|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Часть вторая
Час волка
От автора:
Час волка — это шестьдесят минут до рассвета, когда стираются грани между черным и белым, а преданность перетекает в предательство. Затаись, если ты слаб; не подставляй спину, если ты силен, но неповоротлив; уповай на удачу, если ты одинок! Это миг торжества, запойное пиршество агрессивного серого цвета — время большой крови и жирной добычи.
Глава 17
Я возник ниоткуда. Чей-то голос, сильный и властный явственно произнес: "Встань и иди. Это теперь твое время".
Я честно пытался подняться на ноги, но очень неловко упал, и больно ударился раненым боком. Мир отозвался обилием звуков и ощущений: холод, боль, тошнота, привкус крови во рту. А всего лишь секунду назад все сущее в нем было втиснуто в крупицу небытия. Где я? Зачем очутился здесь?
На пепельном небе остатки луны... тонкая полоска рассвета... деревья, кусты, островки талого снега...
— Встань и иди!!!
Голос еще звучал в глубине моего сознания. Он призывал к какому-то действию. Я хотел кое-то уточнить, но вдруг обнаружил, что смысл только что сказанного протек сквозь меня, как вода сквозь дырявое решето. Я больше не помнил, не понимал ни единого слова. И не было языка, на котором я мог о чем-то спросить, или хотя бы подумать.
Земля закружилась, вырвалась из-под ног. Я снова упал и потерял сознание...
* * *
Вот уже вторую неделю Васька-стажер примерял на себя паленую шкуру мента. Получалось не хуже чем у людей: в кармане зашевелилась копейка. На фоне унылых будней Высшей школы милиции, жизнь закипела, расцветилась новыми красками. И все б ничего, да очень мешал один недостаток. (Доктор сказал, что это не энурез, а так... стойкое недержание). Стоило хлопнуть баночку "Клинского", и начиналось оно. Как сейчас, в самый неподходящий момент.
"Тридцать первый, на базу!" — передали по рации. Это значит, "план перехват" опять завершился ничем.
— Я это... на пару минут...
Старший группы ничего не сказал, укоризненно покачал головой.
По старой, гражданской привычке, будущий мент углубился в кусты. Выбрав местечко, свободное от сугробов, приступил к облегчению. Но, где-то в конце процесса, бесконтрольный поток устремился в штаны — ни себе хрена! — метрах в полутора от него, прямо в грязи, лежал человек.
Незнакомец истекал кровью, еле дышал и угрозы в себе не таил. Тем не менее, Васька вздрогнул, взвизгнул, как сопливый пацан и только потом, от души, матерно выругался. Он готов был поклясться, что пару секунд назад здесь никого не было.
— А ну, предъяви документы, мать твою, перемать!!!
За спиной затопали сапоги, щелкнул предохранитель "Макарова". Братья-менты поспешили на помощь, тяжело задышали в затылок. Вид неподвижного тела у комля старой березы, никого из коллег почему-то не впечатлил.
— А я, блин, хотел уже бутылку перцовки купить и к жинке родной, под ватное одеяло, — огорчился сержант Прибытко, — да, видно, опять не судьба! А с "клиентом" все ясно: типичный бомжара. Ох, крепко ж ему досталось! Наверное, скинхеды повеселились.
— Будь моя воля, я б и тебя так же отделал, — свирепо вращая зрачками, рыкнул Лежава — огненно-рыжий прапор, утверждавший, что он чистокровный грузин. — И сам обоссался, и людей переполошил. Слышь, дя Петь, может, ну его в баню? Бомж — он и в Африке бомж — заживет, как на том Барбосе...
Сказать, или не сказать? — тоскливо подумал Васька.
Дядя Петя Щербак, засидевшийся в лейтенантах по причине "хронической вредности", принял к сведению оба мнения, но с выводом не спешил. Что-то в общей картине ему не понравилось. Он еще раз окинул поляну долгим, критическим взглядом.
Первое и, пожалуй, самое главное, что резко бросалось в глаза — это одежда. Потерпевший был облачен (иного слова не скажешь) не только не по сезону, но (как бы точнее выразиться) — не по столетию. Он больше напоминал бравого лесного разбойника из фильма про Робин-Гуда, чем старого доброго "таракана разумного" — обитателя подвалов, вокзалов, свалок и чердаков.
То ли куртка, то ли камзол из темного бархата, странного покроя штаны — короткие, до колен. Весь этот "реквизит" был обильно выпачкан грязью, и кем-то разодран в широкие лоскуты. Из правого бока, сквозь пальцы зажавшей его руки, на землю сочилась кровь. Остатки щегольских сапог некогда красного цвета, были разбиты в ухналь и отброшены в сторону.
Сам потерпевший этого сделать не мог. Он лежал на спине, поджав под себя босые ступни. Густая проседь в свалявшихся крупных кудрях, усы запорожского образца, широкие плечи, мощная, бычья шея. Из-под черных густых ресниц тоскливый взгляд волчьего, зеленого цвета...
