Слияние Сфер: явление

Слияние сфер: явление и немного схоластики

А вот теперь Яна Медникова выпив около трети стакана моей «минералки» вдруг решили станцевать всего-навсего «Болеро». По мне, — так чуть ли ни самую страшную мелодию ХХ века. Как хотите, но есть в ней что-то недопустимое.

— Давайте отключим звук. — Категорическим тоном распорядилась она. — Хоть минут на пять. Под охи, вздохи и хлюпанье плохо танцуется. Маркиз! У тебя есть «Болеро»?

Поначалу-то я, естественно, ничего такого не заподозрил. Другое дело, что затея вызвала у меня возражения, — так сказать, — эстетического характера.

Я подошел поближе и предельно разреженным голосом, очень негромко сказал красавице, что у меня есть «Болеро» Равеля, но что она не справится с «Болеро». И пояснил:

— «Рун не должен резать

Тот, кто в них не смыслит».

Я и не ожидал, что она поймет цитату из «Саги об Эгиле», но лучше не скажешь, а хотя бы попытку предупредить я сделать был обязан. Пожал плечами, врубил свой любимый «Б1», и в комнате зашелестели первые такты музычки.

Поначалу никто, включая неосторожную заказчицу, не шевелился, а потом она, в строго определенный момент, вдруг резко сменила позу, напряженно прогнулась, и снова замерла. А потом дала жару. Поначалу я решил, что эта ее хореография особенно удачно легла на «приход» от «минералки», но довольно скоро понял, что ошибаюсь.

Тут проявило себя что-то совсем другой природы, другого масштаба, куда там достаточно невинному и простому анестетику. Хотя, — что мы на самом деле знаем о наркотиках? Кроме, в лучшем случае, механизма действия?

Грешным делом, я еще по прежнему своему опыту считал ее просто-напросто высокомерной, застывшей в своем презрении ко всему окружающему, достаточно злобной сукой, и поэтому был удивлен несколько больше меры. Но, припомнив кое-что, сообразил, что у этого жутковатого танца все-таки имелись предпосылки. Дело в том, что тем памятным днем она уже успела удивить меня аж несколько раз.

Первый, — это когда вместе с прочими неожиданно приняла мое приглашение на что-то вроде запоздалого новоселья. Это было совершенно неожиданно. Мы практически не общались ни в том, ни в этом варианте. В том она относилась к лицам совсем другого круга, и как дочь особо выдающихся родителей, и как общепризнанная красавица. Типаж этакой Злой Мальвины, — не в том смысле, что разозленной, а как бывают в сказках злые феи. Так что меня не видели в упор. Правда, справедливости ради надо заметить, что и о каких-либо других романах красавицы тоже что-то не слыхал. Общалась в школе с немногими подругами, подобранными по непонятному принципу. Я, в свою очередь, не воспринимал ее в упор, поскольку вообще терпеть не могу злых баб. Правда, не «зелен виноград». Есть у меня такое полезное свойство организма: искренне не испытывать вожделения к тому, что мне заведомо не подходит. По этой ли причине, или по другой, но только я не чувствовал в ней «сексуального призыва» как не чувствую его, например, в манекене из парикмахерской. О, кажется, знаю, как сказать: я видел, что она очень красивая девушка, но не воспринимал ее, как девушку очаровательную. Есть такое недостаточное, но, пожалуй, необходимое исходное условие для начала любви.

Другим пацанам было, знаю, куда хуже. Из ее почитателей можно было бы собрать небольшой клуб, думаю, на ее мысленный образ жаркими, одинокими ночами пролит не один литр юной спермы, вот только в таких случаях каждый фанатеет в одиночку, и клуба не вышло.

В новом варианте у нас было что-то вроде серьезного нейтралитета, но того, чтобы Яна, да в числе простых смертных, приедет ко мне в гости... Искренне был удивлен.

Я тут как-то оговорился на тему того, что дурь, — это не отсутствие ума, а совершенно отдельная, самостоятельная субстанция. К этой максиме можно добавить и еще одну, дополнительную: дурь не синоним глупости вообще. Сделать что-то «сдуру» — это, прежде всего, поступить под влиянием более или менее мимолетного каприза, желания, эмоции, а не какого-то рационального расчета. Согласен, такие поступки очень часто бывают глупыми, то есть и бесполезными, и небезопасными, но вовсе не обязательно. Так и я вдруг решил поглядеть, что из себя представляет родной класс, так сказать, — в неформальной обстановке. С одной стороны, с точки зрения возможного мобилизационного ресурса, с другой, просто так. Поглядеть, что получится, потому что так захотелось, и, заодно, проверить свои способности управлять таким сложным и неоднозначным действом.

Близилось окончание школы, большинству уже исполнилось шестнадцать, а я, почитай, никого из одноклассников толком и не знал. Этому были свои причины. Школа являлась, своего рода, пограничной территорией, где присутствие официоза, мира взрослых и властей было слишком велико. Тут моя активность была минимальной, то есть ничего подозрительного, ничего, что могло бы вызывать хоть малейший скандал. Все взрослые игры, весь секс, все финансы, все насилие оставалось до поры за порогом. А тут идея вечеринки, как этакого Слияния Сфер, вдруг показалась мне привлекательной. Единственной настоящей роскошью в нашей жизни, если вдуматься, является произвол. Приглашались одноклассники и значительная доля личного состава из двух параллельных классов. У нас не было соперничества, по какой-то причине мы уже довольно давно составляли единое целое. Уж больно однородным стал к началу десятого поредевший состав.

— Точнее будет сказать, — утренник. — Пояснил я. — Сидеть можно сколько угодно, пока не надоест, а времени больше.

Как я уже говорил, предполагалось что-то вроде запоздалого новоселья, а в качестве главного угощения — видеомагнитофон несуществующей модели, но под условным названием «Филиппс» с записями недоступных в те поры западных хитов, вроде «Крестного Отца», вестернов с Керком Дугласом, полный (достаточно, кстати, занудный) вариант «Семь самураев», «Последнее танго в Париже», «Сладкая жизнь» — и тому подобное. Сейчас непонятно даже, чего криминального сумели отыскать там наши охранители. Но тогда, на непривычные советские умы это было, — о! Паззолини, поди, вообще сошел бы за порнографию.

Вот-вот. Все достаточно возбудились, а знаменитую сцену из «Последнего танго...», по-моему, никто, — чтобы до конца, — не понял вообще. Лично мне больше всего было любопытно, что произойдет с этой самой советской ментальностью, если ее столкнуть с чем-нибудь хоть мало-мальски серьезным. Еще год тому назад затея вообще обернулась бы чистым криминалом, протекающим в жанре ночного кошмара и заведомо кончилась бы бедой. Но этот год прошел, и за это время довольно многие начали того — поебываться, причем это касалось и мальчиков, и девочек. Должен был появиться хоть элементарный иммунитет, так что могло повернуть и так и этак. Жаль, не с кем было побиться об заклад, это вдвое снизило удовольствие от шоу.

Часть первая, вводная, общая прошла на высоком организационном уровне, поскольку я знал, что вволю шашлыка на воле заменяет любые гастрономические изыски, а шашлык я, — без хвастовства, — делать умею. В те поры было очень приличное крепленое, «Букет Прикумья», так я достал. По пол-литра сухого на двоих и ноль — семь хорошего крепленого — на четверых, это примерно то, что надо, чтобы тинейджеры повеселились без особого свинства. Свинство, — тоже, конечно, можно, но все-таки в отдельной посуде. И так некоторые умудрились несколько перебрать. Очевидно, в шестнадцатилетней компании подобное совершенно неизбежно. Тут надо сделать перерыв, включить музыку погромче, и устроить детский крик на лужайке. Только непременно на лужайке, иначе хорошего эффекта не добиться. Когда избыток алкоголя отчасти — сгорел, а отчасти — выветрился из неокрепших организмов, настала пора провокации.

Второй раз я удивился, когда она осталась на вторую, провокационную часть празднества.

