|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Надо сказать, что ужаснувшийся капрал остался в меньшинстве. Нет, ужаснулись-то все... но полевой маршал Ланнуа привел всех к победе ЖИВЫМИ — а это не забывается. Ни один солдат не забудет такого. Вивиан полностью использовал кредит доверия армии Дерилу, когда то гнал людей вперед, выматывая их, то опасно задерживал — но в Рангайском ущелье, когда риттерийцы, запертые в ловушку, истребляли друг друга, каждый знал, что мог бы сам оказаться на месте тех, кто ложится мертвым под ударами сабель — а Ланнуа все удары сабель оставил врагам, а своих людей вывел живыми... и если маршала Виора армия обожала беззаветно, до преклонения, то полевому маршалу Ланнуа она поверила — и усыновила его, великодушно простив юноше его происхождение. Риттерийская кампания сделала его своим. Правда, без легенд, как всегда, не обошлось. И свои, и враги поговаривали — кто с ненавистью, а кто с восторгом — что Ланнуа служит дьяволу левой рукой — той, с которой он никогда не снимает перчатку — а маршалу Виору правой, вот оттого и одерживает такие страшные и такие убедительные победы. Вив, услышав это, только хмыкнул — "и чем я победы одерживаю, если у меня обе руки заняты — пинками, что ли?" Привычка шутить тоже привлекала сердца — так что в столицу полевой маршал Ланнуа вернулся уже вполне "своим". И если бы он прямо сейчас вздумал объявить о необходимости каких-нибудь военных действий, на сей раз ему бы повиновались уже ради него самого.
Путь назад в столицу, тем не менее, измотал Вива изрядно. К радости победы примешивался ее ужас, она горчила на губах... на тех самых губах, которые так тосковали по губам Дерила, ведь нельзя, ну нельзя же показать, что они оба... а не скроешься нигде толком... Вивиан до боли мечтал о возвращении в столицу — где они с Дерилом смогут, наконец, остаться наедине... и вот они вдвоем, после всего, пережитого вместе — вдвоем, и губы Дерила целуют его руки, и правую, и обожженную, но все равно изящную левую... и, наконец, можно рухнуть на колени рядом с любовником, обвить его шею руками, целовать, целовать, отчаянно целовать любимые губы...
— Дерил, жизнь моя...
— Жизнь... мальчик мой... это ты моя жизнь...
Давно ли? Кажется, всегда... Безоглядный, отважный и сильный... Жестокий, когда того требуют обстоятельства и такой ранимый, прекрасный и нежный, страстный и такой рассудительный, бесценное сокровище, которое маршал Виор поклялся защищать и никогда не выпускать из рук... Самому себе поклялся, и клятву намерен держать до последнего вздоха, до того момента, когда сердце в груди перестанет биться, но... пока он будет способен удержать в руке клинок, он станет хранить единственное родное существо...
— И кое-что я тебе должен... — ни много, ни мало, а целую жизнь. Сердце, душу, всего себя должен. — Должен для начала спросить...
Так трудно заставить себя прервать поцелуй. Остановить даже на миг восхитительное смешение дыханий, танец языков, единение губ.
— Станешь ли ты моим спутником?..
Станешь ли моим, отныне и до конца жизни, сколь бы долгой или короткой она не была? Станешь ли носить на пальце моё кольцо? То самое, что я протягиваю тебе на раскрытой ладони?
Это... то, что я думаю?..
Ты... действительно хочешь?..
Хочешь того, на что я и надеяться не смел?
Ты действительно принимаешь меня и мою любовь, принимаешь совсем, навсегда? Меня — такого, как я есть... принимаешь, хочешь, чтобы я был с тобой, был твоим? Не как чужака, беззаконно ворвавшегося в твою жизнь? Не как того, кому ты позволяешь себя любить? Ты... не позволяешь, а принимаешь? О Дерил... и ты можешь сомневаться в моем ответе?
А он один, и другого быть не может — вот так, опустившись на колени, поцеловать и кольцо, и ладонь...
— Дерил... я всегда этого хотел... так сильно хотел, что никогда на это не надеялся...
Именно этого. Отдать тебе себя. Всего. Навсегда.
Для безымянного — велико. Для среднего — в самый раз. Значит, так тому и быть... И золотой обод охватывает тонкий изящный пальчик.
— Люблю тебя... — шевельнулись губы, касаясь губ.
Что пожелаешь — всё для тебя сделаю... можно прочесть во взгляде.
Неполную луну бок о бок... День за днём, в холод, в снег, среди тех, кто не верит до конца, кто с ужасом выслушивает приказы, и тем не менее, выполняет их. Эта луна показала тебя. Показала всего тебя. Таким, каков ты на самом деле. Ты чужд своей семье, и потому, протягиваешь руку... а я протяну тебе свою... Потому что ты подарил мне самое дорогое, любовь. Вернул вырванное другим сердце и навсегда поселился в нём...
— Я люблю тебя, Вив.
И сердце замирает, а потом срывается в бешеный бег. Потому что ты не лжешь, не умеешь лгать — тем более в ТАКОМ, ты никогда не сказал бы этих слов, не будь они правдой... а значит, это правда... мечтаемая — и не чаемая... Дерил, счастье мое ненаглядное... это — правда...
— Люблю тебя... — еле выговаривают дрожащие губы... ну зачем же они дрожат, вот сейчас — зачем?..
Вив поднял на Дерила сияющий взгляд; губы еще дрожали, но уже улыбались.
— Дерил... — На глаза едва ли не слезы наворачиваются, а взгляд уже мерцает. — Я... хочу... выпить за нас... протяни мне руки, любовь моя...
Протянул, и пальцы переплелись, и два кольца соприкоснулись.
Когда-то этот ободок он хотел подарить совсем другому человеку. Потому и велико оно, кольцо... Только всё одно нужный отыскался.
— На нас... за тебя, мой ангел... За силу твою и преданность... за почти опального графа идёшь...
За опального. Тяжёлого и упрямого. И не страшно тебе, радость моя? А мне вот страшно. Что обижу, что задену, что не оправдаю твоего доверия, что однажды ты исчезнешь, растворишься в рассветном тумане, а мне останется только имя твоё... Вивиан...
— Дерил... ты — это ты... в славе или в опале... и мне не надо другого... только ты, единственный мой... моя сила, моя радость, мой смысл...
Как же мне и жить без тебя... с той минуты, как я тебя увидел, я дышал тобой — короткими минутами, когда мне удавалось тебя хотя бы издали увидеть... и снова замирал бездыханным до следующей встречи...
— Свет мой, дыхание мое...
