Слезами на траве

Глава 1. Сдохнет Масяня на улице. Э-э-х

Настя Звягинцева была хорошей девочкой. Она хорошо училась в школе. Но уже со школьных лет она узнала о себе пару нехороших вещей. Она была какая-то начинающая гипнотизёрша. Обе бабушки — и мама папы, и мама мамы — жили в деревнях и умели "зубы заговаривать". Но внучка их быстро раскусила, зубы они заговаривали! Настя не дурочка была: смотрела фильмы про Гарри Поттера и "Сумерки" — ведьмами, вампирами и всякими оборотнями её было не удивить. Но бабушки её удивили — ничего ей не рассказали, когда она честно им призналась, что она может ребятам "зубы заговаривать" и мозги пудрить. Бабушки не признались в том, что они настоящие колдуньи, ведьмы, и ничему её не научили, обе усмехнулись и сказали почти одинаково: "Придет еще твоё время, внучка. Тогда и поговорим". Ага, как же, поговорили они. Ладно, хоть у неё ума хватило не рассказывать подругам про свои выкрутасы.

Очень скоро Настя поняла и другую свою нехорошую черту: она могла продать что угодно кому угодно, с выгодой для себя, естественно. И точно это ей "гипноз" помогал! Потому что она ухитрялась впарить дальним знакомым совершенную чепуху за скромную, но всё равно, плату. Друзей и подруг она на деньги не разводила, еще чего! И родителям ничего не рассказывала о своем умении торговать — они бы не поняли: папа работал в больнице терапевтом, а мама учителем английского языка в школе. С английским у Насти всё было отлично. Она была умница, почти красавица блондинка и спортсменка. Это папа её приложил — было у него увлечение, и сам поддерживал себя в здоровом теле, не курил, занимался спортом, и Настю заставил заниматься самбо. В детстве она пыталась сопротивляться, но папа ей просто сказал: "Какие танцы? Встретишь хулигана, что, танцевать с ним будешь?" Мама строго следила за её занятиями — поддерживала спокойное отношение к этой физкультуре, да и сама Настя не горела на всяких соревнованиях, копила победы, получила свой второй юношеский разряд за шесть лет, и ей хватило.

После школы она легко поступила в Педагогический университет на факультет иностранных языков. Работать учителем она не хотела, а вот "Лингвистика" и программа специалитета "Перевод и переводоведение" ей были понятны и ближе — со знанием английского языка можно жизнь устроить. "Пошла, нафиг учиться, дура такая!" — счастливо промурлыкала Настенька, когда узнала точно, что поступила. Она обожала Масяню, знала из этого мультика гору всяких дурацких фраз. Да у неё даже коллекция красных маек была! Был у неё такой бзик — каждая девочка имеет право на свою изюминку, на свою родинку на теле "не покажу где", на свою прибамбасинку и на свою особенную и неповторимую индивидуальность. Настя не была хулиганкой, но была как кошка — могла немного пошалить.

На лето Настя планировала хорошо повеселиться, пока родители проводят неделю в отпуске — они второй раз собирались слетать на Кипр. Но у папы случилась какая-то неприятность на работе и отпуск ему накрыли тазиком. Настя не особо возмущалась: полететь с мамой на Кипр? Почему нет? На неделю всего. Прикольно.

На Кипре ей не всё понравилось. Жарко в августе очень. Номер без вай-фая — дикость какая! Но зато на пляжах есть вайфай бесплатный. Ладно, хоть номер достался с окнами на море, а не на дорогу. Расстояние до пляжа полкилометра, минут семь идти — вниз весело, а вот подниматься потом — фу. Пляж сразу понравился: очень чистый, песок мелкий, бархатный, всех оттенков светлого до золотого, без ракушек. Вода прозрачная. Сам пляж не большой, но много лежаков с зонтиками, есть без зонтиков, можно и просто на песочке расположиться. Зонтики и лежаки платные были — пять евро за всё, хотя в описании отеля написано, что бесплатно. Еду при отеле она не пробовала ещё, мама сразу сказала, что сама будет готовить. Йогурт и оливки расхваливала, а остальное — всё как обычно. Мама сразу предупредила: они приедут в спокойное место, вечерами на пляже не будет дискотек. Какие дискотеки? Настя не увлекалась тусовками. Поглупить, поболтать на английском с туристами она и днём сможет, Кипр был компактным островом — всё рядом.

