|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Агафонова в городе встречали как героя. Вся честная компания штаба крепости вызвала пилота и на радостях расцеловала. А генерал Белый так сдавил парня, что тот от неожиданности крякнул.
— Полегче, Ваше Превосходительство, поломаете, — с наглецой в голосе попросил мой парень и все в корпусе штаба засмеялись.
— Нет, ну вы только посмотрите, каков нахал! Но герой, этого не отнять, герой! — воскликнул Белый, сильно хлопнув невысокого Агофонова по плечу. Тот снова крякнул и покосился.
— Полегче, Ваше Превосходительство, — снова попросил он, морщась — генерал снова не рассчитал свою силу.
— Ладно, ладно, больше не буду. Признаюсь — переборщил слегка. Но как тут удержаться? Парень-то у нас герой! Наградить бы его надо — такую штуку с неба снял. Да как! Почти что солнце новое в небе зажег.
— К сожалению, наградить мы его не можем, — ответил Стессель, разглядывая моего храбреца. Тот ничуть не смущался высоких чинов, держался уверенно, время от времени гордо поглядывая на меня, словно хвастаясь. — Он же не служит у нас. Гражданская личность.
— Но сто рублей-то мы ему дать можем?! За такой-то подвиг не жалко!
— Это можем, — и Стессель, вытащив из пухлого бумажника сотенную купюру, торжественно вручил награду, — Вот, держи, герой, заслужил.
Купюра в ту же секунду была перехвачена цепкими пальцами моего парня, быстро сложена и спрятана в бездонном кармане брюк. Белый засмеялся:
— Ну и прохвост. Помимо того что нагл, так он еще и ловок весьма. К такому спиной не поворачивайся, вмиг карманы обчистит. А ты, парень, случайно кошельки у людей раньше не щипал?
— Не было такого, — твердо ответил Агафонов.
— Точно? А то что-то слишком быстро ты своими пальчиками денюжку спрятал.
— Могу на кресте поклясться и в рожу плюнуть тому, кто будет свидетелем против меня.
И снова Белый засмеялся, а вместе с ним и Стессель и Кондратенко и многие другие генералы, да полковники.
— Однако, Василий Иванович, однако. С вашим парнем не соскучишься, — отсмеявшись, обратился ко мне Белый. — Хорошо, что он у нас не служит — унтера бы из него всю наглость вмиг бы повыбивали. Сломали бы парня в первый же месяц.
— Да, в солдатах не забалуешь, — поддакнул Стесель. И снова он обратился к Агафонову: — А скажи-ка нам, любезный, чего ты так долго возился с этим шаром? Чего летал вокруг него и не стрелял?
— Да я стрелял, Ваше Превосходительство, — развел руками парень, — да только все мимо. Тяжело стрелять и одновременно править крылом. А потом патрон у меня в барабане заклинило, вот я и кружил вокруг шара, одной рукой выбивал плохой патрон, а другой правил.
— А японец уже знал, что ты стрелял в шар?
— Уже знал, Ваше Превосходительство.
— И не стрелял в тебя в ответ?
— Так нечем ему было! Он в корзине своей сидел без оружия. Только одна подзорная труба у него была, да телефонный аппарат. Кричал в свою трубку, видимо, требовал, чтобы меня с земли подстрелили. Я видел, как на земле япошки забегали. Да только не попали они в меня, далеко я от них был.
— Повезло.
— Повезло. В крыле только две дырки потом нашел. И те случайные.
— Ну, что ж, любит, значит, тебя Богородица, коли из-под ружейного залпа невредимым ушел. Молодец, свечку в церкви поставь обязательно.
— Это всенепременно, Ваше Превосходительство. И за упокой тоже поставлю.
— А это по чью же душу?
— Так по японцу тому, что в корзине сидел. Разбился же, бедняга. А ему страсть как умирать не хотелось, я видел.
Стессель усмехнулся, потрепал Агафонова по плечу:
— Ну-ну....
