|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
XXXII
Среди всех дел, какими занимался Гримо, было одно, которое беспокоило его больше всего. Гримо считал себя обязанным знать, кто эта женщина, которая сумела увлечь графа де Ла Фер.
Вообще-то ни увлеченным, ни тем паче влюбленным граф не выглядел — он был спокоен и уравновешен. Но Гримо этого было мало.
Отношения между мужчинами и женщинами такое темное дело, что даже самые умные нередко оказываются в дураках. Граф тоже, женился вон, и что? Очень ему помогла его рассудительность?
Нет, повторения подобного Гримо не допустит.
А ведь есть еще и Рауль! Если отец потеряет голову, мальчику тоже не поздоровится.
Как ни крути, а без него — Гримо — они не разберутся. Он один способен сохранить хладнокровие и здравый смысл.
Дело было за малым — увидеть женщину, узнать кто она такая, каковы ее намерения и что она испытывает по отношению к графу.
О том, какие чувства может испытывать сам Атос, Гримо запрещал себе даже думать.
Собирая сведения, Гримо проявил столько смекалки, изворотливости и хитрости, что ему могли бы позавидовать лучшие шпионы Ришелье, трудившиеся на благо государства под бдительным оком Его преосвященства.
Гримо слушал, сопоставлял, прикидывал, рассчитывал и, в конце концов, пришел к выводу, что все пути ведут в Виллесавин.
У графа были мелкие хозяйственные дела с владелицей поместья и он совершенно открыто наведывался туда. Этому никто не придавал значения, поскольку подобных деловых связей у графа, как у любого рачительного хозяина, было множество. Эти визиты были нечастыми и лишь один Гримо отметил, что в Виллесавин граф ездил только сам. В остальных случаях он нередко прибегал к помощи Гримо, если не успевал нанести нужный визит, и Гримо, как управляющего, хорошо знали и спокойно принимали в самых разных домах. Только хозяйку Виллесавина Гримо ни разу не видел.
Этот факт укрепил его во мнении, что мадам де Виллесавин и есть та, кого он ищет.
Он стал еще внимательнее наблюдать за хозяином и скоро понял, что если публичные визиты в Виллесавин были редкими, то частным порядком граф наведывался туда по три-четыре раза в месяц. И Гримо не был уверен, что сумел вычислить все.
Верный слуга, чувствуя, что напал на след, удвоил свои усилия и через некоторое время уже знал о мадам де Виллесавин порядочно.
Она вдова, живет замкнуто, в обществе бывает редко. Имение у нее приличное, она обеспечена. Ее считают хорошей хозяйкой. Дамы к ней снисходительны, полагая, что ей вредит неумение следовать за модой, а кавалеры находят ее чересчур приверженной добродетели и условностям.
Общее мнение о ее нравственности было таково: "Глупышка Виллесавин последняя, кто решится завести себе любовника и так и умрет, не зная, каких радостей себя лишила".
Гримо немного успокоился — с этой стороны его господину ничего не грозило. Если он и она будут так же осторожны, то никто ничего не узнает и впредь.
Оставалось выяснить, каковы чувства мадам.
Гримо любил Атоса и несколько ревниво относился к его окружению. Те, кто рядом с графом, должны любить его и приносить ему радость, если же нет — то эти люди должны уйти. Особенно это касается женщин.
Гримо достаточно нагляделся на светских дам "штурмовавших" Бражелон в отсутствие хозяина. Граф был им не нужен — они гонялись за его титулом, за его поместьем, за его телом, наконец. Но сам граф, его чувства, желания, мечты не интересовали этих хищниц. Они думали только о себе, своих удовольствиях и положении, которое им мог дать Атос.
Мадам де Виллесавин должна заботиться о графе, иначе ей не место рядом с ним. Это Гримо решил твердо.
Как именно он будет устранять даму, если она окажется недостойной, Гримо не знал, но его решимость защитить интересы Атоса была столь непоколебимой, что Гримо не сомневался, что что-нибудь придумает.
Гримо постарался, чтоб ему показали мадам де Виллесавин.
Сначала он хотел увидеть ее в обществе, чтоб потом оценить степень ее лицемерия или умения притворяться равнодушной.
Дама, на которую ему указали, была изящной, не очень высокой, но и не маленькой и скорее миловидной, чем красивой. Впрочем, последнее было не совсем верно.
