Город в заливе: Откровения лжеца

Глава 1. Путаная правда

Пауза длилась недолго.

Лена взвизгнула — но без этого заливистого разбойничьего посвиста, а коротенько, больше от неожиданности. Тут все дело, как я понимаю, в том, что я не такой уж и страшный с виду, несмотря даже на все случившееся. А с внутренней стороны она еще не имела возможности меня рассмотреть, но оно, может, и к лучшему.

Резкий звук разбил напряжение. На лице Славя появилась облегченная улыбка. Внутри Мику словно кто-то включил фонарик свечей так на пятьсот. Алиса... ну, я, честно говоря, думал, что она влепит-таки мне пощечину. "Где ж ты был, гад! Я тут извелась вся!", стандартный монолог жены перед явившимся на рогах мужем, вы понимаете. А она...

Нет, постойте. Это же у меня прошло черт знает сколько времени. А с их точки зрения я появился в ту же минуту, что и исчез — специально перед отбытием сверился с часами. Может, зря я так перестраховался-то? Не успели, поди, еще соскучиться?

Алиса яростным, безжалостно горящим в атмосфере метеором рванула ко мне и уткнулась лицом в грудь. Вона че, Михалыч. Сентиментальность — это мы любим. Романтика, сопливые слабости... стоп. Мы сейчас точно про Алису говорим? Вы зачем подменили ее, злые инопланетяне?

— Зар-р-раза...

Ну вот, совсем же другое дело.

— Я думала, что ты... что больше никогда... никогда! А ты...

— А я ушел в загул, — сказал я светским тоном. — Поехал в рестораны, поехал в кегельбаны... Погулял, значится, немного по другим мирам, весям и землям, пожёг глаголом сердца людей, да и решил вернуться. Потому что осознал и проникся. Нет того эффекта, понимаешь? Нет того эффекта без вас.

— Да ты же...

Я взглянул на нее — сверху вниз, но это только потому, что я стоял на плечах гигантов. Глаза у Алисы были сухие, но красные. Самые замечательные в мире глаза.

— Без тебя, дурочка. Куда же я без тебя денусь? А самое главное — зачем?

Алиса ничего не ответила, и тогда я ее обнял. А она не сопротивлялась.

Не знаю, сколько мы так простояли — по ощущениям, года три. Но знаете что? Вряд ли это длилось три года, потому что Ульянка бы не выдержала столько без кефира, пряников и шоколада. Я ее знаю, эту красноволосое дитя урагана. А вы как думаете, каким будет у урагана ребенок?

— Уля! Как же мы по тебе соскучились!

Это вроде бы Славин голос. Странно, не помню, чтобы она в лагере её особо любила, скорее наоборот. А может, дело в ностальгии. Да и не каждый день мы встречаемся с друзьями из прежней жизни. Пускай они даже раньше никакими друзьями и не были.

— А, точно, — сказал я, отлипая от рыжей. Та, похоже, ничуть не возражала против продолжения обнимашек, но ситуация требовала развития, а внутри объятий она могла развиваться только в одном направлении, сейчас не вполне уместном. Черт, как же долго я ее не видел...

Аромат рыжих волос пьянил как чистый спирт.

— Что ж, — сказал я хриплым от нахлынувших гормонов голосом, когда все девчонки закончили непременный долг по тормошению Ульянки и сгрудились в углу, рядом с как попало наваленными циновками. И чего мы все еще ютимся в этой халупе? А, верно: бабушка Бутракхам отлично готовит. Но теснота — это не круто, тем более в нынешних обстоятельствах. Ладно, решим вопрос. — Есть мнение, что настал тот час, когда можно, наконец...

— Где ты был? — выплеснула вопрос Ленка. А ведь тоже подросла девчонка, уже не тот перепуганный цыпленок, который шарахался от каждой тени в лагере и загадочно молчал в трех из четырех случаях здесь, в Роанапуре. Приятно. Моя школа. — И как получилось, что ты сразу же вернулся, хотя выглядишь... — она описала глазами полукруг, имея в виду, наверное, прическу, шрамы и прочее, — ...иначе.

Ерунда какая. Я и так по жизни прекрасен, а теперь-то, после всего, наверняка стал еще лучше. Хотя куда, казалось бы?

Тут я сообразил, что все еще стою посреди комнаты, а девчонки наблюдают вокруг с широко распахнутыми глазами. Приятно, конечно, но самую чуточку неловко.

— Чувствую, пришла пора раскрыть все карты, — сказал я торжественно и сморгнул правым глазом. — А карты эти говорят, что последние двадцать пять лет, девчонки, я... просидел в тюремной камере с видом на стену. И только буквально на днях сумел прокопать обломком ложки ход длиной в три километра, покинуть то недружелюбное измерение и жеребцом примчаться сюда. Кстати, не исключено, что у меня на плечах погоня, так что расчехляйте гранатометы, смыкайте ряды, поднимайте щиты... а, нет, у вас же с таким напряженка. Тогда раздевайтесь. Отвлечете, так сказать, внимание преследователей.

Ответом мне было громкое сопение.

— Это снова шутка, да? — догадалась, кажется, Мику. Я их до сих пор еще не всех твердо запомнил. — Саш, вообще-то это не очень красиво, мы же тут беспокоились и переживали, в основном, конечно, Алиса, но и я тоже, а ты все время отшучиваешься, как будто, не знаю, как будто...

— Словно мы тебе чужие, — печально сказала Славя.

Повисла тишина, которая звенела, как камертон. Из открытой двери в сад вытек Капитан Флинт и равнодушно плюхнулся посреди комнаты. Вот уж кому я мог бы рассказать все свои истории.

Вздох прозвучал как знак к отступлению. Я вскинул руки, словно сдаваясь.

— Извините. Девчонки, это не про чужих, это другое... Знаете, я так долго вас не видел, а в тех краях, где я был, чужими были абсолютно все, вот и... Организм выработал защитную реакцию — на все отвечать дурацкими шутейками и никогда, ни за что не говорить правды. Я... я очень долго до вас добирался. И может быть, добрался пока не весь. Потерпите, это пройдет, я думаю, и может, довольно скоро. Должно пройти. Ладно?

Я оглянулся по сторонам. Беспомощно.

— Ладно?

Тишина надавила, истончаясь по краям. Треснула. Разорвалась.

Алиса улыбнулась. Не с иронией, а так, будто увидела давно пропавшего друга. Заблудившегося по дороге и очень давно искавшего путь домой. Как оно и было, собственно. Взъерошила мне короткий ежик на затылке.

— Вот, Сашка. Вот за это мы тебя и...

— Любите?

— Разогнался. Ценим. Красиво говоришь, языкастый черт. И не хочешь верить — а все равно веришь. Давай уже, падай на диван, да начинай свою историю.

В Роанапуре темные ночи. Но эта конкретная ночь, казалось, вдруг посветлела и сделалась яркой от смеха и радостных восклицаний. Наша дружная гоп-компания шумно рассаживалась по диванчикам и циновкам, словно дети в предвкушении Нового Года. Эх, давали мы здесь жару с Реви, Датчем и прочими... отложим ностальгию, впереди ждет такое, что ни в сказке сказать.

— Только вы Саше лучше верьте, — встряла Ульянка. — Я к нему присоединилась не так уж давно, но все равно навидалась такого, про что и рассказывать-то неприятно, не то, что видеть. Отнеситесь с пониманием.

Вона как. Пришла помощь, откуда не ждали. Я с благодарностью окинул взглядом рыжее несчастье в рваной футболке. Это когда мы от Кракена бежали такое случилось, или раньше? Черт, плохо я слежу за вверенным подразделением. Сапоги не надраены, подворотнички не подшиты. Нет, так дело не пойдет, прокрастинация — это не выход, пришло время взяться за ум.

Как раз с завтрашнего дня и начну.

— Ну, так как? — нетерпеливо всплеснула ладошками Славя. — Что все-таки с тобой случилось... там, в далеких краях? И как у тебя получилось вытащить сюда еще и Ульянку?

Вот тебе и раз. Я-то думал сразу задуть мощную сагу про космические сражения, спасение галактик, ходячие деревья и битвы титанов, а у меня насчет рыжей бестии интересуются. Ожидания и реальность. Спокойно, Сашок, стисни зубы, братан. Капля пота от напряжения на лбу, безумный взгляд в сторону, на виске бьется жилка. Считай от бесконечности до нуля. Вот, уже лучше.

— Правильный вопрос, Славяна Батьковна, — улыбнулся я до самых коренных зубов. — Ульянка тут, что характерно, самый важный элемент. Потому что первым делом, сразу после того, как я, весь такой романтичный и полный душевной тоски, свинтил отсюда, было мое прибытие в "Совенок". Хоть я туда совсем даже не собирался.

* * *

Комната исчезла, девчонки остались с открытыми ртами, но мне было малость не до них. Телепортация в полевых условиях — чертовски муторный процесс, вроде карусели в заброшенном парке аттракционов, которой управляет пьяный механик с расстройством координации. Вот он приближается, фокусирует на тебе мутный взгляд, оптимистично говорит: "Щас прокатишься!", а в следующий момент ты уже сидишь в жестком кресле из плохо сваренных стальных трубок, покрытых предохраняющим слоем ржавчины, и с ужасом смотришь на лохматый трос, соединяющий тебя с несущей конструкцией, начинающей свой скрипящий разгон.

"Щас прокатишься!"

В башке с непривычки становится тяжело — кровь приливает к одной стороне черепа, соответствующее полушарие начинает работать ровно в два раза лучше. Правое вроде за творческие способности отвечает, не? Наверняка за творческие, потому как в глазах словно взрывается шутиха, рассыпая веселые фиолетово-золотые искры, и начинают водить хороводы задорные красноватые змейки. Перегрузка. Мозг пытается отключиться, но не может, потому что, с другой стороны, именно он и занимается сейчас раскруткой этой карусели.

Мой мозг работает пьяным механиком. Это явный пик в его карьере.

"Вот ща!"

Ускорение превращает тело в скомканный блин, вышвыривая его куда-то за пределы нормального пространства. Что там этот кудрявый еврей Эйнштейн говорил насчет скорости? Чем она выше, тем медленнее течет вокруг время? Черт его знает. Вокруг меня времени сейчас нет вообще. Одно цветное мельтешение, будто в стакан с водой капнули акварельной краски. Краска, что характерно, двух цветов — небесно-голубого и какого-то тревожно красноватого. Но вместе они не смешивались, только расплывались вокруг вязкими струями, все быстрее и быстрее. Почему, интересно?

— Ну, хватит, — сказал вдруг смутно знакомый голос. Движение остановилось. Выглядело это сюрреалистически, примерно как в "Матрице", когда экшен замирал в слоу-мо, только без этой их мерзкой зелени. Красные струи, похожие на языки огня, и синие, словно обломки неба. Представьте, что вы оказались внутри здоровенной банки с краской, которую только что хорошенько взболтали. Кругом все липкое, разноцветное и текущее. Эдакая пещера подвижных сталактитов.

Черт. Я не знаю, как это описать. Но было круто. Хотя и непонятно.

Нужно, наверное, что-то сказать. То есть, может быть, и не нужно, но внутренний психопат, заскучавший от долгого бездействия, настойчиво требовал выхода. А я не стал ему перечить и аккуратно приоткрыл скрипящую дверцу из глубины своей башки.

И уродливый карлик, хрипя и отфыркиваясь, с готовностью вывалился в застывший внешний мир.

— Здравствуйте, дорогие друзья! — провозгласил я невидимым слушателям. — Пришла радость, откуда не ждали! Радость — это я, кстати, а то вдруг многие до сих пор в неведении. Меня Александром звать, между прочим, а вас? И вообще, куда вы меня подевали, ироды? Я должен был оказаться совсем в другом месте. Как это было в известном фильме: "На их месте должны были оказаться мы", только здесь все наоборот — на моем месте должен быть кто-то другой, а меня — наоборот, не должно. Немного путано, конечно, но, надеюсь, вы понимаете, о чем я, и я не зря тут уже битый час распинаюсь. А может, все же зря?

— Нет, Александр, — услышал вдруг я, и красно-синий туман рассеялся. — Многое из того, что ты умудрился натворить, было зря. Но не это.

Комната. Вокруг все белое, как в больнице. Или это и есть больница? А я тогда кто, больной, что ли? Нет уж, ерунда, я здоровей многих, в том числе по психическому здоровью. Особенно по психическому. А комната тогда откуда? Понятное дело, врачебная ошибка. Медицине известны такие случаи. Снова дурдом? Ну, нет. Этот номер не пройдет, товарищи! Я буду жаловаться в ООН! Я буду жаловаться на ООН! Я до самого Палпатина дойду, если нужно будет!

Тут я сообразил, что уже с полминуты смотрю в знакомые глаза. Левый — голубой, правый — почему-то красный. Воланд, что ли? А нет, ошибочка вышла. Хотя имя тоже на "ве".

— Виолетта! — закричал я радостно и вдруг смутился. А ну как она не рада меня видеть? Банана в штанах у нее не наблюдается, а других индикаторов настроения мне не сообщили. — То есть я хотел сказать... как вас по батюшке?

— Только попробуй меня по батюшке назвать, — отрезала "медсестра". — Я еще не так стара. Девушке столько лет, на сколько она себя чувствует. Мне восемнадцать.

— А вы с каждым новым тысячелетием отсчет заново начинаете, да? — догадался я. — Нет, я не против конечно, просто не знал этой тонкости. А что, логично...

— Помолчи и послушай, — сказала Виола, и мне резко расхотелось шутить. — Долго держать тебя здесь я не могу, да и сложно это. Энергии уходит до чертиков. Поэтому вот тебе промежуточные инструкции и указания...

* * *

— Слушайте, а еда у вас тут есть? — я прервался и одобрительно оглядел девчонок. Соскучился. — Хоть какая, согласен даже на стеклянную лапшу! Даже на салад чука согласен, хоть он уже совсем отвратный. А то чего-то жрать хочется, будто я сто лет не ел. Что, впрочем, довольно недалеко от истины.

— Какое жрать? — Алиска уже не была мягкой, будто котенок, и в глаза больше не заглядывала, проверяя, чтобы я не сбежал ненароком, она уже успешно восстановила, судя по всему, всегдашнее нахальство и апломб. — На еду ты пока что не заработал, давай дальше рассказывай!

— Жестокие вы, — осознал я страшную правду. — Безжалостные прямо. Я-то наивно думал, вы хорошие, отчего и вернулся в результате. А теперь вижу, что от вас в голодный год снега не допросишься.

— В голодный год со снегом и правда бывают проблемы, — вынесла вердикт окончательно оправившаяся от шока Алиса. — Особенно с желтым. А вернулся ты потому, что соскучился, сам же сказал.

Она оглядела мое мужественное исхудавшее лицо и чуток смягчилась. Тоже скучала, наверное.

— Ладно, но только из-за всех этих непонятных путешествий во времени, про которые, между прочим, до сих пор ничего не понятно. Долго-то отсутствовал ты, если по правде?

— Тридцать лет и три года скитался я, словно носимый осенним ветром лист... — с готовностью затянул я.

— Ну, понятно, — обернулась Алиса к нашему сводному женскому хору. — Все как всегда. Саша вернулся, а нормальность — нет. И что стоило ее самую чуточку подождать?.. Все-все, я уже иду за сосисками, не продолжай без меня. Или ты мясные шарики больше хочешь?

— Неси все!

— Так что там за приказы и рекомендации от Виолы были? — азартно поинтересовалась Ульянка, когда шлепанье босых алискиных ног затихло снаружи. — Меня там рядом тогда еще не было, я ж не знала даже, какие интересные дела там творятся, а то бы, конечно... Эх, чего говорить! Так о чем вы там болтали-то?

Я припомнил слова Виолы в точности.

— В основном, — сказал я уверенно, — там была дурацкая техника безопасности в духе "не суй пальцы в розетку, зачем девчонкам жених без волос", и "чисти зубы дважды в день — а то вдруг целоваться, а изо рта луком несет". В таком примерно духе. Ничего серьезного, на самом-то деле.

* * *

— Ты туда не вернешься, — голос Виолы холоден и тверд, как сердце твоей бывшей.

— Кто не вернется? Я?

— Ты.

— Куда не вернусь? Туда?

— Прекрати паясничать. Повторяю как для идиота: домой, куда ты рвался так сильно, что бросил даже своих любимых девочек, путь закрыт, и никаких бессмысленных спасательных операций, о которых ты тут пятнадцать минут распинался, никогда не произойдет, как бы тебе того ни хотелось. По двум причинам.

— Было бы интересно послушать.

— Первая: тебе там нечего делать.

— Эвона как! У меня другое мнение.

— Сейчас будет шутка, не пропусти: все чихать хотели, что там у тебя за мнение. Делать там тебе нечего. Точка. Абзац. С красной строки. У тебя будет занятие получше.

— Стоп-стоп... Кто такие эти "все"? Ну, которые хотели чихать? Может, там у них эта... эпидемия? Ящур?

— Это уже вторая причина.

— "Все" — это определительное местоимение. Вместо имени, то есть. И чье же это имя?

— Серьезные люди. Люди с деньгами и властью. Достаточными, чтобы диктовать нам свои условия. А они таковы — никаких действий "особенных" ребят в зоне их личных интересов. Которая, вот сюрприз, как раз и включает в себя твою несчастную родину. Мои соболезнования, парень.

— Они диктуют условия вам, а вы — мне, так получается?

— Я бы сказала, что мы держим тебя за яйца. И необязательно в фигуральном смысле этого слова — нужно поинтересоваться у Ольги, что-то она в последнее время зачастила в медицинский отсек...

Я не краснею, понятно. Во-первых, загорел в Таиланде, и к щекам словно прирос здоровый азиатский румянец. Во-вторых, как бы самонадеянно это ни звучало, многое пришлось повидать. И даже картина нашей "вожатой", беззастенчиво развлекающейся с моим бренным телом, лежащим в анабиозе здесь, в "Совенке", меня ни капельки не смутила.

Я нахмурился. Нет, все-таки смутила. Но совсем чуть-чуть.

— Так что, значит, кончилась наша свобода?

— А у тебя её никогда и не было, дружок. Мы всегда контролировали вас если и не на сто процентов, то на девяносто пять — уж точно.

— Пять процентов свободы — тоже неплохо...

— А на остальные пять процентов, — Виола холодно усмехнулась, — вас контролировала я.

Пазл в моей бедной бестолковке сложился окончательно. Тотальный контроль, значит...

— Пятый "якорь""! Ах я дурак...

— В плане интеллекта хвалиться тебе нечем, — безжалостно подтвердила Виола. — Помнишь, что про коммунизм говорил классик? Это учет и контроль. Ну, так можешь считать, что я личный, персональный коммунизм всей вашей развеселой компании. В качестве утешения могу разве что добавить, что ты в нашей системе — не какая-то жалкая вершина, а целый центр. Ключ. Ну что, стало легче?

— Не особенно.

— Рада слышать, возможно, ты еще не совсем безнадежен.

— Вы там что-то говорили насчет занятий, которые у меня будут, — сказал я с упыриной серьезностью. Съедем пока с темы, хотя этот вопрос контроля со стороны "Совенка" надо как следует провентилировать. Хватит уже. Поиграли. — Надеюсь, без интима? Потому что если так — придется отказаться. Понимаете, у меня есть девушка, и я, после некоторых колебаний, все же остаюсь ей верен. А точнее, даже несколько девушек. Хорошо это я устроился, если подумать.

— Да уж конечно, — фыркнула "медсестра". — Позаботился о себе, как ни о ком другом. Так вот, относительно твоего будущего места работы...

— Согласен только на пятидневку, сорок часов, по КЗОТу, — шустро сориентировался я. — Если вредное производство, прошу молоко в конце рабочего дня, плюс пятьдесят шесть дней оплачиваемого отпуска, и еще... все-все, молчу.

— Если бы... В общем, не забыл ли ты случаем, что, покидая лагерь пару месяцев назад, обязывался кое-что сделать?

— Твердо помню. Так мы же вроде и делали... Москва, Амстердам, Валенсия...

— Кипр, Шри-Ланка и Роанапур. Да, я следила за вашими подвигами. Смелыми, благородными, удачливыми. И, как показывает практика, совершенно недостаточно эффективными.

— Ка-пэ-дэ как у паровоза, что поделать.

— Я скажу, что делать.

* * *

Странно он на нее смотрел. Нет, ерунда. Не на нее — на всех девчонок, для которых с момента его пропажи и появления в новом облике прошло едва ли пара минут. Но по своему личному, субъективному времени Саша отсутствовал долго, Алиса это чувствовала. И этот взгляд... Она поняла, на что это было похоже.

Когда Алиса училась в девятом классе, любопытство и скука занесли ее на проходившую в школе встречу выпускников. Там все было как обычно: растроганные старенькие учительницы с букетами чуть подвядших цветов, посерьезневшие и округлившиеся Васеньки и Коленьки в костюмах и со смущенными улыбками на взрослых лицах, какой-то школьный вальс в шипящих колонках... Она уже развернулась, чтобы улизнуть — ерунда же, честное слово, потеря времени — когда все изменилось. Одной фразой. Одним вопросом.

— Неинтересно, да?

Она обернулась. Парень стоял, кособоко прислонившись к стене и мучая в руках мятую сигарету. И взгляд у него был... понимающий.

— А на что тут смотреть? — буркнула девушка. Одинокий мужчина — не к добру, это ей еще от бабушки было известно. — Куча взрослых людей пришли повспоминать, как были детьми. Кретинская затея.

— Где счастлив был, туда не возвращайся? — парня, кажется, позабавила ее короткая, злая речь. — Что ж, это верно. А что же привело на эту, как ты метко выразилась, кретинскую затею тебя, незнакомка?

Ну вот, все верно. Сейчас начнутся приставания. Нет, зря она сюда явилась.

— Я уже и сама не знаю, — отрезала Алиса, собираясь уходить. — Видимо, глупость. У меня и так забот по горло, а я вместо этого...

