Лагуна

Девушки вывалились из кустов, сгибаясь от хохота. Янка — топлесс, верх от купальника — в руках, за ней — Танечка, ещё при параде, с переброшенной через руку подстилкой. Следом вылетел какой-то ошарашенный попугай Кир-рюша.

— Рассказывайте! — скомандовал я, предвкушая анекдот.

Девушки приземлились рядом на песочек, и поведали...

Пока я спал, подружки расположились на полянке за кустами, повалялись, немного поболтали... * 1 потом — слово за слово — затеяли целоваться... ну — предрасположенность, чего уж там...

Тут Кир-рюша и подкрался. Уселся на веточку рядом и стал подсматривать. Сначала помалкивал, потом оценил, так сказать, гендерный состав участников, удивился и высказался:

— Хр-р! Пер-р-рфоманс...

Слово это мы с Янкой (в таком контексте) услыхали в тот день впервые; Таня слышала раньше — педагогиня в музыкальной школе (из тех, что на встречах с великими 'сидят, раскрывши рты и лона*') рассказывала взахлёб о модном художнике. Но значения слова девочка не знала, и в разговоре точно никогда не использовала, дабы не прослыть идиоткой, как мой одноклассник, который однажды (дважды) назвал меня альбиносом. ЦветА, мол, плохо различаю.

Они же где-то рядом: дальтоник и альбинос. Кто более матери-истории ценен? Можно ещё вспомнить зятя-сифилитика из анекдота, который филателист на самом деле. И Мату Хари, которая — как Харе Кришну, только женщина, и харя круглее.

И не дальтоник я вовсе, подумаешь, тёмно-серый от тёмно-синего в сумерках не отличил!

Короче: где Кир-рюша подцепил модное английское слово, так и осталось загадкой, одной из многих в этой истории.

Девочки хихикнули, на птицу покосились, но не прекратили, а когда Танечка сняла с Янки лифчик, грудь потрогала и поцеловала приглянувшийся сосок, крылатый вуайерист картинно закатил глаза, хлопнул себя крылом по лбу (так, по крайней мере, привиделось Янке) и заявил:

— Кошмар-р! Развр-р-рат!

Тут подружки не выдержали, заржали и сбежали.

— Толечка, мы в палатку пойдём, продолжим разговор... А ты займи беседой этого тер-р-рор-р-риста! — последнее слово Янка проговорила нарочито раскатисто, чтоб Киррюша проникся. Попугай заслушался — аж головой затряс.

Девушки, взявшись за руки, убежали, а я провёл среди попугая воспитательную работу. Объяснил ему, что подсматривание за брачными играми млекопитающих — дело, безусловно, нужное, полезное и приятное (сам грешен), но требующее тишины, сопровождать соглядатайство воплями совершенно необязательно. А если уж совсем невтерпёж — следует хотя бы дождаться окончания соития...

Попугай сию речь внимательно выслушал, кивнул головой... и полетел в сторону логова. Подслушивать и подсматривать.

А я отправился готовить еду — решил сварганить супчик из свежевыловленных морепродуктов. Девушки проголодаются... Идти к ним и пытаться поучаствовать и в голову не пришло. Пусть 'подружатся' как следует — мне спокойнее будет.

Девушки пришли, когда еда поспела — тихие, умиротворённые, чуть смущённые — приобняв друг дружку за талии. Обёрнуты полотенцами, волосы влажные — успели уже поплескаться за скалами. Чинно уселись на брёвнышко у костра и стали принюхиваться к запахам из котелка. Таня положила голову Янке на плечо и покосилась на меня исподлобья.

Янка поцеловала прильнувшую подружку в уголок глаза и спросила, чуть с вызовом:

— Возражений нет?

— С чего бы? — пожал я плечами, — других вариантов всё равно не было. И вообще, ревновать тут глупо. Я ж понимаю: мужики мужиками, а...

— Девочки — это девочки! — хором продолжили подозрительно спевшиеся подружки.

— Именно!

— И где ты это услышал?

— Подслушал. Случайно, на перемене. Одногруппницы впереди разговаривали чуть громче, чем следовало. В общежитии живут вместе... в смысле: в одной комнате... разговаривали, и коленки друг другу гладили...

Янка подозрительно вильнула взглядом. Понятно... У неё тоже соседка по комнате, Наташа, кажется? Ладно, захочет — расскажет...

— Есть будете? Всё готово.

— Тань, Толя святой? — нарочито громким шёпотом спросила Янка.

— Угу. Похоже.

