|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Старшина Степан Нефедов сидел на ступеньке каменной лестницы, спускающейся к самому морю, и пристально смотрел на кота.
Кот, в свою очередь, на старшину не смотрел, и вообще — всячески его игнорировал, тщательно вылизываясь. Коту не было дела до шумящего внизу моря, до чаек в небе и даже до мальчишек-рыбаков, которые устроились неподалеку, на ржавом и горелом немецком танке без башни, забрасывая в волны удочки.
Непонятно было одно — что они надеялись там поймать. Да, море в Казачьей бухте совсем недавно было вычищено, волны больше не светились неестественно-зелеными отблесками, и не шипели тихонько, набегая на гальку. Но все равно — боевые маги врага поработали "на совесть" (подумав об этом, Степан поморщился и длинно сплюнул под ноги). Здесь дралась до конца окруженная и прижатая к берегу дивизия СС, укомплектованная людьми и черными тюрингскими альвами. Ровно пополам тех и других. В плен никто не сдался, да их бы в плен и не взяли. Зато перед смертью альвские маги сделали то, что умели лучше всего. Крови было вполне достаточно, и призванный этой кровью "Гнев Тора" молотом обрушился на Казачку, размалывая в пыль камни, вздымая до низких туч столбы воды, ставшей неестественно вязкой и кислотно-жгучей, мгновенно обгладывающей живых и мертвых до костяков.
До сих пор весь берег бухты был усыпан выбеленными, раздробленными в мелкое крошево костями, и уже невозможно было разобрать, людские ли это кости, альвские ли. Кислота сожгла берега, повесила над Казачкой едкий туман, от которого экипажи бронекатеров выхаркивали легкие, а борта кораблей расползались, точно сделанные из мокрого картона.
Очистка бухты тоже забрала несколько десятков жизней — гибли отряды "чистильщиков", горели заживо колдуны альвов из клана Сорр"Най, на ходу восстанавливая рвущуюся в клочья магическую защиту. Но свое дело они сделали хорошо — не дали заразе руновязи расползтись дальше по морю.
Уже через неделю над изгрызенными кислотой берегами Казачьей появились первые чайки, громкими криками выражавшие свое недовольство тем, что никакой рыбешки, даже мелкой, не было видно в волнах.
— Вернулись, значит, — сказал пожилой боцман Разоренов с флагмана "Аскольд", нещадно дымя крепчайшим самосадом. — Это хорошо. Севастополь без чаек будто и не живой был.
— Что им жрать-то тут, Степаныч? Нет же ни черта, даже последнего краба полудохлого не осталось, — усомнился Сашка Конюхов из Особого взвода.
— Это тебе что — аквариум? — глянул на него Разоренов. — Бухта же в море выходит. Значит и рыба вернется, дай только срок. Эти гады тут не все до конца угробили. Я тебе так скажу: Казачку за просто так не взять!
Конюхов ничего тогда не сказал, а просто пожал плечами.
Степан Нефедов еще раз внимательно поглядел на кота и достал из кармана портсигар, полный "Казбека". Кот, равнодушный к табаку, продолжал вылизываться. Был он худой и серый, в матросскую полоску, как и подобает коту, проживающему не где-нибудь, а в Севастополе. Шерсть на коте была щедро припорошена сажей — видимо, полосатый шлялся где-то в лабиринте взорванных, выброшенных на берег кораблей и прочего железного лома, которого в освобожденном городе было полно. Время от времени кот останавливался и сидел неподвижно, глядя вдаль.
— Ну ладно, — задумчиво сказал старшина. Он неспешно развязал вещмешок и достал оттуда что-то, завернутое в промасленную газету. Правое ухо кота еле заметно дрогнуло, но серый сохранил каменную невозмутимость.
— Кис-кис, или как там тебя, — Нефедов развернул газету и потрогал пальцем копченую рыбину весом в добрых полтора кило. — Иди сюда.
Кот еще несколько мгновений не двигался, потом встал и аккуратно подошел к Степану. Глядел он отстраненно, всей мордой демонстрируя, что, в общем-то, подошел совершенно случайно, а вовсе не за какой-то там едой, пусть даже и пахнущей до одурения вкусно. Потом кот потерся тяжелой лобастой головой об локоть Нефедова, и коротко, хрипло мяукнул.
— На, — Степан отломил у рыбины хвост и положил его перед котом. — Питайся. Из самого Архангельска, можно сказать, курьерская доставка, специально для твоего благородия.
