Социально-психологическая фантастика, антиутопия, утопия
Посвящается моей любимой дочери Юлечке
"И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырёх животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь белый, и на нём всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить..."
Откровение Иоанна Богослова (6, 7:1-4)
ОГЛАВЛЕНИЕ:
Часть первая. ОБРЕЧЁННЫЕ НА ДОБРО
Глава первая. Надежда умирает последней
Глава вторая. Свинцовый дождь
Глава третья. На пути к истине
Глава четвертая. Лесное братство
Глава пятая. Лава
Глава шестая. Чёрная тень
Глава седьмая. Пепел
Глава восьмая. Багровые сумерки
Глава девятая. Лицом к Солнцу
Часть вторая. ЩИТ АХИЛЛА
Глава десятая. Долгая заря
Глава одиннадцатая. Тени из прошлого
Глава двенадцатая. Знамя цвета крови
Глава тринадцатая. По лезвию бритвы
Глава четырнадцатая. Да, возгорится пламя!
Глава пятнадцатая. Скованная вера
Глава шестнадцатая. Тропой мотылька
Глава семнадцатая. Лебеди и вороны
Глава восемнадцатая. Падение спящих
Глава девятнадцатая. Инферно
Глава двадцатая. Десятая ступень
Глава двадцать первая. Острова в океане
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ОБРЕЧЁННЫЕ НА ДОБРО
"Взгляни на труды мои, о Высокомерный, и отчайся"
П.Б.Шелли "Озимандия"
"Огонь может погаснуть,но никогда не станет холодным"
Хиропадеша
ГЛАВА ПЕРВАЯ
НАДЕЖДА УМИРАЕТ ПОСЛЕДНЕЙ
...Тьма. Вокруг была только тьма, из которой я выплывал, как из глубины чёрного колодца — тяжело, медленно, рывками. Сознание возвращалось, заполняя беспомощное тело, одеваясь в него, как в изношенные одежды.
Я с трудом приоткрыл веки: перед мутным взором появилась серая плоскость, казалось, уходившая в бесконечность. На ней в луже крови неподвижно лежала Юли. Её спутанные волосы были сбиты на лицо, и я не мог увидеть его, не мог заглянуть ей в глаза. Я видел только раскинутые в стороны руки любимой, словно пытавшиеся ухватиться за гладкий пол окоченевшими в предсмертной судороге пальцами. Моя щека лежала в её крови, и я чувствовал запах этой крови, но я не чувствовал её тепла — тепло ушло навсегда...
Душа моя была пустой и холодной, а сердце казалось тяжёлым куском льда, тяготившим грудь.
Кто-то ещё находился рядом. Я отчётливо чувствовал это. С трудом оторвал голову от липкого пола и покосился вправо.
На своём подобии трона восседал Крода. Он терпеливо ждал, и его землисто-зелёные глаза под взъерошенными бровями насторожились, когда я стал проявлять признаки жизни.
Обрадованный, он чуть склонился вперёд и воскликнул с нескрываемой издёвкой:
— С возвращением, Камал!.. Или правильнее Максим?
* * *
Полосы красного света проникают сквозь жалюзи на окне, пересекают комнату, ложатся на противоположной стене причудливой лесенкой. Я слегка прикрыл глаза — красные трепетные стрелы стали расплывчатыми, как будто в тумане. Откуда-то издалека, наверное, с улицы доносился тихий жалобный скрип... Какой-то странный звук... Вдруг понимаю, что это скрипит ставня на окне. Наверное, на улице ветер? Который сейчас час?
Поднимаю правую руку — циферблат часов блеснул в полосе красного света раскалённым углем. Острые розовые цифры в нервном нетерпении застыли на отметке без пяти семь. Время земное, значит здесь и вовсе рано! Солнце только-только всходит, поэтому влажный и прохладный ночной ветер ещё не превратился в иссушающий дневной жар. За два года я так и не отвык воспринимать время по-земному. Наверное, это была неизбывная тоска по далёкой теперь родной планете.
