|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
XII
Осень в Иль-де-Франсе прекрасное время. Уважая сердце Франции, природа не позволяет себе никаких капризов. Избалованные парижане знать не знают неприятных сюрпризов, к которым так привычны жители побережья, поэтому одинокий всадник, двигавшийся по направлению к Пуату, имел все основания сетовать на местный климат. Обычная для этого региона влажность превратила его одежду в нечто скользкое, неприятное и невообразимо тяжелое.
Было тепло, но это еще ухудшало положение. Мороз бы избавил от лишней влаги, тогда как солнце заставляло все вокруг дышать испарениями и всаднику казалось, что его легкие забиты мокрой ватой.
По сутане в нем легко было признать священника и это было единственное преимущество его одежды — народ в Пуату был набожен. В остальном, духовное одеяние только осложняло ему жизнь. Тяжелые влажные полы сутаны мешались в ногах, что затрудняло управление конем, а узкий покрой сковывал свободу движения.
В пригороде Пуатье всадник выбрал симпатичную деревеньку, расположившуюся у самых городских стен, и спешился у дверей одного из трактиров.
Хозяин встретил его на пороге, почтительно прижимая к груди колпак и сочувственно улыбаясь:
— Издалека, ваше преподобие?
— Почему Вы так решили?
— Сразу видно — не местный. Наши никогда не наденут шерстяной сутаны. Промокнет, не поднимешь.
Всадник скривил губы, изображая улыбку:
— Верно.
— Велите комнату приготовить или просто покушать?
— Народу в трактире много?
— Не очень, все больше дворяне — из тех, что за принцами едут или, наоборот, из Бордо в Париж.
— Ну, меня это не касается, я по делам епархии, — равнодушно махнул рукой священник.
По лицу трактирщика было видно, что он нисколько не усомнился в правдивости собеседника.
— Если людей немного, я, пожалуй, могу и в общей зале, — продолжал священник, — мне нет дела до чужих разговоров.
Трактирщик с готовностью кивнул:
— Оно и правильно. Да и просохнете скорее, у меня там камин большой и натоплено хорошо.
Он почтительно проводил гостя, махнув слуге, чтоб тот взял скромный багаж.
Людей в трактире было действительно немного. Несколько местных, которые молча пили свое вино и не обращали на приезжих никакого внимания, и трое дворян, явно из числа тех, о ком говорил хозяин.
Нельзя было сказать, что они говорили слишком громко, но, поскольку остальные вообще безмолвствовали, то их разговор невольно слышали все, кто был в трактире.
Двое из них недавно прибыли из Бордо и теперь уговаривали третьего — с которым только что познакомились — одуматься, поскольку он напротив, направлялся именно туда. По их словам дела у принцев обстояли плачевно и не сегодня-завтра Мазарини должен был взять город. Вокруг Бордо стояли королевские войска и эти двое с трудом сумели выбраться и не попасться в руки кардиналистов.
Дворянин, которого они уговаривали, ничего этого не знал. У него было какое-то поручение, но теперь он всерьез задумался, стоит ли рисковать жизнью.
Священник, вопреки тому, что раньше говорил трактирщику, слушал их разговор самым внимательным образом.
Один из дворян заметил его интерес и полюбопытствовал:
— Ваше преподобие тоже направляется в Бордо?
— Да, но мои дела сугубо духовного свойства.
— Думаете, сутана защитит Вас?
— Мазарини тоже духовное лицо, — улыбнулся священник, — неужели он будет против того, чтоб я выполнил свой долг?
— Если только Вы не связаны с принцами, а то ведь коадъютор тоже уповал на то, что его сан будет хорошим щитом.
— Уверяю Вас, мои дела никоим образом не связаны с политикой.
Незадачливый посланец встрепенулся:
— Тогда, может ваше преподобие согласится помочь мне? Если Вы уверены, что Вас не тронут, не возьмете ли моего поручения?
Священник вежливо улыбнулся:
— В чем оно состоит?
