Бабье лето. В этом году оно пришлось на вторую декаду сентября. Вот только никого не радовала теплая погода, хотя до этого у нас все складывалось неплохо. За эти четыре месяца на счету нашего отряда был пущенный под откос немецкий эшелон, взорвано два склада, уничтожена мастерская по ремонту техники, захвачено и уничтожено на дорогах более двух десятков машин, официально подтверждена смерть пятидесяти трех гитлеровцев и сорока двух пособников фашистов. Вот только теперь кончилась белая полоса и пошла черная полоса неудач и смертей. Немцы вслед активизации партизанского движения в нашем районе приняли меры. К концу лета немецкое командование пригнало батальон, и солдаты три дня прочесывали окрестные деревни и леса, но в виду неэффективности их действий, солдат вскоре убрали, а вместо них пригнали взвод карателей, с полусотней полицейских. Если с солдатами вермахта военных действий не вели за счет их численного превосходства, и отсиживались в лесу, то карателям решили дать бой. После двух удачных засад отряда Старика и наших партизан каратели оставили на белорусской земле более двух десятков могильных крестов. Но в начале сентября все изменилось. Сначала попала в засаду группа партизан из отряда Старика, отправленных за продуктами. Прошло время, и по их следам отправилась группа партизан. Наткнулись на засаду фрицев, потеряли двух человек и отступили. Самое интересное, что бой происходил в лесу, в который немцы обычно старались лишний раз не заходить. Еще спустя несколько дней исчезла группа уже наших разведчиков. Четыре человека, в том числе и Леша Крымов. Два дня ушло на их поиски, пока не наткнулись на место боя, прямо в лесу. Судя по выбранному месту, на наших разведчиков напали люди, которые хорошо ориентируется в лесу и умеет устраивать засады. После этих потерь командование обеих отрядов устроило совместное совещание, но оно мало что дало, так как о таких немецких подразделениях никто не слышал. По лагерю пошли гулять слухи, что немцы прислали какое-то секретное подразделение для борьбы с партизанами. Все это не давало повода для радости. Лес партизаны считали своей вотчиной, а тут на тебе! У немцев оказались свои партизаны, не хуже наших. Теперь можно было ожидать удара в спину в любом месте. Подобные мысли особенной радости не доставляют, опуская боевое настроение людей ниже плинтуса.

"Спецподразделение. Что мне о них известно? Да ничего! Только про отряд "Брандербург" краем уха слышал, но там вроде другая специализация. Диверсии. Непонятна их цель. Их, судя по тому, как они действуют, немного. Значит, разведка.

Тогда, скорее всего, их целью является получение координат месторасположения партизанских отрядов? И в том, и в другом случае были схватки. Вывод: если и взяли кого из партизан живыми, то только ранеными. В таком случае допрос проводили в полевых условиях. Так есть у них сведения об отрядах или нет? Разведчики Старика погибли пять или шесть дней назад. А когда пропал Лешка Крымов. М-м-м.... Еще и трех суток не прошло. Гм. Если бы они узнали нечто конкретное, то уже начали бы масштабную операцию, пока партизаны не ушли в другое место".

С этими мыслями я пошел к Стукашенко, чтобы выложить их в упрощенной форме, языком партизана-комсомольца. На поверку ГБэшник оказался хорошим мужиком, честным, храбрым, при этом старался разобраться в людях, и не навешивать на них ярлыки "враг народа", только потому, что ему так показалось. Может дело в возрасте, думал я, идя к штабу.

"Ему, наверно, лет под 40. Да и в высоких кабинетах не сидел, власть не развратила. Впрочем, все от воспитания человека зависит".

Заместитель командира отряда по разведке меня выслушал, какую-то минуту смотрел на меня, а потом сказал: — Думаешь ты один такой умный, Звягинцев? Рассмотрели мы все это. Именно в таком плане, как ты говоришь. Вот только как узнать, так ли это на самом деле. На носу зима и если мы сейчас уйдем в другое место, то нам очень плохо придется. Здесь, мы хоть неплохо обжились, а там, на новом месте.... Скажу прямо. Мы с отрядом Старика решили объединиться и думали остаться здесь. У нас. Только вот теперь все это под угрозой. Вот такие дела, Звягинцев.

