную на улице царапину йодом, но она соглашалась только на зеленку.

А вот сейчас девочка предпочла бы йод.

Кристина покопалась в шкафчике, нашла еще три пузырька зеленки. Спрятала в карман джинсов. На всякий случай.

Вышла из ванной.

Мальма забилась под стол и скулила. Ромик тянулся к ней лицом, руками.

-Ромик, оставь Мальму в покое, — строго прикрикнула Кристина.

Взяла с дивана подушку.

-А ну-ка, иди сюда.

Удивительно, но Ромик послушался. Красные глазенки мальчика сверкали.

Когда брат приблизился, Кристина бросилась к нему и накрыла подушкой.

Ромик зарычал, как медвежонок в зоопарке, пытаясь освободиться.

-А ну, не дергайся, малыш, — спокойно сказала Кристина и, на мгновение отпустив подушку, снова придавила ее, но на этот раз — коленями, а не руками.

-Мальма! Мальма, иди сюда. Живо!

Собака приблизилась.

Девочка схватила ее за ошейник, подтянула.

-Ну-ка, Мальма, стой смирно.

Сняла намордник.

Теперь предстояло самое сложное.

-Ромик, — шепнула Кристина. — Ромик, я сейчас уберу подушку, но ты не дергайся, хорошо?

Мальчик ответил рычанием.

Ну, пора. На 'раз, два, три'.

Раз, два, три!

Она сдернула с брата подушку и вцепилась в маленькие уши.

-Ой!

Одно из ушей Ромика осталась у девочки в руке. Кристина отшвырнула его. Преодолевая сопротивление рычащего и брыкающегося брата, надела на мальчика намордник. Застегнула на затылке застежку.

-Вот так.

Отскочила в сторону.

Ромик пару секунд лежал на полу неподвижно, затем поднялся, пополз к сестре.

Кристина без опаски подхватила брата на руки, поцеловала в лоб, точно и не замечая идущего от мальчика зловония.

-Привет, малыш. Скоро пойдем искать маму.

Обезьянка осталась одна. Светлана

'Прохоров Евгений Серафимович, 1989 года рождения. Поступил в больницу 18. 09. 23 Диагноз — перелом левой ключицы. Умер 22. 09. 23. Причина смерти — ?'

'Серафимович Анна Юрьевна, 2009 г. р., поступила в больницу 21. 09. 23. Диагноз — ушиб легкого. Умерла 22. 09. 23. Причина смерти — ?'

'Дьяков Олег Валерьевич, 2013 г. р, Поступил в больницу 20. 09. 23, Диагноз — открытый перелом берцовой кости. Умер 22. 09. 23. Причина смерти — ?'.

'Ким Альберт Романович, 2001 г. р, врач больницы, диагноз — нет (разве что, дурак), умер 22. 09. 23. Причина смерти — ?'.

Выведя гелевой ручкой очередной вопросительный знак, Светлана положила в стопку последнюю карточку, вытерла лоб. Как жарко. Даже не верится, что в нескольких шагах по коридору располагается морг. Правда, надо еще спуститься по лестнице в подвал, но все же. Раньше здесь никогда не было так жарко.

Впрочем, здесь никогда не было и такого количества трупов.

Сто сорок два.

Весь персонал и пациенты Третьей Городской Больницы с отделением травматологии и моргом.

Все умерли, кроме нее.

Светлана положила ручку, взяла карточки, стукнув об столешницу, выровняла края так, чтобы стопка стала аккуратной, как вынутая из обложки книга.

Вообще-то заполнять карточки — это не ее работа.

Это работа Дарьи Ивановны.

Работа Светланы — носить неходящим еду из столовки. Но неходящие теперь в еде не нуждаются, хотя, казалось бы, остались такими же неходящими, как были.

Да, заполнять карточки — это работа Дарьи Ивановны. Властной, суровой женщины, до того плотно сложенной, что когда регистраторша шла по коридору, казалось, — на тебя прет танк. Сейчас Дарья Ивановна лежит в туалете...

Девушка поднялась со стула, положила стопку карточек на полку. Посмотрела в зеркало.

Она знала, что за спиной в больнице ее называли 'Обезьянкой'.

А как-то раз один из неходящих не сдержался, и сказал, обращаясь к ней:

-Обезьянка, принеси, пожалуйста, манку.

Она принесла, но по дороге — плюнула в миску, и плевала в еду этого неходящего до самой выписки.

Светлана поправила волосы, густые и темные. Волосы, — ее гордость, единственное, что в ней по-настоящему красиво.

Втянула губы — красные, до черноты, и чересчур выпяченные. Вот так, если втянуть губы, она совсем не похожа на обезьянку.

Интересно, доктор Ким называл ее обезьянкой в разговорах с медсестричками и девчонками-интернами?

Скорее всего, называл.

А может, и не называл.

Вряд ли он вообще разговаривал о ней с медсестричками и девчонками-интернами. Конечно, ведь у них и без того было полным-полно тем для разговоров.

Как-то раз, задержавшись позднее обычного, Светлана видела, как черноглазый красавец доктор Ким страстно целовался с Никоновой — белокурой медсестрой с крупными влажными глазами.

Даже сейчас, когда Светлана осталась одна, а доктор Ким и медсестра Никонова — мертвецы, у девушки порозовели уши.

Ведь она подглядывала за ними тогда.

Правда, Светлана видела лишь поцелуи и то, как доктор потянул Никонову вниз, к ступенькам, ведущим в морг. Они занимались ЭТИМ в морге.

Девушка закрыла глаза.

Доктор Ким. Морг.

Секс.

Ей стало не по себе.

Вся больница перемерла, неизвестно, что будет с ней, а она хочет секса. Нет, даже не секса. Она хочет трахаться.

Трахаться в морге.

Вот так.

Сказала.

Призналась сама себе.

Светлана негромко засмеялась.

Неужели она сумасшедшая?

А впрочем, не все ли равно? Теперь-то?

Вон, какая муха села на зеркало. Никогда не видела таких мух. Зеленая, жирная. Скоро их будет еще больше. Скоро мухи займут всю больницу.

Доктор Ким лежит у черного входа. Одет в полупальто, так ему идущее. В этом полупальто он выглядел таким стройным. Как одиноко растущая березка.

А что если?

Нет, правда, почему бы и нет?

Ты теперь одна, Обезьянка. Теперь ты можешь делать все, что угодно.

Светлана вышла из-за стойки регистрации и направилась вверх по коридору в холл. Оттуда — через тонкую кишку, — в ординаторскую.

А вот и лестница черного хода.

Здравствуйте, доктор Ким. Нет, лучше так: привет, Альберт.

Светлана присела на ступеньку рядом с трупом доктора.

Лицо Кима распухло, посинело. На шее — гноящиеся язвы.

Девушка протянула руку, погладила волосы доктора.

Надо же, какие мягкие. А с виду и не скажешь.

Альберт, меня зовут Света. Но ты можешь звать меня Обезьянкой. Теперь это ровным счетом ничего не значит. Все Не-Обезьянки, красавицы Тамары, Ники и Карины, умерли. Осталась одна Обезьянка.

Девушке шмыгнула носом.

Да знал ли он вообще об ее существовании? Что думал, когда она, проходя мимо, старательно заглядывала в его глаза и громко здоровалась?

Кем она была для него? Девушкой-похожей-на-обезьянку-которая-носит-еду-неходящим?

Скорее всего, так оно и было.

-А ведь я любила тебя, Альберт. С самого первого дня.

Светлана поднялась.

Нужно идти.

Но куда?

Куда-нибудь.

Потому что больницу скоро захватят зеленые мухи.

В голове девушки снова мелькнула картина: доктор Ким целуется с медсестрой, они скользят по лестнице к укромному закутку. К моргу.

Грустно-спокойное чувство покинуло сердце Светланы и снова, как тогда, в регистратуре, сменилось похотливым любопытством.

В конце концов, почему бы ей не посмотреть? Всего один разок.

Светлана присела на корточки, вцепилась в брючный ремень доктора нервно дрожащими пальцами.

Ого, доктор Ким носил трусы Дольче и Габбана.

Ногу девушки что-то сдавило.

Она резко обернулась.

-А!

Покрытая струпьями и язвами ладонь доктора Кима, вцепилась в ногу Светланы повыше щиколотки.

-Доктор, я... — пролепетала девушка. — Вам стало плохо и я...

Но доктор как будто не слышал ее. Обнажив покрытые слизью зубы, он потянулся к ее ноге.

За мгновение до того, как зубы доктора коснулись ее кожи, Светлана поняла, что сейчас произойдет.

Она рванулась, что было сил, взбрыкнула свободной ногой.

Острая шпилька (Хоть я и Обезьянка, но тоже имею право на острые шпильки!) угодила в глазницу Альберта Романовича, и, пробив глаз, застряла в ней. Туфелька осталась торчать в глазу доктора, когда тот поднялся и неуклюже заковылял вслед за убегающей Светланой.

Сбросив вторую туфельку, девушка сбежала вниз по лестнице, к металлической двери (только бы открыта, только бы открыта!).

Открыта!

В заднем дворике больницы — никого.

Светлана оглянулась: воскресший доктор упрямо преследовал ее. Распухшая, истекающая гноем голова скособочилась. В глазу торчит туфля.

Что делать? Куда бежать?

К Торговому Центру! Конечно, туда. Там рядом полицейская будка. Может, кто-то из полиции выжил.

Она преодолела наискосок газон, выскочила на дорогу и ... замерла.

Рот Светланы некрасиво искривился, издав нечеловеческий вопль.

Улица была запружена воскресшими мертвецами. Как там их называл ее младший брат, живущий сейчас с матерью в Краснодаре?

Комби?

Зомби, конечно, зомби!

Женщина с оторванными руками бросилась на Светлану, но та отпрыгнула в сторону, кувыркнулась по асфальту, оттолкнула протянутые руки зомби в полицейской форме и очутилась рядом с автомобилем.

Все, дальше бежать некуда.

Она в западне.

Зомби приближались со всех сторон. Доктор Ким среди них? Если уж суждено погибнуть от зуб этих тварей, она хотела бы ... Впрочем, они все теперь на одно лицо. Вернее, на один распухший гноящийся безносый шар.

Она подалась вправо и сильно ударилась локтем о зеркало автомобиля.

Автомобиль!

Рванула ручку: заперто.

Сейчас!

Сейчас вонючая масса сомкнется над ней, и в тело вонзятся покрытые слизью зубы.

Следующая остановка — жизнь. Александра Ивановна

Что бы вы делали, если бы к вам в дверь ломилась соседка?

Добрая подруга, которую знаете без малого сорок восемь лет, с которой за ручку бегали в школу, с которой не развел вас в разные стороны, не заставил поссориться, даже веснушчатый хулиган Володя, в которого (дружно-враз!) вы с подружкой влюбились в десятом классе? С которой ходили в кинотеатр 'Салют' (сейчас 'Люкс-фильм') на 'Плюмбум или Опасная игра' и взахлеб плакали друг у дружки на плече, когда главная героиня упала с крыши дома? Которая утешала вас, когда вы похоронили мужа, и находились на тонком льду потери рассудка?

Что бы вы делали, если бы она ломилась к вам в дверь, врезаясь в дерево гноящейся, окровавленной головой? Если бы в дверной глазок вы ясно видели порванный рот соседки, торчащие пеньки зубов, неестественно вывернутую руку и ... другую человеческую голову, голову соседа сверху, Ивана Алябьевича Рассохина, лежащую поодаль, у дверей Свириденко Анечки (проститутки). А минуту-другую назад ваша подруга с жадностью грызла голову Ивана Алябьевича...

Александра Ивановна отступила в коридор.

Бум-бум. Удары в дверь.

Так что бы вы делали, товарищи?

Бум-бум.

Пожилая женщина, шаркая тапочками, проследовала в зал. Остановилась у дивана. Вздохнула. Нагнувшись, ухватилась за верхнюю часть дивана.

Тяжело, однако.

Поднапрягшись, приподняла верх дивана, под которым, — похожее на деревянный гроб пространство. Можно использовать для хранения всяких вещей.

От Евгения Николаевича остался топор-колун. Евгений Николаевич этим топором колол на даче дрова. До самой смерти ездил на дачу. Картошку сажал, огурчики. Клубнику привозил корзинками... А потом — инфаркт.

Александра Ивановна вытерла передником увлажнившиеся глаза.

Взяла колун.

Прошелестела тапочками в коридор.

Бум-бум.

В дверном глазке — нечто бесформенное, распухшее. Голова соседки.

Александра Ивановна откинула цепочку, повернула в замке ключ.

Как только соседка шагнула в полутьму коридора, на голову ее обрушился колун. Череп треснул, на передник, на грудь, на лицо Александры Иосифовны брызнул гной и мозги.

Соседка упала на ковер и больше не шевелилась.

Александра Ивановна всхлипнула.

-Прости, Раечка.

Присела на корточки рядом с подругой. Погладила седые волосы.

Ах, Рая-Раечка. Ты, верно, давно в раю.

Аккуратно вытащила колун из головы соседки.

Прошла в ванную. Только успела промыть топор, да умыться, как вода булькнула в кране и перестала течь.

Александра Ивановна ругнула было ЖЭК, да вспомнила: при тех делах, что творятся в городе, вряд ли можно удивляться отсутствию воды. Газа и электричества-то уже три дня, как нет.

Надо бы поесть.

Что там?

Макароны варить нужно, а варить негде.

Килька в томатном соусе.

Хорошо.

Хлеб только где?

Нет хлеба.

Нет хлеба?

Александра Ивановна без сил опустилась на табурет. Еда, считай, закончилась. Что дальше-то?

Разве что...

Нет, она никогда — никогда! — не станет есть Раечку.

Придется выйти наружу.

До ларька, где раньше, до всего ЭТОГО продавали сосиски. Замечательные сосиски, из мяса. Как в советское время. Как в детстве.

Вот только дорогие были сосиски-то. Купишь, бывало, полкило и стараешься растянуть на неделю. Сваришь одну сосиску — и будет.

Александра Ивановна проглотила слюну.

Но теперь-то сосиски бесплатные! Вряд ли эти, которые... Ну, мертвяки. Вряд ли они съели сосиски. Им другое подавай...

Пожилая женщина поднялась, достала из тумбочки ложку и открывалку, вскрыла консервы.

За едой ее решение о вылазке укрепилось, став твердым, как гранит.

Перед глазами плавала на тарелочке аппетитная, свежесваренная, исходящая соком сосиска.

Поев, Александра Ивановна выбросила жестянку в переполненное мусорное ведро. Надо бы завтра захватить мусор.

Мусор захватить.

Александре Ивановне вдруг стало смешно.

Она представила: ее окружили мертвяки, а в руках у нее — мусорка. Нет, братцы-кролики, в руках у нее будет колун Евгения Николаевича.

Спала плохо, даром, что надела на голову колпак и вставила беруши.

Сны одолевали.

Раз привиделось: лежащая в коридоре Раечка поднялась, да — в комнату. И стоит у изголовья.

Александра Ивановна даже поднялась, свечку зажгла, прошелестела в коридор.

Лежит Раечка.

Ах, Господи-Исусе.

За окном — утренний туман. Старая пожарка едва виднеется. На тополе ворона сидит. Нахохлилась. Каркает. Смотри, не накаркай.

Александра Ивановна порылась в шкафу, достала прорезиненный плащ и походный зеленый рюкзак, (спасибо, милый Евгений Николаевич), на ноги — кожаные боты, на голову — платочек.

Вот, собралась вроде.

Женщина прошла в коридор, нашла на трюмо ключи от квартиры.

Придется ли вернуться?

Двадцать лет, как-никак, здесь прожито. От Автобусного Депо, в котором двенадцать лет проработали и она, и Евгений Николаевич, двушка эта получена. Вот радости-то было.

Александра Ивановна прислонилась спиной к стене. Задумалась. Легкая улыбка легла на губы.

Да, новоселье было — дай Бог каждому. Холодец, огурчики, рыбка заливная.

Женщина проглотила слюну.

Однако, пора.

Александра Ивановна подняла с пола колун, перешагнула через Раечку и, открыв дверь, покинула квартиру.

На лестнице — никого. В подъезде — тоже.

Александра Ивановна вышла из подъезда. Холодный влажный воздух коснулся щек, приятно охладил.

Улица пустынна, кое-где темнеют брошенные машины. И автобус-сиротинка. Пятерка. Улица Пушкина — Вокзал. Все. Люди ушли. Гуляйте сами по себе, бензиновые души.

А вон ларек.

Настороженно оглядываясь, Александра Ивановна направилась к будке с рыжей надписью: КОЛБАСА.

Господи-Исусе, как пусто-то. Как тихо.

Дверь ларька распахнута.

Радостная дрожь охватила Александру Ивановну, когда она увидала залежи колбасы и сосисок: на прилавке, на полу.

Не в силах удержаться, женщина схватила сосиску, съела, даже не ошкурив. Есть запашок, конечно, да куда теперь без запашка-то.

Скинула с плеч рюкзак, принялась набивать сосисками и колбасой.

Ай, старая дура, прости Господи. Разогналась!

Александра Ивановна поставила рюкзак на пол. Нет, не унести.

Чувствуя пустоту в груди, принялась вынимать обратно палки колбасы и свитки сосисок.

Жалость-то какая. Пропадет еда.

Да что делать.

Попробовала поднять наполовину опорожненный рюкзак.

Тяжело, но все-таки можно идти. Ведь еще есть колун. Он важнее сосисок.

Кряхтя, Александра Ивановна вскинула рюкзак на плечи, еще раз с сожалением посмотрела на запасы продовольствия, обреченные стать гнилью. Эх.

Ну, помоги Боженька.

Едва пенсионерка вышла из ларька, как увидала их.

Мертвяки.

Три штуки.

Женщина в желтом изодранном платье, да парни в джинсах.

Собравшись с силами, Александра Ивановна побежала к подъезду. Да куда там!

Еще мертвяки. Двое.

Назад.

Развернувшись, она засеменила по мокрому асфальту, тяжело дыша.

Видать, придется бросить рюкзак. Сил нет совсем.

Злые слезы брызнули из глаз. Нет, твари. Нет, суки, живой не дамся!

И сосиски свои вам не отдам. Помру, да не отдам.

