Съешь ещё этих мягких французских булок, да выпей же чаю

vМы редко задумываемся, какую роль в нашей жизни играют различные гаджеты, вроде планшета, компьютера, смартфона, смарт-часов и прочей прелести. Некоторые люди могут не отлипать от телефона и менять их регулярно, потому что со старым ходить моветон, некоторые наоборот, редко пользуются, редко меняют и не считают эти куски пластика и электроники показателем статуса.

Тем не менее, мы все уже привыкли, к тому что гугл подскажет дорогу, а википедия — справку по любому вопросу. Великое множество людей просто живёт на половину в виртуальном мире, и тем не менее, они никогда не задумываются о том, какую роль в их жизни играют электронные устройства. Но так было не всегда. Например, с маленьким мальчиком Витей.

Довольно странное вступление для воспоминаний, верно? Но, пожалуй, начать следует именно с него, а так же с того, что происходит — в стране, в мире, а так же в моей жизни, происходило и даст бог — ещё долго будет происходить. А случилось вот что — Витя — это я. И я маленький мальчик. Но так было не всегда, в частности, сколько себя помнил, меня звали совсем по другому и до тех пор, пока я не нашёл непонятную хреновину, которая называется модулем персональности, у меня ничего особенного в жизни не происходило. Был я токарем высокого класса и шестого разряда на авиационном заводе — мы точили детали на прекрасных станках с ЧПУ, то есть работа у меня и с железом и с электроникой шла в равной мере. По времени то да, но по сложности это две большие разницы. Эксплуатировать машину за полтора миллиона евро было непросто. Тем более, что чуть что не так — можно запороть если не весь станок, то дорогостоящие насадки и тогда можно попрощаться с зарплатой на долгое время.

В общем, случилось так, что я нашёл одну вещь. Вещь эта сама себя назвала модулем персональности, а так же предложила мне взять и свалить отседова куда-нибудь в другую реальность. Я бы даже так сказал — в ультимативной форме потребовала, потому что, дескать, я что-то там нарушил и чтобы наша реальность не была под угрозой, мне нужно свалить к чертям. И на выбор дал мне несколько вариантов сваливания — например, вселиться в человека, или со всем нажитым, так сказать, покинуть наш бренный мир и отправиться в дальние дали к динозаврам.

Я сначала думал, что неплохо так подвыпил, но потом ущипнул себя и вспомнил, что я не пил то никогда, и уж тем более накануне приезда президента, когда начальство буквально выжимает все соки и устраивает проверки, как строгие командиры своим подчинённым. В общем, я выбрал место и время появления в этом бренном мире — сначала поинтересовался возможностями модуля. Возможности у него были огромные. Он мог... да что там, эта маленькая хрендюлинка могла по-моему всё. Строить, разрушать, с помощью каких-то там полей и микророботов. Но выбор нужно было делать и я, предварительно запасшись википедией и информацией, выбрал время, в которое я обязан отправиться под страхом смерти. А это был тысяча девятьсот тридцать четвёртый год. Год штурмовщины, строек коммунизма, социалистической сознательности и так далее.

За бугор меня модуль почему-то не хотел отправлять — мол, спалюсь с незнанием языка. А языков я и правда знал маловато, русский, военный, он же мат, а так же английский на уровне техника, как и любой, кому приходится работать с иностранным железом.

Что ж, за сим буду считать, что со вступлением было покончено и мои дорогие читатели узнали, как со мной приключилась такая ерунда и кто такой Модуль. Он, к слову, отправился со мной, правда, скотина такая, интегрировался в моё тело, самым противоестественным образом — в руку. Левую.

* * *

*

Нда, что вокруг происходит? — я огляделся по сторонам. Стены были большими, но какими-то... не такими. Что-то во всей окружающей обстановке мне казалось противоестественным. Точно, — я вспомнил про Модуля, — я же в тридцать четвёртом году. Лет мне мало, всего двенадцать. Зовут меня Виталий Дудин, обычный деревенский мальчишка. Хорошо хоть деревня находится недалеко от Москвы, то есть практически столица... практически. По факту же...

Я осмотрел место, в котором находился. Итак, что мы имеем? Деревянные стены, судя по всему, деревенский дом.

Я вылез из под необычно тяжёлого одеяла и осмотрел свои шмотки — простая белая майка и тёмного цвета исподнее. Нда. Одевшись во что нашёл — а нашёл я какие-то детали одежды на табурете рядом с простейшей кроватью, я отправился посмотреть, где же меня угораздило оказаться. Нет, я прекрасно помнил всё, что помнил мальчик — однако, тем не менее, его память для меня всегда была как в тумане. Словно это всё было очень давно, а мои собственные воспоминания... Они ярче и свежее.

Я обнаружил, что нахожусь в обычном деревенском доме. Мне, человеку, мягко говоря, избалованному цивилизацией, это вновинку. Потому что умываться холодной колодезной водой с помощью черпака — это жесть. Этот народ не победить, где даже дети разбивают на воде лёд, чтобы умыться с утра. Куда там кайафасу каину с его вальхальцами.

На столе обнаружились несколько картофелин, в варёном виде на тарелке, а так же записка от родителей со списком дел, которые я должен сделать. Память мальчика говорила мне, что родители у Вити малограмотные, и оба работают в местном колхозе. На дворе у нас начало августа тридцать четвёртого года — то есть до похода в школу ещё достаточно времени...

Позавтракав, я почитал список дел, он был небольшим — курей покормить, дров наколоть.

Я спросил у модуля:

— Слушай, ты говорил, что можешь делать какие-нибудь гаджеты?

— Могу.

— И информацию из нашего мира достать можешь?

— Тоже могу.

— Сделай, а?

— Мне проще из твоего времени притащить готовое устройство и законнектить его через вайфай.

— Правда?

— А то! Итак, что ты хочешь?

* * *

Жизнь у нас тут была не сахар. Хотя модуль мне помогал, и помогал очень сильно. Оказывается, для него не было никаких сложностей вытащить сюда любой товар из нашего времени и мира, то есть — он мог дать почти что угодно из любой точки пространства. Проще всего было с массовыми товарами, сложнее — с вещами более... редкими. К примеру — выдернуть откуда-нибудь со склада тонну бананов для модуля несложно, а вот машину — уже намного сложнее получить, но тоже возможно.

Я после плотного завтрака — а на завтрак мне искин выдернул немного тропических фруктов, колбасы, и многое другое, пошёл думать о том, как мне дальше жить и как быть. Глобальных целей не имею, идеей спасти родину от чего-то не заражён. Собственно, у меня пока одна простая промежуточная цель, очевидная. Выжить, не попасть в репрессивный каток, и попутно устроить попу в тёплое место, ибо холодный деревенский сортир вместе с проблемами жизни в деревне — мне ну никак не зашёл. Нужно выбираться, причём в Москву. Родителей тоже перетащить — они обо мне вроде как заботятся.

Я думал. Много думал. Сначала подумал, что мог бы легко избежать репрессий и попутно выбраться в москву — напишу стихи. Вернее, безжалостно скопипастю. А что? Меня на плагиате не поймают, талант может проявиться и в этом времени, то есть — как ни крути, я устроюсь. Но с другой стороны...

Было много версий, все они роились в голове, и хотелось действий. Но в то же время осторожность заставляла оставить в покое свою неугомонность и спокойнее отнестись ко всему происходящему. И тогда я начал маяться от безделья. Вот подумаем, что делают люди здесь, чтобы развлечь себя? Книги, журналы, музыка? Музыки нет. В смысле, она есть, сельский клуб и в нём иногда кино и танцы, но по выходным, воскресеньям. Сегодня среда. И... всё.

Ни интернета, ни социальных сетей, где любые фильмы и музыка, ничего, развлечений НЕТ. Медиапространства не существует, максимум, на что я могу рассчитывать — газета "Правда" недельной давности, которая лежала в сенях на полке. Всё.

Нда, вот я теперь лучше понимаю всяких попадунов-певунов. Песня строить и жить помогает — это практически единственный действительно доступный досуг. Спеть что-нибудь, послушать радио. Ну и книги с газетами. Капиталовложений — ноль, вопросов — не появляется — вот открылся у человека талант и всё тут. И готово, талант, тут тебе и путёвки от союза композиторов, тут тебе и квартира в Москве, тут тебе и все прелести жизни...

Впрочем, моё представление об этом времени сильно политизированно. Как будто вся страна живёт только в кремле и околокремлёвской теме. Нет, ситуация была в корне иной, и об этом я ещё не раз расскажу. Государственные магазины конкурировали с колхозными рынками — колхозники вполне себе открыто продавали урожаи населению. Тем и жили. Государство конечно крепко может огреть по голове, но не от того, что у него всё под контролем, а от того, что кроме как страхом контролировать всё они не могут. Слишком большая страна. Можно целую жизнь прожить и так не встретиться со всякими нквдшниками и прочими ужасами.

Этот вывод я сделал, изучая память мальчика. Главное — он знал, что государство — где-то там, а страна — она вот она, везде. На руках у населения много оружия — очень много. Хоть это и запрещено, поделать никто ничего не мог. Мелкий бизнес, как его позже назовут, существует — не национализирован хрущёвым, хотя существует на правах рогов и копыт.

Деньги в стране по прежнему играют большую роль, но не решают всё. Проще говоря, можно тепло устроиться обладая деньгами, но есть одна сложность — чем больше средств, тем больше проблем и ненужного внимания. Да, жизнь по сравнению с прошлой при наличии денег будет казаться прекрасной — но раскулачат быстро. А какая-нибудь завистливая сучка, которая будет рассказывать про английских шпионов, найдётся очень быстро.

Вот хоть садись и умирай — нет выхода, кроме музыки. Нет!

Можно, к примеру, стать математиком. Ту же теорему ферма доказать — помнится, люди до пятидесятых не могли её доказать. Тут можно одновременно выбиться вперёд, плюс я в математике шарю очень хорошо. Талант, можно сказать, так что я её быстренько разберу и опубликую доказательства.

Простого доказательства этой теоремы нет, но есть сложное. Есть и другие теоремы и прочие задачи, которые не решены...

Но всё упрётся в самый обычный калькулятор.

А вот певунов в советском союзе достаточно, и стать одним из них можно легко. А там... путь дальше довольно туманен.

Я сходил ради интереса покормил курей, сыпанув им зерна, после чего вернулся в дом, сел на табурет и задумался уже намного крепче — какими песнями я могу "козырнуть", чтобы просто легально перестать ходить пешком и обзавестись автомобилем?

Хм...

А как можно обзавестись автомобилем в советском союзе образца тридцать четвёртого? Учитывая степень автомобилизации страны — это проблема. Нужно думать. Может быть, начать с чего-нибудь попроще? Правила дорожного движения здесь есть, а вот водительских прав почти не существует. Этот документ ещё не разработан, да и не нужен он. Кто умеет — водит.

Короче, вопрос был, можно сказать, животрепещущий, так как мне совершенно не хотелось пешком ходить — расстояния тут большие, общественного транспорта нет, нужно обзавестись хотя бы велосипедом. Молчу про гироскутеры или прочие вещи — мне бы какой-нибудь велосипед с моторчиком...

Собственно, токарь я или погулять вышел? Неужели сам не смогу смастерить? Нужно только заиметь хороший велосипед. А лучше — сразу мопед. Жаль только, в советском союзе их не производили. Да и велосипед — серьёзный транспорт, так просто не купишь в магазине. Опять же — появятся завистливые сучки, которые начнут стучать.

Эх, страна свободы и равенства, блин, попробуй только быть неравным — к стенке поставят...

Впрочем, я утрирую, за появление мопеда у пацана не спросят — особенно если сам его сделаю. Образец долго искать не надо — возьмём какой-нибудь лёгкий советский мотовелосипед, тот же В-901, или Рига-11.

— Модуль, можешь помочь?

— Сделать тебе мопед?

— Его самого, родненького.

— Без проблем. Но проще выдернуть из твоего времени.

— Там старьё.

— Старьё можно привести в порядок, это проще, чем с нуля делать новый. И вообще, топливо ты не забыл?

— Забыл. Двухтактник, что там, бензин да масло.

— Их будет, пойдём в сарай, что-нибудь сделаю.

* * *

*

Неделю спустя.

* * *

Берия Лаврентий Павлович на жизнь не жаловался. Год его в целом сложился удачно — на съезде он был включён в ЦК, стали приходить информационные материалы, которые рассылают членам ЦК, в целом, жизнь Лаврентия Берии, можно сказать, налаживалась. Это было заметно, Лаврентий Павлович работал в закавказье, Грузии, а так же — в комиссии под управлением Кагановича. И работал хорошо, честно, немало проблем решалось. Пусть и приходилось порой проворачивать бюрократическую машину пинками, но большевики всё сдюжат.

Лаврентий Берия с утра пораньше сидел за столом на даче и пил чай. Работы было немало, работать приходилось... много. В этот светлый момент к нему постучались.

— Войдите.

В дверь вошёл человек в штатском, без малейшего следа военной выправки.

— Лаврентий Павлович Берия? — спросил вошедший.

— Да, он самый, чего вам?

— Меня попросили передать вам кое-что, — Человек поставил чемодан на стул, — вот это.

— Да? И кто же?

— Да забулдыга какой-то. Но главное — заплатил хорошо, а я человек честный. Что там — не знаю.

— Понятно, — Лаврентий кликнул дежурного. Около его кабинета недалеко находился писарь, он же дежурный, тупой и исполнительный служака, который совершенно обделён артистизмом. То есть надуть в принципе не способен, чтобы уши не покраснели.

— Да вы что? — возмутился вошедший, — я же ничего такого...

— Вот и посмотрим, — Лаврентий встал и обойдя стол, открыл портфель, заглянул внутрь.

Политические убийства были не редкостью и следовало быть осторожным, однако, в данном случае... всё обошлось. Внутри были папки, какие-то устройства и письмо, которое берия тут же взял.

— Можете идти, товарищ...

— Горелов, товарищ Берия.

Горелов ушёл, а Лаврентий читал письмо... очень интересное и необычное письмо, которое проливало свет на происходящее. Бумага была белой, отпечатано письмо типографским способом, красивым шрифтом, правильно отформатированный текст без ошибок и опечаток... Лаврентий вчитался в текст и попытался понять смысл.

После чего положил бумагу и грустно вздохнул.

— Ничего себе...

В письме некий доброжелатель, который называет себя "Токарь", рассказал свою историю, пусть и в сильно отредактированном виде. А в портфеле были вещи, которые Лаврентию Павловичу, по мнению Токаря обязательно бы пригодились. Найти токаря? Забулдыгу скорее всего убили, промежуточное звено. Узнать, кто передал документы — нельзя, да и такие вещи лучше товарищам по партии, а иногда совсем не товарищам, не стоило передавать. Лаврентий Павлович извлёк из портфеля две книжки — учебник истории, изданный в две тысячи двенадцатом году, а так же свою собственную биографию. И несколько папок, которые были подписаны "Личные дела", "Архивы НКВД", "Разведданные" и "Перспективы".

Удержавшись от того, чтобы броситься читать, Лаврентий павлович предпочёл сначала изучить электронику, которую ему прислал "Токарь". Она, по словам самого Токаря, способна была на очень многое, заменяя практически всю офисную технику, архивы, хранилище любой информации...

Сложнее всего, конечно же, было освоиться с управлением этой электроникой, но Лаврентий Павлович был ещё достаточно молод, чтобы интуитивно понять принцип, который был упрощён до максимума. Первым извлечённым был диктофон. Аксессуар размером со спичечную коробку, позволяющий записывать до трёхсот часов записи. И реагирующий на голос, что немаловажно. Лаврентий прочитал описание, которое было вложено в картонную коробочку, после чего убрал диктофон в карман, следующим был самый обычный фотоаппарат — цифровая мыльница. При всех своих недостатках, фотоаппарат, по словам из пояснительной записки не требовал плёнки. Потом был извлечён компьютер. Большой и тяжёлый защищённый от разных поражающих факторов ноутбук, который, опять же, по словам из записки, мог выполнять практически любую роль и задачу, на которую запрограммирован.

Лаврентию понадобилось полчаса, чтобы осмотреть все присланные вещи, в том числе и зарядное устройство под местные параметры тока. Результат осмотра не дал никаких зацепок — на устройствах не было никаких опознавательных знаков, серийных номеров и названий. И тем не менее, они прекрасно работали, Лаврентий на пробу записал свой голос на диктофон и послушал его. Результат впечатлял — записывало устройство чётко. Очень... полезное в умелых руках устройство. Хотя в письме настоятельно просили не показывать, не рассказывать и даже не намекать на их контакт кому-либо, вообще кому-либо, даже родственникам и лучшим друзьям.

Берия не стал бы слушаться Токаря только потому, что тот говорит, но в этом он был согласен с Токарем. Не стоило раньше времени ничего делать. Берия решил отложить решение всех текущих вопросов на день и взять выходной, чтобы тщательно изучить материалы, которые ему прислали. А их было немало.

Первым он открыл учебник истории, чтобы хотя бы примерно знать, о чём будет идти речь чуть позже...

* * *

*

Тем временем в селе Лопасня под Москвой я сидел во дворе своего дома вместе с отцом, время было свободное, спокойное, мы оба думали над одной проблемой — построением мотовелосипеда. Идея приделать к велосипеду моторчик была не нова, но вот реализовать её пока не удавалось никому. Было много сложностей как в конструкции самих велосипедов, зачастую ненадёжных, так и в изготовлении двигателя внутреннего изгорания.

Я поступил самым простым и самым, можно сказать, наглым образом взяв из своего времени китайский велосипедный движок объёмом сорок три кубика и мощностью в три лошади. Как бы это ни было странно, мотор был тяговитым, я установил его на велосипед. А велосипед долго искать не пришлось — взяли современный вариант старинного велотранспорта. Получилось... внушительно. Двигатель установил на багажнике, велик покрасил краской из баллончика, закрасив всякие дизайнерские штучки, ну и куда же без деревенского тюнинга? Под рулём аэрографировал красную звезду — чтобы не докапывались, сатрапы и прочие бдительные граждане.

Мотор установили в раме, он прекрасно заводился и передавал крутящий момент на заднее колесо. Скорость тут была только одна, но поскольку на велосипеде по ухабам быстро не покатаешься, то большего и не нужно. Скорость в двадцать-тридцать километров в час легко развивалась.

Я обозвал эту конструкцию "дырчик", что запечатлел на раме большими красными буквами. После чего сделал ещё один такой же велик. Хорошо, что ещё не стали докапываться до каждого советского работающего мотора. Кикстартера у шайтан-машины не было, процесс запуска был аналогичен практически любому мопеду — подсасываем смесь, подключаем мотор, сцепление — шестерня от мотора на ведущую шестерню велосипеда, разгоняемся на педалях и оп, движок заводится. Дырчик был отличным транспортом, мне только пришлось перекрутить амортизаторы — раньше кроме как на седушке пружин не было, пришлось делать мягкую подвеску.

На всё это "народное творчество" у меня ушла неделя работы во дворе дома, после чего оба велосипеда были изготовлены и мы с отцом решили их опробовать на сельской дороге. Я не стал гнать и сделал правильно — всё равно потряхивало очень неслабо.

Самым полезным решением было завербовать в свою секту свидетелей будущего — собственного отца. У него всегда возникало много вопросов, он был человеком честным и порядочным, хотя и не эталонным коммунистом. Поэтому вопросов у него возникало много — пришлось раскрыть карты, пусть и частично. И... дело пошло.

Я не стал делать всё для семьи — резкое изменение благосостояния могло очень плохо сказаться на продолжительности жизни. Для окончательного вразумления я отцу показал информацию о потерях советского союза от репрессий вплоть до шестидесятых — вроде бы, это вразумило его и он из состояния "хочу себе..." перешёл в состояние "неплохо было бы иметь...". А вот тут всё и началось — первый вопрос, который я перед отцом поставил — как нам выбраться в Москву, это раз, и как нам наладить жизнь семьи в целом. Решений было принято несколько — я учусь в школе, а потом, через полгодика, становлюсь вундеркиндером. То есть — не скрываю если не свою инфу, то по крайней мере, свой уровень развития.

И понеслась.

Но вопрос транспорта стоял очень остро — отцу нужно было ездить на работу, а мне — просто лень ходить ножками. Поэтому сначала я отцу притащил из своего времени велосипед, который ему якобы прислали родственники, а потом — и себе. И начал работу над оснащением велосипедов моторами. Работа эта на один день, но у меня ушла неделя, потому что я постоянно отвлекался и занимался другими делами. Например — сходил на рыбалку, поболтал с соседскими мальчишками, и наконец — отправил пакет информации и техники ЛПБ. Это было самым сложным, нужно было тщательно выверить информацию и передать её так, чтобы он меня не нашёл. Выход был найден — через придорожного забулдыгу, который за бутылку водки передаст портфель и конверт с деньгами и инструкциями уже курьеру. А забулдыгу — в расход. Да незачем его стрелять — достаточно выдать спирта побольше — и он своё имя то не вспомнит, не то чтобы что-то полезное.

Всё, как я и планировал — забулдыга траванулся спиртом и помер, никто не обратил внимание — обычное дело. А портфель доставили по назначению — оставленная в нём аппаратура слежения показала, что ЛПБ вытащил все мои гостинцы.

Я сделал ставку на него, потому что сейчас он ещё не всесильный нарком, а член политбюро, очень молодой член политбюро и может легко потерять всё, то есть — ему нужны союзники. И опора для власти. То, что Сталин его заметил и принял меры, поставив наркомом внутренних дел — стечение обстоятельств. Ежов, опять же, сильно подвёл вождя, да и с Берией случились эксцессы.

В общем, Лаврентий Павлович — человек полезный и нужный, и главное — может быть хорошим союзником, так как имеет инженерное образование и примерно представляет ценность информации, которую я могу предоставить. Решение было принято и исполнено, теперь я ждал, когда ЛПБ воспользуется присланным ему радиопередатчиком и шифром, чтобы передать мне информацию, попросить прислать ещё инфы, техники, или чего-то ещё.

* * *

*

Как было легко связаться с будущим всесильным наркомом, а сейчас — человеком из грузинского партийного комитета? Находится он далеко, а вещи, которые мы собрались обсуждать, были абсолютно серьёзными. Пожалуй, главной новостью месяца, уже второго после вселения, было то, что Лаврентий Павлович решился поговорить.

В остальном я вёл обычную жизнь обычного мальчишки. С той лишь разницей, что мы с отцом несколько улучшили благосостояние нашей семьи. Благодаря Модулю мы не испытывали нужды ни в чём, практически всё, что нужно, он притаскивал из моего времени — одежду, инструменты, продовольствие... Короче, было всего и много, и мы хорошо так устроились. Вопрос "что пожрать" стоял редко и в основном относился к выбору из имевшихся вариантов, а не поиску этих самых вариантов.

В школе у меня наметились успехи — ведь Витя мальчик из второго класса, то есть мои знания по сравнению с требованиями к нему... В общем, я всерьёз думал о том, чтобы начать интенсивно учиться и в итоге сдать к концу года школьные экзамены экстерном. Возможность была, ограничений на это пока не было. Де-юре "аттестат зрелости", то есть школьный аттестат давал мне пропуск в большую жизнь за пределами школы. Нельзя быть без бумажки в нашем мире.

Со школьными друзьями Вити я немного прохладно общался, и строго по делу. Да и не было у него особо друзей, а уж наличие личного мототранспорта возвысило мой авторитет в глазах местных мальчишек на вершину иерархии. Теперь на меня даже девочки посматривают, правда, пока без огонька в глазах. Так, как на хорошего мальчика.

Вопрос о том, как связаться с Лаврентием Павловичем стоял остро, выход нашёл мой друг Модуль. Он предложил использовать КВ-радиостанцию вместе с двойным интернет-модемом.

Собственно, вся тема тут была в том, что Модуль имел доступ к интернету, несмотря на то, что в этой реальности его не было. Он был на постоянной связи с моим миром. Суть же сводилась к тому, что мы установим на той стороне радиостанцию с трансляцией сигнала из интернета. УКВ или КВ — не принципиально. ЛПБ сможет связаться со мной в любом месте своего пребывания в грузии, в случае с КВ всё упрощается до рации. Главное было — обеспечить хорошее качество звука.

В конце концов, вся эта идея сжалась до того, что мы просто свяжемся через интернет, ведь Берия неплохо освоился с планшетами и компьютерами. Хотя у него в них не было интернета, Модуль божился, что сможет его подключить, но с доступом только к программам связи.

Я эту идею одобрил — мне нужно было радикально изменить свой голос, о внешности и речи не шло. И подготовился к сеансу связи отлично — оборудовали с отцом местечко тихое, в сарае, где никто не услышит.

Поэтому когда от ЛПБ пришёл сигнал к тому, что он хочет поговорить — а сигнал он передал публикацией в газету определённого объявления, я послал ему на смартфон вызов.

Пока ещё не всесильный и пока ещё не нарком поднял трубку, так как наверняка прочитал, как разговаривать по телефону. Я же — надел хорошую полноразмерную игровую гарнитуру и удобно устроившись, первым поприветствовал.

— Добрый вечер, Лаврентий Павлович, — узнать мой голос он не мог, на канал передачи шёл сильно изменённый голос. Не такой, как в дурацких фильмах, больше похожий на звук через сабвуфер, а изменённый на компьютерный, в основе своего голоса я взял диалоги Легиона из игры Масс Эффект.

— Что с вашим голосом?

— Слегка изменён, — ответил я Лаврентию Павловичу, — в интересах безопасности. Итак, у вас, наверняка, есть вопросы. Задавайте.

— Хорошо. Тогда начну по порядку — кто вы?

— Человек. Если быть точным — то обычный человек, который оказался здесь. В этом времени, — ответил я.

— Хорошо. Каковы ваши цели?

— У меня нет особых целей. Я оказался здесь не потому, что хотел, у меня не было другого выбора. Так что моя промежуточная цель — просто хорошо устроиться.

— Вы хотите власти?

— Вполне возможно. Моё новое тело... м... молодо. Так что когда мне придёт пора вступать в партию — вы и товарищ Сталин уже будете пожилыми людьми, очень пожилыми. Но я не коммунист, и уж тем более — не любитель строить теории о том, как люди должны жить, и какие решения нужно принимать правительству.

— То есть, вы ребёнок? — удивился собеседник.

— Не так вы себе представляли меня? Не удивлён. Можно было бы использовать это для конспирации, но бесполезно.

— Допустим, — согласился собеседник, — я ознакомился со всей информацией, которую вы мне прислали. Она была очень полезна, но это только вершки.

— А корешки у меня, — согласился я, — информацию можно передать в сухом энциклопедическом виде, но она бесполезна без умения её воспринимать. Проще говоря, книга не заменит человека. Однако, это всё философия, ценную инфу я вам передал.

— Почему именно я?

— Подумайте и поймёте. Ставка на вас беспроигрышная. Никому в стране более я не доверяю. Особенно Ежову, его биография и личное дело у вас есть. Личность не только опасная, но и омерзительная.

— С этим трудно не согласиться, если информация верна. Насколько ей можно доверять?

— Процентов на девяносто. Сами понимаете, многое не входит в учебники истории. Однако, официальная версия, изложенная в учебниках базируется на ранее засекреченной информации из архивов.

Лаврентий спросил далее:

— Какой информацией и профессией вы располагаете? Чем вы занимались ранее?

— Токарь. Я токарь. Работал на очень сложном кибернетическом станке, вытачивающем детали реактивных самолётов. Вроде бы пара видеозаписей есть у вас на компьютере. В переводе на реалии тридцать четвёртого года — сотрудник КБ, инженер высокого класса.

— Настолько велика разница?

— Разительна. Руками работать мне конечно приходилось, и немало, но вот детали точил в последний раз вручную лет пять назад. Основная работа инженерно-техническая, программирование компьютера, управляющего станком. Я неплохо разбираюсь в технологиях авиации, металлах... неплохо — не значит, что я имею ответы на все вопросы. Большинство применяемых у нас металлов и материалов пока ещё не используется здесь, в вашем времени.

— Хорошо, значит, вы разбираетесь в авиации... Я правильно вас понял?

— Не совсем. Я токарь, не пилот и не конструктор, сконструировать могу что-то на уровне любителя, не более того.

— Хорошо, что ж, вы прекрасно поступили, что вышли на связь со мной, а не лезли сразу к Сталину. В ЦК вас бы раскулачили на информацию очень быстро, там не лаптем щи хлебают, — явно усмехнулся Берия, — давайте оставим все вопросы большой войны на потом, а сейчас сконцентрируемся на текущих задачах, вы не против?

— Всецело за.

— Так вот, ваша задача пока что — не попасться, ни своим, ни чужим. Я могу оказать вам содействие, чем смогу. Но сейчас я ещё не могу так легко... эм... так легко использовать полученную информацию. Я только недавно стал членом центрального комитета.

— Понимаю. Вам нужно превосходно себя зарекомендовать, чтобы попасть в поле зрения Сталина и сменить Ежова на его месте, став непререкаемым авторитетом. В этом наши интересы идентичны. Именно на это я и делал расчёт, когда передал вам информацию.

— Оборудование, которое вы мне передали помогает в работе, особенно звукозапись, что у вас ещё есть из полезного для дела?

— Много всего. Я не могу достать звезду с неба, но связь со своим временем у меня есть и в разумных пределах мне могут переслать различные... вещи. Я как раз был занят нахождением всей информации по вашей нынешней зоне ответственности.

— Мы можем встретиться лично? — спросил Берия.

— Можем. Но пока что в этом нет смысла. Канал передачи данных необнаружим, надёжен, и достаточно быстр.

— Хорошо, но мы обязательно встретимся, — предупредил меня Берия, — теперь о вас, вы сказали, что вас интересует пока что личный рост?

— Можно и так сказать. Меня интересует возможность если не стать рокфеллером, то хотя бы вернуть привычные по прошлой жизни привилегии в виде автомобиля, квартиры в Москве, любимой работы.

— Неплохо замахнулся, — хмыкнул Берия, — всё это я не могу организовать. Уровень пока ещё не тот, но чем смогу — помогу.

— Как вы понимаете, некоторая информация из моего источника позволяет вполне успешно её продать. Например — музыка, стихи, тексты и прочая и прочая, что не несёт смысловой нагрузки и отпечатка времени. Так же некоторые возможности нашей техники позволяют создать продукт высокого качества — к примеру, звукозапись. Довольно эффективная, к слову, звукозапись. Думаю, можно без проблем переехать в Москву, заделавшись юным вундеркиндом-поэтом-песенником.

Берия отчётливо хмыкнул в трубку:

— Ну да, да, неплохо придумано. И проверить то никак нельзя...

— А там — пользу я принести смогу, уж поверьте. И вам, и всем, главное наладить взаимовыгодное сотрудничество.

— И что вас остановило от этого пути?

— Пока что — необходимость поговорить с вами и учиться в школе. Увы и ах, экстерном я её смогу сдать только в конце учебного года. А там мы и познакомимся.

— Хорошо. Но юному поэту не пройти в союз писателей без покровительства кого-то из ЦК или интеллигенции.

— Намекаете на себя? Да, согласен. Я даже не против поработать с вами, товарищ Берия, я имею в виду — у меня в загашниках найдётся пара патриотичных песен про службу вашего ведомства.

— Это было бы отлично, — согласился Берия, — какую функцию ещё можете выполнять?

— Я больше по технической части. Например, организовать вычислительный центр на имеющихся у нас ЭВМ для нужд советской науки и техники. А уже инженеры и конструктора будут пользоваться.

— Идея неплохая. Что ж, думаю, с информацией и вами у нас всё получится. Вы можете "написать" какую-нибудь патриотичную песню к декабрю?

— Могу. А что?

— В декабре будет приём, по случаю пятидесятипятилетия товарища Сталина. Я буду в Москве, если вы ещё представите свою музыку, это будет хорошим поводом встретиться и обговорить некоторые детали... К этому приёму так же нужно разобраться с парой дел здесь.

— Да, я понимаю. Информацию я нашёл, кое-какую, возможно, она поможет вам добиться результатов. Правда, учтите, что чем больше вы делаете, тем больше история отклоняется от нормали. И пока это замкнуто на вашу зону ответственности — ничего страшного в этом нет. Придётся для достижения результата опираться уже не на готовую информацию, а на техническое превосходство.

— Вот по этому поводу мы с вами особенно въедливо поговорим, — согласился со мной Берия, — если у вас нет вопросов — конец связи.

— Конец связи, — я выключил вызов и стянул наушники, шумно выдохнув. Вот и поговорили!

Разговорчик выдался не из лёгких. Лаврентий Павлович оказался правильной ставкой. Что ж, могло быть и хуже.

Сняв наушники, я огляделся по сторонам — сидел в сарайчике, тут народу точно нет — отец с ружбайкой, заряженной солью, сторожит, чтобы кто не залез.

Я убрал ноут и наушники в сумку и перебежкой отправился в дом, отец следом за мной. Ружьё поставил к стенке и спросил:

— С кем ты там разговаривал?

— С одним очень важным человеком, — улыбнулся я отцу, — который будет очень важным.

— Да? И что ему от тебя нужно?

— Скорее нам друг от друга. И нужно довольно много, запросы у нас обоих будь здоров, — улыбнулся я.

И правда. Запросы немаленькие, теперь мне нужно презентовать за своим авторством какую-нибудь песенку. А лучше несколько песенок, чтобы одновременно перебраться в москву и было на чём выжить. Лаврентий Павлович обещал помочь, но его возможности не бесконечны. Пока что — очень ограничены, придётся хорошенько постараться, чтобы "излишне ретивого" Ежов не припёр к стенке. Самого ежова бы припереть к стенке, но пока рано, тогда наркомом может стать кто угодно.

Я не зря говорил про звукозапись. Хотя то же самое можно сказать ещё и о видеозаписи — цифровые технологии позволяют без труда записывать, редактировать и сводить в единый трек многоканальный звук, а аналоговые для этого приспособлены просто. Поэтому, думаю, начать мне следует не с карьеры песенника, а с звукозаписи и видеозаписи.

Оборудование для переноса информации на плёнку у меня было — при необходимости можно было легко смонтировать практически что угодно. Сам себе киностудия, сам себе студия звукозаписи. И главное — конечный продукт — вполне себе обычный, а средство производства — нет. Так же, особую важность, по-моему, имеют станки с ЧПУ, поскольку мало кто в этом времени понимает, что значит поймать точность в сотку, то есть десять микрометров. И это при станке наименее точного класса — Н, нормального, а уж про особо точный, на котором я иногда работал, и говорить не приходится. Там допуски вообще восхитительные, экстаз перфекциониста.

Вот я и думал, что неплохо было бы как-нибудь вытащить в это время пару десятков таких станочков и здесь их развернуть для изготовления определённых деталей.

Но это дела будущих дней — теперь же проблема была в том, чтобы сделать песенку к дню рождения вождя народов. Я почесал репу — что можно такое выпустить? Можно взять какую-нибудь вокальную фигню. Например, "как молоды мы были", очень жизнеутверждающая песня, Сталину должна понравиться. Правда, ох, спалюсь, потому что не мой возрастной уровень по таким вещам ностальгировать. Впрочем... почему бы и нет?

Напридумывать я могу многое, но первое, что пришло в голову — предложить свой гимн. Ну правда, интернационал — это уже прошлый век. Похоже на "божецаряхрани" и прочее нытьё. Скучное, без задора. И мне не нравились строки, в которых поётся про то, что сначала мир до основания будут разрушать, а потом на обломках думать, что и как строить дальше. Так дела не делаются.

Можно конечно без вазелина в эту щель пролезть. Правда, композитор из меня никакой, но играть я умею, только разве что на гитаре. Электрогитаре. Пришла пора немного подумать — до декабря времени осталось немного. А мне нужно как-то организовать свою музыку. Лучше всего — презентовать её в виде записи.

Мне потребовалось полчаса, чтобы найти эту музыку в хорошем качестве, но всё равно, Берия не может просто прийти с mp3 плеером и включить музыку в подарок сталину. Да и с песней "как молоды мы были" определённые проблемы. Короче, тут нужно постараться и желательно — задействовать админресурс в лице Берии, чтобы он помог мне с союзом композиторов, устроиться туда и главное — получить свою студию звукозаписи и записать гимн в хорошем качестве и в исполнении местного хора. А то как-то было бы неприлично, если музыка есть, а кто пел — непонятно, кто автор — неизвестно.