— Я должен передать письмо одному господину из числа друзей... — он замялся и бросил неуверенный взгляд на лицо священника, но тот был сама доброжелательность и дворянин решился:
— ...из числа друзей мадам де Лонгвиль.
— Опасное поручение.
— Для меня — да, но Вы — другое дело. Если что, Вы прикроетесь сутаной и выкрутитесь, — простодушно заметил дворянин.
По лицу священника скользнула тень, но он сумел сохранить добродушный вид неискушенного в политических делах человека.
— Наверное, Вы правы. Я невольно стал свидетелем вашего разговора, но я многого не понял. Не будете ли вы так любезны, яснее обрисовать мне обстановку, чтоб я мог получше исполнить Ваше поручение?
Дворяне переглянулись и старший из двух, сбежавших из Бордо, кивнул:
— Отчего же — охотно. Главным преимуществом принцев была мадам де Лонгвиль, вернее ее... гм, простите, святой отец... ее...
И дворянин, не смущаясь, назвал, что именно. Остальные, оценив шутку, захохотали:
— Это точно! Главное ИХ оружие — ЕЕ...
Священник страшно побледнел и сделал невольное движение, словно желая схватиться за эфес, но нащупал только толстые складки непросохшей сутаны.
Дворяне, все еще посмеиваясь, извинились:
— Простите, ваше преподобие, если мы оскорбили Вашу чувствительность, но дела обстоят именно так. Конде и Конти стали на сторону Фронды только ее стараниями. Сейчас они в тюрьме, но герцогиня уже давно нашла им замену. Принц де Марсийяк, виконт де Тюренн, а теперь и герцог де Немур.
— Виконт де Тюренн! Герцог де Немур! — священник все еще был очень бледен и говорил несколько срывающимся голосом. — Мне кажется, Вы впадаете в грех срамословия, повторяя за другими нечистые речи.
— Святой отец человек простой и неиспорченный, — улыбнулся старший дворянин.
— Мадам замужняя женщина, — сверкнул глазами священник, — ее супруг, насколько я знаю, не оставляет ее.
— Да, — ухмыльнулся дворянин, — она замужняя дама, а герцог де Немур — женатый мужчина и, конечно, он, бросив жену и детей, помчался в Бордо только ради борьбы с Мазарини. Вернее, борьба с Мазарини вдруг стала главным делом его жизни.
Дворяне заухмылялись, а их товарищ продолжил:
— Простите, ваше преподобие, что терзаю Ваш слух подробностями, но мы люди военные и привыкли называть вещи своими именами. Если Вы решитесь продолжить свой путь, то Вам лучше знать истинное положение дел. На Бога, как говорится, надейся, но и сам не плошай.
— И что Вы желаете мне сообщить? — глухо спросил священник.
Дворянин, видимо, уже не сомневался, что преподобный отец согласен везти письмо, и потому спокойно и обстоятельно объяснил, что, собственно, творится в стане принцев.
— Без Конде у них дела не заладились. Поначалу все шло как нельзя лучше, но потом Мазарини стал бить их везде, где успевал догнать. А они только и делают, что грызутся меж собой. Сначала был один принц де Марсийяк. Но надо же кому-то и воевать, и мадам позвала де Тюренна. Он знатный полководец, может, даже получше Конде, да только голова у него не тем занята. Они с Марсияком друг друга ревнуют, как коты. А герцогиня нет, чтоб уехать с глаз подальше, так она мало сама в Бордо сидит, еще и герцога де Немура привезла! Тюренн чуть не принародно раскаивался, что изменил королю, а Марсийяк давно бы уехал, так войска Мазарини под городом стоят — не вдруг ускользнешь. Одной мадам все нипочем — цветет!
Он взял у товарища пакет и протянул священнику:
— Вам главное в город попасть. Вы сразу не говорите, что у Вас письмо к мадам де Лонгвиль, вернее, к господину де Сентонжу. Скажите, что по духовной части. Вы ведь все равно в Бордо собирались?
Священник кивнул.
