|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
ГЛАВА 4 или 5
Поколение, к которому принадлежала молодежь 30-х годов, видело романтику в огненных всполохах гражданской войны, глядя на прошедшие события через рассказы своих отцов, через газеты, книги и фильмы, такие как "Красные дьяволята" и "Чапаев". Кожаные комиссарские куртки, маузеры и всепобеждающие конные лавы армии Буденного — вот что тревожило мальчишеские души, заставляя втайне желать повторения подвигов их отцов. Когда началась война, их мечты вдруг стали реальностью. К тому же большинство из них считало, что война займет от силы несколько месяцев, поэтому было необходимо успеть принять участие в смертельной схватке с фашизмом, причем непременно приехать с войны обязательно героем, с полной грудью орденов и медалей. По этой самой причине мои однокурсники чуть ли не бегом устремились в военкомат, ну и я, чтобы не выделяться из общей массы, последовал за ними. Там нас быстренько развернул пожилой капитан с буденовскими усами, на прощанье сказав: — Без вызова больше не появляться. Понадобитесь, вызовем повестками!
Возмущенный решительным отказом народ, выйдя из военкомата, тут же стал решать, кому писать гневное письмо на произвол военкома, который мешает молодым строителям коммунизма выйти на борьбу с фашистской гадиной. Наконец решили пойти в партком института. Там нас обязательно поймут и направят на войну, но в парткоме было не до нас, и направили райком комсомола, но так как время было уже позднее, решили пойти завтра с утра.
В райкоме нам сказали, что это здорово, что мы пришли, а после того как узнали, что среди нас есть будущие журналисты и писатели, предложили участвовать в оформлении, написании и распространении агитационной литературы. Так как это устроило далеко не всех, то предложили прийти через несколько дней и осторожно, словно открывали нам военную тайну, сказали, что возможно скоро начнется формирование боевых дружин из комсомольцев и партийной молодежи. Студенты вышли, воспрянув духом. Боевая дружина — это звучит гордо!
Большая часть народа разбежалась по своим делам, а некоторые собрались в группу недалеко от входа и стали громко обсуждать напечатанную в газете "Сводку главного командования красной армии за 23.06.1941г."
Я практически не читал газеты, но то, что сейчас услышал, мне показалось просто наглым враньем. Так нагло и беспринципно врали своим солдатам командующие вооруженными силами или президенты, за которых мне довелось воевать в Африке.
— ... На Шауляйском и Рава-Русском направлениях противник, вклинившийся с утра в нашу территорию, во второй половине дня, контратаками наших войск был разбит и отброшен за госграницу; при этом на Шауляйском направлении нашим артогнём уничтожено до 300 танков противника. Вы слышите, парни! До 300 гитлеровских танков!
— ...В воздушных боях и огнём зенитной артиллерии в течение дня на нашей территории сбит 51 самолёт противника; один самолет нашими истребителями посажен на аэродром в районе Минска.
За 22 и 23 июня нами взято в плен около пяти тысяч германских солдат и офицеров.... Ура, товарищи! Ура-а!!
"Конечно-конечно. Кругом одна победа! Вот только тогда кто сейчас откатывается назад, теряя сотни тысяч убитыми, ранеными и пленными. И зачем врать? Кому от этого лучше?".
— Да не грусти, Костя! Мы успеем еще попасть на войну и надрать немцам задницу! — крикнул мне сокурсник Ваня Сушкин, неправильно истолковав выражение моего лица.
— Успеем, Ваня! Еще как успеем! — и я быстренько изобразил восторг на своем лице. — Кто, как не мы!
Крысой никогда не был, и от опасности не прятался, но бежать на войну, сломя голову, тоже не собирался. Если делать дело, то с холодной головой и по своей непосредственной специализации. Решив так и сделать, при этом я предпринял некоторые меры предосторожности. Записался в пожарную дружину. Нахожусь на виду, занимаюсь общественно-полезной деятельностью, а в военкоматы бегать перестал. Теперь у меня была отговорка: времени совсем нет.
Мне хорошо запомнилось мое первое ночное дежурство на крыше, наверно потому, что я снова почувствовал себя на войне. На бульваре, напротив дома, между деревьев и скамеечек, расположилась зенитная батарея, а на углу крыши рядом стоящего дома были оборудованы зенитчиками две счетверенные пулеметные установки. Дальше, в некотором отдалении от зенитчиков, далее через каждые сто пятьдесят метров, стояли лебедки, при помощи которых днем стальными канатами притягивались к земле, а ночью отпускались и поднимались на большую высоту похожие на китов заградительные аэростаты.
Когда сквозь кольцо зенитной обороны города прорывались немецкие бомбардировщики, по сигналу "Тревога!", под завывание сирен, гудков заводов, пожарных машин, одни из нас бегали по этажам, звонили в квартиры, будили жильцов, другие поднимались на крышу. В ту ночь видимо прорвалось несколько немецких самолетов, один из которых летел в мою сторону. Сотни прожекторов, ловят его на мгновенье, выхватывая его из черноты ночи, а затем сотни разноцветных трассирующих пулеметных очередей, разрывающихся снарядов бьют в окружающее его пространство, пытаясь его нащупать и уничтожить. Вот забила зенитная установка в скверике, ей вторят пулеметные установки. Грохот такой, что даже под сводами черепа отдавался эхом, а в глазах шла рябь от мелькания прожекторов и разноцветных трасс пулеметных очередей. Неожиданно раздались вперемешку мужские и женские крики: — Зажигалки летят! Тушите! Зажигалки!
