Петербургский пленник

Петербургский пленник

Николай Ф. Васильев

Часть первая

Глава первая, в которой герой повествования обнаруживает портал

Дело было вечером, делать было....

Нет, дел-то у Дмитрия Николаевича Лазарева (кандидата геолого-минералогических наук, 40 лет от роду, отца двоих детей, мужа красивой женщины) было, в принципе, полно: позвонить Игорю в Москву с целью зондажа его студенческого житья-бытья, потом Вике тайком от жены (близился срок платы за квартиру, которую снимал ее малоденежный бой-френд), прогулять уже поскуливающую Пуму (добродушную черную немецкую овчарку 10 годков), купить попутно в универсаме бутылку "Цинандали" с целью более естественного подката под бочок к Марине (у нее наверняка подъем чувств в связи с приближением месячных и пропуск им этого момента чреват последствиями).... Но это ближе к ночи, а до того надо, надо посидеть над ненавистной докторской диссертацией....

Уже гуляя с собакой по заснеженному парку, Дмитрий Николаевич вновь устремился мыслями к своей диссертации. Тема ее была вполне достойной и даже злободневной ("Основные особенности тектонических движений ЮЗ обрамления Сибирской платформы в неопротерозое и их роль в локализации золотого оруденения"), но дело в том, что все эти особенности были изложены им с соавторами в серии статей и в докладах на конференциях давным-давно. Ныне интересы Дмитрия Николаевича сместились к вопросам локализации нефти и газа — хоть и на той же ЮЗ окраине платформы, но в мезозойскую эпоху. Однако директор НИИ земной коры на него наехал: "в институте доктора мрут и мрут, скоро останемся с одними кандидатами, немедленно оформляйте свою работу по золоту в виде докторской, иначе мне придется переадресовать ее кому-то из Ваших соавторов". Дмитрий Николаевич поморщился: соавторы его, увы, своих идей не имели и, как говорится, клевали у него с ладони, выпускать их в доктора — совсем науку профанировать.... Пришлось взяться за ненавистное ему оформительство — к тому же идей вполне "остывших".

— Вот и оформляю по сей день, — с унынием попенял себе Лазарев. — А тут еще сегодняшний скандал....

Он вспомнил яростное лицо директора НИИ, который шлепал об стол оттисками его, Лазарева, статей и буквально вопил:

— Это что!? Вы совсем забыли, где работаете и кто Вам деньги платит? Диссертации как не было, так и нет, а он статейки на вольные темы пописывает! Ладно еще вот эта под названием "Роль нефти в тектоническом строении Земли" — хоть и бред, но геологической тематики. Но Вам же лавры Менделеева понадобились, и Вы тиснули "Матричную таблицу периодической системы элементов"! И где? В Интернете! То есть, в научный журнал ее не приняли! Но время-то, время сколько Вы на эту галиматью потратили! А в довершение всего мне принесли сегодня вот это!!

Зевс (вспомнил Лазарев заглазное прозвище их директора) с удвоенной силой шлепнул новой статьей и с отвращением прочел ее название: — "Чернышевский. От Лаврова до Набокова: предтеча революции или заемный утопист?". Автор Д. Н. Лазарев. Этот Лазарев — тоже Вы?! Боже мой, я готов сойти с ума! А Вы.... Ты, Митенька, уже с него сошел! Ты-ы, основная надежда на будущее института.... Не я ли тебя на руках носил и в мыслях прочил на свое место? Вот дурак так дурак....

Лазареву так и осталось неясным, кого директор счел дураком: его или себя. Оправдываться в тот момент он не стал (хотя мог многое сказать в защиту и себя и роли дилетантов в научном познании мира), да гневный Зевс ему и не позволил: выдворил из кабинета со словами: "Идите. И о-очень подумайте, как жить и что творить дальше".

Вернувшись домой, Дмитрий Николаевич сунул "Цинандали" в холодильник (под морозилку), налил Пуме остывшего супчику из общей кастрюли, принял со всей тщательностью душ, подравнял ножницами небольшую бородку и усы, облачился в свежий домашний халат и проследовал в свою комнату, к столу, на котором царил его ноутбук. Открывая файл с диссертацией, он промахнулся, и на экране вдруг возникла недавно скачанная из "Самиздата" фантастическая повесть Ильина "Уровни Эдема". Слегка ухмыляясь, Д.Н. пробежал глазами уже читанную страницу, вздохнул завистливо ("Эх, мне бы какой портал обнаружить в дали дальние...."), закрыл и через минуту стал вчитываться в свою последнюю писанину.

Вдруг в темной комнате (Лазарев для большей сосредоточенности всегда работал без наружного освещения) будто фонарик мигнул. Он поднял взгляд в подозрительном направлении и, к своему большому удивлению, обнаружил махонький квадратик света посреди комнаты, на высоте своего роста. Он встал, подошел к квадратику (2х2 см примерно), глянул в него и оторопел, увидев (будто через дырку в заборе) освещенную солнцем чужую комнату! Не веря себе, он стал осматривать ее интерьер, смещая голову то влево, то вправо, то приседая, то вставая на цыпочки и, наконец, сел на диван, слегка тряся головой. Общее впечатление, сложившееся у него, походило на кадр из фильма, действие которого происходит в 19 веке: венские стулья, стол, застеленный плюшевой скатертью, шелковый абажур над столом, накрывший подвешенную керосиновую лампу, портьеры в обрамлении входной двери, гардины, крашеный суриком деревянный пол, фикус в углу, наконец! Что это за чертовщина!

Тем временем в комнату почти неслышно вошла Пума и глухо заворчала, глядя в сторону того же квадратика. Дмитрий взял собаку за уши и прижал к себе, призывая к спокойствию, потом подошел к окошечку в чужой мир и тотчас отшатнулся: странная комната уже не была пустой! По ней в раскачку, с тряпкой в руках пятилась молодая бабенка в каких-то чунях и ситцевом сарафане, подоткнутом к поясу до обнажения полных икр, то есть мыла пол. Когда Дмитрий вновь поглядел с опаской в окошечко, баба уже развернулась и двигалась с тряпкой в обратном направлении — видимо, протирала намытую часть пола. При этом ее полные груди мотались из стороны в сторону под ситчиком сарафана так резво, что Дмитрий Николаевич вдруг покраснел, ощутив внятную эрекцию.

— Вот же зараза.... — подумал он. — К жене бы так воспылать.... Зараза! Но что это такое? Что за явление природы? Неужели портал? Как? Для чего? И нельзя ли его расширить?

— Ага, расширь, — едко ухмыльнулась вторая половина сознания. — Потом шасть туда и сразу эту бабенку за титьки бери. Пока она сомлевши будет.... Вот только доведется ли обратно домой попасть....

Когда Д.Н. опять подошел к упорно не закрывающемуся окошечку, бабы в комнате, слава богу, уже не было. Тотчас в душе его проснулся естествоиспытатель, и тестирование окошечка началось. Опыты с карандашом показали, что физико-механических границ окошечко не имеет и воздействия на карандаш никакого вроде бы не оказывает. Горошинка, брошенная в него, укатилась по полу в угол и исчезла из виду, но фантик, сложенный из листочка бумаги, так и остался лежать на полу. Надо было запустить туда живность. На ум сразу пришел таракан, но Марина их давно повывела. Лазарев мысленно пробежался по соседям и всех их отбраковал. Впрочем.... На первом-то этаже есть жилец, похожий на алканавта. Неужель и у него тараканов не водится?

Спустя двадцать минут кандидат наук вернулся в свою квартиру с живым смачным рыжим тараканом, уже обвязанном длинной ниткой (вязал тот самый мужичок, которому Лазарев обещал потом рассказать о сути своего эксперимента). И вот таракан спускается из окошечка, достигает пола и резво бежит по нему к ближайшему плинтусу — но нитка не столь длинна, пожалуйте обратно. Дав живности побегать в чужом мире минут пять, Лазарев вытащил ее, осмотрел при свете торшера (энергичный типчик, вон как лапками сучит) и спрятал в заранее приготовленный спичечный коробок — пусть полежит, вдруг помрет?

Он сел было вновь на диван, обдумывая следующие ходы, но тут в комнату заглянула сияющая улыбкой Марина:

— Митенька! Это ты для меня "Цинандали" купил? Какой ты все же умничка....

На этом о портале пришлось до утра забыть.

Глава вторая, в которой хронопутешественник бодро топчет булыжники старого Питера

Собираясь утром спешно на работу (почти проспали, конечно!), Лазарев заскочил в свою комнату, но квадратик обнаружить не смог. Открыл спичечный коробок, поглядел удовлетворенно на сученье тараканьих лапок, бросил внутрь горстку хлебных крошек для пропитания первопроходца и покинул квартиру. Утренняя прогулка Пумы лежала на товароведе Марине, которой в силу позднего открытия ее универмага можно было понежиться в постели еще.

Зато с работы Д.Н. ехал в своем "Дастере" заметно волнуясь. Он проанализировал ситуацию с порталом и осознал, что вызвал его мысленно сам, когда произнес те слова после прочтения фрагмента "Уровней Эдема". О том, что за существо оказалось способно создать портал, забубенный атеист пока старался не задумываться. Значит, придется вызвать портал снова.... О том, чтобы не вызывать его во избежание обрушения уютного домашнего мирка, естествоиспытатель тоже не подумал. Было у него одно опасение: лишь бы Марина раньше времени домой не вернулась....

Проделав все необходимые домашние процедуры (но без переодевания в халат) Дмитрий Николаевич выключил в своей комнате свет и, внутренне трепеща, произнес сакраментальные слова: — Эх, вот бы снова открылся портал в дальние дали.... И вперил взор в предполагаемую точку. В этаком напряжении он постоял с минуту и уже всплыли на заднем плане его сознания циничные слова "С обломинго тебя, Митяй", как вдруг световой квадратик возник-таки посреди комнаты! Дмитрий Николаевич приник глазом к окошечку и недоуменно заморгал: вместо ожидаемой вчерашней комнаты его взору представилась набережная большой неласковой реки свинцового колера.... Он посмотрел с пристрастием на гранитную облицовку набережной, на силуэты зданий противоположного берега и опознал и реку (Нева) и город (Питер, конечно, причем осеннею порой). Судя по тому, что он видел перед собой Адмиралтейский шпиль, а также фрагмент металлического моста (Николаевского, вероятно), точка обзора находилась на набережной Васильевского острова (недалеко от его альма матер, то есть Петербургского горного института). Минут через пять Лазарев пришел к выводу, что наблюдаемая жизнь относится к 50-60-ым годам 19 века: пароходы по реке вовсю снуют, но авто еще нет, а дамы пока носят платья с кринолином. Мост же Николаевский (он помнил) был построен в 1850 г.

— Однако что это за портал, — с неудовольствием подумал Дмитрий, — нельзя ли эту дырочку расширить до двери или хотя бы окна? Впрочем, — спохватился он, — пусть сначала увеличится до размеров яблока....

И сосредоточился на этом желании. Квадратик мигнул и скачкообразно расширился до заказанного размера! Лазарев счастливо рассмеялся: слушается "существо", идет навстречу!

— А теперь закрыть портал, — скомандовал он. И окошко в старый Питер готовно закрылось.

"Хм, а если попробовать открыть его недалече, например, в наш парк и время задать наше? А там сделать переход и попробовать открыть назад, в квартиру? Иначе толку от этого портала будет немного....".

Сказано-сделано. Портал вновь открылся и именно в том укромном уголке парка, который Д. Н. представил. Правда, на высоте 2 метров над землей. По голосовой команде окошечко спустилось до уровня пояса, а по другой развернулось в рост Лазарева. Он хотел было шагнуть в проем, но вдруг в него метнулась незаметно подкравшаяся Пума и стала носиться по снегу.

— Пума, ко мне! — грозно потребовал хозяин и овчарка, сделав дополнительный круг, впрыгнула в квартиру.

— Ах ты пси-ина, — потрепал ее Дмитрий Николаевич за уши. — Вижу, что с тобой все в порядке. Ну, пойдем вместе побегаем. А портал пока закроем....

Последующие дни были заполнены у Лазарева (помимо обычных занятий) подготовкой к визиту в Петербург 19 века. Самым канительным делом стало изготовление на компе и принтере документа эпохи императора Николая Павловича, удостоверяющего личность. Слава богу, в интернете нашлось свидетельство о выходе некоего поручика в отставку — с него и слепил себе подобие на плотной бумаге с гербом (ее подбор и изготовление — отдельная песня!). "А может и пару ассигнаций тиснуть? Впрочем, поймают за руку, не отмажешься, ну его к бесу. Лучше прикупить у нумизматов металлических рубликов и копеек той поры да раздобыть карманные часы с маркой "Swiss Made" на продажу. Хотя я ведь не собираюсь там подолгу жить, вечерком строго домой. А вообще-то надо взять отпуск....".

С одеждой у него проблем не было. Тут кстати пришелся шерстяной костюм-тройка темно-синего цвета, который Дмитрий Николаевич почти не носил, а также низкие коричневатые сапоги-мокасины. Его черное пальто с пуговицей под горлом тоже было натуральным, тонкого сукна. К нему в тон подходило кепи с наушниками. Еще повязать галстук (в обиходе пренебрегал), взять перчатки, белое кашне, трость-зонтик — и вперед, на улицы старого Питера!

Выход он наметил на вечер пятницы (здесь вечер, там-то будет день), решив открыть портал в том же парке. Жене сказал, что договорился устроить со своими приятелями вечерушку на даче (с преферансом и, конечно, выпивкой). Та милостиво кивнула, зная, что в той компании дам не бывает, да и алкоголем они давно не злоупотребляют. И вот уже привычное заклинание и портал открылся посреди лабиринта из желтоцветных деревьев, крестов, оградок и узких дорожек, то есть, как и было задумано, на Смоленском кладбище Петербурга. Дмитрий Николаевич вышел из него, огляделся и, не увидев поблизости людей, велел закрыться. Потом пошел в юго-восточном направлении, попав в итоге на Малый проспект.

Погода в этот день была солнечной, хотя и с неприятным северным ветерком. Малый проспект, как и в современном Петербурге, был не слишком оживлен, и хронопутешественник перешел на проспект Средний. На этой улице движение было не в пример активнее: разнообразные повозки, влекомые одной или двумя лошадьми, катили одна за другой, средь них кареты и коляски с тонно одетыми пассажирами привилегированных сословий. Еще больше людей было на тротурах проспекта, а также в боковых "линиях" — они, само собой, были одеты кто во что горазд, но преимущественно просто или даже плохо. Лазарев выглядел на их фоне со своим кепи, кашне и зонтом, пожалуй, вызывающе. Впрочем, все встречные девушки и женщины поднимали на него глаза, и в них Дмитрий Николаевич читал одобрение его внешности, а то и готовность к знакомству.

Кроме разглядывания фемин попаданец успевал фиксировать названия лавочек и магазинов по обе стороны улицы, досадуя, что в них отсутствуют стеклянные витрины. Вдруг в глаза ему бросилось название "Часы", он тотчас вспомнил о своем "швейцарском хронометре" и вошел внутрь лавочки. Вот здесь стеклянная витрина уже была, вернее, был длинный стол, имевший вместо деревянной крышки стеклянную. В столе лежали, естественно, часы, все сплошь карманные, но довольно разнообразные: по размерам и форме (от луковиц с кулак до миниатюрных медальонов), материалу корпуса (золото, серебро, бронза, сталь и даже хрусталь!), а также по циферблатам. Разными были изготовители и, конечно, цена: от нескольких рублей до нескольких сотен. Сопоставив имеющиеся экземпляры со своим, Дмитрий Николаевич заскучал: за часы в стальном корпусе больших денег не получить. Он поднял голову от стола и только тут увидел собственно часовщика, сидяшего напротив витрины, с неизменной лупой на лбу.

— Желаете купить часы или продать? — спросил с тонкой ухмылкой плешивый щуплый мужичок неопределенной национальности, но вряд ли русак.

— Продать, — кратко ответствовал Лазарев и протянул свои часы специалисту. Тот щелкнул крышкой, вгляделся в название фирмы на циферблате и удивился:

— Тиссо? Что-то я не слышал о таком производителе. Это в Швейцарии или во Франции?

— Швейцарец. Фирма новая, но в Англии их часы стали уже популярны. Там я их и купил. Видите гравировку на корпусе "Swiss Made"? Это по-английски означает "Сделано в Швейцарии". А поскольку конкурентов на часовом рынке много, эта фирма производит пока часы с особой тщательностью. Они вот в стальном корпусе, а выглядят как будто в платиновом. Не так ли?

— Часики новые и блестят хорошо. Но надо все же посмотреть механизм. Вы не будете возражать, сударь?

— Смотрите. Кота в мешке я вам продавать не буду.

— Хе-хе-хе! Ловко сказано: кота в мешке.... Ну-ка, ну-ка.... Тонкая работа, тонкая. Были бы в золотом корпусе, цена их была бы высока. А так больше 25 рублей дать за них не могу.

— Да Вы что, я их за 15 фунтов стерлингов купил, то есть почти 100 рублей. К тому же кто Вам запретит переставить механизм в золотой корпус? Тогда их цена составит 500, а то и 1000 рублей, не так ли?

— Легко Вам говорить: переставить.... Да и рынок часов сейчас переполнен. Нет, от силы дам 30 рублей.

Тут Лазарев ловко ухватил часы за цепочку и потянул к себе: — Как хотите, я поищу другого часовщика, на Невском или Литейном....

— Другой тоже больше Вам не даст, — возразил хозяин лавки, продолжая удерживать часы.

— Может и не даст, но Вы-то свою выгоду упустите. Давайте 75 рублей....

Спустя пять минут попаданец покинул лавку уже без часов, но с 50 дополнительными рублями в кармане.

Глава третья, в которой герой потерянно хлопает глазами

"Ну вот, — удовлетворенно жмурился господин Лазарев. — Теперь можно будет и ресторацию в этом Питере посетить. Не сейчас, конечно, а после того как подустану топтать его тротуары. А впрочем, почему бы не нанять "ваньку"? Денежки-то на это удовольствие уже есть...."

И вот он катит в щегольской коляске в сторону Биржи, поглядывая по сторонам с некоторым самодовольством: "Чем я не граф? Ну, ладно, просто дворянин, из зажиточных провинциалов. Приехал столицу посмотреть и себя показать. Вот только что барынька во встречном экипаже меня с интересом обсмотрела. То ли еще будет...."

Впрочем, все это Дмитрий Николаевич проговаривал внутри себя с ироническим хохотком и как бы с дистанции пассажира дирижабля, которому не грозит тесное общение со скоплениями обозреваемых сверху аборигенов. Тем временем коляска пересекла Неву по наплавному мосту и выехала на Дворцовую площадь, которая выглядела почти так же, как и в 21 веке — за исключением газовых фонарей, которые обрамляли ее по периметру. Ну и, конечно, не было ни асфальта, ни брусчатки — только булыжная мостовая. А вот и начало Невского проспекта. Здесь некоторых зданий Лазарев уже не досчитался — в частности, дома компании "Зингер" с ее глобусом на башне — но общее впечатление было тем же. По Невскому коляски и кареты ехали совсем густо, полно публики было и на тротуарах, причем одетой почище, чем на Среднем проспекте. Вот Лазарев миновал Казанский собор (приметив свадебный кортеж перед его колоннадой?), Гостиный двор (где кучковалось подозрительно много нарядных девиц — неужто и в эти годы тут была "биржа" проституток?), памятник Екатерине, Аничков мост с конями Клодта, потом перекресток с Владимирским проспектом (где еще не было памятного углового здания со знаменитым "Сайгоном"). На перекрестке с Литейным проспектом ему в глаза бросились цветные витражи в первом этаже углового дома, на котором была вывеска "Новопалкинъ". Притормозив извозчика, Дмитрий Николаевич пригляделся к витражам и опознал на них сначала Нотр-Дам, затем Квазимодо, Эсмеральду с козочкой и Феба, а в самом "Новопалкине" ресторан. Поколебавшись (не зайти ли?), он все же поехал дальше, поскольку проголодаться еще не успел. Теперь он припомнил, что ресторан этот был популярен среди питерских литераторов (в нем бывали Достоевский, Салтыков-Щедрин, Аполлон Григорьев, а эпиграммист Щербина числился в завсегдатаях, привлекая собой публику).