Со второй песней было ещё хлеще — если в хоровом пении хрен разберёшь, кто поёт, то тут нужно найти подходящий голос и хорошенько записать. Я только за голову схватился, когда во всё это пытался вникнуть. Но в итоге всё-таки решил действовать по порядку — мне нужно организовать. По легенде музыку я написал давно — ноты и текст есть, осталось сыграть как надо. А это отнюдь не то же самое, что в программе — задал программу, она выполняется.

Тут нужно лично проконтролировать, чтобы сыграли и спели как надо. И одну, и другую песню, а может быть ещё и третью зарядить какую-нибудь.

Вообще, песен много, особенно послевоенных. Это из того репертуара, который пели сталину — типа, Сталин, ты наш вождь, любим-уважаем, ты такой молодец.

Послушать все их — так мозги в трубочку завернутся от уровня пафоса, не хватает жизненности этой музыке. Можно было выдать "С чего начинается родина" — очень хорошая музыка, опять же, по возрасту мне положена.

Теперь проблема — выехать в Москву для записи всех трёх песен. Что мне для этого понадобится? Определённо — придётся временно оставить школу, потому что совмещать нельзя. Да и не хочется. Нужна студия звукозаписи. Оборудование то я найти могу... попытаться. Нужно записать каждый инструмент в отдельности и обработать, чтобы звучало. Многоканальных студийных дорожек, да и просто лослессов до наших дней не сохранилось.

Надо делать самому.

Я решил плюнуть на это и набрал звонок Берии. Он поднял трубку через несколько томительных секунд.

— Слушаю?

— Лаврентий Павлович. Я нашёл, по-моему, неплохие песни, но необходимо их записать с нуля. Иначе слишком мало вопросов, да и качество, опять же. А для этого нужен админресурс.

— Хорошо, что вам надо? — он был немного удивлён, программу искажения голоса я на этот раз не запускал.

— Студия звукозаписи. Оборудование у меня своё, здание или помещение, крупное помещение в Москве.

— Хм... Можно организовать, — согласился Берия, — если вы гарантируете результат?

— Я не звукорежиссёр, так что сделаю что могу, чтобы было хорошо. Не получится — используем имеющиеся записи. Естественно, мне нужны будут музыканты, и подобрать певца. С этим тоже проблема.

— Проблемы с этим не будет, — уверенно сказал Берия, — с помещением тоже разберёмся, и охрану ему нужно приличную. Сколько вам нужно времени, чтобы начать работу?

— Минимум. Главное помещение, размером с школьный класс, а так же возможность работы без лишних вопросов от всяких ретивых граждан.

— Это сделать могу, но и вы постарайтесь быстро выдвинуться и начать работу немедленно.

— Работаем. Адрес сообщите по этому же телефону.

— Хорошо.

Я положил трубку. Батя грел уши рядом.

— Что ты обсуждал?

— Мы едем в Москву. Собирай вещи, или нет, там купим новые.

Мы с батей собрали манатки — немного, и отправились на железнодорожную станцию, она как раз была в нашем селе. Отправились пешком, так как любой транспорт пришлось бы оставить, а машина... Машину можно заиметь, и даже документы подделать — вот только водителей у нас не было. Не сяду же я за руль? Надо батю учить, а это небыстро. Надо было думать раньше, а то сделал ему мопёд, и всё, на этом закончилось.

* * *

*

Для провинциалов Москва — это её достопримечательности. Кремль, арбат, мосты, храмы, метро... для москвичей, коим я являлся, причём, потомственным, это метро, работа, метро, снова работа, иногда интересные места, совершенно нетуристические, туристических мест избегают. Я вот, смешно сказать, на красной площади был один раз в жизни — в пятнадцать лет. Зато на арбате чаще бывал — но опять же, проходя мимо, там просто станция метро. Москву я любил, город прекрасный. Я даже подумал, а не опубликовать ли мне нетленку "лучший город земли", но решил пока попридержать коней. Москве ещё очень далеко даже до среднего города земли — стоит свернуть с нахоженных улиц и начиналась Москва. Настоящая. В моём времени — обычный город с пятиэтажками, маршрутками, гадящими везде собаками, и так далее и тому подобное. То есть мало чем отличается от обычных крупных городов России, кроме названия и в целом, неплохого уровня достатка населения.

Для деревенского мальчика Вити, который в моём лице приехал в Москву в этот раз, город был вновинку, но не потому, что мальчик был деревенщиной, а потому что Москва была больше похожа на депрессивный провинциальный город двадцать первого века. Серьёзно, за красивым фасадом скрывался город, который я бы не хотел видеть. Но в других ещё хуже. Что ж, всему своё время. Благодаря Модулю я теперь долгожитель и до своего времени — двадцать первого века, доживу без проблем и старческих болячек. Теперь зато у меня есть целая жизнь, целый мир. И главное — полезный Модуль, который своим наличием компенсировал любые неудобства. К примеру — для модуля не составило труда сделать деньги, двадцать тысяч рублей.

Перед приездом в город — а ехали мы на пригородном поезде аля — паровая электричка. Перед приездом, приоделись как следует, я, несмотря на весьма скромный возраст, одел строгий чёрный костюм, без галстуков и бабочек, просто чёрный с расстёгнутой верхней пуговицей, да и фэйс немного подправил. Опять модуль помог, причёску сделал приличную. Бате было проще — костюм на него Модуль притащил из моего времени, чуть-чуть подправил и готово. На мне ещё до кучи хорошие часы этого времени — патек филип — хорошая марка. У меня были похожие, но более современные, а тут — приходилось следовать местной моде. В общем, выглядел я прилично, можно даже сказать — весьма и весьма стильно. Возраст только подчёркивал, что хороший вкус или есть, или его нет, это не навык, это внутреннее ощущение прекрасного.

Оно у меня было непозволительно высоким.

Сошли с поезда мы уже в новом амплуа — больше были похожи на интуристов. Вру, это я был больше похож на интуриста, потому что фейс был сделан более моим, нежели местного мальца.

Хороший внешний вид — это ключ к любой двери, именно так рассудили мы с отцом.

Забрались в таксо — таксовали в Москве за приличные деньги, на машинах преимущественно каретах прошлого, или газ-а.

Я с большим и почти детским любопытством залез в машину и осмотрел тут всё, батя сел спереди и попросил отвезти нас к гостинице.

— Какую?

— Савой, — вмешался я, — вези к Савой.

Многим гостиницы Москвы наверное известны как Метрополь, Интурист, Советская, Москва, но я был аборигеном. Поэтому знал чуть больше, чем простой обыватель — например про Савой. Это одна из старейших гостиниц, работавшая в тридцатых в том числе. Предоставляла услуги высшего класса, хотя и не имела звонкого имени. Сначала она называлась "Берлин", но с началом первой мировой была переименована. И только в пятидесятых снова стала Берлином. Да и находилась в хорошем месте — в центре Москвы, до лубянки рукой подать.

Водитель понимающе хмыкнул, я протянул ему синюю портянку и вопрос был решён.

Синяя портянка — большая банкнота достоинством в пять рублей. Немного, но на водку хватит.

Хм...

В гостинице я взял уже роль переговорщика на себя, потому что батя человек хоть и взрослый, а деревенский, как ляпнет что-нибудь... Зато у меня удалось договориться с администраторшей довольно быстро, причём сделать это мне помог мой многолетний опыт — я зашёл в гостиницу без спешки, положил батин паспорт, ему кивнул подойти:

— Два номера, если можно. Люкс, обслуживание в номер, я буду занят, на неделю, — и посмотрел на администраторшу, уже было открывшую рот, взглядом, красноречиво приговаривающим "быстрее, гарсон".

Она кивнула и сгробастав пачпорт бати тут же начала заполнять формуляр. Мне подпись ставить было не по возрасту, поэтому подписался батя, после чего нам выдали ключи и даже выделили провожатого до номера на втором этаже. Батя только удивлялся, когда мы зашли в нумера.

— И где ты этого нахватался?

— Приходилось много общаться с гостиничными работниками, — пожал плечами, — любил попутешествовать.

— Вот как? — Батя осматривался с явным восхищением. Обстановка тут была далека от спартанской, можно сказать — здесь можно было жить. Номера хорошо обставлены, ковры на полу, красивая кровать, явно дореволюционных времён, хрустальная люстра на потолке и светильник-торшер у стенки, широкие окна. Всего в люксе обнаружились две комнаты — гостиная и спальня — спаленка поменьше, гостиная симпатичная. Даже рабочий стол был, причём массивный и дубовый.

Стоило проживание здесь пятьдесят рублей в сутки. При средней зарплате по стране около двухсот рублей. Так что позволить себе жить в люксе несколько дней могли разве что именитые люди, партийные работники, учёные и учителя — это наиболее оплачиваемые специалисты. Конечно, я был уверен, что здесь есть прослушка, поэтому начал вхождение в номер с того, что попросил модуля пережечь всю аппаратуру любопытных ухантиков. О том, что кто-то может что-то записать не шло и речи — а значит, здесь должны были сидеть люди и слушать.

— И где ты был? — ох, сколько неподдельного интереса. И батю можно понять — для советского человека путешествие куда-то это всё равно что в космос — одинаково недоступно. Вернее, доступно лишь избранным.

— Много где. Я любил поездить, Китай, Япония, Австралия, Франция и Германия, Италия и Англия, США, конечно же, южная Америка — бразилия, к примеру. Но чаще всего просто летал на забугорные курорты России — в Турцию и Египет.

Для бати этого было достаточно, — так, батя, пора нам учить тебя водить машину. Потому что дальше на такси я ездить отказываюсь, а за руль мне чуть-чуть рано. Ещё пару лет — и можно будет сесть, а пока — рановато.

— И правда. Только где учиться то?

— Где угодно, лучше всего — за городом. Нужно только вытащить с той стороны машину и учиться. Не беспокойся, я вожу хорошо и тебя научу.

* * *

На следующий день.

* * *

Прогулки на свежем воздухе это конечно прекрасно, но я предпочитал ездить на машине. И ввиду собственного малолетства был вынужден нанимать водителя, а поиск прислуги в Москве — дело затратное, да и в её, прислуги, верности, можно было усомниться. Тем не менее, мне удалось найти нужных людей, которые уже через пару часов привели ко мне нужного мне человека — ищущего подработку водителя. Водителем оказался молодой парень о двадцати одном годе, который отучился в местном ВУЗе и теперь искал место работы, официально числился в гараже московского такси, хотя работать таксистом не хотел. Его отец — начгар одного из автопарков Москвы, можно сказать, большой человек. Поэтому мне пришлось устроить пареньку стресс-тест на вшивость — и на знание правил движения, и на знание автомобиля. Он справился, хоть и не всегда идеально, после чего Рома был принят как мой водитель на службу. Ему полагался оклад в размере тридцати рублей ежедневно, а так же машина. Мерседес 770, превосходная во всех смыслах машина. Очень красивая, мощная, самый современный автомобиль на сегодняшний день. Определённо — достижение концерна даймлер-бенц. Ну и конечно — самая комфортабельная, такой даже у гитлера был. Я конечно не гитлер, но в удовольствии себе не отказал, вытащив и изготовив машину. Рома был рад до усрачки, потому что в управлении этот мощный и красивый автомобиль на порядок превосходил модели советского производства. И комфортнее, и управлялся полегче.

Первым заданием Ромы была прогулка по Москве, в результате которой я съездил на чистые пруды. Менты при нашем приближении как-то приосанивались — видать, думали, что высокое начальство едет.

День для меня прошёл в изучении старой Москвы, фотографировании старой Москвы для истории, так сказать. Я сделал почти пятьсот фотографий самых разных интересных мест с самых разных ракурсов. Самых разных зданий и моментов. На меня ввиду юного возраста обращали внимание, порой даже пристальное, но всегда это заканчивалось ничем. Вернувшись в гостиницу, поселил рому в обычный номер и отправился работать. Работы у меня было — море. Уйма. Тонна. Килотонна. Плюс Берия позвонил наконец-то и сказал:

— Вопрос с помещением решён. С оркестром тоже договорился, дадут тебе людей сколько и кого пожелаешь.

— Отлично. Адрес?

Лаврентий назвал адрес. Это оказался ВГИК, который располагался на ленинградской тридцать два. Очень специфическое местечко и здание. Да и кинематогрофистов неизвестно почему решились потеснить.

Однако, когда я приехал на место, вопросы отпали. ВГИК не использовал несколько крупных помещений. Приехал я вместе с Ромой, который попутно служил охранником и батей. Приехали и сразу к директору, с которым удалось быстро и легко договориться — директор приказал своему заму провести нас в нужное помещение, нас и провели. Это оказалось помещение университетской аудитории, где не было парт. Но зато доска на стене сохранилась. Я осмотрел это помещение, детально и тщательно, после чего обратился к бате:

— Вот здесь нам придётся поработать. Руками и головой. Но завтра. А сейчас — в гостиницу, с утра выдвигаемся на баррикады!

Так и произошло. Ранним утром, в семь, мы с батей растолкали Рому и поехали в нашу студию. Я прошёл уже без лишних вопросов от дежурного вахтенного и оставив Романа на произвол судьбы, зашёл в аудиторию.

— Ну что, Вить, делать то будем? Ты хоть поясни, а я уж помогу чем смогу.

— Так, нужно сделать вот в этой части студии тихую комнату, — ткнул я на комнату, — для записи. Необходимо постелить на пол специальное звукопоглощающее покрытие и установить на стенах отражатели звука, этого добра притараним. Инструменты сейчас доставлю.

Модуль расстарался и перед нами появился большой набор инструментов ручных и электрических, всё, что нужно для ремонта. А потом — оборудование, которое нужно было установить.

И мы приступили — во-первых — нужно было отгородить тихую комнату от остального пространства. Но с этим опять же, серьёзно помог Модуль, он помог притащить, разрезать и сварить швеллеры, которые образовали металлический каркас стены, в который мы всадили мягкую прокладку из поролона и поверх него — с внутренней стены установили звукоотражающие панели. Это были обычные панельки из мягкого силикона, выполненные в виде панели с множеством пирамидальных выступов, которые нарушали геометрию распространения звуковой волны, тем самым гася звуки. При записи это критично — непрофессиональную запись, причём любую, отличает в первую очередь отзвук от стен, монитора, остальных поверхностей.

На пол пришлось постелить ковёр из похожего материала, поролоновый, волнистый, так же неплохо отражает звук. Собственно, это сделать было просто. А вот дальше мне пришлось засучить рукава и работать, следуя инструкциям и подсказкам Модуля. А именно...

В контрольной комнате установили пульт оператора. В тихой — освещение, очень хороший студийный микрофон на штативе, в операторской — цифровой рекордер TASCAN, эквалайзер, два динамика для прослушивания — звуковые колонны, а так же устройство, которое сделал, или вытащил, Модуль. Машинка для нарезки готовых пластинок или стереотипов — грубо говоря, литейных форм для изготовления пластинок. Так подумать — главное дело. Чем лучше стереотип, тем лучше получится звукозапись.

Ну и конечно — главное — это струмент. Самым сложным и главным было дать возможность в тихую комнату установить рояль, а остальное — ерунда. Конечно, я не сильно интересовался тем, что за инструменты выбрал для записи Модуль, но он утверждал, что брал только лучшие инструменты, которых в этом времени в СССР точно не найти. Я поверил на слово — от качества инструментов зависело многое.

Второй день работы над студией звукозаписи прошёл так же, в атмосфере бардака и хаоса, кое-где доклеивали отклеившиеся панели звукозащиты, я притащил сюда свой рабочий ноутбук и установил в студии двойные стальные взломозащищённые двери и решётки на окнах. День закончился впопыхах, студию доделывали. Получилось конечно халтурно, но на безрыбье... Да и вообще, мне грех жаловаться. Теперь нужно было научиться пользоваться всем этим инструментарием, весьма эффективным, чтобы создать запись нужного мне качества. На пробу взял электрогитару и сыграл на ней пару мелодий из металлики, после чего полез смотреть, что же такое получилось.

Качество записи получалось очень неплохим. После переноса его на пластинку из износостойкого пластика получилось тоже очень неплохо. Звучало конечно не так, как в цифре, но всё равно отлично, во всех частотах. Пора было приступать к работе, а работа эта была довольно... сложной. Оркестр нужно было записать, каждый инструмент по отдельности и свести звук, чтобы получилось правильно. Для этого нужно было отрепетировать общее звучание, после чего начать работать по отдельности с каждым из музыкантов.

* * *

*

А мороженое делали тут хорошее! Ну правда, более качественно, чем в привычном мне времени. Хотя, должен признать, далеко не всего это касалось — от некоторых товаров так и разило халтурой, но вот продовольствие было дешёвым и качественным. С промтоварами хуже, заметно хуже, чем должно было быть. Последствия индустриализации, быстрого и массового выпуска, зачастую в ущерб качеству. Но на это смотрели с пониманием — главное, что есть, а не то, что хреновое.

Мой мерседес и внешний вид были волшебным ключиком к любым дверям, в том числе и дверям филармонии, в которой я сидел и кушал мороженку из буфета, пока нужные мне музыканты собирались. Отбирать пришлось лично, причём самых таких, что директор филармонии бесился, но приказ есть приказ. Вопрос решался как и всегда — мздой. Директору филармонии бутылку хорошего вина — и вопрос решён, он не стал саботировать работу музыкантов.

Выезд в студию звукозаписи организовывали тройками — сколько помещалось в мерседес. Первая тройка собралась и мы выехали в студию. Первыми шли струнники — скрипачи и виолончелисты. Ну и конечно — дирижёр, пожилой дяденька с седыми волосами, зачёсанными назад и одухотворённым видом. Мода интеллигенции, вещь сильная. Мы всем кагалом завалились в студию, после чего Рома уехал в новую ходку за следующей партией, а я вместе с дирижёром, его звали Модест Леонтьевич, остался в операторской и запустил своё оборудование, после чего мы обсудили ноты и несколько раз проиграв свои партии вместе, музыканты разделились и началась запись. Ответственный момент. Я кушал мороженку и сидел за пультом, поглядывая на экраны. Запись произошла штатно — после двух попыток, с третьей, удалось добиться и нужного звучания, и отсутствия ошибок. Час у нас ушёл на запись партии скрипок, после чего пришла пора следующих музыкантов, которых я уже записывал более спокойно. Нужно было записать партии для трёх песен, естественно, не всему оркестру. Поскольку оркестр был большой, то и запись соответственно велась по одному.

Потом пошли барабаны и духовые инструменты — самая сложная часть из-за того, что духовики допускали больше всего ошибок и в их работе главное было представлять, что надо сыграть.

К концу рабочего дня у меня было две дюжины дорожек и, похоже, даже юное тело не справлялось с нервными нагрузками — на меня напал жор. Жор, который был побеждён только фисташками в больших количествах — килограмм я точно сожрал перед тем, как лечь спать с гудящей головой.

Утром вставать из тёплой кроватки ну очень не хотелось, а надо было. Погода как назло испортилась, пришлось двигаться перебежкой до машины и сразу в студию, пока Рома вёз музыкантов, я поспешно настроил аппаратуру и прослушал вчерашние записи. Можно было бы их записать вместе — в оркестровом, так сказать, варианте, но в этом случае настраиваемость записи была минимальной, а мне нужна была возможность микшировать все играющие инструменты, потому что в гимне союза добиться нужного эффекта можно только так. Иначе будет кака.

Ну хоть девушки сегодня приехали симпатичные, и на меня поглядывали с недоумением. Я с усталым видом выдал ноты, дал послушать готовый вариант гимна, минусовку, после чего мы с Модестом Леонтьевичем приступили к работе. Модест Леонтьевич оказался натурой творческой и лучше меня разбирался, как должны играть музыканты, постоянно их поправлял, я не успевал отбраковывать обрывки записей. А Модест был счастлив, потому что звукозапись в это время — процесс куда более муторный, чем у меня, по техническим причинам. Мне пришлось очень сильно постараться, чтобы удержать его в узде и не дать бежать тут же всем разглагольствовать про мою маленькую студийку, чтобы не похерить все полимеры.

В общем, процесс пошёл, мне было сложнее всего. Скрипачка оказалась клаустрофобкой и в тихую никак не хотела заходить — пришлось уговаривать её и в итоге — убрать с записи, потому что в таком состоянии она играть не могла. Расстроенную девушку Рома увёз обратно в филармонию, пришлось её партию сыграть подруге, ничего, справилась.

Должен отдать должное технике — благодаря ей процесс был не такой... ужасающий. Да и мне приходилось изрядно потеть, чтобы вникнуть во все тонкости процесса. Модесту было проще.

На второй день у меня уже развился нервный тик, на этот раз каждой тройке игроков мы давали по три часа на все три трека — Модесту не приходилось торопиться и качество записываемого материала значительно возросло.

Собственно, так я и стал звукорежиссёром-любителем. Неделя работы проползла мимо — потому что казалось, она никогда не закончится. Когда отыграли последние инструменты — треугольник, то я уже с большим удовольствием выпроводил Модеста и его художественную шоблу из своей студии и сел за микшер, не таясь открыл большой стальной сейф, достал из него компьютер, два дополнительных монитора, и начал работу по сведению всей этой какафонии в единый и очень патриотичный трек. Нужно было сделать фонограмму, которую потом можно использовать и в записи, и в исполнении вживую. Именно такой вариант, хор запишем позднее, да и без него музыка должна звучать идеально.

Вот тут то я и хлебнул горя целый лапоть — по отдельности инструменты звучали знакомо, а при сведении вместе — превращались в какафонию звуков, которые очень отдалённо напоминали желаемые песни. Легче всего было с "с чего начинается родина" — там только немного гитары и прочих струментов, а вот гимн... С гимном было полный аншлаг, звиздец и кукареку.

Батя конечно же хотел послушать — я ему и включил, он только недоумённо посмотрел на меня. И пришлось начинать работу, ту самую, за пультом с огромным количеством ползунков. Убирая громкость одного канала и прибавляя другого. Распределять звучание не только статично, но и по времени, в каждый отдельный момент менять звучание инструментов. Практически играть музыку.

Первой в работу пошла фанера на "как молоды мы были", музыку удалось относительно легко свести, добавил пару звуковых эффектов для полного фарша, по-моему, с современными и хорошими звуковыми эффектами звучало куда лучше, чем без них. Голос при этом я старался подобрать под Хворостовского. Уж очень хорошо он пел. Великий был певец.

В общем, два трека отработали от и до, а вот дальше начался авралище, потому что записать по отдельности струменты — много ума не надо. А превратить это в музыку — задача сверхсложная. Поэтому я просидел за работой долбанных три дня, делая примерно по две минуты в день — нужно было тщательно обработать каждый инструмент и чтобы оно не выбивалось, ещё отредактировать скорость, убрать кое-где ненужные шумы и кое-где подрезать лишние милисекунды записи, чтобы тютелька-в-тютельку.

В общем, через три дня, когда я практически закончил работу, мне позвонил Берия.

— Слушаю, — я поднял трубку.

— Как продвигается работа?

— Хорошо, только тяжко. Музыканты хорошие оказались, отыграли на пять с плюсом.

— Тогда ладно. Я уж думал тебя поторопить, — удивил меня Берия.

— Вы куда-то торопитесь?

— Конечно. Мало сделать запись, нужно ещё тебя в союз композиторов протолкнуть.

— Я же несовершеннолетний.

— Это не беда, СК — это не армия, условия принятия довольно широко трактуются. Готовься, я приеду к тебе и мы отправимся в СК, придётся лично приехать.

Вообще-то у Берии не тот уровень известности.

— А получится?

— Получится. Благодаря твоей информации у меня теперь есть кое-какое имя и вес в Москве. Тебе машину прислать?

— На своей поеду, — ответил я, — приезжайте, заодно и послушаем.

Ну вот, приезд Берии. А у меня работа ещё в процессе... Пришлось временно бросить всё и пойти приводить себя в относительный порядок. Костюмчик вместо рабочей спортивки, прилизаться. Роме свистнуть, чтобы не спал и не засматривался на студенток и ждал визита начальства.

Я как-то выпал из жизни и хотел бы знать, что там Берия натворил, что вдруг его слово начало в Москве что-то значить. Конечно, член цк это серьёзно, но... А, ладно, сам спрошу. Или даже спрашивать не буду. Незачем.

Я вышел встречать Берию, когда ко входу подъехала его машина. За перемещениями вокруг студии я следил через несколько камер, которые установил над входом и на улице. Так что внезапным визит Берии для меня не был. Он вышел из машины один, после чего направился в сторону проходной. Встретились мы в прихожей, так сказать. Лаврентий Павлович осматривался по сторонам и когда заметил меня, улыбнулся. Ну понятно, вид не располагает к серьёзности.

— Лаврентий Павлович, — начал я первым разговор, прошу за мной.

— Веди, Сусанин.

И мы пошли в мою маленькую студию. Пожалуй, самым странным в данном случае было увидеть реакцию ЛПБ на меры безопасности, которые я принял в своей студии. А я — параноик-долгожитель. Эти меры безопасности сразу бросались в глаза, так как в этом времени как бы было не принято такое... вернее, не с таким качеством и не в обычной студии.

— А вы похоже всерьёз опасаетесь воров? — спросил Берия, когда я открыл толстую трёхсантиметровую дверь из стали с множеством затворов.

— Желающих позариться всегда хватало и будет хватать. Здесь ещё сигнализация, видеонаблюдение, кодовые и биометрические замки. Стены, пол и потолок армированы стальными листами толщиной в пять сантиметров. Студия, она же сейф.

— Нда, — Берия вошёл и осмотрелся.

Выглядело это довольно... Даже не знаю какое слово правильнее подобрать. Начну с пола — вместо досок и стяжки на полу было модульное покрытие из чёрно-белых резиновых секций, соединённых друг с другом аки паззл. На стенах — отделка под дерево, светильники с лампами, далее шли столы — обычная звукоопереаторская, за маленьким прозрачным окошком была тихая комната. Под потолком были подвешены колонки аккустики, плюс два динамика в виде колонн стояли по бокам комнаты. В целом, можно сказать о моём рабочем месте так — оно выбивалось из времени. Потому что в этом времени всё какое-то... да, другое, нет какого-то мелкого, точного порядка. Не только потому что его нет, а потому что у людей, по-моему, нет представления, зачем это нужно. Это совершенно другой уровень мировосприятия. А тут — очень и очень точные вещи, сочетание прямых линий и главное — точности и аккуратности. Даже напольные покрытия и светильники на стенах выбивались из общей картины. Не говоря уже про оборудование — никаких тебе грубых и больших галетников и люфтящих клавиш — всё аккуратно, маленько, точненько... Поэтому из образа времени моя звукозапись выбивалась очень сильно.

Берия осмотрел придирчиво всё, что увидел, после чего задал закономерный вопрос:

— Вы сделали музыку?

— Да, две из трёх песен готовы.

— А третья? Я же просил две.

— Вот их и сделал. А третья — решил заодно замахнуться на гимн. Уж больно интернационал меня раздражает.

— Это ты замахнулся!

— Это да, замахнулся высоко.

— Так, это что за штука? — Берия лазил вокруг одного из стоящих здесь агрегатов.

— Это у нас горячий пресс. Изготовляет пластинки штучно, напрямую переводит цифровой звук в грампластинку.

— Правда? Это же великолепно, — Берия резко обернулся, — а остальное? — обвёл рукой студию.

— Это звукозаписывающее оборудование. Конечно, чтобы записать голос или бренчание на гитаре достаточно и просто хорошего рекордера.

— Я уже понял. Вот к примеру эта штука...

Мне пришлось объяснять Берии тонкости звукозаписи, многоканальных звукозаписывающих систем, а так же того, что превзойти качество работы моей студии в этом веке точно не удастся — плюс, включил запись имевшихся треков. А именно — "С чего начинается родина". Лаврентию Павловичу она понравилась, он даже прослушал её несколько раз. После чего перешли к следующей песне. Вот тут возникла проблема.

— Как бы мне голову не сняли за такую музыку! — возмутился Берия, — ты хоть думаешь, что пишешь?

— Ну... в чём проблема?

— А в том. В песне намёк на намёке, и все — Сталину. Он устроить нам молодость такую... вовек не забудешь.

— Правда чтоль?

— Да, именно, — Берия немного успокоился, — слушай, первая песня пойдёт на ура, а вот эту, если хочешь, сделай, но я её представлять не буду. Да и тебе не стоит.

— Ну раз вы так считаете, поверю на слово, — кивнул я, — работа над третьей только ведётся, уж больно сложно записать.

— И в чём проблема? — спросил Берия.

— Целый оркестр играл. Там каналов звука море. Свести такую фонограмму сложно, очень сложно. А наложить эффекты — ещё сложнее. Да и не спели ещё.

— Включай что есть, послушаем, — Берия посмотрел на меня тяжёлым взглядом.

— Ок, — я повернулся к пульту и включил воспроизведение с начала.

* * *

*

В общем, слово за слово, разговор зашёл у нас про союз композиторов. Берию интересовало, почему он был упразднён.

— Лаврентий Павлович, поймите, музыка это не техника. К сожалению. У человека можно отобрать пистолет, машину, но музыку — нельзя.

— К чему ты это?

— К тому, что нельзя создать искусственный виварий для советских композиторов, ограничить конкуренцию. Так же, как и со всей художественной средой. Можно запретить ввоз товаров, но нельзя запретить людям услышать и запомнить песню, скажем, иностранную. А дальше она быстро и легко распространяется и всё.

— И?

— Сороковые-пятидесятые года — время бурного развития музыки. Очень бурного, шестидесятые — ещё бурнее, иные концерты собирали стадионы, забитые людьми до отказа. Советская музыка, одобренная союзом композиторов, вызывала у молодёжи скорее резкий негатив, который тут же перепрыгивал на советскую власть в целом, как пожар. Ну не могли старые пердуны, привыкшие писать однообразную классику, угнаться за веяниями моды. В конце пятидесятых советская музыка — это звуки из прошлого. Так что СК привёл к деградации и регрессу. И уже объективно сталкиваясь с проблемой, пришлось признать, что СК и такой подход к музыке оказался провальным. Потеряли не только поколение музыкантов. Ни один советский музыкант за всю историю Союза так и не смог стать знаменитостью мирового уровня. На культурной арене конкурировали бритты и американцы.

— Это так серьёзно?

— Намного серьёзнее, чем вам может показаться. Это влияние на людей, авторитет государства. В условиях информационной войны это критично. Музыка, отсталая у нас и привлекательная на западе была одним из ударов, которые разрушили союз, к слову, — вот, я разве не говорил Берии раньше, что СССР был разрушен? Нет, судя по его охреневанию, забыл, — так что это очень серьёзно.

— Как? Как музыка могла разрушить государство? Бред какой-то.

— Ну почему же бред. Чем дальше в лес... то есть чем дальше люди развиваются, тем больше они занимаются собственными развлечениями и придумывают новые способы. Это бросается в глаза очень сильно, когда я здесь оказался. Телевизора нет, компьютера нет, интернета нет, в общем, осталось только разве что музыку слушать да книжки читать. Пройдёт пара десятков лет и персональный магнитофон будет у каждого. И если записи лед цеппелин, битлз, элвиса пресли, и многих других западных музыкантов это едва ли не вершина музыки, то советские — второй сорт, но тоже ничего, то считайте, музыка воспитывает антисоветчиков. Вернее, отсталость в музыкальном плане демонстрирует отсталость социализма в целом. Реальную или мнимую — не мн судить.

— Так, — Берия нахмурился, — каким образом это произошло?

— Что?

— Разрушение советского союза?

— Не стоит об этом волноваться. У вас текущих дел достаточно, чтобы думать о трагедиях далёкого будущего.

— Мне надо знать, — Берия упёрся рогом.

— Вы уверены? Я полагаю, что многое вы скорее всего поймёте совершенно неверно. Ваше время характерно... мм... радикализмом и догматизмом, поэтому вряд ли вы поймёте, что советский союз начал разваливаться с самого своего основания.

— Так, давайте поподробнее и по пунктам, — Берия сел в кресло и развалился на нём аки царь, кресла здесь стояли ну очень хорошие.

— Что ж, давайте по пунктам. Начну с того, что версий так много, что чёрт ногу сломит. Каждый, без исключения, кто знает об этом, имеет своё мнение о том, что привело к разрушению советского союза, что послужило основным фактором. Одни считают измену власти, другие — моральное устаревание модели экономики и правления, третьи — разрушение в умах всякого представления о том, что можно, а что нельзя, нелепую попытку выстроить целую систему общественных отношений на основе всего нескольких догм.

— Ты давай по пунктам.

— По каким пунктам? Пунктов нет, они все в хаотичном порядке перемешаны. Каждый по своему выстраивает их, — вздохнул я, — лично моё мнение — в том, что советский союз повторил ошибки и судьбу французских революционеров, которые свергнув аристократию и диктатуру, сами стали ею. Бюрократическая машина советского союза, его изолированность элит, партноменклатуры...

— То есть, партия ссучилась?

— И это тоже. И многое, многое другое. Перечислять все причины можно много. Уж простите за туманность. Я склонен считать, что дефекты, неизлечимые, были заложены в основе советского государства. Многочисленные страны социализма только подтверждают своим развитием и судьбой это мнение — нельзя выйти, влезть на броневик, махнуть рукой и продумать до идеала триллионы деталей, экономических связей, механизмов социальных и политических. Тут вообще в принципе невозможно сделать что-то искусственно, по крайней мере простому человеческому разуму. Впрочем, Россия моего времени тоже не идеал, и более того, даже не в числе крупнейших экономик мира. Месте на сороковом, примерно.

— Да? — Берия прищурился, — и почему же никто не возмущается?

— Возмущаются, конечно. Однако, государство не берёт на себя монополию власти. Оно не несёт ответственности за бизнес, за то, что люди ленятся, и никто не будет обвинять правительство. С советским союзом вышло иначе. Партия разрушила и ассимилировала правительство, а это — сами понимаете. Это получилась страна политической партии, а не правительства.

— И что же вышло? — Берия спрашивал с интересом.

— Партия и правительство — это принципиально разные вещи с принципиально разными целями. И когда страна подчиняется партии — она подчинена партийным интересам. То есть политическим выгодам. Абсолютной верности населения, получению политических выгод в ущерб выгодам экономическим. Проще говоря, очковтирательству и распусканию хвоста. Эта практика морально устарела, как я и сказал, процесс политического и культурного развития в двадцатом веке был бурным. Очень бурным, так что в восьмидесятом лозунги тридцатых звучали уже пошло и низкопробно, и ассоциировались с глупостью и лживой пропагандой.

— Почему? — Берия смотрел на меня как удав на кролика. Ну-ну, посмотрим...

— Потому что, мягко говоря, народ видел совершенно иную картину. Вся советская власть рассчитана не на образованный народ. Она рассчитана изначально на малограмотное население, тех людей, которые не вдумываются в особенности экономики и просто понимают простые лозунги. Естественно, по мере того, как советский союз превращался в довольно серую, пропахшую казённым духом страну, а страны-конкуренты развивались более открыто и свободно, у людей появлялся негатив. Отторжение вызывала и коммунистическая партия — как религия, со своими догмами, молебнами в красных уголках, крестными ходами на первомай и поклонение мощам мессии в мавзолее.

Давайте всё-таки рассматривать коммунизм и социализм как форму гражданского культа, потому что специально или нет, именно им был социализм. Вера в светлое будущее и коммунизм — это всё равно вера. Как в царствие божие, или реинкарнацию в виде будды, или ещё какую фигню, в которую верят люди.

— Коммунизм — это наука, — заметил Берия, — так что довольно странно слышать от вас подобное.

— На словах — да. Но у науки не может быть догм. У науки не может быть запретных тем и сомнения — основной базис науки. Её первооснова и источник, сомнения в религии — это ересь. Если так посмотреть, то коммунизм повторил путь христианства — Ленин — мессия, существовал в раннем периоде, после его смерти некоторое время шло дальнейшее развитие, а потом началось средневековье, оно сейчас как раз идёт. С охотой на ведьм, уничтожением всех, кто сомневается и установлением непререкаемых догм, отступление от которых — ересь. После средневековья произошёл ренессанс, или оттепель, как её называли. Резкое снижение средневековых, то есть сталинской эпохи, радикальных мнений, в целом, рост образованности населения, всё вроде бы идеально. Наука и культ в достаточно плотном симбиозе и не противоречат друг другу, никого не жгут на кострах за сомнения в догматах церкви.

— Серьёзное сравнение, должен признать.