На второй день, утром Настя позавтракала йогуртом — отличный был йогурт на Кипре, тот самый, отведав ложечку которого так и хочется облизнуться и, предвкушая очередную ложечку вкусности, негромко мурлыкнуть: "Ё-гур-р-рт". Покушала и пошла на пляж. Покупалась, прилегла на шезлонг под зонтик и уснула. И проснулась она совсем не на Кипре.

Сначала она подумала, что это какая-то акция для русской туристки: с пляжа убрали все зонтики, лежаки и совсем всё убрали — только море, только песок и зелень на холме. И тишина. И чистота — впрочем, на этом пляже и вчера было чисто, всегда было чисто. Но потом она поняла, что никакой дороги наверх к отелю нет! Нет ступенек, нет перил, ничего нет, даже тропки нет никакой, Звягинцева оказалась непонятно где, хотя — ещё раз оглядевшись по сторонам, быстро вспомнила пейзаж — это был ей знакомый пляж! Но так же точно Настя начинала понимать и то, что это был вовсе никакой и не пляж. Это было место у моря, просто место у моря, а не пляж.

И вот тогда она запаниковала. Ничего себе дела — в одной майке и синих шортах очнуться на песке в полном одиночестве и непонятно как! И нет никакого намека на этот городок дурацкий — Протарас, "про Тараса", название ей сразу показалось смешным. Сейчас ей было не до смеха. Она замерла и присела на корточки там, где вскочила с песка, когда проснулась. Оглядывалась по сторонам, и всё ждала, что вот сейчас появятся люди, и всё окажется странным розыгрышем, и мама...

И тогда Настю накрыло с новой силой. Потому что она вдруг ясно осознала: не будет так, как прежде, и не будет никаких ни мамы, ни папы. Словно в мозгах что-то окатило холодной чистой водой, словно несильным, но плотным потоком воздуха смахнуло пыль с мозга — Настя помотала головой, но ощущение какой-то неестественной ясности в голове не проходило. И эта ясность была противна, ужасна, как прикосновение к холодной коже змеи.

"Мамочка, я попала", — сообразила один вариант фантастической ситуации Настя.

Верить в такое не хотелось, и она с удовольствием не поверила и, вскочив на ноги, решительным шагом прошлась по пляжу, высматривая хоть какой-нибудь кусочек бумаги или обёртки, хоть обрывок, хоть банку пивную пустую — ничего! Но она не могла ошибиться — не могла она оказаться в такой заднице, зачем ей такое — она в универ должна этой осенью пойти, она на работу хотела устроиться, и картошку эту проклятую: кто поможет своим выкапывать и собирать? Зачем они с мамой полетели на этот Кипр проклятый? Не мог отец — так и не надо было ничего экономить, сдали бы путевки и всё. Настя бродила по пляжу, и смотрела на мир как бы двумя зрениями: она одновременно не верила в это всё и видела мир нормальный, пыталась найти его признаки, ну хоть какой-нибудь мусор. И вместе с тем ей было понятно, на каком то глубинном, воющем от животного страха уровне понято: это не её место — всё здесь новое и незнакомое, и ничего старого она не может встретить — бесполезно метаться! Но уйти с этого маленького пляжа, который казался неуловимо знакомым, ей было страшно — нельзя. Никак нельзя, ведь если она сдастся, и поднимется на холм, она там такое может увидеть... точно не Протарас, Тарас там и близко не ночевал.