Тем временем коляска достигла Знаменской площади, где в центре стояла церковь, за ней виднелся Московский вокзал, а сбоку высилось здание Большой Северной гостиницы, при которой был и обширный ресторан.

"Пожалуй, зайду в него, — решил Лазарев — да спрошу, кроме закусок, газету. А то уж два часа толкаюсь в Питере и до сих пор не знаю даже года, в который попал".

Он вышел из коляски, отдал "ваньке" полтинник (тот лучезарно поблагодарил), отпустил его восвояси и вошел в гостиницу мимо молчаливого приметливого швейцара. В просторном холле, отделанным мрамором и уставленным традиционными пальмами в кадках, Дмитрий Николаевич сориентировался и пошел к входу в ресторан. Сдав пальто и кепи в гардероб неулыбчивому халдею (без какого-либо номерка в ответ) он вошел в обширный и полупустой обеденный зал и наткнулся на приветливого метрдотеля.

— Желаете пообедать? — изобразил тот полупоклон.

— Желаю немного закусить, например, семгой. Запить ее чашкой кофе. А также почитать сегодняшние "Петербургские ведомости". И лучше бы не в общем зале, а в зимнем саду. Это возможно?

— Непременно, сударь. Идите за мной.

Через пять минут Лазарев сидел среди густо расставленных кадок с пальмами, обочь хилого фонтана и вчитывался в газету, датированную 11 октября 1860 года. Основной газетный материал был посвящен представлению в Главный комитет по реформе проектов 16 положений в 27 томах. Обсуждались противоречия среди 10 членов этого комитета: выходило что "за" будут великий князь Константин Николаевич, а также Ланской, Блудов и Чевкин, против — Муравьев и шеф жандармов Долгорукий, частично против министр двора Адлерберг и министр финансов Княжевич. А у князей Гагарина и Панина заготовлены свои проекты реформы....

В разделе, посвященном международным новостям, активно муссировалось избрание Линкольна президентом США (с предсказанием больших волнений в южных штатах), менее — результаты интервенции Франции в Сирию. Была большая статья о предстоящей демаркации границы России с Китаем, по которой к нам должны отойти Уссурийский край и весь Сихотэ-Алинь, где уже начато строительство нового города и порта.

К внутрироссийским новостям отнесено создание Кубанского казачьего войска (на основе войска Черноморского и части Линейного), спуск на воду винтового корвета "Богатырь" с 17 пушками, а также отмена акциза на спички (с предсказанием обрушивания городских бюджетов).

Новости городские были малопривлекательны и часто походили на плохо замаскированную рекламу. Обычной рекламы тоже было полно. Уголовную хронику пробежал глазами вскользь и отложил газету: все одно и то же, убийства, грабеж и проворовавшиеся кассиры. Тут официант принес семгу и попаданец переключил все внимание на нее — тем более что она оказалась "первой свежести".

Когда он уже приступил к кофе, где-то по соседству раздались звуки скрипичной музыки. Дмитрий Николаевич встал из-за столика и с чашкой в руке пошел на эти звуки. Оказалось, что зимний сад соседствует с подобием концертного зала, то есть обширной комнатой с эстрадой и рядами стульев вдоль стен. На эстраде стояло фортепьяно, но в данный момент играл струнный оркестрик на 4 инструмента (скрипка, альт, виолончель и контрабас). Зал был пуст (репетируют они что ли?) и обладал довольно хорошей акустикой (именно потому что пуст?). Лазарев послушал скрипичную пьесу минут пять (мило, но все же скучновато) и пошел из ресторана. Заплатил уже на выходе (рубль, считая с чаевыми), получил одежду и оказался на улице. Вдруг ему расхотелось крутиться дальше по этому Питеру и он стал осматриваться с целью создания портала в укромном месте.

"Может, таковое есть за церковью?"

И точно, с ее обратной стороны нашлась закрытая дверь, перед которой никого не было. Момент благоприятный.

— Портал, откройся в мое время, в мою комнату, — произнес с настроем Дмитрий Николаевич. Однако минута прошла, а никаких движений пространства-времени не произошло.

— Портал, откройся! — почти крикнул Лазарев. Опять без последствий. Попаданец похолодел....

Глава четвертая, в которой приходится обживаться там, где не собирался.

Разумеется, Д.Н. рванул на извозчике на Смоленское кладбище. Кое-как разыскал он место своего входа в этот мир. С большой надеждой озвучил формулу, потом еще несколько раз, а потом.... Потом в полном унынии пошел к Малому проспекту, механически переставляя ноги. Затем к Среднему....

Когда он вновь огляделся, вокруг были хорошие сумерки. Нет, газовые фонари освещали проспект, но совсем неярко. Надо было срочно искать ночлег. То есть гостиницу, а не логово для бездомных — благо деньги пока есть. Вдруг он вспомнил отзыв какого-то иностранца о жутких клопах в гостиницах Петербурга и содрогнулся. Абы какая ему, пожалуй, не подойдет. Не поехать ли в Большую Северную? Она еще новой постройки и выглядит достойно. Неужели тоже заражена этими кровососами?

Извозчик нашелся достаточно быстро, что страдальца немного подбодрило. Невский проспект выглядел вечером тоже неплохо, хоть и не был так оживлен. В Северной гостинице свободный одноместный номер, слава богу, нашелся — видимо, для приезжих не сезон. На вопрос, на какой срок ему нужен номер, Лазарев замешкался и попросил почему-то на десять дней. Оказалось, что стоит это удовольствие 12 рублей. Пока терпимо. Если обедать и ужинать не в ресторане, а в более дешевом трактире или кафе. Ну и искать какой-то источник дохода.

Покрутившись в номере (абсолютно простом, но с водяным отоплением и с ванной комнатой), Дмитрий Николаевич осознал, что уснуть не сможет: слишком взвинчены его нервы. Значит, надо идти в ресторан и дернуть водки. Да и аппетит вдруг разгулялся. Эх, опять излишние расходы....

Утром следующего дня петербургский пленник решил еще полежать в постели (последняя рюмка была, естественно, лишней) и не спеша обдумать варианты занятости. Толкаться в Корпус горных инженеров, размещенный в здании его родного Горного института, было чревато обвинением в самозванстве (сослаться на обучение в Гейдельберге не получится, так как немецкий помню через пень-колоду, Кембридж подошел бы, но все равно потребуют диплом). Поехать самостоятельно на известные мне Енисейские золотые прииски? Сезон уже заканчивается, на дорогу нужны деньги, да и страшновато ехать к нынешним дремучим старателям — пришибут, коли надыбаю "левую" россыпушку. А просто работать на "дядю" будет неинтересно.... Заняться писательством? Не факт, что это сейчас прибыльное занятие, хотя прозондировать этот вопрос стоит.... А вот стать шансонье при местном ресторане — вполне приемлемый вариант. В студенчестве под гитару пел я много, да и поныне в компаниях романсы исполняю, в том числе в "стиле Малинина". Попробую, пожалуй, уговорить сегодня хозяина .... Вот только найдется ли в этом заведении гитара? Или придется искать подходящий инструмент по магазинам?

Спустя час, после завтрака, Дмитрий Николаевич был приятно удивлен, узнав у метрдотеля, что эта шикарная гостиница находится во владении женщины, Екатерины Александровны Галченковой, притом вполне молодой, хоть уже и вдовы. Она занимала аппартаменты в левом крыле второго этажа, куда приличного постояльца проводил тот же мэтр. Сначала мэтр переговорил с горничной хозяйки, потом вошел в ее покои сам и, вернувшись через пять минут (в течение которых характеризовал, видимо, визитера), позволил войти Лазареву.

В модно обставленной светлой комнате, в обширном велюровом кресле сидела лицом к посетителю, поигрывая веером, эффектная светловолосая женщина лет до двадцати пяти в раскидистом зелено-лиловом полосчатом платье с рукавами буфф.

— Добрый день, мадам, — слегка поклонился Дмитрий Николаевич.

— Бонжур, господин Лазарев, — приветливо улыбнулась дама. — Все ли хорошо в моем отеле?

— Отель прекрасный, под стать своей хозяйке....

— Мерси за комплимент, — еще шире улыбнулась владелица, — но я уловила в Вашей фразе недосказанность.... И прошу, присаживайтесь на диван.

— Я был вчера вечером в Вашем концертном зале, — с некоторой заминкой в голосе начал свою интригу претендент, — и заметил, что публики в нем немного. Хоть струнный квартет играл очень проникновенно....

— Вечерами в ресторанах Петербурга вообще публики меньше чем днем, — ответствовала Екатерина Александровна. — Большинство в это время посещает театры, клубы или идет в гости. Но Вы опять не договорили....

— Мне кажется, я знаю, чем привлечь публику именно в Ваш ресторан и Ваш концертный зал....

— Чем же? Вот у Вас манера замолкать: приходится тащить клещами каждую фразу!

— Я бы предложил исполнение душещипательных романсов. Пьяненьким господам они очень по душе, по себе знаю. И тут мы можем пойти друг другу навстречу. Дело в том, что мной владеет одна, но пламенная страсть: сочинение этих самых романсов. Причем как слов, так и музыки. Мои приятели и приятельницы утверждают, что столь чудесных романсов никто не пишет. Надо добавить, что исполняю их тоже я, обычно подыгрывая себе на гитаре.

— Вот теперь Вы три короба наговорили. Значит, чудеснее Ваших романсов никто не слыхивал?

— Я сам так не считаю, в мире много красивых романсов. В России, например, Алябьева "Соловей", "Вечерний звон", романсы на стихи Кольцова, Тургенева и других. Мои будут хороши хотя бы тем, что их еще почти никто не слышал. Кстати, некоторые романсы будут нуждаться в сопровождении скрипок, так что ваш оркестр лишним не станет.

— А жаль, — полупритворно вздохнула Галченкова. — Четырех скрипачей я бы, пожалуй, согласилась заменить на одного гитариста.... Впрочем, я Вас все же послушаю: вдруг тоже стану Вашей поклонницей.

— Вот только гитары при себе у меня нет, — извинительно произнес Дмитрий Николаевич. — Но я могу проехаться по магазинам....

— Это не беда, а безделка. Мой метрдотель обожает пленять горничных пением под гитару и некоторых соблазнил, подлец. У него и возьмем.

При этих словах хозяйка позвонила колокольцем и сказала вошедшей горничной:

— Наташа! Сходи к Арнольду и принеси сюда его гитару. И живо: одна нога там, другая уже здесь.

Затем, повернувшись к просителю, спросила: — А чем Вы вообще занимаетесь в жизни?

— Обычный помещик, небогатый. Согласно будущей реформе меня лишат моих кормильцев, вот мне и пришла мысль разбогатеть на концертах. А потом вернуться в свои Липки.

— То бишь к друзьям и подругам? А жены у Вас, случаем, нет?

— Есть, как не быть. А также сын и дочь семнадцати и восемнадцати лет....

Глава пятая, в которой владетельная дама впадает в экстаз, а князь Вачнадзе — в ярость

Вошла, наконец, Наташа с гитарой и выдаивание вымышленных биографических подробностей из попаданца прекратилось. Он взял гитару, провел пальцем по струнам и остался доволен ее густым звуком. Потом произвел беглый перебор, скривился и стал настраивать инструмент под свой голос. Наконец удовлетворенно улыбнулся, припомнил мысленно слова звездного романса Саши Малинина и, вызвав из недр гитары нежный аккорд, начал:

Плесните колдовства-а в хрустальный мрак бокала

В расплавленных свечах мерцают зеркала

Напрасные слова я выдохну устало

Уже погас очаг, ты новый не зажгла-а

Напрасные слова, виньетка ложной сути

Напрасные слова я снова говорю

Напрасные слова, уж Вы не обессудьте,

Я выговорю их и скоро догорю-ю

У Вашего крыльца не вздрогнет колокольчик

Не спутает следов мой торопливый шаг

Вы первый миг конца понять мне не позвольте

Судьбу напрасных слов не торопясь решать

Придумайте сюжет о нежности и лете

Где смятая трава и запах васильков

Рассыпанным драже закатится в столетья

Прекрасная любовь, напрасная любовь

Напрасные слова-а, виньетка нежной сути....

Первый куплет Дмитрий Николаевич пел, проникая взглядом в очи напряженной Екатерины Александровны, которые скоро сделались мечтательны и влажны. Тогда он пощадил ее и обратил взгляд в широкое окно, а голос его, поначалу вкрадчивый, все усиливался, набирался страсти и стал, под конец, похож на сердечный стон. Когда замер последний аккорд, он вновь посмотрел на Галченкову и увидел слезы, бегущие по ее щекам.

— Боже мой, как смогли Вы это сочинить? — вырвалось из уст потрясенной слушательницы. — Ваши подруги ничуть не преувеличивали, Вы гений, гений!

— Просто записал то, что когда-то рвалось из сердца и живо во мне до сих пор, — сказал попаданец. — У меня большая часть романсов сочинена через собственные переживания.

— Спойте еще что-нибудь в этом же роде, — попросила дама. — Выжмите из меня добавочные слезы.

Заготовка у Дмитрия Николаевича, конечно, уже была. Он вновь подобрался, сделал проигрыш и вывел:

Как упоительны в России вечера....

Он уже завершал романс ("на том и этом свете буду вспоминать я"), как вдруг дверь в аппартаменты Екатерины Александровны распахнулась, и в ее проеме резко затормозил натуральный грузин: в эффектном мундире с эполетами, молодой, с гневным выражением лица.

— Катя! — вскричал он. — Что здесь происходит?!

— Вано! — воскликнула в свою очередь дама, живо поднялась с кресла и бросилась к офицеру навстречу. — Милый мой, не горячись! Это мой новый служащий, он будет петь в концертном зале. Сейчас я его как раз прослушиваю....

— А почему у тебя на глазах слезы?!

— Ты ведь знаешь, я очень чувствительна! А у Дмитрия Николаевича упоительные романсы, от которых я пришла в восторг....

— Я в коридоре услышал про их упоительность, аж вся кровь в жилах закипела....

— Какой ты горячий, Ванечка, — стала ластиться дама. — За это я тебя и полюбила. Дмитрий Николаевич, это мой жених, князь Иван Дмитриевич Вачнадзе. А это, Иван, господин Лазарев, помещик и большой талант по части сочинения и исполнения романсов. Указ императора должен разорить Дмитрия Николаевича, но мы с тобой, думаю, не дадим погибнуть талантливому дворянину?

— Причем тут я, Катя? Ты ведь знаешь, я в твои гостиничные дела не лезу, тут ты полная хозяйка. Но после свадьбы, извини, я должен буду заняться делами своего имения в Кахетии. Так что тебе вскоре придется проститься и со своей гостиницей и с талантливым господином Лазаревым.

— Как скажешь, мой суженый. Но пока Вы, Дмитрий Николаевич, будете ежевечерне петь свои романсы в моем концертном зале, причем в числе слушателей обязательно буду я. Пока не прослушаю весь Ваш репертуар....

— Благодарю Вас, Екатерина Александровна. Сегодня же и начну?

— Желательно. Но подберите себе гитару, эту придется вернуть Арнольду. Платить Вам я буду пока по 5 рублей за выступление — но если Ваше предсказание о наплыве посетителей сбудется, то плата будет увеличена пропорционально росту моих доходов. Справедливо?

— Вполне, сударыня. Еще одна просьба: позвольте мне выступать в маске. Я хочу сохранить инкогнито в надежде войти в будущем в круг приличных людей Петербурга.....

— Неожиданно, но резонно. К тому же придаст Вам ореол тайны и желание ее разгадать. По крайней мере, в воображении женщин. Одобряю.

Глава шестая, в которой герой срывает первые аплодисменты

Остаток дня был наполнен у Дмитрия Николаевича разнообразной деятельностью. Сначала он занялся поиском хорошей концертной гитары и нашел-таки по наводке Арнольда лаковую вишневую красавицу (двадцать пять рублей за нее отдал!). Затем обратился в дамское ателье с просьбой сшить маску из золотистой парчи (белошвейки наперебой фривольно шутили с необычным заказчиком, но маска получилась эффектной и интригующей!). В номере, наспех пообедав, он стал подбирать вечерний репертуар и кое-как наскреб восемь вещей из выступлений Вертинского ("Прощальный ужин"), Ротару ("Лаванда"), Леонтьева ("Там в сентябре"), Лещенко ("Соловьиная роща"), Пугачевой (Жил был художник один"), Тухманова ("Во французской стороне") и того же Малинина ("Напрасные слова" и "Пилигримы") — так как вспомнить все слова пришедших на ум песен оказалось непросто, где то и досочинил. Наконец Дмитрий Николаевич свел знакомство с музыкантами скрипичного квартета, которые встретили рекомендованного хозяйкой "шансонье" весьма хмуро, но он сумел обрисовать им совместные радужные перспективы. В итоге их сотрудничество наладилось, и Лазарев разучил с квартетом несколько совместных номеров. А тут подоспело время предвечернего "обеда" с ежедневным наплывом посетителей — пора за работу, господа артисты.

Впрочем, концерт был начат около шести часов — надо было, конечно, дать время насытиться этим мужчинам и немногочисленным женщинам. Оркестр заиграл новомодный вальс Штрауса "Прощание с Петербургом", под звуки которого в залу стали приходить господа с дамами и пускаться с ними в танец по кругу. Потом сыграли еще пару вальсов, в них приняло участие пар десять — в окружении еще десятка зрителей.

Тут из глубины эстрады вперед выдвинулся Дмитрий Николаевич (в маске, с гитарой на перевязи, в жилете, но без пиджака и галстука) и звучным голосом заговорил:

— Дамы и господа! Позвольте мне поучаствовать в сегодняшнем концерте в качестве так называемого шансонье. Мое сценическое имя "мсье Персонн". Я буду исполнять романсы, преимущественно новые. Вам предстоит вынести суждение, стоит ли мне впредь выходить на эстраду. Этого суда я боюсь, вот и спрятался от вас под маской — авось при случайной встрече меня не узнаете. Итак, вот первый романс под названием "Прощальный ужин", в котором вы поприсутствуете на последнем свидании двух любовников. Если у дам еще не пропало желание танцевать, то можете вальсировать с мужчинами по ходу романса, но очень, очень медленно....

Тут плавно запели скрипки, в их звуки вплелись гитарные переборы и, наконец, повествовательно зазвучал голос:

Сегодня томная луна как пленная царевна

Грустна, задумчива, бледна и безнадежно влюблена.