— Да. Когда жёстко установленный культ отпускает вожжи — первый период — ренессанс, оттепель, именно таким и бывает, светлым и позитивным. А потом, спустя некоторое время успешного сосуществования народа и партии, учёных и христиан, начинается новый виток противостояния. Потому что маятник качается в другую сторону. И теперь уже учёные ставят под сомнение существование бога. Ну или достижимость и правильность коммунистических догм. У одних — вера и исторически имеющаяся власть, у других — научные аргументы, статистика, факты. Как вы понимаете, последует за этим уничтожение культа. И естественно, сам культ в этом очень сильно помогает. Догматизм легко используется против культа, поскольку опровержение некоторых догм уже доказывает сомневающемуся лживость культа. Если культ при этом берёт на себя огромную ответственность за всю отсталость экономики и прочее — то и получает все шишки. Степень взятой на себя власти прямо пропорциональна силе удара ответственности. Власть КПСС на себя брала всё больше и больше, а когда пришла пора брать ответственность — порвали партбилеты и объявили, что соскакивают с поезда. Остаточный удар похоронил саму идею коммунизма окончательно.

— Да? Что ж... это оригинальное мнение, — Берия думал, не дурак же, — и в других странах история повторилась?

— Да. С национальными особенностями, но во всех странах идея повторилась. Я думаю, лучше будет, если вы обо всём этом прочитаете, но позже.

— А как вы живёте в своём времени? — спросил Берия.

— Неплохо. Лично мне, как специалисту, грех жаловаться. На выходные порой летаю за границу отдыхать, две машины имею, квартиру хорошую взял в ипотечный кредит, в общем, жизнь была лучше, чем в советские времена у членов ЦК. Замечу, я обычный токарь. Пусть и очень высокого класса. Конечно, есть и беднота, но возможности есть у каждого. Я отучился — сначала на среднее, потом на высшее образование. Некоторые из моих одноклассников стали бездомными — учиться лень, пьянство, воровство, тюрьма, в итоге помирают где-то под забором. По-моему, это справедливо, более справедливо чем то, что я, человек упорно трудящийся едва ли не с нежного возраста, в котором вы меня сейчас видите, должен платить за тех, кто трудиться не хотел.

— То есть никто не хотел трудиться, — кивнул Берия, — я так понял. Каждый хотел переложить ответственность с себя, поэтому коммунизм и не получился.

— Коммунизм это вообще недостижимая вещь. И чем дальше мы жили, тем больше понимали, что это морковка для ослика, а не реальность.

— Так, давай просто ты скажешь, какой был советский союз в момент разрушения. Что и где разрушилось, а что держалось.

Правильный, инженерный подход. Сразу видно образование.

— В целом, если рассматривать его как механизм, то коррозия была всеобщей, коррозийная стойкость деталей изначально низкая. Народ... народ жил в эпоху развитого социализма, но при этом всегда посматривал на другие страны, которые жили лучше. Они и в нашем времени живут лучше, вот только в наше время на правительство и партию всех собак не спустишь. А в восьмидесятых годах партия управляла абсолютно всем. И в любой отсталости обвиняли конечно же партию. В культуре, искусстве, технологиях производства. Отчасти это верно, отчасти — нет. Верно — потому что созданная экономическая система не стимулировала к качественному труду. К количественному — тоже не очень. Ограниченность возможностей. Главный геополитический конкурент — не контролировал население на таком же уровне, и при этом превосходил нас по всем параметрам.

— Красивая жизнь одних всегда оплачивалась в капстранах бедностью других, — парировал берия.

— Богатство — морковка, за которой народ идёт. К которой стремится, и это мощнейший инструмент стимулирования. То, что кто-то его достигает — только подогревает интерес. Люди, живущие богато — они вот, под носом, это реально и возможно, и путь давно известен и понятен. Эта система естественна и эксплуатирует инстинкты.

— Вернёмся к теме.

— Вернёмся. К моменту развала советского союза народ и партия окончательно разошлись во мнениях. Партия от народа отпочковалась и отделилась в отдельную касту красной аристократии. Расслоение общества на номенклатуру, интилигенцию, рабочих, происходило едва ли не с тех пор, как появился советский союз. С течением времени это сыграло свою роль. Появлялись так называемые цеховики — люди организовали подпольные производства товаров, на которых был спрос, но которых либо не хватало, либо были запрещены по непонятным причинам. К примеру, сумки, одежда, обувь, производились подпольно. И по качеству они зачастую не уступали магазинным, а по привлекательности значительно их превосходили. Иначе бы не купили.

— Начал развиваться капитализм?

— Да. Это естественный рост, спрос рождает предложение. Есть те, кто готов платить, есть те, кто может сделать и хочет заработать. А дальше всё происходит обыкновенно. Сфера распределения, или так называемая торговля, окончательно деградировала в огромный механизм хищений. Сфера производства... качество труда было низким, очень. Воровство большим, очень большим. Проблема мотивации стояла в полный рост. В целом, жизнь советского союза в семидесятых-восьмидесятых была казусом, связанным с огромными доходами от нефти, и как следствие — нефть продлила агонию, но несостоятельной экономика стала ещё раньше. Если бы не нефть — советский союз разрушился бы в семидесятых годах, но нет.

Пропаганда была организована более чем топорно. Более чем. Аккуратное и незаметное формирование нужного мнения и взгляда на события — это совсем не то же, что заталкивание насильно догм, под страхом смерти за неверие в них. К сожалению, система пропаганды не могла объяснить всё происходящее кроме как старыми лозунгами о предателях, врагах народа и прочем. Конечно, наиболее реакционная часть общества, студенты, начала разрастаться — интилигенцией, рабочими, даже крестьянством и военными, хотя их меньше всего было. Воздействие из-за границы тоже было, но это лишь один из многих гвоздей в крышку гроба. Оно направило развал советского союза в нужное нашим западным партнёрам русло — полного уничтожения и деградации, вместо модернизации и совершенствования. Результат... результат — крах.

— Понятно. Значит, просто не справились, не по сеньке шапка оказалась, — Берия пожал плечами, — но я одного не пойму — как же артели? Ведь это единственный и самый важный сдерживающий фактор сектора торговли. Конечно, сильно ограниченный, но если чего-то нет в торговле — быстро появляется в артелях.

— Увы, артели и все прочие формы самостоятельной занятости были национализированы, разогнаны.

Берия только грустно вздохнул:

— Ладно. А в СК почему не хочешь ехать?

— Почему это не хочу? Если другого пути нет — поедем. Правда, моё мнение о союзе композиторов и прочих попытках организовать творческих людей как чиновников или штамповщиков массовой продукции — будет неизменным. Это тупик, и расплачиваться за захождение в него придётся отсталостью собственной культуры.

— Твоё мнение только всех интересует, — съязвил Берия, — собирайся, поехали. Без членства в СК тебе сюда не перебраться. Даже в эту студию на официальной основе не зайти.

— Хорошо, поехали. Кто там верховодит?

— Но сначала изготовь на пластинке свои записи.

* * *

Поехали мы на моей машине, Берия изъявил желание. А его персоналка ехала за нами следом, пыталась угнаться. Мерседес отлично подходил для неспешной прогулки по московским улицам, хоть бы и таким. А лаврентий павлович внезапно заинтересовался некоторыми деталями моего автомобиля, особенно теми, что были притащены из будущего. Например — роскошным задним диваном, с подлокотниками по середине, креслом-лежанкой из белой мягкой кожи.

Но поскольку с нами были посторонние — ромка и мой отец, разговор пошёл совсем о других вещах.

— И как тебе Москва? — Спросил он, развалившись на кресле и поглаживая подлокотник.

— Неплохо. Конечно, очень непривычно видеть её такой, но я не жалуюсь. Всему своё время.

— Это точно.

Помолчали.

Рома нас привёз как раз к зданию СК, располагалась эта шарашкина контора в старорежимном здании, от которого просто таки веяло духом ушедшей империи. Начиная с резной отделки и заканчивая тяжёлыми дверями. Наличие неплохого автомобиля и внешнего вида сыграло не менее важную роль, чем берия, идущий впереди. Лаврентий павлович — типичный грузин, высокий, с округлой головой, подчёркнутой лысиной, и характерным грузинским профилем с выдающимся носом с горбинкой.

Я вошёл в кабинет следом за Берией, который тут себя чувствовал хозяином положения. Ну понятно — он из НКВД, а вокруг — творческая интилигенция, можно сказать, ЛПБ представитель более высокой касты. В кабинете нам встретился мужчина, с которым Лаврентий Павлович коротко поздоровался и сразу перешёл к сути, то есть ко мне. Мужчина удивлённо на меня уставился, после чего начались прения.

Берия достал козырь:

— Поставь нам послушать. Товарищ Мазуров, ваше мнение очень важно для нас, но если вы сходу отказываете человеку в членстве, даже не выслушав его произведение, у нас появляется мнение, что вы сторонник стагнации в культурной сфере...

Угроза была более чем действенная.

Для того, чтобы послушать, мы сначала хотели записать пластинку. Но потом подумали и решили воспользоваться более совершенной технологией магнитофонной записи. Для этих целей нашли катушечный магнитофон "Яуза" образца пятидесятых, плюс его серьёзно переработали, почистили, перебрали... Модуль помог, в результате у меня на руках был довольно компактный и приличный агрегат, дающий приемлемое качество звука. Я таскал его за собой — не Берии же за мной таскать грузы?

Что ж, пришла пора немного послушать музыку. Взял магнитофон, поставил его на стол, развернул, дал вилку владельцу кабинета. Розетка нашлась быстро, лампу настольную выдернули.

— Что это за аппарат? — спросил Мазуров у меня.

— Магнитофон. Я занимаюсь технологиями звукозаписи, видеозаписи, а музыка так, фоном. Оцените масштаб работ, так сказать, — включил запись.

Катушки были из белого пластикаа, лента — обычная, тёмно-коричневая. Магнитофон — в стиле пятидесятых, заиграла музыка. Первой шла песня "С чего начинается родина". Мазуров слушал всё с большим скепсисом.

Ну понятно, я для него непойми кто, непойми откуда, да ещё и под протекторатом Берии, который совсем не любимец композиторов всея страны. Да и Мазуров не последний человек в СК и мог себе позволить не лебезить перед каким-то малоизвестным членом ЦК.

— Что ж, — музыка закончилась, — патриотично. Кто играл? Кто исполнял?

— Это вопросы к Модесту Леонтьевичу, — отнекался я, — я дал ноты, текст, а уж он превратил это в музыку.

— Вы знаете Модеста Леонтьевича? — удивился Мазуров.

— Конечно, мы с ним долго и упорно работали над записью оркестра. И даст бог — ещё поработаем не раз.

— Что ж вы раньше не сказали? Если вы работаете с оркестром Модеста Леонтьевича, то это другой разговор. И студия, говорите, имеется? Откуда у вас собственная студия?

— Маленькая студия, прошу заметить, — прервал я его, — но удаленькая. Так что, возьмёте меня, или нельзя музыку сочинять без докУмента?

Мазуров устыдился. И правда, творческая интилигенция всегда противопоставляла себя власти, а этот — активно подлизывал, и грозил мой демарш ему серьёзными проблемами с собственным контингентом, который и так был недоволен необходимостью работать через центральный орган цензуры.

— Хорошо, безусловно, мы вас примем, — сдался он, — документы у вас есть?

— Паспорт по возрасту не положен.

— Давайте что есть, в бухгалтерию, там разберутся.

Что ж, вопрос был решён. Но мазуров меня не отпускал:

— Но сначала поясните, что за аппарат вы принесли и как он работает? Качество звука мне понравилось, когда будет серийный выпуск?

— Боюсь, нескоро, — предупредил его я.

— Может быть и скоро, — пошёл наперекор мне Берия, — если ты этим займёшься.

— Но я не могу. Тут нужно будет продвинуть целый огромный пласт советской промышленности. Качественный продукт получить непросто.

— Конечно непросто, — пожал Берия плечами, — а кто говорил, что будет легко? Что тебе для этого понадобится?

— Всё, лаврентий павлович. Точное машиностроение, радиоэлектроника, выпуск новых радиоламп, переоснащение целой отрасли промышленности и главное — выпуск плёнки. Это уже огромное движение для нашей химпромышленности.

— Думаю, это возможно сделать.

— Вот только смысла нет, — возразил я, — сами посудите, в СССР каждый получит возможность переписывать музыку — это приведёт к проблемам с нелегальным распространением записей, не прошедших цензуру. К тому же в целом отрасль с основания союза композиторов впала в стагнацию, был ликвидирован творческий поиск, метод проб и ошибок... а это значит — нашими разработками гораздо быстрее воспользуются на западе. Там каждая группа, ансамбль и певец будут распространять свои записи, а у нас — сами понимаете. Официально-одобренная, однообразная музыка, соответствующая одному, правильному вкусу. В результате это нанесёт непоправимый ущерб советской культуре и подорвёт авторитет правительства, не способного организовать действительно интересную, действительно народную культурную программу.

— Слушай, вот с тобой всегда так, что бы мы ни сделали, будет плохо?

— Нет, почему? Просто тут ситуация такая — у наших конкурентов больше возможностей и больше различных движений в разные стороны, поэтому чтобы мы ни сделали, начнём дело мы, а гешефты будут с этого иметь американцы и англичане. Или вы думаете, что записи официально-одобреных хоровой и оркестровой музыки и правда будут пользоваться большей популярностью, чем джазовая музыка?

— Не будут, — согласился со мной Берия, — нда, проблема. И технологии есть, и применить их невыгодно. С пластинками проще, их в домашних условиях не сделаешь.

— Ну, и это можно организовать, умеючи. Есть умельцы.

— Мелочи, — Берия махнул рукой, — и с этой ситуацией в целом ничего не поделать.

— Моя скромная позиция — что правительство не должно брать на себя ответственность за культуру. То есть — пусть играют, выпускают, слушают, главное чтобы не распространяли ненависть и прочие негативные вещи.

— Слышал уже, — согласился со мной берия, — к сожалению, в ближайшем будущем это изменить не получится. Идеология, сам понимаешь.

— Тогда я даже не знаю, — развожу руками, — может быть зайдём с другого конца, Лаврентий Павлович?

— С какого?

— Будем продавать свою музыку на западе. Я смогу записать пару песен на английском. И чтоб я ел одну свинью, если они не будут популярными. А там — наверху должны наконец понять, что такой подход тупиковый.

— И огребёшь ты полностью.

— Тогда разве что организовать у нас продажу пластинок из-за рубежа? Или вернее, пару студий нелегального копирования.

— Это противозаконно, вообще-то, — возмутился Берия.

— Знаю. Тем не менее, правительство может с чистой совестью сказать, что работает над отловом аудиопиратов. Каких-нибудь уголовников даже можно к стенке за это дело поставить. Главное эффект — здоровая конкуренция советской музыке заставит искать выход из ситуации и вскроет этот нарыв. Пока что лучшего стимула, чем конкуренция не придумано. Заодно посмотрим на реальное положение вещей.

В наш разговор вмешался Мазуров:

— Товарищи, вы о чём?

— О том, как можно сделать советскую музыку международно признанной, — отмахнулся я от него, — идея кстати проверенная и она работает, — обратился я к Берии, — к тому же репертуар мы будем контролировать.

— Нда, идея и правда неплохая... только сделать это нужно тайно, чтобы ни одна сука на западе не смогла доказать наше в ней участие. Мы вообще белые и пушистые, — берия повернулся к Мазурову, — вы что-то поняли?

— Вы хотите распространять нелегальные пластинки, — утвердительно сказал Мазуров.

— Чтобы показать кое-кому, а вернее, всем, что советская музыка должна развиваться. В условиях полного отсутствия конкуренции вам не нужно делать абсолютно ничего. А вот вы попробуйте прожить, когда нужно не уступать заграничным конкурентам!

— Я думаю, — прервал я их, — что средства от левых пластинок можно направить как раз таки на советскую культуру и на стимулирование производств аудио и видеотехники.

— Вот тебе и карты в руки, — Хмыкнул Берия, — сама идея мне нравится. Может быть, это болото удастся расшатать. Мазуров, вы поняли смысл?

— В общих чертах.

— В таком случае забудьте, вы ничего не слышали и ничего не знаете, — он повернулся ко мне, — идея, признаться, неплохая. Но пока что она требует информированного одобрения сверху.

— Согласен, — ответил я, — хотя работать мы можем и без одобрения сверху. Но всё-таки желательно...

— Я поговорю с товарищами. Тут проблема информированности, — намекнул Берия, — а то зажралась наша творческая интеллигенция на монополии! Вот что, подготовьте пока оборудование, найдите, сделайте, как хотите. А там будем думать, что с ним делать.

— Хорошо, займусь, — пожал я плечами.

Собственно, вопрос был интересным.

— Тогда, я думаю, мы сможем и магнитофоны производить. Это послужит только ударом по производителям музыки на западе, ведь для копирования не нужно будет иметь сложное оборудование.

— Идея, кстати, очень хорошая. Только чтобы пиратство приобрело массовые масштабы, нужно их проспонсировать.

— Спонсировать криминал? — удивился Берия.

— На войне как на войне, — ухмыльнулся я, — все средства хороши. Это ещё очень культурно, практически в белых перчатках.

— Ладно, дела не сегодняшнего дня, — отмахнулся Лаврентий Павлович, — пойдём, поговорим об этом где-нибудь в другом месте. Документы то сдай.

Я положил документ Мазурову на стол и забрал свой магнитофон и мы вышли из кабинета большого начальника.

Собственно, цирк окончился. Берия усмехнулся:

— Хитро придумал, засранец. Теперь он твой.

— И не говорите, Лаврентий Павлович. Предлагаю пообедать где-нибудь в ресторане, знаете тут хорошие места?

— Знаю парочку. Поехали.

* * *

*

Вернулся домой, то есть в Савой, я уже вечером, затемно. Работы у меня было не просто много, феноменально много. Лаврентий Павлович забрал магнитофон и записи — сказал, что это как раз то, что нужно, чтобы подарить Сталину на день рождения. И заодно — попиарить меня как конструктора и как композитора.

Домой я вернулся уже с гудящей головой и тут же свалился не раздеваясь на диван, смотря в потолок. Да, дела принимали скверный оборот — работы навалилось немало. Проект, который мы обсуждали с берией — глупость, конечно, театр для Мазурова. Раз он у нас из творческой интелигенции, то такой демарш против официальщины должен воспринять очень и очень хорошо. Тем более, я даже по его ведомству прошёлся, пока говорил с Берией.

Но просьбу-приказ Лаврентия Павловича я понял прямо — нужно организовать производство пластинок. На имеющихся у меня мощностях звук записывался со скоростью проигрывания, с помощью прецензионного нарезочного станка, который нарезал на виниле алмазной головкой дорожку. Это было очень серьёзно, если так подумать, качество получаемых записей — великолепное. Плюс нарезались износостойкие пластинки. Десятки пластинок в день я мог изготовить, записав на них что угодно.

Но Лаврентий Павлович всерьёз заинтересовался не ими, а магнитофонами — пришлось остудить его пыл, повторив то, что я ещё у Мазурова говорил — просто так их не изготовишь. Нужна элементная база, нужно целую отрасль промышленности двигать вперёд. Более того, если тут и есть в ходу штурмовщина и изготовление сверх плана — с электроникой такое не покатит. Придётся работать строго по инструкции.

Авторитет Лаврентия Павловича пока был недостаточен. Успешные проекты могли его авторитет поднять. Над этим мне и было предложено подумать. Мы обсудили несколько крупных уголовных дел, которые ЛПБ вёл в своём ведомстве, после чего расстались. Он мне попенял за машину, но не особо возмущался.

И вот, я кое-как заснул...

* * *

*

Процесс изготовления радиоэлектронной аппаратуры следовало сделать абсолютно непрозрачным. Причина этого проста, до невозможности проста — я не мог допустить до оборудования из будущего кого-либо из местных. Кроме Берии и бати. А без штата специалистов не получится производить собственную радиоэлектронику. Единственный выход из ситуации — и тот далеко впереди, когда мне будет тринадцать, а Берия будет наркомом. Однако, в кустарных условиях изготовление устройств для воспроизведения музыки и даже радиоприёмников — вполне возможно.

Советский союз когда-то допустил очень большую ошибку — они не делали коротковолновых ламп. Коротковолновые лампы и приёмники, и передатчики — по идейным соображениям. В целях борьбы с вражеской пропагандой. Пропаганда вражеская была врагом системы номер один. Вещание западных, особенно немецких радиостанций на советский союз — большая проблема. Такая большая, что от производства КВ-связи отказались вовсе, или использовали это как предлог для решения. Супергеротодин вообще отсутствовал как класс — расплачиваться за это пришлось уже в войну, когда радио не хватало на всех. Очень сильно не хватало. Это даже породило своеобразный комплекс неполноценности, так что насыщение армии и вообще страны после войны радиостанциями и радиодеталями прошло очень интенсивно, едва ли не каждый школьник увлекался этим, а журнал "Радио" бил не только союзные, но и мировые рекорды тиража.

Прежде чем что-то сделать я изучил правовую базу. За изготовление радиоприёмника меня таки не должны были посадить, и обвинить тут не в чем. Разве что скажут, что иностранный шпион. С этих придурошных революционеров станется. Все революционеры по природе своей придурошные, эти отличались не сильно.

Поэтому весь декабрь я работал над одной задачей — уговорить директора ВГИКа дать мне ещё несколько залов. Места у них не хватало, тесниться они не хотели, поэтому пришлось упереться рогом. Возглавлял ВГИК товарищ Туркин, весьма интилегентный и умный человек, который не уступал ни пяди.

И вот дошло до того, что мы сидели у него в кабинете.

— Валентин константинович, а как вы относитесь к звуковому кино?

— Звуковому? Это интересно.

— Именно. Задачей развития киноаппаратуры является совершенствование передачи визуального образа. Сначала нецветная фотография, потом кинофильм, потом звуковой фильм, потом цветной фильм, потом передача трёхмерного изображения, со всей глубиной сцены.

— Не могу не согласиться, — Туркин считал меня пусть умным, но ребёнком, поэтому мне прощалось многое.

— Может быть, мы сможем договориться как-нибудь? Я например могу посодействовать появлению советского звукового и цветного кино. Плёнку и киноаппараты нужно обновить и всё.

— Ну, этого мало. Это же совсем другое построение кадра, совершенно другая игра актёров, — не согласился Туркин, — вы и правда можете?

— Именно. И чтобы произвести такие киноаппараты, мне нужно место.

— Для этого есть заводы, — не согласился он.

— Заводы не могут выпустить подобное. Не тот уровень технологий. Я с ними ничего сделать не могу. Киноаппарат, который бы позволил записывать без дубляжа, то есть не шумел в процессе съёмок — это серьёзное сооружение.

— Ладно, уговорил, я могу выделить тебе одно помещение, если ты поможешь хотя бы с звуковым кино. А там — будем посмотреть.

— Отлично! — просиял я, — я займусь этим немедленно!

— Конечно, — он кивнул на дверь, — у меня ещё много работы.

— Тогда зайду завтра, — я развернулся и гордо прошествовал на выход.

В каждой неприступной крепости найдётся калиточка... А вот здание ВГИКа мне бы очень не помешало. Находится в центре Москвы, старое, добротное. Слегка подремонтировать и будет просто отлично.

Пожалуй, я даже знаю, что изготовлю для товарищей, а именно — кинокамеры "Дружба". Или шестнацати, или даже восьмимиллиметровые любительские камеры. В советском союзе на ранних порах просто не было доступных решений для записи кино со звуком, проблем хватало. Я решил, что если не смогу исправить всю ситуацию в целом, то пару камер смогу достать для товарищей.

Результата от меня не ждали, однако, уже на следующий день я притащил в выделенную мне комнату-студию несколько агрегатов для киносъёмки. Вернее, Модуль помог и изготовил восемь камер. Все они обладали приличным качеством, более приличным, чем у советской сборки. Плюс к тому, три дюжины кинокамер Кварц, восьмимиллиметровых простых любительских камер. Но самое главное, что Модуль сделал — это плёнка. И аппарат для её печати и изготовления фильмокопий. Это было самым сложным и самым правильным решением — пусть ВГИК будет зависим от моей студии. Заодно поработаем с озвучкой фильмов.

Товарищ Туркин был приглашён ко мне в студию, где тут же заметил стоящие у стенки кинокамеры на штативах.

— Прадва, красавцы? — спросил я, — лучшие в мире камеры на сегодняшний день.

— Где вы их достали?

— Где достал — там уже нет. И советую вам, товарищ, вообще забыть о их происхождении. Это может быть опасно, для вас. Ну так что, принимайте. Восемь камер для синхронной записи звука и видео, и вот, в том ящике.

— Туркин подошёл к ящику и открыл.

— Плёнки?

— Цветные киноплёнки. Их я могу достать, худо-бедно. Так что можете начинать эксперименты и даже снимать фильмы, цветные и озвученные. А если будут какие проблемы — обращайтесь ко мне.

— Идея, конечно, — Туркин взял катушку с плёнкой, — а это что за мелкие катушки?

— Это киноплёнки для любительских аппаратов, — я кивнул на большой ящик, стоящий в углу, — там три дюжины восьмимиллиметровых киноаппаратов для съёмок с рук. Для учебных целей, само собой.

Туркин аж челюсть уронил.

— Только вы учтите, что за это нам всем могут очень крепко по шапке настучать. Очень. Так что кинокамеры нужно легализовать. Скажем, как закупку за рубежом. И лишний раз не светить, кто узнает — тут же отберут для своих нужд.

— Да это же...

— Знаю, — я подошёл к нему, — есть предложение снять пару кинофильмов. Хороших кинофильмов.

— Предложение принято. Главная проблема студенческих фильмов — нехватка плёнки и оборудования.

— Будет плёнка. Пока я здесь, будет и киноплёнка, и оборудование.

* * *

Месяц спустя.

* * *

Зима заканчивалась. Я же работал уже в цехе, пытаясь наладить довольно простое производство радиоламп. Ничего принципиально сложного в них не оказалось — только вот массовое производство требовало автоматики. Автоматических станков по точной металлорезке — для изготовления внутреннего устройства, стеклодувного агрегата, который бы мог делать потоком лампы, вакуум уж я мог обеспечить.

Изготовление ламп я освоил. Правда, наполовину ручное — вырезание на станке лазерной резки. Детали уже объединяли в лампу роботы — оказалось легче найти с помощью модуля манипуляторы размером с руку и запрограммировать их на выполнение этой работы. Благо, опыт у меня был большой. В камере с вакуумом, роботы запаивали раскалённые заготовки.

По внутренностям ламп я понял неплохо, что это разные конструкции, нередко множество конструкций в одном корпусе. Я не вникал в тонкости того, как работают лампы — просто принял как данность конструкцию, как инженер чертёж. Для каждой лампы нужно было написать свой комплекс программ управления при производстве. Программы для манипуляторов, для изготовления нужных деталей.

Первый блин получился комом — радиолампа быстро потеряла вакуум, стоило ей лишь нагреться. Пришлось решать проблему вакуумного соединения стекла и ножки лампы. После значительных усилий удалось добиться того, что лампа работала. Более того, по уверениям Модуля должна была проработать довольно долго для лампы.

Названия ламп были разные, в них шифровалось назначение и характеристики, даже типоразмер лампы. Для простейшего лампового приёмника нужно было две батарейки, лампа и наушники, или в нашем случае — динамик. Простейший приёмник прямого усиления я собрал с помощью монтажной платы, радовался как ребёнок. Кхм.

Сидя среди дорогостоящей аппаратуры это сложно понять, но всё-таки приёмник ловил местную радиостанцию, вещавшую больше пропаганды, причём настолько топорной, что у меня уши в трубочку сворачивались. Все эти разговоры с придыханием о социализме и коммунизме — тошнило, ей богу. Теперь понятно, почему союз просто рухнул — нельзя кормить людей этим второсортным инфосырьём и при этом давать им образование. Раб должен быть неграмотен, иначе он хочет большего.

Решение со станком было правильным, но несвоевременным, поэтому после изготовления первых своих радиоламп я изменил решение и вместо изготовления на местах, решил, что проще вытащить нужные лампы из нашего времени. Производственные мощности работали, лампы производились, пусть не так массово как в середине века, но очень бодренько так. Решение было принято и я начал забивать ящиками с радиолампами подсобку, набрал всего необходимого, по-моему, для абсолютно любой радиосхемы. И... Начал эксперименты с роботами и ламповой техникой. Суть моего первого эксперимента сводилась к созданию ламповой схемы с помощью робота-монтажника. Самому вручную это всё изготавливать — никаких нервов не хватит. Зато если правильно запрограммировать роботов, то на монтажную плату довольно шустро вставлялись радиолампы, припаивались. Суть работы оказалась довольно простой для меня — нахер тщательное изучение радиоэлектроники. Всё уже придумано до нас — мне нужно только соединить радиодетали в нужном порядке и вставить их в корпус, обеспечить охлаждением. Ну и конечно — сделать монтажную плату с дорожками. Решение при поиске материала осталось на стеклотекстолите.

Изготавливались платы по ЛУТ-технологии. Лазерно-утюжная, сначала печатали на лазерном принтере с очень большим количеством тонера схему, после чего прикладывали листок к листу текстолита, покрытого фольгой. Только вместо утюга использовали подачу тока в спиральки, которые были впаяны в керамику внутри толстой металлической плиты, которой спрессовывалась плата. Нагрев был быстрым и равномерным — тонер размягчался и рисунок переносился на заготовку. После остывания — заготовку я вручную тащил к ванночке. Отец сидел в углу и следил за работой, когда плата была готова, он спросил:

— Это что за штука?

— Это печатная плата. На неё монтируются радиоэлементы. Кстати, у меня для тебя есть работа.

— Что?

— Работа. Займёшься изготовлением плат?

— Не знаю, смогу ли.

— Да тут просто. Прижимаешь лист с рисунком к стеклотекстолиту с фольгой, разогреваешь, потом после остывания всё это в ванночку с травильным раствором, — я бульнул заготовку в ванночку. Модуль постарался и у меня была великолепная ванночка, в которой отлично стравливалось лишнее.

Плата плавала на поверхности. Но очевидно, такой метод для массового производства абсолютно неприемлем. Через несколько минут медная фольга слезла и я, просушив плату феном, пошёл дальше.

Самое интересное было в монтаже, для которого задействовалось два относительно небольших промышленных робота. Один из них брал с поддона пластиковый держатель под радиолампы. Установка 3д принтера помогла с изготовлением этой заготовки — просто белый пластмассовый диск, в котором высверливались отверстия, отверстия по количеству ножек радиолампы, после чего внутри устанавливалась простейшая конструкция гнезда контакта, с одним лишь слегка отгибаемым вбок контактом. Поскольку интенсивно мотать, как в разъёме наушников, мы его не планировали, то за надёжность конструкции сомневаться не приходилось.

Печатная плата обзаводилась такими вот гнёздами, после чего робот монтировал на неё конденсаторы и все прочие детали, например, выпрямитель. Установка всего этого требовала некоторой сноровки от робота и программиста. Конденсаторы, и наконец, система управления радиоприёмником — рукоять регулировки громкости, настройки, галетный переключатель режимов работы — КВ-УКВ. И наконец, самое интересное. Корпус.

Дело в том, что я не просто так извращался с подставками под радиолампы — корпус изготавливался из пластмассы, довольно толстой, в формате книги. То есть радиоприёмник был плоским, печатная плата, на дне приёмника, поверх неё ещё два сантиметра пространства, и всё.

Радиолампы устанавливались в приёмник поверх корпуса, тем самым их было не только легко менять, но и они стильно выглядели. Корпус из чёрного пластика так же изготавливался на принтере. Блок питания приёмника был вынесен за корпус и представлял из себя относительно небольшой блок, вставляемый в розетку. Для стильности вида и работы в темноте я сделал переднюю панель корпуса — узкую, как корешок книги, прозрачной и установил с обратной стороны белый матовый стеклопластик, за ним — неоновые лампы, которые светились слабым синим светом. Гелиевые неонки найти труда не составило, пять ламп не отжирали много электричества, зато эффект создавали очень и очень хороший. Передняя панель чёрного как смоль приёмника светилась.

Последним штрихом была печать технических параметров на задней крышке и инструкций по применению.

Это был самый компактный и стильный радиоприёмник. Добавим к этому съёмную телескопическую антенну и всё просто шикарно! Такой агрегат вполне вписывался в приписываемую ему роль — настольного стильного радиоприёмника для больших кабинетов.

К приёмнику распечатал инструкцию. Вообще, в СССР дошло дело до крайней степени шизофрении — каждую печатную машинку нужно было регистрировать в органах. В целях борьбы с самиздатом. Знакомо, правда? Как в наше время пытаются ввести цензуру и надзор в интернете, так и тут... уже ввели. Результат этого довольно плачевный — и так не изобилующая пишмашинками и прочими промтоварами страна ещё больше получила удар по офисной работе. Тот случай, когда запретительные меры наносят куда больше вреда, чем причиняют пользы. Конечно же, отпечатанные на принтере листы не получилось бы при всём желании выдать за машинописный текст. Я опасался, что даже по этому поводу кто-то постучит на меня, но решил просто плюнуть на это и делать как есть. Доказать всё равно ничего не смогут. В общем, радиоприёмник, весьма стильный на вид и с тремя комплектами сменных ламп, был упакован в отдельную картонную коробку, на поролоновую подложку. Туда же я упаковал три провода к наушникам и сами наушники — большие, красивые, которые Модуль создал. За основу взяли очень хорошие наушники нашего времени, которые продавались по пятьсот баксов и слегка их модифицировали — сделали два гнезда. Собственные динамики радиоприёмника, а их две штуки, относительно маломощные. Такие устанавливаются в портативную акустику, то есть для отдельно взятого кабинета этого достаточно, но не для большой комнаты. Но поскольку назначение устройства — настольное, то и запариваться с этим я не стал.

Наконец, поверх всего лежала небольшая, но добротно отпечатанная на цифровом печатном станке брошюра-журнальчик с инструкцией, цветными картинками, предупреждениями и так далее.

Надо было дать приёмнику название, я и дал его, на все произведённые приёмники, на переднюю панель, на плексиглас, выгравировали название угловатыми буквами "VEGA", которое покрыли натуральным золотым напылением. Звёздная тема тут ещё не стала популярной, поэтому название достаточно оригинально. Будет меньше советского дерьма, которое только портит бренд.

Что ж, можно сказать, действительно хорошую вещь сделал, и открыл новое слово в дизайне радиоприёмников. Никаких там тумбоподобных громадин. Просто, красиво, элегантно, дорого. После проверки всех собранных приёмников, я приступил к выпуску. А делалось это просто — в кабинете, который мне выделили, были установлены роботы-сборщики, сборочная линия, там же робот производил сверление плит. Покрывались фольгой они уже вручную, этим занимался отец. Он покрывал плиту фольгой, накладывал на неё лист с рисунком схемы и сжимал в тисках, потом после прогрева — остывать и в ванночку с травильным раствором. Пришлось ставить их вертикально, чтобы растворимый металл просто стекал вниз по схеме. Это было менее надёжно, но зато позволяло ставить сразу десять плит за раз. А уж заготовками, материалами и лампами нас Модуль обеспечил по самые гланды.

За несколько недель удалось создать больше ста пятидесяти приёмников, после чего мне позвонил Берия и пожурил за то, что я не занимаюсь производством ламп.

— Лаврентий Павлович, я был бы рад. Но лампу создать — это совсем не то же самое, что сделать приёмник. Поймите, тут нужны промышленные мощности, работники. Станки то я могу достать, но не поставлю же их втайне во ВГИКе?

— И что?

— Это дело можно делать только официально и открыто. Или в секрете, но тоже официально, нет смысла делать любительские лампы. Всё равно, как только будет возможность работать официально — всё любительское оборудование пойдёт на слом, потому как к массовому выпуску не пригодно. А мелкосерийно обеспечить нужды только своего окружения я могу и на привозных оттуда лампах.

— Так, понятно, — Берия вздохнул, — в Грузию ты не собираешься?

— Нет. И должен заметить, что вообще промышленность и республики — вещь несовместимая.

— Это ещё почему?

— История, опыт. Но это не срочно, поэтому ознакомитесь потом, — махнул я рукой, Берия на этот раз меня видел, мы говорили по видеосвязи через смартфон, — я послал вам один приёмник. Как вам?

— Видел, даже дал специалистам оценить. Сказали, что очень необычные технические решения, особенно с наушниками. Материал — пластик?

— Да.

— Вот на него внимания обратили. Качество сборки, говорят, практически идеальное. Думали, немецкий или английский.

