Ветра Шотландии

Гребок, гребок, рывок, кувырок, оттолкнуться ногами от бортика — и снова гребок. Прохладная вода упруго обволакивает тело, встречный поток еще плотнее прижимает очки к глазам, а в груди тяжело-тяжело, и одного вдоха на три гребка уже не хватает. Хотя его с самого начала не хватало, просто получалось себя заставлять. И еще дорожка на два, и еще, и руки подрагивают, и пятна перед закрытыми глазами даже не пытаются сделать вид, что исчезают. И еще одна — один на один, почти не погружаясь, работая только ногами, лишь бы доплыть до десяти дорожек.

Бортик встречает меня ледяным воздухом, слишком доступным кислородом и жестким приступом кашля. На миг даже кажется, что еще чуть-чуть — и я выплюну оставшееся легкое. В глазах темнеет, а подрагивающие от усталости руки еле-еле держат тело на четвереньках. Постепенно, понемногу, становится легче. Организму — так точно.

Десять дорожек. Двести пятьдесят метров. И вот это теперь — мой предел?

Руки ходят ходуном, но кое-как держат тело на весу. Плечи неприятно ноют, на миг проваливаясь при каждом рывке. Хорошо, что кулаки еще не успели размякнуть — так проще зафиксировать руки. Первая десятка — тяжело, но реально. Вторая — руки ходят ходуном, и задница валится вниз при каждом неудачном движении. Третья — тело просто горит от постоянного кислородного голодания. Тридцать пять... Шесть... В глазах снова темнеет, и пол встречает меня ударом в челюсть — ну хоть язык успел убрать.

Теперь пресс... Пресс. Как же радует, что в этом зале физиотерапии такие удобные скамейки. Руки отказали, ноги сдохли — остался живот. Вверх — вниз, почти насильно расправляя плечи и не давая себе подняться до конца, отдыхая у колен. Хотя бы тут я смог превысить рубеж в четыре десятка — господи, четыре десятка — чтобы рухнуть на пятом. Подъемы ног... Не могу. Все. В теле не осталось ни одной не дрожащей от усталости мышцы. Глаза давно закрыты — наверное, если я их открою, то все равно ничего не увижу. Горло будто сдавили подушкой — дышать получалось через раз, и только мелкими вдохами, от глубоких грудь разрывало болью.

Не знаю, сколько я так пролежал, но, наконец, заметил пасмурно смотрящего на меня мужчину в белом халате. Местный врач, чье имя я уже забыл, если вообще пытался запомнить, стоял у входа в зал физиотерапии. Светлые, по-моему, даже искусственно осветленные волосы, тонкие черты лица, среднее телосложение — он выделялся только яркими синими глазами.

— Акито-кун, можешь рассказать мне, что ты делаешь? — мягкий голос, строгий тон — прекрасное сочетание. Наверное, он смог бы утихомирить даже психопата с ножом наперевес во время припадка.

Ненавижу психологов. Особенно профессиональных. Особенно доброжелательно настроенных. Гораздо проще, когда с тобой просто отрабатывают оплаченное время.

— Занимаюсь, доктор-сан. — я улыбнулся. Ну иди ты нахер, доктор. Меня уже сшили, спасибо, больше ваша помощь не требуется.

Мужчина только покачал головой и серьезно посмотрел на меня.

— Я, кажется, дал тебе ограничение по предельным нагрузкам. — ага, дал. Такое, что мне только что с кровати вставать можно.

— Лечебная гимнастика и мгновенно прекращать при наметившихся сложностях с дыханием? — я улыбнулся. — Док, у меня всегда сложности с дыханием. Тот план, что вы мне дали, подойдет разве что трехлетнему ребенку-инвалиду.

Врач вздохнул, и сел рядом.

— Акито-кун, как ты думаешь, почему твои родители направили тебя в эту школу? — отличный вопрос, док. Только кончал бы ты ходить вокруг да около.

— Чтобы я не чувствовал себя ущербным среди здоровых людей. Я понимаю. — внутри что-то кипит, кажется, мой голос подрагивает. — Только вот это не значит, что я перестану заниматься.

Тринадцать лет тренировок. Пояса, из которых теперь только что связать петлю. Двести пятьдесят метров вплавь, сорок отжиманий, пятьдесят пресса. Это сколько мне сейчас лет? Назад в детство, годам к семи? Дьявол!