— По горло забот? — несостоявшийся курильщик имел необычную манеру продолжать разговор риторическими вопросами. — Занятая ты девушка, как я погляжу... Ты в каком классе учишься, в восьмом, да?

— Неважно!

— Да хоть в девятом... Заботы у тебя, говоришь? Списать математику у местной отличницы, порвать записку от некрасивого поклонника, выпить портвейна за школой с симпатичным и позволить ему... разное? Выслушать вечерние увещевания от усталой, ничего не понимающей мамы. "Доченька, ты уж старайся успевать, школа тебя научит..." Это твои заботы, я правильно понял?

Алиса покраснела и разозлилась.

— Какая разница! Ты... ты вообще кто?

— Человек, — он уже не улыбался. — У которого за спиной, как ты метко сказала, "заботы", от которых хочется повеситься прямо сейчас. И не исключено... ну, неважно. А ты, совсем маленькая еще девчоночка, отчаянно хочешь походить на взрослых, и оттого придумываешь себе проблемы там, где их нет и близко. Мой тебе совет — наслаждайся. Радуйся тому, что твоя юность все еще при тебе. Скоро она закончится, а потом ты поймешь, что это, может, было самое счастливое время твоей жизни. Но только оно уже не вернется, и неважно, насколько ты захочешь снова стать ребенком, все, что тебе останется — вспоминать. Как вспоминают сейчас те ребята на сцене.

У него был сейчас очень усталый, горький голос... словно он знал гораздо больше, в сотни раз больше, чем она, но только — парню-то вряд ли было больше двадцати-двадцати двух! Притворщик! Хренов актер!

— Спасибо, дорогой многоопытный дедуля! — сделала неумелый книксен Алиса. — С высоты твоего возраста, конечно, многое видно куда лучше...

У парня дрогнуло лицо.

— Всегда пожалуйста, — сухо сказал он, сунул неудачницу-сигарету в нагрудный карман и, прихрамывая, направился к выходу.

В одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертом СССР понес самые тяжелые потери в Афганистане. Комиссованных по здоровью в тот год было особенно много, и впечатление они производили тягостное. Алиса этого, конечно, еще не знала. Но взгляд странного парня — словно он знал и видел многое из того, что видеть не следовало — запомнился ей надолго.

* * *

Глава 2. Новые горизонты

— С чего начать?

— С начала. Хорошие истории обычно начинаются с начала. Но это не точно.

— Острота языка — признак острого ума, но только не в твоем случае. В "Совенке" мы уже, помнится, говорили о том, что исследования кортексифана и оказываемых им эффектов в СССР и США шли хотя и одновременно, но в разных направлениях.

— Было дело.

— И о том, что не все эксперименты... хм... заканчивались удачно, и не все... подопытные возвращались в целости и сохранности к родным очагам.

— А вот это, кстати, меня в свое время заинтересовало, только я не стал тогда этот вопрос поднимать. Подниму сейчас, мне не тяжело. Много было таких... невозвратившихся?

— Порядочно, особенно поначалу. Понимай правильно, Саша: мы — не садисты-маньяки. По крайней мере, не все. И существуй принципиальный способ вернуть их к нормальной жизни, мы бы непременно им воспользовались. Но его не было. К сожалению.

— Звучит трогательно, прямо ком в горле. "Не было выхода, Сашуня. Пауза. Скрипочки на заднем плане. Не было". И вот эта дрожь в голосе, и глаза на мокром месте, и...

— Они сами постарались, чтобы их невозможно было вернуть.

— А?

— Мне только что в голову пришла замечательная рифма, но не будем превращать этот разговор в беседу двух умственно отсталых. Одного вполне достаточно.

Я попытался прожечь Виолу горящим взглядом, но она не только не расплавилась, но и вообще проигнорировала мои попытки. Сильная защита!

— Лет пять назад был у нас тут один многообещающий паренек. Идеальное тело свое воспринял хорошо, легко со всеми сошелся, девочек очаровал просто на раз-два — редчайший случай, даже Ленка реагировала более чем адекватно — в общем, мы уже потирали руки и слали радужные отчеты куда следует. Тут еще кризис грянул, с финансированием возникли вопросы, и мы рассчитывали, что успешно закроем тему, получим по хорошей премии и поедем осваивать гонорары на Мальдивские острова.

— Это не очень-то похоже на Мальдивы. Что случилось?

— Парень поехал крышей. В самом что ни на есть плохом смысле; ты, например, тоже не образец психического здоровья, но пока как-то держишься. А тот держаться не смог, стал полностью неадекватен.

— Схоронили в посадке? — догадался я. — Напрасно старушка ждет сына домой?

— Напрасно, — подтвердила Виола. — Только ты невнимательно слушал. Идеальное тело никуда не делось. Мозг отказал — это да, но тела-то это никак не коснулось. Такие возможности исследовать воздействие кортексифана на соматику...

— Оставили его овощем?

— Парень до сих пор жив, да. Больше формально, конечно, мозг уже почти не работает, выдает единственную историю про то, что он только что сожрал домашнего любимца, и теперь вот-вот ее отрыгнет. "Я услышал смертельный стук. Собачка уже почти вышла".

Она покачала головой.

— Душа часто бывает куда уязвимей тела.

Мне стало жутковато. Привиделась скрюченная человеческая фигура, затуманенные глаза, наблюдающие за тем, как приходят и уходят люди, начинаются и заканчиваются дни? И все как в предвечерней дымке, и силуэты, и слова, и мысли... Фигура, сгорбившись, смотрит вокруг, но исчезающий по крупицам слабый разум не понимает того, что видит. Страшно. Жестокая усмешка судьбы.

Виола с кривой усмешкой наблюдала за моими неспешными мыслительными процессами. Разноцветные глаза ее загадочно поблескивали.

— Хотелось бы в общих чертах понять насчет предстоящего задания, — сказал я, очнувшись от странных видений. — Пугательные истории я все пересмотрел в детстве, так что все кирпичи остались там. "Боишься ли ты темноты?", назывался сериал, очень хороший, кстати. Вы начинали с того, что не все эксперименты заканчивались хорошо — и, глядя в зеркало, я с готовностью вам верю — но как это относится к тому, что мне нужно будет сделать?

Виола вздохнула.

— Такое чувство, что я преподаватель китайского языка на первом занятии, а студент — наглый и невнимательный — требует от меня базовых знаний, чтобы прочитать Лао-Цзы в подлиннике. И тут не знаешь, что делать — то ли дать ему упрощенную версию, эдакий пиджин, то ли потратить остаток жизни, вводя в курс того, что он, скорее всего, никогда не поймет. Что бы ты посоветовал такому преподавателю, Саш? Чисто гипотетически?

— Совершенный человек, истинно мудрый, не совершает деяний. И в этом он подражает Вселенной, — сказал я серьезным тоном. Виола закатила глаза. Да, Лао-Цзы был правильный парень. Не хуже меня, пожалуй.

— Ладно, тогда начнем с азов. Ты помнишь, что наша система "Звезда" позволяла, в основном, изменять текущую реальность, а в США проект "Джексонвилль" под руководством Уильяма Белла и Уолтера Бишопа сделал возможным путешествия между измерениями.

— Что-то такое вы с Ольгой мне рассказывали. Затрудняюсь даже предположить, какая тема кажется более интересной, все такое вкусное... А вот если бы их соединить, тогда совсем замечательно вышло бы. Смешанный брак, а?

Виола кашлянула. В шкафчике медпункта тоненько прозвенело стекло.

— Считай, что твое безумное желание исполнилось. Некоторое время назад и мы, и наши... коллеги из Штатов зафиксировали некий сигнал с побережья Португалии. Он походил на позывные системы "Звезда", но не соответствовал им в точности. Собственно, потому американцы и запаниковали — решили, что мы проводим незапланированную операцию.

— Чувствую, сейчас будет что-то неожиданное. Сюжетный твист, а?

Виола не обратила на мой возросший интеллектуальный уровень никакого внимания, что довольно обидно.

— Постепенно, однако, выяснилось, что сигнал сочетает в себе характеристики как наших, так и американских... хм... подопытных. Иными словами, сейчас на краю Европы присутствует группа людей, обладающих, судя по всему, способностями радикально изменять текущую реальность, равно как и путешествовать из одной вселенной в другую. Впечатляет?

Я немного подумал, нахмурив брови.

— А идентифицировать граждан никак? Чей это косяк — ваш или американский? Ну, все эти беглые и предположительно опасные товарищи? Давайте посмотрим других кандидатов на героическую гибель в лапах коварного врага, что вы сразу про меня-то вспомнили, что я, рыжий, что ли?

— Они не беглые. Из наших центров ни разу не было утечек, янки тоже клянутся, что все их "объекты" под строгим надзором. Это... что-то другое. Люди из ниоткуда. Самородки. Целая группа самородков, человек десять, пожалуй. Без тормозов. Абсолютно бесконтрольных. Понимаешь, чем это может грозить?

— "Может грозить" и "грозит" — разные вещи. Что они там занимаются, острова из моря поднимают, или что — меняют гравитационное поле Земли?

Виола помрачнела.

— Знаешь, как говорят специалисты по сценарному мастерству, рассказывать о чем-то зрителю — плохой тон; нужно показывать, это работает куда лучше.

— Это не специалисты такое говорят, а народная мудрость, а также пословицы и поговорки... — занудил было я, но тут Виола провела у меня перед глазами рукой, и я сразу же заткнулся, потому что увидел.

Я увидел.

* * *

— Так это и все? — чуть разочарованно спросила Славя, когда еда закончилась, цветные фонарики под потолком принялись устало моргать, а выбившиеся из сил цикады в саду плюнули на сверхурочные и отправились на боковую. — Просто еще одно дело? Очередное задание?

— Я думала, там будет что-то невероятное и захватывающее... — сказала Лена, но в ее зеленых глазах читалось облегчение. То ли из-за того, что Саше не угрожала, оказывается, опасность, то ли из-за того, что сама она не пропустила ничего интересного.

Алиса нахмурилась, но больше по привычке. Ружичка воспринимал Ленку как младшую сестренку и никаких ответных шагов на ее робкие заигрывания предпринять, конечно, не мог.

— Отправили в командировку, да, — подтвердил парень, разминая шею и мечтательно ухмыляясь. — На край земли. Но зато ненадолго. То есть это тогда считалось, что ненадолго. А на самом деле получилось... ну, я до этого еще доберусь.

— Португалия — замечательная страна! — с чувством сказала Мику. — Мне она всегда была интересна, ну, вы понимаете, именно с географической точки зрения. То есть вот с одной стороны есть Япония, тоже прекрасная страна, очень необыкновенная, а с другой — Португалия, бывшая империя, и Христофор Колумб, и старинные замки, и горы, и океан — там же есть океан!

— И это уже не говоря о портвейне, мадере и знаменитом "вино верде" — зеленом вине, — осклабился Саша. — Рекомендую! То есть, я как-то случайно пригубил — понравилось... — нерешительно закончил он под горящим взглядом Алисы.

— Ага, все три сразу пригубил, — язвительно отрезала девушка. — Уже и так все поняли, что ты там развлекался, не покладая рук. И ног! И головы... наверное.

В глазах Ружички полыхнуло алое пламя.

— Заливал горе алкоголем! И чем больше горевал, тем сильнее заливал! Как вспомню о вас — умницах, красавицах, на произвол судьбы брошенных — сразу совесть просыпается. А я ее тогда — в вине, в вине топил! А моя совесть, как многие уже знают, не тонет! В общем, проблема решалась увеличением...

— Ну, ладно, — вздохнула Алиса, обрывая парня на самом интересном, отчего многие печально задышали. — Давай сократим, в целях экономии. Бухал?

— Смотря в какой день, — смирно ответил Саша.

— Много?

— Смотря что считать много. Вот тоже случай был: стою я в очереди в бар — ну, популярное заведение, оттого и очереди — а передо мной стоит поляк и говорит девушке-бармену: я из Польши, лей больше "егермейстера". А я взял "Неприкасаемых" — это уже на основе вискаря коктейль. Девушка смешивает и говорит: "А ты что, тоже из Польши?" Я говорю: "я из Украины, лей давай!"

Тишина звенела в ушах. Парень повел ушастой головой, чутко прислушался.

— Да, отвык я от вас, — признал он. — Или вы от меня, хоть это и, казалось бы, невозможно. Но жизнь полна невероятных событий, с этим ничего не поделаешь.

— Просто все хотят, чтобы ты уже покончил с вечером бессмысленных воспоминаний, — безжалостно ухмыльнулась Алиса, — и рассказал уже, чем там закончилось дело в этой твоей Португалии. И если можно, не растягивал все до утра. Тяжелый был день, если ты помнишь.

И показушно зевнула. Ружичка наморщил густые, прямо как у дорогого Леонида Ильича, брови.

— А ведь и верно, тут поздний вечер сейчас, — задумчиво сказал он. — Это, значит, там получается... ну, часа четыре, полпятого, наверное. А ничего! Нет, правда, ничего! Очень даже можно! Отлично!

— Я надеюсь, ты сейчас разговариваешь не с невидимыми друзьями, — с легким беспокойством сказала Славя. — А хотя бы ведешь внутренний диалог, вторую половину которого мы не слышим. Это меня бы устроило.

Ружичка отвлекся от бесед с гномиками и уставился в пространство радостным взглядом.

— Все нормуль, девчонки. Все даже лучше. Потому что, как говорят разные толковые люди, лучше один раз показать, чем сто раз рассказать. Ну, или как-то так. В общем, несмотря на прошедший тяжелый день, приготовьтесь к очередной порции впечатлений. Оп!

Он хлопнул в ладоши, и... вдруг все изменилось. Не было больше тесноватой комнатушки в запетом до глухоты цикадами доме бабушки Бутракхам; закончилась, не начавшись, неподвижная тропическая ночь; не стало привычных уже запахов готовящейся острой еды и приторных цветов.

А был только оранжевый, яркий, словно ртутная лампа, свет солнца, висящего почему-то высоко над горизонтом, и сбивающий с ног неожиданно холодный ветер, и соленая водяная пыль на лице, и каменистая рыжая почва под ногами и вновь открывшийся пейзаж, от которого захватывало дух — впрочем, и тут, возможно, был виноват ветер.

Они стояли на скалистом утесе, обрывающемся вниз сразу же перед их избитыми кроссовками не меньше, чем на полсотни метров, и внизу кипели волны, а впереди на много-много километров, куда дотягивался взгляд, не было ничего, кроме рычащей водной глади, которая где-то вдали сливалась с небывало синим и холодным небом, и скалы по сторонам выглядели повидавшими всякое, но все еще крепкими стариками, и все вокруг было таким...

Настоящим.

Непривычным.

Чертовски притягательным.

— Маяк, — ахнула вдруг Славя, тыча пальцем куда-то вправо и за спину. Алиса с усилием оторвала взгляд от линии прибоя, где ревел океан, и упорно катились вперед белые от пены валы, и мазнула глазами в указанном направлении. Ну да, маяк, красно-белый, не особенно высокий, с вращающейся на макушке палкой локатора. Что-то в нем было знакомое... — Это же тот самый маяк, я его видела на фотографиях. А это значит...

— Кабо да Рока, Португалия, — прозвучал торжествующий Сашин голос, — самая западная точка Евразийского континента.

Он запрокинул голову и с удовольствием, не щурясь, уставился на полыхающее солнце.

— Теперь мы будем работать здесь.

* * *

Я резко вынырнул из видения, словно поднялся с глубины. В таких ситуациях нужно вообще-то соблюдать осторожность — от резкой смены давления может закипеть кровь. В моем случае, правда, это, скорее всего, будут мозги. Если они еще есть, конечно.

Ну ничего себе — чистое фэнтези получается, если показанное было правдой, а не нездоровыми отходами жизнедеятельности чьего-то мозга. Хотя даже фэнтези — не совсем правильное слово. А если они и правда умеют все это... и это и вправду приведет к тому, на что намекала Виола... Ух...

Последняя с понимающей улыбкой дедушки Ленина покамест только ласково наблюдала за непередаваемой мимикой и жестикуляцией — издавать звуки я пока что мудро не пытался. Один фиг получилось бы что-то вроде "э-э-э...", "у-у-у!" и даже "абырвалг!", а это не то, что обычно называют продуктивной дискуссией. Ничего, подождем пару минут, способность связно мыслить постепенно восстановится. Должна.

— Может, водички принести? — поинтересовалась "медсестра". — А то расплачешься еще. От полноты чувств.

Я шумно откашлялся, по-командирски нахмурил брови — я на Брежнева становлюсь сильно похожим в этом случае, многие видят сходство. Да и речевые способности схожие.

— А вот не надо этого. Не имею такой привычки. Учителя хорошие были, отучили когда-то навсегда.

Виола усмехнулась ледяными губами. Глаза у нее стали туманные.

— Отучили, говоришь... Был у меня как-то случай. Пятьдесят третий год, как раз умер Сталин, ну, а мне было тогда лет, наверное... шесть.

Я плюнул на отвалившуюся челюсть и оглядел Виолу повнимательнее.

— Семьдесят лет, значит, без малого. Неплохо сохранились, хотя, конечно, возраст уже сказывается. Знаете, все эти морщинки на шее, гусиные лапки у глаз, отвисающие...

— Во-первых, подбери челюсть с пола, он слишком для нее чистый, — указала Виола. — А во-вторых помолчи еще немного, так ты выглядишь умнее. Пришла к нам домой управдом, строгая такая тетенька... Проверила, висит ли на подъезде флаг с траурной ленточкой — было принято так — да и спросила у меня: "А ты, дескать, Виолетта, плакала, когда дедушка Сталин умер?"

— Тоже так было принято. Понимаю.

— А я, как назло, не плакала. Прямо как ты, не имела такой привычки. Но тетеньке ответила, конечно, что буквально заливалась слезами, со враньем никаких проблем не было — в этом мы с тобой тоже похожи...

— Грязная клевета, я самый правдивый человек на земле.

— Но было и кое-что, что нас отличало. Управдомиха ушла, а мне стало совестно. Соврала государеву человеку! Тогда я пошла к папе, постучалась в кабинет, он такой был, с дверями, дубом отделанными... и сказала: "Папа! А давай считать, что когда ты меня вчера отругал, и я заплакала, то это было потому, что дедушка Сталин умер!"

— Очень даже приличные навыки торговли у вас, как я погляжу.

— А потом были похороны. Телевизоров еще почти ни у кого не было, только радиоприемники — у нас был "АРЗ", армянский, хороший — и все сидели и слушали, когда же начнется. Но один черт не пропустили бы: когда гроб несли, все заводы дали такие гудки, что многие чуть не... чуть не изумились. Люди рыдали, Саш. Реально, искренне плакали. Им казалось, что мир умирает, как умер Сталин.

— Но мир не может умереть. Может только измениться.

— А через три года они плевались в него, потому что лысый кукурузник сказал, что раньше Союз жил среди ада и репрессий. И люди ничего не помнят. Не ценят того, что ты сделал для них. Подыхая от напряжения, ломая ногти, стирая в пыль зубы — сделал, потому что должен был. Но знаешь что? Хорошо, что они не ценят.

— Завлекательный, вижу, у нас вышел вечер воспоминаний.

— Потому что-либо ты делал то, что делал, за деньги — и тогда какая разница? Либо потому что считал это правильным, и тогда... ну да, какая разница? Либо так, либо эдак, меня, если честно, устроит любой вариант. Лишь бы ты сделал то, что нужно.

К этому моменту я уже малость подуспокоился, очнулся от комы и вернул себе способность говорить членораздельно.

— Так это... погодите. Вопрос первый: я что, один должен со всей этой показанной заварухой разобраться? Вопрос второй: как, елы-палы, как? Если то, что вы мне показали... если вот это все, с отростками с будущее и прошлое, все это правда... а судя по некоторым вашим оговоркам, так и есть... то, ёшкин кот, вы чего, промедолом обкололись? Здесь нужно не пять милых девчонок, которые ни черта не понимают в операциях такого размаха, здесь дивизия толковых джедаев нужна, никак не меньше! А я...

— Ответ первый, — Виола снова хладнокровна, даже чуть улыбается. Это есть хорошо. — Всколькером ты будешь решать задачу — не моя забота. Хочешь — в одиночку, хочешь — тащи сюда весь свой эротический отряд. Могу еще Ульянку тебе придать, для усиления, она отлично работает батарейкой, увеличит ваши возможности... А второй ответ такой: это целиком отдано на твое усмотрение. Делай что хочешь, но реши задачу. Первое правило приличного менеджера: не решай проблемы самостоятельно, делегируй обязанности. А я очень приличный менеджер, Саша. Очень. Было время научиться.

Я ей поверил.

Черт, а задачка-то не из простых — и как, спрашивается, разрулить всю эту кашу, что складывается сейчас на скалистых берегах Португалии? Там, кстати, скалистые берега или нет? Неважно. Не нужно мне лезть на рожон, вот что. Хватать всю нашу разноцветную команду и нестись, сломя пару-тройку голов, через полмира — вариант для дурачков. Пуля, летящая в голову Мику, мне еще долго будет сниться.

— Знаешь, что говорит нам теория игр, Саша? — Виола наблюдала за мной с почти медицинским интересом. — В коротких партиях правила управляют игроками. В длинных партиях игроки определяют правила. Продолжай играть в долгую, не гонись за сиюминутным результатом, только так и куется победа.

А ведь и верно, дьявол. Не нужно ставить все на единственную карту. У меня куча способностей и уйма шансов их применить. Не будем торопиться. Значит, что? Нет, пока справлюсь без девчонок. Ульянка? Тоже так себе мысль, я же ее не знаю почти — как она поведет себя в сложных условиях, что предпримет? Не говоря уже о том, что придется ее вводить в курс дела, можно сказать, на ходу. Плохая идея.

— Смотаюсь один, — решительно сказал я. — Осмотрюсь. Бывает, знаете ли, разведка боем, а тут у меня намечается нормальная такая разведка... разведкой. Тогда и определимся, стоит ли туда привлекать девчонок, или я сам обойдусь. По мере сил.

