Квантунская рапсодия - 2

КВАНТУНСКАЯ РАПСОДИЯ — II

Глава VIII. Выбор пути.

На массивном теле Шаньдунского полуострова, что могучим рогом пронзает просторы Желтого моря с юга на север, есть много мест пригодных для стоянки военных и торговых кораблей. Однако самым лучшим из них является порт Циндао, расположенный у южного основания полуострова.

Теплый климат, наличие пресной воды хорошего качества, а так же дающий приют и защиту от непогоды любому числу кораблям уютный залив, делал Циндао лакомым кусочком для заморских хищников, претендовавших на приморские владения китайской империи. Их было много; в Макао хозяйничали португальцы, в Гонконге англичане, в Фучжоу французы, а в Шанхае американцы.

На Циндао же нацелился грозный германский орел Гогенцоллернов, совсем недавно образовавших Второй рейх. Цепкими когтями вцепился он в прекрасную бухту, видя в ней удобное место стоянки для своей восточно-азиатской эскадры, главной задачей которой была защита священных интересов кайзера на Тихом океане.

Используя слабость пекинских властителей и неожиданное убийство китайцами двух христианских священников в 1897 году, Берлин заставил династию Цинь отдать ему порт Циндао сроком на 99 лет с правом продления аренды.

Получив свой кусок китайского пирога, немцы принялись энергично осваивать новое пополнение колониальных территорий германского императора. За короткие сроки они обустроили земли залива, построив портовые сооружения и мастерские, возведя крепостные укрепления и городские постройки. Предприимчивые посланники далекого рейха степенно и основательно обосновывались на новых имперских землях.

На разбитых по проектам берлинских архитекторов улицах Циндао выросли дома, в которых поселились привезенные по приказу кайзера многочисленные немецкие колонисты. За короткое время появились ратуша, кирха, дворец губернатора, возникли рестораны, больницы и даже публичный дом. Все было продуманно с немецкой педантичностью.

Не была забыта даже традиционная для сынов севера нужда в ячменном напитке. С этой целью в Циндао был построен пивной завод, являвшийся особой гордостью горожан.

Ах, как приятно было для немецкого колониста пройтись по прямой как линейка улице, попить сидя на открытой террасе баварского пива и посмотреть на гарнизонных солдат, ровным строем марширующих из казармы в баню. И пусть вокруг тебя непрерывно снуют раскосые китайцы, постоянно дергающие тебя за рукав и при этом безбожно перевирая великий тевтонский язык. Пусть над головой у тебя палит нестерпимое солнце, а со стороны океана в любой момент может налететь проливной дождь с ураганом. Пусть здесь нет привычных закатов и рассветов, а всю ночь за окном кричат неизвестные птицы и отвратительные шакалы. Все равно, здесь присутствует дух далекого фатерланда и главным доказательством того, были корабли Кайзерлихмарин с германским флагом.

Канонерки, крейсера и миноносцы под командованием контр-адмирала Отто Дидерикса, верно несли свою службу на далеких берегах новой империи. С ними считались, их боялись и остерегались трогать, как китайские пираты, так и свои белые братья, европейские цивилизаторы.

Грозным ночным дозором обходили германские миноносцы внешние подступы к входу в залив, а крепостные дозорные зорко вглядывались в широкие просторы Желтого моря в поисках кораблей возможного противника.

Педантичное несение караульной службы было в крови у подданных кайзера Вильгельма, а с того момента как рядом началась война, это превратилось в священную обязанность для крепостного гарнизона. Вот уже целых полгода немецкие военные ждали появления у своих границ незваных гостей, и однажды это случилось.

Рано утром двадцать пятого июня, когда солнце ещё не показалось из-за горизонта, дежурный офицер обер-лейтенант Кнох, стал получать тревожные сообщения от постов дальнего наблюдения. Они сообщали о приближении к крепости большого количества неизвестных кораблей, идущих двумя кильватерными колоннами.

Осторожно и неторопливо приблизились они к внешней границе германских владений, но не спешили пересечь её, двигаясь строго в нейтральных водах. От лихорадочного пересчета ходовых огней неожиданных гостей, у немецких наблюдателей похолодело в желудке. К Циндао подошла грозная сила, сражаться с которой, стоявшая в порту германская эскадра не могла.

Однако все страхи и тревожные ожидания дозорных быстро развеялись, когда один из неизвестных кораблей покинул общий строй и приблизился к внешнему рейду. На его мачте развивался Андреевский флаг, а сам корабль был идентифицирован крепостными дозорными как русский крейсер "Аскольд".

Украшенный контр-адмиральским вымпелом, он подошел к крепости и, связавшись с берегом по семафору, получил разрешение встать на якорь на внешнем рейде. Вслед за этим, на берег сошел контр-адмирал Рейценштейн. От имени командующего эскадрой, адмирала Макарова, он попросил у коменданта Циндао разрешение на стоянку и ремонт русских кораблей в порту.

Возможность захода русских кораблей в германские владения в Китае уже обсуждалась в переписке между двумя венценосными кузенами, и Вильгельм дал свое полное согласие Николаю. Комендант крепости располагал тайными инструкциями на этот счет и Циндао широко распахнул свои дружеские объятья перед неожиданными гостями.

Первыми к пристани Циндао под погрузку и ремонт подошли крейсера, тогда как главные броненосные силы русской эскадры, остались на внешнем рейде под охраной отряда миноносцев. Вырвавшись из стальных тисков вражеской блокады, русские моряки ни на мгновение не теряли бдительность и были готовы к возможному нападению неприятеля.

Дозорные с кораблей непрестанно вели наблюдение за горизонт, но он все время оставался девственно чистым. Столкнувшись с яростным сопротивлением русской эскадры, японцы отошли в Сасебо, где стали торопливо зализывать полученные в бою раны. В противоборстве двух флотов возникла тактическая пауза.

Перед тем как русские корабли подошли к Циндао, в просторной адмиральской каюте на борту "Цесаревич" состоялось совещание старших офицеров, оставшихся в живых после недавнего боя. Каждый из них имел ранение, но не позволил себе уйти в сторону, и под благовидным предлогом сославшись на болезнь, переложить всю тяжесть ответственности на плечи товарищей.

Сидевший за письменным столом адмирал Макаров страдал от нестерпимых головных болей. Едва оправившийся от сотрясения, полученного от удара о воду, он получил новую контузию от взрыва японского снаряда в самом конце сражения. Уперевшись забинтованной головой в спинку кресла, Степан Осипович пытался совладать с тысячью маленьких молоточков, непрерывно стучавших под сводом его черепа.

Ничуть не лучше чувствовали себя два других офицеров приглашенных Макаровым на это совещание. Начальник штаба эскадры контр-адмирал Матусевич прибыл прямо из лазарета, где ему была оказана хирургическая помощь по удалению осколка снаряда из мягких тканей плеча. С трудом, отходя от вколотой ему врачом дозы морфия, он больше предпочитал слушать, чем говорить.

Старший офицер флагманского броненосца капитан второго ранга Семенов, заменивший погибшего командира "Цесаревича" капитана Васильева, из-за осколочного ранения ноги, мог с большим трудом передвигаться, опираясь на трость. Все остальные офицеры адмиральского штаба были либо убиты, либо тяжело ранены и не имели возможностей покинуть корабельный лазарет.

— Хочу выразить свое полное одобрение всеми вашими действиями, Владимир Иванович. Вы поступили абсолютно верно, отдав приказ эскадре следовать в Циндао. Будь я в этот момент в строю, то поступил точно так же — обратился Макаров к Семенову, едва гости разместились перед ним, как им было удобно. Бледный как полотно, он с трудом держал гудящую голову, медленно произнося каждое слово.

— Я всего лишь исполнил свой долг, Степан Осипович — коротко ответил моряк, решительно и бесповоротно оставляя за скобками все то, что недосказал его собеседник. Только решимость Семенова, взявшего на себя командование эскадрой в самый критический момент боя, позволила русским кораблям продолжить свой прорыв во Владивосток.

— Благодарю, вас, Владимир Иванович. Рад, что не ошибся, — сдержанно молвил адмирал, устало, прикрыв глаза. Положа руку на сердце, он не был уверен, что младший флагман эскадры князь Ухтомский, смог бы завершить удачно завершить сражение, получив командование, как того требовал морской устав. Достаточно было одного неправильного решения в управлении эскадрой, и все усилия русских моряков пошли бы прахом. Единый строй эскадры развалился бы, каждый корабль действовал бы сам по себе и лавры победителей, несомненно, достались бы японцам.

В каюте воцарилась напряженная тишина, которую прервал рапорт командира "Цесаревича".

— Согласно полученным донесениям от командиров кораблей, ни один из них не имеет серьезных повреждений, которые бы помешали бы продолжить плавание во Владивосток. Все имеющиеся серьезные повреждения, могут быть устранены в Циндао в трехдневный срок.

— Если ли потери среди кораблей эскадры? — с напряжением в голосе спросил Макаров.

— В численном составе отрядов крейсеров и миноносцев потерь нет, — успокоил адмирала Семенов. — Только среди броненосцев не хватает "Севастополя". Зная характер Эссена, можно предположить, что его броненосец получил серьезное повреждение, не позволившее "Севастополю" продолжить поход.

— Да, Николай Оттович непременно бы продолжил прорыв, если бы к этому была бы, хоть единственная возможность — поддержал Семенова Матусевич, непрерывно "баюкая" висевшую на перевязи раненую руку. Действие наркоза кончалось, и боль начинала брать свое.

— Значит, наш боевой потенциал уменьшился на одну единицу, даже если Эссен благополучно добрался до Артура — с досадой констатировал Макаров. — Каковы потери противника?

— Согласно рапортам командиров, ими были отмечены многочисленные попадания в броненосцы и крейсера неприятеля, а так же выход некоторых из них из боевого строя. Однако достоверными данными о гибели кораблей противника я не располагаю.

— Жаль. Известие об уничтожение даже одного корабля противника, лучше бы всего подняло дух наших моряков перед грядущим сражением. Владимир Иванович, что, по вашему мнению, смогут противопоставить японцы во время нашего прорыва через Цусиму?

— В лучшем случае для нас, у японцев не будет "Микасы". Наши дальномерщики отметили серьезные проблемы хода флагмана Того и большие разрушения на нем. В худшем случае, ряды противника пополнит "Сикисима" и крейсера Камимуры — высказал предположение Семенов.

— Не думаю, что адмирал Того решиться тронуть столь ключевую фигуру японской стратегии как отряд Камимуры — не согласился с ним Матусевич. — На данный момент главная задача его крейсеров заключается в нейтрализации корабли отряда адмирала Иессена, чей прорыв сможет серьезно повлиять на соотношение сил в предстоящем сражении.

— Очень может быть, что вы правы, Николай Александрович — согласился с ним адмирал — но я совершенно не исключаю, что наш друг Того может поступить вопреки привычной логике вещей и задействует против нас крейсера Камимуры. Ведь при Цусиме может решиться судьба всего нашего противостояния с японцами на море.

От общения с офицерами лоб Макарова покрылся мелкими бусинками потной испариной. Он вновь закрыл глаза, и собеседники деликатно замолчали, давая адмиралу возможность восстановить свои силы. Прошло некоторое время, прежде чем Семенов решился продолжить разговор.

— Каковы ваши планы и намерения относительно предстоявшего сражения с японцами, Степан Осипович? — осторожно спросил он адмирала.

— Маршрут наш остается прежним, через Цусиму, где скорей всего и будут ждать нас японцы. Что касается расстановки сил то, несмотря на потерю "Севастополя", наша эскадра может на равных сражаться с японцами и продолжить наш прорыв во Владивосток. Иначе бы я никогда не взялся за это дело, — твердо заявил Макаров и, немного помолчав, добавил: — Однако в предстоящем бою, я бы не отказался от помощи одного капризного союзника, чья помощь была бы нам сегодня как нельзя кстати.

— Вы имеете в виду госпожу удачу, Степан Осипович? — хмуро уточнил Матусевич.

— Нет, погоду. Дорого бы я заплатил за возможность точно знать заранее, что нас будет ждать во время прорыва через Цусиму. Шторм с дождем или штиль с солнцем? Но этого, увы, знать, невозможно — горестно посетовал Макаров.

Соглашаясь со словами адмиралом, Матусевич горестно развел руками, как бы полностью признавая правоту его слов, но на усталом лице Семенова пробежала мимолетная улыбка.

— Надеюсь, что в этом вопросе я смогу помочь вам, Степан Осипович — уверенно заявил он, чем вызвал сильное изумление на лицах собеседников.

— Насколько серьезны ваши слова, Владимир Иванович!? Как вы это сможете достоверно знать заранее? Будите гадать на кофейной гуще? — скептически воскликнул начштаба, но Семенов на этот колкий выпад и бровью не повел.

— Определю по самому точному прибору в мире, барометру Дижонваля, Николай Александрович.

— Однако такого прибора и в помине нет! — с негодованием воскликнул Матусевич, но Макаров поспешил прервать его.

— Не будем зря спорить, Николай Александрович. Если Владимир Иванович так говорит, значит, он имеет для этого веские основания. Я очень надеюсь, что перед выходом в поход обещанные сведения будут предоставлены. А пока нам предстоит ремонт в Циндао. Кого думаете направить на переговоры к немцам?

— Будет лучше, если переговоры с губернатором Циндао будет вести Рейценштейн. Он лучше всех нас выглядит, и к тому же немец с немцем быстрее найдут общий язык — колко молвил Семенов, но адмирал не поддержал его шутки.

— Вынужден вас разочаровать, Владимир Иванович. Из всех иностранных языков, как истинный русский дворянин, контр-адмирал Рейценштейн свободно владеет лишь французским, и с грехом пополам английским, — возразил Макаров, — но вы правы, что он лучше всех нас выглядит, а это большой плюс в переговорах. Передайте на "Аскольд" приказ, идти в Циндао и просить разрешение на ремонт. Как заверял меня перед прорывом наместник, подобная договоренность между нами и немцами имеется.

Семьдесят два часа, что были любезно предоставлены кайзером Вильгельмом для стоянки в Циндао, слились для русских моряков в одно большое мгновение с краткими ночными перерывами. В лихорадочном темпе устранялись полученные в бою повреждения, чинились неисправные орудия, загружались боеприпасы и уголь. В отношении последнего предмета поставок, адмирал Макарова издал приказ: "Грузить столько, сколько нужно, но чтобы не притапливались броневые пояса".

Этот приказ вызвал самый живейший протест со стороны князя Ухтомского.

— Разумно ли так ограничивая броненосцы в запасе угля, ваше превосходительство. Не окажется ли так, что после тяжелой битвы, мы остановимся в шаге от родного порога, лишенные топлива. Стоит ли так рисковать? — пытался протестовать младший флагман эскадры, но адмирал был неумолим.

— Я прекрасно понимаю ваши опасения Павел Петрович. Броненосец "Пересвет" и "Полтава" самые ярые пожиратели угля среди наших кораблей, однако лучше пустить на растопку корабельную мебель и обшивку на подходе к Владивостоку, чем получить в бою фугасный снаряд в незащищенный борт — решительно отрезал адмирал, пресекая все дальнейшие дискуссии по этому вопросу.

Другим неожиданностью для эскадры стал приказ адмирала уменьшить проем наблюдательной щели в командных рубках броненосцев, при помощи броневых полос.

— Перед решающей схваткой с японцами, я не имею права дать противнику ни малейшего шанса лишить наши корабля своих капитанов — пояснил Макаров свой приказ и подавляющее большинство моряков с ним согласилось.

Кроме подготовки кораблей эскадры к выходу в море, на долю Макарова выпало ещё множество проблем, включая и дипломатические. Любезно разрешив русским кораблям стоянку в Циндао, командующий германской эскадры известил, что хочет нанести визит русскому адмиралу.

Для больного Макарова подобный визит был крайне нежелательным но, собрав в кулак всю свою волю, Степан Осипович решил принести жертву дипломатическому этикету. Немецкий адмирал со свитой был принят на борту "Цесаревича", на следующий день после прибытия русской эскадры.

Описывая эту встречу в своих письмах в фатерлянд, комендант порта был потрясен тем, как его принимал русский флотоводец. "Весь его вид, его движения и лицо излучали уверенность в скором успехе в его противостоянии с японцами. Ничто не говорило о его сомнении или тревоги за исход сражения с противником, которое как мы все знали, должно было состояться в самое ближайшее время. Напротив, русский адмирал был бодр, радушен и открыт. Даже рана, полученная им в бою, нисколько не угнетала его, а придавала особый геройский шарм. Адмирал хорошо говорит по-немецки и потому, в нашем общении не было никакого затруднения. Беседа продолжалась около сорока минут и была прервана приходом командира броненосца с телеграммой от русского императора. Учтиво извинившись, адмирал поблагодарил меня за оказанную помощь в ремонте кораблей и попросил об одной маленькой услуге, в которой я ему никак не посмел отказать".

Услуга, о которой упоминал комендант Циндао, заключалась в прерывании телеграфного сообщения порта, ровно на одни сутки с момента ухода в море русской эскадры. Подобная мера была экстраординарна, но весьма эффективна против представителей японской разведки, которые с момента начала войны находились во всех нейтральных портах как Желтого, так и Восточно-Китайского моря.

В предстоящем сражении со всеми силами японского флота, адмиралу Макарову было крайне важно выиграть время, сутки, а лучше полуторо суток. Ради этого он и согласился на встречу с немцами, так как не был уверен, что они согласиться на задержку телеграмм исходи эта просьба из уст Матусевича или Ухтомского.

Кроме общения с представителями иностранной державы, Макаров занимался энергичной перепиской с Петербургом и Мукденом, извещая государя и ставку наместника о своем прорыве из Порт-Артура и о заходе в Циндао. В сжатой форме адмирал доложил о потерях эскадры и о своем намерении прорываться во Владивосток через Цусиму. Для этой цели, он как командующий тихоокеанского флота приказывал крейсерам Иессена выйти навстречу эскадре и оттянуть на себе корабли адмирала Камимуры. Окончательное время и место встречи двух отрядов, Макаров собирался указать перед самым выходом в море.

Алексеев недовольный тем, что Макаров отдал приказ Иессену без консультации с ним, ответил короткой сдержанной телеграммой, тогда как ответ императора был более многословен. Николай благодарил команды кораблей за проявленное мужество и героизм, и выражал уверенность в благополучном завершении похода.

Царское послание, Макаров зачитал вечером двадцать седьмого июня на большом офицерском собрании, которое состоялось на "Цесаревиче". Сразу после этого, адмирал предложил определиться, каким маршрутом следовало идти завтра во Владивосток. Следуя старой флотской традиции, первым слово было предоставлено самым младшим офицерам эскадры.

Большинство из выступавших офицеров было за цусимский вариант, но были и такие, кто ратовал за более безопасное плавание вокруг Японии с дальнейшим проходом через Сангарский пролив или пролив Лаперуза.

— Пока противник будет ждать нас всеми силами у Цусимы, мы спокойно дойдем до Сахалина, оставив его в дураках. А там уже легче будет сражаться, ведь своя земля кругом — убежденно говорили сторонники северного маршрута.

Макаров внимательно слушал дебаты своих подчиненных, не спеша навязать им своё мнение. Адмиралу было очень важно не просто приказать и тем самым поставить моряков перед свершившимся фактом, а чтобы офицеры сами поняли и осознали причину выбора того или иного варианта пути.

Когда обмен мнений между офицерами был закончен, Макаров заговорил. Из-за важности момента, Степан Осипович хотел встать, но по настоятельной просьбе собрания остался сидеть в кресле.

— Я очень внимательно выслушал все за и против обеих сторон, и должен признать, что в каждом варианте, есть свои плюсы и минусы. Это как в старой сказке; направо пойдешь, сам погибнешь, налево пойдешь, коня потеряешь. Сахалинский вариант очень заманчив тем, что враг явно не ждет от нас подобного хода, сосредоточив все свое внимание на Цусиме. Конечно он очень затратен для топлива, но в Корсакове уголь должен быть обязательно и, в конце концов, его можно затребовать из Владивостока. Что и говорит, идеальный вариант, когда и овцы целы и волки сыты, — молвил Макаров, чем вызвал улыбки на лицах многих моряков.

— Однако те, кто предлагает этот вариант, не учитывают двух очень важных моментов. Во-первых, японцы уже давно доказали нам, что они серьезные противники и не будут играть с нами в поддавки. Узнав о нашем выходе из Циндао и не обнаружив нас у Цусимы, они бросятся искать нас и быстро найдут. Для этого будет достаточно простой штурманской линейки и знание угольного запаса наших кораблей. И когда это станет ясно, то в проливе Лаперуза нас будет ждать вся броненосная сила противника, включая крейсера Камимуры. А это большой плюс японцам при нынешнем положении дел.

Во-вторых, господа сахалинцы не учитывают такой важный фактор как время. В последнем сражении японские корабли также как и мы получили повреждения, которые они сейчас усиленно исправляют в своих портах. Откладывая схватку с врагом даже на один день, мы даем ему шанс ввести в строй какой-нибудь поврежденный корабль.

Неважно броненосец это или крейсер, или миноносец. Возвращенный в строй он может сыграть решающую роль в будущем сражении и перевесит чашу в свою пользу. Не надо также забывать и то что, выбирая северный маршрут, мы не только отдаем противнику стратегическую инициативу, но и подрываем веру в победу в своих собственных экипажах. Выбирая Сахалин, мы тем самым признаем свою слабость перед врагом. Тогда получается, что это не он оставил поля боя, отступив под нашим натиском, а мы сами трусливо бежали с него в нейтральный порт под покровом ночи. Прошу вас учесть, этот на первый взгляд маленький, но очень важный нюанс.

Макаров замолчал, а затем, собрав силы, решительно встал, и все увидели не измученного ранами больного, а твердого и уверенного в себе человека, готового сражаться до победного конца.

— Итак, господа, наш путь через Цусиму. Нас там будет ждать старый враг, которого мы уже не раз били. Били в мае под Артуром, били в июне в Желтом море, дай Бог, побьем и под Цусимой. Ведь не зря Господь троицу любит, — озорно молвил моряк, и теперь дружно улыбалось все собрание. Макаров посмеялся со всеми, а затем продолжил говорить оперевшись кулаками о стол, — Отправляйтесь на корабли, господа офицера. Пишите письма домой, а затем идите к матросам. Донесите до них причину, по которой мы идем через Цусиму, а не через Сахалин. Пусть исполняют свой долг спокойно и точно, и тогда каждый их снаряд попадет точно в цель. Покажите противнику, как умеют драться за свой флаг и родину русские моряки!

— Мы, помним о своем долге перед Отечеством, господин адмирал! — воскликнул капитан "Цесаревича" и его слова дружно поддержали остальные участники собрания.

— Долги к оплате! Мы готовы погасить свои векселя! — говорили моряки, покидая броненосец, и это были не простое сотрясание воздуха. Все как один они были готовы пойти в бой, даже если он был бы для них последний.

Русская эскадра покинула гостеприимный порт Циндао ровно в полдень двадцать восьмого июня. Перед самым уходом Макаров телеграфировал в Мукден о своем продолжении похода и назначал крейсерам Иессена время и точку рандеву в Японском море. Сразу после этого, комендант Циндао отдал приказ о закрытии телеграфа, несмотря на активное желание командира английского крейсера "Шеффилд", отправить на родину срочную телеграмму.

Командор Грегсон бурно протестовал против подобного произвола германских властей, но господин комендант был непреклонен. Холодно улыбнувшись своему англо-саксонскому родственнику, он заявил, что в системе телеграфа произошли поломки, на устранение которых потребуется значительное время. Примерно, сутки. Ответом на эти слова был негодующий британский "фуй" и конфликт сторон был исчерпан.

Первым из русских кораблей Циндао покидал флагманский броненосец. Команда корабля застывшая в торжественном строю вдоль борта броненосца и вместе со стоявшим на мостике адмиралом Макаровым, принимала прощальный парад кораблей, мимо которых проходил "Цесаревич".

С русских крейсеров и броненосцев летело громогласное "Ура!", со всех остальных кораблей неслись марши. Следуя своему тевтонскому духу, немцы исполняли исключительно военные марши. На французских и итальянских кораблях играли торжествующую "Марсельезу" и бравурную "Сыновья Италии". Лишь один "Шеффилд" встретил "Цесаревич" церемониальным гимном, больше похожим на траурное прощание.

— Господа британцы как всегда верны себе. Ничуть не скрывают свои подлинные чувства в отношении нас, — не замедлил отметить Макаров во время прохождения флагмана мимо английского крейсера.

— Очень надеюсь, что мы не доставим им удовольствия справить по нас траур руками японцев. Ну да ладно. Что же предсказывает нам в походе ваш таинственный барометр Дижонваля, Владимир Иванович? Бурю или штиль? — спросил адмирал у стоявшего рядом с ним командира "Цесаревича".

— Мой барометр гарантирует в ближайшие дни ненастную погоду, ваше превосходительство — доложил адмиралу Семенов, и тот удовлетворенно кивнул головой.

— Позвольте узнать, насколько точны эти сведения, господин капитан? — тут же подал голос стоящий рядом Матусевич, — надеюсь, вы прекрасно понимаете всю важность подобного утверждения?

— Барометр Дижонваля никогда не подводил меня, господин контр-адмирал — с достоинством ответил Семенов.

— А можно взглянуть на этот ваш чудо-барометр? — продолжал наседать на Семенова начштаба — хотя бы одним глазом!

— По прибытии во Владивосток, я вам его обязательно предоставлю, ваше превосходительство — пообещал командир броненосца. Матусевич хотел ещё что-то сказать, но Макаров взмахом руки прервал их диалог.

— Значит, будет непогода. Это нам очень даже на руку. Тогда с Богом, в добрый час. Прикажите Владимир Иванович, штурману держать на Шанхай пока берег не скроется из глаз, а затем повернуть на Цусиму. Пусть проложит курс до точки рандеву с эскадрой Иессена — приказал адмирал и, поправив фуражку, покинул мостик. Прощальный парад закончился, все приличия были соблюдены и по предписанию врачей, Макаров отправился в каюту на отдых.

Не прошло и нескольких минут, как в штурманской рубке закипела работа по прокладке курса, но не одни только корабли артурской эскадры держали курс на Цусимский пролив. Свой курс к японским берегам прокладывал командующий 2 эскадры флота Тихого океана, контр-адмирал Зиновий Рожественский.

Оставив по личному приказу императора пост начальника Главного морского штаба, он был занят составлением из кораблей Балтийского флота новой эскадры. Она должна была не только уровнять русские и японские силы на Тихом океане, но и дать русскому флоту определенное преимущество над врагом. Задача эта, на взгляд российского обывателя была не очень затруднительна; вон какая броненосная сила стоит в Кронштадте. Бери любой крейсер и броненосец, своди их в эскадру и на полных порах гони во Владивосток на помощь адмиралу Макарову.

Подобное мнение активно поддерживал и сам Зиновий Петрович на пару с морским министром Федором Карловичем Авеланом. Твердо, с успокаивающей улыбкой человека знающего скрытую от простого взгляда правду, заверяли они царя и всю страну, что в скором времени, зарвавшийся враг понесет заслуженное возмездие. Как говорили адмиралтейские острословы, не сильно верящие в слова высоких чинов "мстя наша, будет страшна".

Но когда в результате тайных министерских игр, контр-адмирал лишился своего теплого адмиралтейского места и вместо слов был вынужден заняться делом, он заговорил совершенно по-другому. Ибо одно дело отдавать умные приказы и циркуляры, и совершенно иное формировать боевую эскадру из того, что только числится боевым кораблем на бумаге.

Многие из офицеров видели в назначение Рожественского командиром второй эскадры определенный перст судьбы. Приступив к её созданию, Зиновий Петрович пожинал горькие плоды собственного труда, которым он занимался на посту начальника Главного морского штаба. Война с Японией, к которой адмирал так усиленного готовил Тихоокеанский флот, застала реформатора врасплох.

Об этом откровенно говорили в Порт-Артуре и Владивостоке, Севастополе и Кронштадте, сдержанно обсуждали в стенах Адмиралтейства и тихим полушепотом в свитах генерал-адмирала и государя императора. Однако не все было так плохо, как рисовали в своих жарких речах, некоторые рьяные обличители Рожественского в офицерских мундирах. Главной ударной силой второй эскадры должны были стать балтийские эскадренные броненосцы проекта "Бородино". Спущенные на воду перед самой войной, по своим боевым и ходовым качествам они мало, чем уступали броненосцам флота микадо.

Правда, как в любой жизненной ситуации, в отношении балтийских броненосцев существовало своё но. Согласно выкладкам Адмиралтейства и великого князя Алексея Александровича война с Японией должна была начаться к средине 1905 года и именно к этому времени, балтийские броненосцы должны были вступить в строй как грозная, боевая сила.

На момент формирования второй эскадры в поход могли отправиться только три броненосца; "Бородино", "Император Александр III" и "князь Суворов". Двое остальных, "Орел" и "Слава" нуждались в срочной достройке, но Главное управление кораблестроения отказывалось оплачивать сверхурочные работы на броненосцах.

В том, что только посылка балтийских броненосцев сможет переломить исход войны в пользу России, с первых дней войны энергично доказывал адмирал Макаров, однако Адмиралтейство и генерал-адмирал были глухи к его призывам. Даже перед лицом смертельной опасности, высшие сановники отказывались сделать "думато", упрямо держась за свою обанкротившуюся теорию ведения войны.

Дело о скорейшей достройке "Орла" и "Славы" несколько сдвинулось с мертвой точки, года вслед за выбывшими из строя "Цесаревича", "Ретвизана" и "Севастополя", список боевых кораблей артурской эскадры покинул "Петропавловск". Последним аргументом, подтолкнувшим высокое начальство к выделению дополнительных расходов, стала блокада Порт-Артура и реальная угроза уничтожения тихоокеанской эскадры в мелководной гавани крепости. Но и здесь, Авелан и его окружение остались верными своим принципам. Деньги были выделены только на достройку "Орла" да и то в половинном размере. Что же касалось "Славы", то броненосец должен был вступить в строй, как и планировало Адмиралтейство, в средине 1905 года.

Казалось этой убийственной логике, было невозможно противостоять, но адмирал Макаров был совершенно противоположного мнения. Весь март, апрель, май, и июнь он усиленно заваливал министерство телеграммами, в которых требовал скорейшей достройки обоих броненосцев и отправку к месту боевых действий.

Все время с момента прибытия Макарова в Порт-Артур, стрелка адмиралтейского барометра в отношении исполнения требований адмирала качалась из стороны в сторону. В начале февраля она стояла строго посредине, после удачного отбития атаки японских брандеров сдвинулась в сторону "исполнять", но гибель "Петропавловска" отбросило её далеко назад.

Погибни адмирал в водах Желтого моря и все пошло бы, так как запланировал Авелан, но Макаров остался жив и после короткой паузы продолжил досаждать далекому Петербургу своими посланиями.

Внезапно вспыхнувшая народная любовь к герою Порт-Артура и массовые молебны по всей стране "во здравие" адмирала, не позволяли Федору Карловичу с прежней легкостью ложить телеграммы Макарова "под сукно". Составляя свой очередной ответ, Авелан очень надеялся, что Алексеев не сегодня, так завтра согнет больного Макарова, но судьба распорядилась иначе. Высадка японцев на Квантуне заставила наместника покинуть Артур, а Адмиралтейство срочно пересмотреть свои взгляды на ведение войны. Охая и вздыхая, генерал-адмирал отпустил требуемые средства на достройку одного броненосца, а Авелан отдал приказ о начале формирования второй тихоокеанской эскадры и предложил государю императору кандидатуру её командующего.

Царь благосклонно отнесся к действиям Федора Карловича и даже выразил ему свою благодарность, но адмирал Макаров был непреклонен. Отбросив в сторону всякий такт и субординацию, он продолжил изводить Авелана своими телеграммами. Ещё не оправившись от болезни, как командующий Тихоокеанским флотом, Степан Осипович требовал не только скорейшей достройки "Орла", но и включения в состав эскадры и "Славы", чьи команды должны были комплектоваться за счет флотских экипажей, а не призывниками из запаса.

От столь категоричных требований Макарова, у Авелана потемнело от злости в глазах. Федор Карлович засел за составление ответного послания о необходимости разумного соизмерения возможностей Адмиралтейства и грамотного их использования в борьбе с японцами. В нем Авелан логично доказывал о завышенности требований Макарова, но судьба жестоко обошлась с этим эпистолярным трудом адмирала.

Министр только подписал свое послание и в этот момент с Дальнего Востока пришли вести об уничтожении Макаровым двух броненосцев противника. Горечь обиды жгло сердце и давила душу морского министра, когда он откладывал свой ответ в дальний ящик стола. Посылать его Макарову в этот момент, было верхом неосторожности и вместо грозного командного окрика, в Порт-Артур ушли поздравления с успехом.

Поймав ветер удачи в свои паруса, несносный адмирал продолжил наседать на высокое начальство, заимев при этом дурную привычку, извещать о трудностях в подготовке второй эскадры государя императора. В качестве ответа на обращение народного любимца, Николай посетил эскадру и попросил Авелана сделать все необходимое для удовлетворения её нужд.

Бедный господин министр мужественно держал оборону под натиском Макарова, убаюкивая себя надеждой, что рано или поздно, но Фортуна непременно отвернется от командующего Тихоокеанским флотом. Эти мечты придавали Федору Карловичу определенные силы, но коварный удар в спину со стороны Рожественского сильно подкосил его.

Как бы несильно разъел вирус карьеризма душу Зиновия Петровича, но верность морским традициям и готовность полностью оплатить свой счет перед отчизной, у контр-адмирала оказался на первом месте. Несмотря на былые трения и стычки с Макаровым, начав формирование своей эскадры, Рожественский самым решительным образом поддержал его требование о необходимости выделения дополнительных средств на достройку двух броненосцев. Свое мнение, Зиновий Петрович высказал императору во время встречи в Адмиралтействе, при обсуждении проблем формируемой эскадры.

От желания подать императору рапорта с просьбой об отставке, Авелана удержала только поддержка его борьбы с адмиралом Макаровым со стороны генерал-адмирала. Холодно взглянув колючим взглядом на трясущегося от негодования министра, Алексей Александрович посоветовал ему "прекратить гнилой мандраж и идти прежним курсом". Эти слова подействовали на Авелана успокаивающе и для этого были свои причины.

Как бы не высоко вознесся Макаров благодаря своим успехам, как бы не благоволил к Рожественскому император, но влияние великого князя на своего племянника, все же перевешивало оба этих факторов. После их беседы, Адмиралтейство согласилось начать комплектование экипажей второй эскадры опытными матросами и унтер-офицерами Балтийского и Черноморского флота, но срок ввода в строй "Славы" остался неизменным.

Казалось, что благодаря усилиям генерал-адмирала стрелки адмиралтейского барометра остановили свое сползание вниз, но "артурский Данко" был неудержим. Подобно римскому гладиатору, который, идя на смерть, приветствовал Цезаря, перед выходом из Порт-Артура адмирал послал прощальную телеграмму императору.