Теперь я беспомощней ребенка. Если это повторится, я не смогу даже заползти в укрытие.

— Акито-кун... — мужчина покачал головой. — Тебе никто не запрещает заниматься, но... Видишь ли, ты оказался здесь не просто так. С потерей одного легкого ты мог бы остаться и в прошлой школе, перевод не был обязателен.

Стоп, что? Тогда какого хера мне этого не предложили? Да, было бы сложно, но я бы справился! Остался всего год, даже настолько ослабев, вернуть хотя бы часть старой формы, да и парни помогли бы, уроды не задавили бы.

— Какого... — я выдохнул. — Почему мне не предложили остаться?

Врач внимательно посмотрел на меня, и тихо ответил:

— Потому что о твоем переводе попросил Кавадзима-сан. — что? Наставник? Но... — Именно потому, что если бы ты остался в городе, то тут же бросился бы тренироваться, и вскоре оказался бы в больнице еще раз. — он покачал головой. — Видишь ли, Акито-кун, задача этой школы не только помочь детям с ограничением в возможностях. Здесь вам помогают понять, что у каждого... — он замешкался, но, похоже, решил говорить жестче. — Инвалида есть свой естественный предел. Понимаешь, Акито-кун, если ты будешь загонять себя, то все равно не вернешь старую форму. Ты просто доведешь свое тело до приступа, и получишь коллапс еще одного легкого. Мне жаль это говорить, но далеко не все решает дух — твое тело просто не способно больше выдерживать серьезные нагрузки. Тебе придется с этим смириться.

Это было похоже на резкий удар в челюсть — меня на миг оглушило. То, что он говорил... Больше всего это походило на приговор. Неправильный, неприличный, невозможный, слишком сильно отличающийся от всего, с чем я сталкивался. Если ты не можешь выполнить упражнение — начни с более простого, лучше подготовься и справишься. Всего можно достигнуть, развитие не имеет предела... Так было всегда. Нет недостижимых целей, есть только труд, пот и кровь, которые прокладывают к ним дорогу. Правильно. Красиво. Верно.

Совершенно бесполезно, если у тебя нет легкого. Если получаемое телом количество кислорода на сорок процентов меньше привычного и еле-еле дотягивает до необходимого. Трансплантация невозможна, это не исправить и не вылечить... Развитие закончено. Любые серьезные нагрузки приведут к коллапсу организма. Мышцы рвутся и срастаются, становясь сильнее. Легкие — нет. Это...

— Может быть кислородная маска? — нет, не поможет, вызовет кучу проблем с привыканием и балансом биохимии в организме. — Неужели ничего нельзя сделать?

Дайте мне цель. Заработать денег на операцию, найти нужный орган, договорится с нужным человеком. Что угодно, только...

— Боюсь, что нет. — только не это.

Я выдохнул. Вот и все. Мужчина, сказав все, что хотел, спокойно вышел из спортзала, оставив меня валяться у скамейки.

Все что, я могу — поддерживать тело в форме, и исправлять перегибы от сокращения нагрузок. Развиваться — не выйдет.

Спасибо, что так мягко на это указали, наставник.

* * *

Мне плохо. Мне очень, очень, очень плохо. Грудь горит, каждый вдох — словно раскаленный гвоздь, вбивающийся в грудь. Мне страшно — и господи, чего стоит не сорваться на бег. Светлый школьный коридор, к каждой стене которого приколочены стальные поручни. Небольшие окна, сквозь которые легко пробивается солнечный свет. Свежий воздух врывается в горло тяжелым, металлическим привкусом. Ровный обеденный шум сменяется громкими криками, лязганьем затворов и короткими выстрелами.

Как же сложно не сорваться. Не сжаться у дверного косяка, не замереть, ожидая атаки, а просто и молча вслушиваться в бьющуюся в ушах кровь, ожидая, пока крики боли сменяться веселой болтовней где-то за стеной. Глубоко вдыхать, пока воздух не отчистится от привкуса крови. Просто ждать — хотя у меня нет оружия, а тело разбито в хлам. Просто забыть, как пуля вгрызается в тело, превращая легкое в мешанину тканей.

— Все хорошо? — мою ладонь мягко, деликатно поглаживает чужая. На миг даже становится легче.

— Да, Лили. Прости, что... — я вздохнул. Толку то извиняться? — Спасибо. Можешь посидеть со мной еще немного?