Суетливо, мешая друг другу, мы кинулись к ящикам с песком и, зачерпнув его лопатой, бежим к огненным шарам. Бросаем на них землю, а затем бежим обратно за землей и так до тех пор, пока не погасим. Так повторялось почти каждую ночь.
В четыре-пять часов утра, после отбоя тревоги, я спускался с чердака и шел в общежитие, заводил будильник и мгновенно засыпал. Через три часа начинались лекции в институте. Потом где-то ел, спал пару часов и шел на тренировку. Такая у меня была напряженная жизнь. Было трудно, но я втянулся.
История Сашки Воровского повторяла частично мои похождения по военкоматам, только до определенного момента. Неожиданно для нас, он сумел получить направление в школу младших командиров при артиллерийско — минометном училище. Судя по нескольким случайно оброненным словам, я понял, что он его получил благодаря своему отчиму, который неожиданно занял какой-то важный пост в Политуправлении. За день до отъезда Воровский пришел к нам попрощаться. Я смотрел на него и думал, что через полгода, Сашка, получив звание, гордый и счастливый, окажется в самом настоящем аду. Выживет ли, парень? Наверно поэтому разговор у нас получился неловкий и комканный.
Мой тезка, Костик, не стал сильно напрягаться, да и не сильно он стремился попасть на фронт, поэтому выбрал для себя наиболее безопасный участок для борьбы с фашистско-немецкими захватчиками. Неплохой художник, он стал заниматься оформлением листовок и плакатов, а также сочинять тексты для плакатов, посвященных войне, в отделе агитации и пропаганды при райкоме партии. Я тоже напряг его работой. Дав денег, поручил сделать кое-какие заготовки на будущее, помня о скором вводе продовольственных карточек. В это самое время, несмотря на жесткую пропускную систему, в Москву сумела приехать дальняя родственница хозяина квартиры и нас попросили съехать. Я вернулся в общежитие, а Костик домой, так как его отец уже "сидел на чемоданах", собираясь в ближайшее время уехать вместе с институтом в теплый Ташкент.
Так моя жизнь продолжалось до того дня, когда меня неожиданно вызвали в райком комсомола и вместе с тремя десятками моих сокурсников предложили пойти на четырехмесячные курсы военных переводчиков при Военном факультете западных языков. Я сразу дал свое согласие.
Выйдя на улицу, все те, кто вместе со мной получил направление, чуть ли не прыгали от радости. Они пойдут на войну! Они будут бить фрицев! Смущало новоявленных бойцов с фашизмом только одно обстоятельство, ведь за четыре месяца может закончиться война и тогда они не успеют стать героями. Всей толпой мы пошли в институт и написали соответствующие заявления, а через пару дней нас вызвали на приемную комиссию, которая должна была определить уровень знания немецкого языка.
После успешно сданного экзамена, я стал "слушателем" военного ВУЗа. Не успели мы проучиться и пары недель, как меня и еще около десятка человек, вызвали к начальнику курсов, который сообщил нам, что нас выделяют в особую группу. На многочисленные вопросы, коротко ответил, что это приказ свыше и обсуждению не подлежит, но единственное, что он может нам сказать: упор в нашей учебе будет сделан на два новых курса: "Немецкие диалекты" и "Техника ведения допроса военнопленного", а в конце добавил, что новый срок окончания курсов — два месяца. Услышав все это, у курсантов радостно округлились глаза, ведь то, что они сейчас услышали, предполагало работу в разведке. Их пошлют в тыл врага! Не меньшую радость доставила новость о сокращении срока учебы. Теперь они точно знали, что попадут на войну раньше остальных и будут бить фашистов.
Прошел месяц учебы, как вдруг, одного за другим, прямо среди занятий, стали вызывать курсантов в кабинет начальника курсов. Все, кто возвращался, делали таинственные лица, а на все вопросы приятелей, отвечали одно: — Сами узнаете.
Пришла и моя очередь. В кабинете, кроме начальника курсов сидел лейтенант госбезопасности.
— Курсант Звягинцев по вашему приказанию явился, товарищ начальник курсов! — четко отрапортовал я.
Руководитель курсов только кивнул мне головой, а затем сказал: — С вами хочет поговорить представитель НКВД.
— Здравия желаю, товарищ лейтенант государственной безопасности!
— Здравствуй, Звягинцев. Комсомолец?
— Да.
— Мне было сказано, что ты хорошо владеешь немецким языком. Сейчас я хочу в этом убедиться!
Он перешел на немецкий язык, на котором мы какое-то время говорили на самые разные темы, затем снова стал говорить по-русски, но теперь его интересовало, как я усваиваю курс "Техника и методы ведения допроса", а в конце посоветовал мне не робеть перед "грубыми" методами.
— Воевать надо зло! Никакой жалости к врагам! Хм. Теперь у меня к тебе есть вопрос, ради которого я сюда приехал. Хочу спросить тебя, комсомолец Звягинцев: готов ты к борьбе с немецко-фашистскими захватчиками?!
В ответ я бодро и радостно отрапортовал: — Да! Готов прямо сейчас выполнить любое задание!
