Детство Вадима Ляховицкого

Детство Вадима Ляховицкого

Юрий Ижевчанин

Оглавление

1. Младенчество

2. Наставник Варсонофий

3. Сотник Аскольд

4. Маг Омар

5. Пустой год, пустой поход

Действующие лица

Король Дюк Ярославич Земли Ляховицкия, Димитрий во Святом Крещении

Королева Рогнеда Фряжская, Руфь во Святом Крещении

Наследный принц Владимир Дюкович

Средний принц Рюрик Дюкович, Родион во Святом Крещении

Младший принц Вадим Дюкович, Виссарион во Святом Крещении

Наставник Омар Хазареин

Духовник отец Варсонофий

Савватий, схимник диколесский, исповедник Вадима.

Военный наставник Аскольд (Андрей) Рогволодович

Оруженосец Свенельд (Сергий) Добрынич

Кобяк (Константин), хан торкский, царь задонский.

Пимен, архиепископ, затем митрополит.

Кисек, придворный маг Дюка

1. Младенчество

На Рождество королева Рогнеда сообщила мужу, что в их семействе ожидается прибавление. Хоть и грешно это было, но добрый король Дюк обратился к придворному магу, чтобы тот погадал о ребенке. Мудрец внимательно осмотрел королеву, сверился со звездами и сказал, что у короля будет еще один сын. Как и полагается, король разослал подарки в соседние монастыри и соседним магам, чтобы те молили Бога и Высшие Силы о благополучии принца. Конечно же, не забыли и дружественный Высший Совет Белогорья. Но, поскольку сын был уже

третий, он не очень внимательно просмотрел списки и забыл одарить волхву Купаву, недавно поселившуюся на Лысом холме в Замостье.

Та, естественно, обиделась, и наслала проклятие на принца. Что там онаговорила на тайном языке, не разберешь, даже будучи магом другой школы, а закончила она такими словами:

Нескладный сын скупца и скряги,

Ты горя много принесешь.

Характеры, что на бумаге

В один клубок переплетешь!

И она сожгла четыре бумаги со знаками Воды, Огня, Земли и Воздуха.

Дежурный маг из Совета Семи Белогорья почувствовал злое заклятье и смягчил его, насколько мог, завершив свое заклятье словами:

То, что в клубок заплетено,

Во времени разделено!

Вот и родился у королевской четы сын, сочетавший все четыре темперамента, но довольно долго они об этом даже не подозревали. Нарекли они его Вадимом, а окрестили Виссарионом. Младенец хорошо ел, много спал, был тихим, здоровым, спокойным ребенком, и королевская чета прозвала его Бутузом. Короля это устраивало, он говорил жене, что наши старшие сыновья — хорошие воины, наследник мой будет добрым королем. Если, не дай Бог, что случится, то средний сын не хуже его будет, а младшему все равно нужно было бы завоевывать какое-то княжество или графство либо отделять и давать в удел, так уж лучше пусть он пойдет по церковной линии и станет архиепископом, а то и митрополитом, если Богу будет угодно.

Вадим довольно поздно начал говорить, но в полтора года уже мучил всех вопросами, а к двум годам родители обнаружили, что он уже научился читать.

Воспитательница его Анна Гноевская очень любила стихи и романы. Принц посмотрел, как она читает, и спросил:

— Это со?

— Буквы.

— Кака бука?

— А, аз.

— Кака бука?

— С, слово.

Через месяц он уже спрашивал:

— Какое слово? — — а потом взял книгу и начал четко читать стихи Рода Боянича:

Была в огне земная твердь

Драконьего гнезда.

Я знал, что там таится смерть,

И все же шел туда.

Дочь боярская Анна несколько дней колебалась, рассказывать ли венценосным родителям, но во дворце ничего не утаишь. Да и родители уже заметили, что, когда отец в присутствии сына подписывал бумагу, сын ткнул в нее пальчиком и сказал:

— Указ.

Анна бросилась им в ноги и просила не наказывать, если она расскажет всю правду. Изумленные родители дали сыну книгу, и он уверенно прочитал несколько строчек. Отец вышел в дворцовую часовню, дабы помолиться и прийти в себя, и мать последовала за ним. После молитвы он сказал жене:

— Надеюсь, это — благословение Бога нашей семье. Не смею выговаривать вслух, но, наверно, действительно духовная стезя для нашего младшенького.

Митрополит Ляшский и Подляшский был уже очень стар, и поэтому родители велели заложить повозку и поехали к архиепископу Холмскому, тем более, что он считался самым образованным из иерархов королевства. Встревоженный неожиданным визитом, архиепископ вышел к воротам обители встречать земных владык, они подошли под его благословение и после приветствий и вопросов о здоровье рассказали ему, что же обнаружилось и пригласили его посмотреть принца. Владыко Пимен велел заложить свой возок и хотел ехать вдвоем с секретарем, но затем остановился и велел позвать из библиотеки отца Варсонофия. Через час они уже были во дворце.

После молитвы в дворцовой церкви и ужина архиепископ прошел в покои принца вместе с родителями и своими спутниками. Бледная Анна подошла под его благословение (ведь царственная чета так ничего ей и не сказала после испытания принца). Архиепископ дал знак Варсонофию, тот раскрыл свою сумку и достал Изборник Солуньский, переведенный на современный язык владыкой Пименом, когда он был еще братом Питиримом, переписанный и роскошно иллюстрированный самим грешным Варсонофием. Маленький Вадим глянул не на роскошную картинку, а на текст под ней и начал читать:

— Отроку царского рода надлежит учиться вежеству, военному делу, светской грамоте и Закону Божьему, быть благочестиву духом и крепку телом, дабы отражать недругов духовных и мирских.

Архиепископ сказал:

— Довольно, сын мой. Прочитай теперь "Отче Наш."

— Отче наш, иже сиди на небеси...

— Довольно, сын мой. А еще какие молитвы ты знаешь?

И обнаружилось, что молитв-то он еще не знает.

Архиепископ задал еще несколько вопросов, а затем попросил царственных родителей пройти вместе в светелку и поговорить наедине. Что говорилось там, никто не знает, но на следующий же день дочь боярская Анна была с кошелем денег и деревенькой вдобавок к условленной плате отправлена к родителям (чем она была очень недовольна, так как уже положила глаз на молодого богатого рыцаря и надеялась в ближайшее время выйти за него замуж). А владыко Пимен, выйдя из светлицы, тут же рукоположил Варсонофия в сан протопопа и благословил его на работу в качестве наставника юного принца. Родители не могли ничего возразить, поскольку отец Варсонофий прославился победой в диспутах с крыжацкими богословами и с докторами магами из Белогорья. Так что гнезнинский мужик вошел в королевский дворец.

Говорят, что, сев в свою коляску, владыко сказал секретарю:

— Чадо сие станет или патриархом, или (упаси Бог) ересиархом.

Но святой отец оказался неважным пророком.

2. Наставник Варсонофий

Протопоп Варсонофий был из крестьян Гнезнинской волости, что на северо-востоке Ляховицкого королества, в Пустозерском воеводстве. Тамошние крестьяне почти не знали панов и рыцарей, которым нечего было делать в глухих лесах и болотах, жили мелкими деревушками, были обязаны лично королю пограничной службой и в случае войны пешим ополчением: по ратнику с пяти дворов. Короли их не любили и традиционно не подпускали ко дворцу, ибо мужики каждый раз восставали, когда их пытались обложить податями, и многократно сильно били королевские войска. Но ратников тамошних они ценили за стойкость и выносливость, за хорошее вооружение и неплохую выучку. Это была лучшая королевская пехота, намного превосходившая сброд, поставлявшийся в Коронное войско городами. И когда возмущались города, король объявлял ополчение в Гнезно. В королевском Сейме посреди панов, духовенства и именитых горожан был один мужик — — выборный от Гнезно. Гнезнинских мужиков прозвали кержаками.

Поскольку от налогов кержаки были освобождены, жили они крепко и зажиточно, грамотны были не только мужики, но и почти все бабы. Их священники и дьячки, как правило, также пахали землю, поскольку в маленьких деревушках поборами не прокормишься, ведь даже в хуторке на одного ратника было делом чести иметь хотя бы часовню и дьячка, а в деревушке на пять ратников — церквушку и попа. Так что многие крестьянские дети приходили учиться в бурсы и монастыри, и гнезнинские книжники славились не только в королевстве, но и в соседнем Царстве Полянском. Сам Варсонофий был замечен выдающимся усердием и памятью и истинным благочестием и был послан на учение во Влашскую землю, в город Антон. Затем он три года провел в Царстве Еллинском, в Солуни и в самом Царьграде и год в Святой Земле. Архиепископ порою мягко журил его за излишнее увлечение светскими науками, но ценил за усердие по переводу книг с влашского, дожского, фряжского, еллинского, жидовского и арапского языков на словенский. Только такой человек мог совладать с его библиотекой, в которой были книги не только на живых и священных, но и на многих мертвых языках, и не только людского племени, но древлян, волхвов, кикимор, горняков и рудокопов (эльфов, магов, орков, гномов и дворфов по-дожски). И их языки грешный Варсонофий разбирал, и, хоть и не осмеливался переводить с них, но сделал опись книг с их кратким содержанием, а самые интересные места пересказывал в своих Изборниках.

Первым делом Варсонофий начал учить принца церковной грамоте, молитвам и церковному пению, а в качестве награды давал почитать свои Изборники (принц страшно не любил, когда ему читают) и рассказывал про дальние страны, про обычаи разных народов, про зверей, про растения и минералы. Много чего знал протопоп, и рассказы его в свободные минуты любили слушать и королева со старшими сыновьями, а то и сам король.

— Кикиморские княжата в Крапатах привечают драконов, и каждый удел считает делом чести иметь драконье гнездо. Поэтому люди боятся попадать в плен тамошним злыдням, дабы их чуду-юду не скормили. Рассказывают, что, если дракону скормить годовалую белую телку и потом, когда он потянется и дохнет огнем, подставить под огненную струю плуг, то семь лет вспаханная им земля будет родить вдвое больше. Посему кикиморы часто крадут белых телок у окрестных жителей, а ежели не удается своровать или отбить, выменивают за хорошую цену.

— А сами кикиморы почему телок не разводят? — — спросил средний сын.

— А потому, что коровы не выносят их запаха и выкидывают мертвых детенышей, — ответил ему Вадим.

Отец Варсонофий недовольно погрозил ему пальцем:

— Чадо, не положено тебе говорить, ежели тебя не спрашивают. И не кичись своими знаниями, гордыня светлейших ангелов губила. В древлянских книгах, и правда, такое написано, но ведь древляне кикимор не переносят. Вот читал я в одной еллинской книге, что кикиморы просто молока пить не могут и коровье мясо не любят. Они предпочитают ослятину. Но ведь и хины, хоть и люди, а тоже коровьего мяса не едят и молока не пьют.

Король кивнул протопопу, но при этом довольно улыбнулся в усы: хорошо, что его сын так быстро учится и к зрелости будет сажать в лужу этих наглых мужицких попов, расползшихся по всему королевству. Западные христиане держат своих мужиков в узде: у них почти все священство из младших сыновей дворян. А наши дворянские сынки учиться не хотят, предпочитают идти конными ополченцами в Коронное войско или наниматься на службу в соседние государства. Не зря в Холмском университете учатся и жмудины, и земгалы, и дони, и фряги, и даже поляне и торки, а вот ляхов маловато. Да и те в основном кержаки.

К пяти годам Вадим уже свободно читал и церковные книги, немного знал по-влашски, по-еллински, по-фряжски, по-древлянски, по-торкски и по-арапски (здесь протопоп подобрал принцу учителей из иноземных лекарей и купцов и из заложников, живших при королевском дворце).

Король не мог сдержать свое тщеславие, и показывал принца посольствам из древлянских королевств, Царства Полянского и Белогорья. Сам царь Можайский и Всех Словен, великий князь Великополья, Вятичской и Кривичской земель прислал в подарок принцу роскошное Евангелие и не менее роскошную книгу "Страны словенские." Король, хотя традиционно и обижался на полян за титул их государя, сейчас был в мире и дружбе с ними, воевал с фрягами и донями, а тут еще доги из-за моря приплыли и стали грабить Поморье. Так что книгу с благодарностью приняли, но король объяснил сыну после ухода послов, что, хоть в ней и написано о том, что царь Можайский — самый главный среди всех словенских государей и все ему подчиняются, на самом деле это не так. Королевство Ляшское никогда под царем не было, и Царство Булгарское тоже, а уж короли и князья западной веры царей никогда выше себя не считали, ни словенского, ни даже еллинского.