Черты ее лица были замечательно правильны, но в лице не хватало красок. Кожа была бледновата, губы неяркие, цвет глаз сразу не скажешь какой — не то серо-голубой, не то серо-зеленый. Волосы густые, но уложены в такую скучную прическу, что совершенно теряли всю свою красоту.
Нетрудно было заметить, что она не использовала никаких модных ухищрений. Помада, пудра, тушь, румяна, завивка и яркий наряд могли превратить ее в красавицу но, похоже, ей это и в голову не приходило.
Она выглядела тихой, милой и скромной.
Гримо бросилось в глаза, какими тонкими были ее запястья и какими красивыми кисти рук. Но мадам де Виллесавин не считала нужным подчеркивать это — на руках не было ни браслетов, ни колец.
Представить рядом с такой женщиной графа де Ла Фер было немыслимо.
Гримо был удовлетворен.
Теперь оставалось самое трудное — увидеть их наедине и только тогда можно будет с уверенностью сказать, что на уме у этой скромницы.
Гримо готовил свою вылазку не менее тщательно, чем лучшие полководцы Франции свои военные кампании. У последних получалось не всегда, Гримо же справился отлично и в урочный час сидел, спрятавшись в кустах возле охотничьего домика.
Атос недавно приехал и, не заходя в дом, расположился в тени на кресле, которое вынесли специально для него. Он полулежал, откинув голову на спинку кресла и поставив ноги на скамеечку. Прямо себе на живот он положил тарелку с вишнями и ел их, лениво сплевывая косточки.
Гримо расположился у него за спиной и не видел его лица, но расслабленная поза и неспешные движения руки были достаточно красноречивы — господин отдыхал.
Скоро среди деревьев появилась запыхавшаяся служанка, бегавшая предупредить госпожу, а через несколько минут явилась и сама мадам де Виллесавин.
Гримо только рот открыл — сейчас никто не назвал бы внешность вдовы скучной. Не желая покорять общество, для любовника она расстаралась на славу.
Волосы были слегка присобраны на затылке, а впереди спускались длинными завитыми прядями и блестели на солнце, как шелковые.
То ли мадам все же знала о существовании румян и помады, то ли кровь просто резвее побежала по ее жилам от быстрой ходьбы, но ее щеки нежно алели, а губы уже не казались блеклыми.
Особенно поразили Гримо глаза женщины.
Он не был светской кокеткой и не знал, что серые глаза имеют свои преимущества. Они не так ярки, как карие, но, зато, если оттенить их должным образом, то они могут казаться почти любыми — зелеными, голубыми, фиолетовыми, синими. Судя по всему, мадам де Виллесавин прекрасно это знала, потому что лиф ее платья был отделан яркими зелеными лентами, а в ушах и на пальцах красовались изумруды. Подкрасить ресницы и подвести брови она тоже не забыла.
Гримо не был искушен в подобных тонкостях и только удивлялся сам себе, как он мог в первый раз не заметить, какие красивые зеленые глаза у мадам де Виллесавин!
Тонкая талия была подчеркнута особым кроем юбки, а руки был обнажены до локтей, во всей красе показывая белизну и нежность кожи.
Граф хотел было встать, но мадам поспешила удержать его ласковым жестом. Она всплеснула руками, указав на пустой стол, и шутливо погрозила служанке. Но вместо того, чтоб заставить ее исправить упущение, мадам де Виллесавин напротив, отправила ее назад, в замок. Когда девушка скрылась за деревьями, хозяйка сама взялась ухаживать за гостем.
Атос, не меняя позы, наблюдал, как она носила из домика вино и фрукты и расставляла все это на столе. Ей явно доставляло удовольствие хлопотать вокруг графа. Время от времени они обменивались фразами, но говорили негромко и Гримо не смог расслышать, о чем разговор.
"Ни дать ни взять — супруги после нескольких лет брака", — подумал Гримо.
Женщина села напротив Атоса и Гримо мог хорошо видеть ее лицо. Она внимательно слушала своего любовника и отвечала ласковой улыбкой. Потом что-то сказала сама и бросила на Атоса быстрый взгляд из-под ресниц.
Гримо замер — взгляд был слишком откровенным.
Атос отрицательно покачал головой и что-то ответил ей шутливым тоном. Она рассмеялась и послушно кивнула.