Мы какое-то время молчали, потом Стукашенко снова заговорил: — Сейчас мы делаем упор на разведку. Нам надо знать, где их база. Гитлеровцев наверняка кто-то видел. Если узнать, откуда они появляются, то тогда у нас появится возможность взять кого-то из этих лесных чертей живым. Нам надо узнать о них хоть что-то, мать их! А так ходим как слепые! Все! Разговор окончен. Иди.

На следующее утро Стукашенко отправил на разведку две тройки разведчиков. В том числе и меня. До деревни Панкратовки идти было относительно недалеко. Восемь километров. Старались выходить так, что иметь возможность понаблюдать за деревней час-полтора, а, не обнаружив опасности, в сумерки подобраться к дому нашего информатора. Вышли немного раньше, решив, что пару часов, на выходе из леса можно устроить отдых, подремать, а там до деревни рукой подать. Место мы знали укромное. Уже два раза там останавливались. Полчаса лежали, разговаривали, потом меня стало ко сну тянуть. Я предложил тянуть соломинку, но Василий Ухов, который шел в нашей тройке старшим, сказал, что спать не хочет и будет дежурить. Матвей Дужко, но все звали его в отряде почему-то Митяй, обладал завидной мускулатурой и немалой смелостью, но при этом был простой, неграмотный крестьянин, все свою жизнь проживший в глухой деревеньке. В Бога верил, возраста своего не знал, врать не умел, и понятия не имел, что в мире творится. Оказавшись в отряде, он словно снова учился жить. По-крестьянски сметливый, ни слова не говоря, накрыл голову полой куртки и спустя пару минут, ровно засопел носом. Я лег в шаге от него. Заснул не так скоро как Митяй, а минут через десять.

Сон был скользкий, неровный, крадущийся по краю сознания, наверно, поэтому какой-то негромкий звук сумел пробиться в мое сознание. Интуиция неожиданно ударила в набат. В следующее мгновение я проснулся. Тело напряглось, готовое взорваться атакой, и я уже начал разворачиваться, как в следующую секунду в голове словно раздался взрыв и сознание погасло. Снова я очнулся уже от сильного удара по ребрам.

— Шнель. Комм.

"Фрицы. Но как...?".

— Поднимайся, лесной бандит, — это было уже сказано по-русски, но с сильным акцентом.

Голова гудела, как монастырский колокол. Поднялся, приложил руку к разбитой голове, пошатнулся, всем своим видом показывая как мне плохо. Попытался оценить ситуацию, но она была, как не крути, проигрышная.

"Взяли нас, мать твою! Как последних лохов!".

Только теперь я смог рассмотреть немцев, взявших нас в плен. Крепкие, опытные, тренированные мужики. Сразу обратил внимание на одежду. Нестандартные куртки, с серо-зелеными разводами, свободные и судя по всему легкие. На головах мягкие кепи с козырьками. Глаза жесткие, злые и... безразличные. Мне уже приходилось видеть подобные взгляды. Для них мы уже не были людьми, а расходным материалом, которому осталось жить до тех пор, пока он нужен. Бросил быстрый взгляд на своих коллег по несчастью. Ухов, с перекошенным от боли лицом, просто тупо смотрел куда-то в землю, а лицо Митяя все было в крови. Под охраной из трех автоматных стволов, один из немцев быстро обыскал нас. Провел руками по одежде, проверил пояса и голенища сапог. Из-за голенища сапога Ухова вытащили нож и бросили его к винтовкам.

— Всем идти, — и переводчик качнул стволом автомата, показывая направление, затем добавил. — Всем молчать.