Девичья ночь-2

— Ян, у тебя было... с девушкой?.. что-нибудь? — спросила Таня.

Подруги лежали навзничь на покрывале, листья пальмы склонились над ними почти до земли, создавая иллюзию уединения. Лежали, почти не касаясь, только мизинцами сцепились, и этот минимальный контакт контрастировал с теми весьма нескромными прикосновениями, которые случались ночью, и с тем, что им довелось пережить днём...

— Не то, чтобы... так, слегка. Мне на девчонок смотреть приятно... не всех подряд, но некоторые нравятся. И фантазии, конечно... случались. И с тобой вот... целовались вчера... и сегодня...

— Я тебе нравлюсь?

— Да, мартышка.

— И ты мне. Ты красивая, и пахнешь вкусно, — Таня повернулась на бок, ткнулась носом в Янкино плечо и засопела, вдыхая запах разгорячённой кожи.

— Мы с Иркой, когда спали вместе, недавно... потрогали друг друга... чуть-чуть. Колись, сестричка. После вчерашнего... и сегодняшнего — чего уж...

— Ладно, слушай... С Наташкой... соседкой моей по комнате... это в прошлом году было, я тогда от Толи ушла...

— А?..

— Ну, дура... что теперь? Причина была... так себе. Показалось, что недостаточно внимательно относится... потом сравнила...

— Проехали. Дальше!

— Напились вечером... и на дискотеку двинули. Там, у нас, в общаге, только под стаканом танцуют, чтоб ты знала; трезвым быть — моветон... а настроение было... не в дугу. Короче — сняли мы с Наткой какого-то пацана... убей — не опознаю, даже если предъявят. Что мы с ним вдвоём делать собирались — не знаю. При том, что Наташа — и до сих пор девочка...

Притащили его к себе в комнату... а он тоже был хорошо вмазаный. Помню — танцевали с ним по очереди, целовались, потом ещё пили. На брудершафт, опять же... в танце руки его кладёшь себе на жопу, а они не держатся, соскальзывают... всё норовил по стойке 'смирно' встать... и бодался, засыпая.

— Дальнейшее — молчание? Мы с Иркой напились разок — попробовать, как оно... мрак, — вставила реплку Таня.

— Ага. И мы — до отключки. Просыпаемся на Наташкиной кровати — нос к носу, в обнимку. Голова дурная, во рту — как кошки... я в трусах, но без лифчика, Ната — в лифчике, но без трусов...

'Ой-йой-ой!' — говорит подружка в ужасе, и рукой проверяет... самое ценное — на месте. Осмотрелись — и выяснили, что никто нас, вроде, ночью никуда не имел. Ни её, ни меня!

Кавалера нашего — и близко нет; честь, документы и деньги — на месте!

Собрались, ополоснулись, на первую пару не пошли... доехали до 'Пулемёта' (автомат-закусочная на Сумской в советские времена), бульончику куриного похлебали с красным перцем — слегка полегчало. Сидим, пялимся друг на дружку, мозаику собираем из воспоминаний.

— Тут помню, тут не помню? — хихикнула девочка.

— Ну! Потом, смотрю, Ната покраснела... о, и я вспомнила, как трусы с неё тащила и животик ей целовала... а герой-любовник в это время храпел, мордой в стол, и как потом мы с ней целовались взасос, а она грудь мне тискала... В общем — посидели на парах, тихие, как мыши, вечером в комнате убирались, ужинали... нет-нет, да и вернёмся мыслями... к этому. Читаю, и чувствую, как Наташа на меня поглядывает, и сама, невольно... За переглядками этими — дело к ночи, чувствую, что хочу, и что хочу почему-то совсем не мужика...

— Вот тут я тебя хорошо понимаю... — Таня обняла подругу, прижалась, Янка отвлеклась — поцеловала легонько, погладила ладонью по спинке и продолжила:

— Помылась перед сном, сижу перед зеркалом в ночнушке, волосы расчёсываю и думаю, как бы к ней поприставать и не напугать... Ната из душа пришла, стала за спиной, тоже с расчёской. Взглядами встретились... через зеркало — и оторваться не можем. Потом она наклонилась, щётку положила, щекой к щеке прижалась, обняла... грудь огладила. А я повернулась — и поцеловала...

Девушки потянулись губами друг к другу — поцелуй получился долгим и сладким.

— Примерно так, — подтвердила Янка, отрываясь от подружки и переводя дыхание, — потом дверь на ключ закрыли...

— Нежность... — шепнула Таня, — такая нежность... когда девочка любимая...

— Да, маленькая... как ты. [назад]