Для Гримо эта пантомима была яснее ясного — у графа сегодня не так много свободного времени и скоро ему уезжать. Это знак и ему, Гримо, что пора собираться, если он не хочет ненароком столкнуться с графом по дороге.
Женщина встала, взяла пустую тарелку из-под вишен из рук Атоса и обошла его кресло сзади, направляясь к столу. На секунду она задержалась и протянула руку, чтоб коснуться его волос, но так и не решилась на этот фамильярный жест.
Атос, словно почувствовав, повернул голову и мадам де Виллесавин поспешно отдернула руку.
Гримо воспользовался тем, что внимание любовников было занято этой сценой, и потихоньку отполз подальше, туда, где он мог встать, не опасаясь, что его увидят.
Он знал, что граф ездит быстро и потому гнал в Бражелон галопом. Думать в таком положении затруднительно и собраться с мыслями Гримо смог только вечером, когда покончив со всеми делами, он отправился на покой.
Лежа в постели, он еще раз мысленно прокрутил в голове все, что видел.
Граф не любит мадам де Виллесавин, но хорошо к ней относится. Она графа тоже не любит, но это и к лучшему, не будет трагедий и сцен. Ей просто нравится, что есть о ком заботиться, есть, для кого наряжаться. Она будет делать все, что он скажет, и будет делать это с удовольствием. Долго ли граф выдержит такое поклонение? Ну, если видеться несколько раз в месяц, то почему нет?
Во всем остальном она графа устраивает, иначе он бы не выглядел таким безмятежным.
Гримо хмыкнул: "А граф, пожалуй, даже похорошел и помолодел в последнее время". Затем подумал про себя и Адель, опять про графа и мадам де Виллесавин и пришел к выводу: "Наконец все устроилось. Теперь-то наша жизнь будет мирной и спокойной".
Бедняга Гримо еще не знал, что этим спокойствием ему придется наслаждаться едва ли пару лет.
Но даже эти годы были совсем не так безмятежны, как хотелось Гримо. Разные события то и дело нарушали спокойствие обитателей Бражелона. События незначительные, но они были словно предвестники грядущих проблем. В первую очередь это касалось Рауля.
Глядя на пример герцога де Барбье, другие тоже стали приглашать его в гости. Чаще всего вместе с графом. Атосу просто говорили, что будут не против, если он возьмет с собой своего воспитанника. Краснеть за Рауля графу не приходилось — мальчик отлично держал себя в обществе. Находившийся рядом отец поддерживал его своим присутствием и давал пример поведения. Однако Атос, хоть и понимал полезность таких выездов, тем не менее, каждый раз испытывал неловкость. Положение Рауля, вернее, неопределенность его положения, создавала едва ощутимую двусмысленность, которую не чувствовал ребенок, но прекрасно осознавали взрослые.
Непонимание Раулем ситуации приводило к тому, что в отсутствие отца, когда некому было одернуть его взглядом или личным примером показать, как следует поступить, он иногда вел себя немногим лучше, чем деревенский мальчишка. Его проказы порой приводили к довольно серьезным последствиям и выставляли мальчика в невыгодном свете.
Сам Атос ничего подобного в детстве не делал. Его не кусали пчелы из разоренного улья, он не падал в бочку с винным жмыхом, ему в голову не приходило стричь кухаркину внучку или лазать с деревенскими мальчишками в чужой сад. Такие проделки недостойны сына графа де Ла Фер. "Помните, какого Вы рода!" — так говорила ему бабушка и это действовало лучше угроз и упреков. Боязнь уронить честь имени отлично держала его в узде. Позже к этому добавилось отцовское: "Вы — виконт де Ла Фер, не забывайте!"
А что он может сказать Раулю? "Вы..." — кто? Чего ради Рауль должен сдерживать себя, на кого он должен равняться? Как объяснить ему, что некоторые вещи, которые он делает, просто не к лицу дворянину. Его выходки порой забавны, но это забавы плебеев, а он...
Дойдя в своих рассуждениях до этого места, Атос обычно вздыхал и в который раз терзался мыслью — что же предпринять?