Кровь бьется в ушах, накатывая волнами. Страшно — несмотря на красивую девушку рядом, никакие гормоны не способны преодолеть совершенно животную панику. Меня трясет, дышать и тяжело, и больно, а к горлу подкатывает ком — взгляд сам собой падет на дверь. Так хочется спрятаться под длинным рядом скамей, но... Нет. Это просто паническая атака. Она пройдет. Нужно просто дышать.

— Конечно, Акито-кун. — Лили мило улыбается, и кивает. — Как прошел твой день?

Она говорит со мной — интересно, сама догадалась, или док подсказал? Слова скользят по краю сознания, отвлекают, заставляют возвращаться в нужное, приятное прошлое. Туда, где провалил тест по английскому, а не прятался вместе с еще десятком человек от мужчины с автоматом. Отличная штука эта заместительная терапия.

— Весело. Кстати, Ханако-тян справляется с математикой... Не слишком хорошо. — я улыбнулся. Поставить в одну пару единственных школьников с психическими проблемами на весь класс было неплохим решением с его стороны. У кого-то сгорел дом, кого-то нашпиговали пулями в аэропорту. Это и правда заставляет чувствовать какое-то родство. По крайней мере, она меня стеснялась чуть-чуть меньше, чем остальных. — Сможешь ей помочь, или мне попробовать заняться этим?

Я отпил чая из тонкой фарфоровой кружки, и внимательно посмотрел на Лили. Она задумалась, прикидывая свои знания в математике, и, похоже, приходя к не слишком приятному выводу. Даже странно, насколько живая у нее мимика, несмотря на то, что затуманенные дымкой слепые глаза не показывают ничего.

— Буду благодарна. — девушка смущенно улыбнулась. — Я поговорю с ней, но ты уверен, что сможешь с ней заниматься? Она... Очень ярко реагирует на многие темы.

На миг я даже восхитился тем, как вежливо она назвала ее эмоциональную нестабильность. Даже для этой школы Ханако очень ярко отличалась в худшую сторону — мало того, что после пожара она получила шрамы на правую половину лица и ноги, так еще и выросшие из этого комплексы никто толком не смог купировать. Лили пытается, конечно, но она — ее единственная подруга, и я даже думать не хочу о том, что будет после школы.

— Я постараюсь, Лили. — кажется, я немного покраснел. Все еще не могу привыкнуть к тому, как легко она относится к вежливым суффиксам — с самого начала знакомства она попросила называть себя по имени, хотя к другим она обращалась нормально. Я так и не понял, как к этому относится — как к знаку доверия или оставшейся от детства в другой стране привычки. — Между прочим, сегодня уже неделя с момента нашего знакомства.

И почти полторы с дня моего перевода. Ямака — специализированная частная школа для "лиц с ограниченными возможностями". Попросту — для инвалидов. Один ее рекламный буклет, с указанием больницы через дорогу и небольшой клиники внутри самой школы говорит о многом, а если к этому прибавить специализированные классы для слепых, глухих и прочих ущербных, то картинка становится совсем прекрасной. Хотя Ямака и не отказывала в поступлении здоровым ученикам, их тут почти не было — никто в своем уме не пойдет в школу, в которой придется общаться только с отбросами, каким хорошим бы ни было образование. Ведь после выхода из школы придется поступать в университет, потом идти работать... А все, кто закончат эту школу, в худшем случае окажутся на пособиях. В лучшем — попрыгают из окон. Хотя, кто-то может кодингу научится...

"Отбросы", "ущербные"... Ну что же, добро пожаловать, ущербный отброс Акито. Ты ведь теперь тоже инвалид. Циничные мысли помогли успокоится. Это вообще часто помогает — к дерьму дерьмо не липнет.

— И правда. — девушка улыбнулась. — Хочешь отпраздновать?

Так, сейчас — около пяти часов, уроки не так давно закончились... Хотя, это у меня свободное время — Лили, помимо всего прочего, еще и староста своего класса, а в свете надвигающегося фестиваля...

— Ты имеешь в виду посидеть в кафе с прекрасной девушкой? — я улыбнулся. — Разумеется хочу. Но у тебя разве нет горы срочных дел из-за фестиваля?

Лили вздохнула, и зажала уши — забавная реакция многих незрячих. Не раз замечал за ней — там, где простые люди подносят ладонь к закрытым глазам, она зажимает уши. Так как большую часть информации она получает на слух — это логично.