В итоге она устала. Усталость накатила внезапно, и Настя опять присела, но теперь она себя чувствовала опустошенной, и кушать захотелось жутко! Вот уж дикость несуразная какая. Ничего. Ничего не было под рукой. И Настя громко расхохоталась: "Масяня!" И всё на этом. И не надо лишних слов: в дурацкой красной майке, не скрывающей животик, в шортиках — и всё! И тишина. И ничего ей уже не хотелось делать. Про всякие бабочки она знала — никакая она не героиня, хотя что-то страшное творилось с головой. Она замерла. Это ненормально было. Настя была девочка умная и училась хорошо, но никогда не отличалась знаниями в точных предметах. Она хоть была блондинкой, но "блондинкой" не была — нормальная она была, хорошо училась. Как все нормальные люди забывала всё подряд. А сейчас, она с легкостью вспомнила страницу учебника химии, вспомнила строки одной дурацкой книжки, которую ей подсунул Генка Локтев, про попаданцев этих дурных. Она точно вспомнила несколько составов пороха. Вот уж на что ей было плевать — как серу, селитру и уголь смешивать. Почему сразу порох! Какой порох, какие попаданцы — не надо дергаться — раздавишь какого-нибудь таракана и всё: птичка его не съест, лиса не съест птичку, мужик не убьет лису, не подарит невесте воротник, не родится ребенок. Не родится она. Но она вот она — сидит как дура идиотка идиотская на голом пляже в красной майке. Доигралась. Ну её к чертям эту игру.

"Пойти, утопиться что ли? Чаю мне сейчас никто не нальёт, и веревки нет, чтобы повеситься", — спокойно подумала Настя и посмотрела на воду залива новыми глазами. Какая же она чудесная: чистая, прозрачная, всеми оттенками зелени и бирюзы отливающая морская вода, и как много её, до самого горизонта над которым солнце уже встало, но еще не дошло до зенита своего, но и не слепило лучами утреннего восхода. Первозданная красота мира и моря не утешала, в голове всё работала малознакомая машина рассуждений: неприятная такая сообразительность, критичная, хладнокровная, мешающая расплакаться и поорать от души на весь этот проклятый мир, на себя несчастную. Если ты попаданка, всплывшая в твоей голове шутка юмора Антона Павловича Чехова тебе поможет, только держись, вот только карман держи шире! Если ты попаданка и знаешь про эффект бабочки, тебе остается выбор: либо умереть тихо сразу, либо забиться в дыру поглубже, в нору где белый кролик не пробегал, и тихо там сидеть, питаясь травками и дикими оливками — ведь должны же быть на этом проклятом Кипре оливки. И почему сразу проклятом? Самое место таким как она — остров, мало шансов столкнуться с людьми. И никому она не навредит своим появлением в это время. А время точно было ненормальное — раз нет мусора — нет обычности, раз нет присутствия людей — нет цивилизации рядом! А вдруг не Кипр? Этого только не хватало!

И жить хочется! Настя никак не могла расплакаться. Она редко плакала. Характер был такой у неё — не плаксивый, скрытный и одновременно общительный, много было у неё друзей. Только нет теперь никого! Ни Ленки Петровой, ни Лариски Путилиной, ни Аньки сволочи — до сих пор не отдаёт долг. И Андрюшки нет, и Сашки, Алешки, ни дурака Генки со своими вечными выдумками — вот ведь попа, анус, вдвойне попаданус!

Судьба хранила девушку, не всё в нашей жизни пинки и плевки, встречаются в равной мере и улыбки и подарки. Даже от незнакомых людей, прохожих. Как тот старичок, который подкрался незаметно, но потом осторожно выполз из кустов, и на коленях стал ползти по песку к Насте.

Звягинцева сразу услышала постороннего, резко отвернулась от моря в сторону шороха, но испугаться не успела. Она широко раскрытыми глазами смотрела на это чудо доисторическое и пыталась связать в голове концы с началами. Старичок был тощий, лысенький, весь коричневый от загара, и на нем никакой одежды не было вовсе — только какая-то плетеная из веточек юбочка на бедрах прикрывала то, что там у него от членика осталось. Она хорошо видела главное: этот абориген местный боялся её еще больше, чем она всего боялась. И когда он подполз близко, ей сделалось противно от запаха, которым был пропитан этот старикашка — он был пропитан запахом старости и бомжатности. Неприятно когда такие люди к вам приближаются. Вот и ей резко расхотелось с таким типом новостями обмениваться.

"А ты еще, что за Хрюндель?" — заорала на старичка Настя.

Старик замер. Поднял голову. Пристально всмотрелся в её лицо и вдруг резко заговорил негромким хрипловатым голосом. Так говорят люди, которые не часто общаются с другими, бывают такие, встречаются везде анахореты и прочие молчуны.