— А теперь прошу отнестись к моим словам серьезно. — Я несколько раз хлопнул в ладоши. — Еще серьезнее… Совсем серьезно…

Я обвел личный состав пристальным взглядом, как бы желая убедиться, что собравшиеся — действительно прониклись.

— Детский утренник — закончился. Дальше идет программа для взрослых. Возможно всякое, поэтому всех, кто торопится, у кого на завтра назначены важные дела, кто хоть чуть-чуть сомневается… Да что там, тех, кто не совсем без мозгов, настоятельно прошу определиться, — и ехать домой. Особенно это относится к девушкам, потому что от парней не убудет. «ПАЗ» я вызвал, будет через пятнадцать минут, развезет всех, кто живет близко, по районам, а кто далеко — по дворам.

Это выглядело круто, но, на самом деле, для меня и в то время двадцатка не была той суммой, о которой задумываются. После моей декларации никто даже не пошевелился, это было и нежелательно, и неправильно, поэтому я сделал Взгляд и форсировал формулировку.

— Так. Я, наверное, плохо объяснил. Поэтому сделаю намек еще менее тонким. Под девушками я подразумеваю девственниц. Это понятнее?

Если первое обращение содержало элемент провокации, то здесь она возводилась в степень. По тому времени в шестнадцать лет одинаково трудно было признать себя как ребенком, так и блядью, хотя мотивы затруднений в обоих вариантах признания разные. Так вот я и хотел, чтобы выбрали, чтобы взяли на себя ответственность. Любопытно было поглядеть, как они будут делать это. Потому что размножение, не только само по себе, но и все его сиквелы с приквелами, — дело не для слабаков.

Так или иначе, но моя декларация стронула-таки ситуацию с места и запустила процессы сепарации, дифференциации и апартеида. Монолит компании задвигался, расслоился на несколько отдельных дискурсов и, в немалой своей части, начал собираться по домам, в том числе иные из молодых людей. Девушки ДЕЙСТВИТЕЛЬНО в своем праве, а вот этих орлов я уже отодвинул мысленно в сторонку: такие люди нам не нужны. Если они в шестнадцать лет такие правильные, то во что же они превратятся, повзрослев? А робкому место не в стае, а в стаде. Но и осталось никак не меньше половины. Еще подумалось: так много, или же часть решила рискнуть просто так? Из любопытства, сгубившего прямо-таки бесчисленное множество кошек.

Вот только среди тех, кто, приняв сторону агнцев, записался на отъезд, оказалась Елена. Клянусь, я не имел на нее никаких видов, затевая данное мероприятие. Я не имел на нее видов и не заглядывался на нее в прошлом варианте, хотя она была интересной и достаточно эффектной девушкой. Скорее всего, будучи параллелен к ней тогда, я, по инерции, не зацепился за нее ни взглядом, ни другими чувствами и теперь. А вот в этот день, когда она, на секунду задумавшись, взяла очень не дешевую сумочку и перешла на сторону агнцев, у меня вдруг разом прошел весь настрой на дальнейшее безобразие. Люди творческие, или, скорее, «креативные», как это стало модно говорить четвертью века позже, сказали бы: «пропало вдохновение».

Я вдруг отчетливо вспомнил, как она стоит, по-особому, до предела выпрямив длинные, ровненькие ножки, и сдержано улыбается, и вдруг осознал, что у нее милое мне лицо. Ничего особенного, но, выходит, мне только казалось, что я не глядел на нее и не видел. Если бы не смотрел, то уж, наверное, не запомнил бы так много. Вдруг, непонятно откуда, пришло понимание, что она могла бы остаться в соответствии со столь определенно обозначенным мною критерием, но не стала. Не проявила разумную осторожность, что всеми способами прививали в ту пору хорошим девочкам, а вроде как пренебрегла. А для меня то, что предполагалось в качестве увлекательного действа, разом превратилось в мероприятие для галочки.

А Яна осталась. В этом случае мое удивление связано с тем, что, по какой-то причине мне казалось, что наша этуаль не то, чтобы фригидна, а... Когда допускают к телу только в виде особой милости, — знаете этот тип женщин? У них еще пизда с золотыми краями?*

*Кстати, в том варианте мое впечатление подтвердилось: бывший первый муж по пьянке рассказывал что-то вроде. Хотя, с другой стороны, каких иных рассказов ждать от бывшего? Слез об утраченном счастье и признаний, что жизнь кончена? Это как-то не по-мужски.

Подобное мероприятие с глупыми, неопытными, неуравновешенными, глубоко озабоченными сексуально подростками органически связано с развитием множества щекотливых ситуаций, — и чтобы этакая фифа все-таки решила принять участие? Это глупость от высокомерия и самоуверенности, осознанный поиск приключений, или я чего-то не понял?

Надо сказать, что две мои кассеты во многом опережали свое время. В те времена для столь специфических съемок по большей части (процентов девяносто пять) привлекали достаточно старых, потасканных шлюх, наштукатуренных и страшных, а те, что помоложе, сниматься в таких сюжетах стеснялись.

Это потом, с падением коммунистической идеи, девицы Восточной Европы и бывшего СССР с облегчением пустились во все тяжкие. Им наконец-то дали свободный доступ к грязи, куда их, судя по всему, так давно тянуло. А, вдобавок, с целью анестезии, им сказали, что это нормально, нужно быть таким, какой ты есть, все, что естественно, — или противоестественно, неважно, — не безобразно.

В результате эстетический уровень мировой порноиндустрии неизмеримо вырос буквально в считанные годы просто-напросто за счет поступающего в неограниченном количестве высококлассного сырья. Свеженьких, упругих цыпочек от шестнадцати и до двадцати двух приблизительно. Жалко, конечно, самого дорогого достояния, который только существует у любого народа, но, с другой стороны, в условиях свободы и демократии из них вышли бы никуда не годные жены и матери, истинное горе мужей и отпрысков. Потому что обе эти извечные женские роли, если всерьез, по-настоящему трудны и скучны. Точнее, — не прикольны и, во многом, безысходны. Для них нужны терпение, упорство, стойкость. Сила. Просто сила в ее женском аспекте.

Да и то сказать: уже к началу девяностых вовсю существовали знаменитые порнозвезды. Давали интервью, выгодно выходили замуж, и даже, каким-то образом, заводили детей.

Эти снимались в Прибалтике, подпольно, с участием студенток тамошних ВУЗ-ов, блядей как из числа титульной нации, так и «местных» русских примерно в равной пропорции. Я попал в эту тему, можно сказать, случайно, но принял участие и деньгами, и ценными рекомендациями. Одной из них стало предложение использовать натриевую (sodium) соль одной органической кислоты применительно к участникам обоих полов. Вы себе не представляете, какое количество проблем при этом снимается. Существует «сыворотка правды», а есть «лекарство от девственности», — так это оно и есть. Алкоголь в этом плане уступает «соде» по всем статьям: с нее соглашаются, с нее жутко хочется, с нее стоит. И, наконец, последнее по счету, но не по важности, — с нее мальчики так быстро не кончают. Приходится постараться, причем всерьез. Все свойства известны давно, но использовать их, так сказать, в производственных целях я, по-моему, придумал первый. Горжусь. Надо было бы получить патент, но как-то не дошли руки.

Вторая часть рекомендаций касалась подачи материала, то есть самого набора действий, их последовательности, и ракурсов. Всего того, что было достигнуто за пол-века поиска пытливой человеческой мысли, прошедших после выхода эпохальной «Глубокой Глотки». В результате получилось нечто, весьма напоминающее порнуху куда более поздних времен. Пожалуй, единственным, что позволяло легко различить эпохи, так это наличие волос в интимной зоне. Нынешней научной эпиляции в те поры не было и в помине.

В те поры средний советский школьник мог видеть обнаженную женскую натуру только на картинах старых мастеров, с фиговым листочком* или вполоборота. Картинки девок в бикини, принимающих позы, шли по разделу порнографии однозначно. За фотографии девок, голых полностью, полагался вполне реальный срок, а что-то такое, изображавшее действия сексуального характера, в нашей провинции стало появляться только ближе к восьмидесятым. В те годы у молодого человека четырнадцати-пятнадцати лет от роду устойчивый стояк мог возникнуть при чтении статьи из БМЭ или при разглядывании анатомического атласа. Отсюда результат. Вполне закономерный результат, если вдуматься, но я по какой-то причине ничего подобного не ждал.

