Книга 3. Клан. Взять свое

Книга 3. Клан. Взять свое.

1

Отступление 1.

В темной каморке, расположенной на нижних уровнях Замодонга, сгорбленный, словно придавленный тяжестью прожитых лет, гном с кряхтением опустился на низенький стул, на твердой седушке которого еще его предшественником была подложены сложенная втрое мягкая козлиная шкура. Поерзав несколько мгновений и, наконец, найдя удобное положение, хранитель протянул руку за пером. После этого он снова впал в задумчивость, другой рукой с почтительной нежностью водя по плотных пожелтевшим страницам огромного фолианта. Занимавшая практически весь здоровенный каменный стол Великая книга памяти была открыта на чистой странице, где он и начал писать первые угловатые рунические символы древнего письма Подгорного народа...

"... В год 6382 от зажжения огня в Великой кузне Подгорных богов в мир благословенной Тории явилось Зло — жестокое, мстительное и демоническое. Выбравшиеся из огненной геены демоны овладели душой одного из наших братьев — Колина сына Волгрина сына Борта, заразив его мстительной жестокостью и дьявольской злобой. Он стал словно алчущий крови зверь из мрачных глубин, не признающий ни братство родственных уз, ни святость наших таинств, ни веру предков. Изрыгал он странную и непонятную речь, не узнавал ни братьев, ни сестер своих.

... Воцарился великий плач в землях Подгорного народа. Демоническое зловоние, поселившись прежде в некогда благочестивом клане Черного топора, протянуло свои щупальца далеко за его земли и стало отравлять души других гномов. Оно не щадило самых лучших, самых достойных из нас, превращая в отступников и святотатцев. Так случилось с ... Дарином, прозванным Старым, старейшиной клана...".

Хранитель прервался и недовольно что-то проворчал. Затупившееся перо оставило на желтоватом пергаменте крупную кляксу. Со вздохом он осторожно промокнул его и потом начал медленно и осторожно соскребать его остро наточенным кусочком металла. И лишь когда на пергаменте не осталось и намека на неряшливое пятно, старик вновь взялся за письмо.

"... Со всех кланов владыке Подгорного трона, Кровольду Воителю, спешили гонцы с мольбами о помощи. Все они просили изгнать это Зло из наших земель и спасти клан Черного топора от древней напасти. И тогда, влекомый заботой о своих поданных и опираясь на данную ему Подгорными богами власть, Кровольд воитель призвал Железную стену, чтобы обрушить ее мощь на ...".

Отступление 2.

В просторной комнате одной из белокаменных башен Альканзора (с шаморского — Золотой город), раскинувшегося по обоим берегам благословенного Отца рек Итиля, на мягких ворсистых коврах сидел Тахир аль-Бери, личный писец султана Махмура Шаморского. Одетый в тяжелый, словно доспехи, халат из драгоценного шелка, расшитого серебристыми нитями, пожилой мужчина низко склонился перед невысоким постаментом, выводя на листе пергамента зНа какое-то мгновение сомнение промелькнуло у Крэгвула в глазах и тут исчезло. Роланда слишком долго не было, а он, к сожалению, уже договорился с Сульдаковыристые закорючки шаморского письма.

"... Сегодня, в день Низкой Луны, я, Тахир аль-Бери, недостойный раб своего господина, вновь беру в свои руки стило, чтобы с неустанным терпением описать каждый шаг благословенного богами и людьми нашего господина, Махмура Великого, достойного и милостивого владыки обширных земель Шамора.

... И явились из яркого света сам Асте, бог-громовержец, и его солнцеликая супруга Тералия, повелевающая сменой дня и ночи. Когда же благочестивый господин склонился перед ним, то сказали они: "За свою несравненную мудрость и святость, ты выбран нами, чтобы нести нашу волю в этом мире. Внемли нам". Тогда наш господин, да продлят боги его годы сто раз по сто, трижды склонился ниц. "Нету на этой земле никого равного тебе и каждый живущий здесь должен склониться перед тобой так, как ты пал ниц перед нами. Ибо лишь став под твою руку, они смогут прикоснуться к источнику твоей мудрости".

... И начали склоняться перед ним народы и их правители. Не стало на на пути его бессмертных ни белого, ни черного, ни желтого, не преклонившего перед нашим господином колени. Могущественные правители, узрев его мудрость и проникшись волей ведущих его богов, пали к его ногам вместе с несметными дарами — золотом, серебром, драгоценными камнями, тканями из далеких стран, стройными и свежими ка утренняя роса девами... Прослышав про нашего господина, про его величие и могущество, явился к нему и правитель Подгорного народа, моля взять его под свою руку...".

Тут старик, щуря подслеповатые глаза, еще раз прошелся по ровным и замысловато переплетенным буковицам письма. Некоторое время он молча шевелил губами, повторяя про себя написанное.

"... Господин наш, султан Махмур Великий, да будет вечно благословенен он, не оставил владыку подгорного народа, на землях которого разразилась смута и расплодились нечестивцы, не чтящие богов...".

Отступление 3.

Над столицей Ольстера поднимались черные столбы дыма, погружая и без того мрачные серые каменные дома и стены в тяжелую темную дымку печали и безнадеги. Варившие тягучую смолу в огромных чанах простые воины и мелькавшие на стенах высокие шлемы гвардейцев, однако говорили, что город еще жил и сдаваться отнюдь не собирался.

Из северных ворот медленно, мешая грязь и снег, тянулась длинная колонна, голова которой скрывалась где-то за холмами. Горожане, задержавшиеся в городе купцы, увечные воины, испуганно вертящие головами, крестьяне шли друг за другом, толкая перед собой небольшие повозки с вещами или держа свой скарб на руках.

Почти в самом центре этой извивающейся колонны двигалась высокая повозка, которую сопровождало несколько гвардейцев. Такое соседство вызывало у бредущих множество пересудов, большая часть которых так или иначе связывало эту повозку с королевскими сокровищами.

— Монеты и слитки везут, не иначе..., — с завистью бухтел кто-то из толпы. — Вона как тяжело идет, да и битюгу тянут с трудом. А я вам зазря трепать языком не буду...

— Какие монеты, пустая ты башка? — вызверся на первого кто-то в ответ. — Всего четверо рядом. Да у нас даже средний купчина в караване имеет шесть¸ а то и десяток охраны. А тут казна... Это

И какого же было бы их удивление, будь у них возможность заглянуть внутрь, за толстые доски стенок фургона. Они бы увидели там лишь груды пыльных фолиантов и толстые стопки тяжелых пергаментных книг, рядом с которыми сидели двое — морщинистые лысый старик, кутавшийся в толстый замызганный плащ и высокий худой мальчишка, внимательно записывавший рассказ своего учителя.

— Ты, Минька, буковки-то красиво выводи. Чай не базарной торговке продукты переписываешь в лабазе, — не переставая ворчал старик, видя как из-за ухабистой и грязной дороги его ученик оставляет на пергаменте многочисленные кляксы. — Вот как приберет меня костлявая, то его величество тебя за такое письмо-то прикажет снять портки и всыпать горячих.

— Но, учитель, — боязливо подал голос тот, непроизвольно заерзав на невысокой деревянной лавке. — Это все дорога такая. Никак она, проклятая, не дает мне...

Старик же махнул рукой на все его оправдания и снова начал диктовать тому события последних недель, а юный и будущий летописец его величества, короля Ольстерского, Роланда I стал, высунув от усердия язык, записывать.

— Про Кордову все точно записал? — мальчишка энергично замахал своими вихрами. — Смотри у меня. Славная это была битва..., — старик вновь замолчал, уставившись в небольшое окошко в стенке фургона своими светлыми слезящимися глазами. — И значит-ца..., — старый летописец тяжело вздохнул. — Пиши. Вошло в Кордову шаморское воинство, именуемое бессмертными, во второй день месяца ледник, как раз в аккурат к морозам. Главным у них был Сульде, прозванный Неистовым, и был он первым воеводой султана Махмура и сильным воином. Сказывали, что пусть и не молод он был, пусть не зоркими были его глаза, но не убить его было ни стрелой каленой, ни мечом железным.

Речитатив старика становился все более ровным и лился непрерывно, словно он читал какое древнее сказание.

— Стал он законы шаморские устанавливать, приводить к султанской присяге мастеровых, купцов и людишек черных с окрестных деревень. Начал сулить злато, серебро и земли и другие великие блага тем, кто изменит своему слову и забудет о верности королевской короне Ольстера. И нашлись изменники и малодушники, что , забыв о чести и достоинстве, переметнулись к Шамору. Словно дикие псы припали они к объедкам со стола проклятого врага, соревнуясь друг перед другом в измене и предательстве.

Временами, когда старик вдруг начинал чистить, словно боясь чего-то упустить, малец сбивался и сажал очередную кляксу. Летописец тут же начинал ворчать и выговаривать мальчишке.

... Так они и ехали часть пути, медленно занося в летопись ольстерского королевства события последних недель.

— ... А как это так, учитель? — вдруг подал голос мальчишка, когда летописец начал рассказывать о невиданном раньше оружии, что стало появляться у гвардейцев и катафрактариев Ольстера . — Не было, не было, и вдруг появилось?! — разыгравшаяся фантазия сына безвременно сгинувшего мечника рисовала ему совершенно непонятные картины чудесного оружия. — Как это так "гром с небес"? А "зловонное дыхание древнего зверя"? — А "железную сеть, способная спеленать словно младенцев десяток гвардейцев"?

Мальчишка с любопытством уставился на старика, с нетерпением ожидая его ответа. И это любопытство, эта дикая надежда на что-то безумного хорошее, это ожидание самого настоящего чуда так явно читалась на его лице, что летописец улыбнулся. В эти мгновения юнец так отчетливо напомнил ему его самого в давние — давние времена, когда его тело еще было легким как пушинка, а в голове не было ни единой мысли о смерти.

— Значит-ца, услышать хочешь..., — продолжал мягко улыбаться старик. — Тогда отложи перо в коробочку и чернила спрячь, а то ненароком опрокинешь, — тот быстро, сказывался большой опыт, сложил принадлежности для письма по своим местам и подсел ближе к старику. — Разное говорят про это. Хм... Торговки на базаре лопочат об одном, купчишки о другом, а стража на воротах о третьем. Кому из них верить? — в полумраке повозки (а из двух свечей уже остался один жалкий огарок) сверкали любопытные глазенки мальчишки. — Со многими я говорил об этом, но все говорят о разном. И даже наш король, храни его Благие, повторяет за ними. Поэтому, слушай внимательно, ибо мы, летописцы, должны уметь отличать зерна от плевел (мальчик не понимающе мотнул головой, и старик тут же добавил)... правду от лжи.

Старик выдержал продолжительную паузу и начал рассказывать.

— Все это не наше, а гномье выделки. Смотришь на мечи, доспехи, кинжалы и щиты, так нет на них ни единой трещинки или бугорка. И все они словно братья близнецы. Возьмешь такой меч в руку и кинешь его в десяток других, а потом найти его не сможешь.

Юнец неверяще морщил лоб. Он никак не мог поверить, что можно перепутать свой меч с каким-то другим. Для него, не раз видевшего с каким почтением его отец относился к своему оружие, было дико такое слышать.

— И весят они одинаково, и закорючки на них одинаковые и цветов блестят не отличить, — дальше летописец чуть понизил голос. — Еще воины сказывают, что есть у них разрыв-камень, что, как в древних легендах, может превратить каменную глыбу в мелкое крошево. Другие же называют их драконьими яйцами. Только драконы, говорят они, могут заточить в свое яйцо первозданный огонь и такую силу.

Старик руками описал небольшой шар, показывая размеры этого драконьего яйца.

— Но главное другое... Кое-кто из выживших в сражении у Кордовы торгов, рассказывают, что у гномов, действительно, есть этот зверь. У них есть дракон! — буквально прошипел старик, заставляя мальчишку вздрогнуть от неожиданности. — Кожа его крепче самого крепкого гномьего железа, а огромные глаза горят ярким светом. Из своей пасти с сотнями огромных острых клыков он исторгает то ужасный рев, то пожирающий все на своем пути огонь... Говорят, король Роланд почти целую повозку золота отдал гномьему клану за помощь дракона в битве.

___________________________________________________________

Бывшая провинция Керум Ольстерского королевства.

В 20-22 лигах от Кордова.

Старинный торговый тракт, ведущий к горам.

Длинная колонна бессмертных из отправленного по просьбе гномов шаморского корпуса месила грязь и снег, на старом тракте превратившиеся в мерзкое болото, лишавшее солдат последних сил. Тяжело бредущие легионеры кутались в бесформенные плащи из овечьей шерсти, делавшие их похожими на нахохлившихся ворон. Впечатление еще более усиливалось из-за не прекращавшегося бормотания комтуров первой линии, снова и снова пытавшихся заставить выбившихся из сил солдат идти быстрее.

— Подтянуться, беременные ослы! — хрипел комутор с правого фланга, с размаху отвешивая какому-то шатавшемуся бойцу размашистый удар стеком. — Быстрее! Скоро привал. Подтянись! — вторил ему другой комтур с левого фланга колонны. — Еще один рывок... И смотреть всем в оба! — доносился до них голос третьего откуда-то с середины колонны. — Щиты не снимать! Ах ты собака! — тут же послышались хлесткие удары, которые щедра раздавались легионерам, пытавшимся незаметно пристроить новые тяжеленные щиты на скрипевшие рядом повозки с провиантом. — Умнее всех? Да? — снова и снова раздавались удары, с чавканьем вбивавшие в провинившихся хитрецов понятие дисциплины и военной необходимости. — Понял?

Однако этого вбиваемого кулаками и палками запала легионерам хватало лишь на четыре или может пять сотен шагов, после которых колонна вновь начала растягиваться, превращаясь в рыхлую замершую гусеницу. Турии снова укорачивали шаг, а легионеры, кряхтя и сгибаясь под тяжестью доспехов и оружия, еще яростнее шептали слова проклятий в адрес своих командиров, погоды...

В хвосту же колонны, где вышагивала сотня гномов владыки Кровольда, царили совсем иные настроения. Клановые дружины, облаченные в полные массивных комплекты доспехов, с толстыми секирами на плечах и квадратными щитами за спинами, перли вперед так, словно ни слово "усталость", ни это состояние им были совсем незнакомы. Впервые вырвавшиеся из подземных городов и из под опеки своих кланов, дружинники не переставая вертели головами, что-то яростно обсуждали и часто и громогласно ржали...

И эта разница в настрое, состоянии, подготовке двух отрядов, волей судьбы собранных в одно целое, была столь ясно видна, что Чагаре, тысячник Сульдэ Неистового, возглавлявший объединенный корпус, в ярости заскрипел зубами.

— Меркитчен, — негромко выругался он, пытаясь плотнее запахнуть промокший насквозь плащ; однако острые иголки ледяного дождя все равно попадали ему в шею и холодящими струйками стекали по телу. — Эти чертовы полукровки... И дождь... Когда же закончиться этот проклятый дождь?

Последние остатки тепла вдобавок отбирало и стылое железо доспехов, вычурные украшения которых уже совсем не радовали его.

— Дерьмовый дождь, дерьмовая дорога, дерьмовая страна, — бормотал тысячник, вытаскивая из седельной сумки небольшую кожаную фляжку и прикладываясь к ней. — А вот эль вроде неплох.

Объединенный отряд шаморцев и гномов подходил к горной системе Гордрума, с каждым новым шагом все отчетливее ощущая на своей шкуре дыхание этого великана Тории. Бушующие в горах неистовые метели, поднимавшие в воздух нескончаемые тонны колючего снега и льда, здесь, в низине, сталкивались с восходящим теплым поток, берущим свое начало с далеких южных морей. И это встреча всякий раз оборачивалась настоящим столкновением арктического холода и южного жара, приводящего к поистине нескончаемым и непредсказуемым гримасам погоды — то к долгому ледяному дождю, то к плотному, как сметана, туману, то к легкому, убийственному морозцу... Бывало в одно селении мужики на сенокос выходили в одних драных рубахах, а в другом, за десяток лиг севернее, уже и в шубейке было холодно. Именно за такие выверты это время года и получило у местных жителей меткое прозвание Студенец. Мол, не мороз еще зимний, а уже студено...

— А ведь как хорошо все начиналось..., — продолжал бормотать Чагарэ, с дикой тоской вспоминая первые дни этой войны. — ...

Он закрыл глаза и перед ним сразу стали проноситься манящие картины того времени... Мерно шедшие через ворота одного из приграничных ольстетерских городов нескончаемые шеренги бессмертных и в страхе жмущие к стенам домов местные жители... Раскачивающийся в петле бургомистр, так и не пожелавший присягнуть султаны Великого Шамора... Его пронзительно верещавшие девки, жена и двое дочерей, которых Чагарэ отдал на потеху своим солдатам... Смазливый сынишка бургомистра, с нежной словно девичьей кожей, которым он занялся сам...

— ..., — Чагарэ облизал пересохшие от внезапно нахлынувшего возбуждения губы и открыл глаза, перед которыми вновь стояла та же что и раньше картина. — ...

Перед ним покачивались темные и чуть сгорбленные спины его телохранителей, заледеневшие плащи которых превратились в первоклассные панцири. Справа и слева от них вышагивали посеревшие от усталости бессмертные его тысячи, в глазах которых читался лишь один вопрос — когда будет привал?

— Дзайба! — Чагарэ с хрустом в спине разогнулся. — Что там впереди? Селение? — он кивнул одному из своих сотников на показавшееся вдалеке селение. — Уже проверили его? Годится оно для привала?

— Хой, господин! — поклонился сотник, распрямляясь с хрустом лопающегося льда заледеневшего плаща. — Селение покинуто. И, скорее всего, давно, — приближавшиеся домишки, действительно, выглядели заброшенными: над ними не вился дымок, не брехали псы. — А разместится нам можно. Только..., — легионер запнулся, словно что-то не знал как сказать. — В центре селения стоят тхары, — тысячник недоуменно вскинул гоову; он первый раз слышал это слово. — Это запретные руны, господин, вырезанные на вкопанных в землю столбах. Это табу для любого из подгорного народа. Говорят, так кланы метят земли, где встречаются демоны...

Слушавший его Чагарэ, одновременно пристально всматривался в первые, стоявшие почти у самого тракта, хибарки, которые еще чудом не развалились. В них не было ничего таинственного и угрожающего. В последний месяц его бессмертные прошли через два или три десятка таких разоренных войной селения. И эти брошенные жителями дома с распахнутыми настежь дверьми и ставнями, поваленными изгородями, исходящими стойким запахом гари, им всем были далеко не в новинку...