Мы еще долго просидели в штабе. Стессель на радостях закатил небольшую вечеринку, приказал притащить шампанского, закусок и патефон. Налили Агафонову бокал шипучки, заставили выпить, а потом, расцеловав в небритые щеки, отправили отдыхать. Я же остался, как остался и Пудовкин, который своим фотоаппаратом фиксировал донельзя довольные лица. Что ни говори, а сегодня мы сделали великое дело. По сути, мы сегодня совершили первую в мире авиационную атаку. Атаку очень успешную и весьма важную. Снять с неба наблюдателя-корректировщика, это знаете ли, дорогого стоит. Мы сегодняшним своим деянием множество простых жизней сохранили.
Ну а чуть позже, когда легкий хмель ударил всем в голову, я предложил запечатлеть господ на синематограф. Предложение было встречено бурными возгласами, аплодисментами и уже через полчаса, я, посадив на стульчик оператора Петра, организовал дефиле господ мимо объектива кинокамеры. Генералы да адмиралы с гордым видом проходили мимо моточайки, трепали заново вызванного Агафонова за плечо, поздравляли его и изображали крайнюю озабоченность. Смотрелось, конечно, комично, но для кинохроники вполне пойдет. Будет потом что показать широкой публике.
На этой съемке я потратил последнюю пленку. С этого момента мне не на что было снимать и потому, проявив остатки да бегло просмотрев кадры на наличие брака, я тщательно запаковал жестяные коробки в вощеную бумагу, да заколотил в крепкий ящик. Да и саму аппаратуру разобрал и так же тщательно подготовил к транспортировке. Все это я решил отправить из Артура куда подальше — материал очень ценный и не хотелось, чтобы он пропал. С этого дня я стал искать возможности вывезти его за пределы крепости.
Я ошибся, говоря Семену, что японцы скоро пойдут на штурм. Этого не случилось ни следующим днем, ни через неделю. Случилось все совсем наоборот. Наши войска пошли на штурм позиций на горе Куинсан, оставленных ими ранее. Не знаю, что этому послужило, то ли мое вмешательство в историю, то ли еще что, но Стессель, не озаботившись надлежащей обороной этой высоты, вдруг отдал такой приказ и наши солдатики, подкрепленные пушками наших батарей и канонерок, полезли в отчаянную атаку. Как и следовало ожидать, потерпели поражение и откатились на свои позиции зализывать раны. Японцы довольно шустро организовали на этой горе укрепления и выкатили против наших войск пушки и пулеметы. Понятно, почему атака захлебнулась. С нашей стороны оказалось почти четыре сотни убитых и раненых. После этого безумного по храбрости и отчаянию боя мне попала в руки японская листовка. Отпечатана она была на превосходной бумаге и взывала к чувствам русского солдата. Но взывала это так странно, что солдат, прочтя ее, никоим образом не проникался к воззванию японцев сложить оружие и сдаться, а совсем наоборот, злился на них и громко, досадно матерился. А как еще мог реагировать простой солдат, прочитав о том, что его Родина является и поработителем других народов, и угнетателем свобод и уничтожителем веры предков? Из той же листовки солдат узнал, что под Ялу наши войска потерпели сокрушительное поражение, потеряв три тысячи человек убитыми и более пятисот плененными. И как мог простой солдат относиться к подобной бумаге? А никак — он в очередной раз выругался на японцев, на Стесселя, да на Курапаткина и использовал хорошую бумагу по туалетному назначению. А из чувств у него осталось лишь одна злость на противника, да досада на наш генералитет. Одно радовало — в город пришли новости, что адмирал Скрыдлов из Владивостока неплохо потрепал японцев, потопил пару судов и еще пару захватил, приведя их в порт. Японцы, говорят, весьма струхнули, когда адмирал прошелся по их тылам — ловить его было некому, вся их эскадра была прикована к блокаде Артура.
Весь июль Артур сидел в ожидании штурма. Но штурма как такового не последовало. Противник подтягивал силы, окапывался, готовил артиллерийские позиции. Происходили отдельные стычки, иногда серьезные, но штурма не было. Весь месяц мы готовились, рыли траншеи, натягивали проволоку, закладывали фугасы. Добровольцы тренировались стрелять, минометчики пристреливали позиции, командиры полков учились взаимодействовать с подчиненными подполковника Бржозовского. По телефонной линии отрабатывали команды, координаты, стреляли по точкам болванками. Получалось довольно неплохо, и подобное кооперация пехоты и нового вида артиллерии обещала дать неплохие результаты.
