Мемуары Энн Ламберт #1: Голоса прошлого

За замечательную обложку благодарю Валери Frost

Друзья и гости! У меня аллергия на пиратов, увы. Поэтому полностью данный текст в сети выложен не будет. Финал бесплатно (!) отправлю тестовой группе: тем, кто будет читать и оставлять комментарии

Что из этого получится, поглядим.

PS проду планирую каждую неделю.

Голоса прошлого

br>

Аннотация:

Гладкие стены, мягкое ночное освещение. И — призрак в изножье постели. Фантом. Кошмар, с завидной регулярностью отравляющий мне сны. Опять. Снова. Здесь и сейчас. Кривая ухмылка прошлого...

— Каждая встреча с вами, Энн, была как урок и подарок: два в одном,— слова вспарывают тишину знакомым до ужаса голосом.— Но понять это я сумела далеко не сразу. Я многому научилась, с тех пор, верите? Теперь я могу быть благодарной. Вам благодарной, цените.

— Засуньте вашу благодарность...— губы не слушаются, голос звучит хрипло, с предательской дрожью в интонациях.

Привычное хамство в ответ на привычный ужас перед этой личностью. И та же слабость, как проклятие, как приговор.

— Забавно получается, не правда ли? Здесь и сейчас разговаривают друг с другом гражданин Оллирейна и гражданин Земной Федерации. Формально не изменилось ничего...

— Что вам надо от меня... Спавьме?

Спавьме. Так её называли близкие друзья и родственники. У меня не то, что не было права, мне это было — как нож в открытой ране провернуть, в режиме вибрации. Но пока истинное имя не произнесено...

Призрак шевельнулся. Свет зажёг многоцветную радугу в длинных, уложенных хитрым узлом, волосах.

— Вы спасли моего сына, Энн. Почему?

— Я не убиваю детей. Вы об этом знаете. Это стало причиной... нашей предпоследней встречи.

— И всё же.

Нет, перед ней я до смерти буду чувствовать себя как на допросе. Губы выдохнули сами, вперёд разума:

— Он очень похож на...

— Значит, эксперимент удался,— перебила она, не дослушав.

И улыбнулась прежней, страшной улыбкой. Той самой, которую я до сих пор не могла вытравить из памяти и забыть, как жуткий сон.

— Да провалиться вам в коллапсар на досвете!— не выдержала я.— Да! Да, удался! Довольны?!

* * *

Смотрю на неё, глазам не верю. Ишь, дама светская, мать её так-то. Челочка, кудряшечки, костюмчик этот... винтажный. Юбка-карандаш, блузка и жакет в стиле докосмической эпохи. Ткань — натуральная, созданная едва ли не вручную, по древним технологиям. Проще яхту с гипердрайвом достать, чем такой вот костюмчик...

Не верю. Чтоб Ванесса Великова, командир легендарной "Синей Стрелы" мутировала вдруг в это гламурное кисо... Ведь даже бурый загар "тысячи звезд", который зарабатываешь, мотаясь по Галактике в десантных ботах, куда-то подевался! Личико чистенькое, светленькое... и шрама у виска нет... может, не она? Может, мне померещилось?

— Здравствуйте, — официально говорит она, голосок ангельский, под стать физиономии. — Чем обязана?

Ошиблась я. Да. Память ни к чёрту. Надо же так. Но похожа! Может, дочка ее? Или племянница...

— Извините, — говорю неловко, — я, наверное, ошиблась...

В ответ — светская улыбочка:

— Если вас интересует активный отдых, то Вы не ошиблись,— именно так, с заглавной буквы, 'Вы'.— Мы можем предложить Вам самые разнообразные варианты отдыха — от экстремального до классического...

Речь гладкая, по накатанной рекламой дорожке, закрой глаза, — будто поисковику сетевого информа внимаешь.

Смотрю на неё. Не верю. Глазам своим не верю. Не могла я ошибиться. Она это, не может быть, чтоб не она. Но раз она, так почему не узнает? Да, я тоже изменилась, но уж не настолько!

Невольно касаюсь щеки. Та-горм неприятно холодит пальцы. Да. Этого командор Великова никогда не поймет, нечего было надеяться.

— Знаете, — говорю, — я передумала. Пойду. С вашего позволения...

Действительно. Что я, сама себе курорт не найду? Обязательно туристического агента нанимать?

Поднимаюсь, и — к двери. А что мне задерживаться?

— Стоять!

Оборачиваюсь. Медленно, аккуратно так оборачиваюсь, всем телом, как учили. Она же сама и учила. И вижу отличную картинку. Зубы оскалены, морда каменная, кудряшки едва ли не дыбом, в глазах — дула. Узнаю родного командира. Вот теперь — узнаю!

— Все-таки ты, — говорю с облегчением. — А хорошо устроилась, — демонстративно обвожу взглядом помещение. — Мягко!

— Зачем пришла? — вопрос как плевок, и ого, какие эмоции в голосе. А уж взглядом жжет... еще чуть и дыра во мне появится.

— Сама не знаю, — честно признаюсь я. — Думала... может, посоветуешь что.

— Посоветую, — встает, упирается кулаками в столешницу терминала. — Проваливай! Убирайся к своим приятелям в задницу. Там тебе самое место. Ах, да, ты по-нашему теперь не понимаешь. Арума на-пьоркхаш сатай ларинз!

Внезапно на меня обрушивается понимание. Оно страшно. Нечем дышать, давит тяжестью как при экстренной десятикратной перегрузке. Хочется потерять сознание и не приходить в него больше. Никогда.

— Ты... ты... Ты смотрела эту даргову передачу! Ты ее смотрела! Эштай сатах! Ты поверила...

Конечно, поверила. По глазам вижу. А что бы ей не поверить? Когда на всю Федерацию в прайм-режиме транслировали...

— А что, не надо было? — язвительно интересуется она.

Со мной уже было однажды такое, и вот опять накатило — обрезало напрочь все чувства, упаковало в скафандр высшей защиты и держит, держит, давит... не вырвешься.

— Надо было, Ван, — говорю спокойно. — Надо верить. Информвидео не лжет. Информвидео честно и объективно вещает на пол-Галактики только правду и ничего, кроме правды. Бывай, Ван. Рада была встретиться.

Выхожу в коридор. Дверью бы ахнуть, она здесь тоже под старину, деревянная, сама не закрывается, надо вручную. Но именно этого от меня и ждут. Нервов. Ответной реакции. Чтоб убедиться — достали по полной программе. И потому дверь я закрываю аккуратненько, хотя воздуха не хватает и руки дрожат.

На что я надеялась, глупая? Понимание... а какое еще может быть понимание? Это ж они меня предали, Ванесса и Алла, предали и подыхать бросили, не их молитвами я выжила... а теперь морды воротят. Сволочи.

Но только отклеиваюсь от стены, дверь открывается.

— Заходи. Поговорим...

— Пошла ты... — говорю, и сама себе удивляюсь: никаких эмоций, пустота одна, на душе, на сердце, в голосе. Пустота...

И тут Ванесса совершает ошибку. Берет меня за плечо... пытается взять, скажем так.

... На Планете Забвения мы обустроили свой дом в пещере. Хороший дом получился, сухой и теплый. Но воду приходилось добывать из родника внизу, а в зимнюю стужу по обледенелой тропе не набегаешься. По ней вообще с полным ведром не поднимешься, если что. Даже в сухую, теплую и безветренную погоду. Пришлось соорудить ворот, подающий воду наверх... Ура техническому прогрессу, но сил управляться с этим воротом требовалось немерено. Когда мой товарищ по несчастью заболел и слёг, а потом и вовсе помер, мне, оставшейся с двумя малышами на руках, пришлось качать воду самой. Без всяких скидок на женский пол и критические дни. Изо дня в день. Двенадцать лет подряд. Тут уж руки либо вовсе отвалятся, либо превратятся в железные клешни, схожие с человеческими конечностями лишь внешним видом...

Ванессе, подзасидевшейся в директорском кабинете, трогать меня определенно не стоило.

Вон она, прислонилась к стеночке, коленки подрагивают, лицо белое, руку поневоле баюкает. И в голове сразу что-то щёлкает, становится на своё место, бешеная ярость уползает в щели, поджав хвост. Запоздалым страхом по спине: ведь убить же могла! Запросто. Ладно... не извиняться же теперь.

— Иди, — советую напоследок, — включи свое драное видео. Может, еще что про меня правдивое услышишь...

Весь день бродила по городу. Без цели, просто так. Ничего не хотелось, ничто не радовало. Так бывает, когда долго лезешь в гору, упираешься из последних сил, рычишь от боли и злости, выжимаешь из уставшего тела все пределы и вот, наконец, она, вожделённая вершина. Экстаз испытан в полном объёме: безумные прыжки счастья вокруг водружённого флага, радостные вопли в равнодушное небо,— всё это уже позади. Пошёл отсчёт новой жизни. Минута, две, три... полчаса. И вдруг внезапно подламываются колени. Душа как под наркозом. Хочется одного: лечь и умереть. Цель достигнута. Дальше...

Никакого смысла уже нет в этом 'дальше'.

Долгий, трудный, изматывающий путь вниз, к родному атмосферному дну, счастливым уже не назовёшь при всём желании...

Хрустальный Пик был для меня такой вершиной много лет. Как же я мечтала побывать здесь! Хоть на один денёк. Хотя бы на полденька! И всё не получалось, всё время что-то мешало, разворачивало в другом направлении, нередко отвешивая сокрушительного пинка под зад, для максимального ускорения.

Что ж, я здесь, в городе своей мечты. Но мне он безразличен. Сказал бы мне это кто-нибудь тогда, вечность назад...

Мечта должна сбываться сразу или не сбываться уже никогда. Иначе не знаешь потом, куда от неё деваться. Получается, как в той старой истории из седой древности: нести тяжело, а бросить жалко.

'Davidoff'. Занятная вывеска. Под старину, — докосмическая эпоха Старой Терры нынче в моде. Стилизованная фигурка робота, перечёркнутая косой красной чертой: кафе не использует автоматику, кафе обслуживают живые люди. Запах кофе, слабый, еле уловимый, на грани восприятия... И полицейский патруль не оштрафует за превышение норм аромагенерации в наружной рекламе и прохожим толстый знак, не проходите, мол, мимо.

Зря... хороший кофе могут подать и в гостевых пространствах... Эни, ты опять нарываешься!

За аркой было мило. Правда, мило, понравилось. Посетителей было мало, почти все столики стояли пустыми. Прошла к панорамному окну — настоящему, без дураков, окну, не экрану! Отличный вид на город, сбегающий вниз террасами, куполами и прозрачными трубами скоростных магистралей.

Я присела за столик, взяла папку с меню — стиль 'под старину' выдерживался до последней запятой, папка была бумажной. Я знала, что такое бумага, благодаря старшей дочери. Когда ребёнок всерьёз увлекается древней историей, поневоле становишься если не экспертом, то знатоком уж точно.

Официант возник бесшумно и словно бы ниоткуда. Молодой, голубоглазый, весь порыв. Информвидео, может, и не смотрит, а вот в социальных сетях наверняка торчит всё свободное время... ну-ну, даже любопытно, что оригинального скажет.

Оригинальностью блеснуть вьюнош не пожелал. Начал разговаривать через губу, на ментасикхре, которого толком не знал. Позорище. Хотя сам себе он наверняка казался мужественным и отчаянно правильным. Можно было бы, конечно, высмеять, под настроение. Но я пожалела собственные уши. Произношение у парня было, — только повеситься.

— Ĉu vi parolas Esperanton?— спросила я.

Он завис. Смотрел на меня, хлопал губами и не знал, что сказать. Да... и с чувством юмора у ребёнка плохо...

— Простите,— вежливо сказала я на эсперанто Земной Федерации,— ваш ментасикхр неканоничен. Давайте общаться в приемлемом для нас обоих языковом поле. Ради вашего же удобства Значит, так, — кофе. Чёрный терранский кофе, и учтите, подделку распознаю. К кофе — вишнёвый бальзам и два маффина с изюмом, пожалуйста. Ине беспокоить!

— Первый час шатра тишины бесплатно,— пришёл в себя юноша.— Последующие часы оплачиваются в соответствии с...

Я отмахнулась:

— Неважно.

Ушёл не сразу. Явно хотел что-нибудь съязвить, но не смог сходу придумать, что. Пришлось поторопить:

-Ты ещё здесь, дитя? Вызвать жалобную книгу?

Жалобная книга — это серьёзно. Жалоба от галактического туриста — это серьёзнее вдвойне. Кафе небольшое, такая жалоба поставит на нём жирную точку. Мозгов у мальчика, конечно, маловато, но уж не настолько. Исчез. В заказ ничего лишнего не добавит, уверена. По той же самой причине.

Огромное солнце ползло к горизонту. На него можно было смотреть, не щурясь. Алые краски рождающегося заката дробились в гладком боку горы, давшей городу имя. Хрустальный пик, одинокая вершина в центре единственного континента, на самом деле хрустальным не был. Обычный базальт, покрытый белой кристаллической коркой. Экзогеологи могут рассказать немало занятного о происхождении, атомарном составе и причинах появления; в принципе, ничего сверхвыдающегося. В Галактике есть творения природы удивительнее.

На склонах горы ничего не растёт. На планете нет воды, нет и жизни. На всем Срединном материке, занимающем полпланеты, нет жизни. Атмосфера Леды ядовита, содержит радиоактивные пары. Вне защитных куполов человеку здесь не выжить.

Хрустальный Пик — единственный в этом секторе город-искусственник с триллионным населением, столица Земной Федерации, символ ее гордости и мощи.

Кофе оказался, как я и ожидала, великолепным. Да... как я жила все эти годы без хорошего кофе? Сама удивляюсь. Как мало всё-таки надо человеку для счастья! Кофе, закат над городом и тишина...

Вынула терминал информа, активировала его. Сейчас поищем тихое место... турагенство 'Милена' сразу в чёрный список, ничего от него не предлагать...

Турагентства предлагали домики в самых разных уголках планет Федерации; меня вполне устраивали острова. Маленький морской остров в моём личном пользовании, что может быть лучше? Играть в первобытность мы не будем, в это пускай другие играют, с меня лично экстрима на выживание хватит. Остров должен предоставлять все удобства. Узел межгалактической связи обязателен, это уже не только моё условие. И чтобы солнце над тем островом светило не большое и не красное. Какое угодно, хоть серое в синюю точечку, только не красное!

М-да, список не так длинен, как хотелось бы...

От кого я бегу?

Я отложила терминал и стала смотреть на город. Устала. Как же устала от этой самой цивилизации, сил нет. Не надо было мне возвращаться, не надо было. Уж как-нибудь дожила бы век...

Всё идёт не так, всё неправильно. А как правильно, не знаю. И никто не подскажет.

Краем глаза зацепила что-то в пространстве кафе. Края глаз мне в своё время натренировали изрядно! Боковое зрение для десантника жизненно важно. И если сознание что-то выцепляет в общей благостной картине мироздания, не ленись, отсмотри. Вдруг там твоя смерть?

Смерти там, у стойки, конечно не было. Всего лишь Ванесса. С рукой на перевязи, ага.

Злость поджала горло. Да что она, следила за мной, что ли?! Ишь, улыбается, рукой машет. Улыбается. В офисе глаз чуть не выбила, а здесь улыбается. У нашего командира никогда просто так ничего не бывает. Пришла, улыбается, значит, есть причина.

Я сняла шатёр тишины. Махнула рукой, мол, что с тобой сделаешь...

— Хорошее место,— объяснила Ванесса своё появление.— Часто прихожу сюда. Позволишь присесть?

Я молча кивнула. Разговаривать с ней ещё...

Она ловко устроилась напротив меня. Мазнула ладонью по сенсору, включая шатёр. Поставила локоть на стол, подпёрла рукой подбородок...

— Что тебе нужно?— не выдержала я.— Поговорили уже. Не поняли друг друга. Бывает. Ну, забрела я случайно в твоё любимое кафе. Извини. Сейчас уйду...

— Оставь эту глупую позу,— поморщилась Ванесса.— Тебе она не идёт.

Я выразилась очень грубо. И встала:

— Оставь меня в покое, понятно? Просто — оставь — в покое. Это же тебе не трудно?

— Сядь,— стальным голосом приказала Ванесса.

Вбитый в тело рефлекс — её же кулаком вбитый, между прочим!— посадил тело обратно прежде, чем успел вмешаться дух противоречия.

— Я пришла извиниться,— продолжила Ванесса с усмешкой.— Была неправа.

Удивила. Так удивила, что даже злость пропала.

— Нечего сказать?— понимающе усмехнулась она.— Бывает... Энн, где ты была? Столько лет...

— В раю отдыхала,— буркнула я.— Наслаждалась жизнью. Тебе бы так...

Улыбнулась. Бровь приподняла, и внезапно стала похожа, очень похожа на себя прежнюю. Я, наверное, перед ней всегда стоять буду навытяжку, как новобранец. Как же она с нами, салагами, тогда... и ведь как хотите, а потерь у нас было намного меньше, чем в других отрядах.

— Смотри, — я вывела на экран терминала карту.— Вот сюда меня вынесло... Формально — Оллирейн, по факту — буферная зона с Федерацией. На карте полоска вроде узкая, подумаешь, тысяча-другая парсек. А на деле... — я приблизила карту.— Это очень много. Для поисковых служб, хочу сказать. Тут на столетия работы! А теперь скажи, Федерация ведёт поиски? А? Федерации оно надо? Списали всех и забыли. Пропал без вести, точка. Ты-то сама хоть один корабль послала в поиск? Молчишь, сказать нечего... — я дёрнула ворот, воздуха не хватало.— А в Оллирейне есть Служба Изысканий. Этой Службе чёрт знает сколько лет уже, как и Оллирейну, впрочем. Она хранит записи каждого боя. Специалисты их дотошно изучают, вычисляют все,— повторяю, все!— возможные траектории. И посылают спасателей. Удивись, даже с веганцами как-то договариваются! Чаще всего, конечно, спасать некого. Но хотя бы останки... И поиски не прекращаются никогда. Их ведут постоянно. Из поколения в поколение. Вот так они и меня нашли. Год назад по метрике Федерации...

— Год назад, говоришь? А до этого...

— Пещера,— объяснила я.— Чудесная пещера, с источником чистой воды, нормальным воздухом, которым можно было дышать без скафандра... Свежее мясо, которое надо было загонять, ошкуривать и складывать на зиму, а зима — просто чудо. Снежная, ледяная до... В общем, ледяная. Наряды от кутюр из натуральных шкур. О, почти стихи! Шикарная рифма — 'кутюр' и 'шкур'!

Ванесса вдруг положила ладонь мне на запястье. Ишь ты, сочувствует. Я еле сдержалась, чтобы не отдёрнуться резко. Но руку всё-таки убрала. Пусть-ка засунет своё сочувствие себе в афедрон! Ненавижу жалость.

— Как же ты выжила... в первобытных условиях, столько лет,— задумчиво выговорила Ванесса.— Я бы не смогла...

— Жить хотела, вот и выжила,— угрюмо ответила я.— А знаешь, что я думаю?

— Что?— не дождавшись продолжения, спросила она.

— То, что ольры, конечно, гады и сволочи. Только с маленьким таким недостатком в общем наборе негодяйских качеств. Они врать не могут. Враньё для любого из них хуже петли. Лишь некоторые отдельные экземпляры, которым совсем уже нечего терять, могут позволить себе лгать. Извиниться ты пришла, как же. И хватило же совести... Инфосфера приказала, разве нет? Ранг есть, изволь отдуваться. Верно?

Ванесса смотрела на меня без улыбки. Изучала, как... как какое-нибудь насекомое на кассете сканера.

— Энн, ты — отменная задница,— сказала она наконец.— Тебе об этом еще никто не говорил? У меня нет ранга. Не видишь, что ли?

Как это нет? Вот это да! У нее на воротничке знака паранормы действительно не было, а ведь всех обязывают носить эти знаки по закону, попробуй только спрячь.

— Даёшь, — у меня не нашлось слов.— У тебя же второй был!

— Был, Энн. Именно что был. В том-то и дело.

— Как же ты выжила?..

Высшие телепаты без поддержки инфосферы погибают. Сходят с ума и погибают, это всем известно. Второй ранг — еще не самая вершина, но и его достаточно. Что натворила Ванесса? Второранговыми просто так не разбрасываются!

— Как, как,— криво усмехнулась Ванесса.— Жить хотела. Как и ты.

Она бесцеремонно взяла мой терминал, вывела на экран своё агентство, через форму заказа вывела информацию:

— Вот, рекомендую. Океания, эксклюзив. Ни у кого больше не найдёшь. Тебе понравится. Скидку дам... по старой дружбе. Ну, бывай.

Она встала. Я прикусила губу.

— Погоди...

Ванесса посмотрела на меня сверху вниз. Я решилась:

— Локаль Генбара помнишь?

— Помню,— отозвалась она.— А ты? Помнишь Сиреневый Шар?

Я кивнула. Ещё бы! До смерти не забуду...

Ванесса присела обратно.

— Не боишься надраться в хлам в компании с предательницей?— спросила я.

— А тебе общество изгоя поперёк горла не встанет?— осведомилась она.

— Нет. Не встанет. Только водку у того красавчика сама заказывай. Он не в моём вкусе...

Мы посмотрели друг на друга и расхохотались. Обе. До слёз.

Через час сидели в обнимку и орали пьяными голосами похабные песни из репертуара доблестных вояк Альфа-Геспина. Шатёр тишины исправно глушил децибелы. Тоска отступила на время. Завтра она вернётся вместе с похмельем, но сегодняшний вечер ей уже не испортить.

Океания в первом приближении мне понравилась. Планета почти полностью покрыта водой, из суши — всего два островных архипелага, один поменьше, другой побольше. Так они и назывались без особых затей: Большой и Малый. Множество небольших островков к югу от Малого архипелага, там, видно, было когда-то или собиралось быть в будущем ещё одно скопление суши. Не понравилось, что прилететь туда можно только по туристической путёвке. Для свободного расселения Океания оставалась закрытой. Из-за небольшой площади суши? Но можно ведь строить плавучие города, например. Океан — это же огромный источник ресурсов, прежде всего, энергии! С другой стороны, я ведь сама хотела, чтобы поменьше людей...

Одним словом, сомневалась я. С одной стороны, Океания мне подходила. С другой, душа не лежала.

Но я видела себя именно там! Из всех возможных курсов реальным оставался только один, и пролегал он к Океании. В животе скручивался узлом неприятный холодок. Я хорошо знала подобные предвидения. Они возникали спонтанно и сбывались всегда. Эхо прежней моей профессии, которую пришлось оставить ради Альфа-Геспина...

Вот они, голографические кругляши характерных знаков, все девять. На каждой руке, от запястья до локтя. Девять штук, девять кругов ада. Так называли программу подготовки космодесанта, она делилась на девять этапов сложности. Ванесса тогда сказала мне, салаге, — в своей излюбленной манере злого сержанта!— что толку из меня не никакого не выйдет, что шла бы я лучше домой, к мамочке, что я протяну ноги на первом же круге. Она редко ошибалась в новичках; я пополнила собой статистику её нечастых ошибок. Выжила. Выдержала. И — восемь лет под началом капитана Великовой, да.

Плюс девятнадцать — на Планете Забвения.

Четверть жизни, а что полезного сделано? Да, в сущности, ничего...

Яхта вышла в субсвет на теневой стороне планеты. Такая тут схема подхода. Большие лайнеры швартуются у Океании-Орбитальной, а прочая туристическая мелочь, с допуском к атмосферным манёврам, отправляется на поверхность сама.

Я подумала немного и отдала посадку диспетчеру. Нас учили азам атмосферных полётов, и гоняли, будь здоров, да ещё в условиях, максимально приближенных к боевым, но... когда это было? Впрочем, даже тогда отцы-командиры полагали, что сражаться с циклонами и антициклонами должны специально обученные пилоты-атмосферники, доверять же заход на планету простому солдату... не дай Бог. Что, конечно, не отменяло свирепой практики и высокого проходного балла. (Не сдашь практику — вали из десанта на все шесть сторон...) Эта, вколоченная крепко, практика спасла мне жизнь на Планете Забвения, но сейчас-то какой был смысл вспоминать прежние навыки? С риском для собственной шеи вспомнить, заметьте.

Нет над душой злых командиров и свирепых инструкторов. Обстановка не боевая. И вообще, я турист. А они, планетарники то есть, обслуживающий персонал. Вот пусть и обслуживают.

Захотят грохнуть на посадке, флаг им в руки. Отличное решение всех моих нынешних проблем.

Но они не захотят.

Не то время.

Я им живая нужна...

Первое, с чем я столкнулась по прибытии в Земную Федерацию, — это устойчивое внимание инфосферы. Очень уж хотелось телепатам всласть покопаться в моей памяти. Ну, нечто подобное я предвидела и меры приняла. Но провокации не прекращались и порядком надоели своей назойливостью. Вот почему я хотела остаться в тишине и одиночестве на острове посреди океана! Из-за резко возросшей нелюбви к общению.

Лётное поле встретило такой немыслимой жарой, что я грешным делом подумала о боеголовках планетарного поражения. Наверняка, распаковали пару штучек, аккурат к моему прибытию! Но воздух, густой, настоянный на океанической соли и медовых запахах цветущих трав, не содержал угрозы.

Лёгкие шаги за спиной застали врасплох. Я развернулась на пятке, единым движением, и отправила сумочку в короткий полёт. Смертельное оружие, дамская сумочка. Если взяться умеючи. Несчастный встречающий беззвучно лёг на прожаренный солнцем перрон.

Симпатичный молодой мужчина, в белых шортах и белой рубахе-распашонке, в белой же бандане. Обут в лёгкие светлые сандалии. Оптимальная одежда для местной погоды.

Я вдруг поймала себя на том, что высматриваю возможное оружие.

Сволочной Геспин, проклятая война, чёртов Оллирейн! Долбанные рефлексы, вбитые в подкорку родными командирами и дорогими врагами! Будь оно всё тысячу раз проклято!

Парень открыл глаза и обругал меня сумасшедшей дурой:

— Вы же меня убить могли!

— Могла,— согласилась я и протянула руку.— Вы меня испугали.

Он посмотрел на мою руку, на меня, снова на руку. Вставать ему явно не хотелось, но и помощь от меня принимать не хотелось тоже. Я усмехнулась и поступила проще: присела на корточки, чтобы не смотреть на нового знакомца сверху вниз.

— Как я мог вас испугать, ненормальная вы женщина?! Я что, похож на вооружённого до зубов ольра?!

— Вы подошли ко мне сзади,— объяснила я.— Шаги я услышала слишком поздно. Слишком близко к себе, понимаете? Испугалась,— я развела руками и добавила:— Извините меня, пожалуйста.

Он буркнул себе под нос нецензурное слово. Потёр голову, очень бережно огладил затылок. Шишка уже наливалась. Тугой такой валик, под банданой хорошо заметный. И затылок, которым приложило о земную твердь, наверняка тоже трещал.

В пальцах родилось знакомое покалывание. Эхом отдалось в памяти давно забытое: '... ради пользы больного '

— Позвольте-ка,— я протянула руку.— Не шевелитесь. Сейчас вам станет легче...

— Да что вы себе... — осёкся почти сразу же.

... Ветерок жарко лизнул щёки, волной накатили запахи близкого океана. Я почти увидела пенные волны, бьющие в основание острова. Там, должно быть, свежо и прохладно. Не то, что здесь...

— Вы — целитель?— спросил мужчина, недоверчиво трогая голову.

— Нет, солдат,— я показала отметины Альфа-Геспина.— А до призыва действительно училась на врача...

Самое смешное, что студенческая лицензия на медицинскую деятельность до сих пор действительна. Можно пройти квалификационные курсы и приступить к практике под мудрым руководством опытного доктора. Каковое руководство долго не продлится, потому что на Планете Забвения практики у меня было вдосталь. Но объяснять это всё не хотелось. Вставать, впрочем, тоже. Я обхватила коленки руками, прикрыла глаза. Обычное недомогание после вмешательства, сейчас пройдёт. Жара поможет. На Планете Забвения всё-таки было слишком холодно...

— Простите,— недоверчиво выговорил пациент,— но я... хм. Я смотрел в информе... Вы — натуральнорождённая, госпожа Ламберт! А целительская паранорма есть результат генетической инженерии. Вмешательства в геном проводятся открыто, открыто же документируются, в пакет охраны тайны личности они не входят и скрывать их — преступление...

— Кто вы?— спросила я.— Наверное, гид? Как это правильно сказать... Сотрудник информационной службы Океании?

Он самодовольно хмыкнул. Протянул мне визитку. Я взяла, включила. Над ладонью развернулась симпатичная голограммка в благородных бежевых тонах, с логотипом Океании. Ответственный секретарь-референт планетарной администрации Генрих Либавин. По памяти пошли слабые круги. Нет, не вспоминается толком. Сектор Коронет... А что там было-то? Никак не вспомнить. Ладно, неважно.

— Как необычно,— сказала я, возвращая визитку.— Часто туристов встречаете, господин ответственный референт?

— Никогда,— фыркнул он.— Но вы ведь не обычный турист, верно?

Я пожала плечами. Наверное, мы очень глупо выглядели со стороны. Две взрослые половозрелые особи сидят на эланке лётного поля и мило беседуют. Как на пляже. Пива с сушёными пятиножками только не хватает...

— Давайте так, господин Либавин, — сказала я.— Вы произнесли все положенные по протоколу речи, а я их выслушала. Маршрутница по Океании у меня с собой, не потеряюсь. Спасибо за внимание.

Он покачал головой и тихо рассмеялся.

— Не так быстро... госпожа Ламберт.

— Да?— я встала, подняла и зачем-то, пыли и грязи ведь не было, отряхнула сумочку.

— С вами желает встретиться наш губернатор,— официальным тоном пояснил Либавин.— Так что соблаговолите пройти со мной...

— Приказываете?— уточнила я, глядя на него сверху вниз.

Он покачал головой:

— Увы. Всего лишь прошу. Велено не настаивать, если вы решите отказаться.

Я задумалась, вспоминая сведения по планете. О губернаторе Океании ничего не могла сказать сверх усвоенного из информа. Ли Этонкорой, первый ранг. Фамилия тамме'отская. В юности я жила на Таммееше, в рыбацком посёлке, попала туда по программе реабилитации, потом училась в медицинском колледже при федеральном госпитале номер восемь, но из Тонкори не встречала никого. В любом случае, путь от небольшого городка на захолустной древней планете до губернаторского кресла курортной жемчужины Земной Федерации заслуживал уважения.

— Хорошо,— решила я.— Соглашаюсь на встречу. Но без обязательств со своей стороны! И с полным правом прервать эту встречу, когда захочу.

— Замечательно,— сказал Либавин, поднимаясь.— Иного от вас не требуется. Пойдёмте...

Здание космопорта — скорее, дань традиции, чем необходимость — пустовало. Регулярных рейсов к планете не было, курортники добирались на транспорте турфирмы или, как я, на своем собственном. Зал ожидания при таком раскладе абсолютно не нужен. Но он был здесь, стандартный, пустой и гулкий. Мы прошли сквозь него на другую сторону здания.

Там находилась небольшая глайдерная площадка. Белые матовые машины стояли в два ряда, и у каждой приглашающе горел зелёный огонёк. А за площадкой распахивался необъятный океан. Маленькое бело-фиолетовое солнце выжигало на горбах волн слепящие блики. Метались с криками птицы... да нет, не птицы! Вовсе не те симпатичные пернатые, населявшие большинство планет Федерации. Одна как раз пролетела слишком близко, я успела разглядеть зубастую пасть, растроенный язык и крупную алую чешую на громадных крыльях!

— Испугались?— с ехидцей осведомился Либавин.

— Есть немного,— ответила я.— Что это такое?

— Любите охоту? Можете обратиться в сафари-парк. У нас на планете водится немало агрессивных зубастых хищников. Схватиться с любым из них один на один — подлинное испытание мужества...

Красиво сказано. Вот только я ваше 'испытание мужества'... видела. Как и охоту. С приплатой не надобно.

— Извините, нет. Без меня, пожалуйста...

— Как скажете.

Мост начинался за глайдерной стоянкой. Ослепительно-белое ажурное сооружение, стрелой уходящее к соседнему острову, окутанному дымкой испарений. Главная достопримечательность Океании, знаменитый Кольцевой мост, связывающий все островные группы юга. Мост создавался с помощью технологий управляемой гравитации в рамках программы 'Военные технологии — мирные цели'. Глайдер шёл нему ровно, как по каменному, отшлифованному дорожными укладчиками полотну.

Мы звезды взрывали, пространство схлопывали. А здесь, пожалуйста вам, мост.

Почему-то тревожила предстоящая встреча с губернатором Этонкорой.

Первый ранг. У перворанговых телепатов не может быть никакой личной инициативы в принципе. Разговор с любым из них — это разговор с ними со всеми сразу. Инфосфера перестала прятаться? Решила обозначить свои интересы? Предложить что-нибудь вкусное в обмен на мою память? Ну-ну.

Ничего у вас не выйдет, ребята.

Когда вы уже это поймёте...

Губернаторский остров являл собою шедевр ландшафтного искусства. Небольшой, округлый, на удивление уютный на вид. Мост выбрасывал язык пандуса к маленькой гранитной набережной и уходил влево, к соседнему острову, а оттуда — к следующему, и так до самого горизонта; величественный изгиб моста хорошо просматривался в обе стороны. Ночью, под звёздами, наверное, великолепно выглядит. В дневном свете собственное сияние полотна разглядеть трудновато. Но оно было, слабое фиолетово-розовое сияние, хорошо памятное мне по коллапсар-генераторам на вражеских кораблях. Увидел вспышку — считай, заново родился. В ближнем бою гравитация распространяется быстрее света: луч срезает дорогу через малые червоточины, генерируемые коллапсаром. Оллирейнские технологии, у нас их повторить удалось не сразу. Но уж когда повторили...

Странные мы существа, носители разума. Ведь никому же поначалу в голову не пришло строить мосты. Ни нам, ни ольрам. Сразу за коллапсары взялись.

Дорожка из жёлтого камня вилась по холмам. Воздух дышал океаном, прохладой и — самую чуточку — свирепым полуденным солнцем. Красивые виды, красивый парк. Домик с черепичной крышей, трёхэтажный, с балкончиками, весело сиял синеватой белизной. За домиком, прикидываясь частью рельефа, круглился купол установки климат-контроля. Но дорожка свернула в сторону и вниз, к огромному дереву. Дуб, эндемик Старой Терры. Символично...

Под деревом стояла подвесная лавочка-качалка, с балдахином. Губернатор Этонкорой сидела на этой лавочке в вольной позе. Белое платье стекало до земли красиво мерцающими складками. Красивая женщина. Вот только на большом сроке беременности... Понятно теперь, почему принимает не в административном здании, а в личном пространстве.

Госпожа губернатор одарила меня лучезарной улыбкой, отмахнула ручкой Либавину, и тот поспешно сгинул, молчаливо кивнув на прощание. Второе мановение подняло кресло прямо из травы. Я осторожно присела на краешек. Не люблю общаться с высокими чинами, всегда не любила. Неловко мне в их присутствии, уж не знаю почему. Одно дело охранять, совершенно другое — разговаривать.

— Здравствуй, Эни,— сказала губернатор на тамешти.— Рада видеть тебя.

Замечательно. Мы знакомы, оказывается. Только я не помню, вот в чём проблема. А второй проблемой стал язык, на котором она ко мне обратилась. Тамешти мне не родной, и потому основательно подзабылся, ведь я не слышала его много лет. Я ещё понимала язык, но вот ответить на нём уже не могла.

— Простите,— осторожно сказала я на эсперанто.— Я уехала из локали Ратеене очень давно. Язык забылся...

Грустная улыбка. Глаза как звёзды. Красивая женщина, что ни говори. Несмотря на беременность и возраст.

— Понимаю,— она перешла на эсперанто.— Эни, ты действительно забыла очень многое!

— Да,— согласилась я, что толку спорить, факт, забыла.— Так ведь и времени прошло...

Она улыбнулась. И вдруг напела, нежным, таким знакомым голосом:

— Где-то далеко в памяти моей, сейчас, как в детстве тепло...

Старая Терра. Город, где я впервые встретила Гелю Гартман. Древний, как мир, особняк профессора исторических наук, специалиста по докосмической эпохе человечества, и сама профессор, пожилая дама с толстой седой косой. Тонкий пряный аромат кофе, красных комнатных петуний, стылого ветреного полудня поздней весны.

— Хоть память укрыта такими большими снегами,— беззвучно подхватила я, ощущая предательскую влагу на щеках.— Лида! Лида Тропинина! Что ты... что с тобой сделали?..

Она посмотрела на небо. Потом на меня, и взгляд был сухой, несмотря на чувства. Первый ранг... надо об этом помнить...

— Ничего,— ответила она.— Ничего со мной не сделали... я сама...

— Зачем?— не было слов.

Лида Тропинина, дочь дипломата Кая Тропинина, журналист, поэт, Голос Века.

— Эни, ты пропала в сражении при Девбатуме. Война окончилась в тот же день.

— Знаю,— хмуро буркнула я.— Приняла в информе.

— Мы вернулись в довоенные сны. Сразу — все. Те, кто устал от войны, и те, кто ещё не навоевался, и те, кому война ещё только предстояла. Песни стихи, репортажи — замечательное дело, но без этого, — она коснулась значков первого ранга, — высоко не прыгнешь. И сделаешь мало. Я не хотела служить смерти, Эни. Я никогда этого не хотела.

Я молчала. Как будто я хотела! Но каждой из нас достался свой фронт. Острое слово в дипломатии иной раз страшнее плазмогана. Стодневный мир стоит только вспомнить. И Лида, наша Лида, — первая в числе тех, по чьей вине сто первый день перестал быть мирным. Наверное, она осознала в полной мере, но, как всегда, слишком поздно.

— Первый ранг, Эни, это не только успешная карьера,— сказала Лида.— Это ещё и защита. Нас мало. Но именно мы обеспечиваем непрерывное поле инфосферы от планетарных локалей до общего пространства Земной Федерации. Сам по себе перворанговый телепат ничего не стоит. Как ничего не стоит отдельно взятая клетка мозга.

— У вас, в отличие от клетки, есть разум...— возразила я.

— У нас есть Долг,— грустно улыбнулась она, помолчала немного и продолжила:— нашему веку нужны не Голоса, Эни. Нашему веку необходимо Служение.

— Вот ты и служишь,— не удержалась я.

— Да,— не стала спорить Лида.— Служу. Как умею. Чем могу.

Всё понятно. Других извинений от инфосферы мне не дождаться. Утрись, Эни. Чего ты ещё хотела? Раскаяния? Так этого можно прождать всю жизнь, и не дождаться никогда.

— Лида,— решилась я.— Главным условием моего туристического путешествия был полный запрет на контакт с инфосферой Земной Федерации. Даже если я сама захочу раскрыть перед вами всю свою память, я не смогу. Мне вживили имплант, блокирующий все попытки телепатического сканирования, не говоря уже о вмешательстве. Но это не только блок, это ещё и оружие. Если будешь упорствовать, сожжёшь себе мозг без всякого толка. Извини.

— Почему я не удивлена?— тонко улыбнулась Лида.— Оллирейнские инженеры традиционно сильны... Но, скажем, ты могла бы надиктовать мемуары, Эни.

— В обмен на что?— резко спросила я.

Она смотрела на меня и улыбалась. А я... я помнила, что разговариваю лишь с малой частью Лидиной личности, каковая личность в данный момент размазана по всему информационному пространству Земной Федерации. Уму непостижимо, как они это выдерживают. Впрочем, говорят же, и при том говорят открыто, что высшие телепаты уже не люди в привычном для нас понимании... Ад и пламя, даже ольры более человечны, чем любой из перворанговых!

— Я не дура,— сказала я, — и не маленькая девочка. Прекрасно поняла, зачем вы организовали травлю в информвидео. Чтобы вынудить меня оправдываться и, так или иначе, раскрыться. Так вот, это надо прекратить. Как хотите, так и прекращайте. А потом я ещё подумаю, связываться с вами или нет.

— Эни, мы можем предложить больше,— серьёзно сказала Лида.

Я непонимающе посмотрела на неё. Что ещё, какой подвох?

— Это ведь не просто туристический круиз, Эни,— уверенно сказала она.— Это побег. Ты не хочешь возвращаться...

— Глупости,— начала было я, но Лида жестом остановила меня:

— Не спорь с нами, это действительно так. Иного смысла в твоей поездке нет, и не было. И когда ты откажешься возвращаться, тебе понадобится защита. Так вот, мы готовы такую защиту обеспечить.

'С нами... мы...' Через неё на самом деле говорит это их коллективное сознательное!

Я прикусила губу. Подумала. Уточнила:

— В обмен на мои мемуары?

— В обмен на твои мемуары. На то, что ты сама сочтёшь нужным нам сообщить.

— Да что в них такого может быть ценного....

— Знания. Оценка пережитого. Опыт, который необходимо сохранить для потомков. Ты знала Гелю Гартман и Лаутари Ми-Скайона, одного этого было бы достаточно. Но ты была свидетелем событий, о которых у нас слишком отрывочные или вообще искажённые сведения. Хотелось бы восполнить эти досадные пробелы...

— Какие события, Лида?— не поняла я.

— Мы не хотим давить на тебя,— уклончиво ответила она.— Надо, чтобы ты вспоминала сама...

Темнят они, вот что. Не так всё просто. Что-то тут зарыто, очень серьёзное. Но что? Я никогда не догадаюсь, если не начну сама перебирать свою память по атомам!

— Я ничего не обещаю,— сказала я.— Я сама ничего не решила ещё! Я не знаю, вернусь я обратно или не вернусь! Я...

Лида потянулась ко мне, положила ладошку на моё запястье. Рука у неё оказалась сухой и холодной, я вздрогнула от прикосновения...

— Никто не торопит тебя, Эни. Решай сама.

Я кивнула. Конечно, сама. Некому больше. Знала бы Лида, в какой капкан я угодила! Хоть в петлю головой...

— Да, совсем забыла,— Лида вынула откуда-то из складок своего платья огромную толстую — бог ты мой, печатную!— книгу.— Это тебе. Подарок от Гели Гартман...

Я вздрогнула. Нехорошо, конечно, о покойниках дурно отзываться, но Геля была престранной личностью и подарки от неё, — это нечто из разряда 'возьми из ремонтной мастерской бластер, сунь в рот дуло и проверь, забыли техники из него батарею вынуть или не забыли'.

— Ты ведь знаешь, мы с Гелей росли вместе, в пространстве Новой России, локаль Ясная Поляна. Наша команда увлекалась репринтингом, и учитель однажды посоветовал нам издать свою собственную книгу. Вот она,— Лида постучала по обложке.— Каждый написал какую-нибудь историю, настоящую или выдуманную, эссе, очерк о путешествии, кто хотел — сделал рисунки. Геля написала 'Сказку о забытом времени', например.

— А ты — стихи,— сказала я понимающе.

— Нет, — Лида улыбнулась, отчего на её щеках появились ямочки, — совсем как когда-то.— Удивись, я тогда не писала стихов. Я неплохо рисовала, знаешь ли. Хотела стать дизайнером по графике... Не сложилось. Эта книга — единственная, остальные экземпляры утрачены. Геля оставила её тебе. Вот здесь, смотри,— её подпись.

— Странно,— сказала я.— Почему не тебе?

— Не знаю... В последний раз, когда мы виделись, она сказала, — передаю дословно, — что 'хочу отдать эту вещь Энн Ламберт. Если не успею или не сумею, передай ей ты, пожалуйста'.

— Откуда она могла знать, что я вернусь?— напряжённо спросила я.— Вы же все меня похоронили! Это вообще случайность, что я вернулась!

Лида пожала плечами. Протянула мне книгу:

— Возьми. Твоё.

Книга оказалась неожиданно лёгкой. Репринт, конечно же, не настоящая бумага. Стройные строчки оглавления... Орнамент сбоку, на полях. Дети Ясной Поляны писали свою книгу на русском языке, конечно же. Я не знала русского и не могла сказать, где в оглавлении указана Гелина сказка, с какой страницы она начинается.

Забавно. Ангелина Гартман, глава Сопротивления Ясной Поляны, впоследствии — адмирал Третьего флота Земной Федерации, личность, еще при жизни ставшая легендой, в юности сочиняла сказки.

А я в юности лечила людей. Тоже забавно, если вдуматься.

Маленький жёлтенький птеродактиль сел на траву, раскрыл зубастый клюв и тоненько выговорил: 'Пинь-пинь'.

— Кыш!— смешно махнула рукой Лида.— Кыш отсюда!

Рукокрылое легко снялось с травы и метнулось длинным зигзагом в сторону набережной. Я проследила тварюшку взглядом.

— Возьми, — Лида протянула мне пластинку визита.— Прямой доступ. Если возникнут вопросы или проблемы — всегда обращайся.

Я взяла, поблагодарила. Мы простились. Откуда-то из-за дерева бесшумно возник господин Либавин (портал там, что ли? Или весь разговор стоял, слушал и, может быть, даже записывал?). Ответственный секретарь проводил меня к набережной, вежливо попрощался. Глайдер стоял там же, никто его не занял. Или это была уже другая машина?

Я положила книгу на соседнее сиденье. Почему-то не хотелось прятать её в багажный карман. Закрыла колпак и назвала автопилоту глайдера координаты 'моего' острова. Машина запустилась, вырулила на мост и понеслась над океаном.

Я вдруг почувствовала себя выжатой досуха. Будто пропустили через сушильный агрегат. Высвистело все силы, до последней капли. Приеду на место, первым делом упаду и буду спать, спать, спать. Обдумаю разговор, когда высплюсь как следует.

Завещанная мёртвой легендой книга бросала на спинку сиденья светлые блики.

Я проснулась на закате. Лиловые сумерки вплывали сквозь раскрытые оконные панели, ложились синей тенью на стены. В затылке свербило и ныло. Дурное дело, спать на закате! Всегда потом голова болит.

Дневная жара ушла. Слабый ветерок нежно касался кожи, неся крепкие запахи йода и морской соли. За деревьями не было видно океана, но его близость ощущалась очень хорошо. Как в детстве...

Я потёрла затылок. Картинка, похороненная глубоко под событиями последних десятков лет, встала в памяти необычайно ярко и ясно. Море, солнце на закате, рыбацкие катера у причала, нежный голосок тростниковой флейты... Флейты делала ребятня из стеблей мутировавшего терранского бамбука. Бамбук этот изрядно досаждал посельчанам: в период вегетации он рос как сумасшедший и заполонял собою все околоводные пространства. Недогляди, сразу получишь дремучие заросли вместо озёр и пляжей.

Как давно это было! Как давно... лет... да, пожалуй, все тридцать по метрике Федерации, или даже больше. Раньше я как-то не задумывалась о прошлом. Жила настоящим и в настоящем, сумасшедший ритм моей повседневности не оставлял времени на праздные размышления. А вот сейчас накатило. Потому, что бежать некуда, суетиться незачем, бороться за выживание не нужно, прямых угроз для жизни на горизонте не видно. Великое дело, цивилизация! Освобождает от громадного объёма тяжёлой работы.

И память поднимает голову. Разворачивает перед глазами прожитое. Макает с головой в хищное пламя вины...

По узкой, лесенками, дорожке, я спустилась к набережной. Полюбовалась на глайдеры, приписанные к моему острову. Маленький двухместный и большой, на двенадцать персон, с солидным багажником. В небольшом ангаре под пандусом стоял прогулочный катер. Набережная спускалась к пляжу широким пологим пандусом. Дальше начиналась крупная галька, округлая, серая с розоватыми вкраплениями. Я скинула бутсы и пошла дальше босиком. Отвыкла

Соседний остров терялся в сиреневом мареве вечернего тумана. Два косых треугольника трепетали ярким золотом. Парусные лодки. Их конструкция проста и функциональна; время, расстояние, местный уклад, свой на каждой планете, — ничто не властно над ними. Пока есть солнце, ветер и океан, по волнам ходят парусные лодки. Без гравигенных движков и навигационного оборудования. Так интереснее...

Пляж шёл вдоль небольшой, но отменно крутой скалы. И здесь уже, помимо гальки, начал попадаться разный мусор, выбрасываемый во время шторма. Мотки высохших на солнце синих водорослей, гладкие палки, подозрительно напоминавшие пресловутый бамбук (неужели это кошмарное растение умудрились завезти и сюда?!), вылизанная волнами гладкая коряга причудливой формы... Сухой бамбук, помнится, замечательно горел.

Огонь охотно взял 'бамбуковые' стебли. Рыжее пламя весело трещало, давая особенное, ни с чем не сравнимое, домашнее тепло. Старая механическая зажигалка с геспиновской 'альфой' на боку. Однажды я упустила её в разлом, на дне которого грохотала река. Пришлось лезть вниз и искать, несколько дней развлекалась. Нашла. Вещица упала не в воду, а застряла в корнях чахлого куста, распластавшегося по скале. Не знаю, что бы я делала без неё на Планете Забвения! Как-то приспособилась бы, конечно, добывать огонь... трением там... но с зажигалкой, что ни говори, жить веселее.

Лиловая заря догорала за соседним островом. На небе проступали звёзды. Крупные, яркие. Солнце Старой Терры, впрочем, я найти не смогла. Может быть, его отсюда не видно. Зато видно Каньши. Локальное пространство Каньши содержало в себе четыре освоенные, населённые планеты. Валем, Сташ, Адаларанош и Соппат. Вот именно что 'содержала', в прошедшем времени. Даже и до сих пор, вспоминая о Соппате, не могу удержаться от свирепой радости. Есть во Вселенной высшая справедливость, есть. А сражение за локаль Каньши сейчас преподают в Академии Бета-Геспина как классику пространственного боя.

Волны тихо шипели, набегая на берег. Потрескивал огонь, поедая сушняк, ветерок холодными пальцами трогал щёки и волосы. Надо было возвращаться. Надо было надиктовать послания дочерям. Но если младшей я примерно знала, что говорить, то для старшей никак не могла найти нужных слов.

Да, я не связалась с нею сразу же после возвращения. Я тогда просто не знала, что сказать. И сейчас не знаю. Я помнила её ребёнком; сейчас ей тридцать четыре по метрике Федерации. Нохораи Ламберт-Балина, доктор исторических наук, специалист по древней истории Старой Терры. Седьмая ступень второго телепатического ранга. Это, конечно, не настолько жутко, как у Лиды, седьмая ступень второго. Но...

Но сыну я вообще никакого послания отправить не смогу. Он его просто не воспримет. Трое детей, все очень разные и у каждого свои судьбы, и никогда нам не собраться вместе, и...

Я тщательно потушила костёр и пошла к набережной.

Дни шли солнечной чередой, один за другим. По вечерам я зажигала на пляже костёр — ради парусников, они всегда в это время ходили перед моим островом. Отчего-то мне казалось, что им был важен огонь на берегу, и ещё я была уверена, что эти ребята не имеют никакого отношения к инфосфере. Что это просто встретились две неприкаянности, их и моя. Интуиция не подводила меня никогда. Целительская паранорма... Мне её не блокировали, просто сняли ограничительные психокоды. Целитель не вправе убивать пациентов, солдат не вправе жалеть врага. Но в боевом применении моя паранорма всё равно намного слабее пирокинеза, поэтому шаровыми молниями швыряться не получалось. Не особо и надо было, честно скажу. Лучше плазмогана тут всё равно ничего не придумали. Что бы там ни хвастали пирокинетики насчёт могущества своей паранормы, но ещё ни один из них на моей памяти от плазмогана не отказывался.

Хотя на какие подвиги способен пирокинетик, если его как следует разозлить, я однажды видела...

Ночью зачем-то вышла в информсеть, на локаль игрового гейта 'Покори Вселенную'. Когда-то игралась взахлёб, да. Все мы играли... Старая добрая игрушка изрядно изменилась. Улучшились графика, тактильные ощущения, ментальный фон. Добавилось опций, прохождений, множество различнейших сценарных вариантов. Но суть игры осталась прежней: начни с нуля и выиграй Вселенную. Неважно, освоишь ли ты её мирным путем, рассылая исследовательские корабли и устанавливая мир-дружбу с иными цивилизациями, или отвоюешь у Чужих, устраивая межзвёздные баталии.

Мирный путь скучнее военного, но и у него немало поклонников...

— Вход в систему,— вкрадчиво выговорил голос игрового интерфейса .— Начальные данные?..

Я медлила.

Альфа-Геспин.

Планета Забвения.

Служба Изысканий.

Соппат.

Может, в нас тоже играют, а мы не знаем? И все эти звёзды, и весь этот смысл, и эти войны... 'вход в систему, начальные данные'...

Я резко оборвала контакт с информом. Потёрла лицо, приходя в себя. Встала, подошла к окнам, раскрыла панель. Ледяной ветер с воем ворвался в комнату, сыпанул в лицо мелким дождём. За деревьями глухо рокотал сошедший с ума океан.

На Планете Забвения в непогоду мы прижимались друг к другу, отдавая тепло и уверенность в том, что всё будет хорошо. Я прикрыла глаза и почти сразу же ощутила живое присутствие детей; мы были семьёй, настоящей семьёй в самом изначальном смысле этого древнего слова...

Я — десантник. А это значит — убийца. Без вариантов. Девять кругов на Альфа-Геспине меня учили убивать. Девять кругов ада за неполных три года. Я прошла их все до единого. А потом я служила Федерации. Как могла, как умела, как учили. И — убивала. Людей, как на мятежных Вране и Ласточке, ольров — везде, где мы с ними сталкивались. Мои руки в крови не то, что по локоть, по самую шею. Я перестала считать 'свои' трупы где-то на четвёртом десятке. Со смертью свыклась еще раньше.

Но самое первое убийство я хорошо помню. Так, словно оно случилось вчера.

Казалось, тогда бы мне сообразить, что последует дальше. Но нет, куда там! Я яростно верила, что сделала это в первый и последний, он же единственный, раз.