— А как будете в самом городе, то можете смело называть имя герцогини — Вас проведут, куда надо. Мы, пожалуй, будем собираться.
Пока дворяне расплачивались, священник нашел мальчишку-слугу, который брал у него вещи и спросил, куда их дели. Парень отвел его в комнату, которую хозяин трактира на свое усмотрение оставил для преподобного отца. Священник быстро переоделся, со сноровкой человека, привыкшего обходиться без слуги и через несколько минут по одежде ничуть не отличался от недавних собеседников.
Одного из них преобразившийся священник застал во дворе, за конюшней. Это был тот, кто позволил себе шутки о герцогине де Лонгвиль. Он не сразу узнал преподобного отца и поначалу в ответ на вопрос "Где Ваши товарищи?" смерил его равнодушным взглядом:
— Вам что за дело? Святой отец?!!!
— Где они?
— Мой друг пошел за лошадьми, а тот господин, чье письмо Вы взяли, уже уехал. Но объясните, что это за маскарад?
— Мое имя — шевалье д'Эрбле и я называю его Вам только по одной причине — это последнее имя, какое Вы услышите в своей жизни! Вы посмели оскорбить честь женщины и ответите за это.
Шевалье обнажил шпагу и его противнику ничего не оставалось, как сделать то же самое.
— Вы собираетесь драться здесь? — только и сумел сказать донельзя изумленный дворянин.
— Вы правы, это неподходящее место, но у меня нет ни времени, ни желания искать что-то получше. Трактир почти пуст, в конюшне я видел только Ваших лошадей и мою. Нам никто не помешает.
— Но, по крайней мере, Вы можете назвать причину вызова? Я имею право знать!
— Нет, считайте, что мне не понравились Ваши шутки. Довольно разговоров!
Дворянин еще успел поднять шпагу, но его отвод был запоздалым. Шевалье д'Эрбле больше по привычке, чем из сострадания пробормотал слова молитвы об отпущении грехов, но его противнику все было безразлично — он был мертв.
Закончив молитву, шевалье направился к конюшне, откуда уже выходил друг убитого с двумя лошадьми в поводу. Он тоже не сразу понял, что происходит, но когда сообразил, то живо выхватил шпагу:
— Черт побери, да Вы шпион, сударь!
— Нет, только тот, кто желает отправить Вас на тот свет.
— Можно узнать, за какие заслуги?
— За длинный язык!
Этот дворянин оказался ловчее своего товарища и, парируя выпады шевалье, попытался продолжить беседу:
— И все же, за что такая честь?
— Вы наглец и этого достаточно.
— Чем же я задел Ваше преподобие?
— Я ценю остроумие, а Ваше скверное чувство юмора меня оскорбило.
— Вот уж не знал, что Ваше имя герцог де Лонгвиль! — ехидно отпарировал дворянин.
— Герцог простит мне.
— Не сомневаюсь! Если он прощает герцогине чужих детей, то лишнее словцо простит и подавно. Вам бы взять с него пример христианского смирения!
Шевалье никак не ответил, если не считать резкого выпада, но его соперник заметил, что сказанные слова явно задели шевалье.
— Не слишком ли близко к сердцу Вы принимаете семейные дела герцога? — дворянин попытался еще больше разозлить шевалье, чтоб заставить ошибаться. — Может, Ваше имя принц де Марсийяк? Виконт де Тюренн? Герцог де Немур? А, видно я имею дело с герцогом де Гизом! Какая честь! Нет? Колиньи уже убили, Конде в Венсенне... Кто же Вы, сударь? Право, я затрудняюсь... Назовите себя! В конце концов, я должен знать, что скрестил шпагу с дворянином! Мое имя де Навай! Ваше, сударь?
— Шевалье д'Эрбле!
— Отлично!
Они продолжали фехтовать, но разговорчивость не помогла дворянину. Шевалье уже дважды серьезно задел его и мало-помалу потеря крови стала сказываться. Дворянин пропустил еще один удар, сопроводив его печальным взглядом, но уже не имея сил отразить.
— Будьте милосердны, позовите священника, — прошептал он.