— Судя по характеру раны и цвету лица, крови должно было вытечь достаточно много. Значит, "Артиста" убивали не здесь, — под нос, но довольно громко произнес дядя Петя, сам того не заметив, что размышляет вслух.
— А где же тогда? — невинно спросил Лежава.
Прибытко не выдержал, прыснул, а Васька-стажер благоразумно решил промолчать.
— Где-где? — в Караганде! — вспылил лейтенант, — дядя Петя знал за собой такой недостаток: не думать, что говоришь, а говорить, что думаешь. Он даже хотел от него избавляться, но руки не доходили, — тебе-то какая разница? Разберутся, кому положено! Звони, давай, в "скорую", вызывай "луноход" с операми. Наше дело сейчас — человека спасать. Даст Бог, оклемается — подарит студенту абонемент, как минимум, на полгода.
Он с самого начала почему-то решил, что потерпевший — актер.
* * *
Я спал, как пожарник, несколько суток подряд. Давил распроклятый диван со всей пролетарской ненавистью. Картинки и сцены из чьей-то чужой жизни воспринимались настолько реально, что я во сне замерзал, уставал, истекал кровью и, даже, ходил по малой нужде. Я вживался во все персонажи, впитывал их подноготную, привычки и недостатки. В шкуре смешливого Прибытко, очень хотелось выпить, а в образе дяди Пети, у меня почему-то болел коренной зуб.
Это выматывало настолько, что я почти просыпался. И тогда организм припухал в сладкой, расслабленной полудреме — восстанавливал силы.
В реальном мире пахло осенью и свежими яблоками. И это единственное, чему я не переставал удивляться. Все остальное ушло сквозняком, оставив в сознании несколько легких зарубок: приходили какие-то люди — топали сапожищами у порога, в комнате накрывались столы, звенели стаканы. Наверное, здесь что-то пили, чем-то закусывали...
А еще, от зари до зари монотонно бубнил телевизор. Крутили "Жизнь Клима Самгина" по Горькому. Но крутили как-то по-скотски: повторяли каждую серию четыре раза на дню.
— Вконец телевидение обнищало, — бубнил иногда незнакомый голос, — на экране, как в жизни, сплошная серость!
Меня тоже приглашали к столу: обливали водой, совали под нос ватку с нашатырем... в общем — будили. Когда я был "в образе", не реагировал даже на нашатырь, а когда "собирался с силами" — тут уж, по обстоятельствам: Мордана я сразу же посылал и лягал пяткой, а отцу говорил, что "буду через десять минут".
Потом на меня махнули рукой. Что без толку суетиться? Район очень даже спокойный, если судить с точки зрения безопасности. Здесь все на виду. Может, знаете? — между Колой и Мурманском есть небольшой деревянный поселок — ровесник стахановского движения. Там, от широкой трассы и до самого пивзавода — сплошные террасы по склону, на них притулились крохотные домишки, вросшие в землю от старости. Из удобств — одно электричество.
Большей частью жилье безнадежно пустует. Но не так, чтоб совсем без хозяйского глаза. Все как положено: заборчики, огородики, поленницы дров у сортиров и, даже, собачьи будки. Жили люди и здесь. Трудились, старались на промысле, рожали детей и, наверное, были счастливы. Теперь же, разъехались кто куда, в поисках лучшей доли. Остались одни неудачники, да те, на кого навалилась нужда. Впрочем, случались и новые собственники. Если, вдруг, повезет, и ты разыщешь владельца, жилье здесь можно приобрести за очень смешные деньги. Большей частью оно аварийное, но под снос не идет. Во-первых, частная собственность, а во-вторых, на таком неудобном месте все равно ничего путного не построишь.
Дом, в котором я "припухал", в складчину купили армяне. Подпол в нем сухой и вместительный — они там хранят яблоки. Ждут Нового года и настоящую, хорошую цену. А поскольку Сашка Мордан "крышует", вся ответственность за сохранность товара — на нем.
Яблоки... про них я сразу же и спросил, после того, как почти проснулся.
— Ты, я вижу, офонарел! — взвился Мордан, продолжая трясти меня за грудки, — какие могут быть яблоки, если менты со шмоном нагрянули?! Слышишь, в калитку стучат?
— Вот гады, поспать не дают, — сказал я, имея в виду самого Мордана, — А менты... не такие они плохие, особенно дядя Петя. Можно сказать, человека спасли...
В моем параллельном мире я был еще судмедэкспертом, еще не решившим, как поступить с найденным раритетом.
— Вот они тебя щас спасут... дубиналом по кумполу! — не унимался Мордан. Он схватил меня "под микитки" и куда-то тащил волоком. — Ныряй скорее в подвал, заройся, как мышь, и нишкни!
Кажется, впервые на моей памяти, Сашка был столь скорострелен в изложении своих мыслей. Всю эту тираду он выпалил в шесть секунд. Причем, столь убедительно, что я окончательно "выплыл":
— Ты не видел моих ботинок?