Александра Ивановна закричала и обрушила топор на появившегося перед ней мертвяка. Тварь завалилась на спину, из пробитой грудной клетки хлынула желтоватая жижа.

Пенсионерка сделала пару шагов в тумане и уткнулась в металлическое тело замершего у обочины автобуса.

Двенадцать лет верой и правдой отработала во Втором Городском Автотранспортном депо. Да не кондуктором, или там, в регистратуре сидела. Водителем. Одна баба среди мужиков. Даже в газете писали.

Дверцы машины приветливо распахнуты.

Мертвяки наступают молчаливой толпой.

Что-то липкое чиркнуло по ноге, Александра Ивановна лягнулась, как зебра в городском зоопарке, едва не упала, и, собрав последние силы, вскарабкалась по ступенькам автобуса.

Заковыляла к водительскому месту.

В голове на мгновение блеснуло: она в автобусе-западне, мертвяки лезут внутрь в салон один за другим и набрасываются на нее.

Ну, пан или пропал.

Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка — ?

Дверцы автобуса со скрежетом захлопнулись, тут же по ним заскреблись ногти и зубы. Застучало: Бум-бум. Совсем, как когда в квартиру ломилась Раечка, только теперь это был 'бум-бум' от десятка голов.

Александра Ивановна не смогла сдержать нервный смешок.

Что, твари, съели? Следующая остановка автобуса — жизнь.

Скинув с плеч рюкзак, пенсионерка уселась на водительское место. До чего приятно-то вновь очутиться за рулем! Ну-ка, ну-ка.

Как же хорошо, что в брошенной технике почти наверняка торчит ключ зажигания. Хоть один плюсик.

Привычными движениями Александра Ивановна завела мотор. Погазовала, ощущая в ногах обновляющую силу. Вот, оказывается, что ей нужно-то было! А не настойка 'Живисил-столетник с омолаживающим эффектом'.

Между тем автобус окружили мертвяки.

Их было уже не меньше тридцати, и они прибывали.

Давайте, давайте, гады.

Собирайтесь. Идите сюда все.

Цып-цып.

И желательно, выстраивайтесь перед носом автобуса. Ну, или позади. Уж сдавать назад мы умеем.

Александра Ивановна улыбнулась.

Теперь она знала, чему посвятит остаток своей жизни.

Radio 'Silence'. Олег Борщин

Сто семьдесят восемь, сто семьдесят девять...

С утречка пресс хорошо идет. Пока желудок пустой — можно сделать двести жимов зараз, и мышцы не пронзит острая боль. А выпил воды — хотя бы глоток — пиши пропало. Больше сотни не выжмешь. Скрутит.

Сто восемьдесят два, сто восемьдесят три...

Черт возьми, тяжело все-таки. В глазах — радужные круги.

Сто восемьдесят шесть, сто восемьдесят восемь.

После ста девяноста особенно хреново. Блин. Точно аппендикс вырезают.

Сто девяносто.

Ну.

Сто девяносто один, сто девяносто два.

Немного осталось. Но... Зачем я это делаю? Зачем истязаю себя?

Стоп, парень! Такие мысли не для тебя.

Сто девяносто девять, двести.

Олег сел на полу, шумно выдохнул. Скривившись от боли в животе, поднялся, подхватил мокрый от пота красный коврик с вышитой надписью в углу: 'Борщин'.

На сегодня хватит.

Или... Или еще бицепс качнуть? Хотя бы полтинник?

Олег прошел к своему ящичку, спрятал коврик.

Хотя бы полтинник... Всегда так.

Мрачно улыбнулся.

Ты же знаешь, качок, что сделаешь эти пятьдесят поднятий штанги. Несмотря на то, что тело уже ломит, ты сделаешь. И будешь теперь делать поднимать лишку каждый день, через силу. А затем увеличишь нагрузку. Все ради нее.

Ради мышечной массы.

Олег встал напротив зеркала. Напряг бицепсы.

Вроде ничего. Но охота большего. Да и трицепс слабоват.

Зачем я это делаю?

Вопрос-комар.

Ужалил, улетел. Завтра снова прилетит.

Пора, однако, обедать.

Олег порылся в спортивной сумке, выудил похожую на термос бутыль. Отвинтил крышку-стаканчик.

Взглянул на часы. Странно, что до сих пор никого нет. Да и на улицах было непривычно тихо. Ну, да ладно.

Наполнил стакан розоватой жидкостью. Залпом выпил.

Безвкусная вязкая жидкость с едва ощутимым запахом творога. Даже не верится, что от нее растут мышцы. Может, врут производители. Стоит-то эта хрень недешево. Три тысячи за банку.

Олег закрыл глаза. Замер, прислушиваясь к ощущениям в животе.

Зачем я это делаю? Сейчас бы мог пойти в кафешку, заказать пару-тройку сандвичей со свининой и сыром...

Так! Полтинник.

Как больно-то, а. Неужели, переборщил? Эх, научиться бы вовремя останавливаться.

Олег помассировал бицепсы. Боль слегка улеглась.

И, правда, куда все подевались? Даже странно.

Он поднялся с лавочки.

В душ что ли?

Но в душ не хотелось. Приятно было посидеть в тихой качалке, где впервые, наверное, со дня ее открытия не раздавалось пыхтения занимающихся бодибилдеров и одобряющих окриков инструктора. Хорошая качалка, хоть и довольно далеко от дома.

Олег вспомнил, как выбирал в газете 'Объявления' место для занятий и его привлек девиз на пол-страницы 'Стань сильным!'. И он и вправду стал сильным. Хотя в школе считался слабаком. Может быть, поэтому и решил накачать мышцы...

Вот, кстати, ответ на вопрос-комар. Вернее, один из ответов. Чтобы стать сильным.

Второй ответ: чтобы нравиться женщинам.

Олег усмехнулся. Нет, пацаны, нравиться женщинам — это первый ответ. Женщины любят мускулистых парней. Которые говорят, что не любят, врут. Спросите у Оксаны Шмарко.

Первая красавица курса в упор не видела Олега, но лишь до того, как однажды он не пришел на пары в обтягивающей футболке, под которой упруго играли новоприобретенные (потом и кровью!) мышцы. Дальше все пошло как по накатанной и всего-то через неделю Олег и Оксана проснулись ранним утром в одной постели гостиничного номера.

За Оксаной последовала Карина, затем — Аня, Илона, Рая, негритянка Кармен. И дальше — по накатанной.

Каждая новая девушка была шикарней предыдущей. Именно шикарней.

Чем больше мышцы, чем шикарней девушка. Прямая зависимость, блин.

Ладно, пора.

Олег вытащил из сумки пакет с мылом и мочалкой. Набросил на плечо махровое полотенце.

Стоять под теплой струей воды приятно. Боль в мускулах уходит, уступая место истоме. Хорошо!

Скрипнула дверь душевой, но за шумом воды Олег ничего не услышал.

Натирая грудь мочалкой, принялся (как всегда это делал) напевать. В этот раз он напевал песню группы 'Ночные Волки'.

Снова одинок.

Пыль ночных дорог.

Олег зажмурился от удовольствия. Шаги по кафельной плитке.

Снова старый 'додж'.

Снова каплет дождь.

Намылил волосы, шею. Темная фигура возникла за спиной.

Снова тишина.

Не звонит она.

Телефон молчит.

И опять звучит

Radio 'Silence'

-А!

Олег поскользнулся, упал на залитый водой кафель. Распорол обо что-то ногу. Смешиваясь с водой, потекла в сток кровь, как в фильме Хичкока 'Психоз'.

Перед Борщиным, пошатываясь, стоял на четвереньках человек. Футболка, джинсы, коротко остриженные черные волосы. Пол-головы сметено, из дыры выглядывает багрово-серое мозговое вещество, на щеке — рваная дыра, видны желтоватые зубы.

-Пошел вон! — проорал Олег.

Человек все так же стоял на четвереньках, замерев.

Стоп.

В ютуб он как-то видел ролик: по улице города идет толпа зомби. Грим, все дела, по телам стекают потоки томатной пасты.

Ха! Вот почему он никого не застал в качалке. Парни решили приколоться над ним! Шутники, блин.

Олег захохотал.

-Ну-ка, зомби, покажи личико.

Зомби шагнул вперед. Пахнуло разлагающимся мясом.

Молодцы, подготовились. Хотя притащить в душевую тухлую курицу, — это уже чересчур.

-Ладно, хорош. Уже не смешно.

Уроды все-таки. Вот и ногу из-за них повредил...

Олег вытер голову полотенцем, взял мочалку и мыльницу.

-Отвали.

Зомби вдруг потянулся вперед и цапнул Олега за ногу. Как собака.

Олег вскрикнул от неожиданности.

На ноге образовалась рваная рана, из которой хлынула кровь.

Так это не розыгрыш?

-Что ты де...

Зомби кинулся снова. Борщин сумел увернуться и, споткнувшись у выхода, выбежал из душевой.

Твою мать!

В качалке — еще два зомби. Женщина и подросток. Сразу направились к Олегу, приволакивая конечности и пошатываясь.

Борщин метнулся к тренажерам, снял с держателей штангу. 80 кило. Должно хватить.

Обернулся.

Женщина упала ему на грудь, зубы защелкали в считанных сантиметрах от лица Олега. Он оттолкнул тварь и обрушил на черноволосую голову штангу. Голова словно бы взорвалась, мозг брызнул во все стороны. Вот и принимай душ...

У подростка раскурочен живот — видны внутренности. Олег вновь размахнулся штангой...

Он взбежал по каменным ступенькам.

Не то, чтобы Борщин ожидал увидеть это, но не особо удивился.

По улице брели десятки зомби.

Откуда-то донесся женский визг, перешедший в нечеловеческий крик, впрочем, быстро прекратившийся.

Дико озираясь и размахивая штангой, Олег поспешил на задний двор качалки. Там Борщина ждала его девочка.

На заднем дворе, к счастью, никого не оказалось.

'Харлей Дэвидсон' матово посверкивал в лучах вечернего солнца.

Борщин отбросил штангу, вскочил в седло.

Девочка, как всегда, завелась с полуоборота.

Олег газанул.

Поднял голову и увидел, трех зомби, бредущих к нему.

Ах, вот вы как!

Газ — до упора.

Харлей поднялся на козлы.

Мотоцикл несся по улице. Слева, справа, навстречу — зомби. Он свернул в переулок, выбрался на проспект, погнал по разделительной мимо брошенных машин.

В голове — заевшая пластинка с мыслями:

Автоматы ... патроны ... огнеметы ... гранатометы ... нужны ... мне.

У Памятника Одному Поэту он бросил взгляд вниз, на свой торс, и пластинка с мыслями сразу поменялась на такую:

мне ... срочно... немедля ... нужна ... одежда... срочно ... немедля

Я хочу сдохнуть! Кристина, Олег.

Она вышла из квартиры в понедельник (а может, уже во вторник) утром, держа Ромика на руках. Мальма скулила, не желая покидать привычное жилье, да и самой Кристине было не по себе.

Но: еда закончилась, в квартире стало холодно. А будет еще холоднее. Когда наступит зима, с потолка будут свисать сосульки...

Перед уходом девочка напялила двое джинсов, теплую куртку, шерстяной (мамин) свитер с оленями.

Ромик тихонько рычал в своем наморднике. Кристина уже давно перестала замечать идущий от мальчика запах тлена.

-Ччч, Ромик. Здесь лучше не шуметь.

Кристина подошла к лифту, надавила кнопку вызова.

Дура! Нет воды, света, тепла, так откуда лифт?

-Пошли, Мальма.

Девочка направилась к лестнице, настороженно оглядываясь.

На лестничной клетке четвертого этажа — безголовый труп. Мальма тут же принялась обнюхивать его, но Кристина шикнула на собаку и они продолжили спуск.

В подъезде на стене — надпись кровью:

Я ХОЧУ СДОХНУТЬ!

Кристина хмыкнула. Тоже мне, герой. Ты попробуй выжить.

Она приоткрыла дверь и выглянула на улицу, держа за ошейник рвущуюся Мальму.

Серый двор, лужи на асфальте, песочница с забытым игрушечным автокраном, тополя, нахохлившиеся вороны.

Никого.

Кристина вышла, прикрыла дверь.

-Пойдем, Мальма.

Девочка побрела в сторону супермаркета. В животе бурчало.

Супермаркет 'Семерочка'. Когда-то (кажется, это было в другой жизни) одноклассник Семенов надоумил ее украсть отсюда упаковку жвачки. И воровство состоялось, несмотря на дрожь Кристины, когда она, ничего не купив, проходила мимо кассы. Отдав жвачку Семенову, девочка поклялась никогда больше не участвовать в подобных авантюрах.

На дверях супермаркета — замок.

Кристина почувствовала слабость в ногах и опустилась на холодные ступени.

Замок. Еды здесь нет. Но где она есть?

Вдруг всю еду в городе съели ЭТИ? Вроде Ромика, только взрослые. Зомби.

-Девочка.

Кристина подняла голову. Мальма зарычала.

-Мальма!

Кристина схватила собаку за ошейник.

Стоящий перед ней мужчина улыбнулся.

-Спасибо, девочка.

Одет в синюю изодранную, перепачканную куртку, голова бритая, покрытая кровоточащими царапинами, на носу — треснувшие очки. И да, еще у него не было обоих ушей. Прямо как у Ромика.

-Вы кто?

-Я ... выживший, живу вон там.

Мужчина неопределенно махнул рукой.

-А ты чего здесь сидишь?

-Я думала найти здесь еду, — призналась Кристина.

-Думала бахнуть супермаркет? — незнакомец засмеялся. — Ну-ну.

Его смех не понравился девочке. Разило чем-то ... мертвенным от этого смеха.

-Проголодалась, значит?

-Да, проголодалась, — тихо проговорила Кристина.

-Мы все тут проголодались, — мужчина сплюнул в лужу, нервно огляделся. — Как началась эта хуета, мы все дико оголодали. Но, послушай, у меня есть кое-что для тебя.

Он сунул руку в карман.

Кристина вскрикнула, увидев в руке незнакомца пистолет. Приподнялась, выпустив ошейник Мальмы.

Ротвейлер с рыком рванулся вперед.

Выстрел.

Кристина закричала, глядя на корчащуюся в агонии Мальму. Мужчина спрятал пистолет.

-Ну, вот и еда.

Дотронулся носком ботинка до головы собаки. Ухмыльнулся.

-А кроме еды мне нужно еще кое-что.

Кристина отступила к двери супермаркета, прижимая Ромика к груди.

Незнакомец наступал.

-Ты, конечно, не женщина, но на безрыбье, как говорится, и рак — рыба. Иди-ка сюда!

Кристина закричала, почувствовав у себя на горле холодные пальцы.

-Да убери ты этого малявку. Кто он тебе — брат? Или может — сын? Такие, как ты рано начинают...

Незнакомец ослабил хватку. Принюхался.

-Вы с ним падалью питались? Ну, понятно. Лишь бы выжить.

Он отступил на шаг и, глумясь, принялся танцевать уродливый стриптиз.

Мама! Мамочка, где ты?

-Я отведу тебя к себе на хату и посажу на цепь.

Глаза Кристины заволокла пелена слез. Ромик зашевелился, взбрыкнул ногой.

Ромик!

Девочка повернула мальчика лицом к незнакомцу, который уже успел спустить штаны.

-Намордник? Что за хрень?

Кристина расстегнула застежку намордника и бросила Ромика прямо на оторопевшего насильника.

Дикий вопль понесся по району, заставляя взлетать с насиженных мест стаи ворон, заставляя скулить бродячих псов, заставляя выживших людей дрожать в своих осажденных зомби укрытиях.

-СУКА -А-А!

Ублюдок отшвырнул Ромика.

Кристина вжалась в холодную дверь супермаркета, глядя, как мечется перед ней человек с напрочь съеденным лицом.

-ААА! СУКА!

Насильник побежал по лужам, высоко задирая ноги. Шагов через двадцать упал.

-Ромик.

Кристина кинулась к брату. Ни на мгновение не опасаясь, что мальчик сделает с ней то же, что с насильником, обняла брата.

Ромик тихо урчал, но не пытался укусить сестру.

-Я больше не надену на тебя намордник, — рыдала девочка. — Клянусь.

Клятву Кристина не сдержала.

Она шла, держа на руках упакованного в намордник брата, пугаясь каждой брошенной машины, каждого дерева и столба.

Теперь она больше боялась людей, чем зомби. Что хотят зомби — понятно, чего хотят люди — нет.

Еду она так и не нашла. Мальма мертва.

Что ей теперь делать? Куда податься?

Вернуться домой, лечь на холодную постель и ... И умереть?

Как там было написано в подъезде?

'Я хочу сдохнуть'?

Кажется, теперь понятно, что этот человек имел в виду.

Позади раздался шум. Кристина нырнула за мертвый троллейбус.

По улице ехал мотоцикл.

В Центральном районе города было до черта зомби и, удирая от них, Олег так и не удосужился найти где-нибудь труп, обладающий джинсами и курткой. Затем он заехал в район Промзоны, переночевал в бетонной трубе, разведя костер. Состряпав из веток ивы и проволоки некое подобие юбки, Борщин улегся спать не особо надеясь пережить эту ночь. К счастью, зомби не явились на дым костра, но Олег продрог и проголодался так, что зомби перестали казаться основным злом. Теперь основным злом были холод и голод.

Разведя костерок, кое-как отогрел онемевшие пальцы, станцевал вокруг костра дикий танец и побежал к мотоциклу.

Если за этот день он не найдет одежду, еду и оружие, — кранты. А зомби, уж конечно, сделают все, чтобы помешать ему.

Олег ехал по пустынной улочке.

Что за глухомань. Даже брошенные машины попадаются редко.

Но — смотри-ка. Машин нет, но есть троллейбус.

Олег сбавил скорость.

И увидел девочку с ребенком (или куклой) на руках.

Кристина оторопела. Ей едва-едва удалось избежать лап насильника (спасибо, братик, без тебя я бы пропала), как вот перед ней остановился голый мотоциклист. Боже, неужели выжили одни ублюдки?

Кристина спряталась за троллейбус.

Лучше не смотреть. Может, он уедет.

Девочка. Лет двенадцати. С ребенком на руках. Ребенок почему-то в наморднике. Странная парочка.