Наивная.

Утро занялось холодным, ветреным, на удивление неуютным. Штормовые облака рвались неровными лохмами, неслись куда-то за горизонт, на закат. Деревья трепало, цветы лежали без сил на клумбах. Вставать не хотелось. Сон коварно подкрадывался и брал на абордаж. Так, Эни, ты космодесант или кто... Встать. Потянуться. Открыть оконную панель.

В комнату потёк свежий воздух, наполненный сырыми запахами непогоды. В голове сразу же прояснилось. Ничто так не бодрит, как насыщенный холодным кислородом воздух...

Я спустилась к набережной. Забросало мусором, ясное дело. Роботы-уборщики уже пыхтели, расправляясь с завалами. Ветер гнал ободранные с деревьев листья, швырял их в волны. Волны тяжко бились в гранит, вспухая белой пеной. Громко орали жёлтые птеродактили, поднятые бурей из своих гнёзд. А где-то высоко-высоко неспешно парили местные 'орлы', с весьма солидным размахом крыльев. Как я их понимала! Грудью на поток, и бешеный ветер подхватит, поддержит, подарит хмельной восторг настоящего полёта.

Я сунула озябшие кисти рук подмышки. Жара ещё вернётся, лето в этой части Океании в самом разгаре. Потом будет тёплая осень... а зиму, я, пожалуй, уже не встречу...

Что толкнуло меня сойти с набережной? Не знаю. Какое-то тревожное странное ощущение, что надо спуститься и пройти за скалу, туда, где я всегда разводила огонь. При том, что пляж то и дело захлёстывали волны.

Я обогнула скалу. И увидела лодку, выброшенную штормом на берег. Рваное полотнище паруса сверкало яркой зеленью, вспыхивая на солнце крупными золотыми искрами...

Ветер сбил дыхание, ноги предательски поехали. Подхватила себя на автомате, по давней привычке, без участия сознания. Не по такому бегала с полной выкладкой, не напугаешь.

Тело лежало чуть в стороне, лицом вниз, раскинув руки. Волны тянули длинные волосы, перемешивали тяжёлые пряди с взбаламученными штормом мусором: песком, водорослями, илом, мелкими камушками...

В следующее мгновение включилась паранорма целителя. Холодком по спине, лёгким тремором в пальцах, обострившимся зрением... Мир отдалился, звуки стихли, исчезли запахи и собственная слабая головная боль.

Девушка, расовая принадлежность — Единый Народ Радуарского Альянса, четырнадцать полных лет по метрике Федерации. Перелом плечевой кости, оскольчатый перелом локтевого сустава, сотрясение мозга, отёк лёгких.

Я прикрыла глаза, чтобы избыточная зрительная информация не отвлекала от дела. Психокинетическое поле паранормы разворачивалось быстро, без искажений. Самодиагностика: норма. Начало вмешательства: последовательная коррекция. Лёгкие...

Постороннее присутствие. За спиной. Нейтрализовать. Не отклоняться от вектора начальной коррекции.

Девочка всхлипнула, из носа и рта потекла белая пена. Дыши, дыши, маленькая. Сейчас вычистим всё. Сердечко молодое, крепкое, выдержит. С переломами жить можно, переломы в последнюю очередь. Сейчас — дыхание, сердце, голова...

Прогноз: благоприятный

Умение провидеть последствия вмешательства — ценный навык, тренируется не один год. Психокинетическая энергия, проникая в будущее за ответом, на будущее же и влияет. Не всегда так, как того хочется, потому что проконтролировать проникновение невозможно. Но это уже издержки процесса. Неустранимые. Результаты паранормального исцеления их перевешивают с лихвой.

Беспокоящее чувство, зудящее на периферии осознания, внезапно хлестнуло по нервам единым пакетом эмоционального выплеска.

Мальчик, расовая принадлежность — мареса-палькифаль, полных пятнадцать лет по метрике Федерации. 'Чёрное безмолвие', мозаичная трисомия по 32-й хромосоме, фибрилляция сердца, вывих лодыжки.

Мальчишка совершил ту же ошибку, что и губернаторский секретарь: подошёл ко мне со спины. Но если Либавину прилетела в голову просто сумка, то пацана хлестнуло психокинетическим полем в активной фазе.

Прогноз: благоприятный.

Волна обрушилась на пляж с яростным грохотом. Пенные брызги обожгли словно кислотой. В коленку впилось острым углом что-то твёрдое. Я поднесла ладони к лицу: пальцы дрожали. Ледяной ветер рвал волосы, сбивал дыхание, рождал перед глазами хоровод чёрных и красных точек. Язык не смог выговорить ругательство, оно застряло в глотке.

Мальчик очнулся, приподнялся на локтях, и смотрел на меня отчаянно синими глазами. Лицо интересное, с очень живой мимикой. Волосы чёрные, с отливом в радужную синеву. Такая специфичная радуга, исключительно синих тонов, от индиго до густого фиолета. Сюда же плюсуем 'чёрное безмолвие', то есть, полное отсутствие голосовых связок. Лишняя хромосома в кариотипе, да. Если мне не изменяет память, оллирейнская Служба Генетического Контроля смотрит на рождение подобных детей крайне косо. Вплоть до евгенических мер. Впрочем, трисомия мозаичная, тут в принципе могли проявить снисхождение...

— Вызови федеральный госпиталь,— сказала я, язык едва слушался.— Нет, с твоей подружкой всё в порядке. Пока в порядке. Иди в дом, вызывай неотложную.

Он посмотрел на свою ногу, потом на меня.

— Везунчик ты,— сообщила я, обхватывая колени руками.— Иди...

Как холодно! До боли. Расплата за исцеление сразу двоих глупышей, решивших поиграть с бурей и с ней не совладавших. Это пройдёт, силы восстановятся, но каждый раз кажется, будто тепло исчезло навсегда, и больше не вернётся.

Мареса-палькифаль, это надо же было такого встретить. Палькифийских кланов очень мало, всего одиннадцать, включая Коннор-Тойвальшенов со Старой Терры, давным-давно отмежевавшихся от материнской цивилизации. Четыре клана из этих одиннадцати — кламьфи, пять — шафьема, Тойвальшены, кстати, это шафьема... так что остаётся всего два клановых имени. А если хорошенько припомнить физиономию мальчишки, то и вовсе одно.

То-то диагностика определила его как ребёнка. Палькифийские дети взрослеют поздно...

С неба начала сыпаться мелкая дождливая муть. Холод уже не пробирал, он пеленал тугими бинтами смертельного отупения.

В любом лечебном учреждении, каким бы замечательным оно ни было, всегда висит этот специфичный, присущий только больницам, дух. Сложная смесь лекарственных запахов, работающего медицинского оборудования и ментального фона. Раньше я его не замечала, в последнее же время мой организм выдавал на него стойкую аллергию и острое желание убраться как можно дальше немедленно.

Доктор, пожилой целитель с третьим телепатическим рангом, сдержанно поинтересовался, есть ли у меня лицензия на паранормальную деятельность.

— Есть,— ответила я.— Студенческая...

Он говорил со мной на ментасикхре. Он знал этот язык намного лучше столичного мальчика-официанта. Уверена, легко перешёл бы на эсперанто, если бы я попросила. Но я просить не стала. Почувствовала, что не надо просить. По факту ведь он прав: у меня та-горм другого государства...

— Студенческая,— задумчиво повторил доктор.— Вы не думали вернуться в профессию, госпожа Ламберт?

— Я? После такого длительного перерыва?

Он сдержанно улыбнулся, болезненно напомнив своей улыбкой моего научного руководителя...

— Перерыв не помешал вам в полевых условиях спасти жизнь. Вы провели вмешательство идеально. Парня, думаю, мы отпустим уже сегодня. А девочке придётся подождать до утра...

Идеально, как же. Пока спасала одну жизнь, едва не убила другую. Подарила мальчишке клиническую смерть с такой лёгкостью, что у самой до сих пор от ужаса волосы шевелятся. Какой из меня врач? После Альфа-Геспина, после Планеты Забвения?..

Я так и сказала.

— Честно и откровенно,— оценил старый доктор.— Но вы всё же подумайте. У вас может неплохо получиться...

— Я могу идти?— спросила я.

— Вы уверены, что вам не нужна помощь?— спросил врач.

Он уже спрашивал, перед тем, как осмотреть девочку. Я тогда отказалась. Отказалась и сейчас. Наотрез.

— Прямой угрозы жизни нет. А с остальным справлюсь сама.

Он кивнул, никак не обозначая своё недовольство. Я вспомнила, как сама когда-то пыталась вложить хоть немного здравого смысла в головы приверженцев маразматического движения 'Назад к природе' и чем те мои наивные попытки оканчивались. 'Разве можно переубедить человека с убеждениями?'— говорил мой научный руководитель.— 'Оставь их, они сделали свой выбор. Ни один врач и ни один целитель не в силах помочь тому, кто не хочет, чтобы ему помогали...'

— Ну, что же... В таком случае, подтвердите отказ официально.

В его руках соткался голографический бланк документа. Я коснулась щеки, и на ладони остался радужный отпечаток та-горма. Личная моя подпись, индивидуальный код, который невозможно подделать... Приложила его к отказу. Документ признал подпись подлинной и свернулся.

— Постарайтесь избежать в ближайшие день-два активных физических нагрузок,— посоветовал доктор.— Проще говоря, выспитесь, как следует. Впрочем, что я вам объясняю...

Я кивнула. Знала сама, как важен период восстановления после паранормального вмешательства. Лучшее лекарство здесь именно сон. Но заснуть я смогу только там, где буду чувствовать себя в безопасности. Госпиталь в список безопасных мест не входил.

Коридор вывел в круглый холл с панорамным окном. Госпитальный парк террасами, дорожками и лесенками уходил вниз, к узкой полосе песчаного пляжа. Там можно было подняться на Кольцевой Мост; пешеходные дорожки шли высоко над проезжей частью, чтобы снующие туда-сюда глайдеры не мешали гуляющим.

От госпиталя, насколько я помнила карту, примерно километра три до соседнего острова, даже чуть меньше. По мосту. А там можно будет взять глайдер на парковке у набережной и отправиться к себе. Пеший трёхкилометровый поход активной физической нагрузкой считать нельзя. Смех активный, а не нагрузка...

На расстоянии мост вызывал удивление и восхищение. Вблизи подавлял. Я стояла у гигантской лестницы, ведущей наверх, на полотно, и никак не могла набраться духу поставить ногу на полупрозрачную, подсвеченную холодным фиолетом ступень. Природа гравитации неизменна. Все зависит от рук, в которые попадет контроль над нею. Можно свернуть в черную дыру целую звездную систему, а можно — построить мост...

Наверху действие госпитальной установки климат-контроля заканчивалось. Будто провели невидимую черту: шаг назад — комфортная прохлада, шаг вперёд — несусветная жара...

Какой простор! Острова, прячась друг за друга, шагали за горизонт и там терялись в фиолетовой дымке. Бешеный ветер рвал облака, и в разрывы яростно вливались косые лучи солнца, зажигая на волнах ослепительные блики. Тушки крупных летающих хищников с пронзительными криками носились далеко внизу. То и дело какой-нибудь из них складывал крылья, стремительно вонзался в воду и через мгновение вырывался обратно, с увесистой добычей в пасти. Добыча отчаянно извивалась, до последнего отстаивая своё право на жизнь. Обжигающим огнём вспыхивала на солнце зеркальная чешуя. Естественный отбор. Но даже если тебя уже сожрали, любила говаривать Ванесса, то это ещё не повод унывать и складывать лапки. Ведь остаётся ещё два выхода, на выбор.

Рыбы не знают о выборе. Зато рядовым Альфа-Геспина иной раз деваться некуда. Либо вперёд, либо назад, третьего не дано!

Ветер жарко бил в лицо солёными запахами штормящего океана, озоном недавно отгремевшей грозы, пряной остротой поджидавшей в конце пути опасности.

Прохлада обрушилась внезапно, ливнем холодного воздуха. Я вступила в зону климат-контроля соседнего острова. Хорошо-то как! Лестница уходила вниз, к набережной. Немного кружилась голова: спускаться с такой высоты по полупрозрачным ступенькам всё же было страшновато. Но там, внизу, у самого основания лестницы, стояли двое. Почему-то я знала, что они ждут именно меня. Спросите, откуда возникло знание, я навряд ли отвечу. Но я всегда как бы ощущала наперёд своё ближайшее будущее. Сказывалось влияние паранормы, безусловно. Оно не раз меня выручало. Не подведёт и сейчас.

Двое парней, при виде которых на меня напала тоска. Мускулистые, крепкие. Наверняка, бывшие вояки... но не с Геспина. Альфовцев сразу видно; эти к ним не относились ни разу. И на что надеются, хотела бы я знать?

Я ускорила шаг. Может быть, удастся пройти мимо...

— Девушка, давай познакомимся?— предложил один из них.

Я остановилась. Спиной к парапету. Там — море и отвесный гранит набережной, оттуда не особенно подберёшься.

— Прости,— вежливо сказала я.— В другой раз.

Он ухмыльнулся. Но за ворот меня взять захотелось второму. Я, не двигаясь с места, отклонилась в сторону, рука свистнула мимо. Парень сунулся вперёд по инерции, и я от души хлестнула ему по ушам. Второй прянул мстить. Получил снизу вверх в солнечное. Сказала же, в другой раз!

Хвала армейским бутсам сорок второго размера! Била безжалостно. Как на Геспине учили. За Соппат, Девбатум, за Планету Забвения, за то даргово интервью, за Ванессу, лишившуюся доступа в инфосферу, за книжку с Гелиной сказкой и Ясную Поляну, на которой до сих пор невозможно жить, за Лиду Тропинину, за её первый ранг и очередного ребёнка... За Лиду почему-то била вдвое злее.

Если бы не полицейский глайдер, с воем свалившийся с неба, убила бы нагад!

Сирена отрезвила. Боевой угар бешеной ярости схлынул, как и не было его. Те в руках полицейских двое хрипели и плевались тёмным. Ко мне тоже применили миротворческий набор: мир вдруг взорвался стеклянными брызгами боли и погас. Когда возник снова, я обнаружила, что сижу у парапета. Очень удивилась, не заметив на руках браслеты. Обычно полиция в таких случаях ни с кем не церемонится, что сейчас-то случилось? Боль не спешила уходить, но теперь её можно было, сцепив зубы, вытерпеть.

Самодиагностика.

Полицейский электрошок, недавнее перенапряжение, 'активная физическая нагрузка', то есть, драка, спровоцировали кратковременную потерю сознания. Полицейские испугались, ещё бы им было не испугаться! Вот бы я умерла у них тут, какой громадный, свинский, безобразнейший, межрасовый скандал возник бы.

— Как ты?— участливо спросили у меня.

Я подняла голову. Лида Этонкорой, наш славный губернатор. Кто бы сомневался.

— Спасибо,— разлепила я губы,— хорошо...

— Этим двоим,— кивок в сторону пленников,— я только что аннулировала путевые карты. Они покинут Океанию сразу после того, как отбудут арест на административных работах.

Я вдруг заметила давешнего доктора. Конечно, они вызвали целителя, кого же ещё. В голове словно щёлкнуло. Мозаика сложилась!

— Не подходите ко мне!— крикнула я.

— Эни, тебе нужна помощь...

— Плевать! Вы двое, не подходите!

С тихим шелестом развернулся кокон психокинетической защиты. Я сожгу себя, если продержу его слишком долго, но выхода не оставалось. Перворанговый телепат и целитель высшей категории слишком страшная связка, чтобы отнестись к ней без должного почтения. Любое паранормальное вмешательство есть угроза для импланта, защищавшего меня от телепатического сканирования! Диагностика определит его как инородное тело, а целитель, имея приказ, не станет себя сдерживать. Я помнила, слишком хорошо помнила, как сама, пользуясь своей паранормой, вытаскивала подобные импланты у тех, кому назначали полное ментальное сканирование...

— Эни, — мягко начала Лида.

— Вызови мне глайдер,— сказала я с медленным бешенством в голосе.— Вызови глайдер, я отправлюсь на свой остров. Или нет, лучше в космопорт! К чёрту ваш проклятый курорт, даргу под хвост ваше гостеприимство! Ноги моей здесь больше не будет!

— Энн,— жёстко сказала Лида.— Прекрати истерику.

Я злобно посмотрела на неё. Ненавижу!

— В таком состоянии я тебя с планеты не отпущу,— заявила Лида.— Отправляйся к себе, глайдер тебе сейчас организуют. Отоспись, приди в себя. Тогда и поговорим.

— Никаких 'поговорим'!— взбесилась я окончательно.— Вы — меня — не — трогаете! Всё. Или я улетаю!

— Хорошо, не ори,— Лида поморщилась.— Остынешь, попробуй немного подумать. Не повредит!

Она отошла. Я смотрела, как она разговаривает с полицейскими. Доктор лишь головой покачал. Хотел что-то сказать, но передумал. Третий ранг. Кто он такой перед Лидой? Что она велит, то и будет делать, выбора у него никакого. В инфосфере ранжировка безжалостная. Кстати, именно поэтому целители крайне редко решаются на телепатическую карьеру. Слишком уж среда агрессивная. Слабо совместимая с клятвой спасателя...

Я дождалась, когда они все сгинут. Потом ещё посидела какое-то время. После чего свернула защиту. Накатила под горло слабость, голову задёрнуло темнотой. Встать удалось не сразу.

Я долго смотрела на воду. Не осталось ни мыслей, ни эмоций, ничего. В инфосфере каждый знает о всех, и все знают о каждом. Лида, как лидер местной локали, не могла не знать! Что эти двое появились не случайно. Что полицейские вытянули меня электрошоком повышенной мощности специально. Что... Она знала, не могла не знать. Поддерживала ли она лично этот хитроумный план? Или не поддерживала? Или всё это действительно случайности, никем не подстроенные, а Лида вместе с инфосферой ни при чём? Да кто же скажет.

Я вынула из внутреннего кармана Лидин визит. Она дала его мне после того разговора в её личном пространстве. Тоненькая пластинка, личный код. Активируй и разговаривай. Даже если Лида возьмется вдруг рожать (хотя ещё рано), она все равно ответит, вызов пойдет через инфосферу.

Я вытянула руку и разжала пальцы. Плисс визита, медленно кружась, полетел вниз, в ненасытную бездну.

Эх, Лида...

Сожрала тебя инфосфера.

Следовало ожидать.

Спасёныши мои нарисовались через пару дней. Информ у меня в режимеlatenta telekomunikado, то есть, вызвать нельзя, даже если знаешь код. Съезд с моста, возможность швартовки мимо проходящих кораблей, катеров и лодок — в тех же настройках. Я долго думала, но потом всё же, кроме дочерей, прописала в доступе Ванессу. Пусть будет. Лида же, раз она губернатор, имеет право отмены и так. Всё. Больше в гости ко мне из постороннего пространства никто забредёт.

Океан беспокоился, гнал на берег громадные, в белой пене, водяные горбы. Солнце валилось за горизонт, в сиреневую хмарь раннего вечера. Трепал волосы ветер, дышал в лицо озоном близящейся грозы. Огонь удалось развести не сразу. Выложила из камней покрупнее небольшой очажок, руки сами помнили. Рыжее пламя с весёлым треском побежало по сухим стеблям. Дым рвался, припадал к берегу, растекался по камням.

Парусные лодки лихо плясали на волнах, и, чтоб мне сгореть, паршивцы шли против ветра! Сложная наука, требует сноровки. Ребятишки управлялись отменно. Недавнее крушение явно возымело обратный эффект. Это же как надо любить море...

Saĝa hejmo, он же интеллектуальный домохозяин или, как ещё говорят, бытовая электронная система, управляющая островом, вклинился в сознание:

— Посторонние объекты рядом с зоной ответственности. Начать противодействие?

— Я те начну,— огрызнулась я.— Гостевой статус.

— Принято.

Противодействие. На самом деле всего лишь защитное поле, этакий невидимый забор, не подпускающий к острову ближе, чем на десяток нейтральных метров. Настроить систему надо, вот что. А то бубнит как полицейский информ. Нехорошо.

Ребята ловко использовали волну. Она подняла их посудины, аккуратно вынесла на берег и откатилась. Заскрипели по камням днища. И тут же, не дожидаясь второй волны, юные яхтсмены выпрыгнули, вцепились, оттащили. Я залюбовалась до чего слаженно и красиво у них получалось.

Девочка подошла первой, мальчишка держался позади и чуть в стороне. Сразу видно, кто в их паре главный. А если вдуматься, ничего удивительного. Кто она и кто он...

— Будьте достойны деяний своих предков, уважаемая госпожа...— начала девочка на ментасикхре.

Я подняла ладонь, девочка с готовностью умолкла, умница:

— Без формальностей, хорошо? Давай считать, что ты уже сказала всё, что полагается, а я всё, как полагается, выслушала...

Она тихонько вздохнула с явным облегчением.

Радуарский Альянс — невозможная на первый взгляд смесь двух абсолютно разных культур. Собственно, Единый народ Альянса за пол-мегахрона своего существования ушёл от материнских цивилизаций настолько далеко, насколько смог. Однако любовь к вежливой красноречивости,— наследие Оллирейна!— не только осталась, но была старательно выпестована в нечто, на мой взгляд, совсем уже запредельное. Как начнут расшаркиваться... дипломаты... до угасания Вселенной не остановишь.

— Погрейте руки у моего огня,— предложила я, усаживаясь возле костерка.

Фраза прыгнула на язык сама. В памяти внезапно распахнулось окно в пространство Планеты Забвения: сине-зелёные волны Вечного леса, мраморные скалы Убежища, сигнальные огни на Сторожевых скалах, чадящий факел в руке у сына...

Девочка с готовностью устроилась возле очажка. Мальчик по-прежнему держался в её тени. Он чувствовал моё любопытство, несколько раз бросал на меня настороженные взгляды, но ничем своего недовольства не проявлял. Похож, ничего не скажешь. Очень похож!

— Энн,— назвалась я первой на правах хозяйки.— Буду здесь жить какое-то время. Не возражаете?

Мальчик ответил жестом отрицания,— знакомым до боли жестом! Девочка изумлённо округлила глаза и сказала, запинаясь:

— Н-нет...

— Вот и чудно. Можете наведываться ко мне, когда захотите. Но с одним условием,— я подняла палец, и они с готовностью на мой палец уставились:— Никаких, мать вашу, парусов в непогоду!

Они переглянулись друг с другом. Потом девочка кивнула согласно, и мальчик повторил за нею. Память болезненно дёргало от каждого его жеста. Как похож!

— Договорились,— сказала я.— Тогда надо пристроить ваши лодки в ангар...

У них вытянулись лица. Ага, сводку погоды опять не смотрели. Зачем её смотреть? Информ для неженок! Настоящие герои на штормовые предупреждения плюют.

— Детишечки,— ласково сказала я,— оглянитесь, пожалуйста.

Костёр давал иллюзию замкнутого пространства. Когда смотришь в пламя, кажется, что в мире больше нет ничего, кроме огня и очерченного его теплом защитного круга. Но это так только кажется. Стоит только шевельнуться, бросить взгляд за предел, и сразу понимаешь, насколько хрупок маленький мирок, собравшийся вокруг живого пламени.

Над океаном вставала стена громадного мрака. Лиловые сполохи угасающей зари подсвечивали её снизу. Молнии бесшумно чертили замысловатые зигзаги. А ветер стих до еле уловимого колыхания. Плохо...

— В ангар,— коротко приказала я мальчишке.— Берёшь катер, и живо сюда. Доступ разрешаю...

— Принято,— отозвался в сознании невыразительный голос островного домохозяина.

Мальчик сорвался с места. Я затушила костёр. Девочка смотрела на близящуюся бурю и боялась. Правильно боялась, в общем-то.

— Какого лысого зада,— начала я среди неё воспитательную беседу,— ты потащила с собой ребёнка перед непогодой? Что тогда, что сейчас. Чем ты думала?

— Он сказал... он хотел...

— А у тебя где мозги были?— свирепо спросила я.— Кто из вас старше?

— Он, конечно, ему же шестнадцатый пошёл!— возмутилась девочка.

Я выругалась. Или девчонка такая дура. Или не понимает ничего.

— У кого из вас та-горм персональной ответственности? У тебя? Или у пацана? Он останется ребёнком до тех пор, пока к нему не придёт второй каскад родовой памяти. Шестнадцать, двадцать, сорок, да хоть сто,— неважно! Ты — его 'взрослый', он тебе верит, как отцу с матерью. А ты ждёшь от него... Что ты от него ждёшь?

Ну, вот, готово. Расплакалась, нюня. Что с неё возьмёшь...

Мы отвели обе лодки в ангар и заперли их. В дом торопились со всех ног. И уже у порога порыв ветра окатил зарядом ледяного ливня, а в небе с грохотом разорвалась первая brulbombo.

Хорошо смотреть на непогоду из окна тёплого, крепкого дома! А всего лучше вовсе не смотреть, затемнить стекло, пустить по нему какой-нибудь забавный рисунок или выставить умиротворяющий пейзаж. Гроза совершенно не ощущалась за прочными, отсекающими любой шум стенами.

Я привезла с собой кофе. Купила в одной из кофеен Хрустального Пика. На упаковке написано было, что настоящий терранский. Враньё, конечно. На Терре давным-давно не растут кофейные деревья. Там вообще мало что растёт. Кофе возделывают в пространстве Новой России; содержимое этого пакетика, скорее всего, попало ко мне в руки с плантаций Зеленрога. Я никогда не бывала на Зеленроге. Слышала о нём от Ванессы, она там родилась. Хвалила родной мир, естественно. Кто же родное болото не похвалит? А Зеленрог действительно весь сплошное болото. Но люди живут там, и не сказать, чтобы живут плохо...

— Спасибо вам,— сказала девочка, согревая ладошки о горячую чашечку.— Спасли нас... снова... и вот, ещё кофе угощаете...

Она сердито хлюпнула носом, стараясь унять вновь подступившие к горлу слёзы. Я этого вежливо не заметила. Что хорошего в слезах?

— Как вас хоть звать?— спросила я.

— Шихралиа Балясирэн,— назвалась она, и кивнула на своего друга:— А он — Шо...

— Молчи!— крикнула я, руки дернулись, кофе плеснуло на колени, прожгло сквозь ткань как раскалённая плазма.— Молчи, ни слова!

— Почему это?— изумилась девчонка.

Шихралиа Балясирэн. Только в Радуарском Альянсе человек с терранской внешностью может носить такое имя...

— Валарбиангай саштах-до,— объяснила я.— Насколько я знаю, в Альянсе принцип коллективной ответственности тоже соблюдается, не так трепетно, как в Оллирейне, но всё же...

Балясирэн прикусила губу, оглянулась на своего друга. Одно дело, внимать о чём-то подобном в информе, совсем другое — столкнуться лицом к лицу. Страшно, я понимаю. Очень страшно...

— Выход есть,— мягко сказала я.— Пока имя не произнесено, можно сказать, что принимаешь у себя незнакомца. Мало ли кто мало ли на кого может быть похож, верно? Я надеюсь на ваше благоразумие, друзья.

— Его зовут Кит,— решительно сказала девочка.— Мы его все так зовём. О его полное имя язык сломать можно...

Мальчик улыбнулся. Замечательная у него вышла улыбка, очень добрая. Нет уж. Если мстить, то только вполне конкретному гаду, персонально. Плевать, что там по этому поводу говорится в Статуте Справедливости. Сыну гада довольно того, что он — сын гада. Но я ничего не могу сделать, ни-че-го! Убью подонка — подставлю мальчишку.

Проклятье!

— Ладно,— сказала я, отставляя кофе.— Вы тут располагайтесь. Первым этажом можете свободно пользоваться, на своё усмотрение. Ко мне на второй ни шагу. Всё.

— Спасибо,— сказала девочка, кажется она снова готова была расплакаться.— Спасибо вам, Энн.

Я раздражённо отмахнулась. И ушла.

Веранду подсвечивали лишь сполохи молний, беззвучно бивших в сошедший с ума океан. Хохот разгулявшейся на славу стихии не проникал сквозь прозрачные стены. Я приоткрыла одну панель, — уши вмиг заложило от грохнувшего вслед за очередной вспышкой акустического заряда,— выскользнула на террасу. Ветер сыпанул в лицо холодной влагой...

Планета Забвения не оставляла времени ни на прошлое, ни на будущее. Там надо было выживать — здесь и сейчас, все силы шли только на это. А здесь, в цивилизации , где всё, можно сказать, давалось даром, — по сравнению с пещерной жизнью в необитаемом мире,— у меня неожиданно оказалось колоссальнейшее количество свободного времени.

И память встрепенулась, начала свербить мозги; я знала — этой ночью во сне я снова буду убивать и будут убивать меня, в сознании вновь взвоют два зверя: один от ужаса за собственную шкуру, другой — от бешеного боевого угара, никто и ничто не поддержит, не спасёт, не заставит забыться... Я вскинусь в холодном поту, хватая рукой отсутствующий плазмоган, потом долго буду сидеть, укачивая расколотую болью голову, и корчиться в собственном бессилии что-либо изменить, повернуть вспять или отменить вовсе.

Сколько раз я стояла вот так, глотая дождь вперемешку с болью? Сквозь всю мою жизнь тянулась длинная цепочка ненастных дней, и память нанизывалась на них яркими бусинами. Ведь не одной же болью я жила! Были счастливые, несуетные дни, пусть не так много, как того хотелось бы, но они были, я могла их вспомнить, пережить заново, ощутить сердцем их тёплый свет, бережно хранимый в душе... Но все они концентрировались вокруг мёртвых ледяных шариков, смыкались с ними в одно целое: убери черноту,— не станет и света.

Ад с нею, с инфосферой. Мемуары я надиктую не для неё.

Сытный дразнящий запах вполз в комнату, настойчиво защекотал ноздри. Сразу опознать его не получилось. Но он пришёл из далёкого детства, из тех времён, когда я могла позволить себе нежиться в постели до позднего утра. Запах жареного, сладкого... невероятно вкусного...

Я села. Потёрла ладонями виски. Увидела себя в затенённой до зеркальности оконной панели напротив: ну, и рожа. Волосы во все стороны. Причесалась пятернёй. Вид лучше не стал. Полезла за расчёской...

Балясирэн хлопотала на кухне как заправская повариха. Я залюбовалась. Девчонка каким-то образом организовала в блоке жарочную панель и готовила на ней что-то восхитительное, если судить по запаху. У меня всё руки не доходили открыть пособие пользователя и принять содержавшиеся в нём сведения по управлению кухней. Надо думать, возможностей мой saĝa hejmo предоставлял немало. Правда, смысл был изучать их? К деликатесам и разносолам не тянуло совсем...

Мальчик устроился за столом и следил за подругой. Доброжелательно так следил, с этаким снисходительным превосходством. Мол, девчонка, что с неё возьмёшь... Увидел меня, сложил руки жестом приветствия. Я ответила тем же. У него тут же загорелись глаза.

У оллирейнского языка жестов долгая и славная история, он возник ещё в докосмической эпохе этого государства и был прямым следствием 'чёрного безмолвия' — генетически обусловленного отсутствия голосовых связок. В древние времена подобное отклонение от нормы встречалось достаточно часто. Сейчас бдит Служба Генетического Контроля, но полностью искоренить проблему не удаётся: каждый миллионный младенец рождается с наследственной травмой. В галактических масштабах это очень приличный процент. И язык жестов по-прежнему актуален.

'Вы можете говорить, Энн?'

'Могу и говорю'.

'Вы знаете моего отца?'

Вот даже так. В лоб. Надо думать, он всю ночь провертелся ужом на постели в моём доме.

'Знаю. Но пока имя не произнесено...'

Мальчик не дал мне произнести дипломатическую формулу до конца:

'Вы не дадите ему поединка?'

Райлпаг, бой без правил. Симпатичная традиция в военном сословии, позволяющая разрешить претензии друг другу без вмешательства родни. Проще говоря, двое, не поделившие между собой мир, дерутся до победного конца. До смерти одного из врагов. И родственникам погибшего под страхом коллективной ответственности запрещается за своего родича мстить. Им остаётся только принять гибель дорогого кровного с философским достоинством. Проще говоря, утереться и жить дальше...

Но в саштах-до есть свои оговорки и нюансы; поскольку враждуют именно кланы как субьекты межзвёздного права, хороши все средства. Можно, конечно, сыграть в слюнявый идеализм пополам с идиотизмом, то есть, дать врагу лишний шанс на победу в райлпаге. А можно в такие глупые, опасные и бессмысленные игры не играть вовсе...

Мальчик напряжённо ждал ответа, и я над тем ответом не задумалась, сказала честно:

'Не дам. Уничтожу как больное неконтролируемой агрессией животное в стадии обострения!'

Мальчишка дёрнулся от возмущения:

'Это подло!'

'Не подлее его поступков по отношению ко мне'.

Мы схлестнулись взглядами. Упрямый щенок, уважаю. Гордый, смелый до безрассудства, упрямый. Не знаю, сколько бы мы играли в гляделки, может, и до утра. Но в нос ударил вдруг запах горелого. Это Балясирэн засмотрелась на наш безмолвный диалог и упустила свою сковородку. Конечно, у неё там подгорело!

А придумала она на завтрак оладьи. Я наконец-то вынула из памяти название для этих поджаренных овальчиков с аппетитным запахом. Оладьи, надо же.

— Извините,— говорила девочка, отскребая от сковороды сгоревшую порцию оладьев,— я на вас с Китом глядела. Ловко вы, Энн! Я так не умею...

— Практика была,— объяснила я.— Присаживайся, хватит уже там возиться. И нет, не выбрасывай! Отдай мне. Люблю с угольком...

Любила. В детстве. Очень давно и очень далеко отсюда... Мама Толла готовила оладьи из кусочков рыбы. Балясирэн сделала их из сладкой муки. К ним полагался белый соус и нечто полужидкое, тёмного цвета, источавшее сложный аромат.

— Это мёд,— объяснила Балясирэн.— Вы ещё не ели мёда, Энн? Попробуйте, это вкусно.

Она показала, как следовало пробовать: взяла один из оладьев, обмакнула в мёд, ловко покрутила в пальцах, наматывая на оладушек тягучую массу... Я сделала так же. Девчонка оказалась права, действительно вкусно!

— У вас,— сказала она, осмелев,— кухонный блок вообще не настроен. Питаетесь всякой стандартной дрянью. А на планете, между прочим, есть Линия Доставки и собственное производство! Океания обладает полной продовольственной автономией...

Продовольственная автономия. Эта заумь из экономических дисциплин, из области социальной инженерии, то есть, применительно ко мне — совершенно из другой галактики. Девочка явно собиралась стать снабженцем, её слова выдавали специальную подготовку, помноженную на личный азарт. Хорошо, когда человек чем-то страстно увлечён. Из таких получаются отличные профессионалы...

— А мёд?— поинтересовалась я.— Мёд тоже на месте производится?

— Конечно!— и давай рассказывать про каких-то коллективных насекомых, которые, собственно, мёд и производят.

Дитя восторженное, даром, что персональную ответственность имеет. То есть, формально — человек взрослый, с правом голоса и обязанностями гражданина младшей ступени. А по факту, дитя и есть. Наивная детская непосредственность фонтаном хлещет. Проболталась, что родители Кита содержат большую ферму и сотрудничают с планетарной Линией Доставки. Кит ёрзал, как на радиоактивном пепле, да только что он мог сделать? Подружка языка жестов не понимала вовсе, а треснуть её, чтобы заткнулась, он не мог, воспитание не позволяло.

Интересные дела со слов девочки получались: вражья семейка, значит, фермерством занимается. С планетарной Линией доставки сотрудничает. То есть, у них либо полное гражданство, либо расширенный вид на жительство. Вариант бегства от межклановой распри? Возможно. Но тогда чем они инфосфере заплатили за тихую, мирную жизнь на курортной планете? Чем-то же они заплатили. Чем-то очень существенным и значимым. Коллективное сознательное Земной Федерации благотворительностью не страдает. От слова 'совсем'.

К полудню ветер переменился. Тяжёлое одеяло серых туч вскрылось прорехами, и сквозь эти прорехи падали накосо яркие солнечные лучи. Гости мои засобирались обратно, на лодочную станцию. Мол, ветер — самое то, надо ловить.

Надо, так надо. Я вышла за ними, проводить. Прихватила зачем-то с собой старенькую армейскую 'точку'. Бездумный был поступок, без участия сознания. Просто взяла, перед тем, как выйти за порог, пристегнула кобуру к предплечью, прикрыла рукавом. Не от мальчишки ли защищаться собралась... 'Точка' против пацана, вот смешно.

Теперь руку ощутимо оттягивало вниз, ещё бы — почти два дурных килограмма в довесок. Живо вспомнился Геспин: как нас с полной выкладкой гоняли на третьем круге на выживание по пересечённой местности. Незабываемый опыт! Память тут же раскрыла галерею картинок на тему, что случается с нытиками, пожелавшими облегчить себе жизнь за счёт лишней, с их точки зрения, экипировки. И всё в режиме психодинамической тренировки. То есть, как в бою. То есть, с необратимыми потерями, да. Потому что иначе гражданскую бестолковщину ничему не научишь. Только через пот, злость, боль, дерьмо и слёзы...

Кит дотронулся пальцами до моего локтя. Тут же отдёрнул руку. Будь у него другая возможность привлечь моё внимание, он бы ею воспользовался. А так пришлось прикасаться. Ну, малыш, извини... ничем помочь не могу.

'Маму вы уничтожите тоже'?— спросил он, напряжённо заглядывая мне в лицо.

'Встанет у меня на пути, получит своё. И ты тоже. Если будешь дурить...'

'Я — сильный!'

Верю. Может, и правда сильный. Но опыт важнее любой силы. Опыт, и взведённая тем опытом готовность убивать не рассуждая, на рефлексах.

'Ты охотник?'— спросила я, уже зная, каким будет ответ.

Глупый вопрос. Конечно, какой из него охотник! Второй каскад наследственной памяти, если ещё состоится, принесёт мальчишке вовсе не воинский психотип. Плохо...

'Отец уже давно не плачет от стыда за то, как я стреляю!'

Сразу и похвальба и дерзкий вызов. Я оценила. Нравился мне этот паренёк. Вот несмотря ни на что, нравился!

Над океаном носились с воплями местные рукокрылые. Крупные зубастые твари. Ныряли в волны, выдирались на воздух с отчаянно бьющейся рыбой в пастях. На моём острове, с обратной стороны от фасада, гнездилась целая колония этой живности. Не сказать, чтобы они мне досаждали. Но вид у них был, что ни говори, мерзкий.

'На,— я сунула пацану 'точку'.— Покажи, какой ты стрелок. Может, и я от твоей меткости не заплачу'

'Я не люблю убивать!— мгновенно взъерошился он.— Не люблю!'

'Удивись, я не люблю тоже. Во-он на той скале выступ. Срежь его. На раз-два-три, по хлопку. Сумеешь?'

— Кит!— долетело от лодок.— Что ты там застрял?! Помоги!

Балясирэн. Она, видно, внезапно осознала, что работает одна, за себя и за напарника. Я встала так, чтобы девчонка, если вздумает подняться наверх, не угодила под выстрел. А то с глупышки станется. Расхлёбывай потом. 

Кит взял оружие, проверил заряд, примерил к руке. Ну, этот тип мини-плазмоганов ему явно знаком. Уверенные, чёткие движения. Папашина наука. Я хлопнула. Мальчик вскинул руку, почти не целясь, 'точка' фыркнула плазмой. Намеченный скальный выступ испарился, как его и не было. Неплохо. Для ребёнка, не вступившего в возраст деяний,— неплохо!

— Здорово!— восхитилась Балясирэн, поднимаясь к нам.— Молодец, Кит!

А он не торопился возвращать оружие. Смотрел на меня нехорошим взглядом и пальцы с активатора не торопился убирать.

'Не глупи',— жестом показала я.

Он медлил. Отец его давно бы выстрелил. А этот... салажонок. Ну, что с ним делать? Правильно, проучить. Я выбросила руку быстрым движением, которого пацан даже не заметил. Аккуратно — чтобы не сломать кости!— взяла за запястье, слегка сжала известным образом. Мальчишка резко выдохнул сквозь зубы. Если бы не 'чёрное безмолвие', сейчас орал бы в голос, наплевав на гордость. Больно, понимаю. Сочувствую. Но ты, дуралей, ведь напросился же сам!

Я не глядя вогнала 'точку' в кобуру, одёрнула рукав. На редкость мерзкое ощущение. Зачем я мучаю этого ребёнка? Что он мне сделал? Вся его вина лишь в том, что выбрал себе неправильных родителей.

— Научите меня так разговаривать!— попросила Балясирэн.— Я тоже так хочу.

Она, конечно, ничего из наших разговоров не поняла и не могла понять.

— Научим,— пообещала я.— Верно, Кит?

Он хмуро смотрел на меня. Очень живая мимика, мысли можно читать по лицу, безо всякой телепатии.

— Пошли,— Балясирэн взяла его за руку.— Пошли, нам давно пора. Мы правда задержалась,— это она уже мне,— извините нас, нам пора.

— Приходите в гости,— сказала я.— Когда пожелаете. Буду рада.

Ветер наполнил движением золотые паруса. Моих гостей поневоле ждал долгий, трудный и интересный переход к лодочной станции на соседнем острове. Долгий напряжённый радостный труд. Полёт над волнами, океан и ветреное безмолвие. Я поймала себя на том, что завидую. Вот так бы тоже взять лодку и плыть, до самого горизонта. Как в детстве, когда не понимала, что радуга — всего лишь оптическое явление, а не волшебный мост в удивительный, полный приключений, мир. Мост, к которому обязательно доплывёшь, если будешь стараться...

Ветер рвал капюшон, трепал волосы. Холод уходил, уступая прежней изматывающей жаре. Надо будет отрегулировать блок климат-контроля, сбросить настройки в прежние параметры...

К дому возвращалась в дурном настроении. Как-то вдруг и 'точка' оказалась на своём месте, перестала мешать и раздражать. Взяла её на изготовку, совсем хорошо стало. Так. Тот самый, легко узнаваемый, холодок вокруг сердца. Интуиции надо доверять: у меня гости. Причём не давешние детишки, а вполне себе серьёзные люди.

Без толку стоять перед дверью и гадать. Я приложила ладонь, дверь отъехала в сторону и...

... и лазер прицела впечатался точно в центр белоснежного лобика госпожи губернатора.

— Ненормальная!— Лида возмущённо всплеснула руками.— Эни, ты — ненормальная!

— Твою мать!— злобно выразилась я, опуская 'точку'.— А ты — нормальная? Вламываешься без приглашения. Пристрелить же могла!

— Я пыталась связаться с тобой,— заметила Лида.— Ты была недоступна.

Я невольно коснулась ворота. Опять забыла клипсу связи! Да вон она, лежит на столике...

Лида ещё не родила. Живот у неё был просто... Двойню ждёт, что ли? Причём, ну очень крупную двойню! А впрочем, я сама, наверное, выглядела не лучше, когда вынашивала своих детей. Естественные роды, пфе. У меня никакого выбора не было, пещерная жизнь, знаете ли. А Лиде-то что помешало воспользоваться достижениями высокотехнологичной медицины? Аппараты искусственной утробы, в просторечии искуты, всем хорошо известны вот уже какую сотню лет.

Госпожа губернатор устроилась в моём кресле, с комфортом. А попала в дом через струнник, ясное дело. Иначе бы я увидела её машину ещё с причала...

— Ты ведь не одна,— сказала я, не спеша прятать в кобуру 'точку'.— Кто бы тебя одну отпустил в гости к психованной дуре с чужим гражданством...

— Эни, у тебя паранойя...— качая головой, начала Лида.

— И галлюцинации,— подхватила я.— Эй, в углу. Вижу.

'Вижу',— немного не то определение. Камуфляж-поля способны скрыть что угодно и кого угодно очень качественно. Тепловое излучение, колебания воздуха, производимые дыханием, чёрт, даже мини-реакторы тяжёлых плазмоганов серой линейки они вполне успешно скрывают от самых дотошных сканеров! Но психокинетические паранормы — странная, малоизученная, не поддающаяся полному осмыслению область запредельного. Вещь в себе, я бы сказала. Ими пользуются, некоторые их конфигурации научились передавать по наследству, методики по их освоению и управлению исправно приносят результаты. Но до конца понять, что это такое... Или воспроизвести в технических устройствах. Или — защититься посредством той же техники.

Я чувствовала живое сердце там, под слоями камуфлирующих полей. Защищённое невидимой броней сердце. Сердце вошедшего в боевой трансформ солдата. Готового на убийство солдата. Я ощущала тиски ледяной воли возле своего собственного сердца. В уши болезненно било пульсом. Такие схватки лучше не начинать, но иногда не остаётся выбора.

Лида тихонько вздохнула. Наверное, она отдала приказ через инфосферу. Охрана не проявляет лишнюю инициативу сверх входящего в программу защиты набора услуг. Такая инициатива наказуема и хорошо, если только нарядом вне очереди на очистку канализационных фильтров. История помнит последствия неприятнее.

Воздух подёрнулся рябью, разошёлся и выпустил доблестного охранителя Лидиного тела. Серьёзный малый, в силовой броне. Вооружённый. У сомкнутых кулаков — прозрачное багровое пламя. Пирокинетик, кто бы сомневался. Психокинетическая паранорма блокируется точно таким же психокинезом...

Сколько их явилось охранять губернатора? Тройка, семёрка или девятка? Против девятки в одиночку ничего не сделаешь, лишь по-дурацки погибнешь. Против семёрки — тоже. А вот с тремя можно было бы и сыграть. В салочки. Они — водят, я — прыгаю. Воображение живо нарисовало последствия. Клан Иларийонов в бешенстве, дипломаты Земной Федерации в ужасе, независимо от финала игры — война. Плюс Лида и её ребёнок. Плюс тот гад и его ребёнок, жена и другие дети, если есть. Плюс Балясирэн, которая вроде как влюблена в сына того гада... Да уж. Счёт к оплате астрономический.

Я медленно, стараясь не делать резких движений, положила 'точку' на пол, ногой отправила её к охраннику. Он не шевельнулся. Пришлось отстегнуть и нож тоже. Неприятное ощущение. Словно осталась не то, что без одежды, но и без кожи. Этот тип подобрал оружие, кивнул Лиде и неспешно прошёл мимо меня к двери. Шагнул за порог и камуфляж-поле накинуло на его фигуру цвета окружающего мира.

Ледяное внимание осталось. Я его воспринимала во всей полноте. Как электрошок по оголённым нервам...

— Что тебе надо?— спросила я у Лиды.— Ну, что тебе ещё от меня надо? Говори и проваливай!

— Всего несколько слов Энн,— серьёзно сказала госпожа губернатор.— На самом деле мы думаем над аннулированием твоей путёвки. Мнения разделились, единства нет. Что скажешь, Энн?

— Аннулировать мою путёвку?— не поверила я.— Из-за этой сволочи?

Удивила. Так удивила, что нет слов!

— А вам известно, что они со мной сделали? Должно быть известно! Чтоб вас всех разорвало!

-Нам доступны протоколы допроса Шаттирема Шокквальми...

— К чёрту Шаттирема. Он помер давным-давно. Я о живых говорю! О тех, кого вы тут укрываете, мать вашу всех!

— Энн, успокойся...

— Не хочу! Не хочу успокаиваться! Ты мне можешь внятно объяснить, в чём дело?

— Они попросили убежища,— пожала Лида плечами.— Официально. Мы рассмотрели их просьбу и решили удовлетворить её.

— В обмен на что?

Она чуть развела руками:

— Энн, это дело под грифом 'перед прочтением сжечь'. Со всеми деталями не знакома даже я. Но мы обеспечиваем защиту всем, кто к нам обращается за помощью. Твоё решение, Энн. Аннулировать тебе путёвку или не аннулировать?

Я потёрла ноющие виски. С ума сойти, они серьёзно. Плюнуть, уехать отсюда? Сейчас. С какой радости? Интересно, Ванесса знала? Наверное, нет. Иначе бы не отправила сюда. А там кто её знает.

— Я хочу остаться,— сказала я.

— И ты не будешь мстить?— уточнила Лида.

— Ты знаешь, что они со мной сделали?— тихо спросила я снова.

— Неполные сведения,— помолчав, ответила губернатор.— Одна из тех лакун, которые ты могла бы заполнить...

Я присела на кресло у окна. Оно заколебалась, подстраиваясь под меня. Совершенные формы, комфорт, удобство. Не голый холодный камень, а этот самый современный материал.

Самым удивительным казалось озерко пустоты там, где должна была бы пылать ненависть. Она исправно пылала там много лет. А теперь её вдруг не стало. Мне ещё предстояло понять, почему. Пока имя не произнесено...

— Лида,— сказала я.— Я не буду специально разыскивать гада и злобно убивать его. Если встречу случайно, лицом к лицу, тут гарантий не жди. Но специально его разыскивать не буду. А впрочем, если не доверяешь, могу покинуть Океанию. Мне не трудно.

Но едва я это сказала, как поняла, что в ближайшее время я никуда с планеты не улечу. Понимание несло на себе чёткую печать паранормального гиперзнания. Я останусь здесь, и всё покатится так, как покатится.

— Этого мало,— грустно сказала она.— Ты должна дать слово.

— Слово?

— Слово, Энн,— непреклонно потребовала она.— Слово человека, носящего на своём лице та-горм оллирейнского клана. Или уезжай с планеты.

— Да что вы за этих сукиных детей так трясётесь?!— выкрикнула я.— Что они вам? Почему?!

Она свела вместе кончики пальцев. Посмотрела на меня, решая, говорить или не говорить. Я почти слышала гвалт, поднявшийся вокруг её сознания: вырабатывалось коллективное решение, что стоит мне говорить, а что нет. Как они выдерживают? В который уже раз пытаюсь и никак не могу понять. Если грань между личным и общим стёрта, то от человека не остаётся ровным счётом ничего. Я бы с ума сошла. А впрочем, психотренинги на первый ранг тоже ведь не каждый выдерживает.

— Океания — не просто курорт,— сказала Лида.— Это — реабилитационный центр, один из крупнейший в Федерации. Именно поэтому туристические путёвки сюда продаются в очень ограниченном количестве. Большинство наших гостей... попадают к нам совсем по другим путёвкам.

— И что? — не вытерпела я.

— Институт паранормальной медицины,— объяснила Лида, внимательно за мной наблюдая.— Подготовка и обучение... В этом году уже одиннадцатый выпуск в полном составе.

Подростковый возраст для целителя — минное поле. Возможностей угробиться миллионы. Паранорма проснулась недавно, упоение от собственной мощи захлёстывает разум плюс гормональная буря. Первые пациенты. Родственники. Родственники-пациенты. 'Ты же не допустишь, чтобы твоя мама умерла от рака, девочка?' 'Ты же поможешь маленькой сестричке, мальчик?' В своде медправил признаки случаев, запрещённых к паранормальной коррекции, оговорены особо. Беда в том, что запрещённый для одного целителя случай, не обязательно является таковым для другого. Общих рекомендаций нет и быть не может, по определению.

И ты стоишь в операционной, прекрасно осознавая, что вот именно этого человека именно тебе не спасти, а счёт идёт на секунды. В коридоре — близкие умирающего, ждут, волнуются, в отчаянной надежде ловят каждое твоё слово. Ты выходишь и говоришь: 'Извините...'

Как им объяснить, что вытаскивать безнадёжного ценой собственной жизни не имеешь права? Как рассказать, что твоя подготовка — несколько лет упорного труда, напряжённой учёбы и возвышающих операций — дороже чьей-то жизни; как спросишь, сколько ещё людей погибнет, если здесь и сейчас не выживешь ты?

'Гори в аду, проклятая ведьма!'

При нейрохимическом срыве происходит стремительное истощение организма. Паранорма, вышедшая за пределы, выжигает тебя изнутри. Несколько дней мучений, финал известен. Запрещённый к паранормальной коррекции случай. Для девятьсот девяноста девяти целителей из ста — запрещённый. А каков шанс встретить того самого тысячного, если целителей мало, а медицинских центров в Земной Федерации больше, чем безумно много?

К концу интернатуры от начального состава остаётся треть. И это ещё считается удачным выпуском. История хранит примеры, когда не оставалось никого...

— Значит, им удалось усовершенствовать эту методику,— сказала я.— Я рада. Ничего, что они впервые её на мне опробовали? Без моего, естественно, согласия!

Лида поставила бровки домиком, очень долго меня рассматривала. Как вирус алой лихорадки, подлежащий фильтрации. Коротко спросила:

— Ты недовольна?

— Я?!

Хороший вопрос. Если я сейчас начну на него отвечать, не делая пауз в потоке слов, то выдохнусь, пожалуй, года лишь через два.

— Даю слово,— выдохнула я.— Слово Энн Ламберт-Иларьшен. Я не буду подвергать опасности жизнь... того типа... но оставляю за собой право на самооборону. Довольна?

Она молчала. Лицо у неё стало такое... такое... такое жалостливое...

— Ты довольна?— яростно переспросила я.— Если да, то проваливай!

Я отвернулась к окну, рванула ворот. Дыхание застревало в горле...

Лида ушла. Ушёл и капитан-охранник, предварительно оставив на столике мои игрушки, нож и 'точку'. Я не шевелилась. Снялось давление недоброго взгляда в спину, разжались клещи, готовые впиться в моё сердце. От незваных гостей остались только воспоминания.

Что такое одна жизнь против жизней десятков и сотен юных целителей? Которые не сорвутся на безнадёжных случаях в самом начале своей врачебной карьеры, а если и сорвутся, то им помогут это пережить? Даже если помогут именно те, кто изначально разрабатывал способы дистанционного подавления психокинетических паранорм.

Стекло покрылось сетью зловещего вида трещин. Миг, и осколки хлынули вниз с тонким звоном.

Военные технологии — мирные цели.