Вопрос был по делу, но прозвучал он, скорее всего, не во время. Сашка подумал, что я до сих пор "дуркую". Он, за малым, не выпрыгнул из штанов, и довольно невежливо сбросил меня в подвал.
— Кого они ищут, меня или Хафа? — спросил я, приземлившись на кучу соломы. Спросил, дабы показать, что уже контролирую ситуацию.
Мордан не "врубился":
— Им-то какая... разница, — раздельно сказал он, запуская в меня, по очереди, оба моих ботинка, — гребут всех подряд. Кота с его хлопцами ночью еще сборкали, а утром, по холодку — Грека и Шлеп-ногу. Теперь, стало быть, мой черед. Да ты тут еще тут, на диване попердываешь, в качестве ценного приза...
"Незваные гости" уже не скрывали своего нетерпения. Калитку они миновали через забор и теперь колотили в дверь.
Крышка подвала захлопнулась, снова открылась и мне на голову упали мои носки. Во избежание излишнего шума, я промолчал.
Весь подпол, почти под завязку, был щедро усыпан праздничным новогодним товаром. Каждый яблочный сорт огорожен и заботливо укутан соломой. Излишки ее были свалены сразу под люком. Если глянуть по вертикали, под тем самым местом, где я только что спал.
Акустика в доме была изумительной. Наверху прогибалась дверь, звенело окно.
— Вот сволочи, поспать не дают! — Мордан обозначил себя примерно моими словами. — Кого там еще принесло, так вашу, растак?!
— Откройте, милиция!
Стандартная фраза. Только голос того, кто ее произнес, не сулил ничего хорошего.
— Ладненько, открываю. — В Сашкином настроении чувствовался не меньший кураж.
Не успел старинный кованый крюк покинуть проушину, дверь вынесло молодецким плечом. Судя по голосам, ментов было четверо:
— Лежать! — раздалось на все голоса. — Не двигаться! Руки за голову!
Половицы ощутимо присели под натиском негабаритных тел. В комнате что-то упало и покатилось. Я невольно поежился: за шиворот просыпался мелкий мусор.
— Оп-пачки светы, Мордоворот! — раздался ликующий голос. — Никак, приуныл? Давно я об твою поганую рожу ботинки не вытирал!
Провоцирует, гад, — мысленно констатировал я, — аккуратно подводит Сашку под срок. Знает, что Мордан ни за что не смолчит и обязательно отмахнется. Блин, точно!
Хлюп! Хлюп! — падение тела и язвительный смех Мордана:
— Что ж ты прилег, доходяга, водочки перепил?
Здесь тоже становится интересно! Не хуже, чем в параллельной реальности.
Товарищи "доходяги" дружно взмахнули дубинками. А зря: потолок в этом доме тоже "играет за наших". С треском рассыпалась стеклянная люстра, под ней что-то пыхнуло, и света не стало.
Бой наверху постепенно перешел в партер. Рычащая "куча мала" каталась по крышке люка и отчаянно материлась.
Даже мне перепало адреналина. Я уже не клевал носом, а с азартом болел за Сашку. Можно было, улучив момент, выскользнуть из убежища, а далее — по обстоятельствам: или помочь Мордану в его справедливой борьбе, или уйти по-английски. Но больно уж в развинченном состоянии я сейчас находился. А еще оставалась целая куча вопросов, ответы на которые, мне хотелось бы получить.
Вот, гадом буду, происходит что-то не то! Почему, например, Сашку ищут именно здесь? Куда подевались его "торпеды"? Как получилось, что он остался в доме один? И, самое главное, где отец? Наворотил кучу ошибок и смылся? Нет, это на него не похоже. А может, все так и задумано, но зачем? Мордан, наверное, знает...
Я попробовал пошарить у него в голове... и сломался. Голова закружилась, пространство окуталось облаком синего цвета. Это все, что я успел запомнить, рухнув на кучу соломы.
— А-а-а! — донеслось издалека, как будто с вершины далекой горы, — а-а-а, — все ближе и ближе...
Пространство сомкнулось, округлилось и вытянулось, обрело раскрытую дверь, натянутый фал с карабином, человека в нешироком проеме. Это был салон самолета.
— Четвертый пошел!
Человек обернулся, небрежно махнул рукой и ринулся за борт. Я узнал его. Это был тот, чье разбитое тело нашел Васька-стажер на окраине леса. Раздувающиеся ноздри, грубость черт на обветренном красном лице, опахала длинных ресниц, в зеленого цвета, широко раскрытых глазах, дрожат искорки смеха.
Это он, или я?
Тонкая шпилька вырвалась из карманчика на боку парашютной сумки, упала на резиновый коврик. Прибор-автомат, включился и начал отсчитывать секунды задержки.
И тут что-то произошло. Высотомер на "запаске" давно показал, что время раскрытия подошло, а человек продолжал падать. Он матюгнулся, наотмашь рванул вытяжное кольцо.
Купол вышел с большим опозданием, был скомкан и перехлестнут.
— Нужно было самому перебрать, — хмыкнул парашютист без малейшей паники в голосе.