Свободной рукой Вивиан потянулся к столу — бокал был наполовину полон, ровно столько, сколько нужно, чтобы наполнить живую чашу — единственную, по которой тоскуют губы...
Вив сложил ладони Дерила чашей, улыбнулся, и золотистое вино полилось в эту чашу — а потом он припал к ней губами.
— За нас с тобой... — выдохнул он.
Так немного, всего глоток-два... и вот уже губы касаются самих ладоней, и бережно подбирают терпкие капли... бережно, ласково, и язык прочерчивает линию сердца... и линию судьбы... и линию жизни... лаская, пробуя их на вкус, согревая дыханием, таким жарким, таким дразнящим... и пальцы, любимый — да, вот так, и ладони, дай же их, ведь теперь это не только твоя, это и моя линия жизни, так дай же мне пройти ее, исцеловать, подарить ей эту терпкую нежность...
В камине трещат поленья... на креслах привычно разбросаны мундиры да оружие. Сиротливо до самого пола спивают маршальские шнуры и эполеты. На столике скопились бумаги, которые пинком хочется отправить в огонь: поздравления с удачно завершившейся кампанией, приглашения на приёмы, письма с пылкими признаниями...
А ничего из этого не надо...
Нужно только приспустить с плеча рубашку и запечатлеть на нём поцелуй. И на шее. И на груди. И прижать к себе отчаянное счастье, и любить исступлённо, будто в первый и в последний раз, до полной потери себя, до растворения в болезненной нежности, в мерцании взгляда, отблесках огня...
Ты не был ранен... за это я благодарен небесам. Ты цел и невредим, и я пою оду тебе, твоему трепетному телу каждым своим поцелуем, каждой лаской, каждым взглядом.
Так важно касаться тебя, целовать твои ноги, радоваться тому, как ты реагируешь, как отзывается твоё тело, весь ты... как подаёшься вперёд, как приоткрываются твои губы, как прерывисто дышишь...
Я люблю тебя... разметавшегося на шелках и мехах постели, я любуюсь тобой, утомлённым, раскрасневшимся, каждую секунду любуюсь. Одним тобой.
Вивиан глуховато вскрикнул, когда губы Дерила дотронулись до его плеча... а потом... потом он ничего уже толком не сознавал и не помнил — когда мундиры оказались на полу, как именно они сами очутились в постели... не сознавал и не помнил — разве есть смысл сознавать и помнить то, что неважно, когда важно другое — вот эти объятия, и такие крепкие, и плечо Дерила совсем рядом.
А у тебя родинка над ключицей, любимый... и такая нежная кожа на сгибе локтя, и так сладко целовать эту родинку, и вот здесь, где шелковисто мерцает кожа, прочерченная стремительной линией вот этой вот венки. Дай прочертить ее языком, и твои губы, дай мне их, не скупись, я так истосковался по ним — столько времени рядом, и ни минуты уединения, мое счастье, что я привык тосковать по тебе издалека, иначе вблизи бы с ума сошел за эти недели, да, любимый, да, умоляю, не медли, я весь твой, весь для тебя, всеми своими поцелуями, трепетом, жаждой, нетерпением, нежностью — твой.
И потом, еще дрожа, утопая в шелке и мехах, повернуть к тебе лицо, бесконечно счастливое, сияющее...
— Дерил... счастье мое...
— Это ты моё счастье... — он не скрывал ничего. Ни счастливой усталой улыбки, ни того, как подрагивают пальцы и губы. Просто прижимал к себе возлюбленного и дышал вместе с ним, жил вместе с ним, и его сердце билось в унисон с сердцем Вивиана.
Счастье, появившееся, когда его совсем перестали ждать. Счастье, на которое он даже не надеялся, которое похоронил вместе с собой, давно и прочно, и, казалось, навсегда. Но нет... Счастье само решает, когда ему появиться. И никогда не предупреждает о том, в каком облике оно войдёт в дом. Но... наверное, так даже и лучше. Ведь жизнь станет совсем скучной и пресной, если в ней не будет места маленьким чудесам и такому вот нечаянному, нежданному счастью.
— Есть ли в этом мире что-нибудь, важнее тебя?..
Ничего. Даже эта война не важна. Даже гнев или благодарность короля. Будь что будет...
Осторожно погладить лицо, заворожено глядя в томные глаза, а потом спрятать собственное, пылающее, на плече, закрыть глаза и глубоко вздохнуть, наслаждаясь тёплым родным запахом.
— Есть... — улыбнулся Вивиан. — Ты.
Он поцеловал уголок закрытого глаза — нежное веко, длинные стрельчатые ресницы...
— Ты, любовь моя. Если бы ты мог видеть себя моими глазами... ты бы не спрашивал... любовь моя...
— Не потревожат... я понял, что мне нравится в столичной жизни... — Дерил тихо-тихо рассмеялся. — Раньше я любил жить в лагере, в шатре. Но там кто угодно мог вломиться и рассказать, всё, что думает, и не важно, это глупость, или что-то дельное. Здесь — столица... Здесь не приходят без уведомления, если только это не что-то действительно важное, здесь докладывает дворецкий и только после того, как ему позволят войти... И именно это мне и нравится... А ещё знаешь... ни-ку-да завтра не пойдём... К чертям приёмы! К чертям всех этих шутов. Меня стошнит, если я снова увижу канцлера... Да и Амьену стоит поостыть, чтоб не навешали ему всякой гадости на восторженно раскрытые уши...
Вив обвил руками шею любовника.
— Не пойдем, — счастливо подтвердил он. — Никаких канцлеров, никаких раскланиваний...
Вивиан поцеловал Дерила в уголок губ.
— Это... такой подарок... только мы с тобой — и никого постороннего... знаешь, мне хотелось бы когда-нибудь уехать с тобой — на пару недель... просто побыть вместе... куда-нибудь... Не сейчас, когда захочешь... и когда твои друзья не возьмут себе в голову, что я околдовал тебя, — шутливо добавил Вив.
Тон его был самым легким — чтобы не портить настроения Дерилу... в конце концов, он ведь и сам не знает, все так же генерал Моранди и Себастиан к нему нерасположены или уже сменили гнев на милость... ведь полковник Ланнуа — не то же самое, что светский красавчик Вивиан... но если нет — Вив обязан сделать все, чтобы это случилось... потому что минута покоя Дерила для него дороже жизни — а если тому придется разрываться между верными друзьями и любовником, радости это Дерилу не прибавит...