Сегодня музыка больна, едва звучит напевно

Она капризна и нежна и холодна и гневна.

Сегодня наш последний день в приморском ресторане,

Упала на террасу тень, зажглись огни в тумане.

Отлив лениво ткет по дну узоры пенных кружев

Мы пригласили тишину на наш прощальный ужин.

Благодарю Вас, милый друг, за тайные свиданья,

За незабвенные слова и пылкие лобзанья.

Они как яркие огни горят в моем ненастье —

За эти золотые дни украденного счастья.

Благодарю Вас за любовь похожую на муки,

За то, что Вы мне дали вновь изведать боль разлуки,

За упоительную власть пленительного тела,

За ту божественную страсть, что в нас обоих пела.

Я поднимаю свой бокал за неизбежность смены

За наши новые пути и новые измены.

Я не завидую тому, кто Вас там ждет тоскуя,

За возвращенье Вас к нему бокал свой молча пью я!

Я знаю, я совсем не тот, кто Вам для счастья нужен,

А он иной.... Но пусть он ждет! Пока мы кончим ужин...

Я знаю, даже кораблям необходима пристань

Но не таким как я! Не на-ам, бродягам и артистам!

По ходу романса несколько пар в самом деле танцевали, но прочие внимательно вслушивались в падающие в зал совершенно бесстыжие на данное время слова. Когда последние из них иссякли, раздались немногочисленные, но рьяные аплодисменты и даже женский выкрик "браво!". Дмитрий Николаевич повернулся на крик и увидел рукоплещущую Екатерину Александровну — которой тотчас поклонился.

Выждав минуту, он вышел к краю эстрады и вновь заговорил:

— Обдумывая репертуар этого концерта, я пришел к выводу, что элегичные романсы должны в нем чередоваться с более энергичными и более танцевальными. Поэтому сейчас вы услышите романс под названием "Горная лаванда" — одновременно танцуя. Прошу подыграть, господа музыканты!

Струнные заиграли резво.

"Без нот играют, на память!" — возликовал Дмитрий Николаевич и запел:

— В нашей жизни все бывает

И под солнцем лед не тает

И теплом зима встречает, дождь идет в декабре....

Любим или нет — не знаем,

Мы порой в любовь играем,

А когда ее теряем, не судьба! говорим.

Лаванда-а, горная лаванда!

Наших встреч с тобой синие цветы

Лаванда-а, горная лаванда,

Столько лет прошло, но помним я и ты!

Лето нам тепло дарило,

Чайка над волной парила

Только нам луна светила, нам двоим на Земле.

Но куда ушло все это,

Не было и нет ответа,

И теперь как две планеты, мы с тобой далеки.

Лаванда-а, горная лаванда!

Наших встреч с тобой синие цветы

Лаванда-а, горная лаванда,

Столько лет прошло, но помним я и ты.

И снова вместе! — потребовал с эстрады "мсье Персонн" и этот призыв даже в такой аудитории сработал, многие подпели:

Лаванда-а, горная лаванда!

Наших встреч с тобой синие цветы

Лаванда-а, горная лаванда

Столько лет прошло, но помним я-я-я и ты-ы-ы!

В этот раз аплодировали все присутствующие в зале, которых набралось уже под пятьдесят — технологии подчинения масс работают во все времена....

Завершался концерт при полном стечении зашедшей в ресторан публики (человек сто), под экзальтированные звуки "Пилигримов":

— Акробаты, клоуны и мимы, дети горькой правды и отваги

Кто мы в этой жизни — пилигримы, вечные скитальцы и бродяги.

Нам по жизни суждены дороги, и, наполнясь ветром и туманом,

Бродим мы, как пасынки у Бога, по богатым и не очень странам.

Секут нас, как плети, ветра и дожди

Мы вечные дети на Млечном Пути-и

Звезда наших странствий гори, не сгорай

Мы ищем, мы ищем потерянный рай....

В ходе долгих рукоплесканий из толпы вдруг раздался мужской голос:

— Господин Никто! Вы смело можете снять свою маску и назвать свое подлинное имя, поскольку мы желаем Вас чествовать за Ваши шедевры!

Тотчас раздались голоса в поддержку: "Просим, просим!"

"Вот же пристали...." — мысленно скривился Лазарев, а вслух сказал:

— Господа! Я все-таки предпочитаю быть инкогнито — по ряду причин. Чтобы не показаться невежливым, приподниму чуть завесу тайны. Всем вам знакомы великолепные пьесы Шекспира, изобилующие сценами из жизни английских придворных — меж тем, как этот актер и директор театра был сыном провинциального горожанина, а дочери его остались безграмотны. Сейчас в Англии появилась версия, что подлинным автором этих пьес является лорд-канцлер Роджер Бэкон, который лишь предоставлял Шекспиру право подписи. Имеющий уши да услышит, а я прекращаю дозволенные речи.

Тут "мсье Персонн" повернулся спиной к своим почитателям и покинул эстраду через служебный вход.

Спустя полчаса в номер к Лазареву заглянул Арнольд и позвал его к хозяйке за расчетом. В ее аппартаментах находился и руководитель квартета, виолончелист Шишкин.

— Успех, какой успех! — разлетелась владетельная дама к своему шансонье. — Я решила отдать Вам весь сегодняшний доход от ресторана! Отделите от него часть скрипачам, которые Вам прекрасно аккомпанировали. И еще: Вы сегодня же перейдете жить в другой номер, гораздо более комфортный. Ваша душенька довольна?

— Более, более чем, Екатерина Александровна. Мы можем с оркестрантами отметить в этом номере наш дебют?

— Отмечайте, но помните, что завтра будет новый концерт, на котором, я уверена, появятся многие светские люди.

— В столице так быстро разносятся слухи? — спросил удивленно Лазарев.

— Очень быстро, за день — если слух того заслуживает. В Петербурге хоть и живет полмиллиона, но все стоящие люди друг друга знают, хотя бы понаслышке.

После всех новаций участники концерта собрались в просторном двухкомнатном номере, где Дмитрий Николаевич объявил, что сегодня поделит весь гонорар по-братски, то есть всем поровну, а в дальнейшем пополам: 50% себе и 50% музыкантам. С ним вполне согласились, после чего откупорили бутылки (пару шампанского, ликер и выпрошенный у хозяйки Лазаревым французский коньяк) и сварганили холодный пунш (с лимоном, апельсинами и сахаром) в принесенной из ресторана "пуншевой" чаше. Выпили по бокалу, другому, всех быстро развезло, и покатился живой, с хохотками разговор: о том, как удачно сегодня все получилось, а в будущем, ясен пень, будет еще лучше.... Лазарев призвал музыкантов использовать и фортепьяно ("раз уж оно здесь стоит"), а также попросил подыскать ему в пару вокалистку — тогда репертуар можно будет расширить. Его стали хлопать по плечам и обещать все, все устроить, лишь бы рублики всегда так резво в карманы сыпались.... Потом стали вспоминать свое прежнее житье в музыкальном училище при оперном театре.... Через время запели заунывную песнь про ямщика (и Д.Н. вместе с ними), потом другую, столь же мрачную.... Вдруг самый молодой музыкант, альтист, упал со стула, его стали поднимать и, спотыкаясь, падать сами; Лазарев же оказался самым стойким и рассадил всех отдыхать по креслам и диванам. Всю эту теплую кампанию и застала Екатерина Александровна, явившаяся уже заполночь ("по какой же надобности?" — стал медленно соображать осоловевший Дмитрий Николаевич), но, покачав головой, так ничего и не сказала.

Глава седьмая, в которой герой попадает из библиотеки на гусарский пир

Около месяца спустя Дмитрий Николаевич вышел в середине дня из Публичной библиотеки с чувством удовлетворения, поскольку завершил, наконец, составление реферата по работе Маркса "18 брюмера Луи Бонапарта". Писал он его по памяти (по понятным причинам в библиотеке этой работы не было), но с использованием газетных материалов 1848-1852 г. г., в которых упоминались почти все фигуранты очередной французской революции.

"Что это еще за реферат? По кой он застрявшему во времени попаданцу?" — вправе спросить удивленному читателю. А по той, что Лазарев сообразил все-таки, что портал ему в Питер 1860 года организован, вернее всего, с целью отвратить Н.Г. Чернышевского (о котором он имел неосторожность написать исследование) от известных роковых поступков. "А как отвратить? Вероятно, через внушение новых идей, поворота его от зачуханного крестьянства к так называемому "пролетариату". Ну, а для этого надо сначала познакомиться с этим горемыкой, стать собеседником ему, да и всей редакции журнала "Современник", которой он почти верховодит. В редакцию же попасть проще простого: принести им для публикации роман, повесть, а лучше заковыристую статью — например, что-нибудь из Маркса или Энгельса (типа перевод или реферат). Правда, Чернышевский сам недавно написал статью "Франция при Людовике-Наполеоне" — тем интереснее ему будет познакомиться с доскональным классовым раскладом Маркса"....

К тому времени Дмитирий Николаевич удачно открестился от ежевечерних песнопений в гостиничном ресторане, переложив их на двух новобранцев из хора оперной труппы Каменного театра: Вареньку Самойлову 22 лет и Алексея Наливайко 30 лет. Теперь его роль сводилась к подбору репертуара, восстановлению текстов и разучиванию новых романсов с певцами и оркестром. Первое время Алексей тоже выходил на сцену в маске, но однажды ее снял, обнажив к восторгу публики смугловато-румяную ясноглазую чернобровую физию. Впрочем, были еще еженедельные корпоративы, куда "мсье Персонна" наперебой зазывали за о-очень приличные деньги — там обычно сыпались заказы и потому Лазарев пел на них сам (иногда в компании с Варенькой). Сегодня в Царском Селе как раз должна состояться пирушка офицерского состава Лейб-гвардии гусарского полка (по случаю ежегодного полкового праздника), для которой попаданец подобрал специальную программу и куда следовало уже поспешать по железной дороге....

Пожалуй, с час группка артистов, переодетых в форму лейб-гусар (красные кепи и венгерки с пятью рядами золотистых шнуров, синие штаны, черные сапожки), томилась в ожидании у входа в пиршественный зал. Варенька тоже была обряжена в форму и выглядела в ней очень пикантно, отчего то один оркестрант, то другой кидал на нее исподтишка взгляды. Лазарев был, конечно, привычен к виду женщин в штанах, но и он почему-то косился из-под маски на смущенную девушку.

— В зале не сметь смущаться! — строго сказал он. — Иначе весь задуманный эффект пойдет насмарку.

Наконец из двери выглянул распорядитель вечера и поманил их за собой. Они вошли в зал и увидели за двумя длинными рядами столов около 50 офицеров в точно такой же форме и чуть меньшее количество дам (в светлых широченных сборчатых платьях, с гладкими прическами, разделенными посередине пробором и, в некоторых случаях, с узлом волос на затылке). Посередине зала, между столами было широкое пространство, где можно было танцевать. Сами оркестранты были вынуждены тесниться у входа, без какого-либо помоста — хорошо хоть на стульях. Лазарев поправил свою специально изготовленную "гусарскую" маску (из раскрашенного папье-маше, с черными стреловидными усиками), вышел с гитарой на груди вперед и заговорил:

— Господа гусары! И вы, милые дамы! Наш маленький оркестрик от души поздравляет вас с полковым праздником и сейчас исполнит несколько подходящих случаю песен и романсов. К вам же просьба не стесняться, а подпевать нам в припевах по зову души. Хорошо? Тогда песнь первая, о гусарской чести....

Смерть, огонь и гром, ветры, шквалы пенны

Все прошли гусары в этот бурный век

И любой корнет знает непременно

Что на свете ценно, а что нет!

Картечь ложится ближе, ближе

Ужасно хочется удрать....

Но честь — она всего превыше!

Умри, гусар, но чести не утрать!

Умри, гусар, но чести не утрать!

Тройка, дама, туз, прикуп слишком хлипкий

Вывози, кривая, эх, пошла не так!

Дрянь мои дела, деньги и расписки

Все до самой нитки пущено ва-банк!

Иди, исчезни тише мыши

В Тамбов, где ждет старушка-мать,

Но честь, она всего превыше!

Плати, гусар, но чести не утрать!

Умри, гусар, но чести не утрать!

Многих в этот век тянет наживаться

Векселя, кредиты кружат ум толпе

Можно бы и нам к черни подлизаться

Но на счастье иль несчастье мы верны себе!

Пускай иной гусаров строй покинул

Пусть денег у него не сосчитать

Но честь, она всего превыше!

Умри, гусар, но чести не утрать!

Умри, гусар, но чести не утрать!

Закончив эту бравурную вещь, Дмитрий Николаевич внутренне поморщился, видя, что она не шибко зацепила господ гусаров. Что ж, еще не вечер....

И сказал:

— Не знаю, известно ли вам, что в Отечественную войну в одном из уланских полков служила офицером девушка, которая выдавала себя за мужчину? Вижу, что неизвестно. Но ее знал император Александр Павлович, а также фельдмаршал Кутузов. Мы решили сочинить в связи с этим чудом песню, которую споет наша Варенька....

Варя резко поднялась со стула и, чеканя шаг, пошла вперед, потом сделала поворот кругом (явив офицерам на обозрение круглую попетту), еще один и мило улыбнулась. Лазарев извлек из гитары звучный аккорд, Вара медленно двинулась в зал, поводя бедрами, и запела с вызовом под гитарный перебор:

— Меня зовут юнцом безусым....

Окончание ее куплетов вызвало в зале шквал аплодисментов и крики "Браво!", а также "Варя"! и "Варенька!". Она же грациозно, со смехом и поворотами влево-вправо удалялась, посылая офицерам воздушные поцелуи....

Наконец зал кое-как успокоился и тут "мсье Персонн" сделал бешеный перебор на гитаре и рявкнул:

— Хей, гусар-р! Пей вино из полных чар-р!

И продолжил чуть менее рьяно:

Шампань в бокалах пенится

Гусары пить не ленятся

Пусть в мире все изменится

Но будет пьян гусар!

Коль встретится красавица

То сердце вмиг расплавится

Гусар вовек не старится

В нем жив любовный жар!

Хей, гусар, пей вино из полных ча-ар

И пе-есню по-о-ой....

Лу-унная ночка да серый конь лихой....

В табор к цыга-анам — там пир идет горой!

Карие очи мне душу, сердце жгут

До самой полночи уснуть не дают!

Губы как кро-овь! Черная бровь!

Под семиструнный звон гитары

До дна осушим наши чары!

Карие очи мне душу, сердце жгут

До самой полночи уснуть не дают!

Губы как кро-овь! Черная бровь!

Счастье сулят нам и любо-овь!

В этот раз и Дмитрий Николаевич сорвал бурю аплодисментов. Лед в гусарских душах совсем растаял, да-а.... Пора вновь Вареньку выпускать, теперь с миллионом роз....

Глава восьмая, в которой утро героя оказывается похмельным

Утро попаданца выдалось тяжким. Оказывается, от шампанского похмелье самое ужасное: башка раскалывается, организм трясется, сил нет никаких и очень, очень хочется пить. Впрочем, и писать.

"А где это я вообще?" — появилась мутная мысль. Кое-как поводив головой влево-вправо, Дмитрий Николаевич осознал, что находится вовсе не в своем комфортном номере, а в узкой комнатушке, на узкой койке, под тонким одеялом, накрытым сверху пальто — вроде бы его собственным. Напротив, у стены стоит диван, на котором лежит смутно знакомая женская шубейка. "Что, Варенькина? А где она сама?"

Ответ не заставил себя ждать: дверь в комнатку тихонько отворилась, впустив Варю (одетую уже в свое коричневое дорожное платье) со стеклянным кувшином в руках, наполненным какой-то жидкостью. Она повернула голову в сторону его кровати и смутилась, встретив жалкий взгляд своего кумира.

— Варя! — хрипло произнес Лазарев. — Дай, ради бога, попить чего-нибудь....

— Вот я как раз несу Вам капустный рассол. Мне дала его Елена Георгиевна, жена ротмистра Бахметьева, с друзьями которого Вы полночи здесь пели и пили.

— О-ох, как хорошо! Спасибо тебе, Варенька. А еще, прости, ты не подскажешь, где здесь находится туалет?

— Под кроватью стоит ночной горшок, с крышкой. Я выйду на десять минут, и Вы сможете одеться....

— Так мы тут гуляли? — уже бодрее спросил у вновь вошедшей Вари примарафетившийся Лазарев. — Что-то такое припоминаю.... А где наши оркестранты?

— Они вчера уехали последним поездом....

— А ты, бедная, осталась.... Побоялась бросить меня среди этих буянов?

— И не зря! Знаете, сколько раз я их за руки хватала? То они маску с Вас снять тянулись, то грозились убить на дуэли, причем по очереди....

— А к тебе что, не тянулись?

— Еще как! Но со мной не забалуешь, я с детства таких охальников научилась отваживать!

— Еще раз спасибо. И прости, что втянул тебя в этакое приключение....

— Я не в обиде. Хоть немного отплатила Вам за мое теперешнее счастье: петь такие песни и перестать нуждаться в деньгах....

— Ты что-то о поклонниках забыла, которые тебя цветами засыпают....

— А на что они мне? Я ведь их не знаю и потому боюсь. Мне достаточно нашего круга, да двух подружек из театра.

— Но девушки, как известно, должны выходить замуж. А в твоем круге из женихов только Алексей — если не считать альтиста Гришеньку.

— Одного вполне достаточно. Хотя я теперь девушка финансово независимая и могу просто жить в свое удовольствие. И любить того, кто мне по сердцу....

— То есть Алексей у тебя уже на коротком поводке? — гнул свою линию Лазарев.

— Он ходит вокруг меня как петух, надеясь, что стопчет, — вдруг твердо сказала Варя. — Но петух есть петух: добьется своего и тотчас побежит искать других курочек. К тому же я не курочка, а ближе к утке: мне летать хочется....

— Гадкий утенок.... — пробормотал Дмитрий Николаевич и спохватился: — Это из сказки датского писателя Андерсена. Знаешь такую?

— Не-ет, — недоуменно сдвинула бровки Варенька. — Я и про писателя такого не слышала....

— Ну, тогда слушай....

В гостинице Большой Северной Лазарева на входе перехватила Екатерина Александровна.

— Боже мой, Дмитрий Николаевич! — всплеснула она руками. — Что с Вами сотворили эти гусары?

— Что — не помню, но жить оставили, — слабо пошутил гульливый шансонье.

— Варя была всю ночь с Вами? — блеснул огонек в глазах Галченковой, который показался Лазареву ревнивым.

— Да, в роли охранницы. Иначе бы не выжил.

— Где же она?

— Поехала домой, — повел плечом Лазарев.

— Она помнит, что должна сегодня петь с Алексеем?

— Ну, она-то не пила. Значит, помнит....

— Много денег подзашибли? — не удержалась от лишнего вопроса хозяйка.

— Не считал. Они у Вари....

— У Вари, значит.... Ну, ну....

И будущая княгиня Вачнадзе (Лазарев воспринимал ее только так), вконец раздосадованная, стремительно удалилась от развратного и тупого горлодера.

Глава девятая, в которой герой знакомится с женой одного издателя и любовницей другого

Наконец этот день настал: Дмитрий Николаевич решился идти со своей рукописью в журнал "Современник". Перед выходом из обжитого гостиничного номера он открыл первую страницу и перечел:

Лазарев Д.Н.

Все периоды и фазы Второй французской революции (1848-1852 г. г.)