При том, что ничего особенного в тех сюжетах, вообще говоря, не было. Все то, что большинство из вас видело спустя полтора-два десятилетия. Ни детей, ни животных, ни пидоров, — не люблю, — ни особенных каких-нибудь истязаний.

Первой жертвой кассеты, в самом начале самого первого сюжета, стал Пауль: он покрылся смертной бледностью сразу же, как только на экране латышка с белыми, как льняная кудель, волосами, сняв голубенькие трусики, показала писю: практически одновременно он начал давиться, судорожно глотая слюну. А уж когда красавица раздвинула свое сокровище пальчиками, бедный парень пулей кинулся в сортир. Успел, но с трудом.

* Мой старый преподаватель анатомии, Иван Петрович Сидоров, — здорово, да? — по сходным поводам неизменно повторял любимую шутку: «И чего, спрашивается, прикрывают? У них же там и нет ничего. Пустое место».

Треске, — это фамилия у нее была такая, фатальная, Потресова, — всерьез сделалось дурно через пять минут, на сцене крупноформатно показанного сосания хуя. Как его мееедленно-мееедленно облииизывают, а потом, весь блестящий от каких-то особенно вязких слюней, пропускают себе куда-то поглубже гланд, чуть ли ни до гортани. Правда, в отличие от бедолаги Пауля, она сумела своевременно выйти из комнаты, — подышать. В общем, реакции, до странности напоминающие то, что я видел у одногруппников на втором-третьем курсе, когда они лицезрели кое-какие сцены по части гнойной хирургии. Надо сказать, — редкое по своей экспрессии шоу, эта самая Тогдашняя Гнойная Хирургия. Ей-богу, мало что может сравниться.

Казалось бы, совершенно разные визуальные стимулы, а реакция в виде тошноты и рвоты одинаковая. Не отличить. Я потом спрашивал тех, кто поумнее, а на момент сеанса сохранил хотя бы остатки соображения: было так противно? Некоторые, сгоряча, подтверждали, а потом, обдумав, говорили почти одинаково: мол, не в этом дело. Просто возбуждение настолько дикое, что нервная система шла вразнос не избирательно, а вся целиком. Так, что реакции вегетатики обгоняют поведенческие, даже самые примитивные. Лариска (понятно, — Ларсен, а в двадцать пять «Тутта Ларсен»), особа неразговорчивая и сдержанная почти до невозмутимости, показала несколько лучшую устойчивость. Безучастно глядела на экран, не меняя выражения лица, и, наверное, только я один заметил, как она при этом непроизвольно стискивает ляжки, а потом, вдруг сунув руку между ног, издала звук навроде умирающего кукареканья и откинулась на спинку дивана.

Ого, — думаю себе, — ого. А девочка-то видала виды. Не то, что первый, но даже десятый оргазм выглядит по-другому. И с темпераментом все в полном порядке. Сроду не подумал бы, а мнил о себе, что хорошо разбираюсь в людях.

Открыв глаза, затуманенным взором скользнула по экрану, где тощий (но с во-от таким) блондин нализывал сочную пизду знойной брюнетки, и вполголоса, предельно деловито, спросила: «Где?». Я изогнул палец навроде ствола для стрельбы из-за угла и навел его на дверной проем:

— От там. Но ты же, вроде, была?

— Это когда было... Проводи.

Оказывается, ей было нужно вовсе не в туалет, а, наоборот, в ванную. Я — не признаю совмещенных санузлов в своем доме. Проводил, — положение хозяина обязывает, — но только там оказалось занято, хотя и не заперто. Очевидно, Лиле Лукиной приспичило настолько, что не хватило на это времени: раскорячившись на краю ванны, она лихорадочно дрочила, в самом простом и классическом стиле, при помощи двух пальцев и, видимо, находилась в завершающей фазе. Иначе чем объяснить, что она никак не отреагировала на наше вторжение? Только тем, что было не до нас и вообще ни до чего. Сроду не подозревал за ней способностей к ниндзюцу, но, однако же, никто не заметил, как она испарилась из «зрительного зала».

Зрелище... не относилось к разряду шибко возбуждающих: пышный куст растительности самого мрачного колера на лобке и уже в том нежном возрасте волосатые ляжки. О, Антэрос! Верую в тебя: ты есть. Поклоняюсь тебе: ты воистину грозный бог. Когда происходило разделение на уезжающих и тех, кто остается, отъезд Елены был только первым разочарованием. Вторым, хотя и существенно меньшим, было то, что осталась Лукина. Я всю жизнь с трудом переносил ее присутствие, оно оскорбляло если и не все мои чувства, то большинство из них. Начать с того, что она была не то, чтобы уродливой, а... да что там, просто страшной, с носатой грубой рожей. То, что носатая, — ничего, я вообще-то предпочитаю таких, но она была явным исключением.

— У... у, — подавая зад вперед, издала она низкий, какой-то утробный, как стон телящейся коровы, звук, — у...

Натянула черные трусы, застегнула брюки и с невероятно целеустремленным видом направилась мимо нас, к выходу, и глаза ее глядели мимо нас и сквозь, как будто нас нет и не было.

Есть группа людей, которые искренне презирают гнилую интеллигенцию и с полнейшей непринужденностью пользуются тем, что считают ее слабостями. Единственно, лишь потому что считают всяких там умников совершенно безобидными. Вот и Лиля была абсолютно уверена в нашей, так сказать, скромности. А еще я каким-то прозрением, что посещает меня время от времени, понял: спешит продолжить просмотр. Чтобы, значит, не упустить ни минуты зрелища. Ни крошки редкостного яства. Так что, не за долгим, ее следует ждать обратно.

— Ужас, — проговорила, проводив ее взглядом, бледная, даже какая-то зеленоватая Ларсен, — хотя, если подумать, то я чем лучше?

А-а. Еще одна жертва не пойми-какой морали, считающая свои занятия онанизмом за смертный грех (при этом без всякой, понятно, веры в Загробное Воздаяние) а себя глубоко порочной, можно сказать, — пропащей женщиной. А уж я-то думал.

— Не парься, — произнес я заклинание из несколько более поздних времен, — это гораздо, гораздо менее вредно, чем дурной подзалет. И в сто тысяч раз моральнее аборта. Считай, что это обыкновенная гигиеническая процедура. Как подмываться: одна из тех вещей, которые все нормальные люди делают, но в светской беседе не обсуждают. Потому что ни к чему.

— Какая там гигиена, — зло улыбнулась она, — я, бывает, довожу себя до того, что пошевелиться тяжело... Только потом засыпаю.

Пользуясь несравненными достоинствами предмета одежды под названием «юбка», она скрытно скинула трусики и быстренько застирала их прямо в раковине.

— Куда?

Я молча указал ей на змеевик, отходящий от электрического котла. Не люблю газовых колонок. Обожаю проточно-накопительный принцип. Не меньше, чем Атос-Сидоров уважал Д-принцип. Наличие в человеческом жилище всегда горячей трубы — это правильно. И еще это, если вдуматься, роскошь. Скромная, но при этом и фундаментальная. Любой, кто хотя бы недолго пробыл солдатом, со мной согласится.

Мы с Ларсен молча переглянулись, и я вдруг почувствовал, что мы отлично друг друга понимаем.

— Знаешь, — сказала Ларсен, — а ведь она свято уверена, что мы никому ничего не скажем. И никогда не припомним, и никак ее не подденем при... посторонних.

— Я подумаю на эту тему, — кивнул я, — обещаю. Ты чего?

— Слушай, покажи, а?

— Да ради бога...

Проговорил я это вполне беспечно, — в конце концов, цель симпозиума обозначена вполне честно и совершенно определенно, — но отметил однако же, что во рту все-таки пересохло, у меня это верный признак.