Просвета в своем деле он пока не видел. Ему был нужен совет опытного юриста, но дело было столь щекотливым, что невозможно было обратиться к любому. Этот человек должен быть доверенным лицом. Нотариус, который решал вопрос с опекунством Рауля, был таким человеком. Атос полагал, что он о многом догадался, но никогда даже взглядом не дал понять, что знает о деле больше, чем ему открыли. К сожалению, ловкий малый успел перебраться в Париж, и, поговаривали, отлично там устроился, купив доходную должность. Подробностей Атос не знал, и это удерживало его от поездки в столицу.
Если положение Рауля и было пока неопределенно, то учили его как в лучших дворянских семьях. Атос, чувствуя вину перед сыном, старался дать ему все самое лучшее и учить его начал даже раньше, чем учили его самого. Это касалось не только книжных знаний.
Оливье де Ла Фер получил первого взрослого коня в семь лет, Рауль — в шесть.
До семи лет Оливье не было позволено даже смотреть на охоту, Рауль первый раз выехал в пять. Пусть это была охота не в полном смысле слова — он проехался в седле вместе с отцом и просто смотрел и слушал рассказ — но, тем не менее, с тех пор граф всегда, если позволяли обстоятельства, брал его с собой.
Пистолеты и другое огнестрельное оружие были слишком тяжелы для детской руки, но граф рассказывал и показывал ему все, начиная лет с четырех, пообещав, что когда Рауль достаточно подрастет, то обязательно применит полученные знания на практике.
Деревенских такому не учили и Рауль не мог этого не заметить. Однако вопросов не задавал.
Настал момент, когда Атос решил, что им пора заняться фехтованием и тогда первый раз увидел в глазах сына не восторг, а сомнение.
— Рауль, Вы чем-то недовольны? Мне казалось, что это интересует Вас. Не далее как вчера, я застал Вас за попыткой снять со стены фамильную шпагу.
Рауль покраснел и опустил голову.
— Простите меня, сударь.
— Мне был приятен Ваш интерес, хотя я не одобряю методы, какими Вы его удовлетворяли. Вы могли попросить шпагу, а не лазать в оружейной в мое отсутствие.
— А разве мне можно? — Рауль с надеждой поглядел на отца.
Атос не понял:
— Можно "что"? Взять шпагу? Почему нет?
— Разве я дворянин?
Атос побелел. Рауль продолжал смотреть на него и граф не выдержал и отвел взгляд.
— Я знаю, что шпагу можно носить только дворянам, — продолжил Рауль, — а я... я спрашивал Адель и она рассказала мне, что мои родители неизвестны. Меня оставили у сельского священника, а Вы пожалели и забрали меня.
Атос был вынужден сесть — выдержка стала изменять ему. В обществе он умел быть сдержанным и бесстрастным, но перед лицом ребенка чувствовал себя бессильным.
— Больше Адель ничего Вам не сказала?
— Она сказала, что... — мальчик запнулся.
Атос сжал кулаки, стараясь унять дрожь:
— Что? Не бойтесь, Адель хороший человек и она не могла сказать Вам ничего дурного.
— Там были разные вещи, по которым можно было понять, что я...
— ...что Вы не простого рода, — не выдержал Атос. — Рауль, Вы — дворянин, никогда не сомневайтесь в этом. Я не говорил Вам раньше, потому что мне и в голову не приходило, что Вы можете думать иначе. Вы — благородного происхождения. Потому я учу Вас всему, что должен знать и уметь дворянин. Вы можете носить шпагу. А вот достойны ли Вы этого — будет зависеть только от Вас.
— Вы научите меня?
Атос улыбнулся:
— Фехтовать — да, если только у Вас останется время после того, как Вы разгоните всех пчел и окончательно развалите крышу сарая.
Рауль смущенно потупился:
— Я вел себя недостойно дворянина.
— Хорошо, что Вы понимаете это.
После этого разговора Атос чувствовал себя больным. Он должен добыть титул для сына. Должен! Но как? Единственная возможность, какую он видел, это патентное письмо. Его мог выдать принц, Гастон Орлеанский. Атос плюнул бы на неприязнь, которую питал к принцу, и даже согласен был извиниться за давнюю тяжбу, если бы был уверен, что принц пожелает пойти ему навстречу.
Однако граф де Ла Фер был человеком проницательным и его трезвый ум говорил, что принц не откажет себе в мелочном удовольствии отомстить и, кроме этого, вряд ли будет держать язык за зубами.