(реферат монографии К. Г. Маркса "18 брюмера Луи-Бонапарта")

Со времени начала революции 1848 г. во Франции прошло около 13 лет, но русское, да и все европейские общества до сих пор не имеют ясного представления о ее ходе, приведшем, как и в первой революции, к узурпации власти диктатором. Вышло, впрочем, немало работ, посвященным этим событиям, в том числе едко-язвительная "Наполеон Малый" Виктора Гюго и героически-апологическая "Государственный переворот" Прудона, но воссоздать все ее периоды и фазы, обусловленные борьбой различных партий и стоящих за ними социальных слоев общества удалось, на мой взгляд, только набирающему все большую известность немецкому публицисту и экономисту Карлу Г. Марксу. Его небольшая по объему работа "18 брюмера Луи-Бонапарта" была написана в 1852 г по заказу американского издателя И. Вейдемейера для его нью-йоркского журнала "Die Revolution" и издана пока только там (в количестве 1000 экз).

В начале монографии Маркс цитирует Гегеля "все великие исторические события и личности появляются, как правило, дважды", но прибавляет от себя "первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса". Метко сказано! В доказательство он приводит деятелей второй и первой французской революций: Коссидьер вместо Дантона, Луи Блан вместо Робеспьера, Луи Бонапарт (племянник) вместо Наполеона Бонапарта (своего дяди). Я от себя добавил бы Нерона вместо Цезаря, безвольного Людовика 15 вместо деспотичного Людовика 14, а в России Павла 1 вместо Петра 1....

Спустившись глазами к концу реферата, Лазарев перечел справку, данную им по поводу личности Карла Маркса:

Карл Генрих Маркс (р. в 1818 г. в г. Трир, Рейнланд-Пфальц, обучался в университетах Бонна и Берлина, был редактором газет Рейнской и Ново-Рейнской (в Кельне) и "Немецко-французского ежегодника" (в Париже), занимался публицистикой в Брюсселе, сейчас разрабатывает новую экономическую теорию в Лондоне. Основные труды:

1) Die heilige Familie oder Kritik der kritischen Kritik (Gegen Bruno Bauer) — den Fridrich Engels und Karl Marx. Frankfurt a. M., 1845

2) Misire de la Philosophie. Reponse a "La Philosophie de la Misere" de m. Proudhon. La comp. de Karl Marx. Paris, 1847

3) Manifest der Kommunistischen Partei. London, 46, Liverpool Street. 1848.

4) Die Revolution. J. Werdemeher. "Der 18te Brumaire des Lois Napoleon" von Karl Marx. New Jork, 1852.

5) Zur Kritik der politischen Oekonomie von Karl Marx. Berlin. 1859.

"Что ж, годится, можно показать революционным демократам". И двинулся на Литейный проспект, к дому 36, где в квартире Панаевых давно прижился главный редактор "Современника" Н.А. Некрасов, а с ним и вся редакция журнала. Подойдя к заветной двери, Дмитрий Николаевич немного постоял, успокаиваясь ("Что ты затрепетал, как школьница перед дефлорацией, там хорошо знакомые тебе по фото и книгам люди, которые рады каждому автору...."), потом решительно вошел в подъезд, поднялся по устланной ковром пологой лестнице на второй этаж, к очередной двери и нажал рычажок звонка.

Дверь открыла девица в переднике, выслушала сбивчивые слова посетителя о необходимости видеть редактора, чуток ему улыбнулась, пригласила войти и немного посидеть в кресле, а сама уметелила вглубь квартиры. Через пару минут из этих же глубин на пороге приемной комнаты появилась явная дама: черноволосая (с той же прической, что видывал позавчера на гусарских женах), лет под сорок (?), в приталенном сборчатом шифоновом (?) платье с почти гимназическим кружевным воротничком. Носик островат, взгляд проницателен, грудь вяловата, но притом создается впечатление еще вполне сексапильной особы. "Панаева" — решил Лазарев и тотчас услышал:

— Я — Панаева Авдотья Яковлевна, жена издателя журнала "Современник". А Вы....

— Лазарев Дмитрий Николаевич, начинающий публицист. Принес реферат на монографию гениального, по-моему, современного немецкого мыслителя по фамилии Маркс....

— Ничего о нем не слышала, — молвила дама, продолжая вглядываться в моложавого и так непохожего на окружающих ее мужчин посетителя. — О чем же он пишет?

— О причинах и закономерном конце Второй французской революции. Вот, можете полистать...

Панаева взяла было листы, пробежала глазами первую страницу и отложила рукопись на столик.

— Я не очень разбираюсь в борьбе политических партий, мне более интересны входящие в них люди с их личными устремлениями, судьбами, движениями душ.... Вы, кстати, к какой партии себя относите?

— Вы подумаете, что я к Вам подольщаюсь, но мне тоже интересны сами люди, причем именно из разных сословий и партий. Я люблю с ними разговаривать и всегда нахожу душевные контакты с каждым. Так что, наверное, я либерал. При этом всей душой желаю переустройства существующего общества на демократических принципах....

— Ох, побьют Вас наши редактора, каждую косточку перемоют. Но если душа Ваша стремится к демократии, то потом простят и примут. Впрочем, каковы Ваши занятия в реальной жизни?

— Ну, я много чем успел позаниматься.... Например, искал золото. И не в России, а в Америке ("Что я плету! А, ладно, проверить мой бред будет сложно!").

Панаева непроизвольно всплеснула руками и воскликнула: — В Америке?! В Калифорнии?

— Нет, в Аляске и Британской Колумбии. Дело в том, что я уроженец Аляски, где, если Вы знаете, есть русские колонии.

— Н-ну, я слышала про добычу на Аляске морских выдр. Вы и в этом участвовали?

— Нет, нет, я противник убийств, особенно диких животных. Для питания нам достаточно домашних, я думаю....

— А вот Николай Алексеевич, Некрасов то есть, так не считает: бьет и бьет несчастных зайцев, дупелей и медведей. Во всем чересчур азартен, во всем. Хоть и плачется потом, жалеет.... Но вернемся к Вам: ведь Вы, по всему видно, человек образованный. Когда ж Вы все успели: и золота добыть и образование получить? Притом, в Аляске?

— Учился я в Гарвардском университете, это на востоке США, в Бостоне. Конечно, не как полноценный студент, а вольным слушателем. Дополнительно много читал, в том числе русских авторов, книги которых привозят к нам служащие Русско-американской компании. Пушкина, Грибоедова и Лермонтова учил наизусть, могу из Гоголя куски цитировать. Денег на жизнь и учебу родня дала мне достаточно, да я и сам научился их добывать. А когда умерла мать, я решил ехать в Россию, взглянуть на нашу историческую родину....

— И какой же Вы ее увидели?

— Необъятной и очень разнородной, но для меня родной. Явно нуждающейся в коренной модернизации, в том числе в социальной сфере. Но улучшение социальной обстановки необходимо всем странам, даже демократическим Соединенным Штатам Америки. Там, кстати, вот-вот разразится гражданская война....

— Между южными штатами и северными? Об их противоречиях давно пишут, но чтобы дело дошло до войны? Из чего Вы это заключили?

— Южная Каролина уже объявила о выходе из Союза. Десяток штатов последует вскоре за ней, поскольку конституция этого не запрещает. Янки на конституцию молятся, но в этом случае на нее наплюют и станут возвращать заблудших овец в свое стадо силой. Таково мое предсказание....

— Что ж, господин Лазарев, Вам удалось произвести на меня благоприятное впечатление. Теперь дело за Вашим рефератом, вернее, за его оценкой Чернышевским или Добролюбовым. Их обоих сегодня, наверное, не будет в редакции, да и время потребуется для читки. Приходите в пятницу, ближе к вечеру. Договорились?

— Так и сделаю, госпожа Панаева.

Глава десятая, в которой герой попадает в сердцевину "Современника"

В пятницу мандраж Дмитрия Николаевича перед входом в редакцию "Современника" повторился и в еще большей мере. Напрасно он себя урезонивал и высмеивал, ноги просто не шли и все. Вдруг рядом остановилась коляска, с которой соскочил молодцом какой-то барин (худощавый, с узким лицом, франтоватыми усами и небольшой бородкой) и направился к тому же входу. Он уже прошел мимо Лазарева, но неожиданно к нему оборотился и спросил чуть насмешливо:

— Вы на нашу дверь молитесь что ли? Я Вас издалека увидел, но позы Вы так и не переменили. Может, все-таки войдете?

— Надо войти, — не вполне суразно ответил попаданец. — Так Вы здесь работаете?

— Вообще-то я здесь живу. Но есть здесь и негры, которые на меня работают. Правда, очень своевольные негры, ни во что хозяев не ставят....

— Вы Панаев? — наконец догадался Лазарев.

— Он самый, — дурашливо поклонился барин. — А Вы не тот ли Лазарев, о котором Дотти нам все уши прожужжала?

— Я, — скорбно подтвердил Дмитрий Николаевич, желая еще потешить собеседника.

Тот ожидаемо расхохотался и вдруг спросил:

— В карты играешь?

— Только когда выпью....

— К девкам ходишь?

— Никогда. Они сами на меня вешаются....

Панаев весело на него вытаращился и, хлопнув по плечу, сказал уважительно:

— Да ты, брат, хват! Думаю, мы с тобой поладим. Ну, пошли в этот зверинец....

Когда Лазарев, освобожденный от пальто и приосанившийся перед зеркалом, вошел в редакционную комнату, в ней были уже все ожидаемые им и тотчас узнанные персонажи: лысоватый длиннобородый Некрасов, стройный черноволосый бритый Чернышевский и высокий очкарик Добролюбов с дурацкой бородкой-одуванчиком. Здесь же была нарядная оживленная Панаева (муж ее пока отсутствовал), которая тотчас устремилась навстречу новику и рекомендовала его:

— Вот, господа, это Дмитрий Николаевич Лазарев, автор того самого реферата. А это, Дмитрий Николаевич, наш главный редактор Николай Алексеевич Некрасов (мэтр русской поэзии чуть поклонился), редактор отдела публицистики Николай Гаврилович Чернышевский (тот кивнул головой, глядя с любопытством) и наш главный критик Николай Александрович Добролюбов (очкарик шевельнул губами, глядя пристально). Ну а с главным издателем журнала, Иваном Ивановичем Панаевым (Некрасов чуть сощурился) Вы уже познакомились, как я понимаю?

— Да, он взял меня за руку и ввел сюда, я почему-то очень трусил....— признался Лазарев, чем вызвал дружные улыбки.

— Напрасно Вы трусили, — сказал Некрасов. — Ваш реферат вполне удачен. Правда, год назад мы издали похожую работу Николая Гавриловича под названием "Франция при Людовике-Наполеоне", но представленный Вами анализ событий новой французской революции куда более детален. Не так ли, Николай Александрович?

— Реферат написан с орфографическими ошибками и в чересчур упрощенном стиле — изрек Добролюбов. — Впрочем, нам стало теперь понятно, что произошло во Франции 10 лет назад и почему так произошло. Эта монография написана по-английски?

— Да. Хотя есть, конечно, оригинал на немецком языке, но я его не видел. Английский же вариант попался мне на глаза в букинистическом магазине на Манхэттэне. Это центр Нью-Йорка.

— Ваша жизнь очень любопытна, — вклинился Чернышевский. — Золотоискательство, университет, грандиозные путешествия.... Аляска, Бостон, Нью-Йорк.... Где Вы еще побывали?

— Вы перечислили почти все. Из Нью-Йорка я приехал в Лондон, оттуда в Петербург. Съездил во Владимирскую губернию, но никого из близкой родни не нашел и вот вернулся в столицу, где возможностей для активной жизни куда больше.

— Чем же Вы здесь зарабатываете на жизнь? — спросил битый этой самой жизнью Некрасов. — Или Вашего золота хватит надолго?

— Золотую жилу можно найти и здесь, — улыбнулся Лазарев. — Я вот нашел, сейчас разрабатываю. Иссякнет одна, найду другую. Это иносказание, конечно, но больше я вам пока сказать не могу. Только у меня есть слабость: это стремление к направлению человечества на путь истинный через его знакомство с трудами мудрецов. Так появился этот реферат. Будут, надеюсь, и другие.

— Такого рода слабостью мы все грешим, — признался Чернышевский. — Трудно мириться с гнусностями окружающей действительности.

— А где сама монография Маркса? — строго спросил Добролюбов.

— Увы, один из моих чемоданов в пути пропал, в нем была монография и еще ряд трудов этого мыслителя, которые я раздобыл в Лондоне. Мне они врезались в память, вот я и решил их изложить, хотя бы в таком усеченном виде. Ну, а начал с "18 брюмера".

— Очень правильное решение, — поддержал Чернышевский. — Впрочем, раз Вы добыли их в Лондоне, то и наши лондонские знакомые смогут их найти? Например, Герцен?

— Я напишу ему об этом, — согласился Некрасов. — Любопытно будет почитать нового мудреца.

— Коммунистическая партия.... — раздумчиво произнес Добролюбов. — Это последователи Бабефа?

— На новый лад, — ответил Лазарев. — В начале 40-х годов прогрессивные немецкие эмигранты в Лондоне, Париже и Брюсселе договорились создать "Союз справедливых" и стали вырабатывать программу переустройства мира. Маркс и его друг Энгельс прослышали об этом и предложили свой вариант, который и был принят на конгрессе этого союза в 1848 г. под названием "манифест Коммунистической партии". Очень сильный документ, содержание которого я тоже хорошо запомнил. Если позволите, я принесу вам его реферат.

— Несите, — сказал Некрасов, а Добролюбов и Чернышевский кивнули головами.

— Только опубликовать его близко к оригиналу цензура не позволит, — заметил Дмитрий Николаевич. — Поэтому я напишу, наверное, два варианта: один почти дословный и другой, менее пропагандистский, но не менее доказательный. Вы их обсудите и примете решение.

— Ну, раз вы все обсудили, не пойти ли нам попить чаю? — предложила после небольшой паузы Панаева.

— И непременно с ромом или ликером, — встрял незаметно подошедший Панаев. — Погода-то сегодня на улице наимерзейшая! Заодно расскажи-ка нам Дмитрий Николаевич о подробностях жизни в этом самом Union States of America....

Глава одиннадцатая, в которой герой проявляет себя в Английском клубе

Проводить занимательного посетителя к дверям пошли Панаевы.

— Какой у Вас необычный сюртук, да и брюки, — произнесла, играя взглядом, Дотти. — Они пошиты по американской моде?

— С недавних пор так стали ходить студенты в Бостоне, — не моргнув глазом, соврал Лазарев. И добавил: — А Вы знаете, что почитаемая вами Жорж Санд любит ходить в брюках?

— Не может быть! Хотя.... Она, пожалуй, может. Не то что мы, повязанные условностями русские женщины....

— Да вам только дай волю, — вмешался Панаев, — вы такого понаворотите, самим стыдно станет. Ближе к старости, конечно.

— Зато вы и в старости готовы скакать козлами! — сверкнула на мужа глазами Панаева. — Особенно ты, Иван Иваныч. Поберегся бы, здоровья не купишь!

— Счас! Сяду в комнатах и буду сидеть возле фикуса. Не-ет, я помру на бегу! Или в обществе молоденьких девушек, с бокалом шампанского в руке! Причем побегу прямо сейчас. Лазарев, ты со мной?

— Зачем еще Дмитрия Николаевича в свои вертепы тащить?! — всерьез взъярилась Авдотья Яковлевна. — Иди один, а от молодого человека отстань!

— Где ты видишь молодого человека? — рассмеялся Панаев. — Он, конечно, румян и сединами не тронут, но на юношу твоей мечты, прости, не похож. Или похож?

— Иди ради Бога, иди! Дмитрий Николаевич, обещайте с ним не ходить....

— Увы, Авдотья Яковлевна, я уже связал себя обязательством с Иваном Ивановичем. Иначе мне публикаций в "Современнике" не видать. Вы ведь не шутили, Иван Иваныч?

— Я? Люблю, признаться, шутки, но в данном случае да, не шутил. Прощай, Дотти. Жди меня не раньше завтрашнего полудня....

И неугомонный Панаев открыл дверь и почти вытолкал Лазарева на лестницу. Спускаясь быстрой дробью рядом, он в очередной раз рассмеялся:

— Ловок ты, Дмитрий, ловок. Как ее срезал: "Я уже связал себя с Иван Иванычем обязательством"! И: "Вы ведь не шутили, Иван Иваныч?" Шельма!

— Не люблю оправдываться перед женщинами, лучше вывернуться, — хохотнул и Лазарев. — Тем более что я еще не бывал в петербургских вертепах.

— Ну-ну! Английский клуб, по-твоему, вертеп?

На "ресепшене" в клубе Панаева хорошо знали, но его спутника остановили.

— Я пригласил этого господина, — холодно сказал Панаев. — Запишите: Лазарев Дмитрий Николаевич, помещик.

Отойдя от стойки регистрации, он сказал:

— Здесь так положено, не обижайтесь. Во избежание попадания сюда жуликов. Тем не менее, шулера тут есть. И как только пройти умудряются? Ну, сначала в гардеробную, потом обедать, а на закуску поиграем. Вы же играли в Бостоне в преферанс?

— Играл, но здесь погожу, посмотрю. Правила могут сильно отличаться.

— Пожалуй, правильно. А из пикантных блюд что предпочитаете? Лично я котлету "де-воляй". Знаете такую?

— Это из курицы? С горячим сливочным маслом внутри? Годится....

— Годится.... Умеешь ты сказать коротко, но емко. Уважаю.

В игорном зале все играли только в преферанс.

— Хорошо, что на него, наконец, перешли, — горячим шепотом сказал Панаев. — Раньше придешь, в штосс этот примитивный сыграешь, глянь, тыщи уже нет. Как, почему, зачем? Теперь же удовольствие получаешь именно от игры, от ее хитросплетений.

— У нас говорят, что преф — это шахматы, в которые играют картами.

— Преф? Шахматы? А молодцы американцы, лучше и не скажешь! Ну, пойду искать партнеров, а ты постой неподалеку, последи за нами — авось что-то в перерыве подскажешь.

Партнеры нашлись быстро — за счет подтянувшихся из обеденного зала. Лазарев оглядел их (обер-офицер с распушенными бакенбардами, флегматичный толстяк и худощавый джентльмен с холодным рыбьим взглядом) и стал прикидывать, кто из них может быть "оптимистом", а кто "математиком". Первым сюрпризом стало то, что никакой пули игроки не писали, а расплачивались фишками после каждого круга. Вторым оказалось отсутствие в игре мизеров. Первым "ясным" ему игроком стал именно Панаев ("оптимист", кто бы сомневался!), который несколько раз получил ремиз на завышенных заказах. Чаще пасовал при торговле "флегматик", он же подсаживал чаще "играющих" и побеждал на распасах. "Математик"? Но фишек возле него не так и много, выигрывает больше офицер. А на чем? Понаблюдав за ним, Лазарев понял, что на его стороне фортуна: именно когда он выигрывал прикуп, в нем оказывались сильные карты.

"Против перки интеллект ничто", правило известное. Но долго на фортуне ездить нельзя, это правило Лазаревым тоже было железно усвоено. Значит, его и надо подлавливать после перерыва. А что же "рыбина"? Растут фишки, понемногу, но растут. Тоже "математик". Таких можно давить на торговле, не любят они рисковать, совсем в фортуну не верят. Если же упорно торгуются, лучше пасануть, ибо есть, значит, у них на руках сильная карта, есть.