— У, какой, — проговорила она, взяв мой хуй поначалу двумя пальчиками, а потом и по-нормальному, как и положено держаться за хуй нормальной женщине со здоровой психикой. При этом она разглядывала его с любопытством, но все-таки искоса, — слушай, — а он приятный на ощупь.

— Ты что, — ей-богу, я удивился искренне, — в первый раз видишь?

— Представь себе. Если по-честному, то мне было положено уехать.

— Тут. Никому. Ничего. Не положено. Каждая сама для себя решает, девственница она, или нет.

Я ждал продолжения, но его не последовало, и я решил проявить осторожную инициативу.

— А ты?

И вдруг увидал, как она вся сжалась.

— Я... я, наверное, пойду, а?

— Чев-во?!!

Сказать, что я охуел, значит не сказать ничего. Сейчас могу сказать, что не сталкивался ни с чем подобным за все сто с лишним лет «составного» опыта. Предложила уединиться, сняла трусы, подержалась за хуй... и все? Это даже не динамо, такому и названия-то не вот подберешь. Подобное просто не имеет права оставаться без пропорциональных последствий.

— Куда это? — Я только чуть-чуть приподнял брови, но этого хватило. — Тут до твоего дома километров пятнадцать, если по прямой. Одну тебя на такси не отправишь, а провожать я сейчас что-то не настроен. И этих одних не оставишь: тут такой свинарник будет, что...

Я — замолчал, продолжая разглядывать ее немигающим взглядом, а потом все-таки не выдержал:

— Да нет, — ты шутки шутишь, что ли? Тебя предупреждали? Предупреждали. Всерьез? Всерьез. Кто умный, все уехали. Ты осталась, — так это твой выбор. Вот теперь и выбирай. Либо это, — я сунул руку ей под юбку, всей пятерней ухватив ее за мокрую пизду (поместилась), — причем ты зря так дрожишь. Если раком станешь, то и не больно почти.

— … а еще можно в попочку. Хочешь — в попку? Очень рекомендую. Вообще незабываемые ощущения, особенно если первый раз, а ебут два-три человека, которые толком не умеют. Зато святую невинность сохранишь.

Ее, похоже, проняло, только осознание вины еще не является основанием для оправдательного приговора. А, главное, — я сам начал заводиться не на шутку, еще чуть, — могло бы снести башню. Уж что-что, а это в мои планы не входило никак. Вдохнул и выдохнул, — вроде чуть отлегло, а я продолжил:

— На всякий случай запомни, что если наедине с мужчиной снять трусы, он способен понять это только одним способом. А если ты после этого не дашь, сочтет, что ты ломаешься и полезет буром. А если опять не поймешь, то, скорее всего, даст тебе по башке и все равно выебет. Это в приличной компании приличный мужчина. В менее приличной и на хор могут поставить. Знаешь, что это такое?

Лариску трясло крупной дрожью. То ли со страху, то ли, — черт знает этих баб! — от возбуждения.

— Ты все поняла? — Я говорил предельно ласковым тоном, и она, еще не веря, что ничего страшного «прямо сейчас» не будет, мелко-мелко закивала. — Вообще замечательно. А раз поняла, то становись на коленочки, вот сюда, на коврик, и бери в ротик...

Поначалу у нее, как положено, ничего хорошего не получалось, но, по ходу коррекции, более-менее пошло. Я пару-тройку раз задвинул ей чуть поглубже в горлышко, для практики и чтобы не расслаблялась, но только на очень короткое время. И, когда пришло время, гуманно спустил все-таки в раковину.

Поднял, крепко и с удовольствием поцеловал в губки, уже в шутку, — разница чувствуется! — пощупал пизду. Слава богу, мокрая.

— Не обиделась? — Заглянул в глазки, вроде нет. — Это ты правильно. Но больше так никогда не делай.

Надо сказать, она на протяжении всего этого памятного вечера предпочла находиться где-нибудь неподалеку от меня. Но все равно не могу исключить, что ее в тот вечер все-таки выебали. Потому что имели место моменты, когда уберечься бывало, мягко говоря, затруднительно. По-моему, так просто невозможно. Судя по следам, безвозвратно утратили невинность, как минимум, двое «самозванок». Хотя, может быть, и больше.

Чего не ожидал, так это продолжения, которое последовало примерно через полгода. Аккурат на День Космонавтики Ларсен нанесла мне визит, и я даже не успел опомниться, как оказался с ней в койке. Девственности к тому моменту там уже не было и в помине, а вот по поводу темперамента я в тот вечер угадал: молча, с каким-то ожесточением целовала мой хуй, потом взяла в рот и уже через несколько секунд, чуть сунув руку себе между судорожно стиснутых ляжек, кончила.

— Это я, — проговорила, задыхаясь, — чтобы не было проблем, когда дойдет до дела. А то только начнем, а я уже все...

Только и после профилактики эта божья птичка пропрыгала на моем суку недолго, минуты полторы, а мультиоргазматичности в те поры у нее все-таки еще не было. При этом, — по ходу самого заезда, — лицо у нее было настолько сосредоточенное, что я даже, помнится, высказался.

— С таким серьезным отношением к делу ты просто обречена на скорый успех. Ты того, — легче воспринимай: это баловство все-таки, а не транспортная операция.

Но это было, что называется, не в коня корм: легче у нее просто не получалось. Как только хуй оказывался в ее организме, все забывалось, и начинался форсированный спурт к финишу.

Наверное, она рассчитывала на продолжение, может быть, в другой момент что-нибудь и вышло бы. Но вот момент-то как раз и подкачал: у меня в самом разгаре был первый в этой жизни бурный роман и даже назревала драма. Я, правда, в своем ослеплении об этом еще не догадывался. А так хорошая женщина. То, что называется, подходящая партия. Чем-то напоминала мою единственную жену из первого варианта, только у той зажигание было более тугим: чтобы как следует завести, это надо было постараться. Потом да, — только держись.

А пока мы, договорившись о дальнейшем поведении, направились в «смотровую», и на дороге нам снова попалась Лиля Лукина. Тот же невидящий взгляд остановившихся глаз. Мы переглянулись и поняли друг друга без слов.

Ребятки в наше отсутствие решили сделать краткий перерыв на выпить. Хватило ума.

— О-о-о, вы уже?

— А недолго ты ее провожал. Наверное, — недалеко.

— Долго ли умеючи?

— Умеючи до-о-олго!

Мы, как и договаривались, хранили загадочное молчание и только многозначительно улыбались.

— Да мы, — что! Рябь на воде. Вот тут нам человек навстречу попался, — это да! Вот где ураган страстей.

— Вулка-ан! Правильно говорить: «вулкан страстей», говорю...

— Вы про нашу Лилию? И такие-то страсти она утоляет в одиночестве? Чего не позвала кого-нибудь? Пауля, например, — чем плох? О! Родился лозунг текущего дня: «Женский онанизьм — есть не только буржуазный индивидуализьм, но и высшее проявление эгоизьма!».

Все грохнули, и серьезной осталась только Яна. И так же, на полном серьезе, ровным, как линейка, голосом проговорила.

— Нашей Белоснежной...

— Лилейно-Раменной!

— … и Лилейно-Раменной нельзя с Паулем. Она хранит себя для Тигранчика.

— Свою Девичью Честь.

— Свою Святую Невинность.

— Не только, — покачала головой красавица, — Тигранчику Девичьей Чести, — и Святой Невинности, конечно, — недостаточно. Он же Тигранчик.

Ого. Да она, ко всему, разбирается в Тигранчиках. Значит, интересовалась проблемой. Так я удивился в третий раз, но и тут не заподозрил ничего такого. Для меня это вообще характерно: как-то раз жена, обозлившись на мою недогадливость, сказала. Что ум у меня глубокий, но не острый. Лучше не скажешь. Так что я и на третий раз не уловил закономерности.

Тут до всех дошло не сразу, первым заржал Ванька Артемьев, а остальная компания подтянулась только потом. Но Яна, добившись эффекта, оказывается, сказала еще не все.