Агафонов и Грязнов обучали своему ремеслу новых людей. Вскоре после начала обучения к ним присоединился молодой капитан, который, как я понял, и станет командиром нового рода войск. Он так же засел за "парту" и как губка стал впитывать знания. Его интересовало все, от теории, до практики. Своими рукам капитан разобрал и собрал мотоциклетный движок, потом поучаствовал в ремонте прострелянного крыла, и сам же потом учился летать. Поначалу Агафонов учил людей просто планировать. Пускал их с небольшого холмика на обычной чайке, давал людям почувствовать воздух и таким образом избавиться от страха. И лишь затем ближе к середине лета он допустил их до моторизированного крыла. И лишь к концу июля он твердо поставил троих солдатиков и одного капитана на крыло. С этого момента наша миссия закончилась и командование обороной крепости получило в свои руки новый род войск, а Агафонов и Грязнов, передав свои знания и всю свою технику, остались не у дел. Более оставаться им в Артуре было незачем.
Выбраться из осажденного города мне и моим людям удалось только лишь к концу месяца. Двадцать восьмого числа ранним утром наша эскадра снялась с якоря и пошла на прорыв с целью добраться до Владивостока, чтобы оттуда объединенными силами с кораблями адмирала Скрыдлова трепать японца. А вечером того же дня в наступивших сумерках, под покровом навалившегося тумана, наш миноносец "Решительный" выдвинулся в Чифу, чтобы отправить оттуда донесение о том, что Витгефт пошел на прорыв блокады. И на этом миноносце в Чифу уходил и я вместе с Агафоновым, Грязновым, да Петром.
"Решительный" беспрепятственно вышел с рейда и, взяв курс на китайский город, ходко пошел по волнам. Лейтенант Рощаковский, находясь на верней вахте, прямо под стволом главного орудия, через бинокль зорко следил за морем, выискивая японские корабли. Была большая надежда на то, что нам удастся вырваться из блокады. Я какое-то время находился здесь же, тревожно поглядывая на командира корабля. Волна била в левый борт, поднимала брызги, окропляла лицо. Погода была теплая и в какой-то мере приятная. Ветер обдувал непокрытую голову принося облегчение. Нынче погода выдалась очень жаркой, днями над городом нависало пекло, а ночь становилась удушливой. Здесь же, на борту боевого корабля, развившего хорошую скорость, было приятно.
— Не стоит вам здесь находиться, Василий Иванович, — сказал мне Рощаковский, не отрываясь от бинокля. — Спуститесь вниз.
— Внизу душно, — ответил я, — я лучше здесь постою.
— Идти будем всю ночь. Вы не будете спать?
— Пока не охота. Признаюсь вам, я вот так первый раз на корабле.
— Как "так"? — не очень понял меня лейтенант.
— Так, чтобы брызги в лицо, — пояснил я. — Раньше доводилось только на тихоходах.
— Нравится?
— Да, приятно.
Он хмыкнул, потом сказал:
— Хорошо, что не зимой так идем. Так бы сосульки на усах выросли.
Я улыбнулся. Здесь наверху было хорошо и свежо. Мне здесь нравилось. Сюда же попытался было прорваться Агафонов, но лейтенант строго запретил и тому пришлось спуститься вниз, туда где было душно, темно и влажно. Там же в чреве боевого корабля сидел и Петр с Грязновым.
— Корабли, ваше благородие, — неожиданно доложил один из матросов, что так же сканировал водную гладь.
Рощаковский перевел бинокль на то место, куда показывал вахтенный.
— Миноносцы, — пробубнил лейтенант глухо, — по нашу душу, — и в ту же секунду скомандовав вахтенному: — Наблюдай! — слетел с площадки вниз в рулевую рубку. И уже оттуда скомандовал в машину: — Вперед полный!
И "Решительному" в ту же секунду словно хорошенько поддали под зад. Взревела силовая установки, нос корабля приподнялся и миноносец, уже никого не таясь, стал набирать скорость.