— Сам знаешь, не дадут покоя... куда ни спрячься. Так что придётся потерпеть. По меньшей мере, пока не найдётся смельчак, готовый волочь на себе эту дивную ношу, маршальские эполеты. И всё, что к ним прилагается. И молись, полковник, чтоб это почётное седло досталось не тебе.
О да... молись, Вив. Потому что иначе — не знать тебе ни секунды спокойствия. Будет тебя носить по городам и весям, а привычнее и роднее твоего коня не станет ничего в этом мире. Это страшный долг, это страшная обязанность, и она обрекает. Никогда не принадлежать самому себе.
Что касается друзей...
— Да... Более чем уверен, что на завтра, если мы не явимся на этот приём к Лучиани, нужно будет приказать приготовить небольшой ужин. Персон на пять. Будь уверен, часам к девяти явится и Моранди, и Себастиан, и непременно с претензией, что я их оставил на растерзании стаи.
— Нууу, и будут неправы, они сами любую стаю растерзают, — засмеялся Вивиан. — Даже и поодиночке, а вместе — тем более! Но ведь даже друзьям нужен какой-то предлог, чтобы заявиться вот так вот в гости, верно? Хммм... как полагаешь — может, мы и впредь будем предоставлять им очередной предлог?
— Если хочешь, чтоб они устроили осаду особняка по всем правилам... попробуй и дальше давать им такие поводы. Они с тебя... гм... не слезут, пока ты не появишься хоть на одном официальном мероприятии. И заставят мило улыбаться. Правда, потом можешь рассчитывать на компенсацию в виде вечера в каком-нибудь кабаке... Под пляски и вино... Вот такие они, бравые защитники границ и толстой мошны нашего величества. — Дерил потянулся, и, выгнувшись совершенно неимоверным образом, дотянулся до мягкого пледа. Успокоился только укрывшись, и снова умостив тяжёлую голову на плечо Вива. — Кстати, я рассчитываю на тебя завтра. Мне, кажется, прислали отчёт из поместья. К счастью, мы успели вовремя и Мариино не особо пострадала. Да и люди остались не в убытке. Контрибуции будут солидными. Но хотелось бы, чтоб всё было в порядке...
Как же хорошо смеяться рядом с тобой... вместе с тобой... смешить тебя... любимый... и как же хорошо, что твои друзья такие, какие они и есть — и потому они не заставят тебя страдать, не захотят причинить тебе боль... вряд ли они будут ко мне открыто враждебны — а значит... значит, у меня будет время дать им понять, что я не опасен тебе, что ты для меня дороже дыхания, что я никогда, никогда не сделаю тебе ничего дурного...
Вивиан полуприкрыл глаза, наслаждаясь это возлюбленной, желанной тяжестью на своем плече.
— Мило улыбаться? Ну — вообще-то улыбки по моей части, что верно, то верно, но вот чтобы еще и милые... Дерил, твои друзья меня ни с кем не перепутали? Когда это я улыбался МИЛО? Впрочем, ради тебя я готов на все, даже и на это... но при одном условии — что ты не променяешь мое плечо на подушку, иначе я вызову ее на дуэль и пристрелю! — Вивиан и сам не понимал, что его заставляет нести всю эту ахинею, он был просто счастлив, и счастье слетало с его губ шутливыми словами... но сквозь любую шутку сквозило пронзительно нагое счастье.
— И с отчетом твоим разберемся... вот уж это точно по моей части... согласись, на доходы с не самого большого поместья одеваться и жить, как вор и казнокрад — это требует сноровки, ты не находишь? Завтра же и разберемся с твоими отчетами...
— Любопытно было бы взглянуть, как вы станете стреляться с подушкой, милорд... Как думаешь, кто сгодится в секунданты подушке? Одеяло, или достаточно будет думки с кресла?.. — сквозь полудрёму феерическая чушь казалась логичной и последовательной. И, местами, даже мудрой, что не мешало, впрочем, пытаться понять, где и когда можно вызывать на дуэль подушку и не будет ли это идти вразрез с нормами дуэльного кодекса. По всякому выходило, что нельзя, поскольку подушка женского полу, и кто-то непременно должен вступиться за честь дамы. Только вопрос: кто это должен сделать? Диван или и стула хватит.
— Я думаю, одеяло... в думке недостаточно солидности... а секундант должен быть солидны и уважаемым... и стараться примирить противников... — Вив не выдержал и фыркнул, а потом поцеловал сонного Дерила в висок, коснулся губами темно-золотистых волос.
Спи, любимый. Спи, мое счастье. И пусть тебе приснятся только хорошие сны...
Он еще долго лежал, не засыпая, просто слушая дыхание спящего Дерила... любимый, я никогда не привыкну к этой радости — спать вместе с тобой, обнимая тебя, ощущая тепло твоего тела, слушая твое дыхание... Вивиан слушал это тихое дыхание и улыбался... и сам не заметил, как заснул...
Войди... Скорей... в открытую дверь...
В грозу ли, в ночь, в златую метель...
Вот письмо на клиновом листе —
Улыбнись мне скорей, и моей звезде...
Струны тихо звенели, вторя голосу, ни на секунду не умолкая. Он пел совсем тихо, сидя в кресле перед весело пылающим камином, пил утренний кофе и пел, из-под полуприкрытых ресниц рассматривая спящее солнце на тёмных простынях.
Уже заглядывал Рон, вручив хозяину целую пачку новых поздравлений, приглашений, уверений... Конечно, не вежливо письмами растапливать камин, но что делать, если всё, что с ними можно делать — вскрывать и бросать в камин? Любоваться, как тонкой дорогой бумаги касаются язычки огня, как он разгорается и вот уже жадно лижет сосновые поленья...
А за окном — кружатся пушинки снега. И так спокойно и тихо...
Ведь я ждал, мечтал, я искал тебя...
В чужих глазах — твои глаза...
Вот письмо — отсылаю мечте
Ты прочти его, и приди же...
Спать — и видеть во сне любимое лицо, и слышать любимый голос, слышать во сне песню — и проснуться, и слышать ее наяву... и не позволить ресницам дрогнуть, чтобы не спугнуть мгновение, не разбить такую хрупкую нежность минуты... а потом все-таки вздохнуть счастливо, и открыть глаза, и улыбнуться... и подойти, обняв и опустив голову на плечо, и замереть на миг... и столько любви и слиянности в этом объятии, что в этот миг ничего больше не нужно... разве что — откликнуться песней на песню... но я дал слово не петь тебе и не спрашивать тебя ни о чем, задавать вопросы ты мне дозволил, но пока ты не разрешишь меня от моего слова, ответная песня звучит только во мне... я был опрометчив, сердце мое — но мое слово от этого значит не меньше... так пой же за нас обоих...