Маги подарили принцу амулет, который просветляет ум и дает устойчивость от чернокнижья, амулет исследовали у архиепископа и освятили в церкви, после чего разрешили принцу носить его. Один из магов, Омар Хазареин, попросил у государя чести быть наставником принца в светских науках, когда тому исполнятся соответственные года. Король, хоть и удивлялся познаниям Варсонофия, видел, что тот слабоват в науках численных и в музыке, да и немного разрешенной для особ царского рода охранительной магии сыну не мешало бы знать, ежели у него будут способности (а что они есть, монарх уже не сомневался.) Протопоп, прослышав об этом, немало обиделся и отписал архиепископу. Владыко Пимен собрал сведения о маге Омаре, вызвал к себе Варсонофия для исповеди и наставления отеческого и сказал ему, что препятствовать воле монаршьей нельзя, но надо будет укреплять дух чада царского Виссариона, поелику и князьям церкви разрешается изучать магические науки, но под неусыпным надзором, дабы, с одной стороны, распознавать козни враждебных волхвов и чернокнижников, и, с другой, защищать верных.

В один прекрасный весенний день протопоп дал почитать ему книгу Бытия, они поговорили об Адаме и Еве и об изгнании из рая. Потом они вернулись к Евангелиям и прочитали о страстях Христовых во искупление первородного греха, в связи с приближающейся Пасхой. Вечером принц вышел к ужину весь в слезах.

— Что случилось?

— Смилуйся, Господь, над нами! Какие же мы, люди, грешные! Если бы не соблазнил Змей Еву, жили бы мы в раю и оставили бы землю древлянам... А древлян тоже жалко. У них ведь душа бессмертная, а в гордыне своей они пытаются спастись сами и отвергли Спасителя, когда он повстречался с ними в лесу. А волхвы сами свои души губят. И даже у кикимор ведь тоже душа бессмертная... Всем нам в аду гореть, если Господь не простит и сын его не заступится.

Король и королева обеспокоились, велели сыну ложиться в постель, но посреди ночи мамка застала его на коленях пред иконой, всего в слезах. Он молился:

— Боже святый, прости моих родителей, ибо они в роскоши живут и пользуются всеми благами мира сего. Боже святый, прости меня, грешного, ибо увлекся я мудрствованием человеческим и забыл о душе своей...

Утром за завтраком принц съел только маленький кусочек хлеба и выпил воды. Король-отец, отложив на полчаса дела, сделал строгий выговор отцу Варсонофию, сказав, что рано еще сыну налагать на себя епитимьи, что протопоп обязан был вечером исповедовать его и наложить на него епитимью сам. Он велел ему быть поосторожнее со святыми книгами, сказав, что время их еще придет. Но в душе отец был рад, что невинное чадо заступается за них перед Господом. Он подумал, что в нашем роду будет еще один святой, и на сей раз не мирской князь, как Мешко Креститель, а заступник, но сразу же отогнал горделивую мысль. А королева-мать, в свою очередь, отчитала протопопа и сказала, что он обязан нынче же вечером прекратить этот пост.

Протопоп выслушал исповедь духовного чада, отпустил ему его мелкие прегрешения, и объяснил, что грешно самому на себя накладывать епитимью, сие должен делать духовник. А принц спросил:

— Но ведь святые сами себя за грехи карали и сами обеты давали?

— Для этого тебе нужно еще окрепнуть душой и телом, ведь их нечистая сила соблазняла, от нее нужно уметь защищаться. Она порою праведников даже подбивала на чрезмерное усердие, дабы убить себя и в ад попасть аки самоубийце. Вот подрастешь, примешь монашеский обет, узнаешь, что нужно делать, дабы не впасть в покаянии в грех гордыни и не уподобиться древлянам либо вере индусской.

— Но не могу я роскошно есть и спать на мягкой постели, когда вокруг столько убогих.

— Ладно, я поговорю с государем. А ты должен развивать в себе послушание, ибо все должны повиноваться родителям, духовным наставникам и государям. А ведь батюшка твой еще и государь твой.

Вынесли кровать принца в другую комнату, поставили ему скамью, постелили на нее тонкий матрас (но из дорогой ткани и на лебяжьем пуху) и разрешили ему в будни есть только постные блюда, но в воскресенье обязательно есть и мясо. Протопоп внимательно следил, дабы чадо его не заморило себя голодом, и не забывало за молитвами о прогулках и упражнениях телесных. Поскольку он велел принцу сразу идти к нему исповедоваться, если ночью тому захочется встать и молиться, он вынужден был по два-три раза в ночь выслушивать покаяния и в качестве епитимьи налагать требование немедленно отправляться в постель и спать. Через месяц протопоп измучился, спал с лица и тела (а он, грешный, отличался дородством, здоровым цветом лица и важной осанкой), а принц весь светился внутренним светом, но, кажется, не похудел. Через два месяца отец Варсонофий заболел от жизни такой, и пришлось архиепископу Пимену присылать в качестве духовника другого. Господь его надоумил послать старца-схимника Савватия из Диколесья, коий безжалостно ругал принца за излишнее усердие, и принц охотнее слушался его, ибо сам старец ел в день лишь два кусочка хлеба с постным маслом да ложку дикого меда и проводил в молитвах почти все ночи. А поскольку отрывать схимника от молитвы нельзя (грешно, да и клюкой можно получить, что и случилось с принцем пару раз), приходилось проснувшемуся принцу отправляться в постель без покаяния, и постепенно он перестал вскакивать по ночам.

Умерив, таким образом, пыл королевича, архиепископ передал королю просьбу митрополита приехать к нему, поскольку духовный владыко чувствовал приближение конца и хотел напоследок повидать королевича, о коем легенды ходили. Митрополит, сидя в кресле, благословил короля и его семью, дал принцу поцеловать руку, попросил его почитать Нагорную проповедь, и принц рассказал ее наизусть. Митрополит благословил королевича вторично и слабым голосом сказал:

— Чует сердце мое, что не то станется с тобой, чадо, чего чают все вокруг. Попрошу я владыку Пимена за тобой присматривать, а тебя прошу сохранять в сердце своем всегда ту светлую веру, которая сейчас в голове твоей. И тогда обойдут тебя соблазны страшные и выстоишь ты против козней жестоких.

Потом подозвал он отца и тихо сказал ему несколько слов. Государево лицо вытянулось, но он поблагодарил митрополита за заботу и добрый совет. Уже в карете король сказал своей жене:

— Велел мне митрополит подыскивать сыну хороших учителей военного дела и наук светских, собрать вокруг него отроков знатных, дабы были у него преданные товарищи, и позаботиться о невесте. Сказал мне он, что в видении во время молитвы видел он Вадима на троне. На всякий случай последую я его совету касательно военного наставника. Но грызет меня тоска: что же будет с нашими старшими сыновьями? Ведь я уже собирался взять Владимира в поход против фрягов, скоро его в рыцари пора посвящать.

На следующий день выступил король в поход, а осенью вернулся из него без побед великих, но с честью и с добычей, загнал врага в замки, пограбил пару городов и заключил выгодный мир. Сын его получил царапину стрелой древлянина-наемника, но древляне отравляют свои стрелы лишь идя на бой против кикимор и прочих злыдней, а пуще всего — против Черных древлян. Единственное что расстроило государя, так ранение сотника его личной дружины Аскольда, старого воина, служившего еще его отцу и деду. Аскольд потерял левую руку, и государь предложил ему учить Вадима военному делу, после того, как старый воин оправится от недуга.

А Вадим тем временем опять перешел под попечение Варсонофия. Бедному протопопу пришлось несладко, поскольку Вадим, умерив свой пыл в посте и покаяниях, стал каждый день совершать прогулки и поездки, и при этом молился у каждого могильного креста и в каждой часовне и раздавал кошель грошей убогим. Народ боготворил младшего королевича и говорил:

— Вот наш ангел проехал.

3. Сотник Аскольд

По приглашению государя двенадцать вторых сыновей воевод, магнатов и славнейших рыцарей, кои были примерно одногодки Вадиму, прибыли ко двору и должны были быть его товарищами в играх и в обучении военному делу, охоте и прочим приличным благородным людям искусствам. Но пока им приходилось лишь выстаивать с принцем молитвы да час в день заниматься под руководством Аскольда с ним вместе верховой ездой и фехтованием. Не лежало у принца сердце к военному делу, а о занятиях музыкой и светским пением он и слышать не желал. Только верховой езде он учился с удовольствием.

Государь сразу же после фряжского похода отправилася на побережье отгонять догов и мурманов и вернулся, когда первый снег выпал. С ним вместе приехали фряжский рыцарь и мурманский ярл. А в столичных харчевнях пировали дружинники и гусляры пели песни о храбром рыцаре Стефане из Бранибора и о добром короле, с которым они бились на поединке, о том, как король победил рыцаря и с честью отпустил его, а фряжский король и воеводы обвинили того в измене, и как рыцарь пришел под руку светлого короля Ляшского.

В первый же вечер, как закончились торжественные пиры (в часть победы над фрягами, в честь рыцаря Стефана и ярла Хруппа) сын попросил отца рассказать о поединке.

— Стефан Браниборский прозван Рыцарем без страха и упрека. Вы слышали рассказы о его смелости и благородстве, как он один остановил на мосту под Липском целую орду злыдней, как победил он в один день пять аланских рыцарей, как ходил он в Святую Землю, с несколькими верными дружинниками пробился в лагерь арапов и пленил султана Бейбарса, а затем отпустил бусурмана, и тот замирился с крыжаками. Да вот в его родной фряжской земле жилось ему несладко. Сосед его, герцог Генрих Лев, положил глаз на Бранибор и все время стремился захватить этот удел, дабы округлить свои владения. Он брал Бранибор приступом, когда Стефан был в Святой Земле, но чины фряжские так возмутились, что Генрих счел за лучшее освободить земли за выкуп.

Перед нынешней войной Генриху донесли, что Стефан с малой дружиной идет через его владения. Он обвинил его в нападении, бросился в погоню, схватил Стефана и назначил за него королевский выкуп. Чины опять возмутились, ведь даже доги и неверные отпускали Стефана без выкупа, и тогда герцог предложил Стефану выйти без выкупа, ежели тот обменяет свой Бранибор на болотные и лесные местечки рядом с Ругой, где с одной стороны поганые курши, а с другой — — древляне да кикиморы.

А когда мы подступили к Бранибору, герцог был вынужден отпустить Стефана задаром, но заставил его дать слово, что тот сразится на поединке с самим королем либо коронным гетманом. Приближенные отговаривали меня принимать его вызов, невместно, дескать, королю драться с простым рыцарем. Но я уважал Стефана и принял вызов его. Трудно мне пришлось, дрался я с ним и он со мною с утра до обеда, я ошибся три раза, а Стефан лишь раз, но никто из нас в седле даже не пошатнулся. Затем мы пообедали вместе и дрались с обеда до вечера, каждый ошибся по три раза. Я уже думал, что придется на ужин расходиться. Но тут Стефан допустил двойную ошибку и мне удалось выбить его из седла. Сдался он мне и отправились мы ужинать.

Три дня я угощал его в своем шатре, а затем отпустил к фрягам. Но тем временем герцог успел прибрать к рукам его имения, а самого Стефана обвинил в измене. Стефан пожаловался чинам фряжским, те ничего не решили, а их король рассудил с герцогом не ссориться. Тогда Стефан пронесся со своей малой дружиной через герцогство Генриха, пожег все на своем пути и ушел ко мне, когда я на морских витязей пошел. Генрих догнал его, но я послал сказать Льву, что тот получил лишь малую толику расплаты за свою подлость и жадность, и ежели сейчас же не повернет назад в свое герцогство, то плохо ему придется. Тот и ушел восвояси. Так что теперь Стефан наш воевода.

Да и с мурманами мне повезло. Их вождь со всей своей дружиной тоже ко мне на службу попросился, так что и флотоводец теперь у нас есть отменный, можно с донями и с древлянами с Киянского моря воевать. Даст Бог, так я в следующем году на остров Буян двинусь.

Принц слушал, не проронив ни слова.

На следующий день принц, как обычно, выехал из двора вместе с отцом Варсонофием. Он подъехал к часовне, около которой сидел нищий, кинул ему весь кошель с монетами, забежал в часовню, наскоро прочел Отче Наш, и вернулся в возок.

— А теперь назад на подворье, к Аскольду!

— Но ведь мы даже до церкви не доехали!

— Слушай, что велит принц!

И они вернулись на подворье. Там сотоварищи принца играли в снежки, разделившись на ляхов и фрягов. Принц соскочил с возка, закричал:

— Ляшский король прибыл! Сдавайтесь, фряги, чтоб вам неповадно было рыцаря Стефана в тюрьме держать!

Он схватил ком снега и запустил в предводителя фрягов. Ляшская дружина закричала:

— Виват король! — и обратила фрягов в бегство.

После чего принц подошел к Брячиславу и сказал:

— Ты будешь рыцарь Стефан, вызывай меня на поединок!

Брячислав церемонно поклонился и снял с руки перчатку:

— Сир, я имею честь вызвать вас на бой.

Принц взял перчатку, наклонил голову и ответил:

— Мессир Стефан, я принимаю ваш вызов. Оружием будут длинные мечи.

Они взяли деревянные мечи и щиты и стали драться. Но принцу досталось раз, затем другой, затем третий, затем он поскользнулся на снегу и упал, меч вылетел у него из руки, "рыцарь Стефан" поставил ему ногу на грудь и заявил:

— Сдавайтесь, сир!