— А вообще мне кажется, что здесь достаточно тепло. Так что предлагаю раздеться. Самые скромные, — как я, например, — могут остаться в трусах.

Опять неожиданность, но уже очередная, так что уже не вызвала особого удивления. Нет, в принципе поступок нужный. Если бы не она, мне самому пришлось бы делать что-то подобное: отдельные эпизоды не сливаются в единый спектакль, отдельные люди не сливаются в компанию. Но я по-прежнему, вопреки очевидности, считал, что попросту не понимал ее и недооценивал.

Однако же сама Яна Александровна, пользуясь тем, что красавицам все можно, обманула: оставила не только трусики, но и верх, — прикрывающее юную грудь ажурное изделие из колючих нейлоновых кружев, что в те дикие, совершенно каменноугольные времена времена считалось верхом роскоши. А Ванька, меж тем, продолжил прежнюю тему.

— Но ты не договорил про Белоснежную. Как оно?

— Пустой интерес. Это дерево не по тебе. Про ЭТО уже нельзя сказать пошлое «щель», но исключительно только торжественное: «Расщелина». И чтоб голос не абы какой.

— А ты?

— А я что, — сверхчеловек? Точно так же провалился бы целиком, и вряд ли вылез бы без веревки...

— Нет, вы только вслушайтесь, — мечтательно проговорил Юрок, погружаясь в созерцание столь яркого образа, — как звучит: «Половая Расщелина»

Выпили еще по одной, встретили дружными аплодисментами вернувшуюся Лукину и продолжили просмотр.

На экране ебут в солидную, пухлую, дебелую сраку симпатичную рыжулю, усыпанную веснушками, меняют только позы: на четвереньках, на животе, на боку, на спине с ногами, заведенными, как говорится, «за уши». Многократно, на показ, вытаскивают и снова заправляют здоровенный, без дураков, хуй, так что в промежутках, крупным планом, зияющее, — видно красную слизистую прямой кишки, — очко, Растянутое По-настоящему. Так, что напоминает кровавую рану и вовсе даже не круглое, а в форме этакого неправильного многоугольника.

— Ужасс, — проговорила Надин Попова, — кшмар, щас сблюю... — И чрезвычайно натурально изобразила соответствующий звук. — Вв-веэа! Не-е, братцы-комсомольцы, это не про нас. Нам бы чего попроще. Юрок, — может, сходим, покувыркаемся? Ну че прилип к экрану-то? Один хрен по телевизору не получится!

— Надюш-шь... За всех не говори. Кое у кого отлично получилось. Но только один раз... Жека, — где?

— Где пристроитесь. Мне все равно. Хоть тут.

Но они предпочли выйти. Для «хоть тут» ситуация все-таки еще не созрела. Если вы понимаете выражение «атлетически сложенная девушка», то это как раз про Надин. Хорошего роста, с осанкой кадрового командира, с развернутыми прямыми плечами и ногами хоть и крепенькими, но бесконечной длины. Поэтому в обтяжных голубеньких трусиках и белом лифчике она как-то не выглядела особо голой. Вроде как в спортивной форме. Это потом она отрастила бюст пятого размера, а пока, понятно, ничего похожего не наблюдалось.

— Маркиз, — прощебетала Яна, — пойдем сходим за выпивкой?

Это было настолько неожиданно, что я брякнул:

— Да я и один справлюсь...

— Пошли! Хоть взгляну на твой бар.

Я решил уже ничему не удивляться, но и на то, что меня сейчас употребят на кухне прямо в сыром виде, ее призыв тоже как-то не тянул. Я думал, что она пойдет со мной, как и была на тахте, босяком, но она натянула свои сапоги-чулки на высоченной «шпильке»: ни у кого не было, а у нее были! По-моему первые в школе и одни из первых в городе. Все босяком или в тапочках, — а она в кружевных трусиках, кружевном бюстгальтере, — и сапогах-чулках! Я по натуре своей гражданин, а не подданный, но королева есть королева, это поневоле сказывается. Я шел, пребывая в полнейшем недоумении, но августейшие особы не имеют привычки тянуть с изъявлением своей воли.

— Маркиз... у тебя только бухло или найдется что-нибудь хорошее?

— Что?

— Ну... хорошее?

Но я уже сообразил, потому что давным-давно, на прошлом четвертом курсе уже слыхал такую формулировку.

— Ян, я марафет не употребляю и поэтому в доме его не держу. По всем позициям стремно... А ты что, — только за тем и пошла? Чтоб спросить?

— В том числе... но и вообще пора проветриться. Начала всерьез заводиться, а показывать это в мои планы не входит. Честно говоря, не ожидала, что на меня вообще подействует.

— Ну, это понятно. Для того и собрались. Непонятно, чего в этом плохого? Сильнее заведешься — сильнее кончишь. Хошь — сама, хошь — скажи кому-нибудь.

— Жирно будет. Я, Маркиз, мужу достанусь девочкой...

Ах, как все запущенно! Блюсти невинность и, одновременно, любопытствовать на предмет опиатов, — если вдуматься, дурная комбинация. Со всех сторон дурная, и, можно сказать, зловещая. Очень на то похоже, что, помимо девственности, наша красавица еще и не знакома с явлением природы, именуемым «оргазм». Потому что после такого знакомства о такой глупости, как сохранность целки, особо заморачиваться перестают, чай не полковое знамя. Да и сегодня вела бы себя все-таки по-другому. А так как будто ищет чего-то, сама не знает — чего, вот и тычется в разные стороны.

— … хотя сегодня у меня поневоле возникла пара оригинальных идей на эту тему. Надо как-нибудь, на досуге, проверить.

Я даже примерно догадался, — каких именно идей, но помалкивал, ожидая продолжения.

— … Что, думаешь, — откажутся? В очередь выстроятся. Как бы не передрались еще. Кстати, — она усмехнулась злой усмешкой того сорта, на который способны только люди с тонкими чертами лица, — думаю, что не только мальчики.

О как! Все-таки в моей натуре всегда присутствовало что-то неизбывно наивное: в этом направлении у меня даже и мыслей-то никаких не возникало. А вот ты, лапочка, похоже, не задумываешься о том, как может измениться твоя жизнь даже при полном успехе мероприятия.

— Слушай, — ты меня навела на одну мысль. Одна интересная штука у меня все-таки есть... Погоди тут.

А «там» я наскоро развел восемь ампул той самой «соды» в литре кипяченой воды: в неразведенном виде возможен понос просто за счет осмотического эффекта. Хотел пропустить через автосифон, но углекислота: черт его знает, как прореагирует. Кроме того, я вовсе не спешил открывать обществу столь перспективное лекарство. Это знание из числа не то, чтобы тайных, но закрытых.

— Это — минеральная вода одного уникального источника на Камчатке, есть только еще в двух местах на свете. Пьем по очереди, с расстановкой, по маленькому глоточку, как только чуть захорошеет — прекращаем пить. Понятно? Ничего страшного, но если малехо перебрать, но можно отрубиться и проспать без задних ног с полчасика, а это скучно.

О том, что в таком состоянии еще и могут потихоньку отъебать, — чисто для смеху и вообще, — я промолчал.

— Ну, — сказал Юрик вполголоса, перехватив меня в коридоре, — устроил ты мне приключение. Это что-то с чем-то. Я вообще не думал, что она ебется, а ей только давай... Смеется: «Дурачок! Поездил бы с мое по сборам. Без этого и не выдержишь сроду. Взрослые хоть выпивают слегонца, а нам — только ебля и остается. Я уж два года как...». Нет, — ты понял?

— И как?

— Глубже, дольше, сильнее, и чтобы в темпе. Бля — только ебля! Раком, на спине или сверху, — все равно, зато и тонкостей никаких ей не надо. Прямо как мужик, ей-богу.

Я тоже как-то не думал, что могучая, умная, чуть грубоватая Надин у нас из ранних. Пошла, между прочим, в КАИ, авиационное двигателестроение, без проблем поступила.

Дисциплинированные советские дети, будучи построены для разврата, дисциплинированно прислушивались к ощущениям.