— Ну... Скажем так, я могу их немного отложить. — а в голосе столько тоски, что сразу становится понятно — задолбали. Курировать все фестивальные мероприятия класса незрячих, должно быть, очень выматывает.

Я улыбнулся. Она настолько мило морщится, что просто не могу не подколоть.

— Сидзунэ будет в бешенстве. — гипер-ответственная глава школьного совета и без того тиранила всех старост, но с Лили у них было особенно тяжелые отношения. Не знаю, почему, учитывая, что никак напрямую контактировать на прямую они в принципе не могу, но... А может быть именно поэтому? Глухонемая Сидзунэ знает о Лили только то, что ей говорит ее переводчица. Для Лили верно то же самое.

Девушка раздраженно вздохнула, и щелкнула меня по лбу.

— Ты хочешь отпраздновать или нет? — я невольно улыбнулся. Это того стоило.

Я подал ей портфель и зачем-то окрашенную в белый трость, и быстро окатил водой опустевшие чайные кружки — ненавижу беспорядок. К тому же, это стало небольшой традицией — чай делает она, а убираю стол я.

Идти рядом с Лили довольно странно. Для начала, это медленно — девушка тщательно прощупывает тростью пространство перед собой, скользя левой рукой по поручню там, где он есть. Он нередко останавливается на пару мгновений, отвлекаясь на резкий шум вроде хлопнувшей двери похоже, теряясь в пространстве. На улице мне даже становится за нее страшно — школа стоит на холме, к ней идет усыпанная лежачими полицейскими дорога с высокими бордюрами, но мне все время кажется, что девушка может оступиться и упасть. В городе же, среди машин и довольно большого количества людей, я не выдержал и взял ее под руку. Конечно, на нас почти не обращали внимания, но... тут слишком громко для человека, ориентирующегося на слух.

— Не сомневаюсь, что ты в порядке, но мне так спокойнее. — а еще так мы идем куда быстрее, чем раньше. Не то, чтобы я не наслаждался прогулкой, но уж очень это сложно, когда ты понимаешь, что девушка рядом с тобой идет вслепую.

Лили ничего на сказала, но ее рука, дернувшаяся, когда я ее схватил, расслабилась. Да и в целом ее фигура стала выглядеть не такой... нервной. Конечно, она это прекрасно скрывает, но, если не пялится, а смотреть это становится очевидно. Должно быть она любит гулять по ночам — когда вокруг тихо и нет машин. Тем более что тут безопасно. Насколько вообще может быть безопасно в небольшом городе.

Наконец, мы добрались до одной из тех уютных кафешек на десяток столов с невнятным названием, на которые постоянно натыкаешься, когда гуляешь по городу. К счастью, мне хватило мозгов довести Лили до стула, отодвинув его — интересно, гайцзины придумали свой этикет специально для слепых, или просто так совпало? Я заказал чай с ванилью и пару шоколадных пирожных — Лили следила за фигурой, но иногда все-таки давала себе поблажки.

— Как ты понял, что я люблю ваниль? — девушка улыбнулась. Сказать правду или соврать?

Лили внимательно смотрела на меня, и я никак не мог заставить себя отстраниться от чувства того, что на меня смотрят. Как же странно общаться с девушкой, которая не видит тебя — ни подмигнуть, и поднять бровь, ни кивнуть. Черт, да я даже не понимаю, как она думает и зачем поддерживает себя в форме, если сама все равно себя не видит и понятия не имеет, как выглядит со стороны. Чужая душа — потемки? Тогда душа слепой — непроглядная ночь.

— Спросил у Ханако. — мы рассмеялись. — Лили, раз уж мы празднуем... Я ведь вижу, что тебе интересно. Вопрос на вопрос?

Девушка задумалась. Готов поспорить, она уже узнала обо мне многое — хоть бы и о причине панических атак. Но почему бы не сыграть?

— Прости, но нет. — она покачала головой. — Расскажи мне, если захочешь поделиться. Сам. Я замер. Стоп, только не говорите мне...

— Погоди. Ты и правда не узнавала обо мне... — я вздохнул. Черт. Чувствую себя последней скотиной. — Забудем об этом.