В ней моряк извещал, что если после битвы он будет жив, то обязательно приведет эскадру во Владивосток, видя в этом свой святой долг перед государем и Россией. Однако после прибытия в порт, адмирал намеривался подать в отставку из-за недофинансирования достройки броненосца "Слава".

"Только прибытие на Дальний Восток всех пятерых броненосцев, позволит нам диктовать врагу свою волю на просторе обоих морей. В противном случае не могу гарантировать достижение успеха в борьбе с противником и потому прошу заменить себя более способным и достойным флотоводцем" — писал Макаров в своей депеше.

Конечно, Степан Осипович несколько сгущал краски и слегка преуменьшал свои таланты, но ради достижения благой цели, он использовал все средства. Расчет адмирала оказался абсолютно верным. Встревоженный столь решительным посланием Макарова, Николай обратился за советом к давнему оппоненту генерал-адмирала по морским делам великому князю Александру Михайловичу. Тот в этом момент руководил действиями русских вспомогательных крейсеров в Красном море и Индийском океане, что перехватывали английские и американские корабли идущих в Японию с грузом военной контрабанды.

Несмотря на то, что великий князь имел некоторые разногласия с Макаровым в вопросах тактики и стратегии, он рьяно принялся убеждать царя в необходимости посылки на Дальний Восток именно пяти броненосцев, а не четырех, как это собирались сделать Авелан и генерал-адмирал.

— Отсутствие "Славы" в бою не сможет компенсировать посылка на Дальний Восток нескольких броненосцев береговой обороны или броненосных крейсеров. Только пять новейших броненосцев смогут полностью переломить хребет японскому хищнику. Четырем броненосцам будет очень проблематично выполнить столь трудную миссию. Так зачем бить по врагу четырьмя пальцами, когда можно ударить единым кулаком, как исстари били врага наши славные предки!? Ведь для этого у нас есть все; и время и деньги! — риторически вопрошал великий князь Николая, для наглядности воинственно потрясая своими крепкими, волосатыми кулаками. Его слова упали на благодатную почву в душе императора. Порядком уставший от постоянного давления со стороны всезнающего "дяди Леши", император в душе очень желал принять самостоятельное решение вопреки "правильному" мнению генерал-адмирала.

О своем намерении он переговорил с женой Алисой и получил с её стороны горячую поддержку. Больше всех из царской родни, императрица не могла терпеть именно Алексея Александровича, называя его "невоспитанным лицом".

На следующий день после консультаций, царь пригласил к себе министра финансов и приказал немедленно выделить деньги для скорейшей достройки пятого броненосца формируемой эскадры.

— Нужно сделайте все необходимое, чтобы "Слава" смогла покинуть Кронштадт вместе с другими кораблями эскадры. Думаю двух дней, вам будет вполне достаточно, чтобы изыскать нужные флоту средства — безапелляционным тоном приказал император к большому удивлению Коковцова, привыкшего считать флот исключительной прерогативой великого князя.

— Но ваше величество, смета расходов на балтийские броненосцы уже утверждена и будет крайне сложно изыскать в ближайшее время дополнительные средства. Та сложная обстановка, что сложилась сейчас на бирже ценных бумаг и агрессивные действия британского капитала в отношении наших товаров, не позволяют надеяться на появление в скором времени в нашей казне дополнительных свободных средств! — бурно протестовал министр.

— Этого требует интересы государства и такова моя воля — сказал Николай, но опытное ухо министра четко уловило некоторые колебания в голосе императора и ободренный этим, он устремился в наступление.

Уверенно сыпля цифирью и щедро приправляя её различными экономическими терминами, главный казначей страны в доверительном тоне стал доказывать царю совершеннейшую невозможность исполнения его императорской воли.

Слушая умные речи финансиста, монарх заколебался, но тут министр допустил непростительный промах, упомянув без всякого умысла, а исключительно по привычке мнение генерал-адмирала. Ранее это действовало на царя безотказно, не решавшегося потребовать с дяди отчет о морских делах. Однако на этот раз, имя великого князя стало своеобразной красной тряпкой для самодержца. Николай мгновенно вспыхнул, вспомнив недавнее наставление жены, быть стойким и твердым в отстаивании собственного мнения перед мнением всезнающего дяди.

Решительно одернув полы сюртука, не глядя в сторону министра, царь произнес сухим, казенным тоном:

— Извините, Владимир Николаевич, но меня уже ждут в опере. Сегодня там премьера "Русалки" и я никак не могу пропустить её. Всего доброго.

От этих слов Коковцов поперхнулся все ещё не сказанными словами, не приведенными аргументами и, воспользовавшись его замешательством, император повернулся к министру спиной и решительно направился прочь из комнаты. Взмахнув рукой подобно крылом подбитой птицы, Коковцов попытался удержать уходящего собеседника, но государь ровным строевым шагом подошел к двери и распахнул её. Аудиенция была закончена, а кричать в спину, спешившему на оперу монарху, было крайне невежливо. И посему, Коковцову оставалось только исполнять царскую волю.

Ранним утром следующего дня, царь уехал на море, где весь день и половину следующего катался на яхте с дочерьми. Затем навестил на даче сестру Ольгу, пил с ней чай, обсуждал статьи "Русского инвалида", после чего вернулся в Царское село к ждущей наследника Алисе. Все это время великий князь не имел возможности, переговорить с племянником и попытаться заставить его пересмотреть принятое решение.

Когда же государь занялся делами, то первое, что он сделал, затребовал к себе Коковцова с докладом об исполнении своей царской воли. Видя, что Алексей Александрович никак не смог повлиять на племянника, министр поспешил доложить, что средства уже изысканы и уже сегодня поступят в распоряжения Адмиралтейства.

Ободренный своим столь неожиданным дебютом на поприще морских дел и влеченный желанием принести пользу своему государству, император затребовал к себе контр-адмирала Алексея Михайловича Абаза, для секретного разговора. Именно в таком аспекте виделся молодому правителю одной шестой части суши этот разговор, но ибо тем, чем занимался Абаза в последнее время, называлось коротким и емким словом "авантюра".

Все дело заключалось в том что, пользуясь доверием к себе государя, Алексей Михайлович решил продолжить свою адмиральскую карьеру с помощью одного громкого и эффектного предприятия, покупки иностранных крейсеров.

Достигнув мира и взаимопонимания в споре за Патагонию, Чили и Аргентина решили отказаться от своих броненосных крейсеров, ранее построенных на верфях Англии и Италии. Могучие красавцы "Гарибальди", "генерал Сан-Мартин", "генерал Бельграно" и "Пуйэредон" вместе с "О, Хиггинсом", "Эсмеральдой" и "Чакабуко" оказались просто не нужны для охваченных поветрием миролюбия южноамериканцев.

Более того, оказался под большим вопросом судьба двух других броненосных крейсеров построенных на верфях Италии в 1903 году. Спущенные на воду и оснащенные по самому последнему слову техники и вооружения, эти дорогостоящие игрушки смерти в один момент превратились в "мертвый капитал".

Торговые агенты лихорадочно искали на них новых покупателей, но все было тщетно. Европа наслаждалась миром, нищей Азии покупка крейсеров была откровенно не по карману, а Америка Теодора Рузвельта сама штамповала один боевой корабль за другим.

Однако господь Бог услышал мольбы и стоны представителей военно-промышленного комплекса. Вспыхнувшая между Россией и Японией война, позволила владельцам крейсеров не только возвратить свои кровные средства, но даже и получить небольшую выгоду. Мир барышей и наживы напрягся в предвкушении скорых торгов на их изделия, но грозный рык британского льва, стоявшего за спиной японского хищника, нагнал на них сильного страха.

Не желая дать русскому флоту ни единого шанса в противостоянии с флотом микадо, Лондон сделал все, чтобы два первоклассных корабля не достались Петербургу. Благодаря экстренному денежному вливанию со стороны мистера Джона Буля и дядюшки Сэма, японцы смогли перекупить аргентинские крейсера, дав им гордые имена "Касуга" и "Ниссин".

Однако это была лишь верхушка антирусского айсберга сотворенного кудесниками из Форин офиса. Оказывая беспрецедентный нажим на Чили и Аргентину, англичане добились того, что американские синьоры отказались продавать свои крейсера, несмотря на то, что русские предлагали им хорошие деньги за ставшие вдруг ненужными корабли.

Певчий мост разразился бурной лавиной протестов и недовольств позицией Сантьяго и Буэнос-Айреса, справедливо ссылаясь на предварительную договоренность о продаже крейсеров России. Посланники потомков инков и испанцев с грустью кивали головами в ответ, сокрушенно разводя руками, но никак не могли противостоять открытому диктату лондонского Сити и закулисному нажиму Уолл-стрит. Семь броненосных крейсеров способных разом поставить жирную точку на агрессивных планах японцев, так и не пополнили список кораблей русского флота.

Столь неожиданный поворот в вопросе покупки латиноамериканских кораблей очень расстроил русское Адмиралтейство и великого князя. Попав с началом войны под гневную критику газет о провале программы подготовки русского флота к войне, они стремились столь необычным образом, доказать правоту своих действий.

Проглотив горькую пилюлю, Авелан доложил государю об этой неудаче, чем вызвал у императора двойственное чувство. Как патриот своей страны он был огорчен подобным результатом переговоров, но как молодой представитель семейства Романовых, очень обрадовался дядиной неудачи. И тут, к императору явился Алексей Михайлович Абаза с гениальной по простоте идеей. Скромно потупив свои честные очи, контр-адмирал изложил царю суть своей задумки.

Если южноамериканцы не могут продать свои корабли России, пусть их купит подставная европейская фирма, за которой будет стоять близкий и преданный государю человек, в лице самого Алексея Михайловича. Он прекрасно знает весь торгово-промышленный мир Европы, и найти третичного посредника для выполнения столь важной для России миссии, ему было парой пустяков.

— У этих торгашей, государь, все продается и покупается! Мать родную продадут! Всё от цены только одной зависит! — пылко заверил Абаза императора, преданно поедая его глазами.

Стоит ли говорить, какой восторг вызвали слова моряка в сердце молодого человека. Ах, как все прекрасно и замечательно сходилось, и корабли приобретались и "дяди Алеши" ловко утирали нос. Но как не заманчива была нарисованная Абазом картина, государь прекрасно понимал, как длинна и долга дорога по воплощению этих благих намерений в жизнь.

Николай поблагодарил контр-адмирала за его замечательную идею, однако приступать к её немедленной реализации не стал, опасаясь, что поспешными и непродуманными действиями позволит Алексею Александровичу перехватить инициативу. Царь прождал чуть более месяца пока, по его мнению, не настал момент к действию.

— Услугами фирмы, какой страны вы намерены воспользоваться, Алексей Михайлович, для реализации нашего секретного проекта? Немецкой, французской, итальянской, голландской или какой-либо иной? — спрашивал Николай своего секретного посланца, с видом строгого маститого экзаменатора принимавшего зачет у студента.

— Перебрав все свои многочисленные связи в Европе, я считаю, что для решения наших задач, нам следует опираться в первую очередь на французов или испанцев, ваше величество. На нынешний момент Франция самая дружественная к нам из всех европейских держав, а у испанцев традиционно крепкие связи со своими бывшими западными колониями. Думаю, что фирмы господ Монтелье, Берни, Симонсена или Кироса будут рады помочь нам разрешить наши проблемы за твердо гарантированный процент от сделки.

— А почему в вашем списке я не вижу германских представителей? Разве немцы в этой войне менее дружественны нам, чем французы? — искренне удивился царь.

— Никак нет, ваше величество! Немецкие фирмы стараются оказать нам всестороннюю помощь, — поспешил уточнить Абаза, чутко уловив скрытую подоплеку заданного вопроса, — но вся беда в том, что англичане отслеживают все контакты немецкой стороны, с ещё большим вниманием, чем наши. Ведь именно в морском флоте Германии они видят главную угрозу для своих мировых колоний, а не в нас, только пытающихся защитить свои приморские земли от врагов.

— А итальянцы и голландцы. Почему они выпали из вашего списка?

— После столь неожиданной продажи итальянских крейсеров японцам, я с большой опаской отношусь к макаронникам, ваше величество. Вне всякого сомнения, там основательно правят бал англичане и любые наши действия в этой стране обречены на быстрый и оглушительный провал, — решительно вынес свой вердикт Абаза. — Что же касается голландцев, то при наличии у них фигового флота, интерес к южноамериканским крейсерам, сразу вызовет подозрение со стороны англичан. Нет, ваше величество, только французские и испанские фирмы подходят для выполнения нашего секретного проекта.

Сказанные собеседником слова, вызвали радостную улыбку на лице императора.

— Ваша решимость и убежденность, лучше всяких слов, говорит о том, что вы серьезно подошли к делу, Алексей Михайлович. И я вижу в этом залог успешного выполнения вашей миссии. Однако вы должны понимать, какие трудности у вас на пути в виде не только английских, но и американских палок. Североамериканские штаты, гадят нам не столь открыто как британцы, но все же весьма чувствительно. Я недавно получил письмо от нашего посла в Вашингтоне. Он пишет, что покупка японцами итальянских крейсеров была осуществлена благодаря исключительно финансовой помощи американского банкира Джейкоба Шиффа.

— Я знаю, этого господина, и ничуть не удивлюсь, что и в отказе Аргентины продать нам крейсера, были замешаны его деньги и связи. Этот Шифф очень близок к президенту Рузвельту, благодаря чему активно тормозит размещение на американском рынке наших займов.

— Поэтому, я призываю вас, Алексей Михайлович, соблюдать строжайшую секретность в этом деле. В этой войне у нас очень много сильных врагов, которые сделают все, чтобы сорвать покупку крейсеров, а они так важны нашему флоту и адмиралу Макарову. Может поговорить с военными и дипломатами, и вам в помощь дадут несколько проверенных делом людей? — озабоченно спросил Николай.

— Увы, ваше величество, в этом деле я руководствуюсь старой немецкой поговоркой о том, что знают двое, знает свинья. Чем меньше людей будут знать о моей миссии, тем только будет лучше для дела! — воспротивился Абаза, и царь не стал настаивать.

-Что же, вам конечно виднее, — понимающе молвил император и, помолчав, добавил. — Когда мне ждать от вас результата? В столь важном деле не должно быть торопливости, но вместе с тем недопустимо и промедление.

Абаза только и ждал этого вопроса. Подняв свои маслянистые глаза к потолку царского кабинета, он со всем своим старание стал производить одни ему ведомые вычисления в уме. Так продолжалось с полминуты, прежде чем Абаза торжественно изрек.

— Я думаю, что месяца через два, максимум три, три с половиной, я смогу доложить о результатах своей миссии. Отлично понимаю, что время не ждет, но быстрота бывает хорошо только в двух случаях, ваше величество.

— Это когда же? — удивленно спросил император. — На скачках и в вальсе?

— Никак нет, ваше величество, при ловле блох и при поносе. Так говорила моя бабушка, Александра Иосифовна. Большой души была женщина — сказал Абаза и истово перекрестился. Император тоже последовал его примеру, затем встал из кресла и, подойдя к моряку, сказал:

— Помните, вы куете победный меч России, а значит, расходов не жалеть. С Богом — и торжественно обнял Абаза, которому предстояла нелегкая миссия в далеком Париже и Мадриде.

Глава IX. Во славу русского флага — II.

Возвращение японского флота в Сасебо после сражения с русскими кораблями, было встречено с определенной долей растерянности, как среди мирного населения порта, так и среди самих моряков. Впервые за все время войны, флот божественного микадо после стычки с кораблями врагом не заставил их повернуть обратно в артурскую ловушку, а отступил к родным берегам зализывать полученные в бою раны.

Не способствовал поднятию настроения зрителей и вид всеобщего любимца, флагманского броненосца "Микаса". Грозный красавец пришел в родной порт со сбитыми трубами, искореженными надстройками, с беспомощно задранными стволами корабельных орудий, обильно покрытый черной копотью от бушевавших на нем пожаров.

Едва только броненосец встал у причала, как из его недр хлынул поток раненых японских моряков. Обожженные паром и языками огня, посеченные осколками вражеских снарядов, они были торопливо снесены на берег, где их уже поджидали местные санитары. Тела же погибших членов экипажа были аккуратно сложены под брезентом на юте. Снимать их с флагмана командующий не спешил. Только когда порт накрыли ночные сумерки, они были вывезены с кораблей специальным транспортом. Враг ничего не должен был знать о численности потерь японского флота.

Ничуть не лучше был вид и остальных кораблей вернувшейся эскадры. Почти на каждом броненосце или крейсере имелись повреждения в виде разбитых орудийных башен, поврежденных мачт, труб или пробоин. И с каждого корабля, на берег обязательно тянулась вереница раненых. Русские комендоры не зря ели свой хлеб.

В числе первых кто покинул флагманский броненосец, был сам командующий. Получив легкую контузию, Того отказался от помощи врачей, приказав собрать совещание командиров кораблей.

С невозмутимым лицом слушал он доклады своих капитанов, холодным и беспристрастным тоном уточняя тот или иной вопрос в рапортах подчиненных. Иногда, командующий кивал головой докладчику, но было совершенно непонятно, одобрял ли он действия своего подчиненного, выделял его рапорт из всей череды докладов или это была дань вежливости, столь характерной для японского менталитета.

Подобное поведение адмирала, по его мнению, должно было продемонстрировать силу духа настоящего самурая и вселить в сердца подчиненных чувство уверенности, которая несколько пошатнулась после сражения с русской эскадрой.

Адмирал уже собрался подвести итог и произнести ободряющую речь, но в этот момент дверь открылась, и в просторный кабинет вошел сам морской министр. Господин Ямамото входил в число близких и доверенных лиц императора, об этом свидетельствовал титул князя, которым он именовался.

— Вы, уже закончили свое совещание, господин адмирал? — учтиво спросил князь и едва Того кивнул, министр приказал, — тогда я хотел бы переговорить с вами.

Тихий шелест одежды и бряканье непривычными для японцев стульями был ответом на слова министра. Не прошло и минуты, как в комнате осталось лишь два человека, адмирал и министр.

— Я уже был в порту и видел наши корабли, и сейчас меня интересует только один вопрос, господин адмирал. Как успешно сможет ли наш флот противостоять эскадре адмирала Макарова в предстоящем бою? Я хочу знать истинное положение дел, перед тем как мы сообщим об этом в Токио, а также нашим английским друзьям, что рвутся в Сасебо увидеть наши корабли. От их оценки многое зависит при решении вопроса о новых военных кредитах — сказал Ямамото, усевшись в кресло напротив адмирала.

— Можете смело заверить англичан, что наш флот в самое ближайшее время либо заставит адмирала Макарова повернуть назад в Порт-Артур, либо потопит главные русские корабли. Наша эскадра с честью встретила натиск русских и в том, что они сумели вырваться из артурской западни, вина наших оружейников. Как только они окончательно определятся с начинкой наших снарядов и вручат в наши руки настоящее оружие, мы разгромим русских!

— Надеюсь, что наши дела не обстоят уж совсем скверно!? — озабоченно молвил министр, но адмирал поспешил его успокоить.

— Конечно, нет. Даже с нынешним мечом мы способны остановить поход Макарова. Во время боя был момент, когда казалось, что русский флагман потерял управление и был готов покинуть общий строй. Наша новая метода быстрой стрельбы дала прекрасный результат. Каждый русский броненосец и крейсер попал под накрытие, и получили повреждения. Многие из них горели, и только слабость наших снарядов не позволила нам потопить ни один из кораблей Макарова. Кроме этого, противник ловко ограничил нас во времени, начав сражение во второй половине дня. Мы успели провести всего две атаки, прежде чем ночь развела нас.

— К сожалению, в этом вопросе я не властен над Макаровым. Будем надеяться, что новый бой произойдет в более выгодных для нас условиях. Что касается снарядов, то наши ученые непрерывно работают над составом взрывчатки, но здесь не все так просто, адмирал. Даже если ученые и сделают идеальную начинку, то ей предстоит еще долгий путь. Одним словом, новые снаряды будут у нас в лучшем случае, к сожалению никак не раньше конца этого года — сокрушенно изрек Ямамото.

— Мы готовы достойно встретить русскую эскадру и остановить врага, князь. Я допускаю возможности прорыва во Владивосток одного или нескольких кораблей Макарова, но полной прорывы его эскадры исключен — заверил министра Того.

— Рад, это слышать. А как вы оцениваете силу русских? Насколько они изменились с начала войны?

— Не очень сильно, князь. Они стали чуть лучше двигаться и точнее совершать перестроения, но вот меткость их комендоров ничуть не возросла. Русские не смогли нанести ни одного серьезного повреждения, ни одному из моих кораблей, за исключением "Микасы", но тут им я считаю, исключительно повезло.

Один из их снарядов попал в машинное отделение и вывел из строя один из котлов флагмана. Больше, существенных повреждений на наших кораблях нет. И это прошу заметить, произошло, когда нашей ударной силой были броненосные крейсера, тогда как нам противостояли исключительно броненосцы. Так, что наша первая встреча закончилась в ничью, так и передайте нашим английским друзьям.

— Думаю, командор Бейли уже сделал это. Не был ли он слишком настойчив в недавнем бою? Не пытался ли он руководить вами, адмирал? Не навязывал, ли принятия решений относительно ведения боя?

— Нет, князь. Командор Бейли был абсолютно корректен в прошедшем сражении. Как опытный военный он высказывал свою точку зрения, но не пытался оказать, никакого влиять на течение боя — заверил министра адмирал.

— Приятно это слышать. Как бы нам не были нужны английские учителя и их займы, нельзя позволять им полностью руководить нами. Они лишь временные попутчики на нашем пути построения великой империи — многозначительно произнес Ямамото, и адмирал почтительно склонил голову перед его словами.

— Да, вы несколько неверно оценили результат боя с противником. Только что, в штаб поступило сообщение о возвращении в Порт-Артур одного из броненосцев Макарова. К сожалению, он сумел прорваться через оставленный вами на подступах к крепости миноносный заслон и укрыться во внутренней гавани. Однако согласно рапорту командира отряда, русский корабль имел заметный крен на правый борт и низкую осадку. В темноте было трудно точно идентифицировать броненосец. Предположительно это была либо "Полтава", либо "Севастополь". Таким образом, вы имеете серьезную фору перед скорой битвой, — продолжил князь и Того позволил себе слабую улыбку. — Капитаны миноносцев докладывают о нескольких попаданиях своими минами в русский корабль, но я бы предпочел их заверениям конкретный факт потопления броненосца.

— Я полностью уверен в правдивости рапортов своих капитанов, князь. Надо только дождаться донесения из Артура нашей разведки, но и без этого, можно твердо сказать, что русский броненосец обречен на гибель. Не от наших мин, так от снарядов осадной артиллерии.

— Мое мнение полностью совпадает с вашим мнением, адмирал, но как морской министр, я могу докладывать императору лишь об уничтожении или пленении кораблей противника.

Оба самурая обменялись традиционными поклонами, при этом адмирал склонял свою голову значительно ниже, чем министр, строго соблюдая ритуал.

— Русская эскадра или её остатки, если ночная атака наших миноносцев достигла своей цели, сейчас скорей всего находятся в нейтральных портах и приводят в порядки свои корабли. Мы ждем сообщения от наших резидентов из Чифу, Циндао и Шанхая. На более глубокое проникновение русские вряд ли рискнут. Каковы, по вашему мнению, будут их дальнейшие действия?

— Если адмирал Макаров жив, а я не исключаю возможность его гибели, то он не будет отсиживаться в нейтральных портах и обязательно предпримет попытку прорыва через Цусиму — убежденно изрек Того.

— Вы так уверены в этом адмирал, словно заглядываете противнику в карты — недоверчиво произнес Ямамото.

— В этом нет необходимости, если ты знаешь характер своего врага. А адмирал Макаров по своему характеру боец, в этом нет сомнений. Он предпочтет решить все проблемы в открытом бою, и не будет искать окольных путей во Владивосток. Значит, его путь будет проходить через Цусиму, а не через Сангару или пролив Лаперуза. К тому же сердца его моряков горят подобно факелу и глупо не воспользоваться столь важным фактором.

Того сделал короткую паузу, давая возможность Ямамото высказать свои замечания, но тот промолчал, не найдя изъяна в логике адмирала.

— А если Макаров убит или не может руководить эскадрой?

— Тогда это сильно упрощает наше положения. Вся русская эскадра держится исключительно на личности адмирала Макарова. Все остальные адмиралы Порт-Артура полностью лишены его боевых качеств. Они добросовестные служаки, готовые выполнить полученный приказ, но при этом их сердца не пылают в предвкушении скорого боя, а лишь тлеют, в отличие от сердец простых матросов и младших офицеров. У этих людей на уме только хороший послужной ценз, гарантирующий получения богатой пенсии.

Давая столь убийственную характеристику своим противникам, адмирал Того слегка подергивал головой. Недавняя контузия выдавала его скрытое волнение.

— Могу предположить что, лишившись командования, они не будут спешить с прорывом во Владивосток и займутся основательной починкой своих кораблей в нейтральных портах. Одновременно с этим, обратятся с запросом в Петербург, что делать дальше. Красочно распишут свои подвиги и приукрасят повреждения кораблей, в тайной надежде получить приказ разоружиться до конца войны. В этой ситуации, они смогут сохранить свою честь моряка, и спасти свои жизни.

Не исключаю возможности, что какие-то корабли все же попытаются пробиться во Владивосток. Среди разумных трусов всегда может найтись бунтарь одиночка, и может быть, ему это удастся. Но по количественному составу, это будет уже не та эскадра, что сражалась против нас в начале года.

— Меня несколько пугает то, что вы такого низкого мнения о своем противнике, адмирал. Я готов трижды прокричать "банзай" и вознести в храме Исэ молитву богине Аматерасу, если она поразит страхом умы наших врагов и сделает их сердца мягкими подобно воску. Однако не стоит в столь важный для империи момент лелеять себя подобными мечтаниями. Плохо переоценить силы врага, но куда хуже недооценить его. Особенно в борьбе с русскими. Они уже показали свое упорство и отвагу — предостерег собеседника министр, огорченный, что тот так плохо закончил, хорошо начатую речь.

— Господин министр, я всегда помню эту мудрую заповедь, но сейчас, вынужден не согласиться с вами. То, что я сказал это не мечта, а вполне возможная реальность — не согласился с Ямамото адмирал.

— Хорошо. Возможно, вы правы адмирал, однако сейчас, нам стоит исходить из того, что русский адмирал жив, руководит эскадрой и со дня на день попытается прорваться через Цусиму. Как вы собираетесь помешать этому? Теми силами, что находятся сейчас в Сасебо или намерены привлечь крейсера Камимуры?

— С большой радостью приказал бы эскадре Камимуры присоединиться к нам, но я вынужден считаться с возможностями противника. Как бы серьезно небыли отягощены различными пороками сердца и души русских адмиралов, но откровенной глупости у них нет. Кто бы ни стоял во главе русской эскадры, он обязательно должен подкрепить свой прорыв через Цусиму, одномоментной атакой владивостокских кораблей. Это элементарная азбука войны и потому я не могу отдать приказа адмиралу Камимуре, присоединиться к нам.

— Но, смогут ли ваши корабли сдержать натиск русских броненосцев? Я побывал в порту и видел ваши корабли, адмирал. Русские над ними хорошо поработали, особенно над вашим флагманом, — с сомнением в голосе произнес Ямамото, — может, в сложившейся ситуации стоит рискнуть крейсерами Камимуры?

В комнате повисла напряженная пауза. Льстивый голос разума подсказывал адмиралу согласиться с министром, но он остался верен принятому решению.

— Флот сможет остановить прорыв русских, — уверенно произнес командующий. — Что касается состояния кораблей, то их внешний вид не соответствует внутреннему содержанию и носит обманчивый характер. Мой броненосец не имеет серьезных повреждений, кроме некоторых поломок в машинном отделении. Как только они будут устранены, он займет свое место в строю, также как и все остальные корабли.

На лице министра не дрогнул не один мускул после ответа адмирала. Только в темных его глазах появилась едва заметная стальная холодность.

— Когда ваши корабли будут готовы выйти в море?

— По моим расчетам, для ремонта у нас в запасе только трое, максимум пять суток. Большей форы от Макарова ждать не следует. Он не Старк, и не Алексеев.

— Я приложу максимум усилий, чтобы к этому времени все главные проблемы ваших кораблей были разрешены. Портовым мастерским будет дано приказание работать круглосуточно. Очень надеюсь, что они приложат все усилия и вновь сделают невозможное, как они это сделали, вернув в строй "Сисикаму".

— Благодарю вас, князь. Для меня, это самая лучшая новость за последнюю неделю.

— Господин адмирал, наш божественный микадо вручил вам в руки командование над флотом империи. Весь японский народ с нетерпением ждет, что вы и ваши моряки навсегда покончите с русской эскадрой, и снимите угрозу, что подобно острому мечу висит над тылами наших армий воюющих в Маньчжурии. Этим вы не только приблизите нашу общую победу, но и поможете стране избежать займа новых кредитов у наших заокеанских союзников. Они с большой охотой готовы дать нам денег для продолжения войны, но на этот раз их условия займов носят откровенно грабительский характер. Беря их, Япония может надолго оказаться в роли должника и потерять добычу, что надеется обрести в этой войне. Я очень надеюсь, что флот выполнит свой священный долг перед империей и императором. Да помогут вам наши великие боги.

Едва эти слова были произнесены, как оба собеседника встали и сдержанно поклонились друг другу. Кости судьбы были брошены и теперь, оставалось только следовать выпавшему жребию.

Заявлять высокому начальству, что японские корабли не имеет серьезных повреждений, Того позволило одно очень важное обстоятельство. Анализ боя в Желтом море показал, что русские комендоры стреляли гораздо лучше своих японских визави, но увидеть результат своих действий им мешало несовершенство собственных снарядов. Очень часто пробив корпуса японских броненосцев, русские снаряды не взрывались. Именно отказ взрывателей превращал могучий бронебойный снаряд в примитивное стальное ядро, что пробивало обшивку японского корабля, оставляя в нем небольшое круглые отверстия.

Данный факт японцы очень тщательно скрывали, закрывая дыры в бортах своих броненосцев и крейсеров деревянными пробками, окрашенными в цвет под цвет корабельного корпуса. Это позволяло им сохранять миф о неуязвимости своих кораблей, что приводил в восторг западных журналистов освещавших эту войну с японских берегов. Кроме этого, тщательная маскировка помогала удерживать противника в неведении, что в его руках находится деревянный меч.

Ямамото был человеком слова и в тот же день, ремонтные работы на кораблях эскадры начались в авральном режиме. Днем и ночью, подобно неутомимым муравьям сновали портовые работники по стоявшим в доках кораблям, заменяя им трубы, мачты, пушки, котлы и машины, исправляли разрушенную надстройку, латали пробоины.

Благодаря тому, что в Сасебо имелось несколько сухих доков, а на складах в нужном количестве было все необходимое для корабельного ремонта, японская эскадра находилась в весьма комфортабельных условиях, в отличие от русских кораблей. Ни Владивосток, ни Порт-Артур не обладали всем необходимым для быстрых восстановительных работ. Сухой док был всего один, а все запасные детали, пушки и снаряды завозились по железной дороге из далекой метрополии.

Не разгибая спины и не покладая рук, трудились портовики Сасебо в течение трех суток. Терпеливо и старательно колдовали они над поврежденными кораблями, стремясь во, чтобы то ни стала успеть к сроку указанному начальством сроку. Все это время за их плечами стоял не страх перед военным министром или желание получить денежную награду обещанную Ямамото. Каждый из них стремился внести свою скромную лепту по превращению отсталой страны в могучую азиатскую державу.

Вносили свой вклад в общее дело и крейсера адмирала Камимуры, что стерегли северные подступы цусимского пролива. Вечером двадцать девятого июня, пополнив в Сасебо свои запасы воды и угля, они двинулись на север, чтобы сменить патрулирующий там отряд миноносцев.

Командующий отрядом броненосных крейсеров барон Камимура с большим нетерпением ждал встречи с русскими кораблями. Совершая набеги на морские пути империи, и топя транспортные корабли с важными для неё товарами, крейсера Иессена безнаказанно уходили из-под карающей руки японского адмирала. В этом им помогала природная смекалка и храбрость, а также досадные промахи, допущенные командиром броненосного отряда.

Каждая неудача уничтожения владивостокских крейсеров, вызывала гнев и раздражение не только в сердце адмирала. Последний набег русских моряков породил волнения среди японцев, которые закончились попыткой поджога дома барона.

С этого момента реабилитация своего имени стало смыслом жизни японского адмирала. С ней он ложился спать, с ней же и просыпался. Когда же стало известно об ожидающемся выходе крейсеров Иессена на помощь эскадре Макарова, Камимура не смог скрыть охватившей его радости.

На этот раз он обязательно поквитается с ненавистными русскими кораблями, смоет свой позор обильными потоками чужой крови. В исходе боя с противником, барон нисколько не сомневался. И дело не только в том, что при встрече с крейсерами врага у Камимуры будет на один корабль больше. Просто два из трех крейсеров Иессена к разряду броненосных можно было отнести с большой натяжкой. Скорее их можно было назвать промежуточным звеном между бронепалубным и полноценным броненосным крейсером. Таким образом, эскадра Камимуры имела превосходство над противником в скорости, броне и пушках.

Аромат скорого отмщения столь отчетливо щекотал обоняние Камимуры что, перед выходом в море, адмирал не удержался от красивого жеста. Стоя на мостике, он поднял перед собой самурайский меч и, подобно легендарному вождю галлов Брену, громко воскликнул: — Горе побежденному!

Однако горячий призыв адмирала не был, услышан небесами или не был понят ими в нужной мере. Едва только отряд Камимуры покинул Сасебо, небо заволокло свинцовыми тучами, и заморосил противный дождь. Когда же японские крейсера приступили к патрулированию моря с целью перехвата кораблей противника, начался разыгрываться шторм.

Тяжелые серые волны медленно перекатывали творения британских и французских корабельных строителей идущих на перехват русской эскадры. Державший свой флаг на "Идзумо" контр-адмирал Камимура очень боялся, что непогода позволит противнику проскочить мимо него незамеченным. Увеличив число дозорных, он сам, время от времени поднимался на капитанский мостик, накинув дождевик.

Старания японских моряков не пропали даром. В начале шестого часа утра сигнальщики заметили силуэты трех кораблей идущих на юг. Едва это доложили адмиралу, как Камимура взлетел на капитанский мостик и впился глазами в окуляры бинокля.

— Это русские, господин контр-адмирал, "Громобой", "Россия", "Рюрик" — доложили Камимуре дозорные, чем вызвали на его лице радостную улыбку.

— Передайте Уриу, пусть идет со своими крейсерами к нам. Мы устроим русским адмиралам горячий прием у наших берегов, — произнес Камимура, ехидно намекая на откровенный переизбыток адмиралов во Владивостокском отряде.

Несколько мгновений, он пристально смотрел на корабли противника, а затем, убрав бинокль от лица и, явно уподобляясь Наполеону, величественно бросил. — К бою! В туже минуту на мачте "Идзумо" взвился сигнал к атаке, и японские крейсера бросились на перехват эскадры Иессена.