И ни слова не поняла Настя из услышанной нелепицы, сплошные "кала-мала", "кар-мар", "теа-генеа". "Вот и это еще на мою голову, это что за язык такой? Надо на нормальном русском спросить его, и на английском", — подумала Звягинцева и перебила разговорившегося старого бродяжку, стала задавать вопросы. Первым делом она спросила про место: это Кипр? Сайпрес? Старик ничего не понял, не закивал утвердительно, как надеялась Настя. И ей сделалось опять дурно — да куда же она залетела во сне? Это что за место такое кругом! Немного она успокоилась оттого, что старик отрицательно помахал руками на очередное упоминание Кипра, он указал в сторону, противоположную от моря, вглубь острова, и несколько раз повторил "кипрос", при этом лицо его сделалось недовольным и немного смешным, видно было, что этих "кипросов" он не уважал, не любил и сам никоим образом себя "кипросом" не считал.

Воняло от него как-то неприятно, не так уж и противно, но неуютно рядом с ним было. Махнув на него рукой, Настя отошла к зелени и присела на травку. А когда старик вознамерился составить ей компанию, она решительно указала ему на море: "Иди вымойся, вонючка!" и несколько раз повторила этому застывшему от таких слов старикашке: "Иди, иди, нечего ко мне приближаться. Умойся, потом будем коннекты налаживать. Я голодная, как скотина! Ох, мама..."

И она заплакала. Просто сидела, и слезы текли, и не было никакого желания рыдать навзрыд, трястись в припадке, тупо сидела и слезы текли по лицу. Хорошо, хоть старикашка убежал к морю и уже плескался там, и вопил что-то на своем "лопотанском языке".

Когда он вернулся, пахло от него лучше, на пользу пошло ему омовение морской водичкой, он словно и головой своей лысой стал лучше соображать: сначала подошел и, только приблизившись, упал на колени. Настю это немного напрягало. Момент был глупый и непривычный. По всему выходило, что это местный дикарь какой-то, и она ему не ровня — в голове уже успели промелькнуть факты, которые её заставили вопросительно посмотреть на небо, задавая немой вопрос: "И за что мне это? А можно это забрать, а меня вернуть обратно?"

У неё память стала идеальной, она могла вспомнить то, с чем познакомилась несколько лет назад. Сейчас бы она любой экзамен сдала в любой университет России, только не было никаких универов больше — не может быть универов там, где вот такие бомжи встречаются — совсем без цивилизации, и явно европейской наружности. И неожиданно, Звягинцева поняла и другое: спасибо тебе папа, самбо это спокойная оборона и весьма скромное нападение, но при необходимости и в случае нехорошего поведения, она этому старичку вмиг руку заломает, узнает, нетопырь, как над девушкой глумиться! Глум и стёб Настя не любила. Она могла шуткой Масяни отговориться и поднять всем и себе настроение, но не любила серьезно людей доставать.

Старик сидел на коленях, она пыталась познакомиться. Настя, Анастасия, Звягинцева — все эти слова ему казались преисполненными особого смысла, реагировал старичок с уважением, восторженно кивая головой. Ткнул и себя в грудь кулаком и назвался "Кадмен". Настя чуть прищурилась и стала соображать. Жаль, но воспоминания не могли работать как википедия, нельзя было сосредоточиться на слове и вызвать подсказку: где, и в каких словосочетаниях употребляется нужное слово. Имя "Кадм" точно было ей известно, вроде бы слышала что-то такое, но древностью от него веяло, не русское имя, не сразу и вспомнишь всяких Кадмов.

Осторожно, аккуратно она стала уточнять и останавливать старика, который время от времени что-то ей негромко и с уважением втолковывал. Малая часть слов казалась знакомой. Точно Кипр рядом, греческое что-то в словах мелькало, она слышала какие-то "наукообразные частицы" точно понимала — от греческого языка он разговаривает, но очень искаженного греческого, и её он "Анна Стасиона" начал величать, точно греки рядом проплывали. Но жуть была в том, что старик начинал её пугать, точнее не он сам, а то, как спокойно он реагировал на те крохи знаний, которые ему подсовывала Настя, просто начав перелистывать в памяти учебник древней истории мира за пятый класс. Она останавливала его, уточняла, и старик уверенно кивал головой и указывал в разные стороны света, подтверждая то, что есть такие места, которые известны ей, восхитительной и такой умной Анне Стасионе.