Лили деликатно улыбнулась. Похоже, то, что я вызнавал про нее у Ханако и Муто, ее позабавило. Ну не могу же я выспрашивать у инвалида что-то напрямую, а с Ханако это весьма помогло не потоптаться на ее мозолях. Хотя не то, чтобы догадаться о пожаре было сложно... Но я хотя бы узнал, что горел ее дом и не говорил о семье.

— Хорошо. — она улыбнулась. — На счет фестиваля — мне нужна будет помощь с плакатами, если ты не против.

Помощь с плакатами... Стоп. А как они, слепые, вообще умудрились их нарисовать? Или им предоставили какие-то? Я все меньше понимаю, как это работает. Но хочу понять.

— Разумеется. — я улыбнулся в ответ, хотя она этого не увидит. Интересно, она улыбается искренне или просто привыкла так изображать эмоции? Хотя, зрение на это не влияет... Или влияет? — Лили, если тебе нужна будет с чем-нибудь помощь — не стесняйся, пожалуйста.

Девушка кивнула, и улыбнулась так, что у меня что-то екнуло. Будто бы я мог ответить что-то другое. Как ей вообще можно отказать?

— Тогда пошли в магазин. Я хочу успеть закупиться до того, как он закроется. — девушка улыбнулась, и до меня наконец дошло, что купить что-то сама она не может. Разве что заказать по интернету... А, точно.

Да как она вообще живет?

Я расплатился, и взял ее под руку. Это было бы волнующе, если бы, напротив, не успокаивало. В общении с незрячим все становится с ног на голову — прикосновения не столько приятны, сколько необходимы. Да что там прогулка под ручку, даже прикосновения к лицу — просто способ узнать, как человек выглядит. Так что очень сложно понять, проявляет ли девушка симпатию, или просто ее болезнь заставляет ее терпеть нарушение личного пространства. До ужаса неловко.

— Хочешь купить что-то конкретное? — CVSка* была переполнена людьми, и мне пришлось почти обнять Лили за плечи — она плохо знала магазин, так как редко в него ходила, а использовать трость тут было невозможно.

Сердце билось где-то в горле. Я даже покраснел — хотя мы даже не целовались. Уж очень... личным это казалось. Черт, на таком расстоянии игнорировать ее красоту с каждой минутой становится все сложнее, и голова как-то затуманивается, чего позволить себе я не могу.

— Муку, какао, разрыхлитель... Сахар кончается. — она на миг задумалась, и пояснила. — Хочу приготовить торт.

Ого. Нет, я не раз видел, как она готовит чай, регулярно обжигая указательный палец, которым вымеряла уровень воды к кружке и который мне так хотелось поцеловать, но... Готовить торт — это несколько иное, разве нет?

— Любишь готовить? — я наконец спросил, собравшись с мыслями. Так, Акито, ты постоянно делаешь из нее совсем недееспособного инвалида, хотя она жила одна долгое время. Значит — не такая она и беспомощная. А по силе воли тебя, просто получившего пулю в легкое, обгоняет раза в три.

— Да, наверное. — Лили мягко улыбнулась. — До того, как я переехала в общежитие, мы жили одни с сестрой, и кто-то должен был готовить. Пришлось научится, а потом мне это началось нравится.

Хм. Жили одни с сестрой... Впервые слышу о ее родственниках. Но... в груди начала подниматься холодная злость. Какого хрена эта дура подпустила ее к горячей плите и острым ножам?

— Вот как... — я покачал головой. — Сложно было научиться?

Ладони Лили — нежные, мягкие, покрытые мелкой, почти незаметной сеткой шрамов. Ожогов почти не было — но это ни о чем ни говорит, первая и вторая степень ярких следов не оставляют. Даже белесые полоски шрамов были почти незаметны, пока я не понял, на что именно смотреть.

Лили вздохнула.

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. — девушка нахмурилась. — Поначалу было сложновато, но мне помогала Акира. А потом привыкла.

Акира... Та самая сестра? Кстати, а она сама то здоровая или тоже инвалид? Но вот это я спрашивать точно не буду. Просто возьму на заметку. К тому же... Если ее постепенно учили — это имеет смысл. Как бы мне не было неприятно, то, что Лили научилась готовить — сильнейший плюс для нее, способный не раз помочь ей в жизни. Пусть мне это и неприятно.

У меня вообще есть отвратительная привычка видеть всех вокруг как комнатных растений. Как минимум Мисато не выдержала именно этого.