Принц хотел разгневаться, но тут сзади раздался голос наставника Аскольда:

— Отменно, Брячислав! А ты, королевич, должен был бы больше учиться мечом владеть, тогда б и не побили тебя! Посмотри, как нужно держать меч. А теперь поучимся наносить прямые удары и удары сбоку. Вот так. Неправильно, меч поворачиваешь. Опять не так. Теперь получше...

До самого обеда принц вместе с товарищами упражнялся на мечах, а затем наставник сказал:

— Через час после обеда одевайтесь легко и тепло, и обувайтесь в сапоги: поедем в Пущу читать звериные следы.

Так что и послеобеденые занятия с Варсонофием сорвались. А вечером принц потребовал от Варсонофия, чтобы тот рассказывал об истории, о знаменитых рыцарях и воинах, а сегодня о Пирре, царе Эпирском, который объединил всех еллинов и дошел до гор индусских, побил и мидян, и древлян, и Гога с Магогом.

Да и вместо духовных гимнов принц начал учить баллады о прекрасных дамах и рыцарях, и пел:

"За Крест я смерти не боюсь," —

Воскликнул тут Стефан,

И храбро бросился один

На войско бусурман.

Его меч жалил, как змея,

Как молния, разил.

Но много было там врагов,

Он выбился из сил.

На следующий день с утра принц поехал верхом вместе с товарищами и Аскольдом в королевский арсенал осматривать оружие. Зачем-то наставник повязал на себя тончайший белый шарф мидянской работы. Впрочем, видно было, что к этой дорогой вещи он относится без всякого почтения: она была забрызгана грязью.

Около собора Холмской Божьей Матери Вадима уже ждала толпа нищих. Принц перекрестился на собор, достал кошелек, повертел в руке, развязал, хотел было сойти с коня, но затем высыпал монеты в толпу. Началась свалка, дворянские дети некоторое время развлекались, подбадривая дерущихся и хохоча над ними, а затем двинулись дальше. Заметив в стороне часовню, принц перекрестился, как и другие, и, не останавливаясь, поскакал вслед за Аскольдом.

Сотник славился не только как прекрасный боец, но и как знаток оружия и доспехов.

— Эти булатные сабли добрый принц Вячеслав, дед короля нашего, привез из Святой Земли, когда помогал крыжакам. Это — лучшее оружие, что людские кузнецы делают. Вот посмотрите.

Аскольд снял с себя кисейную перевязь, попросил детей ее расправить, подбросил вверх. Она поплыла в воздухе, медленно опускаясь. Сотник взял саблю, коротко махнул ей снизу, и кисея распалась на два куска.

— Ни один христианский меч такого не может. Когда Вячеслав поспорил с султанским братом Сафадимом, чей меч острее, он взял свой двуручник и рассек пополам железную болванку. А Сафадим рассек шарфик. И этого Вячеслав и никто из рыцарей-крыжаков сделать не смог. Такую саблю, только заговоренную, подарил Вячеславу лично Сафадим.

Идем теперь дальше. Это — оружие, которое продают горняки с Увалов. Раньше они нам и древлянам дань платили, золотом и оружием. А теперь загордились, с тех пор, как у них появился некий Зуншинжун и провозгласил себя королем. Сначала он выгнал с Увалов рудокопов, чего рудокопы ему и роду его простить не могут до сих пор, потом просто перестал платить дань. Пошел король Ярослав вместе с древлянами наказывать Зуншинжуна (Ну и имечко, губы трескаются! Как змеюка шипит.) Я тогда десятником был.

Подступили мы к горам, а там укрепления, из-за всех углов пОроки бьют. Надо осадой брать. А древляне отговорили нас большие обозы собирать, сказали, что быстро справимся. Припасов было мало. А в Подувалье уже кикиморы поселились, древлянские обозы перехватывают. Древляне и отошли, а королю нашему неохота было для древлян угли из печи таскать, мы тоже вернулись. Теперь мы с горняками увальскими торгуем, народ они жадный, но довольно честный. Если закажешь им вещь и заплатишь, что запросят, сделают так хорошо, как только могут. Их мечом дрался в святой Земле Вячеслав, когда был еще принцем.

— А говорят, что у рудокопов оружие лучше.

— А вот посмотрите, это меч, купленный у рудокопа. Ничего не видите?

— Как здорово! Какой острый! А какой узор!

— Вот тут вот, рядом с рукоятью, под узором выбоинка виднеется. Это — трещинка, которую они нарочно оставили. Так что в самом жарком бою такой меч может разлететься.

— Почти не видно!

— Рудокопы — народ столь же спесивый, как как и древляне. Ежели они что-то дарят, то делают лучше всех, ежели продают — обязательно какой-то недостаток оставляют. Хорошо еще, если украшение непрочно приделано. Оно отлетит — воину ущерба нет. А тут видите, что. Да и запрятано как умело, мало кто разглядит. А ведь звенит, как полноценный. Поэтому для дружины своей король заказывает оружие у горняков. А паны да знаменные рыцари, конечно, сами вооружаются.

— А как древлянское оружие?

— Подождите, зайдем в сокровищницу, покажу. Вот посмотрите, какие копья у нас шленские мастера делают. Ненамного хуже горняцких. Те из кержаков, кто поскупее либо поскуднее, у них оружие покупают. А старшины ихние, конечно, у горняков. Кержаки — хитрый народ, у рудокопов ничего не берут. Зато их и рудокопы не любят.

Вадим уже почти не слушал. Он представлял себя крестоносцем, бьющим нечестивых бусурман и проклятых злыдней, или воеводой, усмиряющим жадного внука Зуншинжуна (про себя он отметил, что Варсонофий произнес бы имя знаменитого вождя рудокопов точнее: Сзун шын Шжунг, Сзун сын Шжунга.)

Но вот смотритель достал из связки роскошный ключ и открыл дверь внутренней сокровищницы. Тут лежало именное оружие.

— Вот сабля Сафадима. Мало того, что она булатная, она еще заговорена. Вынесите свечи!

На минутку вынесли свечи, и стало видно, что некоторые мечи и кольчуги светятся. Меч Сафадима светился зеленоватым.

— Это — заклятье их лжепророка. Сабля без промаха разит тех, кто не верит в единого Бога, если светит солнце. Вячеслав завещал не обнажать ее против людей (даже против поганых), против крещеных древлян и волхвов Белогорья. Короли берут саблю, когда едут воевать со злыднями.

Рядом тонкий меч (скорее шпага) светился странным серым светом.

— Это — меч, заклятый Черными Древлянами. Он без промаха разит ночью, особенно при луне, и в подземельях, а днем и на поверхности не лучше обыкновенного. С ним нельзя заходить в церковь и даже в мечети арапские. Его приберегают здесь для битв с прислужниками диавольскими.

Рядом несколько сабель и пучок стрел светились серебряным сиянием.

— А это — подарки Белых древлян. Посмотрите, насколько легче древлянская сабля сабли Сафадима. Она тоже рубит кисею, и даже призрачную плоть. Мне такую саблю два раза давали, когда я сопровождал отца государя и деда его в капища темных волхвов. Драться там, правда, не пришлось, но призраков крошить во время чародейств довелось.

Вадим удивился, когда услышал это. Ни отец, ни братья, никто из приближенных никогда не рассказывали про посещения государями темных капищ, в то время как об их разрушении писалось и в летописях, и песни пелись. Много думать он еще не мог, но услужливая память запечатлела рассказ старого воина.

Его товарищи слушали и смотрели, разинув рот. Жирислав, отец которого был одним из богатейших магнатов, спросил:

— А сколько стоит древлянская светлая сабля?

— Если ты попросишь древлян продать ее, тебя по меньшей мере с позором прогонят. Сколько я знаю, для таких сабель нужны какие-то камни, кои добывать умеют лишь горняки, да и тем они редко попадаются. Говорят, что рудокопы тоже их знают, но дают белым древлянам лишь тогда, когда им удается договориться о совместной войне против самого Князя мира сего.

— А если ее выкупить у кого-нибудь?..

Вадим подметил, что Аскольд, как и все простые люди, считает Черного Владыку самим дьяволом, а духовный наставник не раз объяснял ему, что дьявол, как и Бог, един для всей Вселенной, где множество миров, в коих Бог создал разум и добро во славу свою и дабы посрамить Владыку Зла, которому он до сотворения обещал власть наместника над тварным миром, но коий загордился и отверг Сына Божьего. Наш же Властелин Тьмы — всего лишь один из приближенных бесов диавола. А раз так, почему бы его не победить всем верным. Ведь и все христиане проклинают его, и даже бусурмане тоже, и Белые древляне всегда с ним были в непримиримой войне. Почему же они не объединяются для похода во славу Божью, во славу добра против зла?

И тут принцу пришла в голову идея, которую, конечно же, подсказали ему ехидные Горние духи: ведь можно совместить оба его призвания! Он станет монахом, выучившись сначала военному делу. Проповедью своей он соберет всех — и Крест, и Полумесяц, и Зеленый Лист, и Белого Голубя — под одно светлое знамя, построят они большой флот и пойдут в более славный поход, чем крыжаки. Все короли и цари, султаны и ханы, коим добро ведомо, соберутся в этот поход, а руководить всем будет скромный монах. Днем он будет биться со всеми вместе, а ночью усердно молиться. На пирах и военных советах он будет следить, дабы между всеми было согласие, дабы не перессорились между собою, как крыжаки. А потом на месте низвергнутого замка Властелина Тьмы встанет новый Иерусалим...

Мечтания прервал голос Аскольда:

— А теперь обратно во дворец!

Лишь много лет спустя Вадим понял, что он пропустил кое-что важное в оружейне и в речах Аскольда, но упущенного уже было не вернуть.

Отступление

Через много лет после посещения королевской оружейни один из магнатов ляшских — Жирислав Заглоба — приехал с тайным поручением к королю Вадиму от только что взошедшего на ляшский престол короля Олега Рюриковича, сына старшего брата Вадима. В Ляховицком королевстве пахло смутою, и Жириславу было приятно посетить того, в свите которого он был в детстве, с кем вместе учился военному искусству, того, в чьих владениях, наоборот, все было спокойно и страна просто цвела.

Жирислав подивился тому, как молодо выглядит Вадим, и спросил:

— Правда, что жена-древлянка и мужу долголетие передает?

Вадим печально ответил:

— Ежели пожелает...

Жирислав смутился, ведь история с пленением Вадима была на слуху, о ней легенды рассказывали и удивлялись, почему он после такого жену не прогнал? Ведь то, что она делала, это почти что измена государственная, что не лучше измены супружеской.

Вечером за чарою меда они вспоминали Аскольда, свои приключения, свободно говорили наедине. И тут Жирислав сказал:

— Вот чего я не понимаю, зачем нужна палица, коя лишь своих убивает, да и то лишь тогда, когда они предают или смуту вносят?

— Какая палица?

— Да была такая в нашей королевской оружейне... Король меня просил спросить, не у Вас ли она, государь? А я, честно говоря, не понимаю, зачем она королю: носить ее может лишь король или наследник, а разве мятежник или смутьян будет рядом с королем? Он в своем замке засядет, и оттуда вредить будет. Может, Вам, государь-товарищ, она и нужна: маги сидят у Вас в Совете да козни строят. А рыцари не хуже магов ковы вить умеют, да защиты у них больше.

— Ну вот еще, буду я на королевском совете палицей махать! Выпей-ка еще меда! — быстрее сказал Вадим и перевел разговор на другое.

На следующее утро он вдруг вспомнил, что о палице ляшских языческих вождей что-то говорил Аскольд тогда, давным-давно...

* * *

К Рождеству королевич уже на равных дрался с наиболее искусными из своих друзей, а к весне уже далеко превзошел их. Вдобавок он успел поучиться у придворных музыкантов играть на лютне и гитаре, начал складывать стихи в честь прекрасных дам, посвященные дочерям ближних королевских дворян. Король был доволен таким тонким пониманием своего места и неписанных обычаев: дамой сердца полагалось иметь знатную и неприступную особу, а влюбляться надо было в благородных, но бедных, дабы возвышать их роды и умножать в будущем число верных слуг королевского дома, связанных с ним кровью, но слава Богу, прав на престол не имеющих.

Но теперь у короля была другая головная боль: а ведь сыну удел нужен будет, значит, нужно кого-то повоевать! Так хорошо было, спорных мест почти не осталось, в походы ходили в основном за славой и добычей, а тут опять нужно начинать большую войну. Ведь известно, что малые походы способствуют процветанию государства: благородные люди делом заняты и не бунтуют, добычу по дешевке распродают, что для городов хорошо, а холопам работать на полях их баре не мешают, поскольку с ближними своими в поход отправились. А большая война — сплошное разорение. Надо войско нанимать, ополчением и дружиной уже не обойдешься, надо провиант запасать, рыцари и паны устают, их имения без надзора приходят в упадок, купцы перестают ездить и города беднеют, добычи становится мало, а войско — недовольным.