Кроме принца подобное письмо мог выдать только король.
Атос не раз растерянно улыбался думая о том, как причудливо играет с ним судьба. В те времена, когда он каждый день видел короля рядом с собой, беседовал с ним о тысяче незначимых вещей, он мог бы легко решить свой вопрос. Но тогда мушкетеру Атосу ничего не было надо. Он презирал жизнь, не боялся смерти и был равнодушен ко всему, кроме своей боли. Он ценил дружбу и не ценил августейшее знакомство.
Сейчас он бы многое отдал за возможность оказаться рядом с королем, но Его величество для него недоступен. Ни герцог де Барбье, ни другие блуасские знакомые ничем не могли ему помочь — это был совсем другой уровень.
Придется искать выше.
Атосу несколько раз приходила на память старая ссора и пророческие слова, которые кинула ему в лицо его беррийская тетка: "Что детям своим скажете, когда их в приличных домах на порог не пустят, потому что мать у них неизвестно кто..."
Тетка говорила про Анну, а оно вон как обернулось.
Беррийская родня грозилась, что он еще пожалеет о ссоре. Тогда он был горд и уверен в себе, а вот теперь пришлось пожалеть. Они бы ему сейчас здорово помогли. Ради Рауля он пошел бы на примирение, но, увы, сейчас это не имеет смысла. Старики давно умерли, а с молодым поколением он не поддерживал отношений, они его не знают.
Атос перебрал всех, с кем так или иначе сталкивала его судьба, или связывали родственные отношения, но не видел никого, кто мог бы реально ему помочь.
Решение пришло с неожиданной стороны.
Правда, поначалу Атос не предполагал, что совершенно бескорыстно занимаясь делами Арамиса, он, почти без усилий, получит то, чего напрасно добивался уже несколько лет.
Арамис писал ему редко и нерегулярно и почти никогда не рассчитывал на ответ, откровенно признаваясь, что не может дать обратного адреса. Но к 42 году письма стали приходить все чаще, а скоро на пороге Бражелона появился и сам Арамис.
XXXIII
На этот раз визит Арамиса не был тайным. Он приехал среди бела дня, одетый в обычную дорожную одежду, но Гримо подумал, что эта обыденность скрывала его не хуже сутаны.
Какой-то знакомый графа заехал по делу — никто и внимания не обратил. Одна Жоржетта пыталась что-то припомнить. Ей все казалось, что она уже видела этого господина, но Гримо быстро разрешил ее сомнения:
— Во сне.
Кухарка, как всякий приверженный суевериям человек, придавала огромное значение снам и "разъяснение" Гримо ее вполне устроило.
— Точно, что-то такое виделось. Наверное, это к гостям, вот гость и пожаловал.
Атоса не было и Гримо постарался не делать шума, чтоб никто из слуг не догадался, насколько важен этот гость. Судя по поведению Арамиса, он поступил правильно.
Когда вернулся хозяин, Гримо получил распоряжение приготовить комнаты, расположенные за покоями самого графа. На будущее они предназначались для Рауля, а пока стояли пустыми, хотя Гримо лично следил, чтоб там всегда были чистота и порядок.
Челяди в замке по-прежнему было немного. Атос не давал никому бездельничать, так что досужих наблюдателей в Бражелоне не водилось. На Арамиса почти не обращали внимания — гость не создавал проблем, обслуживал его сам Гримо, а время он предпочитал проводить или с графом или гуляя по окрестностям, погруженный не то в размышления, не то в мечты.
Гримо был единственным, кто не сводил глаз с Арамиса. Но и его настороженность мало-помалу сходила на нет. Конечно, ожидать можно чего угодно, но пока Арамис больше похож на человека, который ищет покоя, а не действия. Возможно, он просто чего-то ждет. Что ж, подождем и мы — так рассуждал Гримо.
Эти же мысли посещали и хозяина Бражелона.
Атос ждал, захочет ли Арамис поделиться своими думами или он просто искал надежного места, чтоб перевести дух.
Разговор завязался у них неожиданно, сам собой, из ничего не значащего замечания.
Рассказывая местные новости, Атос упомянул, что одна из главных тем для обсуждения сейчас — это военная кампания, которую ведет в Лангедоке Его величество. Местные особенно любопытствовали, поскольку в ней участвовал Гастон Орлеанский. Пусть его не особо любили, но это был "свой" принц и на Гастона смотрели, в некотором смысле, как на личную собственность Орлеаннэ.