Два японских миноносца, вынырнув из тумана, пошли на перехват. Рощаковский быстро перекрестился, сам встал за штурвал и, забубнив молитву, положил корабль бортом к волне. Вода словно таран несколько раз ударила по стали и глухой, нервозный набат прокатился от носа до кормы. Маневр на какие-то секунды снизил скорость корабля, но вскоре он снова ускорился и стал уходить от преследователей. Японские миноносцы так же поддали угля, да так, что из их труб вылетал уже не дым, а факела из не успевавшей сгорать угольной пыли. Вскоре японцы оказались сбоку от кормы "Решительного". И началась гонка с маневрами.
Рощаковский вел корабль мастерски. Закладывал миноносец с борта на борт, резал волну, менял курсы. Японцы не отставали, повторяли за ним, но зачастую опаздывали и мало-помалу отдалялись. К тому же и мешались друг другу, боялись лишний раз заложить крутой поворот, опасались столкнуться. И видимо это обстоятельство и позволяло "Решительному" с каждой минутой увеличивать дистанцию. Ветер бил в лицо, соленые брызги хлестали по щекам. Я промок и замерз, но уходить все равно не хотел. Рощаковкий то и дело бросал взгляд в иллюминаторы, определял положение противника и временами крутил штурвал. Наконец настал момент, когда отпала всякая необходимость в маневрах и лейтенант, сверившись с компасом, поставил корабль на нужный курс и, не сбавляя хода, пошел в Чифу. Японские огненные факела остались в десятках кабельтовых за спиной, они не смогли нас догнать.
Минут через двадцать такого хода, в очередной раз оглянувшись назад, Рощаковский отдал штурвал матросу, а затем поднялся обратно на верхнюю вахту и удовлетворенно констатировал:
— Оторвались, — и позволил себе усталую улыбку. Он прислонился боком к лееру, залез холодными руками в карманы брюк и достал массивный портсигар. Открыл его, выудил пузатую папиросу и с явным успокоением затянулся. Сделал одну затяжку, вторую, выпустил дым в сторону, а затем спохватился:
— Ой, Василий Иванович, извините, про вас позабыл, — он снова залез в карман за портсигаром: — Угощайтесь, табак качественный, дорогой. Американский.
— Нет, спасибо, — покачал я головой и пояснил: — Не курю.
Лейтенант молча убрал папиросы.
Так на полном ходу, не меняя курса и не разговаривая, шли еще минут двадцать. Потом Рощаковский, удостоверившись, что от погони мы оторвались окончательно, позволил себе улыбнуться и снова закурить.
Мы шлю всю ночь. Поначалу лейтенант выжимал из миноносца все его силы, торопился как можно дальше оторваться от преследователей, осматривал горизонт за спиной. А после сбавил ход и пошел на своем обычном ходу. Я ушел с вахты, спустился внутрь. Там прилег на выделенную мне койку и так и пролежал до самого Чифу, прислушиваясь к тяжелому стенанию миноносца. Пара двигателей работала с каким-то легким рассинхроном — по корпусу шла легкая дрожь. Еще в Артуре мне сказали, что миноносец выходит неподготовленным, рециркуляционная помпа работала с перебоями, а гребной вал требовал тщательной центровки. И вот я лежал с закрытыми глазами в душном кубрике, слушал стоны и вибрации корабля и гадал — дойдем ли мы до китайского порта или нет. Так и уснул незаметно сам для себя.
Проснулся оттого, что звуки вокруг вдруг изменились. Затопали тяжелые боты матросов, двигателя изменили свой монотонный рык, перешли на басовитое, едва слышное урчание, а по корпусу пробежали тяжелые металлические удары. За плечо тронул Петро:
— Прибыли, Василь Иваныч. Якоря бросают.
Мы пришли в Чифу ранним утром. "Решительный" встал на рейд и заякорился. С борта спускали шлюпку. Рощаковский меня увидел и подошел:
— Удалось поспать?
— Да, незаметно для себя уснул. А вы?
— Да какое там, — махнул он рукой. — Я сейчас на берег сойду, вы со мной? Или подождете?
— А чего ждать?
— Вторую шлюпку для вас и ваших людей спустят.
— А к берегу мы разве не подойдем? У нас багаж тяжелый.