Да и тот, у кого кусок оттяпаешь, на тебя надолго обидится, да и соседи полезут, либо урвать себе тоже кусочек, либо тебя останавливать и учить, дабы не зарывался. Ох, и тяжела же эта доля...

Сам король практически каждый год на войну ходил, но последняя большая война была еще при его отце, когда Фряжская империя развалилась. Вот у полян и у русичей шла серьезная война, но в нее ляхи почти не мешались. Они знали, что, если влезешь, сразу все три восточных христианских государя — можайский, харьковский и задонский — соединятся, позабудут свои обиды и пойдут на спесивых ляхов. А русская пехота вместе с полянским хлебом и торкской конницей — такое дело, что лучше не связываться.

* * *

Подошел апрель. Король велел холмским именитым гражданам собрать своих сыновей в возрасте, соответствующем возрасту Вадима, сам осмотрел их, разделил на два отряда и поставил во главе одного из них принца, а другого — Брячислава. Товарищи принца также разделились на две части, и на полянах королевского парка начались потешные сражения: знатные дети играли роль рыцарей, а горожане — пехотинцев. Король частенько сам приходил смотреть на сражения, подсказывал вождям отрядов, как лучше выстроиться в том или другом месте, где спрятать в засаде лучников, как отвлечь и обойти противника, как правильно отступить, если бой не задался. Старшие сыновья даже немного обиделись, и король собрал своих ближайших родственников на семейный совет.

— Наш добрый прадед Владислав Локоток строго-настрого завещал не делить королевства Ляшского, не восстанавливать тех княжеств, что однажды были упразднены, и не уничтожать силой тех, кои есть у нас. Сейчас у нас нет свободного княжества в королевстве, и нам придется воевать.

— Почему же? Ведь по обычаю второй сын должен жить в столице, пока у его старшего брата не родится наследник, дабы не прервалось правление королевством при несчастных событиях.

— Милостию Божиею все наши три сына пока здоровы, добронравны и усердны в подобающих их сану науках и упражнениях. Посему нужно думать о княжестве или двух. Может, пойти на куршей поганых и обратить их в христианство?

— Сколько раз и мы, и фряги о них обжигались, — заметил младший брат короля, ныне настоятель Святогорского монастыря. Не мне отговаривать вас от богоугодного дела, но я, прежде чем постричься, немало повоевал. В их лесах и болотах только древлянам да кикиморам ратовать, да и те к куршам не суются.

— Почему не пойти на Можай? У них сейчас смута... — начал ясновельможный князь Верхнешленский, коий по традиции считался мирским главой западных христиан в королевстве.

Тут все православные князья заволновались и начали говорить, что не стоит этого делать, ежели никто нас туда не призовет, да и в этом случае подумать надобно.

— Не Крапаты же чистить от кикимор! — заметил князь Болеслав Вышгородский.

— А почему не отбить Тьмутаракань у аланов? Ишь какие: старое словенское княжество захватили.

— Когда это было... А, впрочем, почему бы и нет?

— Ну да, пропустит вас Кобяк через земли свои! А ежели и пропустит, то выговорит: добыча — вам, Тьмутаракань — мне.

— Вот и хорошо! А мы выговорим: Тьмутаракань — ваша, князь там — нашего рода! А добычу пополам.

— Вот это дело! Решили! Посылаем посольство к Кобяку, союз заключать. Послам велим за Тьмутаракань торговаться и не соглашаться уступить ее, а потом сам пан король переговорит с ханом и уступит!

— Ну, я вижу, вы все за меня решили! Ладно, посылаем посольство, — заключил совет король.

Так что принц и не знал, что богато снаряженное посольство (одного лучшего ляшского меда везли двести бочек) обязано отправкой ему. Страна стала потихоньку готовиться к серьезной войне, накапливались припасы для дальнего похода. Но ясно было, что до следующей весны ничего не случится. А скорее всего, переговоры затянутся не менее чем на год.

4. Маг Омар

Июнь в тот год стоял неровный: вначале жара, а затем снег с дождем среди лета пошел. И надо же так, что в самый день рождения принца Вадима.

На восходе солнца в ворота дворца постучался странник в одежде жителей Белогорья, пестрящей множеством заплат, потертой и забрызганной дорожной грязью. За спиной его была тощая котомка, в руках — — дубовый посох. На вид он был крепок, борода его только начала седеть.

— Пустите, во имя Света!

Стражники подумали: наверно, бродячий заклинатель или предсказатель.

— Иди отсюда, нехристь! У нашего короля получше чародеи найдутся, если ему надо будет.

— Пустите, ради королевича Вадима! — добавил странник.

— Да, сегодня ведь велели всех звать на его день рождения. Заходи, иди в хлев, там обсушись. Там будут и столы для бедной братии накрыты. Если проголодался, подойди к кухне, тебе дадут кусок хлеба уже сейчас.

— Спасибо, добрые люди. Да благословит вас Явь!

— Иди, не надо нам твоего чернокнижнического благословления!

— Постой, а может, пусть он нам поворожит?

— Грешно ведь.

— Ну да, панам не грешно, а нам грешно!

— Нет, не соблазнюсь и тебе запрещаю! Мало, что ли, поклонов отбил после прошлой исповеди! До сих пор на лбу шишка! Наш поп к такому строг. Уж если захотелось погрешить, иди в кабак, выпей, погуляй.

— Денег жалко!

— А сколько ты пожертвовал на храм после прошлой епитимьи? Столько и за неделю не пропьешь. А ведь всего лишь приворотное зелье у ведьмы купил.

Стражники и не заметили, что тем временем колдун исчез. Да он их уже не интересовал.

Через полчаса странник уже сушился в хлеву, у очага. Он с благодарностью взял кусок хлеба, но отказался от водки и молока, запил его чистой водой. Кухарки попросили его погадать, но он выглядел таким усталым, что его перестали тревожить, и он спокойно сидел в углу, закрыв глаза, и выглядел дремлющим.

А тем временем к королю вбежал, оттолкнув стражу, придворный маг Кисек.

— Ваше величество, во дворце колдовство! Посильнее моего будет!

— Тогда наворожи, где злыдень, и кого из лучших стражников надо послать, чтобы его потихоньку уложить!

Маг открыл потайную дверцу и быстрее прикрыл ее. В комнату входил Варсонофий.

— Государь, ночью мне привиделся сон, будто белый маг вплыл в комнату к царевичу Вадиму и стоял у его изголовья. Утром я помолился и понял, что обязан Вам рассказать. Но нет у меня чувства, что это — большая опасность.

— Иди, отец Варсонофий, помолись с царевичем, а я уже знаю многое. Да на всякий случай, вот тебе ключ, достань наши фамильные реликвии, сам знаешь, как нужно делать, чтобы защитить часовню, и будьте там, пока я сам не приду.

Как только ушел Варсонофий, потайная дверца приоткрылась, маг последний раз поклонился символам Яви, Нави и Прави и сказал:

— Нет опасности, но есть неприятности, если Ваше величество или Его высочество принц сами распознают колдуна. Иначе... Впрочем, разрешите мне удалиться, ибо я должен готовиться к этому иначе. Могу лишь посоветовать. Достаньте самое заветное оружие, броню и амулеты, вооружите одного рыцаря и шесть стражников. Они должны издали следить за вами, когда начнется праздник, лучше всего из моей башни, и быть готовы выйти по первому знаку. Они должны помолиться, исповедоваться и причаститься. Если бой будет, то будет страшный. Если же его не будет, воины будут почетной охраной.

Маг вышел, дворецкий попытался было заглянуть в дверь, но король отослал его движением руки. Дворецкий попытался сказать: "Ее величество..." — но тут уже жест стал весьма решительным. Король подошел к своему столику, открыл ящик, нажал потайную кнопку, взял из секретного отделения камушек и начал смотреть сквозь него. Узоры плавно переходили один в другой, и вдруг король удовлетворенно хмыкнул и положил камень обратно. Он сел на кровать и громко сказал:

— Пригласите ее величество!

Королева чуть не вбежала. За ней пытались войти ее свитские дамы, но она вдруг грубо сказала, чего с ней не водилось даже с простонародьем:

— Отстаньте, мерзавки!

Король обнял ее, усадил рядом с собой.

— Муж мой и повелитель, сыновьям нашим грозит опасность!

— Я уже знаю многое. Ты видела сон, потом помолилась и поворожила...

— И это уже рассказали! Правда, мерзавки! — вспыхнула королева.

— Может, и такие, но не надобно им было рассказывать мне то, что я и сам узнал. Не ты одна в беспокойстве. Уже многое делается, а нам надо быть настороже, но не показывать этого никому и глядеть в оба. Если не мы распознаем опасность, то она будет страшной, а если мы сами увидим, то, наоборот, вечером еще один пир будет.

И вот начался пир в честь королевича. Королевская семья в полном составе обходила столы, начиная с высших. Правда, стол, где сидели маленькие солдаты королевича и их родители, обошли сразу же после стола знаменных рыцарей, до столов мелкой шляхты. Родители обрадовались, почувствовав, что забавы королевича могут быть для них прямым путем к дворянству. Ради этого можно стерпеть постоянные синяки и ссадины ребятишек. Более того, подойдя к Никите Кожемякину, который сломал ногу, падая с дерева, где сидел в засаде с луком, и все еще сидел в лубке, король торжественно пожаловал Кожемякиным герб и хуторок. Цеховой старшина был рад, но тем не менее бил челом государю и сказал:

— Наш род издревле один из главных на гродском вече, мы не раз гильдию кожевников возглавляли, в Сейме послами от Гнезно сидели, а нынче мелкопоместными станем?

— Ну и пройдохи мои горожане! Палец сунешь — всю руку оттяпают! Даю тебе специальную привилею, что твоему роду не позорно кожевенным ремеслом заниматься. А налогов будешь платить вдвое меньше других, поскольку брать с тебя столько же, сколько с обычных граждан, твое новое достоинство не позволяет, а не брать, как с обычного шляхтича, тоже нельзя: ты же кормиться будешь не поместьем, а ремеслом. И поставлять в ополчение будешь не конницу, а пехоту, но не дрянь какую-нибудь, а добрых молодцев, не хуже русских! Эй вы, судейские, чтобы завтра именной указ был готов!

Сказал все это добрый король, а про себя подумал: "А ведь хватило бы Кожемякиным богатства, дабы к своему хуторку доброе имение прикупить! Но не хотят с городом и с цехом своим расставаться!"

Позже эта привилея стала началом цеховой шляхты.

И вот вошли король с семьей в хлев, где сидели беднота, странствующие монахи и другие наименее почтенные гости. Вадим вдруг повернулся к одному из столов и пристально посмотрел на странствующего мага. Король тоже глянул на него, королева потихоньку подала знак своим приближенным, и вдруг король наклонил голову:

— Приветствую тебя, почтенный высокоученый Омар! Значит, срок уже настал?

— Будь здоров, пан король! Будьте здоровы, пышная королева и великолепный принц! О прочем поговорим потом.

Королева подала другой знак. Ее сенные девушки побежали в кладовую за достойными наставника одеждами, а стражники с поклоном пригласили его пройти в баню, смыть дорожную грязь (да это и было частью обряда приема нехристианских почетных гостей: первым делом они должны были сходить в баню, где их обмывали освященной водой, дабы смыть дурные помыслы, ежели, паче чаяния, они есть у гостя.)

После почетного обеда королевич вышел вместе с братьями, отцом и избранными придворными потешиться ратной забавой. Сначала сражались рыцари, и сам отец вместе с наследником, и воевода краковский Стефан, и воевода поморский Христофор (Хрупп по-северному.) Преломив достаточно копий, они выпили некрепкого меда и стали смотреть, как стражаются паны-отроки, еще в рыцари не посвященные, во главе со средним королевичем Рюриком. Затем пришла очередь детей из числа товарищей Вадима и других панских и боярских сыновей. Самому имениннику нельзя было по обычаю участвовать в игрищах, он лишь награждал победителей.

Затем на поле вышли кулачные и рукопашные бойцы разных возрастов. В азарте боя они не чувствовали холодного пронизывающего ветра и мокрого снега, сбрасывая с себя даже рубахи. Но в тот день это не значило битву без правил: пролитие крови на именинах считалось дурным признаком. Принц роздал победителям золотые монеты, а побежденным — кафтаны и сапоги.

Наконец, ветер утих, выглянуло солнце, стало теплеть, и под величальную песню королевская семья удалилась во внутренние покои.