— С некоторых пор Людовик предпочитает не отправлять Месье в ссылку, а держать его при себе. Поговаривали, что принц не очень желал ехать, но Его величество настоял.
— Да, Его величество настоял... — задумчиво повторил Арамис. — Как и на том, чтоб с ними ехал Сен-Мар.
— Право, не знаю, какая от него может быть польза на войне, — пожал плечами Атос. — Мне говорили, что герцога Буйонского отослали в Пьемонт. Уж лучше бы его оставили. Нелогичное решение.
Арамис чуть улыбнулся:
— Остается надеяться, что кардинал знает, что делает.
— При чем тут кардинал? Полагаете, ему по-прежнему мерещатся заговоры? Он предпочитает держать господ недовольных порознь?
— Королева осталась в Париже, де Буйон — в Пьемонте, а Гастон — на глазах у Ришелье. Как и Сен-Мар.
— Арамис? — Атос вопросительно поглядел на друга.
Арамис поспешил улыбнуться:
— Нет, не стоит видеть во мне заговорщика. Я, как и Вы, всего лишь сторонний наблюдатель, питающийся слухами.
Атос недоверчиво покачал головой:
— Хорошо, если так.
Арамис снова улыбнулся, но Атоса его улыбка не убедила:
— Памятуя прошлое, у меня есть основания тревожиться.
— Я не имел никакого отношения к делу Монморанси, — быстро сказал Арамис.
Атос с сомнением поглядел на подчеркнуто бесстрастное лицо Арамиса.
— Мне бы очень не хотелось увидеть Вас на его месте.
— Мне это не грозит.
— В случае чего, Вам не удастся спрятаться за высокое происхождение, как это делает Гастон Орлеанский или Сезар де Вандом. Монморанси даже это не помогло. Но он хоть знал, чем рисковал и ради чего.
— Вы полагаете, я не понимаю, что делаю?
— Арамис, простите мне подобную откровенность, но иногда мне кажется, что Вами руководят чужие интересы, которые Вы ставите выше своих. И меньше всего на свете я хочу потерять Вас во имя интересов третьих лиц.
Лицо Арамиса было по-прежнему бесстрастным, но пальцы заметно подрагивали. Почувствовав это движение, Арамис сжал кулаки и скрестил руки на груди.
— Третьих лиц?
— Арамис, я виделся с принцем де Марсийяком в ту пору, когда он занимался делами мадам де Шеврез...
— Мне нет дела до того, какие отношения были у герцогини с Марсийяком! — Арамис закусил губу, но было поздно — вырвавшиеся слова нельзя было вернуть.
Атос терпеливо повторил:
— Я виделся с принцем и был свидетелем того, как ему передали условный знак -молитвенник. Ваш молитвенник.
— Я руководствовался своим интересом, как буду поступать и впредь. Я понимаю, чего Вы опасаетесь. Не тревожьтесь — я не собираюсь рисковать головой только потому, что так хочется... третьему лицу. Я порвал с ней, но между нами есть некое обстоятельство, которое известно только нам двоим.
— И это держит Вас?
— В известном смысле. Но это не значит, что я готов забыть все ради ее прихоти.
— Вы поддерживаете с ней связь?
— Она иногда дает мне знать о себе. Атос, с этим покончено, я — сам себе хозяин. К тому же... У меня есть просьба к Вам. Несколько неожиданная, но Вы очень меня обяжете, если выполните ее.
— Пожалуйста.
— Вы состоите в родстве с мадам де Конде?
— Шарлоттой де Монморанси? Да.
— Вы лично знакомы?
— Детьми были, а после не поддерживали отношений.
— Но она помнит Вас?
— Не уверен. По имени — возможно.
— Вы слышали, что она выдает замуж дочь?
— Кажется, что-то слыхал, но не придавал значения. Вы знаете, я не интересуюсь подобными вещами.
— Будущего зятя, я полагаю, Вы тоже знаете. Герцог де Лонгвиль.
Выражение лица Атоса стало холодным:
— Вот как? Принцесса согласна видеть его зятем?
— Конде! Вот кто согласен! — ненависть, с какой были сказаны эти слова, заставила Атоса удивленно поднять брови и Арамис постарался взять себя в руки.