 

После сезона штормов началась череда прозрачных солнечных дней. Океан заштилел, лениво накатывая на пляж слабенькие волны. Невыносимая жара ушла, уступив приятной осенней прохладе. Башня климат-контроля перешла в щадящий режим. Умное сооружение старалось использовать выпавшую передышку для контроля, обслуживания и мелкого ремонта по полной программе.

Да, над нашими островами неспешно разворачивалась ранняя осень. Но пока в будущие холода — судя по информации о планете, зимние холода здесь значительны,— пока в них не верилось нисколько. Тепло, спокойно, благодушно. Бархатный сезон.

Знакомые паруса куда-то пропали. Я их долго не видела. Они появились лишь тогда, когда я привыкла к пустому пространству океана, когда совсем уже перестала ждать.

Два золотых треугольничка между волнами и небом вызвали странное чувство. Я вслушивалась в себя и понимала, что привязалась к этим детям почти как к своим. Наверное, нехорошо сделала... Пока раздумывала над таким удивительным фактом, лодки взяли курс к моему острову. Делать нечего, пошла встречать.

Девочка радостно приветствовала меня на раударский манер, то есть, длинно, цветисто и многословно. Любят у них велеречивость, любят, не отнимешь. Но я внимательно смотрела на Кита. Лицо у того очень живо показывало, в каком-таком гробу он видит меня и поездку ко мне в гости. В руке парнишка нёс большую рыбу.

Рыбу, как сказать. Пучеглазое кистепёрое чудовище с во-от такими зубищами.

— Что это?— спросила я.

— Гостинец,— охотно объяснила Балясирэн.— Можно приготовить на ужин... — и тут же, с энтузиазмом:— Я и приготовлю! Кит выпотрошит, а я приготовлю. Я умею. Вкусно будет, не пожалеете!

Кит мрачно рассматривал носки своих ботинок. Перспектива потрошить рыбу его явно не вдохновляла.

— Где же вы взяли эту рыбу?— полюбопытствовала я.

— Поймали!— гордо ответила девочка.— Вы не думайте, у нас лицензия есть, могу показать...

— Не надо,— засмеялась я,— не надо показывать, верю. Ну, пойдём в дом...

Балясирэн очень скоро превратилась просто в Ляську. Сорвалось с языка, посмеялись. И так оставили. Потому что Ляська и есть, по-другому не скажешь.

В ней кипело столько живой детской непосредственности, столько неуёмного энтузиазма, что хватило бы, пожалуй, зажечь с нуля звезду-гипергигант. Дружок её, наоборот, оставался сердитым и хмурым. Впрочем, проблемы мальчика я вполне понимала, где-то даже сочувствовала ему. Не повезло парню с родителями, бывает. Но понимала я так же и то, что за мальчишкой лучше приглядывать повнимательнее. От греха, так сказать. Всё-таки сын своего отца. А того я хорошо знала...

Рыбу Кит потрошил умело, но без души. Как будто мысли его витали где-то отдельно и очень далеко от работавших по давней привычке рук. Негативом от парня несло на добрый килопарсек. Этакая мобильная чёрная дыра, заглянувшая между делом в гости. Я удивлялась, как Ляська ничего не чувствует, щебечет всё да щебечет. Но потом подумала, что именно из-за Кита она, скорее всего, и щебечет. Пытается взбодрить, отвлечь и развлечь внезапно захандрившего друга, не понимая истинной причины его тоски.

— Ребята,— сказала я,— вы ведь с ночёвкой, верно?

— Если можно,— осторожно уточнила Ляська.— Если вы не заняты, Энн.

— Нет, не занята,— ответила я.— Вот что предлагаю: рыбу можно запечь на костре. Взаперти сидеть совсем не хочется...

Ляська немедленно загорелась желанием показать мне 'наш' водопад:

— Пойдёмте. Это далековато, но там просто здорово!

Кит скривился. Я за ним наблюдала: все мысли на лице, под протокол. Дивное дитя. Сказать бы пару ласковых слов его мамочке...

— Каждый планетарный год Океания проводит парусную регату,— рассказывала Ляська, ловко перепрыгивая с камня на камень.— Десять дней лодки идут каждая по своему маршруту, и каждый этап либо повышает рейтинг, либо понижает его. Можно участвовать командой, но не более трёх человек. В прошлом году мы с Китом вошли в двадцатку лучших! И заслужили право отобраться на следующий тур. А он проходит уже в масштабе всего сектора, то есть, участники соберутся с разных планет, и раз в три года... Начнётся через семнадцать дней. Энн, вы обязательно должны придти на открытие! Приходите, там будет на что посмотреть!

— Поглядим,— сказала я, ступая за ней следом.

Я несла пластиковый контейнер с нарезанной, натёртой специями рыбой. А Ляська сбегала к лодкам и принесла гитару в чёрном чехле. Гитару девочка пристроила себе на спину и старалась ступать осторожно, чтобы не поскользнуться и не разбить инструмент. Да. Пока существуют на свете солнце, воздух и ветер, романтические юнцы и юницы будут таскать с собой гитары.

Кит уныло плёлся сзади. Тащил дрова в бумажной упаковке. Не надо бы, конечно, к нему спиной поворачиваться, вводить, так сказать, в искушение. А впрочем, если совсем дурак, пускай его. Позвонки мальчишке считать очень не хотелось, но если попросит, отчего бы не посчитать. Только осторожно, вон какие валуны кругом... чтобы же не свернуть нечаянно балбесу шею...

— Как же ты в парусный спорт пришла?— спросила я.— На Радуаре ведь нет ни океанов, ни морей. А поселения вы предпочитаете строить в космосе...

— А я здесь уже пятый год живу,— объяснила Ляська.— У меня папа — хирург... его пригласили в здешний Реабилитационный Центр работать. Вот мы и переехали... Алан Шихрайон, вы должны знать его, Энн!

— Нет,— ответила я, извини, не знаю. Целитель?

— Нет, натуральнорождённый... О, мы пришли. Осторожно, здесь надо спрыгнуть...

За скальным выступом оказалась небольшая уютная бухточка с песчаным пляжем. Волны неспешно набегали на берег, окрашивая песок в яркие оранжевые цвета. Недоступная океану суша сверкала на солнце желтоватой, с кварцевым отблеском, белизной. Скрипели под ногами водоросли, выброшенные штормами и ссохшиеся на солнце в большие неряшливые клубки. В глубине бухточки, по гладкой, серой с ржавыми подтёками, скале, стекала широкая лента воды, и над нею дрожали разноцветные радуги. Вода уходила в естественную чашу небольшого озерца, имевшего, как видно, подземный сток — речки, бегущей от водопада к океану, я не увидела. Бросила камешек в прозрачную толщу озерца, подсчитала время. Близость дна оказалась обманом. С поправкой на силу тяжести на Океании глубина получалась метра четыре, не меньше.

Мы развели костёр Как Надо. Ляська не уставала рассказывать детали и тонкости регаты; в испытания входили ночёвки на берегу, добывание пропитания и прочие прелести первобытной жизни. Систему оценивания успеха выдумали очень сложную: полно тонкостей и нюансов. Как костёр развести, например. Ляська показывала как, я с интересом смотрела.

Игры в первобытность всегда смешны тем, что это именно игры. Ты знаешь, что после церемонии закрытия вернёшься в тёплый уютный дом, примешь душ или ванну, переоденешься в чистое, включишь информ и будешь взахлёб делиться с приятелями и родственниками деталями своих похождений. Тебе невдомёк, каково это, ложиться спать голодным, точно зная, что и завтра кинуть в брюхо ничего существенного не получится. Слушать свист метели за пологом из шкур, закрывающим вход в пещеру. Разводить костёр как получается и там, где приходится, а не по правилам, соблюдая каждую запятую тех правил, иначе с общего зачёта баллы снимут. Прижигать рану головнёй, за неимением поблизости медицинского центра с хирургами высокой квалификации. Держать за руку температурящего ребёнка и гадать, доживёт ли он до утра... И так не день, не год и не два, безо всякой надежды на спасение.

Кит ловко нанизывал на шампура белое рыбье мясо. Я смотрела, как он двигается, и в памяти плавало смутное, но очень нехорошее узнавание. Лицом мальчишка весь на отца, здесь сомнений не было. Но в языке его тела сквозило нечто другое, принадлежащее кому-то другому. Кому?

Ляська взяла гитару. Играла она неплохо, но пела на радуарском русском, я этого языка не знала. Красивая мелодия, грустная, но совершенно непонятная...

Кит почувствовал моё внимание. Вскинул голову характерным движением... Я вспомнила! Образ пришёл из такого глубокого прошлого, я удивилась, что вообще хоть что-то помню оттуда. А потом поняла, что ничего другого из тех времён помнить не могла в принципе. Только это. Синее озеро под корнями гигантского дерева, ярко-розовые цветы на гладкой водной поверхности. Враг у тонких, резных перил, обернувшийся на звук моих шагов...

'А ведь ты — прямой потомок Шаттирема ак-лидана',— сказала я смотревшему на меня мальчику.— 'Забавно. Я думала, у него была всего одна дочь. А оказывается, есть ещё и вторая...'

У него дёрнулись руки, глаза стали бешеными:

'Ненавижу...'

— Энн,— вклинилась Ляська, — научите меня вот так разговаривать!

— Тебе лучше суггестофильм заказать,— посоветовала я.— Курс на семнадцать дней... В языке жестов около трёх тысяч устоявшихся фраз и до пятисот оттеночных элементов. У этих друзей,— кивнула я на Кита,— на жестовую речь генетическая память первого порядка, им проще. А ты без гипноза не разберёшься.

— Хорошо, так и сделаю,— пообещала Ляська.— А вы всё равно покажите, хоть немного! Самое простое!

Над рдеющими углями вился терпко пахнущий дымок. Рыба истекала соком, разнося по ветру дразнящий аромат. В холодной воде озера, спущенные на прочной верёвке, дожидались кувшины с квасом и слабым вином. Славный выйдет ужин...

— Смотри,— начала я объяснять.— Вот — приветствие... и будь внимательна, небрежная поспешность вполне способна превратить его в оскорбление...

— Ух,— выдохнула Ляська, когда я поправила ей пальцы как должно.— Ух!

Кит закатился беззвучным смехом. Неуклюжесть подруги, не знавшей специальных, нарочно для жестовой речи созданных упражнений для рук, и впрямь выглядела смешно. Но Ляська училась быстро. Очень быстро. Довольно скоро она сумела сложить простую фразу, и понять ответ Кита.

— Тренируйся, будет получаться лучше,— сказала я.— Ты молодец...

У меня не было времени на семнадцатидневный курс. Капитан Великова открыла мне канал через инфосферу, науку я восприняла за несколько спрессованных информационным потоком минут. Но обеспечить должной гибкостью пальцы полученное взаймы знание не помогло. Изначально задача ставилась на понимание, а возможность научиться вести разговор на равных оставлялась на моё усмотрение. Что ж, многолетние свирепые тренировки себя оправдали: знание жестовой речи спасло мне жизнь в конечном итоге. Хотя, принимая решение не останавливаться на полпути, я не могла предвидеть последствий. Просто интуитивно почувствовала: надо. Нравится или не нравится, надо. И всё.

Я объясняла Ляське тонкости великосветского разговора. И упустила ухмылочку Кита. Он давно уже нехорошо ухмылялся, но я умудрилась упустить. Увлеклась обучающим моментом. Прохлопала ушами, как сказала бы Ванесса.

— А вот этот жест ты, Ляся, никому и никогда не показывай, — сказала я медленно, с трудом усмиряя внезапно выхлестнувшее бешенство.

Мальчишка снова ухмыльнулся. Гадёныш. Я выбросила руку, ухватила его за ухо и сжала пальцы:

— Болван. Кого и чему ты учишь? Подумай о матери, неполноценный. Каково ей пришлось, чтобы сохранить жизнь тебе, идиоту! И ради чего? Чтобы ты, недоумок, здесь выделывался как говно на лопате?

— Энн, отпустите его!— испуганно вскрикнула Ляська.

Я выпустила ухо. Кит сразу прижал его обеими ладонями. Смотрел на меня бешено, ну-ну.

— Ты, кажется, считаешь себя мужчиной, способным поднять семейный Долг,— добила я.— Вот и будь мужчиной, а не избалованным дерьмецом!

Он вскочил. Пнул мангал, рыба опрокинулась в костёр, угли гневно зашипели, выбрасывая в вечерний воздух чад от горящей органики.

— Кит!— крикнула Ляська.— Ты чего? Ты куда?!

— Сиди,— коротко приказала я, и девочка не посмела ослушаться.

Я стала невозмутимо спасать рыбу. Брала шампур за шампуром, втыкала острым концом в песок. Металлические рукоятки жглись, пришлось обернуть руки слоем психокинетической защиты. Защита всегда удавалась мне лучше всего. Ну, что сделаешь, моя паранорма изначально затачивалась не под войну.

Ляська встала.

— Пойду... извините, Энн.

— Сиди!— велела я снова.

Она села. Сказала чуть не плача:

— Ну что вы, в самом деле! А если он на камнях споткнётся?! А если лодку возьмёт и...

— Пусть берёт. Вы ведь уже ходили в ночь под парусами, что он, по-твоему, не справится?

— В одиночку?!— изумилась Ляська.— Энн, вы что? Вы с ума сошли!

Служба Спасения Океании не вмешивается в опасные выходки любителей экстрима без серьёзного повода. Особенно если эти выходки не угрожают посторонним людям. С собой человек имеет право творить всё, что ему вздумается... до определённого предела. Если Кит возьмёт лодку, флаг, как говорится, ему в руки. Проследят, но вмешаются только тогда, когда мальчишка начнёт тонуть или ошибётся с курсом и проскочит мимо обитаемых островов в открытый океан.

— Ты ему кто?— поинтересовалась я.— Мать, сестра, любовница?

— Ну, знаете ли!— возмутилась девочка, вскакивая.— Какое вам...

— Знаешь, что именно он тебе показал?— негромко спросила я, и тут же сама ответила:— Этот жест означает пожелание совокупиться с грязным, больным расстройством кишечника животным, поедателем падали. Тяжкое оскорбление, из тех, за которые отрубают руки по локоть. А теперь представь себе, что ты, по незнанию, показываешь это его матери. Или ещё кому-нибудь где-нибудь... Так как теперь?

Ляська с изменившимся лицом села обратно.

— Я... я... я... — и вдруг расплакалась.

Уткнулась лицом в колени и расплакалась.

Я положила руку ей на плечо. Молчала. Что тут скажешь... На неё сейчас упало небо, что уж тут не понять. Граждане Радуарского Альянса помешаны на этикете и церемониях; Ляська слишком живо представила себе последствия выходки приятеля.

— Он в последнее время сам не свой сделался,— хлюпая носом, выговорила девочка.— Не узнать просто. Злой стал, дёрганый... и вот сегодня ещё... За что он со мной так, почему? Что я ему сделала?!

Я тихо вздохнула. Когда-то, давно, я говорила о том же самом с другой девушкой. Салешнармай, голос прошлого, властно перекрывающий настоящее. В Федерации сказали бы — 'де жа вю'...

— Ничего ты не сделала, Ляська,— сказала я.— Просто ты уже не ребёнок, а половозрелая девушка, биологически готовая к материнству. И ты видишь в своём приятеле мужчину и поневоле ждёшь от него мужских поступков... На которые он пока не способен, потому что попросту ещё не дорос. Ни физически, ни психологически.

— Но Кит же старше меня на целый год!— возмутилась Ляська.

— На год, на два, на десять лет, — неважно. Он — нумрой. Уже не мальчик, но ещё не юноша. Он видит в тебе не свою девушку, понимаешь? А просто старшего друга. И ты должна вести себя с ним не как влюблённая дурочка, а именно как старший в паре. То есть, держать младшего железной рукой. Нумрой должен знать своё место. Ты же его распустила совершенно. Никакой дисциплины.

— Но...

Я развела руками:

— Пока к нему не придёт второй каскад наследственной памяти, он — нумрой и твой младший. Второй каскад запустит механизм взросления, даст толчок к гормональной перестройке организма. Только после завершения этого процесса ты сможешь попытаться выстроить отношения на равных. А до тех пор, раз уж ты допустила, чтобы нумрой к тебе привязался, ты за него в ответе. Как старший за младшего. Странно, что ты таких элементарных вещей не знаешь. Ты же сама — Шихралиа!

— Я...— Ляська шмыгнула носом,— Мы олегопетровские, северный геном не сохранили совсем. Олегопетровский округ — это самый центр русскоговорящего Юга. У нас даже второй планетарный не все учат, незачем...

В бухте медленно сгущались сиреневые сумерки. Солнце зависло на горизонтом, кутаясь в лиловую вуаль перистых облаков. На такой высоте облака состоят из кристалликов льда. Может быть, именно поэтому они выглядят как хрупкие стеклянные нити. Тронь рукой, если сможешь, — и зазвенит...

— А когда у Кита начнётся второй каскад?— спросила Ляська.

Хороший вопрос...

— Не знаю,— честно ответила я.— Обычно он приходит в интервале от четырнадцати до двадцати лет по метрике Федерации... Но твой друг — мареса-палькифаль, а у них сложно всё очень. Вдобавок он явно родился вопреки запрету Службы Генетического Контроля. Память может не проснуться никогда...

— Никогда? И что тогда?

— Так и останется беспамятным. С ограниченными правами. Нумрои не могут вступать в брак, служить в армии, распоряжаться имуществом, занимать административные должности... Это справедливо, ведь они просто не в состоянии принять на себя права и обязанности взрослого гражданина.

Ляська молча смотрела на меня. Не верила, отказывалась верить... эх, угораздило же её, бедолагу...

— Лучше бы тебе полюбить кого-нибудь другого,— искренне сказала я.

Она отвернулась. И сказала с неожиданно взрослой горечью:

— Вы так говорите, Энн... Вы-то сами любили когда-нибудь?

— Да,— помолчав, сказала я.— Да, любила...

Девочка развернулась ко мне всем телом, внимательно посмотрела в глаза. Спросила с вызовом:

— И как?

— Больно,— честно призналась я, отводя взгляд.— Ладно... пошли обратно... Давай, соберём это всё, и пойдём. Пока не стемнело. В потёмках ноги себе переломаем как пить дать.

Обратный путь тянулся в невесёлом молчании. Шипел океан, налегая на каменистый берег. Лёгкий бриз ласково трогал щёки, волосы. Гнал на камни небольшую волну. 'Свирр, свирр, свирр',— пели на разные лады какие-то насекомые, прятавшиеся в камнях.

Кит всё же остерёгся уходить с острова в одиночку. Он сидел на причале возле лодок, спиной к набережной. Он не обернулся на звук наших шагов.

— Иди к нему,— сказала я, подталкивая Ляську в спину.— Иди... я буду в доме, на втором этаже. Надумаете до утра остаться, приходите.

Я поднялась на террасу. Долго стояла, положив руки на перила, смотрела в небо, на звёзды, проступающие сквозь сиренево-лиловые краски заката.

Да, я любила. Память заботливо отряхнула обёртку с имени и лица. Артём Севин, оперативник Альфа-Геспина. Моё недолгое счастье... Я не могла понять логики этого человека. Все его дальнейшие поступки вызывали оторопь, каждая наша случайная — случайная ли?— встреча останавливала сердце. Моё. У него самого никакого сердца не было и в помине. Так, биологический насос, гоняющий кровь по телу...

Но мы были счастливы, по-настоящему счастливы вместе какое-то время.

И я не всё ещё успела забыть....

* * *

март 2015

Утро привело с собой серый туман, съевший пространство. Исчез океан, исчезла набережная, пропало небо. Поблекли краски, размывшись в неяркую пастель. Неподвижными островами высились среди серого безвременья кроны деревьев нижнего парка.

Кит тешил своё упрямство: демонстративно остался ночевать на набережной, прямо в лодке. Упрямый, упёртый до края, как сказала бы Ванесса. Вольному воля, я ему не мать. Не брать же засранца за ухо, в самом-то деле.

Ляська устала от него ещё ночью. Утром я нашла её на софе, в холле. Она спала, свернувшись в клубок, как зверёк. Я осторожно укрыла её пледом и пошла в кухонный блок, приготовить себе кофе.

Кофе я любила, жаль только, не всегда удавалось найти именно такой, какого просила душа; Океания не была исключением. Лучший кофе остался на GVS* локали Ратеене. Я там проходила интернатуру. Замечательное было время. И так вот выйдешь после напряжённого операционного дня, возьмёшь чашечку кофе в автомате, — жизнь хороша! Гурман, конечно, наморщит нос: всей обитаемой Вселенной известно, что лучший кофе выращивают в пространстве Новой России. И не в больничных автоматах его искать. Но мне тогда было всего семнадцать...

Можно, конечно, вернуться в локаль Ратеене, можно придти в Клинику-Девять. Уверена, там мало что изменилось. И кофейные автоматы стоят там же, где стояли. В холле с выходом в зелёную зону. Там, наверное, до сих пор растут те же розы цвета фуксии... Через половину Галактики пролететь специально за чашечкой кофе, да. Причуда или сумасшествие, кому какое определение больше понравится.

Но как вернуться в те мои потерянные семнадцать? После станции Кратас, после Альфа-Геспина и Планеты Забвения?..

— Доброго утра, Энн...

Ляська.

— Доброе. Пили сюда. Кофе?

— Лучше молока... Нет, не вставайте, я сама!

Она вернулась от терминала линии доставки, поставила белый стакан на столик, присела напротив меня. Нахохлилась, кутаясь в плед, и сразу стала похожа на маленькую взъерошенную птичку, продрогшую под дождём.

— Я ему визит послала, чтоб прекратил,— несчастным голосом сказала Ляська.— Чтобы в дом шёл. А он...

— Упрямый осёл,— вспомнила я очередное Ванессино изречение. Что-то часто родной командир вспоминается, к чему бы это...

— Угу,— кивнула Ляська, грея озябшие руки о тёплые бока стакана.— Ваши кланы враждуют. Почему?

— В двух словах не объяснишь,— вздохнула я.— Давай-ка я тебе Кранадаин для начала покажу? Это один из головных миров клана Иларийонов...

Ляська кивнула, соглашаясь. Я вынула плисс планшета, активировала его. С тихим шорохом развернулся над столом серый шар экрана. Потемнел, показывая космос. Звёзды, звёзды, звёзды... И одна из них растёт, увеличиваясь в объёме. Голубой шар планеты всё ближе и ближе.

— Что это?!— изумлённо восклицает Ляська

— Ты смотри, смотри...

По планете вился гигантский вьюнок. Резные листья, тонкие изгибы стеблей, тугие бочоночки бутонов. Два громадных растения тянутся с полюсов друг к другу, сплетаясь на экваторе в единое целое. На ночной стороне листья сверкают сиреневой синью, пурпуром, багрянцем, расплавленным золотом, на дневной — темны и фиолетовы. Белые полосы облаков плывут над ними, закручиваясь в спирали...

— Видела когда-нибудь, как цветёт вся планета?— тихо спрашиваю я.— К началу большого праздника разворачиваются различные комплексы, призванные тот праздник обеспечить. Вся подготовка уже проведена, остаётся только раскрыть бутоны. Их раскрывают ночью, сразу после заката. Планета вращается и по ней, вслед за линией терминатора, неспешно плывёт волна распускающихся цветов. Смотри...

— Какая красота!— выдохнула Ляська.

Я понимала её. Она ведь смотрела всего лишь запись, а мне довелось увидеть вживую, собственными глазами, причём не на экране... И уже не забыть. Величие затканного звёздами космоса. Цветущую планету в изящном ажуре орбитальной инфраструктуры...

— Вот — лан-кайшен, второй после главного, лан-лейрана, город Кранадаина... — шар планеты послушно повернулся под моими пальцами, показывая крупный, сияющий золотом и бирюзой 'цветок'.

Плавное приближение, увеличение...

— Но это же просто лес!— воскликнула Ляська.

— Не просто и не лес,— усмехнулась я.— Смотри...

На экране сменялись виды того, что в Федерации с известной натяжкой назвали бы городскими улицами. Толстые ветви, уходящие в полумрак зелёных крон, ажурные мосты, вырастающие прямо из стволов, цветущие площади, мерцающие собственным холодным огнём тропинки и улочки...

— В Оллирейне не строят города, их выращивают. Давняя традиция, идёт ещё с докосмической эпохи. Собственно, мы говорим об их родовых сообществах 'клан', но перевод не совсем точный. Слово 'шаульгров' содержит в своей основе корень 'шаулёг', то есть, 'дерево'. Изначальное значение этого понятия — 'растить сообща одно дерево'. Вот они и растят. Поколениями, столетиями. Искусство планетарного ландшафта ценится высоко... Старые, давно обжитые миры выглядят ещё фантастичнее.

— Какая красота!— восхитилась Ляська.

— Красота,— согласилась я.— Но я показала тебе не столицу, а именно лан-кайшен, не случайно. Сорок лет тому назад по метрике Федерации в одном из исследовательских центров этого города оллирейские вирусологи создали кранадаинскую алую лихорадку. Схема лечения до сих пор держится в секрете. Попытки с нею справиться пока не дают должного результата: болезнь высокозаразна, смертельна и характеризуется высокой устойчивостью к паранормальной коррекции. Попросту говоря, целители Земной Федерации в лучшем случае просто не способны помочь больному, в худшем — погибают сами, от срыва при попытке вылечить неизлечимое... Паранорма начинает сжигать своего носителя изнутри, два-три дня, и смерть, такие дела. Случаи алой лихорадки, насколько мне известно, запрещены к паранормальной коррекции до сих пор. А Иларийоны не торопятся делиться секретом излечения от своей же продукции. То есть, к ним приехать на процедуры можешь, если успеешь. Найти же спасение где-нибудь в других медицинских центрах Галактики невозможно.

— Я думала...— начала Ляська, затем тряхнула головой и продолжила уже увереннее, я бы даже сказала — злее:— я думала, народ, создающий красоту, неспособен нести зло! Как же у них получается?!

— Война — это их стиль жизни,— объяснила я.— Стиль жизни всего народа. У них любой гражданин, вне зависимости от родословной, прекрасно знает, с какой стороны у ножа рукоять. А неприятности себе они либо активно ищут, либо выращивают сами. Терпеливо и заботливо, как цветы-города на своих планетах. Военное искусство — такая же почтенная традиция, как и планетарный ландшафт. Войну мало красиво развязать, её необходимо красиво провести. И красиво же завершить. Красота и совершенство — главные критерии. И вот был... ак-атгормайош ситоур...— я пощёлкала пальцами, одбирая сравнение,— Э... фестиваль... Праздник Цветов на планете Кранадаин. Клан Иларийонов объявил начало колонизации нескольких планет, открытых их Службой Изысканий. На Кранадаин съехались все, кто хотел поучаствовать в этом деле. Дизайнеры. Инженеры. Каждый со своим проектом. Этакая ярмарка будущих образов новых планет. От внешнего вида до социального устройства вновь создаваемой колонии... Там было на что посмотреть, из чего выбрать.

Помимо прочего, в этот праздник Иларийоны и клан твоего приятеля подвели итоги многолетнего противостояния. Не просто перемирие, — мир. К нему долго и трудно шли несколько поколений. В Оллирейне это очень сложно из-за генетической памяти. Даже в десятом колене может родиться ребёнок, который при втором каскаде получит из озёр памяти наследие предка, замученного бывшим недругом. А тут всё ещё слишком свежо, ещё болит, трепещет и кровоточит, так сказать...

Ну, в общем... Юные дурни. Слово за слово, поножовщина, ребёнок погиб... Как ребёнок... детей и нумроев на такие мероприятия не допускают... молоденькая девочка, едва начавшая выходить в свет. Бросилась разнимать придурков, один из которых доводился ей полнородным братом. И получила...

Нож в бок по самую рукоять. По спине потянуло зябким холодком. На редкость неприятное воспоминание! Я помнила всех, кого не сумели исцелить мой дар и мои руки. Их было мало, очень мало за всю мою практику. Но они были...

— Не спасли?— тихо спросила Ляська, забывшая про своё молоко.

Я покачала головой. Сказала:

— Саштах-до, принцип коллективной ответственности. Виновный наказывается в составе всей генетической линии. Поэтому Кит не должен называть своё полное имя. Наказующего права у меня нет, но я обязана буду сообщить... На Радуаре разве не так?

— Я с Юга,— тихо напомнила Ляська.

— Да, но должна же была ты усвоить хоть что-то! Какие-то общие сведения по истории, культуре, биологии...

Она пожала плечами. Понятно. Должна была, но не усвоила. Бывает с юными умниками, сама когда-то такой же была...

— На самом деле,— сказала я,— это фактор сдерживающий. Прежде, чем хвататься за нож, сначала подумай, чем заплатишь сам, и как рассчитается за твою выходку родня. В большинстве случаев, молодёжь об этом всё-таки помнит. Но не всегда. Вот теперь смотри: для нового витка войны между двумя кланами повод вполне себе приемлемый. Но Старшие кланов приняли решение хранить едва приобретённый мир... Залогом мира стал весь малый шадум убийцы, а это, на минуточку, пара сотен ближайшей родни, не меньше. Их казнили почти всех...

— Я понимаю,— кивнула Ляська.— Остались только Кит и его... семья? Так? И им угрожает...

— Не совсем,— сказала я,— не совсем так.— Видишь ли, приговорённого к смерти можно выкупить на райлпаге. Это бой без правил, без претензий со стороны кланов, один на один, до смерти одного из поединщиков. Насколько мне известно, нескольким ближайшим родичам твоего приятеля сохранили жизнь именно так.

Я замолчала. Ляське подробности ни к чему, а мне... А мне при всём желании вытравить собственную память не получится. Ну, впредь наука. Не вмешивайся в чужую жизнь, не заработаешь седины...

Он возник у двери совершенно бесшумно. Словно воспользовался струной гиперпрокола, хотя откуда у пацана струна? Это армейская разработка, гражданским она не положена, что в Федерации, что в Оллирейне.

— Кит!— обрадовалась Ляська, вскакивая. Едва стакан не опрокинула. Пустой, но всё же.— Ну что ж ты, проходи, я тебе сейчас... Ой!— и на меня смотрит, поняла, что взялась распоряжаться в чужом доме.

— Ладно уж,— усмехнулась я.— Чего уж там... Присядь, парень. Не стой там, как приклеенный.

Мальчишка не шевельнулся. Стоял, смотрел, руки на груди — этакий памятник Независимости и Праведной Гордости. Смешной. Маленький, глупый, гордый и смешной. Пацан, одним словом. Сопля зелёная...

— Сядь!,— приказала я, используя паранорму.— Не валяй дурака.

Он сел, положил руки на стол. Сырость завила ему волосы в мелкое колечко, от прежней строгой причёски ничего не осталось. В лице ещё сильнее проявилось неприятное сходство с дедом по матери. Фрукт, однако. И что с ним делать?

Шаттирем ак-лидан был гением. Без дураков, настоящим гением, такие приходят лишь раз в пятьсот лет... Злой гений, да. Хотя определение 'злой' не описывает этого субъекта даже на треть. Деяния ак-лидана лежали далеко за пределами привычных нам добра и зла. Ну что ж, сценарий похорон гениальному мерзавцу выписал гениальный интриган. В той хитрожопой схеме нашлось место всему и всем: фееричным, на публику, спецэффектам, драмам, трагедиям и трагикомедиям отдельно взятых исполнителей, глубинной подковёрной возне, прямым и непрямым родственничкам покойного, Третьему Флоту Земной Федерации, даже нам, лабораторному материалу.

Дух захватывает от протяжённости плана во времени. Последние аккорды прозвучали совсем недавно: вся генетическая линия Шаттирема ак-лидана уничтожена почти полностью. Не осталось никого, кто мог бы подхватить его память и передать её дальше. Корень-в-прах, как выразились бы в Оллирейне.

Вот передо мной мальчишка, последняя надежда уничтоженной малой ветви, но... какие у него шансы пережить второй каскад пробуждения наследственной памяти? Никаких. На что надеялась его мать? Чем думала? Не мозгами так уж точно.

Я до сих пор не могла сложить мозаику. Если месть, то исполнена она не до конца: мальчишка и его мать,— прямые потомки!— живы, хоть и в изгнании. Если из любви к искусству, то отдаёт изрядным безумием. Конечно, второе вовсе не исключает первого, но способен ли безумец на тщательный и продуманный до мелочей расчёт подобного плана? Если же ничего личного, просто бизнес — выгодополучателей получилось слишком много. Кому досталась Главная Вишенка с торта?

Наверное, я об этом никогда не узнаю.

Кит взял у Ляськи горячую кружку. Кивнул ей, благодаря. Но мне не сказал ни жеста. Я и не ждала. Похоже, жить мальчишке осталось не так уж и много. Я попыталась было 'взять прогноз', дело привычное, вколоченное ещё в медицинском колледже, но картинка плыла, не давая чётких образов. Так иногда бывает. Самые сложные пациенты — те, чьё будущее невозможно ощутить. Выживет? Не выживет? Гадай, как врачи традиционной медицины...

Как бы мать пацана предупредить... Если она не дура и не из тех, кому в Оллирейне рожать категорически запрещено, должна понять.

Но...

Поверит ли мне дочь Шаттирема ак-лидана?

'Ич! Ни! Сан! Си! Го! Року!'

До седьмого пота, до дрожи в коленях, до темноты в глазах. Голос Ванессы, отсчитывающий ритм, долбит в голову, отражаясь гулким эхом от стен тренировочного зала.

Капитан Великова как на параде. Безупречна. Показывает и работает вместе с нами, но только все мы — загнанные животные, языки на плечо, с языков слюна... А Ванесса — бодренькая и веселая, словно после ионного душа. Еще у капитана Великовой в холёной ухоженной (когда успевает только?) ручке хлыст электрошокера. Тот самый инструмент имени академика Павлова. Получишь по хребту разок, больше не захочешь.

— Ламберт! Что вихляешься, как варёная сопля в сливе унитаза? Жёстче руку! Резче движение...

Свист, удар, успеваю увернуться, но в обратном движении хлыст протягивает по руке... рука немеет, стиснуть зубы и молчать, молчать, молчать... и не просто молчать, а продолжать тренировку, иначе хуже будет... знаем, плавали уже...

— Сэйдза,— отмашка рукой.

Садимся на пятки, упирая кулаки в бёдра.

— Ламберт,— командует Ванесса.— Иди сюда, бестолочь. Всем смотреть! А ты давай... мае-гери в голову. Да не бойся, не убью!

По залу прокатываются сдержанные смешки. Ванесса зыркает глазом, смешки затихают. На моё место никому не охота.

Прямой удар в голову. Я колебалась меньше секунды: этот приём уже был отработан, сомнений не вызывал.

— Ич-ни-сан!

Пол выдернуло из-под ног. С огромным изумлением я поняла, что лечу наземь и ничего с этим сделать не могу. Так и грянулась затылком, звёзды в глазах, звёзды в ресницах от брызнувших слёз... боль. И — Ванесса Великова смотрит сверху вниз, всего в шаге от меня. В одном шаге от меня стоит смерть, и на том заканчивается Вселенная. На кончике электрохлыста, хищно подрагивающем у моего горла.

Мне отчаянно, до дрожи в пальцах, хочется стать когда-нибудь такой же, как она. Хотя бы вполовину такой!

— Всё, Ламберт,— ласково объясняет Ванесса.— Тебя нет. А у твоей тушки страстное свидание с патологоанатом. Вот чему я вас учу! Чтобы движение вошло в подкорку, повисло на рефлексе, чтобы в настоящем бою о нём даже не задумываться. Да тьфу, в бою! Чтобы на первой же психодинамической тренировке вы в руках-ногах не запутались! Чтобы не испортили мне процент невосполнимых потерь после первого круга, он в моих группах самый низкий, чтобы вы знали. Работать надо. Пахать! Ламберт, к тебе в первую голову относится. Ты у нас пока главный кандидат в покойники. Встать! Упасть на кулачки, отжаться. Сто раз. Продолжаем. Ич! Ни!

Упасть-отжаться... Проще сдохнуть. Раз... Два, три... десять...

Капитан Великова продолжает дрючить группу.

— Хмельнёва, ногу смени! Разина, резче руку, резче. Шевелитесь, черепахи, живей,— свист, удар, тихий (громко только посмей!) вздох.— Патока, что ты делаешь, тыква пустоголовая? Сколько раз объяснять... Упала-отжалась...

Пятьдесят девять... Не могу больше! Сейчас лягу носом в пол... шестьдесят... вот прямо сейчас! Рядом сопит Ирина Патока, она отжимания любит не больше, чем я. Шестьдесят три... не могу... больше...

Зрение обостряется вдруг до контрастной чёткости. Неконтролируемый приход паранормальной энергии... я ещё не научилась с ним справляться. Диагностика гонит перед внутренним взором прогноз на будущее для всех в зале.

Труп... труп... труп... труп... Алеся Хмельнёва — запрокинутое к небу лицо, рукоять ножа из глазницы. Славяна Разина — застывший, чуть удивлённый взгляд, тело смято в кровавый ком. Ещё двое, из совсем новеньких, даже имён их ещё толком не знаю... А Ирина Патока...

(Об Ирине Патоке совсем немного здесь)

— Очнулась?

Я вскидываюсь в холодном поту. Голова болит... Ванесса сидит рядом со мной на корточках, а больше в зале никого нет, ещё успеваю удивиться — почему...

— Что с тобой, Ламберт? Ты больна?

— Нет... нет... я просто...

Ванеса ждёт ответа. От неё не отлепечешься невразумительным мычанием. Но я не знала, как объяснить!

— Странная ты какая-то, Ламберт. Ты вообще кто? Психокинетик? Но у тебя значок паранормы почему-то не красный, а сиреневый...

— Целитель,— отвечаю нехотя, встаю, — ноги предательски подрагивают в коленках.

— Целите-ель! Ёж твою клёш!— ругается Великова.— Ты спятила, Ламберт?!

— Угу,— киваю, потирая больной затылок.

Перед моим носом внезапно возникает ванессин кулак, еле успеваю отдёрнуть голову. Ещё немного, и расквасила бы мне нос!

— Как отвечаешь старшему по званию?!

— Так точно!— я вытягиваюсь по стойке 'смирно'.— Я спятила, госпожа капитан!

— Вольно,— бросает Ванесса.— Подробнее. Как спятила, когда, почему.

— Проходила интернатуру в Клинике-Девять на пересадочной станции у верфей Менлиссари, это локаль Ратеене. Потом туда Ми-Скайон лантарг пришёл со своей синтагмой... У него и спятила. Без наркоза душу вынули, госпожа капитан! Я должна... на фронт...

— Лазарет — это тоже фронт, Ламберт,— сказала Ванесса.— Об этом не думала?

— Не мой это фронт, госпожа капитан. Теперь — не мой!

— Да ё...!— она ругается какими-то специфичными терранскими словечками.— Какой с тебя солдат, Ламберт? Целитель, мать твою! Целителей мне ещё не доставало!

— Я натуральнорождённая,— упрямо гну своё.— Мне эту паранорму не родители выбирали. Мне её навязали! Полностью вопреки своей воле. Вы же читали моё личное дело, вы же знаете! Я ещё и за это... Ещё и за это хочу бить гадов!

Молчит. Думает. Может быть, и не выгонит? А может, всё-таки выгонит. Так бездарно потерять сознание во время тренировки... Как есть выгонит, на что ей такой новобранец... И куда мне идти тогда?

— Вы меня научите драться, госпожа капитан, мне назад уже никак. Или научите или уж убейте... а только в лазарет я не вернусь... Ни за что не вернусь!

— Пойдём, — решила она наконец.— Пойдём к Игорю Огневу, к пирокинетикам. Твоя паранорма из той же линейки, может быть, капитан Огнев что посоветует. Но лучше бы ты ушла на гражданку, Ламберт! Хреновый из тебя будет солдат. Полкруга не продержишься...

Она ошибалась. Я продержалась эту половину круга. И вторую его половину. И следующие круги. Я не была лучшей из лучших, но краснеть за меня моему командиру пришлось всего однажды.

И то лишь потому, что я никак не объяснила мотив своего поступка — слишком много объяснять пришлось бы, ситуация совершенно не располагала к беседам на тему 'ты меня понимаешь'.

А разобраться в деле самостоятельно Ванесса Великова, доблестный командир десантного отряда 'Синяя стрела' не смогла ни тогда, ни сейчас.

Может быть, зря я не рассказала ей сразу?

Может быть...

май 2015

Туман ушёл к вечеру. Ушли и мои детишечки. Ляська звала на открытие регаты, убедительно расписывая зрелищность и красоту данного мероприятия. Кит молчал. Поглядывал на меня и молчал. Паршивец.

У нас с ним состоялся неприятный разговор на набережной в самый последний момент. Закат выбросил к берегу пламенеющую стрелу дорожки. Ляська возилась со своей яхтой; всё уже было готово к отплытию. Кит задержался.

'Вы — солдат, госпожа Ламберт'.

Что на это скажешь?

'Да'.

'Вы убивали людей'.

Сказал. Людей... В оллирейнском языке свыше двух тысяч слов, обозначающих ту или иную степень родства. Неправильно переводить несколько десятков понятий, сжатых в единый образ, всего одним словом 'люди'. Всегда надо добавлять пояснение, о каких именно людях идёт речь. Так вот, Кит спросил о своих. О тех, кто наиболее близок ему по крови. О родственниках одной с ним генетической линии. От каковой линии, к слову говоря, на сегодняшний день остались лишь слёзы... Что я ему могла ответить?

'Да'.

'Вы служили в Третьем флоте Земной Федерации, в десантном отряде 'Синяя стрела'. У вас есть Солнечный Крест, высшая награда вашей державы. У вас...

'Я на допросе?'— осведомилась я.— 'Извини, малыш, но на ак-лидана сфаллерема* ты совсем не похож!'

Кит упрямо вздёрнул подбородок,— Боже, какой знакомый жест! Закатное солнце поджигало его полосатые волосы неистовым лиловым огнём.

'Что ты от меня хочешь?'

'Как умер мой дед'?

Я много чего могла бы рассказать о Шаттиреме ак-лидане этому мальчику, но... Мои слова могли повлиять на рисунок прихода наследственной памяти. Нарушить его. Толкнуть не в ту сторону. Здесь и сейчас решался вопрос, кем этот паренёк станет: нормальным обывателем или гениальной сволочью похлеще деда. Не мне лезть в чужую жизнь, не мне!

Внезапно я обозлилась. Мне в их жизнь лезть нельзя, получается, а им в мою — можно! Кто меня пощадил?!

'Твой дед',— сказала я,— 'допустил несколько промахов, которые помешали ему спастись. Он ещё мог уйти через струну гиперпортала даже после того, как пространственный бой за Соппат был уже проигран. Манёвры вблизи планет всегда требуют времени. Но ему захотелось забрать с собой в живом виде наиболее значимые разработки, чтобы не начинать с нуля на новом месте. Он вернулся в центр — глупый, в общем-то, поступок, — вернулся и обнаружил, что весь биологический материал разбежался кто куда. Твой дед, малыш, поддался неконтролируемым эмоциям. Проще говоря, осатанел от злости. И потерял на этом слишком много драгоценного времени. А командующий Третьим флотом Земной Федерации, адмирал Грайгери Гартман, он хорошо знал, куда ему идти, что жечь и кого брать тёпленькими. Шаттирем ак-лидан умер в плену, на телепатическом допросе. Сошёл с ума и умер. Можешь обратиться к инфосфере. Гриф 'совершенно секретно', разумеется, но телепаты тебе, прямому потомку, в сведениях не откажут. А ещё лучше, расспроси свою мать. Безжалостный к чужим, ак-лидан и со своими не был ласков: все его дочери обитали в Фиолетовом** корпусе, и, насколько мне известно, из всех... сколько их там было, два десятка? Три? Из них всех выжило всего две девочки. Одна сделала военную карьеру и, в конечном итоге, погибла. На войне. А вторая произвела на свет тебя. Хочешь мстить за деда? Сначала разберись, кто он такой и что он такое. Вылови в Озёрах Памяти его тень, наконец. Тогда и поговорим!'

Ляська смотрела на нас круглыми глазами. У неё, как выяснилось позже, оказалась феноменальная зрительная память. И, как всякий ребёнок, выросший в метрополии, она прекрасно владела техникой мнемографии: искусством переносить зрительные образы в электронный формат. У девочки не было доступа к инфосфере, но информационные сети нетелепатов уступали разве что в скорости и степени интегрированности пользователя в общее пространство...

___________________________________

*ак-лидан сфаллерем — специалист по контактам с чужими, должность в оллирейнском флоте, примерно соответствующая военному ксенопсихологу Земной Федерации в чине капитана.

____________________________________

**Фиолетовый в Оллирейне — цвет звезды материнской планеты, и традиционно — цвет траура и смерти, символ возврата упокоенной души в колыбель Большой Вселенной; согласно древним верованиями докосмической эпохи души приходят в мир через центр родного для всей расы солнца и, сбрасывая бремя бытия, возвращаются обратно в лоно Великой Матери — через него же.

* * *

Я всё-таки почти решила пойти на открытие регаты. Посмотреть на парусники, и вообще. Почти, потому что сомнения ещё оставались: зачем бы это было мне нужно...

Пересмотрела свои вещи, поняла, что в них за килопарсек будет видно, кто я такая. Задачка.

Неожиданно вспомнилось. Пришло ярким чувством из далёкого детства...

Лиловый вечер и песчаный пляж. Усеянное яркими звёздами небо, звёзд много, так много, что они сливаются в сплошной ковёр света. Костры на берегу и танцы под свирель. Девчонки-плясуньи в белых юбках. Пропахший морской солью и рыбой воздух, плясовая мелодия свирели, горьковатый вкус дыма...

Это было. Пусть давно, так давно, что даже самой сейчас не верится, но это было. Это было со мной.

Я была ребёнком когда-то. Девочкой, девушкой. Не самостоятельной боевой единицей, машиной смерти, а живым человеком. Почему бы не вспомнить об этом подробнее?

Дома образа на Океании имелись в изобилии. Странно было бы, будь инчае. Курортная планета, бесконечный карнавал... Информ выдал длинный список табличкой. Кричащие названия, от некоторых хотелось смеяться в голос. Как вам 'Алмазный образ'? 'Шёлковая жизнь'? Или вот, 'Модный трибунал'. Тоже мне, нашли как называться. На планете, где половина отдыхающих — военные, проходящие реабилитацию.

Ткнула в 'Старую Ворчунью', можно сказать, наугад. Представила себе их виртуальную приёмную: что-нибудь древнее, докосмической эпохи, винтаж этот, популярный нынче. Старые деревянные стены, старый деревянный стол, старые скрипучие половицы...

Не угадала. Такая это прозрачная комната оказалась, сталь и хрусталь, и вид на закат: уходящие вниз, к узкому ущелью-озеру, округлые холмы, а на озере — островок, и на том островке ажурный замок белого камня, подсвеченный алым огнём умирающего вечера. Непохоже на рисунок, скорее фотография. Красиво. Цепляюще, я бы сказала. Чем-то мне знаком тот островок, но вот чем? Память не улавливает сходу, но царапающее чувство остаётся.

Но картинка не из военного прошлого, это совершенно точно.

— Чем могу быть полезна?

Хозяйка. Другое слово ей не подходило. И ещё просилось определение: 'величественная'. Женщина в возрасте, вся в сиренево-синей гамме — юбка, ажурная длинная кофта, убранные в высокую причёску светлые волосы... В информе каждый волен создать себе какой угодно виртуальный образ, но есть люди, предпочитающие полное тождество между виртуалом и реальностью. Их всегда видно. От их обликов возникает стойкое чувство настоящести. По-другому и не объяснить. Так вот, эта женщина настоящей была.

— Мне бы хотелось белую юбку,— сказала я.— И к ней — всё остальное на ваш вкус...

Она взялась с энтузиазмом. Но первый же образ вышел комом: я смотрела на себя в виртуальных зеркалах и понимала, что... Что это безумно красиво и всё такое. Но не моё. Слишком узко. Юбка, жакет. Туфли эти, несуразные. Понимаю — мода, но... Ногой зубы не выбьешь, если вдруг что. Хотя каблук тонкий и длинный, если вогнать в глаз, то достанет до мозга не хуже стилета.

Госпожа 'Ворчунья' на это только головой покачала:

Зачем же самолично выбивать зубы нехорошим типам? Оставьте это неприятное занятие поклонникам.

Поклонникам! Сказала. Но я внезапно поймала её взгляд. Такой проницательный взгляд, почти телепатический. В информе нет телепатов, здесь иной принцип передачи данных и человек с паранормой не получает никаких преимуществ перед натуральнорождёнными... Откуда тогда такое ощущение, будто тебя видят насквозь?

— Самый невыносимый тип — ваша сестра, военные,— неспешно пояснила хозяйка, выдержав паузу.— Головы отрывать вас хорошо научили, а вот кружить... Позвольте небольшой совет... Не возражаете?

Я кивнула. Интересно, что она скажет?

— Не надо демонстрировать всем и каждому свою силу, свою несокрушимость, стальные мускулы и железные ладони. Это отпугнёт кого угодно.

— Слабость — это смерть, — сказала я.— На войне слабаки дохнут первыми.

Она подняла ладонь в отталкивающем жесте:

— Что уместно в боевых условиях, то неприемлемо в жизни мирной. Никто не просит вас быть слабой, и не надо вам становиться слабой! Достаточно взять слабость на вооружение. Позвольте мне такое сравнение: женская слабость что боевой нож, спрятанный в рукаве. Его не видно, но разит он без промаха. Позвольте, я покажу вам другие образы — любой из них легко приравнять к средству тактического наступления...

Уговорила...

В итоге я взяла белую юбку с жакетом, и серое, с жемчужным отливом платье, и несколько костюмов различных фасонов и расцветки. Ещё мне понравился образ на основе полевой формы: серо-белые плотные брюки с множеством карманов на липучках и магнитных застёжках, майка, куртка, платок-бандана на голову и обувь, нечто среднее между кроссовками и бутсами. Всё это через пару дней и привезли в лучше виде на дом, в коробках с голографическими логотипами 'Старой ворчуньи'.

С собой я взяла не так много вещей, только самое необходимое. Шкафы пустовали. Пришло время их заполнить. Я вешала одежду, расставляла обувь, раскладывала украшения для волос... Всё новенькое, чистенькое, свеженькое, пахнет чем-то приятно-тонким. На ум всё время лезла пещера на Планете Забвения. Там пахло иначе. Там вообще всё было иначе. И одежду я шила себе сама. Кроила десантным ножом шкуры, орудовала костяной иголкой. Пока приспособилась, исколола острым концом самодельной иглы всё, что только можно было исколоть. Пальцы, вспомнив ту боль, поневоле сжались сами. Каким же трудом давалась нам не мода, — защита от холода, ветра, непогоды.

О тонкой, льнущей к телу, невесомой ткани из паучьего шёлка тогда и там даже не мечталось.

Девятнадцать лет во что-то складываются, что ни говори. Их не выкинешь из памяти, и ничем не заглушишь. Самодельный костяной гребень для волос с несколькими выломанными зубчиками дороже новых, лёгких, инкрустированных драгоценными камнями. Не потеряешь и не забудешь его никогда. Слишком много живого чувства в него вложено. Памяти. Боли. Любви...

Вторая реликвия, приехавшая на Океанию вместе со мной, — китель старой полевой формы. Он стал мне мал в первый же год на Планете Забвения. Натуральные роды всегда меняют фигуру... Я тщательно вычистила китель, спрятала, бережно хранила, а потом забрала с собой. Не могла расстаться. Не могу до сих пор. Эта память старше той, что связана с гребнём. И горше.

Перед последним вылетом я нацепила весь свой 'иконостас'. Полудетская бравада, этакий вызов всем окружающим, нате, мол, съели? Стыдитесь! И он сработал: мальчишка, которого навязали мне в напарники, подавился всеми теми словами, которые приготовил для Презренной Отступницы, Которой дали Шанс героически Искупить Вину в бою. Что бы он там понимал, сосунок!

Вот Геля Гартман — другое дело. Выдержала мой взгляд, не поперхнувшись. Железной воли человек. Я ей ни слова не сказала. Ни одного слова. Что нам было говорить, о чём? Так я тогда рассуждала.

Но сейчас я думаю себе: если бы заговорила? Если бы спросила прямо, в лоб, не твоя ли это была замечательная идея, Ангелина Грайгеревна? Она сказала бы мне правду, не стала бы лгать, я её хорошо знала. Раздавила бы меня эта правда или не раздавила бы? Что бы я сделала, ответь она мне 'Да'? Тайна, которую уже не разгадать.

Может и к лучшему.

Я расправила китель, провела ладонью по наградам. Они тихонько зазвенели в ответ. Нашивки невезения: каждая означала ранение на службе. Медали За Отвагу. Три ордена Мужества. Орден Славы.

Солнечный Крест.

Крест я получила за Соппат, за то, что не позволила уничтожить Фиолетовый корпус вместе со всеми запертыми там детьми. Во мне уже проснулась психокинетическая паранорма, но никто не знал, и я сама не знала, что обретённая мощь способна пробить защиту хвалёного саодваройка, оллирейнской индивидуальной брони, выдерживающей прямое попадание гравитонной бомбы или слаженную атаку пятёрки бойцов-пирокинетиков.

Каково было десятилетней девочке противостоять здоровенным, вооружённым до зубов мужикам? Я читала отчёты и протоколы, любезно предоставленные инфосферой. Занимательное чтение с картинками, само по себе способное вывести из равновесия кого угодно. Но собственных, личных, воспоминаний о Соппате у меня почти не осталось. Детская память не удержала страшных событий. Не жалею, но Солнечный Крест из-за этого всегда воспринимала отстранённо. Он принадлежал девочке, ушедшей в прошлое без следа и без возврата. Её награда перешла ко мне по наследству, и я хранила её, как хранят награды своих старших внуки и правнуки боевых ветеранов.

Зато всё остальное — моё и только моё. Моя гордость, мои кровь, боль и слёзы. Истории, длиною в чью-то жизнь...

Орден Славы.

Врана.