А вот Яна под эти самые ощущения решила станцевать. Болеро Равеля. По ходу дела пару раз приняла по глоточку «соды», видимо, — для куражу, и совершенно зря. Совершенно другая фармакодинамика, чем у алкоголя, которым можно по ходу дела «добавлять». Переступала узкими стопами, делала паузы, напряженно извиваясь на одном месте, как будто искала ритм, чтобы войти в резонанс с чем-то. Поначалу на нее не слишком обращали внимания, а потом начали глядеть, она сумела-таки свести внимание компании на себя. Изогнула пространство его, как тяготеющая масса.

Неверными шагами, шутовски спотыкаясь, я подошел поближе и, классически, сунул ей в трусы три или четыре трешки, зеленый цвет которых делал их похожими на Зелень. Не помогло: она не отреагировала, а я, оглянувшись, с удивлением увидал, что у парней отвисают челюсти, особенно у тех, что относились к числу Безмолвных Почитателей. Да и «сода» действовала, окрыляя и делая неважными все на свете предрассудки. В комнате ощутимо нарастало напряжение, — и, одновременно, что-то вроде резонанса.

Там, где ритм был, как у парусника, подмятого гигантской волной и теперь медленно выходящего из крена, я снова попытался сбить накал и крикнул:

— Будь проще, пэри, покажи киску!

Можно было бы сказать классическое «лучше бы я этого не говорил», но, на самом деле, думаю, это не повлияло бы на дальнейшее. В полном соответствии с классическим принципом дзюдо, она в пару па стащила свои кружевные, умудрившись не сломать при этом рисунок своего танца, и взмахнула ими в такт очередному раскату беспощадного ритма, так, что «зелень», кружась, словно палые листья, разлетелась по комнате, а потом, когда мелодия перешла в новую стадию, вдруг включила в балет «нижний регистр». Прямо-таки стекала на ковер, или на диван, или на его грядушку, или на стол, без разницы, — вверх или вниз, потому что танец ее не признавал границ, а чувство тяжести, казалось, не имело к ней никакого отношения. Как к призраку, как к бесшумной, зловещей белой Тени. А она, скручивая под музыку гибкое тело, перекатывалась, словно кошка во время течки — перед котом, а потом в один миг, все с той же текучестью живой струи, снова восставала на ноги. Без видимых усилий, как будто ее поднимала посторонняя сила*. Ага, вот чем это шоу отличается от знаменитой трактовки Бежара. Ни Плисецкая, ни Гуллем, ни прочие исполнительницы номера не включали этих элементов. То ли не хватало все-таки сил, то ли они показались постановщику слишком эротичными. А, может быть, мудрый, как змей, и умный, как Сатана, Бежар просто испугался беспощадного Болеро. Побоялся сказать слишком много и пошел на порчу номера сознательно**.

А вот мне было не понять, откуда она берет силы на такие трюки. Это со стороны они выглядели легко и воздушно, но я-то знал их истинную цену. Не исключено, что даже настоящие балерины не потянули бы их чисто физически.

* Правильный, сокровенный человек сказал бы проще и точнее: беси возносят. У нас, и у меня в том числе, не хватает решимости на то, чтобы сказать нечто подобное от чистого сердца, без доли скепсиса. Мы для этого слишком боимся своего собственного, в нашей душе сокрытого внутреннего насмешника. Оттого мы не можем придумать ни одного толкового заговора. Оттого в нашем исполнении перестают действовать заговоры прежние.

** Как там сказано? «Узнал я, что путь мой лежит к Океану Смерти и с половины дороги повернул обратно. И с тех пор вся тянутся и тянутся передо мной кривые, глухие, окольные тропы». Сам по себе выбор вполне естественный, но для таких, как Бежар, дело обстоит несколько по-другому. Если я прав, и он действительно испугался, последствия этого страха нельзя назвать в собственном смысле этого слова ужасными. Они просто непоправимы. Ребенок, которому не дали родиться, выкинув кровавые лоскутья в ведро. Творец, который не сделал нечто, потому что струсил, и память об том, чего по твоей вине не было и уже НИКОГДА не будет, навсегда отравила его душу. Это у нас, грешных, только один вариант смерти. У таких людей она бывает РАЗНАЯ. Если я прав, то все это очень печально.

И вот тогда-то у меня и забрезжила первая догадка, в справедливости которой я убеждался с каждой минутой все больше. Разумеется, по ходу шоу, все ее палестины щедро открывались взорам всех присутствующих, но, ей-богу, это было не принципиально. Не так уж сильно увеличивало действие призыва, заключенного в ее трактовке «Болеро». По мне, призыва не столько эротического, сколько какого-то погибельного: становилось не жаль НИЧЕГО, а уж собственной жизни — чуть ли ни в последнюю очередь.

В ответ на него очень способно шагнуть в пропасть, причем, скорее, даже не в окно девятого этажа, а в Тьму без дна, и не столько Предвечную, сколько Окончательную, в которой теряет смысл само понятие времени.

Приставить к виску ствол револьвера и нажать на курок, предварительно вынув из барабана пару, а, еще лучше, один патрон.

Или тоже нажать, но Кнопку, чтобы, наконец, вдребезги разнести всю эту планетку, жизнь на которой так явно не удалась.

Она незаметно растопила все щиты и барьеры, которыми мы привычно защищаем свое нутро, и теперь чувство это било прямо в душу, непосредственно, так что идущая в дополнение демонстрация даже очень красивой nimphae ровным счетом ничего не могла тут изменить. По-моему, это было вообще НЕ ПРО ТО, хотя большинство парней, возможно, со мной и не согласились бы. Скорее всего. С другой стороны... глубоко уважаемая мной Кали в основном-то — разрушает, но кто посмеет отрицать ее бесспорную эротичность? Да, кто хочет попробовать?

Не знаю, чем бы все и кончилось-то, если бы не кончился сам танец. Так же, как предшественницы, традиционно рухнула ничком вместе с последним тактом, — но сделала это по-своему. Последний аккорд, тот самый, который похож на обрыв, он же, при всей краткости, все-таки состоит из нескольких нот, и она разместила в них ряд резких, угасающих движений, словно предсмертную судорогу, — и замерла. Выждала паузу секунд в пять и поднялась.

— А теперь, — ясно проговорила она голосом чистым и ломким, как стекло, без признаков одышки, и в глазах ее тоже блестело стекло, — скажу классическими словами из американских фильмов. Те, кому очень понравилось. Те, кому не понравилось. А также все желающие. Могут поцеловать меня в задницу, а то, что причины у всех будут разные, мне все равно. Кто первый? О!

Первым оказался Андрюха, которого я как раз и не относил к категории почитателей Божественной Яны. Подошел и чмокнул.

— Ну что ты, как первоклассник, — она слегка раздвинула зад, — смелее... Кто-нибудь, покажите ему, как это делается, он не умеет...

Сейчас она очень сильно напоминала знаменитую Венеру Каллипигу, только лучше, потому что та жопу раздвинуть не догадалась, а с раздвинутой, понятно, на два оборота круче. Это как минимум. Такой вот модернизированный вариант, в сокращении просто «ВКМ». Но даже и без модернизации жопа нашей, советской девушки-комсомолки была несравнимо красивее, чем у какой-то там Венеры. Это уже кроме шуток: у той она, на мой взгляд, очень так себе.

— Я на Юрочке покажу, — невинным голоском пропела Надин, — у него только что мытая. Андрюша! Жопу лижут вот так, — она показала, — учись, пригодится в жизни...

И тут меня отвлекли. Зелье и обстановка, обстановка и зелье завели Наташку так, что она была на грани истерики от желаний, пока не слишком-то понятных ей самой. Как мои гости в начале просмотра могли с равным успехом спустить в штаны или проблеваться, так и она еще не до конца определилась, хочет ли прижаться ко мне, как та самая рябина — к клену, или вцепиться ногтями в рожу. Некстати, конечно, потому что нежелательно терять контроль, но, когда смотрят таким отчаянными глазами, отказать тоже невозможно. Да ей и нужно-то было немного: дать возможность спокойно, без дурных страхов определиться, что ей на самом деле нужно, а что — не слишком. Собственно говоря, к этому времени практически все делали то же самое: разнежившись в особой, «содовой» симпатии, обжимались, целовались и трогали друг друга за все места, перестав, наконец, обращать внимание на окружающих. Но мне-то, мне, между делом, прислушиваться приходилось так или иначе.