Через час все семейство и приближенные собрались в столовой зале. Сразу после того, как выпили за именинника, за царственных родителей и братьев его, за его достопочтенных дядьев и теток, король предложил поднять кубки за наставника в светских науках Омара, почтенного члена Совета Белогорья, мага одного из благороднейших родов, высокоученого, достойнейшего, мудрейшего. Омар поднялся, потупив глаза, сказал, что он, ничтожнейший, невежественный, низкородный, ленивый, недостоин даже смотреть в лицо великолепнейшего, победоноснейшего и мудрейшего из государей, а тем более учить его блистающего драгоценнейшими талантами сына. Государь ответствовал:

— Мы наслышаны о Ваших познаниях, благороднейший из магов, не только в магических искусствах, кои, вообще-то говоря, изучать христианину не подобает, но, к несчастью, приходится с опаской и с умеренностью. Мы знаем о том, что Вы были советником нескольких государей и сведущи в науке управления. Мы знаем о том, как Вы сведущи в геометрии и науках численных, в музыке и звездознании. Знаем мы, что по труднейшим делам Совет Белогорья всегда запрашивает Ваше мнение, даже если Вы в отлучке. Не отказывайтесь же от нашего приглашения, ибо все науки, известные Вам, пригодятся королевичу в управлении уделом своим.

— Нет, государь! Не могу я принять похвалы Ваши, поскольку в науках еллинских я — всего лишь скромный ученик мудрецов александрийских и не знаю и десятой доли того, что им ведомо. Да и советы мои были невежественны, грубы и не давали ничего государям, кормившим меня. В Совете государства нашего занимаю я одно из последних мест, и лишь по доброте своей мудрейшие запрашивают изредка мое ничтожное мнение, а обычно не смею я ничего другого, как, по велению слабого разума своего, присоединиться к речам одного из достойнейших. Поищите лучшего наставника сыну Вашему, молва о дарованиях которого облетела весь мир.

— Достопочтенный маг! Ведомо нам, что хан Дербентский до тех пор благоденствовал, покуда Вы у него советником были, а как только наветам поверил и изгнал Вас, торки ханство его порушили и самого его в темницу заточили. Ведомо нам, что, когда фряги решили остров Ругу брать, где ваши союзники и наши братья-словене, к несчастью, до сих пор жрут Чернобогу и Белобогу в невежестве своем, Вас направили к королю фряжскому, дабы войну отвратить, и Вы остановили поход, даже дани не посулив больше той, что ружичане давно уже дают фрягам. Ведомы нам и многие другие славные дела Ваши, так что не отвергайте моего ничтожного, недостойного Вашей мудрости сына!

— Великий государь! Вынужден согласиться я на Ваше приглашение, но лишь поелику не вижу никого из достойнейших меня, кто смог бы ныне надолго оторваться от дел или дум своих и заняться с сыном Вашим. А вознаграждение мне определите, по ничтожеству моему, то, кое сами соблаговолите дать.

Тут король понял, что дорого обойдутся ему услуги Омара. Да и осадок на душе у него остался: ведь маг сам в приватной беседе возжелал быть наставником сына, а ныне представил дело так, что его пришлось по всей форме три раза просить. Но лучшего учителя, как и сказал маг, найти было невозможно, да и советами Омара воспользоваться для укрепления благосостояния королевства и при переговорах с соседями отнюдь не было лишним. Тем более, что род Омара издавна, как знал король, принадлежал к числу оглашенных, кои ходили в церковь святую, но символа веры не произносили, не делали того, что противно Богу, но принимали Святое крещение лишь перед смертью, поскольку после крещения заниматься многими видами магии — непростительный грех, а без него — грех простительный, смываемый благочестивой жизнью и Святым крещением.

Так что с чистой совестью все приглашенные вознесли благодарственную молитву Господу, и, увидев крестящегося Омара, наставник Варсонофий подобрел. Зато Кисек помрачнел. Король заметил это и подумал:

— Ох уж мне волхвовская спесь и зависть! Ни один волхв не может выдержать, что его сотоварища рядом с ним чтут больше его самого! Два мага на одном подворье — как два паука в банке!

* * *

На следующее утро, после завтрака, Омар взял за руку королевича и обратился к отцу:

— Нужно мне испытать, насколько он созрел для наук. Отпусти его со мною на один день!

Варсонофий хотел было что-то сказать о клятве, которую надобно взять с мага, дабы тот ничего кощунственного не содеял с царевичем, а мать-королева вообще слова не успела вымолвить от неожиданности, как отец склонил голову и сказал:

— Завтра вечером жду вас за ужином.

Омар низко поклонился и вышел. Внизу его ждал возок с тройкой прекрасных лошадей: видно, вчера слуги Омара уже были где-то поблизости.

Королева гневно заявила мужу:

— Что ты позволил этому нехристю? Даже и не спросил его, что он намерен делать!

— Надо, чтобы в своем княжестве сын наш был всем вооружен. Мало будет у него воинов, золота да людишек, зато много войн и забот. Места там благодатные, торговля богатая, да тех, кто на них зарится, тоже много. Торкские беи да ханчики всегда пограбить соседа готовы, с моря будут венды, еллины да влахи лезть, с гор — касоги, готы да черкесы. От них одним оружием не отобьешься, золотом не откупишься.

* * *

Возок с гербом Белогорья выехал за ворота дворца, затем за городские ворота, углубился в лес. Омар внимательно смотрел в глаза королевича, ожидая чего-то, а затем сказал:

— Принц, рад я, что в душу твою нелегко проникнуть чужому, пока ты сам его не пустишь. А сейчас прошу я тебя надеть эту шапочку. Она покажет тебе красивые сны, и ты не увидишь того, чего пока что знать не следует. Если же не желаешь посмотреть тайны искуства волхвов, то возвратимся домой.

Принц с легкостью одел шапочку, глаза его закрылись и он задремал. Коляска свернула на неприметную тропку, и через пару часов несколько волхвов встретили их во дворе тайного храма и внесли принца внутрь. Они накрыли стол, после чего Омар снял шапочку.

Вадим открыл глаза, видно было, что прекрасные сны еще не отпустили его. Он увидел себя в келье, где было четыре волхва. Омар занимал второе место. На главном сидел низкорослый седой маг с печальными глазами.

— Благословляю тебя, королевич! Много добра сделал нам твой род, и, надеюсь, еще больше сделает в будущем! А сейчас приступим к трапезе!

Принц хотел было помолиться перед едой, затем глянул на Омара, тот понял его желание и сам стал говорить слова христианской молитвы. Принц тоже перекрестился и помолился, а настоятель сказал:

— Не посвящено место сие Злу, а служит оно для борьбы с ним. Издревле получали помощь здесь древляне и христиане.

Все кушанья были простыми и постными, но масло было необычного вкуса, принц никогда такого не пробовал.

— Масло это из священных наших рощ, на островах Мелуххи, там, где солнце ходит прямо, — сказал Омар. Царевич еще раз подивился его проницательности.

После обеда они прошли в келью, Омар открыл небольшой алтарь, бросил в лампаду щепотку благовоний и стал молиться. Затем он застыл на несколько минут и сказал:

— Младой Вадим, готовься в путь!

Он взял Вадима за руку и начал медленно говорить непонятные певучие слова. Вадим начал повторять их:

Gwiallin Qwiy das Thaller Ghog,

Gwiallin Triss can Rhassus.

Ansissin Diy carassa Bhog,

Ter dossen Gray ban Assus.

Первое четверостишие запечатлелось в памяти Вадима, а остальные увлекли его за собой, и вдруг увидел он под собою голубой шар с красивыми белыми спиралями и полосами (Земля и облака, пришло воспоминание из далеких времен.) Как только он вглядывался в одно из мест на этом шаре, оно начинало приближаться. И вдруг его рука ощутила настоятельное пожатие. Голос Омара прошептал:

— Сейчас мы будем в святом Иерусалиме!

И вот они на базарной площади, где рядом сарацинские и франкские купцы и рыцари. По ней медленно идет знатный гость в вендской одежде и рядом с ним мальчик, судя по всему, сын его. Они подходят к сухощавому, темному кожей сарацину. Тот продает полудрагоценные камни и амулеты. Омар спокойно просматривает их, не обращая внимания на расхваливания продавца, затем берет маленький камушек, вделанный в браслет из змеиной кожи и бросает золотую монетку. Продавец секунду ждет, затем смотрит в холодные зеленоватые глаза богатого купца и отсчитывает серебряными монетками сдачу. Поколебавшись, он добавляет еще пару медных, сам удивляясь: ведь мы не торговались, почему же я беру свою цену? Купец холодно оставляет ему медные монетки, надевает браслет на руку Вадиму и удаляется с сыном в глухой переулок.

Из-за угла вдруг выходят двое подозрительных франков с кинжалами, спиной Вадим чувствует еще двоих сзади.

— Кошелек или жизнь! — говорят они на простонародной латыни.

Омар медленно опускает руку к поясу, берется за один из камней на нем, и вдруг разбойники начинают поражать кинжалами друг друга. Из дворов выскакивают еще несколько вместе с главарем и включаются в бойню. Их главарь, убивший пару своих сообщников, дико смотрит вокруг и вроде бы начинает кое-что понимать, но сверху летит стрела, и вместо Омара поражает главаря. Стрелок со стоном скрывается в окне, Омар сжимает руку Вадима, и опять они высоко-высоко.

— Славный город Вавилон!

И вот они рядом с развалинами башни. Город выглядит бедным и запущенным, а путники в одежде эмиров едут по нему на носилках.

— Вот развалины храма Мардука, — сказал Омар и хлопнул в ладоши. Невольники опустили носилики, эмир и сын его вышли. Вадим подметил, что Омар говорит по-арапски, и удивился, услышав свой ответ на чистом арапском:

— Отец, мы должны посетить их?

— Да, дитя мое.

Они вошли внутрь разрушенных стен, и вдруг они оказались в простых шерстяных одеждах, а вокруг толпа, и жрецы торжественно выносят главного идола в сопровождении божков. Все падают ниц, ниппурские гости (Вадим чувствовал, что здесь их принимают имено так) тоже. И опять они высоко-высоко.

— Учитель, — почему вырвалось у Вадима это слово, он и сам не понял. — страшно мне. Показал ты мне царства земные и славу их. Уж не душу ли хочешь взамен?

— Все они вместе одной души не стоят. Но не показал я их еще. Ты видел город во славе, но в опасности, видел город после славы и славу его. Теперь увидишь город на грани жизни и славы, да и много еще увидишь, если выдержишь.

И вот они в городе среди джунглей. Ангкор — Вадим не слышал это имя раньше. Они вместе с толпой других придворных проходят с площади, где строится громадный храм, в покои дворца. Раздается тихая музыка, и в тронный зал вносят короля. Вадим замечает, насколько монарх стар и устал, и вдруг ему открываются мысли и чувства обожествленного владыки. Какая бешеная гордыня! Какое холодное презрение к бренному миру, и к своему собственному королевству. Вокруг него как будто черви, а не люди. Король вяло реагирует на приветствия придворных и их доклады о делах, даже о том, что от Шривиджайи прибыли послы с требованием компенсации за захваченные корабли и дани и привезли с собой объявление войны, если не получат удовлетворения. Интересовали его лишь сообщения зодчих о том, как строится храм бога-царя. Узнав, что уже более тысячи рабочих умерло от кровавого поноса, царь равнодушно велел набрать по провинциям еще две тысячи сроком на полгода, а тех, у кого истекает срок работ, задержать до прихода пополнения.

— Зеленая пустыня поглотит этот город, и лишь башни храма будут возвышаться над деревьями, как память о человеке, бывшем упырем для собственной страны! — услышал Вадим голос Омара. Они опять были высоко, и только здесь Вадим понял, что язык жителей Ангкора — крайне отрывистый и неблагозвучный — он не знал ранее, а ведь понимал все и сам говорил нужные слова приветствий в нужный момент.

И вот они в громадном городе. Это не маленький Холм либо Иерусалим. Это намного больше даже Вавилона в его расцвете. Виднеется Запретный город с дворцом императора, и на носилках едет ученый высокого ранга вместе со своим сыном. Вежливость требует делать вид, что они читают книгу, дабы не замечать встречных и не заставлять их выполнять длинные и утомительные приветственные церемонии. Но они не следуют правилам вежливости: они читают на самом деле. "Книга о Великом пути" заворожила их своими чеканными знаками.

Вот они подъехали к маленькому, но богато отделанному, даосскому храму, вошил в него, воскурили благовония и стали кланяться идолу бога-мудреца Лао-цзы. Почему-то Вадим не чувствовал стыда за то, что поклоняется идолам, и успокаивал себя так:

— Не языческому богу я поклоняюсь, а душе великого мудреца!

И опять они высоко-высоко.

— Сейчас мы были в стране хинов. Ты видел самый большой город нашего мира. Ты видел самую богатую и людьми, и деньгами, и товарами, и мудрецами страну. Но она же одна из самых бессильных, ибо нет у жителей ее смелости в сердцах, чтут они ученых и чиновников, а не рыцарей. Пока у них хватает денег и счастья, чтобы откупаться от соседей, они живут мирно. Если соседи оступятся, они их беспощадно уничтожают. Но горе тому, кто завоюет эту страну! От их племени если кто и останется, то лишь выродки. А теперь мы окажемся на другой стороне мира!

Они увидели прекрасный город посреди озера и пирамиды. Вадим увидел, что кожа его стала бронзовой, на бедрах — роскошная набедренная повязка, на голове — убор из красивых перьев, и больше одежды на нем нет. На его учителе был еще плащ из тонкой (чувствовалось, очень дорогой) шерстяной ткани. Вадим коснулся ткани — материя была нежнее шелка.