Память оживала, вынимая из потаённых углов души полузабытые тени.

июль 2015

* * *

Врана

Сине-зелёно-белый, разводами, шар планеты на экране капитанского флеш-куба. Планеты голубого ряда, то есть, пригодные для жизни без тяжёлой защиты и растянутых во времени программ терраформирования, встречаются не так уж и редко, как многие думают. Но ценность их от этого не уменьшается нисколько.

Врана.

Название получила из-за своеобразной формы континентов. Из космоса в соответствующем ракурсе складывались в фигурку ворона, расправившего крылья в полёте. Эта птица — эндемик Старой Терры; на других планетах, насколько мне известно, распространения не получила. На Вране не водилась тоже. Ну да это неважно...

Привилегия капитанского звания: помимо обособленного личного пространства вдобавок отдельный рабочий кабинет. Крохотный, как и всё на наших линкорах; главное ведь системы вооружения, жизнедеятельности и ангары с техникой.

В десантных трюмах кораблей военно-космического флота не живут. Живут в боях или на базах. Поэтому комфорт отдельно взятой личности — по остаточному принципу.

— Поздравляю с повышением,— сказала Ванесса серьёзно, без привычной ехидинки в голосе.

Сюрприз был на утреннем построении тот ещё. Не у одной меня морда вытянулась.

На Ласточке, во время предыдущей миссии, погибла комадар нашего взвода, Лариса Левашина. Девчонки гадали, кого повысят в звании и поставят на её место, каждая примеряла на себя. Мне было всё равно. Я пришла в десант не за званиями...

Терминал, выгнутый полукругом, занимал добрую половину капитанского кабинета. Экраны были отключены, и мёртвая поверхность тускло отсвечивала в тон потолку. На стене неярко светилась эмблема отряда, синяя стрела, натянутая на лук из звёзд. У меня на рукаве красовалась такая же...

Цветок в горшке, неизменный атрибут всеобщего зубоскальства, выбросил толстую стрелку, на которой набухали алые бутоны длиной в ладонь. Ванесса таскала его с собой повсюду, невозмутимо снося насмешки старших по званию. Младшие в открытую смеяться не осмеливались: берегли зубы. Внеплановый поход к стоматологу не та премия, чтобы связываться. Я относилась к этому спокойно Ну, носится наш капитан с растением, имеет право. И кому оно мешает...

— Разрешите спросить...— Ванесса кивнула.— Почему именно я?

— А кто?

— Хмельнёва, — с вызовом сказала я.— Чисвиропи. Хотя бы.

— Но третьего имени ты уже не назовёшь,— отметила Ванесса.

— Двух достаточно.

— Достаточно одной,— отрезала капитан.— Тебя.

Командовать двумя десятками бойцов, которые ещё неизвестно как отнесутся к моему назначению... Поистине, я об этом не просила!

— Я не справлюсь,— сказала я.— Я...

— Не справишься, расстреляем,— любезно пообещала Великова.— Приказ проведен и озвучен. Исполняй.

— Есть, госпожа капитан.

— Планетарные зачистки — неблагодарное дело,— задумчиво сказала Ванесса, трогая пальцем изображение планеты. Врана тут же начала вращаться, демонстрируя последовательную смену дня и ночи; качественная запись орбитальных спутников-контролёров.

— Локальное пространство— за нами, но поверхность планеты считать своей станем только тогда, когда последний вражеский военный будет уничтожен, а последний гражданский — отправлен на Базу-Семь, в лагерь дял интернированных лиц. Именно это вам предстоит, Ламберт. Интернировать гражданских и уничтожать военных.

Я гадала, почему она говорит это мне одной. Сказала бы сразу всем, на построении. Нет, озвучила моё новое назначение и тут же распустила всех, а мне приказала пройти с ней. На совещание. Сердце тронуло эхом будущих неприятностей. Что капитану от меня надо?

— Биосфера Враны поражена вирусом, избирательно уничтожающим телепатов,— пояснила Ванесса, внимательно за мной наблюдая.— Разработка небезызвестного Соппатского центра, как понимаешь. Поэтому телепатической поддержки у вас не будет. Вирус будет купирован; работа ведётся. Но это займёт год, может быть, — два. Ждать столько времени мы не можем. Закрепиться на поверхности надо сейчас. Задача ясна?

— Так точно,— ответила я.

Телепаты и нетелепаты всегда дублируют друг друга, это — закон. Но иногда приходится работать без поддержки инфосферы. Не то, чтобы это поощрялось; считается, что наибольшей слаженности можно добиться лишь от полностью укомплектованного подразделения: треть личного состава — телепаты, треть — пирокинетики, треть — натуральнорождённые. Но война не спрашивает, что там по правилам считается, а что нет.

— У тебя нестандартные спецификации, Ламберт,— продолжила Ванесса.— Ты ведь начинала телепатическое обучение, верно?

А то она личное мое дело не смотрела. Но тема Как-Надо-Отвечать-Старшему-по-Званию пройдена и закреплена ещё на первом круге обучения. 'Так точно, нестандартные... Так точно, начинала... Так точно, успешно'. Вытянуться во фрунт, есть своего капитана глазами, это само собой.

— Ты — результат эксперимента, Ламберт,— прямо сказала Ванесса.— Оставим за скобками его моральный аспект и прочие детали; сейчас важен лишь результат. Твой организм физически функционирует в обычном для натуральнорождённых режиме даже при всплесках паранормальной активности...

Я почтительно внимала. По стойке 'смирно'. Мне ещё в юности доходчиво объяснили, кем я стала и как с этим жить; жить — научили, не жалуюсь. Но родному-то командиру что от меня надо?..

— Вирус реагирует только на определённый ряд специфичных для телепатов маркеров,— продолжила Ванесса.— Которые у тебя отсутствуют как класс. Поэтому мы предлагаем организовать канал связи...

'Мы'. Вот даже так...

— Вы... вернёте мне доступ к инфосфере?..

Какая-то часть души ликующе вскинулась; инфосфера даёт сильнейшую зависимость с первых минут слияния. Я ещё помнила, слишком живо помнила те, спрессованные эфорическим восторгом мгновения общего со-чувствования. И какой дырой в душе обернулся полный запрет на вхождение в инфополе. И как мучительно долго шло привыкание к неторопливой обыденности обычного мира...

— Нет,— отрезала Ванесса.— Узкий канал связи, через меня. Только на время планетарной миссии. Ротация через полгода; следовательно — на полгода. Добровольное согласие...

— Я согласна,— выпалила я, не раздумывая.— Согласна!

Пусть на полгода, пусть ограниченно, пусть. Ещё раз, ещё один раз ощутить эту громадную со-причастность, тёплое единство, мягкое родное чувство собственной значимости, нужности, огромного солнца, греющего насквозь ...

— Не нравится мне эта затея,— призналась Ванесса и повторила с нажимом:— Не нравится!

Ого! Разлад между личностью и коллективным сознательным телепатического сообщества. Большая редкость, такое не выставляется напоказ...

— Ты вправе отказаться, Ламберт.

— Нет.

— Хорошо,— и, практически без паузы:— Свободна.

Ничего.

Я не ощутила ничего.

Кроме разочарования: очевидно, установить связь не удалось. Бывает. Оптимальный возраст вхождения в инфосферу с четырнадцати до двадцати лет. Считается, что после двадцати сознание утрачивает гибкость и вхождение в инфополе может привести к сумасшествию.

Я удивилась своим эмоциям. Как глубоко укоренилась обида, кто бы мог подумать. Столько лет...

Встретили меня молчанием. Только что оживлённо что-то обсуждали, и смолкли. Смотрят. Девочки-гентбарки, Чисвиропи, Фливорпи и Камельпи, схожие друг с дургом как близнецы. Я отметила вскользь, что наконец-то сумела отличить одну от другой без обычного мысленного напряга. Алеська Хмельнёва с неразлучной гитарой в руках... Что-то наигрывала как раз перед моим приходом. И Ирина Патока с красной, пятнами, рожей.

Про Патоку надо сказать отдельно. Горластая, наглая, мерзкая сволочь. В прошлой миссии словила в зубы: права вздумала качать в боевой обстановке. Взялась объяснять, кто ей может приказывать, а кто не может. Нашла когда.

Злобу, кстати, затаила отменную, я к ней старалась спиной лишний раз не поворачиваться. Плохо, когда в отряде такой человек. Когда уже её выпнут ко всем чертям без претензий*... Надежда на это была, но слабая. Если и пнут, то только не сейчас, когда каждый боец на счету.

Они смотрели на меня, ждали, что скажу, а я... Ком нервный в желудке, ладони вспотели. Я не знала, что сказать!

Замешательство длилось полсекунды.

— Вольно, — сказала я.

Подошла к столу, выложила флеш-куб

— Информация по Вране. Всем ознакомиться. Спрошу.

— — — — — — — — — — — * Уволен без претензий — формула 'уходи или сядешь', обычная судьба армейских дебоширов и смутьянов.

— Почему ты?— не выдержала Патока.— Почему, к херам поросячьим, — ты?!

Я посмотрела на неё. Отвечать ей... только в морду. На упреждение. Драться Патока любила и умела как никто другой. Тоска.

Она уже шла на меня. Очень ей хотелось подбить мне глаз, а того лучше, оба.

Первый удар я пропустила. Промедлила с атакой, думала, Патока сначала ещё что-нибудь ругательное скажет, а она не сказала. Лоу-кик**, пинок — вот пинок уже мимо, это она уже зря. Подкат, подсечка, бросок. Удар с выхлестом психокинетической силы, Патоку впечатало в стену, по которой она и сползла на пол в лучшем виде, уже без сознания.

Я потёрла затылок. Крепко грохнулась, ничего не скажешь.

— Ты как, Энн? В порядке?

Чисвиропи. Несколько секунд я смотрела в её тонкое, полудетское лицо, удивляясь — она сочувствовала мне!

— Нормально,— ответила я, отмечая удовлетворение почти у всех, кто наблюдал за нашей стычкой.— Спасибо, Чис.

Патока зашевелилась, раскрыла глаза. Я подошла. Четыре неспешных шага. В её глазах внезапно увидела то, что чувствовала сама, когда тренировочное несчастье сводило меня в спарринге с Ванессой. В глубине сознания мне почудился явственный ехидный смешок родного командира. Как будто она стояла рядом со мной лично и наблюдала...

— Ещё вопросы есть?— поинтересовалась я у Патоки, потирая кулак.— Так ты не стесняйся, задавай. Там,— ткнула пальцем в пол, обозначая планету,— отвечать будет некогда. А не то хочешь, официально, рапортом, откажусь тобой командовать. И топай отсюда: в другой взвод, в резерв, на гражданку — выбор богатый...

— Ссс...— начала было Патока.

— Ирэн, уймись,— подала голос Хмельнёва, добавив к пожеланию длинную фразу на русском.

Я протянула ей руку, но Патока встала сама. Сожрала бы меня живьём, по глазам видно. Но Алеся Хмельнёва вовремя сказала слово, а Хмельнёву она уважала, чуть ли не единственную из всех.

На том и закончилось. Временно. Я не сомневалась, что Патока ещё найдёт время и возможности мне насолить. Сволочь. Чтоб её...

— — — — — —

** лоу-кик — удар голенью в бедро. Удержаться от падения, получив лоу-кик, очень сложно.

Врана была одной из старых колоний, основанных в самом начале космической эпохи.

Первые колонисты прибыли сюда задолго до образования Земной Федерации, почти семьсот лет назад. В те времена у Человечества была только одна звёздная система, Солнечная. Всего одна, материнская, планета, сорвавшаяся во внезапный ледниковый период. Межзвёздный транспорт уходил со Старой Терры наугад, в никуда. Так цветок разбрасывает семена, надеясь, что из всех прорастёт хотя бы одно...

Впоследствии, расширяясь в пространстве, Человечество встречало потомков переселенцев, создавших свои культуры и цивилизации, иногда в союзе с колонистами других галактических рас.

Радуарский Альянс, Гентбарес, Тайрум, Ратеене...

Врана, пережившая свой натуральный век

* * *

, только начинала вновь осваиваться в космосе. Попытка восстановления связи с утраченной родиной — с Террой! — оставалась пока что мечтой, хотя данные по начальным годам освоения планеты уже были тщательно изучены и транспорт строился. Была у колонии и своя инфосфера, развивавшаяся самостоятельно...

Вране не повезло.

Слишком далеко от пространства современной Земной Федерации, слишком близко к Оллирейну.

Конкретно — к генеральной локали клана Шокквальми.

Что такое Шокквальми и кто они такие объяснять дважды не надо. Бешеный народ, самый неприятный из всех, с кем Федерации по сей день доводилось сталкиваться.

Не повезло.

— Энн?

Алеся Хмельнёва. Я села, давая ей место. Она устроилась, поджав ноги.

— Как дальше думаешь?— спросила она.

— Про подругу твою?— уточнила я.— Пусть уймётся. Любить меня необязательно. А вот приказы исполнять — да.

— Она на сестру мою похожа,— вдруг сказала Алеська.— На старшую...

— — — — — — — —

* * *

Натуральный век — один из этапов развития колоний, остающихся без связи с метрополией. Характеризуется упадком научно-технических знаний и расцветом сельского хозяйства.Занимает обычно от сотни до шести сотен лет, в зависимости от изначальных условий.

— Сестру тоже Ирэной звали,— задумчиво сказала Алеська.— Она была пилотом-атмосферником. В гражданской авиации...

Я молча ждала. 'Была' — значит, теперь Ирэны Хмельнёвой нет. Собственно, легко догадаться, из-за кого...

Алеська вдруг кивнула на невыключенный флеш-куб в моей руке и сказала просто:

— Я здесь родилась.

Она родилась в степном городе Обручи, в большой и дружной семье, ведущей начало ещё со Старой Терры. Хмельнёвы принадлежали к так называемой технократической элите Враны, они сумели сохранить и передать через поколения натурального века немало технических знаний. Преуспела семья и в развитии телепатических искусств. У самой Алеси оказались очень высокие показатели, в тринадцать лет она начала обучение, в четырнадцать — уже вошла в инфосферу на равных с сестрой и матерью... Это редкость, чтобы с четырнадцати. Обычно ждут до шестнадцати-восемнадцати. Таланты, впрочем, стараются не сдерживать, иначе можно упустить перспективного — он 'перегорит', то есть, утратит интерес, и вместе с интересом способности.

Врана подошла к насущному вопросу расширения в пространстве; на планете проживало четыре миллиарда человек, треть миллиарда жило и работало в космосе, на естественных спутниках Враны, в ледяных пустынях второй планеты — в городах под защитными куполами. Строился межзвёздный транспорт для освоения соседних звёздных систем. И, между прочим, планировалось нанести визит к бывшей колыбели, Земле Изначальной, чьи координаты в пространстве бережно хранились в древних библиотеках старинных семей...

К началу Вторжения был построен один транспортник, второй проходил испытания, и ещё один был построен трети этак на две.

В локальное пространство Терры вырваться сумел всего лишь один из них.

Два с половиной миллиона человек. На транспорте, рассчитанном на девятьсот тысяч. Как они сумели, вопрос отдельный. Это же русские! Вранийцы — потомки русских переселенцев, и себя относят именно к русским, и, забегая вперёд, имея выбор, где осесть — их звали к себе все крупные локальные пространства Федерации!— предпочли уйти к Новой России...

Пороговым значением считается четыре миллиона. Если численность перворанговых телепатов снижается за этот предел, инфополе рвётся, падает. Обрыв инфосферы — катастрофа, не сравнимая ни с чем. Шок, сумасшествие, гибель даже и для младших рангов — весь этот список. На самой планете к тому времени не осталось ни одного телепата. Распылённый в атмосфере вирус убил всех носителей паранормы в считанные дни.

Уникальная инфосфера Враны, насчитывающая почти семьсот лет самостоятельного развития, была потеряна.

— Я умирала вместе с ними,— рассказывала Алеська, глядя сквозь меня в своё прошлое.— С каждым из тех, кто остался там, дома...

Она не сошла с ума, не наложила на себя руки. Но когда ей предложили повторную интеграцию уже в инфосферу Земной Федерации— после соответствующего лечения, разумеется— отказалась.

— Я хотела вернуться,— объясняла Алеся, сжимая кулак.— Я очень хотела вернуться! С оружием в руках. Вернуться и вломить сволочам, отнявшим у нас дом.

— Погоди,— сказала я,— погоди... Но на планете же тебя вирус ждёт! Ему без разницы, действующий ты телепат или нет.

Она тихо, хищно улыбнулась:

— Я прошла серию понижающих операций. Вплоть до ретрогенной обработки. Нет у меня больше телепатического домена в геноме. Вирус обломится.

— С ума сойти,— только и сказала я.— Это же долго, больно, и дорого, а уж результат... Результат получается всякий. И процентов так семьдесят — за летальный исход.

— Мне пошли навстречу. Нашли нетрадиционника... Целителя.

— Манипуляции с геномом при помощи целительской паранормы не проводятся! Генетические нарушения к паранормальной коррекции запрещены!— воскликнула я.

— Ему разрешили.

— Алеська, не темни,— потребовала я.— Это кому это разрешили такое?! Имя!

Она пожала плечами.

— Доктор Марвино Таркнесс. Эй, ты чего?

Я, услыхав имя, резко подалась назад, естественно, стукнулась многострадальным затылком о стенку, больно, чёрт... Как будто мало я от Патоки получила!

— Марвино Таркнесс, доктор Марвино — это же мой учитель!— сказала я.— Я у него интернатуру проходила, и вообще. Он на мой выпуск не приехал, я так обиделась тогда... Но по времени сходится: получается, не приехал потому, что занимался тобой.

— Вселенная широка, да дорожка по ней узка,— усмехнулась Алеська.— Надо же...

— Он погиб...

— Да,— кивнула она.— Знаю. Зря они наш транспортник упустили. Зря. Мы вернулись. Я не одна такая, Энн. Нас много.

Много, пришла уверенность. Алеся говорила правду. Конкретно в нашем отряде она была одна, но в целом на флоте служило немало вранийцев, и не только в десанте. Бывшие телепаты в том числе.

С начала Вторжения прошло девять лет. Планету собирались отбивать всерьёз и навсегда, поэтому военные Земной Федерации подошли к вопросу тщательно и методично. К локали Враны подбирались со всех шести сторон. Выбивали врага из сопредельных пространств. Разворачивали и укрепляли собственные базы. На это ушло девять долгих, наполненных надеждой и болью лет.

Но вранийцы были не в претензии. Они ждали. Готовились и ждали, ждали...

— Надеюсь, эти гады там, на планете,каждую ночь видят кошмары, от которых делают себе в штаны, — свирепо выговорила Хмельнёва, сжимая кулак.— Потому что мы здесь. И мы не уйдём!

— Не уйдём,— кивнула я.— Вот уж это наверняка.

— А Ирэну Патоку я утихомирю,— пообещала Алеська.— Можешь на меня положиться.

— Спасибо,— искренне поблагодарила я.

Она товарищески пихнула меня кулаком в плечо.

— Давай... комадар. Где наша не пропадала!

Перед отбоем свободное время, каждый занимался чем хотел. Алеська взяла гитару. Играть она умела, знала очень много стихов, каковые ловко перекладывала с русского на эсперанто... по уму, ей бы не в десанте служить, а где-нибудь... в мирной профессии. Она обмолвилась как-то, что любила с малышами возиться. Легко вообразить себе картину: берег моря... или озера... или вообще просто лес... костёр, блестящие глазёнки детей и Алеськина гитара...

Только украли у неё этот лес и этих детей. Осталась одна гитара.

Алеська, Алеська... Навсегда в памяти: чуть вздёрнутый нос, рыжеватые волосы, пальцы на струнах, мрачная песня, дотянувшаяся сквозь века из тьмы докосмической эпохи Терры:

Из России выводят Бога,

Официально, по договору,

Бог сидит на броне прищурясь,

Что ж, домой, так домой,

Шестикрылые серафимы

Прогревают в бэхах моторы,

И на солнце триплекс бликует,

Словно радуясь, что живой

.

Скоро — скоро пойдет колонна,

Все закончится скоро -скоро,

И не то чтобы нет патронов,

Просто гниль — это просто гниль...

А какой-то усталый ангел,

На прощание по забору,

Вывел суриком: 'Ницше умер',

И задумчиво сплюнул в пыль.

. 

Он проверил все сводки и смыслы,

Расписал маршрут и дозоры,

Вы не верьте в смерть и потери,

У Всевышнего каждый — живой...

Возвращается Бог в Россию,

В нарушение всех договоров..

В нарушение всех приказов,

Бог идет в Россию, домой...

.

Ах как весело прет колонна.

Как слоненок по помидорам.

Ну нестрашная же страшилка,

Намалеванный чертом черт...

И тот самый забытый ангел,

Снова суриком, по забору вывел:

'Мы все равно вернулись,

А ваш Ницше все так же мёртв'.

.

Бог пришел, принеся с собою,

Ароматную пороха примесь

Он выписывает партбилеты,

Принимая в небесную рать.

Значит встанем плечом друг к другу,

Автоматами ощетинясь.

А на то, что там думал Ницше,

Скоро будет всем наплевать.

(Автор текста — Казак, был на самиздате, теперь не лоцируется гуглем, хоть тресни. Кто найдёт ссылку — премного буду благодарна)

Нас отправили патрулировать периметр базы. Не то, чтобы опасались нападения, но порядок есть порядок. Подобные базы стараются уничтожать в самом начале развёртывания. С воздуха. Такие попытки со стороны врага были, но ни одна из них не увенчалась успехом. У них не было поддержки из космоса. А у нас была. Вот и вся разница.

Хмельнёва шла в паре с Патокой, неразлучная парочка. Начала проверку, получается, с них. Отсюда, с внешнего периметра, открывался великолепный вид. Ландшафты кислородных планет бывают иногда невероятно прекрасны. В какой-то миг замираешь на полувздохе: такая это перед тобой картина невозможная, впечатывается в сетчатку единой вспышкой надолго, если не навсегда.

Закат остывал, расплескиваясь сиренево-алой рекой над холмами предгорий. Хрустальными друзами сияли далёкие горы. Алеська уверенно называла каждую вершину: Хозяйка, Сидящая Кошка, Горбатая, Пик Вероники, Старик, Два Брата... Там, за Перевалом Семи Ветров, начиналась дорога на Большой Лог, Летяшево, Хмельнёвку и Обручи.

— Наверняка кто-то выжил,— убеждённо сказала Патока, продолжая разговор.— Кто-то спасся и...

— Думаешь, хоть кто-то из наших спасся?— горько спрашивала Алеська.— Девять лет!

— И всё же...

— Лучше вникни в запах. Слышишь? Это серебристый шалфей. Или, как ещё говорили, сальвия. Мы сажали их под окнами, у сальвии красивые серебристо-синие цветы колокольчиками...

За периметром базы цвело полновесное лето. Запахи трав проникали сквозь фильтры; Алеська могла назвать каждое растение, отдающее в общий букет свой вкусовой оттенок. Она вернулась домой, и дышала полной грудью, а для меня...

Для меня в тех медовых ароматах отчётливо звенели настойчивые нотки тревоги и глухой угрозы.

— Хмельнёва! Экраны активировать.

— Но...

Взгляд удава. Такой, чтобы сквозь броню проняло, в лучших традициях капитана Великовой. Кажется, получилось.

— Есть!

Мне не нужно сканера, чтобы ощутить силовой экран, возникающий над Алеськиной головой. Убить тяжёлого пехотинца в активированной броне очень не просто. Хотя таскать это всё на себе, дышать фильтрованным воздухом, смотреть и слушать сквозь экраны, притом летом, на кислородной планете голубого ряда, нелегко тоже...

— Я понимаю, ты вернулась домой,— сказала я, смягчившись.— Но и ты пойми: твой дом загажен, его надо долго и нудно чистить. Обидно же будет сгинуть в двух минутах от победы, не находишь?

— Так точно!

Обиделась. Я начинала понемногу понимать Ванессу. Командирство — это сложнее, чем только 'эй, ты и ты — побежали туда, ты и вон ты — побежали сюда'.

Это ответственность прежде всего.

Я в ответе за то, чтобы Алеська не поймала заряд или нож в незащищённое лицо из-за нежного чувства к родному воздуху домашней планеты. Вполне объяснимое и понятное чувство, но без него обойтись можно, я так считаю. Особенно на войне. И пусть Хмельнёва обижается, сколько ей угодно. Положено в дозоре быть при полной выкладке, изволь быть.

Следующая пара — гентбарки. Безупречные, как всегда. Дежурить полагалось парами; они между собой установили очередность и строго её придерживались. Две вместе, третья — с кем-то другим. Похожие между собой как сёстры-близнецы, невозмутимые, спокойные, невероятно выносливые. Если бы я сама не видела, как они тренируются, и каково с ними в спарринге...

Парнями они не интересовались в принципе. В неуставных отношениях друг с другом не состояли. Похоже, им хватало войны и дружбы, остальное отметалось как несущественное.

Впоследствии мне довелось наблюдать интеллектуальную и политическую элиту Гентбариса. Великолепных женщин, утончённо-красивых мужчин. Наши три сестры против тех королев выглядели недокормленными подростками. Впрочем, гентбарская 'королева' служить в десант не пойдёт. Не потому, что избалованная цаца, а потому, что просто не потянет нашу жизнь чисто физически. Да и... Не всем же бегать с плазмоганами по пересечённой местности. На гражданке тоже дел немало.

После, уже в спальном блоке, на меня снизошло чувство. Не объяснить, но словно бы мир сдвинулся, покачался немного, и замер, под другим углом.

Я очень остро ощутила эмоциональный фон отряда. Целиком и в частностях.

Затем прихлынуло знакомое давнишнее ощущение тепла, жаркого солнца, со-причастия... и сложный образ эмоций и образов, принадлежащий капитану Великовой.

Канал связи с инфосферой работал, я ошибалась в первоначальной оценке возможности его возникновения. Пришла пора его использовать.

Поступить в распоряжение капитана Огнева.

И тут же тренькнул комм-планшет: сообщение от самого Огнева.

— Ты куда?— спросила Чисвиропи.

Чертяка глазастая.

— Вызывают, — кратко объяснила я, пряча планшет.

Капитан Огнев — пирокинетик, командует ротой таких же повелителей огня, как их полушутливо называли. Мы, нетелепаты Ванессы Великовой, временно находились под его командованием. Закончится миссия, вернёмся на корабль, там снова всё будет по-прежнему.

Пока я шла, — несколько метров коридора, холл, за огромным, во всю стену окном холла — ангар с техникой,— в голове разворачивался план действий по возникшей проблеме.

Пока серьёзных боёв у нас не было. Пилоты-атмосферники отбили несколько атак с воздуха; им удалось взять одного пленного. Как — не спрашивайте. В воздушных боях в плен попасть — это надо умудриться. Тебя обычно просто уничтожают, если не повезло. Со всеми потрохами. Пых, и всё. Был истребитель, и нет его. Серая аннигиляция, экология не страдает.

Телепатический допрос. Звучало нехорошо, выглядело ещё хуже, я этим никогда не занималась, зато богатый опыт был у Ванессы. И она обещала мне, что я забуду потом почти всё. Надо только продержаться несколько секунд.

Но это будут очень неприятные секунды.

А как ты хотела, пришёл эмоциональный ответ. Война — не увеселительная прогулка. Честный бой только тот, который выиграла ты. Остальное неважно.

Как я думала... Я не думала, я чувствовала. Нутром восставала против этой осознанной необходимости, все мои чувства бунтовали. Нечестно, несправедливо, неправильно! Так нельзя. Нельзя так, пусть даже с врагом, всё равно...

А как можно? Такой же яркий, насыщенный эмоциональными образами, ответ. Положить половину личного состава в горах,— можно?..

Наверное, нет.

Ты всё забудешь потом.

Если я захочу помнить?

Ты будешь всё помнить.

Я понимала, Ванесса права. Любой ценой, любыми средствами, но обеспечить преимущество, это важно. Но отчего-то мне казалось, что важно не только это.

Что-то ещё. Неуловимое, но составляющее саму сущность Человека. Стоит утратить его, и...

И я обнаружила вдруг, что уже дошла, и капитан Огнев смотрит на меня с усмешкой, ждёт, когда опомнюсь.

— Комадар Ламберт прибыла в ваше распоряжение, господин капитан.

— Вольно,— бросил Огнев.— Пойдём, посмотришь на этого... фрукта.

'Фрукт' держался очень прямо, напоказ: вот он я, весь из себя гордый, вас презираю, погибну смертью достойных. При мысли о том, что я сейчас с ним сделаю, меня затошнило. Достойная смерть там и близко не стояла.

Он встретился со мной взглядом, и сильно вздрогнул. Испугался. Кто осудит? Телепатическая паранорма — зло.

Дальше пошло стремительно. Пленник рванулся, мгновенная драка, один из конвоиров лежит, второй хватает ртом воздух... А уж как парень смог освободить из магнитных наручников руки, знал только он сам. Оружия у него не было, подобрать не успел и не стремился; ему хотелось удушить меня. И удушил бы. Голыми руками. Такая в нём клокотала ненависть, такая почти первобытная ярость, страшно было смотреть.

Капитан Огнев вскинул руки, и на его сомкнутых кулаках с тяжким гулом родилось багровое пламя. Все знают, на что способны оллирейнские солдаты даже и без оружия. Пусть этот был пилотом, неважно. Потомственный воин, в зрелом возрасте и на пике формы, такому только подставься — сожрёт, и не подавится.

Я подняла ладонь: не вмешиваться. Краем сознания прошёл испуг. Кому это я приказываю, капитану! Но чувство минуло, растворилось в чётком осознании последовательности действий.

Мне всего-то навсего надо было прикоснуться к врагу. Неважно, где, неважно как. Касание, хотя бы даже вскользь. Всего одно.

Прямой блок. Ощущение — будто ахнуло стальной балкой. Показалось или мне вправду послышался хруст ломающейся кости?.. Не до боли, есть касание!

Разорвать сосуды, питающие спинной мозг...

Клиническая картина... ещё та. Полный паралич. Расстройство функций органов малого таза. Запахи... Точнее, вонь. Затруднённое судорожное дыхание и слеза по щеке, слеза отчаяния и бессильной ярости.

В пальцах возникло знакомое покалывание. Психокинетическое поле, загадка и чудо природы, способное вытащить пациента из совершенно безнадёжной ситуации. Да, я могла спасти вражеского пилота. Даже сейчас могла. Транс исцеления, почти уже начавшийся...

Но мне поставили совсем другую задачу. И цепко держали сознание и волю, не давая сорваться в спасительное безумие истерики.

Привычным жестом я 'прогрела' ладони, проверяя стабильность психокинетического поля, обнимавшего кисти тугими полусферами.

И наклонилась над неподвижным телом.

.

Я говорила почти час. Язык опух рассказывать то, что при телепатическом обмене было бы передано за пару секунд.

Потом я долго сидела на мягком диванчике в холле. Как дошла до него, не помнила. Сидела, съёжившись, и ни о чём не думала. Симптоматика нарастала стремительно. Острая эмоциональная недостаточность. Некроз сознания. Инфаркт души...

Пустота.

— Держи.

В руках оказалась горячая чашечка кофе. Кофе со стимуляторами, ядрёный коктейль из всякой химической гадости; самое то при упадке сил после психокинетического выплеска. Я бездумно грела ладони, не торопясь пить. Кипяток не пьют, им обжигаются.

— Ты как, Ламберт? Врача вызвать?

Капитан Огнев. Кофе мне принёс, заботливый наш.

— Никак,— ответила я устало.— Не надо врача. Сама...

— Е**ть вашу мать!— с чувством выразился Огнев.— Бабы в десанте. Всех бы вас собрать, и — в транспортник, в тыл! Рожать, детей растить, цветы сажать...— он пристукнул кулачищем себя по бедру и добавил свирепо:— крестиком вышивать!

Вышивать, крестиком. Эк его проняло.

Я бы, может, и вышивала сейчас в своё удовольствие. Крестиком. Если бы только мне позволили вырасти у отца и матери в доме.

Я поставила чашечку с невыпитым кофе на пол, взялась ладонями за виски. —

— 'Уходи в доктора, Ламберт, тебе не место в десанте',— озвучила капитанские мысли. Их легко было прочесть и без обострённой телепатической восприимчивости: Огнев высказывался по теме неоднократно и порядком мне уже надоел.— Игорь Валентинович, если вы снова скажете это вслух, то я дам вам в глаз.

— Ты?— изумился он.— В глаз! Капитану?!

— Его звали Никнаульфэрп Шокквалем,— тяжело сказала я.— Всё, что осталось отнего, во мне. Его боль, его отчаяние и ярость... Я смотрю сейчас его глазами, ненавижу его ненавистью. Это пройдёт, но пока не прошло, вам лучше уйти, Игорь Валентинович. Пожалуйста, уйдите. Просто уйдите. Это же ведь нетрудно?

— Дура ты, Ламберт,— искренне сказал Огнев, поднимаясь,— набитая. Точно уверена, насчёт доктора?

— Точно уверена.

— Смотри...

Я пожала плечами. На том и сошлись.

Никнаульфэрп Лейран-литтарем Шокквалем катарг.

Приблизительно двадцать четыре года по метрике Земной Федерации.

Из детства: ласковые руки матери, нежный голос и наполненные тёплым светом безмятежные дни.

Первые шаги по мягкому шёлку трав детской поляны. Первый взгляд сквозь по-дневному прозрачную стену на волнующееся зелёное море лесов родного мира.

Горький смысл слова 'война': эвакуация под огнём, хаос, море огня — слева, солдаты Чужих — справа, а впереди... спасение... если успеешь добежать.

Они не успели.

На всю жизнь в памяти и в памяти будущих потомков: взгляд матери, прижимавшей к себе младшую дочку, ещё не выучившуюся как следует ходить. Отразившееся в её глазах пламя. И тихий, спокойный, безмятежный шаг влево...

Не успел.

Замешкался.

Не спас.

Хотя что мог сделать тогда для неё мальчишка, едва открывший глаза? У него не было при себе даже ножа.

Фильтрационный лагерь, новые слова: 'Земная Федерация', 'Третий флот' и 'Адмирал Гартман'.

Адмирала Гартмана видел в записи, собрал о нём почти всё, что мог, радовался, когда тот нашёл свою смерть, вместе с планетой, которую защищал, но защитить не сумел*. И плакал от бессильной ярости, от того, что слишком мал и не может служить во флоте наравне с теми, кто бил проклятых Чужих по всему обитаемому космосу.

Любил летать. Небо вошло в кровь навсегда после первого же полёта в атмосферной спарке с отцом. Инструктора отмечали талант и дар, а он... В его крови кипело Небо.

— — — — — — — — — — — — — — — —

* Ясная Поляна, локальное пространство сектор Новой России. Была атакована Объединённом флотом под командованием Лаутари Ми-Скайона лантарга и уничтожена боеголовками планетарного поражения; на данный момент локальв возвращена в пространство Земной Федерации; Ясная Поляна включена в программу вторичного терраформирования. Цена восстановления по оценкам экспертов — от ста пятидесяти до двухсот пятидесяти стандартных лет по метрике Федерации...

Это называлось охотой...

Здесь Чужие отказались принимать протекторат. Они сражались за свой мир до последнего, но — вполне закономерно!— проиграли. Изначально приняли неверное решение сопротивляться. Что ж, формула на такие случаи одна: побеждённый плачет.

Города Чужих, оставленные хозяевами, ветшали и разрушались. Их заливало наводнениями весной, заносило снегом зимой, их захватывал лес или разрушали пустыни. Кто выжил, те ещё прятались в горах, под землёй, там, где их было очень трудно обнаружить и уничтожить. Называли себя 'партизанами' и 'Сопротивлением', но из года в год их становилось всё меньше, а урон, который они могли нанести, слабее.

Это называлось охотой.

Если бы кто-то определил мальчишек мерзавцами, он с братьями и друзьями удивились бы и очень оскорбились. Мерзавец сознает, что поступает плохо, и наслаждается этим. Они с их точки зрения — не совершали ничего плохого и недостойного.

Древо их мира стояло на прочной, как гранит, Основе.

Есть Родные. Те, с кем делил пространство детской поляны — братья и сёстры, по отцу и по матери, сыновья и дочери братьев и сестёр отца и матери. Это — лист малой ветви большого дерева. Сама малая ветвь и Родовое Древо — тоже Родные, но уже дальше. Есть другие Родовые Деревья — это не-Родные, но Свои. Безродные, лишённые корня, не нашедшие себя в Озёрах Памяти — это тоже Свои, хотя уже совсем не близкие.

Все вместе — Оль Лейран Луараветаларем Неше, Старшие Дети Мирового Древа.

И есть Чужие.

Чужих много, они разные. Но все они — это либо мёртвые враги, либо полностью принявшие волю Старших приспешники. Только так. И никак иначе.

Желания, мечты, обычаи, законы, память Чужих могли быть смешны, любопытны, забавны, отвратительны или же нейтральны, но лежали под каблуками обуви Старших. С Чужими можно было до некоторой степени считаться, пока они в силе, но только пока. Время не щадило их; как штормовая волна, бьющая в гранитный утёс, теряет после бури свою силу и уходит обратно в океан, так и цивилизации Чужих отступали в забвение перед натиском Старших. А хорошие бури всегда идут на пользу лесу: выживают сильнейшие, расширяясь в пространстве и времени...

Так или не так он думал, когда впервые вышел на охоту, он не помнил. Но узкая тропа над обрывом запомнилась. Девчонка-Чужая с малышом на руках — запомнилась. Малыш скулил на одной протяжной ноте, а она пятилась по тропе молча. Ей советовали остановиться, не быть дурой. Для неё нашлось бы место в садах лиданареома, а её сына можно было бы воспитать приспешником. Но в её глазах вспыхнуло вдруг давнее пламя, горевшее когда-то во взгляде его матери. Увидел, но не успел развернуть ловчее поле; несколько мгновений на прогрев и регенерацию и именно их не хватило. Девчонка шагнула вниз, и свирепая горная река, с грохотом ворочающая громадными валунами, приняла её.

Несколько лет спустя. Те же горы и та же тропа. Место считалось безопасным, уже много лет здесь не встречалось ни одного Чужого. Ни с оружием, ни без.

Стрела прилетела из-за деревьев. Самодельная стрела из самодельного лука. Она не смогла бы пробить походную одежду из прочной ткани. Вот только воткнулась не в защищённое одеждой место.

В глаз.

Навылет.

И та, в чьём имени жил солнечный свет, перестала быть в одно мгновение.

Мальчишка-оборвыш, непонятно откуда здесь взявшийся. Наверное, он мог бы привести к своим, но гнев и ярость — плохие советчики. Свернул ублюдку тощую шею, но смерть обратить вспять не сумел.

Лилово-фиолетовое пламя обряда Прощания.

Та, чьё имя горело солнечным светом, ушла тропою снов к давно почившем в корнях родового Древа предкам.

Согласно обычаю, он взял за себя её сестру. Имя сестры серебрилось звёздной пылью на ночной росе. За короткое время она родила сыновей и дочь и он приходил к малышам на детскую поляну, а сам думал о предстоящем вылете, о боевом патрулировании, о том, что снова и снова будет искать проклятых недобитков, выжигать огнём их вонючие норы до тех пор, пока не останется ни одной.

А потом на планету пришла армия.

Ненадолго. К местной локали уже спешили объединённые флоты нескольких родовых деревьев. Пространственные бои принесут победу. Армия Чужих окажется в ловушке, и будет уничтожена; иного ожидать не следовало.

Жаль, самому увидеть не придётся. Попал в плен, так глупо, так нелепо... Случайность, не давшая погибнуть в воздухе вместе с ведомым. Случайность... Но что Чужие сделают с ним? Среди них нет, и не могло быть телепатов, а обычных пыток он не боялся. Пусть пытают до скончания мира.

Но они откуда-то привели её.

Безжалостный тёмно-серый взгляд. Сталь и хрусталь. Острый скальпель, без наркоза разделывающий душу.

Но сквозь броню и страх внезапно прорвалась боль.

Боль потерь, соизмеримых с его собственными потерями. Ненависть, ставшая его собственной ненавистью. Общие на двоих чувства. И ужас осознания: это конец. Бесславный, — не удалось сохранить в тайне от врага ничего, что должно было сохранить,— и от того особенно страшный.

О последнем милосердии для себя не думалось; бой проигран, это — война. Будущие муки не радовали, но избавления не предвиделось, как не осталось и надежды. Принять смерть с достоинством, как полагается мужчине и воину. Несмотря ни на что и вопреки всему. Но память с отчаянием цеплялась за картинку: жена и дети, спящие в цветах детской поляны. Никогда не обратился бы с подобной просьбой к мужчине, но женщина...

Женщина есть женщина, дажа такая изломанная войной, как она.

Дети в домашних цветах.

Если встретишь их, пощади...

Она не дала ответа. Стальная броня во взгляде всё-таки дрогнула. Не обещание, не клятва, не надежда.

Просто сердцу внезапно стало легче.

Его сердцу больше не надо было перекачивать по изломанному телу кровь.

Благодарность.

Прощание.

Пустота.

Холод.

В модулях давно уже все спали. Я старалась идти бесшумно и тихо. Зачем тревожить солдатский сон; выспаться на войне — самое трудное дело. Даже тёплый душ не настолько важен, как крепкий, согласно регламента, сон.

Я тихонько скользнула в наш блок. Постояла на пороге, давая глазам привыкнуть к полумраку.

— Явилась,— недовольным шёпотом, вроде бы себе под нос, но так, чтобы я непременно услышала. Каждый слог услышала во фразе-предположении, где была, чем занималась и в какой позе. Патока, по голосу опознала. Кто бы сомневался...

Шевеление, глухой звук кулака, воткнувшегося в тело, возня...

— Ат-ставить драку,— скомандовала я, возня тут же утихла.— Спать.

Села на свою неразобранную постель. Не было сил. Ладони снова замёрзли, до боли в пальцах. Но пойти приготовить себе кофе значило, что придётся вставать. Вставать не хотелось сильнее. Не было сил.

— Что с тобой, Энн?— Хмельнёва. И тут же догадывается, что:— Телепатический допрос? С пленными возилась?

Села рядом. Белое пятно лица в полумраке, тёмные провалы глаз, заострившиеся скулы. Нож в глазнице, капля тёмно-вишнёвой крови по щеке, как слеза... Я помотала головой, с усилием сворачивая паранорму.

— Алеська,— выговорила с трудом,— скажи что-нибудь. Мне не хватает злости. Скажи... Только тихо, не перебуди всех...

Заговорила, негромко, как я просила, но о чём! И как. Её надо было видеть. И слышать.

.

Если ты врагу с ружьём

Не желаешь навек отдать

Дом, где жил ты, жену и мать,

Всё, что родиной мы зовём, —

Знай: никто её не спасёт,

Если ты её не спасёшь;

Знай: никто его не убьёт,

Если ты его не убьёшь.

И пока его не убил,

Ты молчи о своей любви,

Край, где рос ты, и дом, где жил,

Своей родиной не зови.

Пусть врага убил твой брат,

Пусть врага убил сосед, —

Это брат и сосед твой мстят,

А тебе оправданья нет.

За чужой спиной не сидят,

Из чужой винтовки не мстят.

Раз врага убил твой брат —

Это он, а не ты солдат.

.

Так убей врага, чтоб он,

А не ты на земле лежал,

Не в твоём дому чтобы стон,

А в его по мёртвым стоял.

Так хотел он, его вина, —

Пусть горит его дом, а не твой,

И пускай не твоя жена,

А его пусть будет вдовой.

Пусть исплачется не твоя,

А его родившая мать,

Не твоя, а его семья

Понапрасну пусть будет ждать.

Так убей же хоть одного!

Так убей же его скорей!

Сколько раз увидишь его,

Столько раз его и убей!

Автор стиха — Константин Симонов, 'Убей его...'

— Сколько раз увидишь его, столько раз его и убей,— повторила я последнюю фразу. Спасибо, Алеся. Спасибо тебе.

Она коснулась моей руки. Какая горячая, какая живая у неё ладонь...

Алеська, Алеська... Подарок судьбы. Что бы я без неё делала?

Заснуть не смогла. Лежала тихо, закрыв глаза, думала... ни о чём. Пустота давила, мешая дышать.

Через какое-то время встала, прошла в санузел. Медленно, давая привыкнуть глазам, включился мягкий свет. Зеркала...

Зеркала отразили страшную, как сама смерть, тётку с мешками под глазами, с очень нездоровым цветом лица и припорошенными какой-то белёсой пылью встрёпанными патлами. Я криво усмехнулась, отражение скривило ухмылку в ответ. Хороша-а, ничего не скажешь... Хороша.

Я смочила ладони, провела по волосам, чтобы спахнуть пыль, недоумевая, где это я умудрилась так сильно вымазаться. Ничего не получилось.

Это оказалась не пыль.

Седина. Довольно сильная.

Не знаю, сколько я так простояла, таращась на своё отражение. Немало, надо думать.

А потом пустота взорвалась дикой болью. Перехватило сердце, и воздуха не хватало. Коленки подогнулись сами собой. Слёзы прорвали барьер и хлынули потоком. Ненавижу слёзы, ненавижу плакать, но тут решительно ничего не получалось сделать. Не получалось взять себя в руки.

Рыдания уносили с собой жизнь Шокквалема катарга, всю его чёртову жизнь вместе с его чувствами, памятью, долгом, военными секретами, и осколки пустоты, уходили вместе с ним тоже, а где-то совсем рядом, в глубине сознания, грело ласковым теплом далёкое солнце инфосферы и сочувственное присутствие Ванессы.

По-прежнему не хочешь забыть?

По-прежнему хочу помнить.

Ты интуитивно выбрала самый действенный способ — через эмпатоформы потерь, стыда и боли. Но такой способ опасен для самого допрашивающего. Слишком велик риск сорваться, свести с ума душу и остаться такой навсегда. Запомни эту первую боль, береги её, пригодится в дальнейшем. Пока тебе больно, ты живёшь...

Осознание, что я не одна, пришло резким рывком. После того, как поток иссяк вместе с последними силами. Поначалу мне было наплевать. Потом...

Реальность вошла в сознание вместе с ментальным обликом Ирэны Патоки. Вот досада... принесло же именно её, не кого-нибудь другого.

— Я это... хм,— заговорила она в ответ на мой взгляд.— А ты тут... и не уходишь... ну и... вот...

Понятно. Не ушла сразу, потом — не смогла. Внезапное косноязычие признанной острословки немного удивляло. Я не чувствовала обычной холодноватой враждебности, вот в чём дело. Какое в принципе может быть отношение к ревущей белугой дуре? Кроме презрения,— никакого. А вот здесь поди ж ты.

Так. Взять себя в руки. Встать. Умыться...

— Слышь,— неуверенно сказала Патока мне в спину.— У меня краска есть, с мультинастройками. Подобрать под твой цвет легко можно... И держится долго. Вернёмся на базу, расскажу, где брать.

Я изумлённо обернулась к ней

— Как, ты тоже?..

— Нет,— мотнула она головой.— Просто мне свой натуральный цвет не нравится. Вот и...

Её натуральный цвет — рыжий, пришло понимание. Причём не просто рыжий, а огненно-красный, почти алый. Таких среди ольров дополна. В клане Иларийонов. Наверняка Ирэну жестоко дразнили в детстве. Ну, а в армии... В армии тоже зубоскалов хватает.

— Давай краску,— вздохнула я.

— Угу,— она повернулась, чтобы уйти.

— Ирэн,— я осторожно придержала её за рукав.— Спасибо.

Она кивнула. И ушла.

За краской.

Текст о миссии на Вране частично удалён

Я смотрела на спящего Игоря, и запрещала себе прозревать наше с ним совместное будущее. Оно разворачивалось паранормальным гиперзнанием против моей воли, но я запрещала себе смотреть его. Здесь и сейчас мы вместе. А что будет потом, то будет потом. Четыре года — огромный срок...

На заре развития биоинженерных технологий пытались создать универсального солдата не раз. Чтобы жил без эмоций, чтобы имел холодный, лишённый человеческих страстей, разум, чтобы безоговорочно подчинялся приказам и был силён, вынослив, неприхотлив, короче, весь этот список.

Все эти проекты провалились. Если гасить эмоции как основной источник нестабильности рядового состава, то не включится паранорма. Пирокинез неподвластен голому разуму созданного или искусственно выведенного биоробота, телепатия вообще в основе своей строится на эмпатии, которая есть чистое эмоциональное чувство. И если пирокинетика с грехом пополам можно заменить роботом с огнемётом, хотя и спорно в плане эффективности, то телепата не заменит ничто. Технологическая машинерия не в состоянии воспроизвести инфополе. Нет таких машин и приборов. Невозможно создать их. Необходимо биологическое тело, встроенный в ДНК того тела генетический комплекс телепатической паранормы, соответствующее воспитание в телепатическом сообществе.

Но главная проблема всех модификаций с затрагиванием интеллекта на уровне генов — неумение творчески мыслить, принимать нестандартные решения.

Каждый солдат должен уметь работать не только в составе группы, но и как самостоятельная боевая единица.

Секрет успеха любой наземной операции: армия, командование, технологии.

Нет ничего несокрушимее мотивированной пехоты при грамотной работе штаба и хорошем вооружении.

Да, бывают издержки. Ольга Мороз, например. О ней мало говорят, не принято. Но по факту: из внезапного чувства к пленному врагу Ольга устроила тому побег, и ушла вместе с ним. Капитан Мороз, да. Надеюсь, у неё хватило ума убедить любимого улететь за тысячу парсеков от нашей проклятой войны. Но если ей, носителю паранормы пирокинеза, в пространстве Оллирейна живётся сейчас очень некомфортно, то жалеть не о чём: выбирала сама.

Хочу сказать, что не считаю подобное поведение примером. Оно сродни поведению Ларисы Широкиной, врача с Враны, которая спасала детей, убивая других детей. Но могу понять, почему наши командиры отказываются от любых проектов по созданию суперсолдата с отключенными эмоциями. Эти проекты постоянно всплывают, в том или ином виде, любопытству учёных нет предела.

Главной мотивацией должна быть всё же не ненависть. Любовь. Ты бьёшься за тех, кого любишь. Всё.

А люди, подобные Ольге Мороз, встречаются на серьёзных должностях редко. Один раз на миллион. Остальные отсеиваются ещё на этапе отбора...

Ванесса в тренажёрном зале озверела. Как пошла всем люлей выдавать в спаррингах... Одной, второй, третьей. С Патокой возилась дольше, но и ей выкатила незачёт. В подробностях расписав, от каких таких клешеруких гамадрилов мы произошли и на какой именно мусорной куче нас зачали.

Гентбарки наши синхронно улыбнулись в ответ, показывая остренькие зубки. Гражданский упал бы в обморок от таких улыбочек. Капитан вызвала девчонок, и, не долго думая, накостыляла всем троим одновременно. После чего вдохновённо объяснила, куда конкретно нам надо валить из десанта и чем там заняться, пока враг не прознал, какие ленивые неповоротливые клуши здесь кислород попусту переводят.

Тренировочная палка сама прыгнула мне в руки.

Клуши, значит.

... а собственно, на что я надеялась? После нескольких дней безделья под крылышком доктора Хименес?

Палка упиралась концом мне в кадык, под спиной был пол, о который я грянулась, совсем не мягкий. Ванесса из такого положения казалась штурмовой башней. То есть, подхватывай руки-ноги и беги с воплями. А всего лучше унижено моли о спасении. Может, пощадит.

— Поздравляю, Ламберт,— ласково сообщила она мне.— Ты гробанулась.

А то я сама не вижу. Но это обычная натуральнорождённая гробанулась бы. А я не обычная.

Палку отнесло в сторону, я вскочила, точнее, попыталась вскочить. И застыла в нелепой позе. Сознание словно подвесили на верёвочке как детский воздушный шарик. Тело отказывалось подчиняться, и паранорму свою я не чувствовала. Получи и распишись. Внешний ментальный контроль в действии.

— Жульничаешь, Ламберт,— язвительно заметила Великова.

— Так точно, госпожа капитан,— ответила я.

Отвечать я могла. Но и только.

— Причина?

— Если возможно использовать психокинез, то почему бы его не использовать,— дипломатично объяснила я.

Недипломатичный ответ она сама прочитала. Моё сознание болталось сейчас перед нею как раскрытый планшет-терминал со снятым дешифратором.

— Если возможно спрятать свои пустые мысли, почему бы их не спрятать,— свирепо высказалась Великова.— Учишь вас, учишь, на выходе — ноль.

Она отпустила меня. Я встала, потирая затылок.

— Вы ничего не сможете противопоставить телепатической атаке,— размеренно говорила Ванесса, обращаясь ко всем.— Даже не пытайтесь делать то, чему не обучены в силу своей натуральнорождённой природы. Но вы можете пропустить такую атаку сквозь себя, как вода расступается перед ударом по поверхности. Расступается, чтобы сомкнуться вновь, и даже следа не остаётся. Для этого необходимо гасить свой внутренний диалог. До минимума, в идеале — до нуля! В схватке с телепатом вы должны не думать, вы должны действовать! Не слишком отличаясь по мыслефону от окружающей мебели. Сейчас мы с вами повторим основное упражнение по переводу сознания в неактивный режим...

Одну из стен тренажёрного зала полностью занимал экран. Он показывал космос и бело-коричнево-голубую, разводами, планету. Полигон Альфа. С орбиты было не разглядеть, какой ад там творится, на суше, на море и в воздухе.

Дом родной на долгие годы.

Прежняя гражданская жизнь казалась сном, которого никогда не было.

Зал ожидания GVS Опорной Базы наполовину пуст, наполовину полон. Здесь всегда так, полного потока не бывает. Не туристическая зона, однако.

Игорь в форму всё ещё не вернулся, но доктор Хименес разрешила ему перелёт к Старой Терре. Домой. При условии, что он будет наблюдаться в терранском центре восстановительной терапии (и дала контакт, к кому именно там обратиться). А вторым условием оказалась я. 'С вами отпускаю, Ламберт',— подчеркнула доктор.— 'Без вас не позволила бы'.