Нефедов кота не обманывал. Жирная копченая треска и в самом деле еще недавно плавала в Белом море. Ребята из Особого взвода, переброшенные сюда из-под Архангельска, где им тоже пришлось несладко, все-таки нашли время, чтобы прихватить с собой "копчушку" для командира. Сам Нефедов уже месяц питался почти одним только сухим пайком. Старшина еще сильнее отощал, хоть и не утратил крепости — жилистое тело вытерпело бы и не такое. В разоренном чудовищными по силе и ярости боями Севастополе никакой еды не было, немногочисленным оставшимся жителям помогала армия, организовавшая пункты питания. Свой усиленный паек, полагавшийся ему, как Охотнику и полученный вчера, Степан тут же отдал какой-то женщине с пятью детьми, закутанными в тряпье и смотревшими на старшину голодными глазами из черных впадин на лицах.
Сейчас Нефедов потянул носом, чувствуя, как пахнет копченая треска. Улыбнулся, блеснув коронкой, и снова сказал коту:
— Питайся. Раз уж ты сумел здесь выжить, стало быть, не зря.
Кот, которого уговаривать было не нужно, уже ел — быстро, но аккуратно, придерживая рыбий хвост лапой. Однако даже при этом он ухитрился сохранить вид аристократа.
— Ладно хоть, вилку с ножом не просишь, — хмыкнул Степан, глядя на то, как солидных размеров хвост превращается в дочиста обглоданный скелетик. Сам он отщипнул кусок с трескового бока, положил в рот и стал с аппетитом жевать. Потом протянул руку и погладил кота.
Серый вздрогнул, но не отскочил и когти выпускать не стал. Положив ладонь на кошачью спину, где острыми бугорками выдавались позвонки, Нефедов почувствовал, как где-то под мохнатой шкурой будто включили небольшой моторчик. Кот заурчал.
— Вот и правильно, — устало сказал старшина. — Вот и хорошо.
Усталость была почти смертельной, она давила на него, словно многопудовая гиря, избавиться от которой невозможно. Несколько недель беспрерывного поиска, ликвидации ловушек и зачистки оставшихся гнезд, где засели "кампфмагиры" и порожденные ими чудовища — эти несколько недель вымотали бы до предела любого. Вражеских магов, людей и иных, здесь было полно, как тараканов на старой кухне. В Севастополь немецкое командование стянуло все резервы, отчаянно пытаясь удержать этот город, любой ценой оставить его у себя. Когда поняли, что оставить не удастся — в ход пошли самоубийственные заклинания, сложнейшим образом сплетенные руновязи и целые сети заклятий, обращавших в пепел своих и чужих. Камень зданий плавился и разливался, как вода, застывая огромными лужами самых невероятных форм. Горел даже воздух, пробиться сквозь это обжигающее марево не могла ни пехота, ни танкисты. Смогли только Охотники — и заплатили за это сполна. Бриалл Эр"Тарсилл, Слово Черной Крови... Эта альвская магия была почти неотразимой, особенно тогда, когда ее направляла на цель ярость и ненависть смертников, которым терять было уже нечего.
Нефедов, продолжая гладить мурчащего кота, перевел взгляд назад, где вдалеке из-за городских руин врезался в небо столб дрожащего зеленоватого свечения. Туда, где когда-то стоял Малахов курган, теперь было лучше не соваться никому живому. Старшина вспомнил, как со звоном лопались стеклянные обереги, осыпаясь с шейных шнурков мелким черным прахом; как полыхали пронзительно-острой болью защитные клейма на коже — и невольно поежился.
Кот тут же почувствовал перемену настроения человека, насторожился и даже ненадолго оторвался от остатков хвоста. Поглядел на Степана, коротко муркнул, будто спрашивая: "Ты это чего?"
— Не отвлекайся, а то мне что — чайкам, что ли, выбрасывать? — сурово попенял ему Нефедов.
Позади послышалось цоканье кованых сапог по ступеням лестницы. Кот, успевший догрызть хвост трески, сделал плавный прыжок, чуть задержался на самой нижней ступеньке, подозрительно глянул на старшину зелеными глазищами... И пропал, как и не было его.
— Товарищ старшина, вызывают... — сказали сзади.
Степан Нефедов досадливо вздохнул, аккуратно завернул уполовиненную треску обратно в газету, сунул сверток в вещмешок и поднялся. Похлопал ладонями по черному комбинезону, стряхивая белую пыль.
— Поехали, — коротко отозвался он.
* * *
Город постепенно оживал. Возвращались беженцы, когда-то покинувшие Севастополь, успевшие спастись от нечеловеческой безжалостности черных альвов. Из подвалов выбрались те, кто чудом ухитрился не попасться на глаза немцам, уцелеть в аду городских боев и всепроникающих рунических заклятий. Таких было совсем немного, горсточка людей, больше похожих на черные, качающиеся тени. После короткой проверки их направляли — кого в госпиталь, а кого в пункты питания, или на прежнее место жительства. Хотя, не было уже в Севастополе никакого "прежнего" места...