Больше не задерживаясь, немцы торопливо погнали нас сквозь лес. Нетрудно было понять, что заполучив столь ценную для них добычу, они постараются убраться из партизанского леса как можно дальше. Шли они по лесу легко и мягко, как ходят звери и в отличие от обычных солдат вермахта, эти гитлеровцы явно не боялись леса. Так шли мы около часа, и как только оказались на окраине леса немцы немного расслабились, хотя до этого контролировали каждый наш шаг. Это было видно как по выражению их лиц, так и по движениям. Спустя еще полчаса мы подходили к балке, которая лежала на пути в деревню Горелое.

"Они отлично ориентируются на местности.... — только я так подумал, как запнулся, и чтобы удержать равновесие, шагнул вбок, при этом столкнувшись с немцем. Тот коротко выругался и врезал мне стволом автомата по ребрам. Терять мне было нечего, и я зло выругался, сказав, что если бы у меня в руках был нож, то я тебя, немецкую свинью, зарезал бы в мгновение ока. Если до этого мы шли в полном молчании, то сейчас моя короткая, но выразительная речь прозвучала довольно резко. Немец удивленно посмотрел на меня, не понимая, что я ему сказал, но его сразу просветил знаток русского языка. В его голосе было веселье.

— Вилли, этот русский сказал, если ты ему дашь нож, он зарежет тебя, как свинью.

При этом, разведчики, все, как один, стали ухмыляться. После этого перевода я ожидал, что немец броситься на меня и будет избивать, но, к моему удивлению, ничего такого не произошло. Он только бросил на меня взгляд, полный гадливого презрения. Так, наверно, смотрят на таракана, которого собираются раздавить.

Дойдя до ручейка, мы остановись. Тепло бабьего лета сделало свое дело, лица немцев лоснились от пота.

— Сесть на землю! — последовала команда.

Немцы, все по очереди, обмылись в ручье, при этом, не спуская с нас глаз, и как минимум, двух автоматных стволов. Вилли, в их группе, был старшим по званию, это стало понятно из его последующих слов.

— Эта русская свинья нанесла мне оскорбление. Как мне лично, так и моему мастерству. К тому же я считаю, что двух партизан нашему лейтенанту будет вполне достаточно, а этот, — тут последовал небрежный кивок головой в мою сторону, — был убит при попытке к бегству.

Было видно, что этот атлетически сложенный немец был не только старшим по положению, но и как видно обладал непререкаемым авторитетом среди солдат, потому что ему не только никто не возразил, а даже, наоборот, на их лицах появлялись довольные ухмылки, словно они предвкушали какое-то зрелище. Когда один из них сделал недвусмысленный жест — резко проведя рукой по шее, у меня по спине и по шее побежали холодные мурашки.

"Он, что собирается зарезать меня, как свинью?!".

Сказав это, Вилли, снял и положил на землю автомат, скинул с широких плеч куртку, потом снял ремень с подсумками, предварительно вытащив из ножен отличный клинок. Судя по тому, как он обращался с ножом, можно было понять, что передо мной мастер ножевого боя. Сам того не ожидая, я задел профессиональную гордость мастера.

"Так вот в чем дело, — я внутренне усмехнулся. — Я его оскорбил и теперь он желает смыть моей кровью нанесенное ему оскорбление".

Стоило мне это понять, как мозг лихорадочно заработал, пытаясь прокачать складывающуюся ситуацию. Шансов выжить было ничтожно мало, но и умирать просто так не хотелось.

— Пауль!

Гитлеровец понимающе кивнул, передернул затвор автомата, готовый начать стрелять при малейшей опасности.

Пока мастер ножа делал разминку, остальные немцы начали заключать между собой пари на время, которое я могу продержаться в схватке.

— Минута! Две минуты! Ставлю пачку сигарет! Стакан шнапса! Полторы минуты! Я ставлю свою зажигалку!

Вилли какое-то время их слушал, потом сказал:

— Ганс, дай ему нож, тот, что мы забрали у той грязной твари.