Настроение как-то резко подскочило. Теперь вокруг не маячила неприятная неизвестность, в которой бродишь как дурак до полного опупения. Теперь впереди была цель, задание и полная свобода самовыражения. Это последнее я, надо сказать, ценю больше всего.

Я привычно уже ухмыльнулся, проехал ладонью по волосам — черт, зарос уже прямо как Робинзон Крузо, тоже надо бы решить этот вопрос — и закончил:

— А сил у меня — немеряно.

* * *

— Ну, на самом деле, не здесь, конечно, — самокритично заметил я, вдоволь налюбовавшись офигевшим выражением на симпатичных личиках девчонок. — Это известная точка, туристы носятся буквально толпами, еще повезло, что только весна началась... Не здесь. Но рядом.

— А?

— Сантуш-ду-Саду, городок в дюжину километров к югу отсюда. Там имеется отличная затока, заповедник, мало людей и очень красиво. Вам должно понравиться.

— Саш... — Славя подбирала слова медленно, будто говорила со слабоумным. Чего это она, интересно? — Пять минут назад мы были на другой стороне земного шара, среди ночи, закончив сложнейшее дело, усталые и вымотанные. А теперь — вжух! — и мы уже в Португалии, на обрыве немыслимой красоты, и ты ставишь нас перед фактом, что отныне мы собираемся жить здесь? Я правильно поняла твои действия?

— Ну... да, — внезапно мне стало казаться, что я что-то упустил. Утюг, что ли, не выключил там, в "Совенке"? — А что не так?

— Я на скале жить не хочу, — решительно сказала Ульянка и плюхнулась на землю, подняв тучу пыли. Обувь ей нужно нормальную купить, вот что. Да и вообще одежду — тут она совсем дешевая, если в бутики не запрыгивать. Здесь все дешевое, в общем-то, особенно вино и кофе. Райские места. — И в болотах тоже. Ты на дереве нам халабуду задумал построить, что ли?

— А я что, не объяснил? — я порылся в памяти и понял, что действительно ничего не объяснил. Вот они, плоды многоуровневого мышления, постоянно сбиваюсь. — Нет-нет, девчонки, я же уже был здесь, был здесь... долго. Я обо всем уже позаботился. Сейчас мы еще раз прыгнем, недалеко, так что не пугайтесь.

Национальный заповедник Энтураш-ду-Саду был натуральным реликтовым лесом, выросшем на горном склоне и пронизанным тысячей ручьев и речек с кристально чистой водой. С исполинских деревьев — секвойи? вряд ли — медленно опадали листья. Прохладное зимнее солнце лениво просвечивало сквозь камуфляжную сетку ветвей. Пахло солью и странными тяжелыми специями.

А под землей — во всей этой рыжей неподатливой скале — мной была предусмотрительно выстроена натуральная секретная база. Какие-то коммуникации здесь были и раньше, то ли бункера на случай ядерной войны, то ли государственные объекты — и то сказать, в двух шагах Эшторил, шпионская столица во время Второй Мировой — но я их, говоря словами последнего генсека, углубил и расширил, а также благоустроил. Часть работ выполнили специально обученные люди за вполне неиллюзорные деньги, ну, а другую, большую часть мне пришлось просто придумать.

Странное чувство это было, если честно — ходить по грубо вырезанным коридорам и комнатам и воображать, как они должны выглядеть. И потом оборачиваться, и смотреть на плоды собственного воображения — зачастую чрезмерно резвого, а иногда — и откровенно пугающего. Один раз, например, у меня вышло вместо обыкновенных коридоров с неоновой подсветкой сделать какие-то крепостные потерны, с высокими сводами, выложенные гулким темным камнем, и горящими колдовским пламенем факелами каждые несколько шагов. Долго думал, оставить ли, но потом все же убрал: так пришлось бы все уже построенное реконструировать в мрачный замок, а это баловство. Но жалко было, конечно.

В другой раз, то ли начитавшись романов в жанре фэнтези, то ли просто поспав дольше обычного, я спросонья выдумал целый эльфийский храм где-то сильно ниже третьего подземного уровня. Мрачное получилось помещение — гигантская темная пещера, с тут и там натыканными витыми колоннами, вроде стволов деревьев, яркими бесшумными светляками и сложенными из каменных глыб ступенями. А в центре, под широким левитирующим куполом из красноватой кованой меди росло исполинское дерево, и белые листья медленно опадали с его узловатых ветвей... странные иногда штуки выдает наше подсознание.

Так или иначе, но, потратив относительно немного реального времени и денег, и чуть — больше усилий и нервов, я заполучил себе штаб-квартиру в натуральную величину. Единственным ее недостатком следовало считать пустоту и необжитость, но с сегодняшнего дня я надеялся его, недостаток этот, устранить напрочь.

В базе имелось три подземных этажа: верхний — рабочий, средний — жилой и нижний — технический. Внизу делать было особо нечего, там только мрачно ухало железо, без устали крутились электродвигатели да тихо хранились запасы продуктов. Рабочий этаж пока что пустовал, в залитых голубым светом офисах стояли на столах запакованные ноутбуки, да пылились в оружейке цинковые ящики приятного темно-оливкового цвета.

Жилой же уровень был моей гордостью — здесь были замечательные спальни с мягкими кроватями и чарующими видами на буйную природу снаружи, небольшой бассейн, сауна с парилкой, кухня и даже мини-кинотеатр. Все, чтобы пережить ядерную войну и зомби-апокалипсис, в одном флаконе.

А самое замечательное, что снаружи, на поверхности, все так и осталось заросшим, диким и первозданным. А юрких туристов, шляющихся по округе, встречал всего-навсего забор из сетки-рабицы, увешанный табличками "Частная собственность" и "Возможны оползни".

Прямо как Хогвартс в "Гарри Поттере", смекаете?

Но это и в самом деле работало: за все время, что я пробыл здесь, не было ни единого незваного гостя. Даже и не знаю, что их больше отпугивало — вероятность съехать в океан сидя на заднице, или возможность оплатить штраф в две тысячи евро за незаконное проникновение.

Поахав и повосхищавшись моим творческим гением, девчонки помаленьку разбрелись по всей территории — надеюсь, вскоре они соберутся в бассейне: не зря же я его отгрохал! А мы пока остались с Алисой вдвоем, и я уже чуял, что обычным обменом нежностями тут не обойдешься. Рыжая нутром чуяла недосказанность.

— Ладно, колись уже, — потребовала Алиса своим самым категоричным тоном. Мой персональный кабинет был вытянутой широкой комнатой, панорамное окно которой смотрело как раз на поросший зеленью залив. В яростных лучах заката вода казалась... ну, пускай не золотой, но позолоченной — это точно.

Алиска разлеглась на моей кровати размера queen-size, беззастенчиво разметавшись на идеально белых простынях и предъявляя всем желающим длинные загорелые ноги. Правда, и желающих здесь присутствовал один только я, что, как вы понимаете, внушало определенный оптимизм.

— Что бы тебе рассказать такого, не связанного с массовым употреблением алкоголя? — задумался я. — А и нечего, по ходу. Просто у меня тут было очень много стресса, а со стрессом лучше всего бороться алкоголем. Это тебе скажет любой алкоголик.

Алиса бросила в меня подушкой. Я поймал на лету, принюхался — скрипучая от крахмала, то, что надо.

— Нет, правда, — она развернулась на кровати еще интереснее, и мысли мои ускакали в совсем уже понятном направлении. — Я же понимаю, что ты рассказал нам не все, что-то оставил, что-то опустил. Так вот. Я хочу знать, что с тобой случилось после того, как Виола дала задание расправиться с какой-то группой... я не знаю, диверсантов со сверхспособностями?

— Потом... — ненароком придвинувшись к ней, я с трудом припоминал случившееся. Кутерьма, конечно, получилась изрядная, сориентироваться было сложно. Но может, оно и к лучшему? Выбрался ведь. И даже сумел вернуться. — Потом Виола, следуя своему странному чувству юмора, телепортировала меня на место операции. Точнее, неподалеку от того места.

Медленно путешествующая ладонь совершенно случайно наткнулась на чьи-то упругие и горячие изгибы и приняла решение исследовать их на свой страх и риск.

— Не знаю, как у нее это получилось без тренировки — видимо, есть многое на свете, друг Алисио...

Шорты отлетели в сторону и испарились, как инверсионный след самолета. Алиса задышала часто, прерывисто.

— Я тебе покажу друга, поэт-недоучка! Что было дальше?

Глаза у нее горели. Я с усилием оторвался от нижней части ее щедрого экстерьера и занялся бретельками на худых загорелых плечах. Они, по всему видать, и сами устали — спадали с поразительной готовностью.

— Хм... а дальше тебе, должно быть, понравится. Видишь ли, там меня коварнейшим образом сразу же взяли в плен девушки. Семеро их было. Знаешь, как в сказке "Белоснежка и семь гномов", только все наоборот, а так очень похоже. Гном там был всего один — это я. А Белоснежек, повторюсь...

— Страшные, небось, были грымзы? — она уставилась мне прямо в глаза, облизывая сухие губы. Правильный ответ был очевиден.

— Омерзительные. Что твоя война.

— То-то же.

* * *

Глава 3. "Адмирал Бадонг"

Реально все, что ты можешь себе представить. Так сказал Пикассо, а старый испанец знал тему как мало кто другой. Так что предлагаю поверить ему безоговорочно, и мы еще вернемся к его интересному тезису, но сейчас не об этом.

Сколько мыслей проносится в голове у человека, падающего с трехкилометровой высоты?

Может показаться, что это какой-то бессмысленный парадокс, вроде того, где говорится о танцующих на кончике иглы ангелах. Наркоманы, впрочем, знают точное их количество. Но на самом деле вопрос этот был для меня самым насущным. Наинасущнейшим! Максимально!

Я падал, кувыркаясь и разрезая воплем свистящий мимо воздух. В вольном переводе он мог иметь довольно широкий спектр значений, от "Вот это да, не ожидал от Виолы такого коварства!" до "К такому семья и школа меня не готовили!" и даже "Когда я вернусь, то обязательно выражу серьезную озабоченность относительно непедагогичности подобных приемов". Но пока что просто орать получалось лучше всего. С одной стороны у меня было ослепительное сверкающее небо, синее и невыразимо огромное. А с другой стороны тоже было небо, но словно разбитое на тысячи маленьких синих кристалликов. И это небо, в отличие от того, первого, приближалось.

Я камнем падал в море.

Чисто практически это не имело никакого значения — при столкновении с человеческим телом, несущимся с ускорением вроде моего, вода показывает лишь немного более мягкий результат, чем бетон. Слабое утешение. Но есть и еще одно — я пока жив. А пока я жив, я могу придумать способ выбраться из этой мерзкой ситуации. Теперь вы понимаете, откуда взялся тот, самый первый, вопрос.

Сколько мыслей проносится в голове у человека, падающего с высоты?

Спокойно, парень. Соберись. Ты все еще жив. Беспокоиться не о чем. Виола с хохотом выпихнула меня в открывшийся портал — оставим эту остроумную шутку на ее незапятнанной совести. Вся эта паника, эти разбегающиеся по углам сознания мохнатые мысли — это не ты, это адреналин. Глупый организм вырабатывает его конскими дозами, считая, что это поможет справиться с грядущей опасностью.

Он, конечно, ошибается. Никакой опасности нет. Этот полет не более рискован, чем поездка на велосипеде. Я хозяин своего тела и сознания. Инстинкты не имеют сейчас надо мной власти. Поэтому перестань уже наконец паниковать, дурак!

Это вроде бы помогает. В глазах проясняется, сердце перестает скакать, как сумасшедшее, Хотя меня по-прежнему вертит и кружит в воздухе, словно падающий листок. Тьфу ты, черт. Летящий листок.

Итак, вводные: теоретически я не могу умереть, а даже если случится неприятное, всегда можно очнуться в компании доброго доктора Виолы. Перспектива заманчивая, но малость позорная — с людьми я, значит, научился находить общий язык, а с законами физики нет? Что у нас там про ускорение свободного падения, сколько секунд до приводнения? Эх, где мои знания по точным наукам? Нет их. Отложим.

Вопрос: каким манером можно убедить реальность, что я сейчас не пикирую, словно сбитый летчик в бесконечную водную гладь (океан или море? не понять), а плавно спускаюсь без малейшего вреда для своего великолепного, идеального организма? Придумать себе парашют? Отрастить крылья? Поменять местами верх и низ? Отменить гравитацию?

Так себе решения. Все не то. А чтобы сказал по этому поводу товарищ Будда?

Наверное, что-нибудь по-восточному замысловатое. Нет никакого падения, нет никакого океана. Страх — это мимолетный взмах крыльев бабочки, не имеющий ни смысла, ни интерпретации. Нет ничего, что может причинить тебе вред, ведь и тебя самого тоже не существует.

Что тут говорить — Будда был оптимистом.

Вот только решение и правда имеется! Вместо того, чтобы лихорадочно придумывать, как избежать проблемы, лучше подумать о том, что я буду делать после ее решения! Вот скажем так: погружение. Краткий миг — фигура, повисшая в зеленой воде, неподвижная, словно статуя. Глаза открыты. Соль ест лицо. Движение наверх.

Ветер на воде. Барашки пены. Крики чаек. Гул от солнца в ушах. Растворенное торжество разума. Шум винтов проходящего неподалеку лайнера. Баркас на веслах. Радостные матросы как пушинку выдергивают меня из стихии. Ковровая дорожка, капитан в ослепительно белом кителе дирижирует оркестром. Добрые медсестры на борту дают согреться спиртом. Раскрытые рты от перипетий моей непростой судьбы. Я не скуплюсь на детали. Широкие мазки. Доставка на берег вертолетом. А уж после...

Я вхожу в воду, как бравый солдат в комнату — шумно и с размахом. Но в этом есть и положительная сторона — ощущается все, будто я спрыгнул максимум с десятиметровой вышки, сердце продолжает работать, в глазах не темнеет. Нормально, поживем еще. Вокруг медленно колышется зеленая бутылочная красота, пронизанная солнечными лучами. Вверху она колышется волнами, зеркальными, будто пленка ртути, а внизу плавно переходит в глухую и опасную синеву. Опускаться туда не хочется, поэтому я дрыгаю ногами, как эпилептик, и медленно поднимаюсь на поверхность.

Ух! Как хорошо дышать, оказывается. Что-то крепко недооцениваем мы этот вид развлечения. Игнорируем практически. А тут свежо! Черт, да не свежо, а напрочь холодно, вода, наверное, градусов двенадцать! Я только один раз в такой купался, в Крыму, в Ванне Молодости, там было плюс десять. С тех пор и помолодел, видать, настолько радикально. В этот раз, наверное, вообще до младшего школьного возраста доберусь. Если успею.

Среднее время нахождения человека в такой воде не превышает четверти часа. А тут еще ветер посвистывает, и это явно не теплый летний бриз. Европейская весна. Черт меня занес в эту часть континента! Такой темноволосый фигуристый черт с разноцветными глазами — Вельзевул его фамилия!

Сандалии ожидаемо плохо справляются с ролью ласт; приходится сбросить. Натуральная кожа, жалко, блин! Ладно, не о сандалиях сейчас, лучше о делах наших скорбных. Ничегонеделание, конечно, радостная стратегия: болтайся себе на волнах, гляди в небо, да жди, когда теплый Гольфстрим принесет тебя к белым скалам туманного Альбиона. Но такая перспектива, скажем прямо, интереса с моей стороны не вызывает.

Помереть, положим, опасности нет: я так долго живу, что попросту забыл, как это делается. Но кроме смерти есть и другие неприятные штуки — переохлаждение, скажем. У одного меня, без поддержки девчонок, силы довольно ограниченные, на Прометея как-то не тяну. Застужу внутренние органы себе, потом всю оставшуюся вечность мучиться буду. Памперсы для взрослых, вот это все. И новую печень не отрастишь, опять же.

Тот, кто ничего не делает, никогда не ошибается. Но и ничего не достигает. Это плохая практика, и мы не будем ее придерживаться.

Первым делом следует определиться, где тут берег, или хотя бы в какой стороне. Приподняв голову (и тут же наловив в горло соленой воды), осматриваюсь. Паршиво. Волны клюют уже прямо в маковку, но все равно вокруг не видно ровным счетом ни черта. Это, в общем, неудивительно — при волнении на море поднимается водяная пыль, из-за которой пловец может не разглядеть берег, будь он хоть в километре от него. Останемся оптимистами и станем считать, что берег неподалеку, и до него можно добраться.

Вопрос один — куда плыть? Теоретически я, может, и до Америки бы добрался, только зачем мне к янки? Как там у Высоцкого: "Открыто все, но мне туда не надо". Может, потом, как-нибудь, после этой работы сподоблюсь. Навести там порядок, поскидывать памятники, в таком вот духе.

Как еще определить направление? Ну, по солнцу можно попробовать. Моргая слипшимися ресницами, пытаюсь установить положение. Ну, солнце в небе точно есть — уже что-то. В облачную погоду вообще гибель была бы, а так некоторый оптимизм имеется. Вот только чертово светило едва-едва клонится в правую сторону моря (или океана, если мне таки свезло с геолокацией), определить точное местоположение не представляется возможным. Что ж такое, а? Может, по наличию рыбы попробовать — косяки должны стремиться на глубину, а мне тогда получится в противоположную сторону. Рыба ищет где глубже, а человек — где рыба, но не в этом случае.

А вот интересно, есть тут эдакие рыбки, к ним в аквариумы еще ноги суют, чтобы те ненужную кожу объедали — как их там называют, пираньи? Точно, пираньи. Они вроде бы в Южной Америке водятся, но вода-то, черт, вода везде одинаковая, так что, может этим юным хищницам и тут нормально покажется? Да нет, на фиг — не наш выбор. Лучше уж пираты, чем пираньи. С пиратами хотя бы можно договориться, в отличие от последних.

Ну вот, блин — накаркал. На сверкающие волны медленно ложится железная тень, из-за спины слышится недружелюбное звяканье. Разворачиваю усталую шею, хоть удивляться уже не получается: натурально, корабль! Небольшой, больше похож на катер или яхту, снаружи их почти и не отличишь; белый, вытянутый корпус, длинный нос, низкие борта — для каботажного плавания, без выходов в открытое море. Это хорошо, это замечательно просто. Теперь лишь бы они меня не проворонили и не протащили через винты — я как-то не очень хорош в консистенции мясного рулета.

— А-а-а-а... — хриплю я, вяло помахивая рукой, будто кто-то из коммунистических вождей на параде по случаю годовщины Октябрьской революции.— Это, как его... СОС, в общем! Сосите наши души!

— Эй, за бортом! — ревет кто-то с судна. — Минуту потерпи еще!

— Да не вопрос, парни, — отвечаю я больше для себя, потому что громко говорить получается уже не очень хорошо. Сплевываю соленым; по подбородку текут теплые струйки. — Ни в чем себе не отказывайте, попейте чайку там, я не знаю... с ромом. Говорят, очень способствует.

— У нас тут со спасательным кругом говно ситуация! — орут сверху. — У нас его нет!

— А, ну тогда ладно, — шепчу. Накатывает чувство сюрреальности происходящего. — Все нормально, плывите, значит, дальше, я тут сам...

— Не ссы! Сейчас лебедку подготовим!

Над головой скрипит. А может, это организм выжигает последние остатки жира в организме, чтобы не допустить переохлаждения. Не понять. Очередная волна захлестывает в рот, я шумно и мокро откашливаюсь. Похоже, пришла пора учиться дышать под водой.

В воду шумно рушится дивная конструкция — вроде паука, которым мы когда-то ловили рыбешку в заросшей камышом и водорослями речке: круглая рама на стальном тросе, затянутая вислой веревочной сетью. Диаметр солидный, метра четыре, наверное. Для чего они ее, интересно, используют, когда не вылавливают затонувших ребят посреди океана?

— Заплывай над сеткой! — орет с борта металлический голос через матюгальник. Во всяком случае, я надеюсь, что это матюгальник, иначе получается, что меня взяли в плен киборги. — Быстрее, черепаха долбанная!

Ну и пускай. Почту за комплимент, мне еще с детства Донателло с компанией нравились. Шевелю постепенно немеющими руками, неспешно перемещаюсь в центр веревочной арены. Нормальная тема, сеть довольно частая, чуть приподнять края — и можно хоть среди акул с девчонками купаться. Будь вода чуточку потеплее...

Сетка дергает вверх так резко, что я едва не выпрыгиваю из штанов. Интересно, это они меня так рады видеть, или просто не умеют управлять механизмом? Из моих штанов, конечно, можно достать всякое, но боюсь, многим этот выбор не понравится, а кое-кого и откровенно напугает.

Конструкция взмывает в воздух: это прекрасно, хоть и адово холодно на соленом ветру, и в скором времени, похоже, мне предстоит повторить подвиг генерала Карбышева. Есть и другое мнение: дайте мне стакан грога, и через полчаса вы не узнаете России! А вот я и над палубой: лебедка, скрипя, как раненое карибу, медленно опускает меня в компанию... ничего не разобрать, темные фигуры мельтешат и приплясывают. Нет, точно я здесь желанный гость; может и с приятными медсестрами тоже все сложится?

— Ты кто такой? — кричит одна фигура. Кто это, мужчина или женщина, разобрать сложно: мокрые волосы залепляют глаза, вода стекает с меня буквально ручьями, и понимать даже самые простые вещи не тянет. Нет, скорее все же женщина — голос высокий и словно бы вибрирующий от напряжения или злобы. А может, у меня в ушах звенит?

— Это был несчастный случай, — бурчу я неразборчиво, изо всех сил протирая полные соленой воды глаза. Как это не преминула бы сказать Алиска, "с утра зенки залил — целый день свободен!" — Просто... малость не рассчитал координаты. И не то, чтобы даже я не рассчитал, тут все сложнее выходит...

— Бредишь, да?

Меня пинают в бок. Довольно обидно и унизительно, хотя толстая сетка и смягчает удар.

— Тина! Прекрати! — новый голос куда мягче и приятнее на слух.

— Да он же виляет и не отвечает на вопросы!