Степан Нефедов сидел за наспех сколоченным деревянным столом и хлебал суп, экономно откусывая от горбушки ржаного хлеба. Суп был горячим и вкусным, о большем и мечтать не приходилось. Старшина наслаждался каждым глотком, чувствуя, как съежившийся внутри желудок, уже привыкший к холодной тушенке и сухарям, будто расправляется. Из Круглой бухты, рядом с которой обосновалась группа Особого взвода и стояла полевая кухня, крепко тянуло гарью, но теплый летний ветер гнал ее прочь, а если глядеть в синее небо с редкими облаками — и вовсе верилось, что никакой войны на свете нет.
— Красота, — пробормотал Степан, отхлебнув ароматного черного чая из своей жестяной кружки.
— А, товарищ старшина? — недослышав, приставил ковшиком ладонь к уху повар — коренастый сивобородый дедок, на гимнастерке которого Нефедов заметил медаль "За отвагу". — Добавки вам? Мигом сообразим!
— Нет, Аникей Палыч, мне хватит, — отдуваясь от сытости, Степан облокотился на стол. — Чаёк допью и хорош расслабляться.
— Чай не пил — откуда сила? — рядом, будто из ниоткуда, возник бурят Никифоров, протягивая старшине два бумажных пакетика.
— Чай попил — совсем ослаб, да?— Нефедов надорвал оба пакетика, высыпал в ладонь крупинки бурого порошка. Поморщился, потом высыпал порошок в рот и стал торопливо пережевывать. Лицо его мучительно исказилось и побелело, зрачки глаз расширились почти во всю радужку. — Ух, ч-черт...
— Чайком запей, чайком, Степан Матвеич! — бурят торопливо подал старшине кружку. Повар тревожно следил за ними, помешивая черпаком в котле, но помалкивал. Нефедов поймал его взгляд и судорожно, через силу улыбнулся.
— Без этого нам никак, Аникей Палыч... — сказал он, и в два глотка допил чай. — Слишком много всего Охотники нахватали здесь, так просто не пройдет.
— Да что я, не понимаю, что ли... — пробормотал повар.
— Товарищ старшина, вы как? — спросил Санька Конюхов, полируя ветошкой вороненую сталь трофейного "маузеровского" штыка.
— Лучше всех, — резко ответил Нефедов, — где остальные?
— Согласно распоряжению, списочный состав отдыхает! — отрапортовал Конюхов, не отрывая взгляда от штыка.
— Какому еще распоряжению? — хмыкнул Степан. — Кто распорядился?
— Я распорядился.
Степан встал из-за стола, его чуть качнуло, но он тут же крепко притопнул по земле ногой, обутой в немецкий шнурованный десантный ботинок, выдохнул, упрямо мотнул головой. На самом-то деле, шаги человека, который теперь стоял рядом, он услышал еще минуту назад, но виду не подал.
— Товарищ полковник, — сказал он, — не ждали вас...
— А я без приглашения, — полковник Иванцов махнул рукой подскочившему Конюхову, — садись, чего распрыгался? Чаем угостите, а?
Огромная кружка, больше похожая на кастрюльку, тут же перекочевала по рукам и оказалась на столе, напротив Иванцова. Полковник потянул носом и удивленно хмыкнул:
— Надо же... Травы крымские, благодать. Откуда? Здесь же все перепахали бомбами, да снарядами вдоль и поперек.
— Так это и не отсюда, — отозвался Конюхов. Он придирчиво осмотрел штык, нашел на нем еще какой-то, одному себе видимый изъян и достал из кармана маленький точильный камень. Провел по лезвию раз-другой, хмыкнул довольно и убрал камень обратно в карман, а штык точным движением вогнал в ножны. — Эти травки я еще под Симферополем собирал, в Керменчике, возле старой крепости... как ее...
— Неаполь Скифский, — отозвался Иванцов, после того как осторожно подул на травяной отвар и сделал первый мелкий глоток.
— Ага, — Санька кивнул, — точно. Я раньше думал, что Неаполь — это который в Италии. Даже книжку в школе читал, про Гарибальди. А оказалось, у нас свой есть, поближе.
— Ученье — свет, — вздохнул полковник и нехотя поставил кружку, внимательно глянув на Степана Нефедова. Конюхов, перехватив этот взгляд, тут же поднялся, похлопал себя по карманам.
— Курево забыл, — сокрушенно сказал он. — Разрешите, товарищ полковник, схожу за папиросами. Да и медку прихвачу заодно.
— Медку? — не понял Иванцов. — Какой еще мед?