— К сожалению, пока нельзя. Вон, смотрите, к нам уже китайцы идут, сейчас выяснять будут зачем мы здесь. Только когда они решат, что с нами делать, миноносец сможет пришвартоваться. Не ранее.
— И что же они могут решить?
— Не знаю, но скорее всего "Решительный" разоружат и интернируют.
Честно, для меня это было новостью. Не думал, что Витгефт пошел на то, чтобы вывести довольно-таки неплохое судно из состава эскадры. Слышал, что он потребовал от Рощаковского доставить какую-то депешу до нашего консульства, что находилось в этом китайском городе, но чтобы такой ценой?
— И сколько может пройти времени, чтобы было принято такое решение? Сколько нам ждать?
— Не могу сказать, уважаемый Василий Иванович. Тут все от китайцев зависит, а они очень сильно любят затягивать дела. Взятки выморачивают любыми способами.
— Но это же боевое судно Империи!
Он улыбнулся краешком губ и поправил меня:
— Боевой корабль....
Я сошел на берег со второй шлюпкой. Загрузили в нее все наше барахло, сели сами и минут через десять подошли к причалу. Все необходимые формальности были соблюдены еще на борту "Решительного" когда китайцы проверили наши документы и удостоверились, что мы лица гражданские. К нам у них вопросов не возникло. Зато возникли вопросы к лейтенанту Рощаковскому. Его допытывали с какой целью корабль пришел в Чифу, какое вооружение на борту, сколько человек команда. А все вызнав, потребовали никому на берег не сходить, а дожидаться решения высших инстанций. А после этого, оставив для присмотра нескольких человек, удалились. С ними удалился и лейтенант. У него было дело в нашем консульстве.
Я же с людьми, пристав к берегу, поселился в ближайшей гостинице. Из ее окон был прекрасно виден как сам порт, так и рейд, где на якоре стоял миноносец. Его борта обступили многочисленные шлюпки, а палубу наводнили китайцы. Было непонятно что они там делают, но судя по тому, как реагировали наши матросы — ничего страшного. Китайцы расхаживали с важным видом вдоль бортов, рассматривали вооружение, видимо, прикидывали, что предстоит снять, чтобы обезоружить боевой корабль. Все происходящее укладывалось в первоначальный план Витгефта.
Агафонова и Грязнова я рассчитал. Выдал им денег за честный труд, выделил на дорогу до Питера и поручил следить за ценным багажом. Каким образом они будут добираться до столицы меня не интересовало, мне было достаточно того, что оба они согласились и дальше работать вместе со мною и продолжать дело пионеров авиации. И оба согласились перебраться в Питер. Там Козинцев их встретит как надо, пристроит и нагрузит работой. За это я был спокоен.
Спустя какое-то время из гостиницы исчез Петро. Буркнул, что надо отлучиться по важным делам и скрылся. Явно побежал навещать щупленькую Юн, что совершенно неожиданно запала в суровое сердце мужика.
И вот я остался в гостинице один. На сегодня я решил никаких дел не делать. Подумал найти судно, что согласится отправиться в Артур и закупиться продовольствием завтрашним днем. А сегодня я просто отдыхал. При гостинице был свой небольшой ресторан, что-то типа невзрачного кафе, в нем-то я и присел. Место выбрал возле окна, так, чтобы улица и часть порта просматривались.
Порт в Чифу был как и все остальные порты мира. Грязный, вонючий, с суетой, толкотней и неразберихой. Туда-сюда сновали китайцы, кто побогаче, кто победнее. Много босоты, что пыталась заработать здесь на плошку риса. И бесчисленные попрошайки, которых, впрочем, иногда гоняла местная полиция, без зазрения совести сгоняя с места бамбуковыми палками. Беднота пыталась и у меня стрельнуть монетку, но работники гостинцы пресекли это дело на самом взлете, услужливо давая мне понять, что здесь позаботятся о моем спокойном времяпрепровождении. Пока сидел за столиком, подошел распорядитель и на ломаном русском предложил мне девочку. И не дожидаясь ответа, кивнул в сторону пришторенного дверного проема, где стояла невысокая, но грудастая женщина. Я отказался, китаец понятливо кивнул и отошел словно бы смирившись. Но по виду его было понятно, что ближе к вечеру он еще раз попытается подложить под меня еще одно горячее тело.