Беда была в том, что древность её окружала дикая. Она уже сообразила, что рядом с этим дикарем живут где-то там за морем нормальные древние цивилизованные люди. И вот это напрягало. Фараон, Финикия, Вавилон, Афины — в разные стороны указывал старик, и Настя соображала — а она влетела не по-детски. Здесь же рабство кругом процветает! Вы с ума сошли! Она не хочет в рабыни. Она им покажет рабыню, Спартак от зависти удавится. Она им тут восстание устроит такое, что весь Рим станет столицей русской демократии! Мысли в её голове мелькали чистые и пронзительные, как стрелы молний, Настя сверкала глазами и пугала аборигена, который притаился рядом.

Внезапно старик скорчил умильную мордашку, и сразу показался ей довольно симпатичным, он похлопал себя по голому животу, покрытому не только загаром, но и следами от царапин и ран. Потом он указал и на её живот, не прикрытый маечкой — и на пальцах изобразил детский жест, как ногами перебирает человек при ходьбе. Да, живот от голода уже урчал иногда недовольным зверьком: "А кормить кто будет, хозяйка? Прекращай свои мудрствования, есть давай! Успеем на броневичок влезть и кепариком всем помахать — восстание восстанием, а еда по расписанию!"

Настя встала и кивнула этому Кадму: веди, Сусанин.

И они пошли. По дороге, которой никакой не было, а была незаметная тропинка малохоженая, уходили они от побережья, спокойно, не разговаривали. Настя опять пыталась сообразить важное: где она и в каком она месте очутилась.

Вчера в этой части острова особо высоких гор она не увидела, горы были далеко на севере Кипра в тридцати километрах от курортного поселка. Ещё она хотела на Олимп сходить обязательно. На Кипре, оказывается, есть свой Олимп! Но это надо на другую часть острова ехать, мама с папой были на этом Олимпе, рассказывали ей. В округе на восточном берегу острова гор не было, холмов много, и к основанию одного холма и привел её этот "хоббит лысый". В норе он проживал! В землянке он ютился. И ей уже было безразлично такое убожество — да хоть в пещере, жрать давай, корми гостью, Бильбо Кадмис.

И он её накормил, так накормил, что она надолго запомнила свой первый обед на Кипре. Кипром это место оказалось, правда, местные его так не часто называли, у них было несколько названия для своего родного острова, и "Кипрос" было самым ненавистным.

На обед старик предложил рыбу, на углях пожаренную, это она осилила. И даже мёд она одобрила в горшочке — горшочек её удивил, и она его долго рассматривала. Впервые в жизни она увидела нечто непонятное в привычном. Горшок был небольшой, величиной в два кулака всего, с широким горлом. Простой глиняный горшок без всяких глазурей, украшений рисунками. Но он был каким-то абсолютно совершенным. Он как лист белой бумаги был — все просто, все примитивно и элементарно — белый лист, чистый лист, и в нем всё было законченно и просто, а всякие украшательства, виньетки, даже клеточки и полосочки, облегчающие письмо, — это лишнее. Настя видела, что простой горшок был очень правильным, аккуратным, хоть и примитивным. Он был вещью! Вот! Она довольная кивнула себе головой, точно, вот что она поняла: это был не просто горшочек, это была вещь. И мёд был вкусным, хоть и с примесью всяких листочков и травинок. Хлеба не было. Зато соль была отличная — белая, как сахар, некрупная кристалликами.

День продолжался. Жизнь продолжалась. Хотя Настя Звягинцева уже серьезно успела рассмотреть вопрос: "А может быть, она умерла просто?" Нет никаких попаданий в альтернативную историю. Эту глупость писатели выдумали. Вроде бы Марк Твен начал, американцы те ещё выдумщики. А насчет смерти люди давно фантазируют и ничего не могут внятного сообразить. Вариант со смертью ей нравился. Он хоть на полпроцентика был понятным. Она просто умерла во сне. Молодой? И что? Она здоровая была? И что? Подойдет к тебе спящей террорист или бандит отморозок — и всё. И проснуться не успеешь. Не рая тебе, не ада, а вот такое место — "Кипр, который не совсем Кипр". И почему "не совсем Кипр"?