Олег задумался.

Если взять их с собой — это обуза, а он еще не до конца освоился в новом мире. Да и освоится ли? Черт подери, ведь он даже штанов себе не сумел до сих пор добыть! С тех пор, как сбежал из качалки, едва приняв душ.

Рука потянулась к ключу зажигания.

Если девочку с ребенком оставить здесь — к вечеру они будут мертвы.

Борщин болезненно сморщился и негромко окликнул:

-Эй, там, за троллейбусом!

Он зовет ее! Этот голый человек зовет ее.

Кристина вжалась спиной в борт троллейбуса. Что же делать?

Сидеть тихо, он уедет. Сидеть тихо.

-Слышишь, девочка!

Голос, кажется, нормальный. Не такой, как был у ТОГО. Человеческий голос.

Олег облегченно выдохнул.

Не отвечает, и ладно.

Так лучше.

Ему еще не хватало обузы.

Завел мотор.

-СТОЙТЕ!!!

Кристина выскочила из-за троллейбуса, побежала к тарахтящему 'Харлею'.

-Не бросайте нас! Пожалуйста, помогите нам!

Борщин заглушил мотор. В сердце ворочалось раздражение. Дернул же черт связаться!

Хмуро взглянул на девчонку и кивнул:

-Садись, пока я не передумал.

Игрушки. Отец Андрей, Володя

Отец Андрей глубоко затянулся сигаретой, выпустил в вечерний воздух тонкую струйку дыма.

Он сидел на пригорке, положив на колени АКМ, найденный три дни назад (как раз в канун Яблочного Спаса) в полицейском участке крохотного городка под названием Изюминск. Ну, то есть как 'найденный'.

Отец Андрей усмехнулся. Стряхнул пепел с сигареты.

Автомат пришлось добывать с боем.

Четыре упыря в изодранной до сраму полицейской форме пытались ему помешать.

'Сайга' не подвела, однако, когда отец Андрей увидел новенький 'Калашников', висящий на стене под портретом Министра Внутренних Дел, сомнений не возникло. Ружье осталось в Изюминске.

Когда с новоприобретенным автоматом он вышел из полицейского участка, тут же появилась возможность испытать оружие: по улице брела парочка упырей.

Крикнула какая-то птица, сорвавшись с ветвей дерева унеслась в стремительно сгущающиеся сумерки.

Пташки-то живы, создания Господни. А вот люди...

Отец Андрей вздохнул.

А чему удивляться-то?

Птаха она что? Птаха она безгрешна. А человек...

Вот и намедни наткнулся на двоих, из выживших. Мужчина и женщина. Пообкусаны основательно упырями, но живые.

Отец Андрей сидел у костерка, жарил суслика.

Мужик наставил пистолет, заорал дурным голосом.

'Выворачивай-рюкзак-гнида-снимай-одежду-давай-оружие-жратву!'

Женщина тем временем выхватила из огня недожаренного суслика, принялась есть, давясь, обжигаясь.

'Добрый человек, давай побеседуем'.

Отец Андрей нахмурился, даже слегка покраснел, вспомнив, как пытался достучаться до сердец грабителей, внушить им, что выжившим нужно держаться друг друга, бороться против оживленных Диаволом мертвяков...

Куда там! Раскатал губу, монастырский идеалист.

'Что-то ты больно много болтаешь, гнида', — процедил мужик и, шагнув через костер, упер отцу Андрею в шею ствол пистолета.

И бывшему монаху пришлось убить человека.

Он выхватил из сапога нож-тычок, всадил мужику прямо под сердце. Тот завалился на бок, не издав ни звука, а женщина, отбросив суслика, заголосила и убежала в лес. Отец Андрей окликнул ее, попытался вернуть, убедить, что не сделает ей ничего дурного. Тщетно.

-Господи Исусе, грехи наши тяжкие, — пробормотал отец Андрей, вновь переживая тот страшный миг.

Однако не сказать, чтобы он ощущал искреннюю скорбь. Вообще, с тех пор, как отец Андрей покинул монастырь, он огрубел не только внешне. Его разум и душа также огрубели. Отец Андрей молился время от времени, но скорее для порядка, чем в искреннем порыве. А ведь когда-то, еще безусым мальчишкой-послушником, (не в другой ли жизни это было?) на исповеди, рассказывал отцу-настоятелю про все свои юношеские прегрешения, и затем выслушивал епитимью с благоговейными слезами...

Про Бога хорошо говорить (и думать) в стенах монастыря, или в церкви, у освещенных лампадками икон, или на колокольне, когда весело дергаешь за веревки, оглашая местность святым перезвоном, или в своей келье...

Иное дело, думать о Боге на пригорке у неизвестно куда ведущей дороге, горбящейся кое-где брошенными машинами. Думать о Боге, когда города переполнены тварями, жаждущими человеческой плоти. Тварями, которые совсем еще недавно были людьми...

Вот отчего-то не думается о Боге, а думается о...

Отец Андрей полез за пазуху за новой сигаретой.

Мир людей создан не Господом, Господь, скорее всего и не знает о существовании, этого заштатного, утопшего в мелких грешках, мирке. Господь проводит время в райских чертогах за решением важных, неотложных задач, а в мире людей правит (и правил всегда) Дьявол.

Князь Скверны. Враг человеческого рода.

Враг ли?

А может, — Создатель? Отец всех людей? Создавший их по своему образу и подобию?

'Люди — игрушки в лапах зла'. Как это верно сказано...

Бывший монах поежился, глубоко затянулся сигаретой. Выпустил дым через ноздри.

Но вот Князю надоели его игрушки, и он истребил их, чтобы затем, как капризное дитя, оживить и натравить на тех, кто выжил.

В черном небе ему почудилось лицо. Странное лицо. Это был молодой и красивый юноша, но глаза у него были старческие, глаза, пережившие саму смерть. Юноша негромко засмеялся.

Холодный пот прошиб отца Андрея, он мелко перекрестился.

Наваждение исчезло.

Ветер колыхал былье. Темная лента дороги, извиваясь, уходила к горизонту.

Отец Андрей потянулся к рюкзаку.

Что там у нас есть пожевать-то?

Выудил кусок колбасного сыра.

'Янтарный, производства Воронеж', — любовно пробормотал отец Андрей, откусив кусочек.

У него вошло в привычку, перед тем, как съесть, тщательно изучить упаковку найденных продуктов: где произведено, состав, пищевая ценность.

Вкусно. Жаль, мало.

Скоро, ой, скоро продуктов в мире людей не останется вовсе.

Какое испытание ты придумал для своих игрушек, Сатана? Что будут есть твои игрушки, когда закончатся (сгниют и исчезнут в жадных ртах) продукты? Или — кого они будут есть?

Отец Андрей сунул руку в рюкзак, вынул бутылочку с водой. Два глотка. Ну ... ладно, три.

Спрятал бутылочку.

Эту воду нашел в том же Изюминске, в обработанном мародерами ларьке. Во всем ларьке осталась одна — одна-единственная! — бутылочка воды.

На черное небо как-то сходу высыпали звезды, оно заискрилось.

Пора спать.

Отец Андрей лег, накрывшись полой куртки.

Мама стоит на кухне, бледная и испуганная. Руки бессильно висят, на полу — выроненное ею письмо.

-Что такое, мама?

-Андрюша...

-ЧТО СЛУЧИЛОСЬ, МАМА?!

Он срывается на крик, в груди — пустота.

-Андрюша, Коленьку посадили.

Брат Николай, уехавший на заработки на Север, в пьяной драке убил человека.

-Андрюша.

Брат Николай пошел по стопам отца...

Вина, вина его рода придавила к земле, сокрушила.

Андрюша заплакал.

Мама подскочила, обняла, уткнувшись мокрым лицом в шею.

-Уйду я, мама.

-Куда, Андрюша? Куда?

-В монастырь.

Мама отстраняет его. Смотрит на Андрея широко распахнутыми (почти безумными) глазами. Рот ее искривляется и из горла поднимается крик...

Но почему он мужской, этот крик? Почему его мама кричит мужским голосом?

Отец Андрей вскочил.

Внизу, скрыв дорогу и поле, клубился сизый туман. Бледный обломок луны торчал над верхушками елей.

Тишина.

-СПАСИТЕ!!!

Кричит мужчина. Нет, скорее, юноша.

Откуда-то из тумана.

А туман — это смерть.

Собачий лай.

Значит, с парнем собака.

Что с ними приключилось?

Ежики в тумане, блин.

Отец Андрей мрачно усмехнулся, подхватил с земли рюкзак, поправил АКМ.

Туман — это смерть.

Но мы все-таки пойдем в туман.

Он сбежал с пригорка. Асфальт защелкал под подошвами сапог.

Отец Андрей забросил бороду на левое плечо, спрятал под куртку серебряный крест. До боли вдавил в плечо приклад АКМ, поводя стволом слева-направо.

Из тумана вынырнула темно-зеленая Дэу-Нэксия. За рулем — пустота. Дверцы — настежь, сиденья вспороты ножом.

-Эй!

В ответ залаяла собака, потом голос — почти мальчишеский — отчаянно заверещал:

-Скорее сюда! Пожалуйста! У меня кончились патроны.

Отец Андрей не раздумывая побежал на голос.

Туман распахнулся перед ним, и бывший монах увидел замерший вездеход, двух упырей, сраженных чем-то острым, парнишку в форме военнослужащего РА, отчаянно поднявшего саперную лопатку над головой, овчарку, беснующуюся в люльке вездехода.

И — несколько тварей, бредущих по траве прямо к вездеходу.

Отец Андрей прицелился, надавил на спуск. Голова ближайшего упыря взорвалась, он завалился на бок, белесая от росы трава побурела.

Что-то тяжелое навалилось на спину бывшего монаха, он от неожиданности согрешил, ругнулся по матери, перебросив через голову упыря. Безрукая девочка-подросток в джинсах и грязной кофточке с надписью: KILL ME.

Ну, kill так kill.

Отец Андрей, чтоб не тратить попусту пули, выдернул из-за пояса мачете, отрубил упырю голову.

-СКОРЕЕ!

Парнишка кое-как отбивался саперной лопаткой от трех упырей, один из которых был здоровый бородач, одетый, как обычно одеваются дальнобойщики.

Отец Андрей поспешил к парнишке, сжимая в руке мачете.

-А ну-ка, не мешайся, — прикрикнул он на парня. — Со своей лопатой. Еще заедешь мне по балде ненароком.

-Куришь?

-Угу.

Отец Андрей с неодобрением взглянул на парнишку.

-Не рановато в твои-то годы курить-то? Ну ладно, держи.

Парнишка зябко повел плечами. Взял сигарету. Сказал простуженным голосом:

-Да у меня есть... Мальборо.

-Береги, пригодится.

Отец Андрей чиркнул зажигалкой.

-Как зовут-то?

Парнишка поперхнулся дымом, закашлялся.

-Володя.

-А собаку?

-Джек.

Овчарка повела ушами, взглянула на отца Андрея, зарычала.

-Джек, — прикрикнул на пса Володя. — Я тебе порычу!

-Да чего там, — вздохнул отец Андрей, выпуская дым через ноздри. — Пусть его рычит. Хорошая собака, раз рычит. У меня вот тоже была псина, Леви, да упыри съели.

Володя криво улыбнулся, но, увидав торжественно-серьезное выражение лица своего спасителя, подавил улыбку.

-А вас?

-Что?

-Ну, как вас зовут?

-Отец Андрей.

Володя с уважением посмотрел на бороду собеседника.

-Вы ... поп?

Отец Андрей искоса взглянул на Володю.

-Монах. Теперь уж бывший. Жил в монастыре, да вона оно как вышло... А ты, я вижу, солдат?

Володя кивнул. Нахмурился, вспомнив ПП 'Дальний'.

-Солдаты шилом бреются, солдаты дымом греются, — раздумчиво продекламировал отец Андрей.

-Что?

-Это Некрасов. Поэт такой. Не слыхал?

-Слыхал, — отозвался Володя.

Отец Андрей взглянул на небо. Рассвет. Нужно идти.

-Отец Андрей, а где вы так научились орудовать этой штукой?

-Мачете, что ли?

-Ну да.

Отец Андрей взглянул на пространство перед вездеходом сплошь усеянное порубленными телами.

-А это, Володя, в монастыре отец Настоятель все посылал меня крапиву рубить. А крапива-то за баней в человеческий рост. Вот и натренировался.

Он посмотрел на солдатика в упор и засмеялся. Смех его был так мягок и заразителен, что Володя не выдержал и захохотал, забывая ужас и этой ночи, когда, расстреляв последние патроны, он остался с одной лишь саперной лопаткой, и десятка предыдущих ночей и весь мрак своего пребывания на Пограничном Посту 'Дальний'.

Чиркач. Александра Ивановна, Светлана

Руки, руки!

Скрюченные пальцы, мужские и женские, перепачканные грязью и кровью тянутся к ней, трогают лицо, грудь, ноги.

Зомби ухватился за прядь на голове девушки, дернул. Волосы вырвались с корнем, тварь сунула их в рот, принялась, причмокивая, обсасывать.

Светлана закричала.

Дико, страшно. Так кричит волчица, попавшая в капкан, когда железо перерубает кости и сухожилия.

Склизкие зубы вонзились в руку, но, исходя криком, Светлана не почувствовала боли.

Ей вдруг стало все равно.

Все кончено.

Ее сейчас съедят.

Ее уже съели.

Рев мотора.

Несущийся на огромной скорости автобус возник на пустынной улочке, как из-под земли.

-Так вам, суки, — бормотала Александра Ивановна, давя на газ. Она рулила одной рукой (ох, лихачка!), свободной рукой держала кусок сырокопченой краковской и время от времени откусывала от него.

На проспекте космонавта Титова переехала ползущего, словно червь, мертвяка с ногами, напрочь лишенными тканей.

В переулке Достоевского задавила еще двух, бредущих посреди дороги.

Эй, переходите дорогу в положенном месте!

Александра Ивановна уже давно сбилась со счета, просто колесила по городу и давила мертвяков.

Повернув на улицу Больничную, увидела скопление тварей у брошенной машины.

Александра Ивановна улыбнулась, жуя колбасу. Похоже, будет ЧИРКАЧ. Она уже несколько раз совершала такой маневр, и успела дать ему наименование. До чего приятно размазать мертвяков по стене или по припаркованному автомобилю!

Когда до машины оставалось метров десять, Александра Ивановна увидела нечто, заставившее ее вздрогнуть и выронить колбасу.

Глазу опытного водителя хватило мгновения, чтобы оценить обстановку. Александра Ивановна круто подала вправо.

Автобус нырнул, врезавшись в толпу мертвяков. На лобовое стекло хлынули кровь, гной, мозги и бог знает, что еще.

Так. По тормозам.

Светлана едва поняла, что случилось. Еще мгновение назад ее окружала толпа зомби, в нее впивались зубы, скрюченные пальцы выдирали ей волосы.

А теперь перед ее глазами возник желтый бок автобуса с пришпиленной к стеклу табличкой: Маршрут ?5. Ул. Пушкина — Вокзал.

Автобус загудел, сдал чуть-чуть назад. Остановился. Распахнулась дверь.

Светлана увидела седовласую женщину, одетую в оранжевый комбинезон дорожного рабочего.

-Ну, чего разнюнилась? — сурово спросила женщина. — Лезь сюда.

-Спасибо, спасибо, спасибо.

Светлана рыдала. Ее тело сотрясала мелкая дрожь.

Александра Ивановна смотрела на девушку. Крепко ей досталось, обезьянке.

-Ну-ну, — погладила темные волосы. — Успокойся.

-Спасибо.

Светлана поймала сухую руку пенсионерки, принялась целовать ее.

-А ну-ка прекрати!

Александра Ивановна с негодованием выдернула руку. Притянула к себе рюкзак, достала сосиску.

-На-кося.

Светлана взяла угощение, но, только она откусила кусочек, как ее вырвало.

-Ну вот, еще ковер мне испачкала, — вздохнула Александра Ивановна.

-Простите меня.

Светлана наконец-то перестала дрожать, взглянула на свою спасительницу. Улыбнулась робко.

-Как зовут-то тебя?

-Света.

-Меня Александра Ивановна.

Пенсионерка села за руль.

Автобус вырулил к центру улицы, поехал в сторону площади Восстания.

-Ты медсестричка? — не оборачиваясь, осведомилась Александра Ивановна.

-А? Да, я в Третьей Городской работаю. Работала...

Светлана вспомнила трупы в пустых коридорах больницы, зеленых мух, ожившего доктора Кима. Захныкала, как девочка.

-Третья Городская не ахти больничка, — деловито сказала Александра Ивановна. — Я в Первой лечилась. И уход лучше, и питание. Мне там язву желудка оперировали.

-Какой степени? — автоматически спросила Светлана.

-Второй степени.

Светлана в последний раз шмыгнула носом. Огляделась.

Салон автобуса напоминал вполне себе уютную комнату. Шторки на окнах, кровать, сделанная из поролоновых сидений, на полу — ковры. Даже статуэтка в виде ангела в дальнем углу, рядом с многочисленными канистрами.

-Как стекло запачкалось, — пробормотала Александра Ивановна.

Дворники заползали по стеклу, счищая кровь, мозги и ошметки гнилой плоти.

Светлана посмотрела на спину пенсионерки. Обыкновенная старушка.

Подняла голову. Вздрогнула.

Там, где водители обыкновенно вешают какую-нибудь мягкую игрушку, или картонную елочку, покачивалась голова зомби с открытым ртом и выпученными глазами.

-Ах ты, гнида!

Светлана ойкнула от неожиданности.

Автобус ударился обо что-то. Свету бросило вперед, ударило о поручень.

-Держись, — обернулась Александра Ивановна. — Мертвяк дорогу переходил.

За окном замелькали окраины города.

-А куда мы едем?

-А ты что, выйти хочешь?

-Нет, что вы! — испугалась Светлана.

-Тогда сиди спокойно.

Автобус остановился у пустыря. Ручей, серебрясь, пересекал пустырь и скрывался в бетонной трубе.

Александра Ивановна покинула водительское кресло, оправила седые волосы, посмотрела на Светлану.

-Картошку чистить умеешь?

Света кивнула.