— Ну, они недалеки от истины — качество как раз таки на уровне хороших, дорогих радиоприёмников капстран. Я планирую развивать этот бренд и дальше. Но не заниматься радиоприёмниками, когда будет определённая известность и доверие, можно будет заняться чем-нибудь более серьёзным.

— У нас это работает не так, — грустно вздохнул Берия.

— Жаль. Но всё равно, попробую. А пока — распространяю приёмники среди союза композиторов. Пользуются популярностью, причём — большой.

— Да, как тебе удалось достичь такого качества звука и приёма?

— Это не моя заслуга, просто лампы действительно хорошие. Требования к ним со временем повышались, особенно к качеству, на фоне полупроводниковых радиодеталей. Поэтому в двадцать первом веке это уже реально предел качества, которого можно достичь на этой технологии.

— Отлично, — кивнул Берия, — тогда считаю, что с задачей ты справился. Итак, у меня для тебя будет небольшая, но очень ответственная работа в Москве.

— Слушаю?

— В Москву выезжают несколько человек из Тбилиси. Их личные дела я тебе перешлю.

— В чём соль проблемы?

— Крупные, очень крупные хищения в Грузии и всём закавказье. Благодаря твоей аппаратуре мы вскрыли целую сеть нелегальных поставщиков чёрного рынка, массовые хищения, полторы тысячи человек определённо виновны.

— Насколько я понимаю, у такой схемы должны быть кураторы и иерархия распределения средств? Клановая система.

— Ты правильно понимаешь, доходы, причём чаще в инвалюте и золоте, идут в карманы местных кланов. НКВД ими занимается, здесь уже десяток человек расстреляли. Из подкупленных. Но вот в Москве мои полномочия минимальны, и к Ягоде я даже приближаться не хочу.

— К слову, Ягода и Ежов у меня под самым плотным контролем. Если они попытаются вас завалить, у меня найдётся такой компромат...

— Какой?

— Гомосексуализм Ежова, множество липовых дел, в общем, целая куча отборного говна, в которой их можно утопить.

— Вот с мужеложеством может пройти, а липы... да кого они волнуют?

— Ну, если они действительно захотят вас убрать, то с ними случится суицид. Тремя контрольными в голову, а потом уже всё это всплывёт, да где надо и у кого надо всплывёт.

— Занятный подход, — вздохнул Берия, — вы в будущем все такие?

— Нет, что вы. В будущем у нас обычная капстрана, а здесь... я понимаю, где нахожусь, поэтому держу под плотным наблюдением всех местных чекистов. Плюс у меня есть кое-какой технический опыт, взорвать опасного мне человека можно всегда.

— Радикально.

— Наиболее простой и доступный вариант для меня. Как вы понимаете, история так или иначе расставит всё по местам, кого-то оправдает, а кого-то осудит. И к таким личностям как нынешнее руководство НКВД, я никакого положительного отношения не имею, и иметь не могу. Хоть всех взорвать, хуже от этого не станет.

— Постарайтесь пока этого не делать. Пока.

— Хорошо, пока они не обратили излишнее внимание на меня, я никого не трону, — кивнул я, — так что у нас с грузией?

— Да, точно. Они отправились в Москву, я думаю, верхушка этого клана находится в Москве, и если их не шмонают, то они определённо в сговоре с партийными чинами и наркоматом. Нужно выяснить их дальнейший маршрут, проследить и прослушать, добыть как минимум аудиозаписи и фотографии. Если это действительно так, то мои планы по появлению в Москве можно скорректировать.

— Что ж, я в деле, — вздохнул я, — каким образом они приедут?

— Точно неизвестно, сели на поезд, который прибывает в москву послезавтра в двенадцать-тридцать. Может быть и с опозданиями. На их месте я конечно же сошёл бы с поезда раньше и продолжил путь иными маршрутами, но это не факт. Личные дела я пошлю, а ты разберись, данные перешлёшь мне на компьютер.

— Так точно, — усмехнулся я, — ещё что-то?

— Да, пока приостанови раздачу своих радиоприёмников. Ненужное внимание привлекаешь. Дело нужное делаешь, но это надо делать открыто.

— Есть.

— Это всё, жду информации.

* * *

*

Вообще-то у комитета госбезопасности и иных спецслужб было достаточно опыта в наблюдении за людьми, спецсредств, с помощью которых можно было спокойно так наблюдать за человеком скрытно. Но пожалуй я по совету Модуля поступил не самым очевидным способом.

Лежал под крышей здания, среди голубиных гнёзд и устанавливал аппаратуру лазерной прослушки. Луч реагировал на крошечные вибрации оконного стекла при разговоре внутри помещения и давал довольно хороший и чистый звук. И что главное — офигенный зум! Фотоаппарат, который мне сделал модуль, установленный на штативе, почти не занимал места.

Я позвонил Берии и просто подключил джек-кабелем выход с прослушки на вход в смартфоне. Лаврентий павлович начал слушать, комментировать.

— Вот же уроды.

— Пока не ясно, с кем они работают.

Тем временем люди внутри квартиры обнимались, говорили о своих делах, хвастались проделанной работой и заодно — ругали Берию за проделанную им работу по ликвидации взяточников. Короче, полным ходом наговаривали себе на расстрельную статью.

— Фотографии у тебя есть? — спросил Берия.

— Да, я установил скрытые камеры в квартире.

Вообще-то модуль, но...

— Интересно, как. Ладно, потом, когда будут снимки?

— Там полноформатное видео, Лаврентий Павлович. Целое кино, местами эротическое, должен заметить.

— Тебе по возрасту не положено, — буркнул Берия, — когда будут файлы?

— Как только закончится запись.

— Кажется, там что-то происходит.

— Да, слушаем.

В это время в квартиру вошёл человек. Я тут же поставил на засранный голубями пол ноутбук и провёл распознавание лиц. Хорошо, что архивы НКВД практически в полном составе у меня были, практически по всем деятелям этого времени была инфа. Распознаватель лиц выдал несколько фотографий, пришлось уточнить имя вошедшего.

— Это Тихон Ерёмин, капитан НКВД, — прокомментировал я увиденное.

Тем временем гражданин Ерёмин обнимался и жал руки приехавшим, после чего получил от них бутылку вина и конверт.

— Нужно за ним проследить.

— Уже поставил жучка. Не сбежит, скотина.

— Молодец, Виталий, от тебя больше пользы, чем от половины моих подчинённых.

— Скорее даже от моей техники. Я всёго лишь токарь.

— Ну ты понял о чём я, — Берия отмахнулся, — Так, а куда Ерёмин пошёл?

— На выход. Камеры в подъезде подтверждают.

— Так, этого чекиста нужно убрать.

— Не сейчас, Лаврентий Павлович. Он наведёт нас на остальных участвующих в заговоре. Судя по всему, купили не одного его.

— Конечно не сейчас. А вот этих грузинских орлов нужно шлёпнуть уже сейчас. У тебя есть идеи?

— Есть парочка.

— Только без взрывов.

— Тогда одна идея. Я этим займусь сам.

— Смотри, это опасно! — предупредил меня Берия.

— Знаю. Ничего, всякое в жизни случается. А зачем их убирать сейчас?

— Нужно всколыхнуть их сеть осведомителей. Если их людей грохнут в Москве — то они напрягут всех своих купленных милиционеров и чекистов, заодно и криминал подключат к поискам. Судя по всему, эти двое — родственники главы картеля. Как ты их убрать собрался?

— Да пристрелить из винтовки. Дёшево и сердито.

— Смотри, не попадись. Об исполнении доложить.

— Есть, — я выключил связь и переслал Берии файлы. И пошёл думать.

* * *

*

Моя машина — уж больно знакома всему ВГИКу. Вообще-то в СССР попадались и дорогие машины — у иностранных послов, к примеру. Но чтобы пойти на дело, нужно не привлекать к себе лишнее внимание, то есть идти вообще пешком. Единственный и самый очевидный минус — это невозможность везти за собой оружие. Однако, были и приемлемые варианты, например, просто убрать их с большого расстояния из винтореза. Это было самым сложным.

Я вернулся в студию и ходил из стороны в сторону, думая. Мои метания заметил батя.

— Что такое?

— Да так, думаю о всяком, — вздохнул я, — думаю, как можно шлёпнуть двух преступников, при этом не спалившись.

— Зачем тебе это? — Батя тут же посерьёзнел.

— Просьба сверху. Отказывать я как-то не хочу.

— Тогда я в деле, — он отвлёкся от своей работы и снял резиновые перчатки, — Берия попросил?

— Он самый. Там большой замес, действуют целые кланы, плюс купленные чекисты здесь. В общем, нам нужно убить двух членов клана, чтобы вытянуть информацию из остальных.

— О как. Я конечно не убивец, но если надо...

— Надо, батя, надо. Так, — я хлопнул себя по ноге, — действовать нужно решительно. Предлагаю использовать ВСС. Сейчас будет.

Модуль по моей просьбе снабдил нас нужными снайперскими винтовками и патронами СП. А так же вдогонку к ним — выдал ПСС, относительно тихий и компактный пистолет. Я взял его и начал набивать патронами обойму. Отец посмотрел на мои действия и повторял их, мы набили пять магазинов.

— И в чём соль?

— Винтовки и пистолеты бесшумные. Стрельнуть нужно наверняка, не ввязываясь в ближний бой. У противников будут наганы. Проблема в том, что по улице с оружием мы не пройдём.

"Модуль, есть идеи?"

"Есть, как не быть. Я могу передать вам и так же убрать оружие. Главное лица не демонстрируйте".

— Вопрос решён, — удивил я отца, — оружие будет у нас в руках в нужный момент.

— Хорошо, когда отправляемся?

— Да хоть сейчас. Оба два будут гулять по Москве некоторое время.

Я взглянул на смартфон, где на картах отображалось их местоположение. Обои два грузина сидели в ресторане.

— Похоже, решили покутить перед возвращением. Готовься, действовать нужно быстро и профессионально. Схема такая — я сижу с ВСС вдалеке, ты будешь прикрывать меня недалеко от грузинов. Если я промахнусь — в дело вступаешь ты и стреляешь в упор. Пули экспансивные, врачи их не спасут, даже если вовремя доставят. На мотоцикле ты умеешь ездить...

— Это да, — отец кивнул, — а что?

— Тебе нужно будет быстро покинуть город. Найдём для тебя мотоцикл.

Модуль уже нашёл и пообещал выдернуть нужную модель. Что ж... а я могу и на обычном советском велосипедике проехаться. Тут относительно недалеко. Лицо у меня не такое чтобы уж всем известно, скорее только узкому кругу лиц. Так что беспокоиться не придётся — ну едет и едет мальчик на велосипеде. Мало ли.

* * *

*

Так и случилось. Я залёг в жилом доме. Как бы это ни было удивительно, но ничего не предохраняло чердак. То есть он был даже не заперт, это просто раздолье для разного рода беспризорников и прочих личностей, криминала. Батя в мотоциклетном шлеме и полной маске на всё лицо приехал к ресторану и дымил хорошими папиросами. Я же залёг на крыше дома всего через дорогу от ресторана, отсюда открывался наилучший обзор на вход в ресторан. Ресторан был относительно небольшим, но довольно известным в узких кругах криминала, как подсказывала мне википедия в лице Модуля. Винтовка ВСС на такой дальности... что ж, это не в упор, нужно уметь стрелять, но КВО в пределах допустимого. Батя на мотоцикле Л-300 спокойно себе курил и дожидался, когда будет столик. Мы оба ждали наших горцев.

Час прошёл. Я уже начал играть в игры на смартфоне и попросил модуля сказать, когда они соберутся. Однако, в полночь никаких шевелений. И только в два часа ночи наконец-то грузины направились к выходу в большой компании. Хм... Шлёпнуть всех или только целей? Вопрос, однако. Если шлёпну только цель — эти дадут показания и следствие упустит момент. К тому же батя с двумя пистолетами может и не застрелить всех.

Понятно.

Я решил валить всех четверых, первым выцепил слегка отставшего от остальных горца и выстрелил. Пуля шумела в полёте, к сожалению, однако, понять, что в них начали стрелять, быстро невозможно. Вот наклонился шнурки завязать и уже свалился. Пьяный что ли? Нет, пуля в торс. Я не снайпер в голову садить из винтореза.

Следующий — обернувшийся на шум падения спутник, который направился к упавшему и стонущему телу. Он пошёл поднимать его и пуля угодила ему как раз в спину, я выстрелил ещё раз, в следующего горца и наконец, в последнего, уже протрезвевшего от шока мужика, который с горцами корешился. А потом контрольный — каждому лежачему телу по выстрелу. Пули экспансивные, попадая в тело оставляют целую россыпь осколков и раневых каналов. Такое ни один хирург не зашьёт, правда, если в кость попадёт, в ключицу, например — тогда можно выжить, бронебойность у пули хуже не придумаешь.

Бронежилетов на целях нет и не предвидится. Я взял рацию.

— Концерт окончен, зрители могут покинуть зал.

Батя тут же двинул прочь. Ему предстоит выехать за город и бросив там мотоцикл, вернуться в Москву на поезде. Лаврентий Павлович его отмазал от рабочих обязанностей.

Я же поднялся с налёжанного места и Модуль забрал у меня винтовку. Поскольку тут было тихо, то никто особо ничего и не заметил. Я вышел с чердака и из подъезда, после чего в полной темноте вытащив с помощью модуля велосипед, отправился на нём по дворам в сторону ВГИКа.

Темно в Москве — как в жопе у негра тёмной безлунной ночью. То есть не видно ни зги, если бы не ПНВ, встроенный в очки любимым модулем, я бы ста метров не проехал. Зато отъехав на приличное расстояние, я наконец-то смог запустить веломоторчик и выехать на улицу, отправившись на своём дырчике по абсолютно, девственно чистым улицам Москвы в сторону ВГИКа.

* * *

В студии было свежо, потому что окна открыты. Лаврентий Павлович расхаживал из стороны в сторону, с чашкой кофе в руках. Я же сидел за столом и молча наблюдал его метания, не забывая при этом изредка следить за процессом работы отца. А он делал печатную плату, уже очень привычно. Берия забросил пустой бумажный стаканчик в мусорку и сказал:

— Ну и натворили вы дел, ребята. Причём в основном ты, Витя.

— Я знаю, Лаврентий Павлович. Но не мог же я моментально прогнать их по распознаванию лиц?

— А надо было.

— Тогда они бы ушли, — развожу руками, — да и вообще, по-моему, так даже лучше получилось.

— Лучше или нет — ещё неизвестно, — Лаврентий Павлович сел в глубокое кожаное кресло, директорская модель, — чем вы их застрелили то?

— Я, из ВСС.

Встал и пошёл к сейфу, после чего вытащил оттуда чемоданчик, винтовка в разобранном виде. Открыл и показал Берии.

— Бесшумная?

— Не полностью, но да. Бесшумная.

Закрыл чемоданчик и защёлкнул замок, поставил его обратно в сейф. Закрыл сейф. Берия следил за моими манипуляциями.

— Те два урода оказались чекистами. Причём, высокопоставленными. Я даже не знаю, что нужно делать.

— Предлагаю собрать всю доказательную базу и идти к главному. Тут определённо задействованы Ягода и Ежов, их нужно валить.

— Валить? Ты думаешь уже пришло время?

— Нет, не думаю. Время не пришло, но валить надо, потому что противодействие от них нам не нужно. Убийство проще списать на шантрапу, главный не должен знать, что мы к этому причастны. Мало ли, какие у убитых были недоброжелатели? А вот факт убийства двух чекистов вместе с двумя преступниками...

— Это ещё не доказано. Официально. Московское отделение будет всеми силами вставлять нам палки в колёса. Нужно чистить, причём, чистить хорошо, качественно.

Я задумался. Нда, ситуация, однако. Берию выехал в Москву, как только узнал, что рядом с двумя ходящими у него под подозрением личностями были застрелены чекисты. Официально узнал, я имею в виду. Лаврентий Павлович грустно вздохнул:

— Работы много. Хорошо хоть компьютер есть, удаётся держать всю бумажную работу на контроле. Так, я решил. Необходимо собрать доказательства участия московского НКВД в этом деле и предоставить Сталину. Я пойду лично, приму удар на себя. Мне нужны фотографии и данные прослушки.

— Без проблем. Доказательств у нас предостаточно, записи разговоров я могу перекинуть на магнитную ленту. Кажется, у Сталина остался мой магнитофон?

— Не знаю, но хорошо бы, — кивнул Берия, — так, подготовь пока аудио, а я займусь фотографиями. Нужно подготовить базу для показа вождю.

— Что ж, предлагаю начать работу немедля.

Берия свой ноутбук возил с собой в сумке, так что раскрыл его и начал работу, поставив на стол, присоединил мышку и началось... Сразу последовал вопрос:

— Ты говорил, у тебя есть устройство для печати на фотобумагу?

— Так точно, имеется.

— Отлично, подготовь его.

— Принтер готов, — я кивнул на агрегат эпсон в углу, — осталось только отобрать фотоматериалы.

И... понеслась. У меня тут стоял тоже ноутбук — на случай, если понадобится резко свернуть всю деятельность и уехать. Проблема записей, которые привёз с собой берия была в их количестве. А с помощью присланной ему аппаратуры, они записали под тысячу часов записи. Берия конечно сортировал записи сам, но тут нужно было отобрать действительно интересное. Пришлось подключить модуль к анализу записанных файлов. Я тоже поставил воспроизведение чуть быстрее обычного и начал слушать.

Разговоры. Обсуждения. Файлы один за другим отправлялись в папку отобранного. Записи были в разных форматах — МП3, вавки, и даже видеозаписи, из которых можно было переписать звук.

Обстановка в операторской была строго рабочая — я смотрел, берия рыл фотки и искал среди них наиболее показательные. Например, фото изъятого имущества, фото передачи взятки должностным лицам и так далее.

Набралось много, откровенно много. Бумажные стаканчики из под кофе отправлялись в мусорку стопками, которые собирались на столе. Модуль ещё вытащил конфетки и бутерброды, которые мы схомячили довольно быстро. И вот, наконец, через два часа, берия спросил:

— Так, я закончил. Двести пятьдесят восемь фотографий нужно напечатать.

— Без проблем. А я отобрал все хорошие записи и уже пошли современные московские.

— Насколько современные?

— Текущая прослушка, минуты назад. Итак, в НКВД тоже нашлось много предателей, двадцать два установленных лица. Фотографии, к слову, можно прикрепить к делу. Особенно вот эту, — я повернул ноут и показал видеозапись с камер в квартире подозреваемых. Три человека в форме НКВД, дружеский разговор, вроде ничего личного, но потом ещё и деньги фигурируют, пачка денег уходит чекисту.

— Звук есть?

— Да, эти совсем страх потеряли. Уже открыто торговаться начали.

— Ладно, отлично. Тогда прикрепляем к делу. Стоп-кадров наделай и тоже печатай.

Я взял пачку фотобумаги и зарядил в принтер, отправив с ноутбука Берии через вайфай все отобранные файлы на печать. Потом мы их подрежем как надо, а может быть и нет. Качество фотографий то достойное, особенно тех, что сделаны на крупный фотоаппарат Берии. Цветные, с яркими красками. Прелесть.

Фотопринтер, увы и ах, печатает медленно, особенно если качество выставлено на максимум. Так что пришлось нам смотреть, как долго печатается одна единственная фотография формата А5. Берия спросил:

— И он так будет дальше?

— Увы, да. Но всё же это быстрее, чем проявлять плёнку.

— Спору нет, но если так, то печать займёт больше часа.

— Ничего страшного. Там ещё текст нужно отобрать и подготовить речь... в общем, лучше ехать завтра утром.

— Утро вечера мудренней, — вздохнул Берия, — ладно, подождём.

Работа продолжилась. Я взял на себя смелость попросить у Берии документы и начал их печатать и подшивать в папки. Документов было довольно много, слава богу, текст с пишмашинки распознавался довольно хорошо, поэтому ошибок в документах было немного. А те, что были — я легко вылавливал. Пока эпсон печатал фотографии, его лазерный конкурент кэнон отфигачил целых две пачки листов с двух сторон — восемьсот листов, вдвое больше страниц. Вот всё это добро нужно было подшить, пробить дыроколом, рассовать по папкам, распечатать личные дела основных фигурантов дела и тоже в отдельные папки собрать... Самым неприятным было то, что приходилось использовать технологии этого времени — то есть никаких тебе файликов или папок с зажимами — только вручную шнуровать бечёвкой и привязывать в картонные папки с тесёмочками.

Но никто не жаловался на отсутствие оргтехники. Мы вдвоём довольно быстро с этой офисной работой управлялись, мне она была не то чтобы привычна, но знакома. Лаврентию павловичу — тем более, он меня научил документы в папки подшивать дедовским способом, а то я в этой бечёвке практически запутался.

Когда принтер закончил печать фотографий, всё уже было готово.

Фотобумагу приходилось конечно подкладывать, но получившийся результат стоил усилий и ожидания. Толстые пачки фотографий, которые следовало теперь разобрать по делам и подписать. Об этом догадались слишком поздно, так что пришлось снова Берии лезть в начальную папку с базой данных и смотреть, какая фотография о чём. Писал он от руки, авторучкой на обороте фотографий, калиграфическим почерком, номер и пояснения.

Закончили уже во втором часу ночи, Берия потянулся и зевнул:

— Кажется, всё.

— Ага.

— Так, пора возвращаться в гостиницу и отдохнуть. Ты как?

— Я тоже в Савой поеду. Сегодня ответственный день, следует поспать хорошо.

Папки и фотографии мы сложили в сейф, после чего покинули мою студию....

* * *

*

С утра я был как на иголках. Следовало быть очень-очень осторожным. На всякий пожарный я попросил Модуля притащить мне бронеавтомобиль "Тигр" и убрав с помощью модуля куда-то всё оборудование киностудии подготовился к худшему. Дело в том, что без моей фамилии на таком важном мероприятии не обойдётся. Сталин конечно же заинтересуется, откуда у Берии столько средств прослушки, что он записал много разговоров. И конечно же берия забрал с собой целую большую коробку с бобинами аудиоплёнки и повёз её Сталину.

Я слушал происходящее с помощью прослушки, посадил на ЛПБ микроробота-шпиона. Нехорошо, конечно, но я не исключал, что он расколется Сталину и тогда за мной выедут. Рвануть когти я был готов в любой момент, никто бы меня не остановил. А там — пришлось бы начинать всё с нуля где-нибудь в Нью-Йорке. Деньги есть, а остальное... Жизнь себе я обеспечу.

Однако, когда ЛПБ вошёл в кабинет ИВС, я вроде как успокоился.

— Товарищ Сталин, я к вам по очень серьёзному делу, — я одел наушники и смотрел через камеру, робот соскочил с ЛПБ и уместился на стенке кабинета ИВС.

— Слушаю? — Сталин говорил с акцентом.

— В грузинской ССР была выявлена обширная, крупная преступная сеть. Более тысячи человек участвуют, не последних человек. И даже очень важных, среди них члены партии.

— Вот как... что ж, давай, что ты там принёс.

Берия передал папки по основным фигурантам:

— У меня тут целый ящик документов, это только краткое изложение по каждому делу.

— Так, — Сталин захлопнул папку, — говори своими словами, у меня нэт времени всё это читать.

— Сеть можно назвать мафией. Хищения соцсобственности в особо крупных размерах, спонсирование чёрного рынка украденными товарами, подкуп людей в Грузии и других республиках, вплоть до московского НКВД и Милиции. Попытки подкупа моих непосредственных подчинённых, несколько успешных. Приобщил дела их к материалам дела. Общий ущерб от их деятельности оценивается не менее сорока миллионов рублей.

— Сэрьёзно? — Сталин удивлённо вскинул брови и потянулся за трубкой, — крупную рыбу ловишь. Продолжай.

— Организация, — Лаврентий говорил одним тоном, отчитываясь командованию, без эмоций, — имела клановую схему организации, во главе клана стояли братья Георгадзе, проживающие в Москве. Их дети, двое кузенов, отправились в Москву с крупной партией денег и несколькими килограммами золота. Результатом работы мафии за прошедший месяц, это не первая такая поездка. Мы установили тщательную слежку и прослушку квартиры и выяснили, что действуют Георгадзе в Москве в союзе с органами НКВД. Имеются фотографии, записи прослушки. В дел замешано больше сорока человек из НКВД и Милиции, вплоть до довольно высоких чинов. Самое главное — у нас появились доказательства того, что в деле мафии Георгадзе замешаны Ежов и Ягода. Они непосредственно имели доход от их деятельности.

Вот тут Сталин затянулся крепче:

— Доказательства у тебя есть?

— Есть. Записи переговоров главы клана, Сато Георгадзе и сотрудника НКВД, который передавал ему слова от Ягоды. Сам он, ягода, конечно же лично с ними не встречался, но действовал через другого купленного человека. Самым интересным было то, что вскрылось это дело особенно ярко в связи с убийством двух братьев Георгадзе, приехавших в Москву.

— Я нэ в курсе. Кто, зачэм, когда? — требовательно спросил вождь.

— Три дня назад около ресторана, пьяные Георгадзе в компании двух пьяных чекистов были застрелены неизвестным. Мы к этому непричастны, скорее всего, они перешли дорогу кому-то из московского криминального мира и были убиты. Это наиболее вероятное предположение, исходя из того, что действовал не новичок. За этим последовала просто вспышка ценной информации по прослушке — дошли до контакта между братьями георгадзе и Ежова с Ягодой. Порученцы были неосторожны и разговорились на квартире георгадзе, находящейся под прослушкой, у нас есть записи.

— Косвенные улики, — вздохнул вождь, — но этого достаточно. Гдэ записи?

Берия достал ящик и вытащил из него бобины.

— Простите, магнитофона у меня с собой нет. Он вообще был только один сделан.

— Да? — Сталин посмотрел на знакомые ему бобины, — откуда они вообще у тебя?

Вот и пришло время узнать свою дальнейшую судьбу.

— Произведены мелкой партией для нужд НКВД, товарищ Сталин. Я нашёл одного очень талантливого мальчика. Вы наверное слышали, он ещё песни пишет...

— Песни? Это не ту ли?

— Да, товарищ Сталин. Он спроектировал магнитофон, но крупной серией производить плёнку и магнитофоны не получилось. Нет мощностей, да и не так это важно в текущей экономической ситуации.

— А вот тут ты нэ прав, Лаврэнтий, — усмехнулся Сталин.

— Он сам меня отговорил. Есть много причин, по которым магнитофоны не только намного дороже, но и намного опасней. Магнитофонную плёнку трудно и дорого производить, легко записать свою музыку и прочие записи. Только слегка модифицировать. А это чревато полной потерей контроля над распространением музыки во всей стране. Это пластинку не сделать в домашних условиях, нужно как минимум очень сложное оборудование... В общем, я понял, что мальчик прав, у капиталистов эта технология появится раньше и ввиду множества записывающих студий, множества производителей плёнки, ансамблей и музыкальных коллективов, приобретёт большую популярность. А у нас только постфактум.

— Нэхорошо, — вздохнул Сталин, — но ладно, ты слэдишь за мальчиком?

— Так точно. Пристально.

— И как он тебе? — я грел уши.

— Талантлив, умён не по годам, легко учится. Очень одарён в техническом плане. Очень полезный человек, способный решать технические задачи. Занимается какой-то аппаратурой в институте кинематографии. Кажется, они там собрались делать звуковое кино с советским кинооборудованием.

— Это хорошо, — Сталин кивнул, — в слэдующую нашу встрэчу привези его ко мнэ, хочу поговорить сам. Вэрнёмся к делу — тут всэ записи?

— Самые показательные. Всего их в пять раз больше, но остальные не такие важные. Здесь записи допросов, переговоры чекистов с представителями мафии, обсуждение коррупционных схем и сделок, торги. Фотографии тоже есть.

— Что ж ты молчал? — возмутился Сталин, — давай сюда!

Минут пять Сталин рассматривал фотографии. После чего бросил всю пачку на стол к остальным, лежащим на столе фотографиям:

— Какие мэрзавцы! Так, это всё я забираю, — Сталин задумался, — кто-то должен заняться этим делом. Вот ты и займёшься, Лаврэнтий! Фамилии фигурантов у тебя есть?

— Есть, товарищ Сталин. Всю сеть вытащили на свет.

— Тогда звони в Грузию, сдавай дела заму и займись этой сладкой парочкой, — это он про ежова с ягодой? Нда, вождь то суров. Оно и понятно — если бы оные два хотя бы не брали взяток, а просто сотрудничали за информацию можно было бы понять.

Короче, гроза миновала. Отчасти. Или взяла второй тайм — ведь ИВС очень заинтересовался моей работой. А это может плохо кончиться, ведь не одного изобретателя и конструктора в СССР ушатали непонятно за что. Что ж, следует подготовить маршруты отступления и в случае попыток ареста — свалить до того, как они начнут шевелиться. Или лучше — продолжить сотрудничество с ЛПБ. Он конечно получил кое-какую технику от меня, но я для него почти золотая рыбка. И он наверняка понимает, что если захочет от рыбки слишком многого, получит разбитое корыто. А рыбка уплывёт к дяде Сэму и будет работать там. И история с ледорубом тут не прокатит — я всё-таки не лаптем щи хлебаю, ЛПБ прекрасно знает, что я человек осторожный.

Поэтому приступим, понадеявшись на Лаврентия Павловича. Он как раз звонил с телефона в кабинете Сталина в свой наркомат грузии и приказывал заму принять его дела полностью и начать облавы по делу. Ух ты, даже армию решили привлечь. Серьёзно работают ребята.

А вот мне следует быть готовым к вызову в любой момент. Я пошёл приводить себя в порядок. Однако, не понадобилось — Берия покинул кабинет Сталина, нагруженный работой как деревенский конь, Сталин поручил ему разобраться с этой парочкой.

Ягода вообще возглавлял в НКВД главную ячейку евреев. Агранов, Заковский, Реденс, Эйхманс, Канцельсон и Израиль Моисеевич Леплевский — его главные сторонники. Это КГБ с пейсами уже приелось многим, так что Ягода был обречён при любых раскладах, но так даже лучше. Берии выдали кабинет в кремле, куда он и перешёл вместе со всеми своими документами, Сталин же решил пока что не сообщать всем им о производящейся чистке. Короче, начали рубить с хвоста, то есть с грузии. И постепенно собрались добраться до головы.

Я отключился от канала прослушки и позвонил Берии.

— Алло? — Лаврентий Павлович был явно на нервах.

— Как прошло?

— Раз ты звонишь мне сейчас, то знаешь.

— Вы правы, знаю.

— А обещал не подсматривать.

— За вами, а не за Сталиным. Мало ли, вдруг приказал бы меня на лубянку отвезти?

— И что тогда? — огрызнулся Берия.

— Думаю, я бы исчез здесь и появился в какой-нибудь Америке или Новой Зеландии. Наше время довольно мирное и мягкое по сравнению с вашим, но вот обеспечивается это не мягкостью власти, а осторожностью граждан. Обо всём, что может мне угрожать я узнаю первым. Я так понимаю, ваш карьерный рост начался?

— Не факт. Работу я проделал и правда большую, но теперь всё зависит от того, как устроим всё зедсь, в Москве.

— Вам понадобится группа захвата. Примерно тридцать человек в полном обмундировании и со спецсредствами. С последними я могу вам помочь. Привлекать НКВД я бы побоялся, а вот людей из охраны Сталина можно. Там должен быть человек по фамилии Власик. Прошу обратить внимание — удивительно близкий вождю и верный стране кадр. Во многом из-за его ареста, Сталин и был быстро ликвидирован своими врагами. Ему доверять можно.

— Хорошо, я поговорю по этому поводу. Чем ты можешь помочь в работе?

— Тут всё упирается в то, что с нас спросят. Я бы мог обеспечить по высшему разряду группу, но за её комплектацию всё же спросят, откуда взялось оружие.

— Я смогу ответить. В конце концов, не настолько я слаб, — упрекнул меня Берия, — мелкосерийное кустарное производство втайне и на нужды НКВД. Организовать сумеешь?

— Без проблем.

— Тогда вопросы исчерпаны. У нас по Москве сто сорок пять фигурантов, вся синагога ягоды и команда ежова, а так же грузины. Готовься, мы приедем к тебе, действовать нужно быстро. Они зашевелятся с началом операции в грузии.

— Когда начнётся операция?

— Сегодня ночью. В Москве нужно организовать в это же время.

* * *

* *

Нда, серьёзно. Для группы захвата были изготовлены ППД образца 34го года. Пока что даже не изготовленные — только маленькой опытной партией. Вооружение спецгруппы, которую Берия оснащал, было серьёзным — тридцать бойцов с ППД, и ещё полторы сотни, вооружённые штатно — пистолетами системы нагана. Главное было — достать машины для этих людей, с этим тоже пришлось мучаться мне, но десяток грузовиков я обеспечил. Лаврентий Павлович без лишних вопросов взял их и началась операция.

Планировать её особо было и некому, и некогда, поэтому действовали просто и нагло — Берия разделил бойцов на группы из одного с ППД и двух с наганами и выставил на улицах, после чего начался захват. Начался он тривиально — бойцы с берией во главе вошли в здание на лубянке, где работал НКВД, вернее, комиссариат госбезопасности. Там чёрт ногу сломит — сначала упразднили НКВД, потом вернули, потом снова упразднили, та же фигня с КГБ. Ягода был тут типа главным. Пока что.

Я наблюдал за происходящим с помощью камер, установленных давным-давно в здании на лубянке. Всё равно что в том времени смотреть прямую трансляцию в интернете с камер наблюдения. Интересно, но порой муторно. Зато вот дальше началось веселье. Началась перестрелка, когда Ягоде доложили, что по его душу идут. Стукнула какая-то скотина — у меня всё тщательно записано. Похоже, Генрих решил не даваться живьём и достав пистолет, начал стрельбу по людям Берии, началась перестрелка. Как я и ожидал, чекисты не сплоховали, хотя и плохо представляли, как работать с ПП. А в любом оружии — главное уметь им работать, а не просто пулять в сторону врага. Правильно подгадывать момент и ракурс для стрельбы, да и стрелять тоже нужно уметь.

* * *

Месяц спустя.

* * *

В зале ресторана было тихо и спокойно, Берия застал меня как раз во время лёгкого завтрака. Должен признаться, советский сервис — это нечто. Только то, что осталось старорежимным вообще тянет на приличное.

Лаврентий павлович был на коне, он вошёл в ресторан, жестом указав своим телохранителям подождать его снаружи. Те послушно вышли обратно. Лаврентий был, можно сказать, триумфатором. За последний месяц он занимался партийными чистками и ревизиями, чем заслужил любовь среди партии. Странно, не правда ли? На самом деле странного почти нет — разница между методами Берии и его предшественников была разительна. Лаврентий Павлович предпочитал собрать обширную доказательную базу, тогда как Ежову и Ягоде для расстрела кого-нибудь хватало выбитых показаний. Лаврентий Павлович тщательно изучил историю КГБ и действовал на уровне комитета годов семидесятых, то есть в рамках приличия, но иногда и кладя большой и толстый болт на конституционные нормы. Если этого требовало дело. Результаты его работы стали видны сразу. Я за это время ни разу не встретился с Берией — он был слишком занят, и только присылал мне запросы на различную технику. И вот, наконец, пришло время нам встретиться. Мне и комиссару госбезопасности. Да, берия не стал восстанавливать НКВД, вместо этого утвердив КГБ как единственную структуру, и тщательно описав её иерархию и задачи, устав и условия службы. Для этого он использовал опыт, да что там, копипаст, с документов недавнего будущего.

Берию полюбили в партии не за то, что он арестовывал людей, а за то, что он делал это умеренно и не поддерживал политику огульных реформ своих предшественников. Сотни сотрудников были репрессированы за фабрикацию уголовных дел, тысячи — уволены из органов, десятки тысяч получили предупреждение. А в КГБ предупреждение — это почти чёрная метка, ещё один залёт в таком ключе — и к стенке.

Лаврентий Павлович не раз консультировался со мной по скайпу и в итоге мы приняли вполне конкретное решение. Он, по моему совету, вернее — вместо политики молчания проводить политику информированности. То есть — активно сообщать народу о том, какие уголовные дела были и кто оказался за что репрессирован. Даже утвердил ежемесячное издание-толстушку "Вестник Госбезопасности", которое продавали во всех газетных лавках и тиражировали в столицах советских республик.