Я считывал мысли недавнего "потерпевшего" и не мог сопоставить эту реальность со своими ночными кошмарами. Что-то не складывалось. И дело не только в одежде, прическе, ландшафте под крылом самолета. По своему воспитанию, интеллекту и внутреннему настрою, это был другой человек. Очень похожий, но совершенно другой.
Правой рукой он дернул скобу "запаски". Последовал резкий хлопок, и тело его ощутило твердую упругость ремней.
Так вот почему я здесь! Если верить внутренней убежденности, этот человек должен сейчас погибнуть.
Я хотел, но не мог этому помешать: белый атласный купол, не успев наполниться до конца, начал стремительно вянуть.
Он еще улыбался, увидев разворачивающийся над головой шелк, но тотчас же, понял все. Горизонт застилала земля. На ней проплешины снега. Картина смазалась, пришла во вращение и стремительно двинулась на него.
Купола, перехлестнувшиеся над головой, немного замедляли скорость его падения. Несмотря на мизерность шансов, человек продолжал бороться. Вниз полетел автомат, запасные обоймы, нож "стропорез"...
Снять разгрузку он не успел — не хватило времени.
— Ну, вот, Никита, отбедовался, — последняя мысль, последняя вспышка разбитого разума...
Вероятность дрогнула, подернулась рябью и пошла на излом, отражением в кривом вогнутом зеркале. Мир наполнился запахом яблок и звуками потасовки. Во мне, пережившем смерть и возвращенном издалека, замелькали, запрыгали мысли Мордана.
Сашка был поставлен в тупик. "Бросаясь под танк", он не мог даже предположить, что ему так крепко достанется. Хотелось и душу потешить и доброе дело свершить: измотать и озлобить ментов, чтобы на финише осталась у них только радость победы, а на тотальный обыск не хватило ни сил, ни желания. Возможно, так бы все и случилось, но фокус со светом внес в его планы серьезные коррективы. Боксер не приучен драться вслепую, тем более — в положении лежа. А ребята из внутренних органов в этом деле съели собаку: махали дубинками за себя и за того парня, как крепостные крестьяне на сенокосе. И целили, главное, прямо туда, откуда несло неистребимым пивным духом. Попадали, естественно, прямо в Сашку.
— А ну, прекратить самосуд! Всем встать, предъявить документы! — властный окрик, как глас господень, попробуй не подчинись!
Даже я, "в едином порыве", ткнулся головой в половицы. Руки сами скользнули вниз, в положение "смир-р-на!!!"
Но менты видали и не таковских:
— Пош-шел ты! — внятно сказал натруженный, сдавленный голос.
В дом ворвались еще несколько человек. По стенкам зашарили лучи карманных фонариков. Сквозь щели в полу проступили полоски света.
— Вы находитесь в зоне спецоперации КГБ! В случае неповиновения, буду вынужден применить спецсредства, — кажется, это сказал отец.
Персонажи и действо переместились во двор — там светлей. Первым вынесли "доходягу". Оттуда в подвал доносились обрывки фраз. Все остальное глушили тяжкие вздохи Мордана. Он тихо страдал над моей головой.
Ребята из внутренних органов по-прежнему жаждали крови. Еще бы! Их оторвали от любимого дела, да в самый интересный момент. Сначала они качали права, потом, по инерции, матерились. Лишь в самом конце, вяло оправдывались. Их погрузили в машину и отправили восвояси.
У калитки отец сердечно прощался с кем-то из кагэбэшников. Стало намного тише. Воздух наполнили мирные звуки: гудок тепловоза, перестук вагонных колес. Черт побери, как давно я не ездил на поезде!
Как он меня достал, этот навязчивый сон! — думал я, закрывая крышку подвала, — вымотался так, будто не спал, а вагон кирпичей разгрузил! И внешность, и внутренний мир потерпевшего навсегда отпечаталась в памяти: такого ни с кем не спутаешь. Ведь я пережевывал эту странную вероятность с разных позиций и точек зрения. Нет, слишком уж все натурально, полный эффект присутствия!
О последнем кошмаре вообще вспоминать не хотелось. Наверное, неспроста я увидел гибель Никиты.
— Проснулся? — сердито спросил Мордан. Не дождавшись ответа, встал, демонстративно ушел на кухню. Наверное, морду отмачивать.
— Проснулся! — сказал я его широкой спине и тщательно ощупал диван, — подумаешь, цаца! Обидели мальчика...
Поверхность была сухой. А ведь во сне я два, или три раза сходил по малой нужде. Получается что?
Думалось плохо. Жалкие крохи адреналина, державшие меня на плаву, ушли, как вода в песок. Нахлынуло сладостное оцепенение. Сонные мысли шатались по вязким извилинам мозга, спотыкались и падали. Наверное, я уснул. Потому, что не слышал, как в дом вернулся отец. Он долго возился с электропроводкой, потом принялся за меня.
— Нет, это никуда не годится! — ворчал он, отсчитывая биения моего пульса. — Александр Сергеевич, вскипятите, пожалуйста, шприц!