Вот эти свои наблюдения Лазарев и изложил Панаеву в перерыве. Тот посмотрел на него уважительно-недоверчиво, но гибельность своей предшествующей игры, видимо, осознал, потому что стал делать ходы по рекомендациям — каждый раз взглядывая на Дмитрия Николаевича и ожидая его одобрительного кивочка. Как же был он счастлив по завершении игры, когда в его карманах оказалось дополнительных 100 рублей!

— Все! Едем к самым фифочкам, что на Большой Морской! — восклицал он. — Как ты мне подфартил, как помог! Я ведь уже 50 рублей проигрывал!

Глава двенадцатая, в которой свершается грехопадение героя

Дом, к которому по освещенной газовыми фонарями улице подкатили на "ваньке" подогретые выпивкой гуляки, выглядел фешенебельно. Таким же был подъезд с тактичным молчаливым швейцаром, затем гардероб с улыбчивым слугой и вот гостиная, где их встретила величественная седовласая патрицианка с проницательным взглядом:

— Господа.... О, мсье.... Жорж? А Вы мсье....?

— Гастон, — ответил Лазарев.

— Наши расценки не изменились, мсье Жорж. Мсье Гастон о них знает?

— Да, мадам, — учтиво ответил Дмитрий.

— В таком случае добро пожаловать!

И дама указала на дверь, из-за которой доносились нежные звуки скрипок.

Они вошли в обширный, прекрасно освещенный хрустальной люстрой зал, в котором танцевало более десятка респектабельных пар. Что-то, правда, смутило и так смущенного Лазарева. А, вот что: некоторые пары были чисто женскими.

— Ну,— подтолкнул его Панаев, — покажи, как ты танцуешь. А я посижу, пожалуй, за столиком с винами — что-то отяжелел уже.

Действительно, в углу зала был и стол, за которым сидело несколько мило беседующих мужчин и девушек.

— Иди, иди, не смотри на нас, — подбодрил Иван Иванович. — Ты молодой еще, посоответствуй фифам.

Дмитрий повернулся в сторону танцующей неподалеку девичьей пары, был замечен и поощрен взмахами рук. Он подошел ближе, девушки развернулись к нему, заулыбались и спросили одновременно:

— Кого из нас Вы хотели бы пригласить на танец?

Он вгляделся ("Обе премиленькие, черт побери!"), пожал недоуменно плечами и сказал: — Правую?

— Правую? — воркующе рассмеялась девушка слева. — Правую, глядя от нас или от Вас?

— Ту, что резвее!

Обе ловко скользнули к кавалеру, но он поймал левой рукой ту, смеявшуюся, и вдруг поцеловал ее в губы. Она от неожиданности уперлась ему рукой в грудь, и он отпустил добычу.

— Это Вы чересчур резвый! — сказала девушка капризно, но в глазах ее дрожала смешинка. — За это первый тур вальса Вы будете танцевать с одной рукой.

— Я могу танцевать даже совсем без рук, — доверительно сказал ей Митя. — Но Вы тогда будете держать меня за шею.

— Какой хитрый! — рассмеялась опять девушка. — Тогда моя грудь будет лежать на Вашей груди....

— В этом весь смысл и смак, — заверил ее нахал. — Попробуем?

— А давайте! Никогда так не танцевала! Но подождем начала нового танца....

Когда они добрались до будуара, их тела были наполнены желанием страсти, разгоревшейся по ходу все более изощренных танцев. К счастью, дева поднаторела в собственном раздевании, а Митю научили когда-то в армии — и вот они обрушились на кровать.

— Стой! — вскрикнула Полина (так она назвалась). — Прости, милый, это надо сделать. Для твоего же блага.

И ловко надела "резинку" на верхнюю часть мужской "штуки".

— Теперь вперед! — объявила вакханка и они стали бурно сотрясать кровать. Передышка, перемена позиций — и новая скачка, почти родео.

— Давно со мной такого не было, — шептала Полина, покрывая Митино тело легкими поцелуйчиками. — Просто чудо какое-то.... А всего-то несколько танцев станцевала....

— Ты умеешь петь романсы? — спросил вдруг Лазарев.

— Раньше пела, даже подыгрывала себе на гитаре, теперь нет.

— У тебя своеобразный голос, низковатый, воркующий, очень сексапильный....

— Какой?

— Это американское выражение, означает "возбуждающий". В любовном смысле. А спросил я потому, что хочу сделать тебе заманчивое предложение. Но попозже, утром, когда мы проснемся — после того как совсем устанем....

Они завтракали в постели, как вдруг в дверь просунул голову Панаев.

— Что, Митя, не пора ли нам до дому?

— Нет, Иван Иваныч, У меня с Полиной дело намечается. Рубликов на тысячу. Ты не против?

— Тысячу с тебя или с нее?

— С других людей. Подробности при новой встрече.

— Ладно, тогда пойду. Милая у тебя, смотрю, девочка.... За нее, кстати, заплачено.

— Очень Вам благодарен.

Когда дверь за гулякой закрылась, Полина спросила у любовника:

— Так ты вчера не шутил про предложение?

— Нет. В вашем заведении гитара найдется?

— Да. Принести?

— Угу. И еще бумагу, чернила и ручку — буду сочинять на ходу песню. Вернее, подправлять.

И вот в том же будуаре, после заучивания слов и музыки Полина, наконец, запела:

Не смотрите вы так сквозь прищуренный глаз

Миллионщики, графы и денди

Я за двадцать минут опьянеть не смогла

От бокала холодного бренди

Ведь я институтка, я дочь офицера

Теперь же я моль, я летучая мышь

Вино и мужчины — моя атмосфера

С тоской вспоминаю салонную тишь.

Я сказала полковнику: Нате, берите!

Только дорого Вам обойдется Ваш пыл

Я беру одно золото, им заплатите,

А все остальное — салонная пыль!

Хоть я проститутка, но дочь офицера

Я черная моль, я летучая мышь

Вино и мужчины — моя атмосфера

Сбежать бы в далекий, свободный Париж!

Глава тринадцатая, в которой одной певицей у мсье "Персонна" становится больше

Прав оказался Панаев, кругом прав. Деньги были востребованы с Лазарева и вовсе не 1000 рублей....

— Она приносит мне ежемесячно 500 рублей дохода. Заплатите 5 тысяч и она Ваша, — безапелляционно заявила хозяйка заведения. — И помните: я не торгуюсь.

"Врет!" — мысленно воскликнул Дмитрий Николаевич. — "Поля сказала, что мадам имеет с нее до 150 рублей. Но торговаться глупо: только она может выправить в полиции нормальный паспорт вместо желтого билета". И потому сказал:

— Согласен. Но денег таких на руках у меня нет, поэтому прошу рассрочку на полгода.

Мадам посмотрела на него, сощурившись, и усмешливо произнесла:

— Эх, мужчины.... Седина в бороду — бес в ребро? Ладно, Вы мне почему-то симпатичны. Тогда докажите, что кредитоспособны. Итак, кто Вы такой и откуда ожидаете поступление денег?

— Это чудо! — щебетала Полина, пока они ехали в крытой коляске к Митиной гостинице. — Вчера я была падшая женщина, а завтра стану звездой шансона? И буду зарабатывать 500 в месяц?

— Может и больше. Теперь мне придется принять предложение кого-то из настырных антрепренеров и пуститься в чес по Руси. Сколько мы "начешем", не знаю, но значительно больше, чем в моем ресторане и даже на корпоративах....

— Что такое "чес"? Сбор денег со слушателей?

— Схватываешь на лету, именно он. Кого же выбрать из этих ловчил? Надо навести справки, а где? Среди артистов, что ли? В любом случае, наши гастроли состоятся не раньше чем через месяц.

— К рождеству! В Москву! — загорелась Поленька. — У меня там живет тетя с племянниками. Вот они порадуются....

— В принципе да. Но пока тебе надо у нас освоиться и разучить свой, особенный репертуар. Пару песенок споешь, надеюсь, уже завтра.

— Про институтку и....?

— Про маркитантку. Она покруче будет....

Концертный зал в ресторане гостиницы "Северной" был не просто наполнен, а переполнен: прошел слух, что сегодня будет выступать подлинный "мсье Персонн", а также новая певица. Песни, конечно, тоже будут новые, разве что в конце самые популярные из "старых".

И вот элегантный шансонье в невиданном раньше наряде (длинные брюки с блестящими позументами до ребер, красный кушак, блестящая же рубашка с воротником "апаш", на голове канотье, на лице маска "своего" парня) вышел с гитарой наперевес на эстраду и провозгласил:

— Сегодня мы с вами перенесемся на крыльях воображения в Одессу! Этот город у Черного моря очень быстро растет и развивается, в нем уже больше 100 тысяч жителей. Не все они, конечно, оригинальны, как поется в моей песне, но если взять на душу населения, то таки да!

Прозвучал ритмичный квадрат аккордов и Дмитрий начал:

Дамы, господа, иных не вижу здесь

Блеск, изыск и общество прелестны!

Сотвори господь хоть пятьдесят Одесс

Все равно в Одессе будет тесно!

Говорят, что здесь бывала

Королева из Непала

И какой-то знатный лорд из Эдинбурга

И отсюда много ближе

До Берлина и Парижа

Чем из самого Санкт-Петербурга!

Вот приехал в город меценат и крез

Весь в шелках, с замашками повесы

Если был он с гонором, то будет "без"

Шаг ступив по улицам Одессы!

Из подробностей пикантных

Две: мужчин столь элегантных

В целом мире вы навряд ли бы нашли бы,

Ну а женщины в Одессе

Все скромны, все поэтессы

Все умны, а в крайнем случае красивы!

Грузчики в порту, которым равных нет,

Отдыхают с баснями Крылова

Если Вы чуть-чуть художник иль поэт

Вас поймут в Одессе с полуслова.

Нет прохода здесь, клянусь вам

От любителей искусства

И об этом уж не раз писали в прессе!

Если в Англии иль Штатах

Недостаток в меценатах

Пусть приедут позаимствовать в Одессе!

Дамы, господа, я восхищен и смят

Мадам, мсье, я счастлив, что таиться

Леди, джентльмены, я готов стократ

Умереть и снова здесь родиться!

Все в Одессе: море, песни

Порт, бульвар, ступени лестниц

Крабы, устрицы, акации, maisons chantees

Да, наш город процветает

Но Одессе не хватает

Самой малости, театра варьете!

Переждав неизбежные аплодисменты, Дмитрий сказал:

— Что это еще за театр варьете? — хотите спросить вы. — Да примерно то самое, что вы уже получили в этом самом зале, то есть душевные песни и романсы под декламации, а также раскованные танцы и зонги в исполнении милых певиц. Один такой зонг сейчас прозвучит перед вами в исполнении новой звезды петербургского шансона — Полины! Песня необычная, пикантная, но достает, по-моему, до дна мужской души! Прошу, Поленька!

Загримированная под женщину-вамп Полина в черном узком кружевном платье (сшили стремительно те самые белошвейки!) и в туфлях на высоких-высоких каблуках (постарались за хорошие деньги обувщики, а дева училась ходить часа два!) подошла, безбожно изгибая талию, к "мсье Персонну", взяла у него гитару, сделала звучный аккорд и почти сказала доверительно в зал:

— И я была девушкой юной....

И после ропота слушателей продолжила:

Сама не припомню когда....

А потом смело:

— Я дочь удалого драгуна

И этим родством я горда!

Трубили горнисты беспечно

И лошади строились в ряд

И мне полюбился, конечно, конечно

С барсучьим султаном солдат!

....................................................................

Глава четырнадцатая, в которой герой обретает кучу любовниц

Поздним вечером того же дня в труппе, в номере Лазарева произошел бунт. Бунтовала ожидаемо Варя, но с неожиданной силой. Дождавшись ухода Полины в свой номер, она смело набросилась на Дмитрия Николаевича:

— Где Вы откопали эту фифу? По-моему, она очень похожа на проститутку, про которую поет! Совершенно никакого стеснения! И так и смотрит, чтобы залезть к Вам в постель! Или она в ней уже побывала? Почему ей можно все, а мне ничего? Я не поеду сегодня домой, а останусь здесь. Пусть только явится, я ей волосы повыдеру!

— Варя, — попробовал увещевать ее Алексей. — Побойся Бога, что ты говоришь!

— А ты не вмешивайся! — отрезала бывшая прима. — От тебя нет никакого толка! Завалил своими цветами! Хотя бы поинтересовался, какие мне на самом деле нравятся.... Одни краснющие розы!

— Красные розы символизируют любовь и страсть, — вступился за Алешу Дмитрий.

— Много Вы в любви понимаете! Она бывает невыносима! Или только женское сердце способно так щемяще болеть от любви? Вы же, грубые мужланы, годитесь только на эту самую страсть!

— Поедемте домой, Варвара Тимофеевна, — проникновенно молвил Алексей. — Христом Богом прошу....

— Уезжай Алеша, — так же проникновенно ответила Варя. — И не дари мне больше цветы. Хорошо?

Алексей посмотрел на нее с отчаянием, повернулся и стремительно вышел из комнаты. За ним вышли и все оркестранты.

Дмитрий прошел раз мимо умолкшей девушки, другой и заговорил медленно сам:

— Когда бы жизнь домашним кругом.... Помнишь эти стихи, Варя?

— Помню, — глухо сказала Варя.

— Так вот, домашний круг у меня есть. Он далеко, очень далеко отсюда, но я помню о нем. Здесь я улыбаюсь и пою, пытаясь сделать людей чуточку счастливее, но на сердце у меня всегда есть частица скорби. Поэтому многие мои песни печальны. Вам, моим помощницам, я кажусь, наверно, демоническим мужчиной, идеальным объектом страсти, а может и любви. Но и мне не чуждо чувство прекрасного, особенно того, что заключено в вас, девушках. Да, Варенька, Полина тоже, на мой взгляд, прекрасна и тоже заслуживает любви. Притом, что ни тебе, ни ей я любви как раз дать не могу, не имею права. Что мне остается вам предложить? Только ту саму страсть, которую ты так осуждаешь....

— Я не осуждаю, — подняла глаза Варя, — я ее желаю и боюсь. Но испытать ее я хочу только с Вами, только Вы будите во мне эту бурю темных чувств!

— О-ох, Варенька.... Хорошо, будь по-твоему. Я сейчас минут на десять тебя покину, а ты разбери пока кровать и устраивайся в ней.

— К ней пойдете?

— Она тоже человек и пары слов на ночь заслуживает. Прекрати волноваться, Варя. Все будет у нас с тобой прекрасно: и слова, и чувства, и ласки. Жди.

С того памятного вечера интимная жизнь Лазарева нормализовалась — правда, в шведском варианте. Да и то не в шведском (втроем они в постель не ложились), а, пожалуй, в мусульманском. Главное, девушки совершенно успокоились (брак с любовником им не светил) и как любовницы и сотрудницы они были выше всяких похвал. Вот только Алексей взбрыкнул и ушел от них в другой ресторан, где стал исполнять набор уже заученных песен — да бог с ним, не обеднеем.

Удалось найти и делового антрепренера, который энергично взялся за организацию гастролей "Варьете мсье Персонн" в Москве: отпечатал рекламные объявления с удачными фотографиями артистов и договорился о недельном ежевечернем выступлении в ресторане "Яр", что в Петровском парке (регулярной оккупации ресторана цыганами тогда еще не было). Владелец ресторана был по случаю на выступлении "мсье Персонн" в "Северной" и потому сразу согласился на дорогущий контракт: по 1000 руб за вечер! Что ж, теперь надо подобрать специфическую программу для москвичей, отшлифовать исполнение всеми певцами и оркестром, а также танцевальные номера в исполнении гибких девушек. Сшить еще несколько экстравагантных костюмов, ибо зрелищность — наше все! Еще дал задание антрепренеру раздобыть аккордеон, хоть в Вене, на их родине — конечно, для песни, "Чистые пруды".

За всей этой предгастрольной кутерьмой Лазарев чуть не забыл об обещанном реферате "Манифеста" для "Современника", но чуть не считается: посидел плотно неделю в предобеденное время в публичке и создал оговоренные два варианта: резкий, без экивоков и дипломатичный, но по существу верный. Тотчас и понес их на Литейный проспект.

— Забыли Вы нас, Дмитрий Николаевич, совсем забыли, — мягко укорила Лазарева Авдотья Яковлевна, одетая в этот раз по-домашнему, в мужской шлафрок с кистями, из-под которого выглядывал шелковый пеньюар. Она при этом вовсе не была смущена, но, похоже, искала признаки смущения у визитера.

— Я, оказывается, очень деловой человек, Авдотья Яковлевна, — улыбнулся Лазарев. — Кручусь подобно известной белке, но результат есть, вместо скорлупок из моего колеса сыплются денежки.

— Нам Иван рассказывал, как ловко вы с ним на пару обыграли кого-то в клубе. Там колесо установили?

— Упаси бог. В клубе люди бывают обидчивы: иного обыграешь, а он за пистолет хватается. А я не стрелок, нет.

— Точно не стрелок? А по женской части?

— Господи! У него слова вообще во рту не держатся? Клялся ведь, что ни-ко-му!

— Не переживайте так. Мы все понимаем, я то есть. Вы человек молодой и живете здесь без жены. Девушки на Вас явно поглядывают. А тут еще шальные деньги свалились, да повеса Панаев под боком — вот и оскоромились....

Лазарев потоптался, изображая то самое смущение, и Панаева рассмеялась:

— Давайте ваши бумаги. Редакторов опять сегодня нет, они все на обеде у одного писателя средней руки, который так их благодарит за публикацию. И если дела Ваши позволяют, то выпейте со мной чаю и расскажите о чем угодно. Мне нравится Ваша манера рассказывать.

После этих слов она вдруг подняла полуобнаженную руку к прическе, повернулась вполоборота и взглянула на него из-под приопущенных век.

— "Мать моя женщина, да ведь она меня клеит!" — осознал Лазарев и тотчас ощутил давление в чреслах. — "А почему, собственно, нет? Ее пикантность я давно оценил и она это, видимо, поняла". Краснея против воли, но и наглея, он сказал:

— С удовольствием, Дотти....

Спустя час, лежа неглиже на груди у вовсе обнаженного Дмитрия Николаевича, Панаева изливала ему свои накопившиеся обиды:

— ....после свадьбы опять побежал по девочкам. Второй сначала очень рьяно бил копытом и добился меня все-таки. Но знали бы Вы, каким он бывает нытиком! А эта его ревность: всегда, везде, ко всем мужчинам! В итоге я бросила обоих, но жить совсем без любви пылкой женщине тяжело. Вы ведь оценили мою пылкость?

Вместо ответа Митя поцеловал "Дотти" в уголок губ, почувствовал вновь зарождение желания и стал ее зацеловывать везде, везде, везде....

Глава пятнадцатая, в которой гастроли почти прошли

Поезд наконец-то вполз под своды Николаевского вокзала в Москве. Измученные долгой дорогой (22 часа!) и холодом (рождественские морозы ударили во-время), артисты варьете тоже почти ползком выбрались на вокзальный перрон.

— Будь прокляты эти гастроли! — с ненавистью произнес Алексей, которого Митя в последний момент упросил поучаствовать.