— Это прекрасно, Лили. — я улыбнулся. Мы уже собрали все продукты, и стояли на кассе. — И положите еще одну пачку маль...

Мне в бок врезался локоть девушки, резко оборвав на половине фразы. Кассир усмехнулся, и ничего не сказал, молча пробив чек. Я расплатился, и мы вышли из магазина. Лили достала трость, и между нами повисло неловкое молчание. Все-таки попытка закурить с моей стороны больше походила на медленный суицид, но я забылся — и если бы Лили не было рядом, то мог бы и закурить, и только после этого вспомнить, что мне больше нельзя. И никакой больше затяжки после победы или перед экзаменами. Впрочем, теперь даже если и закурю — легкое мне напомнит, и хорошенько так напомнит, с сильнейшим кашлем и припадками ложной астмы.

— Просто для протокола — я пошутил на счет Мальборо. — я вздохнул. Никотин плохо сочетается со спортом, но, как ни странно, все спортсмены курят. Да что там спортсменты — даже космонавты. Тем тяжелее отказываться от стрессовой затяжки.

Лили мило улыбнулась.

— Даже не сомневаюсь. — она покачала головой. — Но больше так не шути. Пожалуйста.

Я кивнул. Почему-то мне было стыдно.

* * *

Шелковая лента неприятно давит на глаза и затылок. Глаза чешутся, хотя прошло меньше пары минут. Паника бьется в висках, веки судорожно, против воли дергаются под повязкой, пытаясь увидеть хоть что-то, хоть лучик света. Бесполезно — я специально подбирал достаточно толстую, и повязал на три узла. Хорошо еще, что не забыл подложить под глаза ватные диски, чтобы не вызвать раздражения на веках. Сползать она не должна, так что на сегодня я остался без глаз.

Черт, как же страшно то — пока не закроешь глаза сложно даже представить себе, что такое лишиться зрения. В комнате еще нормально — тело примерно помнит, где что находится, и не нужно даже опираться на стену. Самое главное — задавить панику, не дать себе снять повязку, глубоко и равномерно дышать. Сумка с учебниками находится достаточно легко, стоит только пригнуться и поводить рукой где-то перед собой. Дальше аккуратно, по стеночке выхожу из комнаты — господи, какое же это хорошее изобретение, поручни вдоль стен. Наверное, я выгляжу странно — выпятив вперед руки и ноги, поджимая голову, постоянно проводя свободной рукой перед собой. Господи, как же страшно то.

Особенно тяжело на улице — я уже проходил эту дорогу много десятков раз, но сейчас тащусь, словно черепаха, вдоль бордюра, ощупывая его ногой и периодически размахивая руками перед собой, ожидая наткнуться на дверь. Резко обострившийся слух не очень-то помогал — рядом было слишком много шума. Какие-то люди шли, кто-то говорил, но рядом со мной не было никого. Я уже не раз видел это со стороны — вокруг слепого всегда образовывается небольшой круг пустоты, но почувствовать это на себе... Забавно. Так можно целый день бродить по школе, и так ни на кого и не наткнуться.

Вскоре я услышал тяжелые хлопки, и осторожно прощупывая дорогу впереди, поднялся по небольшой лестнице по поручню к входной двери. Теперь я главном холле... Значит мне через пару шагов на право, а потом... Ох, как же хорошо, что есть поручни. Просто идешь по ним, прощупывая дорогу рукой, и вслушиваешься — вдруг перед тобой тоже кто-то идет. Шаги и дыхание — штука громкая. А равномерный стук слепой трости предупреждает еще лучше.

Вот я и у класса... наверное. Надписи не резные, а брайль я не знаю совершенно, даже на уровне цифр. Но это ведь второй этаж, третья дверь с дальней стороны?

— Эй, Аки-тян, с тобой все в порядке? — и без того громкий голос Сины сейчас был почти оглушающим. Я резко дернул головой, и посмотрел примерно туда, где девушка может находится. — А... Тебе помочь найти место?

Ее тон был до отвращения ехидным. Быстро же она догадалась. Ну, у меня теперь хотя бы есть ориентир.

— Нет, спасибо. — если я правильно помню... Первая, вторая, третья парта, пару шагов вправо — я нащупал прохладное окно. Отлично, можно сесть.

Я наощупь достал учебники, и недоуменно замер. А, собственно, как я ими буду пользоваться?