Отправляя крейсера навстречу кораблям Макарова, наместник Алексеев, сформулировал Иессену его задачу коротко и просто: — Оказать помощь при прорыве наших кораблей через Цусиму, — предоставив адмиралу самому решать вопрос о степени этой помощи.

Когда дозорные сообщили об обнаружении вражеских крейсеров, у Иессена было два варианта дальнейших действий. Идти на прорыв к югу и попытаться соединиться с кораблями эскадры Макарова, либо повернуть назад и увести за собой броненосные крейсера японцев, способных своими орудиями изменить картину боя между главными силами противников.

Был ли Карл Петрович от природы осторожным человеком или в этот момент ему не хватило храбрости неизвестно, но после короткого раздумья он выбрал второй вариант, однако сделал это довольно неудачно. Вместо того, чтобы произвести поворот "все вдруг" и сделать концевым "Громобой", самый сильный крейсер эскадры, адмирал отдал приказ провести поворот "последовательно" вправо. В результате этих перестроений концевым кораблем оказался "Рюрик", имевший слабую броневую защиту.

Кроме этого, русские корабли были вынуждены проходить неподвижную точку поворота, давая возможность противнику пристреляться и не имея возможность вести ответный огонь. Лучшего подарка для японцев трудно было, и представить и канониры Камимуры стали торопливо опустошать свои погреба.

Следуя приказу адмирала, японские артиллеристы били не по кораблям противника, а именно по точке поворота, надеясь на силу шимозы, которой была начинена половина снарядов. От этой дьявольской начинки, снаряды взрывались даже от удара о воду, обрушивая на русских моряков град осколков.

Один за другим взлетали вверх черные султаны разрывов японских снарядов в точке поворота русских крейсеров. Казалось, что обстрел должен серьезно их повредить, но этого не случилось. Лучшие наводчики эскадры Камимуры, по совету англичан были переведены на броненосцы перед решающим сражением с Макаровым. Поэтому весь успех японцев заключался только в двух попаданиях и оба раза в "Россию".

Первый шестидюймовый снаряд угодил в капитанский мостик, а второй вызвал пожар в кают-компании, с которым матросы успешно справились. "Громобой" и "Рюрик" были засыпаны дождем осколков, но серьезных повреждений не получили. Раздосадованный неудачей адмирал Камимура бросился в преследование, приказав идущей головной "Токиве" и "Идзуме" сосредоточиться на "Громобое", "Адзуме" на "России", а "Ивате" на "Рюрике".

Следуя излюбленной тактике японцев, он стал старательно выписывать палочку над "Т", благо численное превосходство это позволяло сделать, но сделать это ему помешал сам морской царь Нептун. Видимо громкие взрывы шимозы вызвали у него гнев и не успели русские крейсера завершить свой маневр, как начался шторм. Огромные морские волны обрушились на японские корабли, плохо приспособленные для ведения боя в подобных условиях. Стремительные потоки воды безжалостно заливали орудийные башни крейсеров, что влияло на результативности стрельбы. Японцам приходилось бороться сразу с двумя врагами и в этом поединке, они медленно и неуклонно проигрывали.

Все чаще крейсера адмирала Камимуры попадали под накрытие, и взрывы русских снарядов проверяли крепость гарвеевской и крупповской брони. На счастье японских моряков не все русские снаряды, попавшие в их корабли, взрывались. Некоторые пробивали их насквозь и падали в море, не успев взорваться.

Видя, плачевные результаты стрельбы своих комендоров, Камимура решил отказаться от палочки над "Т". Он велел перенести огонь орудий "Токивы" и "Идзуме" на "Рюрика", посчитав его более легкой добычей. Результат этого решения не замедлил сказаться. На борту засыпанного снарядами крейсера возник пожар, он получил пробоину ниже ватерлинии в корме, что незамедлительно сказалось на его скорости. "Рюрик" стал отставать, и участь его, казалась, была предопределена.

Выбрав тактику отхода, Иессен намеривался отступать к Владивостоку безостановочно, но плачевное положение "Рюрика", заставило Карла Петровича изменить своих первоначальные планы. Желая спасти крейсер, Иессен развернул "Громобой" и "Россию" в сторону противника и этот маневр дал неожиданный результат. На "Токиве", прямым попаданием были уничтожены две орудийные башни и один из снарядов, разорвался в машинном отделении крейсера. "Токива" сразу потеряла ход и была вынуждена покинуть строй.

Вслед за ней настал черед "Идзумо", чье боевое счастье оказалось не намного лучше его предшественника. Разбушевавшаяся стихия не позволила комендорам крейсера полностью исполнить свой долг перед империей, тогда как русские крейсера стреляли все лучше и лучше. Одно носовое восьмидюймовое орудие было приведено к молчанию, а второе стреляло очень редко и к тому же, ему сильно мешали выстрелы с крейсера "Адзуме", перенесшего по приказу адмирала огонь с "России" на "Громобой".

Будь это противостояние при ясной погоде и тихом море, это артиллерийская дуэль вряд ли бы разрешилась в пользу владивостокских крейсеров, но разыгравшийся шторм перевесил чашу весов в их пользу. Разорвавшийся рядом с боевой рубкой восьмидюймовый снаряд своими осколками убил командира крейсера "Идзумо" Идзити, ранил старшего помощника и сильно контузил адмирала Камимуру. Одновременно с этим было повреждено рулевое управление корабля и судьба "Идзумо" повисла на волоске. Любая пробоина крейсера могла, имеет фатальный исход и Камимура приказал покинуть строй.

Залитый кровью капитана Идзити, оглохший от взрыва, Камимура очень надеялся, что идущий следом крейсер "Адзума" будет более удачлив в схватке с врагом, но госпожа Удача упорно смотрела в другую сторону. Не прошло и пяти минут, как "Адзума" получил пробоину ниже ватерлинии и был вынужден покинуть поле боя, а вслед за ним поспешно ретировался и "Ивате". На крейсере не было серьезных повреждений, но продолжать вести бой против превосходящих сил противника, капитан Такатоми не рискнул.

Казалось, госпожа Фортуна милостиво сдала адмиралу Иессену все козыря. Начни он преследование отступающего противника и флот микадо не досчитался бы в этот день одного, а может быть и двух своих броненосных крейсеров. Однако благоразумие взяло вверх над охотничьим азартом в душе у Карла Петровича, и он отдал приказ повернуть на север.

После, адмирал объяснял свои действия потерями среди офицеров и нижних чинов, а также повреждениями, полученными в бою с врагом, и в первую очередь состоянием "Рюрика". Он получил вторую подводную пробоину, в результате чего полностью сел на корму и потерял ход. Продолжать бой в подобных условиях Иессен счел неоправданным риском и отступил во Владивосток в полной уверенности, что оказал помощь эскадре Макарова в максимальной форме.

Многие офицеры и командиры имели иное мнение о действиях адмирала, но госпожа Удача сумела защитить Карла Петровича. Благодаря её стараниям, он не ушел от своего лаврового венка победителя, ибо дорогу домой, ему заступил отряд крейсеров адмирала Уриу.

Получив радиограмму от Камимуры, он бросился вместе со своими бронепалубными крейсерами на травлю "русского медведя", но вместо этого сам попал под его сокрушающий удар. Позднее, британские газеты представят действия адмирала Уриу как самоотверженные действия, благодаря которым были спасены крейсера Камимуры. Репортеры будут взахлеб рассказывать о том, как бронепалубные крейсера "Нанива" и "Такачихо", вместе с авизо "Чихайя" вступили в неравный бой с противником. Как огнем своих шестидюймовых орудий пытались нанести урон русским крейсерам, но погибли в неравной схватке с кораблями превосходящих их в вооружении и броневой защите.

С легкой подачи газетчиков, адмирала Уриу, державшего флаг на "Такачихо", сделали образцом самурайского духа, простив ему гибель авизо и второго крейсера. Японии в этот момент как никогда нужны были отважные герои для сохранения лица в столь трагичный для всей страны момент. Ибо вопреки всем надеждам и уверениям Того высоком лицам и их заморским союзникам русская эскадра сумела достойно выполнить свой долг перед Отечеством и Государем Императором.

Глава X. Цусима.

Дав обещание Ямамото о том, что корабли флота императора не допустят прорыва эскадры адмирала Макарова в Японское море, Того сделал все, чтобы его слова не разошлись с делом. В ряды броненосцев вернулась "Сикисима", а число броненосных крейсеров готовых выступить против русских пополнила "Чиода".

Конечно, её пятидюймовые орудия, не шли ни в какое сравнение с мощным вооружением собратьев по классу, но адмирал считал, что вовремя брошенная соломинка сможет переломить хребет русскому верблюду.

Также армаду японских боевых кораблей пополнили отряды миноносцев, представлявших собой важную силу. Перед началом сражения они несли патрульную службу на подступах к Цусиме, а затем, адмирал собирался задействовать их в добивании уцелевших кораблей врага.

— Мы не смогли их грамотно использовать во время боя с адмиралом Макаровым в Желтом море. Ни один корабль противника не был уничтожен нашими миноносцами, но теперь близость главных баз позволит нам исправлять эту оплошность. Цусима должна стать могилой для русских кораблей и ради этой священной цели, ни один корабль императорского флота не должен оставаться в стороне! — воскликнул Того на совещании капитанов кораблей и все моряки, как один ответили адмиралу громким криком "Банзай!".

Стремление сделать все, для претворения в жизнь лозунга адмирала, полностью завладело умами японских моряков, начиная от флагманов до простых матросов. Каждый из них видел себя настоящим защитником, за спиною которого находилась беззащитная страна. Почти каждый моряк был готов пожертвовать своей жизнью, лишь бы бородатые белые дикари не смогли прорваться через Цусиму и соединиться с владивостокскими крейсерами.

Десятки, если не сотни глаз дозорных миноносцев внимательно наблюдали на дальних подступах к проливу. Ничто, ни ранний час, ни свинцовая пелена дождя, ни начавшийся шторм, не помогли врагу укрыться от острых глаз японских впередсмотрящих. Едва русские броненосцы были ими идентифицированы, как сообщение немедленно ушло по радио к флоту, находящемуся в районе Сасебо.

Не прошло и часа, как противники встретились, и сражение началось. Макаров не изменил прежней расстановки сил. Первым шел "Цесаревич", затем "Ретвизан", "Пересвет" под флагом князя Ухтомского, "Победа" и "Полтава". Отряд крейсеров возглавлял "Баян" с вымпелом Рейценштейна и двигались правее кильватерной колонны броненосцев. Слева он них находились миноносцы Коломийца, державшего свой флаг на "Грозовом".

Перед началом сражения скорость кораблей составляла 12 узлов, но едва стало ясно, что противник её обнаружил, Макаров приказал увеличить скорость.

— Передайте эскадре, держать 14 узлов — распорядился адмирал, стоя на капитанском мостке "Цесаревича".

— Может, стоит рискнуть и увеличить скорость до 16 узлов? Помниться капитаны клялись в этом, Степан Осипович — спросил Макарова Матусевич, но тот не согласился с ним.

— Не вижу пока такой надобности при нынешнем положении, Николай Александрович. Не будем без особой надобности испытывать на прочность котлы и машины "Полтавы". Сейчас главное для нас будет главным не скорость, а точность стрельбы или правильнее сказать боепригодность наших снарядов — адмирал недовольно дернул щекой, вспоминая последнее совещание, на котором выяснился неприятный момент. Несколько капитанов доложили, что в ходе боя отмечалось попадание снарядов в корабли противника, но взрывов не было.

— Не исключено, что в горячке боя люди ошиблись, непроизвольно выдавая желаемое за действительность. Такое бывает сплошь и рядом.

— Вполне возможно, — согласился с Матусевичем адмирал, — но не забудьте записать, что по приходу во Владивосток следует провести ревизию наших снарядов с последующим испытанием их на полигоне.

— Будет сделано — коротко ответил Матусевич, так как во время боя адмирал требовал от подчиненных докладов без чинов.

— Пока вы ваше высокопревосходительство произнесете бой кончиться и Того разобьет нас в пух и прах. Говорите господин адмирал или Степан Осипович, проще и быстрее — требовал Макаров от окружавших его людей.

— Выставил все-таки "Сикисиму" и не убрал "Микасу", — с сожалением в голосе произнес адмирал, когда сигнальщики доложили ему о составе вражеского отряда броненосцев. — Значит, дело будет ещё горячее, чем под Артуром.

— Слава Богу, что нет крейсеров Камимуры и "собачек" адмирала Дэва. Это дает нам неплохие шансы проскочить Цусиму. Наверняка стерегут крейсера Иессена и корабли, оставшиеся в Артуре.

— Да и таинственный барометр Дижонваля, не подкачал. Погода как по заказу, — усмехнулся Макаров. — Откройте нам тайну, Владимир Иванович, что это за никому, неизвестный аппарат, а то потом может случай не представиться.

— Да, скажите правду господин Семенов, — поддержал адмирала Матусевич. — Полностью признаю вашу правоту. Где вы его откопали?

— В книге одного итальянского монаха занимавшегося естествоведением. По длине нитей домашних пауков ткущих свою паутину он безошибочно предсказывал погоду на несколько дней вперед. Научный мир не принял барометр Дижонваля, но точность его прогнозов от этого нисколько не уменьшилась — честно признался исполняющий обязанности капитана "Цесаревича".

— Вот видите, как полезно читать книги. Благодаря Владимиру Ивановичу мы смогли сделать точный расчет и поставили нашего друга Того, в сложное положение. Его расчет оказался неверен и мы этим воспользуемся!

Макаров радостно ткнул биноклем во вражескую эскадру, действительно оказавшуюся в сложном положении. Двинувшись на перехват противника, японский адмирал собирался нагнать колонну русских броненосцев и, встав параллельным курсом, попытаться её разгромить.

Идея была прекрасной, но непогода не позволила её реализовать.

Столкнувшись с противником в не то время и не в том месте, Того был вынужден выбирать между двух зол. Либо сначала идти с русской эскадрой встречным курсом и только потом получить возможность её атаковать. Либо провести "последовательное" уклонение вправо, как это сделал адмирал Иессен в бою против крейсеров Камимуры, подставив борта своих кораблей под огонь русских комендоров.

И тот и другой вариант был рискованным, но нужно было выбирать и после недолгого колебания, японский адмирал выбрал второй вариант.

— Это очень опасный маневр, сэр — не согласился с ним, находившийся на капитанском мостике "Микасы" коммодор Бейли.

— Вы предпочтете подставить мой флагман под сквозной обстрел русских кораблей или решитесь проскочить у них под носом и, потеряв массу времени атаковать их? Рискуя при этом потерять противника из вида из-за этого чертового шторма?

— Я только предупредил об опасности этого маневра, сэр. Русские канониры хорошо стреляют — колко уточнил англичанин, напомнив о многочисленных попаданиях в "Микасу" в предыдущем бою.

— Я всегда ценил ваши советы, коммодор и потому приказал собрать на броненосцах лучших наводчиков. А что касается риска, то я готов рискнуть во славу нашего микадо, ровно как и вы во славу своего короля — Того уважительно склонил голову.

Выбор маневра противника не остался тайной для Макарова и его свиты стоящей на капитанском мостике.

— Степан Осипович! Того собирается сделать поворот, чтобы затем выписать палочку над "Т". Сейчас его корабли будут беспомощны против нас! Нельзя упускать такой случай! — торопливо заговорил Матусевич, подбивая адмирала отдать приказ на открытие огня.

Вопрос о том, как следует вести огонь в предстоящем сражении, горячо обсуждался на последнем совещание на "Цесаревиче". Мнений было несколько но, в конце концов, пришли к тому, что каждый кораблей выберет себе цель согласно движению вражеских мателотов. Согласно этому распорядку "Цесаревич" должен был вести огонь по "Микасе", "Ретвизан" по "Фудзи", "Пересвету" противостояла "Асахи", "Победе" — "Сикисима", а "Полтаве" — "Кассуга" возглавлявшая отряд броненосных крейсеров.

Соблазн попытки до начала боя, массированным ударом всех броненосцев попытаться максимально ослабить противника и тем самым создать ощутимый задел был огромен. Матусевич был абсолютно прав, говоря, что другого такого случая не будет, но Макаров не торопился отдавать нужного приказа.

Будь в артиллерийских погребах броненосцев полный комплект снарядов, возможно адмирал бы и разделил точку зрения своего начальника штаба. Во время стоянки в Циндао, господа тевтоны в тайне продали на корабли эскадры партию снарядов из своего арсенала. Справедливо полагая, что совершают отличную сделку, продавая за хорошую цену качественное оружие остро нуждающемуся в нем человеку, однако для нужд эскадры этого было мало.

Кроме этого, адмирала не покидала предательская мысль о том, что часть его кораблей вооружена "картонным мечом". Сам факт этого требовал своего доказательства, но нехорошие предчувствия терзали сознание Макарова.

Все это вместе взятое удержало адмирала от соблазна спалить все боеприпасы в одном большом огне и заставило придерживаться ранее выбранной тактике.

— Наполеон говорил, что в двух тысячах лье от Парижа он не может рисковать гвардией, так и я не готов вести бой, рискуя оказаться в нужный момент без снарядов, — отказал адмирал застывшему от нетерпения Матусевичу.

Сказано это было столь решительным тоном, что Николай Александрович не рискнул перечить начальству, отлично понимая всю тяжесть ответственности опустившейся на его плечи.

— Поднять сигнал "Открыть огонь по противнику согласно принятой диспозиции" — приказал Макаров вахтенному офицеру, отрезая все пути назад и не глядя в сторону вражеских кораблей, направился в боевую рубку броненосца.

Повинуясь приказу адмирала, главные калибры броненосцев пришли в движение и вскоре выплюнули в сторону вражеских кораблей свои смертоносные гостинцы. Все они легли с перелетом или недолетом от целей, вздымая водные столбы как немой укор комендоров, бездарно отправивших огромное количество денег на морское дно.

Подобный процесс своеобразного жертвоприношения был неизбежен для любого сражения и флота и по мере развития приносил, положительные результаты. Поймав цель, русские наводчики цепко вели её, все ближе и ближе подбираясь к бортам вражеских кораблей.

Японцы также начали пристрелку по кораблям русской эскадры, но на первом этапе им мешали два фактора; собственное вынужденное маневрирование по отношению к противнику и волнение на море. Все прежние стычки с русскими кораблями происходили при почти идеальной погоде, море было спокойное и комендоры микадо не испытывали дополнительных трудностей с наводкой. Разыгравшаяся непогода хоть немного, но уменьшала меткость наводчиков Того.

Только когда все корабли броненосного отряда выполнили маневр и прошли злополучную точку поворота, японская эскадра смогла полноценно отвечать ударом на удар. Силы противников были примерно равные, но на счету русских артиллеристов уже было два прямых попадания, в результате чего, "Сикисима" лишилась шлюпок левого борта, а на "Фудзи" была снесена задняя мачта.

Следуя выбранной тактике, Того начал сближение с противником и сосредоточил огонь на флагманских кораблях врага. Следуя полученному приказу по "Цесаревичу" ударили орудия "Микасы" и "Фудзи", по "Пересвету" "Асахи" и "Сикисимы", а на "Полтаву" навели свои пушки комендоры с "Кассуги" и "Ниссина". Оставшиеся "Якумо" и "Асама" взяли в свои прицелы крейсер "Баян", "Чиода" нацелилась на "Аскольд".

И та и другая тактика выбранные двумя адмиралами имела все шансы на успех и теперь, все зависело от меткости комендоров, прочности бортов и шальной удачи, которая не спешила с выбором своего фаворита.

Черные разрывы шимозы окутали русские флагманы плотным кольцом, разрываясь даже от удара о воду. Больше всего досталось "Цесаревичу", на "Микасе" и "Фудзи" были собраны лучшие наводчики со всего флота и вскоре они добились своих первых ощутимых успехов. От попадания вражеского снаряда была уничтожена кормовая батарея пушек Гочкинса, а также была проверена крепость брони кормовой башни главного калибра. На корабле начался пожар, который был потушен с большим трудом.

Появление пламени и дыма на "Цесаревиче" вызвало оживление у стоявшего на мостике "Микасы" коммодора Бейли.

— Ваши комендоры стреляют все лучше и лучше, адмирал. Если дело пойдет так и дальше, я не поставлю и шиллинга на русский флагман — улыбнулся адмиралу британец, в глубине души проклиная упрямого азиата свято верящего, что вражеские снаряды и осколки не причинят ему вреда.

— Я тоже в это верю — с достоинством ответил ему Того, — и если вы не готовы поставить шиллинг против старшего флагмана, то я не поставлю и пенса на младший флагман русских. Мне кажется, он быстрее будет выведен из строя.

В словах японца была своя правда, "полуброненосец-полукрейсер" имел большее число попаданий от "Асахи" и "Сикисимы", но продолжал уверенно держать скорость и при этом вести огонь по противнику. Бой разгорался все с большей и большей силой, неудержимо приближаясь к своему пику.

Выбранная японским адмиралом тактика ведения боя имела один, но весьма существенный изъян. Сосредоточив огонь двух своих броненосцев на одном из кораблей противника, он тем самым предоставлял полную свободу рук другому. Это, конечно было все временно, но второй корабль мог вести огонь в почти полигонных условиях.

В умелых руках терпение и труд всегда кого-нибудь перетрут и привлекут к себе благосклонность госпожи Удачи. Она долго не решалась отдать предпочтение русским комендорам, но когда это случилось — щедрость её хлынула как из рога изобилия.

Первым из двух броненосцев "обойденных" вниманием вражеских артиллеристов, добилась успеха "Победа". Именно её десятидюймовый снаряд угодил в "Сикисиму" и своим взрывом повредил рулевое управление корабля. Получив одно единственное повреждение, японский броненосец стремительно выкатился из общего строя в сторону от громыхающего сражения.

— О, черт! Как это некстати! — воскликнул Бейли, — я надеюсь, что это временное явление и конфуз с кораблем никак не скажется на общей картине боя.

— Нисколько в этом не сомневаюсь — холодно произнес Того и в подтверждение его слов, среди японских кораблей началось движение без всякой указки адмирала. Действуя как хорошо отрегулированный механизм место "Сикисимы" занял "Кассуги" подтягивая за собой остальные броненосные крейсера.

Слаженное и быстрое движение кораблей всегда приятно адмиральскому глазу, но не успели они завершить свое перестроение, как новое бедствие обрушилось на японскую эскадру. И звали это бедствие — "Ретвизан". Его орудия нет-нет да доставили противостоящую ему "Фудзи". Творение рук британских корабелов стоически выдерживало попадание вражеских снарядов, но вот с гостинцем, угодившим в пороховой погреб кормовой башни ничего нельзя было сделать. Возникший пожар привел к возгоранию пороха, и японский броненосец был разорван пополам.

Все это произошло столь стремительно и неожиданно, что когда стоящие на мостике "Микасы" Того и Бейли обернулись на эхо прогремевшего за их спинами взрыва, с "Фудзи" все уже было покончено.

Лишившись кормы, броненосец стремительно заваливался на правый бок, погружаясь в пучину моря. Передняя мачта с флагом восходящего солнца как прощальный привет пронеслась по воздуху перед изумленными наблюдателями, после чего скрылась подводу.

Завороженные этим фантосмогорическим зрелищем ни командующий японским флотом, ни его британский гость и наставник не могли сказать ни слова. Грохотали пушки, взрывались снаряды, градом проносились осколки, но стоявшие на мостике люди никак на это не реагировали. Слишком неправдоподобной была так легкость, с которой эскадра потеряла броненосец.

Впрочем, долго находиться им в процессе созерцания им не пришлось. Сражение продолжалось и японцы продемонстрировали высокому гостю, что являются хорошими учениками. "Фудзи" погибла, но на её место встала "Асахи", чьи комендоры стали наводить свои орудия на русский флагман, согласно ранее полученному приказу командующего.

Несмотря на гибель одного броненосца и временное выбытие другого, японцы были готовы продолжить сражение и попытаться переломить его исход в свою пользу. Стойкость и упорство, которое проявили моряки японского императорского флота в сражении при Цусиме, заслуживает всяких похвал. Это признавали, как и друзья страны восходящего солнца, так и их противники. Храбрость и отвага всегда помогает склонить чашу весов в свою пользу, но в этот день удача была на другой стороне.

С упрямством фанатика, Того до самого последнего момента свято верил, что сдвоенный огонь броненосцев выведет из строя главный флагман русских, а его броненосным творениям итальянских мастеров по силам отправить к праотцам "Пересвет". Интуитивно чувствуя, что его эскадре по силам сделать маленькое чудо он надеялся на лучшее. Ему казалось, что вот ещё немного, ещё чуть-чуть и насмешница Фортуна улыбнется и ему, однако та откровенно смеялась над ним и вместо так страстно ожидаемого счастливого шара выбросила "зеро".

Очередной русский снаряд ударился в "Микасу", сотрясая могучий корпус японского флагмана. Сколько их было до этого, сколько будет после известно только одному Господу, но этот снаряд поставил финальную точку в этом сражении. Нет, он не попал в пороховой погреб броненосца и не разломил его пополам. Не привел к возникновению подводной пробоины и не уничтожил стоящего на капитанском мостике адмирала.

Всего, что он достиг — это угодил в основание носовой башни главного калибра. Крупповская броня с честью выдержала испытание огнем, все двенадцатидюймовые орудия остались целы, а их расчеты понесли незначительный урон. Один из них был сбит с ног ударом и сильно расшибся при падении, а другой погиб от случайно отлетевшей гайки. Пережив несколько неприятных мгновений, комендоры микадо были готовы продолжить обстрел врага и вырвать долгожданную победу.

Все было хорошо, кроме того, что русский снаряд повредил поворотный механизм башни. Что-то щелкнуло в его недрах и огромное сооружение беспомощно застыло в одном положении. Её могучие стволы могли изрыгать по врагу свои смертоносные снаряды, но только в определенном направлении. Те, кому это было положено, бросились исправлять положение, но се их усилия оказались напрасными. Исправить повреждение можно было только в порту и одна из главных ударных установок "Микасы" выбыла из игры.

Удар был сильным, но это было ещё не все беды, обрушившиеся на японский флагман в этот момент. Вражеские снаряды и осколки действительно с непонятным упорством обходили командующего японским флотом. Возможно, он был заговорен в одном из старинных храмов страны или госпожа Удача таким образом расплачивалась с ним, но факт остается фактом, Того действительно был неуязвим для вражеского оружия, но только от него. Кусок трубы, с мясом вырванный из палубной конструкции к оружию и осколкам никак не относился и, пролетев ограждения капитанского мостика, с силой ударил в левый бок адмирала.

К счастью для него, удар трубой пришелся плашмя, но и этого хватило, чтобы от сильнейшей боли, Того рухнул на пол мостика потеряв сознание. Его британский наставник оказался менее счастливым. Коммодор Бейли получил осколок снаряда в бедро и упал рядом с Того, оглашая воздух своими истошными криками.

Слава богу, младшие офицеры штаба адмирала и поднявшиеся на мостик санитары не знали английского языка. В противном случае они узнали бы многое из того, что думает о них и обо всем японском народе их бледнолицый друг.

Пока раненых доставили в лазарет, где им оказали необходимую помощь, на мостике "Микасы" развернулся последний акт свершившейся трагедии. Единственный оставшийся в строю, капитан-лейтенант Оцума оказался перед трудным жизненным выбором. Согласно уставу, он должен был поднять сигнал о передаче командования контр-адмиралу Катаока, державшему свой флаг на "Ниссин". Однако офицер прекрасно понимал, что это известие может самым пагубным образом сказаться на исходе сражения. Сотни глаз наблюдали за флагманом продолжая верить в возможность победы и Оцума, решил не лишать их последней надежды.

Свято веря, что его любимый адмирал неуязвим, офицер не стал торопиться с отдачей приказания о передачи командования. Благоразумно скрывшись в боевой рубке, он отправил в лазарет матроса с вопросом о состоянии адмирала. Ответь ему врачи, что адмирал пришел в себя и готов вести командование с госпитальной койки и о его убытии никто бы не узнал но, несмотря на все усилия врача, командующий не пришел в себя, хотя на его теле не было серьезных повреждений.

— Возможно, сломано несколько ребер и повреждена селезенка. Нужно наблюдать — честно признался Оцуме доктор. Обрадованный даже такому расплывчатому ответу, офицер был готов подождать ещё, но судьба уже вынесла свой вердикт. Новое попадание с "Ретвизана" снесло трубу у броненосца, и тот стал терять ход. Одновременно возникли проблемы в машинном отделении и волей неволей "Микаса" был вынужден покинуть строй. На его мачте взметнулся сигнал "Адмирал передает командование", которое было равноценно траурной повязке.

Стоит ли говорить, что выбытие второго броненосца ставило точку в этом сражении. Японцы добились определенных успехов. От разрывов шимозы горел "Пересвет", горел "Баян" имел повреждения "Аскольд" и "Диана", но все корабли продолжали держать строй. Не будь у русских четырех броненосцев, Катаока обязательно бы попытался довести начатое дело до конца но, увы, не мог этого сделать.

С обливающимся кровью сердцем он приказал эскадре идти в Сасебо, но перед этим решил осуществить хотя бы часть плана выбывшего из строя адмирала и приказал миноносцам атаковать корабли противника.

Подобно своре гончих псов, устремились в бой отряды миноносцев, желая только одного: догнать и любой ценой нанести максимальный ущерб врагу. Нет ничего сильнее, чем стремление самурая выполнить свой священный долг — защитить родину от врагов. Никакие преграды и опасности не способны помешать самураю, совершить самое важное деяние в своей жизни кроме смерти. Но жизнь внесла свою поправку в этот неписаный кодекс в виде непредвиденных обстоятельств.

Будь море спокойным и эскадра противника, утратив общее командование, пребывала в состоянии полного раздрая, когда каждый сам за себя, атака миноносцев имела шансы на успех. Однако русские корабли уверенно шли единым строем под командованием своего любимого адмирала, который по всем пунктам одержал победу над противником. На море господствовало ненастье и кроме того был день, что полностью исключало возможность подобраться к кораблям незаметно.

Кроме этого, у японских моряков полностью отсутствовал навык миноносной атаки. Стремясь как можно быстрее поразить противника, они только мешали друг другу при атаке, создавали дополнительные сложности, которые сводили к нулю все их усилия.

Несмотря на то, что малокалиберная артиллерия понесла серьезные потери от взрывов японской шимозы, противоминные артиллеристы оказались на высоте. Ни один из броненосцев эскадры не пострадал от мин противника. Как бы истошно не кричали японские моряки "Банзай" во время атаки, все выпущенные ими мины либо проходили мимо цели, либо тонули, угодив под очередную взлетевшую к небу волну.

Чуть более удачливой была атака японских миноносцев на отряд крейсеров адмирала Рейценштейна. Здесь от взрыва вражеской мины пострадал "Баян". Как не пытался Вирен разминуться с нежданной гостьей, ему это не удалось, но и здесь судьба не оставила своей милостью русских моряков. Мина взорвалась возле самого борта крейсера и повредила его корпус. Обшивка дала течь, и вода проникла в одну из угольных ям.

Увиденный взрыв вызвал неописуемую бурю радости и восторга у экипажа японского миноносца атаковавшего крейсер. Погибая под ответными снарядами противоминных батарей и погружаясь в морскую пучину, они были полностью уверены, что сумели сократить численность флота русского императора на одну боевую единицу.

Ещё одним успехом японцев было уничтожение миноносца "Властный" из отряда капитана Коломийца. Используя численный перевес, японцы сумели навязать русским невыгодный для них бой, закончившийся гибелью миноносца. Спасаясь от противника, командир отряда принял единственно верное решение и отвел свои корабли под защиту крейсеров и броненосцев.

Солнце уже двигалось на запад, когда русская эскадра миновала Цусиму и двигалась курсом на норд-вест. Впереди была ночь, с ещё одной угрозой атаки вражеских кораблей. Как не была высока радость достигнутого успеха, но решался отбросить в сторону подобную угрозу.

Прорыв дался адмиралу Макарову не простой ценой. Он не был ранен вражескими осколками, к огромной радости, находившихся в рубке моряков, однако прежние раны давали о себе знать. В один из ответственных моментов с адмиралом стало плохо, он не смог стоять на ногах и был вынужден сесть на стул. Стоявшие рядом с ним Матусевич и Семенов страшно боялись, что адмирал потеряет сознание но, слава богу — этого не случилось. Степан Осипович с честью справился со своим временным недугом.

Увидев, что ему протягивают руку, чтобы помочь встать со стула, адмирал обиделся.

— Вот еще чего, я вам, что — красна девица, что вы мне руки протягиваете? — с упреком спросил он моряков. — Устал, да, правда, но не настолько, чтобы не мог стоять на собственных ногах.

— Но вы ранены, Степан Осипович — попытался заступиться за офицера Семенов, но адмирал прервал его.

— Бросьте. Здесь все ранены, в том числе и вы. Ну да ладно, проехали, — махнул рукой адмирал и перешел к насущим проблемам. — От Того мы отбились и при этом смогли нанести врагу ощутимый ущерб. Теперь главная задача не растерять его и благополучно дойти до Владивостока. Что со скоростью, сумеем удержать 13 узлов?

Макаров вопросительно посмотрел на Матусевича, ожидая его резюме. За время боя два броненосца "Пересвет" и "Победа" имели проблемы с машинами, от чего скорость эскадры заметно упала, плюс эскадру тормозил "Баян" с его течью.

— Если не подведет "Полтава", а она тьфу-тьфу идет без сюрпризов, — адмирал постучал по деревянной спинке стула, — то скорость мы не только удержим, но и сможем даже немного увеличить. Ухтомский и Зацаренный обещают устранить поломки.

— Очень на это надеюсь. Скорость нам очень понадобиться, если вдруг судьба сыграет с нами злую шутку и нас нагонит японская эскадра в составе трех броненосцев и восьми броненосных крейсеров.

— Вы столь невысокого мнения о способностях Иессена? — Матусевич удивительно поднял брови.

— Нет, я просто всегда готовлюсь к худшему из всех вариантов. Если он случиться, то он не застанет нас врасплох, а если нет, то доставит откровенную радость.

— Судя по погоде, встреча которую вы нам предрекли, маловероятна, Степан Осипович — с сомнением произнес Семенов.

— Я полностью разделяю ваши слова, но зная упрямство японцев, настырный характер их адмирала, а также в виду отсутствия крейсеров Иессена в точке рандеву, я не исключаю возможности новой встречи с объединенными силами противника — отрезал адмирал.

В его словах был свой резон, но судьба продолжала хранить русские корабли. Новая встреча с главными силами противника так и не состоялась, а брошенные Катаокой вдогонку за русской эскадрой новые отряды миноносцев не смогли найти её под покровом опустившейся темноты. Как не рыскали ночные мстители на морских просторах, им никто не повстречался. Также никто не пострадал из числа поврежденных в бою кораблей, в особенности "Баян". Несмотря на течь в корпусе, он смог дотянуть до родных берегов.