Я повернул голову. Юли спала на боку, спиной ко мне. Лёгкая простыня съехала с её плеча, сбилась множеством складок у талии, подчеркивая изгиб бедра. Её чёрные шелковистые волосы в беспорядке разметались по подушке, слегка щекоча мою руку. Это ощущение лёгкого, едва уловимого касания её прядей о мою кожу, столько раз испытанное мною, всегда заставляло трепетать моё сердце. Ночная тьма, затаившаяся в густой копне её волос, поглощала красные солнечные стрелы, разливавшиеся глубокими медными переливами. Один из солнечных лучей отважно скользнул по спине моей любимой, и её гладкая кожа заблестела, словно начищенная бронза.
Осторожно, стараясь не разбудить Юли, я просунул руку под подушку и достал оттуда тяжелый тридцати зарядный "Вектор-Агрэ", блеснувший никелированным стволом в лучах утренней зари. Широкая, отделанная костью, рукоять привычно и удобно легла в ладони, тяготя её тяжестью холодного металла. Я нажал крохотный рычажок, и из рукоятки послушно выскользнула обойма с тремя рядами патронов. Пули боевые, не электрошоковые. Каждая из них могла унести чью-то жизнь, причинить кому-то боль и страдания. Болезненно поморщившись, я загнал обойму обратно в рукоятку и положил пистолет на низкий столик, стоявший тут же около кровати. Необходимость боевого оружия здесь, на Гивее, вызывала в моей душе противоречивые чувства. На Земле люди давно не знали оружия, способного убивать.
Медленно сев на постели, я ощутил босыми ногами приятную мягкость ворсового ковра на полу. В зеркале на противоположной стене, там, где располагалась дверь в соседнюю комнату, появилось отражение странного существа: лохматого и заспанного, в красно-чёрную полосу. В другое время я, наверное, удивился бы этому, но на этой планете я давно уже привык к подобным причудливым переходам света и тени. Поэтому сейчас в осунувшемся лице, смотревшем на меня из глубины зеркала хмурыми и настороженными глазами, не было ровным счётом ничего особенного — это был я и только я.
Впрочем, одна особенность всё же была: лицо выглядело сильно небритым. Я провёл пальцами по подбородку и удостоверился в том, что щетина на нём действительно порядком отросла. В здешнем жарком климате волосы должны были бы расти медленнее, и бриться нужно было бы заметно реже, но у меня всё почему-то происходило наоборот. Почему я не знал, но побриться всё же стоило бы.
Бесшумно ступая по ковру, я прошёл в ванную комнату. Мощности единственной действующей в городе энергостанции едва хватало на то, чтобы обеспечить электричеством две небольшие фабрики и завод, которые начинали функционировать только ближе к ночи. Люди, — те, кому посчастливилось работать на этих предприятиях, — большую часть дня вынуждены были проводить на революционных митингах и заседаниях различных комитетов, где им разъясняли политику революционного правительства и внушали уверенность в скором наступлении счастливой и сытой жизни для каждого, прививая гордость революционными достижениями. После этих обязательных процедур оставшуюся часть дня люди простаивали в очередях за скудным набором продуктов, завозимых сюда из обеих столиц в местные общественные распределители. Резервные энергостанции города были разрушены ещё во время революционных боёв, поэтому горячего водоснабжения в квартале, где мы жили, не было. Мне снова пришлось принять только холодный душ, но он был даже очень кстати в такую жару.