— Его только что выловили из океана, где он проболтался черт знает сколько времени. Удивительно, что он вообще в состоянии говорить. Вытащите его из сетки, дайте чем вытереться, сто грамм алкоголя — и он расскажет все, что тебе захочется. Насилие — тонкий инструмент, не используй его на каждом шагу.

— Как скажешь, Кейти, — где-то посреди коротенькой фразы голос превращается в кошачье мурлыкание. — Эй, на лебедке! Опускай его!

Раздается лязг железной цепи.

Бум. Бедные мои бока. И до чего твердая у них палуба — нет чтобы матов подстелить каких-нибудь, канальи! Смягчить человеку из-за борта негативные ощущения!

Что ж, все равно мне свезло, как ни крути, да и ситуация сложилась сейчас — лучше не придумаешь. Живой, практически здоровый, на судне вместе с неизвестным количеством прелестных девушек — мечта, а не жизнь. Хм... будем надеяться, что они прелестны, по крайней мере, хотя не все их поступки пока что дают основания на это надеяться. Поживем — увидим.

* * *

— Ух! — сказал я четверть часа спустя, после того, как, закутанный в толстое полотенце, осушил небольшую чарочку, наполненную чем-то жгучим и согревающим. — Это что... саке?

— С чего ты взял? — теперь уже понятно, что мои спасительницы — очень даже ничего на вид. В каюте со мной двое: та самая, крикливая, которую зовут, видимо, Тиной, и вторая, рассудительная... как там ее, Кейт?

Мы непринужденно разметались в не слишком новой, но чистой и прибранной каюте. Потрескавшаяся белая краска, небольшие, но заметные пятна ржавчины по углам, потертые коврики, вроде японских, на полу. Не первый год посудина рассекает волны, явно не первый, но еще далеко не развалюха. У Датча в Роанапуре "Черная лагуна" выглядела куда старше.

Я отставил стаканчик.

— Не знаю. Просто вкус незнакомый. А саке я еще никогда не пил.

— Нет, это узо, греческая водка, — усмехаясь, пояснила предположительная Кейт. Она совсем молода, лет, может быть, двадцать, а то и меньше. У нее короткие темные волосы, и узкие скулы, и живые умные глаза под непослушной челкой. Синяя футболка, чуть посветлевшая от соли, короткие джинсовые шорты, клетчатая косынка-повязка на шее.

И... это что, наручники на поясе? И это что — высокие кожаные сапоги до колена, на манер пиратских? А это что, подвязки невесты у нее на загорелых бедрах, чуть выше черных чулок?

Черт, я что, попал на косплейную вечеринку?

— Э-э-э... — говорю я. Девушка снова усмехнулась. Ее внимательные глаза обежали меня сверху донизу. Как-то некстати припомнилось, что я все еще сырой и нестильный, больше похожий на ощипанную курицу. Нет, на такого жениха эта Катя внимания не обратит.

Что я несу? Какой еще жених? Откуда безумные мысли?

— Ударила в голову? — невинно поинтересовалась она. Тина хихикнула. Эта выглядела ненамного лучше. Каштановые волосы были стянуты на затылке в тугую косу, азартные карие глаза рассыпали опасные искры. Укороченная джинсовая курточка, сверхкороткие booty shorts, широкая черная лента, вероятно, призванная обозначать верхнюю часть купальника. За спиной на ремне был прикреплен какой-то сверток. На ногах красные ботинки, длинные темно-синие гольфы. Вся она, казалось, была обвешана побрякушками и бижутерией — браслеты на обеих запястьях и плечах, кольца на тонких пальцах, на шее, и даже массивная серебряная клипса там, где должен находиться левый сосок на небольшой, но крепкой груди...

Нет, с мозгами все же было крепко что-то не так — ударился о воздух, надо полагать. Ничем иным объяснить эти странные помутнения и акцент на внешних данных девушек нельзя.

— Ударила, — согласился я. — Да. Так, теперь могу ли я узнать, милые сударыни...

— Не можешь, — это снова оказалась приятная Кейт. — У нас сейчас чуточку другие роли. В гости к нам пришел ты, а не наоборот. Поэтому вопросы — наша прерогатива.

— Да мне буквально пару мелочей, наподобие...

— Ты что, не услышал с первого раза, парень? — прошипела Тина, подавшись вперед. А у нее, похоже, нож на поясе, и большое желание его применить. Психопатка? Ну, отчего бы и нет. — Заткни свой рот и говори по делу.

Я как раз собрался остро пошутить, выяснив, в каком порядке исполнять эти толковые указания, даже разинул рот для этого, но тут же захлопнул с ясно различимым стуком. Задумался. Кашлянул. Окинул девчонок взглядом.

— Я не причиню вам никакого вреда, — сказал я мягко. — Вы сейчас в полной безопасности.

Тина расхохоталась, малость неестественно и громко.

— Ты все-таки полный кретин! При чем здесь наша безопасность? Мы на своем судне, далеко от берега, нас много, в конце концов! А ты — кто ты такой, остряк?

— Полагаю, что никто — по сравнению с вами, — согласился я. — Однако, именно ты сейчас кричишь на меня и собираешься изрезать ножом. Агрессия — побочная реакция на страх. Ты почему-то боишься меня. Она — Кейт, правильно? — нет, не боится. А вот ты — да. Поэтому я специально уточняю. Я мирный парень и не доставлю вам проблем.

Тина подорвалась с коврика, как ракета, замерла посреди каюты, возмущенно хватая ртом воздух. Я уставился долгим взглядом снизу вверх на ее замечательные холмики и ложбинки и подумал, что становлюсь сексуальным маньяком. Кейт рассмеялась.

— А ты и верно неглуп. И наблюдателен. У Тины это... обычная реакция на чужих. Личные причины. Ти, сядь и притихни. Юноша, думаю, и в самом деле не причинит нам беспокойства.

Ну вот, в кои-то веки слова мудрости.

— А еще лучше принеси нам фруктов, — безмятежно продолжала девушка, глядя на Тину с каким-то странным выражением. — Бананы, думаю, вполне сгодятся. И еще воды. Или сока. Наш гость, думаю, страдает от жажды после купания в океане.

А ведь и верно, страдаю. Хорошо, что напомнили. И это не говоря про бананы. "Доказано, что люди, ежедневно употребляющие в пищу бананы, более оптимистичны и сконцентрированы!"

— Давай начнем сначала, — предложила мне Кейт, когда железная дверь с грохотом захлопнулась за возмущенной попкой Тины. — Меня, как ты верно запомнил, зовут Кейт. Кейт Босскамп, меня можно назвать штурманом этого славного судна — точнее, катера под названием "Нерушимая клятва адмирала Бадонга". В настоящий момент мы планируем пиратский захват с последующим грабежом проходящего в скором времени этим курсом прогулочного лайнера, так что твое появление здесь стало... в некотором роде неуместным. И очень неожиданным. Теперь перейдем к тебе.

— Один момент, — я, по своему обыкновению, оправился от неожиданности и резко обнаглел. — Чисто для разрядки ситуации, и чтобы не допустить повторения в будущем. Милая девушка Тина... как бы мне ее не вывести из себя? Может, есть какой рецепт на будущее? Во избежание.

— А, вот ты о чем, — кивнула мне штурман Кейт Босскамп. И зачем-то хрустнула костяшками правой руки. Может, просто так. Или, может, это тайный знак у них в бригаде такой — мол, убивайте ушастого, надоел. А снаружи сейчас стоят, прильнув ушами к двери, верные ассасины... Эту версию я считаю правдоподобной, но в точности выяснять неохота.

— Рецепт, конечно, имеется. В следующий раз постарайся не пялиться так откровенно на мои сиськи и задницу. На ее тоже, в общем-то, но на мои — особенно. Тина большая собственница и не собирается меня ни с кем делить. Даже взглядами. Но время бесполезного трепа вышло. Рассказывай, парень.

— Все понял, приступаю, — согласился я. — Звать меня Иоканаан Марусидзе, я честный фокусник и искусный певец ртом из Праги, и вот моя история.

* * *

Жизнь честного парня Ио Марусидзе страшно изменилась в тот самый момент, когда он вошел в свой дом в Жижкове, поднялся в тесном лифте на пятый этаж, открыл фигурным ключом железную дверь, оказался в милой квартире с видом на чудовищную коммунистическую телевизионную башню и увидел, что на его любимом диване в серо-розовую полоску расположилась неприятная гоп-компания.

— Ой-ёй... — ошеломленно протянул паренек, наблюдая за вооруженными незнакомцами. — Я невероятно извиняюсь... а вы кто?

— Кони в пальто, — без улыбки откликнулся один из людей, вероятно, главарь. Он был закутан в длинную темно-серую шинель, на голове высился черный цилиндр, а весьма неприятные черты лица полностью скрывала рыжая борода. Пронзительные зеленые глаза горели смертельной опасностью. — Сейчас мы тебя начнем убивать!

— Я, наверное, дверью ошибся, мне лучше уйти, — пискнул напрочь огорошенный Ио, и больше ничего не успел сделать, потому что его подхватили под трясущиеся руки и опустили в его любимое плюшевое кресло с высокой спинкой. Рыжий бородач в шинели уселся на колченогий табурет прямо перед ним. В нос Иоканаану ударил запах дешевой выпивки и дождя.

— Ничего не хочешь сказать перед смертью, парень? — прошипел он, медленно вытаскивая из-за пазухи длинный армейский нож Боуи. — Боюсь, после этого ты сможешь только вопить.

Столпившиеся за его спиной налетчики издевательски захохотали так громко, что на небе затряслась Луна и выпали сверкающие крепежные гвоздики у звезд. У одного из мужчин была черная повязка на глазу, другой щеголял в широкополой шляпе, у третьего была железная механическая рука; вместе они производили впечатление отборного сброда по эту сторону Влтавы.

— Где карта, Микки? — зловеще ухмыляясь, поинтересовался главарь. В комнату ломились темные, неуютные сумерки, трясясь, как больные. Огня никто не зажигал. — Куда ты подевал карту, ловкий пройдоха?

— О... о чем вы, судари?

— Карта расположения кинжала Сян-Хуана! — заорал головорезы вразнобой. Их голоса звучали словно вопли чаек рядом с Малостранской насосной станцией. — Мы потеряли лучших людей, отправив их на штурм, а кинжала, стоящего больше всего твоего чертового города, на месте не оказалось!

— Я не понимаю, что вам от меня нужно, умоляю... я ничего такого не слышал!

— Что ж, мое терпение подходит к концу, — процедил один налетчик, тот, что был с железной рукой. С его пальцев срывались синие электрические искры. Целебный электрошок освежит твою память, гнусный лжец!

У главаря зазвонил телефон. Он вслушался в резкий голос с той стороны и побледнел.

— Погоди, Ондрэ, — прорычал он. — Планы меняются!

— Что такое, Вано, ты снова обделался? — хихикнул парень в шляпе, крутивший на пальце огромный револьвер.

— Молчите, дурни! — рявкнул тот. Его дыхание отравленным облаком висело в душном воздухе ставшей разом чужой комнаты. — Ильяс приказал доставить парня к нему. Он допросит его лично!

На отвратительных физиономиях бандитов мокрым пятном проступил страх. Честный парень Иоканаан, разумеется, понятия не имеющий ни о каких кинжалах, почувствовал, как по спине ползут целые стада гигантских мурашек.

— Не повезло тебе, дуралей, — присвистнул одноглазый. На груди у него болталась маска, напоминающая птичий клюв. — Рассказал бы о кинжале нам, и дело завершилось бы быстро — чик, и ты уже на небесах. А теперь босс примется за твою тощую задницу по-настоящему.

— Довольно болтать! — пролаял главарь по имени Вано. — Пакуйте его! Наш самолет вылетает через час.

Его деловито спеленали, как куколку бабочки — или как запутавшуюся в паутине муху. Рот залепили скотчем, руки и ноги перевязали пластилиновыми наручниками, безмолвное тело наградили крепким подзатыльником и поместили в чемодан, который — наверное, он не знал точно — запихнули в багажник микроавтобуса. Автомобиль взревел раненым шакалом и нервно застучал шинами по брусчатке.

Аэропорт Вацлава Гавела был в сорока минутах езды, но негодяи, по-видимому, торопились, гнали нещадно. Несчастный Иоканаан пытался перегрызть мерзкий скотч, но вместо этого только его обслюнявил. Захотелось в туалет. Парень старательно отгонял мысли о своем незавидном будущем — произошла ошибка, но, несомненно, все скоро разъяснится. Как же иначе?

В приземистом здании аэровокзала он придумал было кричать сквозь тонкий пластик сумки, но, судя по сразу отдалившемуся шуму, его повезли на частный гейт. Надежды стало еще чуточку меньше. Когда завели двигатели и самолет двинулся по полосе, быстро разгоняясь, Ио совсем приуныл. С другой стороны, что самое плохое, что может случиться? Загадочный Ильяс разберется в ситуации — ведь понятно, что он ничегошеньки не знает о дурацком кинжале. Он простой уличный фокусник, его дело — медитировать и танцевать, словно безумный дервиш, остальное дело Будды.

— Гаутама знает, что вы взяли не того человека, — сказал он, сгорбившись, словно эмбрион, в тесноте сумки. — Но он также осведомлен, что это не имеет никакого значения.

"Молния" по бокам неожиданно разошлась. В полумраке салона возникла чья-то голова.

— Думаешь? А ну-ка, парни...

Сильные руки вытряхнули его и поставили на ноги. Он не удержался и упал на колени — ноги отказывались держать. Самолет быстро набирал высоту, давление менялось — заломило зубы.

— Вы его там не угробили совсем, поехавшие? — в мягком кресле у окна сидел худощавый человек в белом костюме и рогатой каске. Он с сочувствием поглядел на Иоканаана и сжалился. — Не бойся этих дуралеев, парень. У них с головой не все в порядке.

И, уловив парадокс, желтозубо рассмеялся:

— Давай ты быстренько расскажешь мне все, что знаешь, да и покончим с этим. Тут по кабельному — он показал на плоский экран над головой — новая серия "Говорунов", не хочу пропускать.

Он снова белозубо усмехнулся.

— Люблю я это шоу, Микки!

— Меня зовут не Микки, — твердо сказал Иоканаан. Его самообладанию сейчас могла бы позавидовать голова Будды в храме Ват Махатхат. — Я фокусник, йог и певец из Жижкова. Я правда ничего не знаю насчет вашего кинжала. Вообще ничего. Можно сказать, я официальный идиот в этом вопросе.

С полминуты Ильяс вглядывался в отважное лицо чеха.

— Что ж, парень, ты, похоже, не врешь. Тогда и правда получается, что мы взяли не того, — вздохнул он. — Бывает. Но через двенадцать часов мне нужно уже быть во Флориде, так что снова садиться и отпускать тебя никак не выйдет.

Лица налетчиков, сгрудившихся вокруг Ио, просветлели.

— Поэтому тебе придется научиться летать! — догадался рыжеволосый Вано, рывком распахивая гермодверь воздушного судна. Набегающий воздушный поток едва не сбил отважного Иоканаана с ног, но бандиты держали его крепко. Он подтащили парня к страшному отверстию. Внизу проносилась безлюдная с высоты местность.

— Не держи зла, дружок, обознались! — визгливо захохотал окончательно свихнувшийся Ондрэ. И железной рукой вытолкнул Ио в холодный воздух, где танцевали холодные вихри и горели на стальных боках самолета яркие краски океанского заката.

* * *

Глава 4. Доказательство полезности

— Вот так я и свалился вам на голову, — сверкая младенчески честным взглядом, закончил рассказ парень. — Ну или примерно так, пару-тройку несущественных деталей я, действительно, мог упустить.

Кейт бесстрастно глядела на него, довольного собой и ухмыляющегося. На полу стоял поднос с кожурой от трех бананов и пустой стакан из-под апельсинового сока. Тину девушка предусмотрительно отослала прочь, иначе та почти наверняка пришибла бы этого восторженного идиота примерно на третьей минуте его придурочного рассказа.

Она сделала глубокий вдох. Спокойно, девочка. Еще немного.

— Так ты, говоришь, кроме того, что фокусник и певец, еще и отшельник?

— Да, я отшельник, — согласился парень. — Маг и волшебник, давно не практикующий, правда. Волшебного шара, увы, предъявить не могу, но пару заклинаний еще помню. Вот, гляди, умею палец оторвать и потом присоединить обратно, настоящая магия!

Кейт, разумеется, не поверила ни единому слову ушастого парня — он был неловким жителем Праги с той же вероятностью, что она сама — монахиней-кармелиткой. А еще он постоянно врал и не краснел — уж такие-то вещи она умела чувствовать.

Мнимый отшельник был фальшивкой.

— Так, а что, — свернул парень на полюбившуюся ему тему. — Вы с Тиной... в общем, давно уже так, да? И как это получилось, сначала долго дружили, или оно все спонтанно вышло? Я почему интересуюсь — книгу сейчас пишу, по буддистской тематике, вот там очень нужны всякие подробности. Если не сложно.

— Давненько уже вместе, — ровным голосом сказала Кейт. — Постепенно случилось. Долгая история, как-нибудь потом расскажу. Но у меня возник вопрос: по твоим словам, тебя выбросили из самолета почти сразу же. Но тогда ты должен был упасть еще на территории Чехии, а никак не здесь.

— Я не стал углубляться в некоторые пыточные ритуалы, которые они пытались на мне практиковать, — сказал парень строго. — Это заняло некоторое время. А твою попытку подловить меня на мелкой лжи я считаю безнравственной. Ложь должна быть крупной, чтобы на нее можно было поймать, чудовищной просто.

Он показал на себе чудовищную ложь, которая почему-то выглядела как грудь шестого размера, и Кейт чуточку отвлеклась.

— Хм, — сказала она задумчиво. — Тогда еще один вопрос. Зачем эти твои налетчики выдали парашют человеку, которого планировали убить? А они ведь выдали его, правда? Иначе ты бы разбился о волны при приземлении. Точнее, приводнении. Интересная коллизия, верно?

— Это было слабым местом в моем рассказе, — признался парень. Впрочем, он не выглядел ни капельки смущенным. — Предвидел, что ты к нему придерешься. Ладно, на этот раз чистая правда, как на духу: я правда Микки Биллиган, международный вор и авантюрист ...

— Ну, ладно, — Кейт приняла решение и поднялась. — Чувствую, ты все еще не ощутил серьезности сложившейся ситуации. А она такова: ты посреди открытого моря. Точнее, океана. На помощь тебе никто не придет. Мы здесь власть, авторитет и судьи в одном лице. Как решим — так и будет. Можем выбросить за борт, можем разрезать на кусочки и съесть в оливковом масле. Единственный твой шанс выжить — быть максимально искренним и произвести на капитана хорошее впечатление. Пока у тебя это получается слабо. Но ты мне чем-то симпатичен, поэтому... подстегнем твое воображение.

Не обращая внимания на мелькнувшую в темных глазах собеседника озорную искорку интереса, она сдернула с пояса наручники и защелкнула один браслет на правом его запястье, а второй закрепила на скобе цистерны с пресной водой. Получилось высоковато, парню пришлось распрямиться во весь свой немаленький рост и искривиться на манер цапли, но Кейт именно этого и добивалась. Отступив на шаг, она полюбовалась на результат созидания и осталась довольна.

— Изи сейчас спит, она вообще ночной человек... так что часа три-четыре у тебя, думаю, есть. Придумай историю получше. А еще лучше — не придумывай ее совсем, расскажи правду. Тогда у тебя появится вариант покинуть судно на своих двоих. Возможно, даже в ближайшем порту.

Она шагнула к выходу, положила ладонь на маховик затвора двери... и остановилась. Что такое, почему она так к нему расположена?

— Еще один совет. Изи очень умная. Гораздо умнее меня: она увидит тебя насквозь, будто ты лист бумаги-шестидесятки перед лучом ртутного фонаря. И очень жестокая. Даже по меркам безбашенных пиратов двадцать первого века. Учитывай это при планировании вашего будущего разговора.

Толстая дверь перепугано завизжала, словно за ней скрывался целый дом с привидениями. В проем рухнуло заходящее южное солнце.

* * *

Так. Казалось бы, пора уже подумать насчет изменения статуса моей скромной — хотя на самом деле нет — персоны. Ибо содержусь я тут в условиях, которые не совсем близки к оптимальным, да и девушки, кажется, не вполне прониклись ко мне безусловным доверием. Есть у меня такое качество — безошибочно прозревать суть вещей. Поэтому — что? Пора послать мысленный приказ: "он выучил кун-фу лучше, чем Нео, и был готов раскидать противника одним мановением мускулистого пальца", верно?

Нет.

Механика "ключей" и "якорей" такова, что нельзя просто "пожелать, чтобы все". То есть я не могу просто взять и начать "уметь в кун-фу", мышечная память — коварная штука. Мозг может, конечно, воспринять нужное знание, но нужные умения и навыки мускулам просто не передадутся. Формально я буду знать все об этом виде единоборств, но на практике, скорее всего, опозорюсь. А рисковать и проверять это в деле — не, мама дураков не рожала. Только меня, единственного.

Можно, конечно, пожелать что-то более обтекаемое, или даже зайти с противоположной стороны — чтобы мне не причиняли вреда, скажем, но только это несколько другое; да и реальность, падла, может выкинуть шутейку вроде небезызвестного демона-исполнителя желаний, которого недавно (в исторической, конечно, перспективе) отыграл русско-латиноамериканец Андре Дивофф. Например, воспринять вред максимально узко, как смерть, а пытки таковым не посчитать. Или наоборот — решить, что кормление меня фаст-фудом тоже подходит под категорию нанесения вреда, а я на такое не подписывался. Вкусные бургеры — наше все!

Не исключено, все эти тонкости вообще от каждого конкретного "ключа" зависят, я ж не знаю, как-то не представилось возможности проверить. Может, это как в фильме "Маска": одна и та же вещь в разных руках обретает разные свойства. Раз — и ты шкодливый, но, в целом, безобидный шутник, а потом — раз, и чудовищный монстр-убийца. Всякое может быть.