— Молодец, комсомолец!
Затем лейтенант рассказал, что начинается формирование отрядов, отправляемых в тыл врага, и катастрофически не хватает людей, владеющих немецким языком. Я подумал, что мне дадут день — другой чтобы обдумать предложение, но вместо этого он предложил прямо сейчас написать заявление. Когда закончил писать под его диктовку, он внимательно прочитал то, что я написал, затем положил бумагу себе в планшет, затем встал и торжественно произнес: — Товарищ Звягинцев, вы должны быть готовы к тому, что в любой момент можете нам потребоваться! Подчеркиваю! В любой момент! Считайте себя, с этой секунды, призванным в армию!
Вскочив вслед за ним, я громко сказал: — Служу советскому союзу!
— Теперь последнее, товарищ Звягинцев. Крепко запомните: о нашем разговоре никому ни слова! До свидания!
Вернувшись в группу, я делал то, что и все остальные: делал таинственное лицо и отмалчивался. Мне было о чем подумать. В отличие от этих ребят я прекрасно представлял всю сложность будущей работы в тылу.
Вдруг за несколько дней до окончания спецкурса, нас неожиданно мобилизовали на строительство оборонительных укреплений, и мне стало ясно, что командование с немецким тылом пока решило подождать, по одной простой причине: немецкие армии рвались к Москве.
Наша работа по подготовке укреплений начиналась рано утром. Мы сначала жгли костры, прогревая промерзшую землю, а потом начинали работать ломами и кирками.
Лом просто отскакивал от нее, и только пробив верхний слой смерзшейся земли, мы начинали углублять траншеи и противотанковые рвы кирками и лопатами. Дважды в день отрывались от работы, чтобы поесть горячую жидкую кашу. Спали в землянках. Газет никто не приносил, поэтому мы ничего не знали, пока сами, чисто случайно, не оказались на фронте. Рано утром, перед началом работ, приехал грузовик, из которого выскочил военный инженер. Он подбежал к нашему лейтенанту и что коротко ему сказал, после чего нас быстро нас быстро построили.
— Нужны добровольцы-мужчины! Шаг вперед!
Когда две шеренги разом шагнули, командиры переглянулись, усмехнулись и тогда вышел вперед приехавший военный инженер.
— Нужны крепкие, сильные мужчины, из тех, кто хорошо владеет оружием!
Я шагнул одним из первых, как выходил из строя раньше, в Афганистане, когда выбирали добровольцев для особо опасных заданий. Почему я так сделал? Я так и потом не понял. Нас набили в грузовик и повезли, так ничего не объяснив, но куда мы ехали, было понятно всем. Звуки канонады становились все громче.
Машина остановилась и мы выгрузились. Прямо перед нами лежали наполовину отрытые траншеи, в которых лихорадочно работали бойцы вперемешку с гражданским населением. Получив кирки и ломы, мы сразу принялись за работу. Можно было считать, что мы были уже на фронте. Снаряды немецких пушек ложись почти рядом. Грохот и черно-огненные фонтаны взрывов сначала отвлекали меня, а спустя какой-то час уже перестал обращать на них внимание, так же как на далекую стрельбу и крики людей. К часу следующего дня вместо полевой кухни к нам неожиданно примчалась полуторка с солдатами. Из нее выскочил командир в ватнике, перетянутом портупеей. Из-под ворота телогрейки выглядывала петличка с одной шпалой. Подбежав к военному инженеру, руководившему работами, он громко сказал: — Немцы прорвались! Отсылайте гражданских!
Тем временем его бойцы принялись стаскивать с машины длинноствольные неуклюжие противотанковые ружья и два пулемета "максим".
— Машину дать не могу. Она сейчас пойдет за подкреплением, поэтому уходите пешком, — продолжил говорить капитан. — Идете назад, вдоль опушки! Обогнете кромку леса, там дорога. Расстояние до нее три с половиной — четыре километра!
Народ вылез из траншей и столпился в ожидании. Спустя минуту, к нам подошел военный инженер.
— Товарищи! Я с вами не пойду! Я военный и мой долг защищать Москву! Семицкий!
Из толпы вышел пожилой мужчина в треухе и ватнике. — Постройте людей!
Спустя несколько минут мы выстроились в две шеренги.
— Товарищи! Спасибо вам большое за ваш труд! Теперь вы пойдете домой! Направление вам указано! Уходите быстро, немец скоро будет здесь! Семицкий, командуйте!
Люди начали строиться в колонну. С десяток студентов отделились от толпы, и подошли к командиру. Я смотрел на них и пытался понять, что мне надо делать. Правильно было уйти и использовать свои специфические знания по назначению. Там я принесу больше пользы, чем здесь, если здесь мне вообще не прострелят башку. Это было логично. Вот только я сейчас почувствовал то, что со временем подрастерял за то время, пока служил наемником. Чувство собственного достоинства. Сделав выбор, я подошел к группке студентов, которые остались.
— Люди мне нужны, товарищи, спорить не буду! Но мне нужны бойцы, умеющие держать оружие в руках! Если есть хоть малейшее сомнение, — при этом командир посмотрел на меня. Его можно было понять. Он видел, что я подошел последним, и со стороны могло показаться, что я колеблюсь, — уходите сразу! Нянек для вас тут нет! С того самого момента, как вы ступите под мою команду, вы солдаты! Обратного пути у вас не будет! Не передумали?! Хорошо! Сейчас приедет пополнение. Найдите старшину Сорочкова. У него получите оружие.