— Угу! — с готовностью хрюкнул Мордан, потирая руки.
— Не надо укола, я сейчас встану, — успел прошептать я, прежде чем снова вернуться в ту же самую вероятность...
* * *
Человек (а тем более — криминалист), часто видящий смерть в самых скверных ее проявлениях, поневоле становится циником. Покойники, пострадавшие — все для него на одно лицо. Инспектор Десятерик укладывал чемоданчик, напевая под нос фривольный мотив. Терпила был без сознания. Чувствовалось, что он угасал, но меньше всего его состояние можно было назвать беспомощным — не поворачивался язык. Этот мужик был хорошо сложен: строен, широкоплеч. Росточком немного не вышел, но, зато, какая натура! На грубом лице — огромный орлиный нос с высокими крыльями, пышные брови, большие усы...
В свободное от должности время, Герман Ефимович мнил себя антикваром и умел ценить красоту. Вдали от российских столиц, в сибирской глубинке, раритеты наживаются трудно. Была у него совсем небольшая коллекция: пара-тройка довольно приличных икон, четыре картины "на перспективу", дюжина самоваров да несколько бронзовых безделушек. А что за коллекция без жемчужины?
Он еще раз взглянул на изящную безделушку, найденную на месте предполагаемого побоища. Вещица была действительно знатная: ажурный венок тонкой работы с цветами из серебра и фаянса. Что с ней делать, коллекционер пока не решил, но "подальше от глаз", временно убрал в карман пиджака.
Вокруг потерпевшего суетились врачи: тащили носилки, капельницу. Инспектор схватил за рукав пробегавшего мимо фельдшера "скорой". Да так, что того развернуло и занесло. Бедняга забился, запричитал, испуганно замахал белыми крыльями:
— Отстань, Ефимыч, не доставай, чес-слово, некогда!
— Вот те раз! Неужто все настолько хреново?
— Если бы раньше поспели, хотя бы на полчаса. А так? — семь километров по скользкой, разбитой дороге, — фельдшер покачал головой. — Слишком больная потеря крови. Боюсь, что не довезем.
— Ты это брось, Петрович, и не таких ведь, вытаскивал!
Петрович тихо страдал с похмелья, но виду не подавал. В такие минуты бывал он особенно набожен:
— Я что? — безымянный перст в руках Божьих. Да, и куда такого везти? — ни документов, ни полиса...
— А ты его сразу в платный стационар. Если что, скажешь там, что я заплачу.
Петрович удивленно вскинул глаза:
— А если у персонала возникнут вопросы, неровен час, звякнут в прокуратуру?
— Вопросы? Я что-то не понял, ты это о чем?
— О потерпевшем. Его ведь, не в первый раз убивают: все тело в рубцах и шрамах. Тебе это не кажется странным?
— Мне много чего кажется, и Лежаве, и дяде Пете. Но разве кто-то из нас хочет прослыть сумасшедшим?
— Ну-ну...
Никита Петрович с сомнением покачал головой. На этой земле он прожил достаточно долго и помнил те времена, когда ходили по улицам живые герои гражданской войны. Кто видел, тот никогда не забудет, как выглядит настоящий сабельный шрам...
* * *
— Ну-ну, — повторил я.
— С тобой все в порядке? — с тревогой спросил отец.
Я слышал его, но все еще пребывал в иных временных рамках.
— Черт знает что! — проворчал он, нарезая круги по комнате. Для тех, кто его знал, это всегда означало высшую степень неудовольствия шефа.
— Ты, кажется, что-то спросил? — с трудом просипел я, еле разжав пересохшие губы. — Вроде не пил ничего, а трубы горят, как с похмелья.
— На, прибодрись, — отозвался Мордан, с готовностью открывая бутылочку пива, — свежачок, от утренней смены. Дуй из ствола, так вкуснее!
Пиво действительно было в меру холодным и очень вкусным.
— Мы тут тебе одну хренотень кололи, — просветил меня Сашка, — какой-то мощнейший транквилизатор. Другой бы птицей летал, да подпрыгивал, а ты только громче храпел. Отсюда и сушнячок.
— "Сандал", — подтвердил отец, — новая экспериментальная разработка. Ты опять выпадал из реальности, как тогда, после Биская. Ума не приложу, почему?
— И теперь, и тогда я отнял чужие жизни. Наверное, не был должен, — озвучил я первое, что стукнуло в голову. — Хранитель должен хранить, а не разрушать. Других объяснений не нахожу.
Мордан хмыкнул. Шеф свирепо посмотрел на него и чуть не споткнулся. Тот понял его без слов:
— Ладно, пока суть, да дело, смотаюсь-ка я в разливочный цех. На меня там уже и пропуск оформили.
Лишь после того, как за Сашкой захлопнулась дверь, я рассказал отцу о своих навязчивых сновидениях. В качестве доказательства, показал сухую поверхность дивана и озвучил другую версию:
— Мне кажется, нужно готовиться к встрече с этим артистом. Без меня он здесь пропадет. Опять же, Никита... не дает мне покоя этот Никита! Просто похож, или...