Это становится привычкой: обнять и потянуть к себе на колени. Усадить, замотать в плед, ведь, несмотря на огонь камине, в комнате прохладно. Мягкая осень закончилась, начинается зима, которая, в отличие от того же юга — куда как суровее.
— Доброго утра...
Гитара уступила место возлюбленному. Только теперь она не отправлена под кровать, а лежит на столике, поверх не сожжённых писем. И конверты с шелестом осенних пожухлых листьев, осыпаются на пол, под ноги.
— Господин полковник желает завтракать в столовой, или в кабинете, за просмотром отчётов?
На самом деле — ничем заниматься не хотелось. Хотелось просто сидеть у окна, смотреть на бесконечно кружащиеся снежинки, и на то, как медленно покрывается узорами окно... Серебристые искорки уже вспыхивали в уголках, не согнанные теплом комнат.
— Господин полковник желает завтракать на коленях у господина маршала... там, где означенному господину маршалу будет благоугодно... — Вивиан прижался щекой к щеке возлюбленного. — Если только господин маршал не против такого неслыханного нарушения субординации...
Голос, улыбка — весь Вив был в эту минуту воплощением нежности, влюбленного лукавства, тихого счастья...
— Как хорошо, Дерил... — сказал он очень тихо и очень просто. — Каждая минута как чудо... и такая большая, как вечность... а сразу за ней еще одна, и тоже вечность и чудо...
— Чудоооовищно... неслыханно!!! — Дерил фыркнул, носом зарываясь в пушистые прядки волос любовника. — Как мооожно?..
Тянул он, чуть гнусаво, пустив в голос толику возмущения, тем не менее, ни на секунду не прекращая легко поглаживать длинные стройные ноги. О, никакого подтекста, просто нежность, уютная, как мягкий плед, укрывающий их, как потрескивание дров в камине.
— Я настаааиваю... нет, вы просто обяяяязаны, сударь мой, выиграть у меня партию в шахматы, только после этого я позволю тебе завтракать на моих коленях. Попутно расскажешь всё, что посчитаешь нужным... Нам с тобой и словечком некогда было перекинуться... так что, по всякому выходит, что ты знаешь меня, как облупленного, а я о тебе не знаю, почитай, ничего.
— Шахматы натощак? — засмеялся Вив. — Да еще чтобы непременно выиграть? Вот потому ты и маршал, а я пока только полковник — как и положено истинному стратегу, ты выбираешь условия, невыгодные для противника... но берегись — я мобилизую скрытые резервы! — он, смеясь, поцеловал Дерила в висок. — Ладно, давай свои шахматы... и я обещаю рассказать тебе все, что может быть интересно...
Забавнее всего была не столько готовность Вививана и впрямь сразиться в шахматы натощак за право завтракать, не покидая колен Дерила, но и покинуть эти колени в случае проигрыша. По части сдержать слово он всегда был таким — целиком и полностью...
— Почему натощак? Я же не сказал, что завтракать на коленях господина маршала именно конкретно сегодня. Я имел в виду вообще... так сказать, на каждый день... надо же обрастать полезными и приятными привычками.
Дерил рассмеялся, запрокинул голову, и тихо вздохнул, когда в комнату тихонько поскреблись. Конечно, это был Рон, оповестивший господ о том, что завтрак накрыт в малой столовой, в которую господа могут спуститься незамедлительно. И желательно бы было незамедлительно, поскольку господин Амьен уже проснулся, а господина графа Виора ожидает-таки отчёт в кабинете.
— Значит, сегодня точно не получится, — улыбнулся Вивиан, все-таки слезая с вышеозначенных колен. — Все-таки я еще морально не готов попирать задницей твои колени в присутствии твоего оруженосца. Такого святотатства он точно не переживет.
Оделся Вив быстро — он и прежде это умел, а одна-единственная кампания довела это умение до положенного военному совершенства. И раз уже его что-то ожидает незамедлительно — будь то противник, завтрак или отчет — незамедлительно с ним и следует справляться.
— Святотатства? — Дерил сделал было вид, что готов уронить собственную челюсть, но раздумал, и по быстрому надел рубашку и набросил домашний колет без рукавов на плечи. — Не шути так. Какое святотатство в том, что ты будешь сидеть у меня на коленях? Ну хорошо, положим, зрелище полковника верхом на маршале ещё способно вогнать кого-то в краску но что в этом святотатственного?
Дерил открыл перед любовником дверь, пропуская, как и положено, вперёд.
— Маршалов нельзя попирать задницей, — очень-очень серьезно ответил Вивиан, и только уголки его губ дрожали от смеха. — Вообще-то если бы Амьен был моим оруженосцем, он бы усмотрел даже нечто забавное в подобной ситуации... но он твой оруженосец, и будет в ужасе от такого нарушения субординации... а ведь субординация — это святое, правда? — он подмигнул Дерилу самым что ни на есть лукавым образом.
Высказав любовнику все это очень тихо, так чтобы не слышал Амьен, Вив вошел в распахнутую перед ним дверь, все еще улыбаясь.
— Доброго утра... — Дерил спрятал улыбку за неуклюжим покашливанием, и тут же пожалел, поскольку Амьен за малым не всполошился, услышав это самое перханье в исполнении маршала.
Рон, хоть и не знал до конца в чём дело — отвернулся, стараясь не смущать собственным видом мальчика.
Дерил воссел на кресло, разложил на коленях салфетку и глубоко вдохнул в себя ароматы приготовленных блюд. Какого-то лёгкого супа, салатов, холодного, нарезанного тонкими ломтиками мяса и поджаренного хлеба.
— Приступайте господа, заодно, хотелось бы выслушать ваши впечатления от кампании. И... да... Субординация ещё не всё на этом свете. Мне достаточно знать, что вы способны думать и принимать верные решения. По возможности — быстро. И тогда я не спрошу с вас за то, что вы перепутали капрала с капитаном а каптернамуса с комендантом.
— Впечатления от кампании? — задумался на миг Вивиан. — Тревожные. Она... странная. Такое впечатление, что нас просто "пробовали в колено" — и если бы мне не разгромили противника, за ней могли последовать и другие. Но я могу и ошибаться...
Вив был почти уверен, что не ошибается. Недостаточное внимание короля к армии не могло не вызвать интереса у соседей... злокачественного такого интереса... и на этот раз удалось не просто отбиться, а именно что разгромить врага, так что пока их беспокоить не будут — но как долго?
— Понял, да?.. — Дерил с упоением впился в хрустящую корочку хлеба, щедро намазанную маслом.