Однако всякому везению рано или поздно приходит конец и это светлая полоса для русской эскадры прервалась у самого родного порога. Подводные камни, на которые в свое время налетел "Богатырь" получили новую жертву в лице броненосца "Пересвета".

С честью выдержавший два тяжелейших сражения в Желтом и Японском море, с самым опасным противником в этой части света корабль стал жертвой банального ротозейства. Полностью уверовав, что самое страшное уже позади, командование броненосца позволило себе расстегнуть мундир на несколько пуговиц, за что незамедлительно и поплатилось.

Злополучный случай с "Пересветом" дал британским газетам повод оценить прорыв эскадры адмирала Макарова как боевую ничью. Поклонники набирающего силу по всему миру футбола дали своеобразные заголовки своим передовицам. Все они отражали ничейный счет 1:1, беззастенчиво сравнивая значимость аварии "Пересвета" с гибелью "Фудзи".

При этом островные джентльмены возможно по незнанию, возможно из природной скромности, так характерной для англичан, не проводили подобное сравнение по броненосным крейсерам противников. Жители туманного Альбиона так и не узнали, что не все броненосные крейсера адмирала Камимуры после боя с эскадрой Иессена вернулись на свои привычные стоянки в Сасебо.

В результате боевого столкновения с кораблями противника, крейсер "Адзума" получил несколько пробоин, в итоге ставшие для него фатальными. Как не боролись японские моряки за живучесть своего корабль, из-за угрозы затопления он был вынужден выброситься на камни на юго-западном окончании острова Хонсю.

Верные курсу максимальной секретности, японцы попытались скрыть трагедию "Адзума", но пронырливые британские репортеры, чувствовавшие себя в Японии как дома, узнали об этом. Разразился маленький скандал, который удалось замять благодаря вмешательству посла Британии в стране Восходящего Солнца.

Впрочем, кому надо было знать, узнали и включили этот факт, в свой отчет о положении дел в войне России и Японии. Господин дипломат явно испытывал определенную симпатию к своему дальневосточному союзнику и характеризовал потери японского флота как неприятные издержки сложного процесса.

Высокие люди, вложившие в эту войну большие деньги, скрепя сердцем согласились с его выводами, но вскоре были вынуждены пересмотреть свое мнение. Главной причиной этого стала внезапная гибель флагмана японского флота броненосца "Микасы". 14 июля, в день взятия Бастилии, находясь на своей стоянке в Сасебо, броненосец затонул в результате взрыва в носовом артиллерийском погребе. Мощный взрыв расколол корабль пополам, и он скрылся подводой вместе со ста тридцатью двумя членами экипажа.

Главнокомандующий японского флота в этот момент находился в больнице на берегу и стоически перенес ещё один горький подарок судьбы упавший в его руки. Скрыть этот факт было невозможно и на следующий день, в Сасебо и Токио прошли поминальные шествия с фонариками в память погибших моряков.

Все это было, но потом, а пока корабли порт-артурской эскадры прибыли во Владивосток. Адмирал сошел на берег и немедленно телеграфировал царю: "Ваше приказание выполнено. Флот пришел во Владивосток без серьезных потерь. Все корабли целы. Адмирал Макаров".

В этот день в городе не было человека, чье лицо не светилось бы от счастья и радости, за исключением самого флотоводца. Его мало улыбчивость и сдержанность при общении все объясняли усталостью и трудностью похода, но это было не так. Адмирал Макаров как никто другой понимал, какие трудности и сложности ждут моряков впереди. И эти знание уменьшали его радость от удачного сражения и увеличивали печаль флотоводца.

Глава XI. Праздник хризантем.

После того как главные силы Тихоокеанского флота покинули Порт— Артур, он полностью утратил свое значение военной базы, взятие которой являлось первостепенной задачей. Идя на прорыв, адмирал Макаров оставил во внутренней гавани транспортные суда, канонерки, миноносцы и вспомогательный крейсер. Одним словом все то, что в той или иной мере не было нужно эскадре в предстоящем сражении и с чем один раз переплакав можно было расстаться.

Правда, поздно ночью в гавань Артура вернулся броненосец "Севастополь", которого на этой войне преследовали тридцать три несчастья. Он один из всех кораблей эскадры получил пробоину, вынудившую Эссена повернуть обратно. Как не клял судьбу пылкий капитан "Севастополя", как он не ругался стоя на мостике, ничего нельзя было сделать. Броненосец не мог продолжать поход и ему, пришлось вернуться обратно.

Присутствие в гавани броненосца несколько придавало значимости отряду кораблей оставленных адмиралом Макаровым в помощь генералу Кондратенко, но все они не шли, ни в какое сравнение с силами, ушедшей из Артура эскадры.

После того, как в штабе генерала Ноги стало известно, что русские корабли все же прорвались во Владивосток, возник вопрос о дальнейших действиях. С уходом противника акватория Желтого моря переходила под полный контроль японского флота и теперь, никто не мог угрожать переброски войск, напрямую из Японии в Маньчжурию минуя Корею.

Следуя логике в сложившейся ситуации правильнее было бы временно оставить Порт-Артур в покое и сосредоточить внимание на Маньчжурской армии генерала Куропаткина, по своей численности превосходившей все японские сухопутные силы, высадившиеся на Ляодунский полуостров и Кореи.

После неудачи под Вафангоу Куропаткин медленно, но верно сосредотачивал свои войска вблизи Ляояна, который по клятвенному заверению генералу будет либо его могилой, либо оглушительным триумфом. Все это было хорошо известно японцам благодаря, небольшой, но хорошо налаженной шпионской системе в Маньчжурии.

Где с помощью хунхузов, где под видом торговцев или старых агентов, японцы добывали сведения, позволявшие им быть на один, а то и на два шага впереди своего противника, чья контрразведывательная служба только — только начинала делать свои первые шаги.

Именно это бездействие, беззубость русской контрразведки позволяла маршалу Ояме быть в курсе всех дел его визави, Куропаткин. Однако зная численность штыков его армии, и хорошо понимая, что каждый день только усиливает противника, Ояма отказался от мысли бросить против Куропаткина все силы ради достижения победы. На совещании в штабе, он заявил своим генералам, что для него важны оба направления, и он не собирается жертвовать одним в угоду другого направления.

Слова маршала вызвали горячие одобрение со стороны командующего 3-й армией японцев генерала Ноги.

— Мы уже один раз брали Порт-Артур, возьмем его и во второй, благо русские ничего не сделали для создания его оборонительных укреплений. Согласно донесениям наших разведчиков, линия крепостных фортов и батарей больше находится на бумаге, чем существует в реальности. Маршал Ояма отлично понимает, что любое промедление играет на руку гарнизону Порт-Артура, и мы должны захватить его как можно скорее. Исидо, — обратился генерал к своему адъютанту, — отправьте главнокомандующему сообщение, что до конца месяца мы сломим сопротивление русских на перевалах и к первым числам августа подойдем к крепости и постараемся взять её штурмом.

В этих словах японского генерала была своя правда. К моменту высадки японской армии на Ляодунский полуостров, оборона крепости находилась в зачаточном состоянии. Кроме оборонительного вала, прозванного за глаза Китайской стенкой, был готов только форт номер два, но без артиллерийских позиций. На фортах номер один и три велись земляные работы, а форт номер четыре только разбивался на местности. Что же касалось фортов номер пять и номер шесть, а также на всех промежуточных батареях и укреплениях работы только начались.

Все эти сведения побуждали командующего армии к немедленным действиям, но у его собеседника была своя правда. Имевшая право на существование, так как была омыта кровью тысячи солдат.

— Но бои под Кинчжоу показали, что русские не китайцы и наверняка окажут нам упорное сопротивление на перевалах.

— Ерунда. Кинчжоу мы взяли за несколько дней, а дальше мы не смогли продвинуться только из-за того, что главные силы армии пошли на Вафангоу. Теперь, когда войскам Куропаткина противостоит армия генерала Оку, а мы поучили подкрепление из Японии, ничто не помешает нам с честью исполнить свой долг перед империей.

— Однако после боев под Кинчжоу в стане противника произошли большие перемены. Генерал Фок, проигравший нам под Кинчжоу, смещен, а возглавивший оборону крепости генерал Кондратенко, очень энергичный человек — адъютант попытался осторожно вернуть командующего к действительности, но тот ничего не желал слышать.

— Свои успехи генерал Кондратенко одержал исключительно благодаря поддержке адмирала Макарова. Теперь, когда в крепости нет броненосцев, ничто не сможет помешать нам взять русские позиции на перевалах. К тому же, — генерал сделал многозначительную паузу. Полковник Танака обещал мне в самом скором времени разобраться с проблемой по имени генерал Кондратенко.

— Когда вы намерены начать наступление против врага. На празднование хризантем?

— Вы всегда все улавливали на лету, Исидо. Лучшего подарка для нашего императора трудно будет придумать.

— Мне только посчастливилось удачно угадать ваши мысли, ваше превосходительство — учтиво поклонился адъютант генералу. — Главный удар будем наносить с севера, со стороны Нангалина.

Исидо озвучил основную мысль офицеров штаба 3-й армии, но у Ноги было иное мнение.

— Для лучшего и быстрого снабжения нашей армии нам необходим порт Дальний. Поэтому свой главный удар мы нанесем по направлению горы Тейсанцзы.

— Но русские успели укрепить это направление — осторожно напомнил собеседник генералу, но его слова вызвали только скептическую усмешку Ноги. Будь его адъютант армейским офицером, генерал бы не удостоил бы его чести разговора, но Исидо был выпускником Токийского университета, и Ноги льстило иметь вблизи себя ученого человека.

— Тем хуже для них. Полученные нами пушки разнесут в пыль все, что они успели там понастроить и накопать за эти дни, — самоуверенно произнес командующий. — У русских укреплений нет шансов устоять перед гостинцами от господина Круппа, а все, что останется без особого труда, займут наши солдаты.

Услышав золотое слово командующего Исидо, равно, как и все офицеры штаба 3-й армии не посмели ему перечить, в отличие от окружения генерала Кондратенко. В штабе Квантуского укрепрайона шли бурные дискуссии по поводу решения вопроса "что делать дальше".

Артурский генералитет был расколот на два лагеря. Сторонник активных боевых действий полковник Тохателов постоянно напоминал, что самая лучшая защита — это нападение. Пылкий кавказец предлагал ударить в обход Нангалина и попытаться вернуть себе Тафаншин, чему категорично возражал генерал Смирнов.

— У японцев численное превосходство в живой силе и в отличие от нас есть возможность постоянно пополнять свои потери. Те силы, которыми мы обладаем, не позволяют нам вести наступательные действия против противника. То, что предлагает нам сделать полковник Тохателов непозволительный риск в нашем положении, господа. Нет никаких гарантий, что прорвав оборону врага у Нангалина и заняв Тафаншин, мы не получим удара в спину в виде высадки вражеского десанта в нашем тылу. Сейчас, когда флот покинул Артур, сделать это японцам не предоставит большого труда — начальник крепости выразительно постучал по карту в районе бухты Хэси и с его аргументами моментально согласился генерал Белый.

— И тогда мы окажемся между двух огней и совсем не факт, что успеем отвести хотя бы часть войск на защиту Артура.

— Высадка десанта сложная операция и всегда есть шансы его блокировать. Нам не удалось это сделать на Ляодуне, но есть все шансы не допустить это на Квантуне — не сдавался Тохателов. — Как вы считаете, Роман Исидорович!?

— В том, что говорит Константин Николаевич, есть большой резон. Пытаясь оттеснить врага на север, мы можем спалить все свои воинские ресурсы и преподнести японцам Артур, что называется на блюдечке.

— Вот то-то Ноги обрадуется — подал язвительную реплику генерал Никитин, чем вызвал негодование у Тохателова.

— И что же вы предлагаете? Сидеть и ждать когда враг начнет наступление, чтобы потом с чистой совестью отойти к Артуру?

— Ни в коем случаи, Исаак Артемьевич. Этого удовольствия мы японцам не доставим, — заверил артиллериста Кондратенко. — Я предлагаю вести активную оборону. Постоянно тревожить врага активными действиями местного значения. К сожалению, сами прорвать блокаду Порт-Артура мы не сможем и рано или поздно будем вынуждены отойти к внешнему оборонительному обводу. Здесь я полностью согласен с генералом Смирновым, но прежде чем мы это сделаем, мы должны заставить врага заплатить за свое продвижение к крепости, дорогой ценой.

Кондратенко подошел к карте Квантуна и, взяв в руки карандаш, легко обвел на ней кружок.

— В районе порта Дальнего по данным наших разведчиков нет больших соединений врага. Главные силы японцев находятся в районе Нангалина, думаю, будет правильным, если мы в этом месте проведем разведку боем. Возражения есть?

Возражений не последовало, и разведка боем была возложена батальон капитана Корниевского, чьи охотники хорошо знали этот район боевых действий. Именно капитан подал Кондратенко эту мысль и, получив добро с радостью, стал готовиться к её исполнению.

Все охотники были абсолютно уверены, что смогут хорошо пощипать "японцев", но на деле вышло иначе. По стечению обстоятельств, проведение операции было назначено в ночь с тринадцатого на четырнадцатое июля, когда в преддверии праздника хризантем японцы начали переброску своих войск в район Тейсанцзы.

Начатое под покровом ночи наступление сначала развивалось успешно. Охотники Корниевского смяли дозорные посты и стремительным броском захватили батарею полевых орудий. Застигнутые врасплох японцы в страхе разбежались, оставив противнику свои позиции, но на этом успехи охотников и закончилось.

При попытке продвинуться вглубь территории противника, батальон Корниевского неожиданно столкнулся с превосходящими силами японцев. Целый полк, неизвестно откуда взявшийся, заступил дорогу охотникам и оказал им активное сопротивление. Неразбериха и темнота ночи не позволяла японцам полностью использовать свое численное превосходство. Рассказы беглецов о страшных "казаках" заставляли японцев думать не столько о наступлении, сколько об обороне, однако наступивший рассвет все расставил на свои места.

Обнаружив, что им противостоят не батальоны, а роты, японцы стали энергично теснить охотников и те были вынуждены отступить. Не имея возможности забрать с собой трофейные орудия, солдаты Корниевского снимали с них замки, разбивали прицелы, и если удавалось, приводили в негодность колеса орудий.

Некоторые особо изобретательные охотники, стремясь максимально "насолить" противнику забрасывали в ствол пушек ручные гранаты или при помощи пакли поджигали зарядные ящики орудий.

Преследуя отступающих охотников, японцы попытались на их плечах ворваться на позиции полка подполковника Дмитриева, но огонь батарей заставил вражеских солдат ретироваться. Готовясь к операции, Корниевский заранее согласовал с артиллеристами капитана Телегина возможность прикрытия и те не подвели пехотинцев. Выпущенная им шрапнель быстро заставила залечь наступающие цепи противника, а затем и вовсе отступить прочь.

В целом, действие батальона Корниевского можно было бы оценить на твердую четверку с небольшим минусом, но потери, понесенные им от столкновения с противником, превращали её в три с плюсом. Никогда прежде охотники не имели такого числа убитых и раненых, включая самого капитана.

— Налицо плохая работа разведки, — констатировал Кондратенко, выслушав рапорт Корниевского. — Не мог целый полк японцев появиться там, где его не было три дня назад.

— Его не было там сутки назад. По моему приказу охотники перед началом операции провели разведку местности, и присутствие полка там не обнаружили.

— Могли и не обнаружить — не согласился с ним Дмитриев, имевший давние счеты с капитаном, считавший Корниевского выскочкой, метившей на его место.

— Я своим людям верю! — громыхнул Корниевский и тут же от боли в раненой руке закусил губу. Повязка давно покрылась бурыми пятнами, но капитан упрямо не хотел идти к врачу, не сделав доклад Кондратенко.

— И очень хорошо. Что за командир, что не верит своим подчиненным? — поддержал раненого генерал. — Немедленно отправляйтесь в лазарет Владислав Николаевич. Вы нам нужны живым и здоровым. Дела только начинаются.

Кондратенко с чувством пожал здоровую руку капитана и тот отправился выполнять его приказ.

— Давайте подведем итоги, — обратился Кондратенко к генералу Горбатовскому, чья бригада держала этот участок обороны. — Здесь либо это досадное стечение обстоятельств, и мы нарвались на встречный удар противника, либо японцы знали о наших намерениях и заранее подтянули дополнительные силы. Одно из двух.

— Судя по тому огненному фейерверку, с которым мы столкнулись рано утром на подъезде к позициям полка подполковника Дмитриева, я бы предпочел бы второй вариант — вступил в разговор подполковник Рашевский, отвечавший за создание оборонительных укреплений в районе горы Тейсанцзы. — Нас явно ждали, Роман Исидорович.

Узнав о неудачных действиях батальона Корниевского, генерал сразу отправился в штаб Дмитриева и неожиданно попал в засаду. На его счастье, сидевшие в кустах гаоляна стрелки, не узнали Кондратенко и Рашевского, приняв их за простых верховых. Они обрушили свой огонь по их конвою, убив одного и ранив двоих казаков.

В завязавшейся перестрелке один из стрелков был убит, а остальные бежали, оставив тело товарища.

— По-моему вы сгущаете тучи, Сергей Александрович. На мой взгляд — это были обычные хунхузы не более того.

— Сотник Челубей имеет другое мнение. Убитый хунхуз не был китайцем.

— Меня сейчас это мало интересует. Владимир Николаевич, хватил ли бригаде сил отразить наступление врага? Судя по тому, что я видел с наблюдательного пункта, против полка подполковника Дмитриева находится совсем не один полк врага. Действия охотников Корниевского всколыхнул и потревожил осиное гнездо, обитатели которого обрушаться на нас в самое ближайшее время.

— На всем протяжении обороны бригады у нас имеются непрерывные линии траншей, окопов, блиндажей и огневых точек. Все подходы к ним прикрыты заграждениями из колючей проволоки, благодаря стараниям Сергея Александровича. Могу заверить вас, что оборона бригады полностью полноценна, а не барсучьи норы, как говорят некоторые злые языки в Артуре — с обидой в голосе произнес Горбатовский, имея в виду генерала Фока. Находясь в отставке, он принялся сочинять записки, в которых критиковал действия штаба обороны.

— Я очень рад это слышать. А что касается, генерала Фока, то я уже вынес ему предупреждение о недопустимости с его стороны подобных действий.

— Спасибо, Роман Исидорович — обрадовался Горбатовский.

— Меня беспокоит расположение батарей бригады, — вступил в разговор Рашевский. — Все они находятся на открытых позициях, тогда как опыт боев под Кинчжоу показал опасность подобного расположения. Японцы смогли так быстро одержать победу под Кинчжоу благодаря тому, что вели огонь по нашим позициям с закрытых позиций.

— У наших артиллеристов нет опыта ведения огня таким образом, — не согласился с ним Горбатовский, — к тому же, это может подорвать боевой дух наших войск. Не видя присутствия артиллеристов, пехотинцы подумают, что остались один на один с противником и будут не так тверды при отражении вражеских атак.

— Опыт дело наживное, ваше превосходительство. А что касается артиллеристов, то ваши пехотинцы прекрасно услышат залпы батарейных орудий и наглядно увидят результат их работы.

— С трудом в это вериться. Не видя цели, артиллеристы будут вынуждены вести огонь практически в слепую, ориентируясь исключительно на крики "Банзай!" — язвительно уточнил генерал, но Рашевский твердо стоял на своем.

— Чтобы этого не случилось достаточно иметь на переднем крае наблюдателя, который позволит "прозреть" батареям.

— А как они будут общаться? Нарочным или голубиной почтой!?

— В эпоху технического прогресса достаточно, полевого телефона.

— Которого у нас нет — начал кипятиться Горбатовский.

— Постараемся снабдить батареи в самое ближайшее время — заверил генерала Рашевский, но тому было мало его слов.

— Вот как снабдите, тогда я соглашусь с вашим предложением, а пока пушки будут стоять там, где они стоят — отрезал генерал и заставить изменить свое решение не смог даже Кондратенко. Горбатовский упрямо стоял на своем, не желая прислушаться к чужому мнению.

Целый день, японцы милостиво подарили генералу, готовясь начать празднование дня хризантем, но тот отверг этот подарок судьбы, не подозревая какую цену, заплатит его бригада за упрямство своего командира.

Сражение у подножья Тейсанцзы во многом являлось калькой сражения у стен Кинчжоу. Открывшие ураганный огонь по русским позициям японцы уже к концу первого часа полностью выбили все русские батареи, стоявшие на открытых позициях, после чего принялись утюжить окопы и траншеи полка Дмитриева.

Проволочные заграждения, многочисленные окопы и траншеи, отрытые в полный профиль, а также блиндажи и прочие укрытия помогли русским солдатам выстоять под огнем врага. Когда японцы бросились в атаку, их встретил плотный оружейный огонь, который вкупе с не полностью разрушенными заграждениями не позволил противнику приблизиться к позициям.

Куда более успешной была их вторая атака. Используя абсолютное превосходство в артиллерии, японцы в течение двух часов терзали русскую оборону, стирая с лица земли заграждения, разрушая ходы сообщения, уничтожая блиндажи, убивая её защитников. Два часа японские артиллеристы методично опустошали свои зарядные ящики, прокладывая широкую дорогу к победе солдатам микадо.

Казалось, что после их огня в русских окопах уже никого не осталось в живых, но это было опасной иллюзией. Когда японские цепи вновь пошли в атаку во славу своего обожаемого императора их встретили дружные залпы. Да, огонь из траншей был не столь плотен как прежде, и ничто не мешало бежать вперед с громким криком "Банзай!". Однако когда дело дошло до рукопашной схватки, враг был остановлен.

Видя, к чему привело его ослиное упрямство в отношении размещения батарей, Горбатовский не ударился в панику подобно генералу Фоку, а попытался любой ценой выправить положение. Собрав все имеющиеся в его распоряжении резервы, он, не раздумывая, бросил их бой, лично поведя солдат в контратаку.

Появления свежих сил было для японцев столь неожиданно, что они не устояли под напором русских солдат и обратились в бегство. Вместе с солдатами, спасаясь от штыков противника, бежали и офицеры, трусливо отмахиваясь от наседающих на них "белых чертей" своими саблями.

Подобное поведение офицеров, не совместимое с самурайской честью, вызвало холодный гнев у генерала Ноги, лично наблюдавшего за этой атакой.

Гнев генерала всегда ужасен для подчиненных, а военного вождя воспитанного на кодексе самурая ужасен вдвое. Прибыв на передовую, он приказал выстроить перед собой офицеров отступивших подразделений и отобрать у них сабли и пояса.

Ноги хорошо знал, куда следуя бить. Более страшного оскорбления было трудно придумать, но жестоко наказывая провинившихся военных, он оставлял им призрачную надежду на искупление своей вины.

Встав возле сваленных адъютантом в кучу поясов и сабель, презрительно глядя поверх голов застывших перед ним опальных офицеров, Ноги заговорил.

— Совершенному вами преступлению нет оправдания. Трусость на поле боя самый худший из пороков для самурая, но я дам вам шанс вернуть себе лицо перед нашим божественным императором. Пусть каждый из вас возьмет в руки винтовку и кровью наших врагов или своей собственной смоет свой позор! — холодно изрек командующий, и разжалованные офицеры в знак раскаяния склонили перед ним головы.

— Сегодня начинается праздник хризантем, в честь которого я обещал нашему микадо прорвать оборону русских, захватить город Дальний и затем выйти к передовым подступам крепостных укреплений врага. Огонь наших батарей привел артиллерию врага к молчанию, полностью разрушил его оборону и вам нужно только выбить русских из их окопов и, не останавливаясь гнать до самого Порт-Артура. Ничто не может помешать нам, одержать эту победу, ничто — кроме преступной трусости, недостойной для армии нашей великой страны — Ноги опустил свой взгляд на лица штрафников и, обвел всех их пристальным взглядом, словно выискивая несогласных с его словами, но таких не оказалось.

Лица всех кто стоял перед генералом, были полны решимости, идти в бой и эта картина его удовлетворила.

— Скоро будет отдан приказ к атаке. Идите, готовьтесь — Ноги властно взмахнул рукой с зажатой в ней белой перчаткой и строй послушно рассыпался.

Стоя перед строем солдат, Ноги прекрасно видел, какое сильное воздействие оказали на них его слова, и испытывал огромное желание бросить их в бой немедленно, однако не мог этого сделать. Обстоятельства, в виде нехватки боеприпасов мешали командующему осуществить свои намерения. Повинуясь его приказу, японские батареи почти полностью расстреляли свои боезапасы, и теперь нужно было время для их пополнения.

Генералы не любят признавать свои ошибки, и Ноги не был исключением из правил. Узнав о возникшей проблеме, он только холодно посмотрел на офицера и, вынув из кармана жилетные часы, назвал ему время, к которому батареи должны были открыть огонь по противнику.

С лошадьми на Квантуне было всегда сложно и японцам пришлось попотеть, чтобы исполнить приказ командующего. Будь на их месте русский офицер, он бы попытался решить эту проблему при помощи ума, смекалки или на худой конец при помощи солдат, приказав доставить боеприпасы на позиции на руках. Способ простой и хорошо известный, однако для японцев он был неприемлем. Солдат императорской армии не мог выполнять такую работу, когда рядом с ним находились "бездельники" китайцы.

Едва генерал Ноги отдал приказ, как японцы при помощи палок и прикладов согнали к своим складам множество китайцев из ближайших деревень и под страхом смертной казни приказали до захода солнца доставить снаряды на батареи. Азиат всегда хорошо понимал азиата и к названному командующим часу приказ был выполнен. Осадные орудия заговорили в полный голос, но возникшая заминка помешала реализации планов Ноги.

Используя временное затишье на переднем крае, Горбатовский успел подтянуть из резерва батарею шестидюймовых орудий и разместил их на закрытых позициях.

Все это было выполнено в самый последний момент и орудия разворачивались можно сказать уже под огнем противника, но риск окупился сторицей. Когда полностью уверенные в том, что в окопах противника уже точно никого нет, японцы пошли в третью атаку и по ним ударили заградительный огонь артиллеристов капитана Вершинина.

Конечно, он был недостаточно плотен и точен, часть выпущенных артиллеристами снарядов упала в стороне от наступающих цепей противника, однако те, что упали рядом с целью, нанесли японцам ощутимый урон.

Возбужденные речью генерала Ноги солдаты и офицеры с перекошенными от непрерывного крика "Банзай!" лицами азартно бежали в атаку, лихо, выбрасывая ноги в черных армейских ботинках. Казалось, что на этот раз ничто не сможет остановить их бросок к передней линии русской обороны и захватить её траншеи, пока в дело не вмешалась шрапнель.

С пронзительным свистом летели снаряды в сторону густых цепей японской пехоты, чтобы потом обрушить на них град смертоносной начини. Каждый взрыв снаряда выбивал ряды атакующих солдат. Сраженные шрапнелью они падали под ноги тех, кто бежал вслед за ними. Кто яростно топтал их раненые тела, подошвами своих ботинок, желая любой ценой выполнить долг перед императором.

Смерть металась между рядов атакующих, но они продолжали бежать вперед, не обращая на потери. По ним гремели выстрелы из истерзанных снарядами окопов и траншей русской обороны. Им под ноги летели гранаты, а когда они приблизились к траншеям, их встретила стальная щетина штыков, но ничто не смогло остановить японских солдат. Неся потери, они все же добежали до окопов противника и вступили с ним в рукопашную схватку.

Самурайский дух, пробужденный речью генерала Ноги, помог японцем потеснить их противника. В иступленном возбуждении они бросались на штыки русских пехотинцев, демонстрируя свое полное пренебрежение к смерти. Под столь неудержимым напором было трудно устоять и солдаты капитана Гусельникова стали пятиться и отходить, но это было недолго.

В тот самый момент, когда казалось, что японцы вот-вот задавят русских своим численным превосходством, за спинами защитников раздалось громогласное "Ура!" и у них сразу прибавилось сил. Их стало ещё больше, когда впереди двух свежих рот спешащих на помощь батальону Гусельникова солдаты заметили скакавшего на лошади генерала Кондратенко.

"Кондратенко! Сам!" — разнеслось среди солдат и этого хватило для того, чтобы вселить в сердца людей уверенность в победе. Утроенной силой обрушились они на врага и ментальный заряд, полученный от одного только упоминания имени любимого генерала, помог им полностью переломить самурайский дух атакующего противника. Ободренные присутствием с ними Кондратенко они перемололи и уничтожили всех, кто им противостоял в схватке, за исключением тех, кто бросил оружие или бежал.

Первый день празднования хризантем остался за русскими, но эта не удача не остановила генерала Ноги. Грозно поклявшись на своем мече, что противник будет разбит он, не мог отступить от своих намерений. Правда, выполняя свою клятву, японский командующий проявлял непреодолимое упрямство. Твердо решив прорвать оборону противника именно в районе горы Тейсанцзы, он отказывался рассматривать вариант наступления Анзысана.

Все на что он согласился — это вести активные действия на этом направлении, с тем, чтобы не позволить русским снять с северного участка обороны часть своих сил и перебросить их на юг. Куда была спешно переброшена дивизия генерала Мацуока и дополнительные артиллерийские соединения.

Именно они в течение всего следующего дня громили русскую оборону на подступах к Тейсанцзы, не позволяя её защитникам проводить хотя бы ремонтные работы. В перерывах между обстрелами, японцы дважды атаковали участок обороны полка Дмитриева, и каждый раз были отбиты.

Наткнувшись на сопротивление врага японцы отступали, но на этот раз их бегство не вызывало гневного неудовольствия генерала Ноги. С непроницаемым лицом он слушал доклады о неудачах, поглядывая при этом на настенные часы в его походной ставке.

Столь сдержанная реакция командующего объяснялась тем, что эти атаки носили характер разведки боем. Свой главный удар генерал Ноги приберег на потом.

Солнце уже стало катиться к краю горизонта на западе, когда весь день громыхавшая артиллерия противника замолчала и измученные русские солдаты приготовились к отражению атаки. Генерал Горбатовский стал подтягивать свои последние резервы, но они не понадобились. Противник вопреки всему почему-то не атаковал. Его солдаты не бросались в бой с криками "Хейко банзай!" и не спешили взломать оборону противника в честь праздника хризантем.

— Ничего не понимаю, — удивлялся Горбатовский, глядя в бинокль за действиями противника. — Почему японцы медлят? Ведь у них в запасе осталось меньше часа светлого времени. Неужели они хотят воевать в сумерках?

— Понесенные потери не позволяют им провести ещё одну атаку против нас. Вон сколько мы их за день набили — хвастливо произнес Дмитриев, указав на подступы, к русским позициям усеянные трупами в темных мундирах.

— Все может быть, все может быть — согласился с ним Горбатовский. — Но не будем делать скоропалительных выводов, следует подождать.

— Что ждать и так все ясно. Японцы выдохлись и им нужно подкрепление. Равно как и нам, Владимир Николаевич — многозначительно сказал подполковник.

— Каковы ваши потери за эти два дня?

— Около пятидесяти процентов всего личного состава, включая полученные резервы. Особенно много людей мы потеряли сегодня от огня противника. Можно подумать, что японцы взяли на вооружение тактику англичан, что три дня били по укреплениям Севастополя, прежде чем пошли на их штурм.

— С такими потерями третий штурм вы точно не отразите, подполковник, — констатировал Горбатовский. — Я говорил с Романом Исидоровичем о вас, и он согласен провести ротацию. Ночью вас заменит полк полковника Савицкого, он уже выступил.

— Савицкий? — с сомнением протянул Дмитриев.

— Знаю, что полковник далеко неблестяще показал себя под Кинчжоу, но других резервов у нас на данный момент нет. Японцы активизировались под Анзысан и есть подозрение, что все это отвлекающий маневр и завтра они ударят все своими силами.

— Судя по интенсивности обстрела наших позиций, я бы не согласился с этим. Если они потратили столько сил и снарядов только ради одного отвлекающего удара, то я искренне завидуя возможностям армии микадо.

— Я тоже такого же мнения, но нельзя исключать и такую возможность — вздохнул Горбатовский.

Вопреки всем опасениям, японцы не ударили ни до захода солнца, ни после него. Ноги бросил своих солдат глубоко за полночь, когда солдаты подполковника Дмитриева оставили свои окопы. Толстый и ленивый полковник Савицкий не внял словам своего сменщика и не отдал приказ солдатам немедленно приступить к восстановлению укреплений.

— К чему это? — недовольно ворчал любимец генерала Фока. — В штабе сказали, что на этом участке обороны японцы остановлены, а солдаты устали с марша, пусть отдохнут. Завтра с утра и приступят к работам, на свежую голову.

Эта "отеческая" забота о простых рядовых, а точнее сказать о собственной персоне, самым пагубным образом сказалась на всей русской обороне. Не успели солдаты проспать и часу, как были разбужены громкими криками часовых: — "Японцы! Японцы!"

Из-за отсутствия прожектора, часовые должны были пускать осветительные ракеты, чтобы не дать противнику незаметно приблизиться к русским окопам. По причине ротации, стрельба ракетами не производилась, а после того как она закончилась, прошло много времени, когда часовые приступили к их запуску.

Когда первые ракеты с воем, взмыли в ночное время и осветили землю, часовые заметили наступательные цепи противника в менее чем ста шагах от передних траншей. Чтобы не было слышно звуков их шагов, японцы обернули свои ботинки в тряпки, а фляжки оставили в тылу перед наступлением.

В поднявшейся суматохе, японским цепям ничто не помешало пробежать разделяющее их от противника расстояние и ворваться на русские позиции. Застигнутые врасплох солдаты попытались оказать врагу сопротивление, но были вынуждены отступить.

Не лучшим образом показал себя командир полка полковник Савицкий. Едва адъютант доложил ему о прорыве японцев, вместо того, чтобы попытаться отбить у врага позиции, которые он не мог взять два дня, полковник вскочил на лошадь и ускакал в Артур.

Лишившись командования, солдаты тоже решили отступить и двинулись вслед за ним. Когда об этом стало известно генералу Горбатовскому, он попытался организовать контрудар, но из этого ничего не вышло. Японцы прочно вцепились в захваченные ими позиции и не собирались их отдавать.

Как только солдаты бригады Горбатовского попытались их выбить, по ним ударила вражеская артиллерия. Били японцы в основном по площадям, наугад, но и этого оказалось достаточным, чтобы сорвать атаку русских.

В этой ситуации, генералу не оставалось ничего другого как под покровом темноты отступить к горе Куинссан.

Как только Кондратенко узнал о захвате японцами позиций в районе Тейсанцзы, он принял экстренные меры. Трусость Савицкого, которого генерал без всякого раздумья арестовал и отдал под суд, нанесла невосполнимый урон всей русской обороне. Опасаясь удара во фланг и тыл, русские войска были вынуждены оставить позиции у Анзысан и отойти к Хумучань.

Что касается южного участка обороны, где генерал Ноги продолжал наносить главный удар своего наступления, то там бои разгорелись на подступах к горе Куинссан. Справедливо полагая, что нельзя давать разбитому противнику передышку, Ноги попытался с ходу занять эту стратегически важную высоту и это почти ему удалось.