Тысячник скривился в лице. Ему вдруг стало смешно... Какие еще запретные руны? Вырезанные на дереве никому не понятные узоры? Не хватало еще забивать свою голову этим дерьмом! Он сплюнул на землю. Главное, что сейчас его заботило, это теплый кров и миска горячей похлебки, чтобы выгнать из замерзшего тела поселившийся там холод.

Он чуть привстал в стременах, намереваясь отдать приказ готовиться к привалу, как внезапно откуда-то сзади раздался зычный рев.

— Вергельд! Вергельд! — рев десятков гномьих глоток нарастал подобно штормовой морской волне, становясь все громче и громче. — Вергельд! Вергельд! — к крикам присоединялись все новые и новые гномы. — Вергельд! Вергельд!

С перекосившимся от гнева лицом Чагарэ обернулся. Гномий хвост его растянувшегося отряда в этот момент начал медленно загибаться в сторону раскинувшегося вблизи тракта поселения. Судя по всему гномы хотели оказаться там первыми.

— Что этим недоумкам еще надо? — прорычал сквозь зубы тысячник, пытаясь понять что там могло произойти. — Разорались, как...

В этот момент ему на глаза попался пробиравшийся через его телохранителей посланец владыки гномов Горланд Тронтон, который судя по его всклоченной и вздернутой к верху бороде намеревался снова что-то требовать от него.

— Мои воины выкрикнули Вергельд, — важно произнес старший мастер войны. — Это законное право каждого гнома на свою долю в военной добыче. Так гласит Великая книга. Или ты ничего не слышал об этом?

Чагарэ конечно же слышал об этом древнем обычае, берущем свое начало еще от первых подгорных владык. Согласно ему, выкрикнувший призыв "вергельд", заявлял о своем праве на долю в военной добыче войска, которую следовало сразу же ему отдать. В исключительных случаях реализация права вергельда откладывалась до конца военного похода.

— Какая еще к чертям добыча? — промокший до нитки тысячник начал приходить в бешенство, глядя на важно вещавшего перед ним коротышку. — Да мы еще даже противника не видели! И ни черта не сделали! Или твои ... уже кого-то разбили? А? — стоявшие вокруг них шаморцы при этом издевательски заржали. — ...

Насупившийся гном побагровел так, словно его в этот самый момент должен хватить удар. Сжавшие рукоятку секиры толстые пальцы побледнели.

— Вергельд — это наше право и любому, кто это будет оспаривать я раскрою череп своей секирой, — и словно в подтверждение своих слов он с силой тряхнул оружием. — Мои предки выкрикивали Вергельд еще тогда, когда твои..., — окончание гном уже еле слышно прошипел, с угрозой буравя тысячника. — ...

А от этого уже "завелись" окружавшие их легионеры ближнего круга, которые потянули из ножен мечи. Самого же Чагарэ уже кто-то полуприкрыл сбоку широким щитом, оставляя ему свободной для удара правую руку.

Тысячник в этот момент тоже смотрел на исходящего упрямством гнома, отчетливо представляя себе, как наглого коротышку пронзают мечи и тот, корчась на земле, хрипит от боли. Он видел и резкие удары мечами, и брызги крови, и замешательство остальных гномов после убийства их предводителя, и ... жуткий взгляд Сульдэ, наказывающего того, кто посмел ослушаться его приказа.

— Стойте, — вытянул он руку вперед, отталкивая от себя прикрывающий его щит. — Стойте. Мы немного погорячились..., — Чагарэ с кряхтением слез с жеребца и подошел к гному. — Между нами не должно быть склок, — видимо гном после этих слов что-то рассмотрел в глазах тысячника и его секира начала опускаться вниз. — Всему виной усталость... Мастер Тронтон, мы уважаем своих союзников, и конечно право вергельда священно и для нас.

Удивляться и особенно обманываться этой речи и ее интонациями конечно же не стоило. Буквально выдавливавший из себя успокаивающие гнома фразы, Чагарэ в эти мгновения думал совершенно о другом — он прямо таки жаждал зарубить обнаглевшего коротышку... И лишь тихие слова его хозяина, Сульдэ Неистового, звучавшие в его голове, останавливали тысячника. "... Сейчас этот сброд нужен нам. Нужен и их царек, возомнивший себя владыкой мира... Поэтому, обуздай свой гнев, и возьми их под свою руку. Дай им то, чего они хотят. Хотят наказать провинившийся клан? Пусть! Пусть лезут на стены его города сами. Пусть сами дохнут под его стенами... Но помни главное, Чагарэ! Имущество клана Черного топора должно достаться нам. Вытащи из их нор всех мастеров и их учеников. Обещай им чего только можно. Золото, серебро... Женщин... Если они захотят наших жен, то отдадим и их. Лишь бы эти полукровки поделились секретом варки черного железа, Чагарэ... Забери оттуда все. Все, до самой последней железки, до кривого гвоздя. Я должен знать...".

— Лишь об одном, мастер Тронтон, не должны забывать ваши люди. Эти дома и их содержимое ваша добыча в той же степени, что и наша, — продолжал "плести куржева" Чагарэ. — Моим людям тоже нужен кров, чтобы переждать непогоду, и кусок мяса, чтобы восстановить силы.

Однако отворачивавшийся от него гном уже ничего не слышал. Его уши уже услышали главное, а остальное было не так важно.

Тронтон, растолкав столпившихся вокруг них телохранителей, уже добрался до повозки с высокими бортами, и, взобравшись на нее, стал громко скандировать:

— Вергельд! Вергельд! — в установившиеся словно по мановению волшебной палочки тишине этот ор с легкостью долетел и до хвоста отряда, где тут же начал усиливаться точно такими же ответными криками гномов клановых дружин. — ....

В это же мгновение первые несколько шеренг гномьей части отряда, дрогнув, сорвались с места. За ними почти сразу же побежали и остальные гномы, продолжавшие кричать. Вся эта толпа, в которых на глазах превратились гномы, ринулась к ближайшим домам селения прямо напрямик, через редкую рощицу. Массивные туши, облаченных в тяжелое железо, дружинников словно носороги сметали со своего пути молодые деревца и втаптывали в грязный снег низкорослые кусты.

— Тьфу, стадо баранов! — с презрением сплюнул, наблюдавший все это тысячник. — Дзайбу! Этот недоумок знает про твои тхары? — тот покачал головой и Чагарэ оскалился в улыбке, представляя в какую ярость придут гному. — Возьми две турии и займи с десяток домов для нас (имелся ввиду, прежде всего, командный состав), пока эти олухи все там не разгромили..., — он неверяще качал головой, наблюдая, как орущие гномы, только что бывшие единым грозным отрядом, стали больше напоминать беспорядочным стадо. — И перед этими должны были дрожать мои бессмертные?

Сейчас на него накатило странное противоречивое чувство. С одной стороны, он твердо знал, что легионы бессмертных Великого Шамора, десятки лет втаптывавшие в грязь его врагов, были лишь подобием знаменитой Железной стены давно сгинувшей в веках Подгорной империи гномов. И совсем недавно, когда произошла та случайная стычка между бессмертными и гномьим отрядом, Чагаре прекрасно сумел оценить стойкость гномьего строя, о который сломали зубы его легионеры. С другой стороны, увиденное совсем недавно, рисовало гномов с совершенно другой стороны. Чагарэ видел какую-то анархию, неорганизованность... И как все это могло сочетаться не мог понять опытный служака, на глазах которого рушились многие из его устоявшихся представлений.

Однако, Чагарэ пришел бы еще в большее недоумение, если знал о гномах и происходящем в подгорных кланах чуть больше... Ему просто было невдомек, что сопровождавшие посланника владыки Кровольда гномы из клановых дружин, как это сказать по-мягче, были не самыми бравыми воинами. Это были те, кто остался в кланах. Ибо владыка Подгорного трона уже объявил призыв Железной стены и к стенам священного города начали стекаться многочисленные ручейки самых опытных рубак из народа гномов. Поэтому те, кого привел с собой мастер войны Тронтон, так странно вели себя. Просто здесь они получили шанс проявить себя...

— Объявляй привал, — Чагарэ махнул рукой, подавай знак легионеру с торгутой — коротким флейтообразным инструментом с пронзительным звучанием. — Разбить лагерь, — торгута заревела, подавая уставшим бойцам долгожданную весть о близком отдыхе и горячей пище. — Выставить усиленные посты.

Подгоняемые звуками торгуты и бодрящими воплями комтуров огрызок легиона быстро пришел в движение, организованно разделившись на несколько ручейков. Одни, как правило две или три турии первой линии, уже направились в лес за дровами. Вторые, турии, прикрепленные к обозы, уже размечали места для палаток и кострищ. Третьи формировали усиленные патрульные пятерки, начинавшие огибать селение со всех сторон.

— Вперед, — коротко бросил Чагарэ, яростно желавший сбросить свои промокшие тряпки и облачиться в сухое. — Нас ждет горячее вино и отдых! А то наши союзнички все выгребут первыми и нам ничего не достанется.

И первым пришпорил своего черного жеребца, показывая пример подчиненным.

У высокого бревенчатого дома, всем своим обликом и расположением просто кричавшем об отдыхе и приюте для уставших путников, их кавалькада оказалась вместе с парой обозных повозок, из которых пара легионеров деловита вытаскивала припасы для своего командира. В их руках мелькали тщательно замотанные в ткань копченные окорока, источавшие вокруг изумительный аромат, небольшие бочонки с молодым вином, караваи хлеба.

— Постой-ка! — Чагарэ спрыгнул с коня и вытащил их рук возницы несколько глиняных бутылок. — Не будем ждать, промочим горло прямо сейчас, — отбив кинжалом горлышко одного из кувшинок, он смачно приложился к вину. — Бр-р-р, холодное. Но забористое... А теперь внутрь. И снимем, наконец, это чертово железо.

Не ожидая остальных, тысячник пошел внутрь заброшенной таверны, в дверях которых только что скрылся возница. И едва за ним закрылась дверь, как на него дохнуло запахом чего-то съедобного и пряного. Принюхавшийся Чагарэ, голодный как сто чертей, тут же глазами наткнулся на свисавшее с потолка странного вида копченное мясо.

— Сухое мне! И горячего! — прямо с порога крикнул Чагарэ, ничуть не заботясь услышат его оставшиеся позади слуги или нет. — Проклятый дождь, — сорвав фигурную бронзовую застежку, он скинул на пол промокший плащ, тут же упавший бесформенной кучей. — Что ты там возишься? Разжигай скорее!

Сидевший на коленях перед огромным очагом возница старательно копошился, разгребая кучу прогоревших углей. Он с силой тёр кресалом по куску кремния, всякий раз вышибая сноп искр. Однако, мелко наструганные кусочки дерева, только что наложенные им, никак не желали загораться.

— Господин, — привставший было возница вдруг снова брякнулся на задницу, едва начав ворошить внутри очага так и не желавшие загораться щепки. — Тут что-то есть, — он снова почти по пояс залез в здоровенное жерло очага, на котором в былые времена можно смело жарить целого быка. — Вот, господин.

Чагарэ к этому времени уже успевший освободиться от доспехов и оставшийся в одной нижней дурно пахнущей рубахе, в нетерпении подошел к нему.

— Какая-то мешковина, господин, — к ногам тысячника он положил несколько бесформенных холщовых мешочков размером с две ладони взрослого человека. — Песок..., — черкнув по мешковине засапожным ножичком, возница с недоумением стал наблюдал как на пол стал сыпаться какой-то комковатый серый песок. — Зачем в очаге песок?

Молчавший Чагарэ осторожно коснулся кончиком сапога одного из мешков. Потом задумчиво оглядел большой зал таверны и тоже притихших телохранителей и кое-кого из сотников. И только сейчас до него стали доходить некоторые странности... Брошенное селение, ни единого сгоревшего дома, таверна, словно ожидавшая гостей. В добавок ко всему этому странные гномьи руны, расположившиеся в самом центре селения.

— Проклятье! Дзайба, сукин сын! — вдруг рявкнул он, отыскивая глазами того самого сотника, чьи люди первыми вошли сюда. — Дома все проверили? Чего мямлишь? — крупный мордастый легионер с бронзовым знаком сотника на правой стороне груди вытянулся перед. — Припасы в домах были? — Чагарэ буравил глазами бледнеющего и ничего не понимающего сотника. — Вещи? Инструменты?

Тот кивал головой, даже не пытаясь вставить слово.

— У-у-у! — с яростью выдохнул тысячник через стиснутые зубы. — Бегом! Поднимай всех! — Чагарэ, как был в одной рубах, так и бросился наружу лишь прихватив меч. — Еще раз проверить каждый дом! Истыкать копьями каждую подозрительную копну сена, места с рыхлой землей.

Последнее Чагарэ, буквально кожей чувствовавший, как утекает отпущенное ему время, уже орал не сдерживаясь.

— Всем из домов! — ревел он на заметавшихся и ничего не понимающих легионеров, пытавшихся защитить своего командира от неведомой им опасности. — Эти ольстерские ублюдки опять что-то задумали.

В это мгновение раздался громоподобный хлопающий звук, одновременно с которым одна из примыкавших к таверне хибар вспухла, словно перезрела тыква, и с огненными и дымовыми всполохами взорвалась. В воздух поднялись куски жердей, обломки бревен, горящие пучки соломы, которую тут же начали осыпаться вниз на оглушенных и сбитых с ног людей.

Следом с таким же оглушающим звуком разлетелась еще одна хибара, над которой едва что начал виться легкий дымок. Разбивавших рядом палатки легионеров словно сдуло рукой великана, не рассчитавшего свои силы. Переломанные фигурки вместе с объятыми пламенем кусками холста и мешковины разлетались по сторонам. Вдогонку словно кегли им летели колья забора, ошметки массивных досок.

— А-а-а-а-а! — разными голосами орали обожженные и переломанные легионеры, катавшиеся по земле и пытавшиеся подняться на ноги. — А-а-а-а-а! — вторили им обезумевшие от страха товарищи, окруженные горящими домами, сараями. — А-а-а-а!

Зарево разгоравшегося огня поднималось и в других концах раскинувшегося вдоль торгового тракта старинного селения. С хрустом занимались высокие крыши бывших деревенских богатеев, покрытых темными деревянными дощечками, едва стоявшие халупы бедняков. Огню было все равно; он с жадностью пожирал любую пищу, уравняв в своей утробе жилище и бедного и богатого.

— Отгоняйте повозки к дороге! — освещенный ярким пламенем, перемазанный в грязи и снеге, размахивавший руками, Чагаре казался самым что ни на есть настоящим безумцем. — Там припасы и оружие! Быстрее! — отогнанные для защиты от внезапного нападения в самый центр села повозки, оказались в огненном плену. — Быстрее!

Огонь, появлявшийся то в одном то в другом месте, казался живым существом, которое словно специально появлялось на окраинах селения. На удивление быстро вспыхивавшие дома на краю села быстро становились частью этой огненной удавки, которая начала стягиваться вокруг метавшихся гномов и легионеров.

— Прорубайте топорами проемы в заборах! — ор тысячника с трудом пробивался через хруст горящего дерева и крики людей и гномов, оказавшихся в огненной западне. — И больше воды! Воды!

Из ближнего колодца уже черпали ведрами воду, которую носившиеся легионеры лили на объятые пламенем толстенные бревна забора, закрывавшие прямой ход на другую улицу.

— Быстрее! Нужны еще ведра! — в огромной таверне не оказалось ни одного ведра, ни одной лохани или кадки. — Ищите в повозках!

Вода лилась рекой, но урчавшее от жадности пламя ни как не хотело тухнуть...

Чагарэ без сил опустился на широкую лавку и пальцами вцепился в твердое дерево. Потом с тяжелым вздохом обхватил голову руками и ... тут же отдернул их... Запах! В ноздри ему ударил странный запал, которыми пахли иго руки! Он с недоумением посмотрел на темные ладони, измазанные в какой-то жирной масляной жидкости.

2

Отступление 4.

Южная часть Гордрума, омываемая морем.

Город-порт Элая, известный своими золотыми рудниками далеко за пределами Шамора.

С раскинувшейся на добрый десяток лиг пристани, ощетинившейся в сторону открытого моря массивными каменными бастионами, неторопливо отходил караван.

Первым, с развевающимися на мачтах шаморскими флагами — лазоревым султанским и темно-синим военным, шел огромный трехпалубный галеон "Султан Салах Побеждающий" — краса и гордость шаморского военного флота, названный в честь отца нынешнего правителя империи. Его многочисленные, торчавшие из открытых верхних вспомогательных портов, золотистые бронзовые наконечники гарпунов и два здоровенных, под стать самому кораблю, крепостных самострела внушали уважение лишь одним своим видом и полностью оправдывали столь гордое наименование корабля.

В его кильватере словно цыплята за наседкой рассекали волну две пузатые посудины из знаменитого "Золотого каравана", который каждые два месяца переправлял добытое на рудниках самородное золото в другой прибрежный шаморский город — Затарин. Там оно уже переплавлялось в приятные глазу слитки и исчезало в султанской сокровищнице.

Как и всегда, в хвосте каравана, правда держась подальше от судов с драгоценным грузом, шли с десяток купцов на разномастных посудинах — списанных военными вытянутыми барками, неуклюжими, но надежными, весельными тапфирами, небольшими и юркими шлюпами. Уже не первый год прижимистые торговцы пользовались этой возможностью немного сэкономить на охране своего товара.

Медленно скрывающиеся на горизонте корабли оставляли за собой быстро пустеющий причал, множество утлых рыбацких лодок и ... сверкающую свежей краской бортов высокую кантину с голыми мачтами. "Святая Агалия" почтенного Корзуна, крупного торговца вином и зерном, к удивлению расходящихся с причала зевак и матросов самого экипажа осталась у причала, хотя трюмы судна были заполнены под завязку и все ждали лишь команды к отплытию.

Сам же Корзун аль-Фатол, среди портовой боссоты и других малопочтенных обитателей городского низа больше известный как Старик, в эти мгновения сидел в каюте своего корабля и провожал задумчивым взглядом исчезающие силуэты.

— Господин, — низенькая дверь в его каюте со скрипом открылась и в проеме показалась кудлатая башка матроса с жалостливым выражением лица, на котором был написан все тот же, беспокоящий всю команду вопрос "Когда?". — ...

Неподвижно сидевший торговец не обращал на него никакого внимания. Лишь рука его продолжала с какой-то странной яростью комкать серый кусок дешевой холстины, больше приличествующий какому-нибудь оборванцу, чем купцу такого калибра. И лишь вблизи от него можно было заметить, что на этой многострадальной холстине что-то написано... "... не надо выходить в море. Мудрый человек понимает, что всех денег не заработать... ".

Корзун аль-Фатол все еще смотрел в море, но его остекленевшие глаза ничего уже не видели, а в голове билась лишь одна мысль — "Началось".

Отступление 5.