Правда иногда в такие минуты где-то в глубине души я немного сожалел о том, что отказался поселиться в доме, где жили назначенные Чой Чо Реном представители народной власти, многочисленные члены революционного Совета и Службы безопасности со своими семьями и родственниками. Подобные дома располагались в самом центре города обособленным кварталом. Они были оборудованы всем необходимым для беззаботной жизни, включая визиофонную связь и личный транспорт. А имевшийся в 'правительственном квартале' отдельный продуктовый распределитель особенно резал глаз нам с Юли, каждодневно наблюдавшим царящую среди простого населения нужду, иногда даже в простой еде или крове над головой. Почему-то здесь, на Гивее считалось, что чиновники, служившие в народной власти, должны получать все блага жизни в первую очередь, что именно соратники и сподвижники Чой Чо Рена — очередного вождя местной революции — должны ни в чём и никогда не ограничивать себя. 'Мозг революции должен оставаться ясным, чтобы вести народную массу к светлому будущему!' — так гласил один из здешних лозунгов, повторявший слова одного из прежних вождей...
Возможно, с точки зрения гивейцев, это выглядело нормой, но себе, гостю с Земли, я не мог позволить подобную здесь роскошь. И Юли полностью поддерживала меня.
Подумать только! Всего два года назад она, подобно растерянному птенцу, выпавшему из родного гнезда, удивлялась здесь всему и вся. Теперь же она, наверное, лучше меня разбирается в сложной обстановке, сложившейся на планете с приходом народной власти.
* * *
Мириады звёзд пронизывали пространство иглами холодного света, нёсшего из бесконечных глубин вселенной память о былом. Но свет этот таял в моих глазах, оставаясь незамеченным. Только одна крохотная голубая "звёздочка", барахтавшаяся в лучах родного жёлтого солнца, словно младенец в материнских руках, приковывала мой взгляд, наполняя душу давно забытым теплом.
Уже совсем скоро эта "звёздочка" станет много крупнее и займёт всё пространство экранов. Станут различимы знакомые с детства контуры материков; прозрачная зеленоватая гладь океанов заблестит в лучах солнца золотистой рябью; поплывут медленными тяжёлыми волнами белоснежные громады облаков, бесследно тая на ночной стороне планеты...
Земля — родная, безмерно прекрасная и зовущая. Пока ещё она слишком далека, но уже скоро, совсем скоро я смогу ступить на её луга, вдохнуть её пьянящего ветра, упасть в мягкие объятия её трав.
— Тебя там кто-нибудь ждёт? — Кита Мукерджи неслышно подошла к моему креслу и положила руку мне на плечо.
Сердце сжалось давно забытой болью, тоскливо защемило в груди. Сколько раз за последние месяцы карантина, проведённого на Орбитальной, я задавал себе этот вопрос! Память — беспощадная, неотвязная память — не давала мне покоя и сна. Но связаться с Землёй, сообщить о своём прибытии у меня не хватало духа, хотя, конечно же, весть о внезапно вернувшемся из глубин космического небытия и времени корабле уже давно облетела всю планету. Сейчас я не знал, что мне ответить врачу "Чёрного Грома", хотя мы и сблизились с ней за несколько долгих месяцев полёта, не тая друг от друга почти ничего.
— Не знаю... — Голос мой прозвучал глухо и незнакомо.
Пристальный чёрный взор Киты Мукерджи устремился на экран, подобно свету звёзд, пронизывая пространство, разделявшее нас с родной планетой. Я почувствовал, как её пальцы сжались на моём плече. Она тихо сказала:
— У меня там остался сын. Сейчас ему должно быть уже ... Хотя нет, теперь там меня могут ждать только внуки, — тут же спохватилась она и грустно усмехнулась. — Подумать только! Как всё обернулось для нас всех... Время так неумолимо и безжалостно!
Она снова вопрошающе посмотрела на меня.
— Странная штука время, правда? Мы так мало знаем о нём, и так отважно и бездумно бросаемся в его пучины, пытаясь покорить вселенную! Но разве это возможно, Максим? Разве может человек покорить Время? Ведь оно безгранично, бесконечно и всеобъемлюще, как сама эта вселенная, которая и есть Время...
Кита замолчала, задумчиво глядя в иллюминатор, где штрихи звёзд медленно плыли по тёмному стеклу, устремляясь в неизведанные пучины пространства. Затем она повернулась ко мне и ободряюще улыбнулась.
— Всё будет хорошо, Максим! Теперь всё будет хорошо, поверь мне!..