— Я отпущу Вам грехи.
Во взгляде дворянина мелькнуло недоверие:
— Вы действительно священник?
— Я аббат.
Дворянин выдохнул и слабо улыбнулся:
— Как удобно, когда тебя отправляет на тот свет духовное лицо.
— Я сделаю все, что нужно. Может, Вы еще останетесь живы, рана глубока, но, возможно, не смертельна.
— Вы постарались. Дайте перетяну рану.
Пока шевалье помогал ему делать перевязку, дворянин с интересом поглядывал на странного аббата:
— Неужели Вас так задел наш разговор? Кто Вы?
— Я... меня послал один человек... он знаком с герцогиней...
Дворянин вздернул верхнюю губу, изображая улыбку:
— Еще один...
— Вы сказали про детей... что Лонгвиль про них знает...
— А! Вы друг Марсийяка? Тогда понятно... После того, что сделал герцог...
— Ради бога, что?
Дворянин едва заметно пожал плечами:
— Он официально признал сына Марсийяка своим... Неудивительно, что принц в бешенстве.
— Сына Марсийяка?
— Ну да. Маленького Шарля-Париса. Все знают, что это сын принца, герцогиня сама говорила...
— Не может этого быть! Сын Марсийяка? Нет!
— Невежливо по отношению к мужу, но герцог всегда был покладистым супругом. После того, как она родила от Марсийяка, принц поехал бы за ней на Луну, не то, что в Бордо.
— Родила от Марсийяка...
-Все в этом уверены.
— Это клевета!
— Сударь, если это не так, почему принц чуть с ума не сошел, когда герцог объявил мальчика своим сыном?
— Но зачем это Лонгвилю?
— Вы любопытны, да? Принесите мне воды и помогите сесть.
Шевалье осторожно перетащил своего противника к стене конюшни, чтоб тот мог опереться и набрал воды в колодце, от которого шел глубокий желоб, который использовали, чтоб поить коней.
— Вот, возьмите.
— Спасибо. Так Вы спрашивали, зачем герцог это сделал? Кто знает? Я не такая важная птица, чтоб общаться с особами королевской крови. Слышал только, что герцог ведет игру с двором и это был его козырь.
— Объясните.
— Крестный мальчика сам король.
— Я знаю.
— Только Вы вряд ли знаете, как хитро была устроена церемония.
Шевалье хотел было что-то сказать, но удержался и только кивнул:
— Продолжайте.
— От короля по доверенности крестил маркиз... как его... забыл. Неважно. Говорили, что это королева-мать подсказала... чтоб в случае чего, можно было потом сделать так, что именно маркиз крестный, а король вроде как ни при чем. Это на случай, если двор изменит свое мнение. Я в точности не знаю, но был там какой-то трюк... Герцог, не будь дурак, сделал то же самое.
— Герцога не было на крестинах.
— Точно. Отца тоже кто-то по доверенности представлял.
— Духовник герцогини...
— Не знаю, может и духовник. Вобщем, при желании можно от всего откреститься.
— Можно...
— И мальчишка тогда непонятно кто. То ли сын герцога, то ли просто крестный маркиза...
— А теперь?
— Лонгвиль официально объявил его своим.
— Но зачем?
— Если мальчик сын герцога, значит и король крестил отпрыска королевских кровей, а не какого-то бастарда.
Шевалье вздрогнул и невольно задел раненого. Тот охнул:
— Полегче! Я еще не умер.
— Простите. Прошу Вас, продолжайте! Когда он это сделал?
— Совсем недавно, когда дела стали плохи.
— Значит, герцог де Лонгвиль просто ищет возможностей примирения с двором и это был его первый шаг?
— Точно. Говорю же, герцог не дурак.
— Вы полагаете, он знает, чьему отпрыску дал свое имя?
— Ему-то что, у него уже есть старший сын-наследник.
— А Марсийяк?
— Вы должны лучше знать, если Вы его друг.
— Вы забываете, что я только направлялся в Бордо.
— Верно.