-Ну, тогда бери эту корзину и пошли.

Они разожгли костер и поставили на огонь огромную кастрюлю. Александра Ивановна сказала, что супа нужно сварить пол-канистры, чтобы было чем питаться, колеся по городу.

Светлана намыла в ручье картошки, почистила. Пенсионерка притащила из автобуса мясо. Света с сомнением осмотрела его. Странные тушки. Маленькие, тощие.

-Александра Ивановна, что это?

-Кролики, бросай смело.

Кролики полетели в кипящую воду.

-Ой, у меня же еще морковка есть, — вспомнила Александра Ивановна.

Поднялась с камня, да вдруг пошатнулась.

Светлана, уронив картофелину, бросилась к пенсионерке и успела поддержать ее, иначе та упала бы лицом в костер.

-В глазах потемнело, Света. Проклятое давление.

Светлана помогла старушке сесть на камень.

Девушка смотрела на седовласую женщину, и в груди ее росло мягкое, почти дочернее чувство. Пенсионерка только казалась сверхчеловеком, всесильным автобусным истребителем зомби. На самом деле она была престарелой женщиной с многочисленными, свойственными ее возрасту, болячками. Эта пенсионерка выжила чудом и теперь ей предстоит жить в новом мире, где нет больниц, лекарств, где нет грелки в постель.

Да, она выжила чудом, чтобы спасти Свету.

Да, ей предстоит жить в мире, где нет больниц, лекарств, нет грелки. Зато в этом мире есть Света.

-Сидите, Александра Ивановна. Я сделаю все сама.

Next level. Димка

-Эй!

В помещении игрового клуба 'Навигатор' было непривычно тихо. Кресла около компьютеров свободны, даже на месте администратора, обыкновенно занятом красивой девушкой по имени Наташа (так написано на бейджике), — никого.

Димка надавил Esc. Встряхнул головой, выбираясь из мира последней, третьей версии 'Zombie'.

Только что со всех сторон его атаковали зомби, и он разносил их из модернизированного пулемета.

-Эй! Вы что тут, умерли все?

Да, игрушка та еще. Сколько он провел здесь? День? А может, два?

В животе заурчало. Мальчик вспомнил, что с тех пор, как, оплатив абонемент, уселся играть, ничего не ел.

-Надо же я засиделся.

Димка ухмыльнулся, но ухмылка получилась жалкой. Он знал о случае с китайским пацаном, заигравшемся в 'Zombie 3' до смерти.

Как это — умереть, играя?

Мальчик представил: он стреляет, стреляет по зомбокам, силы кончаются, он уже не может стрелять, его голова склоняется на клавиатуру, а сквозь монитор к нему тянутся покрытые трупными пятнами и запекшейся кровью руки со скрюченными пальцами.

Брррр!

Димка взглянул на экран. Безголовый зомбак держал в руках табличку Pause. Что-то зашебуршало, мальчик вздрогнул.

Большая крыса пробежала по полу, остановилась посреди помещения, вперив в Димку ледяные глазки.

-Брысь! Пошла вот, гадость!

Крыса удрала.

Мальчик затрясся от страха и омерзения. Он скорее согласился бы столкнуться нос к носу с сотней зомби, чем с одной-единственной крысой.

Они что здесь, совсем чокнулись — крыс развели? Где та старуха-уборщица, что постоянно лазила у кресла, не давая играть занудным: 'Паренек, убери ножки'? Где вообще все?

Мальчик вылез из кресла и направился к стойке администратора. Не дойдя пару шагов, остановился. На столешнице лежали деньги. Много денег. Пятитысячные и тысячные купюры.

Сначала некто тонкоголосый шепнул мальчику на левое ухо: возьми деньги, никто не узнает. На эти мани можно купить дофига часов игры. И еще много чего можно купить.

Но тут же до Димки дошло, что деньги не могут лежать просто так. Он никогда не видел, чтобы деньги лежали просто так. Если деньги лежат просто так, значит что-то стряслось! Стряслось с администратором Наташей, с уборщицей, с охранником. Что-то страшное. Пока он сидел и тупо играл.

Мальчик попятился. Огляделся, ожидая увидеть на полу кровь или что-то в этом роде. Чисто.

Но надо сматываться!

Он бросился к ступенькам, над которыми горела зеленая надпись 'Выход'.

На улице шел дождь. Серое небо словно бы придавило к земле неровный строй многоэтажек.

Мрачно. Мокро.

И — никого.

Ни единого прохожего.

Только вороны с криком вьются над старыми тополями.

Димка набросил капюшон и пошел по тротуару, озираясь.

Почему во многих окнах горит свет? Ведь светло.

Почему лоток с цветами перевернут? Где цветочница?

Димка вышел из переулка на центральную улицу и замер в изумлении. Улица была заставлена остановившимися машинами. Почти у всех — настежь раскрыты двери.

И снова — нигде не души.

Димка шмыгнул носом.

Да что случилось-то? Где все?

Домой, скорее домой! Отец ждет.

Димка побежал, хотя знал, что отец вовсе его не ждет, а скорее всего, лежит пьяный у телека, либо и вовсе свалил к своей Алке с третьего микрорайона.

'Видишь эту тетю, — Мальчик вспомнил, как отец впервые привел неопрятную, пьяненькую блондинку к ним в дом. — Называй ее мамой'.

Димка сжал кулаки и перешел на шаг.

Мама. Мама умерла 12 месяцев назад.

Просто пошла за хлебом и умерла. Ее сбила машина. Пьяный.

Когда Димка вырастет... Нет, он уже вырос, он уже взрослый, но когда он совсем-совсем вырастет, то найдет пьяного, сбившего маму, и убьет его.

Димка болезненно сморщился. Вынул из кармана упаковку 'Орбит', положил в рот две подушечки. Вдохнул. Приятно дышать с мятной жвачкой во рту!

В тот день Алка осталась у них ночевать. Димка не вышел к ужину, хотя и отец и эта звали его, а из кухни доносился запах котлет. Потом мальчик слышал, как они пробрались в ванную, включили воду. Несмотря на эту предосторожность, до Димки отчетливо доносилось все, что происходило в ванной, и, не выдержав, он убежал на улицу. Полночи бродил по району. Шел дождь. Прямо, как сейчас.

'Вот только тогда горели фонари и было лето'.

Димка наподдал ногой пивную банку, грохот которой по асфальту прозвучал так необычно громко в замершем городе, что мальчик невольно вобрал голову в плечи.

Свернув за угол, Димка увидел знакомую автобусную остановку. Скоро должна прийти пятерка. Ну, вернее, не скоро, а просто должна.

Мальчик направился к остановке.

Он уже немного привык к внезапному безлюдью города и, маячащая у желтой таблички-расписания фигура испугала его.

Димка замер на мгновение, но тут же улыбнулся собственному испугу.

Дедушка, сгорбленный, в старом пиджаке, ждет автобус.

-Вы не подскажите, сколько время?

Дедушка не пошевелился и не издал ни звука.

-Скажите, сколько время?

Димка дотронулся до согбенной спины.

Старик обернулся.

Крик, вырвавшийся у мальчика, подскочил в осеннее небо, точно мячик.

У старика не было лица.

Голую кость покрывали лишь какие-то ошметки — гноящиеся, грязные. Во рту старик держал, сжимая золотыми зубами, чью-то оторванную руку.

Оцепенев, Димка увидел, как зашевелились челюсти, пережевывая человеческое мясо.

Старик наклонился к мальчику.

Тот отпрянул и бросился бежать вниз по улице.

Он попал в лужу, промочив ноги, но не почувствовал этого.

-Помогите! Помогите мне!

Никого!

Никого!

Никого!

Димка бежал, боясь оглянуться, ему казалось, что он слышит за спиной шлепанье ног по лужам.

Около припаркованной у киоска машины, мальчик свернул в переулок.

Стена!

Его сердце сжалось.

Откуда, откуда здесь стена?

Раньше ее здесь не было.

Димка повернулся, вжавшись спиной в холодный камень, тяжело дыша.

В переулке — никого.

Может быть, показалось?

Точно! Тот китайский мальчик умер, заигравшись в Зомби 3, а ему... А ему мерещатся живые мертвецы...

Доигрался...

Димка криво усмехнулся.

Полез в карман за жвачкой.

Поднял глаза и ... и проглотил подушечку-орбит.

Старик стоял в самом начале переулка. Заметил мальчика и неторопливо направился к нему, приволакивая ногу.

-Не трогайте меня! — срывающимся голосом закричал Димка. — Что вам надо? Что я вам сделал?

Шлеп, шлеп по лужам. Шлеп-шлеп.

Димка заметался, рыдая от ужаса.

-Не т-трогайте меня! Пожалуйста!

Взгляд его упал на канализационный люк у стены, слева. Люк был наполовину открыт.

Безлицый старик приближался.

Мальчик бросился к люку, поднатужившись, отодвинул крышку.

И вскрикнул.

Внизу были крысы. Много, много крыс. Этих отвратительных серых зверьков с красными глазами.

Димка обернулся.

Старик! На лишенном кожи лице сверкают белки глаз. Во рту все также торчит человеческая рука.

Мальчик шмыгнул в канализацию.

Вцепившись в рукоятку, припаянную к люку, закричал, напрягая все силы.

Крышка захлопнулась, скрыв от глаз Димки серое небо и зомби, готовящегося упасть в канализацию следом за своей жертвой.

Перебирая руками холодные перекладины лестницы, мальчик полез вниз. Туда, где крысы.

Язык, понятный только матери. Лена.

Он снова орет, этот дурацкий ребенок!

Ну почему, почему он орет?

Хочет, что ли, чтобы эти твари пришли сюда?

Вот, опять!

-Ну, заткнись же, — сквозь зубы выдавила Лена. Провела рукой по лицу, размазав жидкую грязь.

Боженька, на кого, на кого она сейчас похожа?! Что сказал бы Вадим, если бы увидел ее такой?

Вадим! Почему ты не придешь, не защитишь, не успокоишь одной-двумя фразами, произнесенными твоим особенным, уверенным голосом?

А вдруг? Нет, этого не может быть! Вдруг Вадим стал таким же, как те, с улицы, которые съели женщину?

Вдруг Вадим стал таким же?

Злые слезы стали душить Лену. Девушка выглянула из укрытия. Детская коляска все так же стояла у клумбы.

-Почему он кричит? — Лена прикусила губу.

Она ненавидела детей. Так и сказала Вадиму. Он рассмеялся, заявил что-то вроде: 'Тебе девятнадцать, посмотрим, что запоешь в двадцать пять'.

В гостях у подруг, Лена с презрением наблюдала, как мамаша возится с пыхтящим карапузом, как умилительно бормочет, меняя обкаканный памперс.

Дети — они всюду гадят, все ломают, не дают спокойно заниматься собой.

А еще они кричат.

Как вот этот, из коляски.

-Ну, что ему надо?

В животе у девушки забурчало, она вспомнила, что ничего не ела с того дурацкого похода в 'Sunshine'.

Да, он ведь тоже хочет есть, младенец из коляски.

Хочет есть, и потому кричит, привлекая тварей.

Но она-то в чем виновата?

Мать младенца, скорее всего, съели. Так что покормить его некому.

Лена снова высунулась из укрытия.

Кричит...

-Да замолчи же ты, — с отчаянием в голосе пробормотала девушка. — Замолчи.

На улице шел дождь.

Холодная вода, скорее всего, попадает в коляску...

Холодная вода и голод убьют младенца, и он перестанет вопить.

Лена спряталась за стену, криво улыбнулась.

Если младенец умрет, они не явятся на его крики, не съедят ее.

Скорее бы он умер!

-Умри, пожалуйста, — прошелестела Лена, прислушиваясь к плачу.

Плач прекратился.

Умер?

Но что теперь?

Никто и ничто не заставит ее вылезти из укрытия и пойти по улице, на которой зомби разорвали женщину в клочки. Боже, как она кричала, эта худенькая женщина в красной куртке!

Лена тихо заплакала; голые тонкие плечи задрожали.

Вот зачем, зачем она поперлась в этот чертов Саншайн?!

Все из-за стервы Эльки.

'Лен, ты не сходишь со мной в Саншайн за компанию? Там прикольненько'.

-Но ты не очень сопротивлялась, — сквозь слезы выдавила Лена, после всего произошедшего, безжалостная к самой себе.

Вадим долго не звонил, и она решила наказать его. Зависнуть с Элькой в ночном клубе. В конце концов, она свободная девушка. Кое-кто так до сих пор и не догадался сделать предложение.

Девушка всхлипнула, вспоминая, как крутился, искрясь, разбрасывая разноцветные блики, зеркальный шар над танц-полом Саншайна.

После танцев они с Элькой что-то пили, затем Элька предложила попробовать какие-то 'конфетки'...

Очнулась Лена на полу в грязном сортире.

Девушка вспомнила, как до полусмерти перепугалась, решив, что ее изнасиловали, и обрадовалась, выяснив, что этого не случилось.

Она стала искать Эльку, долго бродила по узким, пустым коридорам, переходя из кухни в помещение для приват-танцев и оттуда — в заставленную коробками кладовку. Потом, наконец, подошла к окну...

Опять!

Опять он орет, этот проклятый младенец!

Лена закрыла лицо руками.

Та женщина в красной куртке была ранена: хромала, спотыкалась. Когда твари настигли ее, стала кричать. Она кричала истошно, точно выворачиваясь наизнанку, но ее крик не был бессмысленным криком животного. Женщина кричала: 'За что?'.

За что?

Лена дрогнула, вновь переживая тот миг.

Боженька, неужели... Неужели ты допустишь, чтобы то же самое случилось с ней?

'Боженька' — Лена мысленно повторила это слово.

Когда-то в детстве, лежа в кроватке, Леночка хватала за руку маму. 'Мама, мне страшно, не уходи'. Мама улыбалась, гладила ее по голове, и говорила: 'А ты скажи боженьке, чтобы забрал твои страхи. Он добрый, он заберет'.

Забери мои страхи, Боженька.

Крик младенца пилил нервы.

Леночка выглянула наружу. Дождь не прекратился. Коляска стоит на том же месте.

О, черт!

Сердце девушки сдавила ледяная рука. В конце улицы, у мусорных баков, покачиваясь, стоял зомби.

Младенец издал особенно громкий крик и затих.

Зомби повернул окровавленную башку.

Едва дыша, девушка смотрела, как тварь, извиваясь всем телом, направилась к коляске.

Докричался, дурак!

Лена зажмурилась.

Боженька, пронеси. Пусть зомби съест младенца и уйдет. Съест и уйдет. Съест и уйдет. Съест и...

И в этот момент она представила. Представила так, как будто видела своими глазами. Не по телевизору, не в кино. Покрытые слизью и белесыми червями, зубы твари смыкаются на крошечной ручонке. Младенец, еще не испытывая боли, протягивает вторую руку к гниющей голове, бормочет что-то на детском языке, понятном только матери. Бу-бу-бу. Языке, понятном только матери. И ей, Лене.

Бу-бу-бу!

Защити меня, мама!

Пузырились лужи. Кричали, носясь над тополями, вороны.

Зомби склонился над детской коляской. Слизь сорвалась с изодранных губ, упала на лоб белокурого младенца. Тот, изнуренный голодом и криком, не отреагировал.

-Убери от него свои лапы, тварь.

Девушка в коротком красном платье. Туфли на каблуках. Дрожит. В руках — кирпич.

Зомби коротко зарычал. Лена, что было сил, опустила кирпич на изуродованную голову. Пальцы зомби оттолкнули ее. Девушка упала спиной в лужу, тут же вскочила. Глядя на замершего зомби, сняла туфли.

-Иди сюда, тварь.

Лена закружилась перед мертвецом, выискивая возможность для нового удара.

Сейчас!

Кирпич врезался в глаз твари, в лицо девушке хлынул гной.

-Получай! Получай! Получай!

Лена остановилась только тогда, когда голова упавшего навзничь зомби превратилась в нечто, напоминающее нарезку для шашлыка.

Лена отбросила кирпич. Села прямо в лужу. Дождь смывал слезы, кровь и гной, покрывшие ее лицо.

Бу-бу-бу.

Опять он.

Девушка поднялась, подошла к коляске.

Так вот ты какой, крикун.

Белокурый мальчик протянул к ней руки.

Бу-бу-бу.

Лена вытащила младенца из коляски, прижала к груди. Он дрожит, он холодный.

Бу-бу-бу.

-Не бойся, малыш. Я здесь. Я защищу тебя.

Попа. Олег, Кристина

-Мама, наверное, поехала к бабушке. Она в Стрекозове живет. Ну, бабушка. Ну, это деревня такая — Стрекозово. Час на электричке в сторону Изюминска. Ну, то есть не деревня, а село. Так вот мама, конечно, поехала к бабушке. Она мне не сказала, потому что хочет сделать медовый сюрприз. Медовый сюрприз это — ну, мед. Там в Стрекозове поля из клевера и мед тако-о-ой сладкий! Такого нигде нет, как бабушка говорит. Его хорошо зимой есть, так не заболеешь. Ну, гриппом или насморком.

Кристина шмыгнула носом, вытерла рукавом кофточки нос, затем — выступившую на глазах Ромика сукровицу.

-Она, ну, бабушка, говорит, что такого меда ложку съешь, так другого меда нужно целую банку съесть. Полезные вещества там всякие. А еще...

-Да замолчи ж ты! Замолчи! Дай подумать!

Олег вскочил, отошел к кирпичному сараю.

'Подобрал на свою голову! Что вот теперь с ней делать?'

Борщин сунул руку в карман куртки. Эту куртку, оранжевую, с надписью 'БиОйл', а кроме того, штаны (тоже оранжевые) удалось снять с трупа около заправочной станции.

Но что это в кармане? Сигареты... И зажигалка с наклейкой в виде голой бабы.

'Надо убираться из города как можно быстрей и дальше, пока не достали зомби'.

Олег настороженно огляделся. Вроде, никого.

За его спиной раздались глухие рыдания. Борщин сморщился, как от зубной боли. Вот, начинается. Привязалась, блин. Ему бы самому как-нибудь выжить, а не подтирать нос какой-то соплячке!

-Это же я, — захлебываясь рыданиями, проговорила Кристина. — Это же благодаря мне мы нашли тебе штаны и ку-уртку-у.