Провинция Валидия

Городок Турия. Около 20 лиг от столицы Ольстера.

Тыловой лагерь атакующей орды Шамора.

Полный мужчина в засаленном и испачканном чем-то бурым халате пробирался через просторный двор какой-то таверны, в котором и у высоких ворот, и у каменного забора, и на низком деревянном крыльце, и даже на покрытой снегом брусчатке стояли, сидели и просто валялись без движения десятки легионеров. Их поток из-за постоянных стычек с арьергардом кавалерии Ольстера, в которую шаморцы вцепились с завидным упорством чистокровного бульдога, и не думал уменьшаться. То и дело к распахнутым воротам подкатывала новая телега, из которой пара взмыленных и грязных как смерть бессмертных начали с кряхтением вытаскивать окровавленные и стонущие человеческие туши. Не обращая никакого внимания на их проклятья, раненных сваливали прямо на камень, к остальным.

— Господин, господин, — в ногу лекаря вдруг словно клещ вцепилась черная от крови и грязи рука лежавшего юнца. — Помогите мне... У меня есть монеты, господин, — полные слез глаза с дикой надеждой смотрели на остановившегося мужчину. — Помогите... Моя невеста, моя семья отблагодарят вас. Господин, вы слышите, — лекарь равнодушным взглядом прошелся по нему, отмечая тяжелый хриплый голос, бледное лицо и окровавленный живот, и покачал головой. — Сто золотых, господин, — хрипел легионер, не отпуская ногу. — У меня с собой...

Лэр Трюлок, старший легионый лекарь, еще раз покачал головой и выдернул полу своего плаща из руки легионера. Не то чтобы он не поверил в эти обещанные сто золотых (находящиеся за гранью без сомнения отдадут последнее, что у них есть), просто в таверне его умение требовалось более важному раненному.

— Все готово? — торопливо бросил он, едва войдя в просторный зал с огромным столом посередине. — Олухи, что встали, как столбы? Несите еще свечи! Нужно больше света! — он щурил подслеповатые глаза, внимательно разглядывая стонущее на столе тело в ярко красном плаще. — А вы, снимайте с господина верхнее платье! — двое стоявших около стола телохранителей в характерных доспехах. — Аккуратней, — рявкнул, когда от неловкого движения одного из воинов раненый застонал. — ...

После того, как с раненного сняли верхнюю рубаху и обнажили его окровавленный бок, Трюлок несколько раз пытался коснуться раны, но всякий раз лежащий начинал дико стонать и скрежетать зубами. Лекарь подступался вновь и вновь, но его особого пациента, Верховного кади султаната, Око самого султана, Даданджи снова начинало дико трясти. Здоровенные легионеры при этом все больше темнели лицом и выразительно хватались за мечи.

— Благие, помогите мне..., — тихо зашептал Трюлок, кажется впервые за свою почти двадцатилетнюю практику не зная, что ему сейчас предпринять. — А..., — он вдруг резко обернулся и крикнул одному из своих помощников. — Этот где? Ну этот...? — тот недоуменно смотрел на него, не понимая что от него хотят. — Проклятье! Коротышка этот где? Быстро тащите его сюда! И зелье его захватите! Быстрее, быстрее!

Лекарь замахал на них руками, пытаясь поторопить. Сейчас, когда на его шее буквально на глазах затягивалась веревка палача, он понимал, что этот непонятно откуда появившийся пару дней назад в его лазарете гном со странным порошком, облегчающим боль, был его единственным спасением.

— Ну, скорее же, — с радостным облегчением выдохнул он, едва невысокая плотная фигура появилась в проеме дверей. — У тебя еще осталось? Господин испытывает сильную боль, а нужно срочно почистить раны, — невозмутимый гном бросил быстрый взгляд на лежавшего без движения вельможу и молча кивнул головой. — Благие..., — от избытка чувств он аж захлопал в ладоши.— Хорошо-то как...

Гном же скинул свою хламиду, на которой, как это ни странно, не было ни защитных рун и знаков принадлежности к клану. Ведь даже изгои на своем верхнем платье наносили руну скорби, символизирующие оторванность от рода и семьи. Однако, никого из здесь присутствовавших, а особенно старшего легионого лекаря, это совершенно не беспокоило... Да и разве существовал повод беспокоиться? Гномы же союзники, а их владыка ведет переписку с самим султаном.

— Подержите ему голову, — глухо проговорил гном, вытаскивая из своей котомки странную изогнутую штуковину из глины, напоминавшую голову гусака. — А когда я скажу, защипните ему нос, — сам же в этот момент ловко вытащил из пышущей жаром жаровни крошечный уголек и закинул его внутрь гнутой штуки. — Осторожнее. Пусть пару раз вдохнет священный дым..., — приложившись несколько раз и выпустив изо рта чуть желтоватые клубы сладковатого дыма, гном тут же сунул эту штуку кади в рот. — Нос, нос. Пусть вдохнет ртом!

Даданджи несколько раз сильно дернул головой, а потом глубоко вдохнул и тут же закашлял. Потом еще раз вдохнул и еще раз. Наконец, его сведенное судорогой лицо, мышцы шеи начали расслабляться. Трепыхавшиеся словно крылья раненной птицы руки успокоились и он ровно задышал.

— Это чудо... Настоящее чудо, — зашептал лекарь, видя, что кади ни как не реагирует на его прикосновение к ране. — ... Его милость когда проснется обязательно захочет узнать об это все...

Виновник же, создавший это чудо и еще множество точно таких же чудес за последние несколько дней, тихо удалился из таверны, откуда неторопливо, как и полагается представителю столь достойного племени, побрел по улочкам городка к воротам. Кону Бодруит из клана Черного топора за эту неделю и так уже узнал о бессмертных Шамора и его командующем столько, что голова его буквально раскалывалась. Теперь оставалось лишь вовремя, пока его сведения не устарели, добраться до главы клана — Колина сына Бодреота, снабдившего его столь удивительным, лишающим боли и придающим сил, порошком.

______________________________________________________________

Бывшая провинция Керум Ольстерского королевства.

В 20-22 лигах от Кордова.

Старинный торговый тракт, ведущий к горам.

Над селением, широко раскинувшимся вдоль древней дороги, поднимались яркие всполохи пламени. Вертикально вверх, словно привязанный крепким канатом, над постройками тянулся густой черный дым. То и дело с громким хрустом разваливались прогоревшие избы, над обугленными остатками которых огонь начинал виться еще сильнее.

— Знатно занялось, — пробормотал паренек в мешковатой, словно надутой чем-то, одежде, вместе со своими товарищами наблюдавший за разыгравшимся пожаром из-за густо растущих деревьев подступающего к селению леса. — Аж дрожь пробирает.

Лежащая рядом с ним фигура, одетая, как и первый, в теплый полушубок и толстые, бревноподобные, штаны, вдруг начала тыкать рукой в варежке в сторону северного конца вытянутого селения. Там огня почти не было видно. Лишь над крышами некоторых домишек, стоявших ближе к центру селения, робко тянулся дымок.

— Непорядок, Валу, — Колин поерзал в снегу, устраиваясь поудобнее; и в очередной раз похвалил себя, что заставил всех своих начинающих диверсантов оставить доспехи дома и напялить сшитые специально для этого штаны и фуфайки, набитые шерстью. — Около дороги горит хорошо, а ближе к лесу слабенько. Сейчас туда все ринуться. А там вон забор совсем сгнивший. Его перемахнуть плевое дело. Давай-ка возьми пару своих и дай им огонька... Зря что-ли вчера весь день возились с бензином.

Юный торг с довольной улыбкой кивнул (к Шамору у него был слишком большой счет) и, кликнув своих соплеменников, таких же юнцов как и он, пополз ближе к селению. Каждый из них по снегу тащил за собой тяжеленный баул со стрелами.

Колин еще несколько минут внимательно следил за ползущими фигурками. Однако, видя, что мечущимся в селении врагам нет никакого дела до леса и спрятавшегося там врага, перевернулся на спину и закрыл глаза. Вся эта безумная беготня последних дней, возникающие буквально на ровном месте споры и проблемы, очень сильно утомляли.

Но даже с закрытыми глазами картинки недавних событий — яростные споры, лица друзей, заснеженный густой лес и т. д. — никак не хотели отпускать его. Они проносились перед ним... Вот застывшие в недоумении широко открытые глаза отобранных им для похода гномов и торгов, которым он приказал снимать все навьюченное ими на себя железо. Пытавшийся что-то возразить Кром, никак не хотевший расставаться со своими десятками пудов доспехов. Ни он, ни остальные совершенно искренне не понимали, почему они должны идти на врага почти без оружия и напяливать чудную пухлую серовато-белую одежду, в которой каждый из них напоминал неизвестно кого... Или скривившиеся в отвращении лица тех, кто тащил к снаряжаемой повозке небольшие запечатанные кувшины с горючей жидкостью. Они морщили носы от странного и едкого запаха, который исходил от носимого ими. Один из гномов-носильщиков, даже так сильно расчихался от этого запаха, что уронил один из кувшинов... Вспоминал Колин и утомительное лазанье по здоровенным очагам двух таверн в том заброшенном селении, что первым стояло на пути идущего к ним карательного отряда. Он вспоминал, как закапывал в холодные угли и пепел, небольшие холщовые мешочки, плотно набитые отборным порохом, и клал сверху толстые слой мелко нарубленных щепок... Еще больше запомнилось ему то, как он вместе с Кромом осторожно лазили по скользким заледеневшим крышам и поливали их горючей жидкостью. Оба они не раз скатывались с крутых крыш домов, обливаясь сами этой вонючей жижей, ударяясь в здоровенные поленницы дров и набивая себе шишки. Однако, им приходилось подниматься и вновь лезть наверх...

— Глава? — Колин открыл глаза, почувствовав, как кто-то его позвал. — К дороге полезли. Как тараканы, друг по другу, лезут, орут, — это был один из гномов, что присоединился к ним совсем недавно. — И еще.. Повозки свои пытаются вытолкать.

Он быстро перевернулся на живот и пополз к другой лежке, откуда было лучше видно южную часть селения, примыкавшей к дороге.

— Дерьмо..., — вырвалось у него, едва он бросил туда взгляд. — Хм, смотри точно ведь, как тараканы лезут.

Из пары домов, соединенных дворами за высоким заборам, выбегали приземистые фигурки с какими-то мешками, котомками. Кто-то пытался пролезть через небольшое окошко, но, застряв, громко верещал. Другие, проломив, занимавшуюся огнем крышу, прыгали вниз. С десяток же погорельцев в напяленных впопыхах доспехах, отбежав от разгоравшихся домов, что-то с шумом и воплями делили. То один то другой из них время от времени тыкали руками в наваленную рядом кучу какого-то барахла, в которой угадывались свернутые в тюк шкуры, непонятная дубина с набалдашником, свернутое тряпье.

Чуть в стороне, где возвышалось добротное здание таврены, все было совсем по-другому. Здесь никто носился с дикими воплями и пытался вытащить из горящих домов награбленное барахло. Легионеры быстро вытаскивали из дыма своих товарищей и складывали их на сваленное прямо на снег сено. Другие сноровисто тягали ведра водой из расположенного рядом колодца и лили ее на высокие ворота, ведущие во двор таверны. Через какие-то несколько минут они уже распахнули ворота и начали выталкивать к дороге нагруженные повозки. Облепив каждую повозку со всех сторону, ее буквально выкидывали из огня и дыма.

— Может, попробуем? — тот самый гном, лежавший в снегу рядом с Колиным, вновь подал голос. — Вона отползем туда и дадим пару залпов, — гном подтянул ближе здоровенную станину арбалета и с нежностью погладил толстую пластину черного металла на ней. — За милую душу попадем, — чувствовалось ему не терпелось испытать невиданное ранее оружие в действии. — Еще как попадем.

Колина же терзали сомнения, а нужно ли сейчас светить такую штуку перед врагом. Их арбалеты, на которыми он и его научное светило, Торгрим, корпели не одну неделю, получился конечно чертовский мощным и с этого расстояния легкостью пробьет и доспех легионера, и его щит, и, пожалуй, даже целое бревно. Но стоило ли раньше времени демонстрировать его?

Услышав голос своего товарища, к ним подобрались ближе и остальные арбалетчики из отряда. И уже на своего главу клана смотрела не пара, а добрая дюжина умоляющих глаз.

— Разок? Пульнем и бежать?! — уже просил кто-то с другой стороны. — Все равно ведь к нам припрутся. Так не все ли равно: тута их положим или возле дома?

"Тута или тама... Что-то мои совсем страх потеряли, — размышлял Колин, время от времени поглядывая на пытавшихся пробиться через огонь в центр селения легионеров. — Ну вот стрельнем мы сейчас. Один раз, потом еще раз. Замочим десятка два в лучшем случае. А эти ушлые черти сразу разберутся, откуда идет стрельба. Словом, нам придется отходить... В итоге, свой секрет мы разменяем на десяток трупов. Не-е-е, не пойдет. Наше ноу-хау мы пока прибережем".

Как бы это странно не звучало, но для этого мира, особенно мира людей, арбалет, который удалось создать в клане, был без преувеличения ноу-хау. Хотя люди активно использовали стрелометы в своих войнах — пиратские бароны на быстроходных шлюпах, коменданты крепостей на башнях и т. д., но никому еще не удавалось сконструировать такое ручное метательное оружие, которое было способно составить хоть какую-то конкуренцию традиционному луку. Все, что сейчас использовали люди, было крайне тяжелым и неповоротливым оружием, требовавшим пять или шесть человек для заряжание и целой повозки для передвижения. Все же попытки сделать хоть что-то более или менее стоящее и мобильное наталкивалось на отсутствие качественной стали. Человеческие кузнецы не могли обеспечить своих оружейников небольшими металлическими пластинами, которые были бы способны многократно метать тяжелые стрелы или болты. Использовать же в качестве таковой купленный гномий металл никому и в голову не приходило из-за его громадной стоимости. Поэтому традиционный деревянный или костяной, как у кочевников, лук, по-прежнему, господствовал на поле боя, ставя свои требования к толщине доспехов и щитов, тактике обороны и нападения. Лучники же, не способные эффективно пробивать доспехи тяжеловооруженных воинов, прочно заняли место вспомогательного рода войск, к которому многие полководцы испытывали стойкое недоверие...

Словом, по мере размышления, Колин все решил не идти на поводу у своего желания быстрой, но крошечной победы, и оставить арбалеты в загашнике.

— Никаких там пульнем! — пробурчал он, отползая за стволы деревьев. — Все прячем и упаковываем назад, чтобы ничего не повредить... А теперь лежим, как мыши, и ждем, что они будут делать дальше... Очень интересно мне... Тем более мороз-то крепчает, — тут он с усмешкой переводит взгляд на ноги лежавшего сидевшего рядом гнома, обутого в самые настоящие валенки. — Очень интересно.

Погода этого края, действительно, преподнесла очередной и крайне неприятный сюрприз в виде резкого похолодания. Еще недавняя слякоть с ее мокрым дождем и промозглым ветром быстро сменилась сильным трескучим морозом и обжигающе холодной метелью, от которой деревья и кустарники мгновенно покрывались ледяными полупрозрачными панцирями.

— Б-р-р, пробирает, — рядом с Колином на снег брякнулся недовольно бухтящий Кром, единственный из всех на "ватник" напяливший еще и свои любимые доспехи. — Как бы не околеть тут... Мастер, — так панибратски Колина называли лишь Кром и его брат. — Мастер, — пригревшийся под толстой накидкой Тимур не сразу услышал его. — Мастер, а дальше-то что?

— Дальше... Хм... Дальше..., — хмыкнул парень, даже не повернув головы. — Хороший вопрос. Я бы даже сказал так — отличный вопрос, — не уловивший сарказма в голосе, Кром горделиво кивнул головой — вон он мол, какой... вопрос задал, что аж сам глава не знает что ответить...

ЧТО ДЕЛАТЬ ДАЛЬШЕ? А вопрос действительно оказался непростым. Он был из тех, ответ на которых в конечном итоге был связан и с ответом на другие не менее простые вопросы.

— Дальше..., — Колин продолжал смаковать это слово, снова и снова пробуя его на вкус, словно от этого прибавиться больше ясности. — Что делать дальше...

Не переставая бормотать, он перевернулся на спину и, уставившись на видневшиеся сквозь заледеневшие ветки звезды, глубоко задумался... "Опять эта гонка! Опять это поганое чувство, что все вокруг тебя куда-то несется вскачь, а ты стоишь на месте и ничего не понимаешь... Проклятый месяц! И все ведь случается словно специально — одно за другим, одно за другим! Без всякой передышки! Не присесть, ни вздохнуть!". События последних дней, действительно, спрессовались в длинную непрерывную цепочку случаев, проблем и т. д., на которые приходилось сразу же реагировать. В какой-то момент, Тимуру вообще показалось, что все это время он играл в какие-то гигантские дьявольские шахматы, где фигур не 32, а далеко за сотню, и на кону не банка с пивом, а твоя жизнь и жизни доверившихся тебе людей. Более того все эти фигуры еще и ходят не так, как ты привык и от них ожидаешь, а так, как им вздумается... Возомнивший себя ферзем Тимбол, отец Амины, стал с таким азартом готовить дружину клана, что закрадывались невольные подозрения, а не примеривает ли он на своей голове черную тиару главы клана. Собравший вокруг себя оставшихся торгов, ладья Тальгар тоже, пусть и с большой осторожностью, прощупывал свои позиции в клане. Не хуже "мутили" воду и слоны старейшины, которые непрерывно пробовали на прочность Колина...

"И постоянно что-то случается! То одно, то другое, — непрерывно ползли в голове Тимура недовольные мысли. — И ни хрена к ним не подготовишься... Какие к черту здесь планы? Только про одно задумаешь и начнешь шевелится, как рвется в одном месте, и тут же взрывается что-то в другом". Тут мысль его резко перескочила на сегодняшний поход, решение о котором тоже, специально не придумаешь, принималось в жутком цейтноте... Так, буквально накануне всей этой заварушки в крепость примчалась взмыленная лошадь с обессиленным крестьяниным — переселенцем — одним из нескольких десятков, которых Колин постоянно рассылал обратно по их бывшим селениям за новыми и новыми людьми. Таким образом, он убивал сразу несколько зайцев — и обеспечивал приток в клан новых членов, которые уже хлебнули все прелести войны и от этого претендовали лишь на теплый угол и кусок хлеба; и был в курсе происходящих в округе событий. И этот самый валившийся без сил крестьянин сообщил, что примерно в четырех — пяти днях пути от города клана по дороге шел большой отряд шаморцев. Сколько их, чем вооружены, кто командует, куда и зачем, собственно, они "прутся", естественно, мужик сообщить не мог. Однако, панику он тогда посеял знатную... Тимур и оглянуться не успел, как принявшие его дозорные у ворот уже разнесли эту весть, многократно приукрасив ее, по всем закоулкам подземного города. В конце концов, конечно все более или менее успокоилось. Что ни говори, но постоянно распускаемые в клане слухи о чуть ли не божественных силах главы клана, изредка демонстрируемые для подкрепления этих слухов фокусы, сделали свое дело — после ободряющей речи Тимура очень многие успокоились... А он после этого, сам ничего толком не зная и не понимая, "в мыле" стал готовить группу для встречи "дорогих гостей с зажигательными подарками". И уже через какие-то сутки из ворот верхней крепостной заставы уже выезжал небольшой караван с несколькими десятками людей и гномов.