Отец долго молчал, взвесил "за" и "против", и выдал свое резюме:
— Честно сказать, и то и другое из области хреновой фантастики. Но нет ничего третьего, что можно принять за основу. И вообще, с каких это пор у тебя появилась дурная привычка людей убивать?
— С тех пор, как убили тебя.
— Ах да, — спохватился он, — ты же не знал...
И тут, впервые за много лет, мне стало его бесконечно жалко. До слез, до сердечных спазм. Сдал старикан, осунулся, поседел. Глубже стала сетка морщин в уголках беспокойных глаз. Он даже не в силах скрывать свою хромоту. И это всесильный шеф, Евгений Иванович Векшин — человек-легенда. Что за кручина гложет его в последнее время? — честно признаться, не знаю. Во мне его кровь, поэтому я никогда не читал его мыслей, считая это чуть ли ни святотатством.
— Я должен уехать, Антон, — внезапно сказал отец, — не хочу оставлять тебя одного, но я должен.
— Как скоро?
— Сегодня. Идеальный вариант — прямо сейчас. Слишком многие знают, что мы с тобой живы и было бы неразумно подставляться, как двойная мишень. Хочу засветиться где-нибудь в другом месте, подальше отсюда. Но это всего лишь одна из причин.
— Контора?
Отец резко остановился, присел на диван.
— Нет, — сказал он свистящим шепотом, — конторе, как таковой, ты больше не нужен. Опасайся чекистов, особенно мурманских. У них на твой счет приказ, который уже никто не отменит.
— Кто ж это так сурово распорядился?
— Деньги.
Я оставил его ответ без последствий и потянулся за пивом. На сердце лежал противный тошнотворный комок. Как в детстве, перед хорошей дракой. Мысли были тоже не самые светлые.
Люди, чего вы хотите больше всего? Не знаете? — какие же вы счастливые! А я — всего ничего: жить, просто жить. Чтобы все, как у вас: каждый день ходить на работу, скандалить с женой, детишек растить, рассуждать о политике, рассказывать пошлые анекдоты. Да вот, что-то не получается. Гонят меня, как волка — окружили флажками, обставили вешками: "Ату его, суку!"
— Значит, чекисты, — я поставил пустую бутылку в общую кучу и закурил, — случайно не те, что Мордана спасли от милиции? И еще... ты не мог бы сказать, почему вдруг контора так резко ко мне охладела? То землю грызет из под пяток, а то, вдруг, "больше не нужен"?
— Может быть, ты до конца не понял, — отец, вдруг, остановился, присел на диван и отнял у меня сигарету, — и страна, и любая организация в ней, и даже контора — это больше не монолит. Наша структура всегда была над государством. Со смертью Мушкетова это всплыло и больно ударило по самолюбию существующей власти. Все имеющиеся ресурсы брошены на борьбу с ней, или, как сейчас говорят, "с пережитками проклятого тоталитаризма". В условиях полураспада эти ресурсы неисчерпаемы. В общем, нет больше конторы. Есть люди, есть группы людей, которые вынуждены не служить, не работать, а бороться за существование. Единственное доступное средство в этой борьбе — это информация, конвертируемая в валюту. У кого больше доступа — у того больше денег. Успокойся, прими за данность: как товар, ты уже продан.
На крыльце загремело, затопало, и в комнату ввалился Мордан с огромной канистрой наперевес.
— Ну, блин, дела! — заявил он с порога. — Мы, братцы мои, теперь, как народные депутаты, под надежной охраной. Лично меня туда и сюда сопровождали трое. Даже пиво помогли донести.
— У тебя все? ─ сурово спросил шеф.
Сашка сник и покорно поплелся на кухню.
— О мурманских чекистах я уже говорил, — продолжил отец, — другие посредники мне пока не известны. Но во всех случаях покупатель один и тот же — небезызвестный тебе Эрик Пичман.
— Резидент ЦРУ в Алжире?
— Выше бери. Он теперь второй секретарь совбеза, советник Клинтона по вопросам восточного блока. Есть у него и собственный бизнес — небольшая научная лаборатория с очень большим бюджетом, финансируемая Пентагоном. Они изучают психику человека, различные аномалии, прочую ерунду. Эрик считает, что ты там лишним не будешь. Как человек практичный, он лучше других понимает, что ты и Наталья это два моих слабых звена. Метод старинный и безотказный — посредством детей надавить на родителей. Знают его и наши силовые структуры. Они тобой, кстати, тоже интересуются.
Пришла очередь сникнуть и мне.
— Что-то мало врагов для одного человека, — заметил я с горьким сарказмом. — Ты, наверное, не всех перечислил?
— Виновных ищешь?! — ни с того ни с сего взвился отец, — Это проще всего — строить из себя невинную жертву. А если начать с себя? Давай-ка припомним, где, когда и, главное, сколько раз, ты прокололся в этом году?
— Да, вроде, ничего такого и не было, если не считать мелочей.