— Если следовать трактатам Таурана и поучениям Агильямо, наши недруги начнут весной. Правда, для начала устроят нам ммм... блокаду?.. Эмбарго?.. в общем, очень сильно ограничат нас... дождутся пока наши эээ... ммм... от безвыходности станут...
— Лезть на стены... — подсказал Дерил, позабыв, что пережёванное нужно проглотить во избежание.
— Лезть на стены, — охотно кивнул Амьен, уплетая салат. — И нападут. Вероятность того, что это произойдёт ДО сбора урожая очень велика. То есть, нам стоит ждать нападения к началу второго летнего месяца.
Ого!
Где бы генерал Моранди ни отыскал Амьена, но в оруженосцы Дерилу мальчика рекомендовали никак не за одни красивые глаза. Голова у него была явно на месте.
— Согласен, — кивнул Вив, уплетая ломтик мяса. — Разве что... я бы на их месте начал к середине третьего, а не к началу второго. Когда мы расслабимся, решив, что на нас не нападут. И чтобы помешать собрать урожай. Ну так то — я, у меня мышление извращенное, так что лучше уж ждать нападения раньше, это никогда не помешает...
— Господа... у меня не осталось слов... — Амьен покраснел и поспешил спрятаться за бокалом лёгенького разбавленного вина, а Дерил, совершенно не обращая внимания на смущение младшего, продолжал — вам обоим поднабраться опыту, да... в паре пограничных передряг ещё побывать, и цены вам не будет!
Завтрак он проглотил, почти не почувствовав вкуса, и только когда губ коснулась обжигающе-горячий край чашечки с кофе, замер, прикрыв глаза, наслаждаясь горьковатым густым ароматом.
— Что касается трактатов и поучений — забудьте о них. Нас атаковали осенью, отбивались мы уже почти зимой, так что произойти может что угодно.
— Да какие тут трактаты... — краем губ улыбнулся Вивиан. — Тут не трактаты, тут политика самого дурного свойства — кто с кем в союзе и по какой надобности... а заодно — кто кого на что спровоцирует и кто чьими руками будет жар загребать. Реттийцы биты так, что в ближайшие лет десять снова не полезут, им просто нечем будет лезть... но вот кто именно собирался ударить следом за ними — трудно сказать, тут несколько кандидатов. И они могут после такого исхода кампании воздержаться — а могут ударить на опережение... и вдобавок — Дерил, вот что хочешь говори, но у нас утечка, причем где-то наверху! Эта кампания удалась еще и потому, что была чистой воды импровизацией, никто ни о чем не знал, кроме твоих офицеров — а вот для столицы это был сюрприз! И для противника — тоже! У нас утечка, и нам надо ее найти и — тут улыбка Вививана стала откровенно хищной, — не трогать.
Ну не мне тебя учить, мой маршал — ты же и сам понимаешь, что канал дезинформации, да еще стратегической, штука нужная...
— Вот вам, судари мои, этот канал и искать... Вы у меня люди светские, не то что я, солдафон и грубиян! — Амьен покраснел ещё сильнее и вознамерился, было, высказать всё, что думает по этому поводу, но, приметив широкую улыбку маршала, неловко улыбнулся в ответ. — А уж какую информацию давать будем — я подумаю.
— Я бы сказал, что особо... ммм... говорливым и жадным окажется граф Эрегор, полковник... Не так давно он проигрался порядком. Да и поместье его обнищало. С таким владельцем, я не удивлюсь, если совсем скоро его люди разбегутся, сколько бы он не сёк своих...
— А мне казалось, что это не Эрегор а его брат Морис. Чертовски умный хлыщ... — задумчиво протянул Дерил, прикидывая и так и этак, но кандидатуры на звание предателя всё не находились.
— Дерил, не торопись... — сладко улыбнулся Вивиан. — С наскоку нам не угадать. Это работа на несколько недель как минимум, при самом лучшем раскладе... но мы справимся.
Он допил кофе и отставил чашку. Глаза его весело блестели.
— По крайней мере, в ближайшее время нам всем будет чем себя занять, и никому скучать не придется.
Несмотря на всю сдержанность, в его взгляде, улыбке, тоне голоса так явно сквозил азарт... азарт таланта, которому до сих пор не находилось применения, танцора, которому наконец-то освободили связанные ноги, азарт расправляющей крылья птицы перед полетом — азарт силы, слишком долго задыхавшейся взаперти, в темноте...
До кабинета и шахматной доски они добрались, хорошо, если к обеду.
Но выяснить разом столько любопытнейших фактов о домочадцах... это было внове. И это было хорошо, более чем. Просто потому, что в походе-то и Вив и Амьен показали себя как сильные и самоотверженные бойцы, и просто упрямые черти. Один постарше, другой помладше. В столице же люди меняются. И боевой офицер становится гулякой и раздолбаем. Зачастую. И далеко не все остаются людьми.
Потому и присматривался маршал, пытаясь угадать момент, когда придётся выгибать гнутые клинки и перековывать по-новой.
— Шах, полковник... На твоём месте я бы подумал, прежде чем сделать следующий ход. Ты всё ещё можешь выиграть... как минимум тремя способами.
— А я думал, это ты пока еще можешь проиграть... как минимум четырьмя способами, — невинно улыбнулся Вив, закрывая короля конем и вынуждая Дерила либо принять жертву конем, либо отдать слона, либо отойти.
Разумеется, от того, кто умеет и склонен идти напролом, кто бросил себя так безоглядно в постель возлюбленного в ту памятную ночь, кто вынудил риттерийцев войти в ущелье, можно ожидать либо проломной атаки в дебюте, либо защиты нападением — и уж во всяком случае, чего-то авантюрного... вот потому Вивиан и не стал делать ничего подобного. Он разыгрывал вязкую опутывающую защиту, медлительное накопление сил — партия уже перешла в миттельшпиль, а игроки сделали только один равноценный размер пешками.
— Ты это делаешь специально... — Дерил подобрал под себя ногу и неловко поёрзал. Играл он хорошо. Но ожидать, что кто-то разделит его страсть — было по меньшей мере блажью, поскольку даже Наль не высиживал до конца бесконечных партий. Особенно когда господин маршал начинал гонять оставшиеся фигуры противника по доске, забавляясь, как кот с мышью. — Блицы ты любишь не меньше моего, и умеешь их проводить, это мы уже выяснили, но... я ужасно не люблю затяжные партии, и ты это знал!
— Конечно, — уже откровенно засмеялся Вив, делая рокировку — ту, к которой он так долго готовился.