Преимущество третьей категории по целительской паранорме, да.

На Терре ждала меня приёмная дочь, я всегда прилетала к ней, когда выдавалась возможность. А семья Огневых жила на этой ледяной планете всегда, ещё с доледникового периода. Игорь рассказывал, в библиотеке семейного дома хранились печатные книги той, ушедшей навсегда, эпохи... Он пригласил меня в гости, я согласилась, почему бы нет. Долгий перелёт с двумя пересадками легче разделить на двоих, чем мучиться в одиночку.

Я заметила в зале наших гентбарок, и вместе с ними ту самую женщину-куколку, которая отведала оллирейнского гостеприимства. Сничиев-гентбарэ, как сказала тогда Чисвиропи. Хрупкое миниатюрное создание изумительной красоты. Я не сразу поняла, что не так с нею, но когда поняла...

Она больше не куталась в свой огромный балахонистый плащ. Был на ней обтягивающий беленький костюмчик, миниатюрная сумочка, сапожки с загнутыми носами, алая нитка на запястье. Плащ поднимался за спиной, как...

Как гигантские крылья.

Тьфу, пекло, это и были крылья! Чтоб мне провалиться в коллапсар на досвете, крылья!

— Энн, что с тобой?

Я подобрала отпавшую челюсть и перевела фокус зрения на Игоря. Он сообщил с улыбкой:

— У тебя забавное лицо.

Я кивком показала на гентбарок:

— Видел?

— А, их сничиев? Да. Интересные создания... Только не говори, что ты в первый раз их видишь!

— В первый раз,— подтвердила я.

— Ты же училась на врача!— не поверил он.

— Недоучилась, ты же знаешь,— объяснила я.

Я окончила медколледж на Таммееше, а там с видовым разнообразием не густо, потому что локаль Ратеене, честно скажем, задница обитаемой Вселенной, и проживают там тамме-оты (девяносто девять процентгов) да терране (оставшийся один процент). Так что допуск у меня только на эти две расы, Р2 допуск. Я изучала алаурахо, потому что наставник собирался дать мне рекомендации для прохождения практики в исследовательском центре Номон, что на Тауроне. А уже собственно после присвоения Р3, я, наверное, занялась бы Гентбарисом. Не срослось. Поэтому общие сведения по анатомии есть,— как кровь остановить, если руку оторвёт!— но не более того...

— У них интересно общество устроено, выбери из информа на досуге, поймёшь. Я-то на них насмотрелся, во время Чинлиройского конфликта*. В армии или в планетарной полиции, к примеру, могут служить только свитимь и тальпе, ещё иногда чабис...

Я кивнула, это было отражено в личных делах девчонок. Чисвиропи была свитимь, Каме и Фриве — тальпе...

— Сничаренч,— продолжал Игорь, — высшая каста, они отвечают в том числе за деторождение; вот у этой девочки как раз были дети и их у неё отобрали... Она не знает, где они сейчас. Никто не знает. Живы или уже нет.

— Сволочи,— сказала я, имея в виду ольров.

— Сволочи,— согласился Игорь.— У гентбарцев с детьми сложно всё очень. Отобрать детей у матери ни один из них не сможет, это в их код зашито намертво.

* — — — — — — —

Чинлиройский конфликт — мятеж в одной из локалей пространства Гентбариса, Чинлиропимь, произошел за 7 лет до событий на Вране; правящая партия выступала за выход из состава Земной Федерации. Мятеж ширился, захватывая соседние пространства, не обошлось без стороннего вмешательства: Радуарский Альянс решил загрести мятежные локали под свой протекторат. По просьбе Объединённого Совета Гентбариса в подавлении мятежа участвовали федеральные войска. Радуарский Альянс перспектива прямого конфликта с Федерацией не вдохновила, и от участия в боевых действиях на стороне Чинлиропима РА устранился. Брошенные на произвол судьбы мятежники продержались недолго...

Я сидела на краю постели, укутав покрывалом ноги, и принимала со своего терминала информацию о Гентбарисе. Игорь спал, я периодически поднимала голову от экрана и тревожно прислушивалась к его дыханию.

Он опасался, что его спишут и привяжут к гравитационному колодцу,— к планете!— без права вылета в космос навсегда. Что-то дёрнуло меня за язык, и я сказала: 'не в этот раз'. Он всё понял. Удивительно, понимал с полуслова безо всякой телепатии, если б я точно не знала, что он пирокинетик, так и подумала бы: скрытый телепат. Но эти две паранормы между собой фатально несовместимы, эмбрион с этими двумя доменами в генном комплексе погибает на стадии зачатия. Между прочим, эксперименты на человеческом материале в этом направлении запрещены полностью...

Игорь не сказал вслух ни слова, но я восприняла его мысли единым блоком.

Он видел себя, на террасе собственного дома, капитана в отставке, и безжалостные звёзды над головой и где-то там, в черноте бездушного космоса, оставалась его женщина; она возвращалась к нему всегда, но с каждым разом отпускать её было сложнее и сложнее. Потому что будет день, когда она не вернётся. Не потому, что найдёт другого или вернётся к старой любови, это-то пережить было бы можно. А просто не вернётся. Не вернётся из боя.

Чёрный космос проглотит её без остатка.

И я обняла его,— единственно верное решение,— и тоже ничего не сказала. В пекло будущее, в чёрную дыру паранормальное гиперзнание, здесь и сейчас мы вместе, а дальше — это будет дальше. Что-нибудь придумаем, когда доживём.

Впереди ждала Старая Терра.

— Впервые спонтанный эмпат-раппорт с Деревьями-симбионтами ольров был получен на Вране. После тщательного анализа полученного эго-образа и психопрофиля реципиента нами — мной в том числе, — был разработан эмпат-императив на подавление информационного поля городов типа кайшенару. Это позволило значительно снизить потери личного состава в дальнейшем завершении миссии на Вране.

Сейчас я расскажу, как это было...

Ванесса Великова, капитан ВКС Земной Федерации в отставке

* * *

Наше время, Океания

Закат раскрасил небо фиолетовой, розовой и пурпурной пастелью. Сквозь раскрытое окно струился жемчужный вечерний свет. Я собрала вещи, так и не решив, что именно надену на открытие регаты. Ещё несколько дней в запасе, успею выбрать...

Врана, да. Та ещё память.

Под Обручами стоит посёлок Новохмельнёвка, там находится памятная стела с именами погибших за свободу родной планеты вранийцев, есть среди них и имя Алеси Хмельнёвой. Борис Хмельнёв, бессменный губернатор Враны, давно женат, у него семеро детей, пять сыновей и две дочери, Алеся и Аня. А Немелхари Шокквалема я потом встречала не раз. И каждый раз обстоятельства вынуждали оставлять в стороне старые счёты. То он меня на горбу вытаскивал, то я его, то вместе спина к спине дрались, а в последний раз... Вот в последний-то раз я бдительность и потеряла. Как говорится, была-жила одна дура, — сама виновата. Враг есть враг, нельзя это забывать, сколько бы ни было между вами взаимных долгов.

Короче, встречу поганца ещё раз — убью.

А я его встречу.

Игорь Огнев...

Если бывают ангелы двухметрового роста и вот с такими кулаками, то можно сказать, что я встретила на своём пути именно его. Ангела-хранителя. Мы были вместе четыре с половиной года. А потом случилось то, что случилось. Девбатум, будь он проклят.

Я не хотела сейчас вспоминать о локали Девбатума. Это только зацепи... Там такие боль, вина, отчаяние, что я с ними не справлюсь сейчас.

Парусная регата.

На открытие парусной регаты сходить можно.

Не повредит.

<

Открытие парусной регаты собрало немало народу. Море пестрело парусами; совсем скоро они рванут в простор, состязаясь друг с другом за право придти к финишу первым. Участников ждала весёлая трасса: несколько дней сумасшедшей гонки, через непогоду, штиль и боковой ветер. Зона непогоды, кстати, располагалась как раз на прямой видимости с моего острова. Занимательное будет зрелище, надо обязательно подняться на мост и посмотреть...

В гражданской одежде я чувствовала себя как корова под седлом (ещё одно Ванессино изречение!). Корова — терранский эндемик, широко распространившийся по аграрным мирам Федерации. Животное, совершенно не приспособленное к верховой езде. Словосочетание "оседлать корову" относится к разряду язвительных, при должном контексте даже оскорбительных. Собственно, картинка в информе по этой теме достаточно впечатляюща.

Меня напрягало отсутствие ножа. С такой одеждой нож не пристегнёшь никуда, будет выпирать, торчать, бросаться в глаза, и хороша же я буду, с ножом среди гражданских. Да, я сама по себе была оружием, так учили, плюс психокинетическая паранорма, и на самом деле никто из отдыхающих не станет покушаться на мою жизнь, зачем им это, но... Но с ножом было бы спокойнее. В другой раз надо моделировать одежду, учитывающую скрытые ножны.

Ещё мне всё время казалось, что за мной следят. Глупое чувство, выбравшееся из какой-то параноидальной ямы в мозгу. Людям вы безразличны по большому счёту. Это привычка к многолетнему одиночеству работала так против меня. Наверное, надо было почаще посещать многолюдные мероприятия. Или не высовываться вообще ни какие мероприятия. Не знаю, что хуже.

В армии было проще. Даже на Планете Забвения было проще! Смешно вспоминать те сложности, от которых я выла тогда.

Вот в таком примерно никаком настроении я стояла на верхней террасе, облокотившись о перила, и смотрела на пёстрые паруса под яростным дневным солнцем. Толпа кипела внизу огромным морем, этакая наглядная иллюстрация к броуновскому движению из курса начальной физики.

— Доброго дня.

Я смерила взглядом подошедшего типа. Крепкий, высокий, на вороте — алая молния паранормы пирокинеза, знакомый, очень знакомый ментальный след: я его уже видела... И тут же щёлкнуло в памяти: визит Лиды Тропининой и человек в броне, забравший у меня оружие. Ха, Ламберт, кажется, ты решила, что за тобой не следят и тебя не котролируют?

— Капитан Жаров,— назвался он, и уточнил:— Я не при исполнении. Поэтому, если пожелаете, можете называть меня по имени: Андрей.

— Чем же я сподобилась?— спросила я с подозрением.— Если вы не при исполнении... Андрей.

Он слегка развёл ладонями:

— Красивая женщина, одна, скучает. Почему бы не подойти?

— А,— сказала я.— Ну-ну.

Отвернулась, стала смотреть на паруса. А он встал рядом, положил руки на парапет... Старый шрам у запястья, армейская наколка в виде алой звезды у мизинца, на второй руке — стальной браслет с гравировкой: волк в прыжке. Пирокинетики любят металл, умудряясь выглядеть при том вполне себе стильно. Даже если цепляют на себя железа без меры. Но у капитана Жарова мера как раз была... Браслет и цепочка в вороте, пара сложной формы вензелей над карманом рубашки, всё.

Он заговорил о парусах, рассказывая, где какой, кто в команде, какие шансы. Он основательно так был в теме, обмолвился, что сам когда-то занимался парусным спортом. Не на Терре, естественно. Семья Жаровых не бедствовала, могли позволить себе долгие семейные отпуска на комфортных для парусных гонок планетах...

Я спросила про своих ребятишечек. Жаров нашёл и показал мне их парус, и сказал:

— Это одни из претендентов на тройку лидеров. В прошлом году пришли четвёртыми, им не хватило чуть-чуть везения до третьего призового места. В этом, я думаю, они серьёзно рассчитывают на победу. Вы с ними знакомы, Энн?

Спросил. Сам же знает, что знакомы. Именно из-за пацана Лида едва не выперла меня с планеты!

— Да... рядом живут, заворачивали в гости несколько раз,— объяснила я.— Интересные молодые люди, особенно мальчик.

О мальчике я сказала с двойным умыслом. Интересно было услышать мнение Жарова, и ещё интереснее посмотреть на его реакцию. Реакцию он выдал правильную:

— Да, парень интересный. Но девочка ещё интереснее, она из очень известной и очень влиятельной в Радуарском Альянсе семьи, здесь находится на восстановлении...

— На восстановлении?— удивилась я.— Что с ней случилось?

— Как же,— сказал он,— Шаренойсский инцидент, четыре года назад. Разве вы не слышали, Энн?

— Четыре года назад я сидела на необитаемой планете без связи и надежды оттуда выбраться,— сказала я со вздохом.— Не слышала, конечно же.

— Шаренойса — локаль в буферной зоне между Альянсом и Врамеулом,— пояснил Жаров.— Врамены в последнее время обнаглели... Активно просят плазменного кирпича, и, я думаю, вскоре допросятся. Лет пять тому назад начали пропадать транспортники на трассе Радуара — Филетагари — Шаренойса — Серебрянка. Пропажи сначала не связали друг с другом; это Пространство, в Пространстве бывает всё, тем более, трасса не очень симпатичная, по краю Чёрной Прорвы. Корабли пропадали там и раньше. Но четвёртой жертве удалось выбраться и принести убедительные доказательства вины врамеульских патрульных.

— Девочка была в числе пассажиров, верно?— спросила я.

— Да. Она, и её старшие сёстры. Сёстры погибли. Там вообще выживших мало было... Но кто остался, те пронесли собранные сведения в своей памяти, — для инфосферы Альянса. Корабль маневрировал в пространстве Врамеула, самоубийственный рейд для пассажирского транспортника, но вы же знаете, Энн, весь гражданский транспорт Альянса имеет двойное назначение. Мирные зонды, например. И прочее в таком же духе. Балясирэн Шихралиа была слишком юна для телепатических нагрузок подобного рода. Но на счету был каждый разумный; ею и другими детьми рискнули и не прогадали. Сведения дошли по адресу. Случилась маленькая локальная драчка, по итогу которой Врамеул долго перед Альянсом извинялся... сквозь зубы. Нападения временно прекратились.

— Временно,— вздохнула я.— Нет ничего более постоянного, чем временное. А мы...— я прикусила язык: Земная Федерация для меня теперь не мы, а — они...— А Федерация впишется?

— Скорее всего,— кивнул Жаров.— Шаренойса — это слишком близко к локали Солнца... Нельзя не вписаться.

— Ничего, пропади оно пропадом, не меняется,— сказала я с тоской.— Те же войны, только в профиль. Не с Оллирейном, так с Врамеулом, не с Врамеулом — так с кем-нибудь ещё. Мир во Вселенной — бросовая штука.

— Да,— сказал капитан, рассеянно всматриваясь в пестроту замерших на старте парусов.— И вы забыли о внутренних мятежах, Энн.

— Я забыла,— кивнула я.— Ещё и это.

— Ваша первая миссия выпала на Ласточку, не так ли?— спросил он.

Спрашиваешь ещё, мрачно подумала я. Читал же. Ласточка, конечно, что же ещё. Но вслух я сказала только, что да. Первая, а потом была ещё одна, уже точно не помню, седьмая или восьмая... После Враны точно, после сектора Коронет. Но до Девбатума, естественно.

— Никогда не понимала, какое насекомое кусает гражданских,— честно призналась я.— Свободу им подавай... ещё что-то такое же, сферическое в вакууме. Как будто они несвободны до того были. Живут себе припеваючи, на кислородной планете, кругом цветы и порядок, а потом р-раз — и устраивают себе хаос, разруху и говнище. Которое приходится потом разгребать нам. Самое интересное, промышленные миры не бунтуют. Они вкалывают, им некогда. А такие вот пасторали как Ласточка...

Жаров пожал плечами:

— Избыток ресурсов, за которые не надо бороться. Слишком лёгкие условия жизни, отсутствие общей цели... Как следствие, служба безопасности ни к чёрту, а враги не дремлют. Причин много, в общем. Но, смотрите, скоро старт! У вас есть плис-планшет?

— Да,— я вытянула трубочку из кармана, раскатала её на парапете.

— Смотрите внимательнее. По старту вполне можно определить процентов так на семьдесят, кому светит остаться за бортом вообще, а кто теряет те ничтожные крохи, которые сыграют против них при определении десятки лидеров...

В регате участвовали оба сына Жарова. Что удивляться, пирокинетики рано женятся и рано заводят детей; специфика их паранормы, обусловленная коротким жизненным сроком. Младшим Жаровым было по тринадцать лет, не близнецы, но двойня. И это тоже очень распространено в семьях пирокинетиков: двойни и тройни. Они спешат жить, и кто их осудит?

Своих ребят бравый капитан сурово ругал, сравнивая с моими. Балясирэн и Кит легко стали моими, мы оба даже не заметили как. Совершенно не отследили, когда и от кого в азарте обсуждения проскочило первое "ты". На мой взгляд, Андрей сыновей ругал зря. Первую линию они прошли почти вровень с моими, отстав в баллах ненамного. Но впереди, конечно, была вся трасса, с пятью различными погодными секторами, мастерства могло не хватить, как могло не хватить и везения.

Солнце валилось за горизонт, поливая мир жемчужным перламутром лиловой зари. Набережная опустела: за регатой удобно следить по плисс-планшетам. Вдобавок, самое интересное начнётся только через четыре дня, к пятому сектору, вот где будут нервы, угар и азарт: слабейшие отсеются на предыдущих этапах, а среди лидеров борьба пойдёт за каждый метр, за каждую сотую балла.

Я скатала планшет в трубочку, спрятала его в карман. Поблагодарила Жарова за компанию. Чётко помню, что именно в тот момент думала: домой, на вечернюю пробежку, потом составить послание для дочери. Элен собиралась ко мне в гости, но точной даты пока что не знала сама. В мыслях я уже была на своём острове, когда почувствовала вдруг на локте руку Жарова. Сухое горячее тепло, характерное для пирокинетика. Он не спросил о моих планах на вечер. Просто решительно притянул к себе и через мгновение мы уже яростно целовались. Кто-то, проходя мимо, одобрительно засвистел.

— В самом деле, что мы, как маленькие...— сказал Андрей мне в ухо.— Пойдём!

Желание поднялось снизу жидким огнём и растопило разум; паранорма спала, не отмечая опасности, и я доверилась чувству целиком и полностью. В первом же, попавшемся по пути, гостиничном комплексе мы сняли номер до утра.

В конце концов, у меня не было мужчины вот уже двенадцатый год, а те, кому я могла бы хранить верность, давно умерли...

Я сидела на краю постели, поджав по привычке ноги, и расчёсывала волосы. За годы пещерной жизни они сильно отросли. Пальцы скручивали пряди привычными движениями. Пришлось научиться. Вначале в дань памяти об ушедшем за край, затем — из-за статуса. Короткие волосы мне не полагались, а жаль. Обриться бы налысо, как когда-то... Мечтай, Ламберт, мечтай.

— Останься,— сказал Андрей, обнимая меня со спины.

Я подалась назад, положила голову ему на плечо. Его тепло, его горячие руки, дыхание, щекотавшее шею...

— Нет,— сказала я коротко.

— Тебе не понравилось?— нарочито скорбно спросил он, и подул мне в ухо.

— Отчего же...— ответила я, тепло улыбаясь.— Но я не готова к серьёзным отношениям.

— Но ты покидаешь Океанию не завтра,— сказал он на это.

— Не завтра, — согласилась я.

Какое-то время нам снова стало не до слов, а потом мы лежали, обнявшись, а за длинным окном догорал закат, наполняя комнату жемчужным сиянием. Мелодично и сладко пели арахноптериксы, забавные мелкие тварюшки, помесь паука и птеродактиля. Их мерцающие паутины обвивали кусты на веранде, светясь в полумраке зелёным и синим.

Андрей провел ладонью по моей спине, отмечая теплом старые шрамы.

— Бедная Энн,— сказал он.— Вся полосатая...

— И в крапинку,— отозвалась я.— Полосатая в крапинку.

— Женщине на войне не место,— заявил он.

— Где-то я это уже слышала,— отозвалась я.— Бабы в десанте, всех оптом на гражданский транспортник и в тыл, крестиком вышивать.

— Конечно! Мы — добываем мамонта, вы — его жарите.

— Что есть мамонт?— поинтересовалась я.

— Гора мяса!

— А. Гора мяса — это хорошо...

Женщины-пирокинетики не служат. За редким исключением. В космодесанте девчат хватает, но пирокинетиков среди них мало. Одна-две на тысячу, если не на десять тысяч. Не потому, что их дар слабее, а потому, что такой у них уклад жизни. Воспитать пирокинетика может только такой же пирокинетик, одного генокомплекса в ДНК здесь мало. Причём нераскрывшийся дар короткого срока жизни не отменяет, такие дела. Вот женщины и воспитывают. Им хватает забот без военной службы...

— Ну, а всё-таки. Почему пошла на войну?

— Враги сожгли родную хату,— бледно улыбаясь, объяснила я.

— Что?

— Это нас, салажат, родной командир на первом круге поделила так на три категории: "враги сожгли родную хату", "дурная наследственность" и "пришла за парнями". Мстители, дети военных и... хм.

— Я понял. И ты — из первых. Сожгли?

— Да!— я резко села, отбросила назад волосы.— Два раза. Соппат и Менлиссари, ты же читал моё дело, там всё сказано. Ладно, дело прошлое, я уже столько их убила за это... Но двоих гадов вы здесь укрываете! Допустим, дочери Шаттирема ак-лидана я прощаю. За центр реабилитации и воспитания целителей, за сотрудничество с нашими учёными и врачами. Вот ей — прощаю, заслужила. А муж её... — я сжала кулак.

По комнате прошёлся ветер, жалобно дрогнуло и зазвенело в окнах. Андрей обнял меня, как ребёнка, и его сила мягко обволокла мою, сглаживая, сводя на нет выплески возмущений. Я уткнулась ему в грудь и процедила сквозь зубы:

— Убью гада. Встречу — убью!

Андрей не стал спорить, разубеждать, давить на совесть. Он просто обнимал меня, крепко, а я поплыла в его руках: плеснуло в душу детством, тем особым чувством безопасности, какое возникало у меня в руках приёмной матери, таммеотки Толлуой Санпорой. Хочу сказать, когда вот так тебя держат, кажется, никакое зло не коснётся, ему не позволят коснуться, и паранорма спит, не предвидя опасности. Забытое чувство. Я-то думала, что больше никогда в жизни...

Нет ничего трогательнее, чем спящий мужчина. Особенно если этот мужчина — солдат-пирокинетик, и он доверился тебе настолько, что уснул в твоём присутствии.

Я осторожно, чтобы не потревожить, села. Провела ладонями над расслабленным телом... Меня бы лишили на полгода лицензии, работай я в каком-нибудь госпитале, в отделении паранормальной медицины. Врач-целитель не вправе рисковать собой, ввязываясь в затратные по силе коррекции. Но я не работала в госпитале. Меня никто не контролировал. Некому было выписать живительных люлей за превышение должностных обязанностей.

Живи, Андрей Жаров! Тебе тридцать три сейчас, ты — на пике формы, а через двадцать лет шагнёшь в старость, и стремительное угасание подведёт тебя к могиле за считанные дни, как всех пирокинетиков. Но ты, ты — живи. Двадцать лет, и ещё двадцать лет, и ещё... Сколько сможешь. Насколько хватит моих сил. Ты был нежен со мной и добр, я отплачу тебе тем же. Живи!

Он не проснулся. Я тихонько смотала волосы, оделась и выскользнула за дверь. Постояла в коридоре, прислонившись к стене. Слегка потряхивало, как всегда после паранормального воздействия. Кофе бы сейчас. Того самого мерзкого пойла со стимулятором. Только кто его мне, гражданину другого галактического государства, здесь даст...

Ночь встретила холодом, задувающим с моря ветром, терпкими запахами осенних цветов, настоянными на крепкой морской соли. Судя по погодной сводке, спустя каких-то десять дней после награждения победителей регаты упадут холода, и пойдёт снег... В это не верилось совершенно, но вряд ли метеослужба врала, зачем ей врать.

Я прошлась по набережной. Глубокая ночь, никого вокруг. Тишина... Фонари роняли синий и оранжевый свет на волнующееся море. Где-то там, за линией горизонта, мерцающей в свете близких звёзд, ночевали добравшиеся до первой остановки в пути парусники регаты. Время и место утреннего старта зависело от результата, с каким яхты прошли первую дистанцию...

Холодало. Изо рта начал вырываться парок. Стало смешно: вспомнилось детство, как мы воображали себя огнедышащими драконами... и как я учила тому собственного сына, там, на Планете Забвения, а он не понимал, о чём я толкую. Он многого не понимал, мой первенец, а я мало чем могла помочь ему, потому что, будь оно всё проклято, не было на той проклятой планете детских врачей... Вообще врачей не было, кроме меня, а я сама не справлялась. Надо было не в десант идти, а продолжать учёбу. Но тогда я не оказалась бы на Планете Забвения и не родила бы этого ребёнка и не... цепочка этих "не" была бесконечна.

Вот так один-единственный импульсивный поступок, одно-единственное горячее решение намертво цементируют будущее. А не вернёшься теперь назад, не отменишь. Сиди и вкушай плоды, так сказать.

Холод пронял наконец до самых костей. Я выругалась и побрела к глайдерной стоянке. Найдётся же там хотя бы один свободный?

Свободный нашёлся, и не один.

По дороге меня накрыло первой волной слабости и головной боли; я провалилась в сон, как в колодец.

День прошёл скучно. Я валялась, не в силах поднять свою тушку хотя бы на кухню, согреть себе кофе. Ложный приступ кранадинской алой лихорадки, как он есть. Мне предлагали вакцину, но я агрессивно отказалась: не поверила, что мне желают добра. А кто бы на моём месте поверил бы? Устойчивая аллергия на оллирейнских медиков у меня не на пустом месте возникла. Ну, и получила болезнь в диком виде.

Местные на Кранадаине с детства привиты плюс имеют выработанный поколениями иммунитет. А мне теперь всю жизнь кушать последствия и пить препараты. Стоит только перенапрячься, перед этим предварительно пропустив приём очередной "витаминки"... Но я не жалела. Я бы всё равно прожила тот день и эту ночь именно так, как прожила.

Обидно, что пирокинетики живут так мало. Да, за всё приходится платить: за владение одной из самых грозных паранорм расплачиваешься коротким сроком жизни. Но за столько лет учёные могли бы уже хоть что-нибудь придумать! Придумали же в своё время как стабилизировать целительскую паранорму, сочетающую в себе телепатию и психокинез.

После Клиники-Девять я проходила квалификацию в сертификационном центре на Кларенсе. Я пробыла у Ми-Скайона лантарга на блинах в общей сложности примерно полгода. Полгода без активной практики. Минус в карму, как говорится. Кармой на общем сленге назывался квалификационный лист, приложение к лицензии. Вместе со мной училась Ане Ламель, женщина из Новой России, конкретно — из локали Синей Птицы, с пресловутой Ласточки; Ане не объяснила причин, по которым она покинула родной мир. В подавлении этих причин я участвовала потом аж два раза — в первую свою миссию и в предпоследнюю. А тогда я ещё не думала уходить из профессии, несмотря на лишение доступа к инфосфере. У меня ничего, кроме профессии, не осталось: любимый предал, семьи не было, и ещё я взяла опеку над трёхлетней дочерью моей подруги. Ликесса Балина погибла при штурме Менлиссари. Единственный человек в окаянной моей жизни, которого я называла сестрой. Если бы она осталась жива, у меня была бы сейчас сестра. Если бы да кабы.

Мысли скачут, как их записывать... Кемтари Лилайон — отдельный разговор, и я даже не знаю, как начать рассказ о нашем знакомстве. Где-то живёт он сейчас, этот Лилайон, между прочим. Где-то на Кранадаине. Вот уж воистину Вселенная широка, да гиперканал в ней один. Не уверена, что хотела бы встретить ак-лидана снова. Да, сейчас он навряд ли станет препарировать мне душу, он уже не на службе, насколько я поняла, но такая встреча окунет меня в не самые лучшие воспоминания моей жизни. Не хочу вспоминать. Пока — не хочу!

Ане Ламель, да. Хороший хирург. Без паранормы, натуральнорождённая, на Ласточке вовсю цвёл махровым цветом культ естественной жизни, да-да, вот это вот движение "Назад к природе", как раз оттуда. Естественные роды, генные инженеры — преступники перед Человечеством, и всё такое. Дети с прогерией. Двое таких через мои руки прошло, надо ли говорить, что психокинетическая паранорма не помогла? Генетические болезни запрещены к паранормальной коррекции, но даже если бы запрета не было, с детской прогерией сделать ничего нельзя. Вообще. Совсем. Полностью.

То есть, генные инженеры — злые твари, а вот мамаша, которой религия запретила на генсканирование пойти, она — добрый ангел. Нецензурно. Сколько лет прошло, сколько разных событий случилось, а до сих пор трясёт, стоит только вспомнить.

Да, Ламель. Она была интересная. Старше меня лет на двенадцать и мудрее, что я тогда не оценила. Мы жили вместе, в одном блоке, через небольшую обзорную площадку: Кларенс — космическая станция, обслуживает федеральную трассу между пространством сектора Коронет и локальным пространством Новой России. Ане с большим неодобрением относилась к моим походам в тир на психодинамические тренировки. Считала, что оружие несовместимо с профессией врача. А я не знала, как объяснить ей, что это не блажь, что владеть огнестрелом надо, что бывают случаи, когда спасать себя и окружающих некому, кроме тебя самой. Не знала, и потому молчала. Я вообще тогда почти всё время молчала. Не хотелось ни с кем разговаривать, кроме как по делу.

Я никому и Ане в том числе не рассказывала о том, что побывала в плену, твёрдо решив забыть случившееся, как страшный сон. Вот только страшный сон напомнил о себе сам, снова, и довольно скоро.

В самом деле, Ми-Скайон лантарг сказал же мне тогда, что будет планомерно и методично уничтожать все объекты проекта Чёрной Стрелы*, а я, от великого ума, не иначе, сбежала из локали Ратеене как раз на Кларенс, чья очередь наступила довольно скоро. Надо было мне оставаться на Менлиссари, всё-таки. В одну воронку бомба второй раз не падает. Ну, да что уже... Теперь-то.

А про Ане Ламель я вспомнила потому, что именно она в конечном счёте разработала методику продления жизни при прогерии Эммы Вильсон, нередко встречающейся у пирокинетиков. Издержки паранормы: часть детей рождается вроде бы с нормальным, на первый взгляд, геномом, но гормональный всплеск в период полового созревания внезапно провоцирует стремительное развитие прогерии. Старая развалина к пятнадцатому году жизни, летальный исход в семнадцать-восемнадцать... Один ребёнок из каждой тысячи заканчивает свою несчастную жизнь именно так. Ане Ламель много лет работала над проблемой, для неё это стало делом принципа.

Я читала её труды, все, какие смогла найти в открытом доступе, и зависть ела: ведь могла бы трудиться вместе с ней все эти годы вместо того, чтобы бегать с плазмоганом наперевес... А, в коллапсар всё на досвете! Я бегала с плазмоганом именно затем, чтобы Ане могла спокойно работать, не вздрагивая от ужаса перед оллирейнским десантом. Каждому своё в этом мире. Кому-то — белый халат и стерильные лаборатории, а кому-то — силовая броня и септические враги.

*______________________

Чёрная Стрела — военный мегапроект Земной Федерации, включавший в себя до полусотни специализированных станций, построенных и строящихся в определённой последовательности. Целью проекта было объявлено создание гигантской гравитационной линзы, способной сфокусировать узконаправленный луч гравитационных возмущений, которые, по расчёту, должны были нанести серьёзный урон сопредельным пространствам Оллирейна, в частности, локальным пространствам клана Шокквальми, Ми-Скайонов и Иларийонов. Проект провалился из-за того, что на завершающей стадии данные по Чёрной Стреле оказались у ольров: действия разведки врага, предательство, трагичные случайности, — всё сыграло против, Чёрная Стрела не взлетела, Вселенная не содрогнулась. В урезанном виде проект всплыл в локали Новой России, конкретно, в пространстве Ласточки, одного из ведущих миров в так называемом Восстании Десяти, и был похоронен федеральными войсками в самом зародыше; учёные до сих пор спорят, насколько осуществим сам принцип создания гравитационных линз подобного масштаба.

* * *

Пересадочная станция Кларенс, локальное пространство Коронет-2, Новая Россия, Земная Федерация, тридцать лет назад

Я шла к себе, попутно сделав крюк в ясли — за малышкой Нохораи. Девочка сосредоточенно шла рядом, сунув руки в карманы. Маленькая старушка. Нет, она не задавала бесконечных вопросов на тему, когда придёт мама. И не ныла "хочу к маме". Она просто замкнулась в себе, и я уже отчаялась когда-нибудь снова услышать её смех, увидеть её улыбку. Мне говорили, что детская психика пластична, что горевать слишком долго в таком возрасте невозможно, что любовь и ласка непременно вытянут маленькую душу из тёмного подвала беды. Но на это нужно время. И понимание. Тонны понимания и терпения. Меня серьёзно спрашивали, готова ли я на это, потяну ли, справлюсь ли. Я уверенно отвечала, что справлюсь, потяну, готова.

Хотя, думаю, они приняли во внимание мою паранорму; опекунство в девятнадцать лет — исключительная ситуация, отказали бы, как пить дать, отказали.

Но я сама росла без семьи, и что такое интернат, ещё не успела забыть. У маленькой Нохораи должен быть кто-то, кому она небезразлична. Точка. Кому не нравится, тот может застрелиться.

Хотя, конечно, маленький ребёнок с такой травмой — не самое лёгкое дело из всех возможных.

Ане встретила нас с пакетом булочек из дэлловской пекарни, а с меня полагался терранский чай сорта "Ахмадени". Сейчас пойдём или к ней или ко мне, поужинаем, уложим девочку спать, и останется ещё немного личного времени.

Такой вечер был, как сейчас помню, тихий, умиротворённый. Ане постаралась насытить стандартное жилище домашним уютом, несмотря на то, что приехала всего на полгода. У неё было очень тепло, пушисто и мило: всякие вязаные вещицы, плед, коврики из пёстрых полосок плотной ткани, вышитые вручную, крестиком, голографические миниатюрки по стенам, цветы. Я тихонько завидовала, я так не умела. У меня было голо и пусто, хотя я, параллельно с учёбой, устроилась в постоянный штат. Целителей мало, свободных целителей ещё меньше, с нашей паранормой берут не глядя, даже если лицензия ещё ученическая. Лицензия — дело наживное, сегодня студент, завтра специалист, хватаем и держим, пока есть возможность.

Ане любила детей, знала к ним подход. Нохораи быстро перестала её дичиться. Ане учила её русскому, я прислушивалась к незнакомому языку. Забегая вперёд: русский я не освоила даже на бытовом уровне, не пришлось. Но какие-то слова запали, конечно же, в памяти. Особенно эта потешка с ладушками: мишка косолапый по лесу идёт... Ане перевела мне, как могла, смысл, но рифма оригинала завораживала и врезалась в память на всю жизнь.

Потому что я увидела, как Нохораи улыбается. Впервые. На её круглой рожице возникла улыбка, самая настоящая, тёплая улыбка, а потом девочка рассмеялась. И тут же испуганно замолчала, а я обняла её, спросила: ну что же ты, маленькая? И она несмело улыбнулась снова.

За эту улыбку можно было отдать жизнь.

Нохораи уснула, и Ане попросила не тревожить её:

— Пусть спит...

Я кивнула: спасибо.

— Энн, а ты откуда?— вдруг спросила Ане.— Будешь ещё чай?

Я кивнула, она стала разливать по чашечкам прозрачный напиток.

— Так ты откуда?

— Из локали Ратеене. Таммееш.

— Ты не похожа на тамме"отку!

— Я не тамме"отка.

Объяснять не хотелось. Я сидела, грела ладони о горячие бока чашечки, и в голове было пусто до звона.

— А девочка?— не унималась Ане.— У неё геном Пацифиды, это же видно!

— Мать её вправду была из локали Пацифиды,— подтвердила я.

— Я думала, девочка — твоя дочь,— вырвалось у Ане.

Я качнула головой: нет.

— Мы с её матерью выросли вместе,— объяснила я.— Жили в одной комнате... в интернате на Таммееше. Потом она погибла вместе с мужем. И я взяла девочку. Мне разрешили.

Ане, сочувствуя, положила ладонь мне на запястье. Я улыбнулась ей благодарно. Она умела понимать без слов, понимала, когда надо было остановиться с вопросами, с ней хорошо было молчать обо всём на свете.

Короткая мелодия-напоминание. Я встала:

— Мне на тренировку.

— Зачем ты загоняешь себя, Энн?— тихо спросила Ане.— Ты — врач, зачем ты учишься убивать?

— Надо,— коротко ответила я.

— Кому надо?

— Мне.

Ещё немного, и я бы рассказала ей всё, может быть, даже со слезами, я была очень близка к истерике в тот момент. Но внезапно раздался сигнал общей тревоги — он шёл из общего коридора и из динамиков в личных комнатах, и устройства связи транслировали его же. Бьющий по нервам звук, кто раз услышал, уже не забудет. А для телепатов он транслируется ещё и через инфосферу..

Сердце бухнуло в рёбра и провалилось в пятки: каждой клеточкой собственной шкуры я ощутила, что это не учебный сбор. Учебные сборы на станции я уже проходила несколько раз. Объективная необходимость на космическом объекте такой протяжённости и сложности.

Нохораи резко села, я ожидала, что она захнычет, но она только смотрела на нас большими глазами. Только смотрела. И если в прежние тревожные учения она ревела слоном, то в этот раз молчала, и на лице её отчётливо читался ужас. Она тоже почувствовала! Дети, особенно маленькие, обладают высокой восприимчивостью...

— Чёрт,— высказалась Ане,— как не вовремя!

Она ничего ещё не понимала!

Согласно тревожного расписания мы должны были отвести Нохораи в ясли, и явиться в клинику незамедлительно. Но я немного задержалась перед уходом. Ане зашла поторопить меня, и испуганно выдохнула:

— Энн! Это у тебя что? Оружие?!

— У меня есть разрешение,— сразу сказала я.

— Зачем?!

— Это не простая тревога,— объяснила я.— Я чувствую.

— Чувствуешь!— всплеснула Ане руками.— Одно и то же, рутина, вот увидишь...— и замолчала.

Я не отвела взгляда.

— Чувствуешь?— переспросила она севшим голосом.— Ты ведь...

Я кивнула. Да, я психокинетик. Конкретно: целитель. Предчувствия для нас не блажь и роскошь, а один из рабочих инструментов. Нас учили отличать ложные чувства от диагностических паттернов. Не было нужды объяснять это Ане, ведь она же сама врач, сама много лет работала бок о бок с коллегами из отдела паранормальной медицины.

Так мы и пришли в медцентр, Ане с испугом, а я с оружием.

— Вы уже знаете?— с порога спросил у нас старший смены.

— Что?— нервно спросила Ане.

— Ламберт, что у тебя?— обратился старший ко мне, имея в виду неуставный инструмент.

— "Шорох-М",— объяснила я,— плазмоган гражданского образца, дистанция поражения — десять метров. Есть разрешение; показать?

— Я про второе!

— "Точка"-5,— спокойно ответила я.— Армейская модификация, из списанных резервов. Разрешения нет, но вы же не станете возражать, господин Сормов?

— Мне объяснят, наконец, что происходит!— потребовала Ане.

— Вторжение,— коротко ответил старший смены.

Ане испуганно зажала рот ладонью. А я почувствовала ползущий по спине едкий ужас. Всё же я надеялась,— до последнего надеялась!— что мои предчувствия лишь эхо пережитого. Напрасные надежды. Паранормальная интуиция ещё ни разу не подводила меня.

Самое страшное в космических боях — это ожидание, те самые часы, а иногда и сутки, лютого напряжения при полном бездействии. За локальное пространство твоей станции схлестнулись в яростном сражении военно-космические силы локального пространства Кларенс и корабли оллирейнской синтагмы под командованием Ми-Скайона лантарга, а ты ничего не можешь сделать. Сидишь и ждёшь. Сидишь в полной готовности и — ждёшь, ждёшь, ждёшь. Ане счастливая, в какой-то момент она даже сумела уснуть. Я заснуть даже не пыталась.

Мне было страшно, очень страшно, так страшно, как никогда ещё в жизни. Казалось, ещё миг, и от ужаса, выедавшего мозг, я сойду с ума.

— Энн,— тихо сказала Ане, внезапно проснувшись.— Перестань...

Я вдруг обнаружила, что без конца проверяю заряд то на "точке", то на "шорохе". Нервное движение, щёлкающий звук.

— Я боюсь,— сказала я, глядя перед собой.— Я боюсь, боюсь!

Я правда боялась. До усирачки, если можно так выразиться.

Ане мгновенно оказалась рядом, приобняла меня за плечи:

— Ну что ты... Наши отобьются, вот увидишь.

— Ты в это веришь?— горько спросила я.

— Конечно!

— А я нет.

— Почему?— она отстранилась.

— Потому что, в отличие от тебя, смотрела военные сводки!

Ане качнула головой. Ей тоже вспомнился наш спор, когда я включила экран в режим общей трансляции, чтобы посмотреть новости вместе. Ане через десять минут попросила настроить другой канал с формулировкой: зачем бесконечно слушать эти ужасы, без того жизнь не сахар. Ужасы, да. Положение по границам сферы нашего пространства складывалось отчаянное и, несмотря на то, что новостным каналам предложили не нагнетать истерию, истерия при их просмотрах нагнеталась у непривычного человека как-то сама собой.

— У нас в сфере радиусом до двадцати парсек нет никого, кто смог бы поспорить с Ми-Скайоном на равных,— объяснила я.— Кай Тропинин сейчас на базе, в локали Геспина, Фридрих фон Виттельсбах — в локали Ханау, а Грайгери Гартман получил своё в локали Ясной Поляны год назад ещё. Нету никого, Ане! Нету! Дура я, дура,— я взялась ладонями за виски.— Надо было валить вон из космоса на какую-нибудь захолустную планету, подальше от этой войны! Ми-Скайон же говорил, что не остановится. Он же говорил...

— Погоди,— перебила Ане,— погоди, как это — говорил? Тебе лично, что ли, говорил? Ты его видела?!

— Да вот как тебя сейчас,— с нервным смешком отвечала я.— Но лантарг ещё ничего... честный военный. А вот при нём есть Кемтари Лилайон и Спавьюла Шокквальскирп... Лилайон — ксенописхолог, а эта Шокквальскирп — дочь самого Шаттирема Шокквалема! Ане, я... я... я им не дамся снова! Я буду драться! Я застрелюсь!

— Успокойся,— велела Ане,— возьми себя в руки. Ну же, Энн!

Я засмеялась безрадостно. Возьми себя в руки! Возьмёшь тут. Опять! Снова! Ну что за невезуха...

— Ты не говорила, что побывала в плену,— сказала Ане.

Я покачала головой. Что там было рассказывать... сплошные позор и боль...

Я сходила с ума: мне казалось, будто произошёл быстрый, болезненный, пространственно-временной сдвиг, пославший меня нынешнюю на год назад, обратно в Клинику-Девять, на верфи Менлиссари... Вот только Артёма рядом не было почему-то. В какой-то момент я даже начала искать его, схватилась за коммуникатор, листала список контактов и не находила нужного имени, а потом резко, рывком, вспомнила и осознала: это не Менлиссари, это Кларенс, и Артёма здесь нет, его вообще нет. То есть, где-то в Федерации он есть, но без меня. Не придёт и не спасёт, нечего даже надеяться...

Начали поступать первые раненые. Обморожения и ожоги, в основном. И означало это, что враг уже на станции. В космических сражениях раненых не бывает. Там ты или выживаешь и бьёшься дальше или сразу дохнешь, получив в корму ракету, плазменный залп или гравитационный вихрь.

Телепаты Кларенса, кстати, инфополе держали крепко, не позволяя врагу его обрушить. Это вам не Менлиссари, это пространственный узел, пересадочная станция, семнадцать миллионов человек единомоментно: обслуживающий персонал, местные жители, станционеры, как они сами себя называли, приглашённые специалисты, студенты, транзитные пассажиры...

— Что-то я пропустила,— сказала я в перерыве.— Нам предлагали сдаться? Или в этот раз забыли?

— Предлагали,— отозвалась Ане, как-то странно поглядывая на меня.

В дежурке пошли разговоры:

— Потребовали выдать администрацию Кларенса и по индивидуальному списку... тогда, мол, штурма не будет.

— Какие прыткие!

— Хер им. Облезут.

— Энн,— сказала Ане напряжённо, — в том списке твоя фамилия...

— Ага,— и почему я не удивилась? Следовало ожидать.

— С чего бы?

— Влюбился он в меня,— мрачно сказала я.— Прямо с первого взгляда. Явился... руку и сердце просить.

Все грохнули, посыпались непристойные предположения. Нечеловеческое напряжение искало выход в грубых шутках и смехе; страх немного отступил, хотя коленки противно подрагивали.

— Да нет, друзья, лантаргу на самом деле до звезды,— объяснила я.— Это всё Шокквальскирп лиданум. Она...

И вот здесь меня накрыло психом. Я орала, что убью гадов, а потом кричала, что застрелюсь сама, и что вообще... Стыдно вспомнить, в общем. Еле успокоили. И тогда я рассказала о Соппате. Об исследовательском центре Шаттирема ак-лидана, о том, как он пытался постичь наши паранормы посредством экспериментов над пленными детьми, и что у него из этого вышло, и как он получил своё на допросе у телепатов адмирала Гартмана. И что теперь эстафету подхватила его дочурка, очаровательная барышня с полным набором сволочных качеств, которой обрыдло таскаться по передовой с военным флотом и захотелось возродить папашин центр с собой, любимой, во главе, где-нибудь на приличной планете голубого ряда.

Рассказ произвёл впечатление. Святая невинность, коллеги ничего не знали о Соппате! Может быть, я выболтала секретную информацию, не знаю. Но наверняка же в свободном доступе лежало хоть что-то. Хотя бы краткая справка! Иначе телепаты бы мне язык узлом завязали: ничего не удалось бы шлёпнуть вслух по этой теме никогда.

Смех смехом, но плакать пришлось уже очень скоро.

... Я упрямо таскала с собой оба плазмогана, ничего, есть не просят. И в этот раз шла по коридору к операционным с ними. Внутрь, конечно, их не возьмёшь, но хоть у двери положить. Не мне, кому другому пригодятся, если вдруг что. Ане торопилась следом. И тут... то ли свет моргнул, то ли в воздухе что-то дрогнуло, но, скорее, снова сработало паранормальное гиперзнание: я дёрнула Ане, заставив её надеть маску-респиратор, и сама сделала то же. Стандартная процедура перед штурмом отсека космической станции или корабля, — газовая атака. Так хрен же вам, дорогие друзья по разуму! Не на тех напали.

Я начала стрелять сразу же, из "точки", она намного мощнее "шороха", но в ней было всего двадцать зарядов, устаревшая модификация, что вы хотите. Безумие захлёстывало волнами. Как в тире, на психодинамической тренировке... Страшные фигуры из моих кошмарных снов начали падать: одна, вторая... Есть!

Но их было слишком много. Пёрли напролом, перешагивая через павших товарищей. У них кассета с моим эго-образом, поняла я. Им приказано взять меня живой. А Ане они просто пристрелят, она им не нужна. Гады! Гады, гады, гады!

На меня внезапно упала страшная тяжесть. По ощущениям это было именно так: словно гигантская железная плита придавила. Я ещё успела увидеть, как прыгнул к лицу пол. Вспышкой темноты пришло беспамятство.

Очнулась я от тихих всхлипываний. Это плакала Ане, я узнала её. Я полежала немного, пытаясь осознать, почему она плачет. Потом вспомнила, и резко села, в голове сразу же зазвенело болью, рот наполнился омерзительным металлическим вкусом. Я отёрла губы ладонью. Кровь...

— Энн,— сказала Ане торопливо, — Энн, ты только не...

Она хотела сказать "не пугайся". Или "не истери". Или ещё что-нибудь в том же роде. Неважно. В сознание вломилась картинка: мы находились на одном из причалов станции (когда это мы успели сюда попасть?), и в шлюзе стоял хорошо знакомый мне белый транспортник, возле которого шла неторопливая суета... как на конвейере...

Очень удобный способ транспортировки собранных трофеев, надо отдать им должное. Упаковывают в капсулу, предварительно накачивая анестезией, и ты там лежишь бревно бревном, до самого пункта назначения.

— Нет!— закричала я.— Нет, нет, нет, нет! Не-ет! НЕЕЕТ!!!

Психокинетическая мощь взметнулась громадной волной, аж воздух зазвенел. И она всё прибывала: разум отключился, за него работал дикий, панический, животный ужас. За считанные секунды невидимый энергетический вихрь достиг предела и лопнул, уничтожая всё на своём пути. Всё живое. Я закричала от чудовищной боли, выламывающей тело, но остановиться не могла, да и не хотела. Надолго меня не хватит, но те, кто попал под раздачу, уже не встанут никогда, за это стоило умереть.

От платформы, со стороны внутреннего вокзала, вышли в ряд десяток парней в броне, дружно вскинули руки, и вперёд рванулось слепящее пламя. Наши! Наши пришли! Я вскочила. Уцелевшие враги оказались между двух огней: с одной стороны на них наступали солдаты-пирокинетики, а с другой была я, и они решили, что одну меня как-нибудь раскатают и спасутся; за мной стоял их проклятый транспортник с захваченными пленниками.

Но я вообще уже ничего не соображала от ужаса. Я видела перед собой солдат в оллирейнской броне-саодваройке, бесконечный кошмар всей моей жизни, и хотела только одного: чтобы они исчезли, чтобы сгорели, чтобы сдохли уже наконец и оставили меня в покое. Мощь хлестала сквозь меня нескончаемым потоком, а в голове билась истерическая мысль: кто же знал, что он провод, пока не дали ток?..

Пирокинез хорош тем, что носитель паранормы способен устроить локальный контролируемый ад термоядерного синтеза, где заблагорассудится. На космических станциях и кораблях применить высокоэнергетическое оружие невозможно. Такое оружие эффективно только на дистанции, на планетарных орбитах, при бомбардировке поверхностей планет, лун и астероидов, оно требует больших затрат энергии. В бою в коридорах и ангарах станций нет ничего страшнее пирокинетика. Сожжёт и не поморщится. Откат, разумеется, наступит: слабость, головная боль и прочие прелести паранормального перенапряжения в течение нескольких последующих дней. Но это всё будет после. После атаки. Сгоревшему в хлам врагу это ничем не поможет.

Фиолетовое пламя сожрало мой кошмар за считанные секунды и опало, растворилось в воздухе в нескольких метрах от нас с Ане.

Наши пришли, вломилось в сознание. Наши! Спасена! Раскрученная паникой мощь схлынула, оставив после себя страшную слабость. Коленки разъехались, и я снова поцеловала пол, выключившись на какое-то время.

Очнулась рывком, села. И увидела прямо над собой солдата в броне, с алым с золотым крестом в правом верхнем углу флагом Федерации на рукаве, капитанские значки, планку с фамилией и группой крови на груди: Жаров И.И, RH II-. Он присел на корточки, спросил:

— Живы, девчонки?

Я кивнула.

— Всё уже, не бойтесь. Всё закончилось. Сейчас выкинем эту падаль в вакуум, и всё.

Я снова кивнула, сказала:

— Я с вами!

— Целитель?— уточнил он, поднимаясь.

— Да!

Я решила, что ему это важно, моя паранорма. Она ведь очень близка к пирокинетической, и разве не я только что уничтожила столько врагов?! Но капитан бросил непререкаемым тоном:

— Сиди!

Потом смягчился и добавил:

— Займись подругой: ранена.

Я торопливо склонилась над Ане. Вот уж не знаю как, но её зацепило сильно: обожгло руку от плеча до запястья. Когда, как?! Потом я узнала, когда: ещё в коридоре, после того, как обездвижили меня. Ане закрыла меня собой, выстрел сошёлся вскользь — они остереглись задеть и меня тоже. Потом плюнули, решили забрать обеих. На лбу у Ане не было написано, натуральнорождённая она или нет; психокинетические паранормы представляли для ольров серьёзную ценность. Я не знаю, как Ане терпела такую рану. Ещё меня утешать пыталась...

Локальное пространство Кларенс стало приманкой для оллиренского лантарга. Он пришёл сюда за очередным объектом Чёрной Стрелы, и даже нашёл его здесь, но в пространственно-временных кавернах прятался флот федеральных сил под командованием Кая Тропинина. Тот самый флот, который официально находился сейчас на базе Геспина. Что-то там, безусловно, находилось, специально для дальнедействующих оллирейнских сканеров. С такого огромного расстояния невозможно определить, военный корабль ошивается возле интересной планеты или гражданский. Военные сводки, данные сканеров, официальное выступление адмирала Тропинина, — всё в таком духе. И — персональная адмиральская струна гиперпрокола от Геспина к Кларенсу. Получите, и распишитесь.

Я злорадствовала: Ми-Скайон лантарг получил по морде там, где меньше всего ожидал. Он потерял треть своей синтагмы в локали Кларенса, позор в чистом виде. Свои за такое однозначно не похвалят. Но и нам этот бой обошёлся недёшево. Сухие цифры потерь не утешали. Три к одному не в нашу пользу, примерно так.

После боя я проспала, не приходя в себя, несколько суток подряд.

Меня отпустили из больницы накануне парада. За мной пришла Ане, привела малышку Нохораи, и девочка бросилась ко мне, едва с ног не сбила. Вцепилась, судорожно сжимая в кулачках мою одежду, и разрыдалась.

— Ну вот, здрасьте,— заворчала я.— Такая большая и так ревёшь. Куда это годится?

— Не ругай её,— негромко попросила Ане.

Да что же я, зверь? Ребёнок в истерике, а мне ругать. Я прижимала к себе тёплое детское тельце, гладила по непослушным кудряшкам-пружинкам, и как же мне хотелось убить за эти слёзы, кто бы знал. Убить тех, кто виновен...

— Не смей больше умирать!— буркнула Нохораи мне в шею.— Не смей... мама!