— Великий Теночтитлан, город орла и змеи, — тихо сказал Омар.

Они подошли к основанию одной из самых больших пирамид. Перед ней толпились радостно возбужденные люди в праздничных одеждах. Простые граждане расступились перед знатной парой, стража раздвинула копья, и они вошли в преддверье храма. На площадке собралось несколко десятков знатных вельмож. Тут же был пяток торговцев, продававших дорогие товары. Омар отсыпал золотого песка и купил у торговки едой какую-то коричневую пасту. Вдруг все радостно закричали, и в носилках вплыл сам царь. Знать и простые воины кланялись ему сдержанно, с достоинством, но глаза отводили, дабы случайно не осквернить владыку взглядом.

Царь стал подниматься по лестнице первым, а за ним в строгом соответствии местам — вельможи. Вельможи переговаривались о предстоящем торжественном жертвоприношении: всего одна жертва, зато какая! В захваченном городе они взяли божественного пленника: человека, в которого на годичный срок вселился бог этого города. И теперь они принесут в жертву богу войны Уицилопочтли другого бога!

И вот они у алтаря. Идол потрясает своей дьявольской уродливостью и жестокостью, написанной на каменном лице. Пленник с вырванными ногтями и следами зверских пыток на теле брошен на алтарь, каменный нож рассек его грудь, сердце вырвано, и знатные вельможи разрывают на части трепещущее тело и пожирают его! Омар и Вадим исчезают, и тут Вадим заметил у себя в руке клок человеческого мяса.

— Эти люди с рождения преданы злым силам, даже их идолы злыдней изображают, а самые красивые из них — Черных древлян. Похорони кусок тела несчастного на христианском кладбище, и тогда, может быть, его душа, которую он добровольно отдал на растерзание злым духам, будет в конце концов вырвана из их лап и получит возможность лучшего воплощения.

— А Варсонофий говорил, что души, воплотившиеся в тела людей, уже дальше не воплощаются. Что в человеческом теле для них решается жребий на целую Вечность.

— Может быть что-то и после Вечности. Кое-кто из самых ученых христиан также это знает. Быть осужденным на вечные страдания — еще не самое худшее.

Вадим видит приморский городок. Бедные лачужки заполнены почти нагими бронзовокожими людьми, а в центре, на скале, возвышается замок. В замке видна маковка храма, на ней — — крест и роза.

— Тебе рассказывали о храмовниках.

— Западная церковь обвинила их в поклонении дьяволу и уничтожила. А мои предки не поверили, дали остаткам рыцарей убежище, но затем храмовники сами отплыли за море. Это их город?

— Да.

И вот суровый рыцарь и его паж заходят в храм. На одной стене — образ Спасителя, на другой — изображен прекрасный нагой дух. Глаза его печальны, а над его головой — роза. Чем больше вглядывается в эти глаза Вадим, тем страшнее ему становится. Лик Духа кажется уже черен, а сам он — еще более прекрасным. В голове мальчика возникает языческий напев:

Черный Крышень, благодатный,

Наших девушек покрой!

И тут Вадим понял, что на жертвеннике под образом Князя — человеческая кровь!

Вадим в ужасе хотел отшатнуться, но почувствовал, что делать этого нельзя. К счастью, служители завешивают образ Диавола и начинают служить мессу Христу по строгому западному обряду. Затем Омар с Вадимом выходят на задний двор и опять поднимаются вверх.

— Чуть ты нас не выдал! Теперь видишь, правильно ли сожгли храмовников и всегда ли твои предки правы были. Сейчас храмовники в союзе с Черным Властелином, но утешают себя тем, что не подчинились ему. Впрочем, этому замку скоро конец придет. А теперь держись, мы направляемся в обитель Зла на Земле.

И вот вокруг — безбрежные вечные льды и ночная тьма. Вдали виднеются горы, и одна из них курится.

— Вулкан!

— Да, и около него — твердыня Черного Властелина.

— А почему мы сразу не оказались там?

— Чтобы попасть к нему на алтарь? А то, что сделали ацтеки с пленником — легкая порка по сравнению с тем, что сделают служители Князя Земного. Подожди, не мешай сосредоточиться...

И Вадим в своей меховой одежде начал тоже вслушиваться в тьму.

— Давай руку!

И вот они на заснеженных улицах города. Чувствуется, что большинство его жителей — Черные древляне. Хотя дома и каменные, они сложены с той же безупречной простотой и изяществом, что и деревянные древлянские жилища на холмском подворье. Улицы ярко освещены какими-то непонятными огнями, вырывающимися из серебристых рожков. На склоне вулкана видны в полутьме очертания дворца. И вот высокий, строгий черный древлянин в роскошной шубе из легких, но теплых мехов и в адамантовой кольчуге под нею, вместе с сыном входит в храм.

— Поклонись Солнцу, сын мой!

Они бросили щепотку благовоний в лампаду.

— А теперь поклонимся искрящемуся огню!

Они спустились в нижнее помещение, купили у служки-кикимора хлебец и бросили его в священный очаг. Но жрец пристально посмотрел на них, и Вадим почувствовал, что они еле успели разорвать набрасываемую на них невидимую сеть. И опять они высоко.

— Что это был за храм?

— Второй по святости храм в Терра Австралис: храм Света, Солнца и Огня.

— Темные силы поклоняются Свету?

— Да, поскольку они считают Свет порождением Огня, а Огонь — Ада. Они считают, что Добро и Порядок — порождение мирового холода, и с их победой Солнце и звезды погаснут, и наступит вечная тьма и вечная зима, Абсолютный Покой. Так что жители этого города нас называют служителями тьмы, а себя — Силами Огня и Света.

И тут они оказались в диких горах. Рассветало. Учитель вдруг зашатался, Вадим еле успел его поддержать.

— Возьми в моем заплечном мешке еду и питье, поешь и попей сам. Вот тебе кинжал, охраняй меня пока. Потом я тоже подкреплюсь.

Омар сел и погрузился в себя. Видно было, что он восстанавливает силы, щедро потраченные за этот день. Черты лица его все больше заострялись, кожа желтела на глазах.

Вадим достал из мешка еду. Это была коричневая паста из чоколатля с медом и орехами. Кроме того, были фляжка с водой и фляжка с вином. Вадим съел половину пасты, запил несколькими глотками воды и стал смотреть вокруг. Вдруг он почувствовал шевеление среди деревьев на другом склоне. Он посмотрел на учителя, тот все сидел неподвижно. Вадим затаился. Что-то громадное приближалось. Послышалось сопение, как будто кто-то вынюхивал потерянные запахи. И тут подул ветерок как раз в сторону надвигающейся опасности.

— Учитель, спасаемся! — скорее прошептал, чем сказал Вадим.

Учитель не двинулся.

Тогда Вадим решил попытаться отманить злыдня в сторону, а потом вернуться к учителю. Он вспомнил уроки Аскольда, осторожно отодвинулся саженей на десять и с шумом побежал от учителя. Тут он заметил ручеек. Пробежав немного вверх по каменистому ручью, уже стараясь не шуметь, Вадим стал перебежками, от дерева к дереву, приближаться к учителю. Громадная туша повернулась в сторону ручья, минут десять поискала, посоображала и уверенно пошла к ним. Глаза сверкнули алым светом.

— Учитель, очнитесь, див!

Огромное чучело горного дива стояло в приемном зале королевского дворца. Пока то чудище выслеживали и травили, злыдень перебил сотню собак, десяток охотников и ратников и двух знатных панов. Сам король еле увернулся от камня, который кинуло в него чудовище.

Див приближался. Вадим с отчаянием двинулся к нему навстречу с кинжалом в руке и плащом, намотанным на другую руку. И тут он услышал голос учителя:

— В сторону! Ложись!

Вадим бросился на землю и увидел, как див зашатался, но выровнялся и пошел дальше. Див поднял глыбу и швырнул ее в Омара. Омар отпрыгнул, и вдруг легко вырвал громадное дерево, и оно полетело в сторону дива, как копье.

Крона придавила дива, но и Омар едва стоял на ногах.

— Быстрее давай кинжал!

Вадим подал кинжал учителю, и тот начал что-то шептать. Тем временем див выкарабкался из-под дерева, и тут Омар бросил в него кинжал. Лезвие кинжала засветилось белым светом, Омар держал руку протянутой, и кинжал направлялся прямо к глазам дива. Раз! Острие вонзилось в глаз и, как привязанный, кинжал полетел обратно.

Див взвыл, схватился за глаз, затем выпрямился и прыгнул. Но кинжал ударил его в другой глаз, и воющее чудовище покатилось вниз с обрыва. Внизу раздался страшный вопль, а Омар вновь держал кинжал. Он послушал, понял, что чудище бьется в судорогах, и, видимо, уже никогда не встанет, и сказал:

— Вытри кинжал, царевич! А теперь помоги мне, мы должны до вечера дойти до монастыря.

По козьим тропам они проползли над потоком, и, когда солнце стало клониться к вечеру, услышали звон колокола.

— Оставь меня здесь, беги! Покажи привратнику вот это, — Омар дал белое кольцо с непонятным гербом. — Возвращайтесь быстрее!

Вадим побежал. Привратник вначале обругал его (язык был незнаком Вадиму раньше, но сейчас он великолепно понимал речь привратника и мог говорить сам), но, увидев кольцо, сразу бросился в главный храм. Оттуда вышел почтенный бритоголовый монах в оранжевой рясе и с посохом (видно, настоятель), и, едва глянув на еле державшегося на ногах Вадима (только сейчас Вадим понял, что он тоже в рясе), он велел подвести ему мула, семерым послушникам взять оружие и запасного мула, и ехать, куда Вадим укажет. Через час Омар был в монастыре. Услышав о битве с дивом, монахи бросились к месту боя, разделывать тушу. Ведь кровь и внутренности дива входили во многие редкие лекарства, а шкура нужна была для священных реликвий. Омар попросил лишь одного: разрезать печень дива, и, если там будут камни, два из них отдать ему. Камней оказалось как раз два, и по подчеркнуто сверхрадушной улыбке настоятеля Вадим понял, что учитель забрал самое ценное.

Тем временем спустилась ночь. Омар подкрепился снадобьями, поднесенными монахами, поклонился настоятелю. Тот молча протянул магу ключ. Они вошли в комнату, на полу которой были нарисованы какие-то непонятные узоры, а у стены было нечто вроде алтаря. Омар наклонился к алтарю и как будто начал что-то жертвовать в разные светильники. И вдруг они оказались в другой комнате с такими же узорами и алтарем.

— Мы в королевском замке. Сейчас войдет Кисек.

И верно, разгневанный вторжением в его святое место Кисек открыл потайную дверь и выпустил их наружу и они двинулись темным потайным проходом.

— А принц? — спросил он Омара.

— Королю понадобится знать тайны предков своих, — с трудом проговорил Омар.

Принц понял из этих двух фраз только то, что разговор о нем, и сказано нечто важное.

Когда они втроем вошли в залу, за окнами был свет вечернего солнца. Вадим был ошарашен, как они вернулись из ночи обратно в вечер (гораздо больше, чем тогда, когда они оказались в древнем Вавилоне). Королевская семья входила через парадные двери, стол был накрыт к ужину. Кисека тоже пригласили, но он церемонно поклонился, выпил чару доброго меда и попросил разрешения удалиться.

Омар сел на свое место, и на немой вопрос короля сказал:

— Королевич достоин предков своих. Вот камень из печени дива, он честно завоевал его в битве.

Мать-королева побледнела. Конечно, через десяток лет сына уже не удержишь от рыцарских похождений, но сейчас... Такой невинный мальчик, и уже с дивом сражался!

— Нет, отец! Учитель дива победил, а не я, — уточнил Вадим.

Отец знал, что такое горный див, и понимал, что его и рыцарю-то в одиночку победить тяжело, а ребенку, без брони и оружия — уж куда там! Но каков маг! Вдвоем с ребенком дива одолел! От такого корня добрые рыцари пойти могут!

Омар съел несколько ложек постных блюд, выпил большой бокал доброго влашского вина и поглядел на короля. Тот понял вопрос и приказал:

— Внести драгоценности!

Омар начал разглядывать амулеты и обереги, которые король лично подбирал в самых укромных местах своей сокровищницы, и остался доволен: вещи действительно были древние и уникальные, кое-какие еще богумировых времен.

Король достал большой лист пергамента:

— Это — титул на Омара, прежде звавшегося Хазареином, а ныне паном Хазарским. Здесь городок и десять деревушек. Все они в пожизненном владении знаменного рыцаря Хазарского, коий освобожден от налогов и от поставки воинов в ополчение, но должен в случае войны или мятежа сам оборонять свои владения до подхода королевских сил. Ежели мы будем довольны обучением королевича, то все эти места поступят в наследственное владение рода Хазарских.