— Так решил Конде, — уже спокойнее сказал он.
— Они с герцогом давние приятели. Герцог очень богат.
— Знаю.
Арамис сцепил пальцы, но заставил свой голос звучать ровно:
— Будущая невеста нуждается в духовной поддержке и у меня есть шанс стать ее духовником. Если бы мадам де Конде со своей стороны оказала мне честь и поддержала мое ходатайство, я мог бы рассчитывать на успех.
— Разве это зависит от принцессы? Я не очень хорошо знаю порядок, тут Вы более сведущи, но мне казалось, что она не может решать. Или Вы просто хотите, чтоб я поговорил с ней?
— Атос, думайте, что Вам угодно, но, умоляю, не задавайте вопросов и выполните мою просьбу! Сделайте это для меня!
— Хорошо, дорогой мой.
— Я напишу письмо для принцессы, скажу, что Вы — мой друг. Она сейчас в Париже, Вы найдете ее в особняке Конде. После свадьбы она хочет вернуться в Шантийи, но Вы еще успеете ее застать. Я не слишком затрудню Вас?
— Нет. Если для Вас это важно — я готов.
— Атос...
— Я оставлю Вас. Наверное, Вы сейчас захотите побыть один?
— Да, прошу Вас!
Атос обратил внимание, что Арамис все время говорил о принцессе, старательно избегая упоминать ее дочь — мадемуазель де Бурбон, хотя именно ее духовником он хотел стать.
"Черт побери, давно я не видел в нем такой горячности и скрытности одновременно! Он снова полюбил? Если так, я буду только рад. Может, это удержит его от того, чтоб рисковать своей шкурой ради интриг де Шеврез. Но почему же он окончательно не порвет с ней? Некое обстоятельство держит его... Что-то из прошлого? Уж не та ли история, о которой мне проболтался Лонгвиль? Рене верит, что когда-то герцогиня так любила его, что хотела от него ребенка и он не может этого забыть. Все еще верит. Будет лучше, если я расскажу ему все".
Атос решил не откладывать дела в долгий ящик и уже на следующий день вернулся к интересующей его теме.
День выдался прекрасный — теплый и солнечный.
Нежное майское солнце напрасно пыталось пробиться сквозь густую липовую листву. Только когда легкие порывы ветра шевелили ветви, веселые солнечные зайчики спешили проскользнуть между листьев и пробежаться по траве, по гравию дорожки и по лицу Арамиса, который сидел, подставив лицо солнечным ласкам. Каждый раз, когда теплый лучик касался его щек, он улыбался и жмурился от удовольствия.
Звук шагов и легкий смех заставили его открыть глаза.
— Вы точно мальчишка, сбежавший с уроков, дорогой д'Эрбле! Мальчишка у которого ни забот, ни хлопот.
Арамис улыбнулся:
— Мальчишка? Вы мне льстите, милый граф! Неужели я НАСТОЛЬКО молодо выгляжу?
Атос рассмеялся:
— Вы неисправимы! Идемте, нам уже накрыли и там для Вас передали почту.
После трапезы хозяин с гостем прогуливались все по той же липовой аллее.
— Дорогой Атос, я хотел бы попросить Вас об одолжении. Мне надо съездить в Блуа, Вы дадите мне коня?
— Еще утром Вы никуда не собирались.
— Я... просто забыл об этом маленьком дельце. К вечеру я уже вернусь.
Атос испытывающе посмотрел на друга. Тот пожал плечами и несколько принужденно улыбнулся:
— Уверяю Вас, ничего серьезного.
Атос помолчал, потом, не спуская глаз с лица Арамиса, спросил:
— А что, принц Гастон собирается вернуться в Блуа?
— Право я не знаю! — преувеличенно беспечно ответил тот. — Во всяком случае, к моему делу это не имеет никакого отношения.
— К Вашему делу?
— Ну конечно! Я уже давным-давно перестал заниматься чужими делами и теперь занимаюсь исключительно своими.
Атос рассеянно смотрел мимо Арамиса.
— Дату свадьбы уже назначили?
— Да — голос Арамиса дрогнул, — через месяц, 2 июня.
И, не удержавшись, с ненавистью в голосе добавил:
— Конде не терпится.