— Так что принц?
— Чуть не сбесился. Особенно когда узнал, что мадам сама присутствовала на церемонии и всем видом выражала согласие с супругом. Еще бы, тут не до шашней, Мазарини под стенами. Согласишься на что угодно. Если кто и может ее вытянуть, так это муж. От остальных только проку — в постели ублажать.
Шевалье криво улыбнулся:
— Значит, у супругов царит полное согласие? Отрадно слышать.
— Ну, согласие там или нет, не знаю, а по виду — как вчера поженились. Когда они разъезжали по городу, укрепления смотрели, так ее только с мужем и видели. А ведь совсем недавно еле успевала менять — то Марсийяк, то Тюренн, то Немур. Я рад, что успел сбежать. Скоро там совсем горячо будет. Эти-то, господа, выкрутятся, а таким как я, простым дворянам, под пушки Мазарини? Еще чего!
Он перевел дух и откинул голову назад:
— Черт, как Вы меня... Болит, но, кажется, Вы правы — я еще выкарабкаюсь. Кровь уже не бежит. Вы поможете мне? Или...
Шевалье пожал плечами и как-то устало сказал:
— Помогу.
— Вы бы не ездили туда, — вдруг доверительно обратился к шевалье раненый.
— Куда?
— В Бордо. Поверьте, туда ехать, только если Вам жить надоело. А письмо, которое Вам дали — сожгите. Его не Вам доверили, так не Вам за него в петлю лезть. Ваша совесть чиста, Вы никому ничего не обещали. Зачем Вы вообще туда собирались?
— Зачем? — шевалье задумался и затем мрачно усмехнулся, — думал, что меня ждут и на меня надеются.
— Спасать рвались? Друга?
— Хуже.
Дворянин покачал головой:
— Ясно. Возлюбленную. Ну и плюньте.
— Уже. Я пойду, позову людей и Вас перенесут в трактир. У Вас есть деньги, чем заплатить за комнату и лечение?
— Найдется, спасибо. Подождите... Вам придется объяснить мою рану и убитого.
— Да, Вы правы.
— Вот что, скажите, что мы с ним подрались.
— И Вы подтвердите? Но он же был Вашим другом!
— Нет, случайный знакомый. Просто ехали вместе. Я его почти не знаю. Да и мертвому все равно.
— Вас могут наказать за дуэль.
— Я скажу, что он хотел меня ограбить.
Шевалье насмешливо поднял брови, а потом махнул рукой:
— Как знаете, дело Ваше.
Он пошел в трактир и добросовестно пересказал выдумку раненого дворянина. Трактирщик не удивился:
— То-то у него разбойный вид был! Я сразу подумал — жди неприятностей. Вы, Ваше преподобие, правильно сделали, что переоделись. По нынешним временам со шпагой спокойнее. Благословите!
Шевалье уже перестал удивляться. Казалось, его одолела апатия и уже ничто не способно вызвать на его лице эмоции. Он послушно пробормотал слова благословения и перекрестил хозяина. Тот с довольным видом нахлобучил свой колпак, который до этого почтительно держал в руках, и позвал слуг:
— Не волнуйтесь, сейчас все сделаем.
Пока хозяин занимался раненым, шевалье достал из кармана письмо и недрогнувшей рукой сломал печать. Неизвестный ему друг господина де Сентонжа довольно цинично обсуждал те же новости, которые шевалье услышал от раненого, и дальше убеждал своего друга не медля ни минуты бежать из Бордо, ссылаясь на тот же аргумент, которым руководствовался раненый дворянин:
"...высокородные господа или откупятся или по-тихому сговорятся с Мазарини, как это уже делает герцог де Лонгвиль. Уверяю тебя, мой милый, переговоры герцога не выдумка, я имею сведения из верного источника при дворе (ты хорошо знаешь, о ком я говорю), что Его светлость имеет твердое обещание не только не касаться его особы, но и полностью сохранить свое личное имущество и даже приумножить его. Посуди сам, каково будет рвение герцога! Если надо, он без колебаний оставит всех, так стоит ли тебе, мой дорогой, упорствовать в этом гиблом деле? Возвращайся скорее, пока твое имя не связано неразрывно с теми, кого не простят ни при каких условиях. Открою тебе секрет, тебя здесь ждут! И с огромным нетерпением. Кое-кто наконец-то понял, что напрасно оттолкнул тебя. Чтоб загладить свою вину, она шлет триста пистолей, надеясь, что они помогут тебе скорее вернуться в Париж. Вечно твой К."