— Э, э, — ты куда это залез? — Донесся голос Яны-Каллипиги Рубинштейн-Медниковой, но все равно Венеры. — Хотя продолжай: твои речи угодны Богу...

Когда я снова получил возможность отвлечься, природа начала брать свое: красавица уже не стояла горделиво на манер той самой Венеры — ВКМ, а лежала, откинувшись на подушки дивана в классической позе «коленки возле ушей», и трое-четверо почитателей сменяли друг друга на посту между ее прекрасных ног. Затея-то была куда как красивая, но потом эта идиотка подставилась по полной: от исходного благоговения на этот момент остались одни только клочья. Пока дело ограничивалось поцелуями, но смех ребятишек становился все более злым, острота прикола начала соперничать с диким возбуждением, и все сильнее смешивалось с ним во все более гремучую смесь. Так что дальнейшее предсказать было совсем нетрудно. Ну, тут ей никто не будет виноват. В конце концов, — не драться же с ними? Это было бы в корне неправильно. Но красавица совершила целую череду очень удачных нестандартных ходов, так что умудрилась вывернуться даже тут.

Во-первых, она кончила. По неопытности, не заметив предпосылок, а оттого неожиданно. И, видимо, достаточно круто, потому что не вот опомнилась, не в силах сообразить, что произошло, на каком она свете, и только водила по сторонам ослепительно прекрасными, но затуманенными глазами. Видимо, она и в промежутке добавила «минералки», поскольку свела в пьяном недовольстве соболиные брови, попробовала собрать взгляд ослепительных глаз более-менее в кучу, а потом сказала:

— Э, куда ж вы все? Я еще хочу...

А потом она приняла еще глоточек и вырубилась, и это их все-таки смутило. «Сода», в зависимости от дозировки, дает полчаса-час глубокого сна с пробуждением без особенного похмелья. Ощущается только особого рода скука, ощущение надолго ушедшего праздника. А женщина в глубоком сне, валяющаяся, как бревно, хоть и с пиздой наружу, но все равно во многом теряет в привлекательности. Не настолько, конечно, чтобы ее не отъебли вошедшие в раж подростки, но все-таки. Дает, по крайней мере, хоть какой-то темп для вмешательства без обязательной драки.

— Стоп! — Я навис над местом событий, с привычной, практически неотразимой бесцеремонностью врача раздвинул Почитателей и похлопал беспамятное тело по прекрасным ланитам. Бесполезно, голова ее только болталась со стороны на сторону. — Все. Шутки в сторону. Пойду приводить в себя.

И моментально, пока не опомнились, перекинул ее через плечо и отволок в комнатку на мансарде. Уложил на бок и запер дверь. Все. Доктор сказал — в морг, значит — в морг.

Хорошо еще, что в структуре момента образовался еще и второй, конкурирующий полюс. Правильно, им стала наша Лилия.

Приняв «соды», она продолжила свой безотрывный, жадный просмотр моей кассеты-модерн. И когда она, наконец (на самом деле довольно скоро, снадобье дало о себе знать), поднялась, чтобы все с тем же остановившимся взглядом отправиться все тем же безысходным, как экспедиция наркоши за очередной дозой, маршрутом, я остановил ее.

— Послушайте, Лиля, зачем вам куда-то идти? Что за детский сад, ей-богу? В конце концов, — посмотрите на остальных... То же самое можно делать и здесь, не отвлекаясь от сеанса. На самом деле мастурбация, — это же очень эротично. Просто необычайно.

На «вы», но по имени, — это я вычитал в одной из книжек, где среди прочего описывали отношения учащейся молодежи до революции. Надо сказать, при желании установить контакт действует практически безотказно.

— Правда? — Она счастливо хихикнула, вся во власти особой «содовой» эйфории, когда человек переполнен симпатии к миру и окружающим, все друг другу братья и сестры, и кругом царят только любовь друг к другу и безграничное взаимопонимание. — Ну ладно!

С этими словами, не теряя времени, она извлекла из плена черных трусов (брюки все-таки сняла раньше, видимо, из стадного чувства) полный комплекс тазовых органов со всеми аксессуарами, включая могучий Мрачный Куст на лобке и щетину на мощных, жилистых ляжках. А после этого показала мастер-класс: на мой взгляд, в отдельных своих пассажах она ни капли не уступила бы Джимми Хендриксу.

Меня не удивляет тот факт, что в мире есть поклонники и Перголези, и Хворостовского, и собачьих боев. Куда интереснее, что поклонником — вполне искренним поклонником! — и Гершвина, и собачьих боев может быть один и тот же человек. Так вот после Болеро этот виртуозный этюд тоже получил своего зрителя, а исполнитель — своих фанатичных поклонников. Кроме того, именно с этого момента были сняты последние трусы, а народ обоего пола начал, при необходимости, подрачивать: надо сказать, в таких условиях это здорово облегчает специфическую коммуникацию.

В этот вечер ее переебли если не все, то близко к тому*. И некоторые еще не по одному разу. Каждому серьезному человеку в жизни положен свой звездный час: очередь к ней была, пожалуй, не короче, нежели давеча — к алтарю ныне почившей Яны.

Надин честно старалась хранить верность Юре, но, исчерпав его потенциал, все-таки впала в соблазн еще с двумя, как минимум. И методично, не делая пауз и перерывов на обед, трудилась хроменькая, легко краснеющая, с деликатным телосложением блондинка Танечка, про которую вообще никто ничего в этом плане не знал и не думал. В отличие от двух других ударниц, она, помимо пизды, вовсю работала ртом в профессиональном стиле «халтурный минет»: это когда в рот берут, но по преимуществу работают руками. Парадокс, но халтурный вариант ничуть не меньший показатель профессионализма, чем элитарная «глубокая глотка»: истинный профессионал не будет тратить лишних сил и выкладываться на все сто там, где в этом нет настоящей необходимости.

Правда, в более поздние времена, где-нибудь на «субботнике», за халтуру можно было схлопотать по морде, но для той компании вполне сошло, как есть. Она заводила соискателя, не по-детски, — каждый раз! — заводилась сама, и садилась ему на хуй. По-моему, со своеобразной практичностью старалась, раз уж так вышло, собрать как можно больший урожай оргазмов. Как иные особи могут перебирать с выпивкой только потому, что на халяву. На мой вкус это несколько напоминало конвейер, но народу нравилось. И, поскольку она с осторожностью повела себя относительно «минералки», у нее, в общем, все получилось. Об источнике ее мастерства не знаю до сих пор. Что не проститутка — точно, там родители были очень состоятельными и не больно-то строгими в финансовом отношении людьми, но какой-то профессионализм тут имел место, точно.

* Утром — иные в ужасе брались за голову, не в силах понять, — как ЭТО могло произойти лично с ними? Ведь были же и другие бабы? Иные ржали в том смысле, что: «Не бывает некрасивых женщин...». Кое -кто предпочитал делать вид, что ничего такого и вовсе не было.

Думаю, во многом именно безмерной щедростью этих трех героинь (отказа не было, и никто не уходил обиженный!) в тот вечер удалось избежать конфликтов на почве дележа партнеров. Попрактиковавшись, народ переходил к изучению теории по видаку и скоро заводился заново. Процесс пошел, и, воспользовавшись этим, я отправился наверх. Глухо: по-прежнему никаких реакций, но, чтобы уж не даром подниматься, решил ознакомиться с ее документами, которые до этого момента вблизи еще не видел.

Технический паспорт: очень приличная модель, несколько покрасневшая, еще сочная, — широкие народные массы постарались на совесть, — но, действительно, печать на месте.