— У них долги, — рассеянно заметил граф. — А что герцог? Он знает цену женщинам и лишнего не даст.
— Знает цену?! — Арамис с негодованием посмотрел на друга, словно не мог поверить, что тот говорит такие вещи.
— Да, милейший герцог ничуть не изменился за прошедшие годы.
— Вы лично знаете его?
— Однажды я был удостоен сомнительной чести выслушивать его пьяные откровения по поводу женщин.
— Вы никогда не говорили мне об этом.
— Право? Это было давно. Вы в те времена только что закончили семинарию. Должен заметить, что в практичности герцогу не откажешь — вот уж кто всегда занимается только своими делами. Его как-то раз пытались втянуть в чужие — одна старинная приятельница, которую он знал при дворе. Чтобы привязать его к себе, упрочить их связь чувством вины и использовать его в своих сомнительных интригах, она даже пошла на недостойную уловку. Такую, какую нередко используют женщины — уверила его, что он вот-вот станет отцом. А после изобразила несказанное горе от потери ребенка. Но на такое ловятся только безусые юнцы, не знающие жизни и женщин. Герцог только посмеялся.
Белый как мел Арамис не сводил глаз с Атоса, но тот по-прежнему рассеянно смотрел куда-то вдаль.
— Печально то, что герцог, похоже, всех женщин воспринимает на один манер. Его жене будет трудно с ним. Пожалуй, ей стоит взять пример с будущего мужа и тоже заниматься только своими делами. Как и Вам. Слышите? Своими делами!
Атос повернулся в сторону замка:
— Но мы заговорились. Я пойду распоряжусь о лошадях. Если Вы все же решите ехать в Блуа, они будут в Вашем распоряжении. Только будьте осторожны — берегите себя, теперь Вам есть, для кого беречься.
Арамис остался один и долго стоял посреди аллеи, не двигаясь, не пытаясь пройтись или сесть на скамью.
Там его нашел Гримо, которого послал граф.
— Блуа?
Арамис несколько секунд смотрел на слугу и потом решительно покачал головой:
— Нет. Мне будет нужна твоя помощь, если граф позволит.
Гримо кивнул и приложил руки к груди, показывая готовность выполнить любое поручение.
— Ты знаешь дом, где граф забирал письма? Отлично...
Через полчаса Гримо уже ехал в сторону города. Мысленно он повторял, что нужно сделать: с хозяином дома не говорить, дождаться человека, который скажет пароль и передать ему крохотную записку. Больше ничего.
Однако Гримо решил немного отступить от предписанных ему действий. Он рассудил, что ничего, кроме пользы не будет, если он кое-что разузнает. На его молчание господа могут положиться, а знания лишними не бывают.
Когда прибыл посланец, Гримо, вместо того, чтоб отдать записку, нахмурил брови и изобразил сомнение. Посланец растерянно повторил пароль, но Гримо продолжал изучать его подозрительным взглядом. Как он и рассчитывал, посланец, опасаясь не выполнить поручение, поспешил развеять сомнения Гримо. Понизив голос, он выразительным тоном сказал:
— Я от аббата Ла Ривьера, советника Его высочества.
Гримо важно кивнул, словно именно этого и ждал, и отдал записку.
Дальше дело было за малым — он отправился в самый известный трактир Блуа, где собирались все любители посудачить, и скоро знал про Ла Ривьера такое, чего не знал и сам аббат. Главное, что вынес Гримо, было то, что аббат был доверенным лицом Гастона Орлеанского. В последнее время он впал в немилость, так как его подозревали в симпатиях к Ришелье, а проще говоря в том, что он работал на Его высокопреосвященство. Принц отбыл с королем в Лангедок, а Ла Ривьер пока оставался в Блуа.
Гримо не знал, какие выводы можно сделать из услышанного, но сделал так, как всегда поступал в подобных случаях — запомнил все в надежде, что со временем дело прояснится.
Арамис покинул Бражелон на следующий день. Его отъезд был так же ничем не примечателен, как и приезд. Гораздо больше взбудоражило дворню сообщение графа о том, что он на неделю задержится в Блуа по делам. Он взял с собой только Гримо и тот нисколько не удивился, когда вместо Блуа они направились на север — в Париж.
Гримо только хмыкнул про себя: "Я бы удивился, если бы было иначе. С господином Арамисом вечно так — сплошные тайны".
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