А если посмотреть на ситуацию с третьей стороны (я оригинален, поэтому вторую сторону пропустил), то ничего страшного-то, по сути, не происходило. Путешествие по синему морю на красивой яхте (знаю, что катер, но яхта звучит красивее) в компании прекрасных девушек — чего еще может желать от жизни праздный гуляка вроде меня? Тем более, что тяжкие путы тотального контроля со стороны Виолы пока что, вроде бы, немного ослабли.

Следует этим воспользоваться.

Что у нас там дальше в списке проблем? Ага, та самая загадочная "умная и жестокая" капитан Изи. По-английски, между прочим, когда про девушку говорят "изи", это значит, она... хм... не особенно разборчива в связях. Поможет ли мне это в будущем разговоре? Наверное, нет. Отложим.

Задача номер один: прояснить, кто эти ребята. Являются ли они моей целью? Теоретически — да. Практически — хрен его знает. В той сцене, что предъявила Виола, все было "снято" очень странным образом — вроде как парализованный от пояса выше выпускник ВГИКа баловался с камерой и бесконечным бюджетом. Масштабно, местами неуютно и даже пугающе, но ни черта не понятно в итоге. Обожаю такие подсказки! Да и задания, в общем, такие тоже обожаю.

Ладно, допустим, это не они. Тогда — что? Добраться до берега, продолжить поиски. Что для этого нужно? Втереться в доверие, чтобы обошлось без поножовщины. Хм. В любом случае, получается, все упирается в эту неведомую девушку Изи. Что же ей рассказать такое, чтобы она взяла, да и прониклась ко мне доверием? С Кейт частично получилось, кстати, хоть она мне и не поверила — но у меня и времени на подготовку-то особо не было. А тут что предпринять?

В результате я обвиселся в неудобной позе, верхом на столбе, да еще в наручниках, чуть не сгрыз все локти, но прогресс продвигался туго. А судно все шло себе куда-то, покачиваясь на низеньких береговых волнах, и по его курсу было напрочь ничего не определить, особенно стоя журавлем в тесной каюте. Что ж, значит, пришла пора для моего секретного оружия.

Я набрал в грудь побольше воздуха, но тут реальность неожиданно громко булькнула и преподнесла мне сюрприз.

По железному потолку прогрохотали чьи-то шаги. Твердые и уверенные.

— Что за человек? — прозвучал отрывистый вопрос. И голос, что характерно, шагам под стать. Таким голосом жесть можно резать, даже без консервного ножа обходясь.

— Дивная история. Выловили в море. По логике, парашютист или парапланерист-неудачник. Но одежда летняя. Сам несет какую-то чушь, но я предупредила, что с тобой это не пройдет.

— Не пройдет. А что, сама решение принять не смогла? Зачем нам лишняя голова на борту?

— Изи... есть еще кое-что. Я взглянула на него... особым образом. Ты же знаешь, я умею.

— И?

— Он в стазисе.

— Что?

И тут эти малолетние дряни перешли на шепот! Надо же было им в самый ответственный момент внезапно поумнеть! Безобразие! Что за чертов стазис, и почему я в нем, и каким образом это может меня спасти от неизбежного, по мнению Изи, бултыхания в море с перерезанной глоткой? А само главное, самое важное...

Когда речь зашла об "особом образе" и загадочных умениях Кейт, сомнения почти пропали. Три к одному, что эти девчонки — и есть моя цель. Что это значит прямо сейчас? Нужно, отчаянно нужно, чтобы они мне поверили. Следует остаться на борту и приглядеться к ним повнимательнее. Я на разведывательной миссии вообще или как?

Наверху царила тишина. Точнее, там царил плеск волн и неприятное металлическое поскрипывание. Но голоса молчали. Раздумывали, наверное. И вот тут я применил, наконец, свой козырь. Я запел.

Is this the real life? Is this just fantasy?

Caught in a landslide, no escape from reality

Open your eyes, look up to the skies and see

I'm just a poor boy, I need no sympathy

Because I'm easy come, easy go, little high, little low

Any way the wind blows doesn't really matter to me!

Некоторые в свое время утверждали, трясясь и на глазах седея, будто мое пение звучит "словно смех гиены под спидами". Но они, конечно, сами не знали, о чем говорили. На самом деле я пою так, будто из моей глотки извлекают очень сердитого Сатану, и даже без анестезии. В некоторых случаях это бывает довольно кстати.

Молчание наверху прервалось — это звучало так, словно кого-то вдруг стошнило за борт — а по трапу вниз застучали те самые решительные шаги. Привлек я внимание, значит.

— Мама! Ай джаст килд э мэн! — заскулил я, медленно вращаясь вокруг столба на манер не особенно большой планеты. — Пут э ган эгенст хиз хэд, пулд э триггер...

— Я поняла, спасибо, — произнес холодный голос. Я закинул голову за плечо, чтобы удобнее рассматривать свою новую собеседницу.

Ну, наконец-то. Хоть один нормальный человек, а не участник бразильского карнавала. Девушка смуглая, но высокая, что нетипично для азиатки. Длинные темные волосы расчесаны на пробор и закреплены длинными булавками. Лицо худое, умное, посреди лба красный иероглиф — татуировка? На ней белое платье с широким поясом, на плечи наброшена коричневая замшевая курточка, на ногах высокие шнурованные ботинки, из-под которых выглядывают белые гольфы.

Цепочка на шее, браслеты на изящных запястьях, какие-то металлические висюльки на пояске... но ни наручников, ни хлыстов, ни... я не знаю — рыцарских поножей — на ней не наблюдалось. Скажем так: на улицах моего родного города она бы особого фурора не вызвала, разве что внешностью своей экзотической — красивая все же, как ни крути. Вот только татуировка эта... и еще глаза.

Глаза у нее были холодные. Расчетливые. Если бы у моего старенького компьютера во время обработки видео были глаза, они бы наверняка выглядели именно так.

— Здрасьте, — проявил я вежливость, чтобы со старта отметиться в этих двух темных блестящих ониксах, как вежливый парень. — Меня, вы знаете, зовут Микки, а вас, наверное, Изи?

— Изида — для тебя, — поправила меня девушка. Холодная какая. Снежная королева прямо. А казалось бы — богиня семьи и материнства! Видимо, древние египтяне сами плохо понимали, как кого называть. — Что ты сам решишь мне поведать?

Нормальная формулировочка. Типа, я и сама про тебя все узнаю, но давай-ка ты сначала помучаешься добровольно. Ну что, как говорил товарищ Сухов, "лучше помучиться".

— А интересная у вас татуировка, — лыбясь, как дебил, заметил я. — Она осмысленная ведь, да? Не думаю, что вы стали бы себе на лоб лепить абы что, слишком уж умны...

— Иероглиф обозначает "мясо", — сообщила Изида. Она склонила голову на бок, словно прислушиваясь, но при этом не сводила с меня глаз. Довольно неуютная девушка, вот что я вам скажу. — Задай еще один вопрос, и перейдем к делу.

— Хм-м-м... "Почему?"

— Потому что когда мне набивали его, я была рабыней на корабле Папаши Вонга в море Та Пиаго. И ценность у меня была — на вес. Как у мяса.

Интересно, где же это море такое? Вроде что-то слышал... "В Та Пиаго идет дождь".

— Печально... но потом вы, вероятно, смогли переломить ситуацию?

— Смогла. — Она все еще глядела на меня своими холодными глазами. Но не пустыми, совсем нет, что-то живое там определенно было. — И ситуацию, а чуть позже — и самого Папашу. Но знак сводить не стала. Чтобы всегда помнить: наши жизни лишь реки, и путь им дан в океан, который — смерть.

Вот уже и пошла восточная философия, а я в ней не особенно силен.

— Давайте вернемся к моей скромной персоне, — приветливо улыбнулся я. — Что бы вы хотели знать, и в чем, судя по поведению некоторых ваших... коллег... заключается проблема?

— Проблема в том, что ты свалился на наши головы именно сейчас, и в результате мои планы под угрозой, и я недовольна, — уронила Изи (для меня Изида). — Я вижу два выхода. Первый: мы перерезаем тебе горло и выбрасываем за борт, проблема решена, все счастливы.

— Кроме меня. — Ух, какие интересные расклады пошли! Не очень привлекательные, что есть, то есть, но интересные.

— Карма — злая сука. Второй выход: ты рассказываешь мне что-то, что повышает твою ценность в моих глазах, и ты остаешься жить. Маловероятно и сомнительно... но возможно.

— Вот, значит, о чем мне говорила Кейт, — догадался я. — Она предупреждала, что мне нужно быть с вами абсолютно честным. И еще что вы очень умны.

— Так и есть. В обоих случаях. Начинай рассказывать, и давай посмотрим, насколько велика твоя удача.

* * *

Как выяснилось чуть позже, тогда я сделал, может быть, самую разумную вещь во всей своей жизни. Я рассказал ей правду.

Конечно, не всю. Я все же не совсем идиот. Но в ключевых моментах я был беспощадно и душеразрывающе откровенен.

Отрывисто, широкими мазками я очертил свое недоумение после внезапного попадания в лагерь "Совенок". С болью описал коварство руководства, вводящее в заблуждение ничего не подозревающих подростков. Махая раскованными — знак доверия! — руками, чтобы восстановить кровообращение, показал, насколько был поражен циничностью "вожатой" и "медсестры", ставящей эксперименты на, подумать только, детях! Утер слезу, не в силах сдержать чувства, повествуя о том, как меня пичкали адским кортексифаном и проверяли на чудовищных испытательных стендах. Пучил глаза, иллюстрируя собственный шок, когда был признан негодным, неподходящим для продолжения эксперимента.

— Понимаете... — говорил я чуточку дрожащим голосом, — эти сволочи мною просто воспользовались. А когда выяснили, что результаты — не то, что им нужно, они... избавились от меня. Словно от мусора. Выбросили из лагеря.

Изида мне верила, это было заметно, хотя на ее скуластом лице не отражалось и тени эмоции. Она ни капли не сочувствовала мне, конечно, но про себя полагала, что описанное мной — возможно. Видимо, оно сочеталось с какими-то ее внутренними знаниями. Это была почти победа.

— Но, как я понимаю, выбросили не просто за ворота, — сказала она задумчиво. — Они избрали более сложный способ. Почему?

Я уважительно поднял палец.

— Заметили. Уважаю. Все дело в том, какие способности у меня появились. Скажем прямо — длинный язык. Не в эротическом смысле, к сожалению, хотя это надо бы еще проверить... а, в общем, я просто очень хорошо и убедительно говорю. Люди ведутся — обыкновенные, я имею в виду, не чета вам... Выставь они меня просто так, я поднял бы шум, и начался бы жуткий скандал, а это им было не нужно.

Хорошо чтобы в ее команде не было ребят из наших краев. Они бы подсказали девушке, что там, откуда я родом, скандалы и расследования даже близко никого не волнуют. В посадках места для недовольных хватит на всех.

— И потом они... что ж, думаю, я могу сказать это. Они телепортировали меня. Переместили в пространстве за какую-то долю секунды. На самом деле, это было что-то невероятное, в какой-то момент я словно ослеп, а потом... все эти краски, падение, замершее на месте время... Я имею в виду... нет, я знал, что в "Совенке" бывает всякое, но что настолько...

Изида медленно покивала. А мне вдруг пришли в голову слова нашей Виолы насчет пробитых хитрыми американцами проходов в параллельные миры. Будет полезно немного повысить ставки, разве нет?

— Они выбросили меня в другое измерение, другую вселенную, что ли... По-настоящему другую, я сумел увидеть разницу. Чуть не рехнулся, понимаете? Шутка ли — чертовы фокусы, словно сюжет из фантастического фильма, какая-то дурацкая "Сумеречная зона", а может "Стар трек"... Но я сумел вернуться. Сам не знаю, как. Но я вернулся. И угодил в воду, где вы, удобно проплывая мимо, меня и подобрали, спасибо большое.

Изида застыла. Уставилась на меня, будто видела впервые. Медленно моргнула. Вскочила на ноги — быстрее, чем молния, быстрее, чем финский нож — и ухватила меня за руку.

— Идем. Идем, идем!

Она потянула меня наверх, на палубу. Это что, получается, я больше не был пленником? Что-то очень удачно и вовремя сказал, не иначе. Как-то неожиданно все это случилось, даже внезапно, но я не жалуюсь, нет.

Снаружи все оставалось примерно так же, как было днем, только стемнело — неожиданно, да? Я ждал, что океан будет фосфоресцировать, но он просто был там, под дном катера и на много километров вокруг, огромный, холодный и темный. Может, просто время года неподходящее, я не знаю. На ночь глядя здесь поднялся ветер, и судно ощутимо принимало правой скулой нежданно увеличившиеся волны. Палуба плясала под ногами, как подвыпивший попрошайка.

— Ну вот, — пробурчал я, следуя за твердой рукой Изиды в пугающую неизвестность, — все в точности как в известной поэме: "небо сразу потемнело, на море началась качка, на моряков напала..."

— Стой, — сказала девушка. Она заметно нервничала. Везет мне, вечно на мины наступаю. С другой стороны, чего еще хотеть от жизни? — Погоди. Смотри. Это похоже на то место? На тот мир, в котором ты тогда оказался?

Она отпустила меня, что-то сделала обеими руками, и в соленом мокром воздухе словно распахнулось яркое окно. Я хотел сказать что-то умное, вроде "ух ты!" или даже "видали мы форточки и покрупнее", но вдруг заткнулся и говорить раздумал.

За открытым и подрагивающим порталом был светлый и радостный день, мне открывался вид на широкую цветущую долину, всю в молодых лесках и возделанных виноградниках. Между первыми и вторыми вилась ниткой желтая песочная дорога, аккуратно мощеная по краям серым булыжником. На обочинах росли цветы, вдоль долины текла юркая речушка с удивительно прозрачной и чистой водой, вдалеке виднелся строгий замок с башенками и шпилями, а окаймляли картину мрачные синие горы, укутанные в белые шарфы облаков.

Кое-где над ними виднелись сероватые плюмажи дыма, указывающие на продолжающуюся вулканическую активность. Но замолчал я и продолжал молчать еще несколько минут, тыча скрюченным пальцем в панораму, совсем не поэтому.

В синем ясном небе над ближайшей курящейся сопкой медленно и гордо парили драконы.

* * *

Айфрити следовал за мной как тень. Я пытался свернуть с пути, прятался в узких коридорах, притворялся, что временно ослеп и не вижу его узкий хищный силуэт на фоне синего неба и темной воды — но нет, все было напрасно. Зверь шел за мной целенаправленно и напролом, как торпеда, не обращая внимания на мои наивные уловки. Он понимал, чего хочет. Он совершенно четко знал, что ему от меня нужно. Точнее, что я смогу достать то, что он желал больше всего на свете.

В конце концов, я сдался. Один на один, значит один на один. Это не могло продолжаться вечно, и лучше было закончить все здесь и сейчас.

Я развернулся. Айфрити тут же встал как вкопанный. Желтые глаза с вертикальными зрачками уставились на меня, как и раньше, безо всякого выражения. В них не было ни тени рефлексии, только всегдашнее холодное бешенство: "Как смеешь ты, червь, игнорировать мое высочайшее повеление..."

— Послушай, — сказал я, стараясь сохранять дружелюбный тон и ровный голос. — Ты ничего от меня не добьешься. Это так не работает. Ты получаешь свое за то, что делаешь. Понимаешь? Действия. Там, где ты выступаешь субъектом. Поймать крысу в трюме, скажем — это действие. И если бы ты ловил их так же часто, как вымогаешь у меня сухой корм — ты был бы самым толстым корабельным котом по эту сторону нулевого меридиана. Но ты предпочел иной путь. Путь хитрости и обмана.

Айфрити нахмурился и засопел. Пушистый хвост заметался по палубе туда-сюда.

— Я просто вычесал тебе шерсть, нахальный ты шантажист! Ты выступал объектом действия, а это совсем другое. Девчонки в этом случае мягкосердны — но все девчонки любят котиков, с этим ничего не поделать. А вот от меня ты ни горсти корма не получишь. Даже не думай.

Айфрити все понял правильно. Он не стал больше следить. Просто уселся у трапа, прижав уши, похожий на очень маленького и очень недовольного льва. Я легонько бумкнул пальцем ему по носу, сказал "бип!" и пошел дальше по своим личным делам.

На арабском его имя означает "злой дух". Лейла подобрала его в месте под названием Эль-Бахлак пару месяцев назад, там после очередной атаки неведомых революционеров все как раз взрывалось и горело, и беспомощный рыжий котенок отчаянно метался по разваливающемуся пирсу, понимая своим маленьким мозгом, что выхода нет. Но тут кошачья судьба вдруг вздумала показать свое мягкое пушистое брюшко и послала мимо моторную лодку с разбитной насвистывающей девчонкой в красном капюшоне, черных перчатках, синих кедах и белом бикини.

Потом, конечно, её утлый челн превратился в груду металлолома с отрицательной плавучестью и благополучно затонул под форштевнем "Адмирала Бадонга", а саму Лейлу подняли сеткой на борт и сделали рабыней, какового статуса она лишилась значительно позже — но это уже совсем другая история.

Из Айфрити никто раба не делал — попробовал бы! Да и сам котенок за время, проведенное на катере, вымахал в здоровенного и наглого берсерка, а кроме того, в первые же дни в неравном бою придушил несколько мышей, чем доказал свою полезность и самую малость растопил даже ледяное сердце Изиды.

Мне же свою полезность пришлось подтверждать несколько дольше. После того, как я продышался, перестал испускать бессмысленные звуки, глядя на летающих вдалеке перепончатокрылых машин убийства, и подтвердил, что да, точно в этом мире меня выбросили негодяи-экспериментаторы, в каком же еще, Изида потребовала подробностей.

Человека послабее духом это могло бы привести в уныние — рассказать в деталях о мире, который впервые увидел три минуты назад. Но мою силу воли было не перешибить даже урановым ломом — да и перспектива поплавать в холодном море пузом кверху тоже очень сильно мотивировала.

— Так вот! — отвечал я, немедленно приободрившись по этому поводу, — горы, я помню, там точно были, дымные такие, и виноградники помню тоже, не конкретно эти, но похожие, там еще люди работали, и я у них спрашивал, как куда пройти, но никто не мог толком ничего объяснить...

Лгать было легко и приятно, как-никак я признанный мастер в этом ремесле. Свою гильдию пока не открыл, но подмастерьев обучать уже вполне способен. Я словно катился на новеньких стальных санях по сверкающему ледяному склону — стремительно, с широко распахнутым ухмыляющимся ртом, значительно опережая собственный визг. А еще я знал, что подловить меня сейчас решительно невозможно. Хорошая ложь — она такая. Она состоит из десятка привлекательных хитрых кусочков, скупо разбросанных по бескрайнему океану недосказанностей.

— Они были фригольдеры, но человек в странной одежде, задающий вопросы — скорее всего, беглец, и за разговор с тобой на них могли наложить штраф, — непонятно пояснила Изида. — Дальше. Ты, вероятно, дошел до Шепчущего Леса, решил там заночевать, но потом... увидел что-то? Огни или туман?

— Огни, — охотно согласился я. — Мутные такие, словно мираж, светили вроде бы совсем рядом, я подумал, что это село или город, направился туда...

— А! Ты не думал, что это... что-то естественное? Природное?

— Черт, нет, конечно. Тогда я бы и шагу туда не ступил. Мы не можем ждать милостей от природы, после того, что мы с ней сделали.

— Хорошо сказано, — одобрила девушка. — И ты добрался до этих огней, и тогда случилось...

— Ага! Раз — и все! — понятно сообщил я. — Взрыв света вокруг! Гул в ушах, как от целого роя злющих пчел! И я вдруг как в коконе! Или в водовороте! Чем-то похоже на падение с высоты, и тот мир, тот странный мир вдруг начал двигаться, и все заверте...

— Открылся портал, ты провалился в него и сверзился в воду уже здесь, — закончила Изида. — А "тот странный мир", где зимой плодоносят виноградники, а вершины гор охраняют виверны — а никакие не драконы, кстати — носил... носит название Озолинч.

Тут-то до меня доперло, хотя и с опозданием.

— Постой... откуда ты знаешь? И лес, и драконы... и про фригольдеров этих. Ты, получается...

— Конечно. Мы попали — случайно, непреднамеренно и, видимо, надолго — в ваш дурацкий безмагический мир из Озолинча.

* * *

Глава 5. Полная тьма

Обидно, что сверх этого узнать что-то о девушках в тот раз не удалось, Изида не пожелала больше распространяться на эту тему, а ее желание — или отсутствие такового — носило на борту характер закона. Так что неизбежные мысли о том, были ли ребята почетной приветственной делегацией, опасными преступниками, осужденными на вечное изгнание, или кем-то еще, пришлось пока отставить при себе.

Мне, в общем, все равно впечатлений пока хватило. Как бы это сформулировать... одно дело — знать, что, теоретически, бывают параллельные миры и, может, в каком-то из них Наполеон выиграл при Ватерлоо; но открыть глаза и увидеть все эти горы, тучи и драконов над ними, похожих на перечеркнутые серые молнии... это что-то переворачивает в голове.

Кто-то может сказать, что у меня в жизни и так было слишком много необыкновенного в последнее время, но это, наверное, было последней каплей. "Игра престолов" незаметно входит в нашу жизнь, понимаете, о чем я?

В общем, тогда я просто спустился обратно в каюту, присел на циновку и просидел какое-то время, издавая нечленораздельные звуки, в полном офигении, не обращая внимания на происходящее вокруг. И сделал это, как выяснилось, совершенно зря. Изида тоже хорошенько подумала и приняла несколько судьбоносных решений.

Во-первых, я больше не считался пленником. Кем — черт его знает, но в наручники меня больше не заковывали, кормили по первому слову, дурными допросами не донимали. Ходи где хочешь, делай что хочешь, никто и слова не говорил. Точнее, наоборот — говорил вполне охотно, и это было... да, здорово. Соскучился я, как выяснилось, по незнакомым лицам и неожиданным ответам.