Это было... словно кто-то дернул за веревку, и нанизанные на нее детали соединились в нечто целое. Положение на доске поменялось разительно — от одного-единственного хода...
— Я их тоже не очень люблю... но ведь это мой единственный шанс! Что я умею играть блицы, ты знал... ну, по крайней мере, мог с уверенностью предполагать... и заранее продумать стратегию... а ведь я всерьез намерен отыграть право на твои колени!
— Ты всерьёз нацелился отполировать мои подагрические колени до блеска собственной задницей... — Дерил расхохотался, постанывая, осел в кресле. — Как благородно с твоей стороны согреть собственным седалищем мои ноги... как трогательна твоя забота обо мне! Я сражён... не надо контрольной пули... я уже сражён наповал!..
Он уже не смотрел на доску. Понятно что не выкрутиться. Безнадёжная кампания. Стоит поберечь собственные фигуры и сдать вражескому полководцу с тем, чтоб позже, набравшись сил, броситься на прорыв...
— Сдаешься? — переспросил Вив, бросив короткий, но внимательный взгляд на доску. — Хм... любовь моя, вообще-то ты потребовал, чтобы я у тебя это право выиграл, и я согласился, а я свое слово держу, я к этому привык...
Слишком долго это было едва ли не единственным моим прибежищем... что еще остается тому, кого все считают лжецом, вором и ничтожеством? Только ото — высоко держать свою голову и свое слово...
— Но позиция и в самом деле не твоя... мы можем потратить на нее еще минут сорок, но я не думаю, что это доставит тебе удовольствие, а закончишь ты в лучшем случае вничью, на этот раз я тебя подловил... так что — раз ты сдаешься, я согласен считать эту партию выигранной...
Что Вив и продемонстрировал мигом — усевшись на колени Дерила, обвив его шею руками и поцеловав в уголок губ.
— Ну, раз уж ты "Держу слово" скажи мне пожалуйста, почему я не слышал, чтоб ты пел? Любопытно, знаешь ли, до чёртиков. То выступаешь, весь из себя такой возвышенный, что хоть сачком лови, того и гляди, улетишь, и вдруг... умолкаешь, на месяц, между прочим! — Дерил с удовольствием ответил на поцелуй, погладил чётко очерченную скулу любовника, и, столкнув со столика доску, забросил ноги на изящную деталь интерьера. — Знаешь ли, не правильно как-то это. Совсем не правильно. Меня ты имеешь возможность слушать хоть днём, хоть ночью. А я?..
— А я обещал тебе. что не буду петь и задавать вопросы, — краешком губ улыбнулся Вив.
Сильно заныла при воспоминании о том, КАК было дано слово, левая рука. Ожог уже зажил, рубцы еще не побелели, но уже приняли окончательную форму, Вив уже не носил перчатку и уже научился без малейшей нарочитости поворачивать руку так, чтобы не зная, невозможно было и догадаться о том, как выглядит ладонь.. и не дотрагиваться до Дерила левой ладонью тоже научился — только кончиками пальцев, которые остались невредимы... но вот прямо сейчас недолгая ноющая боль напомнила о той ночи... о той боли, которая заставила Вивиана дать слово, сжимая раскаленный уголь в руке — боль от сознания того, что он заставил страдать любимого своей неосторожностью.
— Задавать вопросы ты мне уже дозволил, а о песнях речи не было, — улыбнулся он. — И не мне просить "разреши меня от моего слова, любимый" — слово дают не для того, чтобы пытаться его обойти... а еще — я не знал... — Вив смущенно опустил глаза, — не знал, не ранят ли тебя мои песни... тогда — ранили, потому я и обещал этого не делать... я не хочу причинять тебе боли, Дерил — никогда!
И уж лучше я буду всегда молчать, чем причиню тебе страдание...
— Здрасьте, приехали... — Дерил глубоко вздохнул и покачал головой. — Я думал, мы это проехали ещё на Осеннем балу. Ну стал бы я...
Граф озадаченно умолк. Ага, ещё как стал. Более того, довольно долго именно этим и занимался. Пора заканчивать, да.
— Ну положим, да, был дураком, спасибо, ты меня вылечил. Теперь тот же дурак, хоть уже порядком залатанный. Но ты-то, не дурак далеко. Ну знаешь же, раз я, балда, прожил с тобой бок о бок сколько уже? Месяц, и слова тебе поперёк не сказал, наверное я и думать позабыл о том вечере, и о том, что случилось. Мне же важно было, что ты, балда, руку себе порядком припалил, а не то, что тебе показалось, будто ты меня царапнул!
Нет, ну всё-таки феерический болван господин маршал. У мальчишки рука обожжена, а он что... он думает, почему Вив не поёт! Да вот потому и не поёт, что рука только-только зажила, а на войне не до песен.
— В общем, от слова — свободен, и хватит глупостями голову забивать!
— Руку? — Вив откровенно засмеялся. — Дерил, я играл с первого же дня — чтобы ее рубцами не стянуло, когда заживать будет!
И кто бы знал, на что это было похоже — когда от боли слепит глаза, не чувствуешь пальцев — и только уже на слух определяешь, что такое они играют...
— Это уже потом я мог себе позволить не играть... когда было не до песен... а сейчас... так значит, я свободен от слова?
Вив посмотрел на Дерила — во взгляде его причудливо мешался восторг, благодарность, любовь — и все-таки что-то, подозрительно напоминающее страх, тот самый страх задеть — и решимость покончить с этим страхом здесь и сейчас.
— Значит, свободен...
Вив встал, взял гитару и принялся подстраивать ее — быстро, умело. Потом на миг словно задумался... прикусил губу, улыбнулся, тряхнул головой, и первые переборы сложились в мелодию... а потом он запел:
— Любовь моей судьбы первооснову
Вплела в твоих предначертаний вязь,
Я льну к тебе, как в рифме к слову — слово,
В объятиях сплетаясь и двоясь.
Дыхание дыханию созвучно,
Строка нерасторгаема с судьбой,
И потому отныне неразлучно
Любовь рифмует вместе нас с тобой...
Именно эти строчки сами пелись в нем нынешней ночью... и утром... кто сказал, что только несчастная любовь звенит стихами? Он был не поэт, только и всего. У счастливой любви свои песни. Вивиан был счастлив — и его счастье слетало с уст песней...
— Ты... ты... полковник, ну ты и... — Дерил такого мало того, что не ожидал... к столь быстрому исполнению собственного пожелания он был не готов. И исполнить в отчет-то нечего! — Ланнуа, ты мерзавец, ты в курсе? Так долго прятать такой талантище... Ты... если ты посмеешь ещё прятаться — собственными руками отдеру... нашивки и погоны. И шитьё... да, точно, и шпагу отберу... Зашлю в самый дальний гарнизон! Ну и балда же ты, полковник...