Омар просмотрел титул. Город Сандомир был за Гнезно, рядом с жмудинами, куршами и кикиморами полесскими. Другие деревни располагались по одной в каждом из ляшских крупных воеводств. Так что теперь Омар зависел от целости и благосостояния всего Королевства Ляховицкого. Но и город, и деревни были богатые, в скупости короля упрекнуть было нельзя.

Тут в глазах у мага потемнело, и он чуть не упал. Отец Варсонофий, еще больше зауважавший мага после камня из печени дива (он-то знал великую силу этого камня для обережения от несчастий) подхватил волхва. Позвали Кисека и лекаря. Лекарь осмотрел Омара и удивился:

— Кажется, что он целый месяц голодал.

Кисек посмотрел и сказал просто:

— Истощился. Слишком трудно пришлось.

Тут Омар пришел в чувство и громко, с широкой улыбкой, заговорил:

— Доброе же у вас вино, государь! В голову ударило, так что я напился, как обычный добрый пан! Можно считать, Вы меня уже посвятили в рыцари!

Он встал на колено, король достал меч, посвятил Омара в рыцари, и слуги торжественно внесли пожалованный наставнику герб. Король заявил:

— Герб унесите! Маг достоин другого: в гербе будет див! И он будет не просто сиятельный пан, а сиятельный ясновельможный пан. Половина его сел уже сейчас станет наследственным владением, так что напишем второй титул.

Омар съел несколько ломтиков мяса, что бывало с ним крайне редко, и сказал:

— Придется подождать с началом занятий.

— Конечно, мы подождем Вашего выздоровления, наставник.

Видно было, что эти слова магу не очень понравились. Он понял, что представиться пьяным не удалось, и продолжил:

— Нет, еще год Вадиму надо будет подрастать, чтобы мог он воспринять все, чего достоин. А достоин он большего, чем мог я подумать. А сейчас, государь, я попросил бы у Вас три милости: чару лучшего меда сейчас, двух слуг сразу же после нее, чтобы меня в постель отнесли, и разрешения заняться делами своих поместий с завтрашнего дня. Королевича я буду навещать не реже, чем раз в два месяца, и как только он будет готов, начну занятия с ним.

Королю осталось лишь милостиво кивнуть.

5. Пустой год, пустой поход

Вадим был настолько поражен увиденным, что у него началась горячка, правда, с ней быстро справились, но всю свою энергию и любознательность принц потерял.

Зачем изучать все науки и военное дело, если маг может больше, чем сотни воинов? Но можно ли крещеному быть магом? И как же со Светом: неужели он правда исходит из Ада? Страшно и непонятно... Да и первая в его жизни настоящая битва — с дивом — казалась Вадиму позорной: ведь он бежал от врага, а не встречал его лицом к лицу.

Варсонофий пытался исповедовать Вадима, чтобы понять, что же сделал с ним проклятый нехристь, притворявшийся таким добронравным. Но Вадим сказал:

— То, что я увидел и думаю, я открою лишь владыке.

Пришлось везти Вадима к архиепископу. Целых два часа длилась исповедь, после чего владыко отправился к королю и с ним разговаривал целых полдня. Отец хотел было подойти к Вадиму на следующий же день, но нельзя было ссылаться на исповедь его, да и сам владыко говорил намеками, чтобы не выдавать священную тайну. Пришлось вызывать мага Омара, тоже лежавшего больным в ближнем поместье.

Маг поговорил с королем, Варсонофием и Аскольдом.

На следующий же день Аскольд настоятельно попросил принца прийти на военное занятие, что тот сейчас делал отнюдь не каждый день. Старый воин заговорил о том, как сражаться с сильнейшим врагом, напомнил всем, что военная хитрость отнюдь не всегда противоречит рыцарской чести, а часто даже необходима, особенно в боях с нехристями и злыднями, либо с теми, кто обесчестил себя. Он с похвалой отозвался о притворном бегстве Вадима и о его поведении в битве (а все сотоварищи уже наслышались самых невероятных слухов о победе Вадима и его наставника над дивом.) Но Вадим сказал:

— Я же на самом деле испугался!

— А вот таких слов рыцарь произносить не должен! Любой человек пугается в страшной битве, но настоящий воин головы не теряет. Конечно, наслаждение битвой не слабее опьянения лучшим медом или любовной страсти, но предаваться ему можно лишь тогда, когда битва идет только ради чести. Я прошу тебя самого рассказать товарищам о битве, им полезно будет послушать.

Вадим вынужден был выполнить требование наставника, тем более, что он заметил в темном углу отца и старших братьев, и понял, что это — приказ государя-отца.

— Укрылись мы в кустах и решили передохнуть немного. Оставил меня учитель сторожить себя: силы у него кончились после того, как вырвались мы из тенет Черного Властелина...

Тут сам Аскольд и все товарищи удивленно зашумели: об этом они не знали!

— Взял я кинжал и стал есть, а то уж очень голодный был. С Иерусалима ничего не ел. Да и Омар велел мне подкрепиться, пока спокойно. Слышу — шумит что-то. Пригляделся — идет большой злыдень. Я дива по чучелу узнал. Ну, тут я испугался, а тем более ветер от нас подул в его сторону, и он чего-то вынюхал. Я и решил, что теперь уж пошуметь не страшно, и побежал куда глаза глядят. А потом запутал следы с помощью ручья, как сотник нас учил, и потихоньку вернулся к учителю, пока злыдень следы распутывал. Двинулся он на нас, а у меня кинжал из руки валится, вышел я на открытое место и стою, как пень... Так и сожрал бы он меня, да тут учитель очнулся и кричит: "Падай!" Я и повалился, а учитель как треснет чудище большим дубом.

— Чем, дубинкой, что ли?

— Нет, он дуб вырвал и бросил в злыдня. Покуда див вылезал из-под дуба, он у меня кинжал взял, а я в кусты заполз. Потом он два раза кинжал метнул и заговорил его так, что тот каждый раз диву по глазу выколол. Див сослепу и свалился с обрыва. А мы быстрее пошли в ближний монастырь, чтобы нас домой отправили.

Принц опять умолк и повесил голову.

Тут из-за спин отца и братьев появился Омар, которого поддерживал слуга, и сказал:

— Смотрите, паны, и внимайте! Видите, какой я бессильный и больной сейчас? Целый год копил я силы, чтобы защищать королевича в первой нашей прогулке, и сейчас прошел уже месяц, а я еле ложку до рта донести могу, а бокал с вином мне уже слуга подносит! Так что учитесь хорошенько военному искусству: ведь воин подрался, поел, выпил меда и опять готов биться!

Омар поклонился королю.

— Прости меня, пан круль, что я не сказал тебе сразу, что под Иерусалимкой злыдни и слуги Черного Князя рыскали. Но теперь их там нет, да и не в твое царство они направлялись.

После этого рассказа все немного успокоились, а то слова про Князя Зла и Иерусалим всех разволновали. Один отец Варсонофий насторожился. Ведь в Иерусалимке, в сорока верстах от Гнезно, в церкви служил старый его приятель. После возвращения принца протопоп там уже бывал и ничего не слышал про то, что вокруг темные силы ходили или о том, что маг с принцем через село проезжали. А король все знал от владыки и от самого Омара, и подыграл магу:

— Повинную голову меч не сечет, но в следующий раз начинай с новостей королевства, а не с похвал принцу! А то ты, пан, королевича похвалил, а потом от усталости перепился и ничего больше рассказать не смог! А мы бы такую воинскую потеху устроили: выловили бы злыдней да слуг диавольских! Нечего им через мои владения шляться!

Этот разговор еще больше сбил с толка Вадима и тот замкнулся. Все поздравляли его, король торжественно преподнес ему выкованное горняками для него настоящее вооружение, а ему было все равно. Почему все молчат и обманывают друг друга? И отец его в этом обмане участвует. Может, и у отца в потайной комнате спрятан образ Князя мира сего и алтарь с человеческой кровью на нем? Но нет, отец так вести себя не может... А почему же он посещал темные капища?..

* * *

Отец Варсонофий был скорее доволен, чем расстроен, переменой в характере королевича. Вадим теперь, правда, не проявлял истовой набожности, но аккуратно посещал богослужения и старательно занимался с протопопом всеми науками. Он опять больше полюбил сидеть за книгами, чем заниматься военным делом, но от занятий с Аскольдом также не отлынивал, правда, все больше расспрашивал его не о приемах боя, а о полководческом искусстве. Когда то, что называли Войском Принцевым — его товарищи по обучению и свита — отправились в поход в соседние леса и луга сразу после уборки урожая, принц занимался в основном устройством лагерей, внимательно смотрел, как Аскольд торгуется с крестьянами и панами за продовольствие, как выбирает его. Он даже научился готовить кашу, похлебку, варить и жарить мясо. Аскольд поощрял это, говоря, что в походах может многое приключиться, да даже на охоте можно потерять свиту и заблудиться, а уж некоторые дела рыцарь должен исполнять сам полностью, в крайнем случае, вдвоем с оруженосцем, без слуг. Так что нужно знать, как прокормиться, какие травы в лесу съедобны, как выслеживать дичь. Но охотой принц не очень любил заниматься, к огорчению сотника.

По вечерам, когда Аскольд рассказывал приближенным воинские истории и обучал их песням ляшского воинства, принц все время задавал вопросы не про геройские подвиги, а, скажем, про то, почему же мост надо было удерживать одному рыцарю? Нельзя ли было послать отряд для защиты или просто мост разрушить? Почему Роланд остался один в ущелье и не позвал вовремя на помощь, а гонцы Карла Великого не сообщили ему о битве? Как продвигаться в леса, горы или степи, чтобы не быть отрезанным и не быть вынужденным семь дней защищать свой лагерь без еды и воды, а на восьмой все-таки потерпеть поражение? Когда лучше грабить вражеские поселения, а когда их лучше щадить?

Последний вопрос вообще поверг Аскольда в шок. Он подумал, что рядом с ним сидит будущий великий полководец. Ежели только чего в ранней молодости с ним не случится, то войско ляшское он может привести к многим славным победам.

По возвращении Аскольд попросил короля-отца принять его, но тот был занят: вернулось посольство, а с ним прибыли торкские послы во главе с дядей царя Кобяка — ханом Бейбарсом, крещенным Богданом. Все говорили, что весной будет великий поход в степи. А пока что с утра до обеда король с Бейбарсом и ближним советниками запирались в покоях, а с обеда до поздней ночи задавали пиры, обменивались подарками, охотились или совместно молились. Король, по обычаю степняков, даже ночевал вместе с гостем в одних покоях, дабы показать свою приязнь и чествовать высокого посла.

Аскольд переговорил с королем лишь после подписания соглашения и отъезда торкского посольства.

— Государь мой, беспокоит меня поход будущий.

— В чем дело, пан сотник?

— Не поражения боюсь я, а победы. Ведь княжество отвоевываем Вадиму, сядет он там, женится на торкской царевне...

— Ты, пан, что, подслушал секретные разговоры? И правда, царь торкский условием поставил женитьбу Вадима или другого князя тьмутороканского, коего я посажу с общего согласия на отвоеванный стол, на одной из своих дочерей либо племянниц. Но это — благородное условие, тем более, что мы договорились после похода заключить союз на двадцать лет, а такие союзы скрепляются родственными узами прочнее всего.

— Ну, не надо было мне подслушивать то, до чего и я бы на месте великого хана додумался бы. А теперь представьте: торкское войско да вместе с наймитами кавказскими да латинскими, да вместе с рыцарями ляшскими, да под командою сына твоего, пан король! А сын твой может стать великим полководцем! За эти двадцать лет торкское царство всем Востоком и Югом овладеет, а ведь когда-нибудь все равно поссоримся, и туго придется внукам нашим! А внуки твои тьмутороканские, пан король, уже будут почти торками, и будет у торков еще один славный род, тем более ценный, что прав на их стол не имеющий.

— Эк дал! Не думал я, что у тебя такой государственный ум! За заботу о благе государства нашего поднесу я тебе столько лучшего столетнего меда, сколько выпить сможешь, но о сыне своем я сам заботиться буду!

И принесли Аскольда в комнату его пьяным вдрызг, но на следующий день он опять вел военные занятия с Вадимом и его товарищами, учил его всему, что знал, но когда тот спрашивал об искусстве полководческом, говорил, что это — не дело сотника, нужно говорить с отцом, дядьями и гетманами.

А Вадим тем временем брал одну за другой старые и новые книги по искусству военному и изучал их внимательно. Он заказал столяру вырезать из дерева воинов, рыцарей, лучников и обозы, и вместе с парой своих товарищей — Жириславом и Всеславом — в саду либо в зале устраивал целые сражения деревянных воинств.

Как-то раз зашел в сад отец-государь, посмотрел, поправил ошибки сына своего и двух союзников, кои против него воевали, а потом пригласил всех трех по временам приходить к нему, когда время от государственных дел освободится и он сам их позовет, дабы совершенствоваться в науках полководческих. А сына своего в тот же вечер он привел в дворцовую часовню, туда же принесли владыку митрополита, и король взял с принца торжественную клятву.