И правда. Они мчались, как угорелые мимо заправочной станции. В голове Борщина была одна лишь мысль: скорее отсюда! А девчонка разглядела в переплетении ветвей растущего рядом с заправкой дуба, повесившегося парня...

Олегу стало стыдно.

Он повернулся, спрятал сигареты и зажигалку в карман (так, на всякий случай). Подсел к костру.

-Послушай... Как хоть тебя звать?

-Кристина.

-Так вот, Кристина. Я, в принципе, не против, что ты со мной. Но все же старайся поменьше чесать языком. ОК?

Девочка отвернулась, поджав губы. Стала смотреть на пламенеющее над городом солнце.

Этот ее жест живо напомнил Борщину последнюю его девушку, Илону.

'Обиделась. Хорошо. Хоть помолчит немного'.

Он отошел к мотоциклу, вытащил из сумки банку консервов и полбуханки хлеба (жратву, кстати, тоже добыли на заправке, хорошо, что парень, перед тем, как повеситься, не решил пообедать).

Олег вернулся к костру. Кристина все так же смотрела на закат. Ее братец-зомби ползал в пожухлой траве неподалеку.

Что там Бог послал?

Борщин покрутил в руках банку. 'Консервированная колбаса'... Ничего себе! Звучит аппетитно.

Олег достал нож. Вонзил в крышку. Пряный запах мяса ударил в нос. Черт!

Рот Борщина наполнился слюной. Он вспомнил, что хрен знает сколько времени крошки хлеба во рту не держал. Ловким движением Олег срезал крышку. Ему стоило некоторых усилий оторвать глаза от красноватого мяса с вкраплениями жира и черными перчинками, и посмотреть на девочку. Кристина искоса глядела на Олега, пока тот открывал банку но, как только Борщин распрямился, вновь стала разглядывать багровое пятно солнца.

-Есть будешь? — хрипловатым голосом осведомился Олег.

-Не хочу.

Борщин пожал плечами и, отколупнув ножом приличный кусок колбасы, отправил в рот. Откусил хлеба. Зажмурился, как кот, добравшийся до сметаны.

-Куда, Ромик?!

Олег подавился, закашлял.

-Ты чего орешь?

-Куда ты полез, дурачок?

Девчонка вытащила своего зомбеныша из костра, принялась тушить тлеющую пижаму.

-Не ходи в костер! Не ходи!

Приговаривая, Кристина шлепнула Ромика по попе. Тот издал звук, похожий на урчание собачонки.

-Будто он тебя понимает, — насмешливо сказал Борщин, отшвыривая в кусты пустую банку. — Он же мертвый.

Девочка искоса взглянула на него, подхватила брата на руки, принялась укачивать, что-то шепча.

Олег потянулся, взглянул на звезды. Завтра на трениро... То есть тьфу! Какие теперь тренировки? Завтра снова бороться за жизнь. А может, уже сегодня. Ночью...

Мужчина настороженно огляделся. Ночь, тишина.

-Слушай, — Борщин поднялся. — Я пойду подремлю, а ты как знаешь.

Кристина даже не взглянула на него, все шепча что-то своему упакованному в собачий намордник братцу.

В сарае Олег нащупал какое-то рванье, немного соломы, соорудил некое подобие постели.

Он уснул, думая о кровати, оставшейся в его новой, приобретенной в ипотеку, однокомнатной квартире. Сколько сил в нее вложено — и его и родителей. Уютное гнездышко закоренелого холостяка...

Илона, как всегда, расхаживает по его квартире голышом. Она так любит расхаживать голышом по его квартире! У нее длинные ноги, небольшие, задорно торчащие груди и крепкая аккуратная попа. Олег сидит в кресле с джойстиком от PlayStation. Сейчас Илона будет проходить мимо, и он шлепнет ее по попе. Она ойкнет, засмеется, упадет к нему в объятия, и они будут долго-долго целоваться. Ну, иди. Илона! Что же ты так долго? Словно это не однокомнатная квартира, а, по меньшей мере, ангар? Почему его девушка передвигается, как в замедленной съемке? Ему так хочется шлепнуть ее по попе!

-Эй!

Олег повернулся на бок, застонал.

Голая Илона с веником в руке шла на него, но не приближалась.

-ЭЙ!

Борщин сел. Оторопело огляделся. Сквозь еще не прошедший сон увидел белое пятно лица.

-Кто здесь? — прошелестел пересохшими губами.

-Я хочу есть.

Олег судорожно сглотнул, потер глаза.

-Ты испугала меня.

Кристина сидела на корточках напротив него, держа зомбеныша на руках.

-Я хо-чу есть.

Вот ведь дрянь, а. Так испугать! Чуть душа в пятки не провалилась.

-Слушай, ты, — Борщин повысил голос. — Я предлагал тебе, ты отказалась.

Кристина тоже перешла на крик.

-Ты должен был оставить мне! Это я нашла еду на заправке! А ты все сожрал!

Олег слегка одурел от ее напора.

-Ну, да, ты нашла, я сожрал... Но что делать... Завтра...

-Я хочу есть! Есть! Есть!

Внезапно девчонка кинулась на Борщина и принялась лупить кулачком по груди.

-Есть! Есть! Есть!

-Прекрати ты!

Он отпихнул девочку, быть может, несколько сильнее, чем намеревался.

Кристина покатилась по земляному полу, маленький зомбеныш выпал из ее рук. Тут же вскочила.

-Ах, ты так!

В левой руке у девчонки был зажат камень, а в глазах полыхал яростный огонь.

-Уймись, говорю тебе, — крикнул Олег.

Но Кристина и ухом не повела. Размахнувшись, бросила камень, угодивший Борщину прямо в живот. Олег крякнул от боли.

-Вот тебе, вот!

В голосе девочки — злые слезы.

Мужчина шагнул к ней, испытывая сильнейшее желание задушить Кристину.

Вместо этого Олег ухватил завизжавшую девочку за плечо, и три раза — довольно сильно — шлепнул по попе. Отпихнул к выходу.

-Пошла вон.

Притихшая Кристина замерла у двери, глядя на Борщина расширенными глазами. Олег наклонился, поднял с пола зомбеныша, сунул в руки девчонке.

-И его забирай.

Кристина смотрела на Олега.

-Я тебе не мама и не папа, понятно? Сказано, нет еды, значит — нет. Завтра найдем чего-нибудь.

Плечи девочки затряслись, но она больше не плакала.

Олег болезненно сморщился.

-Иди, иди. Дай мне досмотреть сон.

Он взял Кристину за плечи и выпроводил за дверь.

В крысином царстве. Димка

Темно, под ногами вода хлюпает.

-Ой! Блин.

Димка потер ушибленный лоб, протянул руки. Стена. Мокрая, склизкая. Это что — тупик?

Мальчик повернулся, сделал шаг вправо, держа руки перед собой. Еще шаг, еще. Не тупик, а поворот.

'Как жаль, нет фонарика'.

Димка подумал об отце. У отца был отличный фонарик: противоударный и противоводный. Можно хоть о стенку лупить, хоть в ванне топить, ему хоть бы хны. Впервые в жизни Димка желал, чтобы отец был рядом. Но отца не было. Была темнота и крысы.

Мальчик вздрагивал всякий раз, когда под ногами раздавался гадкий писк. Здесь, под землей, — крысы, наверху — зомби. Как жить дальше? Как жить?

Внезапная мысль заставила Димку замереть на месте.

А что если он остался один? Ну, один — нормальный — в целом мире?

В городе он никого не видел... Тени в окнах? Это могли быть зомби. И тот старик с остановки...

Нет, этого не может быть! Кто-то обязательно остался, должен остаться.

Димка побрел вперед, боясь снова вмазаться в стенку, или, того хуже, — упасть на пол, где крысы. Кроссовки при каждом шаге издавали водянистый всхлип, как тяжелобольной человек. Мальчик закашлялся, испугавшись гулкого эха, залепил рот ладонью.

Снова стена. Димка повернул голову налево и увидел свет.

Желтое пятно легло на пол, высветив лужу, покрытую радужной пленкой. Там, в глубине тоннеля, находилось помещение, в котором горела электрическая лампочка. Мальчик замер, прислушиваясь. Тишина. Только крысы пищат.

Что делать? Назад?

Нет, только не назад!

Все Димкино естество, каждая клеточка тела запротестовала, стоило подумать о том, чтобы вновь брести по тоннелю, слушая крысиный писк и хлюпанье кроссовок. Там, позади, остался страшный старик...

Мальчик поежился, шмыгнул носом.

Надо подкрасться и посмотреть, что находится в освещенной комнате. Может, там еда.

Еда. Димка попытался вспомнить, когда в последний раз ел, и не смог. Перед глазами поплыли сосиски в пластиковой упаковке — такие здорово отварить и есть горячими, окуная в кетчуп. В животе заурчало, рот наполнился слюной. Мальчик и подумать не мог, что здесь, в крысином царстве, будет мечтать о еде.

Впрочем, он уже не так сильно боялся крыс. Ну, зверьки. Ну, пищат. Ну, шебуршат под ногами. Страх — это другое. Страх — это неизвестность. Это свет в комнате.

Димка, крадучись, двинулся по коридору. Как же хлюпает вода в кроссовках! Точно на ноги надеты две большие жабы. Через световой круг пробежала крупная крыса, вдруг появившись из темноты и тут же слившись с нею. Мальчик прислонился к мокрой, холодной стене, замер.

Ну, надо заглянуть. Просто посмотреть и все. Если сделать это по-быстрому, то, даже если там кто-то есть, этот кто-то не заметит Димку. Но почему так страшно, а? Кажется, сейчас сердце пробьет грудную клетку и упадет в лужу...

Большая комната с низким потолком. Горит электрическая лампочка. Кровать с грязно-желтым, как сказал бы отец, 'зассатым', матрасом, стул, пустая полка. У стены — стол, на котором — электроплитка с чумазой кастрюлей. В дальнем углу — большой холодильник.

Никого.

Димка шагнул в комнату, оглянулся, невольно вобрав голову в плечи: а ну, из оставшейся позади темноты, потянутся окровавленные руки с поломанными ногтями, как в кино?

Здесь воняло бомжами. Мальчик шмыгнул к электроплитке, поднял крышку с кастрюли: картофелина. Одна-единственная.

Помедлив мгновение, Димка схватил картошку, и, быстро ошкурив, надкусил. Невкусно, противно, но так хочется есть! Мальчик вспомнил, как в школьном походе ели печеную на углях картошку, посыпая крупной солью. Вот то была картошка! А эта — холодная и какая-то склизкая.

-Ах, ты, дрянь!

Надкушенная картофелина выпала из рук мальчика на бетонный мокрый пол. Димка стремительно обернулся, отпрянул, вжавшись спиной в стену. Перед ним стоял бородатый мужчина, одетый в изодранный и грязный пуховик. Он показался мальчику огромным, как сказочные великаны. На шее бородача болталась, точно бусы, связка из мертвых крыс (глазенки выколоты, через получившуюся дырочку продета веревка). В правой руке этот человек держал топор.

Но больше всего Димку напугали глаза бородача, красноватые, с колышущимся в них безумием.

-Сожрал картошку, дрянь. Картошку мою.

На губах бородача показалась слюна.

'Как у бешеной собаки' — мелькнуло у Димки в голове.

-Я ... я хотел есть... Я не знал, что ... она ... — плечи мальчика затряслись: он заплакал, — что картошка ваша.

Бородач наклонился, поднял картофелину с пола, вытер о штаны и спрятал в карман.

Тяжело опустился на кровать, положив топор на колени. На Димку он больше не смотрел. Мальчику сильно хотелось пить, во рту пересохло, но он даже пошевельнуться боялся. На топоре кровь... Чья она?

Димка отогнал прочь страшную мысль. Кровь крысиная. Конечно, это кровь крыс!

Какой низкий лоб у этого человека, а глаза выпученные, как в той книжке с картинками про людей, живших тыщи лет назад в пещерах... Как же их называли, тех людей? Сталактиты? Троглодиты!

Троглодит вдруг начал раскачиваться, издавая невнятные звуки. Это что — песня? Этот урод поет!

Среди какого-то бульканья, издаваемого бородачом, Димка различил слова:

Станьти дети, станьти в круг,

Жил на свете стаый жук

Стаый добый жук.

Рука троглодита потянулась к связке с крысами. Димка смотрел, затаив дыхание. Заскорузлые пальцы вцепились в тушку животного.

Мальчик смутно догадывался, что сейчас произойдет, но когда ЭТО произошло, Димку чуть не вырвало.

Троглодит сорвал крысу с веревки, откусил ей голову и принялся жевать. Он ел крысу с явным удовольствием, причмокивая и жмурясь. По бороде побежала красноватая струйка.

Димке стало дурно: закружилась голова и в желудке начались какие-то спазмы. Бородач явно увлекся своей жуткой трапезой и не смотрел на мальчика.

Нужно бежать отсюда. А то будет поздно.

Димка мысленно досчитал до трех и сделал маленький шажок к выходу.

-КУДА?!

Это был не крик, но рев: нечеловеческий, звериный. Бородач в ярости отбросил в сторону крысу, хрустко шмякнувшуюся о стену, и бросился к Димке. Мальчик завопил от ужаса, попытался вывернуться: тщетно! Пахнущие мочой пальцы вцепились ему в лицо, оттолкнули со страшной силой. Димка полетел назад, врезался головой в холодильник. Свет погас.

Как больно. Словно в голове сидят гномы и долбят, долбят, долбят мозг своими молоточками и кирками. Тук-тук. Тук-тук-тук.

Димка открыл глаза. Кто-то стоит над ним. Огромный, темный, а над головой горит электрическая лампочка.

-Папа! Папа, не бей. Я больше не буду.

Мальчик заслонил лицо руками. Услышал голос, точно со дна колодца.

-Эй ты, поднимайся.

-Папа, не бей!

Сильные руки вцепились ему подмышки. Рывок — и вот уже Димка стоит, пошатываясь, около холодильника. Перед ним — тот самый троглодит. Борода, низкий лоб. Только вот глаза уже не такие дикие.

Сейчас этот человек его убьет. Ну и пусть. Димка улыбнулся, ноги подкосились.

-Да стой же ты.

Мальчик почти и не почувствовал, как его подняли и перенесли на кровать.

Троглодита зовут Егором. Вернее, Егором — угрюмым, глупым и сердитым бомжом, — он бывает до тех пор, пока не становится Валечкой. Валечка обыкновенно сидит на кровати, таращась в стену и меланхолично пожирая крыс. Порой он начинает петь песни с детского утренника или кричать отвратительным голосом: 'Я — Валечка'. А еще Валечка бьет Димку, накрепко привязанного к стене за лодыжку. Бьет всегда, когда появляется. С остервенением. Ни за что.

Есть здесь нечего, кроме крыс и того мяса, что лежит в холодильнике.

В холодильник Димка заглянул на второй день пребывания у Егора и Валечки. Там лежал разрубленный на куски человек. Заиндевелая голова с набитым снегом ртом таращилась остекленевшими глазами из морозильника. Остальное части лежали внизу в лужицах черной крови. Димка даже не понял, женщина это или мужчина. С этого момента мозг мальчика неотступно сверлила мысль: кто же убил человека из холодильника? Егор или Валечка?

Егор ничего не ест и, наверное, давно умер бы от голода, если бы не Валечка, который пожирает крыс.

А у Димки нет своего Валечки. Мальчик заплакал, зашевелился в своем уголке.

-Егор.

Позвал с опаской: вдруг сейчас перед ним не Егор, а Валечка? Бородач покосился на мальчика.

-Егор, я хочу есть.

Рыдания подступили к горлу жестким, колючим комком.

-Отпусти меня, Егор.

Троглодит поскреб ручищей бороду, каркнул:

-Зомби сожруть.

-Пусть сожрут! Пусть!

Зомби — не страшно. Даже Валечка — не страшно. Страшно есть крыс.

Мальчик перегнулся, желудок скрутило, как тряпку, но рвоты не было.

-Наверху еда...— пробормотал Егор.

-Да, конечно, — затараторил Димка лихорадочно. — Там еда, Егор. В магазинах, в супермаркетах. Колбаса, хлеб, консервы, сосиски, конфеты...

На каждое наименование продовольствия желудок мальчика отзывался коротким рыком, как какой-нибудь зверек.

-Коньфеты, — причмокнул Егор.

Димка прекратил перечислять знакомые продукты.

-Да, Егор, да! Там конфеты! Много-много! Сосательные и шоколадные. И батончики. Сколько хочешь!

-Коньфеты, — по подбородку Егора потекла слюна.

Он поднялся. Сердце Димки забилось, как пойманный карась. Неужели, отпустит?

Егор полез под кровать, загремел какими-то железками, зашуршал пакетами. На подошве левого ботинка — большая дыра, сквозь которую просвечивает голая пятка.

Троглодит вынырнул, обвешенный пыльной паутиной. В руках — моток телевизионного кабеля.

-Что ты...

-Пойдешь, — Егор взглянул на потолок. — Коньфеты.

-Зачем кабель? Не надо!!!

Троглодит до боли сжал Димкину ногу, ножом срезал веревку и на ее место — резко, сильно — примотал кабель. Связал концы узлом. Затужил, не обращая внимания на вопли мальчика.

-Вставай.

Димка поднялся.

Егор положил руку мальчику на плечо и повлек его к выходу из 'комнаты'. В тоннеле они свернули направо, немного прошлепали по залитому водой бетонному полу.

-Стой.

Егор подтолкнул Димку к лестнице, над которой зависло светлое кольцо. Мальчик не сразу понял, что это люк, за которым — небо. Он давно ничего не ел, но осознание: сейчас увижу небо, придало Димке сил.

Мальчик споро полез по лестнице. Егор довольно крякнул, разматывая кабель.

Димка уперся руками в тяжелый люк. Блин, совсем нет сил! Но как хочется свежего воздуха и неба! Мальчик застонал, напрягаясь изо всех сил.

Воздух хлынул в легкие, опьяняя, насыщая самой жизнью. Легкий ветерок трепал волосы. В подворотне никого не было, лишь носились над асфальтом бумажки и пакеты.

Димка заплакал. Ноги подкосились, он опустился на колени.