— Муто-сан может приказать снять повязку, Аки-тян. — ох, отлично. И как я должен понимать, кто говорит — сама Миша, или Сидзунэ через нее?

Я вздохнул.

— В таком случае я просто уйду. Пропуском больше, пропуском меньше... — я покачал головой. — Миша, если тебе не сложно, предупреждай, когда переводишь. Мне сейчас несколько сложно понять, кто из вас говорит.

Господи, и ведь у Лили так каждый раз. Как они с Сидзунэ вообще умудряются поддерживать хотя бы плохие, но отношения, если разговаривают только через переводчика?

По-моему, девушка согласно кивнула, но не могу понять точно. И я вообще не понимаю, ни что она чувствует, ни что имеет в виду — эмпатию если не уничтожило совсем, то очень значительно урезало. Все, что может рассказать мне о состоянии Миши — голос да дыхание. Никакой мимики. Кажется, я понял, почему Лили так легко определяла мое состояние. Для нее простое дыхание — целая карта эмоций.

— Перевожу: Как ты можешь так безответственно относится к учебе, Акито-сан?! — ого. А она и правда вжилась — не помню, чтобы она еще хоть раз обращалась ко мне на сан, даже во время перевода. — Пара пропущенных занятий негативно отразятся на

твоей оценки за следующий тест, и тебе придется догонять то, что ты сегодня пропустишь. К тому же эта... — Миша резко замолчала посреди фразы, похоже, просто отказавшись переводить. И я ей очень за это благодарен.

— Сидзунэ, я очень прошу тебя не оскорблять при мне Лили. — будь на ее месте парень — он бы уже получил по зубам, но... Нет, не получил бы. Я в школе для инвалидов, пора забыть старые привычки. Да и какие удары, меня хорошенько пни — и неси в операционную, легкое снова схлопнется. — Я сам решил устроить этот эксперимент.

На пару секунд повисла тишина — подозреваю, девушки активно общались жестами, но для меня их будто не существовало. Буквально — стоило перестать раздаваться голосам, и я уже не имею ни малейшего понятия о том, сидит ли она еще на парте, или уже ушла. Так вот почему Лили так часто брала меня под руку в толпе, где нельзя было услышать чужие шаги. Это просто давало ей уверенность в том, что я еще там. Все-таки многие вещи просто невозможно описать, пока не побываешь в чужой шкуре. Мне даже в голову не приходило, что это для меня Лили заметна за сотню метров в любой толпе — а для нее дистанция в метр равна бесконечности.

— Прости, Аки-тян. — голос Миши был каким-то усталым. Похоже, извечные ссоры между сестрами надоели не только мне. Хотя... Ей еще сложнее, ведь она в них работала ретранслятором. — Сидзунэ тоже извиняется. Кстати...

Прозвеневший звонок оборвал девушку на половине. Я поклонился, и сел на свое место — уроки сегодня были не слишком тяжелыми, так что у меня есть все шансы пропустить не слишком много материала. По большей части устный материал, записывать который у меня почти не получалось. Обычно учитель говорил достаточно медленно, чтобы даже в прямом смысле однорукие студенты за ним успевали, но писать с открытыми и закрытыми глазами — это две большие разницы. Особенно ясно это стало, когда я понял, что пишу по столу. Вздохнув, отложил письменные принадлежности и слушал, смотря примерно туда, откуда доносился учительский голос. Время мучительно тянулось, то ускоряясь, то замедляясь, а я понятия не имел о том, который сейчас час. Будь у меня нормальные часы с открытым стеклом — это бы помогло, но у меня есть только совершенно бесполезный телефон. Невозможность посмотреть время убивала, зудела в висках, и была невероятно мучительной. А ведь до того, как я одел повязку, такая мелочь даже не приходила в голову. Надо будет подарить Лили часы с открытым циферблатом, если у нее таких нет.

Как ни странно, Муто-сан ничего про мою повязку не сказал, и у меня получилось отсидеть все уроки без особых проблем. Разве что на математике решить не получилось ничего — слишком сложно решать в уме даже простейшие уравнения. А ведь Лили так и учится — с записями в лучшем случае на брайле. И Сидзунэ смеет упрекать ее за "средненькие" оценки? Господи, а ведь я предлагал ей подтянуть Ханако в алгебере... Черт, черт, ЧЕРТ! Да для нее это же звучало как изощренное издевательство!