Дерил поднялся из кресла, и, отобрав у Вива гитару, отложил её подальше. Поцеловать самую серёдку обожжённой ладони, и каждый пальчик, согревая дыханием.
Сумасшедший, неугомонный мальчишка... Его невозможно не любить, невозможно им не любоваться, и не думать о нём каждую секунду.
Естественно, никуда он его не сошлёт. Сам же потом рванёт следом, не выдержав разлуки. И будет долго ругаться, и целовать, целовать... в ногах валяться, вымаливая прощение, потому что... потому что Дерил Виор любил.
— Самый дальний гарнизон? — Вивиан сделал вид, что задумался. — Да... там можно неплохо провести время — никаких тебе балов, никаких визитов... наверное, там можно хоть пару недель побыть вместе так, чтобы не мешал никто... — он поднял на Дерила смеющиеся глаза. — Ты же не думаешь, что я сошлюсь куда-то без тебя? Полковнику нельзя без шпаги... она должна быть при мне... а раз ты собираешься ее отобрать, ты будешь при ней... а давай и в самом деле как-нибудь удерем с инспекцией в какой-нибудь дальний гарнизон, а? — Вивиан трепетал от каждого поцелуя, таял, сам уже не понимал, что говорит, сердце был слишком полно любовью, новая песня уже выпевалась в нем, Дерил, о Дерил...
Он обнял Дерила, запустил руку в золотистые волосы, поцеловал его — открытым ртом, быстро, сильно, крепко...
На самом деле, обоих — и герцога, и его адъютанта, они ждали несколько позже. По всей видимости, нервы сдали именно у Наля, потому как именно Моранди ворвался в гостиную, по ходу, швырнув кому-то из слуг плащ, перчатки и шляпу. Следом бодро трусил Себастиан, то и дело оглядываясь, а не свалил ли любезный генерал чего ценного, в порыве, так сказать, гнева праведного.
— Это что ж ты, ссссобака делаешь? Ты какого... не явился, морда твоя наглая? Маршал, твою мать, Ланнуа... Ты себе, никак, псевдоним завёл? А в полевые когда полез? Или тебя звания лишили, а я ни сном, ни духом? — Наль рухнул в подставленное Себастианом кресло, а сам адъютант чуть спокойнее вздохнул.
— Я тоже рад тебя видеть, — хмыкнул Дерил, присаживаясь напротив, и жестом приглашая сесть и Себастиана. — Я тоже очень раз тебя видеть. Ужин уже накрывают, так что предлагаю обсудить все твои претензии через пару минут.
— Нет, ну неслыханно... — продолжал возмущаться Наль.
— Это он восторгается результатами кампании и бесится по поводу того, что ты его... не поставил в известность по поводу того, что...
— Это не мой план. И руководил всем действом полевой маршал. Вивиан Ланнуа.
На самом деле, хотя идея и принадлежала целиком Вивиану, но план всю дорогу обсуждался и уточнялся ими обоими... но Вив не стал спорить и восстанавливать справедливость. Дерил лучше знает своих друзей — и ему лучше знать, что им говорить и когда.
— Мне тоже очень жаль, генерал, что не было возможности поставить вас в известность и пригласить поучаствовать, — подхватил Вив, глядя на ошеломленное лицо Моранди. — Но если бы вы там были, никто не поверил бы, что маршала Виора там нет... а чтобы риттерийцы сочли нас легкой добычей и дали себя заманить, они должны были верить, что его там нет... а есть только возомнивший о себе щенок в новеньком мундире.
— Господа, что за феерическую чушь вы тут несёте? То есть, как это...
Положение никто не собирался спасать, и Реджинальд Моранди продолжал хлопать ресницами, лихорадочно вмещая в голове тот факт, что кампанию провёл именно мальчишка, которого и за человека нормального держать страшно. Это позволительно Дерилу. Дерил вообще много чего себе позволить может. Разного. Порою совершенно не логичного.
— Господа, ужин сервирован... — Рон появился как спасение свыше.
— Именно, друг мой, именно Вив руководил основными манёврами. Капитан Марино всего только блокировал выход из грёбанного ущелья и добивал тех, кто пёр из этого ада. Так что, как видишь... Рон, что Амьен?
— Молодой господин уснул... отвечал на письма, его, знаете ли, засыпали письмами... — Дерил улыбнулся и пригласил всех следовать в малую столовую.
— Тебе оно было надо, пачками сжигать письма поклонниц? Тебя же жёнушка твоя нежная удавит твоим шейным платком!
— Амьена и в самом деле засыпали письмами — вернуться героем — это всегда пробуждает интерес, — улыбнулся Вивиан. — Похоже, на следующем балу не знать ему отбоя от этих самых поклонниц... придется его научить, как безопасно и не обижая никого, уворачиваться от лишнего внимания. Иначе он просто исхудает и зачахнет...
Амьен был безопасной темой... а для Вива — стократ более безопасной, чем такие же восторженные поклонницы генерала Моранди и письма от них... это Дерил мог подшучивать над другом по этому поводу — а Вивиан вообще впервые сейчас узнал о существовании таких писем...
— Это тебе на следующем балу от поклонниц таланта отбиваться, — ухмыльнулся Дерил, присаживаясь за стол. — Только представь...
Мужчина восторженно закатил глаза, скрестил руки на груди и откинулся на спинку кресла. Картинка рисовалась презабавнейшая. Ну и в довесок... Теперь у Вива будет совершенно иная жизнь. И всё же, хорошо ли это, во так вот выдирать его из привычного окружения?
С другой стороны, это у него есть друзья, есть враги, есть за что цепляться и о чём попытаться забыть... Что было у Вива? Пустота... если судить о его жизни из его скудных рассказов. Пустота, постоянно сменяющиеся лица восторженных прихлебателей. Или, правильнее сказать, прилипал?
Но ведь были мать, отец, семья?..
— Ах, полковник, а правда, что маршал при вас ходил простым капитаном?.. — Дерил пару раз хлопнул ресницами.
Наль ещё пару мгновений пытался переварить услышанное, а потом повалился в кресло, рыдая от хохота.
Вивиан тоже расхохотался.
— Ну что вы, сударыни — как можно... маршал был вовсе даже не простым, а секретным капитаном... чтобы все гадали, кто же я такой, раз капитаном при мне целый маршал... и вот пока эта загадка занимала все умы...