И вот я сидел за столиком в по-европейски выглядящем ресторане, кромсал ножом и вилкой кусок мяса по-французски и запивал все это дело французским же вином. Немногочисленные посетители вяло трепались, обсуждали последние новости. Кто-то говорил на английском, кто-то на немецком и на французском. Интернационал.
Неожиданно передо мной возник галантный мужчина. Худощавый, в сером костюме-тройке из дорогого английского сукна, с длиннющими усами на украинский манер спускающихся вниз. Но не такие классические как у запорожских казаков, а чуть скромнее, на грани приличия. Я взглянул на него, поддернув бровью, и господин с сильнейшим английским акцентом меня спросил:
— Ви есть ис "Решителни"?
— Да, — понял я его. — А вы что хотели?
— О май год! — воскликнул он радостно и попытался со мною продолжить беседу сначала на русском, но когда понял, что словарного запаса у него не хватает, с надеждой спросил: — Ду ю спик инглиш?
Я мотнул головой, англичанин всплеснул руками, что-то быстро мне сказал и убежал. Вернулся минут через пятнадцать с каким-то мужиком. И вот тот уже стал мне переводить:
— Вы с миноносца "Решительного"? — спросил англичанин снова.
— Да, с него.
— О, я так рад вас видеть, — лучезарно улыбнулся он и представился: — Меня зовут Майкл Кеннет. Я журналист из Дейли Телеграф. Очень рад, что мне удалось встретить человека, который прибыл из осажденного Порт-Артура. Позвольте узнать ваше имя?
Я представился. Англичанин захлебнулся от восторга. Он обо мне знал, был наслышан. И встреча со мною в этом отдаленном уголке мира для него было все равно что выиграть в лотерею.
— О-о, — закатил он глаза, — ваша моточайка это что-то восхитительное. Японцы подали протест на то, что вы нарушили договоренности о применении воздухоплавательных аппаратов во время военных действий. Ваша атака на воздушный шар показал настоящие возможности летательных аппаратов, таких как ваша моточайка. Это просто удивительно, что я вас здесь встретил. Я знал, что вы находитесь в Артуре, но и предположить не мог, что вы можете объявиться здесь, в этом китайском городе. Позвольте спросить, что вы здесь делает? Вы решили сбежать из осажденного города пока не поздно?
— Не совсем так, — уклончиво ответил я.
— О-о, вы еще туда вернетесь? Нам стоит ждать еще чего-то нового? Не поделитесь новостями из города, не дадите ли мне интервью?
— Отчего же не дать? Дам. Только вы же понимаете, что всего я вам не расскажу. Кое-что там является секретом.
— О-о, как же, понимаю. Военная тайна. А скажите, на вашей чайке летал господин Агафонов? Это он поджег японский воздушный шар. Или же это были вы? Очень интересно узнать, тут в городе при дефиците информации ходят самые невообразимые слухи. Говорят, что вы лично раздаете людям еду и не берете с них за это деньги. А еще говорят, что вы делаете там какую-то лодку, которая будет ходить под водой и ловить рыбу. А еще вы эту лодку хотите снабдить минами и втайне расставлять их прямо под носом японских кораблей. Это правда?
Я засмеялся.
— Ну, это все выдумки из-за недостатка информации. Вы бы еще сказали, что мы там скоро сапоги начнем там с майонезом есть!
— А это не так?
— Совсем нет. В крепости нет недостатка в продовольствии, и она сможет продержаться в осаде без особых проблем более года.
— Неужели? А я слышал, что там....
— Это не совсем правда, — ответил я журналисту. — Имеется недостаток некоторого..., — я подчеркнул это слово воздетым вверх указательным пальцем, — ...все лишь некоторого продовольствия, но вот остального там в достатке.
Я намеренно говорил подобное. Журналисты это такая братия, которая с радостью разнесет плохие вести по всему миру и потому им совершенно незачем знать какие трудности испытывает осажденный Артур. Пусть думает, что у нас все не так плохо, как кажется. Глядишь и японцы, прочитав его газету, почешут в затылке и затянут с первым штурмом.