— Тогда начнем с мелочей. Кто, в разгар рабочего дня, будучи в стельку пьяным, пронес через проходную рыбного порта четыре бутылки водки, не предъявив при этом служебное удостоверение?
— В этом году? — не помню.
— Это было третьего января, на следующий день после того, как в гостинице "69-я параллель" ты поспорил на ящик водки, что вызовешь в номере дождь.
— И что, вызвал?!
— Если б не вызвал, тебя бы не выселили из гостиницы, и ты бы не поперся на пароход с остатками выигрыша.
— Неужели я и такое могу?
— Скажу тебе только одно: все чаще бывают моменты, когда ты себя полностью не контролируешь. Вот чем, если не секрет, может руководствоваться человек, который в компании двух симпатичных девчушек, вдруг, утверждает, что он инопланетянин, а в качестве доказательства, начинает перечислять главные вехи их прошлой жизни и предсказывать будущее? И все для того, чтобы с обеими переспать?
— Это опять обо мне? — усомнился я. — Глупейшая ситуация. Но если даже она и была, в чем криминал?
— Ни в чем, — согласился отец. Просто одна из этих девчонок выдавила прыщик над верхней губой и скоропостижно скончалась. Ровно через два месяца, как ты и предсказывал.
Повисла неловкая пауза.
— Неужели кругом одни стукачи?
Мой вопрос повис в воздухе. В мыслях своих отец был уже далеко. Я знал, что он непременно уедет. Ему оставаться в России намного опасней, чем мне. Даже слухи о том, что кто-то видел его живым, хуже, чем смерть в ее натуральном виде. Вот он и воспользовался оказией: завтра же рванет за кордон, к старым друзьям и никого, ближе Мордана, рядом со мной не оставит.
Впрочем, это ещё не самый плохой вариант. Сашка — мужик без комплексов. Он не лезет в чужие дела, если они не касаются личных его интересов. Не пьешь? — хозяин — барин, нам больше достанется; не дышишь? — твое дело — главное, нам дышать не мешай! Для Мордана, "очистить душу" и "очистить карманы" — примерно одно и то же.
— Ты что-то имеешь против него? — как-то спросил отец, — Последний Хранитель уголовнику не товарищ?
— Почему же? — смутился я. — Кстати, Сашка, а кто он такой?
— Что ж ты его сам не спросил?
— Я думал, двойной агент, твой человек в криминальном мире...
— Выше бери. Мордан тебе почти родственник. Это старший брат нашей Натальи.
Вот так! Честное слово, я был ошарашен.
Мне кажется, что-то из того разговора дошло до Сашки. А может, отец и с ним провел разъяснительную беседу? Во всяком случае, тем же вечером он спросил:
— Почему ты меня все время погоняешь Морданом, по поводу, и без повода? Я его, главное дело, по имени, а он — исключительно погремухой!
— Боюсь уронить твой имидж, в присутствии подчиненных, — отпарировал я. — А как вас прикажите величать?
— Ну, имя у меня есть... — замялся Мордан.
— А отчество?
— Отчество, как у Пушкина.
— Стало быть, Александр Сергеевич?
— Ну!
Да, действительно, отчество у него, как у Натальи, — неожиданно вспомнил я. — Все нормально, брат и сестра. А ведь совсем не похожи!
— Знаешь, Сашка, — сказал я, и хлопнул его по плечу, — погоняло твое, звучит оборотисто! Есть в этом слове сумасшедшая энергетика. Прислушайся сам: "Мор-рдан!" Все равно что "брусника, протертая в сахаре". А если серьезно, когда-нибудь я скажу: "Есть у меня, хоть и хреновый, но друг. Зовут его Александр Сергеевич". Но это случится после того, как ты сделаешь для людей хотя бы одно доброе дело.
— А если и я?
— Что, если и ты?
— Тоже тебя погремухой: не Антон, а, допустим, Сид?
Сид — мое звездное имя, а в совсем недалеком прошлом — псевдоним для служебных сводок — производное от английского "sea" — "море" и "diabolic" — "черт". "Sea diabolic" — так когда-то меня прозвала одна из испанских газет. Только для Сашки Мордана проще считать, что Сид — это мое погоняло.
— Допускай, — усмехнулся я, — в отличие от тебя, не обижусь.
Не знаю, вынес ли Сашка что-нибудь путное из этого разговора, но в своем резюме был краток:
— Ладно, сволочь, попомнишь!
Это у него шутки такие, солдатские.
Сблизились мы с ним года четыре назад, осенью. Я тогда в ремонте стоял. Как-то, вдруг, вспомнил, что Сашка заядлый грибник. Я вытащил его из родного пивбара, а в качестве компенсации купил ему ящик пива. Что удивительно, он не протестовал.
Пока бродили по склонам, болтать было неохота: грибов — хоть косой коси. Пиво пили вместо воды, и оно выходило потом. Ближе к вечеру сели перекурить. И тут я обнаружил, что нагулял аппетит, а машина подъедет только часа через два.