Брошенные на штурм войска смогли прорвать оборону у подножья горы, но никак не могли покорить её вершину. Два раза японцы поднимались на неё, неся сильные потери и каждый раз, их сбрасывали вниз.

Создавалась патовая ситуация; японцы не могли захватить вершину Куинссан, а русские не могли выбить их с подножья и в этот момент на помощь армии пришел флот. По требованию Кондратенко в дело вступили канонерки вооруженные крупнокалиберными орудиями. Именно их девятидюймовые орудия нанесли серьезный урон японским тылам и помогли русским пехотинцам выбить противника из траншей у подножья горы.

Более того, под огонь канонерки "Отважный" попал сам генерал Ноги, в этот момент, объезжавший полки, готовя новый штурм Куинссан. Взрыва снаряда разметал в разные стороны его свиту, включая ученого адъютанта Исида. Под самим командующим была убита лошадь, а сам он получил травму ноги, будучи прижатым к земле её телом.

Поднявшаяся суматоха вокруг раненого генерала внесла свою лепту в нарушение управление войсками и позволили русским полностью вернуть себе утраченные позиции. Когда японцы пошли в наступление третий раз, они попали под хорошо корректированный огонь артиллерийских батарей бьющих с закрытых позиций и были вынуждены отступить.

Пока канонерки своим огнем громили тылы противника, со стороны моря их прикрывал "Севастополь" с миноносцами. Узнав о просьбе Кондратенко помочь огнем, контр-адмирал Григорович наотрез отказался выпускать на внешний рейд последний броненосец артурской флотилии.

— Я не могу отправлять на верную смерть "Севастополь"! Он нуждается в ремонте и потому на данный момент не боеспособен! — возбужденно стучал рукой по столу Григорович, но Эссен его не поддержал.

— Я бы считал себе последним подлецом, если имея возможность разгромить врага и защитить Артур, стал бы искать оправдания не делать этого. Да, "Севастополь" нуждается в ремонте, но выйти на внешний рейд и прикрыть действия канонерок ему вполне под силу. Я готов вывести броненосец и сразиться с врагом — сказал Эссен, решительно застегнув все пуговицы на своем мундире.

— Капитан первого ранга Эссен, вы ответите за свои слова, за свой авантюризм! — воскликнул Григорович пытаясь образумить непокорного командира, но этим только подлил огонь в масло.

— Всегда готов исполнить свой долг перед Отечеством, государем и Господом — отчеканил отважный моряк. — Роман Исидорович, когда нужно выходить?

Вместе с "Севастополем" в море вышли десять миноносцев. Пользуясь тем, что перед своим уходом Макаров переподчинил оставшиеся корабли Кондратенко, тот безжалостной рукой вывел в море все, что могло двигаться и сражаться. Единственное исключение генерал сделал для "Лейтенанта Буракова", который поддерживал связь между Артуром и Чифой.

Выйдя первым из гавани "Севастополь" смело двинулся в поход, который оказался для него последним. Пока он прикрывал огнем своих орудий действия канонерок от попыток "собачек" адмирала Дэва все было хорошо. Отважный броненосец не испугался даже появления "Чин— Иена". Вступив в перестрелку с ним "Севастополь" добился двойного попадания, после чего старый броненосец поспешно ретировался.

Проблемы начались, когда пришло время отступать. Вот здесь сказался численное превосходство противника, к которому в этот момент подошли два отряда миноносцев. Подобно своре собак бросились они на отступающий броненосец. На защиту "Севастополя" двинулись миноносцы, но действовали они неудачно. Трое кораблей получили повреждения от огня противника и с большим трудом дошли до Артура. Один миноносец "Боевой" был подорван вражеской торпедой и на буксире был доставлен в порт. Ещё один миноносец "Разящий" подорвался на внешнем рейде на мине и затонул у Тигрового хвоста.

В свою очередь японцы лишились двоих миноносцев потопленных во время атаки броненосца и ещё двое получили повреждения в схватке со "Смелым" и "Статным". Неизвестно от чей мины в этот день подорвалась и затонула японская броненосная канонерка "Хей-Иен", но все это было мелочи. Во время перехода к Артуру, "Севастополь" получил попадание двух мин, ставшие для него роковыми.

Через полученные пробоины вода неудержимо поступала внутрь корабля. Благодаря мужеству экипажа, основательно просевший броненосец подошел к Электрическому Утесу, но войти в родную гавань, ему было не суждено. В самый последний момент у "Севастополя" вышли из строя машины, и он стал медленно дрейфовать в сторону берега.

Видя бедственное положение броненосца, японцы попытались добить его и отправить на дно к лежавшему там "Петропавловску", но огонь береговых батарей не позволил врагу сделать это. Огонь с Электрического Утеса и Золотой горы встал непреодолимой стеной на пути вражеских кораблей, заставив их позорно бежать, прочь от Артура. Броненосец был спасен, но полученные им раны оказались смертельны. Пока "Севастополь" пытались взять на буксир и завести в порт, он стал тонуть, грозясь в любой момент потерять остойчивость.

Началась лихорадочная гонка со смерть, которая завершилась боевой ничьей. Броненосец успел приткнуться к берегу, но эта стоянка стала для него последней. Повреждения, полученные им в бою с противником, исправить в Порт-Артуре было невозможно.

Утром следующего дня в Чифу "Лейтенант Бураков" увез две депеши. В первой адмирал Григорович докладывал в ставку наместника о грубом поведении капитана Эссена приведшего к полному выходу из строя вверенного ему корабля. Во второй начальник Квантунского укрепрайона генерал-лейтенант Кондратенко сообщал адмиралу Макарову о подвиге броненосца "Севастополя", своими героическими действиями сорвавшего наступление японской армии на Порт-Артур.

Последствия двух этих депеш было трудно предсказать но, в конце концов, все закончилось для Эссена хорошо. "Севастополь" хоть и поврежденный продолжал числиться боевой единицей и это, давало право считать действия его командира успешным. Николай Оттович получил крест Владимира 3 степени с мечами, а также перевод командиром вспомогательного крейсера "Ангара".

Это решение можно было бы считать своеобразной компенсацией адмиралу Григоровичу со стороны командующего флотом, если бы вместе к приказу о переводе не прилагались секретные инструкции. Адмирал Макаров знал, как лучше использовать отвагу и кипучую деятельность такой талантливой личности как Эссен.

Что касается генерала Ноги, то он тоже получил свою награду после окончания праздника хризантем. Конечно, итог его полководческой деятельности был весьма скромен. Оборона русских так и не была прорвана и дорога в Артур оставалась закрытой.

Из всех значимых результатов достойным подарком императору можно было считать только занятие японскими войсками руин порта Дальнего. Это действие было оплачено ценой больших потерь, но микадо нужно было держать марку перед своим заокеанским союзником. Поэтому действия командующего 3-й армии были признаны успешными, и он сам был награжден орденом Восходящего Солнца 4 степени.

Сам герой, оценивая понесенные потери его армией и те скромные результаты, что она достигла, объявил императору о своей готовности сделать харакири. Его намерения полностью соответствовали кодексу самурая, но император Мейдзи запретил генералу делать это пока идет война и пока он жив.

В специальном послании он поблагодарил Ноги за смелость и умелее руководство боевыми действиями против врагов империи, которые оказались прочно запертыми на Квантунском полуострове. Также император воздавал должное ранению, что генерал получил, находясь на боевом посту, и просил принять от него и всего японского народа заслуженную награду.

Естественно, генерал Ноги не смел, отказать своему государю и с удвоенной силой стал заниматься подготовкой штурма горы Куинссан. Положение и высокий самурайский дух обязывали его к этому.

Глава XII. Много шума в штабах, на море и бирже.

Прорыв Тихоокеанской эскадры во Владивосток обернулся обильным дождем Георгиев, Владимиров и Анн, вместе с примкнувшим к ним Станиславом. Радуясь столь удачному исходу такого важного как в военном так и в политическом плане дела, государь император не жалел наград для моряков. Все командиры кораблей были представлены к Георгиям IV и Владимиром III степени в зависимости от важности совершенного ими подвига.

Контр-адмиралов Матусевича и князя Ухтомского получивших ранение, но не оставивших свои посты до конца сражения царь наградил Георгием III степени. Самого адмирала Николай хотел удостоить Георгия II степени, но против этого дружно восстало все высшее морского руководство. В тактичной форме они напомнили императору, что ранее среди моряков подобной награды был удостоен только один адмирал Нахимов за Синопское сражение.

— Разве можно по значимости равнять Синоп и Цусиму, ваше императорское величество? Там Нахимов весь вражеский флот на дно отправил, а тут только один броненосец и несколько миноносцев. Да к тому же один из броненосцев на камни наскочил и вряд ли вернется в строй до конца года — говорили "высокие" знатоки истории и с их мнением были согласны Авелан, Алексеев и великий князь Алексей Александрович.

Противостоять давлению столь мощной когорты у императора не хватило сил, и он приказал переделать наградной указ, заменив в нем Георгия на Владимира с сохранением прежней степени.

Схожая метаморфоза произошла и с капитаном второго ранга Семеновым. Исполняющий обязанности командира "Цесаревича" он был представлен к ордену Владимира III степени, но не терпящий его наместник Алексеев не упустил возможности свести старые счеты с "дерзкой выскочкой". Не в силах лишить героя его заслуженной награды, он своим любимым зеленым карандашиком вычеркнул Семенова из наградного "владимировского" списка и вписал его в список лиц представленных к ордену Анны 3 степени с мечами.

Узнав об этом превращении, Семенов только горько усмехнулся: — Узнаю властителя Дальнего Востока по его злопамятству. Одно хорошо, что не Станислав и что не третьей степени.

Что касается самого адмирала Макарова то, его в самой малой мере волновало, чем и как его наградят за совершенный подвиг. Для него было во стократ важнее то, что нужно было делать дальше. Высокое начальство, обрадованное от того, что раздробленные соединения флота удалось собрать в одно целое, явно собиралось как можно дольше почивать на лаврах достигнутого успеха и адмирала это совершенно не устраивало. Прорвавшись во Владивосток, он собирался продолжить активное действие против неприятеля, но обстоятельства были против него.

И тут дело было не столько в позиции наместника Алексеева, который с первых дней пребывания флота во Владивостоке завел старую песню о том, что спасенный флот нужно сохранить любой ценой. Статус национального героя, в котором адмирал Макаров пребывал в этот момент, позволял ему не брать в расчет мнение всесильного Алексеева. Просто главная крепость Дальнего Востока была совершенно не готова к приему такого количества кораблей.

Ещё на пути к Цусиме, адмирал несколько раз проводил расчет, как быстро мастерские Владивостока сумеют восстановить свой боевой потенциал его поврежденные корабли и каждый раз картина получалась нерадостная. Когда же он сошел на берег и на деле ознакомился с возможностями порта, адмирал откровенно загрустил.

Единственный сухой док куда как можно быстрее нужно было ставить "Пересвет" был занят "Богатырем", у которого была схожая "каменная" болезнь. Срочного ремонта требовали броненосцы "Цесаревич", "Ретвизан", "Полтава", а также крейсера "Баян", "Аскольд", "Паллада" вместе с несколькими миноносцами.

Из всей артурской эскадры в строю остались броненосец "Победа" и крейсера "Диана" и "Новик", которые при всем своем желании не могли противостоять броненосной силе противника. Из крейсеров Владивостока им мог составить компанию один только "Рюрик". Крейсера "Громобой" и "Россия", получили повреждения в бою с кораблями адмирала Урио и также нуждались в скором ремонте.

Одновременно с этим вскрылась другая неприглядная картина. В крепостном арсенале не было такого количества снарядов, которое было необходимо для артурской эскадры. Для полного удовлетворения потребности флота в количестве и калибрах, Владивосток должен был отдать морякам, почти все что имел, с чем командование гарнизона было категорически несогласно.

— Лазарет, вместо полноценного боеспособного флота! — гневно восклицал Макаров в беседе с Матусевичем, после возвращения на "Цесаревич" с берега. — И самое гадкое, что неизвестно когда удастся их вылечить. Начальники местных мастерских и порта только одно и говорят "Не можем знать, ваше превосходительство", "Нет возможностей, ваше превосходительство". Столько лет мы готовились к войне с японцами и вот на тебе, ни снарядов, ни ремонтных материалов, ничего. У них даже нет бочек для стоянки кораблей в нужном нам количестве!

— Может быть, есть возможность хоть как-то исправить положение, попросив Петербург ускорить поставки всего необходимого флота? — спросил адмирала Матусевич, но тот только раздраженно махнул рукой.

— Железная дорога полностью загружена поставками Маньчжурской армии Куропаткина. Там тоже сильная нехватка всего необходимого для войны с японцами и на быстрые поставки нам рассчитывать не придется. Тем более что Байкал полностью освободился ото льда и все поставки идут по обходному пути вокруг озера.

— Ирония судьбы. В Артуре Стессель требовал у нас снаряды для нужд крепости, теперь мы просим сухопутное начальство поделиться арсеналом — вздохнул Матусевич.

— Не совсем уместная аналогия, Стессель просил снаряды, чтобы защитить исключительно крепость, тогда как мы готовы защищать и себя и крепость — поправил его адмирал. — А учитывая то, что десант врага вряд ли возможен, а атака со стороны Маньчжурии полностью исключена, крепость с чистым сердцем может уступить нам большую часть своего арсенала.

— Уверен, что у наместника совершенно противоположное мнение.

— Вы абсолютно правы. У господина Алексеева одна старая песня со времен Артура. Флот надо беречь как зеницу ока, теперь — адмирал сделал маленькую паузу, — до прибытия второй эскадры.

— И что вы намерены делать, Степан Осипович в сложившейся ситуации? Ждать прихода Рожественского?

— Естественно, нет. "Пересвет" нужно поставим в док и чем быстрее, тем лучше, а вот с главное внимание по ремонту будет уделено "Цесаревичу", "Ретвизану" и "Баяну". Все остальные могут подождать. Что касается снарядов, то я уже отправил в Петербург телеграммы с просьбой скорейшего разрешения этого вопроса, одну Авелану, другую государю императору. Думаю, одно другому не помешает.

— Наместник и великий князь Алексей будут недовольны тем, что вы пытаетесь решить эту проблему через их голову.

— Несомненно, но что делать? Терять время в переписке и ждать милости от начальства? Простите. Этим я занимался всю свою жизнь на флоте и хорошо знаю, как долго решаются подобные дела. Очень надеюсь, что после полученной в мой адрес от государя поздравительной телеграммы положение под "шпицем" несколько изменится, и на мои просьбы дадут быстрый и положительный ответ.

— Очень на это надеюсь.

— Я тоже, но это не означает, что исполнив волю государя, мы можем спокойно сидеть, сложив руки, объясняя свое бездействие обстоятельствами.

— Но не собираетесь, же вы в ближайшее время дать противнику ещё одно сражение в море — удивился Матусевич. Нынешнее положение флота явно не позволяло подобных действий.

— Сражение нет, а вот нанести ущерб экономике противника, самое время. Думаю, будет правильным отправить часть наших крейсеров в набег к берегам Японии. Пора начать рушить их торговые связи с Англией и Америкой.

— И тем самым дать адмиралу Иессену шанс на реабилитацию?

— Можно сказать и так — подтвердил адмирал, который был очень недоволен результатом сражения владивостокских крейсеров с эскадрой Камимуры. Макаров считал, что в сложившихся условиях боя, отряд Иессена должен был уничтожить хотя бы один из броненосных кораблей противника.

— У вас был такой прекрасный шанс уменьшить численность крейсеров Того, а вы его так бездарно упустили — бросил в лицо адмиралу командующий жесткий упрек, не желая слышать никаких оправданий.

Негативная оценка действий адмирала Иессена не замедлила сказаться и при раздаче наград. В отличие от командиров кораблей артурской эскадры, командиры крейсеров были поощрены исключительно крестами Анны и Станислава различных степеней. Сам Карл Петрович получил Станислава III степени с мечами.

— Злее будет драться в дальнейшем, — пояснил Макаров свое неожиданное решение. — Отличиться, потом все приплюсуем, а пока как говориться — все что могу.

Проявив столь необычное тактическо-педогогическое наказание к Иессену, адмирал не забыл про простых матросов и комендоров крейсеров. За проявленное мужество и храбрость в сражении с врагом, очень многие из них получили георгиевские медали и кресты.

Учитывая состояние кораблей после недавнего сражения, в набег к берегам Японии, Макаров решил отправить три крейсера: "Громобой", "Диану" и "Новик" под общим командованием контр-адмирала Иессена. Присланные во Владивосток для укрепления руководства отрядом крейсеров морским министром Авеланом адмиралы Безобразов и Скрыдлов попытались оспорить это решение командующего. Этим флотоводцам также хотелось кусочка воинского счастья, однако Макаров не стал их слушать. Его выбор остался прежним и Иессен был приглашен для беседы на "Цесаревич" к командующему.

— То, что вы имеете опыт набегов на корейские порты — это очень хорошо. Настала пора переносить полученный вами опыт в другом месте, а конкретнее у восточного побережья Японии — Степана Осиповича ожидал увидеть в глазах собеседника радость, но её не было. Иессен отнесся к его словам с явной настороженностью, хотя набег явно должен был быть многообещающим.

— Того, после вашего прорыва наверняка попытается блокировать Цусиму с обеих сторон пролива, для недопущения срыва перевозки солдат. Сил у него для этого хватит — высказал свои опасения адмирал.

— А кто сказал, что вы пойдете через Цусиму? Ваш путь идет через пролив Лаперуза и дальше к Токийскому заливу.

— Может, стоит идти через Сангарский пролив? Это ближе и туманы там не так часты — предложил Иессен, у которого постоянно стоял образ посаженого на камни "Богатыря".

— Нет, — решительно отрезал Макаров. — Быстро не всегда — хорошо. В Сангаре вас обязательно заметят либо рыбаки, либо гарнизон Хокодате и вся наша внезапность пропадет. Идти следует Лаперузом и только. Впрочем, Карл Петрович вы можете отказаться.

Взгляд Макарова был абсолютно невинен, но на Иессена он подействовал как звук хлыста дрессировщика в цирке на тигра.

— Нет, нет, господин адмирал, — собеседник незамедлительно мотнул головой в знак своего согласия. — Быстро действительно не всегда означает — хорошо.

— Вот и прекрасно, — Макаров жестом подозвал Иессена к карте. — Главная цель вашего рейда — уничтожение мостов и дамбы города Хамамацу на острове Хонсю, куда вы отправляетесь сразу после прохождения пролива. Сил и средств для уничтожения сооружений врага у вас достаточно. Желательно, чтобы вы выполнили задание полностью, но если, что-то не получиться уничтожить не беда. Главное посеять панику и страх среди населения страны, чтобы японцы ощутили свою беззащитность перед возможностью внезапных ударов нашими пушками. Чем больше будет шума — тем лучше.

— Может моим крейсерам стоит пошуметь в Токийском заливе?

— Предлагаете набег на Токио? Но ведь это откровенной воды авантюра, Карл Петрович, — не согласился с Иессеном адмирал. — Да, там нет флота, и обстрел дворца микадо вызовет настоящие цунами среди благоверных японцев, но тут имеется огромный риск. Береговые батареи и возможные минные поля не позволить вам просто так пошуметь в Токио и уйти домой, красиво сделав микадо ручкой на прощанье. Пощиплют, ох пощиплют, сами рады не будите.

Макаров предостерегающе погрозил Иессену пальцем и тот сразу дал задний ход.

— Нет, Степан Осипович, я имел в виду крейсерство. Токио один из главных узлов тихоокеанской торговли японцев и если внезапно нагрянуть в токийский залив, можно снять хорошие пенки.

— Не беспокойтесь, там будет, кому снимать пенки. Вместе с вами в поход пойдет вспомогательный крейсер "Лена". Это она будет наводить кошмар на японцев и их иностранных союзников. Ваша же задача — Хамамацу. Вот выполните задание и можете заниматься крейсерством до тех пор, пока у вас угля хватит или японцы вежливо вас не попросят. Ясно?

— Так точно.

— Вот и отлично. После вашего шума японцы будут вынуждены бросить против вас эскадру, скорее всего крейсера Камимуры. Лично я бы на их месте так и сделал. Возвращаться будите тем же путем, если хотите, можете идти через Сангар. В этом я вас не ограничиваю в действиях.

— Я тоже согласен, что японцы бросят против нас крейсера Камимуры, а также не исключаю того, что противник попытается перехватить нас в одном из проливов севера. В этой ситуации может, стоит подстраховаться отправить несколько кораблей нам на встречу?

— А вот это — вряд ли, Карл Петрович, — несогласно покачал бородой Макаров. — После нашего прорыва, Того не хуже нашего Адмиралтейства трясется над каждым своим броненосцем или крейсером. Единственное, что может оказаться у вас на обратном пути; один — другой легкий крейсер, и я надеюсь, что бомбя Хамамацу, вы расстреляете не все свои снаряды.

— Но почему именно Хамамацу? Если нужен шум, то можно попробовать пошуметь в Иваки, а точнее сказать в его порту Онахаме. Всего двести километров от Токио и у его причалов мы кого-нибудь из нейтралов вдруг да накроем.

— А вдруг не накроете, что тогда? Будете бомбить рыбацкие лодки у причалов? — возразил адмирал, — а в Хамамацу мосты имеют важное значение, дорога через них идет из Осаки в Токио, да и разрушение их будет трудно скрыть от остального мира.

Пока Иессен переваривал стратегические мысли Макарова, тот подошел к нему и протянул руку.

— В добрый путь, Карл Петрович — напутствовал адмирал Иессена и энергично пожал моряку руку.

— Спасибо, Степан Осипович. Можете не сомневаться, что я сделаю все, чтобы выполнить порученное мне задание — заверил Макарова вытянувшийся в струнку Иессен. Обменявшись рукопожатием с командующим, он собрался откланяться, но тот на минуту задержал его.

— И ещё одно. В городе и порту наверняка есть японские шпионы, поэтому для всех отряд идет к Пусану. Об этом знаете вы, я и присутствующие здесь офицеры — Макаров кивнул головой на адмирала Матусевича и капитана второго ранга Семенова, присутствовавших при беседе. — О настоящей цели похода, сообщите командирам кораблей только в море.

— Понимаю, господин адмирал. Можете на меня положиться — заверил Иессен адмирала.

— Тогда с Богом. Жду возвращение вашего отряда целым и невредимым. Идите — Макаров дружески положил руку на плечо Иессена, после чего контр-адмирал покинул каюту.

— Теперь поговорим с вами, Владимир Иванович — обратился Макаров к Семенову. — Очень рад, что мое предложение прогуляться на "Лене" к берегам Японии нашло горячий отклик в вашем сердце.

— Я всегда готов выполнить любой ваш приказ, но почему нужно мое присутствие в этом крейсерстве. Капитан второго ранга Берлинский прекрасно справиться с выявление военной контрабанды в Токийском заливе — удивился Семенов.

— Каюсь, Владимир Иванович, каюсь. Наслушался докладов обер-полицмейстера Таубе, вот и стараюсь все планы держать в секрете. Главная цель "Лены" совсем не борьба с контрабандой, а постановка мин — чистосердечно признался Макаров собеседнику.

— Будь в нашем распоряжении минный транспорт по типу "Амура", мы бы с Николаем Александровичем отправили его в поход с чистым сердцем, но, увы. За неимением гербовой бумаге пишут на простой, поэтому вынуждены отправить "Лену" — адмирал огорченно развел руками.

— Крейсер не приспособлен к спуску мин, равно как и его команда не имеет опыт их постановки, — вступил в разговор Матусевич. — Очень надеюсь, что Александр Иванович постарается сделать все, чтобы выполнить поставленную перед ним боевую задачу, но нам очень важно, чтобы установлены вами мины нанесли максимальный ущерб врагу.

— Мы решили послать вас, потому что у вас есть успешный опыт постановок минных букетов, и мы уверены, что вы сделаете порученную вам работу на "ять", без всяких "кое каком", "никак нет" и "не могу знать" — лицо Макарова скривилось от упоминания любимых присказок местных чиновников и командиров. Война шла уже полгода, а владивостокское руководство все ещё не перешло на военные рельсы.

— К тому же у вас будет хороший шанс посчитаться с японцами за "Боярина" — напомнил Матусевич Семенову его крейсер, старшим офицером которого он был назначен, но так и не успел вступить в должность. — За "Петропавловск" хорошо получилось.

— Мне кажется, что за "Боярин" можно свести счеты немного по-другому, но очень и очень громко — предложил Семенов.

— Обстрелять Токио и резиденцию императора. Верно? — Макаров выразительно посмотрел на Матусевича, сидевшего в кресле с забинтованной рукой. Несмотря на все усилия врачей, рана адмирала плохо зарастала.

— Совершенно верно.

— Да, вы были совершенно правы Степан Осипович, говоря, что каждый захочет непременно пальнуть по садику микадо — признался начальник штаба.

— Но послушайте, — взмолился Семенов. — Я понимаю, что у крейсеров Иессена мало шансов, подойти к Токио незаметно, но у одиночного парохода, идущего под нейтральным флагом шансов больше. Тем более что мне Токийский залив мне хорошо знаком по прежним визитам.

Семенов пытливо посмотрел на Макарова, но тот решительно покачал головой.

— Охотно верю, что вы сможете подойти к Токио, дать несколько залпов и даже благополучно унесете оттуда ноги, но нам этого не надо. Шуметь будет Иессен. Он для этого и послан. Нам нужен более ощутимый результат, в виде потопленных вражеских кораблей. А дворец микадо обстреляете в следующий раз — подчеркнул важность задания адмирал и Семенов покорно наступил на горло светлой мечте возмездия.

— Вот и отлично — Макаров понял собеседника без слов и неторопливо подошел к столику, на котором стояли бокалы и бутылка шустовского коньяка. К концу дня, каждый шаг давался ему с трудом. Полученные в бою раны давали о себе знать, но адмирал подобно ледоколу упрямо шел только вперед. Можно было позвать вестового и приказать разлить янтарный напиток, но Макаров не стал тратить свое драгоценное время и стал сам разливать коньяк в бокалы.

— Чтобы "Лена" была, как говориться во всеоружии, я приказал установить на ней четыре шестидюймовых орудия. Надеюсь — это придаст храбрости и боевого задора экипажу и поможет преодолеть "боязнь моря" пустившую здесь свои корни ничуть не меньше чем в Артуре. За успех этого дела — Макаров поднял бокал, и его собеседники последовали его примеру.

— Кому прикажите сдать командование "Цесаревичем" на время своего отсутствия? Васильеву?

— Нет. Васильев пока ещё не совсем выздоровел. Думаю, Николай Александрович присмотрит за броненосцем, пока вы будите ставить мины.

— Когда прикажите отправляться на "Лену"?

— Завтра с утра. Проконтролируете погрузку мин, а вечером выйдите в поход. На днях у японцев начнется праздник хризантем. Это большое событие и японцы наверняка захотят порадовать своего императора успехами если не на море, то на фронте. Надеюсь, что мы тоже сможем порадовать микадо. С Богом — Макаров трижды расцеловал Семенова и тот удалился.

Когда адмиралы остались наедине, командующий ещё немного добавил коньяка в бокалы, после чего достал из кармана мундира лист бумаги и протянул его Матусевичу и попросил его ознакомиться. Это был текст телеграммы Авелану и Алексееву, в которой адмирал давал оценку состояния тихоокеанской эскадры.

Матусевич быстро пробежал строки, написанные твердым и аккуратным макаровским почерком, и с удивлением посмотрел на адмирала.

— Честно говоря, убили, Степан Осипович, столь пессимистическим заключением. От Скрыдлова, Безобразова или Алексеева ещё, куда не шло, но от вас — честно признался Матусевич.

— Спасибо за откровенность, Николай Александрович. Надеюсь, что Авелан, наместник и генерал-адмирал будут такого же мнения — Макаров взял у собеседника бумагу и положил её перед письменным прибором.

— Не скрою, в телеграмме я преднамеренно несколько сгустил краски, но по большому счету все изложено мной правильно и в ближайшие два месяца, эскадра будет в состоянии только отбивать нападение врага и только. Скажите, я могу поставить под этим текстом и вашу подпись?

— Конечно да, но хотелось бы только знать, почему вы изменяете своим жизненным принципам, поднимая на своем щите минор, вместо привычного всем мажора?

— Это только тактический ход, — успокоил адмирал Матусевича. — Адмиралтейство и прочие мои доброжелатели привыкли, к тому, как вы, верно, сказали, моему мажорному настрою, и я решил играть от обратного. Сгустив краски, я очень надеюсь, что мне удастся подвинуть их в принятии нужного мне решения — отправки Второй тихоокеанской эскадры. Как видите, я честно открыл вам свои карты.

— Спасибо за доверие, Степан Осипович, но боюсь, что одной телеграммы будет мало.

— Я знаю и тут, нам очень поможет рейд крейсеров Иессена и "Лены".

— Вы думаете, что они закончатся плачевно? — ужаснулся Матусевич.

— Напротив, очень надеюсь на успех — с расстановкой произнес адмирал, и собеседник быстро уловил его мысль.

— После такого шлепка по носу, японцы будут вынуждены сделать ответный ход, и мы их на этом поймаем. Или ограничимся только одной обороной?

— Война план покажет — коротко ответил Макаров, протянув Матусевичу бокал с коньяком, — ваше здоровье Николай Александрович.

Все, что было задумано командующим тихоокеанской эскадры, было исполнено на твердую четверку. Крейсера сумели незаметно пройти Лаперузов пролив и устремились на юг.

Выполняя приказ адмирала, Иессен шел к своей цели, не обращая внимания на рыбацкие шхуны и небольшие японские пассажирские пароходы, но перед самой Хамамацу он сорвался. Путь отряда крейсеров пересекся с британским пароходом "Колхас", который Иессен не смог пропустить мимо себя. Для его осмотра остался "Новик", что самым пагубным образом сказалось на выполнении главной задачи операции.

Огнем крейсеров отряда был разрушен только один из транспортных мостов Хамамацу. Также в результате обстрела получили повреждения второй мост и дамба. Будь в составе отряда "Новик" ущерб нанесенный врагу мог быть более существенным, но этого не случилось. "Громобой" и "Диана" легли на обратный курс, когда "Новик" только подходил к Хамамацу.

Судьба жестоко посмеялась над Иессеном. Тщательно перетрясся весь пароход призовая команда не нашла ничего кроме японской дипломатической переписки. Раздосадованный адмирал приказал лейтенанту Штакельбергу принять командование судном и отвести его во Владивосток.

Стремясь исправить свой промах, Иессен стал курсировать вдоль юго-восточного побережья Японии, но серьезного успеха не добился. После обстрела Хамамацу японцы в срочном порядке предупредили все торговые корабли, находящиеся в портах восточного побережья и морское движение замерло.

Конечно, японцы не могли предупредить те суда, что шли в их порты, но и здесь фортуна явно смотрела не в сторону адмирала Иессена. Большой английский пароход "Сеймур" остановленный отрядом на второй день патрулирования оказался пустым. Согласно судовым документам он шел в Муроран за углем и Иессен был вынужден его отпустить несмотря на большие подозрения.

Другим призом оказался японский пароход "Каодоннуре-Мару" имевший незначительный груз и до 50 пассажиров, большинство из которых были женщины и дети. Подвергать их рискованной процедуре пересадки в шлюпки посреди океана адмирал не стал, и пароход был отпущен.

Только возле острова Кодзима Иессену улыбнулась удача. Там крейсера задержали и уничтожили английский пароход "Найт коммандер" с грузом рельсов и вагонные конструкции. Их очень ждали в Чемульпо, но так и не дождались.

Обрадованный успехом Карл Петрович продолжил патрулирование и вскоре крейсерами был замечен британский пароход "Малакка". Он вез в Иокогаму и Кобе с грузом стальных плит, электрический кран, машины и телеграфная проволока назначение которых в судовых документах не указывалось. Поначалу Иессен хотел отправить столь ценный груз во Владивосток, но ограниченное количество угля на пароходе не позволило ему сделать это, и пароход был потоплен.

От обретенных успехов аппетит адмирала стал расти, однако обстоятельства неумолимо диктовали ему свои условия. В самое скорое время, по расчетам Иессена в район его патрулирования должны были прибыть крейсера Камимуры. Кроме этого на "Громобое" подходил к концу уголь, и адмирал решил возвращаться.

Вблизи города Мито был задержан немецкий пароход "Генриетта" с грузом спирта, кислоты, галет и консервов. На борт корабля была отправлена призовая команда под командованием мичмана Колчака, доставившего этот трофей во Владивосток через Сангарский пролив.

Нисколько не смутившись стоявшего в нем тумана, Колчак спокойно миновал его, тогда как Иессен стал дожидаться, когда он пройдет. Боязнь повторить судьбу "Богатыря" сыграла с Карлом Петровичем жестокую шутку.

Пройдя Сангары и дав несколько символических выстрелов по Хакодате, "Громобой" Иессена столкнулся с японским крейсером. Им оказалась новенькая бронепалубная "Цусима" смело вступившая в бой с ним.

Столь необычное поведение противника, а также показавшийся на горизонте дымок сильно озадачил Иессена. Карл Петрович почему-то решил, что это отряд крейсеров Камимуры и вместо того, чтобы вступить в бой с вражеским крейсером и уничтожить его благодаря численному превосходству, отдал команду идти на прорыв.

Превосходство в артиллерии не замедлило сказаться в ходе артиллерийской дуэли. Попав под огонь русских крейсеров "Цусима" лишилась части пушек, получила пробоину и если бы Иессен, изменил свой первоначальный приказ, она бы отправилась бы на дно. Однако дым крейсера "Нийтаки" плававшего в паре с "Цусимой" лишил адмирала заслуженной победы.

Преследуемый призраками крейсеров адмирала Камимуры, Карл Петрович оставил поле боя, и увел свой отряд во Владивосток.

Куда более удачливым оказался рейд "Лены". Расставшись с крейсерами Иессена, под покровом темноты она приступила к установке мин в водах Токийского залива.

Установленные на специально созданные салазки, они спускались в воду и становились на якоря. Всего "Леной" было выставлено 185 мин, группами по пять мин с интервалом в шестьдесят метров на расстоянии 30 кабельтовых от берега.

Постановка мин была осуществлена на одном из самых оживленных транспортных перекрестков Японии. Не успело солнце подняться из-за горизонта, как первый корабль уже наскочил на мины. Им оказался британский пароход "Виктория" с грузом чилийской селитры, из которой японцы изготавливали свою знаменитую шимозу.

Скольким русским солдатам и морякам были спасены жизни этим ясным июльским утром, трудно было сосчитать. Наткнувшись на мины, пароход моментально переломился пополам и сгинул в пучину вместе со своим смертоносным грузом.

Другим кораблем, которому "посчастливилось" встретиться с русским минным букетом, был американский пароход "Звезда севера". Он возвращался обратно в Штаты и потому был пуст. Столкнись он с крейсерами Иессена, корабль бы наверняка был отпущен, но в этот раз ему не повезло. Минам совершенно не интересны нюансы международных отношений, и лишившись в результате взрыва носа, "Звезда севера" покинула список каботажных судов каталога Ллойда.