Господин Кеннет кивнул удовлетворенно. Он давно присел за мой столик, разложил перед собою письменные принадлежности и время от временя делал необходимые заметки. Интервью началось, но прежде чем продолжить, он меня попросил об эксклюзивности нашей беседы:
— Только прошу вас, господин Рыбалко, более никому интервью в этом городе не давайте.
— Как же, понимаю. Но тогда давайте с вами договоримся — мое время стоит сто рублей. Вас это устраивает?
У Кеннета упала челюсть. Видимо, с подобной наглостью ему пришлось сталкиваться впервые. Он переспросил, полагая, что ослышался.
— Да, все правильно. Сто рублей за эксклюзивное интервью.
Это были сумасшедшая сумма за подобное. Никто и никогда до этого не практиковал. И журналист стал протестовать, взывать к моей совести и просто стыдить. Я же, молча отодвинув пустую тарелку и допив последний бокал вина, встал:
— Ваше право. Но, полагаю, вы здесь не один такой. Думаю, имеет смысл устроить пресс-конференцию. Собрать вас всех в одном месте и ответить на все интересующие всех вопросы.
И вот тут Майкл Кеннет понял, что выбора у него нет и он, замахав руками, усадил меня на место, достал свои фунты, приблизительно эквивалентные запрошенной сумме и, вложив их в мою ладонь, переспросил:
— Но вы обещаете, что более никому?
— Слово джентльмена.
Мучил он меня долго. Пытал два часа, все выспрашивая, вынюхивая, обмусоливая все непроверенные слухи. Я ему объяснял, убеждал и доказывал. Вскоре к нам присоединился еще один человек и Кеннет, строча мелкие записки, время от времени отправлял его на телеграф, чтобы тот стрелял молниями в собственное издательство. Так он бегал раз пять, потом присел так же рядом и внимательно припал на уши. Старался все запомнить.
Ближе часам к четырем я удовлетворил их любопытство и они ушли, с ухмылкой пройдя мимо торчащих возле дверей парочки европейцев. Что-то бросили им на ходу и те, вмиг погрустнев, развернулись и ушли восвояси. Это были конкуренты.
Я же спустя какое-то время, выйдя из ресторана, пошел гулять по Чифу, лениво отстукивая по каменистым улицам прочной тростью. Дошел до порта, присматриваясь к китайским судам, прикидывая какое из ним сможет взять больше всех груза и сколько. Незаметно дошел до места, где я сошел на берег со шлюпки. И тут увидел смолящего папиросой лейтенанта Рощаковского. Он сидел на массивном валуне, смотрел в сторону рейда и терпеливо ждал шлюпку, что уже шла по морской ряби со стороны "Решительного".
— День добрый, — поздоровался я, подойдя со спины.
— Ой, здравствуйте, Василий Иванович.
— Чего вы такой грустный? Случилось чего? Или, наоборот, не случилось? Удалось попасть к консулу?
Он кивнул устало:
— Да, побывал я у него. Потом к губернатору местному сбегал. Важный такой чинуша, толстый. Просил его, чтобы нам дали время отремонтироваться, а потом уйти обратно в Артур.
— Ну и?
— Не дает, проклятый мандарин, времени. Говорит, чтобы немедленно разоружались.
Я понятливо угукнул. В принципе все происходило, так, как и было запланировано с самого начала. Витгефт повел эскадру на прорыв во Владивосток, а Рощаковский в Чифу, где и должен был закончить свою войну с японцами.
— Чего же вы грустите? Неужели мало повоевали?
— Да как вам сказать, — пожал он плечами, — нехорошо это сбегать из крепости, пусть даже и по такому важному делу. Хотелось бы вернуться обратно и там достойно послужить государю.
— М-да, вы молодой и кровь у вас горячая.
Ох тихо засмеялся, повернул ко мне голову и с усмешкой сказал:
— Да и вы, вроде, не старик, а тоже в Артур возвращаться собираетесь. Я ведь не ошибся, это так? Купите опять здесь продовольствие, найдете какую-нибудь лоханку и вернетесь.