Последний звонок, дождаться, пока все выйдут из класса, чтобы никому не мешать — и осторожно встать. Хорошо, что проход достаточно широкий, а у стен есть поручни. Черт, пока не завязал глаза, даже не вспоминал об их существовании, а теперь готов на них молится. Мне нужно подняться на этаж выше, и если я не пропущу лестницу, то... Вопрос как по ней подняться встал в полный рост. На четвереньках, чувствуя каждую ступеньку — стыдно. Но идти вслепую, помахивая перед лицом рукой, цепляясь за железный поручень... Ни за что не захочу повторения этого опыта. К счастью, один пролет — это не так уж и много. Теперь вперед, через две двери, и...

— Эм, Лили? — я спросил в пустоту за открывшейся дверью. Ну вот и как мне понять, сидит ли она тут? И если да, то одна или с Ханако?

— Акито? — до меня донесся встревоженный голос девушки. — Что-то не так?

Э? Черт. Она ведь не знает, что я в повязке. Так что мое поведение должно выглядеть ну очень подозрительно.

— Все нормально, просто... — я запнулся обо что-то и рухнул на пол, чудом успев подставить руки. — Все нормально.

Как оказалось, запнулся я об стул, слишком низкий для того, чтобы нащупать его руками. Ну вот и кто забыл его посреди помещения? Хотя... Не посреди. Просто подойди я чуть ближе — долбанулся бы об стол.

— Что случилось, Акито? — встревоженный, почти паникующий голос Лили врезался в уши. — Мне позвать врача?

А, понятно. Для нее это похоже на мой очередной приступ ложной астмы, но нет хриплого дыхания. Бедная девушка.

— Все хорошо, я просто запнулся об стул. — наощупь я все-таки добрался до стола, и сел напротив Лили. Наверное — ее стул должен быть именно там. Господи, два

слепых пытаются найти друг друга в пустой комнате. Было бы смешно, если бы не было так грустно.

— О стулья просто так не запинаются... — впрочем, как оказалось, Лили в таких поисках была куда опытнее меня — по моей шее резко скользнула теплая рука, заставив меня вздрогнуть. Это она так проверяет пульс? В следующий миг ее ладонь, скользнув по щеке, все-таки добралась до глаз и нащупала ленту. — А...

Я смущенно улыбнулся.

— Мне хотелось посмотреть на мир так, как его видишь ты. — прозвучало как-то до странности искренне.

Повисло какое-то странное, напряженное молчание. Я почти по наитию взял ее за руку — слишком бесила меня сама возможность того, что девушка может просто уйти из комнаты, и я этого даже не замечу. Ее ладонь дрогнула, но она не убрала руку. Интересно, она поняла правильно или совсем правильно?

— И... "какой твой любимый цвет"? — эм, что?

Стоп. А ведь я и правда за все время в повязке так ни разу и не вспомнил про цвета. Эта концепция просто потеряла смысл и исчезла. Я помню, что поручень железный, твердый и холодный, но мне и в голову не приходило подумать о его цвете.

— Золотой. — я улыбнулся. — Мне говорили, что у тебя волосы такого цвета.

Мы рассмеялись. Неуклюжая, неловкая беседа при первой встрече заиграла новыми красками... И господи, каким же идиотом нужно быть, чтобы спросить слепую девушку про ее любимый цвет?

— Знаешь... Теперь я уважаю тебя еще сильнее. — и снова — искренне. Проходить через такое каждый день... Да мне до сегодняшнего и в голову не приходили все эти бесчисленные ограничения, накладываемые слепотой. А еще предлагал ей помочь с математикой... Господи. — Прости за все глупости, что я говорил, ладно?

Девушка улыбнулась. Не знаю, как, но я это понял совершенно отчетливо.

— Ладно. — она легко щелкнула меня по лбу, и рядом загрохотал чайник. — Приятного аппетита.

Я кивнул, после этого задумался, пожелал того же вслух, и только после этого отпил горячий напиток из кружки. Это был хороший день — и я не собираюсь снимать повязку до тех пор, пока не лягу спать. Один день на чужом месте, один день смотреть чужими глазами — это стоит очень дорого.

Даже жаль, что чтобы понять это, мне пришлось попасть в школу для инвалидов.

— —

CVS Pharmacy — широко распространенная американская сеть розничных магазинов с аптекой внутри. По сути — супермаркет вроде Walmart или Duane Read.