Три дня. Три дня в подземелье! Ему двенадцать лет, но эти три дня были длиннее, — гораздо длиннее! — чем все предыдущие прожитые годы.

Кабель натянулся, в ноге вспыхнул огонь боли. Егор торопит. Егору нужны конфеты.

Димка вернулся в реальность.

Он не на свободе. Он привязан. Ему придется вернуться в подземелье.

НИ ЗА ЧТО!

Мальчик вскочил на ноги и побежал, оглядываясь. Кабель зазмеился следом.

Нож. А лучше — топор! Перерубить кабель.

Но где? Где взять топор?

Димка начисто забыл про зомби и его не пугали ящики для мусора с шевелящимися от ветра газетами, закоулки между домами, где могут скрываться мертвяки, пустые глазницы окон.

Магазин. 'Семерочка'. Стекла выбиты, двери распахнуты.

-Ай!

Егор снова напомнил о себе, дернув кабель. В 'Семерочке' полно еды. Полно конфет.

-Хрен тебе, — сквозь зубы процедил Димка.

Егор как будто услышал. Рывок. Мальчик грохнулся на асфальт, содрав кожу с ладоней. Кабель натянулся. Димка, крича, пополз по асфальту.

Нет! Только не под землю! Только не к Валечке!

Снова рывок.

Коленные чашечки взорвались болью. Из-под кабеля, стягивающего лодыжку, заструилась кровь.

Нет! Нет! Нет!

Лежа навзничь, Димка рыдал, медленно, но верно подтягиваемый к люку. К подземелью. К Валечке.

Вдруг над ним возникло лицо. Это ангел? Но почему такой чумазый?

-Поднимайся!

Голос молодой и нервной женщины.

Димка повиновался, но тут же свалился на асфальт, не в силах сопротивляться усилиям Егора.

Это была девушка в свитере, надетом поверх красного изодранного платья, и в растоптанных ботинках. На руках держала ребенка. Обычного ребенка, тепло одетого и не чумазого.

-Помогите мне, — взмолился Димка. — Я не хочу к Валечке.

Девушка, похоже, засомневалась. Егор дернул. Из ноги мальчика хлестнули тонкие багровые фонтанчики. Он закричал диким голосом.

Девушка судорожно огляделась, положила младенца на сухой участок асфальта, кинулась к Димке.

-Поднимайся, ты!

Димка кое-как встал на ноги, шагнул по направлению к люку, чтобы не упасть. Девушка шагнула вместе с ним.

-Еще шагай, — прошептала она.

-Я не хочу...

-Шагай.

Когда они достигли торчащего из земли парковочного столбика, девушка, подталкивая Димку за плечи, заставила обойти столбик кругом.

Кабель натянулся, как струна, но мальчику уже не было больно. Егор дернул так, что столбик дрогнул. Еще дернул. И еще. И еще.

Откуда-то из-под земли донесся крик, перешедший в рыдания.

Егор понял, что конфет ему не видать.

Девушка кинулась к младенцу, подхватила на руки, принялась укачивать. Димка испугался:

-Не уходи.

Она покосилась на него.

-Да не уйду я. Как зовут?

-Димка.

-Лена. Держи. Уронишь — убью.

Ребенок оказался на руках у мальчика. Удивительно, но младенец пах не мочой или слежавшейся грязью, а чем-то приятным. Цветами, что ли? Димка заглянул в спокойное личико. Раньше ему не приходилось держать детей на руках.

Лена опустилась на колени, потянула за узел на Димкиной лодыжке. Мальчик сморщился.

-Нет, не развязать, — качнула головой девушка. — Тут мужик нужен. Или хотя бы ... эти, как их...

-Кусачки?

-Ага.

Ребенок залопотал что-то. Димка улыбнулся. Слезы проделали две светлые дорожки на его лице. Где-то внизу бесновался Егор (а может, уже Валечка?). Но Димке было все равно. Он смотрел на лицо младенца, и память о трех днях под землей стиралась из головы.

Лена тем временем подняла кирпич и принялась что есть силы лупить по кабелю.

Часть вторая

ОСКОЛКИ

Волк и тушенка. Отец Андрей, Володя

Зомби в этих местах встречались редко. В пейзаже преобладали поля с островами рощ и лесков. Изредка на пути попадались жутковатого вида деревеньки, покинутые большинством жителей еще до эпидемии.

Шли пешком: вездеход остался далеко позади, на дне какой-то речушки. Володя, двигаясь ночью без фары, переоценил крепость дощатого мостка. Хорошо, самим удалось выскочить и оружие не потерять.

Джек погиб у деревеньки со смешным названием Мошонки: голодный пес пытался подлизаться к старухе, оказавшейся мертвяком. Отец Андрей выстрелил, да поздно: старуха разодрала собаке горло.

Бывший монах шагал впереди, задумчиво глядел перед собой, зажав в углу рта травинку. Володя плелся следом, время от времени тревожно озираясь. Вчера шел прохладный августовский дождь, а сегодня выглянуло солнце.

-Фух, жарынь.

Отец Андрей остановился, вытер потный лоб, протер рукавом бороду.

-Да-а, — откликнулся Володя. — А вы бы сняли свитер.

Монах взглянул на парня, обвязавшего куртку вокруг пояса.

-Пожалуй, сниму.

Отец Андрей скинул с плеч рюкзак, стянул грязный и дырявый свитер. Володя с уважением посмотрел на висящий поверх жилетки серебряный крестик, на мачете на поясе, вспомнил, как ловко монах порубил этим оружием зомбаков.

Отец Андрей затолкал свитер в рюкзак и выпрямился.

-Пить охота, — протянул Володя.

Его напарник, казалось, пропустил это замечание мимо ушей.

-Пошли.

Они вновь зашагали по асфальтированной дороге вдоль уходящих в лес зарослей шиповника и малины.

Последний раз набирали воду в речушке, в которой Володя утопил вездеход. С тех пор не удалось встретить ни колодца, ни родника. Да и деревень, как назло, давно не попадалось. У каждого в запасе, даст Бог, по полбутылки воды.

-Вот пустыня-Сахара, — сказал Володя, когда они поднялись на пригорок, за которым, перерезая поле не пошедшей в рост кукурузы, стелилась автомобильная дорога.

Отец Андрей взглянул на парнишку.

-Сахара, да. Пойдем, Володя. Доползем до того леска, устроим привал.

До леска доползли к вечеру. Стало немного прохладней, но пить хотелось нестерпимо.

-Вот здесь и прикорнем.

Отец Андрей в изнеможении опустился на землю, положив под голову рюкзак.

Володя также снял ношу, быстро вытащил бутылку с водой, сделал пару глотков, затем, помедлив — еще один. Звонко хлопнул себя по щеке.

-Кровопийцы хреновы. Отец Андрей!

-А?

-Почему в такой безлюдной местности так много комаров?

Бывший монах сорвал травинку, надкусил, задумался.

-А это, Володя, они вывелись, того что знали, что ты сюда придешь.

Парнишка рассмеялся. С руганью сорвались с верхушек дубов вороны, унеслись прочь.

-Комары — это хорошо. Где комары, там есть и вода. Думаю, утром найдем. Жаль только, есть нечего.

Отец Андрей вздохнул, вытащил из рюкзака свитер и накрыл голову. Он так и не попил после тяжелого перехода.

'Экономит', — отметил Володя.

Через пару минут из-под свитера раздался густой храп.

Володя, сидя на корточках, задумчиво ковырял отросшим грязным ногтем приклад автомата. Лицо его помрачнело, осунулось.

Когда отец Андрей перевернулся на бок, Володя встрепенулся. Рывком притянул свой рюкзак, стараясь издавать как можно меньше шума.

Невдалеке что-то прокричала птица, храп из-под свитера прекратился. Володя замер. На тонкой шее пульсировала синяя жилка.

Монах повернулся на бок, застонал, пробормотал что-то сквозь зубы. Снова густой храп.

Володя пошарил в рюкзаке среди пустых пластиковых бутылок. Блеснул в лунном свете металлический округлый предмет.

Небо потемнело. Володя, сидя на корточках под деревом, смотрел на Луну, превратившуюся из блеклого пятна в яркий, почти оранжевый, диск. Некстати вспомнил увиденный когда-то фильм, в котором мужик превращался в оборотня под воздействием лунного света. Поежился, сорвал пару лопухов, растущих неподалеку и, быстро вытерев зад, натянул штаны.

Пару минут Володя постоял в зарослях дикой рябины, словно раздумывая, куда идти. Справа доносился богатырский храп отца Андрея.

'Умеет храпеть дядя', — подумал Володя и зашагал влево, к густой березовой рощице, залитой лунным светом.

Настороженно оглянувшись, парень вытащил из-за пазухи консервную банку. Рот наполнился слюной при одном лишь взгляде на красную этикетку с нарисованной пятнистой коровой. 'Тушенка смоленская говяжья, высший сорт'. Володя судорожно сглотнул, выудил из кармана складной нож.

Едва не сломав передние зубы, вытащил лезвие и, поставив банку прямо на землю, вогнал нож в крышку.

Пряный мясной запах ударил в ноздри, заставляя забыть обо всем. Еда! Тушеночка.

Одним движением взрезав крышку, Володя выхватил из баночки жирный кусок и, давясь и захлебываясь, запихнул в рот, роняя на траву жирные капли. Прожевал, проглотил. Еще кусок. Еще.

За спиной раздался шорох. Охнув, Володя обернулся. Драгоценный бульон выплеснулся на траву.

'Отец Андрей, простите меня. Я ... Я ...'

Но это был не отец Андрей.

На мгновение Володе показалось, что перед ним — Джек. В ледяных глазах волка пряталась смерть. Парень оцепенел, глядя на зверя.

Он забыл, где находится, забыл злоключения, случившиеся с ним после бегства с погранзаставы, забыл свою мать, забыл первый поцелуй за гаражами у Камвольного комбината. Никого и ничего не было на свете. Только Володя и волк. Волк и Володя.

Зверь наморщил нос, обнажив белоснежные клыки. Парень не пошевелился, не издал ни звука. Волк негромко зарычал.

Консервная банка, кувыркаясь, полетела вниз. Возможно, она еще не успела достичь покрытой жидкой лесной травой земли, когда зубы зверя вцепились в левую руку Володи.

Крик, почти сразу перешедший в похожий на поросячий, визг, взметнулся к темным макушкам деревьев. Остатки воронья, не распуганные Володей накануне, отряхнулись с ветвей и умчались прочь.

Громыхнувший выстрел показался Володе далеким, как новогодний салют. На Новый год он ездил с мамой из деревни к дяде Леше, в город. Дядя Леша жил у железной дороги, на окраине, откуда салют был виден, как на ладони. Разноцветные цветы. Много-много цветов. Почти таких же, как сейчас разрастаются букетами у него в глазах.

И — боль.

Мама, мамочка, я не знал, что может быть так больно.

Володя судорожно вцепился правой рукой в жесткую, как металлическая щетка для чистки солдатской формы, шерсть волка, всхлипнул и потерял сознание.

Отец Андрей опустил винтовку, взглянул на банку от тушенки в траве рядом с рукой Володи, нахмурился.

Паренек-то оказался с гнильцой: шли долго, во рту хлебной крошки не держали, а мальчишка, оказывается, таскал с собой тушенку.

Бывший монах проглотил собравшуюся во рту слюну. В душе его быстро начала собираться черная туча.

-Господи-Исусе-Христе-помоги-спаси, — проговорил он, не ощущая, как это было раньше, за произносимыми словами благодатной значимости.

Отец Андрей вытащил из-за пояса заржавленный от крови мачете и опустился на колени рядом с Володей и волком.

Паренек застонал.

-Отец А-а...

-Лежи смирно.

Челюсти волка сомкнулись на тонкой руке Володи повыше запястья. Отец Андрей просунул мачете между двумя рядами крупных и острых зубов, надавил. Он ожидал, что хватка зверя будет каменной, но капкан, в который угодил Володя, раскрылся легко. Бывший монах оттолкнул тяжелую тушу волка.

'До чего здоровый', — мелькнуло у него в голове: раньше отцу Андрею волков видеть не доводилось.

В лунном свете лицо Володи казалось мертвым: черные впадины глаз и такие же черные губы.

Отец Андрей, все еще сидя на коленях, просунул ладони под голову и ноги напарника, крякнул от напряжения, и поднялся. Володя оказался легким: видать, не особо-то ему помогла припрятанная тушенка.

Бывший монах дернул плечом, поправляя ремень от винтовки, и медленно направился через березовую рощу обратно к месту привала, слегка приседая под тяжестью ноши.

Отец Андрей уложил Володю на траву, отдышался, глядя на рассветное трепетание лучей на листве деревьев. Подтянув рюкзак, достал наполовину полную пластиковую бутылку, смочил водой рукав свитера.

-Угораздило же тебя, — пробормотал не без досады, и тут же подумал: волк мог и на спящих напасть. В какой-то мере Володя спас его самого тем, что отвлек зверя на себя.

Бывший монах приложил мокрый рукав к Володиному лбу. Парень охнул, пошевелился, разлепил глаза.

-Отец Андрей.

Голос хриплый, болезненный.

-Лучше молчи, Володя. Береги силы.

-Что со мной?

-Взойдет солнце, посмотрим.

-Он ушел?

Отец Андрей не сразу сообразил, о ком говорит парнишка.

-Да, Володя. Волк ушел.

Мужчина присел неподалеку от раненого напарника, сорвал травинку, надкусил. Предутренний холодок пробрался под свитер, отец Андрей поежился. Зябко, однако. Август пройдет, а там — осень, зима. Зима... Надо бы искать зимовье, вот только где его отыщешь? В городах — упыри, на склад или в магазин вдвоем не прорваться, в деревнях — упыри и жрать нечего. Не успела деревня еще запасы на зиму-то сделать. Тут еще и с Володей беда приключилась...

Бывший монах поерзал на месте, не в силах совладать с растущей в душе тревогой.

Как жить-то дальше?

Прежний Андрей сходу ответил бы самому себе на этот вопрос: 'Богу виднее', и успокоился бы, и смирился. Новый Андрей не мог ни смириться, ни успокоиться, сколько бы не уверял себя в божественном провидении.

Развести бы костерок, вскипятить воды, вкинуть пару листов сухого зверобоя, да напиться чаю. Но: упыри заметят дым, приползут. Да и воды осталось — кот наплакал. А есть-то как хочется...

Отец Андрей вспомнил трапезную в монастыре, да монастырский холодец из молодой козлятинки с лаврушкой да чесночком, да горячую, дымящуюся картошку в мундире. В животе у него глухо заурчало.

-Отец Андрей.

-Да, Володя?

-Скоро рассветет?

-Скоро, Володя. Еще полязгаем зубами немного, а там солнце начнет шпарить.

Парнишка закашлялся. Его лицо стало из бледного немного желтоватым, под глазами — тени.

-Отец Андрей, у меня в рюкзаке..., — слабым голосом проговорил Володя, — Вы посмотрите, отец Андрей. Еще одна банка. Вы съешьте ее... Отец Андрей.

Бывший монах поднялся, быстро проверил рюкзак напарника. Пустые пластиковые бутылки из-под воды, две пачки патронов, нож, немного листьев зверобоя, котелок — больше ничего.

-Нашли, отец Андрей?

Мужчина пристально посмотрел на парнишку. В лихорадочно расширенных глазах Володи сидели боль, страх и желание загладить вину. Лжи там не было и в помине.

-Нашел, Володя. Спасибо тебе.

Володя улыбнулся и прикрыл глаза, прошептав едва слышно:

-Кушайте, отец Андрей.

Половинка 'Сникерса'. Лена, Димка.

Ребенок снова закричал, и Лена поспешила взять его на руки. Вскочила, принялась ходить по трескучему полу, покачивая младенца. Она спела бы колыбельную, но, как назло, ничего кроме песен с танцпола клуба 'Саншайн' в голову не приходило.

-О, Боже, какой мужчина, я так хочу от тебя сына...

Младенец закричал сильнее.

Димка, пытающийся снять кабель с ноги, взглянул на Лену, ухмыльнулся.

-Классная колыбельная.

-Тебя не спрашивают, — огрызнулась Лена. — Иди, лучше, проверь зомби.

Мальчишка шмыгнул носом, отложил в сторону плоскогубцы. Осторожно отодвинув край занавески, выглянул во двор сквозь зарешеченное окно. Старушка-зомби все также стояла у смородинового куста, едва заметно покачиваясь. За забором, в отдалении, маячил еще один мертвяк, кажется, мужчина.

-Ну?

Димка отпустил занавеску.

-Все те же. Две штуки. Других не видно.

Лена положила успокоившегося младенца в импровизированную люльку из старой одежды. Все эти платки, кофты и штаны-трико раньше принадлежали той старушке, что бездумно покачивается во дворе, дожидаясь человеческой плоти.

-Ну-ка, дай попробую.

Лена отобрала у Димки плоскогубцы и, вцепившись в сделанный Егором узел из кабеля на ноге мальчика, надавила.

-Давай же, — процедила сквозь зубы, напрягая последние силы. Плоскогубцы соскользнули, кабель еще глубже впился в красную кожу. Димка скривился от боли.

Лена размахнулась, чтобы швырнуть плоскогубцы на пол, но в последний момент сдержалась, с опаской взглянула на спящего младенца.

-Здесь мужик нужен, — со слезой в голосе проговорила она. — Понимаешь?

Димка кивнул, искоса взглянув на девушку.

-Ни фига ты не понимаешь, — вздохнула Лена.

Ей хотелось плакать, хотелось выскочить из этого ужасного дома и бежать, бежать, бежать без оглядки. Не останавливаться, бежать куда угодно — лишь бы подальше отсюда.

Вот и этот мальчик. Этот Димка. Мало ей было свалившегося на голову младенца, так еще и этот сопляк. Ведь если ему не снять с ноги кабель, нога опухнет, он не сможет идти. Что тогда? Тащить его на себе? Или ... Или убить?

-Лена.

-А?

-Посмотри, что я нашел.

Димка держал в руках небольшую острую кирку с деревянной ручкой.

-В коридоре за веником стояла, — радостно сообщил он.

Лена пожала плечами:

-Она не поможет снять кабель с твоей ноги.

-Зато она поможет мочить их, — Димка кивнул на занавеску, на которой уже успело отпечататься пятно луны.