— Нич-чего, — клацая зубами, сказала Варенька. — Сейчас в вокзале от-тогреемся, в-выпьем чаю и з-заживем....

— Какой чай? — произнес заветное Шишкин. — Где бы здесь нечто обратное справить....

— Отставить разговорчики! — скомандовал Лазарев. — Все сейчас будет, резво идем в вокзал. Но не дай бог что в вагонах оставите.... А вот и наш антрепренер! Что скажете, Андрей Модестович?

— Извозчики ждут, номера в "Большой Московской" заказаны, можно ехать.

— Хорошо. Но полчаса мы пробудем здесь — ибо члены все позамерзали.

— Все все? — улыбнулся антрепренер.

— Все! — подтвердил "мсье Персонн".

Гостиница дамам не понравилась.

— С нашей никакого сравнения, — брезгливо изрекла Поленька. — Мне кажется, здесь могут быть клопы....

— И постояльцы, в основном, купчики, — добавила Варенька. — Многие в поддевках.... И так нагло смотрят....

— Тем слаще будет домой воротиться, — внес нотку оптимизма Дмитрий Николаевич.

— Ох, не говорите мне о возвращении, — простонала Полина. — Эта дорога ужасная будет долго сниться, а представить, что надо будет ее еще раз пережить, я не могу.

— А не выпить ли нам по рюмке коньяка? — бодрился по-прежнему Митя. — Закусить шоколадом, запить кофеем, потом повторить, А? Или сразу спуститься в трактир и плотно поесть?

— Отстаньте, мэтр, — вяло сказала Варя. — Я просто зароюсь сейчас в постель и буду спать, спать....

— Меня к себе возьмешь? — вдруг предложила Полина, — Вдвоем нам будет теплее.

— А если еще и меня? — озорно улыбнулся Митя.

— Нет! — дружно ответили дамы. — Ты никогда нам спать не даешь!

— Так это когда мы тет-а-тет. Сейчас же будем а-труа....

— Тогда мы тебе не дадим, — хохотнула Полина.

К следующему вечеру артисты, кончено, пришли в себя и явились в "Яр" полные желания положить этих купчиков и вальяжных простоватых бар к своим ногам. Потому они озвучивали здесь преимущественно разгульные и озорные песни: "Выйду на улицу", "Ехал на ярмарку ухарь купец", "Нет, ребята, все не так", "Бирюзовые златы колечики", "Я московский озорной гуляка", "Я милого узнаю по походке" и много в этом же роде. Но вставили и несколько лирических песен: "Кавалергарды", "О бедном гусаре", "Не говорите мне о нем", само собой песни Малинина и т.д. Помост для выступлений был устроен в "Яре" в центре, куда сходились все залы и эркеры кабинетов, так что любой посетитель просторного ресторана мог внятно слышать песни. Они и слушали жадно, а когда "мсье Персонн" разрешал, то подпевали во всю глотку. Залы ломились от публики, которая принимала их "на ура". Неделя выступлений пролетела быстро. Хозяин ресторана спохватился было и предложил продолжить концерты, даже за двойную цену, но к тому времени антрепренер договорился об одинарном выступлении труппы на сцене Большого театра, по какому случаю репертуарный балет был перенесен на другой день — и Дмитрий Николаевич решил такой случай не упускать. Все же публика тут будет другая, более интеллигентная, хоть и разбавленная снобами.

Он тщательно продумал репертуар и последовательность номеров, осмотрел сцену театра и ее освещение, приставил командовать осветителями бездельного Андрея Модестовича и проконсультировался с директором театра по поводу того, что цензоры считают здесь неприличным. Затем познакомился с гримерами и попросил их гротескно раскрасить себе лицо. Он вышел от них удовлетворенный, но и Варя и Полина ужаснулись новому облику мэтра: — Зачем Вам понадобились эти шрамы? Просто Квазимодо какой-то!

— Будем считать, что я снял маску, — усмехнулся Лазарев.

Наконец театр наполнился очень респектабельной публикой. Дмитрий дал знак оркестрантам, и в зал медленно полилась мелодия вальса "Ласкового зверя". Под эту тихую музыку он вышел к рампе и начал свои речи:

— Прекрасные дамы и уважаемые господа! Я тот самый "мсье Персонн", основатель Петербургского театра "варьете". Мои артисты немногочисленны, к тому же не имеют богатых оперных голосов и потому наш стиль пения — доверительный, мы апеллируем к вашей душе. В нашем репертуаре есть романсы, народные песни и озорные куплеты, которые мы будем в сегодняшнем концерте чередовать. Некоторые наряды моих артисток можно счесть вызывающими — но таков стиль варьете, мы предлагаем зрителям необычные номера, с так называемой "изюминкой". Вам предстоит осознать, приносит ли этот стиль удовлетворение вашим глазам, ушам и всему существу. Итак, вот звезды моего варьете: позитивная героиня Варенька, роковая женщина Полина, многоплановый тенор Алексей и струнная группа под управлением Бориса Шишкина. На аккордеоне и фортепьяно играет тот же Шишкин. Я пою при случае слабым баритоном, имею в руках гитару и бразды правления. Обычно я выступаю в маске и меня много раз просили ее снять. Теперь я стою перед вами без нее. Как видите, мне есть что скрывать.... Ну, а первым номером нашей программы будет, конечно, песнь о Москве!

Он выдвинулся на ту точку сцены, из которой звук в зале получался самым сильным (с подсказкой директора театра) и запел: — Москва златоглавая....

Ему дружно похлопали — романс этот еще не был известен и лег на душу москвичей.

— Теперь ответная песнь, о Петербурге. Только не о современном нам, а об уже ушедшем, где жили Карамзин, Жуковский, Пушкин, Грибоедов и многие другие прекрасные поэты....

Дмитрий Николаевич кивнул, скрипки заиграли шедевр Корнелюка, а на звучное место встал Алексей и начал:

— Ночь и тишина, данные навек

Дождь, а может быть падает снег

Я иду, бесконечной надеждой согрет,

В Петербург, но его уже все-таки нет

Там было легко найти приют

Пушкина там еще помнят и ждут

День за днем, то теряя, то путая след

Я иду в этот город, которого нет.

Там для меня горит очаг

Как вечный знак забытых и-истин

Мне до него последний шаг

И этот шаг длиннее жизни-и!

Кто ответит мне, что судьбой дано

Пусть об этом знать не суждено

Может быть за порогом растраченных лет

Я найду этот город, которого нет?

.........................................................

Такого шквала аплодисментов труппа не ожидала. Они длились и длились, а на сцену к ногам Алеши стали лететь букеты. Тот собирал их, улыбаясь и плача одновременно.... Дмитрий же втихомолку торжествовал: он столько сил вложил, воссоздавая эту очень непростую песнь....

Глава шестнадцатая, в которой концерт в Большом театре набирает градус

Наконец зрители успокоились и "мсье Персонн" им сказал:

— Как вы знаете, в Петербурге квартирует полк кавалергардов, охрана императора. Мы посвятили этим бравым ребятам две песни. Варенька, спой, пожалуйста, первую....

Скрипки заиграли знаменитое сентиментальное вступление, а Варя вышла из-за кулис в пышном белом-белом платье и в нужный момент запела:

— Кавалергарда век недолог....

............................................

Ей тоже очень хлопали и бросали цветы. Дождавшись тишины, Митя, извлекая из гитары звуки "умп-умп-умп-умп", запел чрезмерно браво:

— Почетна и завидна наша роль!

(Оркестранты подпели: да наша роль, да наша роль)

Не может без охранников король....

...............................................

Зал развеселился, отмяк душой и тоже отдал должное этой юморной вещице. Теперь настала пора выступления Полины.

— Мадмуазель Полин споет романс из жизни польских дам, хотя и по-русски, — объявил Лазарев.

Полина вышла из-за кулис невероятно элегантная, в черном фраке, на тех самых 12-сантиметровых каблуках, с воткнутой в длинный мундштук сигаретой (шелест прошел по рядам партера, амфитеатра и на балконах) и стала прохаживаться вдоль рампы под скрипичный проигрыш. Но вот зазвучал ее низкий, слегка вызывающий голос:

— Гаснут, гаснут костры, спит картошка в золе

Будет долгая ночь на холодной земле

................................................................................................

Допев "Пани-панове" Окуджавы до конца и получив щедрые аплодисменты, она вдруг сошла в зал и пошла вдоль первого ряда, пристально всматриваясь в лица мужчин. Перед одним красавцем остановилась, ткнула обличительно пальцем и горько запела-завыла под рыдания скрипок:

— Еще вчера в ногах лежал

Равнял с китайскою державою

Враз обе рученьки разжал

Жизнь выпала копейкой ржавою

Я глупая, а ты умен,

Живой, а я остолбенелая,

Ах, что ты милый сделал мне

Мой милый, что тебе я сделала!

Но вот она отвернулась от замершего в кресле барина и пошла обратно на сцену, обращаясь уже к залу:

Спрошу я стул, спрошу кровать

За что же я терплю и бедствую

На что он мог меня сменять?

Другую взял себе — ответствуют.

Жить приучил меня в огне

Сам бросил в степь заледенелую.

Вот что ты милый сделал мне

Ах, милый, что себе я сделаю!

При этих словах Полина упала на сцене на колени, заломила руки за голову и легла на спину. Зал неистово зааплодировал.

— Леди и джентльмены, — веско сказал "мсье Персонн". — Градус сердцещипательности в нашем зале опасно зашкалил. Поэтому я решил его понизить посредством исполнения озорной песни. Итак, "Я московский озорной гуляка"! Прошу артистов по местам!

Сам же стал отбивать на гитаре неслыханный здесь ритм и, наконец, запел форсированным голосом:

— Я московский озорной гуляка!

По всему тверскому околотку

В переулках каждая собака

Знает мою легкую походку!

Каждая задрипанная кляча

Головой кивает оживленно

Знает, что я встречен ей удачно

Курагу скормлю ей непременно!

В этом месте Митя бросил петь, а из-за кулис появилась с приставными шагами сладкая девичья парочка в одинаковых фраках и запела под оркестр (одновременно изображая локтями цыплят):

— Цыпленок пареный, цыпленок жареный

Пошел на речку погулять

Его поймали, арестовали

Велели паспорт показать!

Но Митя их перебил:

— Я себя обманывать не стану

У меня забота в сердце мглистом

Отчего прослыл я хулиганом

Отчего прослыл я скандалистом?

Не злодей я и не грабил лесом

Не имел друзей средь душ нечистых

Я всего лишь уличный повеса

Улыбающийся встречным лицам!

И под музыку "Цыпленка" он встроился между Варенькой и Поленькой и стал воссоздавать с ними танцевальные изыски 21 века. Вновь овации, овации. Антракт.

Глава семнадцатая, которая начинается в антракте концерта, а завершается в его конце

В антракте артисты сгрудились в артистической уборной (вот же имечко для комнаты, где люди переодеваются!), где их встретил растроганный директор, стал жать руки и говорить "Молодцы, молодцы! Не ожидал!" И прочие благоглупости. Вскоре подошли именитые зрители.

— Это губернатор Тучков, Павел Алексеевич! С ним жена и дочь. За ним предводитель дворянства Войеков Петр Петрович с женой, — шепнул директор.

Одетый в генеральский (?) мундир с золотистыми эполетами сухощавый Тучков выглядел браво, смотрел умно.

— Не обманули ожиданий, господа, — сказал он веско. — На грани дозволенного, но не за гранью. А вообще молодцы! Давно так не наслаждался музыкой и пением. Не то, что эти ваши оперы, — зыркнул он в сторону жены.

— Опера — это опера, а здесь романсы. Это разные жанры, а все жанры, как известно, хороши, — резонно ответила жена.

— А я согласна с папой, — вмешалась статная, миловидная дочь лет двадцати. — Это было прекрасно! Никогда не слышала ничего подобного! Благодарю Вас, мсье Персонн, и ваших артистов.

— Кстати, господин артист, — пригляделась к мэтру Тучкова старшая, — эти шрамы ведь у вас нарисованы? Гримом?

— Это так, мадам, — согласился Дмитрий. — Не судите меня строго. Я люблю конфиденциальность, потому и маскируюсь.

— Вы — дворянин? И вовсе не француз? — вдруг спросил Тучков.

— Русский и дворянин.

— Какую носите фамилию?

"Докопались, гады" — затосковал Митя, но ответил:

— Лазарев.

— Лазарев? — встрял Войеков. — Не из адмиральского ли семейства? Только ни у кого из трех братьев нет таких великовозрастных сыновей....

"Попал! Стоп: Лазарев как раз был во время кругосветного плавания на Аляске!"

— Я родился на Аляске, — скупо сказал Дмитрий.

— Вот так поворот! — хохотнул губернатор.

— А ведь там был Михаил Петрович! — торжествующе сказал Войеков. — Году так в пятнадцатом. Так он Ваш отец?

— Да.

— А кто же матушка Ваша?

— Я бастард, — признал очевидное Лазарев. — Мать из рода сибирских казаков....

— Что ты пристал к человеку, Петр Петрович, — скривился губернатор. — Он нам так душу приподнял своими песнями, а ты в его душу лезешь. Бастардов, если хочешь знать, в истории России полным-полно. По Карамзину и князь Владимир, который Русь крестил, был бастард! Нет, надо все-таки позвать Вас к себе на обед, господин Лазарев, и там подробно поговорить. Ты как думаешь, Лиза?

— Что мне думать? Думай не думай, а у нас что ты себе в голову вобьешь, то и будет. Впрочем, будем рады с Вами еще раз увидеться.

— Я тоже приглашаю Вас, господин Лазарев, и вашу труппу на концерт, — извинительным тоном сказал Войеков, — который состоится 1 января нового года в дворянском собрании. Вы сможете там исполнить две-три самые приличные песни из вашего репертуара.

"Вот радость-то, за бесценок потерять целый вечер...." — подумал Дмитрий Николаевич, но сказал с улыбкой:

— Непременно порадуем московских дворян.

— А к нам пожалуйте 2 января, к 3 часам дня, — сказал Тучков. — Мы в Москве обедаем рано.

После перерыва они исполнили еще сердцещипательные песни ("Жил-был я", "Белая акация", "Берега") и веселые ("Песня о студенте", "Опальный королевский стрелок", "Песня об извозчике Ереме").

— А сейчас, — объявил Митя почти в конце, — прозвучит гимн Чистым прудам, конечно же вашим, московским.

Пел прекрасным тенором Алексей в сопровождении скрипок и фортепьяно, а в нужные моменты Борис Шишкин брал в руки аккордеон. В конце песни тенор Алексея был заменен Митиным баритоном:

— У каждого из нас на свете есть места

Что нам за далью лет все ближе и дороже

Там дышится легко, там мира чистота

Нас делает на миг счастливей и моложе....

Зрительный зал впал от этой песни в оцепенение — подобное, вероятно, оцепенению обезьян при звуках голоса и под взглядом удава Каа, а аккордеон вообще их восхитил необыкновенно. Им долго-долго аплодировали, с галерки раздавались крики. Но вот "мсье Персонн" поднял руку, призывая к тишине, и сказал:

— Наш концерт подошел к концу. Но я вдруг вспомнил, что обещал вам в его начале и народные песни, до которых дело не дошло. Поэтому считаю своим долгом одну такую песню исполнить и именно так, как ее поют крестьяне, то есть без музыки.

Он встал в нужное место, подозвал Алексея и хор (из оркестрантов) и начал со всей возможной проникновенностью:

— Выйду я на поле с конем

Ночкой темной тихо пойдем....

.................................................

Сильный высокий тенор Алексея перехватил песню на словах:

— Сяду я верхом на коня

Ты неси по полю меня....

Тут же подключился хор:

— По бескрайнему полю моему

По бескрайнему полю моему!

.................................................

И последний куплет снова перехватил один Дмитрий:

— Будет добрым год-хлебороб

Было всяко, всяко пройдет

Пой златая рожь, пой кудрявый лен!

Пой о том, как я в Россию влюблен....

После окончания песни зал некоторое время молчал, но потом овации пошли за овациями.

"Век другой, люди часто напыщенные, но и у них сердца не каменные, у многих натурально текут слезы!" — уважительно отметил Лазарев. "Можно их убеждать, можно. А эти: к топору! К топору, мать их ети! Как этих-то убедить?"

Глава восемнадцатая, в которой говорится о недосказанном

Возвращение в Петербург труппа отметила как самое радостное событие и в своем родном ресторане. В центр их стола села его хозяйка, Екатерина Александровна, оживленная едва ли не более любого из артистов.

— Боже, как здесь без вас было пусто! — исторгались чувства из ее груди. — И гости и каждый служащий ползали по ресторану как мухи! Ну как, как вас там встречали? В том, что вы произвели фурор, я не сомневаюсь, но подробности готова слушать любые....

— Устали мы сильно, Екатерина Александровна, — выразил Дмитрий Николаевич общее мнение. — И замерзли сверх всякой меры в этом железнодорожном гробу! Министр путей сообщения что, ни разу в своем детище зимой не проехал? Уж я бы его покатал по дороге взад-вперед с месяцок!

— Я в поезде ездила только в Царское Село,— призналась Галченкова. — И то летом. Так-то быстро и плавно....

— Ха-ха-ха! — развеселились актеры. — Быстро и плавно! Трясет немилосердно и так 22 часа подряд! В щели дует, мороз щиплет. Готовы куда угодно залезть, чтоб согреться....

— Меня Алешка всю истискал на обратной дороге, — призналась Варенька. — А я только рада была, разогрел все-таки....

— Изменщица.... — бросила небрежно фразу Поленька. — Я вот Дмитрию Николаичу ноги под бочок подсунула и всю дорогу тепло было.

— Ты змея известная, — не осталась в долгу Варя. — Первой самое уютное место захапаешь.

— Будя! — веско осадил их Дмитрий. — Пора забыть эту поездку как кошмарный сон.

— Так уж и кошмарный, — хохотнул Шишкин. — Нас там на руках пытались носить и денег во все карманы насовали.... А уж аплодисментов я, наверно, на всю оставшуюся жизнь наслушался.

— Что да то да, — подтвердил вальяжно Алексей. — Я ведь сильно ехать не хотел, но сейчас премного доволен.

— Дмитрий Николаевич, — сказала вдруг Варя. — А ведь Вы так и не рассказали нам, что там было, на обеде у губернатора?

— Как не рассказал? — слицемерил Лазарев. — Все основное рассказал: пришел, посидел в кругу из 20 персон, откушал той же стерляжьей ухи, бефстроганов с соусом Оливье, суфле, торт в виде полена и мороженое с кофе. Что пили — рассказывать?

— О чем Вы с ними говорили?! — топнула ногой под столом Варя.

— Да много о чем, но преимущественно они надоедали мне теми же вопросами, что и вы: откуда я беру мелодии и слова для песен. И я ответил им то же, что вам: я их как бы вспоминаю. И чем больше вспоминаю, тем четче становится и музыка и текст. Попробуйте так и вы, может получится?

— Но что это за Аляска в Вашем прошлом выплыла? Говорили нам, что помещик из Липок и вдруг Аляска!

— Аляска? — удивилась и Екатерина Александровна. — Что значит Аляска?

— А он из нее к нам приехал, оказывается, Екатерина Дмитриевна, — доложила Варенька. — С другого края света.

— Это там вверх ногами люди ходят? — спросила пораженно Галченкова.

— Гос-споди! — застонал Дмитрий Николаевич. — Екатерина! Середина 19 века уже. У тебя ведь и глобус в аппартаментах есть!