"Он спрашивает, что теперь делать? Красавец! Что? Да, походу ничего! Ибо мы, по-прежнему, ни хрена не знаем! — прокручивая в голове все эти мысли, Тимур начинал заводиться. — Ни о самом отряде, ни о его целях и задачах! Ни хрена не знаем! ... А эти гномы еще откуда вылезли?".

... Тем временем неразбериха вокруг селения продолжалась. Быстро распространявшийся огонь добрался, наконец, до самого края села, полностью отрезая мечущихся внутри селения людей и гномов от леса.

— Мастер, смотри, — ерзавший от холода Кром никак не мог успокоиться. — Вона сколько телег смогли вытащить. Прямо из огня тягают, — в голосе гнома слышалось одобрение. — Сильны, прямо в пламя лезут.

Тимур перевернулся и тоже стал наблюдать за тем, как откуда изнутри огненного кольца орущие бессмертные выкатывали телеги. Некоторые из них были уже охвачены пламенем, жадно пожиравшим какие-то наваленные мешки, корзины и свертки.

— Сильны, — согласился Тимур, видя, как прямо в снег, извиваясь, упал только что выбежавший из огня легионер. — И гномы тоже здесь..., — вдруг, разглядывая все эту огненную чехарду около ворот, Тимуру в голову пришла одна интересная мысль и он повернулся к Крому. — Сейчас там настоящий ад. Все носятся, орут, как безумные, — Кром тоже оторвался от открывающегося зрелища и непонимающе уставился на главу клана. — И люди и гномы. Все закопченные, в дыму, в повязках на лицах.

Идея, наконец-то, оформилась в нечто более или менее связное.

— Знаешь что, здоровяк, — тот, по-прежнему, молчал с вопросом в глазах. — Давай-ка ты скидывай с себя свои знатные доспехи и иди прогуляйся до селения. Замерз, вижу, ну вот и погреешься, — об охреневшее лицо Крома сейчас, действительно, можно было смело сломать толстенную доску и тот скорее всего бы ничего не почувствовал. — Кром, что замер? Снимай, говорю свои доспехи. Сейчас тебя быстро переоденем в какое-нибудь тряпье, замажем сажей и тебя не отличишь от всех их! — Тимур махнул рукой в сторону селения. — Давай, давай, снимай все это железо! Нам срочно нужен язык! Черт! Кто-то из них нам нужен, — тот пробурчал в ответ что-то недовольно вопросительное, однако начав копошиться в застежках своего массивного с украшениями доспеха. — Зачем, зачем? Затем, что не знаем мы ни хрена! Что, где, когда, получается... Поиграй, мать его, со знатоками!

Несмотря на ворчание (Крому просто не хотелось снимать свои доспехи), предложение притащить к ним лес какого-нибудь легионера ему даже понравилось.

— Наконец-то, — повторял он под зависливый шепоток остальных. — А то лазь вона всю ночь по крышам да обливай все какой-то гадостью. Тьфу! Или валяйся тут в снегу и жди непонятно чего.

Через пару минут совместными усилиями почти десятка людей и гномов Кром превратился в натурального погорельца, который буквально чудом избежал гибели в огне. Его верхнюю одежду, конечно, пришлось принести в жертву общей задумке. Разодрали рукав, добавили пару знатных прорех на спине и животе, чуть прокоптили на крошечном огоньке его теплый плащ, превратив его в дырявую тряпку. Вишенкой на торте всего этого маскарада стала чумазая физиономия гнома, на которую никто не пожалел ни сажи ни раздобытой грязи.

— Во! — Тимур от избытка чувств при виде новоиспеченного бедолаги аж приподнял большой палец правой руки вверх. — Просто красавец! Готов? Куда? Арбалет брось! — тот с видимым сожалением снял заплечный мешок с видневшейся длинной рукояткой и бережно положил его возле здорового дубового корня. — И скривись чуток, а то больно рожа довольная. Не бывает у погорельца такая... И еще, — Тимур придержал рванувшего было к селению гнома. — Старайся не попадаться на глаза гномам. Слышишь? Пожар, ни пожар, а чужака они сразу раскусят. Увидишь кого из них, сразу раненного изображай. Негромкой повой там. И сгорбись что-ли, — тот чуть-чуть склонился в сторону. — Во-во. Так и держись. И помни, нам нужен легионер и желательно посообразительнее. Ну, а теперь топай.

Сгорбленная фигура, распространявшая вокруг себя запах гари и чуть-чуть горючей жидкости, поковыляла между деревьев в сторону полыхающего селения. Тимур же, проводив Крома взглядом еще немного, вновь улегся в свою лежку и приготовился ждать.

"... Эх, зря походу послал его. Дуболом ведь, дров наломает за здорово живешь... Хотя, а кого другого? — мелькнула в голове у Тимура запоздалая мысль, но тут же испуганной мышкой спряталась где-то в извилинах. — Действительно, что дальше-то делать? Это ведь мы лишь укусили шаморского волка за огузок. Даже не за шею, а всего лишь за задницу. Больно и обидно, конечно, но далеко не смертельно, — с грустью рассуждал он, пытаясь понять чего теперь ждать от шаморского военачальника. — Ну, потеряли они десятка два или даже три легионеров, может столько же повозок с припасами. И что? Это что остановит их? — Тимур тяжело вздохнул, понимая, что эту махину остановить крайне сложно, если вообще возможно. — Ну, может еще удастся их также пнуть пару раз. Дальше вон по дороге есть еще несколько таких же брошенных селениях, которые словно судьбой предназначены для лагеря. Но, ведь они не слабоумные, чтобы дважды наступать на одни и те же грабли... И что же делать? Упираться дальше или бежать со всех ног?! Что делать?".

И снова его накрыло это дичайшее чувство незнания. Ему катастрофически не хватало информации буквально обо всем — о планах командования шаморцев, об их сегодняшних потерях, о причинах появления здесь целого гномьего отряда и т. д. и т. п. Словом, куда ни ткнись, всюду и везде были темные пятна, эдакое болото, в котором можно с легкостью увязнуть.

"... Все-таки придется ждать, — пока ему ясно было лишь одно — "без ясного понимания, что происходит, дергаться было гибели подобно". — Я должен знать, сколько их, какого черта они прутся в нашу сторону и что здесь забыли гномы?".

Тимур прекрасно понимал, что почти любой ответ на каждый из этих вопросов грозит ему и всему клана гибелью.

"Сколько их там может быть? Пять, шесть сотен? Шамор с легкостью может послать и тысячу и полторы, если это будет нужно. И того и другого хватит с запасом, чтобы вырыть для нас всех могилы и в них же похоронить... Проклятье! Гномы еще эти! Откуда они вообще взялись? Перевалы пока еще непроходимы. Эх, плохо, что отсюда не видать их руны на одежде. Глядишь, хоть узнали бы из какого они клана...".

О причинах появления в составе шаморского отряда гномов он вообще строил самые фантастические гипотезы, даже не догадываясь, что все дело в нем самом и в развернутой им бурной деятельности. Сейчас, в заснеженном лесу, под широко раскинувшимся куполом из ярких звезд, ему даже в голову не могло прийти, что его судорожное барахтанье — какие-то изобретения, выдумки, нарушение обычаев и традиций — могло угрожать планам хранителей. Тимур лишь пытался выжить и делал это так, как у него получалось...

"Кровольд конечно зубы на нас точит, но он далеко, — Тимур пытался копнуть поглубже, но вновь и вновь не хватало информации и опыта, чтобы приблизиться к истине. — Тимбольд говорил, что этот отморозок сам любит разбираться с непокорными. Посылать же кого-то, это мол не в его стиле... Да, тут-то и послать не получиться. Если конечно... не бросить кличь в кланы с южной стороны Гордрума ... Черт, холодает!".

Окрепший мороз, наконец-то, добрался до его тела через ватные штаны, полушубок и валенки.

— Ух! — поежился Тимур и резко вскочил на ноги, после чего начиная совершать на месте приплясывающие движения. — Вот же колотун какой. Так и дуба можно дать за милую душу..., — тут он бросил взгляд на поле и к своему искреннему удивлению увидел, как по его белоснежной поверхности передвигается какая-то темная каракатица. — Смотри-ка, ползет кто-то. Ба, Кром! Красавец!

При внимательном рассмотрении эта странная нескладная фигура, действительно, превратилась в Крома, тащившего волоком какой-то мешок.

— Ну, ну?! — не выдержав и наплевав на опасность обнаружения, Тимур выбежал из-за деревьев и подхватил мешок. — Давай, быстрее! О, да ты настоящий дед Мороз!

Кром, в этот момент привалившийся к дереву и пытавшийся отдышаться, и правда очень напоминал этого сказочного персонажа. Вся его превращенная в обгорелые лохмотья одежда была покрыта снегом, а небольшая бородка и торчавшие из-под шапки волосы — мельчайшими кристалликами льда. Образ дополнял и большой мешок, что он волочил за собой.

— Холодно..., — посиневшими губами пробормотал Кром. — Очень холодно... Еле дошел и вона его... дотащил, — он кивнул головой на валявшееся в мешке тело. — Здо... ро... вый...

Тимур присел рядом с кулем и начал быстро разворачивать замерзшую холщовую ткань.

— Что это за подарки нам дедушка Мороз принес? — приговаривал парень, возясь с плотной тканью. — Ба, да у нас тут золотая рыбка! — удивленно воскликнул он, когда в свете луны из под мешковины блеснула массивная начищенная бронзовая бляха комтура. — Вот же черт..., — тут же добавил Тимур, разглядев, наконец-то, лицо подарка. — А рыбка-то оказалась жаренной...

Качая головой, парень осторожно коснулся мертвено бледной холодной кожи. Пальцами приподнял, пахнущий паленым шарф, разглядывая черноту обожженой шеи.

— А-а..., — вдруг тело шевельнулось. — Кхе... кхе..., — булькающий клекот раздался из его рта. — А-а... Андер, — веки комтура шевельнулись и широко открывшиеся глаза невидяще уставились на Тимура. — Старина, это ты? — дрогнувшая рука вдруг с силой вцепилась в ворот ватника парня, который от неожиданности тут же выдал что-то неразборчивое. — Ты... Слышу тебе тоже досталось..., — он замолчал, несколько секунд набираясь с силами. — А я, кажется, все... кончаюсь... Проклятье, похоже я не увижу этот чертов город гномов... Андер, говорят там очень красиво. Огромные залы, светильники в человеческий рост...

Комтур еще сильнее сжал руку и начать тащить Тимура к себе.

— Андер! — веки его вновь открылись и в небо уставились абсолютно белые без единого намека на зрачки глаза. — Повозки вытащили из огня? Андер, ты слышишь меня? Повозки... Там припасы нашей турии. Без них мы же все подохнем в этом аду... Андер, демоны тебя побери, вытащи наши припасы! — с горячностью продолжал комтур. — Солонина, вино... проклятье, там же и наши пики, — голос его захрипел и слова стали совершенно неразборчивыми. — Чего ты сидишь? Андер, поднимай всех и валите обратно! Ты слышишь меня?! Мы же сдохнем без припасов в этой ледяной пустыне! Андер..., — он вновь замолк.

Комтур еще несколько раз приходил в себя и начинал что-то неразборчиво шептать. Потом заходился в кашле и вновь замолкал.

— А вот это хорошо, — пробормотал Тимур, поднимаясь на ноги. — А ты, здоровяк, молодец! — хлопнул он угрюмого Крома по плечу. — Такую птицу притащил... Давай-ка, поднимай всех. Мы уходим. И еще..., — парень несколько мгновений раздумывал, а потом негромко продолжил. — Пошли пару парней (естественно, он имел гномов, но именно это и сорвалось у него с языка) вперед. Пусть берут всю оставшуюся нашу горючку и жгут вдоль тракта все к черту, — Кром утвердительно промычал в ответ. — Тут пять селений осталось, два из которых крупные. Все брошенные? Черт, в последнем, кажется, кто-то остался... Так... Ладно, иди с ними. Вот, пару монет возьми. Отдай этим бедолагам и пусть валят скорее отсюда... Хотя, подожди! На кой черт им сейчас золото. Отберут и прирежут за милую душу... Кром, забирай всех кто остался и тащи к нам. Да, да, все. Там найдем чем их занять, — Кром вновь кивнул головой. — И, не забудь, надо сжечь все что может гореть. Вдоль тракта не должно остаться ни одного дома, ни одного сарая. Хм, мороз будет только крепчать..., — дальше Тимур со злобой продолжил. — Пусть эти уроды дуба на привале дадут! Немчура поганая... Устрою я вам Сталинград.

Уже по пути домой, он снова и снова возвращался к своим мыслям по поводу дальнейших планов. "Мы точно знаем, что они пойдут именно здесь, — шел в молчаливой колоне из гномов, не замечая ни сильного мороза ни красоты покрытых ледяным серебром деревьев. — И если нам повезет, то к крепостной заставе от них дойдут лишь жалкие огрызки. Тогда вот мы и поговорим с ними...".

3

Отступление 6.

Провинция Валидия

Городок Турия. Около 20 лиг от столицы Ольстера.

Тыловой лагерь атакующей орды Шамора.

Несколько сот изможденных доходяг, намотавших на себя скудное трепье, вяло ковырялись в мерзлой земле. Будущая выгребная траншея для легионеров с трудом обретала свои контуры. С каждым новым ударом десятка кирок, топоров и поршней от камнеподобной земли отлетали лишь небольшие черные стружки, который тут же вмерзали в новые земляные бугры.

Один из этих несчастных до этого момента с ожесточением долбивший землю заостренной киркой, вдруг резко остановился. Поднятый в замахе инструмент дрогнул в его руках и глухо упал на землю, а сам он тут же сложился пополам, словно его скрутило от сильной боли.

— Ха-ха-ха... Кхе-кхе-кхе..., — его товарищи по несчастью, больше напоминавшие оживших мертвецов, вдруг услышали его полный горечи смех, то и дело прерываемый глухим грудным кашлем. — Ха-ха-ха-ха... Кхе-хке-кхе...

Черными от въевшейся грязи руками он крепко сжимал свою голову, сминая на ней спутанные седые пряди волос. И всякий раз, как его сотрясал очередной приступ хохота или кашля его съезжавшие с виска ладони открывали зрелище бугристого рубца шрама.

— Ха-ха-ха-ха... Его сиятельство... Ха-ха-ха-ха.... Сам граф Тусконский... Ха-ха-ха... Знатный повеса и любимец молоденьких девиц и гроза замужних дам..., — сквозь смех прорывались его слова, больше напоминавшие горестный стон, чем речь. — Ха-ха-ха-ха... Кузен самого короля... Кхе-кхе-кхе... Своими руками роет нужник для пары тысяч солдатских задниц..., — его смех уже становился похожим на судорожную лихорадку. — Ха-ха-ха-ха... Я рою нужник...

Бывший граф Тусконский, бывший посланник короля Роланда к гномам, кузен короля Роланда, Фален буквально упал на колени. У него просто не осталось больше сил терпеть все лишения шаморского плена... А ведь все эти дни, недели он старался держаться, не обращая внимания ни на холод и голод, ни на жестокость конвойной охраны, ни на постепенное одичание его бывших товарищей, опускавшихся в плену до животного состояния. Фален с жадностью ловил обрывки новостей о своем брате, о стычках с ольстерскими отрядами кавалеристов, о взятых шаморцами городах и крепостях, до конца не веря, что атакующей орде Шамора все удастся добраться до древней столицы Ольстера. Но брошенная в их сторону с самого утра фраза одного из охранников о том, что до Ольстера осталось не более двух — трех десятков лиг, стала для него последней каплей...

— Ха-ха-ха-ха... Бедный братишка надеялся остановить бессмертных..., — его ноги в латанных — перелатанных чоботах были полный грязного снега, но он совершенно не замечал этого. — Ха-ха-ха... Хотел остановить орду...

В этот момент от охраны, прятавшейся от ледяного ветра в развалинах каких-то построек, отделилось несколько легионеров, которые тут же словно коршуны набросились на ничего не понимавших доходяг.

— Где этот урод? Зарублю! Прочь с дороги! — они хватали то одного то второго из испуганно пригнувшихся людей и тут же отпускали. — Проклятье, не тот! Ищите его! У него глубокий шрам на голове! Быстрее!

К ним присоединились и остальные, врезавшиеся в толпу пленных с другой стороны. Пинками, ударами ножен и палок они быстро раскидывали всех кто им встречался на пути.

— Вот он! Все сюда! — наконец раздался радостный крик одного из бессмертных, зорким глазом высмотревшего того самого виновника переполоха, стоявшего на коленях в стороне от всех. — Вона где заныкался. Падла! Сейчас ты у меня отведаешь...

Фален же, повернув голову на приближавшегося мучителя с длинной дубинкой, лишь счастливо улыбнулся. В этом звероподобном легионере с садистским выражением лица, с предвкушением размахивающим своим костоломным оружием, он видел лишь избавление от своих страданий, и главное вины.

Он закрыл глаза, когда дубовая дубинка взлетела вверх, но дарующего забвения удара молодой граф так и не дождался...

— Куда? Баран! Сгною в нарядах, если с него упадет хотя бы один волос! — к своему дичайшему удивлению услышал Фален чей-то хриплый командирский голос, судя по тону привыкший отдавать приказы. — Придурки! — так и не открывшего глаза парня кто-то подхватил под руки и быстро куда-то понес. — Надеюсь с башкой у него все в порядке, а то вон глаза-то закатил...

Когда же Фален очнулся и отрыл глаза, то первой его мыслью было то, что он попал в рай... Его окружали похожие на белые и пушистые облака густые сгустки горячего пара, из которых то и дело выныривали будоражащие душу (на тело еще не было сил) симпатичные женские телеса. Тут же в несколько пар рук его начали освобождать от рваной, грязной и пропахшей потом одежды, которую словно ядовитое насекомое отбросили в дальний конец купальни. Потом на голову Фалена обрушился целый водопад теплой словно парное молоко воды.