Сталин на это смотрел с недоумением, полагая, что гласность приведёт к падению авторитета власти, но скрепя сердцем и давая последний шанс Берии, не стал его упрекать. И результат появился. Я был уверен в результате — народ должен видеть и знать, что правительство работает, что правительство сажает и будет сажать. Народ не надо держать за идиотов. За тупых баранов — может быть, но не идиотов.

Как бы то ни было, результат есть результат — фигура Лаврентия Павловича начала резко набирать популярность, поскольку количество несправедливо осуждённых резко снизилось, а количество уголовников среди "контингента" резко возросло. На суд общественности выносились не столько доказательства в виде показаний и самооговоров, сколько документальные свидетельства — фотографии и плёнки звукозаписи. Расстрельные статьи тоже стали редкостью — в большинстве своём зэков отправляли на каторгу, то есть — в лагеря, исключения составляли только субъекты, которых решило расстрелять местное начальство. Но перед лагерем всегда стоял план, поэтому убивать собственных работников для его выполнения — плохая тактика.

Серьёзно изменился подход к организации госбезопасности на местах — ротация кадров стала непредсказуемой благодаря генератору псевдослучайных чисел и базам данных на компьютере. То есть — никто не мог предсказать, куда его пошлют служить — в Москву или на дальний восток, где пока что вообще дикие места.

И вот, народ если не полюбил берию, то нашёл в его лице человека справедливого, на которого возлагали надежды, особенно на фоне того мрака, который был раньше. Стало намного меньше лживых доносов — хватило пары сотен дел, в которых лжедоносчики сами отправлялись в лагеря, и вся эта шваль, все эти недолюди, которых хлебом не корми — дай только пожаловаться на других, все они залезли в свои тёмные норки.

Берия меня радовал тем, что в это время и под действием информации будущего серьёзно изменился, чего я от него, откровенно говоря, совершенно не ожидал.

Он подошёл к столу:

— Как сегодня завтрак?

— Как и всегда, Лаврентий Павлович, — я улыбнулся, — присаживайтесь, сейчас принесут и вам.

— Спасибо, но я позавтракал.

— Я настаиваю хотя бы на кофе с выпечкой. Неудобно кушать одному. А позавтракать надо.

— Что ж, в таком случае сдамся, — ЛПБ улыбнулся хитро.

Я подозвал официанта, который тут же принял у меня заказ и упорхнул обратно. К столику он пришёл и искренне так улыбнулся Берии:

— За счёт заведения, Лаврентий Павлович.

— Спасибо, — Берия буркнул, — можете оставить нас одних?

— Конечно, мы выйдем покурить.

Я на эту сценку только улыбнулся.

— Похоже, вы серьёзно всё изменили, Лаврентий Павлович.

— Да. Не ожидал такого эффекта.

— Я тоже, не представлял, насколько народу опостылели кнуты для всех. И для правых, и для виноватых. Возможно, вы спасёте эту страну от саморазрушения.

— Будем на это надеяться, — кивнул Берия, — собственно, я по этому поводу хотел с вами поговорить. Товарищ Сталин хотел вас видеть, просто посмотреть. Я думаю, пора его окончательно просвещать о вашем происхождении.

— Что ж, я тоже так думаю. Мне не даёт только одна вещь покоя — Сталин мог позабыть, что коммунизм — это наука. И поэтому информацию из будущего может воспринять как "мало били". И в результате союз развалится годах в семидесятых, превратившись в... ну, вы поняли.

— Я тоже этого опасаюсь, — кивнул Берия, — я склонен с вами согласиться, изучив всю имеющуюся информацию. То, что простительно в тридцатых, будет дикостью уже в шестидесятых. Время не стоит на месте, как и народ не остаётся малограмотным.

— В таком случае, Лаврентий Павлович, предлагаю передать ему информацию не о крушении советского союза.

— Ты предлагаешь промолчать о таком важном моменте? — удивился Берия, — безусловно, это очень шокирует, особенно в наше время, когда СССР ещё не утвердился, но...

— Боитесь недоговаривать? — хмыкнул я, — я тоже боюсь. Ничего необычного в этом нет. Но я не уверен, что принятые впоследствии решения не будут крайне негативными как для союза сейчас, так и для союза в будущем. Может быть и хуже.

— По твоим же словам союз начал разрушаться практически в день своего создания. Если это неизбежно — как может быть хуже?

— К тому моменту когда у нас развалился союз, у него была огромная промышленность, мощная армия и ВПК, с опытными командирами, развитая инфраструктура, транспортная и энергетическая. Поэтому хотя примерно потери населения в результате развала оцениваются в районе трёх-пяти миллионов, кризис был преодолён в течение примерно двадцати лет. Как и в СССР после развала РИ, с семнадцатого по тридцать седьмой, можно сказать, был кризис, усугубленный или парируемый сменой экономической модели — не берусь судить. Если советский союз бабахнет раньше — последствия могут быть куда хуже. Тогда то чуть не потеряли россию. Врагам едва не удалось расчленить нашу страну на несколько независимых, контролируемых квазигосударств.

Берия грустно вздохнул:

— Нельзя так. Если выбрали путь — то по нему нужно идти. Придётся сделать ставку на сознательность вождя.

— И не вываливать всю информацию разом, — кивнул я, — скажем, для начала можно аккуратно прощупать почву.

— Как?

— Подкинем пакет информации по текущим событиям, чтобы Сталин убедился, что у нас есть инфа из будущего. Буду выдавать ему небольшие пакеты информации, пока не придёт время.

— Думаю, его реакция будет резко отрицательной, — качнул головой Берия.

— Тогда я даже не знаю, что.

— Нужно просто поговорить, как человек с человеком. Разговор, кстати, произойдёт сегодня, будь готов. Я обещал тебя привезти к нему на дачу вечером.

— Что ж, давай думать, как не спровоцировать резкую реакцию. Пока что ИВС мне видится достаточно адекватным человеком... для своего времени. Это по меркам нашего, осторожного и дипломатичного, он выглядит иначе.

— Не вздумай такого ляпнуть.

— Конечно. Ждём-с.

* * *

*

Ехать на дачу к вождю нужно было срочно. Берия обещал встречу вечером, однако, уже днём нужно было туда приехать и дождаться хозяина дачи, будучи под наблюдением. Лаврентий Павлович, должен признать, восхитительно организовал службу КГБ, так что его непосредственное участие требовалось не всегда — теперь он чаще разговаривал по телефону, пользуясь коммутатором с мобильника на провод, установленном у себя в кабинете.

На дачу к вождю поехали мы всем скопом, аккурат к шести вечера, до этого было время подготовиться и изучить материал. А так же познакомиться с личными делами сталинской охраны и собственно, личным делом самого вождя народов.

Дача у него была скромной, как по мне. Не президентского уровня. Охрана — да, но и они, мягко говоря, не дотягивали по уровню безопасности. Помогало только то, что желающие убить вождя так же не обладали высоким техническим уровнем и эта охрана была для них непреодолимой. Даже под днище наших машин не заглянули и не проверили всех сидящих, только ЛПБ пару слов сказал и пропустили. Охрана Берии передвигалась на газике, как и он сам. Весна тридцать пятого выдалась... спокойной, без ураганов и резких перепадов температуры, так что я был в хорошем, дорогом деловом костюме.

Похоже, начиналось то, что для всех попаданцев является практически сакральным — знакомство со Сталиным. Почему именно сакральным? Потому что Сталин — фигура уж очень противоречивая, каждый имел своё мнение о нём. Кто-то считал монстром, кто-то святым. Я же был уверен, что он — человек.

Внутри в сопровождении Лаврентия Павловича я дошёл до большой гостиной, в которой в кресле сидел вождь народов, в домашнем, так сказать, расстёгнутом френче, и читал газету. Причём КГБшную. Лаврентий постучался, после чего вошёл, за ним следом и я просочился.

Сталин запахнул френч на пару пуговиц и поднялся, пожал руку Берии — что странно, тёплый приём, после чего с отеческой улыбкой посмотрел на меня:

— Так вот ты какой, Виталий Дудин... Что ж, рад познакомиться, — он протянул мне руку. Я её коротко пожал:

— Мне тоже очень приятно, — без тени фальши сказал я, потому что с товарищем сталиным в любом случае приятно иметь знакомство. Противоречивая и яркая фигура в знакомых — всегда полезный жизненный опыт.

— Ну что ж, Лаврентий, ты что-то хотел?

— Да, товарищ Сталин, — похоже, началось, — я хотел вам рассказать очень необычные сведения, абсолютно секретные. Абсолютно — значит, что их разглашение за пределы нас троих могут спровоцировать как войну, так и полное уничтожение нашей страны политическими врагами.

Взгляд Сталина тут же изменился:

— Троих?

— Так точно. Пожалуй, лучше если я вам расскажу сначала свою историю, а потом уже дам слово Виталию.

— Так, садитесь, я слушаю, — вождь народов сел в своё кресло и указал нам на диван напротив. Лаврентий сел и вздохнув, начал рассказ:

— События начались с того, что со мной на связь вышел некто под псевдонимом "Токарь". Мне через сеть посредников передали чемоданчик, в котором находилась техника и документы, в которых утверждалось, что некто "Токарь" имеет всю информацию из обозримого будущего.

— Я материалист, — сказал Сталин, — поэтому ни за что не поверю.

— Я бы тоже не поверил, но вместе с документами было прислано несколько устройств из будущего. Которые серьёзно помогли в деятельности, особенно в части работы с крупными массивами информации. Разница в техническом уровне... видна сразу. Очевидна, учитывая ускорение темпов прогресса — это как разница между нашей передовой техникой и средневековой.

— Продолжай, — задумался Сталин.

— На этой технике, предназначенной для работы с информацией, содержались документы и информация в разных формах о событиях ближайшего будущего. А так же личные дела многих людей, описание многих событий в форме документов НКВД за период с нынешнего по сорок первый годы. Информация чрезвычайно интересная.

— Хорошо, потом узнаю, — махнул рукой вождь, — ты нашёл его?

— Он меня нашёл, — ухмыльнулся криво Берия, — решил довериться мне. Согласно его записям, я был хоть и не идеальным наркомом внутренних дел, но заслуживающим доверия. В отличие от многих других политических деятелей, поэтому обратился он ко мне.

— Почему к тебе? Почему наркомом?

— Ежов и Ягода прожили чуть меньше, чем им было отпущено в другом времени, или даже другой реальности, я не понимаю, как это работает, не нарушая причинно-следственные связи. Информация, которую я по ним собрал — была подлинной, полностью. К слову, о том деле с Георгадзе Токарь ничего не знал, но снабдил меня устройствами для прослушки и скрытого наблюдения, так что мы, я и мои подчинённые, быстро вскрыли всю Тбилисскую мафию. Которая, как я полагаю из изученных документов, продолжала своё существование ещё очень долго.

— Это ты молодец, — кивнул Сталин, — что дальше?

— Дальше — я приехал в Москву. Случайность ли, но Георгадзе оказались связаны с Ежовым и Ягодой. Здесь я и стал тем, кем должен был стать через три года. Только КГБ не переименовывался обратно в НКВД, но не суть. Токарь не чекист, поэтому мне пришлось проанализировать работу КГБ в ближайшем и отдалённом будущем, чтобы выбрать наиболее эффективную политику и методики комитета. Как показала практика, весьма действенные методики.

— Так, а токарь у нас ты, — Сталин посмотрел на меня пронизывающим взглядом.

— Так точно, — кивнул я, — токарем был.

— На заводе?

— Авиационном.

— Так, рассказывай, как ты здесь оказался и почему вообще начал контактировать с Бэрией. Зачэм?

— Оказался я здесь, так сказать, в ссылке. Случайно нашёл то, что не должен был находить и был выслан из своего мира и времени сюда. В тело обычного мальчика. Из хорошего могу только сказать, что у меня осталась односторонняя связь со своим миром и возможность получить если не всё, что пожелаю, то в пределах разумного.

— Интересно. Так, с Бэрией ты на контакт вышел. Молодец. Почему именно Бэрия?

— Сталин и Берия это две фигуры советского союза, наиболее известные и наиболее уважаемые и проклинаемые в моём времени. Лаврентия Павловича я немного изучил до того, как выйти с ним на контакт. Пришлось признать, что он хоть и не ангел, коим его считают одни, но и не демон, коим считают другие. Человек, довольно честный. В общем, я решил выйти на контакт с ним. С возможным заделом на будущее — знакомство с будущим всесильным наркомом это серьёзный бонус.

— Всесильным?

— Второе лицо государства, как-никак. Можете не беспокоиться, первым Лаврентию Павловичу не стать, это он сам прекрасно понял.

— Да уж, — Берия поправил пенсне.

— А вот как второе лицо, он работал идеально. И сделал в нашем времени очень много и очень важных дел. Так что кредит доверия заработал.

— Так, — Сталин вздохнул, — и у тебя есть информация из будущего?

— Именно. Правда, мы долго думали, стоит ли вам рассказывать всё. Я был против.

— Почему? — Сталин внезапно сменил милость на гнев.

— Некоторая информация весьма шокирующая. Некоторая может повлиять на настоящее. Причём, не обязательно положительным образом. Как в самоисполняющемся пророчестве, исполнение которого — результат попыток избежать будущего.

— Можешь мне всё рассказать, — так по-доброму сказал Вождь, подразумевая, что вытрясет из меня всё до последней капли.

— Ну это не обязательно, я знаю немного. Но вот мой доступ к информации из моего времени даёт возможность узнать мгновенно и практически любую информацию, которой только располагает человечество на начало двадцать первого века. Что вы хотите узнать?

— Война с германией будет или нет? — спросил вождь. Я только удивлённо вздёрнул бровь:

— Конечно, но вы уже о ней знаете?

— Политика. О ней знали с момента подписания венского мира. Такое положение дел не могло длиться вечно. Вопрос только когда?

— Сорок первый год.

Сталин задумался.

— Успеем?

— Частично.

— По пунктам?

— По пунктам — это к военным мемуарам, уставам и документам из архивов минобороны и нквд. Я знаю меньше, чем написано в учебниках истории. Я техник, увы, и историей никогда профессионально не интересовался. Да и любительски тоже.

— То есть информацию ты можешь дать, — удовлетворённо кивнул Сталин, — перейдём к следующему пункту. Сколько людей в войне погибнет?

— Двадцать семь миллионов.

— Сколько? — вот тут у Сталина глаза на лоб полезли.

— Двадцать семь. Миллионов.

— Это неприемлемо, — нахмурился он, — в чём причина?

— Причин много. Наши готовились воевать малой кровью и на территории врага. В итоге столкнулись с войной большой кровью на своей земле. В окопах и траншеях. Чуть более маневренная война, чем первая мировая, но тоже очень даже окопная. Основная причина — никто из наших военных не знал, с чем придётся столкнуться. Немцы к тому времени успешно обкатали свою армию и заимели почти всю Европу себе в вассалитет.

— Понятно. Ну надеюсь, что именно твоя информация и будет полезной. Но по книжкам воевать не научиться.

— Именно. Давайте перейдём с военной темы на любую другую. О войне мы ещё поговорим, и не раз, детально и по пунктам. Я хоть и не военный, но техник.

Сталин согласно коротко кивнул:

— Что с советским союзом.

Я грустно вздохнул, бросив взгляд на Берию. Тот только развёл руками. Мол, сам заварил эту кашу, сам и говори.

— Если коротко — всё плохо. Это и было основной причиной, по которой я не хотел вам говорить то, к чему вы не имеете прямого отношения.

— Лучше скажи. Что плохо? Что случилось и почему у вас такие лица?

— Развалилось всё, — вздохнул я грустно, — причина... причин много. Основные выделить невозможно, всё в комплексе шло. Плановая экономика оказалась менее эффективной рыночной, установившийся практический диктат партии привёл тоже к очень негативным результатам. Очковтирательство, приписки, лозунги... Проблема культурного характера, геронтократии — политбюро практически умирало на рабочих местах, но не пропускали в верхи партии молодых себе на смену. В результате пришло время, когда СССР дошёл до того уровня, в котором просто оказалось нецелесообразным его сохранение. Страна могла добиться большего, государство — исчерпало свои возможности. И его сменили.

— Так, — Сталин нахмурился, — понятно. У любой деградации есть первопричина, товарищ Дудин. У этой тоже должна была быть.

— Я думаю, но это только моё мнение, что основная причина — догматизм. После огромной войны опасность крупных мировых войн на истощение сошла на нет. Началось очень и очень бурное развитие практически во всех сферах, особенно политической и социальной. То, что ещё недавно казалось нормой жизни — в ближайшем будущем будет считаться дикостью. Конечно, реальная политика стала только жёстче, но вот во всём, что касается народа и государства в целом... СССР застрял в прошлом, а правящая элита хоть и порой выкидывала такие фортели, что хоть смейся, хоть плачь, но за пределы установленных догм не выходила. Результат был... плохим. О том, чтобы всерьёз пересмотреть догмы марксизма-ленинизма, даже очевидно неправильные, уже давно не актуальные, не могло идти и речи. В один не очень прекрасный день дошло до того, что народ просто поддержал того, кто сказал, что этот цирк пора заканчивать и строить современное времени и гибкое государство.

— Понятно, — Сталин вздохнул, — теоретиков — много, а отвечать за свои слова — никто не может и не хочет.

— На то она и либеральность, чтобы одни могли чесать языками — а другие спокойно работать. Основные вещи мало изменились — Россия по прежнему осталась главным врагом во всём западном мире, каким был до неё советский союз. По прежнему может рассчитывать только на себя и узкий круг партнёров... условно. Но государство меньше стало уделять внимания гражданам. Как положительного, так и отрицательного.

— Понятно... значит, сменили систему... что ж, если всё как ты говоришь, то это похоже на революцию семнадцатого года.

— Хорошее сравнение. Прошли практически по тому же сценарию в девяносто первом и девяносто третьем годах две революции. По всему выходит, что причина самого существования СССР до девяносто третьего года — это крупные доходы от нефти, которые спровоцировали ещё более интенсивный развал советской промышленности. Не будь сибирских месторождений — дело бы закончилось году в семидесятом, когда народ бы оголодал и очевидно, экономика впала в кому.

— Оголодал? Разве? По-моему, мы достаточно активно развиваем сельское хозяйство. Если только не война...

— Не война. Как ни странно, но приходилось закупать зерно.

— Ладно, — Сталин хлопнул по подлокотнику, — интересные вещи говоришь. И что тогда, как ты думаешь, может нас спасти?

— Вас? А зачем что-то спасать? Если вы хотите продолжить существование СССР в том виде, в котором он был до сих пор здесь и в нашем времени — то ничего не изменится. Я полагаю, что так. А если изменить советский союз, убрать из него догматизм и плановую экономику, основные причины развала, то это будет уже более похоже на нашу Россию. Только в границах всего советского союза.

Помолчали. Сталин думал о своём, я о своём, берия вообще непойми о чём.

Наконец, достав и снова убрав трубку, Сталин спросил:

— И почему вы не хотели рассказывать мне всего?

— Опасаемся, что принятые решения могут сделать всё ещё хуже, чем могло бы быть. В нашем времени вас и ваши поступки судят по нормам нашего времени. Верно и обратное — вы можете судить о нашем времени и событиях девяностых с позиции норм тридцатых годов. Именно эти шестьдесят лет изменили многое.

Сталин вздохнул:

— Именно поэтому и нужен ты, чтобы пояснить, как к этой информации нужно относиться. Чему верить, а чему нет. Проблема мотивации рабочих в плановой экономике — всегда была скользким вопросом, но никто и подумать не мог, что она может повлиять на разрушение всего союза.

— В России всегда была беда — это вера в западные страны. Вера в западную технику и технологии, даже в ущерб советским. Когда сложность техники и её производства растёт многократно — то этот эффект усиливается пропорционально. Та же электроника, в советском союзе — одна из самых отсталых, но финансируемых и развиваемых отраслей. Рыночная система предполагает поиск, постоянный и независимый, пробы и ошибки, научные исследования, которые финансируются как мелкими предпринимателями, так и гигантскими транснациональными корпорациями. К примеру, производят в советском союзе автомобили. Появляется дорогая технология — автоматическая коробка передач, новые типы подвески, кузова, тормозов, никому с ними возиться не хочется. Сверху объявляют это буржуазными излишествами, на автозаводах тоже рады, что не придётся возиться с более сложными механизмами, увеличением планов и строгости норм качества. Когда за границей эти технологии уже считаются нормой для всего автопрома — выявляется отсталость и начинают лететь пух и перья, ЦК требует срочно, экстренно, наладить и приладить. Своих разработок и спецов нет — приходится копировать или покупать чужие. В итоге целая отрасль становится де-факто отсталой и под гнётом иностранного производителя. Как говорили люди — делать можно только что-то одно. Или машины, или план.

— Так быть не должно, — нахмурился Сталин.

— Но так получалось. Это уже врождённое свойство плановой системы. Отсутствие мотивации к модернизации и совершенствованию. А в эпоху, когда новые виды техники почти не появляются, зато очень активно развиваются уже имеющиеся — всё зависит именно от опытных работ и стимула модернизации. Не мы одни отставали, но у нас на это не было стимула вообще, во всей экономике.

— Хорошо, над этим нужно подумать, — кивнул Сталин, — серьёзно подумать. Теоретиков у нас много, а как за дело взяться — так тут же людей не найдёшь.

— Ну, некоторые личные дела я вам могу передать. Думаю, в советском союзе достаточно хороших людей. Честных, верных, умных и талантливых. Просто они ещё не проявили себя. Кое-какая информация о них у меня есть, но не вся.

— Этого будет достаточно, — ответил вождь, — перейдём к вам во всей этой истории. То, что вы вообще остались в советском союзе — похвально. Поэтому, думаю, нет смысла вас ограничивать чем-либо. Хотя это очевидная мера безопасности. Давайте сконцентрируемся на войне и военных задачах. Благодаря вашей информации мы сможем лучше к ней подготовиться.

— Осмелюсь заметить, что это может иметь негативные последствия. Разведка потенциального противника не дремлет. Шпионы, реальные, а не мнимые, работают и мы можем спровоцировать технологический рывок у конкурентов.

— Вот как? — довольно интересным тоном спросил вождь, — подробнее, если можно.

— Второй мировой предшествовали две кампании. Гражданская война в испании и война с финляндией. Обе оказались неудачными, что закрепило за советским союзом репутацию недееспособных военных. Исходя из этого гитлер не планировал войну на истощение. Если мы покажем себя слишком сильными — германия может заключить сепаратный мир с Америкой и даже войти в союз с Англией, в этом случае расклад для нас станет совсем нехороший. Поэтому, увы, готовиться к войне придётся неявно. Не более явно, чем действовали в нашем будущем. Я так думаю, это наиболее реалистичный сценарий. Япония колеблется между нападением на СССР и Америку — это очень шаткое равновесие, склонившееся в пользу США, потому что за войну с америкой ратовал флот, за войну с СССР — армия. При самом плохом сценарии, который мы можем спровоцировать, ситуация ухудшится многократно нападением Японии, Англии и Германии, при поддержке США.

— Понятно... что ж, послушаю ваши доводы, товарищ Дудин. А если намеренно проиграть те две войны?

— Обязательно проиграем. Для нас это игра в поддавки.

Сталин взял паузу и всё-таки закурил. Но папиросу, а не свою фирменную трубку. И правда, в комнате стояла пепельница с окурками папирос. Похоже, трубку этим табаком он набивает не всегда. Мы помолчали. Берия решил нарушить молчание:

— Товарищ Дудин, может быть для разрядки обстановки расскажете про вашу профессию? Вы кажется токарь?

— Так точно. Оператор токарного центра на авиационном заводе. Наш станок с числовым управлением, то есть вручную оператор ничего не крутит и не держит, хотя работы руками немало.

— И почему именно так? — спросил Берия, действительно любопытствовал.

— Вы имеете в виду ЧПУ? Станки такие появились в пятидесятых, в Америке. Популярностью они не пользовались и создавались для изготовления особо точных и сложных деталей для авиапромышленности. Первые агрегаты были огромны, но в них вложили средства и поверили военные. Ставка оправдалась — кибернетические станки с компьютерным управлением в моё время могут вытачивать детали сложности и точности, недоступной для классических станков. Что более важно — детали абсолютно идентичны, в станках особо точного класса допустимое отклонение не больше полутора микрометров. Пока авиация поршневая и дозвуковая — это совершенно некритично. Но детали реактивных двигателей и самолётов могут полностью разрушиться от малейшего дефекта, поскольку работают под огромными нагрузками и при огромных скоростях. Известен случай, когда огромный пассажирский лайнер рухнул из-за заклинившей гидравлической детали размером со спичку. Пятьсот человек погибли. И такое случается нередко.

— Зачем такой большой лайнер? — спросил Сталин.

— Ах, да, после второй мировой случился взрывообразный рост количества авиаперевозок. Реактивные самолёты намного комфортабельней поршневых, поэтому главным качеством самолёта стала его коммерческая рентабельность. Чем больше пассажиров и чем меньше топлива тратится на полёт — тем эффективнее самолёт. Поэтому самолёты растут в размерах и берут больше пассажиров на борт, вплоть до пятисот человек в моём времени. Таких самолётов тысячи, и летают они со скоростью в восемьсот-тысячу километров в час... и всё равно спрос на перелёты большой.

— Это важная информация, — кивнул Сталин, — мы уже работаем по части увеличения самолётов. Наш АНТ-20 недавно совершил первый полёт.

— Да, к слову, известная авиакатастрофа АНТ-20 должна произойти уже совсем скоро, — вдруг вспомнил я.

— Не произойдёт, — успокоил меня Берия, — я принял меры. Так значит, работают станки с компьютерным управлением... а рабочие?

Я пожал плечами:

— Рабочие тоже трудятся, и за обычными станками. Хотя идёт интенсивная роботизация производств, но это вопрос не ближайших тридцати лет от моего времени точно, а что там дальше будет — никто не знает. Я, к примеру, управлял восемью токарными центрами. Поскольку они работают медленно, то не требуют интенсивной слежки. Хотя без присмотра оставлять нельзя.

— Сколько такой станок стоит? — спросил Берия.

— В зависимости от класса. Самый низкий, с допустимым отклонением от чертежа в десять микрометров — примерно как пять обычных станков под такие же заготовки. Самые дорогие — около цены ста-двухсот ручных станков обычного класса точности.

Сталин спросил:

— Сколько стоит истребитель в вашем времени?

— Около ста-двухсот миллионов долларов.

— А станок?

— От одного до трёх миллионов.

— Хм... — вождь задумался, — цена истребителя выходит сильно, очень сильно завышенной. Даже с учётом качества средств производства.

— Согласен, реактивные истребители характерны их небольшим количеством и запредельной сложностью. Их производство — серьёзнейшая задача, ведь это едва ли не самый высокотехнологичный продукт в стране.

— Почему же не сделают больше более простых самолётов? — спросил Сталин.

— Разница в боевых возможностях слишком велика. Хотя за более простые у нас идут более старые модели, но от них потихоньку избавляются. Сплавляют по дешёвке в третьи страны. На поршневых машинах не такая большая разница, хотя она тоже есть. Но масса побеждает великолепные но малочисленные образцы. Доказано нашими танкистами во время войны. Гитлер сделал неверную для своего времени ставку на малочисленные и дорогостоящие великолепные машины, мы — на технику с оптимальным соотношением цены и качества.

— Хорошо, как ты думаешь, сможешь создать такие станки?

— Точно такие — нет. Всё зависит не от станка, а от электроники, а тут... что ж, это пока что не уровень советского союза, к сожалению. Прогресс во второй половине века практически ушёл в совершенствование не техники, а средств управления, электроники. Поэтому разница между нынешним уровнем, нулевым, и тем, что есть на двухтысячный год — более чем огромна.

Берия вернул меня на путь истинный, в смысле, в русло разговора:

— Проще говоря, ты можешь создать самолёт?

— Могу, почему бы и нет, — пожал я плечами, — пока он относительно прост — это не представляет сложности. Вопрос в том, где взять электричество. Алюминий для массового производства самолётов. Вопрос открытый и очень сложный.

Лаврентий Павлович что-то подумал и снова спросил:

— Реактивная авиация. Ты её упомянул, я до этой темы не добрался. Или у меня такой информации вовсе нет.

— Нет, вам я её не передавал. Это дело точно не этого года. Что вас интересует?

Но спросил меня Сталин:

— Почему вообще перешли на этот тип?

— Поршневые двигатели и движитель ограничены эффектом запирания. Когда пропеллер уже не может отбрасывать воздух назад и молотит воздух в воздушном мешке, при достижении определённой скорости. Эту проблему пытались решить, но результата не достигли. Реактивный самолёт позволяет создавать тягу в тонны, десятки тонн, на любых скоростях полёта. Ускорение поршневого самолёта так же ограничено этим эффектом — чем больше скорость, тем меньше тяга, вплоть до её полного исчезновения и начала торможения. Поэтому для военного самолёта это критично. Реактивный двигатель намного сложнее и дороже поршневого, моторесурс у него... хм, ну у первых двигателей он как у первых танков — почти никакой. Для изготовления реактивных двигателей нужны редкие материалы, особенно редкоземельные, тугоплавкие, поскольку работать двигателю приходится при огромных нагрузках и температурах. Сталь, какой бы хорошей не была, не подойдёт. Это ещё одна проблема реактивной авиации. Но я думаю, решаема, судя по темпам выпуска двигателей после войны. Сложность реактивного самолёта разительно отличается от поршневого. Другие скорости и нагрузки, так что...

— Понятно. И кто первый их построил?

— Немцы. Первые реактивные полёты за немцами, вторыми были англичане. Наши уже после победы, на немецких двигателях, а потом свои разработали.

— Нэхорошо, — ответил мне Сталин, — как думаете, стоит направлять силы на разработку реактивного двигателя?

— Думаю, пока нет.

— Поясните.

— Основными самолётами войны будут поршневые. Причём следующего за И-16, поколения. Скоростные и оснащённые мощными двигателями. Обычно жидкостного или воздушного охлаждения с многорядными звездообразными моторами. Немецкая авиация попьёт кровушки, но я полагаю, что лучше к началу войны иметь промышленность, способную массово выпускать хорошие поршневые самолёты, нежели делать ставку на малоизученную и малоизвестную пилотам технологию. Реактивный самолёт намного сложнее в изучении, чем поршневой. Больше скорости, иная динамика... Англичане могли себе позволить разрабатывать свой глостер-метеор, потому что сидели за ла-маншем и почти не несли урона. Американцы — тем более, немцы — вот кто сделал проигрышную ставку. Разрабатывали реактивные двигатели вместо наращивания выпуска своего основного истребителя. Как результат — проиграли войну. Немногочисленные реактивные самолёты уже не могли оказать серьёзного влияния на боевые действия.

— Почему они допустили эту ошибку? — спросил Сталин, потушив вторую уже папиросу по счёту, — ведь не идиоты же.

— Не все. Но Гитлер точно идиот. Да, умный, хитрый, опасный и изворотливый, но в некоторых вопросах — идиот. Думаю, они оказались заложниками собственной политики и пропаганды, и непонятной веры в техническое чудо, вундервафлю, как у нас её называют. Вундерваффе.

— Чудо-оружие, — Сталин улыбнулся в усы, — знакомая тема. У нас раньше тоже такие фантазёры были.

Ага, а потом сели на бочку с порохом. Плавали, знаем. Я улыбнулся:

— Вера в техническое чудо была стратегической ошибкой немцев. Однако, тем не менее, советский союз столкнётся совсем не с идиотами. Немцы прекрасно оснащены. Они уделили внимание не столько грозному оружию и массовости армии, сколько продуманности мелочей. Поэтому в среднем, были намного эффективнее советской армии на первом периоде войны. Намного. Советская армия... что ж, после финской кампании дураков уже стало поменьше, но их всё ещё было много. Тех, кто вместо налаживания тыла занимался натягиванием показателей до максимума. Машины без запчастей, танки без запчастей, смазки, горючего, остро не хватало специалистов практически всех типов и тылового обеспечения....

— С этим мы разберёмся, — отмахнулся Сталин, — беда старая и хорошо известная, она ещё с петровских времён нам по наследству досталась.

Я кивнул:

— Победа в этой войне потребует эту старую проблему закрыть. Что ж, мы это сделали в моей истории, сделаем и сейчас.

Разговор всех нас утомил. Особенно меня, ведь на часах уже девять, а разговор и не думал утихать. Сталин решил дожать меня, похоже:

— Ваши технические навыки будут нам полезны, без сомнения. Мы примем всю информацию к сведению, так что можете не беспокоиться. Рубить с плеча тут никто ничего не будет. Так ведь, Лаврентий?

— Да, — Берия согласно кивнул.

— Вот, — кивнул он, подтверждая слово Берии, — и поскольку вы, товарищ Дудин, уже снабдили нас всем необходимым для дальнейшей работы и улучшения уже известных вам событий. Поэтому вам будем искать место, где вы могли бы плодотворно работать. Нэ беспокойтесь, — поднял он руку, — мы нэ будем с вас спрашивать за рэзультаты этой работы, тем более строго спрашивать. Но и особо ответственные дела вам поручать пока рано. Всэм, что мы должны сдэлать, займутся профессионалы. Какое бы место вы хотели занять? Подумайте и дайте ответ. Лаврэнтий?

Берия покрутил в руках пенсне:

— Я думаю, товарищ Дудин неплохо справляется с работой в своей студии звукозаписи. Нашёл общий язык с нашей творческой интеллигенцией и умудрился даже приобрести определённое влияние на них, с помощью смелых идей. Эйзенштейн уже работает над цветным и звуковым фильмом, при поддержке товарища Дудина техникой.

— Лаврентий Павлович, я глубоко уважаю деятелей искусства, вне зависимости от их политических взглядов, но с ними работать не буду, и не просите. Уж простите, но мой склад ума не гуманитарный.

— Я знаю, — Берия усмехнулся, — поэтому думаю, что тебе лучше найти себе место по специальности. Какое захочешь.

Я задумался. Ну вообще-то вариантов много.

— Системы шифрования? Вертолёты? Двигатели? Оружие? Мне надо подумать.

* * *

*

Заночевал я на даче у Сталина. Мне выделили целую гостевую спальню. Проблему с жильём я решил уже давно — без участия Берии или Сталина, в Союзе Композиторов мне выделили неплохую четырёхкомнатную квартиру в доме, построенном в прошлом году. Роскошный дом, сталинского монументального стиля, с большими лестницами, огромными, по сравнению даже с приличным жилым комплексом, парадными перед входом в квартиру. Высокие потолки, полированный паркет, в общем, дом был сделан очень добротно, что было даже неожиданно для меня. Возможно, всё это уйдёт во времена хрущёвской застройки, но пока что отдельная квартира — это звучит гордо.

Получив квартиру от союза композиторов, на бессрочной, на минуточку, основе, что было немаловажно, я приступил к её ремонту, что заняло у меня с отцом добрый месяц трудов. Паркет перестелил на дубовый, установил тёплые полы с электрическим нагревателем, во всём доме установил новое электрооборудование — щитки оставил прежние, но вот провода заменил на самые высококачественные. Дизайном я никогда не занимался и не был творческой личностью, поэтому просто набрал более-менее хорошо вместе смотрящихся деталей интерьера. Нехарактерных для этого времени — вместо массивных шкафов, которые тут были, строгие в стиле минимализма нулевых годов двадцать первого века, с прямыми линиями, на кухне хорошая газовая плита и микроволновка. Розетки поставил двух типов — на местный и на привычный мне ток.

Всю эту картину венчала мебель, которую Модуль вытащил из моего времени или какой-нибудь другой параллельной реальности. В общем, мои апартаменты в Москве были очень неплохо обставлены, в стиле минимализма нулевых. Лестничную клетку я тоже облагородил — репродукции картин, ковёр, красивый диван с журнальным столиком — для ожидающих. Место стало напоминать просто идеал. К тому же с соседями мне повезло — это люди из СК и СП, союзов композиторов и писателей.

Жить в Москве стало совсем хорошо, хотя я далеко не каждый день ночевал дома, к чему уже привык отец. Был бы Рома рядом. Сам Роман, мой водитель, быстро сообразил, что к чему и ходил гоголем, ведь он теперь персональный шофёр не абы кого, а известного человека. Ну, в узких кругах...

Зато в Москву практически перебралась моя маман, которая и взялась за квартиру. Её приезд был обозначен мини-скандалом, так как мои вкусы она не разделяла. А они были слишком необычны для этого времени. И тем не менее, пришлось ей согласиться с тем, что есть. Так что она теперь вроде домработницы, я научил её пользоваться посудомойкой, стиралкой, микроволновкой и аэрогрилем, и многими другими вещами... короче, работы у неё хоть и много, но далеко не каждый день.