Шевалье презрительно сплюнул и бросил письмо в огонь:
— Триста пистолей — недурная цена за невыполненное поручение. Вот почему он так жаждал найти дурака, который отвезет письмо. Лезть в пекло, чтоб потом тебя же обвинили в краже! Нет, к черту все и в Париж!
Он бросил последний взгляд на пылающее письмо и пробормотал:
— Будем считать, что все сгорело. Теперь надо просто достать чистый лист.
XIII
Весть о падении Бордо достигла Парижа к началу ноября, а 15 числа в столицу торжественно вернулся двор. Мазарини сдержанно улыбался, принимая поздравления, и со скромностью, которая выглядела издевательской, все восторги адресовал маршалу Ла Мельере и герцогу де Шуазелю.
В отсутствие соперника в лице Конде, оба полководца получили возможность проявить себя и сполна этим воспользовались.
Тюренн ничего не сумел им противопоставить и, хотя ему на помощь спешили испанские войска, герцог де Шуазель не сомневался, что это не изменит расстановку сил. Он оказался прав — спустя месяц Тюренн был наголову разбит вместе с испанцами.
Популярность принцев в столице заметно упала, но Гастон Орлеанский за время отсутствия венценосного племянника уже успел привыкнуть к ведущей роли. Он быстро нашел новых союзников, которые могли помочь ему сохранить положение — Парламент.
Снова, как два года назад, мантия стала остромодным одеянием, а парламентские советники людьми, чьего расположения и внимания искали даже некоторые носители титулов.
Среди этих счастливцев был и господин Ванель.
Он был в меру энергичен, в меру умен и всегда старался следовать за большинством, не теряя, тем не менее, своего лица. У него была жена, полностью разделявшая его взгляды на жизнь, что делало их семью почти образцовой. Может мадам Ванель была не совсем верной супругой, но она никогда не заставляла мужа краснеть за свой выбор. Ее любовниками всегда были люди достойные и умные. Она не раз говорила, что для нее в мужчине самое привлекательное — это ум.
Любовников мадам Ванель скорее стоило назвать соратниками. Она всегда заботилась о том, чтоб от ее связей в первую очередь выигрывала семья, а не она лично. И, поскольку, как уже было сказано, ее привлекали сплошь умные мужчины, то дела у четы Ванель шли как нельзя лучше.
Впрочем, тем, на кого она обратила благосклонный взор, тоже не приходилось жаловаться. Мадам была не столько красива, сколько пикантна, жизнерадостна, как птичка, остроумна, неизменно весела и очень молода. С мужем она обращалась с нежной снисходительностью и супруги никогда не ссорились.
Именно к этой приятной даме холодным декабрьским вечером направился аббат д'Эрбле.
После возвращения из неудавшейся поездки в Бордо Арамис почти месяц прожил, как во сне. Он проводил службы, исполнял свои немногочисленные обязанности в монастыре, а в свободное время подолгу сидел, устремив тусклый взгляд на страницы толстых фолиантов, откуда брал цитаты для проповедей.
Базен, озабоченный поведением господина, с удвоенным усердием кормил и поил его, выискивая редкие вина и изощряясь на кухне. Арамис не отказывался от забот, но и восторга не выказывал.
Между делом он сообщил слуге, что отказался от духовного руководства мадемуазель де Бурбон, чем ужасно испугал Базена. Во-первых, самим фактом, а во-вторых, тем, что назвал герцогиню де Лонгвиль "мадемуазель де Бурбон".