-Ага, поможет, — злым голосом отозвалась Лена. — Давай уже, ложись спать, истребитель зомби.

Димка опустил голову.

Лена свернулась калачиком на тряпье рядом с младенцем.

-Как же есть хочется.

-Да, — отозвался Димка и едва удержался, чтобы не заплакать.

Ребенок заворочался, засучил ручками-ножками и издал громкий, неприятный крик.

-Тоже голодный, — вздохнула Лена и, сев по-турецки, взяла младенца на руки.

Заметив, как отвернулся к окну Димка, девушка усмехнулась.

-Ты чего? Думаешь, я его буду из сиськи кормить?

Мальчик пробормотал что-то невнятное. Если бы в домике было светло, Лениным глазам предстала бы смущенная, покрасневшая, как небо накануне холодного дня, мальчишеская физиономия.

-Дурачок, я же не мать ему, у меня молока нет. Я вообще еще девственница. Знаешь, что это значит?

На Димкином лице можно было жарить картошку.

-З-знаю.

-Знаешь, — Ленка засмеялась. Впервые с того момента, как очнулась в этом долбанном ночном клубе 'Саншайн'.

Лена вытащила из кармана джинсов осколок бутылки.

-Что ты делаешь?

Если бы в желудке у Димки было что-то съестное, оно уже оказалось бы на полу: Лена поранила себе палец и засунула его в рот младенцу. Ребенок зачмокал.

-Ты кормишь его кровью? — леденея, проговорил Димка.

-А чем, по-твоему, я должна его кормить? — веселье Лены улетучилось, она снова ощущала злость на привязавшегося к ней непутевого мальчишку.

Димка не ответил.

Лена покормила младенца и вернула на место, в углубление из тряпья. Спрятала бутылочный осколок.

-Все, спать.

Через несколько минут Лена захрапела. Димке раньше не приходилось слышать, как храпят девушки. Если бы кто-то спросил его, храпят девушки или не храпят, он точно ответил бы — нет, не храпят. И — ошибся бы.

Храп у Лены был тонкий, слабый.

'Как слоненок', — подумал Димка.

Мальчику вдруг вспомнилось, как однажды мать пришла откуда-то расстроенная, плакала на кухне в объятиях отца, а тот гладил ее по голове и твердил лишь одно: 'Ну, будет'. Твердым, спокойным голосом. И мать быстро успокоилась.

Димка всхлипнул.

Мама, папа! Я хочу к вам! Заберите меня отсюда!

Луна выползла из-за тучи, осветила спящих на полу девушку и младенца. Мальчик замер и, пока лунный свет снова не угас, смотрел на них, затем стер влажные полоски на щеках и, свернувшись калачиком, уснул.

Лена сидела на полу, настороженно прислушиваясь. Сквозь занавески проглядывало солнце. Димка приподнялся на локтях, сел. Всю ночь ему снились котлеты: целая сковородка поджаристых, сочных котлет. Димка хотел съесть эти котлеты, но — странное дело — никак не мог до них добраться, несмотря на то, что они просто стояли на столе.

-Ты слышал?

-Что?

Лена потянулась к сумке, достала бутылку с остатками лимонада, сделала глоток.

-Держи.

Димка отпил немного 'тархуна'. Вкусно, несмотря на то, что газ совсем выветрился.

-За окном женщина кричала, — Лена спрятала бутылку. — Ну, живая. Вроде далеко, а может, и близко.

Мальчик поежился, представив, как живой человек исчезает под грудой полуразложившихся тел.

-Хорошо, если далеко, — проговорил он.

Димка подкрался к окну, отодвинув занавеску, выглянул во двор.

-Лена!

-А?

-Мужик исчез! Одна старуха осталась. Посмотри!

Щека девушки невольно коснулась Димкиной щеки и этого касания хватило, чтобы лицо мальчика залила краска.

-Вон, за забором — никого, — охрипшим голосом сообщил Димка. — Раньше там мужик был.

-Да знаю я. А это пугало все стоит.

Старушка-зомби покачивалась у смородинового куста, над ней кружились вороны.

Лена отодвинулась: Димке стало легче.

-Как твоя нога?

Димка задрал штанину. Кабель за ночь еще сильнее врезался в красную, опухшую плоть.

-Больно?

-Да, есть немного.

Закричал младенец, Лена взяла его на руки.

-Лена!

-Чего тебе?

-Я выйду.

Девушка взглянула на Димку, пожала плечами.

-Как хочешь.

Мальчику стало обидно. Он думал, что инициатива будет воспринята, как проявление геройства. Не то, чтобы Димка ожидал: Лена бросится ему на шею, начнет осыпать поцелуями, но...

-Может быть, в том ларьке, что за дорогой, есть еда, — промямлил мальчик.

Лена снова пожала плечами, покачивая младенца.

Димка взял с пола полосатую сумку-баул, поднял кирку.

-Закроешь за мной?

Димка на мгновение замер перед дощатой дверью, отделяющей его от мира, где правят зомби.

'Ничего, старуха одна, а до ларька недалеко, я справлюсь'.

Мальчик снял железный засов, передал Лене.

-Будь осторожен, — прошептала девушка.

Димка не ответил и, отворив дверь, вышел на крыльцо.

Расшатанная ступенька скрипнула под ногой — старуха подняла изуродованную голову с торчащими седыми волосенками. Одуванчик. Сердце мальчика заколотилось в образовавшейся в грудной клетке пустоте. Пустоту начал стремительно заполнять страх.

'Одуванчик' направилась к крыльцу, приволакивая сломанную ногу. Димка дернулся было к двери, но, услышав, как Лена гремит засовом, крикнул:

-Не открывай!

Мальчик переступил через ступеньку и поднял над головой кирку.

У 'одуванчика' выпал из глазницы правый глаз и болтается на ниточке. Ну, подходи, же!

Димка изо всех сил опустил кирку. Острое лезвие легко пробило череп зомби: старуха дернулась и осела. Кирка осталась у Димки в руках. За спиной мальчика раздался торжествующий вскрик: Лена наблюдала за короткой схваткой в замочную скважину.

Мальчик криво улыбнулся, пытаясь унять громоподобные удары сердца: изуродованное лицо старушки все еще маячило перед глазами.

Перешагнув через синие ноги 'одуванчика', Димка направился по тропинке к калитке, держа кирку наготове и настороженно озираясь.

Пошел дождь. Димка ускорил шаг.

Скорей добраться до ларька, найти еду, и назад — к Лене и младенцу.

На улочке — никого. Несколько домов сгорело, от черных остовов поднимается в небо едва заметный дымок.

Дождь усилился. Мальчик, наконец, добрался до ларька.

Хоть бы дверь была открыта...

Да! Димка почти вбежал в ларек и — отпрянул, громко вскрикнув.

На полу в черной луже лежала женщина. Если бы это был обездвиженный ударом в голову зомби, или изъеденный мертвяком выживший — мальчик не испугался бы.

Женщину убили не зомби. Ее убил человек — такой же теплый и живой, как Димка, но ... Но вместе с тем он не был человеком.

Разве человек стал бы душить чудом выжившую женщину кабельным проводом, почти таким же, как на ноге у Димки, но не синего, а красного цвета? Разве стал бы человек...

Мальчик расширившимися от ужаса глазами смотрел на голые ноги женщины, грубо разведенные в стороны. В том месте, о котором иногда болтали мальчишки в школе, называя его матерным словом, торчала бутылка из-под шампанского.

Димка вжался в стенку ларька, спиной подвинулся к выходу.

Лена кормит младенца своей кровью. Лена хочет есть.

Усилием воли мальчик заставил себя не смотреть на труп женщины.

На прилавке — пустые коробки из-под шоколадок, жевательных резинок и желейных конфет. Ничего съестного здесь уже нет.

Димка заплакал, расшвыривая в стороны коробки и газеты.

'Сникерс'!

Среди разбросанных на полу шариковых ручек, ластиков и книг мальчик нашел шоколадный батончик. Подобных за свою короткую жизнь он съел немало — мать давала деньги на беляши и пирожки, а он тратил их на шоколадки.

Схватив 'сникерс', Димка выбежал из ларька, не взглянув на труп женщины. Может быть, она была продавщицей ларька и, запершись в будке, скрывалась от зомби, поедая шоколадки и конфеты. Теперь уж не спросишь...

Поскользнувшись на размокшем от ливня газоне, Димка растянулся на траве, но тут же вскочил, подхватил выпавшую из рук кирку.

О, черт!

Зомби приближались к нему со стороны улицы. Димка побежал к калитке, перепрыгнув попавшуюся на пути небольшую лужу.

Лена уже ждала его, распахнув дверь.

-Скорее!

Димка влетел в коридор, звякнула защелка.

Через несколько секунд раздался стук — бум-бум-бум.

-Что там?

-Ты идиот, вот что, — Лена отстранилась от замочной скважины и схватилась за голову руками. — Привел трех зомби и поставил перед дверью. Теперь мы не выйдем отсюда!

Димка угрюмо молчал.

-Идиот! — заорала Лена и вдруг отвесила мальчику пощечину.

Слезы — долго-долго копившиеся — брызнули из глаз Димки. Кирка глухо ударилась об пол.

-Вот, возьми, — Димка сунул в руки девушки сумку с единственным батончиком. — Я нашел... Возьми.

Лена вытащила 'Сникерс'. Ее лицо исказила некрасивая гримаса. В доме закричал младенец, Лена швырнула Димке пустую сумку и скрылась в доме.

Когда Димка отважился покинуть коридор, наполненный звуком бьющихся о дверь голов — бум-бум-бум — Лена лежала, свернувшись на куче тряпья. Младенец посапывал рядом.

Димка, стараясь не шуметь, опустился на свое место. Рука угодила во что-то липкое: половинка 'Сникерса'.

Он не будет есть свою долю и завтра отдаст Лене. Да, так он и сделает.

Луна появилась за окном, бросив на пол тень от решетки.

Луна похожа на круг сыра. Однажды дядя Сережа неожиданно приехал в гости со своего Сахалина и привез сыр. Мама все шутила, что ждали черную икру.

Димка никогда не пробовал черную икру. А вот щучью икру — пробовал. В синих баночках продавалась, отец намазывал ее на бородинский хлеб... Вкусно! А еще — печень трески. В желтых баночках...

Мальчик засунул в рот размягчившуюся шоколадку, начал быстро жевать, давясь слюной. Проглотив сладкий комок, Димка облизал руку и, заткнув пальцем левой руки ухо — так почти не слышно ударов в дверь — задремал.

Мужик. Лена, Димка

Открывать глаза не хотелось. Лена слышала, как зомби стучат головами в дверь, как идет за окном бесконечный дождь.

Димка привел зомби к дому, но еды не принес. Воды тоже нет — осталось полбутылки 'тархуна'.

Почему она такая невезучая? Могла бы встретить мужика, способного охранять ее и ребенка, уничтожать зомби, добывать пропитание. Мужик знает, что делать дальше, как жить в этом мире. А встретила она Димку, сопляка.

Живот скрутило острой болью: Лена вскочила, метнулась в коридор. Там, в углу, они с Димкой устроили туалет.

Лена удивилась тому, что совершенно не ощущает вони. Раньше, до всего этого, Лена всюду носила с собой освежитель воздуха.

Освежитель воздуха.

Сидя на корточках, Лена закрыла лицо руками. Плечи ее затряслись. Зомби за дверьми зашевелились, сильнее застучали по доскам.

Закричал ребенок. Лена вернулась в дом.

Димка снова пытался снять кабель с опухшей ноги.

Лена достала осколок бутылки. В очередной раз вскрыв рану на пальце, начала кормить младенца.

-Димка.

-А?

-Подай мне лимонад.

Мальчик поднялся. Вдруг его повело в сторону — Димка чуть не упал.

-Что с тобой?

-Н-ничего. Просто... В голове потемнело.

Мальчик достал из сумки бутылку с остатками 'тархуна' на дне. Лена отметила — лимонада в бутылке стало меньше, значит, этот сопляк уже успел попить.

Сделав несколько глотков, Лена вернула Димке бутылку. Она хотела спросить, болит ли у мальчишки нога, но не стала: какой смысл, все равно, скоро им конец.

Да, конец.

Голод убьет их. А можно открыть дверь — тогда убьют зомби. Через неделю, а может быть, через две, им с Димкой придется решать, какая смерть лучше.

Лена положила ребенка в 'люльку' и легла на кучу тряпья.

Как же она устала! Просто закрыть глаза — и не открывать. В голове рождаются цветные миры, иногда веселые, иногда — страшные. Лучше веселые.

Димка убрал плоскогубцы, угрюмо посмотрел на задремавшую Лену и опустил голову на тряпье. Он не рассказал девушке о том, что видел в ларьке. Зачем? Она и так перепугана.

Надо выбираться отсюда, иначе они умрут. Но — как выбираться? За дверью — зомби, на окнах — решетки. Еды нет, воды — тоже. Западня.

Димка повернулся на левый бок, до боли стиснул зубы.

Он должен спасти Лену и ребенка.

Должен?

Но почему он должен?

Потому что теперь они его семья.

Сначала нужно понять, как выбраться отсюда.

Думай, Димка, думай.

Коридор построен из досок, если выломать киркой одну — можно вылезти наружу, огородами обойти зомби, а дальше... А что дальше?

Куда идти с Леной и ребенком? Здесь, в этом доме, есть решетки, зомби не могут сюда пробраться. В других домах решеток нет.

Да и не только зомби несут опасность.

Димка вспомнил женщину в ларьке.

Зомби не самое страшное в этом мире...

-Лена!

Она не отозвалась.

'Пусть спит'.

Мальчик поднялся и вышел в коридор.

Доски подогнаны плотно, но в нижней части дерево заплесневело. Сначала отогнуть гвозди, затем со всей силы ударить киркой. Зомби, конечно, возбудятся, но вряд ли их мозгов хватит на то, чтобы понять, где именно стучат. Да и есть ли у зомби мозги?

Димка взял кирку и, подцепив острым краем гвоздь, надавил. Гвоздь легко разогнулся.

-Что ты делаешь?

Лена стояла в дверном проеме.

Димка разогнул второй гвоздь.

-Ты оглох, что ли?

-Нам нужно выбраться отсюда.

-Ты идиот! — крикнула Лена и, резко подавшись вперед, вырвала из рук мальчика кирку. — Хочешь зомби сюда запустить? Хочешь, чтобы нас сожрали?

Димка вдруг ощутил злость на Лену, впервые с момента их встречи. Ему стало противно ее лицо, крупные глаза навыкате. Мальчику мучительно захотелось сделать девушке больно. Ударить. Или сильно толкнуть, чтобы упала, стукнувшись об пол своей тупой башкой.

-Если мы не выберемся сейчас, мы сдохнем здесь, — деревянным голосом сказал он, протянув руку. — Отдай кирку.

Лена спрятала инструмент за спину.

-У нас нет еды и воды, — напомнил Димка, едва сдерживая ярость. — Завтра нам не хватит сил, чтобы выломать эту доску.

Мальчик не ожидал, что сможет найти слова, которые убедят Лену, но — последняя фраза подействовала.

-Держи.

Димка взял кирку.

-Значит, мы уходим?

-Да.

-Хорошо. Но сначала помоги мне собрать ребенка: когда ты пробьешь дыру в стенке, времени на сборы не будет.

Димка покраснел: об этом он не подумал.

С помощью Димки Лена сделала из холщовой сумки и пары старушечьих тряпичных колготок некое подобие рюкзака.

-Держи.

Димка вцепился в края сумки, а Лена опустила в нее ребенка.

-Будем нести по очереди, — сказал мальчик.

Лена кивнула, набросив 'рюкзак' на плечи.

-Готова?

Димка заметил, что Лена дрожит. Острая жалость к этой девушке, оказавшейся посреди ожившего кошмара с чужим ребенком за плечами, сдавила сердце мальчика. Теперь ему казалось диким, что совсем недавно он хотел ударить ее.

-Готова, — шепнула Лена.

Димка размахнулся и что есть силы опустил кирку: широкая трещина появилась на подгнившей доске.

Зомби забарабанили в дверь, как сумасшедшие. Ребенок за спиной Лены зашелся плачем.

Димка вытащил кирку и снова ударил. И еще раз. И еще.

Доска с треском вывалилась наружу. Дневной свет ослепил Димку, но тут же померк: в образовавшемся проеме показалась голова зомби.

Лена закричала.

-Получи, тварь!

Димка ударил ожившего мертвеца киркой — из пробитой черепной коробки фонтаном брызнула сукровица. Зомби завалился на спину и замер.

-Тихо!

Лена умолкла.

Бум-бум-бум. Кажется, все зомби у двери. А этот, дежуривший у стенки коридора, наверное, приплелся сегодня.

Димка собрался с духом и высунул голову на улицу.

-Никого.

Он взглянул на Лену. Бледная, но уже не дрожит. И ребенок успокоился — это хорошо.

-Я вылезу, затем вы, — сказал Димка.

Затаив дыхание, мальчик протиснулся в щель.

-Давай ребенка.

Девушка передала Димке младенца.

-Только тихо, Лен.

'Хорошо, что сиськи у нее маленькие', — неожиданно подумал Димка, глядя, как Лена преодолевает препятствие.

-Ты чего? — шепнула девушка.

-А?

-Красный, как рак.

Димка не ответил.

Лена набросила на плечи лямки-колготы, ребенок оказался у нее за спиной.

-Через огород и к забору, — прошелестел Димка, указывая направление.

Боязливо ступая по мокрой траве, мальчик и девушка направились вдоль дощатого коридора к задней стене дома.

На огороде маячило не меньше пяти зомби.

-Лена, назад! — заорал Димка.

Они бросились было к щели, надеясь снова укрыться в доме, но около стенки коридора покачивались несколько зомби. Откуда только взялись?

Димка растерянно замер, подняв кирку. Зомби тут же направились к нему.

-К калитке!

Лена дернула мальчика за рукав.

Обежав ожившего старика с черным языком, вывалившимся изо рта, они бросились к калитке.

Димка выдернул металлический штырь-щеколду, распахнул калитку и тут же отпрянул, не позволив цепкой лапе зомби схватить себя за горло.