— А-а-а-а, — застонал молодой мужчина, за недели плена уже позабывший о таких ощущениях. — Благие... какое наслаждение.

С раздавшимся словно хрустальный ручеек женским смехом, покрытое ссадинами и темно-красными ушибами тело Фалина горячие и нежные ладони начали умащивать благоухающим мыльным раствором. Быстро скользившие по телу женские ладони возвращали измученному тело гибкость, силу и желание жить.

... Когда же ослабевшего от такой перемены Фалена привели в комнату с роскошным, полным разных яств столом, у него окончательно подкосились ноги и он бы рухнул на каменный пол, если бы не подхвативший его человек.

— Ваше сиятельство, — в глубоком поклоне склонился толстый мужчина, в котором Фален к своему изумлению узнал кавалера Милоне де Олоне, одного из первых аристократов из древнего ольстерского рода, перешедших на сторону Шамора. — Набирайтесь сил. Они вам пригодятся, — Фален переводил ошарашенный взгляд то на стоявший перед ним накрытый стол, то на непонятно что вещающего предателя-перебежчика. — Победоносный Сульдэ, гроза и меч Великого султана Махмура, выступил к столице Ольстера, где вскоре будет коронован новый король древнего королевства, — тут на лице де Олоне появилась льстивая улыбка. — Фален I, который примирит два братских народа...

Отступление 7

Южные предгорья Турианского горного массива.

Земля клана хранителей Великой книги памяти гномов.

Замодонг — город хранителей.

Окрестности верхнего города, в обветшавших зданиях которого еще угадывалось величие древней столицы огромной Подгорной империи, постепенно заполнялись все новыми и новыми гномами. По одному, небольшими группками, целыми отрядами с десятками повозок, они прибывали на протяжении нескольких недель, не взирая на сбивающие с ног метели, ревущие ветра и глубокий снег на дорогах.

— Откуда? Какой клан? — один и тот же вопрос встречал каждого из них, едва он склонялся перед монументальными бронзовыми воротами священного Замодонга. — Сколько вас?

Едва окоченевшие от холода гномы успевали только назвать свое имя и клан, как торжественно одетые войны, вершители воли хранителей, уже все это кричали в медные слуховые трубки, пронизывающие город словно мышиные ходы. И уже через несколько минут в Большом зале Нижнего города на стене появлялся очередной щит с гербом клана, представители которого откликнулись на призыв хранителей.

— Проходи, проходи, — вершители встречали уже других, спешивших преклонить колени перед священными для каждого гнома камнями Замодонга, хранящего Великую книгу памяти. — Не задерживайся!

Уже за чертой ворот каждый из гостей обязательно поворачивался лицом к огромному зданию, опоясанному белоснежной колоннадой, и еле слышно шептал слова древней молитвы. Именно в этом подавляющим своими размерами здании располагалась усыпальница древних владык подгорного народа, которые когда-то правили великой империей.

... Внутри усыпальницы, за древними воротами из черной бронзы, что на три роста возвышались над стоявшими возле них караульными вершителями, было тихо. И эту тишину нарушали лишь треск медленного сгоравших свечей в массивных кованных подсвечниках и тихие шаги статного широкоплечего гнома в спадающем до самых его пят бардовом плаще. Глубоко задумавшись, он неторопливо прохаживался вдоль тяжелых каменных могильных плит с разнообразным оружием — большими кувалдоподобными молотами, остроклювыми секирами, изящно изогнутыми хищными клинками, некогда принадлежащим Подгорным владыкам.

Как и подобает боевому оружию, они хранили на себе следы былых битв, победоносных и трагичных, жестоких и кровавых. Сколы и вмятины на иссиня черных клинках и боевых молотах будто вопили о том, что их жажду утоляли не только кровью людей, но и собратьев гномов.

— Тирон Упрямец, — владыка Кровольд осторожно коснулся огромного молота с длинной толстой ручкой, буквально усыпанной уже поблекшими, но еще читаемыми рунами. — Перед ним склонил голову правитель последнего эльфийского королевства, золота тиара которого и стала частью этого боевого молота. — гном с благоговением погладил массивный торец молота, где ясно проглядывалась золотистая полоса. — Упрямец...

Сделав несколько шагов Кровольд уже оказался возле другой плиты, на которой напротив друг друга лежали зазубренные клинки. Не смотря на очевидное сходство в плавных словно текучих контурах, узорах рукояток, они отличались друг от друга. Левый клинок был явно тяжелее правого за счет более мощной рубящей части и длинной витой рукояти.

— Владыка Айкрит, единственный обоерукий воитель среди древних правителей, — пробормотал Кровольд, примериваясь к клинкам. — Великая книга гласит, что левая его рука рубила с такой силой, что разрубала конного война в тяжелых доспехах на две половинки..., — левый клинок, действительно, был гораздо тяжелее правого; Кровольд это сразу почувствовал. — Тяжелый... Владыка, собравший южные и северные кланы в единый кулак, — видимо отголосками той гражданской войны и были те многочисленные зазубрины на черном железе; ибо изделие человеческих кузнецом не могло оставить на оружие гномов такие раны. — ...

Он шел дальше и еле слышно повторял имена лежавших под тяжелыми каменными плитами давно сгинувших королей, шептал названия покорившихся гномам народов и королевств... и его сердце наполнялась гордостью за своих предков.

— ... Покоритель морского народа. Именно его дружина захватила и сожгла ужасное оружие людей моря — город-корабль, способный плавать по морским волнам, — на несколько мгновений задумчивый Кровольд остановился возле постамента с секирой, набалдашник которой был выполнен в виде хищно смотрящего клюва невиданной птицы. — Достойный правитель...

Его движения становились все более резкими и порывистыми. Мощная грудь, облаченная в роскошно украшенные доспехи, поднималась все чаще.

— Трюгве Неукротимый, Крайтон Яростный... не копались в грязи в своих жалких подземельях, не прятались как крысы за стенами клановых убежищ, — взятая с плиты серебристая секира одного из правителей с резким гудением взлетела вверх и тут же молнией устремилась вниз. — Они шагали по земле, под солнцем! Они не ждали, когда расплодившиеся людишки придут к стенам гномьих городов и заберут их, а сами шли к ним...

Ему, воспитанному на древних легендах о повергнутых в руины человеческих и эльфийских королевствах и баронствах, о непобедимой Железной стене, о неукротимых правителях-воителях, было до горечи обидно видеть то, во что превратился некогда единый народ и царство. Сколько он себя помнил, Кровольд буквально грезил древней империей и мечтал возродить ее. И вот желанная, взлелеянная десятками лет ожиданий, мечта оказалась как никогда близко...

— Владыка, время пришло, — одна из бронзовых створок усыпальницы распахнулась и внутри оказалась чуть сгорбленная фигура в мешковатом темном балахоне со скрывающим лицо капюшоном. — К церемонии все готово.

"Хранитель! — Кровольд с раздражением выдохнул через стиснутые зубы. — Их мышиная возня меня начинает утомлять...., — ладонь еще крепче вцепилась в рукоять секиры, которая словно просилась пустить ее в дело. — Эти лживые старикашки уже не знают чего хотят! А время раздумий и поисков уже прошло. Настало время, чтобы, не оглядываясь иди вперед!". Но вся эта злоба быстро промелькнула по его лицу и тут же куда-то спряталась до следующего раза... "Еще не время..., — рука с трудом разжалась и со звоном на камень упало тяжелое оружие. — Еще не время показывать зубы".

И с каменным лицом Кровольд направился к выходу из усыпальницы древних владык. Его путь лежал в Большой зал Нижнего города, где он должен был, восседая на троне Подгорных владык, объявиться сбор Железной стены... Впервые со дня крушения древней империи...

_______________________________________________________________

Провинция Валидия

Городок Турия. Около 20 лиг от столицы Ольстера.

Ставка Сульдэ.

Высокий купол шатра, окруженного тройным кольцом бессмертных, возвышался на невысоком холме, с которого взгляду открывался широкий простор окрестностей Турии, городка — спутника столицы королевства. Шатер, украшенный искусной вышивкой королевских символов Ольстера и некогда служивший пристанищем королю Роланду, теперь окружали воткнутые в землю чубуки с черные полотнища, на которых по ветру священные шаморские знаки.

Стоявшая неподвижными статуями вокруг шатра охрана с настороженностью вглядывалась в притихший лагерь и покорившийся победителю городок. В воздухе висела едкая, физически ощущаемая атмосфера страха, заставлявшая вглядываться в темные тени, понижать голос до шепота и вздрагивать от каждого шороха... Командующий гневался.

Внутри шатра раздавались негромкие ритмичные звуки, извлекаемые слепым старцем из странного струнного инструмента. Его искореженные болезнью пальцы с болезненной нежностью касались туго натянутых воловьих жил, крепившихся к изогнутой подобно лебединой шее части инструмента.

Заполнявшая пространство шатра музыка вела за собой кружившихся в танце девушек. Их смуглые тела, покрытые блестящими капельками пота, словно лишенные костей изгибались в невероятных движениях, сплетающихся в будоражащую душу ткань танца.

Тяжелые груди, обнаженные бедра, едва прикрытые тяжелыми нитками серебристого жемчуга, мелькали перед глазами сидевшего старика, и ... судя по его полузакрытым глазам и каменному выражению лица совершенно не трогали его.

— Кхе..., — Сульдэ открыл глаза и с недоумением, словно в первые, уставился на соблазнительно изгибающихся танцовщиц. — Прочь, — тут же зашипел он, искривляя лицо в недовольной гримасе. — ...

Обнаженных девиц, еще мгновение назад кружившихся возле своего повелителя, словно ветром сдуло после этих слов. Старик, же подслеповато щурясь, с трудом поднимался с подстилки, никак не успевая за упорхнувшими танцовщицами.

— Кхе..., — вновь кашлянул Сульдэ и старик бестелесным духом взлетел в воздух, поднятый дюжим телохранителем и тут же вылетел из шатра. — Все вон, — еще тише проговорил командующий. — и поклонившийся легионер тоже исчез за пологом шатра. — ...

Сульдэ же облегченно закрыл глаза и снова погрузился в раздумья... "Станет ли столица ключом ко всему Ольстеру или нет? — несколько последних дней эта мысль никак не давала ему покоя, с упорством страшного яда разъедая его план. — Стоит ли она той цены, которую придется заплатить за то, чтобы стяг Великого Шамора стал развеваться над высокими башнями этой крепости?".

Весь его опыт многочисленных войн, которые султанат вел со своими соседями на протяжении последних почти трех десятков лет, говорил ему, что крепости, даже мощные, окруженные высокими неприступными стенами и глубокими рвами, никуда от него не денутся и рано или поздно падут. Войско же Роланда, арьергард которого постоянно маячит где-то в досягаемости его бессмертных, может стать очень опасным противником, о которого шаморский волк с легкостью сломает свои клыки.

— Он как мерзкий хорек, — с неудовольствием пробормотал Сульдэ, так и не открыв глаза. — Прячется от волка по ямам, норам..., но каждый раз, будто дразня его, снова и снова показывается ему..., — правая рука вытащила из небольшого мешочка на поясе несколько кусочков засушенного корня ертечи, ценимого легионерами за придаваемую бодрость и свежесть, и бросила в рот; почти сразу же от знакомой горечи рот наполнился слюной и через мгновение тупая давящая боль, уже давно поселившая в его затылке, отступила. — Важно не упустить этого хорька и загнать его в капкан... , но и там, загнанный зверь, может быть опасен, — негромко продолжал бормотать он. — Роланд умен...

Старик открыл глаза. Ему показалось, что кто-то стоял у входа в шатер. И, действительно, полог отдернули и внутрь протиснулась грузная фигура Солтаная, побратима его погибшего сына. После той трагедии он добровольно принес клятву крови командующему, став до конца своих дней его тенью.

— Господин, есть известия от перебежчиков, — он склонил голову с характерным для принесших клятву крови выбритым затылком. — Семья Роланда в столице. Наследник тоже там. Перебежчики слышали, что скоро наследника попытаются вывезти из города и спрятать в горах, — на его неподвижном, лоснящемся от пота и грязи лице, не было ни единой эмоции. — Самого Роланда в городе никто не видел.

— Что еще? — шевельнулись губы Сульдэ. — ...

Солтанай, уже опустившись на колени, продолжал.

— Никакой паники в городе нет. Магистрат и наместник вывели на улицы большое число патрулей из городской дружины и гвардейцев короля. Некоторые улицы перекрыты барикадами... У крупных торговцев за чистое золото выкупили все запасы зерна, скотины, — брови Сульдэ удивленно поползли вверх; он бы поступил проще — реквизировал и все. — Наместник открыл двери королевских складов, где любой желающий вступить в городское ополчение может получить железную кольчугу, шлем, щит и меч. Отдельно собирают отряд лучников, — Сульдэ недовольно заскрипел зубами. — Сколько человек окажется на стенах, когда бессмертные пойдут на штурм, перебежчики не знают.

Тут он на мгновение прервался, уж больно явно отразилась на лице командующего ярость. Перекошенное от гнева лицо, скрипевшие зубы, метавшие молнии глаза — все это были верные признаки надвигавшейся грозы.

— Господин, еще ..., — поспешно продолжил Солтанай, понимая что багровеющий Сульдэ вот-вот сорвется. — Несколько недель назад в город завезли огромные запасы фуражного зерна.

Кряхтевший Сульдэ с еще дергавшимся лицом не сразу понял о чем, это ему говорили. "Укрепления, вооружили чернь... Еще завезли фуражное зерно..., — недоуменно билась мысль. — Большие запасы... Тогда к чему покупка зерна у торговцев? Ведь если припрет сожрешь и фуражное... ". Вдруг глаза-щелки Сульдэ расширились словно от удивления. "Фуражное зерно! — проговорил он про себя. — Фуражное! Дестроэ... Тяжелая кавалерия...". Тут он запрокинул голову и глухо с булькающим звуком засмеялся. Ха-ха-ха-ха! Кхэ... Ха-ха-ха!

"Эта земляной червяк весь свой фураж собрал в одном месте! И если завтра мы возьмем город в кольцо, то его знаменитым дестрэ (специально выведенные лошади — тяжеловозы, способные носить в седле тяжеловооруженных рыцарей) останется только жрать мох с болот и сухой ковыль". Ха-ха-ха-ха-ха! А любой, даже самый последний недотепа из его бессмертных знает, что дестроэ, чтобы тащить на своем крупу две с лишним сотни килограмм, должны в просто неимоверных количествах жрать чистое зерно. Пытаясь же накормить такого тяжеловоза прелой соломой, надерганной с крыш домов, или замершими огрызками травы из-под снега, ты обязательно доконаешь такое животное... Самого себя загнал в капкан.

— Ха-ха-ха-ха-ха, — продолжал раздаваться каркающий смех. — Ха-ха-ха! Хорошо, хорошо, — снова и снова повторял Сульдэ, бросая на Солтаная одобрительные взгляды. — Я доволен тобой.

В этот момент кто-то с шумом буквально ввалился в шатер, сопровождая свое вторжение то удивленным бормотанием, то и странным смехом.

— Прочь с дороги, пёс! — из-за полога шатра показалась чья-то широкая спина, хозяин которой которого, судя по всему кого-то пытался пнуть ногой. — Я Верховный кади Великого...

Наконец, тело развернулось и оказалось тем, кого уже списать со счетов. Рассматривая явление кади Даданджи, которые еще вчера загибался от стрелы в брюхе, Сульдэ удивленно зацокал языком.

— Что..., — молодой мужчина, еще вчера валявшийся на земле с развороченным брюхом, сейчас выглядел довольно сносно. — Мы готовы? — правда, что-то странное в его внешнем облике все было — какая-то несуразная блуждающая улыбка на губах, широко раскрытые глаза, глубоко раздувающиеся ноздри. — Или Победоносный Сульдэ ни как не может решиться..., — плюсом к его странному внешнему виду шла и его непонятная веселость, причины которой Сульдэ никак уловить не мог. — Может все дело в страхе?

Стоявший по правое плечо от Сульдэ Солтанай неуловимо дернулся, но тут же вновь неподвижно замер.

— Ха — ха, я тут слегка поранился, — вдруг ухмыльнулся Даданджи, проводя рукой по перемотанному холщовыми лентами боку. — Вот этим, — он крутанул в руке тонкий листовидный кусок черного железа. — Будет еще один шрам..., — вдруг его веселость куда-то ушла, уступив место раздражительности. — А мы тут все сидим! Бессмертные попрятались за стенами лагеря, а тот, кто должен был ввести их в бой..., — Дадандж многозначительно замолчал, давая понять, что он хотел этим сказать. — Столица лежит перед нами, как гулящая девка раздвинув свои ляжки и ждет того, кто придет и возьмет ее.

Сульдэ брезгливо поджал губы, продолжая рассматривать странные метания кади. В первые мгновения он подозревал, что Даданджи, не в силах терпеть боль от ранения, просто напился и сейчас несет всякую чушь. Однако, нос командующего ничего не чувствовал: ни пряного запаха пулькэ, ни виноградного запаха ольстерского вина. В воздухе витало что-то другое, ни на что непохожее.

— Бессмертные не тронуться с места, пока я не узнаю, где прячется этот сопливый королек, — наконец, соизволил он ответить. — Город никуда от нас не денется..., — Сульдэ хотел еще что-то добавить, но замолчал.

С Даданджи творилось что-то странное. Его лицо вновь скривилось, рас фокусировавшиеся глаза уставились в никуда. Бледные, искусанные в кровь губы, кади что-то шептали...

— Да... Я так и знал, — вновь раздался его голос. — Да, тысячу раз да! Победоносный Сульдэ, разящий меч Великого султана испугался жалких огрызков воинства короля Роланда... Этих нескольких тысяч оборванцев, нацепивших на себя покрашенные черной сурьмой доспехи и уверовавших по этой причине в свою непобедимость? Ха-ха-ха!

Сульдэ продолжал буравить глазами дергавшегося кади, тело которого находилось в непрестанном движении. Множество мелких, едва заметных, дергающих судорог заставляли двигаться его руки, ноги. Тело кади, казалось, переполняла странная сила, постоянно подталкивавшая его. "В него словно вселились демоны, — вдруг подумал Сульдэ. — Демоны, которые грызут его тело изнутри... Великие Боги...".