— Поклянись, Вадим, что, ежели когда государем другой страны станешь, все равно, князем или царем, или ханом, или королем, то не будешь ни ты, ни род твой воевать против нашего царства Ляшского!

— Клянусь, государь отец, что, ежели господь Бог когда-либо в великой милости своей позволит мне на стол свой взойти, то не буду ни я, ни потомки мои обнажать оружия против царства предков моих, либо командовать войском, воюющим против него, доколе само царство Ляшское не содеет с нами ничего, что было бы против мира нашего и чести нашей! Я возьму такую же клятву с сынов своих, а их обяжу сделать то же со своими сыновьями.

Король заметил оговорку, но владыко уже благословил их обоих, и делать было нечего.

Но тут сын вдруг сказал:

— Государь отец мой и государь наш духовный! Позволите ли вы мне, ничтожному, задать один вопрос?

Митрополит опять благословил Вадима, и сказал:

— Вопрошай, чадо мое!

— Не могли бы вы поклясться, что царство Ляшское и владыки его никогда с крещения своего не поклонялись Князю мира сего и слугам его и лишь по неведению пригрели храмовников?

Король остолбенел, а затем сказал:

— Лишь после отплытия их получили мы от их магистра проклятого письмо, в коем он благодарил нас от имени Высшего Света и Высшей Тьмы за спасение от латинян. Клянусь, что даже ранее, со времен Бусовых, предки мои никогда не поклонялись темным силам. А зачем нам изредка в темные капища ходить приходится, я расскажу тебе в свое время, а какую кару за это накладывает на нас наш духовный отец — можешь узнать и сейчас!

— Дерзновенен вопрос твой, чадо мое! — — сказал владыко. За дерзость и непослушание велю я тебе месяц каяться на хлебе и воде, не касаясь дел и книг мирских, ежедневно бить по тысяче поклонов и читать по сотне молитв. А грех твой я отпускаю с тем, чтобы в будущем ты был поосторожнее со страстью к любознанию: оно и не такие души сбивало с пути истинного!

И пришлось чаду Виссариону месяц каяться, не видясь ни с кем, кроме старца из Диколесья, к коему его отправили вместе с месячным запасом хлеба.

* * *

Покуда шла подготовка к походу, король по зимнику сходил к паре соседних князьков и к чехам, хорошенько припугнул их и заключил мир, дабы они не могли напасть, когда войска ляшские двинутся в дальний поход. Тем временем по его приказу мастера наделали деревянных замков, мостов, деревенек, гор. Когда выдавались свободные часы, король устраивал в большой зале поле битвы и рассказывал о знаменитых сражениях, задавал задачи, как нужно расставить войска на той или иной местности, куда двигаться, если враг обходит, где устраивать засады. Он много порассказывал и о правилах воинской чести, когда отступление не считается позором, когда позорно, а когда допустимо нападать из-за угла, как обращаться с пленниками и с вражескими поселениями. Вадим заметил множество противоречий в этих правилах, а его товарищи впитывали их даже более жадно, чем наставления о ведении битв. Еще бы, принц и будущий князь самостоятельного удела должен больше печься о благе государства, а простой пан — о своей славе, чести и выгоде. Они уже поняли, что выкуп с города часто выгоднее его грабежа, но требует времени и зачастую значительного преимущества, дабы противник понимал, что помощи ждать неоткуда и сопротивляться бессмысленно. Взять же налетом и разграбить город или поместье можно быстро, и отступление с захваченной добычей лишь добавляет чести рыцарям. А выгодней всего на войне взять знатного пленника и получить за него добрый выкуп либо взять и удержать богатый город, коий бесспорно принадлежит врагу, дабы потом противник при заключении мира его выкупал.

Король рассказывал о достоинствах и недостатках воинов разных стран и народов.

Древляне — прекрасные наемники, отличные лучники, но страшно дорогие и мало их. А затем нужно помнить их правила чести. Ведь любой древлянин — дворянин, и, конечно же, как известно всем, страшно спесив и обидчив, тем спесивее, чем беднее. Отступать для древлянина — не позор, если войско отходит в порядке, и в таком случае они бесценны для прикрытия отступления, задерживая преследователей своими залпами из луков и засадами. Если же армия бежит, то древлянин скроется в ближайших лесах или кустах и будет считать себя вправе вернуться лишь тогда, когда убедится, что порядок восстановлен. Если они чувствуют, что их посылают на верную смерть, то они могут предпочесть погибнуть, убив бесчестного по их понятиям полководца. Порою их можно уговорить пойти на очень опасное дело, но в этом случае пойдет не больше половины их, потому что для них позорно, когда с войны возвращается лишь малая горстка отряда. Они очень не любят штурмов городов, замков и лагерей, да, впрочем, гораздо лучше использовать их как лучников, разведчиков и поединщиков, чем ставить в общий строй. Часто обычные рыцари и сами не любят сражаться с древлянами, поскольку те предпочитают расстрелять из луков вражеских предводителей отрядов, а не попытаться взять их в плен. Дело в том, что древлянские обычаи чести почти всегда лишают их возможности взять серьезный выкуп с пленника. А вот удерживать город, в отличие от взятия его, древляне могут прекрасно. Но здесь честь их не запрещает такого, как взять с осаждающих большой подарок и сдать город, особенно если город — — вражеский.

Отец рассказал случаи, когда древляне пробирались во вражеский лагерь и выкрадывали ночью полководца. Для предотвращения такого все стараются в личную стражу добавить несколько древлян. Скорее всего, своих братьев они не выдадут, но дадут понять, что те обнаружены, и только если нападающие окажутся слишком упрямы, желая добыть себе чести и награды ценой чести и жизни своих братьев, тогда поднимут тревогу и возглавят поимку наглых пластунов.

— — А правда, что древлян нельзя подкупить?

Отец пропустил это мимо ушей, а вечером позвал к себе в спальню сына и сказал:

— Подкупить древлян и легко, и трудно. Нужно хорошо знать их правила чести. Если древлянин может доказать себе, что чести его подкуп ущерба не нанесет, он вцепится в него крепче жида или дьяка. Я договорился на древлянском подворье, что раз в неделю они будут тебя, сын мой, принимать. Только подожди, пока приедут твои сверстники, дабы составить тебе достойную компанию. И еще, поскольку древляне равными себе считают лишь лиц королевской крови, товарищей твоих брать туда нельзя, дабы не нанести урона чести и гонору и древлянских послов, и вельможных панов наших. Посему будет у тебя твой паж из захудалого рода Венцовских. Пан Добрыня Венцовский был под моим началом, когда я еще принцем ходил в походы. Добрый был воин, честный, гуляка и весельчак. Но в бою головы он не терял, не раз спасал меня от ран или плена, уж больно я горяч в молодости был. Он охромел после раны, а полученный за честную службу дар уже давно прокутил. Так что рад он определить на службу сына своего. Свенельд тремя годами постарше тебя, если хорошо будет служить, станет потом твоим оруженосцем. С ним будешь ходить на подворье, дабы слуг подлого рода с собой не приводить.

С древлян разговоры перешли на народы. Ведь древлян мало, а воинов нужно много.

Фряги неплохие пехотинцы и тяжелые рыцари, а вот лучников их лучше не брать, хоть они и дешевы: стреляют плохо. Влашские арбалетчики хороши, когда город или замок осаждаешь, но уж очень долго они перезаряжают свои арбалеты, да и трусоваты для открытой битвы. Франкские рыцари — лучшие в бою, но спесивы, почти как древляне, и очень жадны на добычу. А поскольку они еще на чести помешаны, часто нельзя предсказать, как они себя поведут.

Пехоту лучше всего брать русскую или бродников, а легкую конницу — торкскую. Да, впрочем, наша ляшская не намного хуже.

— А ляхи чем хороши?

— Наши кержаки получше русских будут, да мало их и очень уж себе на уме. Наши паны — лучшие легкие рыцари, но очень не любят обороняться и осаждать города подолгу. А главное, чем хорошо наше войско — не теряет духа после самых тяжелых поражений.

— А как же поговорка русская: "Бежит сломя голову, как лях?"

— Ну, русские нас тоже недолюбливают, как и мы их, но правда: наши паны быстро теряют голову при поражении, но так же быстро собираются вновь и не раз было, когда через пару дней уже мы били врага, коему казалось, что ляшское войско рассеяно и разбежалось. Под Ельней так случилось с можайцами: сначала они нас победили, а потом гетман коронный их царя полонил, а великий король Станислав, дед мой, провез его в оковах через все Великополье на показ народу и взял с него добрый выкуп. А когда фряги в самой силе были, сколько раз они приходили к нам, разбивали нас, а потом еле ноги уносили.

* * *

Была достигнута договоренность, что ляшское войско идет через Тавриду, через готские земли, и, если удастся победить готов, то они становятся уделом княжества Тьмутороканского. Хан идет со стороны Кубани и Азова, ляхи берут при поддержке бродников донских западную часть Земли Тьмутороканской, торки — — восточную (побольше и побогаче), затем бродники переправляют ляхов и оба войска вместе штурмуют Тьмуторокань. Но, когда дело начинается слишком гладко, кончается оно не слишком хорошо.

Когда ляхи подошли к Перекопу, неожиданно начались грозы, что в тех местах не так уж часто, степь поплыла, и они еле добрались до гор. Найдя безопасную каменистую стоянку, они расположились лагерем и решили пару дней передохнуть и разведать окрестности. Но лагерем пришлось задержаться подольше.

На второй день к вечеру заявился из Корсуня патрикий Даниил Фока, предъявил грамоты императора царьградского и попросил приема у короля. Как и полагается, посла высшего государя чествовали на следующий день пиром, а уж еще через день он уединился с королем, братом его, гетманами и толмачами и вручил личное послание императора Мануила. Оно было написано на четырех языках: древнем священном, коий жиды своим называют, латинском, греческом и славянском. Славянский текст гласил:

"Мы, Божией милостью и выбором Сената и народа ромейского, Император и Автократор Ромейский, Цезарь и вечный Август Мануил Ангел Порфирородный, желаем здравия племяннику Нашему, Великому Князю и Королю Ляшскому, деспоту Димитрию, внуку Наместника Империи Цезаря Владислава.

Наши государства всегда между собой дружили, и мы не хотели бы омрачения дружбы нашей. Посему спускали мы вашим запорожским бродникам разбои морские, и даже налет на понтийское побережье простили, зная, что они не больно Вас, государь, слушаются. Но ныне Ваше воинство приблизилось к владениям Нашим в Тавриде.

Мы уверены, что Вы не собираетесь брать Корсунь или разорять корсуньские земли, но знаем, что хотели бы Вы повоевать готфов. Готфы сии давно уже верные союзники Империи и столпы православия. Ныне их князь Авила принес присягу на феод Нам и получил от Нас титулы Деспота Готфского и Таврического и Тирана Азовского. Посему нападение на готфов — — то же, что нападение на Корсунь.

Дорожа дружбою стран наших, предлагаем мы Вам, племянник Наш, войти в союз с готфами и отвоевать с ними вместе Северную Тавриду у торков и Тьмуторокань у касогов. Таврические земли войдут в удел готфский, а Тьмуторокань станет новым княжеством, феодом Империи. Князя его посадите Вы, племянник, с согласия Нашего, и получит он наследственные титулы Цезаря и Деспота Кафского. Мы выдадим за него племянницу Нашу, и тем скрепим союз и дружество государств Наших на долгие годы.

Если Вы примете Наше предложение, мы пришлем Вам сто марок золота и корабль шелковых тканей, примем Вас с почетом в Царьграде и даруем Вам и сановникам Вашим новые титулы и почести.

Ежели же Вы, в безумии своем, отринете наш мир и посягнете на готфов, то имперское воинство выкинет Вас с Земли Таврической, как пса поганого.

Поразмыслите о том, что Вам выгоднее, и дайте ответ в три дня послу Нашему."

Король велел зачитать послание перед Военным Советом. Все паны оскорбились, а Кобяку того и надо было — он давно уже зубы на Корсунь точил.

Две союзных армии осаждали Корсунь все лето, и в конце концов, дабы не отступать с бесчестьем, удовлетворились маленьким выкупом да угощением, тем более, что подошли корабли с еще одним отрядом императорского войска. Естественно, после такого конфуза речи о вечном союзе с торками уже не было. А восточный император поспешил заключить союз с ляхами. Полсотни панов с королем да гетманами сплавали в Царьград, были с почетом приняты императором. Тот даже предложил ляшскому королю императорскую корону и права на все земли к северу от Тавриды, но жаловать ромеи могли столь же успешно и земли варяжские: русский, харьковский да торкский цари давно уже их не слушались.

После девятимесячного отсутствия вернулся государь-отец, и в тайне благодарил Бога: чем дольше он думал над словами Аскольда, тем точнее они ему казались. Не зря и император тоже хотел бы видеть сына его вассалом своим. А Вадим тем временем уже вовсю занимался с магом и посещал древлянское подворье.

No Юрий Ижевчанин

35