За спиной закричала Лена. Димка ринулся к ней, ударом кирки прибил щупленького зомби, начисто лишенного кожи.

-Туда! — он рванул Лену за руку, бросился вправо, к кустам смородины.

Конец!

Это короткое слово вдруг сверкнуло в его голове, лишив сил, лишив разума, подкосив ноги.

Димка поскользнулся, упал в рыхлый палисадник. Лена шлепнулась рядом. Во все горло заголосил ребенок.

Зомби подступали со всех сторон. Димка зажмурился, судорожно сжимая ладонь Лены.

После того, как раздался первый выстрел, Димка открыл глаза и смог увидеть, как разлетелась голова зомби от второго выстрела. Еще выстрел, еще и еще.

Ожившие падали на землю один за другим. Вскрикнула Лена. Димка ударом кирки раскроил череп подползающему безногому мертвяку.

Когда выстрелы смолкли, все прорвавшиеся во двор зомби лежали на траве. Тишину нарушало лишь пение какой-то пичуги. Даже крикливый младенец умолк. И жив ли он?

Невысокий мужчина с винтовкой в руках неторопливым шагом приблизился к лежащим в грязи Димке и Лене.

-Живы? — хриплым голосом осведомился он.

Молчание.

-Я вас спрашиваю?

-Живы, — отозвался Димка. — Мы живы.

-Значит, вы здесь прятались?

Мужчина сдвинул штору и выглянул во двор.

-Решетки — хорошо, но убежище, конечно, негодное.

Лена и Димка, стоя посреди комнаты, исподтишка рассматривали своего спасителя. Маленький, плотный, чернявый, вместо левого глаза — красная щелка. Одет в куртку и штаны цвета хаки, на ногах — солдатские высокие ботинки на шнуровке.

Димка завистливо отметил: этот человек приготовился к жизни в мире зомби гораздо лучше, чем он.

-А у вас лучше убежище? — спросила Лена, покачивая ребенка.

Голос девушки прозвучал робко и, вместе с тем, в нем звучало торжество и надежда. Димка нахмурился.

-Еще бы, — усмехнулся мужик.

Половина зубов у него были золотые.

-Я живу в подземном бункере с проходом в гипермаркет.

'Каком еще бункере? — подумал Димка. — Откуда здесь бункер?'.

-Ничего себе! — воскликнула Лена. — И что, в гипермаркете есть еда?

-Ну, лет на 20 хватит, если жрать без остановки.

Спаситель окатил Лену взглядом, который Димке совсем не понравился.

-Давно вы здесь скрываетесь?

-С тех пор, — начал Димка, но Лена перебила его:

-На следующий день после того, как все это началось, мы нашли этот дом.

-Повезло. Решетки — это хорошая вещь.

Мужчина сел на подоконник, вытащил пачку сигарет.

-Курить будете?

-Нет, — ответил Димка.

Лена отрицательно качнула головой.

-Меня, кстати, Матвеем Сергеевичем зовут, — представился спаситель.

-Лена.

-Димка.

Матвей Сергеевич выпустил через ноздри две струйки дыма.

-А этого как звать?

-Кого? — удивилась Лена.

-Ну, спиногрыза твоего.

Лена только сейчас поняла, что у ребенка до сих пор нет имени.

-Да он не мой, нашла. Мать зомби загрызли.

-Ясно, — Матвей Сергеевич потушил сигарету о подоконник и, сняв с ботинка прилипшую травинку, надкусил. — Добрый поступок с твоей стороны. Только удивляюсь, как вы до сих пор живы.

Димка шмыгнул носом, Лена неприязненно на него посмотрела.

-Честно говоря, я и сама удивляюсь, — выдавила она и добавила. — Матвей Сергеевич.

Спаситель усмехнулся, искоса взглянув на Димку.

-Ну, да теперь вам будет проще. Если, конечно, хотите пойти со мной.

-Хотим! — воскликнула Лена.

Димка молча смотрел в пол.

-Вот и отлично, — Матвей Сергеевич хлопнул себя по коленке. — Я сейчас в округе тварей перебил, но скоро наползут новые, так что нужно скорее выступать.

-Матвей Сергеевич, — обратилась к спасителю Лена со все теми же неприятно-просительными нотками в голосе. — взгляните, у Димки на ноге...

-Не надо, — насупился мальчик.

-Да чего там.

Мужчина поднялся. Димка нехотя задрал штанину.

Матвей Сергеевич присвистнул.

-Ого! Да ты, брат, такими темпами скоро на одной ноге прыгать будешь.

Вцепившись в концы кабеля, мужчина быстро развязал узел, потрогал Димкину ногу.

-Будем верить, оклемаешься.

Димка заправил штанину в носок и, разогнувшись, увидел, с каким неподдельным восхищением Лена смотрит на Матвея Сергеевича.

-Что ж, пора топать, — спаситель поднялся. — Вы все свои вещи взяли?

Димка мрачно кивнул.

-Матвей Сергеевич.

-Да, Ленок?

Димку как током ударило от этого обращения — 'Ленок'.

-У вас, случайно, нет с собой чего-нибудь съедобного?

Матвей Сергеевич вытащил из кармана несколько конфет в разноцветных фантиках и разделил между Леной и Димкой.

-Ух ты, желейные! — обрадовалась Лена, отправив в рот сразу несколько конфет.

-Черт подери, шнурок развязался.

Матвей Сергеевич отложил в сторону винтовку и, присев на одно колено, стал перешнуровывать ботинок.

Желейные.

Кирка криво вошла в голову Матвея Сергеевича. Не издав ни звука, он завалился на бок. Ноги в солдатских ботинках задергались в жуткой пляске. Замерли.

Крик Лены наполнил комнату. К нему присоединился плач младенца.

Девушка отпрянула от Димки, споткнулась, упала на тряпье.

-Не подходи!

Ее голос сорвался на визг.

-Не подходи! Убийца!

Димка опустил окровавленную кирку. Его лицо было страшно.

Лена зарыдала, прижимая к груди ребенка.

-Не приближайся!

-Лена.

-Пошел вон, тварь! Тварь!

-Лена, — голос Димки дрожал. — Проверь его рюкзак.

-Не подходи!

-Я тебе сказал — проверь.

Димка подтолкнул Лене рюкзак Матвея Сергеевича.

-На, проверь. Там должны быть кусок красного кабеля и бутылка от шампанского.

Лена непослушными пальцами открыла рюкзак. Одну за другой достала несколько пачек патронов, наполовину полную бутылку минеральной воды, хвостик копченой колбасы.

Тело Димки сотрясала мелкая дрожь: неужели он убил не монстра, а человека?

Лена достала бутылку от шампанского, пачку печенья и моток красного кабеля.

-Больше ничего нет здесь. Димка, пожалуйста, отпусти нас. Пожалуйста. Мы уйдем.

Когда-то, смотря сериал, Димка услышал из уст одного из персонажей выражение 'сердце разрывается'. Теперь он знал, что это значит.

-Лена, ты не понимаешь... Я покажу тебе. Тогда ты поверишь.

Мальчик поднял с пола винтовку, но, подумав, положил обратно.

-Пойдем.

-Куда? Димка, отпусти нас! Ведь я спасла тебя тогда.

-Пойдем, я тебе говорю!

Матвей Сергеевич до своей смерти от Димкиных рук успел очистить двор и дорогу от зомби. До ларька Димка и Лена добрались быстро и без приключений.

-Димка, отпусти.

-Сюда.

Мальчик подтолкнул Лену ко входу в ларек.

В ларьке стоял запах разложения. Пустые коробки от желейных конфет все также валялись на полу вокруг трупа задушенной женщины.

-Смотри, — сказал Димка. — Вон красный кабель. А вон — бутылка от шампанского. Как у Матвея Сергеевича в рюкзаке.

Лена выскочила наружу. Димка вышел следом. Он спокойно смотрел, как девушка, опустившись на четвереньки, сотрясается от рвотных позывов. Димке ее ощущения были знакомы: он испытал все это, когда впервые увидел, что сделал с женщиной из ларька Матвей Сергеевич. Это же самое Матвей Сергеевич собирался сделать с Леной.

Димка был спокоен и в момент, когда Лена, заливаясь слезами, бросилась ему на грудь, начала покрывать поцелуями его щеки.

-Димка, милый! Милый Димка! Мальчик мой!

Еще несколько дней назад Димка мог лишь мечтать, чтобы Ленка поцеловала его, назвала 'милым' и ее 'мальчиком'. Но сейчас он не чувствовал ни радости, ни удовлетворения. Он ощущал лишь страх. Страх, а еще — ответственность.

Димка погладил Лену по спутавшимся волосам и глухим голосом сказал:

-Ну, будет.

Рыдания девушки стали тише. Через несколько минут она успокоилась, но некоторое время не выпускала Димку из объятий.

Распятие. Володя, отец Андрей

У Бога больше нет власти в этом мире. А может, и не было никогда. Разве Бог дозволил бы ни в чем не повинному ребенку превратиться в чудовище, жаждущее лишь одного — живой плоти?

Отец Андрей пошевелился, вспоминая, как его мачете рассекло головенку девочки-упыря, встреченной ими у автобусной станции 'Нижние Судки'. Он убил маленькое чудовище с радостью, так как знал, что прекращает безумный путь, на который обрек ребенка Сатана.

Вот только куда отправится душа девочки? В рай?

Отец Андрей пошарил в пустом кармане, плюнул с досадой: сигареты кончились.

Какой там рай! Нет никакого рая, есть только ад, и ад этот здесь, на Земле.

Володя заметался во сне, забормотал что-то, и холодная, острая, как скальпель, мысль в который раз вонзилась в мозг отца Андрея.

А ведь мне придется сделать это.

Володя умирает. Если оставить все, как есть, парнишка едва ли протянет еще хотя бы трое суток. Значит, ему придется...

Черт побери, почему в кармане нет сигарет, когда они так нужны!

Отец Андрей вскочил, сделал несколько шагов в сторону и оперся о широкий ствол старой березы. За рощей в вечерних сумерках виднелась асфальтированная дорога, пустая и темная.

С того момента, как в Володю вцепился волк, прошло семь дней. Багрово-красная, с неровными краями рана затянулась уже на вторые сутки, и отец Андрей решил, что худшее позади. Однако на третий день язва раскрылась, из нее начала сочиться сукровица и гной. Еще через пару дней внутри раны показалось мясо, по цвету напоминающее отварную говядину, кожа вокруг укуса почернела.

Сегодня же при осмотре раны отец Андрей впервые ощутил отвратительный запах. Удивительно, но вонь от гангрены была сильнее, чем от мертвяков, которых он столько покрошил своим мачете.

Володя за спиной застонал и негромко попросил пить.

Отец Андрей вернулся к напарнику, пошарив в рюкзаке, достал бутылку с водой.

Им повезло — на исходе четвертого дня наткнулись на речку, больше похожую на большой ручей, вдоволь напились и запаслись водой. До того отец Андрей был уверен, что они умрут от жажды на этой проклятой автотрассе.

Приподняв голову Володи, отец Андрей принялся поить парня; тот пил жадно, кадык на тонкой, желтоватой шее двигался, как шкала какого-то датчика.

'Датчика, отсчитывающего время жизни', — подумалось отцу Андрею, но он поспешил отогнать прочь эту мысль.

Володя напился, отец Андрей осторожно опустил его голову на сложенный вчетверо драный свитер.

Светало. Профиль Володи казался птичьим, грудная клетка тяжело вздымалась.

Отец Андрей дотронулся до лба парнишки: горячий, как печка. Володя открыл глаза.

-Андрей, — в последнее время он перестал добавлять к имени монаха духовное звание и стал называть напарника на 'ты'.

-У?

Володя закашлял, с явным усилием вытер рот здоровой рукой.

-Что ты будешь делать, когда ... ну, когда я умру?

-Ты не умрешь.

-Умру, — тихо отозвался парнишка. — Я умру.

Лучи восходящего солнца осветили его осунувшееся лицо, и оно вдруг показалось отцу Андрею красивым и одухотворенным, как лики Христа с монастырских икон.

-Сегодня, — проговорил Володя, глядя на шевелящиеся кроны деревьев. — Я умру сегодня.

Отец Андрей поднялся: решение, наконец, было принято.

Володя равнодушно смотрел, как его напарник вынимает из рюкзака топор...

Две березки отец Андрей повалил примерно за полчаса — сказались приобретенные в монастыре навыки. Быстро обрубил верхушки, ветки.

Володя сначала наблюдал за напарником, затем прикрыл глаза. Грудь его едва заметно колыхалась.

'Жив еще', — думал отец Андрей, время от времени поглядывая на парнишку.

Из березок получилось два нетолстых бревнышка. Первое отец Андрей подравнял таким образом, чтобы оно соответствовало росту человека. Второе бревно разрубил надвое: один из полученных отрезков равнялся маховой сажени — это старорусская мера, равная расстоянию от кончиков пальцев одной человеческой руки до другой. Руки при этом человек расставляет в стороны.

В коротком бревне — прямо посредине — отец Андрей сделал углубление, и в это углубление поместил длинное бревнышко. Вытащив из рюкзака веревку, скрутил бревна между собой, изо всех сил затужил узлы. У него получился деревянный крест в человеческий рост.

-Что ты делаешь, Андрей?

Бывший монах обернулся.

Взошедшее солнце пробиваясь сквозь кроны деревьев, освещало Володю. Лицо парня было бледным, во впадинах щек сидела темнота.

-Ничего, Володя. Есть тут одна у меня задумка, как нам от упырей отбиваться.

Парнишка слабо улыбнулся.

-Вы молодец, отец Андрей.

Он опять перешел на 'вы' и стал использовать духовное звание.

Отец Андрей отвернулся, порылся в рюкзаке, вытащил спички.

Скоро на поляне заколыхался костер: языки пламени были едва заметны на фоне разгорающегося августовского дня. Отец Андрей поднял с земли покрышку от мотоцикла, найденную у автомобильной дороги во время похода за дровами, но, подумав, отшвырнул ее в березовые заросли — черный дым может привлечь упырей, а то и кого похлеще. Вместо покрышки он бросил в костер березовое полено.

-Ах ты, Господи.

По полену вовсю сновали муравьи.

Бывший монах, обжигаясь, вытащил полено из огня, потушил о сырой мох прицепившееся сбоку пламя, бережно отложил деревянный муравейник в сторону и отправил в костер охапку березового сушняка.

'Ну, что ж, пора'.

Отец Андрей поднялся: челюсти стиснуты до боли, руки едва заметно дрожат.

Он легко поднял Володю — парнишка и раньше-то богатырем не был, а в последние дни сильно сдал в весе. Володя открыл глаза.

-Что вы делаете, отец Андрей? — прошелестел спекшимися губами.

-Потерпи, Володя. Так надо.

Бывший монах уложил парня на березовый крест. Ноги — вместе, руки — врозь. Иисус Христос.

Отец Андрей перекрестился, вынул из кармана веревки и принялся привязывать Володю к кресту.

-Да что вы делаете?!

Парень, собрав последние силы, забился, стремясь освободить привязанные ноги.

-Лежи спокойно! — крикнул отец Андрей. Руки Володи вцепились в шею бывшему монаху, но тот легко освободился от слабой хватки и несколькими резкими движениями прикрутил кисти парнишки к кресту.

Володя захрипел. Его тело выгибалось дугой, подобно рыбе, вытащенной рыбаком на берег.

Отец Андрей встал в полный рост. Распятый им на кресте человек смотрел на него глазами, полными ужаса и боли.

'Также Иисус смотрел на своих мучителей', — мелькнуло в голове у бывшего монаха.

Холод и страх, внезапные, как цунами, заполнили его душу: до отца Андрея наконец-то в полной мере дошло, что именно он собирается сделать.

Чувствуя, что моральные силы покидают его, отец Андрей стал молиться. Неистово, жарко, как когда-то много лет назад в монастырской келье.

Сквозь собственное бормотание он слышал крики распятого парнишки. Наконец, крики прекратились.

Отец Андрей закончил молитву. Володя лежал неподвижно. Дышит тяжело, глаза прикрыты. Выдохся.

Парень не издал ни звука и не пошевелился, пока напарник разрезал рукав свитера на укушенной руке, обнажая гниющую плоть — черный кратер в багрово-сером ореоле, от которого во все стороны поднимаются черные нити. Нити кончаются чуть выше локтя.

Бывший монах вытащил из кармана последний обрывок веревки, а также узкий отрез мешковины. Мешковину он накрутил на руку Володи в том месте, где обрывались черные нити, где кожа была живой и мягкой на ощупь. Поверх мешковины он повязал веревку и, сделав несколько жестких — насколько позволяли силы — мотков, затужил.

Закончив возню с веревками, отец Андрей достал из рюкзака пустую банку из-под тушенки, отвернул крышку, не срывая ее с банки. Крышку он поместил в пламя костра, а саму банку обложил землей — чтобы не слишком нагревалась. Через пару минут крышка раскалилась докрасна.

Володя застонал, открыл глаза. Перед ним стоял человек, показавшийся парню сущим великаном. Длинная, клочковатая борода, мрачно сияющие белками глазные впадины. В правой руке — мачете. Солнце светило в спину отцу Андрею, и Володя видел лишь черный силуэт.

Черный человек поднял мачете.

-ОТЕЦ АНДРЕЙ!!!!!

Удар был настолько силен, что лезвие мачете, как нож сквозь масло пройдя Володину руку, на сантиметр врезалось в дерево.

Дикий, нечеловеческий крик поднял с ветвей стаи воронья. Птицы с граем закружились над рощей, не понимая, что нарушило их покой.

Второй крик — еще более сильный — огласил рощу, когда отец Андрей, коленом придерживая истекающий кровью обрубок руки, вытащил из костра банку от тушенки и прижал раскаленную добела крышку к ране.

Бывшего монаха мутило от запаха паленой плоти, от криков Володи звенело в ушах. Сквозь тряпицу, которой отец Андрей заблаговременно обмотал руку, он ощущал идущий от банки жар. Скоро жар стал невыносимым.

Отец Андрей отшвырнул банку в костер, поднялся и, не взглянув на извивающегося на кресте Володю, зашагал в лес.

Сделав около двадцати шагов, бывший монах упал на колени, а затем — грузно, тяжело, — рухнул лицом в прохладную траву.