У разбитного старшины нашлось не только оружие, но и ремни, ватники, кирзовые сапоги. Правда, все в небольшом количестве. А вот касок не было, да и оружие было не новым. Вытертое воронение, ложи были кое-где треснуты, кое-где выщерблены.
— На вас, товарищи бойцы, выделен один пулемет Дегтярева, — сказал старшина. — Кто обращаться с ним умеет?
Я подошел к старшине.
— Давайте мне. И пистолет.
— Ты смотри, знаешь, — удивился просьбе старшина. — Все правильно. Первому номеру личное оружие положено. В кабине возьми, там несколько штук наганов лежит.
В кабине полуторки я взял брезентовую кобуру с наганом, затем из стоящей там же коробки насыпал патронов в карманы ватника. Пока я осваивал пулемет, машины привезли пушки — сорокапятки и снаряды. С артиллеристами приехали связисты. Так на нашем участке появился оборонительный рубеж. Вечером приехала легковая машина, и нас тут же построили. Перед строем вышел генерал, сопровождаемый нашим капитаном.
— Товарищи! Бойцы! Ваша задача проста и в тоже время неимоверно трудная! Вам предстоит удержать гитлеровцев на этом участке фронта! Удержать свои позиции до двух часов дня! Там, за вашей спиной, идет разгрузка новых, свежих дивизий! Им нужно это время, чтобы занять позиции! Я понимаю, вас мало! Но я прошу вас, товарищи, сделать все возможное и невозможное! Помните, за вами — столица нашей Родины — Москва! Мы не можем...!
Утром следующего дня ударили немецкие пушки, только теперь они уже били по нам. Снаряды рвались почти рядом, обдавая нас комьями мерзлой земли. Взрывы и свист разлетающихся осколков давил на уши, резкий запах сгоревшей взрывчатки лез в нос, глаза постоянно приходилось протирать от мелкой пыли. Прошло какое-то время, совсем небольшое, и вслед за взрывами, где слева, где справа, стали раздаваться человеческие крики и стоны. Вдруг канонада прекратилась, а вместо нее, где-то издалека, со стороны немцев, послышался тяжелый гул. Он шел, нарастая, заставляя сердце биться все чаще, а руки сильнее сжимать оружие.
— Приготовиться к атаке!! — разнеслось у нас за спиной. Вдоль окопа бежал наш капитан. — Приготовиться к атаке!!
Неожиданно командир остановился.
— Не бойтесь, парни! Фашист сам боится! И вас, и смерти! Вам надо только выстоять, парни. Понимаете?! Надо!! По местам! А ты, Звягинцев, слушай и запоминай с первого раза, потому что повторять уже некогда. Твоя первостатейная задача: отсекать пехоту от танков. Кого не убьешь, того мордой в землю положить надо! Понял?
— Понял, товарищ капитан.
— Не подведите меня, бойцы! Очень я на вас надеюсь!
Сказал и побежал дальше. Мы не могли знать, может даже и капитан всего этого не знал, что танки противника, прорвав нашу оборону, сейчас растекались в разные стороны, громя тылы разбитой и сейчас отходившей нашей армии, поэтому командование срочно организовало эту вторую линию, мобилизовав для этого всех, кто мог держать в руках оружие. Капитан все это знал, но не понимал, как можно удержать пятьсот метров своего участка, сотней бойцов, собранных по всему тылу, с шестью пулеметами и тремя пушками, но он был кадровым командиром, знавшим, что такое приказ, и у него было всего два выхода — удержать немцев на рубеже или погибнуть. Третьего не дано. Кроме того, капитан, как военный человек, прекрасно осознавал, что будет, когда немецкие танковые клинья со всей силы ударят на вновь прибывшую дивизию, которая еще не успела закрепиться на новом рубеже.
До этого меня била внутренняя дрожь, но стоило установить пулемет на
бруствере, утопить сошники и прижаться щекой к холодному прикладу, как я вдруг успокоился. Так у меня бывало и раньше. Страх не ушел, но он больше не управлял моим разумом. Теперь его место занял холодный расчет. Весь мир сосредоточился в узкой прорези прицела. Танки были видны и раньше, только сейчас можно было разглядеть сидевших на их броне людей. После того, как звонко и отрывисто ударили наши сорокапятки, немецкие пехотинцы резво посыпались с машин на землю. Танки не задержались с ответом, на башне одного сверкнула вспышка, потом у другого, у третьего. Рядом с окопами вздыбилась земля. Танки, стреляя с ходу, шли на наши окопы.
Сощурив глаза, я пытался понять, насколько опасна ситуация. Внезапно впереди идущий танк дернулся и из него повалил дым. Он еще проехал какое-то время и остановился. Люк откинулся, из него полезли танкисты. Перевел прицел на них, нажал на курок. Короткая очередь сняла двоих из них. Второй танк, обогнав подбитого собрата, вырвался вперед и теперь шел прямо нас. Вспыхнуло белое пламя у его ствола, а уже в следующее мгновение, он резко, словно уткнулся в стену, остановился. Я хоть и отслеживал их, скажем так, периферийным зрением, но при этом все свое внимание уделял серым фигуркам пехотинцев, которые, стреляя из автоматов, быстро расползались по полю.