Досье: вообще пустая папка. Как говорится, «плотно зажмуренный глаз Старого Слона»: это когда мелкие-мелкие морщинки, а самого отверстия не увидишь. Показатель того, что ее познания о Тигранчиках тоже носят чисто теоретический характер. Выглядело настолько соблазнительно, что я решил пошалить. Не подумайте плохого: пальчик, всего один, ничего более. Обман доверия, — смертный грех, а вот добрая, чуть грубоватая шутка в обход конвенции, — совсем другое дело. Да и маленький урок красавице не повредит.

Наутро народ начал потихоньку рассасываться, а я прикидывал, как буду разбирать образовавшийся срач и где перестираю такую гору обтруханного и, местами, окровавленного белья. Опасался, что утром они не смогут даже смотреть друг на друга, это, отчасти, имело место, но за импровизированным завтраком прошло. Некоторое время они будут друг друга стыдиться, — еще бы, вот так, враз, столько всего рухнуло и столько сложилось, — а потом, неизбежно, разберутся по компаниям и парам, образовавшимся как раз в этот памятный день. Не обошлось, правда, без покаянных речей, откровений и легких истерик.

— Я же не такая! — В отчаянии вцепилась себе ногтями в щеки Лиля Лукина. — Нет, правда! У меня до этого вообще только один и был! А это я и не знаю, что на меня нашло!..

— Успокойся, цветочек, — хладнокровно проговорила Надин, — ты именно такая, только раньше о себе этого не знала. Пусть тебя утешит, что такая ты здесь не одна. Наоборот: такие здесь, более-менее, все. А кто не, тот потом будет жалеть до конца своей серой жизни...

А вот когда я, пораньше утром, занес Яне слегка затоптанные трусы и прочую одежду, то застал красавицу мрачной и несколько ожесточенной.

— Отвернись... А как...

— Как ты тут оказалась? — Любезно подсказал я. — Я принес. Во избежание. Ты там что-то говорила о сохранении девственности, а желание гостя — закон.

— А...

— Сохранила, — я снова предварил вопрос, сохраняя все тот же ласковый тон, — хотя угроза, надо сказать, сложилась реальная.

— Никто, значит, так и не дерзнул? — Усмехнулась она. — И это мужчины? И как прикажешь к ним после этого относиться?

— А ты хотела, чтобы дерзнули?

— Да нет, пожалуй. Не дай бог. Но это не делает их меньшими ссыкунами. Кстати: ты-то откуда знаешь?

— Проверил. Я же человек ответственный, без контроля никак. Да нет, — предварил не заданный вопрос, — чисто визуально. Без зондирования. Я же обещал.

Она подняла на меня огромные голубые глаза с застывшим в них следующим вопросом, ожидая, что я снова скажу за нее. О чем она хочет спросить, я знал. Конечно же, красавицу интересовали странные ощущения в жопе, только она сомневается в их реальности. То ли есть, то ли нет. В сущности, так и должно быть, если все сделать правильно. Но уж тут я вовсе не собирался разрешать ее сомнения и с интересом ждал: спросит или не спросит? А если спросит, то какие выражения выберет? Так и не решилась, а потому вопрос задал я.

— А если б не обещал?

— Даже не сомневайся. — Разрешил я ее сомнения. — А чего ты, собственно, хотела? Слушай, — а ты и впрямь считаешь, что осталась невинной девушкой? Если честно? После того, как дала отлизать себя и в зад, и в перед пяти-шести парням? А потом отрубилась на глазах у всей этой подлой кодлы, как была, без трусов? Видишь ли, если тебя не выебали во все дыры, раз десять-двенадцать, то ты в этом не виновата. Точнее, — виновата в самую последнюю очередь. Или ты вовсе ничего не помнишь?

— Не для того затевала, чтобы не помнить. Слушай, — это и называется «кончить», я ничего не перепутала?

— Не. — Разрешил я ее сомнения. — Все точно. И как тебе?

— А тебе?! Помнишь свой первый раз? Тогда к чему спрашиваешь? Нет, я получила то, чего добивалась, а вот теперь вся в сомнениях: не зря ли? Может, лучше бы и не знать?

— Угу. А еще лучше не родиться. Только к тебе это не относится. Ты родилась для чего-то такого, можешь не сомневаться. Прожить всю жизнь, так и не узнав, для чего создан, может быть, не самая страшная судьба. Но, на мой вкус, самая жалкая.

— Это ты про танец? Не знаю, что на меня нашло. Это все твоя отрава виновата.

— Если отрава, — да вообще что угодно! — может освободить в человеке ТАКОЕ, значит, оно в нем есть. И тогда серьезный человек пробует снова, и даже если у него поначалу получается не очень, он входит в раж, упирается рогом, и в конце концов начинает заводиться от самого дела, без всяких стимуляторов. И, что характерно, получается-то лучше, чем под влиянием случайного вдохновения в самый первый раз, причем намного.

— Ну, — она презрительно наморщила нос, — не знаю. Меня что-то не больно привлекает карьера танцовщицы.

Ну, балетная прима из тебя, пожалуй, и не выйдет. Старовата, да и чужие правила не для тебя. Но сказал, понятно, другое.

— Тут вот какое дело... я тут подумал, и знаешь, что мне пришло в голову? Этот твой жуткий трюк только часть. Компонент чего-то куда более серьезного. Так что разговор тут не о карьере а-ля Ида Рубинштейн. Но всерьез тренироваться... репетировать, — я назидательно поднял палец, — все равно надо!

— Часть — чего? Договаривай, потому что ты можешь вывести из себя даже святую.

— Ты сама знаешь. Только боишься додумывать до конца. С самого начала затевала, только сама себя убедила, что шутишь. Так легче. Только и тут надо тренироваться, отрабатывать мастерство. К примеру, заведи себе пока что одного и обработай так, чтобы только лизал, не претендуя ни что большее. И считал бы это за счастье. Насчет «лизал» выражение фигуральное, могут быть разные варианты в зависимости от твоего желания. Ну, ты понимаешь.

— Я обдумаю этот вопрос.

— Обдумай. Не сомневаюсь, что придешь к правильному решению. Это тебе не карьера танцовщицы. При твоих данных, да если научишься, то это столько власти, сколько захочешь.

— Но не над тобой? — Не спросила, а, скорее договорила за меня красавица. — Я правильно поняла?

Я молчал.

— Слушай, а тебе говорили, что ты страшная сволочь?

— Только один человек. Почти такой же многообещающий, как ты. Остальные не видят, а я, со своей стороны, э-э-э... разносторонность своей натуры особо не выставляю. Так что цени доверие и, того, — лучше его не обманывай.

— Слушай, Маркиз. Я тут подумала, и решила сказать. Если ты предложишь, я, конечно, не откажу. И ноги раздвину, и... и вообще что хочешь. Но только, пожалуйста, — не проси. Не надо, а?

— Откровенно говоря, и не собирался. Но, если хочешь, считай, договорились.

— Слушай, а...

Спросит или нет?

— Чего?

— Да нет, ничего...

«Не подтверждаю, но и не отрицаю» — как же я люблю эту формулу. Да что там: она меня просто восхищает.

Одно это приобретение окупило все мои хлопоты. Наконец-то настала определенность, и, главное, Воплощение угодило в мои сети прямо на выходе. Не успело погулять, поотбиться от рук и натворить совершенно бесполезных, никому не нужных бед. Да и ей самой полное отсутствие контроля на первом этапе было бы только во вред. Могла бы и сгинуть по неопытности и некомпетентности. Запросто.

И класс. Те, кто остались*, каждый показал себя всем и во всей красе: начиная от пиписьки и кончая жизненной позицией.

*Время показало, что это: «Те, Кто Остались» — может считать термином. Некую общность, включающую в себя, в том числе, даже Ведьму. Хотя она, понятное дело, все равно остается наособицу.

На таком уровне знают друг друга, разве что, в семье. Еще бы пара-тройка таких праздников, а потом какое-нибудь крутое дело, так это был бы Клан по всей форме. Да только поздно, надо было год тому назад начинать. Хотя, может, оно еще и ничего.