— Нельзя больше ждать! Нельзя, — тело кади снова дернулось, выталкивая своего хозяина из мира грез. — Столица — это и есть королевство. Это и есть Ольстер, — речь его на какое-то мгновение стала сбивчивой и непонятной. — И тот кто владеет этим городом, владеет всем Ольстером..., — Даданджи глубоко вздохнул и после некоторого молчания продолжил, но уже совершенно другим тоном — уверенным, спокойным; Сульдэ на какое-то мгновение показалось, что перед стоит совершенно другой человек, настолько неожиданной стала эта перемена. — В наших руках уже давно находится ключ к победе в этой войне. И это не тысячи бессмертных, что ждут твоего приказа за пологом шатра, а самый обычный оборванец из твоего лагеря, — Сульдэ в недоумении что-то пробурчал. — Это тот самый ольстерец, что убил твоего сына и которого ты возишь для казни, — шрам на месте глаза Сульдэ мгновенно побагровел до черноты. — Это Фален, граф Тусконский, кузен короля Роланда... и тот, кто надев корону в древней столице королевства, преподнесет нам Ольстер на блюдечке.

Проговорив это, кади вдруг словно голодный пес дернул головой и стал с силой втягивать в ноздри воздух. И тут же опустился на корточки перед низким столиком с чашей полной исходящего паром мяса и, схватив здоровенный мосол, стал с жадностью вгрызаться в него. С чавканьем и хрустом он обгладывал куски мяса и практически сразу же, не разжевывая их глотал. С уголков его рта стекал жир, кусочки мяса, разгрызенной кости застревали в небольшой бородке.

— Кхе, кхе..., — неподвижное лицо командующего, все это время сидевшего подобно статуе, дало трещину; в его взгляде ясно читалось отвращение. — ...

Это было словно магическое преображение. Аристократического вида, с повадками молодого столичного повесы, от которого так млели знатные дамы при дворе султана, молодой мужчина сейчас больше напоминал опустившегося бродягу, жизнь которого прошла на мусорных свалках.

"Что с ним? — скривился Сульдэ, рассматривая урчавшего от удовольствия Даданджи. — Он обезумел".

Наконец, сытно рыгнув, Даданджи отвалился от чащи. Смачно облизав жирные пальцы, он неторопливо поднялся на ноги и, не говоря ни слова, вышел из шатра.

Сульдэ еще некоторое время смотрел, как затихало колыхание тяжелого полога.

— Солтанай, — после непродолжительного молчания, заговорил командующий. — Иди за ним и до утра стань его тенью. Я хочу знать, что с ним случилось, — шаморец внимательно его слушал. — Иди...

Брошенный на Сульдэ фанатичный взгляд, полный преданности и безграничного уважения поклон и Солтанай тоже исчез за пологом шатра.

Миновав стражей у шатра, молодой мужчина быстро огляделся. Тот, кто был ему нужен, шел в окружении своих телохранителей в сторону своего шатра.

— Где этот бездельник? Я голоден, — Даданджи кому-то что-то выговаривал, яростно жестикулируя. — Найдите его! Или он отведает плетей.

Тут вдруг он резко остановился и начал что-то пристально высматривать под своими ногами. Шестерка сопровождавших его телохранителей сразу же встали вокруг него плотной коробочкой.

— Ха... Настоящая гора, — Солтанай тоже замер, притаившись за одной из палаток. — Огромная, достающая своей вершиной до небес, — он мог бы поклясться чем угодно, что в этот самый момент слышал в голосе кади настоящее восхищение. — Ха-ха-ха-ха, а я запросто перешагну через тебя! — и Даданджи, продолжая бездумно хохотать, через что-то перешагивает. — Ха-ха-ха. Вы видели? Видели? Я перешагнул через целую гору..., — и он снова замирает, словно прислушивается к чему-то. — Проклятье! Я голоден! Ну, если этот недоносок ничего не приготовил... Я спущу с него шкуру. Плетьми!

Мужчина что-то бормоча снова двинулся в сторону своего шатра, выкрикивая угрозы и оскорбления в адрес какого-то своего слуги. Однако, внимательно вслушивавшийся в этой подчас несвязное бормотание, посланец Сульдэ обратил внимание еще на кое-что.

— ... И где эта лекарская крыса? — у пустоты спрашивал Даданджи, уже исчезая в своем шатре. — Что за снадобье он мне дал? — осторожно придерживавшие его за локти телохранители, что-то пытались ему отвечать, но кади все порывался куда-то вновь идти. — Где он, я спрашиваю? ... О, как же я хочу спать... Ну и...

После некоторой возни из шатра вышло двое бессмертных и, встали у самого входа. Остальная четверка разошлась по периметру шатра, где и застыла неподвижными статуями.

— Похоже, ловить здесь больше нечего, — прошептал Солтанай, внимательно вслушиваясь в окружающие звуки. — Так надраться можно лишь от пулькэ. Но почему я ничего не чувствую?

Пулькэ, крепкий шаморский самогон, оставляла за собой настолько резкий сивушный запах, что не почувствовать его было просто невозможно. Солтанай же ловил носом лишь запахи военного лагеря — вонючего пота, горьковатого дыма костров и сыромятной кожи.

Он наблюдал за шатром кади почти до второй стражи (время рассвета, когда меняется караульные на вышках походного лагеря) и решил уходить лишь тогда, когда горизонте начало рассветать.

— Он никуда не денется, — осторожно выбираясь в сторону, шептал Солтанай. — Будет валяться до обеда... Я же пока проверю нашего лекаря.

Найти его было несложно. Лэр Трюлок слишком любил комфорт, чтобы ютиться в палатке или шатре в поле среди тысяч простых бессмертных. Он предпочитал крепкие стены, надежную крышу над головой и пылавший жаром камин, а все это можно было найти лишь в городе.

Шататься ночью по недавно захваченному городку было довольно опасно. Тебя мог прихватить патруль, который ночным шатунам сначала мял бока и лишь потом выяснял, какого черта ты забыл здесь в такое время. Не церемонились и местное отребье, которое с приходом шаморцев лишь на время исчезло из вида.

Однако, у того, кто добровольно стал тенью командующего, для первых была золотая пайза, при виде которой любой шаморец падал на колени, а для вторых хороший кусок стали...

— Воля Победоносного, — подходя к главным воротам, негромко проговорил Солтанай. — Где лэр Трюлок? — охрана — трое или четверо угрюмых бессмертных, встрепенувшихся было при виде одиноко путника, тут же упали на колени; золотой блеск охранного знака действовал безотказно. — Быстрее.

— Он здесь господин, — поднимаясь с колен, прогудел старший. — Лэр Трюлок остановился в большом доме рядом с таверной. Вы не ошибетесь. Там только один такой дом.

Действительно, возле таверны стоял солидный каменный дом, огороженный довольно высоким забором из мощных обтесанных валунов. Мощенную дорогу к парадному входу перегораживала толстая кованная решетка, которую мог позволить себе лишь очень богатый человек.

— Неплохо, — присвистнул Солтанай, оценив солидную толщину железных прутьев. — Тут одного железа на тысячу, а то и две золотых... Воля Победоносного! — он вновь сверкнул золотой тамгой, когда ему попытались преградить путь два здоровенных лба в доспехах. — Где лэр Трюлок? Ну?!

Сам же лекарь обнаружился в доме, возле высокого камина. В его руке был серебряный кубок, а в огромной комнате медленно плыл пряный аромат подогретого вина.

— Что?! Я же приказал не мешать мне! — заорал лэр, едва только на пороге комнаты показался посланец Сульдэ. — Где эти обалдуи? А..., — в руки Солтаная в очередной раз появилась золотая пайза и толстая туша лекаря тут же упала на колени. — Слушаю и повинуюсь.

Солтанай же молча прошел к столу и, взяв с него кубок, с наслаждением выпил еще горячее вино с пряностями. Горячая и чуть пьянящая жидкость тут же разошлась по его жилам, разгоняя из мышц и костей спрятавшийся там холод.

— Что ты дал Великому кади? — глазки толстяка заметались, словно его уличили в чем-то очень постыдном. — ...

Золото тамги с древним шаморским символом, которое Солтаная продолжал держать в ладони, словно гипнотизировало лекаря. Пытаясь ответить, тот запинался, сильно потел...

— Э-э-э, господин..., э-э-э, — паника плескалась в глазах лекаря, который после такого вопроса напридумывал себе такого. — Я бы даже не посмел что-то сделать... Э-э-э. Я совсем старанием, но наконечник застрял и я просто не мог... Э-э-э...

В жарко натопленной комнате пот ручьями стекал с него, распространяя вокруг противный запах страха.

— Но ему же было совсем не больно. Он совершенно ничего не почувствовал... А наконечник почти достал ребра. По другому было просто не вытащить, — лекарь заискивающе заглядывал в глаза Солтанаю, словно пытался там что-то прочитать. — Иначе бы он умер... А эти листья... Они подарок небес. Да, да, господин, они снимают боль, — лекарь, видя, что его не пытаются тащить на плаху из-за убийства высокопоставленного пациента, оживал на глазах. — Я окуривал их дымом легионеров с раздробленными руками и ногами, со вскрытым брюхом и даже с ... водянкой..., — заискивающее и чуть испуганное выражение лица лекаря на какое-то мгновение сменилось восхищением. — И все они погружались в забвение, забывая про свою боль. Я видел улыбки на их лицах, видел, как они снова рвались в бой.

Лэр Трюлок был чертовский напуган. Мысли его пытались... "Благие Боги, неужели ему стало хуже... У-у-у-у! Баран! И кто меня только дернул ввязываться в это?! У-у-у-у! Лучше бы этот мерзкий скунс, Карет (другой старший легионный лекарь, с которым они терпеть не могли друг друга) взялся его резать. Нет, милостей захотелось! — в панике бичевал он сам себя. — Мол, господин увидит такое мастерство и ту же приблизит к себе... Благие Боги, каким же идиотом я был. Мне же отрубят голову за такое, четвертуют...".

— Эй! Эй, ты слышишь меня?! — паникующий лекарь чуть не потерял сознание от диких, пробирающих до печенок, переживаний. — Да, очнись же ты! Лэр Трюлок?! — раздавшаяся пара хлестких ударов по щекам быстро привела его в чувство. — Очнулся?! А теперь внимательно слушай меня, — золотая пайза вновь сверкнула в его ладони. — Мне все равно, что ты там делал. Все равно! Лечил — не лечил, резал — не резал, — в поросячих глазках лэра, кажется, стало появляться что-то осмысленное. — Я лишь хочу знать, что ты ему дал? Отчего он словно сам не свой? И помни, Победоносный не терпит лжи.

Еще более проникшись, Трюлок быстро — быстро закивал головой — то ли он так выражал свое понимание, то ли кланялся.

— Это все гном, тот гном, что помогал у меня с раненными. Проклятый коротышка! Если бы я только знал, но я же не знал, — затараторил лекарь, вываливая на посланника Сульдэ гору пустой шелухи и маленькие крупинки полезных сведений. — А что я должен был делать? Что господин? У нас было много раненных. Десятки раненых..., — Трюлок с таким жаром с такой яростной жестикуляцией рассказывал, что Солтанай аж поморщился. — Везде кровь, раздробленные кости, ор... А тут этот гном рядом. Ходит между стонущими с лампадкой и каким-то дымом окуривает их. Я смотрю, а никто уже и не стонет, не орет. Лежат себе с постными рожами, словно в купальнях Золотого города. Господин, я не поверил своим глазам! Вот, только что комтуру перевязали его культю, а тут он уже что-то со смехом рассказывает соседям.

Он еще что-то порывался рассказать, но Солтанай остановил его властным жестом.

— Хватит, лэр Трюлок. Поднимайтесь, — в глазах лекаря вновь появился страх. — Победоносный должен это услышать...

4

Отступление 8

Бывшая провинция Керум Ольстерского королевства.

В 20-22 лигах от Кордова.

Старинный торговый тракт, ведущий к горам.

Пожарище на месте селения.

Зимнее солнце медленно поднималось над деревьями. Робкие, совсем не греющие, лучи, падали на покрытые ледяными панцирями ветки деревьев и кустарников, превращая их в сказочные серебряные статуи. В каждом из застывших до весны лесных великанов можно было угадать то легендарного, вставшего на дыбы, единорога; то замахивавшегося узловатой дубиной горного тролля; то приготовившегося к нападению гигантского полоза. Казалось, подожди совсем чуть-чуть, и набирающее силу солнце растопит их ледяную темницы и все они выйдут на свободу...

Однако, немного дальше от леса, все эту зимнюю красоту, все это ледяное волшебство лишь проклинали! Здесь, неожиданно ударивший трескучий мороз явил себя совсем не в роли доброго скульптора — творца, оживлявшего детские легенды. Здесь, посреди обгоревших развалин, пропахших дымом и гарью, он стал настоящим палачом и убийцей, для которого не стало ни правых ни виноватых.

— Быстрее, песьи дети! Резче дергайте! — несколько десятков человек с надрывом тянули толстые веревки, обмотанные вокруг здоровенной бревна над полуразвалившимся домом. — Давай! Давай! — с каждым новым рывком толстенный кусок конька с опаленной сказочной птицей дергался все сильнее и сильнее. — Пошла, пошла!Давай! Еще, раз, еще раз! А вы чего встали? Топоры вам на что? Подрубайте! Быстрее! Пошла, пошла.

Чагарэ, тысячник Сульдэ Неистового и командующий этого злополучного отряда, с дикой тоской смотрел на все эти тщетные попытки спасти ту часть обоза, которая оставалась под развалинами этого и многих других домов. Его опустошенный взгляд скользил по мечущимся легионерам, забрасывавших оставшиеся очаги пожара снегом; черные, обгорелые руины некогда добротных домов и построек; лежавшие прямо на снегу неподвижные тела бессмертных, закутанных в собственные же плащи.

— Господин, вино вытащили, — перед тысячником устало вытянулся один из его телохранителей, незаметно появившийся перед задумавшимся Чагарэ. — Почти пять десятков кувшинов. От других остались лишь одни черепки... От стреломета нашли пока только станину. Она лишь немного обгорела.

Тысячник устало кивнул. Потеря большей части винных запасов его скорее обрадовала, чем огорчила. Мол, злее будут, зная что это враг, а не их командование, лишило выпивки. А вот новость про стреломет была мягко говоря болезненной. Хотя потеря одного из трех крепостных стрелометов серьезно и ослабляла их крепостную артиллерию, но все же оставляла им неплохие шансы на разрушение eкреплений подземного города.

— Нужно еще часа четыре, может быть пять, чтобы проверить всю эту улицу, — телохранитель махнул перевязанной каким-то черным тряпьем рукой в сторону самый близкой к тракту улицы. — На разбор завалов бросить еще бы шесть турий, тогда мы справимся быстрее.

Чагарэ снова кивнул головой, побормотав:

— Забирай десять турий, но вытащи все, что можно. Остальным ждать нападения. В первых двух линиях костры не жечь! Кто закоченел, тех менять...

Резко развернувшись, он тысячник направился к уже спасенной части обоза. Как это ни странно, но лишь около четверти турий лишились своих припасов. Среди невезучих оказались именно те турии, что постарались первыми занять самые добротные дома с большими сараями и дворами. Стараясь по скорее спрятать от непогоды закрепленные за своими туриями повозки, они втискивали их под крышу и запирали. Те же, кому достались самые плохонькие постройки у самого леса или вообще обычные легионные шатры, успели спасти почти все свое имущество.

Возле сгрудившихся кучей повозок, которые успели спасти от огня, толпилось больше сотни легионеров, поверявших содержимое каждой из повозок. В самой середине всего этого со свитком в руках метался старший обозный, громко сокрушавшийся о потерях.

— Что у нас? — пнул сапогом Чагарэ одного из легионеров, замешкавшегося на его пути. — Что уцелело?

Только что голосивший обозный, тут же заткнулся и с озабоченным всеми проблемами мира выражением лица подбежал к тысячнику.

— С продовольствием вроде неплохо. Хотя кое-что мы до вечера еще сможем вытащить из под обгорелых завалов. Примерно четверть турий лишилась запасов, — начал обозный с относительно хорошей новости. — И если мы немного затянем пояса, то еды должно хватить на пару недель, — тут он обернулся и с горечью показал на сваленную в стороне груду горелого мусора — рулоны какого-то тряпья, куски палок, железного хлама. — Хуже со снаряжением, господин... Ни одной повозки с копьями вытащить не удалось — все сгорело. Сгорел почти весь запас шатров и плащей. В добавок мы лишились двух походных кузней. Кое-что мы, конечно, восстановим. Но когда еще...

Однако, страшнее было другое. Как выяснилось, вместе с частью повозок с припасами они лишились почти половины всех тяглых лошадей, большую часть которых просто не успели вывести из сараев. Оставшихся едва-едва хватало для обоза. Везти же многочисленных раненных было и не на чем и нечем.

— Тьфу, — Чагарэ с ненавистью сплюнул на грязный снег. — ...

В общем-то, выбор у него был невелик. Он мог освободить часть повозок от продуктов и снаряжения и подарить обожженным надежду на жизнь. Или же бросить их здесь умирать в этой ледяной пустыне с рыскающими по лесу диким зверями и беспощадными врагами. Тем самым он увеличивал шансы выжить остальным легионерам.

Но подумать над этим и найти хоть какой-то более или менее приемлемый выход, ему снова не удалось. Чагарэ тяжело вздохнул, когда увидел, как через ряды копошившихся возле повозок легионеров целеустремленно пробирался перемазанный в саже с головы до ног гном. Это был посланец владыки Кровольда, Торнтон.

— Приветствую тебя, — гаркнул гном, зыркая по сторонам. — Хвала Подгорным богам огненная стихиям вас почти не зацепила, — он бросал жадные взгляды на почерневшие от гари и дыма повозки с мешками и кулями. — Вижу, многое уцелело... Нас же хорошо задело, — угрюмо продолжал мастер войны. — Из моих людей сгинул почти каждый пятый. Кто сгорел в огне, кто задохнулся в дыму, — он заскрипел зубами. — И мы лишились почти всех припасов. Лишь жалкие капли удалось вытащить из огня.

Уже понимая, что последует за этими словами, тысячник скривил в гримасе лицо. Получить на плечи своих легионеров еще и толпу нахлебников, он явно не хотел.

— Подписанный между нашими правителями договор гласит, что мы должны оказывать друг другу помощь, — было видно, что гордому гному тяжело даются эти слова — по форме право, а по сути мольба. — Это время пришло...

В ответ Чагарэ не нашел ничего лучше, чем презрительно усмехнуться. Делиться припасами он был не намерен.

Отступление 9

Шаморский султанат.

Альканзор — Золотой город, резиденция султана.

О богатство и великолепии Альканзора за его стенами слагали самые настоящие легенды, в которых, как это ни странно, истины было гораздо больше чем вымысла. Побывавшие здесь хотя бы один раз до конца своих дней с восхищением рассказывали об увиденном... Водители торговых караванов хвалили огромные дорожные чайханы, построенные специально для гостей столица Шамора и с удобством и легкостью вмещавших сотни и сотни торговых гостей со всех концом Тории. Дубленные морскими ветрами капитаны пузатых карак, что регулярно привозили в Альканзор тысячи пудов отборного зерна, восхищались гигантским портом, в котором легко умещались и мелкие флюги, и остроносые каравелы, и неповоротливые баржи. Послы соседних государств, посещавших Шамор в редкие годы мира, с нескрываемой завистью, рассказывали о роскошном убранстве султанского дворца, вил его приближенных, о чистоте городских улиц.