— Ну, я в географии всегда путалась, — призналась дама. — Глобус крутила, конечно, но там столько континентов, островов и стран.... Но сейчас вернусь к себе и посмотрю. И все-таки на вопрос об Аляске Вы не ответили, Дмитрий Николаевич.

— Там отвечал-отвечал, теперь еще вы, самые близкие люди, меня мучать будете....

— Ничего, — с мстительной интонацией в голосе сказала Варя, — Мы Вас не до смерти помучаем.

О многом не досказал еще Дмитрий Николаевич. После обеда мужчины проследовали, конечно, в курительную комнату, где сначала стали пытать заезжего гостя. Более или менее удовлетворившись, они завели разговор о мировых политических событиях (Предстоящую крестьянскую реформу, несмотря на всю ее злободневность, не обсуждали: то ли моветон, то ли наобсуждались ранее). Начали с США, поскольку там начиналось вроде бы разрушение государства — ну и, возможно, из вежливости к симпатичному гостю, который недавно в этих США (полумифических для присутствующих) был. Обменявшись мнениями между собой завсегдатаи губернаторского дома обратили взгляды на Лазарева.

— Думаю, что война неизбежна, — веско сказал эксперт. — Я видел и северян и южан: они не поладят, пока не намашутся вволю кулаками. Очень уж у них разные взгляды на жизнь. Решусь предсказать: победят янки, их больше, в их руках промышленность, железные дороги и порты. Впрочем, многое зависит от позиции других государств. Англия и Франция объективно заинтересованы в независимости южных штатов и если активно вмешаются, то северяне будут изолированы. Но в наше время сильное воздействие на политиков этих стран оказывает новый фактор....

— Что за фактор? — вежливо подал реплику губернатор.

— Общественное мнение. В Англии к власти попеременно приходят партии вигов или тори, а побеждают они в зависимости от того, к какой из партий склонилось это самое общественное мнение. Мнение же людей сейчас преимущественно формируют газеты. Они очень влиятельны и во Франции. Так что же пишут в газетах по поводу южан?

— Что? — поощрил губернатор ретивого дилетанта.

— Что южане являются отвратительными рабовладельцами. При таком мнении ни английский премьер Пальмерстон ни французский император не решатся открыто поддержать южан. Но мгновенно встанут на их сторону, если те объявят об отмене рабства — хотя бы с оговорками.

— Как вы полагаете, господа, — спросил Тучков, — резонное рассуждение?

— Речь не мальчика, но мужа, — кивнул Войеков. — А то Гагарин вон недавно нас убеждал ни в коем случае южан не поддерживать.

— Я и сейчас в этом убежден, — горячо сказал лысоватый молодец лет тридцати. — Нечего англичанам и французам потворствовать.

— Чем ответите на эту эскападу, Дмитрий Николаевич? — спросил, улыбаясь, губернатор.

— Идти в политике путями мести — заранее обречь себя на международную изоляцию. Более приемлема практика сдерживаний и противовесов. Но наиболее правильным мне представляется стратегический подход, на дальнюю перспективу. И в этой перспективе создание единого государства на территории США нежелательно.

— Почему это? — взвился князь Гагарин. — Уж нам-то они помешать никак не могут. Ибо находятся в 20 тысячах километров, на противоположной стороне Земли!

— Население США стремительно растет за счет иммиграции, территория ее все увеличивается, уступая лишь России, Канаде и Китаю, она богата полезными ископаемыми и почти на всей площади плодородна. Через 50-70 лет она может стать самой могучей страной мира. К тому времени многократно возрастет скорость и вместимость кораблей и экспансия США станет почти неминуемой. Надо это России?

— Ну, напугал! — фыркнул Гагарин. — Мало ли что будет через столько лет.... Да и будет ли?

— "Надеясь на лучшее, готовься к худшему". Это высказывание какого-то китайского мудреца, имя которого исчезло из памяти людей, а цитата осталась.

— Очень мудрая мысль, — кивнул Тучков. — Когда я встречусь с канцлером Горчаковым, то расскажу ему о Вашем мнении, Дмитрий Николаевич, по поводу США.

Вдруг дверь в курительную комнату приотворилась.

— Павел Алексеевич! — раздался женский голос. — Вы неприлично манкируете женским обществом. Нам всем хочется послушать романсы в исполнении Дмитрия Николаевича....

— Хорошо, Лизонька, сейчас придем.

Глава девятнадцатая, в которой герой увидел, что зародил сомнения в предтечах "Земли и воли"

С легкой тревогой шел Лазарев в редакцию "Современника": как-то революционеры-демократы оценили "Манифест"? Вернее, его реферат по нему.... Впрочем, может их и нет никого и его встретит только пылкая Дотти?

В редакции были все, кроме как раз Панаевой и ее мужа. И все (Некрасов, Чернышевский и Добролюбов) посмотрели на Лазарева как то по-новому — будто только сейчас разглядели.

— Долгонько Вы шли к нам в этот раз, — сказал Некрасов. — Правда, Авдотья Яковлевна пояснила, что Вы крутите какое-то колесо, откуда деньги появляются....

Вместо ответа Дмитрий поднял плечи, слегка развел руки, и все рассмеялись. Но потом вновь насупились.

— Ваш Маркс куда злее оказался, чем мы предполагали, — сказал Чернышевский. — И помасштабнее, чем мы, бедные. Ему весь мир подавай на растерзание. Впрочем, туда такому миру и дорога!

— Вы же мастер скруглять углы, — добавил Добролюбов. — Ваш вариант "Манифеста" в два раза беззубее.

— Зато его можно будет, наверно, опубликовать в вашем журнале, — парировал Дмитрий.

— Не знаю-ю.... — с сомнением протянул Некрасов. — Цензоры с каждым месяцем к нам пристрастнее. Лучше бы погодить с публикованием. Надо дождаться реформы, может ее результаты будут благоприятнее, чем мы думаем.

— Я тоже считаю, что погодить, — поддержал Чернышевский, — но по другой причине. Надо бы самим понять, что это за пролетариат, которому предстоит править будущим. У римлян так называли неимущих граждан, которые кормились за счет общества и ни в чем не были задействованы, кроме как в производстве потомства для государства.

— Именно они кричали "Хлеба и зрелищ"! А их детей забирали в солдаты, — вставил Добролюбов.

— Сисмонди в 1803 г тоже назвал пролетариями неимущих людей, живущих сегодняшним днем, — продолжил Чернышевский, — но в целом в последние годы к пролетариату стали относить промышленных рабочих. И вот перед нами этот "Манифест", который понятие "пролетариат" сильно расширил, по которому бывают пролетарии и умственного труда — в общем, любой человек, который добывает средства к жизни исключительно путем продажи своего труда; лиши его работы и он будет вынужден умереть.

— Значит, мы с Вами пролетарии, Николай Гаврилович, — заулыбался Добролюбов. — У нас ведь нет ни дома, ни наследства, ни синекуры какой-нибудь, нас кормит исключительно Николай Алексеевич — за то, что мы пишем статьи в его журнал, а он в результате хорошо продается и приносит этому злодею неплохую прибыль.

— Злодей, это точно, — кивнул головой Чернышевский. — Правда во времена не столь отдаленные и он был пролетарием, причем самого низкого разбора: снимал угол в подвале, ел преимущественно черный хлеб, бывал и в ночлежке. Если бы не художник Данненберг, его приютивший, так и сгинул бы, пожалуй.

— А может ли он снова стать пролетарием? — картинно задумался Добролюбов.

— А ведь может! — почти радостно сообщил Чернышевский. — Пойдет в Английский клуб еще раз от графа Адлерберга или министра Абазы рубликов нащипать, да и проиграется в пух и прах. Придется ему и Грешнево свое продать и журнал наш любимый, да к нам, поденщикам литературным, и присоединиться. Тяжеловато Вам будет, Николай Алексеевич, после устриц и трюфелей снова на хлеб переходить....

— Эх, молодежь, — разулыбался Некрасов. — Любите понасмешничать над больным человеком. Что касается моего впадения в ничтожество? Думаю, мои многочисленные друзья так низко упасть не дадут, поддержат.

— С Марксом, пожалуй, стоит согласиться, — вернулся к теме беседы Чернышевский. — Отдать мир под власть рабочих как-то страшновато. А вот если под власть всех трудящихся — другое дело. К ним ведь и крестьяне относятся. Вот трудяги, так трудяги. К тому же их всех больше....

— Все течет, все изменяется, — заговорил вдруг Лазарев. — Крестьян с полей могут вытеснить машины — как это уже происходит в развитой промышленности Англии.

— Какие машины? — удивился Добролюбов. — На заводах и фабриках есть станки с паровым приводом, но что можно предложить на сельскохозяйственных работах?

— В Англии уже широко используются конные сеялки, а также паровые молотилки и мельницы. По дорогам ездят паромобили, которые можно будет приспособить для пахоты, боронования или уборки урожая — просто никто еще не додумался. Все это приведет неумолимо к сокращению сельского населения.

— Верится с трудом, — сказал Некрасов. — Хотя облегчить труд крестьянину было бы хорошо.... А Вы видели эти паромобили?

— Нет, но знаю, что вполне комфортный паровой омнибус ходит регулярно между Лондоном и курортным городом Батом.

— Крестьянской общине беды от машин не будет, — заявил Чернышевский. — Она станет производительнее, богаче, у крестьянина появится, наконец, свободное время, которое он сможет употребить на развитие себя и своих детей.

— Прежде всего, у него появятся деньги, — возразил Лазарев, — которые он обязательно захочет вложить в выгодное дело — как это уже сделали многие зажиточные крестьяне, ставшие потом мелкими, а то и крупными купцами или промышленниками. Такова природа мелких собственников, которыми крестьяне и являются.

— А ведь Дмитрий Николаевич, наверно, прав, — задумчиво произнес Добролюбов. — Все наши надежды на социалистический характер русских крестьянских общин построены на зыбкой основе. Мы будем втолковывать им одно, а они задумают совсем другое....

Глава двадцатая, в которой в героя влюбляется дворянка

Вечерний концерт в ресторане гостиницы "Северной" был в разгаре, когда к нему присоединился припоздавший Лазарев. Мог бы и не присоединяться, так как вернувшийся Алексей успешно его заменял, но душа в связи с удачей в "Современнике" просилась наружу, а Митя уже привык делать это в песенной форме. Выступал он опять с масками из папье-маше (удалой гусар и томный поэт) и надел сначала "поэта", так как хотелось спеть недавно им переделанную песню "Ностальгия". Он пошептался с Шишкиным, оркестр заиграл проникновенное вступление, а Митя подошел к краю эстрады (без гитары), пробежал взглядом по рядам как всегда полного зала и начал:

— Ностальжи.... Как эта ра-а-на

В сердце сладко ворохнется

Приходила ты нежданно

Уходя с восходом солнца

Очи черные.... очи страстные....

Очи жгучие и прекрасные

Как любил я вас.... как тонул я в вас....

Неужели мне не видать тех глаз!

Пережидая проигрыш, он вернулся к тому смутному виденью, что зацепил уголком глаза при взгляде на зрительный зал и вновь вгляделся в задний ряд: да вот же она, сидит на стуле и тянет шею, вглядываясь в него — точно, дочь Тучкова, Александра! Которая сунула ему украдкой записку в конце того затянувшегося обеда и в ней значилось: — "Я скоро приеду в Петербург, чтобы встретиться с Вами! Саша". Для чего? И что это там группка офицеров возле нее активничает?

Но проигрыш закончился:

— Лунный блик — посланник ночи

Мне опять печаль пророчит

Ворошу в камине камни

И свои воспоминанья

Я зову опять, я хочу обнять

Стан пленительный, упоительный

Вы сгубили меня, очи черные

Унесли навек мое счастие!

Переждав аплодисменты, Дмитрий Николаевич спрыгнул с эстрады в зал и пошел меж зрителей к той самой девушке. На подходе он увидел, что один из офицеров пытается взять ее за руку. Соседка Тучковой, дама лет под 40, сильно шлепнула веером по руке наглеца. Тот свирепо на нее посмотрел, но здесь уже и Митя подоспел. Он учтиво поклонился девушке и сказал:

— Благодарю Вас, Александра Павловна, что Вы откликнулись на мое приглашение. Прошу пройти со мной в первый ряд, там Вам будет удобнее.

— Я тоже Вас благодарю, мсье Персонн. Со мной моя кузина, Анна Алексеевна....

Лазарев тотчас крикнул стоящему позади зрителей метрдотелю:

— Арнольд! Организуй два кресла в первый ряд!

И подав дамам обе руки, стал пробираться с ними назад, к эстраде.

После концерта Лазарев подошел к неожиданным гостьям, переждал восторженные фразы и предложил угостить их ужином в кабинете. Они мило порозовели ("Пожалуй, меньше этой кузине, лет 35"), но противиться не стали. В кабинете маску он снял, извинился за свое фиглярство ("Но с ними иначе нельзя, замучают преследованиями!") и стал диктовать официанту (консультируясь с дамами), что принести из вин и закусок. А потом откровенничал, подливал (Они, впрочем, ограничились двумя бокалами "Дом Периньон") и ждал ответной откровенности. Дождался и озадачился....

— Мне всегда казалось, — говорила чуть опьяневшая Саша, — что в мире есть какая-то другая жизнь, не похожая на нашу. И я все ждала ее проявлений, ждала, отказывала женихам и снова ждала. Не просто сидела, конечно, а ходила активно в театры, на вернисажи, в литературные салоны, даже в гости к малознакомым людям, которые показались мне чем-то необычными. Но все это было не то, не то.... И вдруг в Москве появились Вы! С вашими феерическими романсами, с вашей неслыханной музыкой и проникающими в душу словами! Как я была счастлива, что не обманулась в своих ожиданиях, что есть тот мир и Вы, конечно же, пришли к нам оттуда! А потом я узнала, что Вы родом из Америки!! Неужели там жизнь так прекрасна? И эти песни родились в американских пейзажах? Но в них же об Америке нет ни слова, все только наше, русское и тоже, оказывается, прекрасное.... Кто Вы, господин Лазарев?

Дмитрий Сергеевич пристально посмотрел в глаза Александре ("Классическая тургеневская девушка, они были все же на свете, а не выдуманы Иваном Сергеевичем"), ощутил на миг сожаление, что не было у него "там" рядом такой рвущейся к подлинному счастью души и стал осторожно подбирать нужные слова:

— Я пробыл в Вашем доме один вечер, но успел понять, с каким достойным человеком в лице Павла Алексеевича меня свела судьба. Ему под стать Ваша матушка, Елизавета Ивановна. А теперь Вы доказали мне, что являетесь прекрасным продолжением своих родителей....

— Вы не о том говорите, Дмитрий Николаевич, — перебила его Саша. — Скажите, что нужно сделать для того, чтобы подняться на те высоты, с которых Вы смотрите на нас?

"Достала" — подумал Лазарев. Сам же, чуть улыбаясь, сказал:

— Если я правильно Вас понял, вы хотите подняться на нашу эстраду?

— Да! — с жаром произнесла дева. — Я только сейчас это осознала, но да: я хочу стать одной из вас! Вы не думайте, у меня сильный голос и меня учили музыке, я умею играть на фортепьяно, скрипке и флейте!

— А что думаете Вы на этот счет, Анна Алексеевна? — обратился Митя к внимательно слушающей, но непроницаемой кузине.

— Я поддержала Сашу в желании увидеться с Вами. Наверно, потому, что тоже была на том концерте в Большом театре и поняла, что Вы — великий и очень добрый человек. Правда, она не говорила мне, что хочет к вам присоединиться.... Я думала, она просто в Вас влюбилась.

— Анна! — воскликнула Саша и стремительно покраснела.

Глава двадцать первая, в которой в варьете дебютировала губернаторская дочь

Через несколько дней Дмитрий Лазарев оказался в доме Павла Алексеевича Тучкова, полного тезки московского губернатора, но его двоюродного брата — впрочем, недавно умершего. Домом после его смерти руководила жена, на приглашение которой и напросилась предприимчивая Александра. Он подал слуге визитку с надписью "Дмитрий Николаевич Лазарев" и стал ожидать в гостиной. Вскоре к нему вышла хозяйка дома лет 60 (ее имя и отчество тотчас вылетели из головы) в сопровождении Анны Алексеевны и минут десять выпытывала у визитера его происхождение и род занятий. В конце пытки она милостиво кивнула ему и сообщила, что получила от племянника мужа (то есть от губернатора Москвы) письмо, в котором тот лестно о вокалисте Лазареве отозвался. Так что он может пройти к ее двоюродной внучке в "музыкальную" комнату и дать урок пения.

"И кузину с собой притащила и ничего, живут себе у кисельной родни и в ус не дуют" — бурчал Дмитрий Николаевич, проходя вслед за Анной Алексеевной анфиладой комнат просторного генеральского дома, — до той, которая называлась "музыкальной". В ней стояло фортепьяно, были и скрипка и флейта и объемный звук. За фортепьяно и встретила своего кумира губернаторская дочь.

— Вонжур, мадмуазель Александра, — с напускной строгостью сказал мэтр. — К уроку готовы?

— Уи, мсье; се ке ву дите, мсье, — подыграла Саша.

— А куда ушла Ваша дуэнья? — поинтересовался мэтр, не обнаружив рядом Анны.

— Мы у нее почему-то пользуемся доверием, — хихикнула дева. — Наивная душа....

— Это Вы наивны, если думаете, что я способен обмануть доверие Вашего отца, — серьезно сказал Дмитрий. — Ну, шутки в сторону, покажите мне все Ваши достоинства.

— Все? — залилась таки смехом Александра.

— Хм. При первой нашей беседе Вы показались мне совсем другой девушкой: порывистой, искренней и совершенно не склонной к шуткам.

— Я обычно и не склонна. Но попав под Вашу опеку, раскрылась как цветок и даже вот немножко распустилась. И Вы не обманете меня своей серьезностью. Вы кто угодно — мим, шут, менестрель, — только не занудливый педагог.

— Ладно, — махнул рукой Митя. — Вы меня раскусили, уели, переубедили. Итак, будете сначала играть? Давайте по-порядку, от фортепьяно к флейте, Как можно искуснее....

Дева довольно уверенно сыграла этюд Шопена, потом фрагмент из "Маленькой ночной серенады" Моцарта и завершила его же "Турецким рондо".

— Владение инструментами присутствует, — заключил Митя. — Давайте вокал.

— Можно народную "Ой, то не вечер"?

— Хорошо. Покажите.

Она старалась, даже с некоторыми вариациями от куплета к куплету.

— Голос чистый, объемный и на две октавы. Но петь эту вещь, чтобы людей зацепило, надо все-таки по-другому. Показать?

— Очень прошу.

— Тогда подыграй на скрипке: в основном тихо, фоном, но когда почувствуешь, что можно усилить, усиливай. Я же буду форсировать голос по нарастающей....

Дмитрий Николаевич вспомнил харизматическую Пелагею, усмехнулся и после Сашиного вступления тихо-тихо завел всем известную шарманку. В конце песни, когда он открыл глаза, то увидел стоящих по стенам зала, в дверях и в коридоре домочадцев разного возраста, пола и социального положения. А также слезы в восторженных Сашиных глазах.

— Я никогда так не сумею, — прошептала она.

— Никогда не говори никогда. Просто попробуй скопировать. Ты ведь запомнила мое исполнение? Тогда закрой глаза и пой по памяти....