Тяжёлые металлические створки входного люка с протяжным стоном ушли в сторону, и ослепительное голубое небо ворвалось внутрь "Чёрно Грома". Высоко-высоко, в бездонной глубине неба парили острокрылые контуры птиц, взиравших с высоты на цветущую Землю.
Я прикрыл ладонью глаза, успевшие привыкнуть к полумраку шлюзовой камеры, шагнул к выходу и остановился, вдыхая полной грудью свежий майский ветер, напоённый запахами молодой листвы и цветущей сирени. Казалось, целую вечность не видел я этого ясного неба, не вдыхал этого чистого воздуха. Вкус гари, горячего железа и биосмеси, скопившийся в лёгких во время посадки, выветривался из меня с каждым новым вдохом. Для "Чёрного Грома" и его экипажа — истинных героев космоса — сделали исключение, позволив сесть на космодроме в самом центре плато Декан. Обычно людей перевозили с Орбитальной на челночных кораблях, и дальние ракетолёты не тревожили покоя родного дома.
Чья-то мягкая рука уверенно взяла меня за локоть. Я обернулся и встретился взглядом с глубокими чёрными глазами Киты Мукерджи. Врач "Чёрного Грома" придвинулась ко мне почти вплотную и тоже устремила взгляд в солнечное слепящее небо.
— Вот и дома! — Кита глубоко и с наслаждением вдохнула налетевшего ветра и посмотрела на меня. — Тебя встретят?
— Не знаю... Навряд ли. Никто не знает о моём возвращении на Землю.
— Почему ты так думаешь? — Взгляд Киты Мукерджи стал лукавым и загадочным. — Мы же целых три месяца провели в карантине на Орбитальной!
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего особенного, — пожала плечами Кита.
— Мне будет нелегко возвращаться, — вздохнул я.
— Нам всем будет нелегко, после всего пережитого, — добавила Кита. Она хотела ещё что-то сказать, но в это время металлическая дверь позади нас тихо щёлкнула, и в шлюзовую камеру вошли Рэй Скэлиб и Тиэ Грифф. Вслед за ними появился Павел Зарев и остальные участники экспедиции.
Стеклянные двери вагона магнитной дороги бесшумно раскрылись, и я вышел из поезда под пушистые ветви цветущей сирени. С возвышенности, на которой располагалась станция магнитной дороги, были хорошо видны крыши коттеджей Окраины, словно островки суши, плававшие в зыбких душистых волнах цветущего кустарника.
Вид их и томящие волнующие запахи цветов вызвали во мне дорогие сердцу воспоминания. По широкой дорожке, устланной фигурными плитами волнистой смальты, я спустился на тихую улочку, протянувшуюся между живых изгородей из кустов акаций, и вошёл в сад, где не был долгих четыре года. Сердце сжалось тоскливо и тревожно. Мягкая трава, подобно живому ковру, заглушала мои шаги.
Юли стояла у широко распахнутого окна, и не заметила моего появления. Я подошёл ближе и замер, задыхаясь от нахлынувшего волнения. Лёгкий ветер мягко ударялся в лицо моей возлюбленной, взбивая пушистые пряди на её лбу. Каждая чёрточка этого лица, бесконечно любимая и дорогая, наполняла трепетной нежностью моё истосковавшееся сердце.
С задумчивой грустью взирала она на голубое небо сквозь оконную раму, и вздрогнула, когда на стекле, словно истершееся в памяти воспоминание, появилось моё призрачное отражение. Минута, которую мы, молча, смотрели друг другу в глаза, показалась мне вечностью, прожитой вместе, и не нужно было никаких слов: всё выстраданное, всё пережитое и невысказанное за эти годы разлуки стояло в её глазах, окунаясь в которые, я тонул полностью и безвозвратно. И лишь одна единственная фраза сорвалась с её губ, прозвучав так обыденно, как будто я вышел из этого дома только вчера:
— О небо! Как долго тебя не было!..