Переводчик достал нож и подошел ко мне. Я изобразил испуг и стал отползать, упираясь ногами в землю. Видя мой испуг, немец сделал зверское лицо и стал махать ножом, делая вид, что меня зарежет.

— Не надо! Пожалуйста! Не надо! — мой испуганный вид и жалобный голос сделали свое дело. Немцы заулыбались, расслабились и стали мне показывать жестами, проводя большими пальцами по горлу, что меня сейчас зарежут. Комедию прекратил старший группы.

— Ганс! Делай, что я тебе сказал!

Немец перестал корчить рожи, а затем, ловко воткнул нож в землю передо мной. После чего объяснил мне по-русски: — Бери нож и режь Вилли, как обещал.

— Зачем? — я снова сделал испуганное лицо, — Я сгоряча так сказал. Понимаете? Я хочу извиниться. Можно?

Как только Ганс перевел, что я ему сказал, фрицы дружно рассмеялись. Даже по губам Вилли скользнула кривая усмешка. Пока они веселились, я делал движения руками, дескать, их разминаю, до тех пор, пока метательный нож не скользнул по рукаву мне в ладонь. Переводчик, ставший на прежнее место, сказал: — Бери нож, дурак и становись напротив Вилли.

Немцам было весело смотреть на трусливого партизана. Да это просто цирк, читалось на их лицах, а этот русский клоун, не чета им, крепким, сильным, уверенным в себе парням, способным одним движением свернуть шею не одному такому партизану. Я подошел к ножу, но брать не стал, и, продолжая играть роль труса, жалобно посмотрел на Вилли, который стоял от меня на расстоянии трех метров, с ножом в руках. Реально у меня были шансы убить двоих врагов, а вот дальше....

"Все! Поехали!".

Молниеносный взмах рукой и лезвие метательного ножа вошло Паулю в глаз. Тот стал заваливаться на спину и палец, лежащий на курке, в судороге агонизирующего тела, сжался. По счастливому стечению обстоятельств, пули веером пошли в сторону гитлеровцев. Выдергивая из земли нож, я успел увидеть, удивленные глаза мастера ножа и расплывающееся темное пятно на его груди. Немцы инстинктивно присели при звуке просвистевших рядом с ними пуль. Все это дало мне несколько драгоценных секунд, за которые я успел сократить расстояние между нами. В следующую секунду нога русского партизана с поразительной, нечеловеческой быстротой взметнулась вверх и прошла по дуге, чтобы встретиться с лицом Ганса. Тот даже не почувствовал боли, как сразу провалился в темноту беспамятства. На этом мой лимит неожиданности исчерпал себя.

Попытка с ходу ударить ножом последнего гитлеровца провалилась, немец резво отскочил, передергивая затвор, и тогда я просто бросил нож ему в лицо. Он увернулся, и в этот самый миг раздался тяжелый топот ног и рев Митяя. Гитлеровец, готовый стрелять, на секунду, чисто инстинктивно скосил глаза на новую опасность. Ее мне хватило, чтобы бросится ему в ноги, и почти сразу у меня над головой ударила очередь. Не успел он упасть, как я прыгнул на него. Его смерть — моя жизнь. Другого было не дано, так как килограммов на двадцать немец был меня тяжелее и это был не жир, а тренированные мышцы. Он сразу рванулся, пытаясь стряхнуть меня, затем ударил обеими руками в лицо, а когда я, вцепившись в горло, принялся его душить, сумел выхватить нож и ударил меня. Мой бок, словно, огненная игла пронзила.

"Убьет...! — но додумать мне не дал Митяй, прижав руку немца к земле.

Жутко хрипя, гитлеровец сделал последнюю попытку ударить меня в лицо, но его рука упала на половине замаха, а затем его тело забилось в смертельной агонии. Митяй помог мне подняться. Бок горел огнем. Бросил злой взгляд на Ухова, который стоял, глядя на меня с потерянным видом.

— Митяй, посмотри, что с тем фрицем, которого я оглушил.

12345

↓ Содержание ↓