Не рассказывали все эти люди лишь о том, что скрывалось за изнанкой всего этого показного, бросающегося в глаза, великолепия. Ни слова, ни полслова не говорилось о том, что творилось внутри Золотого города, в его сердцевине, гниль которой лишь начинала разъедать этот роскошный плод. Редко кто из них слышал и тем более передавал другому щемящие другу истории о запутанных подземных ходах, которые опутывали Альканзор словно липкой паучьей сетью. Здесь ютились, годами не выходя на дневной свет, тысячи и тысячи рабов и пленников, на костях которых и держалось все это чудо света. Едва заходило солнце, из многочисленных нор и ходов на улицы города выходили и выползали все эти несчастные, принимавшиеся тут же чистить канализационные ямы, выскребать грязь и мусор с каменных плит огромных площадей и амфитеатров, заделывать трещины в стенах. И так происходило каждую ночь, во время которой снова и снова, как и последние два века, широкие улицы Альканзора словно змеи скидывали свою старую грязную шкуру и к утру снова представали во всей своей красе.

И утро нового дня не стало исключением для Золотого города, встретившего своих первых жителей блестевшими каменными мостовыми, натертыми до нестерпимого блеска золотистыми узорами железных ворот, перил, многочисленных ажурных мостиков...

— Что еще там? — с легким недовольством Махмур Великий, султан Шаморской империи, высокий еще нестарый мужчина, но уже обрюзгший и с оплывшей от излишеств фигурой. — Кто там еще шепчется? — его пухлая ручка, унизанная крупными перстнями, лениво отогнуло полупрозрачную штору над своей кроватью. — ...

Невнятное шебуршение, что еще мгновение назад раздавалось со стороны выхода из опочивальни султана, моментально прекратилось. Двое же придворных, что и являлись источником этого шума, тут же склонились в низком поклоне и начали мелкими шажками подбираться к огромной, монстрообразной кровати.

— Великий, Наше солнце и луна, что своим светом освещают нам..., — тонким голоском заголосил один из них — плотный лысый мужчина с мясистым красным лицом. — ...

— Хватит, — уже проснувшийся султан поморщился от этого голоса. — Кто там с тобой, Барух?

Барух, слуга, единственный кому было доверено входить в опочивальню султана, сразу же прервал свое славословие и тут же начал говорить обычным голосом:

— Ваша мудрость, со мной его светлость Талак аль Захари, великий визирь вашего великолепия, — слуга чуть подвинулся, подпуская к кровати высокого, сухопарого мужчину с крючковатым носом. — У него важные новости.

Судя по дергавшейся словно схваченной судорогой щеке, новости у великого визиря были не только важные, но и в добавок неприятные.

— Великий султан, затмевающий..., — пухлая ручка с роскошными перстнями негодующей хлопнула по атласной простыне, заставляя визиря прерваться. — У меня плохие новости, — спадающая до самого пола штора из альтерианского воздушного шелка резко дернулась и перед визирем показалось опухшее, с темными кругами под глазами, лицо Махмура, который явно гневался. — Простите меня Ваше Великолепие, но ваш Золотой караван не пришел в порт.

В опочивальне на несколько минут повисла тишина, которая отчетливо напоминала предгрозовое затишье. Это ощущение было настолько явственным, что Барух, которого мгновенно с головы до ног пробил противный холодящий пот, крошечными шажками начал пятиться назад, к стене. Его же примеру с радостью последовал бы и визирь, но это было бы слишком заметно.

Султан же спросонья соображал не столь быстро. Он наморщил лоб, отчего над бровями образовалось несколько глубоких морщин. Зашевелил губами. Казалось, можно было услышать как в его голове что-то со скрипом поворачивается и вращается.

— На нем было золото? — наконец, Махмур вычленил главное. — Караван покинул прииски с грузом?

На этот раз Золотой караван должен был вывезти накопившийся груз не за три месяца, как обычно, а за полгода. Поэтому плохо скрываемое раздражение, а может и злость, в голосе Махмура были более чем понятны.

— Еще неделю назад от капитана каравана мы получили послание с голубем. Он пишет, что груз находится на борту и он готовиться отплывать, — откашлявшись от внезапно пересохшего горла, ответил бледнеющий визирь. — Когда же все сроки вышли, то я и бей порта вывели на поиски весь речной и морской флот. Вся морская стража, тысячи рыбаков по всему побережью получили приказ следить за любыми незнакомыми кораблями в наших водах. Великий, мы сделали все, что ...

Шторы вдруг с треском оборвалась и ее лохмотья упали на кровать.

— Вы сделали..., — с перины выползал шипящий от ярости султан. — ..., — с красным перекошенным лицом он чуть не свалился с кровати, запутавшись в длинной ночной рубахе. — Ты, помесь осла и ...

Барух своим отнюдь немаленьким телом уже сумел так вжаться в угол опочивальни, что его почти не было видно за огромным пухлым креслом. Визирь начал медленно отступать перед разъяренным Махмуром.

______________________________________________________________

Северные предгорья Турианского горного массива.

Земля клана Черного топора.

По натоптанной тропинке, окруженной со всех сторон лесными стражами — покрытыми ледяными доспехами дубами, пробирался небольшой отряд — около двух десятков людей и гномов в сопровождении неказистой повозки.

Судя по веселому и довольному гомону, который они издавали, опасаться им было нечего и некого.

— ... Я его раз! Вот этим кулачищем! А он и слег сразу, — судя по кислому выражению лица закутанного в мешковатый ватник человека, эту историю он слышал уже раз десть, если не больше. — А я ведь сразу приметил, что этот оборванец горелый не прост, — Кром горделиво приосанился; мол вот он какой. — Кто бы другой вон бродягу какого притащил, а я же целого комтура.

Тут шедший за ним гном с роскошной окладистой бородой, прикрывавшей его грудь словно еще один панцирь, громко высморкался и прозвучало это как-то вызывающе. Кром сразу же развернулся к нему; его дико бесило то, что кто-то посмел не поверить ему.

— Сколь нам еще слушать твою болтовню? — однако наткнувшись на строгий взгляд своего дяди, он сразу же присмирел. У меня уже изжога от нее... Ты лучше бы узнал, почему владыка не дал нам испробовать на врагах эти чудные штуки, — головой гном кивнул на притороченный к своей спине огромный мешок с разобранным арбалетом. — Я же видел как они бьют. Со ста шагов бревно в обхвате насквозь прошибает. Да мы бы этих людишек..., — тут его взгляд упирается в съёжившегося возницу, которому явно не понравились эти слова. — Шаморцев бы пощипали, — медленно, словно нехотя, поправился он. — ...

К разговору присоединились еще несколько гномов, обрадованные возможностью потрепать языком. Монотонная ходьба уже им надоела.

— И не говори, брат Горди, — с сожалением в голосе поддержал его гном с точно таким же мешком за плечами. — Мы бы им так дали, что у них только бы пятки сверкали, — его борода при этом воинственно загнулась вперед. — Куда им супротив нас! Вона от слабенького огонька, как тараканы забегали. А уж если бы мы наддали немного, то вообще... Слабаки, одно слово!

Присмиревший было Кром снова не выдержал.

— А я ведь так втемяшил одному в голову своим кулачищем..., — в ответ шедшие за ним гномы во главе с его дядей гулко захохотали. — ...

Вид надувшегося от обиды Крома был так комичен, что к общему хохоту присоединился и возница.

— Ха-ха-ха! Он бы один их всех разогнал! — дядя с чувством хлопнул по плечу своего племянника. — Ха-ха-ха! Своими кулачищами... Ха-ха-ха! До самого бы Шамора бежали от моего племянника! — гномы уже ржали так, что продрогшие насквозь вороны, сидевшие на деревьях, с встревоженным карканьем срывались со своих мест и улетали. — Ха-ха-ха! А мы бы в это время сидели и пиво потягивали. Ха-ха-ха!

Вскоре привлеченные шумом к ним подтянулись и остальные члены отряда, которые, едва узнав в чем дело, то же начинали хохотать...

Но лишь одного из них веселье совсем не коснулось. Оно обошло его мимо, словно стремительный ручей выступающий камень. Этот гном, шедший самым последним, был чернее тучи и одним своим видом отбивал всякое желание говорить с ним.

— Болваны, олухи... Бог мой, какие же они олухи, — вряд ли бы кто понял это невнятное бормотание Колина. — Чему они радуются? Чему? Этим двум — трем десятка сгоревших бессмертных? Бараны! — он с трудом сдерживался, чтобы не заорать на продолжавших хохотать гномов и людей. — Это же никакая не победа. Мы всего лишь раззадорили их, как надоедливый комар кусает человека... Нет! — он внезапно остановился, пораженный одной мыслью. — Это же я и олух, и болван и баран! И все это в одном флаконе!

Колин вдруг пришла мысль о тщетности всех его усилий по спасению своего клана, своих новых близких в этом мире. Эта мысль, словно молоток со всей силы врезалась по его голове, заставляя его застонать. "... Это же все бесполезно! Это-все-бесполезно! Их же тысячи, тысячи воинов, чей хлеб это убийство. Их работа убивать. А что есть у нас? Полсотни, сотня или даже может быть полторы гномов, которые смогут тащить на себе больше центнера доспехов, щитов и секир. Чуть меньше женщин и подростков, способных натянуть тетиву арбалета и выстрелить в сторону врага. Еще гранаты, дымовухи, самодельный — это же все просто капля в море! Или метания крошечного насекомого против человека, который может одним хлопком ладони его пригвоздить к земле... Что мы сможем сделать против целого мира? Боже...".

Это было странное чувство, для возникновения которого, казалось бы, и не было никаких причин. Оно напоминало прозрение, разрушение плотной пелены, которая все это время непроницаемой стеной стояла перед его глазами. "Это я во всем виноват! Я! Я же все делал неправильно! Не-правильно! Герой, бля! Возомнил себя спасителем целого мира! — сейчас все свои прошлые поступки, все свои планы он видел в совершенно ином свете; ему совершенно отчетливо стали видны совершенные им ошибки, его ни на чем не основанная уверенность в своей правоте, нежелание прислушиваться к другим. — Какой же я баран!".

А услужливая память, словно нарочно, тут же начала подкидывать ему старые воспоминания, где он вел себя, как последний идиот. Эти образы, яркие и живые картинки, словно красочный калейдоскоп начали сменять друг друга, заставляя его их проживать заново... Вот он вываливает из холщового мешка несколько десятков блестяще матовых наконечников, топоров и с довольны видом смотрит на обалдевшего городского кузнеца, в руки которого словно с небес свалилось баснословное богатство. И тут же перед его глазами всплывает лицо торговца Батисты, с неземным восхищением в глазах перебиравшего черные брусочки металла.

— Боже... Что я делал? — бормотал Тимур, автоматически перебирая ногами по протоптанной перед ним дороге. — Надо было сидеть и слушать, сидеть и слушать. А лучше бы, залезть в какую-нибудь нору и лежать там не отсвечивая! Я же всех их поставил! Все! Весь клан!

Память же ни как не успокаивалась, вытаскивая из своих глубин все новые и новые картины. Чего только здесь не было... И десятки городских зевак, целыми днями толпящихся перед строящимся диковинным серым домом; и пронизанные священным страхом и восхищением лица гномов, не отрываясь смотрящих на пламя из его рта; и дергавшегося в дико испуге отльстерского солдата, пожелавшего посмотреть на легендарного чешуйчатого зверя.

— Это все из-за меня, — в отчаянии шептал он. — Из-за меня...

В какой-то момент все эти беспорядочно возникавшие в его голове кусочки прошлого стали превращаться в связанные друг с другом фрагменты одного целого, суть которого только сейчас стала доходить до Тимура. "Я... Я привлек к клану внимание. Если бы не мои безумные идеи, то о них бы никто и не вспомнил. Топоры так бы и жили в своем городе, как и сотни лет до моего прихода, — это понимание своей виновности во всех мыслимых и немыслимых бедах, которые обрушились на тех, кто стал ему дорог, все сильнее и сильнее наполняло его. — Что же я наделал...".

С каждым новым шагом валенки на его ногах становились все тяжелее и тяжелее, а их жесткий войлок все больше напоминал железные тиски.

"Это же именно я втянул их всех в войну! Я! Я! — дикое чувство вины из всех сил рвалось из него; ему хотелось кричать — до хрипа, до стона. — Сначала с Шамором, а теперь и со всем остальным подгорным народом. Боже мой... Я же их всех обрёк на гибель..., — в груди словно поселился маленький зверек, который медленно с урчанием глодал его внутренности; дышать становилось тяжелее, он начала задыхаться. — ...".

— А-а-а-а, — еле слышный стон вырвался его рта, пересохшего словно пустыня. — А-а-а-а..., — сделав его несколько шагов, Колин остановился, не в силах сделать больше ни шага. — Стойте...

Ноги гнома подкосились, и он подрубленным деревом свалился на дорогу, продолжая тянуть руку в сторону своего нового дома.

— Стойте..., — шептал он, замечая, как небольшие темные фигурки мелькают между стволами деревьев. — Стойте..., — Тимур начал скрести слежавшийся снег утоптанной дороги пальцами, разрезая их до крови кусочками льда. — Как же красиво..., — он перевернулся на спину и не отрываясь смотрел на сверкающие заледеневшие ветки деревьев, накрывавшие дорогу подобно сказочному шатру. — Как дома... под новый год. Красиво... Но почему так жарко? Мне очень жарко...

Непослушными расцарапанными в кровь пальцами, он скинул с головы мохнатую шапку и начал расстегивать ворот своего мешковатого ватника, но что-то ему мешало.

— Держите его, держите, — кто-то шептал или кричал (он не мог этого понять) возле его уха. — Кром, тролья отрыжка, хватай его за руки!

Колина подхватили на руки и куда-то потащили. Потом осторожно положили на что-то мягкое и пахнущее травами.

— Вот же дурьи бошки, не уберегли главу-то, — а все это время тот же голос продолжал что-то надоедливо бубнить прямо у него под ухом. — Застудился, похоже, лежа на снегу. Эх, бараньи головы! А я тоже хорош..., — что-то обжигающе горячее коснулось его пальцев, и он почувствовал боль. — Племяш, снегом чуть пальцы его разотри. Вишь, совсем заледенели. Осторожнее, осторожнее.

Мерно покачиваясь, телега тронулась с места. С хрустом оббитые железом широкие колеса катились по твердой дороге, везя мечущегося в бреду главу клана.

— Не уберегли, олухи, не уберегли, — с горечью продолжал бормотать плечистый гном с окладистой головой, ни на шаг не отходя от мерно двигающейся телеги. — Такую кровь загубили..., — он почти шептал. — Королевскую кровь загубили... Эх...

Подобно самому Горди, окружив телегу почетным караулом, шли и остальные. Только сейчас уже не было слышно ни хохота, ни радостного гогота. И гномы и люди шли рядом, стараясь не смотреть друг другу в лица. Каждый из них прекрасно понимал, что эта за болезнь уложила главу клана подобно бездыханному мертвецу. Пылающее от иссушающего жара тело, глухие хрипы в груди, прерывистая и непонятная речь — все это предвестники Бледной лихорадки, страшной болезни, косившей гномов и людей в зимнее время года... Зимой, когда от трескучих морозов в лесу лопались деревья и рыба замерзала в реках, она приходила в хижины бедняков, каменные дома торговцев и купцов, поместья и дворцы знатных особ. Ей было все равно, кого забирать с собой. Будь ты одет в ветхое рубище нищего или нежнейший шелк дворянина, она забирал всех...

— Кром, костер давай! Живо! — Горди, наконец, очнулся и отпрянул от телеги. — Что встал, как остолоп?! Воды теплой надо. Поить его надо часто, а то иссохнет от жара..., — гном начал что-то вытаскивать из-за пазухи, ковыряясь под бородой. — Да и есть у меня снадобье одно... Может и довезем главу-то. Ну-ка, придержи ему голову.

У остановившейся телеги уже стоял Кром и бережно держал голову Колина.

— Сильный жар, тролчья отрыжка! — покачал головой Горди, прикладывая лопатообразную ладонь ко лбу главы клана. — Лицо просто огненное. Плохо дело, — темная жидкость из фляжки гнома стекала по подбородку Колина, мимо его рта. — Эх, косорукий, голову выше подними...Варево мое даже не принимает. Не дай Подгорные боги, отходит...

— Дяд

Когда первые гномы начали переходить на другую сторону, старейшина Калеб лишь высокомерно качал головой. Но едва воины стали массово покидать строй и идти к помосту, с него мгновенно слетело все его величие и невозмутимость. Высокий, особенно в сравнении с другими гномами, хранитель башней возвышался над своими воинами и смотрел с дикой злобой на проходивших мимо него. "Проклятье! Эти каменноголовые недоумки посмели ослушаться меня?!". Привыкший к беспрекословному подчинению всех и вся, он не мог поверить свои глазам.

— Стойте! — наконец, не выдержав, заорал он хриплым голосом. — Стойте! Иначе гнев богов падет на ваши головы! — он высокой над головой поднял свой изогнутый посох и выразительно тряхнул им. — Святотатцы! — продолжал клеймить он, крича в сторону пересыхающего ручейка из гномов. Защищая отступников вы и сами становитесь отступниками! Слышите?! Не будет у вас больше ни рода, ни клана, ни семьи, ни богов.

На что Грут, все это время встречавший новых сторонников безмолвно, смачно сплюнул и громко заревел:

— Ты, подлый обманщик, без чести и совести, грозишь всем нам изгнанием и карой богов?! За что?! За нашу верность Владыке?! Ха-ха-ха! — здоровяк далеко запрокинув голову громко расхохотался. — Жалкий червяк, мы все перед лицом богов клялись ему и кланам в верности! И никакие твои россказни не заставят нас предать Владыку! Я, Грут Железнобокий из клана Сломанной Секиры, обещаю тебе старейшина, что в следующий раз, когда мы встретимся, я спрошу с тебя за все! Ты слышишь меня, вонючий хорек?! Спрошу с тебя за смерть Кровольда!

Задохнувшегося от возмущения старейшину Калеба, пытавшегося было броситься вперед, тут же закрыли своими телами остальные хранители. Ощетинившись щитами и лезвиями секир, они стали медленно отходить к остаткам Железной стены, гномы которой остались на месте.

Захохотавший же Грут вновь сплюнул в сторону своего врага.