Взрывы и гибель пароходов должны были насторожить японцев и поднять тревогу, но эта процедура затянулась. Не все как оказалось у японцев отлажено как часы. Пока спасенных людей доставили на берег, пока объявили тревогу и запретили выход в море, из Токио в море ушла императорская яхта "Сокровище нации".

Построенная на верфях Британии в качестве подарка японскому микадо от короля Георга, она должна была символизировать вечную дружбу между двумя островными народами. Доставленная из Лондона в Токио через Суэц и Сингапур, она дожидалась праздника хризантем, на котором ей была отведена особая роль в намечаемом торжестве.

Рано утром она вышла в море, чтобы вернувшись, в нужное время показать свою красоту жителям японской столицы, потрясти их воображение. Яхта не зря получила название "Сокровище нации". Сам император собирался ступить на её борт, но так случилось, что японцы не усмотрели за своим сокровищем. Мощный взрыв разнес правый борт яхты, и она затонула в течение получаса, несмотря на все попытки команды спасти корабль.

Неизвестно, что больше нанесло ущерб престижу японцев гибель личной яхты императора или обстрел его дворца орудиями русского вспомогательного крейсера. И то и другое было смертельным оскорблением для такой гордой нации как японцы, которое могло быть смыто только кровью врагов.

После гибели "Сокровища нации" японцы срочно бросились закрывать все порта, запрещая кораблям покидать порты, но остановить идущие в Токио пароходы было невозможно. Пока японские тральщики не убрали коварные русские гостинцы, на них подорвались ещё два парохода. Один из них был японский пароход "Садо-Мару" с грузом угля и английский корабль "Тсинан" чей трюм был доверху забит американским хлопком.

Успех постановки мин был более чем успешен, но, ни капитан "Лены" Берлинский, ни Владимир Семенов не знали этого. Поставив мины, крейсер приступил к патрулированию, стремясь нанести максимальный ущерб.

Контр-адмирал Иессен не зря говорил, что "Лена" снимет все сливки этого похода. За время патрулирования у берегов Японии ею было остановлено и потоплено четыре парохода уличенных в перевозке военной контрабанды. Трое из них были под британским флагом и один американец.

Красавец "Карл Винсон" вез в страну Восходящего солнца мостовые части, стальные валы и прочие материалы двойного назначения. Капитан парохода начал яростно наседать на лейтенанта Васильковского с типичной нахрапистостью янки, доказывая неправоту его действий. Видя звездно-полосатый флаг и выслушав доклад лейтенанта капитан "Лены" Берлинский стал колебаться в принятии окончательного решения.

— Черт его знает, что с этим американцем делать, Владимир Иванович. Потопишь, а потом сам рад не будешь — смущено вопрошал Берлинский Семенова.

— Как, что делать? Груз явно контрабандный значит топить — решительно ответил Семенов и участь "Карла Винсона" была решена.

Повторную нерешительность командир крейсера проявил при осмотре парохода "Скотин". Он шел в Японию с небольшим грузом леса и продовольствия. Все документы были оформлены должным образом, и по большому счету можно было не придраться, однако Семенов настоял на его уничтожении.

— Но ведь на нем только продовольствие и только — пытался протестовать капитан Берлинский, тыча пальцем в изъятые у капитана документы.

— На войне продовольствие тоже оружии, а в борьбе с таким врагом как Япония, мы не должны давать ему ни единой поблажки. К тому же, уничтожая вот такие пароходы у берегов противника, мы посеем панику и страх в сердцах его потенциальных союзников британцев и американцев — ответил Семенов, не взглянув в протянутые ему документы.

— Ну как же так, Владимир Иванович, взять и потопить с таким то грузом? — продолжал недоумевать командир "Лены".

Вы конечно можете не топить пароход, Александр Янович, приказать вам я не имею права. Однако предупреждаю, что после прибытия во Владивосток, мною будет подан рапорт адмиралу на ваши действия — честно предупредил своего собеседника Семенов и тот сник.

— Бог вам судья — вяло махнул ему рукой Берлинский и после короткого раздумья приказал подготовить пароход к уничтожению.

После этого разговора в отношениях между двумя офицерами возникло охлаждение, но случай с пароходом "Талботом" примирил их.

Завидев идущую ему наперерез "Лену", британец попытался избежать встречи с крейсером, но это ему не удалось. Трюм парохода был загружен по самую ватерлинию и, не сумев оторваться от "Лены" был вынужден лечь в дрейф по её требованию.

Ещё стоя на мостике, Семенов почувствовал нехорошее предчувствие и предложил капитану Берлинскому дать предупредительный выстрел из носового орудия. Тот сразу насупился, но все-таки последовал полученному совету и отдал команду. Однако когда пароход лег в дрейф и стал ждать прибытия призовой команды, Александр Янович демонстративно покинул капитанский мост, как бы заранее предоставляя Семенову право лично решать судьбу остановленного парохода.

Все было как обычно, но когда шлюпка под командованием лейтенанта Терентьева отошла от борта "Лены", на британском пароходе, что-то произошло. "Талбот" вдруг перестал дрейфовать, развернулся в сторону русского крейсера и двинулся на него с явным намерением произвести таран.

В первую минуту никто не понял, что произошло, а когда намерения капитана британца стали ясны все всполошились. Орудийные расчеты в ожидании приказа выжидательно смотрели на капитанский мостик, но капитана Берлинского там не было. Боцман бросился искать командира, а расстояние между кораблями неумолимо сокращалось. Нужно было принимать решение и, плюнув на субординацию и прочие морские правила, Семенов вступил в командование.

— Носовые! Приготовиться к открытию огня по пароходу! — грозно рыкнул он прислуге, и та с радостью бросилась выполнять его приказ. Отдавая этот приказ, Владимир Иванович очень надеялся, что вид нацеленных орудий приведет в чувство британцев, но этого не произошло. "Тальбот" как шел, так и продолжал идти на сближение с "Леной" желая выяснить, чей борт крепче.

Не желая доводить дело до крайности, Семенов отдал приказ на открытие огня и тут его ждал неприятный сюрприз. Часть выпущенных по пароходу снарядов не успели разорваться внутри него и, пробив оба его борта, упали в море, где и благополучно взорвались. Те же, что все-таки взорвались не вызвали на нем существенных разрушений или пожаров.

Словно какая-то волшебная сила защищала "Талбот", уверенно сокращавшего между собой и "Леной". Не желая вникать в сущность возникшего феномена, Семенов приказал вести беглый огонь и это, в конце концов, спасло крейсер. После четвертого или пятого выстрела, в районе кормы левого борта, что-то громко ухнуло и, получив огромную пробоину, пароход стал стремительно оседать на поврежденный борт.

Когда испуганный Александр Янович поднялся на капитанский мостик, все было кончено. "Талбот" уже лежал на боку, выставив на всеобщее обозрение часть давно нечищеного днища, поросшего водорослями и ракушками.

В сложившейся ситуации Семенов мог отстранить Берлинского от командования кораблем, но не стал этого делать. Владимир Иванович только ограничился уточнением, что на борту погибшего парохода видимо была большая партия либо пороха, либо снарядов.

Четвертый корабль под названием "Сент-Джорджий" угодивший в сети русского вспомогательного крейсера шел из Сан-Франциско и был самым ценным призом этого похода. В его трюме находилось сто двадцать девять орудия, предназначенные для японской армии. Капитан парохода Буль Стетхен даже не пытался объяснить наличие на борту военного имущества. Он вместе с командой покорно перешел на "Лену", но в глазах пойманного за руку бритта стояли слезы, когда его корабль расстреляли из орудий.

Появление русских крейсеров на торговых путях Японии вызвало панику на биржах Токио, Лондона и Нью-Йорка. Судоходные компании Европы и Америки резко сократили число рейсов своих пароходов в Японию или вовсе прекратили их из-за страха перед встречей с русскими крейсерами, которые мерещились капитанам контрабандистам в каждом дымке на горизонте.

Лондонские страховые общества отказались страховать суда, идущие в Японию, считая сделки подобного рода откровенно для себя убыточными. Очень сильно от действия владивостокского отряда пострадали американские компании торгующие хлопком. Ввоз этого важного в войне товара сократился сразу на 80%, что обернулось огромным убытком для янки.

Также понесли потери компании, торгующие всем необходимым для прокладки железнодорожных путей. До появления русских крейсеров на просторах Тихого океана японцы были готовы закупить большую партию шпал, рельсов, паровозов и прочие железнодорожные атрибуты, но теперь вопрос повис в воздухе.

Звон по обе стороны океана стоял сильный и если американцы считали свои убытки, то японцы переживали падение престижа японского оружия. Теперь прибрежные районы Японии захлестнула паника сходная по своей силе с той, что обрушилась на Порт-Артур в январе, после нападения японских кораблей на эскадру Старка.

В каждом силуэте, в каждой тени внезапно мелькнувшей вдоль восточного побережья, японцам чудились либо корабли с русским десантом на борту, либо миноносцы, безнаказанно ставящие мины. Ажиотаж населения страны был так высок, что если бы не боевые ранения адмиралов Того и Камимуры им бы наверняка пришлось бы просить разрешение императора совершить харакири, во искупления случившихся неудач.

Имя императора и его воля в Японии всегда была священна. Его желанию были послушны всё и вся, и этот фактор помог империи превозмочь обрушившиеся на неё трудности в войне с "белыми дьяволами". Император обратился к своим подданным не судить поспешно деяния его славных моряков.

— Временные неудачи бывают у всех кто занят делом. Главное суметь их понять и исправить, а не сидеть и причитать как женщина от того, что они случились — изрек император и народ покорно согласился с его словами. Командующему Соединенным флотом было дано время на исправление ошибок. Его было немного и потому адмиралу предстояло спешить.

Глава XIII. Большие перемены в Большой игре.

Склянки на "Цесаревиче" отбили только восемь часов утра, а адмирал Макаров уже с головой ушел в работу. Сидя за широким столом адмиральской каюты, он внимательно читал последние сообщения, поступившие в его штаб и время от времени делал небольшие пометки в своем большом рабочем блокноте.

Адмирал всегда не любил хвастать, искренне считая, что подобная черта только вредит делу, но без ложной скромности можно было сказать — его дела шли хорошо.

Хорошо не только от того, что рейд крейсеров к берегам Японии в основном оправдал возложенные на него ожидания. Что крейсерская война против торговых кораблей, снабжающих Японию стратегически важными товарами, успешно набирала свои обороты. После похода "Лены", в дело вступили вспомогательные крейсера артурской эскадры. Воспользовавшись, что японцы ослабили наблюдение за портом, из него под покровом ночи ушли "Ангара", "Забияка", "Джигит" и "Разбойник".

Вчерашние парусно-винтовые клипера, а ныне крейсера 2 ранга, под общим командованием капитана 2 ранга Лебедева ушли далеко на юг, держа курс сначала на Шанхай и далее к Гуанчжоу и Сайгону. По распоряжению адмирала Макарова они должны были взять под свой контроль морские просторы южнее Формозы.

Несколько иным было задание у "Ангары" и её нового командира капитана 1 ранга Эссена. Ему в качестве театра боевых действий было определено Желтое море, в акватории которого он успел отметиться удачным дебютом. Разминувшись с кораблями эскадр адмирала Дева и младшего Того, он подошел к Чемульпо, где атаковал транспорт с солдатами на борту.

Увидев белое полотнище с восходящим солнцем, Эссен без раздумья атаковал пароход "Синдзу-Мара" перевозившего два батальона солдат и несколько артиллерийских полевых батарей. Имея на вооружении новые шестидюймовые орудий, установленных на крейсере по приказу Эссена, "Ангара" успешно атаковала вражеский пароход и пустила его на дно вместе со всем экипажем и снаряжением.

Также успешны были действия Владивостокской эскадры, отразившие атаку японских кораблей. Минные заграждения и дежурные крейсера на подходе к Босфору не позволили врагу повторить артурский сценарий, да и силы пришедшие громить Владивосток были несоизмеримы с теми, что были у японцев в начале войны.

В набег на столицу русского Приморья были отправлены броненосец "Сикисима", "Асахи" и пять броненосных крейсеров с двумя отрядами миноносцев.

Идя в поход на Владивосток, японцы изрядно опасались, что пойдя по шерсть вернуться стрижеными, но этого не случилось. Макаров не принял брошенный адмирала Урио вызов, хотя корабли стояли под парами и были готовы выйти в море в случаи необходимости. Все противостояние враждующих сторон ограничилось артиллерийской дуэлью, в которой каждая из них имела свой успех.

Ожидая неприятеля Макаров, удачно использовал артурский опыт борьбы с кораблями противника. Он заблаговременно наладил телефонную связь с батареями на полуострове Басаргина и на острове Русским, что прикрывали вход в Босфор с кораблями эскадры. Поэтому, когда японцы принялись привычно обстреливать перекидным огнем бухту Золотого Рога, они быстро получили сильный отпор.

Благодаря сигнальщикам наблюдательных постов броненосцы эскадры действовали весьма успешно. Наблюдатели зафиксировали по одному прямому попаданию в "Асахи" и "Сикисиму", а также под накрытие попали крейсера "Ниссин" и "Асама". Этого было достаточно для того, чтобы японцы почувствовали себя неуютно и прервали огневой контакт с русскими броненосцами. По приказу Урио они от Босфора и сначала забросали снарядами береговых батареи, находясь в мертвой зоне действия их орудий, а потом, не дожидаясь получения сдачи, ушли в море.

В результате обстрела с японских кораблей батареи форта Суворова и Леневича, а также полуострова Басаргина поучили незначительные повреждения и потери в живой силе. Погибло восемь и ранено двенадцать человек. Что касается кораблей эскадры, то из всех выпущенных врагом снарядов только один попал в борт "Победы" не причинив броненосцу серьезных повреждений, а также взорвался у самого борта "Паллады" отчего у крейсера возникла течь.

Перевес в этой дуэли был явно на стороне русских, но японцы отыгрались при постановке мин. Воспользовавшись бездействием кораблей эскадры, вражеские миноносцы закидали мина подходы к Владивостоку. На одной из них на следующий день подорвался крейсер "Громобой" несмотря на то, что сразу после ухода кораблей противника, адмирал приказал произвести траление.

Новое боевое столкновение принесло обеим сторонам определенные дивиденды. Если совершив набег на Владивосток, японцы смогли, хоть как-то вернуть себе лицо как внутри страны, так и перед своими заокеанскими союзниками, то у Макарова была иная выгода. Рисуя перед Адмиралтейством, наместником и государем императором слабость кораблей тихоокеанской эскадры, он требовал немедленной отправки эскадры адмирала Рожественского.

По своей сути, в этом не было ничего нового и даже, находясь в статусе национального героя и временного фаворита государя императора, Макаров не мог рассчитывать на положительный результат раньше сентября-октября месяца и адмирал пошел иным путем.

Сознательно сгустив туман над положением эскадры, и максимально обострив обстановку, он сделал неожиданный для своих оппонентов в лице Авелана и компании шаг. Вместо того чтобы привычно пугать их возможной отставкой, Макаров сделал им компромиссное предложение позволяющее и честь соблюсти, и капитал приобрести.

Адмирал перестал настаивать на отправке всех броненосцев находящихся на Балтике. В своей телеграмме отправленной Авелану и наместнику он говорил, что при нынешнем положении эскадры можно было ограничиться отправкой только четырех броненосцев и трех крейсеров, но отправкой немедленной, до конца июля.

В сокращенном составе 2-й тихоокеанской эскадры адмирал видел броненосцы "Бородино", "Суворова", "Александра III" и "Ослябя", а также крейсера "Аврора", "Светлана" и вспомогательный крейсер "Алмаз". Указанные Макаровым корабли были новыми, имели полностью укомплектованный экипаж и благодаря своим скоростным характеристикам могли совершить до конца года переход из Балтики во Владивосток. Все остальное, в лице старых и новых броненосцев, а также броненосных и бронепалубных крейсеров Степан Осипович был согласен получить позже, когда все будет готово.

Сделав этот ход, адмирал замер в ожидании исхода дела. Возможно, что морской министр и светлые головы Адмиралтейства смогли найти контраргументы предложению Макарова, но тот подстраховался и направил копию телеграммы государю. Николай счел предложение адмирала вполне разумным.

— Если Макаров согласен взять готовую часть кораблей, почему нельзя пойти ему навстречу? — спросил самодержец у Авелана по телефону из Петергофа. Хозяин земли Русской находился в превосходнейшем настроении, императрица несколько раньше ожидаемого срока разрешилась от бремени, подарив Николаю долгожданного наследника — Алексея.

— В чем дело? Что мешает поступить, так как предлагает Макаров? Насколько мне помниться весь вопрос был в броненосцах "Орел" и "Слава" и крейсерах "Олег" и "Жемчуг", а также в некомплекте экипажа ряда кораблей? — забросал император, вопросами министра, заглядывая в текст телеграммы полученной от Макарова.

— Все это так, ваше императорское величество, но предложение адмирала Макарова так неожиданно, корабли не могут выйти в поход немедленно — заговорил Авелан, но Николай ничего не хотел слышать.

— Разве мы уже полгода не находимся в состоянии войны с Японией и все эти полгода, не идет подготовка отправки эскадры на Тихий океан? Разве вы не понимаете, что немедленная отправка броненосцев поможет нам полностью переломить войну на море в свою пользу? Мне это понятно. Наместник Алексеев также считает, что посылка части броненосцев приемлемый выход из создавшегося положения. Вице-адмирал Рожественский готов выполнить свой долг перед Отчизной.

Говоря по телефону, император испытывал большой душевный подъем. Не видя перед собой министра, который в сознании Николая олицетворял его дядю великого князя Алексея Александровича курировавшего флотские дела, он мог свободно диктовать ему свою августейшую волю. При этом, государь имел возможность в любой момент прервать разговор с Авеланом, повесив телефонную трубку, и тем самым оставив за собой последнее слово.

— Вы говорите, что корабли не готовы выйти в поход немедленно? Хорошо, десяти дней для устранения всех недостатков вам надеюсь, хватит? — вопрос был поставлен весьма категорично и дай Авелан иной ответ чем "да", он бы публично расписался в собственном бессилии как министр.

— Да — произнес Федор Карлович голосом человека идущего на плаху, чем очень развеселил Николая.

— Вот и прекрасно — как свершившийся факт констатировал император и от радости, что у него получилось принять важное решение, он милостиво подсластил министру горькую пилюлю.

— В честь рождения цесаревича, мы хотим разделить радость с нашими верными подданными. И мне будет очень приятно подписывать указ о присвоении вам звания генерал-адъютанта Федор Карлович, осознавая какое большое дело мы с вами свершили ради одержания победы над дальневосточным супостатом.

Услышав о столь высокой монаршей милости Авелан, залился соловьем, и вопрос об отправке 2-й тихоокеанской эскадры был решен.

Приятные известия из Петербурга адмирал Макаров получил перед самым обедом, который он собирался разделить со своим начальником штаба и бывшим командиром "Цесаревича", а теперь старшим флаг-офицером штаба, которого за удачный рейд "Лены" командующий представил к Станиславу I степени с мечами. Рейд вспомогательного крейсера наделал большого шуму, как в самой Японии, так и вокруг неё и адмирал к высокому неудовольствию наместника смог представить Семенова к столь высокой награде.

Посыльный с телеграммой перехватил Макарова у самых дверей адмиральского салона, где его ждали Матусевич и Семенов. С трудом сдерживая волнения, он развернул телеграфный бланк и, не сдержав чувств, воскликнул: — Виктория!

— Виктория, господа! — торжествующий адмирал протянул телеграмму изумленным морякам. — Авелан сообщает, что 25 июля эскадра под командованием Рожественского в составе четырех броненосцев и трех крейсеров покидает Кронштадт и следует предложенному нами маршруту.

— Поздравляю вас, Степан Осипович, — Матусевич радостно потряс руку адмиралу. — Значит до наступления зимы, мы успеем собрать во Владивостоке крепкий кулак и сможем побороться с японцами за господство на море. Может быть, и в Порт-Артур вернемся. Вот для Григоровича неожиданность.

— Да, с новыми броненосцами мы не только сможем на равных сражаться с врагом, но и одержать над ним победу. А что касается Артура, Николай Александрович, то не будет торопить события. Как говорит пословица — загад не бывает богат.

— А что остальные корабли? Когда намечен их выход? — спросил Семенов, быстро переварив радость одержанной победы и теперь жадно смотрящий дальше.

— Думаю, что выход 3-й эскадры следует ждать не раньше начала следующего года. Все упирается в готовности "Славы" и "Александра II" выйти в море, а без них Федор Карлович не даст добро, даже если его попросит об этом сам государь — обрисовал ситуацию Макаров, которая была недалека от истины.

— "Славу" можно заменить "Потемкиным", а "Александра II" — "Георгием Победоносцем", — моментально предложил Семенов. — По-моему равноценные замены.

— Согласен. Осталось только уговорить турок и нашего министра иностранных дел Ламздорфа. Он до смерти боится сделать какое-либо движение, чтобы не дать повода Англии вступить в войну на стороне Японии.

— Что за глупость, — возмутился Семенов, — британцы всегда привыкли воевать исключительно чужими руками и нынешняя война тому пример. Вооружили японцев современными кораблями и натравили их сначала на китайцев, а потом на нас. Если британцы и вступят в открытый конфликт с нами, то только в случае если мы сами на них нападем.

— Увы, у министра иное мнение и государь с ним полностью согласен. Если нам, что и удастся перебросить через Босфор, то это наверняка будет только один из перечисленных вами броненосцев. Большего туркам не разрешит британский посол в Стамбуле — авторитетно заявил Матусевич, и Семенов не стал с ним спорить.

— Хватит считать количество кораблей и калибры пушек, господа. Сам факт выхода в море 2-й эскадры Рожественского имеет большое моральное значение, как для нас, так и наших противников, — перевел разговор в иную плоскость Макаров.

— Настрой и уверенность нижних чинов и офицеров в окончательной победе над врагом важен для нас в не меньшей, если не большей степени, чем все силовые расклады. Без людей любой корабль это груда дорогого железа и только. Именно люди, в конечном счете, одерживают победу над врагом, а не пушки и снаряды.

Экипажи артурских кораблей уже почти закончили процесс превращения из плавучего табора в боевую эскадру. Владивостокские экипажи только-только начали верить в свою способность сражаться с врагом на равных. Мы, конечно, постараемся боевыми походами привить чувство, что их дом корабль, а не квартира в городе в этом, но это процесс времени, а известие о выходе 2-й эскадры поднимет их боевой дух сейчас.

— Боюсь, что вслед за владивостокскими крейсерами, нам придется приводить в состояние боевой готовности и экипажи эскадры Рожественского — высказал опасения Матусевич, но Макаров с Семеновым не поддержали его.

— Я хорошо знаю балтийцев! Это элита нашего флота, верная главному девизу русских моряков "Вексель к оплате"! Многие с началом войны рвались в Порт-Артур на любые должности, чтобы только воевать с японцами и им всем отказали, говоря, ждите выхода 2-й эскадры — обиделся на Матусевича Семенов, знавший это дело не понаслышке.

— Я говорю не о духовном настрое офицеров кораблей, а об боевой готовности нижних чинов. Зная огрехи нашего адмиралтейства можно не сомневаться, что половина экипажей броненосцев — новобранцы. Начиная от механиков и кончая комендорами — уточнил Матусевич.

— Когда шел вопрос о подготовки экипажей броненосцев, мною неоднократно поднимался вопрос о включении в них опытных моряков с Черноморского флота. Авелан обещал мне, что решит эту проблему всеми имеющимися у него силами.

— Дай бог, дай бог, Степан Осипович, — смиренно произнес Матусевич, явно оставаясь при своем мнении. — Ничего не хочу сказать в адрес Федора Карловича, однако боюсь, что ему не по силе переломить нашу российскую тенденцию сделать все скорее, а там видно будет. Авось пронесет.

— Неисправимый вы пессимист, Николай Александрович. Эскадра Рожественского, наконец-то вышла в море, радоваться надо, а вы ищите в этом событии недочеты — покачал головой Макаров, чем вызвал негодующий протест со стороны Матусевича.

— Как внесший свою лепту в это великое дело человек, я искренне радуюсь этому известию. Однако как человек желающий получить лучший результат, я пытаюсь разглядеть подводные камни на этом пути и по возможности обойти их.

— Лучшее — враг хорошему — не преминул философски заметить Семенов, но Матусевич не стал лазить в карман за ответным словом. — Не стремясь к лучшему не получишь и хорошего.

— Браво, господа острословы, но за горячими спорами мы рискуем получить остывший обед. О делах потом, прошу садиться — сказал адмирал и, подавая пример остальным взялся за спинку стула. Он заправил за отворот мундира салфетку и приготовился попробовать крабовый салат, но тут же нарушил свой приказ и заговорил.

— Мне понятны ваши опасения относительно экипажей кораблей, Николай Александрович. Корабли новые и даже опытным комендорам необходимо притереться к своим орудиям. Согласно планам похода у Зиновия Петровича должны быть учебные стрельбы в Индийском океане, однако меня беспокоит другое. Владимир Иванович, — обратился адмирал к Семенову, — когда должны состояться показательные стрельбы на полигоне?

— Согласно резолюции вице-адмирала Безобразова в чьем ведомстве находится полигон, стрельбы пройдут в конце этой недели, господин адмирал — отрапортовал флаг-офицер.

— Безобразие, — возмутился Макаров. — Стрельбы к концу недели. На разбор результатов и вынесения решения по поводу состояние взрывателей ещё две недели, потом месяц отчет письмом в Петербург, там месяц, а то и два обсуждения письма. Затем принятие решения и высочайшее соизволение к концу года и столько же на согласование исправлений, плавали — знаем. Нет, так дело не пойдет. Передайте Петру Алексеевичу, что я требую проведения стрельб завтра и прибуду на полигон лично.

Зная энергичный и деловой характер адмирала можно было не сомневаться, что будет именно так, как он сказал.

— Будет сделано — заверил командующего Семенов, прекрасно понимая, куда тот клонит. Ведь в случае если стрельбы подтвердят проблему с взрывателями, получалось, что все корабли тихоокеанской эскадры вместо бронебойных снарядов имели фанерные мечи против японских фугасов. Однако кроме взрывателей имелась ещё одна снарядная проблема, которую Владимир Иванович не преминул озвучить.

— Если наши подозрения относительно взрывателей у крупнокалиберных снарядов подтвердятся, то это ещё полбеды. Для их замены можно в экстренном порядке изъять нужное количество у черноморцев из старых запасов и отправить их транспортами через Босфор. Меня больше беспокоит, как скажется воздействие тропической жары и субэкваториальной влажности на состояние пироксилиновых зарядов наших кораблей.

— И кто у нас зловещая пифия, что ищет недочеты в радостном событии?— торжественно воскликнул Матусевич, но адмирал пропустил его вопрос мимо ушей.

— Да, действительно, есть над, чем поломать голову, — загрустил Макаров. — Если учесть результаты наших прежних походов, то случаев самовозгорания пороха при прохождении тропического пояса не было и это как-то успокаивает. Однако мы можем только предполагать, как будет воздействовать влажность экватора на и так уже увлажненный пироксилин. Боевых стрельб в подобных условиях мы не проводили, только на Балтике и на Дальнем Востоке и может так случиться, что в нужный момент будет воспламеняться только сам взрыватель, а не сам заряд.

— Без выходных ситуаций не бывает. На каждую загадку есть своя разгадка, Степан Осипович, — поспешил утешить адмирала Семенов. — Посиди, подумаем и обязательно найдем выход из создавшегося положения. Ведь недаром наш Левша английскую блоху сумел подковать, что-нибудь и мы придумаем.

— Подумать обязательно надо и чем раньше мы решим эту проблему, тем будет лучше. Не забудьте, Владимир Иванович — приказал адмирал своему флаг-офицеру. В окружении навалившихся на него забот, ещё не отошедший от ранения, Макаров боялся упустить из виду важную деталь дела и очень надеялся на Семенова.

— Степан Осипович, вы приказали на время забыть о делах. Давайте поднимем рюмки за благополучное плавание 2-й эскадры и чтобы у них, всегда было семь футов под килем — провозгласил тост Матусевич, которому не хотелось пробовать остывший борщ и остывающие котлеты.

— В добрый час. С Богом — откликнулся на его адмирал и три рюмки дружно чокнулись над обеденным столом.

Говоря о том, что выход 2-й эскадры имеет большое значение, адмирал Макаров был совершенно прав. Известие о начале похода вице-адмирала Рожественского напугало не только японцев, но и их союзников англичан. После несчастья с крейсером "Адзума", гибели броненосцев "Фудзи" и "Микасы", с большой натяжкой можно было считать, что силы двух противоборствующих сторон примерно равны друг другу. Такое утверждение давало гордым британцам возможность считать, что в противостоянии на море России и Японии, со временем может измениться в пользу Токио.

Сообщение о том, что русские корабли покинули Либаву и двинулись во Владивосток, взорвало министерство иностранных дел и Адмиралтейство Великобритании. Привыкшие в первую очередь считать количество кораблей и их калибры, англичане пришли в ужас, так как в случае соединения 1-й и 2-й тихоокеанских эскадр, даже в урезанном виде, делало дело адмирала Того проигранным.

Ещё большего ажиотажа в обозначенных министерствах добавляло сообщение британского посла в Петербурге, что русские собираются отправить на Дальний Восток и 3-ю тихоокеанскую эскадру. И хотя в её состав входили корабли, которые британские адмиралы гордо называли "старым плавающим хламом", возможность его появление в Тихом океане вызывало у них чувство злости и страха.

Последней каплей переполнившей чашу терпения "владычицы морей" стало известие о прибытие в Париж адмирала Абазы с "тайной миссией". Для обладающих солидной агентурой в любой европейской стране британских дипломатов не составило труда выяснить суть миссии личного посланий русского императора.

Когда доклад британского посла во Франции лег на стол заместителю министра иностранных дел у того зашевелились волосы на голове. Он также привык считать и согласно его расчетам, даже если бы Абазе удалось закупить хотя бы половину кораблей из числа перечисленных в списке, Японию ждало неминуемое поражение в войне с Россией. Нужно было предпринимать немедленные действия против губительного коварства русских, и англичане пришли в действие, энергично засучив рукава.

Самым простым и эффективным методом уравнивания сил своего союзника англичан виделось в поставке японцам двух броненосцев взамен погибших, но этот вариант был неосуществим. Заказанные японцами эскадренные броненосцы "Кашима" и "Катори" строились на верфях Армстронга в Эльсвине, и ускорить их процесс было крайне трудно. Строители твердо держали ранее заявленные ими сроки — май 1906 год и соглашались сдвинуть их только в случае дополнительного финансирования, что для японской казны было нереально.

Также нереальным было предложение о передаче двух британских броненосцев Токио в обмен на "Кашима" и "Катори". Хотя ради своей выгоды нейтральная Англия могла наплевать на международные договоры и соглашения, все имело свой предел. Как бы британцы ненавидели Россию как соперника в Большой игре и как истинные джентльмены время от времени невозмутимо гадили ей, где только могли, Петербург был им необходим в качестве сдерживающего фактора против растущей как на дрожжах Германии.

Британский лев мог позволить себе время от времени громогласно рычать и трясти гривой на своих континентальных конкурентов, но в условиях мирного сосуществования, он действовал исключительно в тех рамках, каких ему позволяла действовать обстановка. И открытое выступление на стороне японцев, грозило конфронтацией не только с Россией, но и с Францией и с Германией. К этому Лондон был не готов, и следовало искать другие пути спасения своего дальневосточного партнера.

Как не странно выход из возникшей ситуации, британцам подсказали русские, а точнее миссия адмирала Абазы. Узнав, что посланник царя ищет посредников для покупки южноамериканских крейсеров, англичане решили спутать карты русскому купцу. Броненосные крейсера, конечно, не шли ни в какое сравнение с броненосцами, но благодаря их количеству можно было рассчитывать на успех в грядущем сражении.

С целью уговорить аргентинцев и чилийцев не продавать свои, ставшие ненужные крейсера, в Буэнос-Айрес и Сантьяго были срочно отправлены специальные посланники короля Георга господа Морли и Дикс. Опытные дипломаты они могли сорвать только-только начинающуюся игру адмирала Абазы, но этого было мало. Нужно было во, чтобы то ни стало заставить южноамериканцев продать хотя бы часть своих кораблей Японии, а для этого одного дипломатического давления было мало.

Для срочного решения подобных проблем требовались универсальная отмычка под названием деньги — способная решить почти любую проблему, как в экономике, так и большой политике. А вот с деньгами у японского императора было плохо. Все те кредиты, что японцы получили в лондонском Сити пошли на создание флота на английских верфях и вооружения сухопутной армии микадо по последнему слово военной техники.

Чтобы получить дополнительные денежные ресурсы, можно было выпустить облигации нового военного займа, но с этим возникли серьезные проблемы. Уолл-стрит с большой опаской относился к японским ценным бумагам и не спешил покупать их по примеру англичан.

С большой неохотой, британцы были вынуждены пойти на поклон к американцам, в которых они справедливо видели опасного конкурента в борьбе за мировое господство. Нарастив мясо на своих молодых костях, американский волк уже сделал первый шаг в этом направлении, отобрав у одряхлевшей Испании остатки её колониальной империи в виде Кубы и Филиппин. После этого американцы намеривались получить свою долю китайского пирога, видя в Поднебесной необъятный рынок для собственных товаров.

Исходя из англосаксонской прагматики, что враг моего делового партнера мой враг, американцы были готовы временно играть против русских. После недолгих, но бурных переговоров, деловые круги Соединенных Штатов согласились дать военный кредит японцам, под гарантии синдикатов английских банков, в частности Гонконго-Шанхайского банка.

Было выделено 40 миллионов долларов под 6% годовых, к огромной радости японской стороны, забросавшей своих деловых партнеров просьбами о снижении процентной ставки.

— Восемь с половиной процентов приведут к краху нашей экономики, — уверял японский поверенный на этих переговорах банкир Тагосима с хрустальной слезой на глазах. — Если высокие стороны не пойдут нам на уступки, то война с Россией может закончиться для нас уже в этом году.

До известий о прорыве эскадры Макарова во Владивосток и выход кораблей Рожественского в поход, подобные слова имели мало веса в общении с американскими и английскими банкирами, но теперь положение дел было иным. Токио нужно было спасать в его противостоянии с русским медведем. Господа банкиры дали денег дальневосточному тигру, однако, при этом не забыли подстраховаться от всяких неприятностей.

Половина японского займа размещалась в Британии, вторая половина — в США. В качестве страховки, британцы заставили Тагосиму подписать обязательство о праве заемщика увеличить процент в случае просрочки выплат заемщиком.

Что касается американцев, то их недоверие к японскому кредиту было столь велико, что они потребовали точного определения конкретного источника доходов японского правительства, который даст возможность исправно погашать платежи по займу. В качестве такого источника в контракте японцы указали доходы таможен.