"Давайте, суки, давайте. Ближе!".
Били пушки, глухо кашляли противотанковые ружья, стучали пулеметы, но я ничего не замечал, снимая короткими, аккуратными очередями по два-три гитлеровца. Кинжальный огонь из винтовок и пулеметов заставил немецкую пехоту дрогнуть. Где-то откатиться, а где-то залечь на землю. Видя такое дело, кто-то из немецких офицеров, решил поправить это дело и послал взвод автоматчиков нам во фланг. Развернувшись цепью, гитлеровцы начали фланговую атаку. Расстреливая атакующих фрицев, я не мог видеть этого маневра, поэтому, когда рядом со мной оказался капитан , из-за плеча которого выглядывал связной, я только бросил на него быстрый взгляд, как бы спрашивая: — Зачем пришел?".
— Звягинцев, быстро за мной!
Не раздумывая, подхватив пулемет, я сразу продублировал команду второму номеру: — Андрей! Бери диски и за мной!
Мы бежали вдоль окопа, спотыкаясь. Тяжелый пулемет уже в первые минуты бега отбил мне все плечо. Задыхаясь, мы добежали до края обороны. Только я поставил пулемет на бруствер, как понял, для чего мы сюда мчались. На нас с боку набегала рассыпавшаяся цепь немцев. Здесь практически никого не было, за исключением пятерых солдат, которые стреляли не прицельно, а для того чтобы просто сдержать немцев, заставить их залечь. Стоило гитлеровцам заметить пулемет, как они сразу перенесли весь огонь на меня. В тот же самый миг я ответил длинной очередью по первой шеренге атакующих немецких солдат. Рядом со мной били винтовки бойцов, но теперь уже не наобум, а выискивая цель. Потеряв половину взвода в первые несколько минут, гитлеровцы не выдержали и начали отходить, а потом просто побежали.
От остального боя у меня в памяти остались только картинки. Новая волна атакующих гитлеровцев. Грохот танков и орудий. Протяжные стоны раненых. Тонкой ниточкой, стекающая из дырочки на виске моего второго номера, кровь. Разрыв снаряда, бросивший меня на дно окопа, и на какое-то время я оглох на правое ухо, а перед глазами некоторое время плавали мурашки. Потом какая-то сильная рука меня поставила в ноги и, придав ускорение толчком в спину, погнала вперед. Сначала бежал, автоматически переставляя ноги, потом когда в голове прояснилось, понял, что мы просто бежим толпой, сломя голову. Спустя какое-то время раздался чей-то хриплый выкрик: — Не могу больше! Хоть пристрелите!
Бойцы разом остановились, словно раздалась команда "Стой!". Люди попадали на землю, где стояли. Со всех сторон слышалось хриплое, тяжелое дыхание. Капитан, обошел всех людей, выделил по глотку из фляжки. Подошел ко мне.
— Ты как, студент?
— Отлично. Отступаю на заранее подготовленную позицию, товарищ командир.
Ему моя шутка не понравилась, но он смолчал. Только ожег недобрым взглядом. Я пересчитал оставшихся людей: вместе с командиром и его связным в строю осталось двенадцать человек. Потом мы шли до тех пор, пока окончательно не стемнело. За ночь дважды просыпался от холода, а потом снова засыпал. Меня растолкали в сумерках, и мы двинулись дальше. Скоро стало светлеть, и тогда мы увидели, что подходим к околице какой-то деревни. Здесь нас покормили и определили на постой в какой-то сарай. Разомлевшие и сытые, мы вскоре все заснули. Растолкал меня связной нашего капитана.
— Вставай, там генерал приехал!
— И что с того?
Несмотря на явное нежелание вставать, нас растолкали и заставили построиться. Сапоги, ватники, все в грязи, лица мало чем отличаются от одежды, но, что удивительно, все стояли в строю с оружием.
— Равняйсь! Смирно! Товарищ генерал....
— Отставить!
Потом была короткая речь о том, что мы совершили подвиг, который никто и никогда не забудет.
"Брось, генерал. Уже забыли".
Генерал прошелся вдоль строя строю, оглядывая людей, потом бросил через плечо своему адъютанту: — Круглов, принеси портфель.
Затем последовала раздача наград. В числе прочих я получил медаль "За отвагу", с чем и отбыл в тыл, несмотря на намеки капитана, типа, что из тебя выйдет отличный боец, товарищ Звягинцев.
"Пошла такая война на хрен, — подумал я, садясь на полуторку, уходящую в тыл. — Впрочем, сам виноват, что ввязался. Следующий раз головой думать будешь".
Приехал в город, который не видел больше месяца. Теперь Москву было не узнать. Война преобразила ее так, как меняет штатского человека армейская форма. Все что раньше светилось, теперь было закрашено темно-синей краской, но еще больше стало защитного цвета. Практически он был везде. Везде, куда не посмотри, взгляд упирался в стволы зенитных пушек и пулеметов, шинели бойцов, военные грузовики, а подними голову — в небе висели заградительные аэростаты. На улицах стало много людей в военной форме, два раза мне на глаза попались конные патрули, а вместо подтянутых постовых движение теперь регулировали девушки в красноармейской форме. Много было разрушенных и поврежденных зданий, кое-где зияли воронки от авиабомб. Стекла окон были заклеены крест-накрест, а на улицах — противотанковые рвы, надолбы и ежи, баррикады из мешков с песком, а в воздухе висел непрерывный грохот далекой орудийной канонады. Сойдя с трамвая, я увидел на заборе плакат, еще мокрый от клея, где солдат в развевающейся шинели поднимал высоко вверх винтовку: "Отступать некуда — за нами Москва!".