— Ассалам алейкум, — обменялся я уважительными кивками с Лейлой, проходя на нос. Бывшая рабыня загорала там, положив ногу на ногу и зацепившись ступней в кеде за проволочный леер. На ней было ее всегдашнее бикини — две довольно растрепанные веревочки — а черные косы связаны на затылке, чтобы не мешали загару. Как там сказал поэт? "У москвички две косички, у узбечки — двадцать пять!" Узбечкой Лейла явно не была. Но и с Третьим Римом тоже не имела ничего общего.

На шее у девушки болтался всегдашний ошейник — легкий и кожаный, но настоящий, с обрывком цепи. Это Изида так решила, чтобы девушка не забывала, кто она, и через что прошла, прежде чем оказаться в нынешнем завидном положении.

— Уа, алейкум ассалам, — откликнулась она, приоткрыв один глаз, словно кошка, и рефлекторно поведя плечами. По правде говоря, вести ей там было совершенно незачем, грудь у нее была размера даже не нулевого, а минус первого, но вбитые когда-то в подкорку инстинкты говорили, что мужчину нужно очаровывать и привязывать к себе. Пускай даже и обрывком старой цепи.

— Имею вопрос, уважаемая Лейла, — вежливо сказал я, усаживаясь на палубу рядом. — Мы уже начинали эту ученую беседу ранее, но тогда кто-то умудрился нам помешать.

— Мэйси, наверное, — хихикнула девушка, болтая свободной ногой и делая ладонями, закованными в черные с серебром перчатки, странные движения в воздухе. Но я больше не воспринимал это как помесь цирка с зоопарком. Я провел здесь уже два полных дня и понимал, что за каждым аксессуаром, за каждой нелепой татуировкой тянется длинная история. — Это когда она тебя при первой встрече едва в камень не превратила — я со смеху чуть в воду не свалилась, ха-ха-ха!

Кстати, на Лейле татуировок не было, ни единой. Я смотрел.

— Вероятно, мы говорим об одном и том же случае, — согласился я. — Прискорбно, что тогда наш богословский диспут не пришел к завершению. Возможно, это не слишком поздно сделать сейчас?

Те, кто считают, что я крепко двинулся от горя и бедствий, охвативших мою темную голову, неправы. Просто только так с Лейлой можно говорить на какую-нибудь тему. Иначе фокус мгновенно слетает. Дефицит внимания, что вы хотите. А тема разговора особого значения не имеет, потому что для меня сейчас главное — выяснить хотя бы что-нибудь про этот их странный волшебный мир.

Лейла перестала дурачиться и поглядела на меня даже с некоторым уважением.

— Отрадно, что и среди кяфиров все еще встречаются образованные люди, — сказала она официальным тоном. — До намаза еще полчаса, мы можем успеть.

— С удовольствием. В прошлый раз мы, кажется, остановились на вопросе, в котором из наших миров Пророк оставил наибольший след, и какой, соответственно, является его любимым. Ну, раз уж, за отсутствием сильных аргументов, не получилось выяснить, где родился Мохаммед.

При упоминании имени Пророка Лейла крутнула пальцами в воздухе замысловатый знак, словно запечатывая чьи-то уста. "Прости грешника, Всемилостивый, он сам не знает, что говорит".

— Помню, — серьезно сказала девушка. — Чем же может похвастать ваша Земля?

— Да хотя бы Каабой! Представляешь, огромный куб из черного камня, исписанный золотой вязью по всему периметру. Ежегодно к нему съезжаются миллионы людей — это называется хадж. Да и вообще вся Мекка — один большой священный город!

— Неплохо. А у нас в Озолинче есть Пальцы Пророка — каменные глыбы в тысячи тонн и длиной в сотни метров, возвышающиеся над землей и океаном. И если подняться над землей на аэростате, видно, что эти пальцы как бы придерживают земной диск. Незабываемое зрелище, я видела на серебрографии. Есть у вас что-то подобное?

— Конечно, — сказал я хладнокровно. Никогда не сдаваться! — Называется Стоунхендж. Популярное место, даже в кино отражено... погоди. Что значит "держат земной диск"? Земля — это шар! Точнее, геоид. Но никак не диск!

Лейла пожала круглыми плечами.

— Земля — может быть. А Озолинч — диск. Сам посуди, как нормальным людям жить на шаре? Они же с него попадают!

— Но мы-то живем!

— Так ведь вы поголовно ненормальные, вот хоть на себя посмотри, — уверенно сказала девушка. — Что с вас взять?

Я не нашелся с ответом. Мимо с важным и независимым видом протопал Айфрити, держа во рту обслюнявленный кусок колбасы. Воровать у него привычки не было; значит, кто-то из девушек не выдержал эмоционального напора и сжалился.

— Интересно, как все происходящее выглядит с точки зрения кота, — сказал я глубокомысленно, словно восточный мудрец. — Понимает ли он, что мы куда-то плывем, что его кормят не по заслугам, а потому что он редкостный милаха, и, скажем, что вообще творится в мире?

— Что в нем творится — то ведомо только Аллаху, Всемилостивому, — сказала Лейла. — Книги же ясно говорят, что, с Его точки зрения, между нами и Айфрити нет ровным счетом никакой разницы.

Меня эта мысль обеспокоила. Я видел существенную разницу между собой и наглым рыжим вымогателем.

За спиной раздались шаги, и высокий голос произнес с жутким акцентом:

— Подобное тянется к подобному, как я вижу! Бывший пленник и бывшая рабыня нашли общий язык и плетут дьявольские козни, пользуясь нашей детской доверчивостью! Славно! Славно.

— Ты главное при Изи такое не ляпни, насчет рабов и рабынь, — не оборачиваясь, сказала Лейла, и цепь на шее звякнула, подтверждая ее слова. — У нас тут богословский разговор.

— Славить ложных богов суть ересь, — отозвалась Ники О`Бройне, ирландская адептка слабого, недоразвитого христианства из того невозможного плоского мира. Она легко сбросила черные ботинки с белыми отворотами и уселась рядом, беззастенчиво прижавшись. Это, конечно, ничего не значило — в первый же день я как раз и совершил эту ошибку и научился на ней. А синяки уже все равно начинали желтеть и сходить.

— Мы тут, собственно, уже перешли на вопросы метафизики, — сказала Лейла. Непонятно откуда она достала спелый финик и принялась его грызть. — Обсуждаем вопрос дискообразности нашего мира. Искандер вот возмущен, что на самом деле все не так, как ему раньше говорили.

Забыл представиться: Искандер — это я. Почти не соврал, между прочим, учитывая общую восточную специфику.

— Да мне, в общем, без разницы, — Ники была одета в какие-то чудовищные черно-красные панталоны, под которыми явственно проглядывали чулки-"сеточки", и черно-фиолетовый полурасстегнутый сюртук, который довольно мало чего скрывал, особенно между шеей и животом. Над самой линией каштановых с рыжиной волос у нее сверкало странное украшение — вроде половины металлического обруча тонкой работы с драгоценным камнем над левой бровью. А вокруг левого глаза тянулась татуировка, то ли бабочка, то ли полумесяц — чтобы рассмотреть как следует, нужно довольно откровенно пялиться, а Ники этого не любила, я уже говорил.

— Серьезно?

— Ну да. Один черт — господи, прости — живем мы на диске вроде имбирного печенья или на воздушном шаре, обреченно катящемся среди черной пустоты. На меня светит солнце, во фляге полным-полно питьевой воды, брюхо набито бобами с мясом, я в отличной форме, и в нас не стреляют раскаленной картечью. По мне — так жизнь удалась. А форма Озолинча волнует меня даже чуть меньше, чем форма сисек у нашей капризной Мэйси. А она меня совсем не волнует. Жевательный табак есть?

Вот в этом была вся Ники — пофигист, эгоист и бонвиван. Она мне нравилась, конечно. Всегда нравился такой тип. Я решительно полез за пазуху. Оценим уровень технического развития!

— Табака, к сожалению, нет, курить — здоровью вредить, зато имеется телефон. "Катерпиллар", угловатый, хороший. Как насчет бодрого селфи на закате дня с дружелюбным туземцем?

Лейла с готовностью улыбнулась и сделала такую умильную мордашку, что у меня возникло сильное искушение утащить ее в трюм и там продолжить беседу насчет очевидной шарообразности некоторых сфер. Но Ники была настороже и немедленно влепила мне педагогическую затрещину.

— Так! Убери эту смердящую греховную технику с глаз моих! Христос коротковолновой связью не пользовался и нам не велел. Мэйси такое предлагай, извращенец, она наверняка оценит!

Олимпийский бросок — и полезный электронный болван полетел в океан фотографировать рыбок. С идеологической стороной вопроса у них там, видать, не сложилось, но агрегат, по меньшей мере, знакомый. Ники обернулась ко мне, разминая руку.

— Алё, воин! Ты, вместо того, чтобы якшаться с гаджетами прямиком от лукавого, зарядку начал делать, как я советовала?

— А то как же! На постоянной основе, минима три раза в день. А максима — и того больше.

— Да ладно! — девушка недоверчиво прищурилась.

— Божусь за пи... за пионера. Зарядка — это упражнение мышц, правильно? Ну вот, когда я, скажем, встаю с кровати, иду на кухню и мажу бутерброд, мышцы-то...

Она закатила глаза.

— Ну упражняются же! И я реально чувствую результаты! Вот что значит регулярность, железная воля и выдержка. Колбаса, к примеру, нарезается теперь замечательно быстро...

Ники прорычала что-то неразборчивое и ринулась дальше. Она нормальная, вообще-то. Просто малость зацикленная насчет того, чтобы все было правильно. Конечно, "правильно" это было только с ее личной, глубоко интимной точки зрения, которую я не разделял. Зато среди этой великолепной семерки она была самой общительной и доброжелательной.

Да и вообще, наверное, хорошо, что я сюда свалился — новый человек всегда вызывает оживление в сложившемся коллективе, плюс он с очевидностью является самым нейтральным и незаинтересованным из всех, и потом девушки рассказывали мне порой то, чем не делились даже друг с другом. Ну да, своего рода френдзона, но мне это было даже кстати — мне сейчас позарез нужна была информация, а не возможность залезть в трусики к одной из загорелых, хохочущих пираток.

Кстати, большинство из них трусики даже не надевало, я видел. Случайно.

* * *

— Когда это ты успел все так устроить? — поинтересовалась Алиса немного позже, когда вечер, уже раз отброшенный, даже здесь уже вступил в свои права. Она лежала на спине, небрежно закутанная в полупрозрачную простыню, и разглядывала потолок, далекий и белый, совсем такой же, как на поселке у давно забытой бабушки. Воспоминание неприятно ткнуло ее под ребра, но происходящее с ними сейчас было важнее. — То есть я понимаю, что для тебя прошло какое-то время, но все равно...

Ружичка усмехнулся, коротко глянул на нее и кашлянул.

— "Какое-то время", Алис, иногда бывает очень даже долгим, — сказал он непонятно. — Иногда, чтобы не съехать с катушек окончательно, удержаться на краю обрыва, приходится переключать мозг. На что-нибудь простое, обыденное даже, лишь бы другое. Тогда все получается. Но это занимает... иногда довольно много дней.

В его чуть прищуренных глазах на миг что-то мелькнуло, то ли забытый страх, то ли какая-то старая, почти исчезнувшая уже боль. Ей было много лет, этой боли, так что она истончилась и выглядела зыбко — просто далекое отражение, отблеск луны в ночном омуте посреди лесной чащи. Алису это впечатлило. Это лучше любых слов говорило о том, сколько именно времени он отсутствовал в нормальном мире. И, возможно, насколько он изменился.

Алиса почувствовала неуверенность. Внешне Саша выглядел как обычно — рослый паренек лет восемнадцати или чуть больше — и изменений в нем, кроме прически и пары шрамов, было не видать. Но изменения крылись глубже, это было ясно. И он не говорил о них, он их скрывал. Почему?

Здесь крылась тайна, а тайн Алиса не любила, если только не была одной из них. Она знала, что в реальности ему было больше, чем на вид, но, черт возьми, им всем было намного больше, и сама она теперь довольно смутно помнила свой настоящий возраст — в памяти четко держались только пионерские годы в школе с номером лесенкой, то ли один-два-три, то ли наоборот, три-два-один... нет не вспомнить, но то было неровная, шероховатая, шершавая юность, и ей не хотелось думать о ней. Но после этого память словно ныряла в мутное море без берегов и предупреждающих надписей.

Смутно помнилось раннее детство, чистая, светлая квартира, и чистый круглый двор за окном — это уже намного позже, годам к тринадцати, небо испортится, нахватается мусора, станет серым и неприветливым, а их дворы, их детские порталы в большой мир, припечатает грязноротая молва мрачным словом "колодец". Помнилась заботливая, усталая мама и вечно хмурый недовольный отец, ценитель Маяковского, заставляющий маленькую Алису наизусть читать его любимое: "Сливеют губы с холода, но губы шепчут в лад: "Через четыре года здесь будет город-сад!""

Школа сливается в одно вращающееся колесо, будто катафот на мчащемся под гору велосипеде. Учителя ее хвалят — реже, и ругают — чаще, но она очень быстро перестает обращать на них внимание. Школа — это место, где можно быть, когда ты не дома. А не дома ей быть куда приятнее, чем наоборот.

Отец начинает пить — кризис среднего возраста проявляется иногда и так. В такие вечера он делается шумен, криклив и самокритичен.

— Вот та-ка-я я мразь, Нина, пони-ма-ешь? — пьяными слогами втолковывает он плачущей матери, стоя на распахнутом пороге их — пока еще их — съежившейся квартиры. — Пью! А почему пью? Потому что слабый я, поняла? Слабак, нич-то-жест-во!

На заводе его терпят. Увещевают, потом прорабатывают на партсобрании, даже домой приходят — может, горе какое у человека? Но горя нет, кроме разбитого вдребезги мира и тоски по непонятному и неслучившемуся.

— Какая ж ты умничка, Лиса, — бормочет отец, укрыв голову ладонями и раскачиваясь на стуле, как скоморох. Горит один ночник, на кухне сидит тихо, как мышка, мама, по комнате носятся неясные тяжелые тени. — Не могу поверить, чтобы из моих... из меня вышло когда-то такое золотое дитя. Учись хорошо, ладно? Не как я. Главное — не как я, понимаешь?

Алиса одеревенело сидит на кровати и молчит. Ей одновременно страшно, противно и почему-то стыдно. Бывает же так, что кто-то позорится, а стыдно почему-то тебе?

— Да... — продолжает кто-то внутри него, — достался тебе не отец, а дрянь подзаборная. Слабохарактерное ба-ра-хло. Пью, а что делать? Такой уж я есть. Ты думала, небось, что я хороший, а оно вот как вывернулось. Обманул я тебя, получается. И мать тоже обманул. И кто ж я после этого? А?

Нет позора в том, чтобы быть слабым. Но быть жалким — позор. А постоянно совать другим под нос собственную ничтожность, в надежде, что дадут тебе повод побыть еще жальче — это со временем начинает вызывать только одно.

Презрение.

Отец вдруг рванулся к ней — даже дернуться не успела — порывисто, неловко обнял. От него пахло водкой, колбасой и бессильным отчаянием. Так она и запомнила. Алкоголь, чеснок. Безнадега.

— Как же я тебя люблю, Лиска, как же сильно... Я бы все что угодно для тебя, в любую пропасть шагнул, да хоть в жерло вулкана — в секунду, не думая. Да беда, что никуда шагать не требуется, а меня тянет и тянет туда, и как быть, что делать — не знаю. Не знаю, доча...

Он отстранился, поднял голову и уставился в пустоту взглядом горячих бессмысленных глаз.

— Учись хорошо, дочка. И никогда никому не верь. Люди не заслуживают того, чтобы им верили. Даже самые близкие.

Через месяц Владимир Двачевский, находясь в состоянии алкогольного опьянения, бросился в Обводной канал с Борового моста. Мост этот издавна имел мрачную славу излюбленного места самоубийц, но доказать ничего не смогли. Вдове выплатили пособие по утрате кормильца, Алиса еще больше замкнулась в себе. Она не стала учиться хорошо — но что касается второй части отцовского завещания, здесь все было тип-топ. Она никому больше не верила.

Школа длилась и длилась, как плохой сон, и выпускной ничем, по большому счету, не отличался для нее от прочих дней — разве что портвейн был по случаю заменен шампанским, да ухмылки на лицах одноклассников были пошире, и ей было уже все равно, потому что алкоголь смягчал отвращение и туманил голову. Рассвет она встречать не стала, ушла ночью, раньше, в красивом красном платье по улицам, полным света и тьмы.

Но потом... что было потом?

* * *

— Что-то ты задумалась, — сказал я. За пределами комнаты база жила, по кабелям резво бежало электричество, свежий отфильтрованный воздух заменял испорченный, с высоким содержанием углекислоты, резервные баллоны и туалетные бачки полнились хлорированной водой. Судя по камерам, бассейн уже совсем даже не пустовал. — Лицо стало какое-то... невеселое. — Тоскуешь, небось, по веселым годам в "Совенке"?

Не попал, видимо. Выражение ее лица не изменилось, но из глаз пропало напряжение. Она фыркнула.

— На себя бы посмотрел, для начала, — Алиса принялась водить пальчиком по моему лбу и щекам. — Похоже, фаза безумного веселья сменилась на эпизод, когда ты мужественно смотришь внутрь себя и цедишь сквозь зубы: "Прости, я снова ошибся. Нам суждено быть порознь вечно. Прощай — на этот раз навсегда". И исчезаешь еще на двадцать секунд. Или я неправа?

— Ты же девушка, — лениво сказал я. Прикосновения ее рук были... не знаю, экстатическими? Божественными? Стирающими разницу между сном, от которого не хотелось просыпаться, и приятной яркой реальностью? — Как же ты можешь быть неправа?

— И это правильный ответ. Запомнил-таки. — Она легонько коснулась губами шеи. Быстрые ласки дыхания возбуждали, но в них было что-то беспокоящее. Может, неуверенность. А может тревога. Я закрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. Да, все верно.

— Вот только внутрь себя я уже не смотрю, там неинтересно. Раньше — да, вся эта рефлексия, муки совести и прочая ерунда, которая вроде как обязательна к исполнению пока ты один. Ну, наряду с выдавливанием прыщей перед зеркалом или чтением освежителя воздуха на унитазе.

— Бе-е-е...

— Интеллектуальное замечание, ничего меньшего от тебя я и не ждал... ну хорошо, пускай тогда будет "обязательна к исполнению, вроде посещения концерта любимого певуна, случайно завернувшего к тебе в городишко".

— Городишко, значит... — пробурчала Алиса, села на кровати и потянулась к туалетному столику, густо заставленному пузырьками и тюбиками. — Ленинград, ничего себе городишко...

Она принялась втирать в лицо и руки крем с таким усердием, словно творила скульптуру по меньшей мере Галатеи.

— И кстати, что не так с последним сравнением? Ты что, ни разу не был на концерте любимого исполнителя?

— Был. В последний раз ходил на "Наутилус Помпилиус", году, наверное, в девяносто шестом. За неимением зала, концерт проходил в местном цирке. Воняло звериным говном и какой-то парфюмерией. Очень яркие ощущения. Про музыку ничего не скажу, не запомнилась. С тех пор не хожу.

— Но это же ярчайший контакт с кумиром! Прямой, непосредственный — ты ему в глаза фактически смотришь, ты слышишь его голос — по-настоящему, вживую! Хм... Очень хороший крем вот этот вот, удачно, что он тут есть... Он не защищает, конечно, от солнца, но делает кожу такой красивой... смуглястой...

— Угу. И молдавастой. Знаешь, я сейчас сделаю важное лирическое отступление, но ты потом поймешь, что я имел в виду. Пару лет назад я ездил в Берлин. Зимой. Взял, да и поехал — дома один хрен нечего было делать, не в приставку же резаться... В общем, там было пустовато, то ли терактов все боялись, то ли просто зима такая была дурацкая... Словом, все достопримечательности стояли полупустые. Понимаешь?

— По-моему, мне знакомо слово "пустой", но я не уверена точно...

— Я ходил по Трептов-парку в одиночку. Огромные пространства — и ни одного человека. Потом зашел в Старый Музей — великолепное сооружение, выдающиеся экспозиции — и в каждом зале вместе со мной был хорошо если один человек. А если особо везло — то и вообще ни одного. И знаешь что? Мне это понравилось до безумия. Кажется, это более правильный, более честный способ общаться с произведениями искусства — тет-а-тет. Один на один, ты и они. Тишина и одиночество очень сильно сближают.

— Я все еще жду твоих рассуждений насчет концертов, хотя уже даже не знаю, стоит ли...

— Прости, я думал, это очевидно. В толпе беснующихся воплей, когда на тебя с одной стороны льется пиво, с другой в нос влетает сладкий дымок от обдолбившегося соседа, с третьей тебя хреначат по физиономии локтем, и все орут и прыгают — это очень специфический опыт, и я не уверен, что он меня интересует. Нет. Аудиосистема или наушники — и я могу наслаждаться любимыми песнями сколько моя душа пожелает. Вот в чем высшая мудрость — делать так, как удобнее тебе. Не благодари.

Алиса приподнялась на локте, вгляделась в мое лицо.

— Есть еще кое-какая недосказанность, верно?

— Наверняка, — беззаботно согласился я, думая о десятках, если не сотнях недосказанностей, умолчаний и откровенного вранья, которым пришлось кормить и ее, и остальных девчонок. Для их же блага, понятное дело. Как легко прокатывает любая подлость, если после нее сказать со значительным видом: "Это, в конечном счете, для их собственного блага", удивительно просто. И ведь все это придется потом открыть, всем поделиться... Да, делиться не всегда весело, что бы ни говорили по этому поводу беспечные современные социалисты. — Ты сейчас о какой именно?