К слову, мне уже пришлось серьёзно проставиться перед союзом композиторов на новоселье — вечеринку закатили такую, что даже неприлично было. Вопросы, откуда появился накрытый стол, не возникли, но накрыли качественно. Еда из хороших ресторанов, деликатесы, хамончик и икра всех доступных цветов большими ложками, хорошее вино урожая тридцатилетней давности... в общем, было хорошо. На это никто внимания особо не обратил — если и обратили, Берия их уже взял на карандаш. Стукачей в КГБ не любили. Информаторов — очень, а стукачей, которые зря напрягают органы тем, в чём нет состава преступления...

Короче, ночевать вне дома для меня — привычная практика, я и не надеялся сегодня вернуться — уж больно сложный был разговор. Утром, когда я вышел из выделенной мне комнаты, меня охранник проводил в кабинет к вождю народов. Сталин, похоже, спал мало, но дело, с которым он столкнулся, было слишком интересным. Он поднял взгляд на меня:

— Доброе утро, товарищ Дудин.

— Доброе, товарищ Сталин.

— Вопрос простой — урожайность в России и мире. Я тут нашёл статистику, — Сталин взял один из документов со стола, — урожайность до восьмидесяти центнеров с гектара. Эта цифра далеко за гранью возможного, объясни, как у нас пять-восемь, а у европейцев в твоём времени восемьдесят?

Я прошёл поближе и ответил:

— Генная инженерия, наука, — пожал плечами, — я в этом разбираюсь плохо, однако, большинство культур, насколько мне известно, генетически модифицированы. Урожайность доходит до ста центнеров с гектара, однако, это нерентабельно. В среднем, обычная урожайность — двадцать-тридцать центнеров.

Сталин кивнул:

— Генетика, значит. У нас она считается лженаукой.

— Значит, с тех, кто это педалировал, следует строго спросить. Учёные, которые не сомневаются, а верят в свою собственную теорию — это не учёные, а религиозные деятели. Генетические манипуляции, вроде бы, появились в конце двадцатого века, а открытие генома в кислотах ДНК — годах в шестидесятых. К началу двадцать первого века люди побаиваются генетики, из-за возможности нарушить естественно сложившийся ход вещей. Раковые опухоли там, и прочие неприглядности... но вроде бы геном сельскохозяйственных культур хорошо исследован.

— Нам очень нужны такие культуры, — ответил Сталин, — они могут спасти экономику.

— Боюсь, что сразу так не получится, — вздохнул я, — нет, конечно, имеющиеся у меня сорта конечно более приспособлены и совершенны, но всё же, подъём сельского хозяйства требует технической работы. Массового выпуска техники, удобрений, строительства перерабатывающего комплекса. Ваш... мм... в общем, человек, который правил страной после вас, не отличавшийся большим умом, хотел видеть только заоблачные цифры, а не реальные достижения. Результатом была попытка подъёма целины и огромная авантюра... закончившаяся пшиком. Я не хочу спровоцировать нечто похожее, авантюру.

— Я тоже не авантюрист, — ответил мне вождь, — поскольку все самые сельскохозяйственные территории страны уходят под оккупацию в любом случае, нам придётся развивать сельское хозяйство Урала. Пусть даже и целину, на год-два этой земли хватит, а большего нам и не нужно.

— И для этого вам нужны более стойкие культуры?

— Именно. Приспособленные к холодному климату и низкой плодородности почвы.

— Найдётся.

— И нам нужны трактора. Массовые, очень массовые.

— С этим вопросом не ко мне. Я могу сделать один трактор, но такой, что он проработает тысячу лет или будет иметь заоблачные характеристики... но конвейер — это абсолютно не моя тема.

— Мы в курсе, — ответил Сталин, — ваша задача — создать металлообрабатывающие и иные станки, литейные и пресс-формы. Вот тут то как раз и нужно качество, о котором вы так беспокоитесь.

— Это можно, — задумался я, — дело как раз по мне.

— Ваши способности к точному машиностроению мы найдём как использовать. Нам так же нужно развивать активнейшим образом атомную промышленность, вот тут и придётся сильно постараться. Причём начинать нужно уже сейчас.

— Чем я могу помочь?

— Для начала — организуйте в Москве производство точных деталей. Очень точных, нам они нужны. В станках, в атомной промышленности для выработки урана в промышленных масштабах, для строительства атомных подводных лодок.

— Товарищ Сталин, атомные лодки — это обязательно сейчас? Просто как оружие войны они плохо подходят.

— Разве? — удивился вождь.

— Одна такая потопленная у наших берегов — и всё побережье станет необитаемым. Радиоактивные воды разнесутся на огромные расстояния и приведут к последствиям куда хуже химического отравления. В наше время атомные подлодки несут боевое дежурство с ракетами, на случай войны или сталкиваются с противником, не способным их потопить... Ближнего боя на дистанции торпедных атак они стараются избегать.

— Вот, ракетами тоже займётесь. Но не сейчас и не сразу. А пока что задача довольно просто поставлена — нужно организовать в Москве производство, по своему разумению.

Я согласно кивнул:

— Мне понадобятся здания. Скорее всего — несколько. И к слову, раз уж зашла речь о производстве, то возможность развивать собственный бренд техники.

— То есть?

— Независимость от министерств и наркоматов. Вообще, если мы хотим создать нечто иное, нежели имеется, то правила игры для меня должны быть другими, нежели у остальной промышленности.

— Например?

— Возможность мотивации персонала, покупки и продажи товаров на внешнем рынке, выезд за границу, если такой потребуется. Можете не беспокоиться — за своими людьми я буду следить так, что чихнуть не смогут без моего ведома. Короче, мне нужны условия предприятия, характерные для моего времени. А там я уже прекрасно представляю, как нужно действовать, опыт работы большой.

— Это будет интересно, — вздохнул вождь, — и на что вы рассчитываете?

— Если я поставлю себе целью развивать собственную организацию, то вероятность успеха будет выше, чем при поиске места в плановой экономике. Я сам решу, с кем вести дела, как организовывать производство, к тому же у меня за плечами богатый опыт маркетинга моего мира. Деньги заработать смогу, хоть и не все и не сразу. А что до деталей для атомной и других промышленностей — так в порядке обычной работы по заказам.

Сталин подумал недолго, после чего махнул рукой:

— Ладно, я согласен на такой эксперимент. Вот и посмотрим, что у тебя получится. Берия назначит тебе кого-нибудь на роль директора, сам ты мал ещё, слухи поползут. Мест для тебя есть несколько, — Сталин взял бумагу со стола, — вот, авиасборочный завод на северо-востоке Москвы. Там скоро будет даже метро, так что проблем с транспортом не ожидается. Занимайся, дел у тебя будет много.

— Я могу идти?

Сталин кивнул и я вышел из кабинета. Достал телефон и набрал номер студии, там работал отец и дежурил Рома.

— Алло? — поднял трубку Роман.

— Мне нужна машина, волынская ближняя дача. Не тормози, у нас много работы, мой юный друг!

* * *

* *

Неделю спустя.

* * *

Уж что-что, а как должно быть организовано и выглядеть производство — я знал. И делал именно то, что мне нужно было, результат же... Что ж, результат был хороший. Мне выделили довольно большое здание, и в нём было три главных цеха. Но начну, пожалуй, со знакомства с культурой производства. Пол покрывало искуственное покрытие, специально, чтобы не было пыли и грязи. Точная механика её не любит. В цех был вход только в рабочем комбинезоне, который, в обязательном порядке стирался в конце дня. Организовать это было непросто — пришлось приглашать новых рабочих, а это обращение в наркомат, с бумажкой от Сталина, последующее подмазывание кого надо...

Рабочих зато для ремонта выделили достаточно. И работали хорошо. Цех точной механики был безлюдным — здесь стояло двадцать четыре токарных центра разной степени точности. Два особо точных, массивные бандуры, и остальные — нормальной точности. Токарно-фрезерные, токарные, универсальные, и конечно же — промышленные роботы. Пять штук, которые сортировали заготовки, массой до десяти тонн. Изготовление деталей из таких заготовок — это просто праздник какой-то!

Но это уже мой личный цех, обставленный наилучшими станками моего времени, дополнительно усовершенствованными с помощью Модуля. А мои рабочие... вот где было место, чтобы развернуться. На заводе всего было установлено восемьсот тридцать станков различного назначения — от огромного карусельного станка у меня в цеху, до маленьких, почти настольных. Лазерная резка и сварка — тоже немаловажная деталь процесса, но главное, конечно же, в рабочих местах на моём заводе.

Основной станочный парк Monforts, немецкие станки. Их качество на фоне нынешних, которые мы вытащили и завернули в чехлы и плёнку, было просто космическим. Ну и конечно, чтобы приступить к работе на них, людям нужно было тщательно изучить как саму конструкцию станка, так и серьёзно продвинуться в направлении культуры труда. Пол цеха был покрыт белым как снег прорезиненным материалом, в цеху светло, даже очень светло, всех рабочих переодели в фирменные комбинезоны и куртки, даже предусмотрели шеврон-липучку с фамилией. Как ни крути, а выглядели рабочие после переодевания из засаленной рабочей формы — франтовато. Пришлось потратиться и установить душевую, чтобы рабочие могли содержать себя в чистоте, но это того стоило.

Для недели труда — это уже огромное достижение. О большем и говорить нечего — не было пока ничего большего. Рабочие активно осваивали новые станки, поскольку работать умели, а инструкции написаны весьма подробные и тщательные.

Я целыми днями проводил на объекте, пока ещё строящемся, поэтому выпал из жизни. Даже ночевал здесь, изредка, два раза за неделю, приезжая домой.

Новый рабочий день для меня начался пятнадцатого мая, в воскресенье. Рабочих завода не было — зато были строители, которые активно строили автостоянку перед заводом. Автостоянку я решил делать с запасом мест — на пятьсот машин.

Вообще-то, отходя от темы, можно сказать кое-что важное — мои слова о низкой эффективности плана плохо воспринял товарищ Сталин. Экономика страны росла и увеличивалась, причём так, что впору было охреневать. Товары стабильно дешевели, их не всегда хватало, но дешевели они очень серьёзно. Пока что, в эпоху индустриализации, плановая экономика демонстрировала превосходные результаты, но так должно быть не всегда. Причина... я думаю, причина в том, что сверхплановая продукция приводит к снижению цен, а не к увеличению прибыли — следовательно, не один человек богатеет, а все потребители получают более низкую цену. К тому же любая цена, даже будь товары вообще бесплатными, имеет ещё один фильтр — доступность. В советском союзе говорили не "купить", а "достать", потому что купить мог практически кто угодно и практически что угодно. Если бы это что угодно было в продаже. А так — основные товары в продаже есть, а действительно привлекательных нет.

Я много над этим думал, хотя и ни разу не экономист, но по всему выходило, что снижение цен благоприятно влияло на экономику всей страны, отвечало идеологическим догмам, но всё же... Денег, реальных, а не мнимых, у государства мало. И из-за такой политики их становится ещё меньше.

В любом случае, я думаю, что если Сталин и выслушал меня, то не принял как данность то, что я ему сказал. Пока что всё сказанное мною не было очевидно. Или скорее даже наоборот — правительство ещё не столкнулось с массовыми хищениями, крупными и мелкими, особенно мелкими. Картельными сговорами в среде торговли и тому подобной прелестью, поэтому мои рассказы были для них словно из другой вселенной и не о них. Однако, документы у меня намного убедительнее слов.

Что ж, сейчас у меня есть шанс доказать, что я тоже чего-то могу. Не по плану, а в машиностроении. Например — производить особо качественные товары и детали для разных отраслей промышленности. Но мне был дан картбаланш на любые действия. Становиться олигархом я не планирую, поэтому просто начну работу в обычном режиме.

Первое, что, я думаю, нам стоит делать — это машины. Забавно, что самым сложным при производстве новой модели автомобиля является производство средств производства. То есть — кузовных штампов, штампов для объёмной штамповки деталей, позволяющих создавать детали сложной формы массово и поточно. Тот же кардан вырезать из металла — долго, дорого, и нифига не лучше, чем штамповать.

Я в своё время бывал на автозаводе концерна даймлер и видел, как работают машины, создающие автомобильные кузова. Есть механизм конвейерного движения — лист подводится к штамповочному прессу, на него сверху опускается многотонный гидравлический пресс, и деталь тут же увозится. Вот так производятся практически все сегменты автомобильного кузова. Быстро, очень быстро. Конечно, кузова потом ещё долго сваривают, грунтуют и красят в много слоёв, обрабатывают от коррозии, проверяют, но главное — это штамповка. Быстро и массово, и довольно точно, как по мне.

Эта массовость и технологичность производства подкупала, поэтому первой целью, которую я поставил перед собой было производство станка для массовой штамповки деталей. Не просто выштамповки кузова, а создания универсального и эффективного станка. Любой человек, видевший то, что видел я, не мог остаться равнодушным к этим машинам — огромным, порой размером с целый дом, движущимся монстрам, которые выштамповывают сложные, порой очень сложные детали. Горячей или холодной, да любой, штамповкой. Я тоже не был равнодушен к этой машинерии, хотя и имел довольно посредственное представление о том, как станок должен работать. Моя сфера — металлорезка, со штамповкой я знаком только на уровне новичка-любителя. Но по крайней мере не на уровне нуба.

Посоветовавшись с Модулем, я решил, что лучше всего — изготовить станок для производства листовых штампованных деталей, для начала. Моей конечной целью было создать автомобиль. Да, я не разменивался на мелочи, и в то же время не хотел создавать автогиганта — для начала я решил создать весь станочный парк и все необходимые материалы для создания грузового автомобиля, грузовика.

Грузовик-прототип уже стоял на заднем дворике завода, это был студебеккер. Но не военный us6, нет, совсем нет. Студебеккер пятидесятых годов, считающийся в США классикой. Машину я видел, осмотрел, даже поездил на ней. Внешность у неё — похожа на наш зилок, вернее, наш зилок сделан под влиянием моды, введённой студерами. То есть, по образу и подобию. А вот сама машина... Двухтонный грузовик, превосходно сделанный. Я осмотрел каждую деталь. В кабине... в кабине ничего лишнего не было, но при этом все детали отличались аккуратностью изготовления. Раскраска — бело-голубая, двигатель на семьдесят лошадиных сил работал только на хорошем горючем. Вместо него решено было поставить хороший, качественный дизель.

Кабина студера была герметичной, руль можно было снабдить гидроусилителем, добавить печку и усилить подвеску. То есть — подготовить его для интенсивной эксплуатации, перегрузам, насилию над мотором. Я эту машину изучил тщательно, очень тщательно. И решил, что можно и нужно делать оснастку для его массового производства — уж больно машина мне понравилась.

Самым сложным было наладить массовое изготовление моторов. Я выбрал для студера мотор фирмы MAN, и чтобы произвести их, нужно будет всерьёз заняться штамповкой. Детали все разбирал и изучал в своём личном цеху, так же активно пользуясь помощью Модуля.

И вот, наконец, изучив все детали и предложения, я принял судьбоносное решение — буду строить оснастку для производства автомобилей мелкой и средней партией.

* * *

*

Несмотря на всё, я порой забывал, очень серьёзно забывал, что у меня, то есть Вити, есть родственники. И даже немало родственников. Один дедушка и две бабушки, четыре дяди и пятеро двоюродных родственников и племянников-племянниц. То есть, приличная такая орава родственников. Кумовство здесь абсолютно не поощрялось, да и я его не поощрял, но всё же, не мог просто сказать всем своим родственникам — идите в зад, я тут занят.

Тем временем, между прочим, активно продвигалась работа над созданием оснастки для производства машин. Более того — мы уже смогли создать уникальный станок для объёмной штамповки сложных деталей, который отлично справлялся с созданием деталей двигателя. Массовым созданием! Это было самым сложным, остальное — это скорее работа руками и головой, а двигатель... Двигатель — самая технически сложная и точная часть автомобиля. Двигатель MAN в сотню лошадок, конечно, далеко не газотурбинник, но и у меня не те возможности, что раньше. Технически мой заводик укомплектован даже совершеннее, чем цех, который был раньше, в моём времени. Однако, персонал — приходилось по рукам бить, метод кнута и пряника в действии. Мы работали над созданием сложнейших станков для массового производства движков. Хотя бы тридцать-пятьдесят двигателей в день — это было бы восхитительно. Именно такой темп выпуска автомобилей я считал рентабельно-максимальным.

Работа шла уже три недели и успехи были... неплохие. Объёмную штамповку — освоили, сложную гидросистему — освоили, компьютер — пришлось прикрутить управляющую электронику свою. Штамповочный пресс для изготовления металлических деталей — это особая песня. Штамповочный комплекс, если упрощённо, то это машина, способная производить детали объёмной штамповки. Например, детали кузова, мелкие штампованные детали самой разной формы, главное — автоматически. Подача металла осуществляется пластинами и лентами, после чего пресс-форма выбивает из него деталь, после чего деталь уходит на штамповку — происходит изгиб по нужной форме.

Для нашей машины таких деталей было очень-очень много. Это только с виду — простой одутловатый кузов, а на самом деле внутри их было больше пятисот мелких штампованных деталей! И это не считая двигателя — различные крепёжные детали, вроде уголков, шайбы, крепления, механические тяги. Я ещё больше увеличил количество деталей в машине. Добавил дополнительно две мощные фары — теперь их не две, а четыре, две прямоугольные под решёткой радиатора, над бампером, две в крыльях по бокам. Штамповка стала едва ли не самой главной операцией.

Утром в свежепостроенном длинном ангаре-цехе мы запустили первый наш станок, изготовленный пусть и на оборудовании моего времени, пусть и при помощи Модуля, но своими руками. Станок имел четыре метра в высоту, гидравлический пресс, и мог создавать детали высокой сложности из толстых листов металла. Пресс ГОШ был очень мощный и даже красивый — в отличие от привычных этому времени металла, тяжести и размера, он был даже элегантный. Управлялся компьютером, что заметно упростило контрольную механику и процесс работы.

Изготовление реально крупных деталей потребовало от нас начать сборку крупногабаритного пресса холодной объёмной штамповки — это было последнее звено в производственной линии. Пресс-формы созданы, остальные станки построены или изъяты Модулем, модуль же помогал создавать и главный станок. ХОШ — это производство методом холодной объёмной штамповки. Наиболее точное, наиболее качественное производство. Коленвалы и мосты автомобиля, рама, рулевая механика, всё это должно было создаваться методом холодной штамповки. Этот пресс был самым большим — под потолок цеха, целых семь метров в высоту, с массивными силовыми элементами конструкции, покрашенными в оранжевый цвет и массивным же податчиком заготовок по конвейерному механизму.

И вот, в один прекрасный день, а именно — через полтора месяца после получения собственного заводика и интенсивного налаживания производства, я наконец-то констатировал факт, когда общался с Модулем.

— Похоже, на этом всё, друг мой.

— Похоже на то, — людей собралось в цеху — видимо-невидимо. Толпа. Огромный станок пришёл в движение, мигнул лампами на пульте управления.

— Ты управляешь?

— Да, шеф. Подготовка к запуску. Проверка систем. Работает нормально. Приступать?

Приступили довольно быстро. Я разогнал рабочих, пришедших посмотреть на новый станок, особенно обратился к начальнику цеха черновой обработки:

— Юрий Савельевич, пора приступать к работе. У вас всё готово?

— Готово, — ответил мне молодой и полноватый мужчина, — что, уже?

— Да, давайте, проверим наше оборудование в деле. У вас есть станки, люди, заготовки, просто приступайте к изготовлению деталей.

— Понятно. Ну я пошёл, — он развернулся и двинулся в сторону двери.

Народ тоже начал как-то рассасываться по рабочим местам. Поскольку штамповочное производство было обособленно от точной обработки — располагалось в большом ангароподобном здании, собранном из притащенных Модулем частей, то на завод все пошли скопом, через главный вход. Я за ними. Радовался весеннему солнышку, которое уже начинало греть. Погода установилась... прекрасная.

Мы всем кагалом зашли в заводские помещения, где я тут же приступил к раздаче указаний, нашёл начальника цеха точной обработки:

— Сейчас привезут детали с штамповки, будьте готовы принять и обработать до нужной консистенции.

И заработала автоматизированная линия. Сотни деталей, тысячи механизмов, десятки тысяч технических операций. Началось чудодействие — горячие, только что из электропечи, заготовки, отправлялись в штамповочную машину с помощью промышленных роботов kuka, которые отправляли в работу деталь за деталью. Смотреть, как всё это работает, можно бесконечно. Как на огонь или воду. Для такого человека как я это — не менее прекрасно. Роботы работали слаженно и быстро, горячие стальные заготовки ярко-оранжевого цвета отправлялись в штамповку, на них опускались многотонные пресс-формы. И понеслась сортировка. Раскалённые, остывающие шестерни, детали механизма машины. Упоры, крепления, соединения, тяги и валы, детали тормозной системы — усилители, колодки...

И началось чудо. Я отправился в свою мастерскую, где уже начал работать над самыми сложными и точными деталями, которые нужны были — автоматической коробкой передач. Коробка-автомат требовала изготовления такого количества довольно точных деталей, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Много. И требования к точности у меня почти как авиационные.

Результатом моей дневной работы к вечеру было изготовление комплектов деталей на пять коробок, в то время как машино-комплектов было изготовлено за день девять штук. Но я не мог ускорить темпы работы своих станков — да и гонять их на АКПП не хотел, поэтому, думаю, коробка-автомат будет не везде.

На следующий день приступили к сборке машин, сборку проводили здесь же, в цеху, из уже тщательно обработанных, проверенных деталей. Качество их, по сравнению с советским, да и зарубежным автопромом было заоблачным. И собирали мы машину очень тщательно. Сначала раму, потом мосты, двигатель, КПП, карданы, после чего — установили кузов и колёса. Колёса частично собственного изготовления, покрышки — от полуторки. Сборка машины проходила очень живо и бодро, было видно, что людям самим интересно. А я — помогал в меру сил — физической у меня было маловато, и главное — тщательно следил за работой. Чтобы никто нигде не схалтурил.

Вроде пока что никаких халтур не было. Хорошо, что сваркой кузова занимались промышленные роботы — доверять сварочные работы такой сложности я бы не стал даже местным сварщикам автозаводов, не говоря уже про левых людей.

Долго ли, коротко ли, машину мы заправили соляркой из привезённых Модулем канистр и решили завести наш первый образец. Право первой ночи, то есть запуска, уступили мне. Я забрался внутрь и оценил масштаб проделанной работы. Кабина была даже лучше, чем у студера. У студера она конечно идеал пятидесятых, но тут было больше деталей, вроде бы малозаметных. Электроподъёмники стёкол, рулевая колонка не тонкая, вместо дивана спереди удобное глубокое кресло водителя, регулируемое в двух плоскостях и по повороту. Рядом кресло попроще. Материалы отделки кабины тоже далеки от студеровского стандарта. Торпедо металлическое, приборный щиток с собственной подсветкой , рядом вообще установлен радиоприёмник. Для машины этого времени — фантастиш. Однако, встроенный радиоприёмник был. Управление коробкой — рукоятью справа от водителя, по типу клюшки для гольфа или РУДа вертолёта. Даже сама эта рукоять была сделана совершенно непривычно — очень аккуратно, с кнопкой включения стояночного тормоза — вжал, поставил кпп на парковку и тормоз включится.

Тут же была довольно мощная печка. Дверь с приятным уху звуком закрывается. Запуск двигателя осуществлялся слишком уж модерново, кнопкой с надписью "Старт". Нажал — электричество потекло по проводам и движок завёлся, не с первого раза почему-то, но завёлся. Звук у него был приятный, не такой, как у большинства советских двигателей. Похож чем-то на дизельные движки мерседеса. Тихий и гулкий, низкий, без трещания и стрёкота. Раскатистый.

Слегка поддал газку — результат налицо. Машина поехала, причём, хорошо поехала. Я расслабился в кресле и осмотрелся ещё раз, выехав из сборочного цеха на автостоянку перед заводом. Пространства здесь было много, очень много. Оно было размечено для парковки машин — я планировал снабдить своих людей автомобилями, в большем количестве, чем любых других любыми другими машинами.

Я ожидал, что машина, изготовленная собственными силами, будет по уровню ну никак не лучше газельки — ведь годы то тридцатые, но похоже ошибся. Да, качество — это во все времена качество, будь это хоть карета, хоть лошадь. При обдумывании машины мы не только не увеличивали технологичность производства, но и даже снижали её, вводя более сложные операции, если это повышало качество машины. И не знаю, насколько это было оправданно, но пока что вся моя тачка так и кричала о превосходном качестве машины. Рулилась она очень бодро и легко, как хорошая иномарка, передачи переключались ровно и плавно, без рывков, характерных для АКПП первых поколений. Коробка с гидротрансформатором показала превосходную работоспособность. Я разогнался, тормознул, порулил по стоянке во все стороны, машина просто чудо. Управлять такой — одно удовольствие. По всем своим характеристикам она стоит выше даже послевоенных иностранных машин — даже мне, человеку, который десять лет катался на мерседесе, очевидно, что мы сделали хорошую машину. И главное — детали для неё преимущественно сделаны штамповкой. А сборку можно автоматизировать промышленными роботами — Модуль обещал сделать, если я повожусь и поставлю новый роботизированный цех.

Вылезать из машины не хотелось, она очень легко рулилась и красиво вписывалась в повороты, словно хорошая танцовщица, сама знает, что надо делать, её не надо подтягивать и показывать, что делать.

Остановился я около собравшихся сборщиков и махнул рукой:

— Будем делать машины. Это прекрасно!

— Можно порулить? — спросил один из присутствующих.

— А опыт есть?

— Да, на газе ездил.

— Тогда давай, забирайся. Не пожалеешь!

Я наблюдал интересный эксперимент — насколько местному понравится эта прелесть. Сиденье отрегулировали, пристегнули, и отправили в свободный полёт — мужик, вернее, один из сборщиков, поехал. И нарезал несколько кругов по стоянке, после чего ещё минут десять ездил туда-сюда. Ну да, с гидроусилителем водить всегда приятней, чем без него — руль хрен провернёшь, на коробку нужно отвлекаться... Остановился он только через пятнадцать минут и судя по виду, слегка шокированному и ошарашенному, он был в лёгком шоке. Остальные бросились его расспрашивать а я в это время разговаривал с Модулем по выделению отдельного участка под производство автомобилей. На самом деле — автозаводы-гиганты нам не нужны. Но только для мелкосерийного, если производить тысячи в день — то тут уже нужны реально большие мощности.

Пока люди были в лёгком шоке от собранной вундермашины, я хлопнул пару мужчин по плечам и ушёл, отправившись в свой кабинет. И сразу же, оттуда, к мерсику, который ждал меня около входа. Роман не дремал и по прежнему был моим верным водителем и оруженосцем. К дому подъехали в молчании — я лёг и задремал на заднем сидении — время уже было позднее, рабочие иногда задерживали закрытие завода, если работа была реально интересной. А у нас она всегда была интересной.

Дома меня встретил целый коллектив, во главе с мамой, а так же ещё одной женщиной. Как не узнать — мамина сестра, Нина Владиславовна, тётя нина, и её очаровательная дочь Лиза, которой было чуть больше, чем мне — шестнадцать. Тётя сидела в гостиной и пила чай вместе с мамой, когда я вошёл, обе женщины мгновенно прекратили разговор.

— Знаете, так замолкать некрасиво. Обсуждаете меня?

— Нет, что ты, — совершенно неубедительно сказала тётя, — а ты подрос, Витя, возмужал, — она поднялась, — как хорошо устроился то. Не дом, а дворец какой-то.

— Обычная квартира, — пожал я плечами, — рад вас видеть, тётушка. Как жизнь?

— Ох, что ты обо мне, у тебя то как? Мать говорит, устаёшь сильно.

— Устаю. И поверь мне, не от игр. Сделали таки мы новую машину. Превосходная. Нужно отчитаться Берии, я пойду к себе.

— Даже не посидишь с нами? — возмутилась Мама, — в кой то веки, приехала твоя тётя, а ты за работой прячешься?

— Ох, прости, — улыбнулся я, — обязательно поговорю. Хотя смысла в этом нет — ответ на половину вопросов будет непонятен, на вторую половину — секретность. Так что спрашивайте. Как там Ксюша, кстати?

— О, она с нами, — тётя Нина оживилась, — прячется в комнате. Мы приехали ненадолго, Ксюша то ни разу в Москве не была, вот мы и решили побывать. Сходить к Мавзолею, метро посмотреть... А ещё ксюша хочет на кинематографический поступать. Актрисой хочет быть.

Вряд ли маман знает о моих связях во ВГИКе. Дело в том, что родителей я держал поодаль от своих дел, кроме отца. Но он был в работе настолько, что домой приезжал как и я, поесть и поспать. Я кивнул:

— Думаете, у неё есть талант?

— Я тоже думаю, что нет, — тётя грустно вздохнула, — молодость, романтика.

— У меня есть связи во ВГИКе, знаком с Эйзенштейном, но учтите, что эти люди не те, кого можно попросить за бутылку коньяка взять человека со стороны в кино. Тут правда талант нужен, максимум, что я могу сделать — это убедить людей обратить на неё внимание. Может быть, тапками закидают, может быть обрадуют, это уж как себя покажет.

Тётя согласно закивала. Было видно, что её это волнует.

Сама виновница разговора вышла к нам к концу моей речи. Нда, красивые же у меня родственники — та же Ксюша, стройная, фигуристая, просто таки заготовка под секс-символ. Уникум. Однако, в кино это будет иметь большое значение очень много позже, а пока что... Впрочем, можно и найти ей место у меня на заводе, работы всегда было много, а работников наркомат не спешит выдавать. Та же машинистка — оклад маленький, работа тяжёлая, но на электромеханической пишмашинке — попроще.

— Что? — она засмущалась под моим оценивающем взгляде.

— Да так, оцениваю масштаб красоты. Пока что очень неплохо. Поедем завтра, тётушка просила тебе Москву показать. Сейчас уже поздно, всем — спать!

* * *

С родственниками на буксире в лице Тёти и Ксюши мы поехали на мерседесе. Ксения была скромной девушкой. Удивительно скромной, я ожидал худшего. Она на город смотрела восхищённо. Нда, вот она, разница между нами. Я когда здесь впервые оказался, думал "хреновато тут у вас". Однако для неискушённой урбанистикой девушки из деревни в тульской области, Москва — это одно большое приключение.

С ВГИКом не получилось. Скажу это сразу, я привёз Ксению в институт, где на неё посмотрели маститые мэтры советского кино в моём присутствии. Но играла ксюша плохо, что было заметно даже мне. Эйзенштейн, преподаватель драмы, спросил у меня:

— Как вы считаете, стоит взять её?

— Нет. Уж прости, Ксюша, — повернулся я к ней, но актриса — это неблагодарная профессия. Люди могут заниматься неблагодарным трудом и получать от этого удовольствие только тогда, когда есть талант... или сумасшествие.

— Но... — ох, началось.

— Я тебя по другому использую, — я даже облизнулся, а Эйзенштейн — молодой, круглолицый мужчина с ужасно стильной причёской, удивлённо на меня посмотрел. Я на него: — Сергей Михайлович, кажется, звуковым кино кто-то должен заниматься. Студия есть, аппаратура есть, а оператора нет. Вот и будет девочка заниматься делом. Я её научу. Правильная передача звук ничуть не менее важен, чем картинка. Музыка, эффекты, и тому подобное...

— Что ж, если вы так считаете...

— Да, точно. Попробую. Мою студию ещё не убрали?

— Нет, что вы, она в целости и сохранности. Правда, наш директор вас искал много раз, ему нужна ваша помощь с новой картиной.

— Так, понятно. Тогда спасибо за уделённое внимание, а я пойду к себе в студию. И поищу Туркина.

Валентин Константинович нашёлся у себя в кабинете, Ксения ходила за мной в состоянии прострации, а её мама, моя тётя, ждала где-то в районе проходной. Я постучался к Туркину.

— Валентин Константинович?

— Ах, да, — он тут же резко вскочил, — А я вас ищу, Дудин! Давайте, заходите быстрее.

Я зашёл, ксения следом прошмыгнула и стояла сбоку, не мешала. Я её представил и перешёл к делу:

— Что за срочность?

— Мы испытали определённые трудности при проявке цветных фильмов. Сама идея снимать в цвете пришлась всем по вкусу, но вот организация процесса проявки и копирования плёнок подвела, опыта нет, аппаратуры не хватает, нужна ваша помощь.

— Что ж, я весь к вашим услугам. Ксения, к слову, ассистент оператора звукозаписи, то есть меня. Давайте посмотрим, что у вас там.

Туркин взял с полки бобину киноленты:

— Мы отсняли пока только двадцать минут. Должен признать, студенческий фильм получился очень качественным, кинокамеры, которые вы нам передали просто восхитительны. Но их, кроме одной, уже загробастали с Мосфильма.

— Жаль. Ну что ж, я ещё сделаю, теперь у меня есть целый собственный небольшой завод прецезионного машиностроения. Проблема производства камер снята, могу сделать десяток или сотню.

— Проблема не в камерах, а в плёнке. Камера — хороша, но не главное. Пойдёмте в наш кинозал.

Что ж, должен признать, поработали ребята над короткометражкой очень неплохо. Короткометражка, которую отсняли здесь, во ВГИКе была документальной и запечатлела Москву зимой-весной этого года. Запечатлела речь Сталина при открытии метрополитена и Москву-реку. Пока не начался интенсивный перестрой города, Москва была старой, старорежимной и интересной. Мне лично было интересно посмотреть на город в исполнении документального фильма.

— Должен признать, кадры красивые.

— Это точно. Студенты ещё много чего наснимали.

* * *

Какое место в автомобильной иерархии занимает мой грузовик? Пожалуй, стало понятно, когда на нём покатались все видные деятели автопрома советского союза, во главе с товарищем Лихачёвым. Его к нам прислал Берия, Лихачёв — личность очень знаменитая. Наш, советский Генри Форд, человек-легенда.

Иван Алексеевич прибыл в компании с командой испытателей своего завода, и после тестовой поездки вокруг завода, вылез из кабины грузовика.

— Да, хорошую машину сделали. Всё для водителя, а не для груза. И сколько она стоит? — спросил он у директора, однако, я держался рядом и ответил:

— В среднем — миллион пятьсот, — я посмотрел на Ивана Андреевича, — это в ценах советского союза. Я полагаю, за двадцать тысяч зелёных уйдёт легко.

— Иван Алексеевич обратил на меня внимание:

— А вы...

— Дудин. Фактический руководитель этого вертепа, — коротко кивнул я на здание завода у себя за спиной, — как вам наш автомобиль?

— Превосходен. Даже нет, это что-то непонятное. Вот к примеру — зачем в машине радио?

Я улыбнулся:

— А как же без него? Слушать шум двигателя всю дорогу? Так и заснуть можно.

— Ну, допустим. Разве водителю не нужно слышать, что происходит вокруг?

— Шумоизоляция на что нужна? А радио — это строго обязательная деталь комплектации.

— Хорошо, хотя это и странное решение, — Лихачёв посмотрел на меня с удивлением, — а лобовое стекло?

— Триплекс.

— Ох, нам бы такое оборудование! — возмутился он с какой-то обидой, — подумать только — автоматическая коробка на серийном грузовике!

— Вещь крайне нужная, — ответил я ему в тон, — переключение передач, особенно в городском режиме крупного города, утомляет.

— Так, — Иван Алексеевич уже махнул рукой на меня, — феноменально хорошая оснастка. Посмотрел я на ваш прессовый цех — это фантастика какая-то. Когда у нас такое будет?

— Вот этого не знаю. И вообще, я свои машины делал на экспорт. В СССР просто нет соляры и масла нужного качества, потребителя на них тоже не найдётся.

— Миллион триста... Конечно. Хотя партия прикажет — и в путь! Будете производить.

— Для советских дорог — боюсь, что не будем. Хотя по части оборудования для вашего завода — я предлагаю подумать и поговорить серьёзно, — я посмотрел в глаза директору завода и его сопровождающим, — пойдёмте в мой кабинет.

Путь занял у нас пять минут. Мой кабинет, как и квартира, медленно и верно видоизменялся из советского в мой. Не слишком просторный, но уютный, с качественной отделкой, подвесными потолками. По пути мы заглянули в цех металлообработки, чтобы Лихачёв окончательно охренел. Думаю, вид чистого как операционная цеха, его изрядно удивил.