Звягинцева не испытывала повышенного интереса к истории, она никогда не интересовалась этим островом, Греция никогда не волновала её. Троя, Македонский, Афины, Кипр, Крит, Спарта! О да, "Спарта это было прикольно!", классный фильм, хоть и скучный. Вторая серия ей больше понравилась, там такая готичненькая тетка злодейства изображала, просто жуть. "Артемисия! А актрису звали Ева Грин! Они там обе жуткие тётки — она и Лена Хиди снялись в этих "спартанцах" — жаль, что Еву Грин не взяли в "Игру престолов", они бы там этому карлику показали, как сестёр обижать", — размышляла о всяком никчёмном Настя.

Сытый человек — удивительный человек. Трудно понять то, что с ним происходит. Организм занят важнейшим делом. Это не просто так: забросал в рот топлива и пошёл себе дальше "коэффициент полезного действия" демонстрировать. Пищеварение — дело тонкое. Настя только чуть наморщила нос, впервые приблизившись к странному месту: землянке, пристроенной к холму — "Нора", вылитая нора, как у хоббита, даже дыра входная была круглая, завешенная переплетенными сушеными пальмовыми листьями.

Абориген жил один. Совсем один, но ему кто-то помог в самом начале устроить себе жилище. У самого подножия холма, довольно крутого с этой стороны росли заросли какого-то кустарника. Не деревья это были, кустарник, но высокий — метра два в высоту уходи стволики. И старик хитро устроился: он как-то убрал часть кустов, сделал небольшое углубление в зарослях, а потом верхушки с кустов соединил — сделал крышей. И потом уже потихоньку вплетал ветви в стены и крышу, экологично и прикольно себе норку сообразил. Но и в сам холм он немного зарылся. Настя была девочка не маленькая, метр шестьдесят восемь. Старик был не выше её, ей сразу стало неудобно, когда она заглянула в этот "домик". Головой она почти касалась живого потолка, и неровным он был, странное ощущение — непривычное. Хватило с неё сегодня всякого непривычного. И попахивало в домике неприятно — не очень хорошо. Не отвратно, но странно.

Покачав головой, Настя не стала заморачиваться с новыми негативными впечатлениями. Сейчас всё ей было плохо. Всё не так. Ладно, хоть покушала и можно было сидеть, жалеть себя несчастную и пытаться понять: а делать теперь что? Как жить? Если не думать, если не шевелиться, не будет из этого никакого толку. Анастасия Звягинцева не согласная была с такими перспективами! Ещё чего! Вот и сидела, прислушивалась к самой себе, кивала старику, который хоть сообразил "приодеться" — вылез из своей норки в поясе кожаном, к которому были прикреплены юбочкой полоски кожи почти до колен.

Старику она одобрительно кивнула, когда он опять изобразил жест "шевели ногами" и выдал перевод на местный: "пао". Потом ткнул себе в грудь и добавил: "Эго пао", указал на Настю и продолжил: "Иси пас". Звягинцева кивнула головой и прекратила это безобразие, улыбнувшись своим мыслям: "Вот тебе и универ. Вот тебе и иняз. Греческий это, эгоизм — это греческое слово. Поступила, блин, первокурсница". Она встала, увидела подходящее место, где была проплешина земли, пошла к ней и поманила старичка преподавателя за собой, не удержалась и похвасталась: "Иси пас, Кадм". Прихватила обломок ветки и написала латиницей новые слова на земле. Протянула ветку старику. Кадм посмотрел, отрицательно покачал головой и исправил буквы на всякие "альфы и омеги". Настя кивнула — точно Греция. Пишут уже! Ой, мамочка, кругом рабовладельцы. Ахиллесы совсем не добрые, спартанцы странные какие-то, смелые они и доблестные, но рабов илотов они гнобили жестоко — только прячься от таких. Надо скорей учить эту азбуку, язык местный, а то "сдохнет Масяня на улице. Э-э-х!"

Книга участвует в конкурсе, поэтому текст полностью, абсолютно безвозмездно, бесплатно, если Вас заинтересовало "что может там прогрессорского натворить русская выпускница обычной школы 17ти лет" — можно прочитать только на https://litnet.com/book/slezami-na-trave-b73783