Дальше он продолжать уже не мог — хохотал вместе с Налем.
Дерил... Дерил, как же я люблю тебя!
И какой же ты стратег и тактик! Я ведь понимаю, ЧТО ты сейчас делаешь. Это блистательная кампания по завоеванию твоих друзей... да — они были готовы принять меня в качестве твоей маски... твоей прихоти... но вот принять меня как твоего любовника, твоего постоянного спутника — едва ли... слишком они хорошо помнят моего кузена Ринальдо, вот и опасаются, как бы твоя привязанность не обернулась для тебя новой болью... откуда им знать, что я скорее сердце из себя заживо вырву, чем причиню тебе боль! А ты — ты сейчас завоевываешь их для меня... для нас обоих...
— Ах, полковник, право, вы преуменьшаете... кем же вы всё-таки были, что при вас целый маршал, да в капитанах? Полковник, что совершенно точно что-то скрываете!.. — хлопать ресницами и улыбаясь, давиться смехом, слышать, как постанывает рядом Себастиан, видеть, как сползает в кресле Наль, и как до слёз хохочет Вив...
Вот так и растворяются в весёлости тревога и тоска. Так и вытесняются прочь обиды, потому что... потому что как может быть иначе?
— Ах... полковник... — только и смог выдавить из себя Моранди, и грянул новый взрыв смеха. Рон на секундочку заглянул в столовую, чтоб через секунду испариться, качая головой. Молодые господа явно решили свои проблемы.
— Вы что-то... ооох... скрывааааете... — Себастиан спрятал лицо на руках, сложенных на столе. Плечи его подрагивали, тихонько звенели на столе бокалы, но всем, кажется, было уже всё равно.
Вивиан встал в "героическую" позу — старательно скрестив руки на груди, придав задранному кверху лицу должную демоничность и тоже хлопнул ресницами.
— О, конечно же, сударыни... я что-то скрываю... вы так проницательны...
Не заржать в голос при виде едва ли не стонущих от смеха "сударынь" было трудно, но Вивиан справился со своей задачей героически.
— Но ведь я же недаром скрываю... это военная тайна... — на этом пассаже Вив сделал страшные глаза, картинно округлив их. — Я не могу допустить, чтобы она разнеслась... и потому поведаю ее только... самой нелюбопытной из вас! Той, которая весь вечер не будет меня спрашивать о моей тайне... и так далее...
Навряд ли все придворные красотки предпочли бы тайну полковника самому полковнику — но проредить таким образом ряды обожательниц совсем нетрудно... пусть я и не такой стратег, как ты, Дерил, но что-то понимаю в этом деле и я...
О да, они долго ещё смеялись. И пили за удачную, хоть и страшную до оторопи, кампанию. Поминали немногих погибших, думали, что дальше будет, посмеивались над Амьеном, снова пили, пока порядком осоловевший Наль не поднял за шкирку Себастиана, решив, наконец, откланяться.
— Карета подана... — как всегда вовремя вклинился Рон, подавая господам плащи и шляпы.
— Спасибо, Рон, — кивнул Моранди, приобнимая за плечи Вива. — Спасибо тебе. Но если не убережёшь — собственноручно придушу. Клянусь своей шпагой!
Герцог и граф вышли за дверь и тут же потерялись в плавно падающих на землю хлопьях снега. Точно растворились две фигуры. Были — и нет. И беззвучно падает снег в тёмном безветрии и редких пятнах света уличных фонарей.
— Кажется, они самую малость перебрали, ты не находишь?..
— Нет, — улыбнулся Вив, обняв Дерила за талию и прильнув к нему. — На самом деле — в самый раз. Зимний холод их протрезвит достаточно — а выпитое не даст замерзнуть... да и вообще — разве генерал Моранди может что-то сделать с перебором?
Снег, чуть зеленоватый в свете ночных фонарей, падает совсем отвесно — ветра нет... а за спиной потрескивает камин...
И ты — рядом со мной...
— Итак, как бы ты хотел завершить сегодняшний вечер, душа моя? — Дерил смотрел на пляшущие огоньки в камине поверх шевелюры Вивиана. Сполохи искрились в волосах, на нежной коже отдавались бликами, и, конечно, в глазах, которых сейчас маршал не видел, но знал, просто знал о ярких искорках и тёплой улыбке. — Предупреждаю сразу... Никаких шахмат, никаких размышлений о будущем страны, короле, войсках, генералах, полковниках, маршалах и прочих трепетных девах! Но... я всё ещё надеюсь, что ты споёшь мне. Что-нибудь... Я так люблю твой голос...
— Дерил, ты сам не представляешь, на что напросился... — выдохнул Вивиан. — Я так долго молчал, так долго пел наедине с собой... да я же тебе просто надоем своими песнями!
Он порывисто обнял Дерила, с трудом оторвался от него и взял гитару — которая так просияла в отблесках пламени, словно только того и ждала.
— Мой ясный свет, моя отрада,
Моя надежда и награда,
Мое томленье и закон —
Я сдался в плен тебе без боя
И тонкой прядью золотою
Навеки связан и пленен.
Непобедимое оружье —
Два золотые полукружья
Твоих возлюбленных ресниц!
Одна мечта, одно желанье,
Одной любви именованье
Для всех души моей страниц!
Твоя полынь мне слаще меда,
Миг без тебя длиннее года
И смех печальнее мольбы,
И сердце без тебя немеет..
Твоя улыбка — дня светлее
И повелительней судьбы!
Отзвенели струны, а вместе с ними отзвенело внутри, отдрожало. И ещё — что-то ушло. Отпустило, душившее долгое-долгое время, позволяя вздохнуть полной грудью. Опуститься перед возлюбленным на колени, не позволяя ему пасть рядом, и вот так, просто смотреть снизу вверх, как на светлое божество, на ангела, сошедшего с небес, и своим светом осветившего комнату.
И впервые за долгое-долгое время ему было спокойно. Нет, не улетит, расправив белоснежные крылья, не оставит одного, здесь, в разорённом гнезде, останется... останется...
"Я люблю тебя... небо, как же я тебя люблю..." — во взгляде, во всём теле, до кончиков подрагивающих пальцев.
Нет, не жаль потраченных лет. Не жаль боли, что когда-то, давным-давно, обожгла сердце. Нет, не жаль отчаяния, снедавшего его душу всё это время. Ни на секунду не касается его сожаление. Жаль лишь одного... Что невозможно выразить этой отчаянной любви...
Никем не побеждённый до сих пор
Тебе я сдался в плен, я покорён...
Тобою покорён...
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