Мы зашли в кабинет, я предложил гостям кофе, налил капучино всем и поставил стаканчики перед визитёрами. Сел за свой стол.

— Итак, вопросы касательно меня попрошу оставить на потом. Или задавать Берии или Сталину. Это их компетенция. Говорить будем строго по делу, если вы не против.

— Для этого и приехали, — ответил директор, — значит, вы изъявляете желание нам помочь?

— Конечно. Наше предприятие может выпускать до тридцати таких грузовиков в сутки. Это вдвое меньше, чем у вашего завода. Но у меня работает пятьсот человек.

— Это феноменально, — тут же ответил Лихачёв, — как? Как вам удаётся выдерживать такой огромный темп при таком маленьком кадре?

— Объёмная штамповка. Горячая, холодная, сложная, особо сложная и точная. Закалка деталей токами. Автоматизация и кибернетика во всей красе.

— Страшно подумать, — ответил мне Лихачёв, — такие сложные машины! Феноменально.

— Я их создал не как народный грузовик, не как рабочую лошадку. Это продистый королевский скакун, демонстратор технологий. Локомотив прогресса. Понимаете, складывается нехорошая ситуация, при которой автозаводы не имеют внутренних стимулов к модернизации. Вот вы бы стали возиться с производством, скажем, радиоприёмников? Стеклоподъёмников? Клавиш зажигания вместо ключа? Или встраивать электронный блок управления ручным тормозом?

— Определённо нет, — ответил Лихачёв, — это излишне. Правительство требует от нас совершенно иного.

— Вот и я о том же. А эти машины — демонстрируют технологии, которые будут с течением времени удешевляться и вводиться на обычных серийных машинах. Это верхний сегмент.

Лихачёв вздохнул и согласно коротко кивнул:

— Вы правильно поступили. Я так думаю. Хотя я не всё понимаю, но сама идея создать целый сегмент автопрома с наиболее передовыми технологиями... привлекательна. Вот только на нас увеличат давление для модернизации производства.

— Нет, не увеличат, — отмахнулся я, — Сталин и все прочие понимают, что к чему и не будут требовать немедленно перенести технологии. Они сами перейдут по мере удешевления и массового освоения. Товарищ Лихачёв, я могу вам предложить кое-что интересное. Я бывал на вашем заводе месяц назад, с экскурсией. Должен признать, что организовано производство относительно неплохо, но технологически модернизировать производство маловероятно.

— Что есть то есть, — согласился директор, — у нас много проблем.

— Вот, об этом я и хотел поговорить. О том, как можно увеличить темпы выпуска постройкой нового оборудования. Мы производим методом горячей и холодной штамповки многие детали, которые на любом другом производстве точат. Или обтачивают после штамповки. Я не хочу становиться директором автозавода, поэтому предлагаю вам увеличить темп выпуска и сменить компоновку кабины водителя.

— Да? — Лихачёв нахмурился, — о каком оборудовании речь?

— Пресс для объёмной штамповки деталей. Пресс листовой штамповки деталей кузова. Если быть кратким — предлагаю увеличить качество выпускаемых у вас автомобилей за счёт применения новых технологий... но по количеству выйдет столько же — всё увеличение продуктивности сожрёт увеличение качества.

Лихачёв кивнул задумчиво:

— Согласен. Я очень в этом заинтересован — сейчас как раз планируется модернизация производства под выпуск до шестидесяти машин ЗИС-5 в сутки. Мы снимаем с производства тракторы фордзон.

— Хм... — я задумался, — уменя тут завалялись станки, которые тут стояли раньше. Их вообще некуда пристроить — вы может быть посмотрите? Вам пригодятся — берите. Нет — передам в наркомат.

— Посмотрю, давайте о прессе поговорим. Нам очень и очень важно получать детали штамповкой, вытачивание коленвала — это одна из самых муторных операций. Если бы вы могли помочь в этом — я буду вам очень благодарен.

— Договорились, — кивнул я, — станок мы уже разработали и более того, готовы к его выпуску. Понадобится место для его работы. С листовым металлом у вас как?

— Средне, — пожал плечами Лихачёв, — могло быть и лучше, иногда партии приходят совсем ни на что не годные. А наш новый автомобиль потребует сложных штампов кузова. Но вы с этим точно справитесь.

— Да, слышал. Зис-15? Видел эскизный проект, должен признать, очень хорошо. Берия мне передал копию документов, так что я его хорошенько обдумал....

* * *

Мои шевеления не могли остаться незамеченными. Ну да и хрен с ними. Я работал, и работал очень упорно. И вот прошло четыре дня с тех пор, как наш коллектив собирает не машины, а оборудование для ЗИСа. И я на этом заводе стал бывать намного чаще, чем на своём — по три раза в день заезжаю. Прежде всего — это объёмная штамповка. Сложная штамповка — это процесс сложный, состоящий из множества этапов, это не отливка. Процесс работы станков мне нравился. Но опишу сегодняшний день — мы запустили в тестовом режиме станок объёмной холодной штамповки на ЗИСе. Огромная махина, высотой и размерами с трёхэтажный дом, имела внутри оборудование для перемещения заготовок и работала очень шумно. Верхняя часть пресс-формы с гравировкой детали, сиречь формой, опускалась на нижнюю. Горячей штамповкой изготавливали двигатель — коленвал, блок цилиндров, картер, пальцы и шатуны, штанги и маховики, распредвалы в конце концов. Но самое главное — это поршни и цилиндры. Поршни сначала проходили холодную штамповку, после чего уходили в прецезионную точку, где доводились до нужного диаметра, если где и были неровности и неточности, они снимались.

Оставалось только удивляться тому, насколько же это простая и сложная одновременно деталь — двигатель. Механически она довольно сложная, однако, если посмотреть придирчиво — ничего заоблачного нет. Обычный металл, обычные детали. Вполне возможно, опытный токарь смог бы даже сделать самодельный ДВС. Да, далеко не фабричного качества, но работающий и пыхтящий.

Объёмная штамповка позволяла существенно увеличить темпы выпуска деталей. Я наблюдал за тем, как детали утащили на закалку. Да, долговечность деталей прошлого поколения была крошечной — из-за отсутствия или низкокачественной закалки. Известные машины Л-1, они же копии американского бьюика двадцатых даже не смогли доехать до Москвы в своё время. Именно на их основе решено было делать ЗИС-101 и впоследствии ЗИС-110, куда более качественные.

Началась работа над двигателем. Что есть по сути налаживание нового производства? Обучение людей? Нет, не в полной мере. По большей части новое производство — это смена технологий. То есть, допустим, вот есть станок — на нём изготавливают детали для двигателя захар-иваныча, ЗИС-5. ЗИС в этом плане очень удобен — двигатели собственного производства ставят. На станке шлёпают детали двигателя, шлёп, человек достаёт длинными щипцами ещё горячую заготовку и складирует её на конвейерную ленту, она уезжает дальше. В нашем случае даже этого нет — детали автоматически извлекаются из пресс-формы и подаются на конвейер. Человек убирает окалину, следит, чтобы станок шлёпал детали правильно и не портил в процессе. Если деталь вдруг неправильно встанет под пресс — линию не останавливают. Дело в том, что из мощной электроиндукционной печи детали идут горячими. И в процессе прессовки остывают — если остановить конвейер — все детали на нём уходят в переплавку. Потому что они остынут, пока будет стоять конвейер. Нет, бракованную деталь просто убирают с конвейера специальные люди. Они должны наблюдать и знать, как должна выглядеть деталь.

Станок грохнул, я думал, с ног свалюсь — пыхнул жаром. Раскалённые добела заготовки пошли по конвейеру и началась работа. Многотонный пресс опускался на них легко, выдавливая словно пластилин.

Налаживание нового производство — это монтаж оборудования, пресс-форм, линии обработки с конвейерами для последовательной подачи заготовок. Вот это и есть создание производства. А рабочие... они как выпускали те жедтали, так и выпускают их. Ничего для людей не изменилось. Пресс-формы работали, выдавая деталь за деталью. Стало намного меньше операций по точению, зато штамповочное производство мы переоснастили полностью. И большие и маленькие станки заменили более совершенными — с автоматическим сбором заготовок и отходов производства, более мощными и масштабными.

Я стоял в цеху и наблюдал за этим царствием огня и стали, пресс методично опускался на раскалённые заготовки, после чего они сортировались и ехали по конвейерной ленте, падали на наклонную панель и оттуда переезжали на ещё одну металлическую конвейерную ленту, едущую довольно медленно. Горячие металлические детальки остывали в процессе движения, после чего падали уже в кучу к другим деталям. Это первичная обработка. Заготовки имели форму деталей, но ещё не были ими, это черновая обработка, так сказать. Холодный металл слишком непластичен и разрушится, если его настолько сильно трансформировать. Заготовки езжали к прессу холодной штамповки. Я пошёл вместе с ними к прессу, пробравшись к рабочей зоне и наблюдая за тем, как происходит работа. Холодный пресс был намного больше и мощнее горячего — он выдавливал уже остывший металл, и при этом работал с большими заготовками, сильно нагруженными деталями — элементами рамы и подвески, мостами, опорами.

На заготовки опускался пресс, превращая их окончательно в нужные детали — кое-где делались углубления, где-то выемки, часть детали срезалась. Деталь приобретала конечную форму со всеми мелкими техническими элементами. Последний шаг — её везли на закалку и отпуск.

Новое оборудование для закалки токами высокой частоты, электроиндукционной вместо огневой, позволяло повысить ресурс деталей в три-четыре раза по сравнению с хреново закалёнными деталями первых захаров.

И наконец, я пошёл смотреть на сборку. Одной из вещей, которые активно производились на нашем заводе и поставились в ЗИС, были конвейерные ленты, которые перевозили детали из цеха в цех. И на сборку детали привозились на конвейерах, уже рассортированные по специальным поддонам. Сборщики — преимущественно молодняк, работали активно. Пока никто не видит — то есть пока один я наблюдал за их работой, было заметно, что они работают спустя рукава. Мне пришлось слегка увеличить производительность их труда путём поставки специальных инструментов. Гайковёрты и шуруповёрты.

Сборка была отвратительной, если уж честно. Да, детали изготавливались на нашем оборудовании очень точные и массовые, вполне на уровне автопрома семидесятых годов, то есть расцвета автопрома СССР, но вот то, как собирали двигатель из деталей, заставило меня ужаснуться. И я пошёл к Лихачёву.

— Иван Алексеевич, можно вас? — я выловил его в цеху металлорезки, шум стоял знатный. Лихачёв кого-то распекал.

— Да? — он говорил громко, видно, уже устал от шума.

— Пойдёмте отсюда, разговор есть.

Мы вышли из большого старого цеха через ворота, я потёр уши и вздохнул, посмотрев на окружающую действительность, — Иван Алексеевич, у нас беда. Качество сборки двигателей ужасает.

— То есть?

— То и есть. Хорошие детали мы сделали, а вот рабочие портят всю малину. Некоторые детали с откровенным браком вместо переплавки они приняли в работу, качество сборки же двигателей — ужасает. Некоторые из них придётся перебирать — так дела не делаются. Я конечно не хочу быть слишком строг, но так быть не должно.

— Так, — он глубоко вздохнул, — разберёмся!

— Я уже пытаюсь разобраться. Единственное, что я могу вам предложить — это перевести сборку двигателей с вашего завода в наш цех.

— А у вас что? — спросил он.

— А у нас качество сборки идеальное.

— Да не спеши ты, — осадил он меня, — двигатель З5 собрали?

— Да, двигатели собирают. Собрали уже наверное штук пять, но качество этой работы — хромает на обе ноги. Два из пяти движков в переборку.

Мы стояли около цеха металлообработки ЗИСа. Это на юге Москвы, если кто не знал. Территория завода — это множество старорежимных зданий из красного кирпича, ещё одно здание — главный конвейер. Я когда-то бывал здесь в другом времени — на территории завода много офисов, какая-то церковь, а само здание, в котором сейчас стояли мои станки — переделали под офисное. С широкими большими окнами, шильдиком, на котором говорится, что здесь когда-то выступал Ленин, и хипстерами со своими яблочными планшетами, днявчиками и с подвёрнутыми штанами. В общем, полное днище. То ли дело сейчас!

Погода не подкачала — мы шли по широкой асфальтированной дороге, было тепло и сухо, приятно, в общем. Солнышко приятно грело кожу, на заднем плане около цеха тарахтел захар иваныч, он же ЗИС-5. Тем временем в цеху происходила отвёрточная сборка новой машины, которая уже почти полностью сделана на нашем оборудовании. Внешне она немногим отличалась от ЗИСочка — разве что капот был угловатый, а не скруглённый, крылья тоже угловатые, а не округленные, кабина была цельнометаллической и с низкой герметичностью. Низкая герметичность подразумевает наличие её вообще, в то время как у ЗИС-5 кабина очень продуваемая.

Рабочие заканчивали монтаж деталей кузова, в частности — ярко сверкала сварка.

— Так-так-так, не успели вы прийти на мой завод, а уже что-то сделали, — Лихачёв осмотрел зис, — отлично, грубо скроен и ладно сшит. Сварной кузов?

— Он самый. Самое главное — новый двигатель.

Да, возвращаясь к теме — что значит наладить новое производство? Когда я решил произвести движок от ЗИЛ-157, довольно хорошо отработанный и продуманный, думал, что не получится, разница по времени же довольно велика. Однако, зря я сомневался. Те же детали, просто чуть другие, рабочие двигатель произвели на новых станках, это было даже проще, чем я думал изначально. По сути, мы поменяли только выпускаемые детали и изучали порядок сборки, но кардинальным образом ничего не поменялось. Поэтому Захар Иваныч имел мощный двигатель на сто восемь лошадей, который гораздо легче справлялся с огромными нагрузками, особенно на низких оборотах — когда нужно тянуть груз в гору, или тронуться с места.

— Да, вижу, — Лихачёв взял с крыла машины лежащую ветошь и протерев руки, поднял створку капота мозолистыми крепкими руками, осмотрел движок, цыкнув зубом: — Сложная бандура. Сколько выдаёт?

— Девяносто восемь на тесте, а по паспорту должен сто восемь.

— Ничего, потянет, — отмахнулся Лихачёв.

Модифицированный ЗИС-5 с двигателем от ЗИС-157 и более совершенной кабиной, усовершенствованными тормозами, не мог серьёзно повлиять на ход войны. Причина проста — при всех своих положительных качествах, грузовик дороже ЗИС-5 почти вдвое из-за более сложной обработки деталей. Я ещё добрался своими очумелыми ручками до чертежей и теперь этот упрощённый ЗИСок военной модификации значительно превосходил продукцию ЗИСа по надёжности. Правда, это только в опытной сборке. По сути машина представляла из себя всего то пятый зис с мотором от сто пятьдесят седьмого и усиленной коробкой передач, которая очен ь часто летела на зисах довоенной поры. Ну и улучшенной кабиной — герметичной и с лобовым триплексом.

Лихачёв осмотрел машину, после чего выдал свой вердикт:

— Похоже, серьёзно модифицировать уже имеющийся пятый не получится. Мы выжали из конструкции всё.

— Согласен. Нужно строить новую машину... а на неё нет пока что потребителя — нужно больше пятёрок.

— Будут потребители.

— Потом. В пятидесятых, — махнул я рукой, — товарищ Лихачёв, за сим буду считать, что моя работа выполнена. Штамповочные аппараты установлены и проверены, пресс-формы поставлены. Даже с некоторым запасом.

* * *

Недолго музыка играла... в смысле, недолго мне удалось просто сидеть и заниматься мелочами — мою работу с Лихачёвым не мог не заметить Берия. И результат был виден тут же — ЗИС увеличил выпуск продукции. За Июнь тридцать пятого было выпущено сто пять ЗИС-5, не считая уже имеющихся проектов автозавода. Проще говоря, завод чуть ли не удвоил свою производственную мощность.

Дело в том, что тут как в любой техцепочке — считают по отстающему. Заводчан сильно тормозила токарная работа — необходимость обтачивать детали — это увеличение времени работы людей, и если кузовов и кабин могли собирать и по три сотни в день без особых проблем, то вот двигатели и самое противное — топливная аппаратура... вот по ним и считался выпуск завода. Теоретически, он должен быть таким же, как и у всего остального, однако, брак. Учитывая то, что едва ли не половина деталей этой точной механики была с какими-либо дефектами, то приходилось Лихачёву выкручиваться. Детали делились по качеству — лучшие шли в армию, средние — в народное хозяйство, ну а дефектные — на запчасти. Однако, у меня это понимания не встретило. Как говорил воланд — если рыба не свежая, значит она тухлая. Так и с деталью — нельзя быть чуть-чуть металлоломом. Либо деталь без дефектов, либо в переплавку.

Как бы то ни было, за день активной работы завод ЗИС выпускал ранее шестьдесят захаров, иногда подводили в цехе сборки, но чаще — просто не хватало качественных деталей, тогда приходилось работать сильно сверхурочно, чтобы вытянуть план. Работа над ошибками.

С появлением качественных прессов горячей и главное — холодной штамповки, всё изменилось — темпы выпуска двигателя и ходовой почти сравнялись с возможностями производства кузовов, поэтому началось... начался звиздец, коллапсировала сборка, конвейер работал не то что сверхурочно — по моему, люди ночевали на заводе, на сборщиков пошла утроенная нагрузка. И тогда Лихачёв привёз ко мне детали. А именно — детали двигателей, это случилось через три дня после окончания модернизации ЗИСа, вереницы захаров приехали на мой завод для сборки у меня двигателей. И мне пришлось строить конвейерную сборку двигателей ЗИСа с помощью промышленных роботов. Это была большая и сложная работа — шесть длинных двухсотметровых конвейеров. Модуль помог с программированием роботов и постройкой точной механики конвейеров, но сам факт... Подвоз новых деталей двигателей требовал огромных усилий, модуль и я разработали для этого специальную систему. Детали сортировались с помощью робота по специальным поддонам, которые устанавливались на рельс. Система быстрого подвоза запчастей. Поддоны с однотипными деталями вставлялись на рельс, пустые — переворачивались и по нижней части рельса ехали обратно. Где опять наполнялись. Шестерни одевались на штырьки, шатуны в специальном отсеке, там же различные болты, гайки и шайбы. Роботам нужно было точно знать, в каком месте какая будет деталь. Механизация подачи комплектующих — это очень важный процесс для массовой сборки.

Одна единственная сборочная линия двигателей показала феноменальные результаты. Но линия была ориентирована конкретно на двигатели. Могла собирать и наши моторы, но порядок роботов и установок определённый, для двигателей. В помещении пахло машинным маслом и стоял шум "вжж-вжж" — ярко оранжевый робот двигался быстро, чёткими и рубленными движениями подхватывая с поддона винты — винт тут же приставлял к отверстию и вкручивал до нужной тугости. Второй в этот момент подставлял с обратной стороны гайку. Гулко гудели моторы и позвякивали валики конвейера — он двигался рывками, десять секунд постоял и двигается — три метра проехал и снова встал на десять секунд. Роботы продолжали свой неугомонный труд — они подхватывали с поддонов детали, после чего устанавливали их. Блок цилиндров, коленвал, поршни с шатунами, всё это скручивалось и свинчивалось. Процесс прохода конвейера от одной стороны до другой составлял тридцать пять минут — тридцать пять минут, включая смену запчастей и двигатели сходили с него постоянно. Их подхватывал уже самый большой и мощный промышленный робот — пятитонный силач, который устанавливал двигатели в определённой последовательности на брезентовую подложку. Ехать им отсюда недолго, но ехать надо.

Я удовлетворился постройкой такого цеха. Вернее, расширением цеха для сборки наших двигателей. Пробные отборы показали, что все двигатели собраны абсолютно идентично. Идентичен порядок сборки, идентично количество смазывающих материалов и техпроцесс, идентично всё. И собранный движок после сборки отправлялся на ЗИС, где не могли нарадоваться.

Когда я работал в этом цеху, ходил между агрегатов, ко мне, без какого-либо предупреждения, приехал ЛПБ. Берия Лаврентий Павлович был человеком занятым, так что мы почти не общались. И его визит для меня был неожиданным. Он был один, вошёл в цех и присвистнул:

— Ну ничего себе! Это же сколько можешь выпускать...

— Много, Лаврентий Павлович, — я не отвлекался от пульта робота, после чего развернулся, — рад вас видеть. Давненько мы не встречались.

А Лаврентий Павлович серьёзно так отъелся и стал похож уже на очень важного грузина. Ещё более важного, чем раньше. Вон, и командирские задатки стали проявляться во всей красе — видать, пообщался с этой комарильей. Сталин — это ведь не один человек, это целая команда. Берия теперь волею судьбы стал вторым человеком в стране. Он смотрел не на меня, как я думал, а на работающих роботов. Сборка двигателей шла полным ходом.

— Много — это сколько?

— Автозавод ВАЗ нашего времени выпускает девятьсот тысяч машин в год. Может выпускать, поскольку потребность меньше, то пятьсот-семьсот тысяч.

Лаврентий павлович немного прифигел:

— Сколько? — глаза аж на лоб полезли.

— А что вас так удивляет?

— Количество! Как они могут выпускать по две с половиной тысячи машин в день?

— Не один конвейер, плюс шустро работают, — пожал я плечами, — обычная картина для народного автомобиля. Спрос на машины постоянный.

— И зачем столько машин?

— Ну как же, в среднем в семидесятом году приходилось пять машин на тысячу человек. В две тысячи двадцатом — уже пятьсот двадцать машин на тысячу человек. Оцените масштаб изменений, так сказать.

Берия только за голову схватился. Вру, потёр пенсне:

— Неужели на всех? Дети и старики считаются?

— Считаются. Россия — большая страна, а советский союз — ещё больше. Это мировая тенденция и наша страна далеко не лидер по количеству машин. Лидер, безусловно, Америка с их восемьсот пятьюдесятью машинами на тысячу человек.

Берия глубоко и по-моему, нервно вздохнул:

— Ужас! В смысле, это прекрасно, но как подумаю, так оторопь берёт. У нас в стране выпускается триста пятьдесят машин в день, на всех заводах.

— Вот, эту ситуацию и изменяет автоматика. Да, я видел, как работает автопром — частично на токарных и фрезерных операциях, с ручной сборкой, медленной и ненадёжной.

Лаврентий Павлович закономерно спросил:

— А как же нефтепродукты? Где столько топлива взять?

— Хороший вопрос. Крупнейшие в мире месторождения — в арабских странах. На аравийском полуострове, востоке африки. Нефти там много, очень много. К слову, я думаю, нам нужно захватить эту территорию под каким-либо предлогом и очень-очень активно либо перебить местное население под корень, либо цивилизовать. Я бы поставил на перебить — дрессуре многие не поддаются.

— Ну, а кто нас называет кровожадными? — Берия усмехнулся.

— Я не кровожаден. Только контроль над мировыми запасами энергоресурсов стоит намного большей крови. Легче всего сразу и сейчас её пролить, и оставшись доминирующей страной ближнего востока, строить там свою арабскую социалистическую республику. Чем тот ужас и кошмар, который в моём времени.

Лаврентий павлович поднял голову и посмотрел на работающих роботов особенно пристально. Роботы трудились, шустро трудились. Двигатели сходили с конвейера постоянным потоком. Берия спросил:

— Хорошо, этот вопрос решит Сталин. Мы уже занимаемся вопросами добычи нефти в сибири, практически с того момента, как ты со Сталиным поговорил, мы начали эту работу. Нефть уже нашли, теперь думаем, как тайно наладить её добычу.

— Я не знаю, как тайно добывать огромные количества нефти. Тем более — тайно её переправлять в страну.

— Такой задачи перед тобой никто и не ставит, это моя работа, — вздохнул Лаврентий Павлович, — от тебя нужны только некоторые, особо точные и подверженные износу детали насосов и бурового оборудования.

— Без проблем. Мне понадобится некоторое время, но я обеспечу. Нефтяное оборудование — вещь крайне нужная и полезная. Только бы не влипли в зависимость от доходов.

— Этими граблями мы по лбу уже получили, теперь не будем на них наступать, — отмахнулся Берия, не отрывая взгляд от работающего робота, который тут соединял поршень с шатуном, — скажи, ты сколько можешь двигателей в день создать?

— Точно не знаю. Эта линия производит по двигателю каждые тридцать секунд с учётом техработ и вынужденного простоя оборудования. Это чуть меньше трёх тысяч в сутки. Но это только сборка, произвести я могу реально около ста двигателей в день.

Берия поджал губы:

— Ладно... Сто, значит...

— Производством занимаются на ЗИСе, а мои мощности не для этого предназначены. Мы производим свои двигатели. А что такое?

— Да так, интересовался, сколько можно производить на такой вот линии.

— Это только сборка.

* * *

*

Показ Берии всего производства занял почти два часа. Сыграло роль его инженерное образование, так что берия осматривал всё производство крайне тщательно. И спрашивал обо всём — станки это так, верхушка айсберга. Его интересовала организация рабочего процесса. Когда день начинается — а начинался рабочий день у нас в десять утра, когда заканчивается — в шесть вечера, когда, где и как люди обедают, как отдыхают. Сходили в наши релакс-комнаты, в которых было тихо, уютно, стоял музыкальный автомат и был аквариум с рыбками. Сходили посмотреть на бивень мамонта, то есть в мой цех, посмотрели на изготовление сверхточных деталей. В цеху работал отец при помощи Модуля. Образно говоря, он следил за работой автоматики и по подсказкам модуля делал то, что от него просили. Осваивал профессию — уже на уровне первого разряда.

В цеху берия и закончил осмотр и сказал мне:

— Что ж, работой удовлетворён. Сделал ты и правда хорошее предприятие для точмаша, теперь пришла пора думать, как дальше строить дело. Ты уже знаешь, чем будешь заниматься дальше?

— Конечно. Пока мы не можем делать реактивные движки и должны совершенствовать авиационные поршневые — я буду заниматься ими. Цех сборки вы уже видели. Пока нет самолёта под моторы типа АШ-82, поэтому я занимаюсь поршневыми двигателями и станками.

— Да, да, я в курсе. Значит слушай, дело такое, — совершенно серьёзно сказал Лаврентий Павлович, — у нас на носу война, но до неё нужно ещё дожить. И желательно — хорошо дожить, так решил Сталин. Стране на данный момент нужно много деталей для производства высококачественных ГСМ.

— Детали — это я понимаю, гсм — нет. Чертежи давайте и мои ребята сделают всё, как положено. Вряд ли это цель вашего визита. Итак, я слушаю, — я скрестил перед собой пальцы и выжидательно уставился на Берию.

Лаврентий павлович ненадолго замялся, после чего сказал всё-таки:

— Ладно, не буду темнить. Мы работаем практически со всей информацией, которую ты дал и всем, чем надо, уже занимаются люди. Но наши возможности ограничены тем, что мы не должны резко усиливать позиции. Поэтому Сталин решил, что перед войной нужно сконцентрировать особые силы на усилении народного хозяйства, а не армии. Армия будет развиваться так же, как и должна была. Понимаешь, к чему я?

— Честно говоря — не совсем.

— Стране нужно создавать стратегический запас оружия и патронов, топлива, металлов и так далее. Товарищ Сталин попросил меня занять тебя чем-то полезным стране.

— Я и так занимаюсь чем-то полезным стране, — парировал я, — или вы так не считаете? — я кивнул на двигатели.

Короче, если убрать всё лишнее, то дела обстояли так. Посмотрев на то, как я модернизировал зис — а мы с Лихачёвым по сути увеличили ресурс и мощность ЗИС-5, за счёт нового оборудования и удвоили мощность производства. Сталин решил, что мне не стоит лишний раз напрягать наших "партнёров" и работать стоит втихаря. Ну и конечно же — заняться чем-то очень важным. Но не напрягающим иностранных военных.

* * *

Компьютеры — компьютерам рознь. Компьютеры бывают разные — большие и маленькие, выполняющие сверхсложные математические расчёты и вполне себе бытовые функции. Компьютеры были нужны в любой отрасли промышленности. Первые компьютеры были ну очень неудобными, дорогими, сложными и массивными. И всё равно, они были. Почему? Потому что несмотря на все эти слабости, компьютеры были нужны всем, особенно математикам для выполнения большого количества расчётов. Однотипных и однообразных. Использование компьютера позволило решить множество физических, химических и социальных вопросов. Анализ, подсчёт, составление различных таблиц, использующихся в промышленности...

На самом деле такой математической работы было много, нудной и монотонной. Когда нужно было считать последовательно по сложным формулам с разными переменными и кропотливо заносить данные в таблицу. И подобные рассчёты были не редкостью в промышленности и армии. Расчёт прочностных характеристик деталей, разного размера, формы и состава. Расчёт экономических показателей. Мы привыкли к тому, что об этом не надо задумываться — всё как-то происходит само собой.

Самым интересным применением компьютеров, если быть точным, то программы xflow, которая предназначена для трёхмерного моделирования поведения воздушных и водных сред, например, для анализа различных объектов, был просчёт аэродинамики самолётов, выпускающихся в СССР. Этому уделяли немалое внимание, ведь аэродинамика позволяет увеличить скорость самолёта без увеличения его массы и главное — без затрат дефицитных материалов. Прочностной анализ конструкции самолёта тоже требовал физического моделирования, как и создание очень сложных трёхмерных чертежей, моделей, по которым и работал Модуль и вся роботизированная линия. И чем сложнее был самолёт, тем больше времени уходило на эти расчёты.

Что немаловажно — задание Берии. Финансы моего предприятия не пели романсы только потому, что рабочие получали зарплату согласно штатному расписанию, а в остальном... в остальном — никаких финансовых резервов у предприятия не было. И это меня немного напрягало, и я начал думать — где и как можно заработать деньги. Мне нужны были деньги — это определённо, много денег. Валюта, если быть точным — заработать наличные деньги рыночными методами не представлялось реальным вообще. Вот тут то я и задумался о бизнесе и начал его анализировать. В итоге пришёл к интересному решению — лучший способ получить деньги — это продавать товары. Машины? Дорогая игрушка, демонстратор технологий которые пока не стоит публично демонстрировать западным странам.

Ладно, какие ещё варианты были? Ведь не торговать же продукцией своего завода — слишком малый доход получается. Продукция слишком сложная и даже уникальная. Нет, нужно было сделать что-то более... более. Более интересное.

Мои раздумья упирались в необходимость постройки производственного предприятия, в котором для экономии средств будет установлено много роботов. А тут ещё модуль удружил мне — оказывается, он уже освоил термоядерную энергию. А я то думал, откуда питается такое мощное оборудование как электропечь и прочее. Оказывается, он устроил в цеху самый настоящий небольшой реактор термояда и от него запитал весь цех и завод. Так что за электричество мы не платили.

Продавать энергию? Нерационально. Зато можно и нужно было использовать это открытие для производства алюминия — он очень зависим от электричества. Простейший метод его добычи требует не столько горных работ, сколько сложного процесса извлечения алюминия из породы посредством электрического тока.

В общем, я получил от Модуля согласие и даже чертёж возможного предприятия, который и передал Берии дальше по списку. Нужно было организовать массовую добычу. До сих пор алюминий вытаскивал Модуль. Хм...

— Слушай, — я остановился в своём кабинете и вслух заговорил с модулем — здесь точно никто не услышит, — а ты можешь вытащить в наш мир ценные ресурсы? Всё-таки...

— Я могу вытащить любое количество ресурсов. Количество слоёв реальности теоретически бесконечно, но не во всех них физические законы идентичны. Вернее, во всех они отличаются. Но извлечённые в этот мир материалы будут иметь физические свойства, характерные для этого мира и своего атомарного состава.

— То есть? — удивлённо спросил я.

— В своей реальности они могут иметь иные свойства. Мои возможности с момента постройки реактора сильно возросли. Переносимая масса требует затрат энергии и чем больше энергии, тем больше масса.

— Понятно. То есть теперь ты можешь перетащить больше?

— Я это уже делаю, — ответил мне Модуль, — раньше я мог только по мелочи телефоны таскать, а теперь вон, целые здания и промышленных роботов многотонных таскаю. И ничего. Мои возможности по ремонту встроенными средствами тоже зависят от энергии.

— Занятно...

— Да. Так что ты решил?

— Я решил, что нам нужно зарабатывать деньги для нашего предприятия. Оно конечно неплохо живёт, но пора обрастать жирком.

— Официально, ты имел в виду. Ведь всё желаемое я уже могу вытащить почти без ограничений.

— Да, официально. Показать, что мы умеем это делать. У меня на уме три возможных варианта. Первый — организуем создание вендинговых аппаратов.

— С электроникой это сделать просто. Теперь же, когда купюры даже не маркируются... сложновато.

— Согласен. Второй путь — организуем сложный процессинговый центр. Пластиковые карточки и так далее.

— Это не приносит большой прибыли, — заметил Модуль.

— Да, этот вариант не проработан. Ну и третий вариант — производить и продавать конечную продукцию. Лекарства. Большое количество лекарств нужно всем, во всех странах мира и в этом рынке не так много монополистов, то есть мы столкнёмся с более-менее адекватной конкуренцией.

— Вот этот вариант правильный. Лекарства нужны всем и всегда, быстро портятся — то есть насыщение рынка не будет слишком уж интенсивным. Плюс в этом мире пока ещё не знают об антибиотиках. Мы можем стать монополистами в этой области.

— Именно, — поддакнул я, — короче, слушай, я вижу предприятие так — крупный фармацевтический завод, на котором работают преимущественно роботы и автоматы, минимум людей. Просто потому что их боязно подпускать к столь ответственным производствам.

— Что ж, это возможно, — ответил мне модуль, — однако, тут я тебя разочарую — есть более эффективный способ, но из две тысячи двести пятьдесят седьмого года...

* * *

*

Л — Значит Логика. Нам не понадобилось даже строить отдельный огромный завод по производству лекарственных средств — хватило и одного нового цеха. Тем временем, напомню, июнь подходил к концу.

Однако, меры безопасности тут были — закачаешься! Механика жужжала и грохотала, а роботы — сортировали баночки с лекарствами по ящичкам. Я только удивлённо смотрел. Во главе всего этого стоял большой агрегат, похожий на станок объёмного литья, только он выдавал не литьё, а... лекарственные средства.

— Я не понял, — спросил я у Модуля, — как ты смог это сделать?

— Этот аппарат называется биореактор. И не смейся, он предназначен для создания химических и биохимических соединений посредством субатомарного моделирования соединения и молекулярного формирования. Потребляет в качестве топлива биологическое сырьё нескольких типов, наиболее разных. И выдаёт соединения по установленному образцу.

Тем временем открылась дверь шлюзовой камеры и по конвейеру выехала коробочка, которую тут же подхватил большой робот и поставил на тележку, стоящую тут же. Роботизированную тележку, которая свозила продукцию на склад и складировала там.

Препараты, которые мы производили, были тщательно обдуманы и мы решили производить именно их, и никаких пока что других. Я не хотел раньше времени светить антибиотиками — меня быстро спросят, плюс создадут невыносимые условия конкуренции.

Поэтому антибиотики — наш козырь в войне, а пока что — мы остановились на Дротаверине, он же ношпа, обезболивающем — промедол. Мощный анальгетик, который часто использовался в хирургии и даже мог вызывать привыкание — наркотический. А так же ещё одно средство, предназначенное для нормализации сердечной деятельности.

Но это так, цветочки. Главное было что? Главное было создать запасы на случай войны. Вернее, к войне, поэтому в производство на этом необычном футуристичном реакторе пошёл афин, мезокарб, феназепам, цистамин, трифтазин, доксициклин, эуфиллин.

Честно говоря, залитые в пластиковые шприц-тюбики лекарства меня немного напрягали. Особенно наркотические, но что поделаешь. Особенно трифтазин — мощное средство, которое может конкретно так помочь, если крыша начинает ехать. Ну, заторможенность, шоковое состояние и так далее, думаю, в военное время солдатам может потребоваться, особенно зелёным. То же про феназепам могу сказать — судя по воспоминаниям людей, жизнь у них была не сахар. И даже то, что на этот раз мы примем меры — ничего не меняет. Короче, эта психоподавлялка очень полезна, чтобы успокоить человека. А вот мезокарб — моя прелесть, это аналог амфетамина, только менее наркотический и менее мощный. Но тем не менее, может дать прилив энергии и подавить депрессию и состояние заторможенности. Испытать бы полученные лекарства на ком-нибудь...

— Алло? — я набрал номер Берии, — Лаврентий Павлович?

— Да, Дудин, что такое?