— Когда ты... по моим внутренним часам, совсем недавно, сорвался с места и исчез, бросив нас одних посреди Роанапура... погоди, я сейчас без осуждения говорю — так вот, главной причиной этого бегства была необходимость помочь "своим", как ты выразился. Ты, может, это уже плохо помнишь, но я помню отчетливо. И эта необходимость, потребность помочь была чище, выше и значительнее, чем я... чем все мы. И я не могу понять, что изменилось? Ты возвращаешься, веселый и здоровый, и рассказываешь о приключениях и зовешь за собой... Что случилось? Ты не добрался тогда? Или наоборот, всех спас? Что произошло такого, что так резко изменило все твои планы?

— Э-э-э... — сказал я мудро. — Ну, понимаешь, человек предполагает, а...

— А ты в два раза изворотливей и хитрее самого хитрого лиса, с которым я имела дело за... — она вдруг замолчала и нахмурилась. Нет, что-то ее все же беспокоило. — В общем, давай ты уже расколешься, и мы закроем этот вопрос.

— Да, — сказал я. — Понимаешь, короткий ответ таков: я раздумал ехать на родину потому, что в этом пропала необходимость. Там больше не происходит ничего особенного. Но мне почему-то кажется, что эта краткость, хотя и имеет в братьях понятно кого, тебя не удовлетворит.

— Да уж конечно!

— Тогда наберись терпения и слушай. Тут все довольно-таки непросто.

* * *

— Тут все непросто, — сказала Виола. Но это и так было понятно. Смотрели когда-нибудь "Андалузского пса" за авторством Бунюэля и Дали? Или тот странный чехословацкий фильм из семидесятых, про девочку, вампиров и человека в маске хорька? Там нет сюжета как такового, нет смысла. Только образы — яркие, выпуклые, пугающие. Беспокойные картины, которые остаются перед глазами даже если зажмуриться.

Муравьи, выползающие из раны на ладони. Лезвие, рассекающее перепуганный выпученный глаз. Темная фигура, исподволь нависающая над неловкими любовниками. Странно, запутанно... но запоминается же.

Вот что-то похожее было и здесь. Я-то по врожденной наивности ждал нормальной постановки задачи — снимки со спутника, инфракрасная подсветка, фотографии и досье... Пришлось побриться с этими ожиданиями, все скорее походило на постмодернистский мультик с буйством красок, переливающимися формами и добрым смыслом — "Контакт", был такой, под музыку из "Крестного отца", кажется.

Вот только здесь ничего доброго не наблюдалось. Каждый кадр и каждая сцена словно кричали от перехлестывающего через край напряжения и боли.

Ржавая железная цепь, один расклепанный конец которой грубо вбит в стену, а к другому прикована девочка лет десяти. На худых и грязных ногах серые нашлепки из смеси негашеной извести, мыла и ржавчины, разъедающие тонкую кожу и превращающие маленькую жизнь в скулящее, изъеденное язвами существо. За спиной девочки рвутся в воздухе черные розы зенитных зарядов. Пахнет страхом и нечистотами.

Грибовидное облако на другом берегу залива. Словно невидимая торпеда, пересекает воду взрывная волна, медленно оседает в тучу пыли зеленая от времени статуя. Жар становится непереносимым, у бегущих людей загорается одежда, идет пузырями и слетает клочьями кожа.

Взрыв, черные дымовые клочья несутся на зрителя. Небо внахлест перекрыто тучами, но они почему-то красные. Кричат люди, горят и рушатся башни из выщербленного кирпича. На крепостной стене в объятиях друг друга дергаются две затянутых в черную резину фигуры в газовых масках.

Гигантская приливная волна затапливает обреченный город, мутная вода цепляет дома с красными черепичными крышами, как игрушки. Под этим напором город отступает, сморщивается и чернеет, словно горящая бумага; опрятные улочки быстро выцветают в грязные канавы.

Неровная цепочка людей крадется сквозь подземелье с влажными кирпичными стенами, вроде канализационного коллектора. В руках у каждого стеклянная бутыль литров на пять, внутри бутылей — человеческие эмбрионы с горящим бикфордовым шнуром вместо пуповины.

Стоящая на широком белом подоконнике перевернутая банка с растущим сверху вниз домашним растением вроде фикуса, только вместо листьев у него — поросшие белесым грибком человеческие пальцы. За окном — черное, выжженное, словно напалмом, кладбище. Темными обломками, как пеньками гнилых зубов, высятся обгорелые надгробия и сломанные памятники.

В деревянные борта корабля впиваются абордажные крючья. По палубе шелестят легкие шаги, несутся радостные голоса захватчиков. Темные силуэты бегут сквозь синий пороховой дым. Слышны выстрелы. Металлический лязг. Кошачье мяуканье. Из клубящейся тучи выезжает пустое инвалидное кресло.

По развалинам, над которыми реет красный флаг, медленно идут разложившиеся мертвецы в камуфляже. Из спины каждого торчат угловатые рамы экзоскелетов. В стороне видна дергающаяся оторванная нога — словно у лягушки или насекомого. Тела не видно, только нога. Она дрожит. Сгибается. Разгибается.

Последний силуэт в рогатой каске покидает зону видимости и вдруг — экран закрывает волчья пасть с кипящими клочьями пены на железном воротнике и красным блеском стеклянных яростных глаз. Его рычание вызывает неприятную вибрацию в животе и пустоту в голове. И все заканчивается.

Темнота.

Полная тьма, ни одной звезды.

Включите уже свет, пожалуйста. Плюс, у меня закончился попкорн.

— Неплохой арт-хаус, — вынес я вердикт, когда темноту разбавили солнечным светом, и оказалось, что мы снова сидим в как бы медпункте как бы пионерлагеря "Совенок". — У режиссера нездоровое воображение, что, безусловно, залог успеха. Если это трейлер, то советовал бы дать ему денег — успех обеспечен. Но мы вообще-то собирались смотреть видео этих ваших диверсантов?

Виола снова сдержалась. Не нервы у человека — кремень!

— "Видео" — не совсем правильное слово, — прохладным тоном сказала она. — Это анимаграммы, совсем другой способ извлечения и презентации.

— Слыхал я про аниме, — кивнул я. — Но ведь это просто китайские порнографические мультики, разве нет?

— "Анима" — значит "душа", — процедила медсестра, на этот раз, видимо, уже порядком взбешенная. — Анимаграммы — это специальным образом полученные и транслированные обрывки чужих воспоминаний, впечатлений... предвидений.

— Галлюцинации, значит, — обрадовался я. — Так бы сразу и сказали. А что, они кого-то напугали, да? Настолько сильно, что вы сразу решили обратиться ко мне? Это мило, дорогие друзья, честно скажу. Самое то слово. Мило.

— Американские эксперты пришли к выводу, — сказала Виола, и ее красивое лицо побледнело, — что в данном случае можно говорить именно о последнем варианте. Это видения будущего. А поскольку они извлечены из сознания тех самых диверсантов, можно с достаточной степенью уверенности говорить, что именно их присутствие и заставит это будущее случиться. Здесь, с нашей Землей. Но и это еще не самое плохое.

Я поежился. Почесал нос. Пожевал губами по-стариковски. Наверное, были еще способы заполнить неловкую паузу, но я их не вспомнил.

— А самое плохое, — сказала Виола, не дождавшись реакции, — это то, что некоторые из... показанных событий определенно принадлежат к прошлому. Тот же абордаж, к примеру... Понимаешь, что это значит?

— Я не особенно сообразительный парень, вы должны были заметить.

— Ну, конечно. Насколько мы можем судить, группа меняет не только наше с тобой будущее. Они трансформируют и саму суть пространства-времени. Иными словами, эти парни каким-то образом изменяют и уже случившееся прошлое.

* * *

Глава 6. Предложение без отказа

— И насколько далеко зашло дело?

Над морем властвовал плотный порывистый вечер. Над сушей, впрочем, тоже; ночь не дискриминировала природу в этих вопросах. Спокойная вода залива то и дело шла рябью, словно покрывалась чешуей. Было непривычно без однообразного гула радостной живности, но его отчасти заменяло жужжание ламп снаружи и чуть слышные восторженные плески и визги из бассейна этажом ниже. Девчонки продолжали развлекаться, что не могло не радовать.

Алиса зевнула. По-моему, она не особенно следила за моим живописным рассказом. Ну да, там же было недостаточно действия, мало стрельбы, кровищи, трупов и приключений. Ладно, возможно, через некоторое время я смогу ее порадовать более основательно.

— Точно не знаю. И никто не знает точно, понимаешь, в чем штука? Ведь изменения можно вычислить только теоретически, а для всех любые отклонения от основной линии времени вовсе и не выглядят отклонениями. Для них все смотрится так, будто "так всегда и было".

Я торжественно поглядел на рыжую.

— И вот угадай, какое это все имеет отношение к твоему вопросу?

— Даже и не знаю... — она, похоже, издевалась. — Я уже малость и забыла, в чем он заключался.

— В общем, единственное, что немного утешало всех этих паникующих экспертов, так это скорость распространения всех этих изменений как в будущее, так и в прошлое. Считалось, что скорость эта невелика, и значит, особых бед еще не успело произойти. Но опять же, никто не мог понять, как фиксировать эти изменения, раз с точки зрения субъективного наблюдателя они выглядят просто обычным, всегдашним течением событий... Ну, почти для всех, но об этом позднее. Так что, можно сказать, парни блуждали в темноте. Но как минимум одно изменение я сумел определить.

На лице Алисы — словно краской плеснули — проявилось радостное ожидание.

— Ничего себе! Ну, давай, колись!

Я приосанился.

— Думал, ты сообразительнее. Там... то есть, у меня дома... там сейчас мир. И всегда был мир. Все живы и относительно здоровы. И рваться туда теперь, получается, нет больше никакой необходимости. А? Зацени, как круто?

Рыжая нахмурилась.

— Ну так вроде так и было, а ты туда поехал родственников проведать... Или я что-то путаю?

Я помолчал. Медленно закрыл разговорчивый рот. Чуточку подумал.

— Черт. Я думал, вас это может еще не затронуть, все же я прыгнул назад очень быстро, а вы "якоря", а не абы кто... Но, видимо, не судьба.

— А?

Я улыбнулся.

— Все правильно, Алис. Все так и было. С родственниками, к счастью, все хорошо, так что я крайне удачно вернулся и теперь здесь, с тобой. Все верно.

Я подскочил на кровати и сунул отдохнувшие ноги в кроссовки. "Блэнд", хорошие. Почти что "Блэнд-а-мед", что навевает смутные воспоминания — и память о принятых решениях. Какими бы они ни были, уже неважно. Наши флаги еще высоко, и есть надежда поменять все в лучшую сторону.

— А теперь пойдем-ка проведаем девчонок. Поделимся некоторыми планами.

Бассейн — это моя гордость. Когда база только возводилась (оцените безличный оборот!), я сперва сделал его на манер типового бассейна в любой гостинице — синее кафельное дно, хромированные железки-поручни, ступеньки и постепенно понижающееся дно. Напустил воды, искупался. Оказалось нормально: тепло, предсказуемо и скучно. Удивился. Поплакал в чулане на тему собственной тупизны. И радикально перестроил всю конструкцию.

На самом деле, перестройка случалась еще раза три. Джакузи меня не устроило — слишком маленькое. Нечто, похожее на тропическую лагуну, без деревьев и солнца смотрелось дико и даже страшновато. Поэтому пришлось обратиться к бесценному опыту древних. В данном случае — древних японцев.

Получились вполне приличные горячие источники. Огромные и могучие камни на берегу, подогретые бойлером бурлящие струи воды, деревянные мостки, высокая влажность и прочие радости культурного отдыха. Зал я сделал неправильной формы, чтобы нельзя было окинуть одним взглядом. Глубина тоже разнилась от места к месту в целях веселья. Камни вышли гладенькими и теплыми, одно удовольствие сидеть. Огромные наполненные водой бочки, в которых можно было с комфортом плескаться, придали месту неожиданный средневековый флер. А акустика и вентиляция оказались такими, будто сидишь на свежем воздухе, хотя и в уютном полумраке. Хорошо все вышло, в общем. Удачно.

Девчонки, как оказалось, сполна оценили мой гениальный проект. Любопытство перебороло удивление. Я на это, собственно говоря, и рассчитывал: девушки любят смену обстановки. А еще любят, чтобы все решали за них. Это избавляет от ответственности, да и вообще круто выглядит. Не все, конечно, такое одобряют, но подавляющее большинство, возьмите на заметку этот мощный жизненный совет.

Основным источником звука и эстетического умиления оказалась, конечно, Мику: она бултыхалась в воде, повизгивала и комментировала абсолютно все происходящее; это выглядело как скороговорка дикторов во время местечкового боксёрского матча. Лена, в отличие от зеленовласки, просто нежилась в отдельно расположенной каменной ванне. Она прикрыла глаза, на личике застыло выражение блаженства. Славя сосредоточенно принимала душ под небольшим каскадом из водопадиков, длинные волосы обнимали ее, словно королевская мантия. Ульянки поначалу нигде было не видать, но, приглядевшись, я заметил мелкий силуэт где-то наверху, у самой границы скал. И что она там ищет, снайперскую позицию, что ли?

— Ага! — громко сказал я, входя в "пещеру", и вдалеке истерически загагакало поселившееся здесь недавно эхо. — Вот это веселье, я понимаю! Не иначе, нашли мой секретный запас травы, юные развратницы? То-то здесь дым коромыслом!

— А что, он был? — загорелась тут же вылезшая из-под моего плеча Алиса, изгибаясь и приплясывая на месте. Ее после секса всегда словно энергией накачивают, готова бежать, лететь и танцевать. Особенно танцевать. И еще курить. — Неужели нам не оставили, жадины?

— Нам для веселья никакие травы не нужны, — Мику раздвигала воду, словно ледокол, приближаясь и одновременно увеличивая громкость звука. — Мы здесь всего пару часов, а я уже не хочу никуда уезжать. Ты был прав, Саш, наверное, мы все же засиделись в этом тропическом Роанапуре, а чтобы держать голову ясной, надо менять обстановку. Может, я только свое мнение выражаю, конечно, и девочки не согласятся...

— Согласятся, — к нам подошла Славя, уже закутанная в полотенце. Впрочем, оно мало что скрывало, так что я старательно уставился в точку над ее левым плечом и принял традиционный для себя лихой и придурковатый вид. — По крайней мере, половина. Мне тут тоже нравится.

— Это радостно слышать, — с облегчением сказал я. — Алиса тоже, вроде бы, не жалуется... ай! Вот сейчас уже было больно. А также неожиданно и коварно. Итого большинство, и даже подавляющее, если только Ленка и Ульяна... ага, тоже поддерживают. А то я опасался, понимаете ли.

— Чего именно? — Лена в своей ванне перевернулась на живот, но количество видимых прелестей сильно меньше не стало.

— Ну, знаете, — задумчиво сказал я. — Недавно выяснилось, что некоторые мои друзья имеют радикально другое понимание веселья. До сих пор в недоумении.

— "Другое понимание"? Это как?

— Ну... для меня, например, вечеринка — это просто вечеринка. Повод выжрать пару ведер вкусного пшеничного сока, сплясать на столе, поорать десяток песен и уснуть лицом в груди симпатичной девчонки. Которая, замечу, тоже спит лицом в чьей-то широкой груди. Вещь в себе. Чистое незамутненное веселье.

— Та-а-ак...

— А для них... для некоторых... все значительно сложнее. Вечеринка — это повод. Мостик к чему-то большему, хотя и необязательно лучшему. Ну, например, к тому, чтобы раскрутить понравившуюся русалку на понятно что. Или хотя бы пообжиматься с ней в горизонтали на диване посреди пустой комнаты, тоже свершение, чего уж. Соответственно, их веселье имеет не спонтанный и в чем-то даже хаотичный привкус, а четко рассчитанную дозировку: "сейчас подойти и завязать разговор, сейчас пошутить, сейчас приобнять". Сложно, черт побери!

— Жизнь вообще сложная штука, — определила Алиса. Она уже разоблачилась и сейчас аккуратно стягивала со стройных ножек трусики. — А тебе, значит, такое не приходило в голову?

— Почему? Приходило, но только обычно уже сильно позже. Ну, это когда мне говорили: "в эту комнату не заходи, там сейчас нужно уединение". И я такой: "Э, я же только что их видел на кухне курящими! А теперь они, значит, вона как развили отношения? А что, так тоже можно было?"

— Малость заторможенное развитие? С этим можно жить.

— Еще бы. Не говоря уже о том, что запрет входить куда-то порождает для меня совершенно очевидные решения. Ну, скажем, ворваться туда, сломав дверь, с шашкой наголо, верхом на коте, во все горло распевая "Вихри враждебные". Реакция второй стороны всегда была бесценной.

Я ненадолго задумался. В отдалении капала вода и бурлили источники.

— Может, потому меня в конце концов и перестали приглашать?

— Наверняка, — сказала вернувшаяся, наконец, Ульянка, светя во все стороны перемазанной, но дико довольной мордашкой. — Но давай ты уже перестанешь ходить вокруг да около и расскажешь девочкам, чего ради ты вдруг вернулся, и что сейчас требуется от них. А то я уже три раза чуть было не проболталась! Пришлось специально сбежать на периферию. Чтобы не поддаться искушению!

— Да, — сказал я твердым голосом командира танкового батальона, наблюдающего в бинокль ракетную батарею. — Пришла пора.

Девчонки немного напружинились, но беспокойства на лицах я не заметил. Уверенность в себе — это хорошо. А доверие к близким — еще лучше. Справимся, конечно. Разве были случаи, чтобы не справлялись?

— В общем, задача пока такая, — начал я. Мысли кружились в голове роем обезумевших бабочек. — Нам нужно будет поучаствовать в одном бесшабашном ограблении, потопить пару-тройку суденышек и по душам пообщаться с одним очень-очень сердитым комиссаром полиции. Да еще немного по мелочи. Вопросы?

* * *

Море было холодным даже на вид, солнце сверкало в верхотуре маленькой начищенной монеткой. Но в целом сейчас погода ощущалась скорее теплой, вот что интересно. Не исключено, что это мое присутствие так благотворно влияет на климат — в "Совенке", если помните, круглый год бесконечное лето стояло. Тут, конечно, площадь поменьше, силы у меня не бесконечны — но хотя бы так, а то на ветру уже задолбался мерзнуть, да и имеющаяся одежда вызывала ряд вопросов.

"Адмирал Бадонг" стоял на якоре вне видимости с берега. Волны лизали его белое брюхо и униженно шептали что-то под килем. Я не слушал, что именно. В кои-то веки за последние пару дней я был одет прилично — малость узковатые, но, вроде бы, мужские джинсы и светло-зеленая, полувоенная с виду ветровка. Все это было, конечно, непроста. Я пребывал на смотринах.

— Вот это, значит, он? — презрение в очередном голосе было слышно так явно, будто слова выпекали на праздничном пироге. И они настолько не сочетались с обладательницей этого голоса, что не заржать было трудно. А труд хотя и сделал из обезьяны человека, но лучшими друзьями мы от этого не стали. В общем, я не смог сдержаться.

И расхохотался. А хохочу я примерно так же, как пою — свидетели этого феномена редки и седовласы, только раз в полугодие они, обмениваясь неизвестными знаками, собираются порой в избушке посреди леса, где молча пьют горькую, в изнеможении мотая бошками. Но, справедливости ради, для хохота у меня на этот раз был законный повод.

Рядом с Изидой, переминаясь сапожками по скрипящей от чистоты палубе, стояла миниатюрная девчушка на вид лет пятнадцати. Белокурые волосы были словно ураганом завиты в длинный и сложный хвост, под правым глазом розовела татуировка в виде цветочка, с левого плеча свисал длинный шелковый шнур, тоже розовый. Еще на девчонке была коротенькая тельняшка, розовая плиссированная юбочка, открывающая практически все, что можно, черные чулки и — да что ж такое-то? — розовые сапожки из плотной кожи, сделанные на манер рыцарских сабатонов.

Но самым безумным было даже не это! Она носила наплечники, настоящие "крылышки" — эдакие средневековые погоны. Точнее, всего один, на левом плече, как и положено, металлический, отполированный до блеска и снизу доверху покрытый геральдикой.

Латное облачение на хмурой нимфетке. Спасибо, товарищ Сатана, теперь я видел все.

Пауза затянулась. За бортом плескал холодный и ироничный, но дьявольски сильный Атлантический океан. Да он прямо как я, черт возьми!

— Здрасьте, — сказал я приветливо. Я — Ричи Тозиер, лучший ди-джей по эту сторону Большого Барьерного Рифа. А нас как зовут? А чьи у нас глазки? А чьи у нас доспехи? А чей у нас...

— Молчи, серв! — малышка повелительно ткнула в меня ладошкой в черной перчатке, вокруг которой вилось до черта кожаных браслетов, вроде часовых. — За неподобающее обращение ты будешь наказан! Десять плетей!

— Мари, пожалуйста... — начала Изида, но девчушка ее не слышала. На идеальном кукольном личике — словно чернила сквозь промокашку — проступило злорадство, примерно как когда замахиваешься тапком на таракана. Блестящие губки скривились.

— Bidh thu a 'faireachdainn pian a-nis dЮ uair! Imp!

В животе набух противный шевелящийся комок, пахнуло жаром, пыточными подвалами и влажной деревянной дыбой, палуба качнулась и заскрипела. И больше ничего не случилось. Блондинка резко выдохнула. Личико ее исказилось, будто она собиралась заплакать, и стало понятно, что она правда еще очень молода — даже пятнадцати еще нет, пожалуй.

— Ну почему? — прошипела она обиженно. — Какого черта мы тут застряли?

— Я тоже задаю себе этот вопрос, — кротко сказал я мягким желейным голосом. — Почему, ну почему во Вселенной так много жестокости?

Мелкая опешила. Расстроенное выражение слетело с ее лица.

— Да кто ты такой, чтобы говорить о Вселенной?

Кейт чуть слышно кашлянула в кулак.

— Мэйси, погоди...

— Опять? — девчонка яростно развернулась и уперла горящий взгляд в брюнетку. — А вы все-таки никогда не уйметесь?

— Точно не в мою смену, — хихикнула Кейт, а я уже перестал понимать вообще все. Мелкая кипела от возмущения, приятная девушка-штурман едва сдерживала смех, а суровая Изида, похоже, хотела, чтобы вся эта ситуация уже куда-нибудь закончилась, только ничего не выходило. Что это за блондиночка такая, и почему ее мнение так важно?