Я поначалу подумала, что ослышалась. Потом подумала, что девочку надо поправить. Но как поправить-то?! Я судорожно искала слова, и не находила их. Проблему решила сама Нохораи:

— Одна мама здесь,— она прижала кулачок к груди,— а вторая ты, Энн. Не умирай больше никогда! Слышишь?

— Слышу,— заверила я маленькую.— Слышу, солнышко моё...

— Никогда не смей! — выкрикнула она, и я испугалась, что она снова сорвётся в истерику, пообещала поспешно:

— Никогда не буду.

Наивная, я сама верила собственным словам.

— Правда?— насупилась девочка, размазывая кулачками остатки слёз по своей чёрненькой рожице.

— Правда! Честное слово.

— Самое Честное Слово?

— Самое Честное!

— Хорошо,— кивнула она важно, и постаралась принять серьёзный вид, хотя и шмыгала носом совершенно несерьёзным образом.

— Ну... пошли?— предложила я, и, отдельно к подруге:— Ане, спасибо.

— Не за что,— отозвалась Ане.— Пойдём...

Вечером Нохораи уснула почти мгновенно. Вцепилась в мягкую игрушку — пятнистого весёлого пса, порядком вылинявшего и затрёпанного, но его когда-то купила мать девочки, Ликесса Балина, и мы берегли его. У нас слишком мало её вещей осталось, мы не могли позволить себе ими разбрасываться. Кубик, называли мы собаку. Убейте меня, не помню, как и почему возникла эта кличка! Наверное, неправильно давать клички игрушечным животным, не знаю. Нам не мешало.

Потом мы с Ане пили чай. Именно Ане приохотила меня к чаю марки "Ахмадени", говорила, его выращивают на её родной планете, на Ласточке. Ане скучала по родному миру, это же видно. Но вернуться обратно она не могла, и это было видно тоже. Я не расспрашивала её, зачем лезть человеку в душу. Захочет — расскажет, не захочет, значит, так тому и быть. Чай мне не слишком нравился, кофе лучше. Но я не хотела обижать Ане.

Звякнул личный терминал. Я удивилась ко мне мало приходило сообщений,, в основном по работе, но я всё ещё была на больничном, так что...

— Что думаешь,— добродушно сказала Ане,— открывай.

Она улыбалась, видно что-то знала. Я пожала плечами, раскрыла голографический экран, и... изумилась до обалдения. Сообщение пришло, на минуточку, от самого адмирала Тропинина, и требовало приказным тоном явиться завтра на парад для награждения...

— Чего?— не сдержалась я вслух.

Ане улыбнулась снова.

— Ты!— возмутилась я.— Ты что-то знаешь!

— Ну да, меня о тебе расспрашивали,— сказала подруга.

— И что ты им рассказала?

— Правду. Ты спасла меня, и не только меня. Если бы не ты, нас бы затащили в тот транспортник, и где бы мы сейчас были. Станцию отбили, но отбить маленький транспортник намного тяжелее. Может быть, его остановили бы. Может быть, нет. Я не знаю. Проверять практикой, сама понимаешь, не хочется.

— Лучше бы ты промолчала, Ане,— с досадой сказала я.— Зачем мне ещё и это...

— Не скромничай,— ответила она.— Ты заслужила.

Заслужила. Я плоховато помнила события того дня. Ужас свой запомнила прекрасно, а вот всё остальное вспоминалось словно бы через дымку. Через ослабленный фильтр сквозь толстое, изрядно запылённое окно.

Утром мы собрались на парад. На комической станции утро и вечер — условны, дань привычному суточному режиму сна и отдыха. Половина народу на станции живёт по ночному распорядку, половина по дневному, ночь и день неотличимы друг от друга. Но весь жизненный график привязан к стандартному времени, которое отсчитывается по суточным циклам Старой Терры, и потому в разговоре сохраняется: ночная смена, дневная прогулка, вечерний рейс, утренняя пробежка.

Стандартное время принято основным для всех космических объектов. Очень удобно. Ночь на пересадочной станции в локали Ратеене совпадает с ночью на станции Кларенс, синхронизирована вся сеть межзвёздных GVS и локальных MVS Федерации, и можно представить себе, какой дикий хаос начнётся, если каждая станция станет жить по времени главной планеты своей локали или по своему собственному времени.

В торжественные дни прямо полагалось открыто носить все свои награды; у Ане были значки медицинской службы Ласточки: Орден Доблести и Знак Почёта, федерального, правда, значения. А мне пришлось достать свой Солнечный Крест. Я получила его за Соппат, в возрасте, который мало кто назовёт зрелым; позже, читая материалы по Соппату, я наткнулась на подробные описания, за что... и запоздалым ужасом поползли по спине мурашки. Не хотелось верить в то, что это было когда-то со мной. Я почти не помнила ничего. Но принимать отстранённо изложенное в обезличенном файле военной библиотеки Альфа-Геспина не получалось.

— Ого,— сказала Ане с уважением.

— Да... — неловко ответила я.— Так вот вышло... Соппат, Ане.

Она подняла брови в удивлении.

— Так вот почему ты так яростно говорила тогда! Но, погоди, сколько же тебе было лет? Двенадцать?

— Десять,— бледно усмехнулась я.— Но видишь, какая штука... У меня обнаружилась опухоль в мозгу... и флотские целители отказали мне в паранормальной коррекции: для них это оказался безнадёжный случай. Лечили паллиативно, нейрохирургией. И я, понимаешь... я попросила врачей, чтобы заодно убрали память. Не телепатически, любой телепатический блок можно вскрыть или ослабить. А чисто физически чтобы убрали те части мозга, ответственные за память о Соппатском исследовательском центре. Я не хотела помнить всё то дерьмо. Мне пошли навстречу. А это...— я коснулась ладонью Креста,— это теперь со мной. Адмирал Гартман лично вручил, тогда тоже был парад. Парад помню. Всё, что было до — нет.

— Ох, Энн,— сочувственно выговорила Ане, приобнимая меня за плечи.— Досталось же тебе...

Не люблю жалость. Не люблю, когда кто-то жалеет. Всегда хочется стиснуть зубы и заорать. Но у Ане получалось настолько добро, настолько исцеляюще, что хотелось пить её щедро льющиеся чувства, как живую воду прозрачного родничка.

— Пойдём,— сказала я, с треском захлопывая пустую коробочку из-под Креста.— Опоздаем...

И мы пошли.

Военные, отбившие станцию у врага, уходили на свои базы, оставляя на лечение тяжелораненых; раненых настолько тяжело, правда, было немного. В локальном пространстве Кларенс отныне будет находиться постоянная опора Военно-Космических Сил Федерации. Кларенс получил живительную дозу для своей экономики: военные заказы, военное строительство, медицинское обслуживание и прочее в том же духе. Ну, а по традиции, обязательно проводился парад. Всё по той же традиции парад принимал и проводил тот, кто руководил боевой операцией по спасению. В нашем случае,— Кай Тропинин. Личность незаурядная, что уже там.

Нохораи прыгала от счастья: она очень хотела увидеть настоящих военных и настоящего адмирала. И по такому случаю мы нарядили её в белый костюмчик и вплели в пружинки волос белые ленточки, Ане принесла ей связку разноцветных воздушных шариков, наполненных гелием, всего штук девять, и конечно же, один девочка упустила, и он улетел под потолок, а потом его снесло в шахту лифта. Чётное количество шариков никуда не годилось, и один мы оставили дома, осторожно вытеребив из связки его верёвочку.

Нохораи смеялась. Снова. Я слушала её смех, и поневоле улыбалась сама. Разительная перемена, если учесть вторую половину ночи, которую девочка провела у меня под боком, вздрагивая от ночных кошмаров. Психологи говорили, это пройдёт. Они говорили, возраст такой, в котором скорректировать возможно всё, сколько-нибудь значимого следа не останется. Прогресс был, но слабенький. А моя паранорма не умела исцелять боль души. Только время. Такое лечит только время...

Парад впечатлял, как всегда впечатляет дисциплинированная монолитная мощь любой армии.

Космодесант. Бравые парни и смелые девушки. В броне, но с открытыми шлемами. Они не умирали от ужаса при одном взгляде на свои кошмары, они эти кошмары убивали. Ножом, плазмой, пирокинезом. На краткий миг мне вдруг остро захотелось быть с ними, быть как они. Чтобы никогда больше...

Адмирал Тропинин. Седой мужчина в серьёзном возрасте. Не старик, стариком его назовут ещё очень нескоро. Но уж не мальчик! Говорили, будто ему уже сто лет и будто первый свой, с блеском выигранный бой, он провёл в четырнадцать, хотя в информе об этом было ни слова. Краткий биографический очерк описывал юность адмирала стандартно: родился в семье потомственных военных, вырос на планете Ясная Поляна в локальном пространстве Новой России, поступил в Академию Бета-Геспина, окончил её с блеском... и дослужился до адмирала. Через победы и поражения, приобретя бесценный полевой опыт и превратившись в настоящую головную боль для врага.

Помимо меня награды получили несколько гражданских станционеров и двое транзитников: за проявленное мужество при обороне станции от врага. И когда очередь дошла до меня, я вышла, обмирая от волнения — как же так, человек-легенда, а я его вот вижу, на расстоянии вытянутой руки, и, конечно, в полном обалдении от происходящего я выдала под запись:

— За что? Я перетрусила страшно, я едва не умерла от ужаса, я не достойна!

А он улыбнулся и спокойно объяснил за что:

— Вы уничтожили восемь боевых единиц врага, госпожа Ламберт, ваши действия спасли жизнь и свободу двадцати семи гражданским специалистам. Побольше бы нам таких "трусов"!

И передал мне медаль "За отвагу". А я вдруг отчётливо разглядела знаки паранорм у него на воротничке: первый телепатический ранг и серберяную молнию неограниченного психокинеза. Кай Тропинин был когда-то целителем, как я. Даже не так, как я, я — натурал, а он со своей паранормой родился. Что произошло в его жизни такое, что смогло перебить генетическое программирование, что толкнуло на полный отказ от заложенного ещё до зачатия предназначения?!

Адмирал пожал мне руку, как полагается. Ладонь у него была сухая и горячая, я потом долго ещё чувствовала это прикосновение.

Наверное, именно тогда отравленной иглой скользнула в сознание дерзкая мысль: он смог, смогу и я. Первый шаг в сторону от профессии.

Во вполне определённую сторону.

На дорогу к Альфа-Геспину.

— Меня приглашают по обмену опытом в Научно-Исследовательский Центр Номон,— сообщила Ане.

Она счастливо улыбалась. Могу понять. Номон — это серьёзно. Я сама когда-то мечтала попасть туда на практику; если бы был жив мой учитель и наставник профессор Таркнесс, по его рекомендации меня бы, возможно, взяли. После череды зверских, по слухам, экзаменов. Ходили легенды, будто экзаменаторы Номона завернули однажды лаурета Нобелевской премии -престижной, наивысшей премии Земной Федерации, с богатой историей, уходящей корнями в докосмическую эпоху Старой Терры...

— Это хорошо,— сказала я.

Она протянула мне вышитую подушечку, с бахромой по краям:

— Вот... Тебе, на память.

— Спасибо,— я взяла вещицу.

Подушечка была мягкой и шелковистой на ощупь, а вышитый рисунок — заснеженный одинокий дом посреди ледяной пустыни под тёмным, с редкими точками звёзд, небом, — необъяснимым образом имел объём, хотя и не был голограммой.

— А это для Норы, — Ане не могла выговорить имя девочки правильно, отчего сократила его до Норы, и так оно и осталось.

Хороший неё подарок вышел. Тряпичная куколка. Филигранно вышитое личико, вязаная одежда, на ручках-ножках — ноготочки, опять же вышитые, разбитая, залепленная прозрачным пластырем коленка, хулиганский взгляд и косички в разные стороны... Даже немного жаль стало, что я сама уже не маленькая и мне в такие куколки играть уже не положено.

— Какое чудо,— искренне сказала я.— Пойдем, положим рядом с кроваткой. Проснётся, вот будет сюрприз.

Мы пошли в детскую, положили подарок рядом на маленькую тумбочку. Нохораи сладко спала на боку, обняв подушку и тихонько сопя. Умаялась за день. Вообще, она стала крепче спать, это радовало. Мы тихонько вернулись в гостиную. Ане углядела раскрытый на расписании рейсовых транзитников терминал и спросила:

— Ты уезжаешь тоже?

— Да,— подтвердила я.

— Куда?

— Подальше отсюда. На Старую Терру...

— Ого,— не сдержалась она.— Но там же... ледниковый период. И они принимают не всех! Там очень сложно получить вид на жительство. Или ты собираешься работать по временному разрешению?!

Временное разрешение — дрянь, низкий статус практически везде, даже в нечеловеческих секторах Федерации.

— Целителей мало, Ане,— объяснила я.— Учеников профессора Таркнесса ещё меньше, и в перспективе их количество будет только уменьшаться: Марвин Таркнесс погиб при штурме Менлиссари. Я вообще подозреваю, что с моей паранормой оторвут с руками везде, куда бы я ни нацелилась.

— А почему тогда ты не нацелилась в Номон?— удивилась Ане.— Это же намного лучше промёрзшей планеты на задворках Вселенной!

— Потому что Терра — задворки Вселенной,— криво усмехнулась я.— Верно ты сказала. Задворки. Я ухожу из космоса насовсем, Ане! Я не хочу больше, никогда больше не хочу видеть ольров. Вообще. Любых. Ты не представляешь даже, как я перепугалась тогда! Я думала, я с ума сойду.

Наивная, я ещё барахталась, не желая уходить из профессии. Я ещё надеялась найти для себя и для Нохораи такой уголок в мире, где никто не тронет. Всё, что я хотела, это мирно жить, лечить людей, воспитывать дочь. Разве я много хотела?

— Отчего же,— тихо сказала Ане.— Представляю. Я тебя видела...

Я покачала головой, обхватывая себя руками. Ане не телепат, как ей объяснишь? Чувство словами не опишешь, как ни старайся. Только картинкой, только переживанием и совместной эмоциональной связью можно объяснить такое, чему не вдруг и не всегда подберёшь слова.

— Ты ещё не купила билет?— спросила Ане.

Я покачала головой: нет.

— А я уже... Если ты не против, может, подгадаешь время, и пойдём к отправному терминалу вместе?

Я была не против. Подвинула к себе терминал, прошлась по расписанию. Рейс в локальное пространство Солнца, близкий к рейсу в локаль Таурона, где находился центр Номон, нашёлся быстро. Расставаться с Ане было жаль, но мы условились связываться друг с другом и, возможно, встретиться... разумеется, не сразу после перелёта, а, скажем, через половину стандартного года. Я принципиально не желала покидать планету, но Ане веско заявила, что через полгода я передумаю, потому что взвою на поверхности, и что сейчас договариваться бессмысленно. Поживём — увидим. Решим, куда поехать и чем там заняться. Да и Нохораи подрастёт, сумеет оценить поездку.

На том и условились.

Ане ушла, а я начала собирать вещи. Их было немного, но я любила собираться заранее, не оставляя себе шанса что-либо забыть и хватиться забытого только через двадцать килопарсек дороги.

Впереди ждала древняя колыбель Человечества, застывшая в холодах ледникового периода Старая Терра.

Санкт-Петербург, Старая Терра, локальное пространство Солнца, Земная Федерация, двадцать девять лет назад

Тусклое Солнце светило сквозь розоватую дымку. Прояснение, при прояснении всегда холодает. Настолько, что атмосферная влага начинает выпадать сухим мелким снежком, искрящимся в солнечных лучах всеми цветами радуги. Только пожив на Терре, я осознала в полной мере, что минус двадцать — после минус шестидесяти!— это ПОТЕПЛЕНИЕ! Я ещё нигде так не мёрзла, как здесь. Хорошо, что госпиталь имеет автономную систему жизнеобеспечения, как на космической станции, и в гостевой сектор, где мне отвели квартиру, тоже. Местные же выработали естественную мутацию, позволяющую им на холод поплёвывать... ну как, поплёвывать, относительно. Весной и летом, а зимой на улицу лишний раз не выбирались даже они.

А эта постоянная прохлада внутри помещений, что зимой, что летом! У себя я отрегулировала температуру, как считала нужным, но на работе никто не собирался учитывать мои предпочтения; приходилось утепляться. Коллеги незлобиво подсмеивались над моей закалкой, точнее, её полным отсутствием, и грозились прихватить с собой в пеший поход с палаточной ночёвкой. Чтобы всё как положено: спальный мешок, еда на костре, звёзды, головоломный спуск на лыжах по горному треку. Я неизменно отказывалась. Из этого похода меня принесут вперёд ногами и — прямо в крематорий. Вот где я наконец-то согреюсь!

Сегодня у меня был дежурный день: моталась по скорым вызовам на пару с моим научным руководителем, Сергеем Семёновичем Девлятовым. Он напоминал мне моего первого учителя, профессора Таркнесса: такой же степенный, неторопливый и в то же время успевающий везде, где надо успеть. Он охотно делился со мной секретами паранормальных коррекций, показывал в операционных на практике; мне снова повезло с наставником, я оценила.

Сам Девлятов родился на Терре, на Терре родились и все его предки до чёрт знает какого колена, он называл, я не запомнила. Предками здесь гордились и не упускали случая о них поговорить почти так же, как в Оллирейне, только врождённой генетической памяти недоставало. Ну, не самая неприятная черта человеческого тщеславия. К тому же, слушать семейные истории было интересно: они в целом отражали историю Старой Терры, историю возникновения и развития Земной Федерации. В конце концов, всё когда-то пошло именно отсюда. Именно здесь вид homo получил к своему названию приставку sapiens в те далёкие времена, когда планета была тёплым ласковым раем со среднегодовой температурой выше пятнадцати градусов по Цельсию. (температурная шкала Цельсия входит в федеральную систему стандартных единиц измерения, — прим. автора).

Дежурный день удался. Сначала мальчишки-пирокинетики: паранорма уже проснулась, мозги ещё нет. Устроили поединок огненными струями; молодцы. Ожоги, травма глаза, реанимация, в перспективе — длительная терапия, в план которой не помешало бы включить порку в качестве закрепляющего компонента, непосредственно перед выпиской. Потеря сознания на улице, классика жанра: поскользнулся, упал, стукнулся затылком о немягкое, — сотрясение мозга. Снова мальчишки: залезли на стрелу древнего, взорванного в бог знает какие лысые времена моста в Старом городе, свалились, поломались, одного коллеги будут по кусочкам собирать, нам с наставником тоже достанется своя доля работы, второй ухарь всего лишь копчик ушиб, хорошо, что не голову. Или жаль, что не голову, может быть, в трещины в черепе вошло бы немного ума.

Как они при таком морозе умудряются ещё на такую высоту лазить?!

Последний вызов, на дом. Инфаркт у женщины в возрасте восьмидесяти лет. Рановато что-то. Но что только не бывает, это я уяснила в первый год медколледжа ещё на Таммееше...

Надо сказать, паранормальные коррекции вне стационара не проводятся. Наша задача облегчить боль и удержать жизнь во время доставки больного по месту назначения, передать в реаниматологам. Они разберутся. И обычные врачи, и наши собратья по паранорме.

Чем мне именно этот вызов запомнился: юными родственницами старшей женщины. Очень колоритные девочки лет четырнадцати. Приглядевшись к одной, я растерялась: может, это уже не девочка? Детское сложение, нежное лицо, но при этом — коротко стриженные седые волосы, глаза как дула, резкая в разговоре и движениях, жёсткая. А вторая — воздушное белокурое создание, ушедшее в себя чуть больше, чем полностью. Диагностика выдала чёрт знает что. По первой — реально четырнадцать и здорова, как лошадь, по второй — тринадцать, но, однако, общая картина острого прединсультного состояния. Очень знакомая картина, насмотрелась на такое в своё время, даже ладони вспотели от нехороших воспоминаний. Паранормальный скан частенько показывает то, что ещё не свершилось, но уже, так сказать, на подходе, вопрос двух-трёх суток. Поэтому эти трое суток никто не ждёт, пациента госпитализируют, несмотря на внешний бодрый вид, и лечат. Иногда даже паллиативно, нейрохирургией, если паранормальная коррекция по ряду причин невозможна.

Иногда сам факт паранормальной диагностики разгоняет процесс до сверхсветовых скоростей. Мы называем это психодинамическим срывом. Он очень похож по своим проявлениям на завершающую стадию жизни пирокинетиков. Психофизическая матрица разваливается буквально на глазах; почти сразу же наступает биологический кризис: из возможного с высокой степенью вероятности тот же инсульт становится реальным, свершившимся фактом, причём в подавляющем большинстве случаев переходит в категорию безнадёжных, к паранормальной коррекции запрещённых. Счёт даже не на секунды, на миллисекунды. Перехватить такое в самом зародыше — подлинное испытание на мастерство врача отделения паранормальной медицины!

Сергей Семёнович ничем помочь не мог. Он занимался старшей женщиной, у той тоже состояние было критическое, риск не довезти даже с нашими возможностями мы оценили высоко. Вторая бригада, -Девлятов отправил вызов через инфосферу,— появится здесь только через семь минут, то есть, непоправимо поздно. А у меня не было должного опыта в паранормальной нейрохирургии! Ещё одна засада. Как же я ненавидела такие вот смерти! Когда человек, которому можно, можно, можно помочь, умирает, не получив этой самой помощи из-за каких-нибудь идиотских, дурацких, нелепых стечений обстоятельств. Если бы у старшей женщины инфаркт случился вчера или не случился вовсе, если бы с Девлятовым поехала на вызов не я...

— Отставить панику,— пришёл от старшего холодный приказ.— Работай, Ламберт.

После того, как я вернулась обратно из плена, — не буду сейчас о череде допросов, телепатических и простых, не знаю, почему я после них не спятила,— мне полностью перекрыли доступ в инфосферу. Потому что моё сознание оказалось поражено эмпат-вирусом, зловредность которого была признана очень высокой. Я не спорила, как поспоришь с очевидным, а главное, спорить бесполезно, ведь решение сформировано и вынесено не одним каким-то чиновником, невзлюбившим вырвавшуюся из плена девчонку, а общим решением коллективного сознательного всех телепатов локали, принимавшей участие в моей судьбе.

Эмпат-вирус прекрасно объяснил странную симпатию, возникшую у меня к Лилайону ак-лидану; ну да, он меня фактически спас и даже вернул в нейтральное пространство, заботливый наш. Помню, как всю дорогу пыталась и не могла понять, с чего он проявил такую доброту, а сам он на прямой вопрос только улыбался, не давая прямого ответа. Мол, позже сама узнаешь. Я узнала. Следовало ожидать. Сволочь оллирейнская. Не зря его имя держали в расстрельном списке космодесанта Федерации чуть ли не в первой десятке, там к нему претензий у наших было на несколько экранов; моё имя не упоминалось, потому что тайна личности же, но общими фразами мой случай был описан. Незабываемое чувство при прочтении. Но это я отвлеклась.

Мне не погасили телепатический компонент паранормы, в моём случае это было просто невозможно, поскольку я натуральнорождённая и получила сверхспособности благодаря чудовищным экспериментам в проклятом Соппатском Центре. Мне всего лишь ограничили доступ к инфосфере. Прописали соответствующий блок-психокод, с тем, чтобы я не могла сама выйти в инфополе, даже спонтанно, без приглашения. И чтобы другие телепаты видели: с этой — не связываться, никогда, ни при каких обстоятельствах, за ослушание — кара.

Сергей Семёнович сейчас нарушил запрет. Наплевав на всё, в том числе и на возможные санкции. Он был на втором ранге, он рисковал очень сильно, он терял очень много в случае завершения разбирательств не в свою пользу. Но только так мы могли успеть спасти обеих: в телепатической связке друг с другом.

Целительская паранорма неустойчива. Если развиваешь телепатический компонент, то психокинетический начинает слабеть. Это начинает сказываться уже с младших ступеней второго ранга, но компенсируется накопленным опытом и доступом к инфосфере, хранящей в себе базу паранормальных паттернов практически на все случаи жизни. Именно поэтому целители почти всегда работают в паре, старший и младший. Идеальное сочетание — безграничный опыт одного и безграничная сила другого.

Ситуация менялась стремительно. Ни одна схема не работала, а время уходило, я очень остро чувствовала, как летят в песок драгоценные миллисекунды, и самое жуткое было в том, что для меня случай безнадёжным не был, я видела это чётка, я могла спасти, и не получалось у меня ничего, и уже от отчаяния попросила старшего отключиться, здесь не годились проверенные шаги, они не работали ни один.

— Бросай, Ламберт,— встревожено сказал Девлятов.— Бросай, не справляешься!

Я отгородилась от него ментальным зеркалом, это я потом узнала, что применила именно зеркало, причём нестрандартной конфигурации и непробиваемое, во всяком случае, сходу. Умение пришло из потерянного детства, не всю память о Соппате из меня вытравили, какие-то навыки, умения, обрывки просачивались всё равно, особенно в стрессовых ситуациях. Вот как сейчас.

Дальше как-то сразу стало ясно, что делать, заработала паранормальная интуиция и за оставшееся куцее время я провела коррекцию за половину вдоха.

Вся ситуация заняла две-три секунды, не больше. Но вбухала я силы столько, что накрыло мощнейшим откатом, и самое интересное я пропустила. Очнулась в кресле, с большой кружкой правильного кофе в руках. Кофе приехал со второй бригадой; Девлятов увёз старшую из пациенток. За мной и младшей приехали другие.

Я сначала отпила живительный глоток, потом включился слух. Спасённая билась в истерике, весь набор вопросов: где я, кто вы, выпустите меня отсюда, пошли все нах... И тогда седая быстро подошла — два стремительных шага, никто не успел остановить,— и отвесила голосящей целебную пощёчину. Вопли мгновенно прекратились, стало тихо, и в тишине прозвучало робкое, неверящее:

— Геля?

Седая стремительно обернулась, одарив меня странным пронзительным взглядом, затем взяла свою... сестру?— за руки, заговорила с ней тихо, я не сумела опознать язык.

Я допила кофе. Пальцы отвратительно дрожали. Закончилась моя смена, сегодня мне уже не дежурить. Как бы домой добраться... а ещё забрать Нохораи. Про Нохораи следовало помнить всегда. Она очень не любила ночёвки в семейных яслях. Не возражала ничем, не закатывала истерик, просто — не любила. Невозможно было вынести её взгляд, полный немой укоризны: за что ты со мной так?

— Жива, Энн?— спросила у меня старшая бригады.

Я узнала Эльвиру Званцеву, наши дежурства совпадали, виделись часто на станциях и перед операционными.

— Нормально,— сказала я.— Холодно. Жесть. Что за планета...

— Сейчас поедем.

— Я с вами,— угрюмо сказала седая.

Званцева кивнула. Единственный родственник двоих пострадавших, как не взять. Тем более, что спасённая цеплялась за неё, как утопающий за надувной плот. Я видела проблемы на горизонте, не всё с ней будет гладко, долгая реабилитация ей обеспечена, с не очень славным результатом в итоге. Но смерти уже не было. Инсульта не было, он не свершился, и уже не вернётся. Надо бы радоваться. Но радости не было.

Была пустота. Не привычное опустошение после серьёзной паранормальной коррекции, которое довольно быстро проходит, сменяясь лёгким душевным подъёмом, характерным для отработанной ситуации, а — ледяная пустота, как в вакууме.

Корка замёрзшая.

Некроз души.

Сергей Семёнович устроил мне выволочку. Как я поняла, выволочку в свой адрес от коллег по инфосфере он уже получил, и теперь, так сказать, передавал эстафету дальше. Впрочем, он был немногословен. Всего лишь назвал неумной женщиной и объяснил, что таких импульсивных дурочек гонят из паранормальной медицины поганой метлой; ещё один подобный случай и означенную метлу он, Девлятов Сергей Семёнович, целитель первой категории, лично раздобудет, персонально для меня. Подпишет моим именем ручку. И под задницу щёткой, чтобы летела из профессии впереди собственного визга.

Я молча выслушала, а потом спросила:

— Я могу идти домой? Или мне остаться и додежурить?

— Сгинь с глаз моих, Ламберт!— злобно выразился он, обретя дар речи.— И не появляйся трое суток!

Трое суток отдыха стандартно полагались после операционного дня. Но за такой день через мои руки проходило до десятка пациентов, так что вот именно сейчас третьедневочного отгула я не заработала совершенно. Но я не стала спорить и восстанавливать справедливость. Раньше стала бы, сейчас на удивление всё равно было, и потому спокойно сгинула, как мне и было велено.

А в холле, уже на выходе, поганый день устроил мне ещё один щедрый сюрприз.

От дверей рекреационной зоны для посетителей двигалась мне навстречу небольшая группа, трое или четверо... синие волосы, синие глаза, характерный матовый цвет кожи, общий внешний вид и тёмные костюмы... господи, откуда ОНИ здесь?! Здесь, на Старой Терре, и — ОНИ?! Затянувшийся кошмар, ужас без конца, закончится он когда-нибудь для меня или нет?

Меня поддержали под локоть крепкой хваткой, довели до ближайшей мягкой лавочки и усадили. В голове не сразу прояснилось, но я выдавила всё-таки полузадушенное спасибо. Потом я раскрыла глаза: со мной рядом оказалась та самая седая девочка, которую я встретила на последнем своём вызове. Я метнулась взглядом по холлу: кошмара нигде видно не было, ушли...

— Это наши ольры,— пояснила седая, криво усмехаясь. — Тойвальшены из Катуорнери. Они тут живут уже какое поколение... Да,— кивнула она в ответ на мой дикий взгляд.— Со всеми правами. Граждане Федерации, с постоянным видом на жительство Старой Терры.

— Наши ольры,— выговорила я несусветное, с силой потёрла ладонями виски.— Боже...

— Жаль, огнестрел здесь гражданским не положен,— ровно выговорила девочка.— Я бы не промахнулась...— и добавила назидательно:— Врага надо уничтожать, а не падать перед ним в обморок.

— Так вы тоже!— поняла я.

Она повела плечами, и вдруг сунула мне ладонь:

— Геля.

— Энн,— назвалась я, осторожно отвечая на пожатие.

И ещё один сюрприз! Я вспомнила наконец, где я её видела, я осознала наконец фамилии из карточек последнего вызова — Гартман, Ангелина, пекло всё побери, Гартман, дочь погибшего в локали Ясной Поляны адмирала Грайгери Гартмана... а та пожилая женщина, наверное, мать адмирала... или мать его жены... хотя нет, тоже Гартман, Марграрет Гартман... Гартман — не самая редкая фамилия среди выходцев с Терры; кто бы мог подумать.

— Это слишком много для меня,— пожаловалась я.— В один день!

— Тяжелое дежурство, доктор Ламберт?— спросила она.

Безэмоционально спросила. Отмечая факт, а не реально интересуясь моим состоянием.

— Да. А что с вашей... подругой? Откуда такой диагноз?

— Всё просто. Она была на втором ранге, когда была обрушена локальная инфосфера Ясной Поляны. Затем держала на себе локаль Сопротивления. Не она одна, но всё же. Второго краха инфополя не пережила. Ни один врач не давал нормального прогноза. Она умирала, доктор.

Я поняла подтекст: а вы совершили чудо и спасли ей жизнь.

— Я полагаю, что сподобилась увидеть транс исцеления, не так ли?— уточнила Геля.

— Да,— бледно улыбнулась я.— Именно его.

— Впечатлена. А убить вы тоже можете, доктор? Или вам мешает генетическое программирование?

— Я натуральнорождённая,— сказала я, не очень понимая, почему отчитываюсь перед нею.

Ну да, легенда и дочь легенды, но это что, повод смотреть на неё снизу вверх? Она возглавила Сопротивление Ясной Поляны, а мне Лилайон без наркоза душу вынул, из-за чего я тогда, в пространстве Кларенса, сорвалась со страшной силой. Она убивала, но и я убивала тоже.

А ещё я спасала людей.

— Скажите, доктор, как Лида?— серьёзно спросила Геля.

— Стабильно,— ответила я.

— А почему вы не с ней?

Спросила. В требовательном таком тоне, как будто я — робот и мне не нужно восстанавливаться после интенсива.

— Смена закончилась,— коротко объяснила я.

Это раньше я бы сорвалась. Бич всех юных целителей: чувство вины перед родственниками пациентов и острое желание спасти всех, даже ценой собственной жизни. Всех спасти невозможно, это первое, что вдалбливают в наши головы на начальном обучении. А наша собственная жизнь на период обучения и интернатуры — уже не наша собственная, и распоряжаться ею — читай, самоубиваться!— мы не имеем права...

— У нас хорошие врачи,— сказала я, смягчившись.— Не переживайте, Геля. Всё будет хорошо...

Хорошо? Интуиция подсказывала мне, что хорошо-то хорошо, да не совсем. Но ужасов на горизонте бытия четырнадцатилетней Лиды Тропининой не предвиделось, поэтому я позволила себе расслабиться. Но Геля внезапно взяла меня за плечо, а хватка у неё оказалась железная:

— Хорошие?— нервно выдохнула она.— Да они все отказались когда ещё! Сказали, случай безнадёжный, паранормальной коррекции не подлежит. А с вами Лида пришла в себя! Для вас — не безнадёжный случай. Вы — единственный шанс, доктор Ламберт.

Я посмотрела на её руку, потом на неё, потом снова на руку. Двинуть ей, что ли? Она — с боевым опытом, несмотря на юный возраст, значит, сильнее меня наверняка. Всё так, но я — психокинетик, а она — нет... Впрочем, она поняла меня правильно и разжала свои клещи. Но сдаваться не собиралась:

— Без вас они её угробят!

Так. Держи себя в руках, Ламберт. Не хватало ещё вспышки неконтролируемого психокинеза, как тогда, в локали Кларенса...

— Угрозы жизни нет,— сказала я настолько мягко, насколько смогла.— Я ничем больше не могу помочь, извините. Обратитесь к заведующему отделением.

Я пошла на выход, не оглядываясь. Мне показалось, будто за моей спиной заплакали, тихо и яростно, от злого бессилия. Но я не обернулась.

Сколько слёз видишь за годы работы! Сколько боли, трагедий и слёз. Если каждый раз пропускать всё это по оголённым нервам, сгоришь быстро, после чего никому и никогда не поможешь. И те, кто мог бы жить благодаря тебе, умрут. Потому, что их случай, доступный к паранормальной коррекции твоими силами, окажется безнадёжным для другого целителя. Поэтому пусть. Пусть считают меня чёрствой, бездушной, циничной. Мне не критично, я научилась спокойствию, пусть говорят, что угодно, в глаза и за глаза. Только пусть живут.

Живут.

Что может быть ценнее спасённой жизни?

Я вышла в ангар, машины здесь ставили в крытые павильоны, не доверяя ледяному холоду ранней весны. Весна на Терре очень красива: большинство растений (не без помощи генных инженеров!) приспособились к холодам и начинают цвести ещё до начала плюсовых температур. Стабильные минус двадцать после минус шестидесяти воспринимается ими как тепло, пригодное для начала вегетации. Но лишённые пирокинетической паранормы люди похвастаться подобной морозостойкостью не могут...

Дорога к яслям, где ждала меня Нохораи, занимала прилично времени, минут двадцать, если не больше. Сразу по прибытию на Терру я выучилась водить местные снегоходы, чтобы не зависеть от расписания общественного транспорта; машина прямо мне полагалась согласно контракту, поэтому я воспользовалась своим правом. Не пожалела. Хотя линии подземного сообщения на Терре заслуживают отдельного разговора. Историческое наследие Человечества, предмет поклонения гала-туристов со всей Федерации... Как-то даже кощунственно пользоваться ими по прямому назначению, просто для того, чтобы просто добраться от станции А к станции Б. Впрочем, местные голову подобной ерундой себе не забивали. А меня вполне устроил свой собственный персональный снегоход.

Пока ехала, поставила на аудиорежим книгу, которую взяла в библиотеке госпиталя. Библиотека была большой, содержала немало литературы по паранормальной медицине, и я брала одну книгу за другой, чтобы вникнуть в тонкости профессии. Так или иначе, но мне предстояло в скором времени отправляться в свободное плавание, уже с полной лицензией специалиста, и надо было готовиться, пока предоставлялась возможность...

На днях я наткнулась на книгу моего учителя и наставника, профессора Марвина Таркнесса "Геморрагический инсульт: подводные камни паранормальных коррекций". Солнечный привет из детства. Книга создавалась на моих глазах, в ней описывались реальные случаи из практики доктора Таркнесса. В частности, туда вошёл, как классика жанра, случай с несовершеннолетним пациентом. Аневризма сосудов головного мозга. Привет анацефалам из движения "Назад к природе", которым религия не велит общаться с врачами вообще и генными инженерами в частности...

Ассистировали я и Итан Малькунпори. Коррекция прошла удовлетворительно, но встал вопрос о дальнейшем лечении. Восстановительная терапия предполагала несколько курсов, растянутых на год-полтора, но курица-мать, пожелавшая забрать чадо домой на следующий же день после операции, устроила нашей клинике локальный армагеддон. Мальчик решил проблему сам. Он ушёл из жизни на третий день, не приходя в сознание. И ничего мы не смогли сделать. Ничего. Вообще. От слова совсем.

Профессор Таркнесс подробно проанализировал ситуацию в свое книге. Я слушала голос учителя, пропуская сквозь себя печальные воспоминания. Помню, мы все тщательно разбирали каждый свои действия, искали причину неудачи. Неутешительный вывод касался общепринятых схем паранормальных коррекций при подобных случаях, их несостоятельность подтверждалась и предыдущей практикой. Книга объясняла, легко и просто, буквально на пальцах, что следовало принять в дальнейшую работу, а от чего отказаться.

Я забрала Нохораи. Девочка щебетала, рассказывая события дня. Они ходили на экскурсию, в Старый Город, на взорванный мост, и им прочитали лекцию о докосмических войнах, бушевавших когда-то на поверхности Терры. В доступном для маленьких детей формате, конечно же. Я слушала рассеянно, повторяя иногда последнее слово сказанной девочкой фразы. Так называемое активное слушание. Когда ребёнок замолкает, делая паузу в разговоре, надо подтолкнуть его рассказывать дальше просто повторив последнее сказанное им слово.

Пришёл вызов по коммуникатору, я удивилась. Кто бы мне звонил в нерабочее время, у меня не было никого на Терре, да и вообще по жизни, если на то пошло, кто мог бы позвонить мне просто так, ни с того, ни с сего. Нерабочие часы принадлежали дочери.

— Помолчи, солнышко,— попросила я девочку, и ответила на вызов.

Голографический экранчик развернулся, и я с удивлением увидела взъерошенную физиономию доктора Девлятова.

— Ламберт,— резко, отрывисто сказал он.— Нужна твоя помощь. Срочно.

Я проглотила рвущееся с языка: вы же сами выпнули меня на три дня в астрал, то есть, в отпуск! Зовёт обратно, значит, ситуация серьёзная.

— Чёрт,— сказала я.— Вам бы на десять минут раньше... я с ребёнком! Кто?

— Тропинина. Уронила давление, сейчас на ИВЛ, и... Энн.... Поторопись.

Я выругалась. Как же так, она же стабильная была! Получается, эта мымра, Геля, была права, когда не хотела отпускать меня. Паранормальная интуиция? А кто её знает.

— Девочку вези с собой, найдём, кому поручить.

Это да. Обратно в ясли ехать, — время терять. В пустой квартире ребёнка оставлять нельзя. Только в госпиталь, никак иначе. Без присмотра Нохораи там не останется, а я...

Я попробую спасти человека.

Снова.

Я спешила. Мысленно я была уже там, в реанимационной палате. Но физически меня ожидало несколько лифтов, коридоры и холлы. И на руках — Нохораи. Она не задавала вопросов, словно прониклась моей спешкой. Мне некогда было подумать над этим, но я всё же отметила, как Нохораи молчит: сосредоточенно, серьёзно, словно всё понимает. И саму спешку, и её причины...

Стало не по себе. Телепатическая паранорма, как и любые сверхспособности, включается в период полового созревания, в интервале с 11 до 16 лет. Но ребёнок с генным комплексом телепата обладает повышенной чувствительностью к настроениям близких людей, и с этим необходимо считаться.

Когда я передавала девочку на руке Эльвире Званцевой (именно ей поручено было присмотреть за Нохораи), малышка вдруг очень серьёзно спросила у меня:

— Ты снова идёшь умирать, Энн?

От её взгляда тряхнуло морозом. Я постаралась улыбнуться как можно непринужденнее:

— Нет, что ты. Почему сразу умирать?

— А что тогда?

— Работать я иду, маленькая. Работать...

Но она мне, кажется, не поверила. А я сознавала риски: все целители, сколько их было в сфере доступа, отказались, для них случай был запредельно безнадёжным. Оставалась только я и, уже как последнее отчаяние, классические нейрохирурги. Нейрохирургия не справится, потому что...

... Потому что паранормальным зрением я увидела именно то, что, о чём подумала сразу после сообщения доктора Девлятова, то, что очень боялась увидеть. Митохондриальная дисфункция, множественные очаги поражения, ускоренный нейроапоптоз, и всё это на фоне стремительно развивающихся искажений, читай — распада!— личностной матрицы.

Не знаю, как девчонка прожила полтора года после спасения с Ясной Поляны. По сути это всё должно было случиться с ней сразу, если не в первый обрыв связи с инфосферой, то после второго так уж точно. Но что-то держало её, не давало сорваться в дорогу без возврата. Не в старшей ли женщине дело? Как-то очень уж подозрительно, у той инфаркт, у этой следом инсульт. Скрытая паранорма, спонтанный дар? Бывает. Держала девчонку, держала, а потом устала. Инфаркт. Без обучения, без навыка обычно именно так и бывает.

— Сергей Семёнович,— сказала я.— Я проведу паранормальную коррекцию, но при одном условии: не вмешивайтесь!

— Ламберт...— начал было он.

— Не надо было вызывать, если сомневались!— огрызнулась я.— Время!

Окно допустимых воздействий сужалось с каждой секундой. Ещё немного, и не смогу ничего сделать вообще, девочка умрёт с гарантией. Пока шанс у неё ещё оставался.

... а книгу профессора Таркнесса доктор Девлятов не читал, мелькнула фоном мысль. Иначе он бы знал, что сейчас надо делать. Хотя бы в общих чертах!

Я привычным движением прогрела ладони, ощущая упругий ток психокинетической силы, свернувшейся вокруг меня напряжённым коконом. Чтобы исключить всякое вмешательство инфосферы, снова рефлекторно укрылась за зеркальным ментальным щитом. Телепатам это не понравится, доктору Девлятову не понравится, но я решила, что они это как-нибудь переживут.

Да, я рисковала. Собой. Мне может не хватить опыта, мне может не хватить знаний, и силы тоже может не хватить, а грань, за которой начинается паранормальный срыв, в трансе определить крайне сложно. Но все мы всегда ходим по грани. Мы все. Всегда.

Я положила ладони девочке на виски. Что же ты творишь, дурёшка?! Тебе всего четырнадцать, живи! Без инфосферы жить можно, без телепатии тоже можно жить, привыкнуть и жить, я вот, к примеру, живу, привыкла, и ничего, и ты живи!

Паранормальная коррекция началась.

Я открыла глаза, ощущая себя очень неправильно. Должна была стоять, а — лежу. Что за?..

— День добрый,— хмуро сказал мне доктор Девлятов.

Я обнаружила, что да, лежу. На компенсационной постели, в реанимационной палате. А мой старший смотрит на меня очень неодобрительно. С таким характерным прищуром. Сердце заранее ушло в пятки: сейчас начнётся разнос.

— Я что-то пропустила?— виновато спросила я

— Пропустила,— агрессивно подтвердил он.— Четверо суток глубокой комы, двое суток поверхностной, консилиум профессоров паранормальной медицины со всего локального сектора Солнца, и чтоб меня разорвало!— не выдержал он под конец фразы.— Ламберт! У тебя голова на плечах или гнилая кочерыжка?!

— Что

с девочкой?— быстро спросила я.

— В коме. Поверхностной... Не заговаривай мне зубы!

— Не кричите на меня,— сказала я, морщась.— На победителей не кричат...

— Твою-то мать,— отозвался он на это сердито.— Ещё одна такая победа, и мы поставим вопрос о твоей профнепригодности.

Угроза была нешуточной. Целитель не вправе брать на себя безнадёжные случаи, не вправе распоряжаться своей жизнью так. Потому что подобное самопожертвование — пример для юных. Которые сгорают в первый же год интенсивной практики именно на синдроме всемогущего спасителя. Я видела несколько раз у сокурсников паранормальный срыв после коррекции по безнадёжному случаю. Страшная, неотвратимая и неизбежная смерть! Такое не лечится. Ничем. А начинается всё с неадекватной оценки собственных сил. И я, получается, прошла сейчас по той же самой грани...

— Скажи мне ещё, что больше не будешь,— сердито выговорил Девлятов, остывая.

— Не скажу,— вздохнула я.— Но я... я поняла... Я могу пойти домой? К дочери.

— Куда?! Лежи. С девочкой твоей всё хорошо. Есть кому присмотреть...

Вечером Эльвира Званцева привела ко мне Нохораи. Девочка крепко обняла меня и долго не отпускала. А потом сказала, напряжённо и зло:

— Ты же говорила! Ты же обещала, что больше умирать не будешь!

Я погладила её по кудряшками:

— Но я не умирала, солнышко.

— А что? Что ты делала?!— возмутилась она.

Я поймала взгляд Эльвиры. Она только головой покачала. Позже она расскажет мне, в какую истерику сорвалась бедная Нохораи, когда я потеряла сознание прямо в палате интенсивной терапии. Как долго её не могли успокоить. И как страшно она спала потом, практически сутками, просыпаясь лишь на пару-тройку часов. Классический случай телепатической зависимости, скажет мне детский врач. Когда ребёнок сливает своё сознание с сознанием взрослого. Взрослый не чувствует или чувствует слабо, а для малыша такая связь означает полную потерю индивидуальности. Чем младше ребёнок, тем сильнее искажения, возникающие в его личностной матрице. И если не провести ментокоррекцию по разделению сознаний вовремя, то хорошего не жди.

Ещё и это. Подобные процедуры болезненны. Нохораи, правда, маленькая ещё, она благополучно забудет, но несколько дней ада нам обеспечены. Всё-таки, детей-телепатов должны воспитывать телепаты, и если бы мать девочки была жива... Но у Ликессы Балиной не было шансов. Второй ранг и внутренняя Служба Безопасности Менлиссари...

Я в очередной раз помянула злобным словом проклятых ольров в целом и Ми-Скайона лантарга в частности. Принесло их на наши верфи... не могли мимо пройти.

Куда ни кинь, что ни зацепи, везде натыкаешься на гадов. На последствия поступков этих гадов. На само их существование. Убила бы всех! Удалила бы из организма Вселенной как инородное тело, будь у меня такая возможность. Ненавижу!

Если не произошло необратимого паранормального срыва, восстанавливаешься быстро. На седьмой день мне разрешили вернуться домой, на одиннадцатый — выйти на работу. Сначала, разумеется, меня посмотрели независимые эксперты, тоже свои, целители, в смысле. Первой гориории. Федерального уровня. И, несмотря на сердитое мнение доктора Девлятова, к работе допустили...

С Сергеем Семёновичем я не то, чтобы поссорилась, но холодок не таял. И пусть. Мне было как-то уже всё равно. Я бы дёргалась год назад, даже полгода, но сейчас будто перегорело что-то и лопнуло. Мне было на удивление всё равно...

Свободные дни я использовала, чтобы помочь Нохораи. Горького веселья хлебнули обе полной ложкой. Но это надо было пережить, как сильную боль при вправлении вывиха. Немного боли перед полным и окончательным выздоровлением — не такая уж тяжёлая плата. Я видела взрослых, страдавших телепатической зависимостью от партнёра либо родственника или даже собственного животного-компаньона: печальное зрелище. Подобной судьбы для маленькой Нохораи я не хотела. Пришлось терпеть.

Но у неё снова погас взгляд, а я снова не могла удушить за это того, кто был виновен.

Девочка наша из комы так и не вышла. Состояние стабилизировалось, но паранормальной коррекции не подлежало. Наши коррекции всегда проводятся через кризис, то есть, перед окончательным выздоровлением происходит кратковременное ухудшение состояния. Как в общем, так и в частности, то есть грубо говоря, там, где проблема. Тропинина такую встряску не переживёт, очевидно. Оставался паллиатив: поддерживающая терапия и надежда вывести пациентку на тот порог, за которым смерть от интенсивного воздействия ей не грозит.

Геля Гартман навещала её каждый день. Сидела рядом, держала за руку. Выглядела пугалом: исхудала, короткие волосы торчали ёжиком, я всерьёз опасалась, что в самом скором времени помощь целителя понадобится уже ей. На меня она не смотрела и всем своим видом показывала, что я — пустое место. Мне, опять же, было без разницы. Пока она не выдала признаки готовящегося обморока. Тогда я мстительно организовала ей поддерживающую терапию, попутно выяснив, что эта, с позволения сказать, коза не помнит, когда в последний раз нормально ела. Наверное, очень хотела голодной смертью поддержать своих близких, из которых одна готовилась к пересадке сердца, а вторая загрузилась в себя на неопределённый срок. Насмешками и злым словом я заставила её пообещать питаться нормально. На некоторых действует безотказно; Геля была из таких.

Но из терранского периода моей жизни мне запомнилось не знакомство с Гелей Гартман, нас сталкивало лбами потом ещё не раз, даже и после того, как я покинула Старую Терру, а совсем другая встреча...

Я сидела в кабинете паранормальной диагностики, на первичном приёме. Как известно, болезнь легче предупредить, чем лечить. Вот и шли ко мне люди. Те, кто мог позволить себе страховку отдела паранормальной медицины и те, кому она была прямо положена.

Мужчина, сорок четыре года. Пирокинетик, военный, космодеант Альфа-Геспина. В чине комадара — полевой командир. Серые глаза, светлые волосы, в общем, типичный для пирокинетиков фенотип. Рассказал, что был ранен, сейчас находится на восстановлении. Интересуется, когда сможет вернуться к действительной службе... и вообще.

У меня едва не вырвалось в ответ на его вопрос: "Никогда!" Успела прикусить язык. Сказалась наука профессора Таркнесса, да и доктора Девлятова тоже, будем честными.

Я видела. Первую, пока ещё слабую, буквально два-три волоса, седину на висках, признак надвигающегося гормонального срыва. Угнетение активности пиронейронной сети, уже выраженное. Вектор будущего, упёршийся в слепящую белую стену итога. Наверное, я не сумела удержать лица. Он всё понял. Очень спокойно воспринял, пирокинетики вообще очень спокойные люди. Не подверженные спонтанным эмоциям...

— Сколько, доктор?— прямо спросил он.

Я отвела взгляд и как раз на окно терминала, на выведенную в плоскость экрана личную карточку. Жаров Игорь Владимирович, значилось там, в верхнем поле. Фамилия показалась знакомой.

— Три-четыре года,— тихо ответила я на вопрос.— Может быть, пять. Простите...

— Не извиняйтесь, доктор,— мягко сказал он.— Не надо. Вы не виноваты...

Он ещё меня утешал! Я стиснула пальцы, до хруста. Вспышкой пришла память: ангар на станции Кларенс, разлитая в воздухе смерть и солдат федеральных сил с вопросом: "Живы, девчонки?" С информационной строчкой на броне: Жаров И.И, RH II-. Он! Точно — он...

— Не говорите моей невесте, доктор,— попросил он.— Скажу ей сам.

Я кивнула. Невеста. Поздновато, с его-то паранормой, с его профессией и в его возрасте. Но что я... Его личное дело, имеет полное право.

— Простите,— беспомощно сказала я ещё раз.

Он кивнул, по-военному чётко. Сказал:

— Не переживайте, доктор. Я — жил. На острие атаки,— тут он скупо улыбнулся,— защищая тех, кого должен был защитить. Не так плохо, если подумать. Всё хорошо, доктор.

Он снова меня утешал! Невыносимо.

Ушёл. Он был последним в очереди, на сегодня приём окончен. И я заметалась по кабинету, тоске и бессильной ярости. Как же это несправедливо, несправедливо, несправедливо! Сорок восемь лет, это же ни о чём! Не жизнь, а оборванная фраза. За что? В то время, как другие, половинки ногтя комадара Жарова не стоившие, будут жить и радоваться жизни...

Большое панорамное стекло, за которым вымерзал в светлый весенний вечер город, внезапно покрылось сетью зловещих трещин и лопнуло. С печальным звоном хлынули вниз сверкающие осколки. А в кабинет ворвался ледяной ветер.

— Что, Ламберт, слетела с нарезки?— осведомился доктор Девлятов, узнав о случившемся.

Я виновато промолчала. Надо держать себя в руках. Мы оперируем громадными силами, на станции Кларенс я лично убедилась, насколько громадными; надо держать контроль и не позволять себе глупостей. Такие глупости легко оборачиваются большой бедой. Хорошо, что стекло никого не поранило, потому что эта часть здания выходит на безлюдный парк рекреационной зоны. Но ведь могло быть и наоборот.

— А дальше будет только хуже,— сказал Сергей Семёнович.— С чего хоть? Что случилось?

— Ничего,— буркнула я, объяснять не хотелось.

— Ну-ка, посмотри мне в глаза,— потребовал он.— Ламберт!

— Не буду,— окрысилась я, опуская голову и разглядывая носки собственной обуви.— У вас второй ранг... не буду!

— Смотри,— сказал доктор Девлятов неодобрительно.— Что-то мне кажется, что ты у нас не задержишься. С таким-то настроем.

Я промолчала. Я что-то чувствовала... как и он. Что-то. Мне тоже казалось, что летом меня здесь уже не будет. Пугающая перспектива. Я даже не представляла себе, куда я могу отсюда деться. И что случится такого, что я уйду из госпиталя и вообще с Терры. Не ольров же снова принесёт? Это было бы уже слишком.