— Лаврентий Павлович, у вас найдётся пара сотен заключённых, о которых никто не будет спрашивать?

— Откуда такие вопросы? — Берия насторожился.

— Я тут наладил выпуск лекарств и стимуляторов. Очень мощных лекарств и стимуляторов, нужно испытать их. Война — время подавленности и психоза.

— Ох, — Берия на том конце трубки по-моему за сердце схватился, — конечно найду, ты где сейчас?

— У себя на заводе, — ответил я улыбнувшись, — вы не торопитесь, нужное количество материала будет только завтра.

— Ничего себе, так, об этом нужно срочно доложить Сталину. Он уже затрагивал эту тему, я на доклад, а ты подготовь на завтра что-то интересное для демонстрации!

— Понятно. Тогда жду вас у себя завтра. Позвоните, когда приедете.

— Ишь как раскомандовался... ладно, жди звонка. Может быть, нужно будет строем в кремль идти.

* * *

Интересная же эта тема — эвакуация раненых и медицинские машины и оборудование. Как в советской армии была налажена медицина? Были медики, госпитали, как эвакуировали раненых — я до сих пор немного недопонимаю. Но эвакуировали же как-то. Это в послевоенной советской армии были разные машины для этой нужды — бронетранспортёры, и мои любимые — ЛУАЗ-ТПК, они же лягухи, они же лохи, они же — неплохие десантируемые компактные машины. Думаю, появление в советской армии подобной техники не сильно напряжёт потенциального противника — уж больно забавно эта тарахтелка выглядела. И делалась машина преимущественно из хорошо освоенных у нас материалов, и плавать умела — что немаловажно. Однако, Луазик в серию не пошёл. Зато я решил серийно произвести другую машину — БТР-40. Бронетранспортёр этой модели отлично подходил по габаритам для перевозки трёх бойцов на носилках, их даже можно было установить в два яруса, то есть пять носилок на одной машине. Или сидячими человек пять-восемь раненых. БТР был основан на агрегатах ГАЗ-63, поэтому на завод точмаша полетели чертежи и техзадача — делать! Я отправился на вытащенном модулем луазике в сторону цеха, подкатил к воротам и дальше пошёл пешком, зашёл внутрь через гермодвери.

— Товарищи! — громко обратился к людям, — завтра к нам может приехать товарищ Сталин. Мы должны показать ему новую медицинскую машину, поэтому начинаем работать. В авральном режиме! Придётся задержаться на работе допоздна.

Рабочие посмотрели на меня с интересом. Я установил для них очень скромный восьмичасовой рабочий день, поэтому на работе до сих пор ни разу не задерживались. Разве что отдельные личности. Посмотрев в глаза людей и не найдя там недовольства, сказал:

— Чертежи у вас уже есть, приступайте к работе. Штамповочный цех скоро начнёт работу, не тормозите. В восемь вечера у нас будет ещё один перерыв на ужин и в десять — конец рабочего дня. Всем спасибо за внимание.

* * *

*

Как выглядит изготовление нового оборудования для создания машины? О, очень просто — огромную заготовку под пресс-форму устанавливают рядом с четырьмя мощными промышленными роботами с высокоскоростными режущими головками. Дальше проходит обычная процедура — разгон головок и роботы начинают вырезать в прочном металле, сплаве вольфрама, осмия, иридия и ещё десятка различных металлов, точную гравюру. С точностью до одного микрона — для этого режущие головки снабжены сверхточными лазерными датчиками, которые измеряют поверхность вокруг обработки. Черновая обработка проходит грубо, большими фрезами, после чего начинается визг — четыре бормашины детально вырезают гравюру будущей заготовки. Потом её дополнительно полируют, снимая последний слой. После этого — происходит покрытие металла сложным напылением из износостойкого и не окисляющегося на воздухе металла. Гравюра готова. Эту заготовку переворачивают и грубо фрезируют на ней узлы крепления под станок. У каждого станка свои способы прихвата пресс-формы.

Вторую пресс-форму делают точно так же — двухсторонний станок зажимает заготовку между двух форм. Деталь готова, вчерне. Осталась постобработка, если выявлен излишек материала где-то из-за неправильной работы станка — доводят до кондиции металлорежущими станками. Но не всегда, а только в механических частях.

Работа раскроечного станка проще. Листовой металл подаётся на станок, после чего происходит, собственно, резка лазером высокой мощности. При толстом металле в дело вступает ещё более мощный плазменный резак на сверхбыстрой высокотемпературной плазме — скорость потока плазмы сверхзвуковая и он не успевает сообщить металлу достаточно высокую температуру для закипания — плазменный поток мгновенно расплавляет и вымывает металл, оставляя немного неровные края среза, которые, однако, нет необходимости дополнительно обрабатывать, если речь идёт про автопром. Неровная поверхность — это только плюс, ведь когда металл будет свариваться, это придаст дополнительно прочности и увеличит площадь контакта свариваемых торцов.

Листовой металл толщиной до двух миллиметров отлично удавалось сваривать лазером, а вот толстый — плазмой. Сварка электродуговая имела слишком много нюансов и слабых мест, но и она использовалась, там. Где сварные швы не особо ответственны.

Так и случилось с бронетранспортёром БТР-40, который решено было построить в количестве тридцати штук до завтра. Он прост и технологичен — это сыграло мне на руку. Корпус БТРа состоял из грубых стальных листов. Рама — практически идентична раме ЗИС-5, с некоторыми отличиями по прочности.

Изготовление автомобильных деталей, полный цикл, было уже освоено — мы лишь внесли небольшие коррективы в эти детали, ведь бронетранспортёр не должен быть ни роскошным, ни хорошо оборудованным. Поначалу. Рама, мосты, бронекузов, простой откидывающийся щиток вместо лобового стекла, и освоенный не так давно на ЗИСе двигатель, которых у нас был запас из полутора сотен штук — прозапас, так сказать. Установив движок и подключив его к усиленной ЗИСовской коробке передач, я успокоился. Осталась чистовая отделка. Машины уже уехали на покраску — их снабдили колёсами.

Последним штрихом, который я добавил уже заполночь, было медицинское оборудование. В основе своей это был именно БТР-40, но с некоторыми деталями от модифицированного нами ЗИС-5. Двигателем, коробкой, мостами и частично — рамой. То есть делался БТР скорее на базе ЗИС-5. Кресло водителя простое, из простого стального листа пятимиллиметровой толщины, загнутого буквой зю. БТР снабдили высокой для бронетранспортёра крышей, что делало крышу выступающей. Но зато с ростом в метр восемьдесят можно было не изображать пассажира газель-маршрутки, а стоять в полный рост. Большинство солдат-красноармейцев, из-за голодных лет, имели рост в районе метра восьмидесяти, лишь пятнадцать процентов выходили за рамки ста восьмидесяти двух сантиметров.

В салон установили прорезиненное напольное покрытие, амортизированные носилки из алюминия, которые при езде по кочкам и ухабам защищали раненого от резких толчков, компенсируя их раскачиваанием носилок, которое приставленный фельдшер может остановить вручную, или вовсе заблокировать подвеску.

Далее — самое важное, место фельдшера, или хирурга. Не стоит надеяться, что фрицы не будут стрелять по нашим медикам, так что место хорошо бронировано. На борту установлена аптечка бортовая — с множеством ячеек. Под потолком установил крепления для капельниц — при необходимости можно будет подвесить капельницу. И наконец, медтехника.

По всему выходило, что мой транспорт вполне можно было считать реанимобилем. То есть самым крутым транспортом для скорой помощи — инфузионный, травматологический, реанимационный наборы, набор врача даже был. А это не только лекарства, коих тоже было, это медицинская техника и инструменты. Тот же реанимационный — аппарат искусственной вентиляции лёгких, кардиограф, кардиостимулятор, дефибриллятор, аппарат ингаляционного наркоза — совмещён с ИВЛ-аппаратом, матрасы, комплекты для иммобилизации повреждённых конечностей, в общем, самый сок и смак. Благодаря высокому потолку удалось разместить всё оборудование. Пришлось в процессе изготовления второй машины увеличить базу и добавить к машине ещё одну не ведущую ось, потому что двухосный двухтонный бронеавтомобиль не мог вытащить всё это добро вместе с врачом и водителем. После чего мы ещё приделали жёсткую сцепку задних осей и разнесли оси по геометрии — одна была передняя, вторая посредине, третья сзади.

Получилось... вполне достойно, вездеходные качества повысилить, развесовка машины улучшилась. Удлиннённый БТР имел длинну в семь с половиной метров и колёса от ЗИСочка ему уже не подходили — пришлось Модулю вытащить мощные грузовые колёса из нашего времени. Собственно говоря — это обычные колёса от камаза с резиной для вседорожной езды.

Когда все рабочие разошлись, я продолжал работу над машинами, ведь собирались они автоматически, по большей части. Да тут ещё и нужна была помощь модуля. На машину поставили дополнительный компактный дизель-генератор для питания медицинского оборудования и установили лобовое бронестекло, а опускаемый на него щиток сделали монолитным, его можно было опустить, въезжая в опасную зону.

* * *

Сталин предусмотрительно пригласил с собой только одного человека — только своего личного врача, которому более-менее доверял. Они приехали кортежем из трёх машин ЗИС-101, Сталин, берия, охрана Сталина. Но вот в ангар пошли втроём — Сталин, Берия, врач. Я ждал их у дверей большого арочного ангара с мощным освещением — это сооружение было возведено в явной спешке. Как дополнительный склад. Плюс он был большим — сорок метров от края до края и две сотни метров в длинну. Около входа была площадка, на которой и расположились два десятка санитарных машин. Сталин и Берия вошли и посмотрели на это очень удивлённо. Нет, они привыкли не удивляться, но вот моя машина их почему-то удивила. Автомобили имели цвет хаки и красный крест на борту, стояли в один ряд, чуть наискось, между машинами было по несколько метров. Сталин поздоровался и спросил:

— Что это за машина? Я не видел такой в вашей информации, товарищ Дудин.

— Медицинский бронетранспортёр. Конкретно эти машины мы сделали вчера вечером.

— Да? Не узнаю марки, это не БТР-сорок, и не сто пятьдесят второй, хотя похожа на оба варианта.

— Эм... — я замялся, — изначально я хотел сделать санитарный автомобиль на базе БТР-40, но в процессе изготовления и наполнения его изменяли. Агрегаты установили от модифицированного ЗИС-5, добавили третий мост по центру, и много чего внутри.

— То есть эта машина спроектирована вами? Вчера?

— Получается что так.

— И как качество машины, не пострадало? — придирчиво спросил вождь народов, — наспех скроенное долго не носится.

— Качество не пострадало ничуть. Всё просчитали, продумали. Агрегаты имеют запас по прочности а машина может взять ещё около шести тонн брони, если это понадобится. Все три моста ведущие, проходимость у машины просто изумительная. Обкатали уже на призаводских буераках и косогорах.

— Что ж, вам есть смысл поверить, — кивнул Сталин, — Леонид Алексеевич, будьте добры, оцените наполнение машины. Товарищ Дудин, похвастуйтесь, что вы сделали.

И я пошёл показывать на примере ближайшей машины. Леонид Алексеевич — человек в штатском костюме, с интелигентным видом, в очках, посмотрел на меня немного свысока, но когда мы перешли на его профессиональную тему, то забыл об этом и начался рассказ и показ всего, что в машине было.

Самым сложным для меня было выдержать испытание расспросами доктора о том, для чего предназначено и как работает оборудование и медтехника, которые здесь установлены. И если к привычному оборудованию вопросов не возникло, разве что по поводу количества этого самого оборудования, которого было много — одних только шприцов несколько штук... а вот по поводу электрокардиографа пришлось выдержать экзамен на знание матчасти. Самым сюрреалистичным на его взгляд был аппарат ИВЛ и аппаратура кардиостимуляции, а так же аппаратура для переливания крови и наркоза. И даже бак с газом для него.

В общем, доктор меня долго расспрашивал. Наконец, мы перешли на тему лекарственных препаратов, которые Сталин обещал показать ему. И вот тут начался кошмар, поскольку о лекарствах я знал мало и говорил в основном по подсказкам Модуля.

В конце концов, я просто продемонстрировал ему брошюру-инструкцию по применяемых в аптечке лекарствах. Некоторые из них уже выпускались промышленностью, а некоторые вызвали много вопросов — особенно феназепам и кеторол. И добрались до менее мощных и более обычных лекарств, которые медики часто возят с собой. От валидола до...

В общем, допрос меня любимого врачом закончился только через час, пока Берия и Сталин грели уши, я старался в меру сил отвечать, что знал, за остальным посылал врача к книжке. Неуверенными мои ответы не выглядели.

Врач повернулся к своему главному пациенту и воскликнул:

— Это поразительно! Особенно эти антибиотики. Они позволят победить множество болезней и серьёзно снизят смертность. Особенно от туберкулёза и пневмонии. Это настоящее открытие мирового масштаба!

— Не спорю. Но их время пока не пришло, — ответил Сталин, — через пять-семь лет мы сможем их создавать и применять.

— Почему тогда?

— Потому что мы не хотим, чтобы их эффективно применяли в армиях наших противников, тогда как у нас не будет возможности их синтезировать. Так ведь, товарищ Дудин?

— Согласен, были те же мысли, — кивнул я, — однако, некоторыми лекарственными препаратами я планирую начать торговлю уже скоро.

— Необходимы обширные клинические исследования, — тут же возмутился врач.

— Их провели, не сомневайтесь. Лекарства соответствуют стандартам куда более строгим, чем в какой-либо стране мира.

— Я не слышал о подобном.

— Было бы глупо раскрывать всю информацию по ещё не испытанным лекарствам и дать конкурентам разработать своё предложение, — пожимаю плечами, — антибиотики — сразу нет, это секретное средство.

— Ну вот так всегда, — возмутился врач, — люди умирают от пневмонии уже сейчас, каждую минуту, и у нас есть средство, но помочь им мы не можем по каким-то там соображениям.

— Помогать нужно всем, а не одному из тысячи. Иначе другие будут нас винить в том, что не смогли помочь их родным. Хотя... — я посмотрел на Сталина, — если не раскрывать всю информацию по фармакинетике препарата и давать его в больницах хотя бы детям — результат должен быть неплохой.

— Ви уверены? — строго спросил Сталин, — что наши потенциальные, — он выделил это слово тоном, — враги не найдут это средство?

— Хороший вопрос. Зависит от того, как использовать лекарство. Мы могли бы давать его втайне, через органы НКВД, под видом обычных лекарств и контролировать каждую проглоченную таблетку. Насколько я знаю, до выработки привыкания эффективность должна быть феноменальной, дозы будет достаточно крошечной. По мере развития привыкания к антибиотикам дозу придётся увеличивать. Поэтому принимать их как обычное лекарство в любом случае нельзя.

— Что ж, — Сталин сдался, — я одобряю, если вы такое провернёте, Лаврэнтий? — повернулся к Берии, — как думаешь, справишься?

* * *

Тема с таблетками продлилась недолго — продавать спокойно лекарства я не мог — нужны были обширные испытания и этот бизнес требовал длительной подготовки. А деньги нужны уже вчера, так что я поступил неожиданным для всех образом. Нужен был маленький, дорогостоящий и популярный товар, который бы принёс хороший доход.

Тем временем активно строилось сразу два новых цеха моего завода и ещё одно предприятие на востоке — "ПК Восточный" от нашего Центра Экспериментального Приборостроения, ЦЭПа. Такой технологией стали радиолампы. Крайне полезное, нужное и ценное оборудование, которое в свою очередь нужно всем. Его не бывает много — я наконец-то решил всерьёз заняться технологиями производства радиоприёмников и прочего оборудования. Производство радиоламп было... непростым, но опыт у меня в этом уже был, более того, были превосходные образцы из будущего. А лампы, которые мы собирались создавать, должны были иметь качество на уровне будущего.

Цех для работы со стеклом, металлообрабатывающий, особо точной обработки, как в движущейся механики тут не надо. Главная сложность — это сборка радиолампы. А уже радиолампы позволяли мне выйти на рынок приборов! Вот это было действительно нужно всем, и накрывались при этом обширные рынки.

Производство радиоламп планировалось в таких объёмах, что советские, ручной сборки, и рядом не валялись. Невообразимое количество! Мои радиолампы... Номенклатуру ламп я без зазрения совести взял из производящихся в СССР — всё равно это были самые популярные в мире лампы, где-то скопированные, где-то уникальные.

За образец я взял радиолу "Ригонда". Эту тумбочку я видел в детстве у бабушки. Радиола — как раз тумба на четырёх тонких чёрных ножках — такой стиль вроде популярен в шестидесятых-семидесятых... здесь нет. Сама по себе Ригонда была довольно неплоха — я наглым образом поменял схему, вместо одного динамика — два отъёмных по бокам, чтобы их можно было поставить подальше друг от друга, тем самым улучшив звучание. Далее — одинокая площадка под пластинку сверху получила себе в соседство механизм полноценного магнитофона. Но подумав немного — я убрал магнитофон, оставив смещённый влево механизм вращения пластинки. Справа установил полноценный эквалайзер.

Ну вот и всё. Музыкальный центр — мечта сороковых, готов. Опробовал его с имевшимися у меня пластинками — стереопластинки могла проигрывать только специальная стереоголовка. Я для этих целей даже смотался в студию, в которой работала Ксюша и записал несколько треков в стереоформате на специальные пластинки. Оборудование для записи стерео придётся поставлять студиям записи своё.

Корпус приёмника претерпел изменения — он стал меньше за счёт того, что колонки были по бокам отъёмные. Но при колонках даже больше первоначальной ригонды.

Промышленное производство печатных плат совершенно не походило на методы, применяемые в советском союзе.

С моей отмашки заработал специальный станок, на котором производились платы каждую секунду. И началась сборка. Тем более, что дефицитных материалов в радиоле не было — не особо она отвлекала и цеха, штамповка всех штампованных деталей производилась на станках низкого класса точности и высокой производительности.

Лицом Ригонды стала панель настройки с ленточным механизмом и стрелкой, а так же тёплые, ламповые стрелочные приборы, применяющиеся для точной настройки на волну. Первая серийная радиола была на заводе встречена с небывалым энтузиазмом всего через несколько дней после начала работы над ней. Что поделать — когда под рукой такие мощности и кадры, а так же Модуль, проблемы технического плана как-то стоят на втором плане. На первом уверенно стоят проблемы "как бы не огрести". Я с наглым видом позвонил Лаврентию Павловичу.

— Да? — голос у Берии был уставший.

— Лаврентий Павлович, у нас тут товар есть, его через амторг нужно слить в Америку. Сможете организовать?

— У всех один вопрос, — буркнул Берия, — организовать... а ты сам позвони в амторг и поговори с тамошним начальством.

— Спору нет. Звоню.

* * *

Пришло время для раздачи слонов! Наша фирма успешно вела торговлю через амторг и сеть американских магазинов, в которых радиола "Vega Twinstereo" обрела невиданную популярность. Причина крылась в стерео, ведь вместе с радиолой поставлялись пластинки с записями в демо-режиме. И понятно, что звучали эти записи просто восхитительно на фоне низкокачественных моно-пластинок. Да и сама идея электрофона резко стала популярной — виной тому купленные статьи в множестве журналов и миллионы буклетов типа флаер, которые бросались в почтовые ящики и лежали практически везде, где их могли заметить.

Эффект вирусной рекламы, плюс классическая типография — отпечатанные миллионы брошюр и рекламных прокламаций были хорошего качества — выше, чем у конкурентов. Естественно, популярность была просто бешеная — амторг это только полдела. Нагрузка на завод резко возросла, мне пришлось напрячь все шесть сборочных линий на одну цель — сборку радиол. Их выпускалось по три тысячи штук в день, а доставкой занялись трансатлантические конвои.

Мне пришлось даже всерьёз озаботиться проблемой создания собственного торгового флота — ну не устраивала меня медленная и ненадёжная доставка товара в разные страны мира.

Радиолы разошлись широкими тиражами и первая партия в пятьсот тысяч штук была раскуплена очень быстро. Продавались они по двести долларов, что было... недорого для аудиотехники такого класса — машину можно было купить за две тысячи. Всего-то в десять раз дешевле...

Однако, я недооценил америку. Общество уже выходило из финансового кризиса и новая, дорогая техника, становилась доступной. Шильдик с провокационной надписью Made in Russia, вызывавший в Берии желание потянуться за наганом, а у меня — естественную реакцию, мол, РСФСР же, а РСФСР и Россия это равнозначно.

Основные же потребители наших радиол жили в Европе, туда проще доставлять и само по себе крупносерийное доступное стерео с коротковолновым и УКВ-радио в одном флаконе с электрофоном, не патефоном или граммофоном, преобразующим механические колебания напрямую в звук, а электрофоном, в котором механические колебания преобразуются в колебания электрические и после усиления только звучат...

В общем, новизна конструкции, дизайна, привели к тому, что в день продавалось четыре тысячи радиол. А к ним в комплект ещё шло допоборудование — с большой наценкой, но об этом не сообщалось напрямую. Как и везде, как и всегда — комплект ламп сменный, удлинняющие кабели к колонкам, ножки трёх видов — тонкие чёрные в стиле шестидесятых, одна ножка-труба с четырьмя лапками снизу, и сложный настенный кронштейн в стиле кронштейнов для телевизоров. Ну и сменные иглы, более мощная выносная антенна, которую можно было прикрепить за окном или на крыше дома — с ней приём сигнала становился просто восхитительным.

— Так, вижу, — я прошёл вдоль строя новеньких машин, М-1, эмок. Машины были восхитительны. Ночью их пригнали к заводу, и вот теперь, они готовы были встретиться со своими счастливыми обладателями. Эмки изготовили на ЗИСе по моему заказу, а вот двигатели и коробки передач изготовлены на нашем заводе, как и вся сложная механика этих машин. Ровно три сотни М1, и главное — не чёрного цвета. Чёрный — слишком уж мрачный, эмки были белые, мокрого асфальта и двухцветные — бежево-багрового цвета. Называется расцветка "третье сентября". Правда, так никто и не понял, почему именно это число, но не важно.

Когда рабочие прибыли, я воспользовался громкой связью и попросил всех собраться перед входом в главное здание и не толпиться.

На крыльце установили две большие концертные колонки, я взял в руки микрофон и нажав на включение, заговорил. Говорить с людьми — не мой конёк, а уж тем более произносить речи.

— Товарищи рабочие! За прошедшее время мы много и плодотворно работали и пришло время подводить итоги этого квартала. За это время мы сделали очень много. Помогли оснастить завод ЗИС новейшими станками, лучшими в мире, изготовленными вашими руками. Никто в мире ещё не научился холодной штамповке таких сложных деталей, как коленвал грузовика. И только наши станки могут. Мы создали новейшую санитарную машину, ну и как не упомянуть наш грузовик — самый дорогой и роскошный грузовичок в мире. За прошедшее время мы создали немало, помогли многим, и принесли большую пользу как советскому народу, так и своему заводу. Поэтому вас всех ждёт награда. Всякие благодарности и грамоты — на хлеб не намажешь, верно?

Собравшиеся одобрительно зашумели.

— Поэтому встречайте. Автомобили, которые вы сегодня видели перед заводом — ваша премия. Пока что у меня нет возможности премировать автомобилем каждого, кто это заслужил — перед заводом недостаточно парковочных мест, поэтому автомобили получат те, кому приходится долго добираться до работы. В первую очередь — жители удалённых районов столицы и даже подмосковья. Все остальные получат свою премию в более вкусной и приятной форме, но со временем достанется и автомобиль, просто нужно подождать.

Встретили это громогласным ликованием, я даже выключил микрофон, просто пережидая, пока люди нарадуются. Когда шапки перестали взлетать вверх и мужики и девушки успокоились более-менее, я снова включил микрофон:

— Премия каждого уникальна, однако, есть вещи, которые каждый получает вне зависимости от своей должности. В нашей столовой существенно расширяется ассортимент — сегодня — шведский стол. Ешьте и пейте, сколько влезет, можете брать с собой, сколько сможете унести или увезти! Денежная премия всем без исключения — в размере штатного оклада. И ещё вот эти презенты, — я кивнул на пакет с полезными вещами, — премия за лояльность — выдаётся тем, кто принимает курс завода и идёт в ногу со всем предприятием, не стоит на месте и не движется в противоположную сторону. Наш курс прост — все и каждый на заводе должны иметь квалификацию шестого разряда, все и каждый должны быть внимательны, аккуратны, педантичны, и приходить в ужас от мысли выпустить брак. Перед нами не стоит никаких планов, и никого не накажут, если вы забракуете деталь с мелким дефектом. Зато если наша техника сломается — это будет серьёзный удар по репутации всего завода — центра с самым передовым оборудованием, в котором создаётся механика невообразимой сложности и точности! А теперь — я объявляю сегодняшний день выходным! В столовой накрыт праздничный завтрак, не толпитесь, поверьте, хватит на всех и ещё останется, всё вы ни съесть, ни унести не сможете!

Короче, сегодня был праздник. В честь какого-нибудь взятия бастилии или что-то в этом роде. Народ ломанулся в столовую, но организованно — чай не тупые какие, пошли кушать культурно. А в столовую я пригласил поваров и официантов из четырёх ресторанов, не смог всех нанять. Заплатил им дорогостоящей нямкой и одному шеф-повару подарил машину.

Шведский стол организовывался посредством помощи Модуля, который натащил превентивно из разных реальностей жратвы, причём, много, очень много. Десять тонн мяса, пиво, крабы и креветки, деликатесы самого разного толка, всё это составлялось на столы в открытом доступе в большом количестве. Салаты, маринады, соления, копчёности, колбасы и ветчины, супы горячие и холодные, мороженое, горячая свежая выпечка...

Для поваров не поленились вытащить из нашего времени всё кухонное оборудование — блендеры, миксеры, тостеры, пароварки, аэрогрили и микроволновки, электроплиты и многое, многое другое... В общем, оборудования было много и повара успешно с ним справлялись. Едоков было много — тысяча, поэтому пришлось накрывать банкет перед зданием столовой. Благо, там была хорошая брусчатая разноцветная плитка. Притащили специальные столики со скамеечками, расставили угощения — погода была сегодня просто чудо. Тихая, безветренная, солнечная. Народ легко разместили под открытым воздухом, они набирали всего и побольше на свои тарелки, после чего начался банкет. Алкоголь тут был только лёгкий и по бутылке пива на каждого, но зато хорошего немецкого пива, а не советского жигулёвского или какое тут ещё... В общем, народу понравилось, даже очень, я тоже присоединился к массовому обжорству и к ужасу многих людей, уплетал устриц и кальмаров.

Праздник живота закончился только под вечер, когда уже потанцевали под музыку с дамами, их тут было сорок штук на восемьсот мужчин. Пообсуждали разные рабочие вопросы, снова потанцевали дам, после чего я включил на принесённом экране фильм из последних советских, снятых уже на цветную киноплёнку и со звуком. Правда, включил я его через цифровой проигрыватель, но не суть. Посмотрели, после чего и разошлись, довольные жизнью.

Быстрее скорости звука может быть только скорость слуха — очень скоро, уже вечером, о том, что работников осыпали премиями и ценными подарками, знали, пожалуй, все в наркомпроме и КГБ, а до соседних заводов новость пришла первой.

* * *

Подъезд моего дома был культурным местом, если так можно выразиться. Во дворе играли ребятишки, обычно в футбол, с машиной постоянно кто-то возился — у жильцов было достаточно персоналок, и водители мыли и чистили свои ласточки как раз во дворе, но поодаль от детей. Не из любви к детям — просто боялись, что мячом попадут и оставят вмятину.

Четыре машины ГАЗ-А, и несколько новых и входящих в моду М-1. Эмкам судьба уготовила недолгую жизнь — они появились в эпоху стремительного прогресса и были вполне в духе времени — внешне и внутренне, но качество подвело, ресурс тоже, поэтому когда пришло время пересаживать страну на Победы, большинство эмок уже были пожилыми. Они прожили одно поколение автомобильной жизни.

Посредством моих чертежей товарищи поставили на конвейер новые машины — ЗИС-101, М1, но их количество для такой огромной страны — смехотворно. В то же время сохранялось положение, при котором в стране даже грузовиков постоянно не хватало, что уж говорить про легковые — роскошь. Недоступная многим.

Но на этот раз в привычном летнем пейзаже была свежая, так сказать, струя. Тут стоял наш люксовый грузовичок, он имел имя "Little Pony", и на его капоте красовалась мультяшная фигурка маленькой лошадки. Что поделать — у меня своё чувство юмора. Кузов и цвет грузовика выдавали с потрохами его владельца — это была пони из правительственного заказа, в кузове обнаружились ящики. Я вылез из мерседеса посмотреть, после чего быстренько поднялся по лестнице на свой третий этаж, где обнаружился чекист, стоящий в парадной. В моей отличной парадной, чекист ничего не сказал, когда я вошёл в квартиру, уже изрядно заинтригованный.

Однако, в доме застал неожиданного гостя — Сталина. И Берию. Сталин о чём-то говорил с белой как мел мамой, а Берия пил кофе в уголочке. Я улыбнулся им:

— Товарищи, я вернулся. Добрый вечер, товарищ Сталин, товарищ Берия.

— И вам добрый, товарищ Дудин, — повернул ко мне голову вождь народов, — присаживайтесь, у меня есть вопросы к вам.

— Мам, побудь пока в своей спальне, если не трудно.

— Да, да, — она встала и вышла. Нервная какая-то стала... хм...

Я сел за стол.

Сталин с сарказмом посмотрел на меня:

— Хорошо живёте, товарищ дудин. Богато.

— Что есть то есть, — не стал я отпираться, — хотя как по мне — квартира хорошая, а остальное так, наживное.

— Товарищ Дудин, — Сталин стал серьёзным, — я только закончил тщательно анализировать первую часть вашей информации об армии. И у меня возникли вопросы технического плана.

— Конечно, — было бы странно, чтобы Сталин только за этим изменил своим кремлёвским кабинетам и приехал ко мне.

Я вопросительно посмотрел на вождя.

— Перед главной войной нам нужно выдержать три крупных военных конфликта. Во время нападения на СССР, гитлер сначала разделался с европейскими государствами, особенно с Грецией. И у меня возникло мнение, что если мы поддержим греков в предстоящей им войне, то нападение удастся немного отсрочить. Как вы на это смотрите?

— Это не технический вопрос, — задумчиво сказал я, — но смотрю с опаской. Хотя идея здравая.

— Хорошо, — Вождь народов медленно пригубил чай и закурил трубку, Берия открыл окно, в которое вылетал весь дым, — следующий, можно сказать, животрепещущий вопрос о воздушном флоте. Вы ведь специалист по авиации, верно?

Я коротко кивнул. Сталин, пыхнув трубочкой, продолжил:

— Строительство и главное — постоянное увеличение роли воздушного флота в предстоящей войне — это уже само собой разумеется. Война в воздухе самая наукоёмкая, поэтому и настолько важна, а с появлением ядерных боеголовок она будет ещё важнее. У нас, нет проблем с истребителями, есть проблемы с дальними бомбардировщиками, разведчиками и главное — с транспортом. В документах утверждается, что самолёты вашего времени по транспортной мощности превосходят несколько дивизий ЛИ-2. Это так?

— Полагаю, что так, — кивнул я, — а роль лёгкого транспорта переднего края берут на себя вертолёты.

— Слово то какое знакомое.

— Ваш сын придумал, в конце пятидесятых, термин устоялся.

— Ну хоть что-то он правльно сделал, — Сталин ухмыльнулся, — проблемы у меня с этим шалопаем... ах, да, вернёмся к делу. Нам не просто нужны, а остро необходимы мощные транспортники, десантные войска. Видите ли, товарищ Дудин, я изучил как общую информацию, так и информацию про армию будущего и сделал вывод, что десант — это один из самых тактически полезных видов войск. Массовые выброски десанта есть даже сейчас, но их оснащение не предполагает ведение длительного боя. Чтобы снабжать фронт особо важными припасами, нужны сильные и большие транспортные самолёты. И вот тут я могу надеяться только на вас.

— Это да. Турбовинтовые двигатели, — понимающе кивнул я, — впрочем, десант может и на не дефицитных поршневых летать, не убудет.

— Подобные войска очень нам пригодятся на переломном периоде войны. Это, понятное дело, будут наиболее сильные и наилучшим образом вооружённые войска. Проблема только в матчасти.

— То есть самолёт, парашют, техника и оружие?

— Вэрно, — кивнул Сталин, — именно в таком порядке. Всё это требует сложного производственного оборудования. Но ладно с ними с парашютами, самолёт и техника — вот самое сложное.

Я тяжело вздохнул. Это будет непросто!

Сталин тем временем продолжал:

— Для начала — солдатам необходимо оружие, автоматическое и довольно компактное. Выбор пал на автоматы с промежуточным патроном. Автомат долго выбирать не пришлось, — хмыкнул Сталин, — а вот с техникой — возникли сложности. Мы приняли решение пока не торопиться и построить только легковые автомобили, вроде виллиса, носимые миномёты калибра восемьдесят два миллиметра и лёгкую противотанковую пушку калибра сорок пять миллиметров, буксируемую тем самым джипом. Что у тебя по темпам выпуска станков?

Я задумался ненадолго, получая инфу от модуля и ответил:

— Станки делаются поштучно. Наша продукция — не ширпотреб, каждый станок производится с учётом того, где и как ему предстоит работать. Какие люди и какой квалификации работают, какие детали изготовляют, поэтому темпа выпуска как такового нет. Произвели вот около тысячи металлорежущих, раскроечных, листогибочных и сварочных аппаратов — для собственного производства на востоке от столицы.

— Значит, справишься, — Сталин улыбнулся, — ладно, что я ещё хотел? — спросил он у Берии, но сам же и вспомнил, — да, точно. Хотэл узнать, сколько ты заработал пока что на всех своих предприятиях?

— Около ста пятидесяти тысяч долларов в день зарабатываю. Деньги активно уходят на покупку акций военных предприятий через подставную контору. Когда начнётся война — военные бюджеты США начнут расти как на дрожжах и большая часть этих инвестиций принесёт большую прибыль. В целом же ни одно предприятие не скупаю полностью — пакеты акций диверсифицирую по всем потенциальным поставщикам армии.

— Это хорошо, — кивнул Сталин, — а работникам тогда что? Или они зарплату от наркомата получают?

— Стандартную зарплату получают все — у нас вроде не капитализм. А зарплату валютную получают товарами. Сегодня выдал три сотни "эмок" М1 — премия за отличную работу.

— Премия? — удивился Сталин, — балуешь ты их. Смотри, разбалуешь.

— Ничуть, чем меньше работник тратит на дорогу до завода — тем больше у него времени. Восьмичасовой рабочий день нарушался лишь раз — перед выпуском санитарных машин, а так — в день человек тратит десять-двенадцать часов на работу. Включая сборы и поездку. Я считаю, это неправильно.

— Действительно. Ничэго, ми строим метро, с ним эта проблема решится. Частично.

— Нужны автобусы, — заключил я, — много автобусов. Особенно в военное время, для перевозки людей в тыл и в тылу. Я тут хотел с вами поговорить на тему одного типа машин...

— Да? — Сталин подобрался.

— Пикапы. Полулегковые-полугрузовые машины. Я не совсем понял, почему в СССР они были запрещены — ведь сложилась ситуация, в которой гораздо проще дать бутылку своему знакомому из автопарка любого предприятия и организовать доставку груза. Опять же — на дороге пикап все милиционеры видят и легко досмотрят — крыши то у грузовой платформы нет.

— Да, у нас выпускаются пикапы, — ответил мне вождь народов, — но их количество невелико. При схожих проблемах сборки и затратах материалов можно выпустить нормальный грузовик. И чем, по твоему, пикапы лучше?

— Это не грузовики, это немаловажно. Пикапы постепенно переходят от маленьких грузовиков на базе легкового автомобиля к легковому автомобилю с небольшими функциями грузовика. Даже к роскошному внедорожнику. Безусловно, если мыслить категориями миллионов тонн урожая и выплавленной стали, то это пустая трата ресурсов — я вас в этом не виню, не осуждаю, просто констатирую факт, все так думают. Я тоже до недавнего времени, но потом посмотрел на эту проблему под другим углом. Грузовики требуют грузовых деталей, изнашивают дорожное полотно, и пустыми их гонять невыгодно. Пикап же универсален как хозяйственный автомобиль. Большинство людей не может себе позволить купить грузовик на случай "а вдруг понадобится" и платить за него налоги.