— Братья, — он повернулся, всматриваясь в ить суд над грешниками!

Тут взгляд толстяка оторвался от неба и воткнулся в Роланда, который пытался выбраться из каменного коридора. И сколько в этом взгляде было ярости!

— Грешники! Вы все грешники! — его крючковатый палец словно наконечник копья воткнулся в Роланда. — Покайтесь, пока еще можно! Встаньте на колени и повторяйте за мной...

Что там нужно было повторять за служителем одного из городских храмов, король уже не услышал, так как замер каменной статуей, потрясенный открывшейся ему картиной ночного неба.

— Благие Боги..., — потрясенно зашептал он, далеко назад запрокинув голову. — Это ангелы.

Прямо над крепостью, окружающим его лагерем, всей долиной в ночном небосклоне сверкали сотни и сотни ярких огоньков, действительно, похожих на полыхающих огнем ангелов. Ведь уличные проповедники именно так и изображали ангелов судного дня — с развивающимися за спиной крыльями и с огромным пылающим огненным мечом.

— Смотрите, смотрите! — вдруг пронзительно закричал один из лучников, тыча рукой в сторону шаморского лагеря. — Ангелы пришли за ними!

И, точно, то один то второй огонек резко вспыхивал и тут же сверкающим метеором обрушивался на лагерь завоевателей. Вот уже об этом с радостными криками кричали с другой части стены. Потом крики подхватили позади них.

— Как же так? — ничего не понимающий Роланд подошел к каменным зубцам и до рези в глазах вглядывался в яркие вспышки в ночной темноте. — Это же не ангелы..., — вдруг прошептал он. — Это не ангелы! Что же это я?! Это же его рук дело. Да, это дело рук неугомонного гнома. ОН же рассказывал и показывал те летающие штуки. Как он их там назвал? Черт...

Он же прекрасно помнил, как запускаемые Колиным странные бумажные колокольчики на расстоянии превращались в яркие точки. "Вот же разгадка и вся тайна! Нету ни каких ангелов! Но тогда, значит, гномы здесь...". А вот сейчас-то его пробил настоящий пот, бросив сначала в жар, а потом в холод.

— Проклятье! Это же сигнал! — осенило Роланда и он, оглядевшись по сторонам, схватил за грудки своего вестового. — Бегом, твою мать! Всех сотников и морских баронов в мои покои! Живо! — заорал он на опешившего парнишку. — Бегом, бегом!

Пацан с ошарашенными глазами тут же сорвался с места и ужом влез в столпившихся на стене воинов. Король же, бросив последний взгляд на множество ярких огоньков, которые то появлялись в небе, то исчезали, пошел к себе.

... Не известно, что вестовой наплел командирам отрядов и баронам, но те довольно быстро появились в покоях короля, словно ожидали его вызова где-то поблизости. Явились все оставшиеся в живых: и четверо сотников-гвардейцев, и выборный от ополчения и все шесть морских баронов. Потрепанные, с кое-как почищенными доспехами, они молча вошли в королевские покои.

— Видели? — вопросом встретил их Роланд, кивая на узкий оконный проем. — ...

Выборный от ополчения, уже пожилой заросший бородищей воин, криво хмыкнул и произнес:

— Народ бает, что пресветлые ангелы на землю спускаются. Мол, последний суд наступает и грешники буду наказаны, а праведники получат великую благодать.

Судя по его усмешке, сам-то он не больно верил в сказанное.

— Они пусть болтают то, что хотят! — жестко проговорил Роланд, оглядывая стоявших перед ним. — Вы же должны знать, что это знак от союзников. Они уже здесь и готовы напасть на шаморцев.

Надо было в этот момент видеть как просветлели их лица, какой надеждой зажглись их глаза. Казалось, еще мгновение назад многие из них уже были готовы сдаться на милость победителя или сдохнуть под его мечами. Сейчас же на их лицах была ясно написана решимость стоять до конца.

— Дьявольское отродье, — выдохнул один из морских баронов, здоровенный рыжий детина, обвешанный кинжалами, как новогодняя елка игрушками. — А я уже было все, каюк! А тут, оказывается еще что-то наклевывается.

Роланд подошел к ним ближе, с усмешкой лязгая мечом в ножнах.

— Сейчас идите и поднимайте своих людей. Если я не ошибаюсь в союзнике, то все начнется с минуты на минуту. Сбор на площади. Куда идти дальше, узнаете там.

Когда все разбежались за своими людьми, король на какое-то время задержался на краю стену, наблюдая, как затухают немногие оставшиеся огоньки. Они словно снежинки красиво плыли по небу и постепенно растворялись во тьме.

— Вот и все..., — прошептал Роланд, даже не догадываясь, как он не прав. — Вот и все...

Тяжело вздохнув, он развернулся и направился к каменной лестнице. Предстояло последнее сражение, которое все и должно было решить. "Если им известно, где выходят наружу подземные ходы, то это конец. Нам даже выдохнуть не дадут...". Сейчас вся надежда была именно на эти три хода, о двух из которых вообще никто из живых не должен был знать. Если первый, самый древний из них, копали еще при дедушке короля, то еще два построили уже при Роланде. Копали их приговоренные к плахе, поэтому после всего с ними никто особо не церемонился.

— Они должны отвлечься на эту огненную мишуру. Обязательно, — бормотал он себе под нос, прекрасно понимая, что в противном случае ничего хорошего им не светит. — Нам нужно-то с полчаса, не больше. За это время мы сможем проникнуть в ров, а там найдем прореху в этих деревянных рогатках вокруг лагеря и...

Однако, его мысли о предстоящем сражении вновь прервали самым бесцеремонным образом — безумным верещащим ВОПЛЕМ.

— А-а-а-а-а-а! — в спину короля с такой силой толкнули, что он ударился о каменную кладку. — Демоны, демоны, демоны, — визжащий крик стал быстро удаляться куда-то в даль. — А-а-а-а-а!

Утирая кровь с рассеченной брови, король повернулся назад, ожидая вновь увидеть очередные летящие яркие огоньки. Какого же было его удивление, когда на небосклоне было совершенно пусто! Огоньки же один за другим появлялись на земле со стороны леса и выстраивались в длинную цепочку.

— Владыка начал... Сколько же он привел с собой воинов? — шептал Роланд, до боли в глазах вглядываясь в огоньки. — Пол сотни, сотня... Ничего не видно.

На стене вновь начали появляться люди: часть гвардейцы, часть ополченцы, кто-то в окровавленных тряпках. Все они снова с надеждой и страхом смотрели за стену.

В этот момент там загорелись два ослепительно ярких огня, похожих на два глаза гигантского зверя. Длинные белые снопы света, заставлявшие жмуриться и опускать голову, с легкостью пробивали темноту ночи на несколько лиг. Одновременно с загоревшимися дьявольскими глазами окрестности крепости прорезал гулкий очень сильный звук, напоминающий чей-то рев. Это был низкий, грудной и продолжительный звук, в котором бы знающий человек из другого мира с удивлением бы узнал голос парового ревуна. Но для местных эти оглушающие звуки никак не могли быть чем-то обычным...

— Не оставьте меня своей милостью, — горячо зашептал невзрачный мужичишка в потрепанной кольчуге, опускаясь на колени в нескольких шагах от Роланда. — Защитите меня от дьявольских напастей... от сатаны...

Глядя на него, на колени словно подрубленные деревья стали падать еще и еще. Вот уже несколько десятков воинов стояли на коленях и шептали слова молитвы.

Однако, вылетевший из башни десятник, вращая красными от недосыпа глазами, своим ором тут же нарушил эту священную идиллию.

— Что же вы скунсы полосатые мычите тут? Какой к дьяволу сатана? Ты что бормочешь мне тут? — схватив за грудки того самого невзрачного мужичка, он начал трясти его, словно мешок с опилками. — Ты что мне народ смущаешь? Робяты! — тряхнув напоследок ущербного, он оттолкнул его в сторону, а сам во весь голос закричал. — Встанем, как один! Встретим доброй сталью любую тварь, что полезет к нам из-за стены!

Громко крича, он шел вдоль стены и щедро раздавал тумаки тем, кто продолжал оторопело молиться.

— Подъем! Подъем! Приготовить оружие! А ну встать! — десятник со всей дури врезал одному из замешкавшихся воинов, разбивая ему ухо в кровь. — Встать, ублюдок! Или тебе сиську дать! Приготовиться...

Роланд же продолжал, как и многие на стене, смотреть на развивающееся далеко внизу страшное зрелище.

Уже давно проснувшийся шаморский лагерь в эти мгновения напоминал разворошенный человеком муравейник. Сотни и сотни воинов носились вдоль хлипкой на вид деревянной ограды. Кто-то с воплями разворачивал громадные балисты, кто-то седлал коней. На небольшом возвышении, где стоял высокий шатер командующего, тоже в замешательстве мелькало множество фигур.

В какой-то момент стоявший в ступоре король вздрогнул. Его вдруг осенило, что наступил, наконец-то, тот самый момент, когда растерянные шаморцы отвлеклись от крепости.

— Началось..., — буркнул он и, резко развернувшись, понесся вниз по каменной лестнице. — ...

Городская площадь уже была полна воинами: и моряками из вольных дружин, и королевскими гвардейцами, и кое-кого из ополчения, громко обсуждавшими происходящие чудеса за стенами.

— Бросьте щиты и копья! С ними через подземный ход не пройти, там слишком узко, — уже за пару десятков шагов закричал король. — Все кто по правую руку от меня идет в подвал магистрата, остальные — в королевскую тюрьму, — Роланд вскочил на высокое крыльцо одного из крайних домов. — Братья! Это наш шанс! Враг нас не ждет! Эти собаки нас уже давно отпели и похоронили! Они уже поделили наших жен и дочерей, наши дома! Вы согласитесь с этим? — он прошелся взглядом по напряженным, усталым лицам воинов, горожан. — Отдадите им свое? Ха, черта с два! Мы ударим по ним и раздавим их!

И одновременно со вскинутой вверх рукой короля, площадь взорвалась громкими криками воодушевленных воинов. Орали все: и свои, и чужие! Кто тряс полотнищем знамени, кто копьем или мечом.

— Вперед! Режьте всех! Невиновных там нет! — закричал Роланд и первым скрылся за неприметной двери, ведущей в подвалы городского магистрата. — ...

Король стремглав слетел по ступенькам уходящего глубоко вниз коридора, ощущая за своей спиной втягивающуюся звенящую оружием, тяжело дышащую массу войск. Через несколько сотен шагов узкий ход, о противоположные стенки которого задевали наплечники доспехов, вывел его в небольшой зал, потолок сходящиеся вверху своды которого были выложены из дикого неровного камня. Отсюда и начинался один из подземных ходов, что вел далеко за стены крепости. Прямо за фальшивой каменной стеной находилась дверь.

— Ломайте здесь, — король указал вышедшим из-за его спины телохранителям на небольшую полукруглую нишу, специально оставленную давно сгинувшими строителями. — Быстрее, черт вас дери, быстрее! Скоро они очухаются и придут в себя, а тогда нам всем будет очень худо.

Удвоим усилия здоровенные лбы, что стучали заранее принесенными кувалдами по стене, наконец, обрушили ее внутрь. Очистить от них проход оказалось делом еще нескольких минут, после которых и показалась та самая дверь, что отделяла ход наружу от остального тоннеля.

— Сир, останетесь здесь, — короля попытались оттеснить назад, но он так зыркнул на говорившего, что тот благоразумно замолчал. — ...

Роланд, стирая с лица грязный пот, еще раз окинул взглядом набившихся в зале воинов, и, оскалившись словно пес, прорычал:

— Победа или смерть.

После чего быстрым шагом пошел по последнему отрезку подземного хода. Обнаженным клинком он отводил в стороны свисавшие с потолка корни растений и плотную паутину, в конце пути полностью закрывшими проход.

И вот, наконец, выбив прогнивший деревянный щит наружу, он почувствовал свежий ночной воздух, показавшийся ему после затхлого по-настоящему опьяняющим.

Он стоял на самом дне рва, опоясывающего крепость и сейчас едва прикрытого хрустевшим под ногами снегом. Отсюда было не больше четырех десятков шагов до шаморского лагеря, в этом месте едва прикрытого редкими рядами деревянным кольев. В чем убедился Роланд, когда встал на плечи телохранителей.

— Так я и думал... Эти ленивые свиньи перекрыли только дороги перед воротами. В остальных местах у них лишь пара — тройка ежей. Мы пройдем через них как сквозь масло... Воины, они не ждут нас. Здесь лишь несколько бессмертных, да и то они стоят к нам спиной.

Подземный ход тем временем продолжал подобно мифическому змею исторгать из своего зева все новых и новых воинов, которые десятками растекались по обе стороны от Роланда.

— Вот и пришло время. Ждать больше нельзя. Давай!

Он кивнул стоявшим рядом с ним мечникам и те его одним махом, подкинули на край рва. Следом сразу же взлетела и пара королевских телохранителей. За ними через мгновение словно чертики из бутылки на замерзшей земле начали появляться все новые и новые ольстерцы.

— Вперед, братья! Вперед! — заорал он, бросаясь вперед. — А-а-а-а! — поднимался из-за его спины громкий кличь. — А-а-а-а! — орали сотни простуженных, хриплым голосов. — Рви...

Линию деревянных кольев, кое как натыканных в замерзшую землю, они проскочили, практически не заметив. С десяток наблюдателей-шаморцев, не успевших даже вытащить мечи, были просто втоптаны в грязь наступающей ордой. Смели и обозников, пытавшихся отбиться за высокими бортами телег. Истыканные десятками стрел они валились на замерзшую землю там же, где и стояли.

— Не стоять, вашу мать! Не стоять! — вскочивший на подведенному ему коня, кричал как оглашенный Роланд. — К шатру! Все к шатру!

Ему было прекрасно видно, как оттянувшаяся от крепости основная масса шаромского войска заколебалась. По тысячам воинам, туриями выстраивавшимся перед неожиданной угрозой в виде неведомого зверя, прошлась волна. Орали комтуры и сотники, пытаясь развернуть часть войска в сторону другой угрозы. С хрустом ломались длинные копья у легионеров, не успевших их вскинуть вверх.

— Быстрее! Быстрее! — Роланд тыкал мечом в сторону шатра шаморского командующего, возвышающегося в каких-то нескольких лигах. — Быстрее!

Между вырвавшимися из крепости войсками и шатром тянулась редкая цепочка бессмертных из личной сотни Сульде. Эти гренадерского роста и внушительных пропорций воины стояли с поставленными на землю высокими щитами и примкнутыми к ним длинными копьями.

— Сир, сир, остановитесь! — в спину Роланда, пустившего вскачь своего жеребца, неслись крики пеших телохранителей, не успевавших за своим королем. — Стойте! Стойте!

Однако, король уже "закусил удила". С высоты жеребца ему было прекрасно видно, что они не успевали лишь самую малость. Его людям не хватало лишь каких-то десяти — пятнадцати минут, чтобы опрокинуть вставших на их пути немногих бессмертных и первыми достичь шатра. Около тысячи легионеров уже неслись назад, на защиту своего командующего.

— К черту все..., — шептал король, пришпоривая жеребца. — Если убью эту хромую тварь, то войне точно конец...

Первого же бросившегося на него бессмертного, полностью закованного в массивные черные доспехи и оттого напоминавшего ожившую каменную статую, он наотмашь рубанул мечом, откидывая обезглавленное тело в сторону. Второго, направивший на всадника копье со знаменитым алым бунчуком Сульдэ, последовал за своим товарищем, тут же упав от раскроенной головы. Третьего удалось сбить массивным корпусом коня, вдогонку ударившим по лежащему еще и задними копытами. Однако, на этом везение короля закончилось...

— Бей! — с воплем коренастого комтура, подобравшегося почти вплотную, в жеребца полетело аж три копья. — Бей!

И все три из них нашли свою цель, поразив шею и бок королевского коня. С жалобным ржанием тот тут же начал заваливаться на бок, к счастью дав всаднику время соскочить на землю.

— Живым брать, подлюгу! — не унимался комтур, разглядев каким-то чудом королевские символы на доспехах. — Живым...

Рубившегося как очумелого, Роланда стали умело прижимать к каким-то повозкам. Тычками лезвий длинных копий короля вынуждали отходить назад, где в конце концом он и уперся спиной в борт деревянной телеги.

— Бросай оружие, — крикнул комтур, то и дело посматривая в сторону несущихся к ним ольстерцов. — А то как куренка разделаем... и твои не помогут.

Смотревшие на роланда пять или шесть наконечников копий, действительно, не оставляли ему ни шанса на жизнь. Направленные рукой опытного воина копья не остановят даже его доспехи из особой стали. С такого расстояния ему с легкостью вскроют грудину. Это понимал и король, и окружившие его ухмылявшиеся шаморцы.

Однако, хранившая Роланда судьба вновь преподнесла сюрприз всем, кого она собрала на этом зимнем поле. Когда он, закусив губу до крови, уже решился броситься на копья, темное небо вдруг начали пронзать яркие копья света. Это был не свет фонарей или костров! Это были тонкие сверкающие стрелы, которые с шипением вырывались из леса и устремлялись в небо.

— Братья, сатана снова искушает нас, — с презрением заговорил, бледнеющий комтур. — Не поддавайтесь на это! Есть только добрая сталь, которая защитит вас от всех напастей!

И тут эти сверкающие стрелы вдруг начали с с громкими хлопками взрываться. ХЛООП! ХЛООП! ХЛООП! ХЛООП! ХЛООП! Рвались высоко в небе пороховые ракеты, наконечники которых были начинены магнием. Они расцветали в небе диковинными цветами, лепестки которых доставали до самой земли. ХЛООП! ХЛООП! ХЛООП! ХЛООП! ХЛООП! Часть ракет, с ужасающим свистом летевших над самой землей, взрываясь, словно кегли раскидывали в разные стороны орущих от страха шаморцев. Другие, взрываясь, превращались в желтоватые облачка горчицы, частички которой сухим дождем осыпались на мечущихся по полю воинов. Вдыхавшие мельчайшую горчичную пыль люди с хрипом, соплями и слезами перегибались по полам и хрипели...

А над всем этим вспыхивающим яркими огнями полем звенел непрекращающийся грудной рев, который, казалось, забирался в самое твое нутро. Это был ровный басовитый звук шмеля, выросшего в сотни раз и разбухшего до невиданных размеров. Легионеры, что стояли в первой линии перед надвигавшимся на них и ревущем чудовище, с криками боли валились ниц и катались по замерзшей земле, закрывая глаза и уши. Кто-то падал на колени и отчаянно молился богам, чтобы дьявол пощадил его. Лишь самые стойкие устояли или просто бежали прочь от этого нестерпимого звука и страшного зрелища.