Базен постарался навести справки, рассчитывая узнать что-то, что могло бы порадовать господина, но к его досаде и изумлению оказалось, что отставку аббата д'Эрбле приняли без возражений, и из дома Конде не последовало даже формальной благодарности за былые услуги.
Не последовало вообще ничего — только равнодушное молчание.
Базену намекнули, что отныне герцогиня де Лонгвиль уже не пользуется хорошей репутацией. Ее подозревали в том, что она стала склоняться к янсенизму, приверженцем которого давно стала ее мать.
Отказ от духовника в лице аббата д'Эрбле определенные круги расценили как доказательство ее отступничества.
Поскольку Арамис появлялся в Париже исключительно для выполнения своих духовных обязанностей, то Базен исправно снабжал его сведениями о том, что творится в мире. Должность причетника в соборе была прекрасно приспособлена, чтоб знать все и обо всех. К тому же, место, выхлопотанное в свое время в архиепископском дворце, тоже помогало быть в курсе.
Базен заметил, что политические новости оставались единственным, что вызывало хоть какой-то интерес у господина, и потому старался пересказывать ему даже самые незначительные слухи.
Многих из тех, о ком говорил Базен, Арамис знал лично. Два года назад он достаточно имел дела с господами из Парламента, хотя старался не обнаруживать в кругах знати своих знакомств. Принцы желали получать результат, но не желали знать, каким трудом он добывался, и связи с чиновниками считали ниже своего достоинства. Одно дело явиться к раненому Бруселю домой, осчастливив своей особой, и совсем другое дело спорить с тем же Бруселем о пунктах договора с двором.
В то время госпожа Ванель была очень полезна аббату д'Эрбле.
Она познакомилась с ним примерно за год до этого. Подруга рассказала ей о происшествии со священником, который по воскресеньям читал проповедь в церкви, ближайшей к ее дому. У него вышла ссора с прихожанином, и всего лишь силой красноречия ловкий священник умудрился повернуть дело в свою пользу. Забияку-дворянина с позором изгнала из церкви сама паства, а красивому аббату чуть не устроили овацию.
Мадам Ванель посмеялась забавному рассказу и захотела увидеть священника, чьим умом, красноречием, обаянием и красотой так восхищалась ее подруга.
Она пошла в церковь, отстояла службу, выслушала проповедь и нашла, что священник не так молод, как она думала, но гораздо умнее, чем она предполагала.
Аббат любезно согласился частным порядком принять у нее исповедь.
Мадам Ванель была практичной женщиной. Она никогда не теряла времени впустую и спустя два дня они уже стали любовниками.
Хотя справедливости ради надо сказать, что это слово здесь не совсем уместно. Постель была лишь приятным дополнением к выгодному для обоих сотрудничеству. Благодаря любовнице Арамис лучше многих знал, что происходит в Парламенте и потом удивлял высокородных господ своей проницательностью. Что касается мадам Ванель, то она и ее супруг тоже не остались внакладе — порукой этому был Сен-Жерменский договор и некоторые уточнения к нему, приписанные рукой самого Ванеля.
После заключения мира между двором и принцами аббат д'Эрбле уже не нуждался в мадам Ванель, но он не порвал с ней, чем только доказал свою дальновидность.
Прошло не так много времени и мир был нарушен. Фронда, слегка сменив окраску, опять стала лицом к лицу с Мазарини.
Последний год Арамис редко бывал у мадам Ванель, но не забывал время от времени посылать ей галантные, хоть и незначительные послания. Она тоже отвечала — изредка, но любезно.
Когда Базен, стараясь быть полезным, пересказывал разные новости, он упомянул тот факт, что ходят упорные слухи и грядущем перевороте, который готовит Парламент. Речь шла, ни много ни мало, о смене регента. Гастон Орлеанский всерьез был намерен занять место Анны Австрийской — Париж ему нравился больше Блуа.
Сначала Арамис слушал вяло, почти без интереса, но при слове "переворот" иронично хмыкнул. Немного подумав, он приказал Базену подать коня и отправился в Париж.