После окончания смены я зашла в рекреационную зону, посидеть немного за чашкой кофе. Кофе полагался тот самый, по значку психокинетической паранормы. Гадость. Выпить одним глотком, не морщась. После чего взять себе нормальный кофе и уже с ним почувствовать себя живой.

— Энн!

Я подскочила, оборачиваясь на не возможный здесь знакомый голос. Конечно, пролила и обожглась! Но я не ошиблась, это была Ане Ламель, моя подруга со станции Кларенс.

— А я думаю, ты или не ты,— радостно сообщила она, усаживаясь напротив.— Ты позволишь?.. — я закивала.— И решила, что ты. Вот.

— Ты откуда здесь?— спросила я.

— В отпуске,— беспечно отозвалась она.— А ты? А Нора как? Соскучилась я по твоему угольку, веришь? Славная девчонка.

— Нохораи в яслях,— объяснила я.— Сейчас поеду за ней... А я здесь работаю. Нет, ну а ты — как? Ты же собиралась в Номон устраиваться?

— И устроилась. Год уже прошёл, Энн.

— Да... год...

Прошёл уже год после того, как мы расстались. Время, надо же. Ане мало изменилась, всё та же жизнерадостная, улыбчивая девушка. Разве что увереннее стала. Ну, работает в Номоне. Номон — это серьёзно...

— Что-то ты скучная какая-то, Энн,— насторожилась Ане.

Я качнула головой: ерунда. И вдруг заметила у неё значок третьего телепатического ранга на воротничке. Она отследила мой взгляд, сказала:

— Поставила себе имплант, пришлось. Сама понимаешь, нейрохирургу без телепатии никак.

Я кивнула. Это верно, никак. И целителю тоже. Это я на себе очень остро ощущала сейчас.

— Давай завтра встретимся?— предложила я.— Завтра выходной у меня. Хочешь, ко мне приезжай, сейчас скину адрес...— я потянулась за плиссом планшета.— А то сегодня я немного что-то... и девочку забирать скоро... Как же ты сюда приехала? Почему именно сюда?

— Давно хотела Старую Терру посмотреть,— беспечно отвечала она.— Легендарная колыбель Человечества всё-таки.

— В госпитале самое то смотреть туристические красоты,— сказала я, включив соображение.— Что случилось, Ане? Почему ты в больнице? Не для обмена же опытом, раз ты в отпуске!

Она поставила локти на столик, сцепила пальцы и положила на них подбородок. Сказала:

— Крепко на стуле сидишь?

— Ну?— поторопила я её.

— Я выхожу замуж.

— Да ты что! Поздравляю! И кто попался? Кто-то из местных?

— Да почти,— сказала она, улыбаясь.— И я тебя приглашаю. Придёшь, Энн? И Норку с собой захвати обязательно!

Я улыбнулась в ответ. Ане всегда говорила, что хочет семью и детей, что ж, она получила то, что хотела. Но только я собралась произнести восторженную речь с поздравлениями, как увидела её жениха...

Он подошёл, пожелал доброго вечера. Ане назвала моё имя: "это моя подруга со станции Кларенс, я рассказывала, Игорёша, помнишь..." Я сидела как на раскалённом металле. Игорь Жаров. Жених Ане Ламель. Игорь Жаров... Он смотрел на меня предупреждающе. С какой-то почти детской беспомощностью во взгляде. "Не говорите моей невесте, доктор. Я расскажу ей сам..." Я чуть кивнула на его взгляд. Я не расскажу. Не расскажу. Но что делать, если она сама спросит? Что? Я упредила вопрос:

— Ане, слушай... У тебя ведь открытая лицензия, не так ли?

— Да,— сказала она чуть удивлённо.— А что?

Открытая лицензия — это хорошо. Открытая лицензия, в отличие от специальной, позволяет своему владельцу вести профессиональную деятельность не только в выдавшем эту самую лицензию учреждении. Стандартная практика.

— Понимаешь... извини, что прошу... Но ты не могла бы проконсультировать одну нашу девочку? Неординарный случай.

Она, прежде чем ответить, посмотрела на своего мужчину. Взгляд, полный обожания. Взгляд влюблённой до потери пульса женщины. Мне захотелось заорать, еле сдержалась. Хороша была бы, если б заорала... Не моё дело, не моя жизнь, не мой выбор. Три-четыре года! Может быть, пять...

— Расскажи,— попросила Ане.

— Девочка яснополянская,— объяснила я.— В анамнезе — два травматических обрыва связи с инфосферой...

Ане покачала головой:

— Однако. На каком она ранге была?

— Второй,— сказала я.— Высшие ступени второго... В коме сейчас. После двух паранормальных коррекций.

— Энн...— она коснулась моей руки пальцами.

— Да знаю я!— вспылила я.— Все наши отказались! А я не могу так, я знаю, я чувствую, что можно спасти! Если бы я ещё понимала как...

— Хорошо, Энн,— сказала она.— Хорошо, я посмотрю. Завтра у тебя выходной, послезавтра я не могу... Сегодня сможешь? Игорь, не возражаешь?

Игорь не возражал. Спросил только, надолго ли. Если надолго, то можно занять время полезным делом, например, съездить... назвал куда, я мимо ушей пропустила. Их жизнь. Я договаривалась с яслями, что задержусь. Там меня знали, не удивились. Дали поговорить с Нохораи. Девочка отвечала серьёзно, по-взрослому. Послушала немного Ане. И устала. После перенесённых процедур по коррекции телепатической зависимости она очень быстро уставала от общения. Врачи сказали, это пройдёт. Но пока ещё не прошло.

Мы отправились к доктору Девлятову: надо было согласовать допуск постороннего специалиста в реанимационную палату.

— Сергей Семёнович, это Ане Ламель, нейрохирург второй категории, открытая лицензия Научно-Исследовательского Центра Номон,— представила я подругу.— Ане, это мой руководитель, Сергей Семёнович Девлятов.

— Приятно познакомиться,— отозвался он.

— И мне,— сказала Ане.

— Сергей Семёнович,— сказала я.— Я попросила доктора Ламель посмотреть Тропинину. Свежий взгляд со стороны и всё такое...

— Ты всё не угомонишься, Ламберт,— сказал он одобрительно.— Хорошо. Сейчас согласуем...

Тропинина не показала нам никаких изменений. Ни в худшую сторону, ни в лучшую. Застряла между жизнью и смертью, пафосные слова, но по другому не скажешь. Гелю Гартман мы из палаты выставили. Я велела ей пойти поужинать, плотно. Иначе покараю соседней койкой с принудительным внутривенным питанием. Геля злобно зыркнула на меня глазом, но подчинилась.

Ане внимательно считала показания приборов, потом попросила нас провести диагностику с выводом на экран терминала. То есть, с ментальным терминалом мучилась я, а Сергей Семёнович связался с Ане телепатически. Не то, чтобы я завидовала. Но без телепатии в медицине действительно мало что сделаешь. Останешься вторым номером. Навсегда.

— Интересная картина,— объявила Ане спустя время.— Совершенно разные показания у вас. Как будто разных пациентов смотрим.

— Типично для безнадёжных случаев,— пожал плечами доктор Девлятов.— Каждый видит своё, и каждый видит одинаковый стоп-сигнал: запрещено к коррекции...

— Коррекцию она и вправду не переживёт, здесь всё правильно,— сказала Ане.— Но вот Энн считает, что шансы есть. Верно, Энн?

— Да,— коротко сказала я.

Я не собиралась спорить со своим руководителем. Пусть он сам разговаривает со специалистом из Номона. Номон — это не просто серьёзно, это очень серьёзно, даже если ты работаешь там всего год. Авторитет Ане не подлежал никакому сомнению.

— Доктор Ламберт проявляет признаки нестабильности,— сухо заявил Сергей Семёнович.— Я не хочу давать ей допуск на коррекцию. Эта коррекция может стать последней в её жизни. Вкратце всё.

— Энн?— обратилась ко мне Ане.

Я пожала плечами.

— Для меня случай небезнадёжный,— сказала я.— Но Сергей Семёнович прав, нестабильность имеется. Одна я не справлюсь.

— Хорошо. Тогда я обращусь к кому-нибудь с первой категорией в нашем Центре,— сказала Ане.— Не возражаете?

Девлятов кивнул. Он не возражал, ему не меньше меня хотелось помочь девочке.

— Перелёт от сектора Таурон в локаль Солнца занимает дней двадцать, за это время мы проведём подготовку к вмешательству,— сказала Ане.— Ещё согласие от родственников, если они есть.

— Есть,— сказала я.— Я организую.

— Тогда всё на сегодня,— Ане чуть развела руками.

Мы вышли из палаты и наткнулись на Гелю. Никуда она не ушла, торчала под дверями, ждала. Мне стало её очень жаль. Она разрывалась между двумя дорогими ей людьми, но если у старшей шансы были прекрасными, плановая операция рутинного хараткера, и дежурить у её постели было незачем, то с младшей — никакой определённости, и страх придти однажды, даже не придти, просто уснуть на минуточку на лавочке под стенкой, и — упустить. Упустить, услышать от нас страшную фразу: мы сделали всё, что могли, но...

Я кивнула Ане, мол, родственница. Подруга поговорила с ней. Обстоятельно всё рассказала, по полочкам разложила, у меня бы так не вышло, наверное. Геля выслушала. Сказала:

— Я могу восполнить затраты на переход по струне гиперпрокола от Номона сюда.

Привилегии у неё были. Имя семьи плюс личные заслуги.

— Это избыточно,— сказала Ане.— К паранормальной коррекции вашу родственницу необходимо подготовить, подготовка займёт не меньше двадцати дней. Раньше не получится.

— Хорошо,— кивнула Геля.— Но у меня условие!

— Какое?

— Доктор Ламберт принимает участие в коррекции,— резко отрезала она.— Не в качестве наблюдателя!

— Позвольте!— начал было Сергей Семёнович, но Ане жестом остановила его.

— Почему?

— Я так хочу.

— Неубедительно,— пожала плечами Ане.— Ещё аргумент?

Геля прикусила губу. Затем вскинула голову, сказала с нажимом:

— Я знаю, что без неё у вас ничего не выйдет.

— Паранормальная интуиция?— заинтересовалась Ане.

Геля покачала головой:

— Я — натуральнорождённая. Но я просто знаю. И всё. Если вы откажетесь, я не подпишу согласия!

— Хорошо, принято,— невозмутимо согласилась Ане.

Она обратилась к доктору Девлятову с вопросом по деталям курса лечения, тот ответил, а я сказала:

— Я позже подойду.

Ане кивнула. Они ушли.

— Пусти,— глухо потребовала она.

— Нет,— отказала я.— Сейчас пойдём вместе, и я прослежу, как ты ешь. Мясо.

Она скривилась. С размаху села на ближайшую лавочку, сцепила руки, опустила голову. Я подумала немного, осторожно присела рядом.

— Что, не справляешься, доктор?— зло спросила она, глядя в пол.— А вот если бы ты осталась тогда, когда просили....

Мы сами не заметили, как перешли на ты и когда именно это случилось. Нас это не волновало нисколько. В конечном счёте, мы делали одно дело: не давали девочке, уставшей от жизни в четырнадцать лет, уйти за грань.

— Если бы я осталась, я бы с тобой сейчас не разговаривала,— ответила я.— Нас не просто так гонят на отдых. Отправили домой, значит, выложилась. И что бы я, по-твоему, смогла бы сделать? На нуле силы?

— Может, и силы никакой не понадобилось бы,— упрямо заявила Геля.— Просто факта твоего присутствия хватило бы.

— Это уже никак не проверить,— сказала я.

— Нечего проверять,— отрезала она.— Я — знаю.

— Знает она,— фыркнула я.— У тебя что, спонтанный дар? В роду были неучтённые психокинетики?

Она устало потёрла ладонями виски, затем выпрямилась, опершись спиной о стену.

— Не знаю,— сказала наконец.— Но я никогда не ошибаюсь.

Я тогда подумала, что самоуверенности в ней хоть ложкой ешь. Не ошибаться совсем невозможно. Хоть где-нибудь, хоть как-нибудь, но накосячишь непременно. Потом, когда я узнала Гелю Гартман получше, я поняла, что это не самоуверенность и не хвастовство. Она действительно не ошибалась. Каким-то чутьём, почти паранормальным, находила верное решение даже тогда, когда казалось, что верных решений нет и быть не может. У натуральнорождённых бывают иногда спонтанные всплески самого разного свойства. Явление неизученное. Хотя когда-то именно наблюдения за подобными проявлениями сверхвозможностей позволили создать и развить все существующие ныне паранормы...

— На,— я сунула ей терминал.— Подписывай.

— Что это?— подозрительно спросила она.

— Согласие на процедуры по предложенному доктором Ламель плану. Или отказ. Ты — опекун, как оказалось. Тебе и решать.

Она молча приложила к сканирующему участку экрана ладонь и полоску своего персонкода. Полыхнуло зелёным: согласие. Правильно. На её месте сложно было бы выбрать что-то иное. Перманентное вегетативное состояние — не та жизнь, за которую надо цепляться. Из него лучше выходить, несмотря на риски.

Потом я отвела её вниз и проследила, чтобы она поела. Ещё рацион для неё составила, и заставила всё съесть. Она съела с тихой ненавистью, но не прекословила. Потом я позволила ей войти в палату, сидеть с Тропининой. Сказала ей, что не больше часа, и что приду проверю, увижу — выгоню с треском. Или нет, на соседнюю койку уложу и включу режим предоперационного сна. Не наркоз, но ей хватит, чтобы восстановиться. Неясно, подействовала угроза или нет. Приду через час, проверю...

Игорь Жаров хорошо знал историю Старой Терры и рассказывал, немногословно, но очень интересно, вплетая в рассказы личные впечатления из детства, когда он с приятелями искал подвигов, как все мальчишки. Мы втроём бродили по Старому Городу в мои выходные дни, иногда я брала с собой Нохораи. Весна наступала на северное полушарие Терры вместе с белыми ночами, снег из колючего и острого, словно осколки стекла, превратился в мягкий, выпадающий крупными хлопьями. Детвора скатывала его в огромные шары, стоявшие в каждом дворе в угрожающих количествах. В середине лета будет примерно дней сорок плюсовой температуры, когда снег растает полностью. Я, правда, слабо представляла себе, как такое количество замёрзшей воды будет таять. Улицы наверняка превратятся в реки, а снегоходы — в лодки...

Взорванный мост через Неву, например, никто не собирался реставрировать. Построили другой, чуть дальше, а этот оставили как есть.

— Памятник,— объяснил Жаров.— В назидание.

Войн эта маленькая планетка пережила за всю свою историю немало. Санкт-Петербург переживал блокаду дважды. В первый раз осадили враги, во второй раз — катастрофически резко изменившийся климат. В обоих случаях город выстоял. И сейчас жил, несмотря ни на что и вопреки всему. На побережье, кстати, стояли климатические станции того периода, неплохо сохранившиеся. Они строились с тем расчётом, чтобы возместить отвернувший от материка тёплый океанический поток, учёные того времени предвидели надвигающуюся катастрофу и постарались упредить её. У них ничего не вышло, планета сорвалась в ледниковый период на много столетий, но станции позволили выжить городу и поселениям-саттелитам в первую, самую трудную, сотню лет, что уже было немало.

Они до сих пор в рабочем состоянии! Девять из двенадцати. В рабочем состоянии, и до сих пор в строю.

Наверное, мне не следовало соглашаться на прогулки с Ане и Жаровым. Смотреть на них было тяжело. Такое искреннее взаимное чувство и такое короткое будущее. Нет ничего хорошего в ясновидении, в пресловутой нашей паранормальной диагностике, её не отключишь просто так, нажав кнопку или изменив настройку, она всегда с тобой. Видеть наперёд, зная, что ничего не можешь изменить, очень тяжело. Я молчала, соблюдая данное Игорю слово. Ане сказала сама...

Игорь как раз отошёл, чтобы взять нам горячий кофе из уличного автомата, раскрашенного отчего-то весёлыми зверушками в нарочито детском стиле.

— Он сказал мне.

Я подняла взгляд. Ане грустно улыбнулась:

— Это ничего не изменило, как видишь. Я люблю его. И он меня тоже. У нас всё серьёзно и взаимно, у нас будут дети. Пять лет? Пусть. Это будут наши пять лет...

Я коснулась ладонью её плеча:

— Мне жаль, Ане...

— Энн, не винись,— строго сказала она.— Работа ведётся. Современная генная инженерия уже совсем на другом уровне, чем раньше. Раньше пирокинетики не доживали даже до тридцати...

— Как будто от этого легче...— тихо сказала я.

— Не легче,— серьёзно сказала Ане.— Но надежда есть. Надежда есть всегда, Энн! Надо только научиться её не терять.

Игорь вернулся с горячими стаканчиками в руках. Мы с Ане кутались в капюшоны-торбы своих пуховиков, под пуховиками на нас было слоя четыре одежды. А Жаров прекрасно чувствовал себя на морозе с непокрытой головой, без перчаток, в лёгкой куртейке. Пирокинез стал неплохим ответом вынужденной изоляции и ледяному веку. Когда Старую Терру открыли во второй раз, подавляющее большинство населения являлись носителями пирокинетической паранормы. Им не страшен холод, им не страшен огонь, они сильны и выносливы, прекрасно чувствуют себя там, где обычный человек загибается через несколько минут. Например, в неадаптированной атмосфере оллирейнских кораблей безо всякой защиты... Но пирокинетики живут мало. Непростительно мало! Средний возраст — пятьдесят четыре года у мужчин, пятьдесят восемь у женщин. Минимальный порог — шестнадцать, максимальный зафиксированный официально — шестьдесят один. И прогерия Эммы Вильсон, возникающая у одного подростка из ста тысяч, как реакция на взросление, гормональную перестройку и выход паранормы на активный режим. При общей численности пирокинетиков в Федерации — цифра страшная, до четырёхсот тысяч в год. Четыреста тысяч детей-пирокинетиков погибают в возрасте шестнадцати-восемнадцати лет. А мы, целители, не боги, мы сами переживаем порог созревания немногим лучше.

За всё приходится платить. Простая истина, от которой иной раз лезешь на стены. И от которой никуда не деться. Никому. Никогда.

Глава 4-4 Посёлок Отрадное, Старая Терра, локальное пространство Солнца, Земная Федерация, двадцать девять лет назад

Дорога улетала назад с приличной скоростью. Я любила скорость, но до таких значений сама ещё не разгонялась. Подежуришь в травматологии, посмотришь на любителей погонять и подумаешь: а, ладно... тише едешь, дольше проживёшь. Впрочем, в городе регламент жёсткий, не разгонишься, даже если захочешь. А за городом я, прожив на Терре почти год, ещё не бывала. Не приходилось к случаю.

За городом на скоростных трассах порог ограничений был иным. Здесь, наоборот, ограничивалась чересчур тихая езда, и оно понятно. Тихоходники могли создать нешуточную угрозу.

Игорь Жаров вёл машину, Нохораи укачалась и задремала на заднем сиденье, а мы с Ане потихоньку болтали о всякой всячине. Обеим было что рассказать. Наконец мы свернули с трассы на дорогу к Отрадному, встречных машин сразу стало намного меньше. В Отрадном жило порядка полутора тысяч семей, как здесь считали. Каждая семья насчитывала несколько поколений, и в общей сложности средняя численность проживающих в одном домовладении колебалась от пятидесяти человек до ста пятидесяти. Традиции...

По правую руку, за заснеженными холмами, разливалось странноватое серебряное свечение, отчётливо видимое в неярком вечернем сумраке белой ночи.

— Что это?— любопытно спросила я.

В тёплом салоне словно повеяло холодом. Ане напряглась, но ответил Игорь:

— Долина Памяти.

— Кладбище,— неохотно пояснила Ане в ответ на мой непонимающий взгляд.

Очень неловко получилось.

Нас встречали. Орава детишек, сумрачный мальчишка лет четырнадцати и девушка с тросточкой. Я сначала не поняла, зачем ей трость, решила, что травма, но, уже в доме, разглядела полностью седые волосы, сухое лицо, по-птичьи тонкие, прозрачные пальцы со старческими пятнами на коже, и мне захотелось бежать отсюда с воплями. Не я ли вчера поминала прогерию Эммы Вильсон? Получи, так сказать, наглядное пособие. Семнадцатилетнюю старушку звали Настей и обращались с ней, как со всеми, то есть, не выделяли особенно и не демонстрировали по отношению к ней какую-то отдельную жалость. Правильно. Жалость убивает даже здорового, а тут...

Младшие Жаровы тут же утянули куда-то в глубину огромного дома Нохораи. Они сразу же назвали её Угольком и спросили, за что её мама поджарила, неужели настолько плохо себя вела, и девочка несмело улыбнулась в ответ грубоватой шутке. Давно пора. А то я уже боялась не дождаться этой улыбки.

И вдруг в конце коридора я увидела ужас. Свой вечный кошмар. Ужас держал на руках ребёнка, совсем маленького, не больше года, и вспышкой врезалось в сознание воспоминание — другая планета и совсем другой мужчина и тоже с ребёнком на руках, то же самое лицо, один в один такое же самое, вот только... только...

Меня шатнуло на стену, в ушах зазвенело и не хватило воздуха для полноценного вдоха. Нет, нет, нет, опять, снова, опять! Вокруг взвилась чудовищная спираль психокинетической силы: я не позволю... не позволю снова... к себе прикоснуться...

— Энн!— встревожено вскрикнула Ане, хватая меня за руки.— Энн, ты что?

Она проследила мой взгляд, сразу всё поняла, крикнула:

— Мэтт, уйдите немедленно! Потом объясню!

Но куда ей было с её третьим рангом обуздать слетевшую с катушек мощь! Меня трясло, я не могла соображать связно, и исчезновение кошмара из поля зрения ни на что уже повлиять не могло. Внезапно кто-то положил мне на виски горячие ладони. И бешеный ураган сгорел в пламени, так и не сумев вырваться на свободу. Я со всхлипом втянула в себя воздух, задышала мелко и часто.

— Энн,— голос Ане доносился словно бы сквозь толстую стену.— Открой глаза.

Я замотала головой: нет. Опять увижу, и опять будет... нет!

— Не увидишь. Открой.

Я с трудом разлепила веки. Обнаружила прямо перед собой мальчика, в перчатках из вишнёвого пламени и Ане. Ане дрожащей рукой отёрла с лица испарину. Она-то прекрасно понимала, чего именно избежал сейчас дом Жаровых. Видела на станции Кларенс.

— Ане,— жалобно сказала я.— Прости...

— Это ты прости. Я забыла предупредить... Это Мэтт, Мэтуольнеш Шоквенерем, он — алаурахо. Ты не разглядела просто... ошиблась, ну, бывает.

Алаурахо — родственная ольрам раса. У них общие корни. Когда-то, очень давно, так давно, что даже в Оллирейне с их Службой Исторической Памяти толком не знают когда именно и по какому поводу, предки современных алаурахо покинули материнскую планету и ушли в космос. С тех прошло полторы тысячи лет по метрике Федерации или даже две. Алаурахо не пожелали возвращаться в лоно материнской культуры. Выбор у них был невелик: либо Оллирейн, либо Врамеул, либо Федерация, о Радуарском Альянсе тогда, четыреста лет назад, ещё не слышали. Они выбрали Федерацию, потому что врамены ещё хуже ольров, те хоть теплокровные млекопитающие, а титульная нация Врамеула — инсектоиды. И что они делают с попавшими под их протекторат малыми цивилизациями к ночи лучше не вспоминать.

Но это не снимало главной проблемы!

Почему лицо Мэтта Шоквенерема один в один повторяло физиономию Шаттирема Шокквалема?!

— Что у вас здесь?— спросил Игорь, перешагивая через порог.

Он отводил машину в гараж, назад вернулся через сад и основное веселье пропустил.

Тишина стояла оглушающая, только из коридора доносилось размеренное так-так громадных механических напольных часов с маятником. Часы были очень старые, они помнили еще самых первых Жаровых. Неплохо сохранились, за ними тщательно и бережно ухаживали. Вообще в доме было немало старых, может быть, уже не очень нужных, вещей, однако ощущения захламленности не возникало. Каждая вещь находилась на своём месте и использовалась по прямому назначению. Например, круглые сундуки-кадушки из тёмного от времени дерева, в них хранили бельё и одежду. Здесь вообще всё было сделано из огнеупорного дерева. Росло на Старой Терре и такое, оказывается. Огневая лиственница, огневая сосна и ещё ряд пород, с непременной характеристикой 'огневая'. Дерево-пирокинетик, как вам? Оно, конечно, неразумное, и направленно плюнуть огнём не может, но ощутимо прогревает воздух и землю в месте произрастания. Доски из такого дерева обладают огнеупорным свойством и ещё рядом интересных качеств, например, очень хорошо сохраняют тепло. Все дома в Отрадном построены из такого дерева...

Мне с дочкой отвели комнату на втором этаже, с большим окном, в которое заглядывали макушки молоденьких голубых елей, посаженных несколько лет назад взамен старых, сломанных зимней бурей. Мокрый снег вперемешку с дождём шлёпал в стекло. Весна в середине вечной зимы...

Я лежала на широкой кровати, без сна, слушала, как сопит под боком уставшая за вечер Нохораи, и перебирала в уме разговор с Мэттом. Говорил он мало, скупыми короткими фразами, но того, что рассказал, хватило с головой. Мы сидели на небольшой тёплой веранде, пили травяной чай, приготовленный Ане, и старший Жаров был с нами тоже. Ане, видно, слышала уже историю Мэтта, а Игорь знал с юности, просто они решили не оставлять меня одну. Кто их осудит? Оба ведь видели, что я с перепугу сотворила на станции Кларенс, и такой судьбы своему дому не желали.

— Мать моя была алаурахо из семьи Шоквенаурон,— говорил Мэтт.— Семья погибла в конфликте за колонию на Янаурамоне. Это было сорок стандартных лет назад, по метрике Федерации. Янаурамон отбить мы так и не сумели...

Я смотрела на него внимательно, отмечая расовые отличия. Тёмно-розовые, с оттенком в пурпур, прямые волосы, такие же розовые точки-веснушки на лице и руках, общее строение лица, — всё это отличалось от оллирейнского канона. Но издалека спутать всё же было можно.

А ещё я подумала, что дальнейшую судьбу своей матери он может уже не рассказывать. Вывезли, отправили в один из оллирейнских исследовательских центров клана Шокквальми. Соппатский центр был у них не один, а у Шаттирема ак-лидана имелись и соратники и ученики. Мэтт — он такой же, как и я. Только ему повезло чуть больше, он рос при матери.

— Они сумели поднять корабль и уйти с планеты в пространство,— рассказывал Мэтт.— Пятеро юношей-пирокинетиков, две девушки, одна гентабрка, настоящая девушка, как это у них... сничирим.

— Сничаев,— подсказал старший Жаров.

— Да,— кивнул Мэтт.— И моя мама...

Мама. Он так и сказал. Не мать, а — мама.

— Погодите,— сказала я,— погодите... Я плохо помню Соппат, но у нас... у нас была... сказка, легенда. О Семерых, Ушедших в Небо. За эту сказку, кажется, карали, если слышали, но мы рассказывали её всё равно...

Мэтт кивнул.

— Это были они. Моя мама и остальные. Они ушли в гиперпрыжок в атмосфере планеты, это был их единственный шанс. Их отследили, пытались уничтожить, но прыжок завершился в кольце защитных станций одной из звёздных систем Новой России с централью на планете Ясная Поляна. Повезло, можно сказать. Военные заинтересовались кораблём, который истребители клана Шокквальми стремились уничтожить, невзирая ни на что. Вот вся история, вкратце. Мама пыталась найти родных, но у неё не получилось. Все погибли. Тогда она приехала сюда, на Старую Терру, ей предложили, до плена она училась на энерготехника. Ей предоставили место на факультете атомной физики в Тойвальшен-Центре. Я родился уже здесь. В Отрадном.

— Простите меня, Мэтт,— тихо сказала я, касаясь пальцами его руки.

— За что?— удивился он.— Я — сын своего отца, я всё понимаю.

— Нет,— сказала я.— Вы — человек. А он...

— До меня доходили... сведения,— сказал Мэтт.— Я знаю, что Шаттирем Шокквалем умер. Не тревожьте мёртвых, Энн. Они умерли. А вам надо жить дальше. Как живу я. Мы с мамой недавно нашли троюродную сестру её отца. Скоро она прилетит к нам в гости. Может быть, и вам удастся найти кого-то из своих. Не может ведь быть такого, чтобы не осталось совсем никого...

— А с роднёй из клана Шокквальми вы не пытались связаться?— прямо спросила я.

— Нет,— качнул он головой совсем как человек, и свет потолочных светильников зажёг розовую радугу в его глянцевых гладких волосах.— Не вижу смысла. Я для них — полукровка, жертва эксперимента, изгой. А они для меня — враги. Чужие.

— И вы пойдёте против них с оружием в руках?— недоверчиво спросила я.— Если понадобится.

— Надо будет — пойду,— спокойно ответил Мэтт.

Убедил. Я перестала считать его кошмаром. Клокотавшая вокруг психокинетическая сила улеглась, признавая Мэтуольнеша Шоквенерема своим.

Я лежала без сна, обнимая Нохораи, смотрела в потолок и думала, сколько же разорванных судеб оставил после себя так называемый гений, светило биоинженерных наук, Шаттирем мать его Шокквалем. А сколько детей сгинуло вообще без вести в его лабораториях и фиолетовых корпусах! И ведь он-то умер, а его ученики живы. Жива его дочь, мечтающая о возрождении папиных исследований. Может быть, как раз сейчас, в эту вот минуту, она готовится открыть новый Центр по типу Соппатского!

С этим надо было что-то делать.

С этим срочно надо было что-то делать!

Но что именно, я пока толком не представляла ещё себе.

Так-так, стучало за дверью время. Так-так...

День выдался морозным и солнечным. Начавшаяся было оттепель подмёрзла скользким ледком, лужи затянуло снежурой: кашицей из стылой воды и выпавшего за ночь мокрого снега, температура упала и продолжала падать, как всегда на атмосферных планетах при прояснениях. Но цветы на заметённых клумбах доверчиво тянулись к слабому Солнцу белыми, голубыми и жёлтыми, тёплыми даже на вид, лепестками. И сад. Сад цвёл! Нежные, розовато-белые цветы полностью скрывали чёрные ветви. Деревья стояли в нарядной пене, и воздух над ними отчётливо дрожал, испаряя в синюю пронзительную вышину неба тепло.

Детвора барахталась на многоэтажных горках, со знанием дела сотворённых изо льда. Нохораи визжала от счастья, но когда она прибежала ко мне с просьбой развязать шапку и снять капюшон, чтобы стать, как все, я запретила ей это.

— Почему?— возмутилась она.— А они же!

Младшие Жаровы бегали без шапок и без перчаток. Для них шла весна, тёплая весна ледникового периода.

— У них паранорма,— веско сказала я.

— И у меня паранорма!— Нохораи сердито топнула ножкой.

— У тебя другая паранорма, малыш. А знаешь что? Давай в дом пойдём? С такими-то настроениями. Пневмонии мне не хватало только. Двусторонней.

— Ну, ты же вылечишь,— сказала на это Нохораи уверенно.

— Нет,— мстительно заявила я.— Я тебя сдам в терапию, пусть тебя там традиционно лечат. Уколами, капельницами, прогреваниями и клизмой.

— Клизмой?— личико Нохораи вытянулось.

С данным медицинским инструментом она уже познакомилась, когда отравилась какой-то местной пакостью, и пришлось промывать. А вот нечего в рот тянуть всякие ягодки с кустиков! Тем более, прямо предупреждали, что нельзя.

— Да,— сурово сказала я.— Клизмой. Во-от такого размера,— я показала ладонями, какого именно.

— Не-ет, я лучше в шапке останусь,— рассудила вредная девчонка, и унеслась на горку к приятелям.

За детьми присматривал Мэтт Шоквенерем. И у него настолько ловко получалось, даже немного завидно было. Я с одной-то девчонкой не всегда без шлепков справлялась, а у него под началом было голов пятнадцать разновозрастных ухарей.

Я успела узнать, что из старших Жаровых, кроме Игоря, двоих юношей семндацтаи и шестнадцати лет, учившихся в Новогородском Лицее, и младшего брата-подростка, которого звали Андреем, никого уже не осталось. Братья и дядья погибли, мать ушла несколько дней назад по старости. Осталась только мелюзга, умирающая Настя и Мэтт.

За спиной скрипнул снег. Я обернулась и увидела Андрея. Он кивнул мне, я кивнула в ответ. И тогда он сказал, явно имея в виду Мэтта:

— Я его поначалу ненавидел. Не понимал, что мать в нём нашла. Бесился. Считал, что она память отца топчет.

Я тихо слушала. Выговориться парню хотелось, ясное дело.

— А он ничего себе так. Вон с ними возится... любят они его. У нас скоро девчонка его появится.

— Как это?— не поняла я.

Андрей посмотрел на меня. Глаза у него оказались светлые, серые, как у брата.

— Ну, право на посмертного ребёнка,— объяснил он.— Каждый вправе оставить после смерти одного ребёнка. Мать захотела, чтобы девочка и чтобы на Мэтта похожа была. Волосы, глаза, конопушки и всё такое. Так-то она будет наша. Биологически наша, то есть. На алаурахо наши паранормы не адаптированы. Она в Тойвальшен-Центре, в аппарате искусственной утробы, сейчас. Осенью родится. Мы ей уже имя дали, по матери — Ольгой будет.

Я тщательно переварила в себе услышанное. Так вот почему в семье столько маленьких детей! Посмертные дети ушедших, ведь все мужчины Жаровых, и некоторые женщины, служили в федеральных войсках, а там риск получить своё достаточно высок. Плюс короткий срок жизни. Наверное, правильный обычай. Наверное, местным иначе нельзя...

— А Настя?— спросила я.— И она тоже имеет право на ребёнка?

— Нет,— качнул головой Андрей.— Ей нельзя.

Правильно. Жестоко, но правильно. Прогерия Эммы Вильсон передаётся по наследству, до сих пор не известны все сочетания генов, причастных к возникновению этой дряни. Какие-то известны и их стараются исключить при подготовке к зачатию, но не все, иначе такая прогерия не возникала бы у детей же очень давно. Зачем портить генофонд, когда его можно не портить?

— Слушай, Андрей,— сказала я.— Покажешь мне окрестности? Мне любопытно.

Он пожал плечами, кивнул. Я повернулась, собираясь позвать на прогулку Нохораи, но мальчик сказал строго:

— Малую не бери.

— Почему?— удивилась я.

— Малышей до семи лет вывозить за пределы домовладение без двух взрослых на одного — нельзя.

— А мы что, не взрослые?— спросила я.

Он хмуро посмотрел на меня.

— Ты инопланетница,— объяснил, спокойно объяснил, без презрения к моей мягкотелости, просто озвучил по факту.— А я... поток пока не очень стабильно держу. Оставь девчонку, с ней не пойду.

Я возмутилась было на такой непререкаемый тон, и от кого! От мальчишки, на пять лет меня младше! Но потом поняла, что он прав. И согласилась.

— Пошли,— коротко кивнул он мне.

И мы пошли к гаражам. Я объяснила Нохораи, что ухожу на пару-тройку часов, она не огорчилась. Игры на горках занимали её больше моего отсутствия. Она ведь знала, что я вернусь, как возвращалась всегда.

Гаражи, собственно, содержали в себе не только машины и запчасти к ним, и, по сути, назывались гаражами просто по инерции, с тех времён, когда в них действительно стояли только машины. Сегодня, наряду с помещениями для снегоходов и летних машин, здесь находились так же мини-склад продовольствия, тёплой одежды, необходимых для работы в саду инструментов. И оружейная. Приличное и очень серьёзное помещение. Чего здесь только не было! Я узнала несколько моделей. В том числе памятный мне по станции Кларенс "Шорох", только в планетарной модификации, а так же "точки" гражданского образца.

— Зачем это всё?— спросила я удивлённо.— У вас же у всех паранорма.

— На паранорму надейся...— хмуро возразил Андрей.

Расхожая фраза, адаптированная под местные реалии. На паранорму надейся, а сам не плошай. В оригинале было На бога надейся.

Мальчик взял "Шорох", привычным движением проверил заряд.

— А можно мне тоже?— спросила я, кивая на "точки".

Он очень удивился:

— А ты умеешь?

— Конечно,— самодовольно сказала я.

— Хорошо. Будем идти мимо стрельбища, покажешь.

Не верит, ишь ты. Ладно, покажу! Посмотрим, так ли будет улыбаться потом.

На лыжах я ходила неплохо. Конечно же, не так ловко, как местные, привычные к лыжам с детства. Но неплохо. Я тренировалась, водила на занятия и Нохораи. А что делать, лыжи здесь не блажь повёрнутого на спорте фанатика, а средство передвижения. И всё же выдержать темп, заданный мальчишкой, оказалось непросто. Попросить его притормозить не позволяла гордость. Вот и получилось так, что я, пройдя весь посёлок насквозь, посёлка не увидела. Занята была вопросом, как его тут не опозориться.

Так называемое стрельбище являлось общественным полигоном, большим полем за пределами посёлка, с защитными силовыми стенами по периметру. От входа веером разбегались дорожки. Ходить дозволялось строго только по ним. Дорожки вели к точкам входа, небольшим сине-зелёным ярким будкам, над каждой из которых горел огонёк, красный, если место было занято, и зелёной, если свободно. В одну такую мы с Андреем и вошли.

Собственно, привычное место. Обыкновенный психодинамический тренажёр расширенной модификации. В стрельбе по неподвижным мишеням, кстати, я парня уела: из десяти выстрелов он промахнулся два раза, а я только один. По подвижным вперёд вырвался он. Отомстил, так сказать. Ишь, мордень довольная, так и светится. Оно и понятно, уступить девушке, да ещё инопланетнице, — это ж позор для будущего воина!

В азарте мы переключились на второй динамический уровень, где требовалось поражать солдат условного противника. Ну, как условного. Я увидела знакомую броню из собственных кошмаров, и меня вновь скрутило нерассуждающим ужасом.

— Выключи!— крикнула я.— Немедленно выключи!

Голографический морок погас. Перед нами вновь возникла сверкающая под беспощадным солнцем заснеженная равнина.

Я сползла по стенке на пол, обхватила колени руками, спрятала голову. Меня трясло, и вокруг вновь сжималось кольцо психокинетического выброса. Я еле держала его. Но хотя бы держала...

— Боишься,— понимающе сказал мальчик, присаживаясь рядом на корточки.

— Боюсь,— беспомощно сказала я.— Боюсь, и... и всё.

— Бывает,— кивнул Андрей.— Я вот тоже... боялся.

Я терпеливо ждала, пока немногословный мальчишка начнёт рассказ. И дождалась:

— Братья Чёрной Саламандрой напугали. Ну, страшилка такая. Детская. Понимаешь?

Я кивнула. Я понимала. У нас тоже были детские страшилки. Про Синего Моллюска и Чудо-Рыбу-Осьминога, про Красные Зубы, Коричневое Окно и Плазму-на-Колёсиках. Специально, чтобы повизжать и побояться в компании. Потому что без компании, в одиночку, в тёмной комнате... брр. Чёрная Саламандра, видно, была из такого же ряда.

— Я боялся, а они смеялись, — угрюмо сказал Андрей и уточнил:— Ржали. Олег и Радим. Идиоты.

Он назвал братьев идиотами с затаённой гордостью в голосе. Всё же он их любил и действительно ими гордился.

— Чёрная Саламандра жила у нас под шкафом и собиралась выйти оттуда, чтобы меня сожрать. Долго её боялся. Год почти.

— И... что?— спросила я, потому что мальчик замолчал.

— Сжёг, что же ещё,— коротко объяснил он.— Теперь не боюсь.

Я обдумала его слова. Затем рассказала про станцию Кларенс и добавила:

— Я тоже сожгла. Не помогло.

— Значит, не так сожгла,— безжалостно отрезал он.

— А так — это как?— задело меня за живое.

Убить столько врагов и получить, что убила их не так... Это было уже слишком!

Андрей внимательно посмотрел на меня.

— Так — это когда бояться перестаёшь,— объяснил он.— Вообще. А если продолжаешь бояться, то, значит, не так.

— То есть, по-твоему, я не дожгла?— уточнила я.

— Да,— коротко кивнул он.— Боишься, значит, не дожгла.

А ведь он прав, подумалось мне. Страха быть не должно. Страх не должен оставаться. Со страхом жизнь превращается в неконтролируемый кошмар. Вот, Мэтта едва не прикончила, а ведь он, хоть и биологический сын Шаттирема Шокквалема, такая же жертва, как и я.

— Пошли,— сказал Андрей, поднимаясь.— Покажу тебе Тёплое Поле.

— Тёплое?

— Ну да. Пошли.

Тёплое Поле представляло собой небольшую долину, зажатую между заснеженными сопками. В долине били геотермальные источники, и из-за них температура там круглый год держалась в зоне комфорта — примерно четырнадцать-пятнадцать градусов по стандартной шкале Цельсия. Мы вышли к нему по пологой гряде и какое-то время двигались по гребню, потому что спуститься по отвесным ледяным стенам было невозможно. Андрей знал, где находится спуск, и уверенно вёл именно туда.

Отсюда, с высоты, Поле было видно, как на ладони. Зелёная растительность, синие, жёлтые, алые пятна и полосы цветов, небольшие деревца, цепь маленьких круглых озёр, исходящих паром. Ветер донёс влажные тёплые запахи цветущих трав и горького мёда. Мы спустились вниз, и я тут же стянула тёплую, рассчитанную на ледяной век, куртку, потому что в ней стало невыносимо жарко. Подумала и стянула свитер тоже, оставшись в тонкой блузке.

— Свитер надень,— коротко посоветовал Андрей.

— Почему это?

— Надень. На космических станциях держат обычно температуру двадцать-двадцать пять, а здесь всего пятнадцать, для тебя это мало. И на космических станциях не бывает ветра. Надень, простынешь.

Я натянула свитер обратно, сама себе удивляясь, с какой радости покорно сношу командирский тон. Может потому, что мальчишка прав?

— Сюда привозят детей,— сказал мальчик.— Раз в четыре дня, примерно. В любое время. Им полезно. И они ценят.

Да-а. Я бы тоже ценила! Отсек вечного лета в царстве вечной зимы. Чёрные скалы, в белых солевых пятнах и подтёках ржавчины поднимались к небу. По ним стекали струйками горячие водопадики, собирались в неровную чашу естественного происхождения. Между крупной галькой торчали стебли сочной зелёной травы. Трава цвела. Мелкими синими и белыми цветками, кудрявыми алыми гребешками, сизыми метёлками, жёлтыми солнышками и серебряными колокольчиками. Гордо стояли на высоких тонких цветоносах жёлтые лилии и оранжевые, с загнутыми к стеблю пятнистыми лепестками, саранки. Андрей называл мне цветы, я старалась запоминать. Саранки, да. И сон-трава, вон те синие пушистые крупные колокольчики.

— Пойдём,— мальчик потянул меня за руку.— Пойдём, что покажу! Ты такого не видела ещё.

Мы обогнули скалу, и я снова замерла в изумлённом восхищении.

На высоте примерно моего роста очередная чёрная пористая каменюка оканчивалась чашей провала, в которой кипело, пузырилось, бурлило огненное месиво. В одном месте оно лениво перетекало через край, тягучей струёй падало вниз, вниз, в узкую, но очень глубокую расщелину, куда-то в бездонные недра планеты. Да это же лава! Лопни мои глаза, миниатюрный вулкан!

Андрей довольно улыбался, глядя на мою обалдевшую физиономию.

Нет, только пирокинетики могли додуматься до такого. Обратить неприятное соседство с тектоническим разломом себе на пользу. И ведь не было здесь никаких экранов! Лавовый фонтан укротили настолько ловко, что ему не требовалось какое-то дополнительное сдерживание.

— Теперь понимаешь, почему наш посёлок называется Отрадное?

Он перевёл название на эсперанто, и я сказала, что да, теперь понимаю.

— А что, такие вулканы есть не везде?

— Не везде,— с законной гордостью ответил мальчик.— В нашей области — только здесь.

Андрей шагнул к жерлу и окунул вспыхнувшие алым пламенем руки прямо в бурлящий котёл. Зачерпнул багровой магмы и начал мять её, придавая ей форму. Огненные капли срывались с его ладоней, с шипением прожигая мягкую землю. Мгновение, и в руках мальчика расцвёл сверкающий цветок, маленький колокольчик из тех, что я видела по пути сюда. Я поняла, что будет дальше. Поделка остынет, и можно будет носить с собой на цепочке, как украшение. Я хотела поблагодарить младшего Жарова, но что-то обеспокоило меня, какое-то очень неприятное чувство чужого постороннего, крайне недоброго взгляда. Я обернулась, и крик замер в глотке, вырвавшись лишь слабым перепуганным хрипом.

Прямо передо мною стояло чудовище. Огромный зверь в косматой, свалявшейся, когда-то снежно-белой, а сейчас желтовато-грязной шубе, с маленькими злобными глазками и чёрным носом. Толстые лапы оканчивались впечатляющими кинжалами когтей. Зверь скрадывал нас по всем правилам тайной охоты и сейчас, когда его внезапно обнаружили, очень обиделся. Поднялся столбиком, заслонив собой небо, и гневно заревел.

Я полетела в сторону и вниз, торчавшие из земли камни неласково приняли меня. Андрей встал перед чудовищем, вскинув руки, и перед ним вспыхнул беспощадно-яркий пирокинетический щит. Животное взбесилось мгновенно, взревело ещё громче прежнего и от него пошло гигантской волной громадное, изжелта-белое пламя. Боже! Чокнутая планета, здесь даже хищники пирокинетики!

В ужасе я увидела, как алый щит Андрея погас. "Я пока ещё нестабильно держу поток",— пронеслись в сознании его слова. Не рассуждая, я прыгнула вперёд, прикрыла мальчишку, и удар чудовищного жара едва не вмял меня в землю. Долго мне не продержаться. И тогда, не иначе как со страху, я заставила себя ощутить сердце зверя, как делала на диагностике пациентов, имевших проблемы с этим органом. В госпитале я поддерживала засбоивший насос, давала человеку шанс пережить приступ и дождаться реаниматолгов. А здесь я встроилась в ритм звериного пульса за тем, чтобы остановить его...

Хищник захрипел, выкатывая налитые кровью глаза. И умер. Гигантская туша рухнула на землю, содрогаясь в конвульсиях. Растянувшиеся в длинную пёструю ленту время сжалось и прыгнуло вперёд. Я бросилась к упавшему Андрею, схватила его и поволокла прочь, подальше от чудовища. Мальчишке попало когтистой лапой, кровь выплёскивалась толчками. Дерьмо, шлак в вентиляции, скальпель в заднице, бедренная артерия!

Я очнулась рывком. Лежала на земле, под головой чувствовалось что-то мягкое, в теле, как всегда после экстремальной паранормальной коррекции, разливалась мерзкая слабость. В пронзительной синеве неба плыли пушистые облака, подсвеченные дневным Солнцем. Я попыталась сесть, и голова тут же взорвалась болью. Медведь... вулкан... каменный цветок...

— Лежи,— хмуро сказал Андрей.— Я вызвал машину из посёлка. Скоро приедут.

— Не хочу,— я всё-таки села, обхватывая больную голову.— Не буду! Нога как?

— Штаны в кровище,— с неудовольствием ответил он.— А так ничего...

От раны не осталось даже шрамов, я перестраховалась. А штаны действительно испорчены. Отмыть застывшую кровь будет очень непросто.

— Это что такое было?— с отвращением спросила я.

— Медведь,— пояснил мальчик.— Белый...

Тут я увидела тушу, и меня замутило. Еле успела отвернуться. Пропал сегодняшний завтрак...

Андрей принёс воды из ближайшего озерка. У него был с собой термосок с горячим кофе, кофе он безжалостно выплеснул и принёс воды. Вода была тёплой, с отчётливым солёным привкусом. Но я смогла умыться и немного попить. На дохлого медведя старалась не смотреть.

— У вас что, животные тоже с паранормой?— спросила я.

— Да,— кивнул Андрей.

— Все?

— Почти.

Я вдруг заметила у него в руках оружие.

— Ты что? Ты... думаешь, могут ещё придти?

— Могут. Весна, они сейчас голодные.

— Почему вы их не уничтожите?— вырвалось у меня.

— Нельзя,— серьёзно ответил мальчик.— Уничтожишь медведя, и копытные весь ягель сожрут, сами дохнуть начнут потом. Плохо.

— Ну а так вон, чуть не сожрал нас. Хорошо, что ли.

— Я виноват,— хмуро сказал он.— Расслабился. Не подумал...

В небе появились авиетки службы спасения. Они спешили на вызов. За нами...

Весна в северном полушарии Терры прозрачна, холодна и безветренна. В светлом небе, у горизонта, — полная Луна, огромная из-за атмосферной рефракции. И — нежный аромат цветущего сада в чистом неподвижном воздухе...

Я стояла на дорожке, ведущей к дому, и чувствовала, что не забуду красоту этого вечера уже никогда. Я не знала и не как-то не предчувствовала скорые события, которые уже точно не дадут забыть этот вечер. Просто красота уходящего дня вдруг пронзила, достав до самого сердца.

Лёгкий морозец, светлые, даже на взгляд тёплые окна дома, глухое уханье какой-то ночной птицы, звонкий собачий лай, несущийся от соседнего домовладения, у самих Жаровых собаки были небрехливые, спокойные серые волкодавы, а мелких собачек они не держали. Зато много было саламандр. Верткие юркие ящерки сновали везде, где только было можно, и где нельзя. У самой Ане была старая дама по имени Грин, почтенный матриарх саламандрового племени, досталась ей от старшей Жаровой. Да, саламандры тоже несли в себе пирокинетическую паранорму. Но не ярко выраженную, огнём не плевались, а просто были очень горячие. Одна такая прошлась по моим коленям, когда мы все сидели за ужином в большой столовой. Я согнала, поскольку она, судя по всему, собралась улечься и немного подремать. Пусть другое место греет, мне ожог был ни к чему...

По дорожке я вышла из сада, пошла ко входу. Низкие фонарики по краям накатанной тропинки лили тёплый жёлтый свет. У крыльца стояли двое, и я, услышав их разговор, остановилась, не решаясь вмешаться. Над крыльцом горел свет, а я стояла в темноте, меня было не видно. Да и тем двоим было не до подозрительных взглядов в темноту.

Старший Жаров воспитывал младшего.

— Почему ты бросил оружие и ушёл от него дальше двух шагов? Почему не следил и не вслушивался? Учишь его, учишь. А он того и гляди так и помрёт остолопом.

Андрей стоял, опустив голову, признавая вину.

— Тебе повезло, что она — целитель. А если бы у неё была другая паранорма? Или вообще никакой паранормы.. Или с тобой Марина пошла бы, у которой навык врачевания ниже нуля. Да ты истёк бы кровью в два счёта!

— Не надо про Марину,— угрюмо буркнул Андрей.

— Что так?— осведомился старший.— Прошла любовь, завяли помидоры?

— Это не твоё дело!— Андрей сжал кулаки, и на мгновение на руках его мелькнуло вишнёвое пламя.

— Моего младшего брата едва не задрал какой-то обоссанный медведь, и ты говоришь, что мне нет до этого дела?— обозлился старший Жаров.

— Тебе нет дела до моих девушек,— сумрачно ответил Андрей.— А про медведя ты говоришь верно. Виноват...

— Виноват он!

Я поняла, что надо как-то обозначить себя. Они же не поверят, что я не нарочно подслушала. Я кашлянула и пошла к крыльцу. Жаровы сразу же замолчали. Игорь кивнул мне, пожелал доброго вечера. Сказал:

— Ладно, пойду... Потом договорим.

И ушёл в дом.

— Влетело тебе?— сочувственно сказала я Андрею.

Тот только плечами пожал. Подумаешь, влетело. Глупости, с кем не бывает...

Я порылась в кармане и нашла его цветок. Подобрала, когда ждали машину, уже остывший, он недалеко упал:

— Вот, нашла...

Он слегка улыбнулся: чуть дрогнули уголки губ, в глазах появились чёртики. Сказал:

— Возьми себе. На удачу.

— Спасибо,— поблагодарила я, спрятав каменный цветок в нагрудный карман.

В свете фонарей появились первые робкие снежинки. Они падали тихо, медленно кружась, потому что не было ветра. Холодало, пришлось затянуть потуже капюшон. Повисшее между нами неловкое молчание оказалось неожиданно острым, как осколок льда. Мы оба не могли придумать, что сказать и что сделать, чтобы нарушить его. Не знаю, сколько ещё простояли бы как дураки. Но в жёлтый свет фонарей вдруг добавились призрачные серебристые сполохи.

— Что это?— спросила я, поднимая голову.

Свет шёл из окна на третьем этаже. Странный, серебристо-жемчужный, он катился по стенам упругой волной. У Андрея переменилось лицо. Я испугалась даже.

— Что случилось?

Я ещё не понимала ничего.

— Настя,— одними губами выдохнул он и кинулся в дверь.

Я бросилась за ним.

Анастасия Владимировна Жарова умерла во сне. Прилегла на кровать и уснула с улыбкой на губах. А рядом с нею, на прикроватной тумбочке, пылал тем самым странным серебряным светом огромный цветок на тонкой длинной ножке. Прощальный дар уходящего, серебряная роза. Последний, самый последний выброс угасающей паранормы.

То есть, всё они знают, в ужасе поняла я. Всё знают, точно знают, предчувствуют срок. Неудивительно, пирокинез — паранорма из психокинетического спектра, паранорма составная, помимо собственно управления огнём, включает в себя так же способности к ясновидению, к провидению будущего. Слабее намного, чем у целителей, но...

Но им хватало.