Получение денег сразу придало новые силы и уверенность британским посланцам в Чили и Аргентины, но и даже после этого в переговорном процессе не все было гладко. Сантьяго и Буэнос-Айрес не могли открыто продать свои корабли Японии, равно как не могли продать их Соединенным Штатам и Британии без ущерба для их, так называемого нейтрального статуса. Был необходим третий посредник, для которого подобный шаг не нанес бы ущерб его международной репутации.

В качестве такой страны рассматривался такие страны как Эквадор, Коста-Рика и даже Панама, с которой заинтересованные стороны вели энергичные переговоры. Заканчивалась первая декаде августа. На полях Южной Америки тайные переговоры выходили на финишную прямую, а на полях далекой Манчжурии, все только начиналось.

Глава XIV. Ляоян — могила надежд.

После неудачи в сражении под Вафангоу, командующий Маньчжурской армии генерал-адъютант Куропаткин только и делал, что пятился на север по направлению к Ляояну. Делал он это под лозунгом о необходимости накопления сил для генерального сражения с армией маршала Оямы.

Бывший туркестанец, прошедший свои основные военные университеты на просторах Средней Азии, Куропаткин так и остался заложником доктрин времен покорения Хивы и Коканда. Начав командовать русской армией в Маньчжурии, он только и делал, что сколачивал подвижные воинские соединения, которые по замыслу командующего должны были остановить продвижение противника.

Для этого он изымал из дивизий полки, из полков батальоны, создавая причудливый калейдоскоп из воинских соединений. Комментируя действия командующего, военные горько шутили, говоря, что в нынешней войне генералы будут самостоятельно командовать батальонами, а полковники ротами, тогда как полки и дивизии находятся в непосредственном подчинении самого командующего.

Слова эти били, что называется не в бровь, а в глаз. Уже первые бои на реке Ялу и под Вафангоу наглядно показали, что туркестанская тактика в этой войне не работает. Это в безводных просторах Туркестана, действие набольших и подвижных отрядов приносило победу над плохо организованным врагом, но на полях Маньчжурии русским противостоял другой противник. Высадившись в Корее и на Ляодуне, японцы успешно громили русские войска по частям, используя численное превосходство.

Изучая донесения и доклады по итогам первых боев можно было сделать определенные выводы, тем более что разнообразия в боевой тактике у японцев не было. Всех их действия отличались шаблонностью и предсказуемостью, но при этом у них было упорство и уверенность в своем самурайском превосходстве над белыми дикарями. Именно оно позволяло им одерживать победы в схватке с сибирскими корпусами. Все это было видно и понятно, однако генерал Куропаткин не спешил делать выводы.

Возможно, сделать правильные выводы командующему мешала работа русской разведки, действия которой можно было охарактеризовать только одним словом — плохо. Главным источником разведывательной информации в Маньчжурской армии были местные китайцы и казачьи разъезды, что иногда после очередной скоротечной стычки с противником, привозили в штабы полков и дивизий взятых в плен японцев.

По этой причине русские штабы ничего не знали не только о планах противника, но даже не располагали приблизительной численностью противостоящего им врага. Последнее обстоятельство сыграло пагубную роль в последующих сражениях с противником. Видя успех японцев под Кинчжоу, Ялу и Вафангоу генерал Куропаткин упрямо считал, что противник превосходит его по численности минимум в два раза, хотя это совершенно не соответствовало реальной действительности. Численность трех армий маршала Оямы к началу июля на 36 батальонов была меньше армии генерала Куропаткина, но Алексей Николаевич этого не знал.

По этой причине он считал дальнейшее отступление Маньчжурской армии неизбежным и всячески внушал своими приказами подобную мысль своим подчиненным. Впрочем, свою лепту в этот разнобой вносил и наместник Алексеев, считавший необходимым постоянно давать "ценные" советы и замечания генералу Куропаткину. По его мнению, Маньчжурская армия должна была наступать с целью снятия блокады Порт-Артура.

Главной ударной силой должен был стать Южный отряд под командованием генерала с лихой фамилией Зарубаев, имевший в своем составе 42 тысячи человек и 106 орудий находившейся в районе Дашичано. На Дагушанском направлении его должен был прикрывать отряд генерала Засулича общей численностью 24 тысячи солдат и офицеров при 72 орудиях.

Однако первым по замыслу наместника в бой должен был вступить Восточный отряд генерала Келлера имевшего в своем составе активных 25 тысяч штыков, а также 84 пушки. Его наступление должно было отбросить 1-ю японскую армию генерала Куроки и тем самым устранить угрозу её выхода в глубокий тыл Маньчжурской армии.

Стремящийся вписать свое имя в анналы этой войны, несмотря на сопротивление командующего, наместник сумел продавить свой план боевых действий, но японцы не позволили ему осуществить его. Узнав от своих шпионов о грядущем наступлении Восточного отряда генерала Келлера, маршал Ояма сыграл на опережение. По его приказу, 10 июля войска 2-й японской армии генерала Оку начали наступление против Южного отряда генерала Зарубаева.

Восемнадцати русским батальонам, оборонявшим южные подступы Дашичано, противостояло две японские дивизии, имевшие двойной перевес в артиллерии. В течение двух дней японцы непрерывное атаковали позиции русских войск, однако не смогли добиться успеха.

Главный их удар приходился по центру, где оборону держали солдаты Барнаульского полка. После артиллерийской подготовки японцы дважды атаковали их позиции, но каждый раз были вынуждены отступать, так и не продвинувшись вперед, ни на пядь. Особенно тяжело пришлось русским воинам во второй раз, когда дело дошло до штыкового боя. Никто не хотел уступать другому, но солдаты полковника Орлова опрокинули противника и заставили его отступить.

Обозленные неудачей японцы открыли ураганный огонь по русским позициям, но им в ответ загрохотали орудия батарей переброшенных из резерва. Ответный огонь русских артиллеристов не только не позволил японцам вести прицельный огонь по окопам пехотинцев, но и сорвал третью атаку противника. Меткий огонь канониров по местам скопления, изготовившихся к новой атаке солдат врага заставил японцев отказаться от штурма.

Ничуть не изменилось положение дел и на следующий день. Несмотря на численное превосходство, японским дивизиям не удалось одержать победу над русскими батальонами, оказывавшими им яростное сопротивление. Впервые за все время боев, действия русской артиллерии превосходили противника в результативности стрельбы.

К концу второго дня русские солдаты чувствовали себя победителями. Они были готовы продолжить сражение и одержать обеду над врагом, но главнокомандующий имел иное мнение. Заслушав доклад генерала Зарубаева и, несмотря на всех признаки достигнутого успеха, Куропаткин приказ отряду утром третьего дня покинуть свои позиции и отступить к Ляояну.

— Силы отряда истощились в результате непрерывных, двухдневных боев. В резерве отряда осталось всего шесть батальонов, тогда как к противнику постоянно подступают свежие пополнения. Дальше оборонять позиции Дашичано, чья протяженность составляет 16 верст, не имеет смысла, из-за угрозы окружения отряда превосходящими силами противника — горько изрек Куропаткин с видом человека вынужденного подчиняться сильнее его обстоятельствам.

Трудно передать те чувства, что охватили русских солдат, когда им объявили приказ командующего. Добившиеся неоспоримого успеха, они не могли понять, почему они должны отступить, без существенного давления со стороны противника. Военные люди они были вынуждены подчиниться приказу генерала Куропаткина, несмотря на всю его ошибочность.

Отступление отряда Зарубаева позволило японцам объявить всему миру о новой победе японского оружия, несмотря на то, что потери русских не превышали восемьсот человек, а у Куроки они доходило до полутора тысяч человек. Кроме этого японцам удалось захватить порт Инкоу, имевший важное военное значение. Через него командование Порт-Артура поддерживало связь со ставкой наместника и штаба Куропаткина.

Вслед за армией Куроки в наступление перешла 4-я армия генерала Нодзу. Под Кангуалином она потеснила отряд Засулича, несмотря на то, что противник не имел численного превосходства над ним.

Виной всему была инструкция полученная генералом от Куропаткина, в которой как в зеркале отражался весь боевой настрой командующего. Суть её заключалась в том, что Засуличу следовало задерживаться на каждом шагу, но при этом драться следовало без упорства и в случае сильного давления со стороны японцев отходить к Ляояну.

Стоит ли удивляться, что японцы легко одержали вверх в бою под Кангуалином над семью батальонами русских, тогда как остальные семнадцать бездействовали и легко отступили при слабом нажиме со стороны противника.

Возможно, безрадостное положение мог бы исправить Восточный отряд под командованием генерала Келлера. В прошлом лихой кавалергард, а ныне боевой генерал с широкой седой бородой вряд ли бы стал покорно придерживаться инструкций полученных сверху. Видя его отнюдь не показную храбрость своего командира, солдаты были готовы "задать макакам перцу", но излишняя смелость как раз и сгубила генерала.

Находясь на переднем крае обороны, Федор Эдуардович своим видом привлек внимание противника, не замедлившего открыть огонь из полевых орудий. Выпущенная японцами шрапнель буквально изрешетила храбреца, окрасив седую бороду героя в красно-рыжий цвет. Осматривая тело погибшего, врачи насчитали в нем 37 попаданий пуль шрапнели, что ни давало Келлеру, ни единого на спасение.

Гибель генерала самым пагубным образом сказалась на судьбе отряда. Известие о смерти командира не только подорвало боевой дух простых солдат, но и нарушило управление подразделениями. По этой причине, бросивший в атаку своих солдат генерал Куроки, смог не только выбить русских с хорошо укрепленных позиций на Янзелинском перевале, но и заставил отойти их к Ляояну.

В боях с противником, Восточный отряд потерял убитыми и ранеными около двух тысяч человек, 140 человек пленными и были брошены 2 орудия. Одержанная победа, не только в очередной раз вселила уверенность солдат в своего боевого генерала. Сбросив противника с перевала, армия Куроки получила возможность соединиться с главными силами японской армии на подступах к Ляояну.

Начавшийся во второй половине июля сезон тропических ливней и сильной жары внес изменения в наступательные планы маршала Оямы. Не в силах бороться с природными явлениями бравые самураи были вынуждены взять тактическую паузу, что было выгодно их противнику.

Несмотря на изнуряющую жару и удушливую влажность, русские солдаты трудились над тремя линиями своей обороны под Ляояном, возведение которых началось ещё с марта месяца. Используя затишье перед бурей, они сооружали новые линии заграждений из колючей проволоки, закладывали фугасы, волчьи ямы, отрывали дополнительные окопы. Казалось, что вся Маньчжурская армия в едином порыве хочет доказать правдивость слов своего командующего, который как мантру повторял, что Ляоян — будет его могилой.

Одновременно с этим, по железной дороге в Ляоян прибывало подкрепление из России. Конечно, не в том количестве, что было способно раз и навсегда убедить свято верившего Куропаткина в "правило больших батальонов" в его превосходстве над врагом. Однако их появление на вокзалах, их свежая решимость сражаться за "царя и Отечество" придавало бодрости угасшим от непрерывного отступления "маньчжурцам" и наводило грусть на японских шпионов.

Ловко действуя под видом мелких торговцев, они сообщали маршалу Ояме все, что творилось в Ляояне, правда, с определенным опозданием. Кроме сведений чисто военного характера касающихся численности войск противника и его расположение, японцы пытались добыть информацию о настроении русского главнокомандующего, переживавшего не лучший момент в своей жизни.

Постоянные неудачи в войне с японцами и неуверенность в своих действиях, самым скверным образом сказалось на генерале Куропаткине. Из статного, серьезного офицера царской свиты, который мог справиться с любым порученным ему делом, ставшего по милости царя военным министром, Алексей Николаевич превратился в задерганного, сильно уставшего и поседевшего человека. Полностью ушедший с головой в штабную работу, он был занят составлением огромного числа различных приказов, инструкций, указаний и разъяснений командующим отрядов и их помощников.

Погрузившись в этот непрерывный бумажный водоворот, Куропаткин стремился держать под полным контролем действие своих войск, однако хорошо изложенное на бумаге очень часто не совпадало с действительностью. И чем больше он этим процессом занимался, тем явственнее понимал свою неспособность удержать процесс командования в своих руках. Что-то постоянно шло не так, как должно было идти и стремление Куропаткина быстро исправить это, порождало новый ворох бумаг, правильных по своей сути, но совершенно бесполезных на деле.

Осознание собственного бессилия переломить этот процесс, неспособность управления совершенной иной и такой непривычной ему армией сильно угнетало генерал-адъютанта. Страх того, что руководимые им войска не смогут не то, что победить противника, но даже остановить его, сильно угнетало командующего. Именно поэтому, он все чаще и чаще называл Ляоян могилой, и не было рядом с ним человека способного заглянуть в душу Куропаткину, приободрить его и, разогнав руками черные думы над его головой, придать уверенности в собственных силах.

Впрочем, один человек, беседы с которым приносили определенное облегчение командующему, в Ляояне все же был. Это был художник Верещагин, перебравшийся из Порт-Артура в ставку к Куропаткину. Душа баталиста чувствовала себя запертой в стенах осажденной крепости, и просторы Маньчжурии подходили ему как ничто другое.

Верещагин хорошо знал Куропаткина, по туркестанской и балканской кампании, находясь в походной свите генерала Скобелева. На правах старого знакомого он иногда наносил визиты главнокомандующему, и чем ближе становилось сражение с врагом, тем откровеннее становились их разговоры.

Проявляя присущий ему такт, художник, чей мундир украшал георгиевский крест IV степени, дающийся только за личное мужество, большей частью слушал Куропаткина. Выказывая ему свое понимание и сочувствие, и при этом ни словом, ни делом не осуждая командующего.

Нисколько не сомневаясь в честности и порядочности Верещагина, расстелив на столе карту ляоянских позиций, придавив её непослушные углы литыми подстаканниками, генерал вводил художника в курс дела.

— За четыре месяца мы смогли создать три пояса обороны, — говорил Куропаткин, увлеченно водя по карте тупым концом красного карандаша. — Первый находится в 30 километрах к юго-востоку от города в районе Айсадзина, Ляндясана и Анпиня. Общая протяженность наших укреплений составляет около семидесяти пяти километров, что не позволит противнику совершить фланговый обход, как он делал это ранее.

— Да, у японцев не хватит сил держать такой фронт и одновременно попытаться обойти нас с флангов — согласился Верещагин с любовью рассматривая расстеленную перед ним карту. Подобный интерес был вызван совсем не стремлением приобщиться к штабным тайнам командующего. В подавляющем большинстве они были известны баталисту от говорливых офицеров штаба. Художника очень интересовала сама карта, так как являлась большим дефицитом в Маньчжурской армии. Те карты, что находились в распоряжении офицеров полков и корпусов были британскими или немецкими и редким исключением российскими.

Об этих проблемах Верещагин два раза говорил Куропаткину, но воз был и ныне там. Карты окрестностей Ляояна было мало, и решать эту проблему никто не торопился.

— Зачем они, честно говоря, нужны? Под Ляояном офицерам можно обходиться и без карты, ведь все прекрасно видно на расстоянии вытянутой руки друг от друга — на полном серьезе уверял художника бывший министр.

— А в чумизе и гаоляне заблудиться не боитесь? — холодно уточнял баталист и от его вопроса генерал покрылся красными пятнами. Заросли гаоляна на подступах к городу были очень густы, достигали высотой трех метров и взрослый человек мог свободно в них заблудиться, потеряв ориентацию.

— Как-нибудь с божьей помощью не заблудимся — произнес Куропаткин, но уверенности в его голосе было, ни на грош.

— Вторая линия нашей обороны состоит из Мастунского, Цофантунского и Кавлицунского участков общей протяженностью в 35 километров. Как видно, через нашу оборону проходят две дороги, по которым и будет наступать противник.

Первая из них — это старая китайская дорога, прозванная "дорогой Мандаринов". По ней можно наступать. Однако плохое состояние дорожного полотна, а также примыкающие к ней с востока горные склоны, серьезно затрудняют любые наступательные действия на этом направлении.

Более предпочтительно для наступления японцев нам видеться направление Южно-Китайской железной дороги пересекающей нашу оборону в её западной части. Рядом с ней проходит дорога с хорошим покрытием. Также местность в этом районе исключительно равнинная, что позволяет проводить быстрые маневры по переброске войск, но и здесь имеются свои минусы. С обеих сторон от дороги находятся топкие крестьянские поля и густые заросли гаоляна, через которые нужно пробиваться.

Голос рассказчика приобрел некоторые академические нотки просветителя, и генерал сам стал верить, что дело обстоит именно так, как он рассказывает.

— Что касается третьей, главной линии нашей обороны, то она обходит город с трех сторон и расположена в пяти километрах. В отличие от первых двух линий, что по своей сути являются опорными пунктами обороны, то эта линия сплошная. Она состоит из трех непрерывных линий окопов и траншей, а также важных узлов обороны в виде 8 фортов и 8 редутов. Кроме этого мы укрепили городские стены Ляояна. Защита конечно не очень надежная, но её надо взять — многозначительно произнес Куропаткин, чем вызвал улыбку у Верещагина.

— Вижу, что вы действительно сделали все, чтобы Ляоян стал могилой. Могилой замыслов и надежд маршала Оямы — попытался приободрить собеседника Верещагин.

— Все в руках божьих — смиренно молвил генерал, глубоко в душе боясь прихода противника.

— Генерал Скобелев говорил, что все в руках командира, который должен сделать все, чтобы одержать победу над врагом — напомнил баталист, чем только усилии грусть командующего.

— К сожалению, сейчас не та война дорогой Василий Васильевич. В грядущем сражении под Ляояном сойдется такое количество людей, которого не было ни в битве при Гавгамелах, ни при Заме — горестно воскликнул Куропаткин, желая подчеркнуть сложность управления предстоящей битвой, но Верещагин пропустил его слова мимо ушей.

— По-моему командующий Южной группой генерал Зарубаев и командующий Восточной группой генерал Бильдерлинг грамотные и опытные войны, способные не только остановить врага, но и разгромить его.

— Так-то оно так, но в грядущем сражении любое ошибочное действие может привести к непоправимым последствиям и всякое решение командиров должно быть согласованно со штабом.

— Не ошибается тот, кто ничего не делает. Каждый командир может допустить оплошность, и каждый командир может её исправить — вновь обратился к наследию генерала Скобелева художник, но ссылка на "белого генерала" пришлась не по вкусу Куропаткину, видевшего свою главную задачу в контроле выполнения отданных им приказов.

— Лучше будет, если перед этим он доложит в штаб и получит одобрение своих действий, или не одобрение.

— Но на это уйдет время, а ситуация может измениться и тогда будет поздно докладывать в штаб и принимать решения.

— Докладывать в штаб никогда не поздно, — наставительно произнес Куропаткин, как бы просвещая художника. — Ведь в штаб стекается информация с других участков борьбы, которая может быть решающей в принятии того или иного решения.

— Вспомните взятие Ташкента, ваше высокопревосходительство. Тогда победу во многом удалось одержать благодаря тому, что штурмовавшие его батальоны действовали самостоятельно в уличных боях, — напомнил генералу Верещагин. — Все их общения со штабом заключалось либо в победных реляциях, либо в просьбах о немедленной помощи.

— Тогда была другая война, Василий Васильевич — укорил собеседника Куропаткин, приводившего, по его мнению, откровенно неудачные примеры.

— Война действительно была иная, но тактика осталась прежней — не согласился с генералом художник и разговор о войне прекратился. Каждый остался при своем мнении.

В отличие от Куропаткина, приведший к стенам Ляояна свои армии японский командующий маршал Ояма не испытывал трудности в управлении войсками и был полностью уверен в себе. Его главной проблемой являлось время. Армия генерала Ноги застряла на подступах к Артуру и без дополнительной помощи быстро взять его не могла. Отошедший к Ляояну Куропаткин каждый день получал подкрепления из России, а прорвавшаяся во Владивосток русская эскадра создавала серьезную угрозу транспортным путям снабжения японских армий.

В сложившихся условиях, Ояме было необходимо как можно быстрее дать противнику генеральное сражение под Ляояном и попытаться развязать квантунский узел. По этой причине, не дожидаясь окончания сезона дождей, маршал решил атаковать оборону противника, наступая по старой дороге "Мандаринов" по обе стороны от которой находились просовые поля.

Разрыв между силами 4-й и 2-й армия наступавшими на юге и 1-й идущей с востока составлял свыше 40 километров, что делало фланговый обход русских позиций невозможным. Рискни Оку начать "растаскивать" свои войска по флангам у противника появлялась благоприятная возможность расколоть фронт и разгромить японцев по частям.

Ничуть не лучшим вариантом была попытка удара по центру русских позиций, используя для этого ударный кулак, численно превосходивший противостоявшие ему силы на этом участке фронта. Перевес в живой силе не гарантировал японцам быстрый и полный прорыв русской обороны, но зато в том, что Куропаткин ударит по ослабевшим флангам, можно было не сомневаться.

Единственным разумным выходом из создавшегося положения было одновременное наступление на фланги армии Куропаткина. И сделать это Ояме предстояло, не имея численного превосходства над противником, засевшего в глухую оборону.

Сопровождавшие армию Оямы англичане только охали и вздыхали, обсуждая трудности, с которыми в предстоящем сражении столкнется маршал. В их понимании стоящая перед японским главнокомандующим задача была трудная и выполнимая исключительно большой кровью, но с их оценкой не был согласен генерал Куроки. Славный выходец клана Сацума не проводил калькуляцию сил и возможностей в отличие от своих заокеанских советчиков. Перед ним была поставлена задача, которую предстояло выполнить доблестным потомкам богине Аматерасу, либо геройски пасть во славу императора.

Боевой дух своего командира полностью разделяли солдаты и офицеры 1-й армии. Несмотря на то, что они только совершили тяжелый переход по горам, не имея даже намека на дорогу. С трудом выдирая ноги из чавкающей грязи, таща на себе в страшной духоте орудия и снаряды к ним, они были полны твердости и решимости, идти в бой. Задать трусливому противнику, что укрылся за линией окопов и колючей проволоки новую взбучку и под руководством своего любимого командира одержать очередную победу.

Одним словом в армии Куроки царил подлинный самурайский дух, вперемешку с желанием быть первыми в грядущем сражении в отношении других японских армий. Что поделать, прагматичный цинизм в рядах военных был, есть и будет всегда.

Утром 11 августа Куроки первым начал наступление на позиции Восточного отряда со стороны гор, что было полной неожиданностью для Куропаткина, ожидавшего главного удара против Южного отряда. Умело создавая непрерывными видимость наступления вдоль всего фронта, генерал Куроки готовился нанести свой главный удар в районе перевала Хунгша, чьи склоны считались труднопреодолимыми.

Постоянно поступавшие в штаб генерала Куроки сведения от разведки рисовали радующую его сердцу картину. Склоны перевала обороняли малые силы противника, не подозревавшие ничего о планах самураев.

Создавалась явная аналогия со сражением на реке Альме времен Крымской войны. Тогда, французы атаковали русские позиции, в неприступном казалось месте, и одержали победу благодаря малочисленности её защитников.

В ночь на 13 августа японские войска напали русских защищавших вершину горы Козарея, и одержал успех. Неожиданная атака японцев застигла врасплох защитников перевала Хунгша и заставила их отступить. Только на северном склоне горы русские солдаты смогли отбить наступление самураев. Стремясь сломить сопротивление врага, Куроки бросил на подавление сопротивления врага новые силы, но атака и на этот раз была отбита.

Чем сильнее был нажим со стороны японцев, тем яростнее становилось сопротивление русских. Они стояли насмерть, тая с каждой новой атакой противника, но не позволили ему захватить стратегически важные склоны Козареи.

Командующий X корпусом генерал-лейтенант Случевский быстро понял, что захват перевала Хунгаш открывал японцам путь в самое сердце русской обороны и настойчиво просил генерала Бильдерлинга помочь ему резервами, но тот не хотел его слушать. Ловко обманутый умелой иллюзией ложных атак, он упрямо ждал начала главного наступления врага в совершенно другом месте.

Только к вечеру Случевскому удалось убедить его в серьезности намерений японцев в районе Козареи. Для спасения положения необходимо было подкрепление, с помощью которого можно было выбить противника с перевала и восстановить оборону. За рекой Тан, позади соединений корпуса стояли 8 батальонов при 44 орудиях, но бросить в бой их можно было только с разрешения Куропаткина.

Его также подобно Бильдерлингу пришлось долго уговаривать и убеждать в опасности сложившегося положения в районе горных позиций русской обороны. Поглощенный отражением наступления на юге 2-й и 4-й армий Оку и Нодзу, он считал действия Куроки отвлекающим маневром. Свыше 100 тысяч снарядов выпустили враги по русским позициям в этот день и нигде японцы не смогли продвинуться вперед ни на шаг.

Долгое раздумье высокого начальства обернулось прорывом оборонительных позиций X корпуса. К десяти часам вечера Куроки сломил сопротивление защитников Хунгша и занял перевал. Только тогда, Куропаткин отдал приказ генералу Янжулу идти на помощь Случевскому и совместными действиями отбить у противника потерянные позиции на горе Козарея.

Получив порядком, запоздалый приказ Случевский и Янжул стали готовиться к ночному штурму и уже заняли наступательные позиции, когда из штаба главнокомандующего пришел новый приказ. Напуганный тем, что штурм перевала может обескровить и так ослабленные за время боев силы корпуса, при численном превосходстве со стороны противника, генерал Куропаткин приказал отступить.

— Отходя и нанося противнику тяжелые потери у Лангцушана и Анпина, корпусам приказано отступить к Ляояну, где армия будет сконцентрирована — гласил приказ Куропаткина, полностью игравший на руку противнику. С оставление первой линии обороны, генерал-адъютант позволял всем трем армиям противника соединиться друг с другом и действовать против него единым фронтом. Это давало возможность маршалу Ояме попытаться охватить русские позиции под Ляояном с флангов и сделать противнику свой "Седан".

Когда утром следующего дня, едва дождавшись пока покрывший землю туман, не растает, солдаты генерала Оку бросились на штурм русских позиций и неожиданно для себя обнаружили отсутствие противника.

Изумленный генерал сначала не поверил сообщению с передовой, а когда он решил начать преследование отступающего врага хлынул проливной ливень. Бурные потоки воды затрудняли быстрое передвижение солдат, а толстый слой грязи не позволял орудиям и повозкам ехать по дороге. Под своей тяжестью они проваливались в чавкающее болото адской смеси, вместе с впряженными в них лошадями.

Все дорогие ведущие к Ляояну оказались прочно забиты фурами, телегами, двуколками и прочим колесным парком. Чтобы спасти положение солдаты были вынуждены разбирать поклажу и идти вперед, выполняя приказ командующего.

Имея фору в несколько часов и поддержку небес, русские полки смогли спокойно отойти ко второй линии обороны, на которой Куропаткин намеривался разбить противника. Ни один из командиров отрядов, ни Зарубаев и Бильдерлинг не высказал упрека по поводу столь неожиданного отступления после успешного отражения наступления врага. Генералы покорно согласились с принятым командующим решением, но баталист Верещагин не стал молчать.

— На мой взгляд, полностью повторилась картина штурма Плевны, когда наши молодцы прорвали оборону турок и захватили окраину города. Подоспей вовремя подкрепление и крепость пала, но долгое согласование в штабе привело к потере времени и мы были вынуждены отступить под давлением превосходящих сил врага — прокомментировал художник ситуацию с боями на перевале Хунгша.

Его слова вызвали бурную полемику среди офицеров штаба. Большинство твердо стояло за то, что ситуация с корпусом генерала Случевского была сложная и сразу оценить и понять положение было трудно.

— Как японцы перли на позиции генерала Зарубаева! — громко восклицали обиженные словами Верещагина штабисты. — Как говорят очевидцы, они буквально засыпали наши позиции снарядами. Никто не думал, что после такого обстрела кто-нибудь уцелеет, а они не только остались живы, но и сумели отбить все атаки противника.

— Снимаю шапку перед героизмом наших солдат и памятью тех кто пал, — Верещагин встал и склонил голову, — и мне вдвойне больно от того все это оказалось напрасным и мы отступили, только из-за того, что не смогли вовремя послать подкрепление нашим чудо героям.

Слова художника породили гробовое молчание, которое прервал полковник Линьков.

— Василий Васильевич! Ведь вы же не сторонний в армии человек. Вы прекрасно знает, что на войне бывает всякое и не всегда, мы успеваем сделать то, что должны были сделать или хотели сделать — упрекнул штабист Верещагина и тот не стал развивать спор, считая, что сейчас не время вскрывать язвы и бичевать пороки Маньчжурской армии. Не желая усугублять и без того напряженную обстановку, он ограничился лишь коротким пожеланием.

— Очень надеюсь на то, что на новых позициях, нашим корпусам ничто не помешает сделать то, что они должны сделать.

Когда штабные доброхоты донесли командующему слова художника, тот хмуро дернул щекой и сказал, что он тоже на это надеяться.

Объединенным армиям маршала Ояма понадобилось два дня для того, чтобы подойти к второй линии русской обороны. По хорошему счету измотанным борьбой с грязью и жарой солдатам нужно было дать отдых, но главнокомандующий не хотел ждать, ни одного лишнего часа и утром 17 японцы начали штурм вражеских укреплений.

К подобным действиям маршала подталкивало стремление как можно быстрее разгромить врага. От генерала Ноги приходило одно неутешительное сообщение за другим и Ояме, успех под Ляояном был нужен как воздух.

Кроме этого к немедленному продолжению наступления, маршала подталкивало ошибочное решение, основанное на недостоверных данных разведки. Прибывшие в Ляоян большое количество поездов с подкреплением из Мукдена, японские шпионы приняли за приготовление русских войск к отступлению. Опираясь на эти сведения, Ояма посчитал, что Куропаткин не будет защищать Ляоян, скрытно отступит на Мукден, как отступил с арьергардных позиций.

Находящиеся в штабе маршала британские наблюдатели, глядя на многочисленные траншеи, бетонные доты и густые ряды колючей проволоки были совершенно противоположного мнения. Они в один голос говорили, что противник будет упорно обороняться, Ояма не хотел их слушать.

— Если Куропаткин намерен дать сражение, тем хуже для него. Мы устроим ему Седан, очередная годовщина которого как раз наступает — гордо заявил он своим белолицым гостям и те не стали спорить, предоставив Судьбе разрешить этот спор.

Судьба жестоко посмеялась над маршалом Ояма, который решил свой главный удар наносить с юга, силами двух армий, приказав генералу Куроки вести отвлекающие действия. Весь день солдаты армии Оку и Нодзу безуспешно штурмовали позиции русских войск. Часто их атаки завершались штыковой схваткой, и каждый раз победа оставалась за русскими.

По свидетельству британских журналистов посетивших места этих боев, подступы к русским позициям были усеяны телами одетых в хаки погибших японцев, сброшенными вниз ударами штыков. Тела лежали так густо, что идущие на новый штурм солдаты не могли поставить ногу и были вынуждены наступать на тела и лица погибших товарищей.

Уверенный в том, что очередная атака принесет ему успех, маршал Ояма хладнокровно бросал в одну атаку за другой свои подразделения и, увлекшись наступлением, пропустил контратаку противника. Удар русских солдат создал серьезный кризис в управлении японских войск. Вторая армия японцев оказалась под угрозой быть отрезанной от основных сил с последующим разгромом и уничтожением. Создалась непосредственная угроза и штабу самого Оямы, однако маршал проявил завидное мужество и стойкость.

Выказывая достойный пример напугавшимся британцам, он полный достоинства сидел на своем стуле и, не обращая на приближающиеся звуки перестрелки и криков "Ура"! продолжал отдавать приказы.

Положение удалось стабилизировать введением в бой последнего резерва — 4-й дивизии. Поддержи генерал Куропаткин наступление 12-го Восточносибирского полка и вражеский фронт был бы прорван, но главнокомандующий в очередной раз промедлил и упустил шанс на победу. Утомленные непрерывными атаками врага, а также изнуряющей жарой, русские солдаты были вынуждены отступить и угроза захвата штаба Оямы, была ликвидирована.

Обозленный неудачами первого дня маршал Ояма утром 18 августа продолжил штурм русских позиций правого фланга их обороны, но результат оказался прежним. Всего, чего сумели достичь японцы за 36 часов изнуряющего наступления — это захватить несколько холмов к югу от главного пункта русской обороны Шоушана, где находился штаб генерала Штакельберга.

К концу второго дня все резервы двух японских армий были исчерпаны. Во многих ротах после непрерывных атак оставалось около половины солдат. В действиях 2-й и 4-й армий наметился кризис, но наступление 1-й армии генералу Куроки все изменило.

В ночь на 18 августа он начал переправу часть войск через разлившуюся реку Тайцзыхэ. Не встретив серьезного сопротивления со стороны оборонявших берег русских подразделений, японцы смогли серьезно потеснить их, заняв деревню Сыкваньтунь и прилегающие к ней высоты, с которых был виде Ляоян.

Неожиданная активизация противника на левом фланге сильно напугала генерала Куропаткина. Продолжая считать, что противник превосходит его по численности и, растратив большую часть резервов при отражении атак японцев на юге, Алексей Николаевич посчитал необходимым сократить периметр фронта и отступить на главную оборонительную линию Ляояна. Высвободившиеся в результате этих действий войска, он намеривался бросить против солдат Куроки, усиленно окапывавшихся на захваченном плацдарме.

Подобные действия вызвали бурное непонимание у половины офицеров армии. Её составляли те, кто сражался на переднем крае обороны и считавшие действия командующего, мягко говоря — ошибкой. Оставшуюся часть составляли штабисты и командиры, близкие к Куропаткину, видевшие в его действиях исключительно вынужденный шаг, призванный спасти сражение.

В возникших спорах они активно цитировали слова разговора генерал-адъютанта с Верещагиным, усомнившимся в целесообразности отступления на третью линию обороны. За последние дни художник стал негласным вождем несогласных офицеров с действиями командующего, способного напрямую спросить его об этом.

— Благодаря этому маневру мы сможем обрушить на вражеские двадцать тысяч свой шестьдесят тысяч человек — сказал Куропаткин, делая магические пассы над картой сражения.

— И когда это случиться? — быстро уточнил баталист.

— В самые ближайшие дни. Сначала нужно собраться, затем сблизиться и только потом атаковать.

— Боюсь, ваше высокопревосходительство, что японцы не будут ждать окончания наших сборов и сами ударят — не согласился с ним Верещагин и оказался прав. Куроки не стал изображать условного противника и, переправив через бурлящий поток реки пушки, стал обстреливать Ляоян.

Артиллерийский огонь японцев был сродни холодному душу для главнокомандующего и его штаба. Грохот жестокой реальности вносил свои жесткие коррективы в красиво нарисованные на бумаге академические выкладки Куропаткина. В битве за Ляоян наступал кризис, и все зависело от одного правильно принятого решения и его немедленного исполнения.

Стоя у окна железнодорожного вагона, в который по настоянию командующего был переведен штаб армии, Алексей Николаевич нервно вздрагивал при каждом разрыве вражеского снаряда.