Последний раз он виделся с мадам Ванель около полугода назад, но за это время они обменялись несколькими письмами и поэтому Арамис полагал, что может явиться без предупреждения. В их отношениях никогда не было ненужных сложностей.
Слуга впустил его. Господина Ванеля не было дома, но он должен был скоро явиться и Арамис сказал, что подождет. Когда слуга ушел, Арамис неслышно вернулся назад в прихожую и, спустившись на один лестничный пролет, проскользнул по хорошо известному ему коридору к комнатам госпожи Ванель.
Раньше он много раз совершал этот маневр и сейчас действовал, почти не задумываясь.
Отбарабанив условный стук, Арамис почти сразу вошел и, пройдя первую комнату, открыл дверь спальни. Он знал, что обычно в это время мадам Ванель отдыхает, но не подумал, что отдыхать она может не одна.
Первым Арамиса увидел мужчина. Он полулежал на подушках и, улыбаясь, что-то рассказывал. А мадам Ванель сидела на краю кровати, спиной к двери, и заливалась смехом.
Мужчина оборвал себя на полуслове и, ничуть не изменившись в лице, указал глазами на вошедшего. Мадам обернулась и вскрикнула:
— Шевалье? Боже, Вы меня напугали! Я не слышала, как Вы вошли!
— Извините, но я стучал.
— Горничная Вас не встретила?
— Ее нет.
Мадам Ванель легко вздохнула и поднялась с кровати:
— Раз уж так получилось... я представлю вас — шевалье д'Эрбле, господин Фуке. Шевалье был чрезвычайно полезен во время заключения Сен-Жерменского договора, он удивительно ловкий человек, — спокойно продолжала мадам Ванель, — а господин Фуке месяц назад стал генеральным прокурором.
Пока хозяйка старалась получше их представить, мужчины внимательно рассматривали друг друга.
Арамис отметил, что Фуке был моложе его — лет тридцати пяти — и весьма привлекателен внешне. Хотя черты их лиц разнились, но по общему впечатлению они казались похожими. Причиной этому было то, что у Фуке, как и у аббата, были черные, выразительные глаза с легкой иронической искрой, безупречный овал лица и прекрасно очерченный рот.
Арамис с мрачным удовлетворением подумал, что, возможно, Фуке обратил на себя внимание госпожи Ванель именно этим сходством. Но, как ни лестна была эта мысль, он почти сразу отбросил ее. Мадам была чужда подобной сентиментальности, а значит, ее любовник умен, талантлив и перспективен. Что касается приятной внешности, это всего лишь еще одно достоинство, но отнюдь не главное.
— Теперь вы знакомы, господа. Я жду вас.
Мадам с достоинством кивнула по очереди каждому из мужчин и вышла из спальни.
Арамис и Фуке некоторое время продолжали молча смотреть друг на друга. Потом Фуке небрежным жестом указал на свое платье, лежавшее на кресле:
— Вы позволите?
Арамис пожал плечами. Фуке помедлил, и прежде чем встать с кровати, неожиданно спросил:
— Какое главное достоинство Вы цените в госпоже Ванель?
Арамис понял, что вопрос не был праздным и не диктовался желанием уязвить соперника. Он на секунду задумался и серьезно ответил:
— Практичность.
Фуке кивнул:
— Я рад. Прошу прощения за мой вид. Может, Вы пока пройдете к нашей милой хозяйке?
Он указал рукой на дверь в соседнюю комнату.
— Я присоединюсь к вам через пять минут.
Арамис слегка поклонился и Фуке ответил ему тем же.
Вернувшийся домой господин Ванель был приглашен в апартаменты жены. Там он застал маленькую, но дружную компанию, с жаром обсуждавшую возможные перемены в обществе, причиной которых мог в ближайшее время стать Парламент.
Ванель без церемоний присоединился к гостям, сердечно поприветствовав старых знакомых, и господа с удвоенным пылом вернулись к своим прениям.
Что ни говори, а супружеская чета Ванелей всегда была выше условностей.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