Похороны состоялись в тот же вечер. Здесь не принято было держать в доме покойника три дня, как почти у всех, даже нечелевоческих, народов Федерации. Считается, что на третий день человек ещё может восстать из мёртвых, поверье пришло из давних времён, когда не умели точно определять наступление смерти и боялись похоронить ещё живого родича, пусть и впавшего в бессознательное состояние. Но посмертная серебряная роза убеждала сильнее любых медицинских приборов, любой диагностики, в том числе и паранормальной целительской.

Настя Жарова умерла и больше не встанет.

Прогерия Эммы Вильсон, будь она проклята!

В полном молчании собралась похоронная процессия, пришли из соседних домовладений. Как быстро разносятся печальные вести...

В свете Луны, пробивавшемся сквозь драные тучи, кладбище нагоняло тоску и потусторонний ужас. Рядами стояли плоские чёрные камни, на которых выжжены были только имена и даты. Ни портретов, ни перечня заслуг, ни каких-либо ещё узоров-оберегов, назначенных сопровождать душу умершего в иной мир. Просто чёрный камень, фамилия и даты.

Настю положили на один из таких камней. Все молчали, говорить было не принято. Что здесь скажешь? Ничего. Единственным критерием истины оставалось молчание. Тишина и тихий снег надвигающегося бурана.

Потом все пришедшие разом вскинули кулаки, и над могильным камнем взметнулось громадное, страшное пламя. Оно мгновенно скрыло маленькую фигурку, завёрнутую в серебристую ткань, а когда опало, на чёрном камне не осталось даже пепла. И медленно, как на старинной фотоплёнке, проявились даты. И имя. Анастасия Жарова, семнадцатьс половиной лет...

Сотворённая ею в последний миг жизни серебряная пламенная роза нашла себе место в центре плиты. Она простоит здесь сорок дней, а на сорок первый угаснет. И если оглянуться, то можно увидеть не одну такую розу, и даже не десять. Все те, кто ушёл в последние тридцать девять дней... Все они отдавали в небо последний свет шагнувшей за порог души. Сегодня к ним присоединилась и Настя Жарова.

Остаток вечера прошёл в угрюмом молчании. Притихли даже самые маленькие, по малости разума не осознававшие ещё, что происходит. Я тихо бесилась от собственного бессилия. Сколько мы, целители, уже имели дел с прогериями, а решение до сих пор не найдено! Доктор Таркнесс работал над этим, и мы вместе с ним, но он умер, и вместе с ним умерли знания и накопленный опыт, который он не успел ещё систематизировать и отразить в своей новой книге, а я поднять выпавший из его рук флаг не могла по причине собственного невежества: я банально недоучилась. Я пришла к нему зелёным стажёром, я только начинала карьеру врача. И всё пошло в коллапсар на досвете из-за каких-то поганых оллирейнских сволочей, ни одна из которых ногтя на пальце Марвина Таркнесса не стоила!

В нервном раздрае я совершила постыдную глупость. Взяла бутыль из жаровского бара, тайком и без спросу, конечно, ушла на улицу в сад и выела её в одно рыло. Не помню, что там было за пойло. Что-то мерзкое, взрывающееся в желудке атомным огнём. Вообще, память об этом достославном событии сохранилась только мелкими отрывками. Помню, как обнимала тёплый ствол яблоньки, и тихонько выла. Как дошла до дерева, не помню. Потеряла перчатки, где -не помню. Помню, как Андрей Жаров требовал от меня что-то выпить, принёс в какой-то плошке, пахло это мерзко, он уверял, что мне от того станет лучше, а я отбрыкивалась и орала, что не хочу, чтобы мне стало лучше... Как он дотащил меня до дома, не помню. Но тащил именно он, кто же ещё. Другие точно потом появились. И ещё помню взгляд Ане. Такой... понимающий... такой жалостливый...

Ненавижу жалость!

Злость помогла мне дойти до ближайшего лежачего места, но и только. Там я рухнула, а очнулась уже утром, в отведённой мне комнате. Нохораи рядом не было, — ещё бы. Ночь она провела с младшими Жаровами, ясное дело. В окно било безжалостное утреннее солнце, разгоняя по бедной моей несчастной голове злую и очень качественную мигрень.

Провалиться сквозь землю! Я вдруг вспомнила — урывками! — вчерашнее представление с собой в главной роли. Поискала взглядом оружие, чтобы застрелиться и так убить одним залпом двух медведей сразу: можно будет не объясняться с Ане и остальными, и наконец-то перестанет болеть голова. Увы, оружия в комнате не оказалось. Что за невезуха...

Дальше был ожидаемый позор. Мне сочувствовали, ко мне относились со вниманием. Андрей, к которому я обратилась с жалким оправдательным лепетом вперемежку с благодарностями, пожал плечами и сказал хмуро:

— Ладно, проехали... Бывает.

Но это он проследил за мной и сообразил, что что-то не так. Без него меня бы нашли, конечно, всё равно, но — с изрядными обморожениями. Весна весной, но температура по ночам всё ещё падала ниже минус десяти...

Свадьбу не отменили, хотя я ждала этого. Всё просто. Жизненный срок пирокинетика настолько мал, а смерти в семьях настолько часты, что невозможно позволить себе тратить год на соблюдение траура. Не было ни у кого из них лишних лет в запасе. Даже сорока дней не было... И потому свадьбы игрались без особенной оглядки на похороны. Конечно, на следующий день не стали бы, но на третий-четвёртый...

Они предпочитали жить здесь и сейчас. Все они. Смерть была всего лишь одним из прочих атрибутов жизни, привычным и знакомым с детства.

Ане попросила помочь с подготовкой, и я согласилась. Надо было чем-то занять ум и руки, чтобы отвлечься. Мы готовили посуду, старинный сервиз, служивший уже не одному поколению Жаровых. Тяжёлые бокалы, настоящий хрусталь. Стол готовили с вечера, чтобы приступить к торжеству утром. Предсвадебный день был наполнен суматохой, бедламом и шныряющими под ногами детьми. Детей, к стыду своему, я никак не могла пересчитать точно. Что-то от пятнадцати до двадцати пяти. Юркие, как вездесущие саламандры, они носились по всему дому, сломя голову. Дождались праздника, можно понять. Их не ругали, разве что замахивались иногда полотенцем да ворчали вслед что-нибудь типа — уймись, не то добегаешься, дурная голова, но и только.

Как-то в этой бесконечной суматохе старший Жаров нашёл время для меня. Я снова залилась краской стыда и стала бормотать, что заплачу за напиток, он ведь наверняка коллекционный. Но Игорь жестом заставил меня замолчать. Сказал:

— Не пейте, когда вам плохо, доктор. Вообще не принимайте никаких веселящих в таком состоянии.

Я горячо обещала. Он смотрел на меня спокойно, и глаза у него были такие... серые, понимающие... если бы ещё не эта проклятая седина, пробившаяся на висках. Мне показалось, или седых волос стало больше?

— В душе должна быть радость,— сказал он.— Тогда можно расслабиться, и не будет плохого. А когда тоска и мрак, тут уж лучше оставаться трезвым. Поверьте мне. Горе горем не перебить.

— Спасибо вам,— тихо сказала я.

Он кивнул мне. Как равной. Несмотря на разницу в возрасте, в опыте, несмотря ни на что.

— Игорёк,— донёсся из коридора голос Ане.— Игорё-ок! Ты где? А, вот ты где,— она возникла на пороге.— Пойдём! Ты мне нужен, пойдём!

Они скрылись за дверью. А я вздохнула и продолжила натирать белой салфеткой свадебные тарелки.

Регистрировать свои отношения молодожёны отправились в ближайший территориальный храм бракосочетаний. Я когда узнала, что это — в Катуорнери, то есть, на территории клана Тойвальшенов, ехать со всеми отказалась наотрез. Ане меня поняла, Игорь тоже. Они же видели меня на станции Кларенс. А вот младший Жаров попытался уговорить...

— Я же буду рядом,— сказал он в своей обычной манере, то есть, серьёзно и тоном, не предполагающим возражений.

В тёмном костюме при белой рубашке и галстуке он выглядит совсем взрослым. Архаичный стиль одежды, свадебная мода Старой Терры. Старину здесь бережно сохраняли и передавали из поколение в поколение почти в неизменном виде.

— Нет, Андрей,— ответила я.— Ты же сам помнишь, что со мной стало, когда я Мэтта увидела!

— Я ведь справился,— упрямо заявил он.

Я вздохнула. Ну что ему скажешь? Упрямый. Вбил себе в голову, что сможет через пятое измерение без гипердвигателя прыгнуть.

— Ты брата расспроси,— предложила я.— И Ане. Вот они видели, а то, что видел ты — это, считай, ты ничего не видел, парень.

Андрей промолчал. Похоже, на парня он обиделся. Я боялась, начнёт настаивать или, хуже того, канючить. Есть такие среди мужского пола. Хочется им девушку под себя прогнуть, они и начинают. Вместо того, чтобы отвалить и не навязываться. Нет, Андрей не стал так поступать. Гордый. Они, наверное, все такие. Все пирокинетики, имею в виду. Паранорма обязывает...

Нохораи я отпустила вместе с остальными детьми, за ней найдётся кому присмотреть. И она сама очень хотела поехать. Так что с утра я осталась одна в огромном доме, все уехали. Я забралась с ногами на диван, укрылась клетчатым тёплым пледом и взяла книгу наставника. Дослушала до конца. Потом вернулась к началу, прослушала и просмотрела ещё раз всё. Книга создавалась специально для целителей, схемы коррекций можно было воспринять паранормальным спектром чувств.

Собственно, создать с нуля ту или иную коррекцию очень сложно. Обычно она создаётся много лет, методом проб и ошибок, потому, что транс исцеления — жутко индивидуальная штука. Один врач сделает так, другой — так, третий вообще откажется потому, что для него случай будет безнадёжным. Но общие схемы воздействия, одинаково пригодные для всех нас — есть, их список — результат кропотливой работы учёных-целителей первой категории за несколько сотен лет, от самого начала возникновения нашей паранормы. Вот и доктор Таркнесс опирался на уже существующие наработки и описывал в книге свой поиск наилучшего при прочих равных метода.

Были в книге и заметки по лечению прогерий разной степени выраженности, несколько случаев — с моим участием, я их помнила очень живо. Трудно забыть десятилетних стариков и старушек, которым не повезло с генами и — родителями! Но касательно именно пирокинетиков, именно распространённой среди них прогерии Эммы Вильсон, связанной с половым созреванием и выходом паранормы на активный режим, в книге ничего не было. Неудивительно, мы работали в локальном пространстве Ратеене, где пирокинетики не проживали.

Пирокинетики охотно осваивают ледяные миры, похожие на Терру, им там комфортно. На такие миры никто больше не подаёт заявки, у всех остальных народов Федерации, в том числе и нечеловеческих, порог комфорта выше. Таммееш, централь локального пространства Ратеене, — жаркий мир с преобладанием пустынь и полупустынь, с одним океаном и множеством мелких озёр-морей. Вторая планета локали, Юрнакееш, непригодна для открытого проживания, и народ прячется под поверхность, в гигантские подземные города. Такая жизнь отличается от жизни на космической станции всего лишь тем, что полезные ископаемые не надо подвозить специальным транспортом. Да, с точки зрения систем, обеспечивающих города энергией, это намного выгоднее, но с точки зрения быта разницы нет никакой. Та же искусственная атмосфера, то же трепетное отношение к вентиляции, откуда, кстати, и пошло ругательство, "мусор в вентиляции", мало понятное жителям комфортных планет голубого ряда. Для станционера, для любого обитателя закрытых поселений смысл этого устойчивого выражения предельно страшен. Из серии "не пожелаю даже врагу".

Свадьба вернулась в середине дня. Дом мгновенно наполнился карнавальным весельем; праздник продолжался. Ане была очень хороша в алом свадебном платье и алой шубке из пушистого меха. Игорь смотрел на неё тем самым глупым взглядом, какой присущ всем влюблённом. Вот же ведь, за сорок лет мужику, а он... Некстати вспомнился Артём Севин. Любила я его, любила! Несмотря на разницу в возрасте. А он меня? Вот сейчас я уже не была уверена. Что такое влюблённый мужчина, я видела на примере старшего Жарова. Вспоминая дни с Артёмом, я начала понимать, но понимание скручивало болью, даже сейчас, спустя почти два года, и я постаралась отогнать лишнюю память, засунуть в ящик и захлопнуть крышку. А всего бы лучше выбросить в вакуум. Или решиться на ментокоррекцию. Физическую. Чтобы уже точно ничего не всплыло никогда.

Вечером начались танцы. В саду, как раз потеплело. Небо затянуло тучами, но снег срывался слабенький, редкий и абсолютно не мешал, наоборот, придавал свадьбе дополнительный шарм. Местным что, они могли позволить себе не кутаться в двадцать слоёв. Ане выручала шуба и, как подозреваю, полный комплект термоодежды под свадебным платьем, то-то она смотрелась круглее обычного. Аутсайдеры, то есть, я, Мэтт и Нохораи, смотрели на танцы со стороны, потом и вовсе в дом уйти пришлось.

Но празднество удалось очень красивым, ничего не скажешь. Танцы с огнём во всех вариациях, фейерверки собственного генеза в темноватом — из-за туч!— небе, редкий снег, всеобщее счастье, изливавшееся волнами, такое громадное и плотное, что его, кажется, можно нащупать пальцами... Я чувствовала, что забуду сегодняшний вечер очень нескоро.

Дальше по традиции всех ждало застолье и свадебные речи. И снова танцы, но уже в доме, в огромной зале, которую так и называли "бальная". Ане переоделась, снова в красное, но на этот раз воздушное и лёгкое. По всё той же традиции с невестой должны были потанцевать хотя бы один раз все приглашённые совершеннолетние мужчины, а с женихом, соответственно, все совершеннолетние девицы и дамы. Ане сделала исключение для четырёхлетного карапуза, который разобиделся от того, что его не пускают танцевать с невестой; умилительнейшая сцена, все хихикали. Ане хотела взять мальчишку на руки, но он сурово отказался: "Я — мущина!". После танца "мущина" надулся от гордости и смотрел на сверстников снисходительно и важно. Те, впрочем, в долгу не остались, осыпая зазнайку всяческими дразнилками. Окончилось ожидаемо — дракой и дружным рёвом всех участников конфликта, схлопотавших пониже спины от старших.

Я пошла искать Нохораи, и нашла её в тупичке общего коридора. Андрей подкидывал её к потолку, а она азартно и со вкусом визжала. Потом младший Жаров усадил её на мягкий пуф возле стенки и стал показывать фантастических огненных зверей, бросающих алые блики на глянцево-чёрную мордашку девочки. Андрей почувствовал моё присутствие, пихнул девочку ладонью. Та обернулась и заулыбалась мне. Сердце падает всегда от её улыбки, такой это в последнее время редкий праздник...

Я подошла, взяла Нохораи на руки.

— Устала, да?

— Да,— буркнула она мне в шею.

— Ну, пошли спать...

— Дядя Андрей, покажи ещё раз огненную кошку!— потребовала девочка.

— Дядя?— подняла я бровь.

— От мелких переняла,— кратко пояснил он.

— Кошку, кошку!

— Будет тебе кошка. Когда ляжешь.

Мы уложили девочку, Андрей показал ей огненную кошку с огненными котятами, а я, пока она отвлеклась, дунула ей в макушку. Есть что-то в словосочетании "навевать сон": именно через перемещение воздуха передаётся минимальное воздействие, несущее в себе целебный сон...

— Пошли, — тихонько сказала я, укрывая Нохораи одеялом.

И мы ушли. В коридоре было пусто и светло. Музыка и смех доносились из бальной залы, там продолжалось веселье, а здесь стояла чуткая тишина.

— Потанцуем?— предложил Андрей.

— Я не очень-то умею,— смутилась я.

То, что они тут танцевали под медленные мелодии, называлось вальсом. Быстрые же композиции требовали от танцоров акробатической подготовки: все эти подлетайки, переворотки, подержи звезду... Местные учились с самого детства; Ане, видно, в ударном темпе готовилась к свадебным танцам, но получалось у неё... Прямо скажем, получалось плохо. Ладно, подруге статус отказываться не позволял, но мне-то вполне можно было не позориться!

— Я научу,— деловито предложил Андрей.

— Только не подлетайку!— сразу отказалась я.

Он скупо улыбнулся, качнул головой: нет, не подлетайку. Из дверей как раз потекла красивая музыка. Играли на скрипке, вживую, какую-то старую, чувственную, пришедшую из глубины веков мелодию.

— Смотри,— стал показывать Андрей. — Руку вот так... Вторую положи сюда... И на счёт — раз-два-три, раз-два-три...

Получилось у меня не сразу. Но получилось, и обдало каким-то совершенно детским восторгом от того, что я — могу. И всё бы ничего, но в двери вдруг вывалилась компания, пожелавшая проветриться, проветриться можно было только пройдя по коридору на выход, а в коридоре как раз были мы. Сразу посыпались шуточки насчёт второй свадьбы в доме Жаровых, давайте, ребята, не стесняйтесь, а продолжим банкет послезавтра, уже с вами. Андрей покачался на носках, поднял глаза к потолку и сообщил задумчиво:

— У кого-то зубы лишние...

Новый взрыв хохота, и компания хлопнула дверью, впустив в коридор облако мёрзлого воздуха: снаружи ощутимо похоладало.

— Идиоты,— сквозь зубы выговорил Андрей.

— Да ну их,— сказала я.— Пойдём в зал.

В зале ко мне сразу подошёл счастливый жених:

— Кажется, я не танцевал только с вами, доктор. Пойдёмте... на удачу.

Делать нечего, пошла. Уроки Андрея пришлись ко двору. Я танцевала со старшим Жаровым и видела, что не ошиблась вчера, седины действительно стало больше. И что с первоначальной диагностикой я пролетела. Не было у них с Ане пяти лет, даже трёх уже не было. Признаки близящегося срыва проявились уже достаточно чётко.

Что же повлияло, думала я мучительно, почти не слыша музыку, и наступаю Игорю на ноги. Я вспоминала свой же собственный диагноз там, в госпитале, и сравнивала ту картину общего состояния с сегодняшней. Нет, я не ошиблась тогда. Как не ошибалась и сегодня. Но что же произошло, что настолько катастрофически ускорило процесс? Не регистрация же в информе о гражданском состоянии пары!

Много лет спустя я узнала, что Катуорнери Ане с Игорем выбрали не зря. В городе находился Детский Центр, и, помимо официальной регистрации брака, можно было зачать дитя: сдать клетки, присутствовать при зачатии, лично инициировать развитие зародыша в репликаторной колбе... На третьей неделе развития в колбе зародыш переносили в аппарат искусственной утробы или подсаживали матери, если та решалась на естественные роды.

Появление потомства почти всегда инициировало паранормальный срыв, если к такому срыву уже имелись предпосылки. Грозное явление, известное почти с самого начала возникновения психокинетичесих паранорм, но очень слабо изученное. Связь между сверхспособностями и зародышем, едва начавшим деление, до сих пор не могли объяснить учёные. Но она была. И приводила иногда к печальным последствиям. Как в данном случае.

Гости разошлись ближе к утру. Дом угомонился и спал. Не спалось только мне. Я извертелась в постели, ни в одном глазу сна нет, хоть плачь. Тогда потихоньку встала, стараясь не потревожить мирно сопящую рядом Нохораи, и вышла в коридор, а оттуда — на крытую веранду за бальной залой. Здесь было прохладно, но не до полного некомфорта, и лежали на мягких пуфиках клетчатые шерстяные пледы. Я взяла два, завернулась в них, подтянула пуф поближе к широким, во всю стену, окнам, забралась на него с ногами и стала смотреть в ночь. Свет на веранде включать я не стала, достаточно было света от уличных фонарей и по-весеннему светлого неба. Ветра не было, деревья стояли как часовые, воздевая вверх усыпанные цветами ветви. Падал снег, сухие ледяные искорки танцевали вокруг фонарей, опускаясь на землю. Сплошной снежный покров там и сям разрывали проплешины, в проплешинах спали первоцветы, согревшие землю токами своей жизни. Весна ледяного века...

Я скорее почувствовала, чем услышала, за спиной чьи-то шаги. Обернулась. Андрей.

— Что ты так рано?— спросила я.

— Не спится,— коротко объяснил он.— Пришёл посидеть. А здесь ты...

— Давай посидим вместе,— предложила я.

Он кивнул, ногой подвинул второй пуф, сел. Свет из окна прочертил его профиль яркой линией. Я вдруг подумала, что знает он всё про своего старшего брата. И что два дня назад не стало Насти, а в конце зимы — матери. Многовато смертей для одной семьи. Но они же все так живут, разве нет?

— Как вы живёте?— вырвалось у меня.— Как можно жить, зная... и не сойти с ума?

Он пожал плечами. Сказал:

— Мы живём.

— Разве это жизнь?

— Жизнь,— кивнул он и добавил:— Её могло ведь и не быть, даже такой. Жизнь лучше, чем не-жизнь.

— Лучше, чем не-жизнь,— повторила я потерянно.

Он вдруг коснулся пальцами моей щеки, невесомо и вместе с тем нежно. Стёр влагу, сразу же убрал руку, словно испугавшись, а я плакала, оказывается, сама не замечая собственных слёз.

— Не жалей нас, Энн,— серьёзно сказал младший Жаров.— Мы — живём. Могли бы не жить.

— А кому от этого легче?— горько спросила я.

Он снова пожал плечами. Никому. Но жизнь лучше не-жизни.

Нет, надо было что-то делать. Надо было что-то срочно делать, работать, искать решение, даже если всю жизнь придётся искать и работать, потому что иначе нельзя, потому что иначе нельзя совсем.

— Ане сказала, что останется,— сообщил Андрей, будто мысли мои прочитав.— Сказала, пойдёт в Тойвальшен-Центр учиться. На генетика.

— Но она же очень хороший нейрохирург...— начала было я.

И замолчала. Сколько хороших хирургов в Федерации? Не миллион и даже не десять, если брать общую численность составляющих Федерацию народов. А хороших генетиков? Хороших генетиков меньше...

Андрей молчал тоже. Так мы сидели и молчали, не касаясь друг друга, пока утреннее Солнце не зажгло в обледеневших за ночь ветвях оранжево-розовую радугу.

В клинике меня ждал сюрприз! Ане, сама того не зная, преподнесла мне подарок, обратившись за поддержкой в Номон-Центр именно к тому, кого я прекрасно знала, с кем вместе работала под началом профессора Таркнесса. Итан-нееш Малькунпор, собственной персоной! Его смуглая, в мелкую светлую клеточку как у всех тамме-отов, физиономия, сияла как надраенный сапог. Он тоже очень рад был меня видеть.

Геля Гартман отреагировала на экзотичную внешность доктора Малькунпора ожидаемо агрессивно.

— Это ещё что за чучело?— злобно осведомилась она, адресуясь ко мне.

Я ощутила укол вины. Все те дни, что я прохлаждалась в Отрадном, Геля провела под дверью реанимационной, что не добавило ей мягкости и доброты. Я в растерянности оглянулась на Итана, не зная, как реагировать. А он был великолепен.

— Профессор Малькунпор, ведущий целитель Номон-Центра,— представился он,— приятно познакомиться.

— Ближайший родственник,— пояснила я.

Итан кивнул мне, а Геле сказал примерно следующее:

— В ближайшее время мы сообщим вам о состоянии вашей сестры. Пока нам необходимо провести осмотр...

— Дело не безнадёжное,— сказал он мне после осмотра.— В общем, вы с доктором Ламель сделали всё верно, осталось теперь собственно провести коррекцию. Держи,— он протянул мне терминал карманной книги.— Мои последние разработки, вникни, пригодятся. Два дня тебе на изучение. Бездна, Энн, как я рад тебя видеть!

Я тоже радовалась. Удивлялась теперь, как это раньше я Итана терпеть не могла, до зуда в ладонях. Теперь я радовалась, что вижу его, живого и невредимого. Он тогда уехал на стажировку, и должен был вернуться в день штурма Менлиссари, но опоздал на рейсовый, метался в поисках подходящего корабля, и как назло, все, идущие в локаль Ратеене, либо опаздывали, либо ставили дату отбытия слишком далеко от желаемой. Повезло. Повезло, Итан был уже на высших ступенях второго телепатического ранга, локальный обрыв инфосферы Менлиссари он бы не пережил. Как не пережил его учитель, профессор Таркнесс.

Потом мы сидели в рекреационной зоне, пили кофе и Итан делился своими планами:

— Разрабатываю сейчас новую коррекцию, касающуюся как раз лечения разных видов прогерий. Мне удалось восстановить последние наши данные... помнишь, по девочке у матери из движения "Назад к природе"? Как её... Элизабет Уоррен. Всё это в теоретической части уже готово, а вот на практике... Ну, в моей книге, что я тебе дал, это есть, прочтёшь, повторяться не стану.

— Итан,— тихо сказала я,— где же ты раньше был?

Я рассказала о Насте Жаровой, о том, что можно было попробовать начать с неё...

— Терминальная стадия?— спросил он.

— Да.

— Не совсем годный пример. Всё-таки эту дрянь желательно захватывать в самом начале. Но здесь полная планета пирокинетиков, я думаю, мы легко соберём первую тысячу для испытаний.

В его словах я вдруг отчётливо услышала акцент Шаттирема ак-лидана, и мне стало очень не по себе. Но мы же действуем открыто, подумала я. Мы же всегда информируем. Мы никого не принуждаем силой. Мы не препятствуем, если человек пишет отказ! Хотя иной раз может быть и надо воспрепятствовать, особенно когда дело касается детей...

— В общем, я задержусь здесь на год,— говорил Итан.— Может быть, на два. Если у нас получится завершить разработки новой паранормальной коррекции, необходимо будет организовать мастер-класс, и я думаю, пригласим специалистов из Тойвальшен-Центра...

— Не надо Тойвальшенов!— быстро перебила его я.

— Почему?— удивился он.

— У меня... фобия. Ты перворанговый, восприми информацию по станции Кларенс.

— А,— понял он, с интересом меня разглядывая.

Уже воспринял. Я и забыла, насколько быстр обмен с инфосферой. Доли секунды, спрессованные в яркие образы...

— Но ты делаешь с собой что-нибудь? Фобия — это плохо.

Я вспомнила некстати Андрея Жарова и его слова: "Не дожгла!". И сказала:

— Да. Делаю... Но пока результат не очень.

— Понятно. Тогда попросим, чтобы присылали людей с терранской внешностью. Такое тебя устроит?

— Устроит,— вздохнула я, бесцельно вертя в руках пустую кружку.

— Давай, принесу ещё...

— Давай,— вздохнула я.

Кофе бодрил, несмотря на то, что в этот раз я пила обычный, а не прописанное нам для восстановления сил пойло со стимуляторами.

— Ты одна сейчас?— спросил Итан.

— Да,— я не стала юлить.

— Хорошо,— обрадовался он.

Зараза.

— То есть, у меня теперь приёмная дочь четырёх лет. Ты её знаешь, это Нохораи Балина.

— Всё-таки взяла опеку над этой маленькой чернопопой мартышкой,— с неудовольствием высказался Итан.

Он не любил людей Пацифиды. Чисто по личным причинам: когда-то получил в глаз прилюдно от одного из них и никак не мог этого позабыть. Но, во-первых, Итан-нееш нарвался сам, а во-вторых... Во-вторых мне снова вспомнился младший Жаров и как он играл с моей девочкой, ласково называя её Угольком и Нориком. На контрасте Итан показался мне противным до омерзения. Если профессор наш Малькунпор, светило паранормальной медицины и прочая, прочая, на что-то рассчитывал, а судя по его хитрым глазкам, всё-таки рассчитывал, то глубоко зря.

— В общем, я на тебя рассчитываю, Энн,— сказал он, меняя тему.— Сначала мы поднимем эту девочку, Тропинину. А потом приступим к интересному. *

В назначенный день я пришла первой. Сразу наткнулась на Гелю Гартман. Было бы странно, если бы не наткнулась.

— Зачем ты его привела? — в упор спросила она меня, имея в виду Итана. — Даму-нейрохирурга я понимаю, а этого? Он мне не нравится!

— Геля, ты своей сестре кого выберешь, врача или патологоанатома? — осведомилась я.

Она сунула кулаки в карманы, зыркнула исподлобья.

— Вот я тоже думаю, что лучше врача, — сказала я. — Итан-нееш Малькунпор — врач. Профессор Малькунпор, ведущий целитель Номон-Центра, ученик самого Марвина Таркнесса. Не слышу радости.

Она угрюмо промолчала. Мне очень хотелось сказать какую-нибудь пакость. Сорвать зло. Она меня достала, спора нет, но с родственниками пациентов надо держаться в границах вежливости. Они имеют право беситься, а ты — нет. Ты на службе, целитель Ламберт. Изволь соответствовать высокому званию врача.

— Он — тамме-от, — объяснила я всё-таки. — Не видела никогда?

Геля покачала головой. Сказала:ф

— Разве целительская паранорма адпатирована для них? Я слышала, нечеловеческие расы не могут быть носителями любых психокинетических паранорм!

— Не адаптирована, — согласилась я. — Но у него спонтанный дар. И он уже очень хорошо известен в нашей области. Чёрт возьми, Номон — это серьёзно, а он там не стажёр, ведущий специалист! Я бы, — серьёзно добавила я, — на твоём месте бежала бы за ним, пища и подпрыгивая. Чтобы извиниться за первоначальное хамство.

— Вылечит Лиду, тогда, может быть, и побегу, — угрюмо сказала она.

Я только покачала головой. Вот же упрямая башка!

Коррекция прошла успешно, и даже более чем, успешно: по итогу Тропинина пришла в сознание! Итан как перворанговый вытянул её из шока, связанного с обрывом инфосферы Сопротивления Ясной Поляны. Он убрал ненужные осколки воспоминаний и повреждённых личностных структур, сложное очень вышло дело, ментокоррекция в разгар психокинетического воздействия, но доктор Малькунпор мог собой гордиться. Тропинина очнулась. Последнее, что она помнила, — какая-то пещера на планете, на Ясной Поляне, надо думать. И фрагментом — приезд скорой в их дом уже здесь, на Терре. Она узнала меня, правда, не по имени. Мы допустили к ней Гелю Гартман, Гелю она узнала тоже. После чего Гелю мы оперативно вытолкали вон, чтобы не утомляла пациентку, а сами ещё раз провели полную диагностику, каждый свою, сравнили результаты.

Параметры радовали, прогноз оказался благоприятным. Можно было вздохнуть спокойно.

— На сегодня никаких операций больше, — приказал мне Сергей Семёнович.

Я бы сама попросила, потому что чувствовала себя выжатой тряпкой, но он меня опередил, и я была ему благодарна.

Я забрала Нохораи из яслей и весь день мы гуляли по Старому Городу. Погода радовала солнечным теплом. Нохораи очень интересовалась старинными зданиями, памятниками и прочими историческими штуками, приходилось без конца лазить в информ, чтобы ответить на её бесконечные почему и как. Хороший удался день.

Потом мы впряглись в работу. В нашей команде собралось пятеро: доктор Девлятов, Эльвира Званцева, собственно я с Итаном и от Тойвальшен-Центра приехала женщина по имени Сихранав тауфик Тойвальскирп, целитель первой категории и телепат второго ранга. Невысокая, симпатичная, ничем не отличавшаяся от стандартного облика среднего терранина. Разве что короткие волосы своей радужной окраской неприятно напомнили мне о Шокквальскирп лиданум со станции Кратас. У той такой цвет был следствием генетических нарушений, а Сихранав, скорее всего, просто окрасилась в комфортный для себя колер. Но одних волос для запуска фобии оказалось недостаточно, и хвала небесам. Тем более, госпожа Тойвальскирп уловила моё настроение и на следующий же день пришла с однотонно тёмными волосами. Когда я, жутко смущаясь, спросила зачем, и не много ли мне чести, она только отмахнулась. При этом смотрела на меня внимательно-сочувственно, так, что я не знала, куда деваться от её взгляда. Терпеть ненавижу, когда меня жалеют!

Первые результаты мы получили сравнительно быстро. Созданная нами коррекция работала! Конечно, необходим куда больший промежуток времени, чем полгода, чтобы паранормальной диагностики подтвердились экспериментально. Спасённые нами ребятишки должны были полностью прожить удлинённый срок. Но уже сейчас к ним возвращались бодрость и контроль над пирокинезом, и мне уже не забыть лица их матерей... Да, в семьях пирокинетиков всегда рождалось много детей, казалось бы, одним больше, одним меньше. Собственно, именно из этого исходили генные инженеры прошлого; им важно было получить суперсолдата, побочные эффекты в виде какого-то процента отбраковки в детстве их волновали мало.

Вообще, когда изучаешь докосмическую эпоху Старой Терры, особенно в контексте развития генной инженерии и возникновения существующих ныне паранорм, шевелятся волосы от ужаса. Наивная, я тогда верила, что те методы и средства сейчас, у нас, невозможны в принципе. Мы — другие, мы — лучше, разумнее, гуманнее, цивилизованнее...

Мне здорово мешало отсутствие допуска в инфосферу. Коллеги общались между собой телепатически, а мне всё приходилось разжёвывать, мучиться с терминалом, шлёпать языком, рассказывая и объясняя, так, что на языке в самом скором времени должны были проявиться и лопнуть самые настоящие мозоли. В конце концов, Итан не выдержал и прямо спросил, собираюсь ли я восстанавливать доступ.

— Это ты перворанговый, — огрызнулась я, устала ведь, как не знаю кто. — Это у тебя я должна спрашивать, похоронили вы меня пожизненно или надежда есть.

Мы как раз сидели в рекреационной зоне за обедом; работа шла напряжённая, и потому даже во время еды обсуждали нюансы, не желая терять время. Итан задумался, можно сказать, даже завис. Большая редкость, обычно общение с инфосферой протекает стремительно, а здесь, видно, спор возник нешуточный, и я даже немного воспряла надеждой: а вдруг?!

— Нет, — с огромным сожалением сказал он. — Надежды нет. Увы...

Я сникла. А чего ещё ты ждала, Ламберт? Мне предоставили аргументы, я сама сочла их убедительными. Ладонь Итана как-то сама собой оказалась вдруг на моём плече:

— Бедная... через что тебе пройти пришлось... Почему же ты не рассказала? Мы уже столько времени работаем вместе...

Я отодвинулась. Сказала зло:

— Я забыть это хочу как страшный сон. И почти забыла уже, если бы ты не напомнил. И не бедная я!

— Ладно, не ершись, — мирно сказал Малькунпор. — Может быть, сходим вечером куда-нибудь развеяться? Покажешь мне Старый Город. Я там ещё не был, никак не получается. Да и одному бродить неинтересно.

— Вечером я с дочерью, — ответила я, предложение мне не понравилось, и Старый Город я уже видела, и вообще.

— Ты можешь оставить её на ночь, ясли ведь круглосуточные.

— Не могу, — отрезала я. — Не начинай, Итан!

— Но почему? — спросил он прямо. — Ты молода и одинока, я тоже. Почему нет?

— Потому что нет.

— Всё ещё любишь этого Севина? — обозлился он. — После того, что он с тобой сделал! Никогда не понимал этой вашей высокой женской жертвенности! Грудь, так сказать, на алтарь ради какого-нибудь мерзавца, который...

— А вот Артёма Севина я ещё с тобой не обсуждала!— я резко встала. — Иди ты в пень, доктор Малькунпор. Не лезь.

— Ладно, не бесись, ну, куда же ты? Я глупо сказал, прости. Сядь хоть доешь, голодная же...

— Плевать.

Я ушла. День был испорчен основательно. Итан, светило ты наше паранормальной медицины, великолепный учёный, целитель из Номон-Центра, какая же ты отменная задница. Всегда был задницей, ещё на Мендиссари, и задницей остался. Герой-любовник, твою-то клетчатую мать! Я подумала, что пора уходить из проекта, я уже сделала, что могла, связала в единое целое наработки наставника, изыскания Итана и свои собственные интуитивные догадки, а работать с Итаном дальше невозможно, он свои штучки не оставит. И, в конечном счете, либо мы переспим, либо я его убью. Ставлю на второе! Вообразить его в своей постели... бррр. Не потому, что тамме-от, а потому что — задница.

Мне не нравилось, как он рассуждал, манера его разговора бесила.

— Мы, — говорил, — войдём в историю! О нас напишут в учебниках. Мы...

И так далее и тому подобное. Эльвира Званцева смотрела ему в рот с восхищением. Они очень быстро расширили своё общение за пределы госпиталя. И если её я понять могла, всё-таки тамме-от в здешних краях — горячая экзотика, причём, — будем справедливы!— такой умный и такой блестящий, как Итан. А вот его — хоть убей. Вроде бы он ко мне клинья подбивал. Комплименты, случайные прикосновения, взгляды. Но как можно охмурять одну девушку, укладывая в свою постель другую и ничуть того не скрывая? На что он надеялся?

С Эльвирой я как-то поговорила, улучив минуту, когда мы остались одни.

— Ты на глазах превращаешься в коврик, — прямо сказала я. — А ведь ты — целитель второй категории и хороший врач.

— Ревнуешь? — усмехнулась она.

— Нисколько, — заверила я. — Тебя просто жалко.

— А ты не жалей, — посоветовала она.

Я только головой покачала. Дура она. Как есть дура. Но сказать Эльвире, что она дура, я не смогла. Сама поймёт, когда придёт время.

— Знаешь, я скоро уйду из проекта.

Сказала, и почувствовала тяжёлую определённость своих же собственных слов. Я. Уйду. Из проекта. Всё. Так будет. Так будет очень скоро. Может быть, даже через несколько дней. Наверное, Эльвира тоже это почувствовала, но отказалась верить.

— С чего бы это?

— А что мне дальше делать? — горько высказалась я. — С пятой категорией, без всякой надежды на телепатический ранг.

— Куда же ты пойдёшь, Энн?

— Куда угодно, — ответила я, — куда угодно, хоть вон к Тойвальшенам. Без работы не останусь!

— У тебя же фобия!

— Вылечу, — угрюмо заявила я.

Тем же вечером Итан попросил разговор. Он был очень серьёзен, а я про себя ещё раз назвала Эльвиру дурой. Промолчать не могла...

— Я слышал, что ты собираешься уходить,— недовольно выговорил он.— Тебя не устраивает категория? Её можно поднять!

— В обход испытаний? Не дури, Итан. Следующая квалификация у меня через три года, на четвёртую.

— Ты мне нужна,— с нажимом сказал он.— Ты нужна мне для дела! Без тебя...

— Прекрасно справляетесь уже сейчас. Итан-нееш, отстань от меня, хорошо?

Я обошла его стороной и пошла на выход из отделения.

— Энн!— он догнал меня, схватил за руку.

Я посмотрела на его пальцы, потом на него. Он руку убрал, но загородил мне выход. Хоть разворачивайся и иди обратно. Через весь коридор. А Итан, конечно же, стоять на месте не будет.

— Ты мне нужна, Энн,— повторил он, на два тона тише.

— Ты зачем назвал Нохораи Балину мартышкой?— тихо спросила я.

— Так ты из-за пары неудачных слов?— удивился он.— Всего-то...

— Всего-то, Итан. Понимаешь? Для тебя моя приёмная дочь — это "всего-то". На что ты надеешься?

— Но так же нельзя, Энн,— он в волнении пригладил рукой волосы.— Ты посмотри, до чего ты себя доводишь! Ты же была весёлой смешливой девочкой когда-то. Ты...

— Была, Итан. Была. И хватит уже, бессмысленный какой-то разговор. Оставь меня в покое, хорошо? Просто — оставь. Иначе точно уйду из проекта.

— Как скажешь, хорошо,— быстро согласился он.— Просто может быть потом, когда-нибудь...

— Нет,— твёрдо заявила я.— Ни потом, ни когда-нибудь. Не трать зря время, своё и моё. Извини.

На том и расстались. Кажется, он не поверил до конца. Но на какое-то время угомонится, что уже плюс...

А на следующий день случилась трагедия. Я много раз вспоминала потом и пыталась понять, как можно было избежать её, и в конечном счёте поняла, что никак. Никак такое предвидеть невозможно. Вообще.

Все новые коррекции несут риски для целителя, это общеизвестно. Но я упустила из виду, я как-то вообще даже не задумывалась. У нас же всё получалось! У всей нашей команды, как вместе, так и по отдельности. Распространённая проблема в среде целителей: в какой-то момент начинаешь верить, что ты бог и что тебе всё позволено. Неудивительно, при той мощи, которой мы владеем, при тех, не побоюсь этого слова, чудесах, которые мы сотворяем. Профдеформация. Забываешься иной раз. Забываешь, что за всё надо платить. В том числе и за чудо.

Ведь чудес, как всем известно, не бывает.

Ничто не предвещало беды. Стандартный осмотр нового пациента, девочки четырнадцати лет. Стандартный случай: прогерия Эммы Вильсон. Уже проступившая седина, признак надвигающегося обвального срыва...

Почему я не подумала о Сихранав? Почему не вызвала Итана? Не дождалась доктора Девлятова?

До сих пор не знаю.

Есть правда такая теория, теория энергии души. Наставник, помню, относился к ней скептически. Но если действительно у каждого из нас существует определённый запас этой энергии, конечный запас, который формируется в момент зачатия за счёт запасов родителей или, при клонировании, основы, то все происходящие с нами случайности, фатумы, судьбы легко объясняются истощением данного запаса. В течение жизни человек держит баланс. Черпает запас энергии, с тем, чтобы потом отдать его. Но когда баланс нарушен, то может произойти всё, что угодно. Гром зимой с ясного неба и молния не куда-нибудь, а именно в тебя. Поскользнёшься на ровном месте. Решишь поберечься при переходе дороги и именно на тебя вылетит потерявший управление снегоход. Возьмёшься за паранормальную коррекцию, которая проводилась тобой уже сотни раз...

При этом как сам человек, так и окружающие совершают необъяснимые с точки зрения глупости, каждая из которых сама по себе ничего не стоит, но все вместе они приводят к летальному исходу.

Вот и в тот день. Мы с Эльвирой занялись девочкой, и всё, шло как обычно, по накатанной уже дорожке. Я сосредоточилась на ребёнке и совершенно упустила из виду Эльвиру, а когда вышла в нормальный режим, обнаружила, что напарница медленно, как в дурном кино, сползает по стене и диагностика выдает такое дерьмо, что впору самой терять сознание. Стремительный распад личностной матрицы, полная остановка электрической активности мозга, — при ещё работающем сердце и лёгких...

Я держала её, держала, пыталась вытянуть, я не верила и не хотела верить, но как вернуть ушедшую за порог душу? До сих пор никому не удавалось. И оставалось только смотреть в бессильной ярости, как тает, растворяясь в общем эмо-фоне тёплый цвет её живой ауры, как уходит жизнь из оставленного душой тела...

Не верьте досужим разговорам. Душа — есть. Мы, целители, хорошо это знаем. Эта тёплая волна, последний привет от уходящего... Всё, смерть.

Я не сорвалась в истерику. Меня ударило оцепенением. Ударило, замуровало в набитый колючей ватой короб, поставило в тёмный погреб, подальше от живых. Вокруг вскипела суета, но я отнеслась к ней безразлично. Пустота... И гневные лица собратьев по паранорме.

— Ламберт, с тобой невозможно работать!— гневно высказался Сергей Семёнович. — Ты постоянно передёргиваешь на себя, подставляешь свою голову под неоправданный риск, и это не могло не окончиться тем, чем окончилось! Работать в паре с данной коррекцией прямо запрещено; ты об этом знала, но, видно, самодовольно решила, что умнее всех, и отлично справишься без контроля со стороны. Со своей пятой категорией! С отсутствием ранга! Без допуска в инфосферу. Вот что, дорогая, с такими настроениями нечего тебе в профессии делать! Иди самовыражопываться куда-нибудь в другое место, а здесь тебе не цирк, тут госпиталь и ответственность за человеческие жизни. В том числе и за жизни коллег!

— Энн, в самом деле, — поддержал Девлятова Итан. — Что на тебя нашло?

Пустота отошла, и меня затрясло. Я не знала, чем им возразить, потому что они были правы. И в смерти Эльвиры виновата, конечно же, я. Она верила меня, доверяла, она была ведомой, и — погибла; я должна была предвидеть!

— Оставьте ребёнка в покое, — резко сказала Сихранав, и, видно, добавила что-то телепатически, потому что они больше ничего не сказали вслух, но мне довольно было их лиц и взглядов.

Сихранав же присела рядом, обняла меня за плечи. Истекающий от неё упругий ток целебной силы принёс облегчение телу, но не душе. Я ткнулась ей в плечо и разрыдалась. Она гладила меня по голове, как маленькую, и говорила мне:

— Бросайте их, перебирайтесь к нам в Тойвальшен-Центр. У нас не кидают в пекло детей. Вам ведь двадцати ещё нет... у нас активная практика разрешена только с двадцати трёх... А фобию вашу мы вылечим. Забудете о ней насовсем, вот увидите...

Я не могла ей ответить, да она и не ждала ответа.

— Пойдёмте, вам надо прилечь...

Дальше было никак. Похороны. Расследование. Оправдали, кстати, и зря. Я не утаивала свою роль в случившемся. На телепатическом допросе утаишь! Но меня оправдали. Взыскание получили Девлятов и Итан с формулировкой "преступная халатность". Не уследили. Что-то им ещё было. Но учитывая паранорму, полностью от работы в госпитале не отстранили, заморозили только наш проект. Целителей мало. Чтобы лишить целителя лицензии и провести над ним коррекцию на подавление паранормы, этому целителю, прямо скажем, надо очень и очень постараться...

Через несколько дней я пришла в кабинет к доктору Девлятову. Мне было страшновато от того, что я собиралась сказать. Но отступать уже было нельзя.

— Сергей Семёнович, — сказала я. — Надо поговорить.

— Хорошо, — он отложил книгу, сложил руки домиком. — Я тебя слушаю.

Признаться ему оказалось невероятно трудно. Я свела кончики пальцев, выдохнула. И только потом решилась:

— Сергей Семёнович, я... ухожу.

— Так, — сказал он недовольно. — Всё-таки сманили тебя в Тойвальшен-Центр?

— Нет, — твёрдо сказала я. — Я вообще ухожу. Из профессии.

— Как из профессии? — не поверил он, теряя всё своё самообладание. — Совсем? Ты что? Энн, ты в своём уме? Ты с ума сошла?

— Нет, — ответила я на предпоследний вопрос, а на последний ответила:— Да.

И расшифровала:

— Я сошла с ума.

— Энн, — он вскочил и принялся мерить шагами кабинет, — не глупи! Чёрт, неужели ты из-за моих слов...

— Вы правильно сказали, — ровно выговорила я, — Мне не место в госпитале.

— Глупая девчонка, — рассердился он. — Ты понимаешь хоть что-нибудь? Ты — прекрасный целитель, у тебя блестящее будущее, ты можешь стать великолепным учёным! И ты вот так всё это херишь просто потому, что тебя из зависти обругал старый дурак?!

— Вы не дурак, — устало сказала я, — и не старый. Но я ухожу.

— Куда, позволь спросить?

— В космодесант.

Он в изумлении сел обратно, едва мимо кресла не промахнулся:

— КУДА?!!

— Я подала заявление и прошла отборочные испытания, — пояснила я. — Меня приняли на первый круг. Завтра я улетаю на Альфа-Геспин.

— Ты сошла с ума!— поражённо выдохнул он. — Целитель в космодесанте... Немыслимо! Кому сказать...

-Сергей Семёнович, моя паранорма не является генетически заданной. Мне её не родители выбрали, мне её навязали через серию чудовищных экспериментов, вы же знаете. Я — натуральнорождённая. Я справлюсь.

— Я тебя не отпущу!

— Вы не сможете. Простите.

— Ты погибнешь там! В первом же бою погибнешь, если не в процессе учёбы. Я слышал, как там учат... сами же десантники зовут испытания на полигоне альфа девятью кругами ада!

— И пусть, — равнодушно ответила я, сама удивляясь себе, насколько это сейчас неважно. — Я не могу иначе. И... я не погибну.

Паранормальным чувстувом я видела, что не погибну. Что это единственный путь, который мне оставался.

— Я не дам пока ход твоему заявлению, — сказал он. — Уверен, ты одумаешься и через пару дней вернёшься.

— Вы верите, что я вернусь? — спросила я.

Он молча смотрел на меня. Не верил, конечно же. Он же тоже был целителем и умел предвидеть ситуации не хуже меня.

— Может быть, ты всё-таки вернёшься, Энн. Возвращайся. Пожалуйста.

Чего ему стоило это "пожалуйста"... Мне вдруг стало очень жаль доктора Девлятова. Но я не вернусь. Напрасно он будет ждать, я не вернусь.

Я ушла из госпиталя, не прощаясь. Мне было страшно. Страшно, что Сихранав и Итан уговорят меня остаться. Разговор с доктором Девлятовым вымотал сильно, и поколебал уверенность, поколебал. Какая-то часть меня ужаснулась сделанному выбору и настойчиво стучалась в черепок: опомнись, одумайся, вернись, пока не поздно! Но решение принято, путь пройден, мосты — сожжены. Я не хочу возвращаться. Я не вернусь.

Ане и Игорь пришли проводить меня. Ане держала на руках Нохораи, взять опеку над девочкой предложила она сама. Я не смогла отказаться. В доме Жаровых её не назовут мартышкой, тем более, чернопопой...

— Почему я не удивлена,— сказала она, узнав, куда я улетаю.— Ты долго шла именно к такому решению, удивительно, что столько-то ещё медлила. Я же помню, какой ты была на станции Кларенс.

Игорь не был с нею согласен, но молчал. Он не любил спорить, держал своё мнение при себе, но я видела, что ему моя затея не нравилась.

— А что думаете вы?— спросила я прямо.

— Я?— покачал головой.— Женщине не место в десанте.

— Но девушки ведь служат, и немало,— возразила я.

— Зря,— коротко обронил он, и замолчал, не собираясь спорить дальше.

Мы сидели за столиком, в зале ожидания, скоро должна была начаться посадка на шаттл Пулково-Орбитальная. Текли последние минуты нашего общения. Я знала, что ещё очень долго не увижу их, особенно Игоря. Игоря Жарова не увижу вообще.

И тогда я решилась.

Я уже не врач, мне плевать на лицензию, лицензия мне в ближайшие годы не понадобится. Пусть делают со мной, что хотят, если дознаются. Я провела коррекцию. Сама, без надзора старших телепатов и без ведома инфосферы. Так, как посчитала нужным сама. Эльвире не следовало тогда становится со мной в пару, внезапно поняла я. Я должна была работать одна! Тогда беды не случилось бы...

Мы ещё не пробовали работать с взрослыми пирокинетиками, только с детьми, только с прогерией Эммы Вильсон именно. Но угнетение пиронейронной сети в обоих случаях шло одинаково. И я продлила жизнь Игорю Жарову, насколько смогла. Насколько у меня получилось. Я не знала, каким будет эффект, сколько лет у него появится в запасе, но что эффект будет, даже не сомневалась.

Всё, что мне оставалось, это держать себя по-прежнему ровно, ничем не показывая общую слабость и полный упадок сил. Кофе можно будет взять непосредственно перед посадкой, во внутренней зоне. А до тех пор просто продержаться, непринуждённо болтая.

Они не поняли ничего.

Я смотрела на экран, где транслировался вид на белый шарик Старой Терры, проваливающийся в гравитационный колодец. Я оставляла там изрядный кусок своей жизни. Профессию, азарт работы над сложнейшим проектом, боль и друзей.

Впереди ждал Альфа-Геспин.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

*Коррекция Ламберт-Малькунпора — паранормальное воздействие, позволяющее купировать проявления прогерий различного генеза, в том числе прогерии Эммы Вильсон, характерной для носителей пирокинетической паранормы. Продлевает жизнь больным прогерией втрое от диагностированного срока, используется при коррекции паранормальных срывов у носителей психокинетических паранорм. Является условно-негативной: врач, проводящий данную коррекцию, обязан иметь квалификационную категорию не ниже второй (исключение — Ламберт Э.Д, имевшая пятую категорию), тщательно оценивать риски и своё собственное состояние. Летальные случаи при применении: Званцева Э.П., Федеральный госпиталь Санкт-Петербурга, Старая Терра, локальное пространство Солнца, Радим Неверов и Джордж Редман, Номон-Центр, локальное пространство Таурон, Седа Верде, Синегорск, Ласточка, локальное пространство Янтарный Шар.

В том числе не допускается проведение данной коррекции в конце рабочей смены или после иных энергоёмких коррекций (список прилагается).

На сегодняшний день данной коррекцией активно владеют всего одиннадцать врачей:

1. Ламберт Энн Дженнифер (комадар ВКС земной Федерации, активной практики не ведёт);

2. Малькунпор Итан-нееш (профессор, ведущий целитель первой категории, Номон-Центр);

3. Сазарини Джейкоб (целитель первой категории. Номон-Центр);

4. Антон Верде (целитель первой категории, Номон-Центр);

5 Девлятов Сергей Семёнович (доктор медицинских наук, заведующий отделением паранормальной медицины, Федеральный Госпиталь, Старая Терра);

6 Браун Ирен Хелена (целитель первой категории, Федеральный Госпиталь, Старая Терра);

7 Сихранав тауфик Тойвальскирп (целитель первой категории, Тойвальшен-Центр, Старая Терра);

8 Каронхари ритан Тойвальнош (целитель первой категории, Тойвальшен-Центр, Старая Терра);

9. Жарова Анна Игоревна (целитель первой категории, Тойвальшен-Центр, Старая Терра);

10. Смартс Стэйзи (целитель первой категории, Тойвальшен-Центр, Старая Терра);

11. Хименес Мерседес Марина Эстер Лавиния Исабель Паола (капитан медицинской службы, Альфа-Геспин).

(Большая Медицинская Энциклопедия, издание третье, дополненное.)

Друзья и гости! У меня аллергия на пиратов, увы. Пиратам фигу, а не книгу!Поэтому полностью данный текст в сети выложен не будет.

Что из этого получится, поглядим.

PS проду планирую каждую неделю. А может, и чаще...