Сначала я поехал к Костику, так как продовольственные запасы хранились у него на квартире. Мне повезло, я застал его дома. Помылся и даже частично переоделся, взяв кое-что из гардероба тезки. Насколько я мог судить, после отъезда отца, Костик, очень даже неплохо жил. Он с ходу предложил переехать к нему, но я отказался. Разговаривали долго. Немного выпили. Вспоминали знакомых. Костя показал мне письмо, которое прислал Сашка Воровский из училища. Я рассказал ему, что мне немного пришлось повоевать. Упомянул о медали. Он не поверил, тогда мне пришлось показать наградной документ, который я носил с собой.
— А медаль?! Медаль покажи!
Дал ему коробочку с медалью.
— Ух-ты! Здорово! За отвагу! Константин Кириллович Звягинцев, да вы у нас просто настоящий герой!!
— А ты просто пить не умеешь. Не кричи больше. Ты Сашке письмо написал?
— Нет. Вот теперь напишу! Теперь есть о чем писать!
Наш разговор прервал звонок в дверь, это пришла очередная пассия Костика. Я ушел, как он не уговаривал меня остаться. Устроить загул было бы неплохо, но сейчас мне больше хотелось просто все обдумать. Мне довелось пережить несколько войн, были и схожие ситуации, но все равно в такой тупой и кровавой мясорубке участвовать еще не приходилось. То, что я видел и ощутил, мне еще надо было осмыслить, именно поэтому меня устраивала жизнь в общежитии. Сейчас здесь было тихо и спокойно. В нашей комнате никого, кроме меня не было, да и вообще студентов осталось очень мало. Те, кто не уехал вместе с институтом в эвакуацию, воевали на фронте. Одна из вахтерш мне даже сказала, что идут разговоры о том, чтобы здесь устроить госпиталь. Спустя два дня, когда я решил что хватит валяться, ко мне вдруг пришел секретарь комсомольской организации нашего института Антон Степашин. Его визит меня сначала удивил, но уже через минуту стало понятно, что он пришел из-за медали. Все оказалось очень просто. Вчера он случайно встретил Костю в райкоме партии и тот, конечно, проболтался о моей награде. Сейчас он пришел для того, чтобы я выступил на общем собрании комсомольцев и рассказал им о своем подвиге. Услышав все это, я тут же мысленно пообещал себе, что Костика все равно убью, но перед этим он у меня будет долго-долго мучиться, после чего стал лихорадочно придумывать правдоподобную отговорку, как Степашин вдруг неожиданно сказал: — Не волнуйся, Костя, время еще есть. Собрание будет в пятницу. Ты, главное, подготовься. Расскажи о людях, с которыми воевал. Может тебе какой момент запомнился. Или....
— Антон! Я два дня воевал. Только два дня! Что тут рассказывать?!
— Медаль ты получил? Получил! Вот про это и расскажешь! — я обреченно кивнул головой. — Вот еще что. Ты сходи в наш секретариат. Там твоя фамилия в каких-то списках упоминается. Пока, Костя.
На подходе к институту меня неожиданно окликнули. Это был знакомый студент, с которым мы учились на курсах немецкого языка, пока меня не выделили в спецгруппу.
— Привет, Семен!
— Здорово, Костя!
— Что у нас слышно?
— Ты про институт? — я кивнул головой. — Сейчас полным ходом формируют группу к эвакуации. В 104 аудитории идет запись. Говорят, в Ташкент повезут... или на Урал. Точно не скажу. Кстати, ты Сашку Калелина знал?
— Так. Мимоходом. А что?
— Погиб при обороне Москвы. И Ваня Марков. Пичугин Лешка.... Проклятые фашисты! Они за все нам ответят! Мы им покажем кузькину мать! Дадим так...! — при этом он энергично потряс крепко сжатым кулаком в воздухе. — Помнишь, как Сталин в своей речи на параде сказал: разве можно сомневаться в том, что мы можем и должны победить немецких захватчиков!
— Помню.
— Так и будет! Победа будет за нами! Вот увидишь! Ничего, скоро они у меня попляшут, эти фашистские сволочи! Я....
— Погоди, ты, что в армию идешь?
— Черт! Заболтался тут с тобой! Я же в военкомат иду! За назначением! Шесть раз к военкому ходил, но своего добился! — на его лице расплылась довольная улыбка. — Думаю, через несколько дней, максимум через неделю, буду на фронте!
— Здорово! И куда тебя направили?
— Не знаю. Сегодня обещали сказать. Все! Надо бежать! Встретимся в Берлине, Костя!
— Удачи тебе, Сеня!
Мы пожали друг другу руки и уже собрались идти, как мой однокурсник неожиданно воскликнул:
— Костя, погоди! Тебя же тогда тоже перевели на спецкурсы по немецкому языку?
— Да, — подтвердил я. — А в чем дело?
— Извини. У меня уже времени нет. Зайди в секретариат, там тебе все объяснят! — и он торопливо зашагал.