Я развел руками, показывая, что иначе поступить не могу. Вот и лейтенант так же развел в стороны ладони и констатировал:
— Вы всего лишь гражданское лицо, богатый купец и фабрикант. А все равно не можете отсидеться в стороне от такой беды. А представляете, каково сейчас мне, боевому офицеру? Вместо того чтобы сражаться с врагом, я вместе со своими людьми буду интернирован. Война для нас закончилась, мы теперь гражданские люди.
У Рощаковского на душе скребли кошки. И курил папиросу, тяжело тянул ее, а когда она заканчивалась, отшвыривал мятую гильзу в сторону, и доставал новую. Так и дождался своей шлюпки. Та с мягким шуршанием пристала к берегу, и лейтенант поднялся. Он уже почти умастился в ней, почти отдал приказ грести к миноносцу, но я неожиданно для себя попросил:
— Подождите, лейтенант.
— Что такое, Василий Иванович.
— Не отходите пять минут, подождите меня. Я сейчас быстро, — и я убежал. Купить в местной лавке вина, водки и богатой закуски не составило труда, и уже совсем скоро я забирался в шлюпку, закидывая богатое съестное под ноги. И пояснил: — Скучно здесь и мне и вам. Отдохнем напоследок, кто знает, когда еще увидимся.
И Рощаковский, улыбнувшись мне, согласился.
На палубе миноносца вовсю расхаживали деловитые китайцы. Следом за ними ходили наши матросы, следили, чтобы те ничего не сотворили. Рощаковский, поднявшись, отдал печальный приказ "Разоружиться" и в тотчас матросы стали снимать с орудий и минных аппаратов затворы, ударники и запальные стаканы торпед. Отдали все винтовочные затворы и все штатные револьверы. Все это сгрузили в шлюпку к китайцам и те, убедившись, что корабль остался безоружным, отбыли. Лейтенант так же был вынужден отдать свой личный револьвер. Пытались обыскать и меня, но Рощаковский заступился, пояснив, что я не являюсь членом экипажа и потому никакого отношения я к данной ситуации не имею. Китайцы отступились и в итоге, когда они отбыли, на "Решительном" вооруженным остался лишь я один. Лишь у меня был в подмышке скрыт пистолет.
После того как китайцы отчалили, Рощаковский приказал спустить флаг, что и было сделано матросами с большим сожалением.
Мы спустились в каюту к лейтенанту, откупорили там бутылку водки и без особого настроения ее пригубили. Я пить не хотел, Рощаковский, видимо тоже. Оба мы лишь обмочили губы жидким огнем и откинувшись спинами на стену, стали говорить за жизнь. Рощаковский открыл иллюминатор, закурил и излил мне всю душу.
Погано у него было на душе — не кошки скребли, а тигры терзали. Рвали медленно сердце на лоскуты, поедали заживо. Ругал он японцев, ругал китайцев, ругал Витгефта, сожалел о внезапном ранении Макарова. Предполагал, что останься он вдруг у руля эскадры, то все могло бы пойти по-другому. Уж Макаров бы точно не стал убегать во Владивосток, не стал бы искать там спасения. Я с ним соглашался, так оно, наверное, и было бы. Одно утешало Рощаковского — консул весьма серьезно отнесся к депеше и развел активную деятельность. И пообещал оказать все свое влияние на местного губернатора, с тем, чтобы он позволил "Решительному" отремонтироваться.
— Может не все еще потеряно? — вопрошал меня лейтенант. — Может консул сможет убедить дацуна и он даст нам время на ремонт? Как думаете?
Я жал плечами. Этого знать я не мог.
— Эскадра, наверное, уже обогнула Корейский полуостров и сейчас на прямом пути во Владивосток. Как думаете?
И тут я жал плечами. И этого я не знал. Как там прошла наша эскадра, натолкнулась ли она на японцев или же обошла их мне не было известно. Лишь одно я помню. Помню лишь пару фотографий, виденных в Интернете, где наши затопленные корабли лежали на внутреннем рейде Артура. А если это так, то никуда Витгефт не прорвался, а вернулся обратно. Говорить об этом я Рощаковскому не стал, не было нужды уничтожать его еще больше.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