Я именно это и спросил, кстати, заработав еще один гневный жест от девчушки — на этот раз, правда, без воплей на непонятном языке, что я счел добрым знаком.

— Мари, спокойнее, — сказала Изида. — Я понимаю, о чем ты думаешь, и понимаю, почему ты обеспокоена. Но этот парень находится в наведенном извне стазисе, и у него, судя по всему, получилось вернуться сюда из Озолинча. Никаких амулетов и артефактов, одной голой силой воли. Ты понимаешь, что это может означать? Помнишь, как Ли тогда смогла...

— Он — не Ли, поняла? — в глазах малолетки красными огнями вспыхнула самая настоящая ненависть. Вокруг одетых в блестящие перчатки кулаков зашуршали электрические разряды. Я выпучил глаза: человека-динамо я уже встречал в своей жизни, но не настолько же буквально! — Он — не она!

А чего тут непонятного. Я и правда не она. Права трансгендеров — не мой участок.

— Вы раскрыли меня, господа офицеры! — закричал я жалобным, но неубедительным голосом. — Умоляю, не убивайте! Я все-все вам расскажу, и покажу, где танк стоит, только не бросайте меня, пожалуйста, в терновый куст!

Девчушка замерла. Разряды вокруг перчаток возмущенно зашипели и исчезли — изоляция, наверно, хорошая. Она сложила руки на груди, что однозначно пошло на пользу обеим составляющим. Прищурилась. Это выглядело особенно глупо на ее детской мордашке.

— В стазисе, да?

— Ну, поняла, наконец? — Изида сделала большие глаза. — Психические пробои, нестабильность, как у некоторых наших общих знакомых... Но зато какие возможности! Возможно, даже... ты понимаешь. И мы будем полными чириза, если не используем этот шанс. Или хотя бы не попытаемся.

* * *

— А почему она то Мэйси, то Мари?

— Старая хохма, — усмехнулась Кейт. Мы сидели в рубке — несмотря на гордое название, она представляла собой всего-навсего комнатушку на самой верхотуре этого недо-катера, да еще и без дверей, и потому продуваемого всеми ветрами, отчего охотников забираться сюда было немного. А Кейт, хоть и старшая здесь — ей двадцать с хвостиком, просто выглядит молодо — отчего-то любила рубку. Она вообще походила на кошку — гибкая, умная, ироничная, с непонятной страстью к любой верхотуре. Спортсменкой была у них там, в Озолинче, что ли?

— Понимаю, что не молодая, — согласился я. — Но, может, расскажешь?

Девушка с усилием оторвала взгляд от залитого солнцем мира снаружи. Вздохнула.

— Изида раздала строгие указания ничего значимого о нашем мире не рассказывать, — призналась она. Ага, значит, прав я все-таки был! — Но это... мелочь. Смешная просто.

Я навострил свои длинные уши.

— Когда Мари поступала в магическую академию Тайзинч, то в заявлении на имя приемной комиссии написала свое имя настолько неразборчиво, что его прочитали неверно: не Мари, а Мэйси. Лаборантки три раза выходили в коридор вызывать. Дюжарден — не такая уж редкая фамилия, так что пока разобрались, много воды утекло. С тех пор повелось. Особенно в вашем мире: наша магия здесь сильно ослаблена, как ты мог заметить, так что молнией в тебя она не шарахнет, можешь не волноваться.

— Я и не волнуюсь, — сказал я ровным голосом. — Я вообще на диво отважен, даже с магическими девочками один на один. А вы все тоже, получается, в этой академии учились?

Кейт скривила губы.

— Туда не всех принимают. Только наиболее способных и... обеспеченных.

О, дорогая моя, ты сейчас рассказала мне больше, чем я успел выведать за все предыдущие дни. Имущественное неравенство, классы... возможно, даже кастовая система — не забываем про рабскую карьеру Лейлы. И, конечно, магия. Магия, черт возьми — вот чем мы тут занимаемся на самом деле. Виола, черт, дьяволица секретная! "Особые способности"! Из нас пытались сделать чертовых волшебников! Гарри Поттер к нам приходит! Вот это новость, вот это сюжетный поворот! Достойный художественной литературы, наверное.

Я живенько представил, как неведомый автор этой странной истории — почему-то здоровенный, словно медведь, волосатый и ухмыляющийся как идиот — печатает двумя пальцами на машинке, делая опечатки и вполголоса ругаясь. А сидит он в кафе, на открытой террасе, и вокруг ездят машины, позвякивают звонками велосипедисты, и даже сквозь плотный тент палит яркое южное солнце... Тьфу ты, ерунда какая.

И еще одно. Кейт явно и сама имеет кое-какие способности — я хорошо помню, как она меня просканировала "особым образом". Но в академии, тем не менее, не обучалась. То ли денег не было, то ли связей. А может, родственники не пошептали кому надо. А у Мари-Мэйси, значит, нашлись. То-то она высокомерная такая. А теперь, выходит, способности у нее пропали, вот Кейт и злорадствует. Ох, до чего же тут интересно все!

— А откуда тогда ты узнала всю эту занятную историю?

— Юрико, — односложно ответила Кейт, и я поежился.

Про Юрико я знал только то, что она — седьмой и последний член странного девчачьего экипажа "Адмирала Бадонга". И видел я ее за все время на борту раза два или около того. Девушка проводила все свободное время в личной каюте, читая книги и не уделяя особого внимания происходящему вокруг. Таким замысловатым образом я пытаюсь сказать, что она и на мое неожиданное появление тоже не слишком отвлеклась.

А еще она была не рожденным, а сделанным магом. Что это означало, выяснить пока не удалось, и не тянуло. Мне лично было достаточно один раз взглянуть ей в лицо, увидеть два разноцветных глаза — правый карий, левый оранжевый, полный живого бушующего пламени — сглотнуть набежавшую слюну и больше не набиваться в собеседники за ужином.

Хорошие у Мари были сокурсники в академии. Способные и на диво гуманоидные.

— Злится она теперь на то, что магия пропала, и больше нельзя никого испепелить по первому зову сердца? — предположил я. — Так и вернулись бы себе обратно. Чего не возвращаетесь-то?

Кейт коротко глянула на меня и закусила губу.

— Ты телепатией сигналы передаешь, что ли? — догадался я. — Так я это... плохо обучен пока этому виду искусств. Принимаю отрывочно, что-то вроде "дурень... дебил... остолоп". Ну точно, про меня передача! Давайте послушаем повтор!

Девушка изобразила улыбку. Талантливо, но я не купился.

— Ну... ты же понимаешь, Изи строго-настрого запретила давать тебе информацию. Любую, касающуюся нас или нашего мира. Пока запретила. Скоро, я думаю, все поменяется.

Я на секунду задумался, приложив ко лбу кулак на манер этого парня Гогена.

— Скоро... а, это как-то связано с вашей Мари-Мэйси?

— Верно, — подтвердила Кейт. — Мари лучше остальных понимает в магических деталях, и если она одобрит план Изи, жизнь твоя с одной стороны очень сильно облегчится, а с другой... нет, пока что рано, ты еще не один из нас, прости.

— А что за план такой? — изумился я, но Кейт опять покачала головой. — Понял-понял, снова топ сикрет... Ладно, тогда давай просто разговаривать, без передачи секретных данных, пока я не подписал эту вашу волшебную NDA. Один фиг заняться сейчас нечем, а тут у тебя, я вижу, даже закуска присутствует, так что с голоду не помрем. Озаботилась, хвалю!

— И о чем же мы будем разговаривать? — осведомилась Кейт, беря с тарелки банан и неторопливо его очищая. Тарелки у них тут интересные, бронзовые, с какой-то инкрустацией вроде арабской вязи, но я на них не смотрел, а смотрел совсем на другое, на тонкие пальчики, еле заметную улыбку в уголках губ, и упавшую на глаза непослушную темную челку...

— Дело ясное, о чем тут говорить, — сказал я хрипло. — О любви, само собой.

— Вечная тема? — Кейт мягко пожала плечами и откусила кусочек. — Почему бы и нет, давай послушаем, что на этот счет думают жители круглого мира.

— Лейла разболтала, или Ники? — сварливо поинтересовался я. Кейт снова улыбнулась с полным ртом, но не ответила. — Я так понимаю, начать придется мне?

— Не возражаю. Моя-то точка зрения на этот вопрос мне хорошо известна. Но может, у тебя найдется интересный аргумент? Итак, что же такое любовь, человек с чужим именем? Что такое любовь, лжец?

Я качнул головой, надеясь, что не переборщил с театральной паузой. За тонкой стенкой рубки шипел океан, мерцали на солнце волны и посвистывал ветер. Чтобы добиться своего, мне нужно было стать как они.

— Здесь лучше всего идти от обратного и сказать, что не такое любовь, — сказал я медленно. — Это совершенно точно не страсть, хотя многие считают иначе. Ошибка простительная — что вообще можно понять на эту тему за смешные восемьдесят-сто лет жизни? — но грубая.

Кейт вскинула тонкие брови.

— Я слышала иные точки зрения...

— Страсть — это огонь. Огонь — это инстинкт. Инстинкт — простая реакция, не такая простая, как рефлекс, но близкая к нему. Огонь горит, но стоит закончиться топливу — и пламя сожрет кислород и задохнется. Это все знают. А любовь...

Я задумался.

— Любовь — это то, что остается, когда огонь погаснет. Если остается, конечно. Горячие уютные угли, теперь и навсегда. Конечно, бывает огонь без углей, бывает и страсть без любви, причем гораздо чаще, чем наоборот. Но если хочешь согреться — держись поближе к углям.

Тут были бы уместны аплодисменты, но аборигены из далекого Озолинча, видимо, не знали такого обычая, поэтому пришлось обойтись без них. Обидно, конечно. И даже досадно. Но ладно.

— Неожиданные слова для такого молодого человека, — сказала Кейт, и я вдруг понял, что никакие ей не двадцать лет на самом деле, она просто так выглядит. А вот глаза — нет, глаза у нее были мудрые и глубокие. — Ты, значит, считаешь, что любовь — это в первую очередь забота и опека?

— И еще ответственность, — уверенно сказал я. — Мы в ответе за тех, кого приручили, вот это все.

— Глупости, — решила Кейт. — У тех, кого мы приручили, своя голова на плечах, вот хоть Лейлу возьми. А ответственность... она всегда висит над нами, даже в самых, казалось бы, простых и незамысловатых интрижках. Ответственность за каждый сделанный шаг, каждое действие, каждый вздох.

— Это как?

— Ну... — она поглядела чуточку лукаво. — Если бы, например, ты сейчас воспылал ко мне неземной страстью и сказал бы, скажем, что я очень красива...

Внутри черепной коробки у меня что-то отчетливо проскрежетало. Разумные мысли утекали, как вода в раковину.

— Это так и есть, чего уж там. Могу и повторить. Твердые факты — моя зона ответственности!

— ...То это всегда можно превратить в шутку, — закончила Кейт. Что это, румянец у нее на щеках? — Что ты только что и сделал. Но если пойти чуть дальше и прикоснуться...

Черт его знает, что это был за гипноз: я только и мог смотреть на то, как моя ладонь тянется к ней, дотрагивается до щеки и замирает, как будто раздумывая. Кейт трется о ладонь, словно кошка, ее мягкие слова проникают в голову, не встречая сопротивления, глаза мерцают, может быть, уже не от солнечного света.

— Это уже немножко больше ответственности. Меньше пространства для маневра. Меньше поводов свести все к недоразумению. А если набраться смелости, приблизиться вплотную и поцеловать, скажем, в...

Тонкий кокон неродившейся магии разорвал длинный разбойничий посвист с палубы.

— Эй вы там, наверху! Кейт! Тащи сюда парня, у нас тут вроде как решение образовалось.

* * *

Лицо у Мари-Мэйси было такое, будто она только что съела таз лимонов без сахара. Зато Изида выглядела абсолютно спокойной и даже довольной. Наверное, продавила-таки свой хитроумный план, в чем бы он ни заключался. А вообще на палубе собрались абсолютно все — я даже увидел белую рубашку Юрико. Видимо, это что-то вроде скандинавского тинга или русского вече — общее собрание, решение которого обязательно для всех.

— Мы тут поразмыслили немного, — с отвращением сказала розовая нимфетка. Сразу видно, что размышлять ей неприятно, а может, даже болезненно. — И решили, что этот...

Царственный жест на меня.

— Этот паренек...

— Да, это я, тетушка, — согласился я. Со всех сторон послышалось хихиканье. У них тут, видно, демократия, начальников можно на смехуечках катать. — Вы продолжайте, не стесняйтесь.

Мари, похоже, собралась долбануть меня молнией, но вовремя вспомнила, что и одного фейла было с ее стороны более чем достаточно.

— В общем, что он больше не раб, не пленник и не посторонний, — нехотя закончила мелкая. — А вроде как... ну, союзник. Вот.

Хм. Что бы это значило?

— Сказано, — резюмировала Изида. Интересно, можно ее теперь называть Изи? — Как таковому, теперь мы сможем давать ему ту информацию, какую сочтем необходимым, а также будем обращаться к нему по имени или прозвищу, что будет сочтено более удобным. Как тебя называть?

— Микки Биллиган, как же еще.

— Понятно. А прозвище у него отныне будет вот какое: Лжец.

Вот это сейчас прямо по живому резанули. Как будто я не говорил все это время только правду и ничего, кроме нее. Просто какая-то вселенская несправедливость.

— Спасибо, милые дамы, — раскланялся я как заправский антрепренер. — И сразу пара вопросов для нашего журнала, если не возражаете. Самый главный и давно напрашивающийся: вы, собственно, блин, кто?

Изида дернула щекой.

— Может, угадаешь сам?

Я, натурально, угадал. Было время подумать и понаблюдать.

— Что ж, вы не похожи на колониальную экспедицию, так что, я думаю, варианта два: либо вас забросило сюда случайно... либо вы бежали из своего мира впопыхах, прихватив... да, в общем-то, так ничего и не прихватив с собою. Изгои? Эмигранты? Беженцы?

Лица девушек застыли. Что-то я не то сморозил, наверно?

— Да! — выпалила несдержанная Мари. Светлые волосы трепетали за спиной, словно газовый факел. — Мы бежали, да... но бежали с войны! Ты знаешь, что это такое? Испытывал на своей шкуре? Бывал когда-нибудь на гражданской войне? На яростном восстании, быстро вышедшем из-под контроля?

Раньше у меня бы от этого вопроса закололо в груди. Но сейчас было — не раньше.

— Приходилось, — решительно сказал я. — Хотя, по нынешним временам... можно сказать и нет. Как посмотреть.

Девушка фыркнула.

— Не бывал, значит.

— Война это... война, — сформулировал я после некоторых раздумий. Мэйси-Мари показала руками, до чего ей понравилось мое определение, и отвернулась. Не смотрела, значит, бессмертную советскую классику, и совершенно зря.

— У тебя природный талант выводить людей из себя, — сказала Изида. — Говорили уже, наверное. А сейчас — то, для чего я выбила у Мари признание тебя временным союзником. Нам нужна твоя помощь.

— Ошибка! — буркнула откуда-то со стороны блондинка, отбрасывая во все стороны розовые блики. — Не случись вся эта дурацкая история с искривлением, не собирайся мы в такой сумасшедшей спешке, не свались на голову тот чертов неправильный бунт — я бы стопроцентно удержала ситуацию. Меня этому обучали!

— Потому что война — это... — влез я.

— Заткнись, новенький.

— Наше перемещение было... неожиданным, — сказала Изида. — В какой-то момент мы были, пожалуй, близки к отчаянию.

— Да? — глубокомысленно сказал я. Девушки не производили впечатления истеричных барышень. — А почему, разрешите поинтересоваться?

Тина хихикнула.

— Ты что, дурак совсем? На небо посмотри!

Я посмотрел. Небо как небо.

— Тина имеет в виду... — пришла на помощь Кейт. — У нас небосвод выглядит... немного иначе. Заметно иначе. И эта разница производит впечатление.

— Другие созвездия? Две Луны? Зеленое солнце? В чем дело-то оказалось?

Кейт раскрыла было рот. Подумала. Закрыла обратно. Не доверяют мне, негодницы? Впрочем, совершенно правильно, я бы тоже себе коробок спичек сейчас не доверил.

— Собственно говоря, — сказала Изида, — помощь нам понадобится даже по двум эпизодам. Первый, ближайший: завтра утром в этих местах пройдет пассажирский лайнер, битком набитый нужными нам вещами. Продовольствие, топливо и так далее. Юрико может помочь снизить расход припасов до минимума, но пополнять их все же нужно. Мы планировали провести налет на прошлой неделе, но твое неожиданное прибытие немного спутало карты. Так что, будем считать, это станет твоим способом отдариться. Понятно?

— Чего уж тут, — сказал я. — Только я с абордажной саблей не силен, и людей убивать не могу. Пацифист, ничего не могу поделать.

— Ничего, это лечится, наша медицина творит чудеса. Покажешься потом Юрико, она поможет. Теперь второе...

Несдержанная Тина вожделенно потерла ладошки и засверкала зубками. Что-то мне не нравится эта ее ажитация...

— Ты говорил, что после попадания на Озолинч смог своими силами вернуться обратно.

— Э-э-э... — сказал я. Черт. Повысил ставки, называется. Дал бы себе сейчас по башке со всей силы, да боюсь, окружающие не поймут. Они же явно весь свой хитроумный план выстроили именно на этой моей предполагаемой способности!

— Наша магия здесь ослаблена и искажена. Но ты встретился нам в счастливый час. Ты отправишь нас домой, — заключила Изида.

— Да! — закричала Тина и обняла оказавшуюся рядом Кейт. Та не отстранилась, но смотрела в это время только на Изиду. И еще немного на меня.

А я...

Ну, скажем, если бы у меня был сейчас хоть малейший шанс броситься за борт и рвануть к берегу, я бы им немедленно воспользовался. Но шанса — черт! черт! — не было ни малейшего. Равно как и способностей выполнить то, о чем сказала Изида. Я же не умею открывать двери в параллельные миры, не умею! Ах ты ж ёшкин кот, своими же руками вырыл себе яму. Но кто мог знать тогда, кто же мог знать... Ну, не предусмотрел...

Так. Холоднокровней, дорогой товарищ. Они еще не раскрыли мой обман. Они думают, что я могу это сделать. И я все еще не мертв, хотя и приближаюсь к этой перспективе, скажем прямо, семимильными шагами. Выход? Тянуть время. Ходжа Насреддин сталкивался с таким, в знаменитой истории с ишаком, и вроде бы нормально решил тогда проблему. Будем следовать его выдающемуся примеру.

— Ну, — сказал я, пытаясь унять лязгающие от адреналина зубы, — такой вопрос с кондачка не решается... Нужно подготовиться как следует, поразмыслить над деталями...

— Время у тебя будет, — безапелляционно сообщила Мари. — Ты в стазисе, а это, естественно, затрудняет процесс забора энергии. Я же не идиотка, я понимаю. У тебя будет еще несколько дней. Два-три. Верно, Изи?

Изида кивнула.

— В противном случае... — из голоса мелкой словно потек яд, — тебе придется познакомиться с Юрико. И вовсе не с хорошей стороны.

Я глотнул. Встретился взглядом с разноцветными глазами девчонки в белой рубашке.

— Я уверена, что до этого не дойдет, — мягко сказала она. — Все закончится хорошо, верно?

— А то как же, — подтвердил я. Может, еще не поздно освоить навыки скоростного плавания?

Нет, стоп. У меня есть время. По правде говоря, времени у меня чертова прорва. Я что-то придумаю. Обязательно найду выход. У меня отлично подвешен язык, быстро варят мозги плюс вызывающая доверие физиономия. Я выкручусь.

Вот только бы информации побольше. Чем больше знаний, тем больше шансов использовать их в свою пользу. Девчонок можно запутать. Ввести в заблуждение. Потянуть время. Шантажировать. Разжалобить... насчет последнего сомнительно. Словом, пока есть возможность — тянуть из них информацию. Сжиться с ними. Пустить в расход близкого человека не так-то просто. Будем пока исходить из этого.

Ну, поехали.

— А катер-то у вас маловат для такого грозного имени, — озвучил я самое актуальное в настоящее время соображение. — Больше подходит для какого-нибудь авианосца. У вас там есть авианосцы? Или хотя бы супер-дредноуты?

— У нас — есть, — сухо сказала Кейт, сделав непонятный акцент на "нас". — А для названия есть определенные причины.

— Не сомневаюсь, — сказал я, потому что и вправду не сомневался. — Корабли довольно редко называют без причин, интересно было бы посмотреть, наверное... А что это за клятва такая? И кто такой адмирал Бадонг?

— Ты правда хочешь знать? — она уставилась мне в лицо своим темным непроницаемым взглядом, спокойная, по-всегдашнему доброжелательная, но загадочная. Мне в очередной раз — и я больше никогда в этом не признаюсь ни в каком разговоре, хотя это так — пришло в голову, до чего же она красивая.

Я сделал умное лицо.

— У нас на Земле есть интересная традиция. Когда спрашивают о чем-то, то обычно действительно хотят знать ответ.

Кейт выдержала взгляд, но в уголках ее губ снова дрогнула, высунув тонкий острый язычок, улыбка.

— Мы все-таки очень сильно отличаемся, паренек без имени, — сказала она. Остро взглянула на небо, сверилась с компасом на запястье. Наверняка применила какой-то остаток своей странной магии — в рубке тоненько звякнуло стекло. — До наступления тьмы еще есть время, и мы никуда не торопимся.

Она так и сказала — тьмы. Прозвучало это вовсе не пафосно, а естественно, словно тьма (возможно, с большой буквы) и впрямь была за порогом, и ее следовало страшиться. Я с усилием оторвался от лингвистических мыслей и сосредоточился на девушке.

Девушка потянулась. Стрельнула глазами. Мечтательно улыбнулась.

Начала говорить.

* * *