— Есть у меня немного жратвы, — неохотно сказал Сашка. — тушенка, сухари и галеты. Только это НЗ, нужно будет восполнить.
— Что за НЗ? — спросил я из вежливости.
— Мой личный тайник. Ну, если придется подаваться в бега.
— Не бойся, не заложу.
Тайником оказалась обычная ниша под обломком известняка. Была там еще солдатская фляга со спиртом и пара стволов.
Мы, естественно, причастились.
— Давай постреляем? — вдруг, предложил Мордан.
— Ты, часом, не перегрелся?
— А мы потихоньку, — Сашка достал из ниши промасленный сверток, разложил на траве его содержимое.
— Ого! — изумился я.
— "ПБ", — хвастливо сказал Мордан, — Модель пистолета Макарова с несъемным глушителем, разработан для элитных подразделений спецназа!
— Ого! — опять повторил я.
— Напрасно ты так, — почему-то обиделся Сашка. — Я действительно хорошо разбираюсь в оружии. Можно сказать, с детства. Мои ведь родители тоже...
— Помнишь их? — спросил я, чтобы загладить свою вину.
— Не-а, — ответил он с деланным безразличием, — а вроде был большенький, когда их... не стало. На фотографии сразу узнаю, а на память совершенно не помню. Даже представить себе не могу. Бывает, приснятся ночью, а вместо лиц — белые пятна. Они ведь все время по заграницам, только работой и жили. Возможно, и нас с Наташкой сделали "для прикрытия". Я, кстати, в Брюсселе родился. А рос на Тамбовщине. Меня, в основном, дед воспитывал.
— Хреново воспитывал.
— Много ты понимаешь: "хреново!" Я ведь в школе на отлично учился. В мореходку играючи поступил, а конкурс был сумасшедший: семнадцать рыл на одно место! Избрали комсоргом роты, был кандидатом в члены КПСС.
Сашка сделал короткую паузу для возгласов и оваций, но я промолчал. Только мысленно спросил: "А потом?" Но он этого не заметил:
— А потом все в одночасье рухнуло. На плавпрактику только трое из нашей роты уходили индивидуально. Я в том числе. Попал в СМП, в Архангельск. Оттуда вернулся с волчьим билетом. Представляешь характеристику? — "в политических убеждениях занимает левую сторону. Партийная, комсомольская, и общественные организации теплохода "Николай Новиков", считают, что курсант Ведясов не достоин звания советского моряка".
— Как, как ты сказал?! Левую сторону?! Или ты что-то путаешь, или ваш помполит с теорией не дружил!
— Мамой клянусь! — Сашка чиркнул ногтем большого пальца по верхней челюсти. — Цитирую без купюр!
— Ну, не знаю, — задумался я, — такой слог, такой пафос! Что ж такого ты смог сотворить? Но, бьюсь об заклад, это будет покруче любой контрабанды. Может, "шерше ля фам"?
— Какой там, на хрен, "ля фам"? Мы стояли на линии Игарка — Италия. Есть у них порт такой — Монфольконе. Экспортный пилолес сплавляли для макаронников. То ли бес попутал, то ли к слову пришлось? Точно не помню, с какой такой стати я решил процитировать Маркса? Один, мол, из признаков отсталости государства, если оно торгует сырьем.
А этому пегому донесли. Он и давай слюной брызгать:
— Щенок шелудивый! Тебя на народные деньги учат, кормят и одевают! А ты, своим языком поганым, грязью страну поливаешь!
Кто бы другой сказал, я бы стерпел. А этот... помполит называется! Весь рейс у матросов сигареты стрелял! Ну, я и взвился:
— Ты, — говорю, — дерьмо из-под желтой курицы! Это ты, своим языком поганым у буфетчицы секель лижешь! А она за это в сейфе твоем свою контрабанду прячет! И весь экипаж закладывает: кто, что, кому говорил.
— Так и сказал?
— Так и сказал.
— А он?
— А у него инфаркт. Чуть не помер. С тех пор и пошло-поехало. Из мореходки чуть не поперли. Спасибо отцу твоему, отстоял. Вызвал меня замполит отделения, трахнул кулаком по столу:
— Запомни, — сказал, — за тебя ручаются очень большие люди. Я пошел им навстречу. Сделай так, чтобы мне не было стыдно за это решение.
Да только куда там! В жизни, как в боксе: одно дело, если ты поднимаешься сам и совсем другое — если тебя поднимают другие. Покатился я под уклон, и нет ему конца края.
Сашка задумался и вздохнул. Я промолчал. И он оценил это молчание — молчание человека, прошедшего путь, на который ему не хватило терпения или удачи. Ведь все мы в те годы были такими.
Нет, это же надо, сколько удивительных фокусов я наворотил в этом году! Дождь в гостиничном номере, это уже что-то! Жаль, что не помню. Пора прекращать пить.
— Александр! — внезапно спохватился отец, — где свежее пиво?
— Где яблоки, где пожрать, где высшая справедливость? — тем же тоном продолжил я, подражая его голосу, и заржал.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