Едва начался обстрел, Куропаткин отдал приказ войскам генерала Бильдерлинга атаковать врага и к вечеру сбросить японцев в реку. Вместе с нарочным к месту атаки отправился и Верещагин, сказав, что не может сидеть в штабе, когда на передовой решается судьба сражения.

Главный удар по врагу наносили войска генерала Орлова, чьи батальоны должны были преодолеть густые заросли гаоляна. Наступающий вечер и плохое знание обстановки сыграло с русскими солдатами скверную шутку. Идя в наступление на врага, пехотинцы просто напросто заблудились в зарослях, утратили связь между собой и вместо единого удара кулаком, получился хлопок пятерней. В жесткой штыковой атаке японцы были выбиты из деревни Сыкваньтунь, но благодаря неудаче батальона капитана Герасимова, они удержали в своих руках прилегающие к ней высоты, откуда велся обстрел Ляояна.

Светлый промежуток дня стремительно сокращался. Получивший сообщение о неудаче атаки батальонов Орлова генерал Бильдерлинг решил отложить наступление на утро следующего дня, но тут в дело вмешался Верещагин. Ничуть не смущаясь того, что он был штатским человеком, а его собеседник военным, Василий Васильевич назвал подобное решение крайне опасным.

— Если сегодня до вечера не отобьем у противника Нежинские сопки, завтра это будет сделать труднее во сто раз. Японцы уже доказали нам, что зацепившись за палец смогут отхватить всю руку. Ваше превосходительство, прикажите генералу Орлову повторить атаку и поддержите его действия орудийным огнем. Я по себе знаю, как веселее наступать солдатам, слыша за собой родные пушки — обратился к генералу художник и тот не смог ему отказать.

Осторожный немец хорошо знал, то влияние, что имел знаменитый баталист в военной среде страны и отказ Бильдерлинга наступать мог сильно ему аукнуться впоследствии.

На подготовку атаки ушло время, и артподготовка была проведена ещё засветло, а вот в атаку, солдаты шли уже в сумерках. Вместе с солдатами, в атаку на врага пошел и Верещагин. С револьвером в руке, под охраной двух солдат, он смело вышагивал вперед, не обращая внимания на выстрелы и свист пуль над головой.

Как не упорно защищали японцы свои позиции, но они не смогли остановить натиск русских солдат. Вырвавшись из объятий гаоляна, не обращая на залпы вражеской пехоты, они смогли сойтись с врагом и навязать им рукопашную схватку.

Выказывая полное презрение к смерти, защищавшие Нежинские сопки, солдаты генерала Куроки не отступили ни на шаг, погибнув под штыками озверевших от крови и потерь русских солдат. Сопки были взяты, стоявшие на них орудия были приведены к молчанию, но было мало захватить высоты, нужно ещё было их удержать.

Утомленные двойной атакой, нестерпимой жарой и сводящей с ума влажностью, русские солдаты были уверены, что дальше продолжать боевые действия невозможно, но японцы были иного мнения.

Отброшенные с позиций, с которых можно было угрожать тылу русской армии, японцы контратаковали, стремясь во, чтобы то ни стало смыть позор поражения собственной кровью. Ведомые самурайским духом и приказом любимого командира, не смотря на наступившую ночь, солдаты смело бросились в атаку, демонстрируя противнику невиданную выносливость.

Очень может быть, что занявшие сопки и деревню Сыкваньтунь русские солдаты не смогли бы отбить натиск врага, но тут им на помощь пришла передовая техника в лице телефона. Идя в атаку, капитан Герасимов приказал связистам тянуть телефонный провод.

Как только не ругались телефонисты, пробираясь вперед через заросли гаоляна. Как и кем, только они не называли капитана но, в конце концов, приказ Герасимова помог остановить врага. И вновь при этом отличился Василий Верещагин. Только упоминание его имени, заставило Бильдерлинга приказать артиллеристам открыть огонь по врагу немедленно и при этом не скупиться.

Не имея точных данных по целям, артиллеристы били в ночь исключительно по площадям, но и этого оказалось достаточно, чтобы сорвать атаку противника. Сила самурайского духа двигавшего солдатами генерала Куроки была неудержимой, но шрапнельные пули и разрывные снаряды, обрушившиеся на них среди ночи, были неудержимы. Те, кто оказался у них на пути были сокрушены и втоптаны в грязь, а те, кто все же смог добежать до сопок, были сброшены вниз ударами безжалостных штыков.

Когда Верещагин с победной реляцией прибыл в штабной вагон командующего, там царило нехорошее напряжение, что сразу насторожило баталиста. За время пребывания в штабах, а в особенности в штабе Куропаткина, его ухо научилось хорошо различать все нюансы поведения штабных работников. В этой обстановке, Верещагин чутко слышал гул надвигающейся беды.

Обычно, перед тем как зайти в кабинет командующего, Василий Васильевич спрашивал у адъютанта, сможет ли Куропаткин его принять. Главнокомандующий есть главнокомандующий, но на этот раз он смело к двери, не сказав адъютанту, ни слова и тот покорно пропустил его.

На баталисте не было окровавленных повязок, его мундир не был прострелен, а рука не висела на перевязи как полагалось вестнику с поля боя на лубочных картинках. Единственное, что было не в порядке в его облике — это сапоги художника и полы его шинели, изрядно испачканные грязью и исцарапанные гаоляном. Однако сам вид Верещагина, его лицо, его глаза не позволяли ни секунды сомневаться в том, что он прибыл с передовой, из самого пекла боя и имеет право шагнуть в кабинет командующего без доклада.

— Господин генерал-адъютант — победа! Враг отброшен к реке! Его пушки уже не ведут огонь по Ляояну, и угроза повторения полностью Седана снята! — громко воскликнул Верещагин, желая тем самым сбросить тяжелый груз с его плеч, но этого не произошло. На лице Куропаткина не появилось ожидаемой радости и вопреки всем ожиданиям, оно осталось грустным и усталым.

— Я очень рад, видеть вас живым и здоровым, Василий Васильевич, но боюсь, что одержанная нами победа — пиррова — глухо произнес Куропаткин, стараясь не смотреть в лицо собеседнику.

— Как пиррова!? — удивленно вскричал Верещагин.— Неужели японцы ещё, где-то прорвали нашу оборону?

— Нет, не прорвали, но отражая их атаки, мы полностью лишились резервов и не можем больше оборонять Ляоян. Генерал Штакельберг доносит, что запасы боеприпасов его отряда подходят к концу, а в батальонах меньше половины людского состава. Ещё один день боев и у нас останутся только штыки и неполные роты вместо батальонов — говоря это, Куропаткин скрестил руки на груди и не отрывал обреченного взгляда от карты.

— Да, что вы такое говорите, ваше высокопревосходительство!!? — гневно спросил Верещагин генерала пытаясь силой своего голоса вырвать его из того трагического образа в который он сам себя загнал. — Это японцы исчерпали возможности продолжать наступления! Это они не могут продвинуться ни на шаг, вперед не имея для этого сил и возможности! Это мы сегодня мы остановили Куроки, а завтра сбросим его в реку, если не отступит!

Верещагин говорил полностью уверенный в своих словах, которые вдруг широкой рекой хлынули из его подсознания. Он ничего не знал о потерях и планах врага, он просто говорил, зная, что его слова — истина и точка.

Слова Верещагина на какие-то секунды наш отклик в душе у командующего. Подобно тлеющему костерку его лицо вспыхнуло сполохом надежды, но налетевшие ветры сомнения быстро погасили его.

— Возможно это и так, но возможно, что и нет, — с трудом подбирая слова, произнес Куропаткин.

— Поймите, Василий Васильевич, я не могу рисковать армией, играя в рулетку. Война это точный расчет, а не ... — генерал страдальчески изобразил нечто рукой, что должно было обозначать воздушный или песчаный замок несбыточных надежд. — Одним словом я принял решение оставить Ляоян.

Вид командующего в этот момент было откровенно страдальческим, и в чем-то напоминал библейского Авраама приносящего в жертву бога своего первенца. Было понятно, что решение командующего пожертвовать Ляояном подержал штаб, но Верещагин не мог согласиться с этим.

— Алексей Николаевич! Не превращайте Ляоян в Бородино! Не отдавайте одержанную русским воинством победу в руки врага! Не предавайте пролитую ими кровь во славу государя и Отечества!! Христом Богом прошу вас!! — воскликнул художник, истово осеняя себя крестным знамением, и от его слов и вида наполненного внутренней силой, Куропаткин шарахнулся от него как от огня.

— Не оставляйте Ляоян, Алексей Николаевич!! Подождите день и увидите, что я прав. Не отступайте! На коленях об этом прошу вас! — воскликнул Верещагин, чьи глаза наполнились слезами готовыми брызнуть из глаз в любой момент. Зрелище было незабываемое, и оно полностью сломало генерала, несмотря на то, что его мнение о результате сражения было совершенно противоположным.

— Да, что вы, что вы, Василий Васильевич! — Куропаткин подскочил к художнику и вцепился в его руки, не давая тому возможность опуститься на колени. — Полно, полно. Я верю вам!! Хорошо, так и быть, я повременю с отдачей приказа об отходе. Но только до вечера и не часом больше!

Примерно в это же время в штабе маршала Ояма состоялся его разговор с командующими армий. Как не пытался генерал Куроки доказать главнокомандующему, что японская армия в шаге от победы, Ояма не захотел его слушать.

— Сегодня Куропаткин ударил по тебе в пол силы, а завтра ударит со всей силой и сбросит твоих солдат в реку. За счет сокращения периметра фронта силы у него есть, а вот сил для прорыва обороны русских у нас нет — произнес маршал, взвешивая на незримых весах все плюсы и минусы своей армии.

— Который день мы пытаемся прорвать оборону противника, но добились лишь малых успехов. Их проволока, фугасы и доты нужно пробивать с помощью осадных гаубиц, а наши полевые орудия плохо справляются с этой задачей. Атаки на позиции врага серьезно ослабили наши силы. Благодаря последним резервам мы смогли отразить их контрудар, но я совершено, не уверен, что если завтра нас атакуют ещё раз, мы выдержим их удар — подал голос Оку и маршал качнул головой в знак согласия с его словами.

— Разведчики доносят, что поезд Куропаткина стоит на вокзале готовый в любую минуту покинуть город. Из-за наших обстрелов в Ляояне начались грабежи и беспорядки. Нам нельзя отступать! Русские тоже понесли потери и ослабли. Нужно проявить выдержку и яблоко победы обязательно упадет нам в руки — настаивал Куроки.

— Наши разведчики доносили тоже самое перед тем как мы начали штурм Ляояна, но Куропаткин по-прежнему в городе — не согласился с ним Ояма. — Что касается потерь, то не стоит забывать, что русские имеют возможность постоянно пополнять свои силы, тогда как наши возможности ограничены. Ты обещал, что сегодня к вечеру атакуешь Куропаткина и сделаешь ему Седан. Не так ли? Однако вечер наступил, Седана нет, а русские потеснили твоих солдат.

Логика в словах маршала была железобетонной и Куроки не смог оспорить её. Повинуясь голосу чести, он гордо вскинул голову, намериваясь с достоинством выслушать вердикт Судьбы устами Оямы.

— Я принял решение отступить, ради сохранения армии и возможности дальнейшего наступления на противника. Начало отступления шесть часов утра — вынес свой вердикт маршал, и генералы покорно приняли его решение.

Приказ Оямы был в точности исполнен. Ровно в шесть часов японцы отошли от Ляояна, оставив за собой арьергардные позиции русской обороны. Генеральное сражение призванное решить исход войны на время откладывался.

Глава XV. Поход аргонавтов. Инцидент в Кале.

Важно и уверенно рассекала русская эскадра воды Балтики под флагом адмирала Рожественского. Четыре броненосца и три крейсера во всех морских державах считались признаком силы и мощи державы. Её не стыдно было показать родственникам царя немцам и прочим там датчанам и шведам.

Все было чинно и благопристойно, и эту осанистость не могли испортить ни уголь, присутствие которого было видно на палубах кораблей, ни скверное настроение командующего эскадры — "нашего Зиновия", как называли его матросы и офицеры экипажей.

Сам по себе Зиновий Петрович был грамотным и опытным офицером, получившего "орла на погоны" — звание адмирала, за труды, а не благодаря высоким связям и происхождению. Болгарские моряки всегда вспоминали хорошим словом Рожественского, внесшего свой вклад в создание их военно-морских сил.

Все кто знал адмирала, в один голос называли его храбрым и смелым человеком, но при всех этих замечательных качествах у него был один существенный недостаток. Нет, это не вспыльчивость и желчность, о которой так много и охотно говорили за спиной Рожественского его недоброжелатели. У командующего 2-й эскадрой не было той харизмы, что обладал его альтер эго — адмирал Макаров, в подчинение к которому его отправили, и это обстоятельство сильно угнетало сознание Зиновия Петровича.

К этому можно было смело добавить спешность проявленную Адмиралтейством при отправлении эскадры в поход по требованию Макарова, изначально ставящая адмирала в зависимость от командующего 1-й тихоокеанской эскадрой, а также численность предоставленных в его распоряжение кораблей.

Вместо полноценной эскадры, о которой так много говорили с самого начала войны, Рожественский получил меньше половины того, на что он рассчитывал изначально. И пусть до выхода в море он называл крейсера и броненосцы береговой обороны устаревшим хламом, а отданные в его распоряжения корабли были последней постройкой, неприятный осадок на душе командующего был сильным.

В некоторой мере душевное расстройство было смягчено решением государя императора, пожаловать Рожественскому звание вице-адмирала и те проводы, что были устроены Николаем при проводе эскадры. Тогда, император в мундире капитана 1-го ранга на своей яхте прибыл на флагманский броненосец "Князь Суворов" и почтительно взяв под козырек, пожелал адмиралу счастливого плавания и полного разгрома неприятельского флота.

Сказано это было расценить как намек государя на возможную самостоятельную деятельность вице-адмирала на Дальнем востоке без оглядки на Макарова. По крайней мере, вопрос о слиянии двух эскадр в один единый Тихоокеанский флот так и не был решен до отбытия эскадры из Кронштадта в Либаву. Кроме этого, в этот день Рожественский услышал так много приятного в свой адрес из уст самого высокого начальства, сколько он никогда не слышал за всю свою жизнь. Одним словом свои проводы в поход на войну Зиновий Петрович запомнил основательно и надолго. Сердце командующего было смягчено, но не настолько, чтобы он не изводил своими придирками корабли эскадры.

Доставалось и броненосцу "Ослябя" шедшего под флагом младшего флагмана эскадры контр-адмирала Фелькерзама, и крейсерам контр-адмирала Энквиста державшего свой вымпел на "Светлане". Подобно старому ворчливому унтеру, что день и ночь придирчиво муштрует новобранцев, Рожественский выражал свое неудовольствие почти каждому кораблю и его командиру.

Нельзя было сказать, что его окрики не имели под собой почву и были простым начальственным брюзжанием. С адмиралом Рожественским полностью повторялась история, что случилась с Макаровым после его вступления в командование артурской эскадрой. Получив новые корабли и экипажи, он был вынужден обучать их держать простой строй. Об исполнении кораблями эскадры элементов боевой тактики мечтать и не приходилось.

Не проходило дня, чтобы за завтраком, обедом или чаепитием, адмирал не высказывал членам своего штаба обиду в том, что лучшие флотские кадры достались Макарову, а ему в основном достались необученные или запасники.

— Кого мне дали!? Экипажи, которые с горем напополам держат строй, грозя в любой момент подставить под удар свою корму мателоту или свернуть нос о соседа после очередного маневра! Строй держать не умеют, о маневрах ничего не слышали, а про стрельбы я и не говорю. И с этими моряками мы должны помочь Макарову разгромить японцев!? Да, Макаров должен бежать от таких кораблей, в особенности от этой "портовой проститутки" — так Рожественский называл крейсер "Аврору", который невзлюбил с первого дня похода.

Единственный корабль, что избежал гневных упреков со стороны Зиновия, был броненосец "Александр III". Его экипаж достойно держал марку гвардии, не давая командующему ни малейшего повода упрекнуть его в чем-либо. Строй "Александр" держал уверенно, опасных маневров не допускал, а палуба его всегда блестела, когда бы Рожественский не посещал корабль.

Перед тем как покинуть Балтику, эскадра совершила остановку в Бельтах, готовясь пополнить запасы угля перед броском через Ла-Манш. Очень трепетно относясь к сохранению секретности маршрута эскадры, адмирал даже при общении с членами своего штаба старался вести разговор так, чтобы мало кто знал, куда двинется эскадра дальше.

Одной из причин заставлявшей Зиновия Петровича придерживаться подобной линии поведения было присутствие в его штабе капитана 2-го ранга Кладо. Прибыв в Петербург из штаба наместника, он считался человеком знавшего о японском флоте не понаслышке и потому к его мнению многие прислушивались при подготовке 2-й эскадры.

Из уст этого человека, правда, в основном звучали не дельные советы позволяющие усилить боеспособность эскадры, а злая и острая критика. Разоблачать и указывать на недостатки всегда легче, чем предлагать готовое решение, тем более, когда на бичующую недостатки критику есть спрос со стороны общества. По этой причине господин Кладо не ограничился одними устными выступлениями и подачи должностных записок. Он стал писать аналитические статьи, которые с большой охотой публиковали столичные газеты и журналы.

В них каждой сестре доставалось по серьгам. Кладо критиковал корабли Балтийского флота, по мнению моряка морально устаревших и нуждавшихся если не в отправку на слом, то в скорейшей модернизации как броненосный крейсер "Александр II". Доставалось в его статьях черноморцам, страдавшим той же болезнью, что и их балтийские братья и вдобавок не имевшие возможности самостоятельно пройти Босфор.

Не избежали критики Кладо и владивостокские крейсера, излишне робко воевавшие с японцами. По мнению критика, они должны были с самого начала устраивать набеги на японские и корейские порты, а также минировать к ним подступы.

Единственный кто избежал гневного окрика морского аналитика, был сам адмирал Макаров, но можно было не сомневаться, что он последует рано или поздно. По мнению Кладо каждый человек имел свою обратную сторону, и Степан Осипович не был исключением.

Увлекшись разоблачением тайных пороков флотских дел, Кладо довольно болезненно задел Адмиралтейство в лице Авелана и все указывало на то, скоро объектом его критики станет великий князь Алексей Александрович, курировавший дела флота. По этой причине Авелан, несмотря на яростные протесты Зиновия Петровича, назначил критика в его штаб, на должность начальника оперативного отдела. Стоит ли говорить, что присутствие Кладо на "Суворове" отнюдь не способствовало деловой атмосфере в штабе эскадры и повышало настроение у адмирала.

Редко случается, когда хорошее лепится к хорошему, а вот, что плохое притягивает плохое скажет почти каждый человек и обязательно приведет наглядный пример этого. Стоянка в Бельтах принесла Рожественскому новые хлопоты и раздражение, и всему виной стал российский посол в Дании.

Неизвестно из каких источников он узнал, что существует угроза нападения на корабли эскадры японских миноносцев или торпедных катеров при прохождении ими датских проливов или Английского канала.

Сказать, что сообщение посла сильно напугало адмирала и лишило его сна и покоя, значило грешить против истины. Зиновий Петрович хорошо знал географию и предположить, что японцы смогли перебросить в Европу с Дальнего Востока свои миноносные корабли мог человек далекий от военно-морского дела. Гораздо проще было предположить, что японцы могут взять в аренду у одной из граничащих с морем стран торпедные катера и совершить нападение на русские корабли. А учитывая сложные отношения России с "вечно гадящей англичанкой" эти подозрения падали на благодатную почву.

Обрушив на голову командующего эскадры столь важную информацию, российский посол поспешил заверить его, что согласно достоверным сведения его тайной агентуры неизвестные корабли и катера в районе Зунда замечены не были.

Адмиралу очень хотелось посмотреть в глаза послу и поговорить с агентурой снабжавшей его столь ценной информацией, но такая возможность была полностью исключена. К огромному огорчению офицеров штаба и эскадры на чьи головы, он вылил свое плохое настроение, и оно распространилось далее согласно закону соединяющихся сосудов.

После бурного, но к счастью короткого обсуждения сообщений, было решено пустить через Бельты сначала крейсера, как наименее ценное составляющее эскадры и только потом двинуть броненосцы. Действие было примитивным, но вполне действенное. Крейсера Энквиста прошли датские проливы без сучка и задоринки, а затем в путь двинулись броненосцы.

Когда так никем и не атакованные корабли эскадры вышли в Северное море, адмирал приказал отправить секретную телеграмму в Копенгаген. В ней он язвительно благодарил посла за бдительность и заботу в отношении эскадры. Кроме этого, Рожественский просил посла принять максимум мер для сохранения в секретности намечающееся прохождение русскими кораблями пролива Ла-Манш.

Сарказм телеграммы заключался в том, что о маршруте движения через Северное море, равно как и о стоянке эскадры в Бресте для заправки углем сообщали британские газеты, пристально следившие за русскими кораблями.

Послав эту телеграмму, Рожественский полагал, что навсегда забудет о существовании посла, однако судьба сулила ему иное. Адмирал вспомнил посла и довольно крепким словом во время прохождения эскадры Ла-Манша.

Доггер-банка, где всегда было много рыбацких судов промышлявших выловом трески, встретила эскадру чистой и ясной ночью. Силуэты маленьких кораблей были хорошо видны издали в свете луны, а также прожекторов, которые цепко обшаривали каждый подозрительный участок моря по курсу кильватерной колонны. Их белые лучи служили хорошим ориентиром для рыболовов, которые спешно отворачивали в сторону, почтительно уступая дорогу боевым кораблям.

Также мирно и буднично эскадра миновала Па-де-Кале, оставив по правому борту знамениты меловые откосы Дувра. Ничто не предвещало неприятностей, но они случились.

Согласно мнению многих моряков эскадры, главной причиной этого стал туман, который северные ветра пригнали на море с коварного Альбиона. Он появился внезапно, стремительно наползая на поверхность моря густой седой пеленой. По случайной прихоти воздушных потоков, туман не дошел до русских кораблей, а длинной непроницаемой полосой струился над волнами пролива омывавших британский берег.

Всем, кто стоял на капитанском мостике "Суворова" была хорошо видно стена тумана, сквозь которую ничего не было видно. Опасаясь, что близкое расположение края серого облака может привести к неприятному инциденту, адмирал приказал изменить курс и как, потом оказалось спас свой флагман, а вместе с ним и всю эскадру.

Следуя приказу командующего, колонна броненосцев и следовавшие по её левому борту крейсера Энквиста уже отошла вглубь пролива от английского берега, когда из тумана, наперерез эскадре выскочил неизвестный миноносец.

Из-за клочков тумана простиравшихся над его мачтами было невозможно рассмотреть флаг корабля, но был хорошо виден носовой торпедный аппарат, нацеленный прямо на борт "Суворова". Случись это до изменения курса флагмана и дело бы имело печальный оборот. У стоявших на своих местах боевых расчетов противоминной артиллерии просто бы не было времени выяснять, кто идет наперерез броненосцу и они открыли бы по кораблю огонь. Однако благодаря имевшемуся зазору стрельбы удалось избежать.

Чуть больше минуты потребовалось сигнальщикам, чтобы опознать в неизвестном миноносце британский корабль и доложить адмиралу. Сразу вслед за этим на "Суворове" взвился сигнал: "Ваш курс ведет к опасности. Требую отвернуть".

Чтобы для нежданного гостя этот сигнал быстрее дошел, на флагмане сыграли тревогу и артиллеристы навели на летящего, на всех парах британца орудия. Скорее всего, столь решительные действия порядком напугали моряков короля Георга и они стали менять свой курс, но в этот момент и тумана появились ещё два силуэта миноносцев, затем ещё один и ещё один.

Возможно из-за столь резкой перемены обстановки британские моряки не успели быстро сориентироваться и не заметили сигнал на "Суворове". Подобно хищным серым крысам они устремились к русским кораблям, нацелившись на корму флагмана.

Очень может быть, что и этим миноносцам хватило времени разобраться со всем происходящим и, следуя своему собрату, они изменили бы свой курс и избежали столкновений. Но на идущем следом за "Суворовым" "Бородино" у кого-то из моряков сдали нервы и носовые орудия главной башни дружно бабахнули. Залп был холостым, но он крепко напугал англичан. С опасного курса они немедленно свернули, но посчитали подобное поведение русских моряков откровенно недружественное и даже оскорбительное в свой адрес.

Поэтому, они двинулись параллельно курсу кораблей Рожественского, показывая своим видом, что в любой момент готовы атаковать своих обидчиков. Некоторое время спустя к миноносцам присоединились два крейсера, чье поведение не отличалось дружественностью в отличие от русских кораблей.

Следуя строгому приказу адмирала, корабли шли прежним курсом и строем, не выказывая в сторону англичан никаких действий. Одновременно с этим на флагмане взвились сигналы приветствия королевскому флоту, на которые британцы отреагировали с большим запозданием. Долгое время они, молча, сопровождали русские броненосцы, пока на мачте одного из крейсеров не появился запрос о том, кто командует эскадрой и куда она идет.

От подобной беспардонности у адмирала появилось сильное желание послать англичан по известному всем адресу, но Зиновий Петрович сдержался.

— Поднять сигнал: "Адмирал Рожественский. Идем в Брест" — приказал адмирал и в этот момент, коварный туман стал чудесным образом пропадать и вскоре вовсе исчез. Русские и британские флаги стали хорошо различимы, и всевозможные недоразумения были полностью исчерпаны. На английском крейсере взвился сигнал "Счастливой дороги" и корабли Гранд Флита, ушли, держа курс на Портсмут. Однако англичане не были бы англичанами, если бы, на страницах своих газет не раздули инцидент до невиданных размеров.

Вначале, неожиданная встреча кораблей двух флотов получила заголовок "Опасные маневры русских кораблей в районе Дувра". Затем тональность газет резко поменялась, и дуврский инцидент получил название: "Недружественное поведение адмирала Рожественского к британскому флоту и флагу", но и это были только цветочки. Новые выпуски газет пестрили обвинениями, что русские варвары посмели угрожать британским кораблям оружием, что было расценено как оскорбление королевства. События в Ла-Манше стали темой обсуждения в британском парламенте, где вскакивая со своих мест, господа депутаты требовали о премьера и короля защитить честь и достоинство страны.

Когда эскадра Рожественского прибыла в Брест, свистопляска вокруг инцидента только набирала обороты. Французы встретили адмирала благосклонно и разрешили начать погрузку угля на русские корабли с немецких пароходов, нанятых русским правительством, но затем обстановка стала резко меняться. Под давлением англичан французские власти сначала ограничили время пребывания немецких угольщиков в Бресте, а когда благодаря героическим усилиям экипажей кораблей, погрузка угля закончилась раньше указанного срока, запретили эскадре покидать порт.

Это решение французов сильно разозлило Рожественского. Искренне считая, что каждый день своего вынужденного простоя в Бресте играет на руку японцам, Зиновий Петрович обратился в русское посольство в Париже, требуя защитить свое имя и честь русского флота.

В своем письме, он четко указал на неблагоприятные погодные условия в проливе, которые могли привести к столкновению кораблей русского и британского флота, однако этого не произошло. Русская эскадра заблаговременно изменила свой курс, благодаря чему ни один из кораблей не пострадал. Что касается выстрелов с "Бородино", то это был салют, которым русский броненосец приветствовал появление британских кораблей. Ни о каких недружественных действиях не может идти речи, так как "Суворов" и британский крейсер обменялись дружескими приветствиями и разошлись.

Письмо адмирала возымело действие. Посол обратился к французскому правительству, требуя разъяснений в связи с недружественными действиями в отношении кораблей государства считавшегося союзником Парижа. Одновременно с этим в столичную прессу произошла утечка содержания письма адмирала, что имело самые благоприятные последствия для него.

Уже на следующий день, многие парижские газеты вышли с заголовками "Британский анекдот, где смеяться?" и в своих статьях, что называется по косточкам, разобрали досадный инцидент с колким французским юмором. Конечно, в этом деле не обошлось без тайного финансового вливания в некоторые издания, а также дала знать вековое соперничество двух стран претендовавших на мировое господство, но факт оставался фактом. Франция встала на защиту Рожественского, и его корабли получили не только разрешение покинуть Брест, но и произвести остановку в Бизерте и Джибути для пополнения запасов топлива.

Это известие вызвало у Рожественского двойное чувство. С одной стороны адмирал был очень рад тому, что ему наконец-то позволил выйти в море и продолжить поход. С другой его взбесило то, что секретная информация о маршруте эскадры, с которой он поделился с российским послом во Франции, стала достоянием газетчиков.

— Зачем в нынешнее время нужна разведка!!? Ведь все нужное для себя шпионы могут свободно черпать из газет!! За них все сделают эти треклятые бумагомараки журналисты — возмущался адмирал, потрясая скомканными газетами перед носом своего начальника штаба эскадры Клапье-де-Колонга с такой яростью, как будто то был виноват в утечке сведений французской прессе. — Теперь японцы точно знают, что мы пойдем не через мыс Горн или вокруг Африки, а будем прорываться через Красное море! Ждите нас возле Джибути со своими крейсерами и миноносцами!

— Я полностью с вами согласен в отношении газет. Попадание секретных сведений на их страницы не допустимо. Необходимо провести самое тщательное расследование этого дела и обязательно наказать виновных — поспешил согласиться с адмиралом начштаба. — Однако если проанализировать обстановку, то газетчики не нанесли нашим планам большого ущерба.

— Как это не нанесли!? — взвился адмирал, но Клапье-де-Колонг успел перехватить инициативу разговора.

— Моральный да, безусловно, но не стратегический. Посудите сами. О том, что мы пойдем через Гибралтар японцы наверняка могли узнать от англичан — начштаба уверено загнул палец руки и вопросительно посмотрел на адмирала, терпеливо ожидая его реакции.

— Ну, могли — пробурчал Рожественский.

— Могли — это точно и значит, весь последующий маршрут нашей эскадры просчитать не составит большого труда — собеседник загнул второй палец, не встретив при этом протеста со стороны командующего. — Известие о нашем маршруте по большому счету не принесет противнику ощутимой выгоды. Зная о том, что наши планы известны противнику мы всегда будем начеку, проходя Средиземное море, в особенности у Гибралтара, Мальты и Александрии. А что касается Джибути, то это не самое удобное место для нападения на эскадру. Японцам там проще мин накидать перед нашим проходом, чем атаковать наши корабли.

Клапье-де-Колонг загнул третий палец и, оставляя сладкую месть на десерт, продолжил свою речь.

— Кроме того, находясь в Джибути, у вас будет возможность поквитаться с французскими журналистами.

— И как это будет выглядеть? — насупился адмирал.

— Очень просто. Пригласите на "Суворов" местных газетчиков, дадите интервью и как бы невзначай скажите, что эскадра идет в Сайгон через Зондский пролив — многозначительно произнес начштаба и на лице адмирала, появилось некое подобие улыбки.

— Думаете, поверят?

— Поверят — авторитетно заверил Клапье-де-Колонг, — главное правильно это подать. Наговорить кучу хороших слов в адрес местной администрации, наших союзников правительства Франции и поверят.

Не получив поддержку на континенте по осуждению действия русских моряков, англичане быстро отыграли дело назад. Причем сделали это ловко, и умело, переведя стрелки на родственные отношения между английским королем и российским императором.

С самого начала шумихи вокруг эскадры Рожественского между Георгом и Николаем завязалась переписка, в которой оба монарха выражали сожаление и огорчение по поводу случившегося, но каждый по-своему. Николай считал случай под Дувром досадное недоразумение, от которого, к сожалению никто не застрахован. Георг видел в нем нечто большее, но не спешил расшифровывать и уточнять это понятие на страницах своих писем.

Когда же "все выяснилось" и все обвинения с Рожественского благодаря усилиям французской пресс были сняты, монархи обменялись посланиями, в которых выражали надежду на мир и дружбу между двумя империями, а также на то, что подобные недоразумения между флотами не будут возникать в дальнейшем.

Именно эту часть послания русского императора ставшей достоянием прессы, британские газетчики и преподнесли своим читателям, как извинения царя, за "опасное поведение своего адмирала" у берегов Великобритании.

Узнав об этом, российский посол в Лондоне хотел заявить протест, против неправильного толкования слов государя, но Николай не стал этого делать.

— Собака лает, а караван идет — философски заявил император не желавший выносить сор из общеевропейского семейного дома.

Казалось все закончилось хорошо. Все разрешилось. Монархи обменялись любезностями, пожали друг другу руки, русская эскадра покинула Брест, однако решили отплатить Рожественскому за "дуврский салют".

Когда корабли эскадры подходили к Гибралтару их встретил британский флот. Сначала сигнальщики доложили о появлении одного крейсера, затем сразу трех кораблей, а потом появились ещё четыре крейсера под "Юнион Джеком" и англичане начали сближение с кораблями русской эскадры.

Четко и быстро выполнив маневр, вызвавший откровенное восхищение и зависть у стоявшего на мостике адмирала, британцы стали обходить с двух сторон идущие походным строем броненосцы и крейсера Рожественского.

Впереди первой колонны британских кораблей шел крейсер "Ланкастер". На мачтах корабля развивались приветственные сигналы, но дружелюбия и уважения в его действиях было, ни на грош. Крейсер прошел на таком расстоянии от "Суворова", что трудно было отделить вынужденный действия от откровенного неуважения, но это были только цветочки.

Не переходя, как любят выражаться британцы "тонкую красную линию", "Ланкастер" развернул свои носовые орудия и дал холостой залп по русскому флагману. Его примеру последовали другие крейсера этой колонны при прохождении мимо "Суворова", к превеликому раздражению адмирала.

В момент залпа с "Ланкастера" его не было на капитанском мостике, но сам факт внезапного салюта ему очень не понравился. Взлетев по трапу и окинув английские корабли гневным взглядом, он приказал сигнальщикам.

— Передать на корабли сигнал: дать ответный салют одним залпом.

К этому моменту, когда его приказ был исполнен большая часть британских кораблей, уже миновала флагман и потому, ему пришлось салютовать кормовым орудием.

Проход второй колонны британских кораблей во главе с крейсером "Глостер" и исполнение ими одиночного салюта не стал неожиданностью для русских кораблей и они с достоинством отвечали. Залпы отгремели, но на этом обмен любезностями с британской стороны не закончились. Показывая маневренность и быстроту своих кораблей, английские моряки совершили маневр "все вдруг" и, нагнав эскадру, стали её почетным эскортом.

Так под присмотром британских крейсеров русские корабли прошли Гибралтар, после чего остались в гордом одиночестве.

— Ну, право дело как собаки. Сначала облаяли, а потом следом бежали, только не гавкали! — высказал свое коммюнике Рожественский в кают-компании на вечернем чаепитии. Адмирал не подозревал, что эта встреча с псами войны, спущенными с поводка Лондоном, была далеко не последней в этом походе. Офицеры его штаба и команды "Суворова" бурно обсуждали встречу с британцами, а на Мальту, по телеграфным проводам бежал приказ приготовиться к встрече "дорогих гостей". Все ещё только начиналось.

Конец второй части.