"Если это то, о чем я думаю.... Ладно. Посмотрим".
Войдя в институт, я сразу направился в секретариат. Открыл дверь, вошел. Седая голова женщины, склоненная над бумагами, никак не отреагировала на мое появление.
— Здравствуйте, Мария Семеновна. Мне тут сказали....
Ответственный секретарь резко подняла на меня глаза, внимательно всмотрелась, потом четким и ровным голосом, словно излагала какой-то отчет, сказала: — Помню. Наш студент. Первый или второй курс.
— Второй. Мне тут про список сказали. Моя фамилия Звягинцев. Костя.
— Быстро! Вчера только звонили, а он тут как тут! А! Так ты Семена Фимкина, наверно, встретил?
Я кивнул головой.
— Значит так, Звягинцев. Звонили из НКВД. Ты должен явиться в ближайшие дни по адресу..... Как мне еще сказали, чем быстрее ты там появишься, тем лучше. Все понял? Адрес запомнил? — я кивнул головой. — Отлично! Так может, ты знаешь про ребят, которые у меня в списке? Их фамилии я тебе сейчас зачитаю.
— Не надо, Марья Семеновна. После курсов большинство из них не видел, поэтому могу сказать только про троих. Про Степашина, Кудряша и Маевского. Я вместе с ними рыл окопы, но потом меня перебросили на другой участок. Больше их я не видел.
Секретарь аккуратно пометила для себя эти три фамилии, а потом посмотрела поверх очков и сказала: — Все, иди, Звягинцев. Я тут одна и у меня еще полно работы. А тут еще этот список....
Последние слова она произнесла, уже склонившись над какой-то бумагой.
— До свидания, — еще пару секунд подождал ответа, а затем понял, что она снова с головой ушла в бумаги, развернулся и вышел.
У основания широкой лестницы, по обеим ее сторонам, стояли два массивных бюста Ленина и Сталина, задрапированные красным кумачом. В шаге от Ленина стоял стол, за которым сидел сержант госбезопасности. В данный момент он негромко, но видно очень доходчиво что-то говорил грузному мужчине в драповом пальто, потому что тот ежеминутно вытирал платком блестевшее от пота лицо. У него было собачье, заискивающе-виноватое выражение лица, только что хвостом не вилял. В двух шагах от толстого посетителя в короткой очереди стояло еще двое мужчин. Я только собрался пристроиться в хвост очереди, как увидел еще одного дежурного, рядового НКВД с кобурой на поясе. За его спиной маячил солдат с винтовкой на плече. Сейчас он с сердитым выражением лица что-то втолковывал женщине стоявшей перед ним. Когда я к ним подошел, то услышал окончание разговора — ... Я вам уже все объяснил, гражданка! А теперь уходите!
— Мне только сказать....
— Уходите, вам сказано! — он посмотрел на меня. — Вам что, товарищ?!
В нескольких словах я объяснил причину своего появления. Он мотнул головой в сторону стола и сказал: — Ждите своей очереди.
Сержант НКВД внимательно изучил мой студенческий билет, потом сверил мою фамилию со списком, лежащим перед ним, и только после всего, снял трубку телефона, стоявшего на столе.
— Сержант Нефедов. Товарищ лейтенант, тут парень — студент пришел.... Звягинцев Константин! Так что.... — замолчав, он стал слушать, а спустя несколько секунд бодро отрапортовал. — Так точно! Вас понял!
Положил трубку и сказал: — Подожди. Сейчас за тобой придут, а пока отойди в сторону.
Я протянул руку за студенческим билетом, на что получил сухой и короткий ответ: — Потом получишь.
Спустя какое-то время по лестнице спустился тот самый лейтенант, который брал у нас расписки. Быстро и цепко обежал взглядом людей и почти сразу выделил меня. Подошел. Три с половиной месяца назад, когда я впервые его увидел, он выглядел явно лучше, чем сейчас. Синева под запавшими глазами перекликалась с синевой на выбритом подбородке. Глаза в красных прожилках, усталые, злые и настороженные. Несколько секунд внимательно вглядывался в меня, а потом сказал: — Узнал. Ты где сейчас?
— Еще три дня назад окопы рыл, товарищ лейтенант государственной безопасности.
— Ясно. Сутки тебе на сборы, Звягинцев. Затем приедешь по адресу.... Там обратишься к товарищу Сливе Ивану Петровичу. Он о тебе будет знать и все подробно объяснит. Все понятно, товарищ Звягинцев?
— Так точно, товарищ лейтенант.
— Не подведи меня, комсомолец.
— Не подведу.
Я получил обратно свой билет у сержанта госбезопасности и ушел, а еще через день оказался в тренировочном лагере Отдельной мотострелковой бригады особого назначения НКВД (ОМСБОН).
"Может по родной специальности удастся поработать, — сразу подумал я, стоило мне услышать название части. — По крайней мере, в чистое поле с одной гранатой против трех немецких танков не погонят. Если так, то уже хорошо".
Младший лейтенант Иван Петрович Слива оказался заведующим канцелярией. Возрастом за сорок лет, но при этом имел подтянутый и щеголеватый вид. Оглядев меня с ног до головы, почесал в затылке и спросил: — Кроме немецкого языка, что еще умеешь? По воинской специальности?
— Не служил.
— Как со стрельбой?
— Умею.