— Надеюсь, мое "тыканье" во время урока Вас не шокирует? — спросил Лазарев, заглядывая в глаза губернаторской дочери, когда она (вместе с кузиной) шла его проводить до Невского проспекта.

— Я хочу именно такого обращения от Вас, — жарко заверила Александра Павловна. — Но скажите: я не безнадежна как певица варьете?

— Вы все схватываете на лету: и как петь, и как играть и в подголосках. Не хуже Вари и Полины. Но я еще раз спрошу: нужно ли Вам это?

— Как дышать! Когда я пою рядом с Вами, меня наполняет такая энергия, такое счастье, какие были только в детстве!

— Но ведь Ваши родители будут страшно удручены, когда узнают о Вашем увлечении эстрадными выступлениями....

— Они не узнают. Я тоже буду выступать в маске. Анна не проговорится, а двоюродная бабушка в ваш ресторан не придет.

— Хорошо. Один вечер Вы с нами выступите. Надо подобрать песни и тщательно их отрепетировать. Сделаем это, как у нас принято, в гостинице: сначала в моем номере, потом прогон в ресторане. Но после этого я познакомлю Вас с людьми действительно новой формации, которые как раз готовят приход нового мира в Россию.

— Неужели они так же хороши, как Вы?

— Я, думаю, они покажутся Вам ближе, а в чем-то дальше меня. Но лучше ведь один раз увидеть, чем услышать?

Дебют Саши (именно под таким ником) оказался удачен: завсегдатаи рады были увидеть новую красавицу на эстраде, а гости случайные..... Им было все равно, лишь бы песни будоражили их нервы. Первой она спела "Все могут короли" и очень потрафила этим шлягером слушателям, которые в конце дружно ей подпевали и даже подплясывали. Второй песней Митя поставил без лишних заморочек "Ой, то не вечер", но пели они куплет от куплета поочередно, меняясь в подголосках. Саша после концерта была очень возбуждена, но на традиционных посиделках в номере Лазарева опамятовалась, взглянула на жмущуюся к мэтру Полину (Варя уже поддалась на Алешкину агитацию и держалась возле него) и засобиралась с кузиной домой. Дмитрий посадил их на извозчика, но провожать не поехал.

Глава двадцать вторая, в которой герой вводит Сашу в общество людей "будущего"

Тянуть кота за хвост было не в привычках Лазарева, потому он поехал назавтра к Тучковой с целью совместного посещения "Современника". Она встретила его улыбкой, но во взглядах ее на мэтра было заметно уныние. Тем не менее, сделанную им попытку отказаться от задуманного визита (мол, вижу, что Вы не вполне здоровы) Александра Павловна пресекла на корню. Кузина для отвода теткиных глаз выехала из дома с ними, но попросила завезти ее к приятельнице и там же потом забрать на обратной дороге. В итоге к дому на Литейном проспекте Александра и Дмитрий подъехали вдвоем.

— Я, конечно, Вас компрометирую, — признал Лазарев, — но в этом доме не придерживаются общих правил строго.

— Так мы идем в редакцию "Современника"? — прочла Саша вывеску на двери.

— Да. К поэту Некрасову и его друзьям. Надеюсь, они Вам придутся по нраву.

— Я читаю "Современник" регулярно! Папе его доставляют по служебной надобности, я и читаю. Мне все в нем нравится, хотя публицистику я понимаю не всю. Еще жаль, что в нем перестали печатать новые произведения Тургенева и Толстого.

— Вот и выскажите свою претензию Николаю Алексеевичу в глаза, а я на эти глаза посмотрю, — хохотнул Дмитрий Николаевич.

В гостиной их встретила Панаева.

— Ого, — сказала она с ноткой раздраженного восхищения. — Вы, Дмитрий Николаевич, растете день ото дня. В первый визит к нам были робким просителем, позже приосанились и проявили характер, а нынче являетесь с молодой красавицей и, похоже, аристократкой?

— Да, Авдотья Яковлевна, перед Вами Александра Павловна Тучкова, дочь московского губернатора.

Панаева плавно поклонилась, но бросила на Лазарева быстрый взгляд, который тот понял правильно и добавил:

— Александра Павловна очень хотела увидеть самых передовых людей России, призывающих к новым, демократическим отношениям между людьми, в том числе между мужчинами и женщинами, поэтому я привел ее к вам. Саша, это знаменитая писательница Панаева (псевдоним Станицкий), книги которой Вы наверняка читали....

— Да, я читала "Мертвое озеро" и "Мелочи жизни" и согласна с вашей позицией по эмансипации женщин....

— Merci, ma cheri. Ou avez-vous recontre ce seducteur? (Где Вы познакомились с этим соблазнителем?)

— Нет, нет, — резво запротестовал Митя. — Вы нарушаете правила хорошего тона: нельзя разговаривать в присутствии третьего лица на языке, которого это лицо не понимает. И еще, Авдотья Яковлевна: не говорите своим знакомым, что незамужняя дворянская девушка явилась к Вам с неженатым мужчиной. Это ее скомпрометирует.

— Надо же, французского языка не знает, а французским правилам хорошего тона нас учит. Ладно, Митенька, ты нам симпатичен, потому мы тебе прощаем. Так Вы, Александра Павловна, в Петербурге гостите?

— Да, у двоюродной бабушки.

— То есть в доме недавно почившего Павла АлексеевичаТучкова?

— Да.

— Но меня гложет любопытство: где Вас свела судьба с господином Лазаревым?

Саша взглянула вопросительно на Дмитрия Николаевича, и тот опередил ее с ответом:

— Я был недавно в Москве, в том числе в доме губернатора, там и познакомился с Сашенькой.

Тут в гостиную заглянул Панаев и разулыбался:

— Наконец Митя мы с тобой столкнулись! А то говорят, он был здесь, но меня как на грех не было. Где добыл такую деву прекрасную?

— Иван Иванович, — пресекла его разглагольствования Панаева, — позволь гостям пройти все же внутрь, иначе им по третьему разу все придется про себя рассказывать.

Через пятнадцать минут общее оживление в редакции "Современника" в связи со столь неожиданной гостьей прошло, хотя влюбчивый Добролюбов продолжал смотреть почти все время на милую Сашеньку.

— Что ж, Дмитрий Николаевич, — сказал хитро улыбающийся Некрасов. — По Вашей рекомендации я обратился к Герцену, и он раздобыл для нас тот самый "Манифест". Документ действительно сильный, резкий. Впрочем, Ваш первый вариант реферата достаточно точно передал его содержание — при значительно большей краткости. Но предоставлю слово Николаю Григорьевичу, который его детально проанализировал.

— Ничего принципиально нового я в оригинале, действительно, не нашел — кроме самой формы изложения, очень оригинальной. Но Герцен в поисках этого "Манифеста" съездил в Манчестер, где сумел встретиться с Энгельсом и подробно поговорить с ним по многим социальным вопросам. Он остался им буквально очарован и уже пересмотрел свои взгляды на русское крестьянство. Теперь призывает сделать это и нас. То есть Вы и тут оказались провидцем.

— Мне просто повезло, — сказал Лазарев. — Не зайди я к этому букинисту в Нью-Йорке, так и искал бы пятый угол вместе с вами в русском вопросе....

— Это не везение, — веско молвил Некрасов, — а умение выхватить важную информацию из того обилия публицистических материалов, которые растут в мире как бумажный ком.

— Да, да, — бегло подтвердил Добролюбов. — А Вы, Александра Павловна, тоже верите в возможность наступления свободы, равенства и братства? Не жаль Вам будет своих привилегий?

— Меня Дмитрий Николаевич познакомил по пути сюда с сутью учения о пролетариате, и я вот сейчас думаю: разве мой отец не является тем самым умственным пролетарием? Он трудится ежедневно: то в своем кабинете, то на встречах с промышленниками и купцами, Москва благоустраивается сейчас по его личной инициативе. При этом мы живем довольно скромно, на одну его зарплату, так как имение нам дохода не приносит.

Тут революционные демократы с некоторым смущением переглянулись: если это действительно так, то очень уж широк становится "пролетарский" круг. Конечно, им было известно, что благосостояние чиновников преимущественно зиждется на взятках, но не скажешь ведь этого в лицо столь милой барышне.....

— О губернаторе Тучкове в обществе отзываются только лестно, — подтвердила Панаева. — Что является в наше время большой редкостью. Злые языки и тут, конечно, повылезли, но кроме "честен, но недалек" я ничего не слышала.

— Это явный комплимент, — поспешил подтвердить Некрасов. — Мы отлично знаем, до каких низостей доходят "далекие" люди.

— Благодарю вас, — сказала Саша. — Как прекрасно, что моя вера в отца не пошатнулась!

Глава двадцать третья, в которой герой поет для императора

Вечером в своем номере Лазарев, трепеща, приготовился сказать заветные слова, но замер в нерешительности. Ему вспомнилась Сашенька, которая на обратной дороге, глядя в упор блестящими глазами, говорила: — "Вы открылись мне с неожиданной стороны — как мудрый, глубоко понимающий устройство мира человек...." Но он тряхнул головой, вновь настроился и произнес: — Портал, откройся в мое время, в мою комнату!

И очень обиделся, что чуда и в этот раз не произошло.

— Чего тебе еще надо, неизвестное "существо"! — воскликнул он в сердцах. — Ведь ясно уже, что Чернышевский не напишет той роковой для него прокламации "Барским крестьянам от их доброжелателей поклон"! Что мне надо еще сделать?

Не дали ему ответа стены номера. Митя повалился на кровать и глухо застонал.

На другой день к нему после завтрака примчалась взволнованная Екатерина Александровна и выпалила:

— Дмитрий Николаевич! У меня в аппартаментах Вас ожидает граф Адлерберг!

"Ешкин кот! Тот самый, которого Некрасов в карты обыграл?"

— А кто он такой, Екатерина Александровна? — осторожно спросил Лазарев.

— Как кто? Адъютант императора и его ближайший друг!

— Угу. И чего ему от меня надо?

— Не знаю. Сказал лишь, что по важному делу.

В аппартаментах навстречу Лазареву поднялся из кресла статный черноволосый красавец лет сорока, в щегольском мундире, с обильными бакенбардами.

"Черта они все их носят? Побрить его — и хоть в Голливуд, на пробы"

— Александр Адлерберг, — представился тот.

— Дмитрий Лазарев, — ответил попаданец, чувствуя, как позвоночник его оцепеневает.

— До нас со всех сторон доходят вести о Вашей необычайной музыкальной одаренности. Его императорское величество и его семья выразили желание послушать несколько песен вашей труппы — но не в привычном Вам ресторане, а в своем дворце. Сможете Вы такой концерт провести, не растеряетесь?

— Мандраж есть, что там говорить. Но отказать императору будет, наверно, невежливо?

— А Вы шутник. Это хорошо, значит, не растеряетесь. К среде подготовитесь?

— Сколько номеров и возможны ли озорные?

— Н-ну, пять-шесть, из них один полуозорной. Мария Александровна не любит бравурного веселья....

— Нам понадобятся мундиры лейб-гусаров....

— Свяжитесь с командиром гусарского полка и подберите заранее.

— К какому часу нам подойти?

— После обеда, часам к шести.

И вот час Х настал. Труппу проводили в комнату рядом с Золотой гостиной на половине императрицы, где они и стали ждать. У них с собой были инструменты и набор костюмов. Состав труппы проверенный, но в последний момент Саша упросила Лазарева взять ее с собой — в качестве флейтистки. Вошел Адлерберг и позвал их за собой. Первым номером Дмитрий поставил "Жил-был я" и потому взял с собой кроме квартета, Сашу и Алешу. Все были одеты в концертные черные фраки, но Алексей и Саша — в белые. Дмитрий надел маску поэта.

В большом сверкающем позолотой зале на креслах у камина расположилась императорская чета, а по обе стороны на диванах — десятка два мужчин и женщин в относительно скромных нарядах. Детей не было. Музыканты расселись, устроились удобнее, и в зал полились чарующие звуки струнных. Но вот "квадрат" отзвучал и под звуки флейты вступил Дмитрий:

— Жил, был я, стоит ли об этом

— Шторм бил в мол, молод был и мил

— В порт вплыл флот с выигрышным билетом

— Жил-был я-а, помнится, что жил.

Зной, дождь, гром, мокрые бульвары

Ночь, свет глаз, локон у плеча

Шли сквозь ночь, листья обрывая

Мы: ты, я-я, нежно лепеча

Тут под рыдания скрипок и виолончели вступил высокоголосый Алексей:

Где тот снег? Как скользили лыжи....

Где тот пляж с золотым песком

Где тот лес с шепотом поближе

Где тот дождь вместе босиком?

Знал соль слез, нежилые стены

Ночь без сна, сердце без тепла

Гас как газ город опустелый

Взгляд без глаз, окна без стекла....

И вновь песнь перехватил Дмитрий, но уже под оркестр:

Встань, сбрось сон, не смотри, не надо

Сон как жизнь, снилось и забыл

Сон как мох в древних колоннадах

Жил, был я-я, помнится что жил....

И завершающий скрипичный "квадрат".

Нет, высокородные человеки не аплодировали, но явно, явно "поплыли"....

А Дмитрий, куя железо, вышел вперед и заговорил:

— Мы называемся "варьете мсье Персонна". Этот самый господин Никто — я. Потому выступаю обычно в маске. Впрочем, это просто артистический трюк, для подогрева внимания публики. Следующим номером в нашей программе будет песня о Петербурге. Но не о современном нам городе, а недавно ушедшем, где жили многие великие творцы искусства. Прошу Вас, Алексей....

Эта песнь уже вызвала дружные аплодисменты вконец разомлевших слушателей.

А Дмитрий не отставал:

— Недавно мы давали концерт в лейб-гвардии гусарском полку и пели, естественно, гусарские песни. Одну из них мы и хотим Вам предложить.... Варенька, Полина, прошу сюда!

В зал строем вышли две бравые гусарши, помаршировали с поворотами туда-сюда под ту же флейту и Варенька запела свои куплеты — Полина же ходила вокруг нее гоголем, подкручивая маленькие наклеенные усики. Успех куплетов был несомненный, император хохотал вместе с придворными и фрейлинами и даже императрица улыбалась....

Дмитрий решился на расширение программы и сказал:

— Понравилась гусарам еще одна бравая песня, которую мы исполним хором после переодевания....

И вот в зале уже звучит:

— Картечь ложится ближе, ближе

— Ужасно хочется удрать

— Но честь, она всего превыше

— Умри, гусар, но чести не утрать!

Дальше все номера шли "на ура" и было их уже десять. Причем в последнем Лазарев "дернул кота за усы" и труппа спела хором гимн "Бременских музыкантов":

— Мы свое призванье не забу-удем

Смех и радость мы приносим лю-удям

Нам дворцов заманчивые своды

Не заменят никогда свобо-о-ды!

Глава двадцать четвертая, в которой герой нагло подает советы императору

— Позвольте нам рассмотреть вас поближе, — сказал по завершении концерта император. — Значит, мой дворец вам не по душе?

— Очень симпатичный, — улыбнулся Лазарев. — Но жить в нем, мне кажется, не очень удобно. Боишься полы и мебель поцарапать....

— Ваш номер в гостинице "Северной" удобнее? — проявил осведомленность Александр Николаевич.

— Не в пример: уютный, ни большой, ни маленький, а теплый какой.... И по моим деньгам.

— Почем обходится Вам номер? Рублей в сто?

— В пятьдесят. Хозяйка — моя поклонница.

— Умеете Вы в жизни устраиваться. Каков доход от песен?

— В среднем тысяча рублей — это у меня. У артистов по пятьсот. На безбедную жизнь хватает, но в карты играть я не хожу и в шампанском девушек не купаю.

— А что, разве кто-то купает?

— Говорят и в литературе описано. Я ведь много читал раньше. Сейчас же некогда, все пою да пою.

— А вот из министерства внутренних дел мне доносят, что Вы нередко бываете в редакции журнала "Современник"....

"Вот так. И маска не помогла....". Сам же ответил:

— Прекрасный журнал и люди там самые современные....

— А мы, значит, не современные? Живем ведь в одном времени....

— Простите, Ваше императорское величество, за некоторую мою дерзость, но всем известно деление людей на консерваторов и новаторов. Дальше мне речь продолжать?

— Продолжайте, коли начали....

— Если консерватора спросить, была ли его жизнь в прошлом хороша, он горячо ответит: да! И будет во многом прав, — хотя бы потому, что был тогда моложе. Новатор, напротив, скажет: Нет! Не было раньше ни железных дорог, ни всепогодных пароходов, ни газового освещения, ни литературы путной, ни фотографий, а все картины писали на религиозные сюжеты. И еще добавит: хотел бы я жить в будущем, когда появятся газомобили, аэропланы, в домах — электрическое освещение, телефоны для разговоров со всеми горожанами и так далее и тому подобное.

— Где Вы про все это читали? — удивился Александр Николаевич. — В той самой Америке?

— Да. В этой стране живет много новаторов и фантазеров. Изобретения из них так и сыплются. И в этом смысле они очень опасны.

— Что, изобретут чудовищное оружие, с которым покорят мир?

— Эти могут. Причем, их население увеличивается каждый год на миллион человек, преимущественно за счет людей трудоспособного возраста. Их сейчас более 30 млн, а в России более 70, но через 50 лет мы можем сравняться. В условиях многократного развития пароходства все страны мира станут досягаемы друг для друга и тогда эти США станут нам реальными соперниками. Но есть для нас спасительная лазейка....

— Умеете Вы, господин Лазарев, заинтриговать, умеете. Что за лазейка?

— На юге США живут совсем другие люди, консерваторы. Они более ста лет владеют рабами, которые выращивают им хлопок и обеспечивают прекрасные доходы. И вот эти люди возжелали отделиться от США....

— Да, мне доложили про Южную Каролину.

— Одна она не останется. В США 15 рабовладельческих штатов из 40 и все они пожелают выйти. Так это же прекрасно! Пусть образуют свое государство и постоянно соперничают с северными штатами. Нового крупного агрессивного государства не получится, и европейские страны продолжат свой извечный спор.

— Как ловко Вы все изложили! Будучи всего лишь артистом варьете. Или определим, Александр, господина Лазарева в помощники Горчакову?

— Я посоветуюсь с Александром Михайловичем, — с чуть заметной улыбкой сказал Адлерберг.

— Прости, Саша, что вмешиваюсь в разговор, — сказала вдруг императрица, — но мне кажется очень знакомым лицо вашей флейтистки.... Как Вас зовут, милая девушка?

— Александра.... — не сразу сдалась Саша.

— Но фамилия ведь у Вас есть? И отчество?

— Александра Павловна Тучкова, — четко ответствовала дева и выпрямилась.

— Во-от! Я уж стала бояться, что память мне изменяет. И как это понимать? Ваш отец знает о Ваших пристрастиях?

— Пока нет, но я ему о своей тяге к искусству сообщу ближайшим письмом.

— Именно к искусству? А не к отдельным его представителям?

— Нет.... — более слабым голосом ответствовала дева.

— Ладно. Я благодарна вам, господа, за чудесный концерт. Он сильно затронул мою чувствительную душу и, я надеюсь, что вы будете меня иногда радовать и в будущем. Пока же я с фрейлинами покидаю ваше общество. Александра Павловна, приглашаю Вас к нам присоединиться....