— С парашютом прыгал? Спортивные разряды есть?
— Не прыгал. Разряды по самбо и боксу.
— Неплохо. Студент?
— Студент. Институт литературы и истории.
— Литературы и истории говоришь? Гм. Задачку ты мне задал, — озадаченно произнес он, потом еще раз скептически окинул мою долговязую фигуру и вдруг неожиданно заявил: — Ничего парень, мы из тебя еще орла сделаем!
Меня обмундировали, поставили на довольствие и представили командиру учебного взвода. Новый оценивающий взгляд и новое ободряющее напутствие: — Ничего, парень! Трудно в ученье — легко в бою! Кто сказал?
— Александр Васильевич Суворов. Русский полководец.
— Правильно, боец! Запомни эти слова. Никаких поблажек не будет! Ты должен будешь отдать весь себя подготовке! Понимаешь? За три месяца ты должен стать полноценным бойцом, а значит, если тебе придется умереть, так ты должен уйти не один, а прихватить с собой хотя бы десяток фашистов!
— Так точно, товарищ лейтенант! Буду стараться!
— На сегодня свободен. Можешь идти, боец.
Нас учили стрелять, ориентироваться на местности, читать карту, работать с парашютом. Немало времени уходило на общую физическую подготовку, куда входило освоение азов рукопашного боя и умения владеть ножом. Я не рвался вперед, показывая только треть своих способностей и умений. На фоне достижений моих товарищей — спортсменов, перворазрядников и мастеров спорта я действительно выглядел не так внушительно и мощно, как они. Но при этом меня несколько раз хвалили. Старается, парень! Не хочет быть обузой для своих будущих товарищей, бойцов — разведчиков! Примерно пару раз в таких словах меня, таким образом, подбадривали отцы-командиры перед строем учебного взвода.
К моей радости меня не стали подключать к изучению радио и взрывного дела, а вместо этого направили на занятия по углубленному изучению немецкого языка, который преподавал немецкий коммунист, бывший учитель, берлинец, Карл Мютке. Кроме этого меня и еще несколько бойцов обучали работе с немецкими документами и картами. Занятия шли с раннего утра и до позднего вечера. Сильно уставал и засыпал раньше, чем голова касалась подушки.
По окончании подготовительного курса, начались комплектование групп. Вот тут мне, что говориться, не повезло. Мне достался тот тип командира, который я и раньше не любил. Не солдат, в полном понимании этого слова, а администратор. Им стал старший лейтенант — пограничник. Его перед самой войной отправили учиться в Москву на курсы повышения квалификации, но при сложившейся обстановке курсы прикрыли и командиров отправили воевать. Этот не попал на фронт. Его отправили партизанить. Видно учитывая специфику его службы и то, что он служил на Дальнем Востоке. Я познакомился с сержантом из канцелярии, который, как и я учился в ИФЛИ, только на третьем курсе. От него мне удалось узнать, что наш будущий командир служил не на погранзаставе, а в штабе, на бумажной должности. А так все при нем. Пограничник. Дальневосточник. Коммунист. Отличная кандидатура для должности командира разведывательно-диверсионного отряда. К сожалению, красивая упаковка не всегда является залогом качественного товара.
Из двенадцати человек, если считать всех вместе с командиром, четверо из нас были специалистами. Радист, взрывник, военфельдшер и переводчик. Радист и военфельдшер были девушками. Наташа Васильева, при ее красоте, имела тонкую талию, красивую тугую грудь, округлую попку и изящные длинные ноги. Она, как и я, в прошлом году, закончила школу. Поступила в Педагогический институт по специальности русский язык и литература, а затем, на волне всеобщего патриотизма, пошла с двумя подружками на курсы радистов, по окончанию которых записалась в добровольцы. Аня Макарова, студентка четвертого курса медицинского института, была привлекательной девушкой лет двадцати пяти-двадцати шести. При небольшом росте, она была крепкого телосложения. Длинные каштановые волосы она зачесывала за уши и стягивала на затылке резинкой.
Ей было далеко до Наташи с ее яркой внешностью, но большие серые глаза с радостно-удивленным взглядом и пухлые губы делали ее похожей на девочку-подростка с несколько большим бюстом и широкими бедрами, что невольно привлекало мужские взгляды. Впрочем, она, похоже, не сильно унывала из-за своей фигуры, имея веселый и легкий характер.
В группу входили три крепких молодых парня, рабочие с завода "Серп и молот". Они были закадычными друзьями, и пришли по комсомольским путевкам. Еще четверо — из спортсменов, имевших первые разряды. Два борца, лыжник и бегун на длинные расстояния с препятствиями, Леша Крымов, стройный, симпатичный и веселый парень, который быстро сдружился с девушками, а в особенности с Наташей. Они смотрелись очень красивой парой. Вот только взрывник выбивался из нашего молодежного коллектива. Градов Николай Николаевич. Насколько я успел узнать от приятеля-сержанта, лейтенант по окончании военного училища, сразу попал на финскую войну, где заработал тяжелое ранение и медаль. После полугода, проведенного в госпитале, его, признав ограниченно годным, направили на работу в военкомат. После того, как написал четыре заявления об отправке на фронт, он, наконец, получил направление к нам, по своей воинской специальности — сапер и был единственным бойцом из нас, кто имел военный опыт. Не считая меня.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