— Обыкновенный, — сказал Нефедов, снова усаживаясь за стол. — Луговой, крымский. Конюхов тут с одним пасечником познакомился, чуть ли не земляки оказались. Теперь раз в неделю он к нам с медом и приходит, то соты принесет, то просто в горшке... Мы тоже думали — ну какой тут мед-то, после всего этого? Оказалось, уцелели пасеки, даже поблизости от Севастополя есть. Сам-то я на этот мед смотреть не могу, но штука полезная.
— Ну вы даете, — усмехнулся Иванцов. — Тут даже в штабе армии ни о каком меде слыхом не слыхивали, а Охотники, я гляжу, лучше всех устроились...
Он тут же резко осекся, замолчал, глухо покашливая. Вспомнил, видимо, чего на самом деле нахлебались бойцы Особого взвода. Санька Конюхов понял его молчание по-своему.
— Да все в порядке, товарищ полковник, все по-честному! — с жаром сказал он. — Мы ему за каждый горшок меда платим столько, сколько попросит!
Иванцов махнул рукой: иди, мол. Конюхов козырнул и убежал, а двое остались сидеть за столом молча.
— Дело есть? — наконец, спросил старшина.
— Дел у нас с тобой до самой смерти хватит, — невесело улыбнулся Иванцов. — Но это потом. А сейчас, Степан, ты не поверишь, ничего особенного как раз и нету. Вышибли мы тварей отсюда, сейчас фронт дальше покатился, а у нас, стало быть, немного времени есть, чтобы выдохнуть.
— Непривычно, — старшина скупо улыбнулся. — Даже тревожно как-то.
— Ишь ты, подозрительный какой! — притворно-сурово цыкнул на него Иванцов. — Видишь же, я тоже сижу с тобой, чай пью. Значит, что? Значит, имеешь право расслабиться.
Он поглядел в холодные глаза Нефедова, вздохнул и глухо сказал:
— Это я, конечно, зря. Ты, Степан, даже сейчас, когда за столом и без оружия, все равно смотришь так, будто целишься в кого-то. Не создан ты для мирной жизни, я так полагаю.
— Спросили бы меня еще, для чего я создан, а для чего нет... — пробормотал Степан.
— Никого из нас не спрашивали. Я вот тоже — где родился, там не пригодился, — словно поставил увесистую точку Иванцов.
Замолчали. Позвякивал чем-то у своей кухни повар; потом принялся точить ножи, и вжиканье железа по камню странным образом успокаивало. Разговор снова завязался, неспешный и мирный, и тянулся так часа полтора — Нефедов трижды заваривал новую порцию травяного чая, теперь уже в собственном, помятом и закопченном жестяном чайнике.
Под вечер вернулся растерянный Конюхов. Был он притихший и молчаливо-злой, на лбу прорезалась глубокая морщина, брови сдвинулись мрачно. Крепко закусив зубами картонный мундштук папиросы, Санька курил короткими, резкими затяжками, потом бросил окурок и остервенело втоптал его в песок сапогом.
Нефедов молча глядел на него.
— Не будет меда... Точнее, будет, да не тот, который я хотел, — сказал Конюхов. — Помер пасечник.
— Как так? — удивился Нефедов. — Крепкий мужик был вроде, хоть и на деревянной ноге скакал. Всю оккупацию пережил, недавно еще хвалился, что соседской вдове предложение сделал, жениться на ней хотел... Дела-а.
— Хотел, — тускло сказал сержант, — да перехотелось.
Он помялся немного, и это не укрылось от глаз Степана.
— Ты говори уже, Саня, чего топчешься, — приказал он.
— Тут вот какое странное дело, товарищ старшина. Я после того, как узнал, что Маркелыч помер, решил сгонять еще до одной пасеки, как раз и ребята-танкачи из хозяйства Абросимова подвернулись, ехали на трофейном "цундаппе" в ту же сторону. Добрался до того бортника...
— И? — с интересом спросил полковник Иванцов, хлебая чай.
— И та же самая хреновина, товарищ полковник. Помер пасечник в одночасье, и тоже мужик-то нестарый был совсем. Жена сказала — в ночь подскочил, будто кто-то толкнул, подался на улицу, ульи проверять зачем-то, хотя сроду так не делал. Поутру проснулась — в постели его нет. Вышла на улицу, а он у самого крыльца лежит, лицо страшное, черное все, руки к сердцу прижал.
— А что странного? — отмахнулся Иванцов. — Время тяжелое, вот и надорвался, поди, мужик, сердце прихватило. Здесь люди многое пережили, не каждый сдюжит.
Полковник произнес это простецкое "сдюжит" с тяжелым вздохом, задумавшись о чем-то своем.
— Не каждый, — покладисто согласился боец. — Только я потом на третью и четвертую пасеки поехал. Понимаете, зло меня взяло — да как так-то? Неужели без меда останемся? Нет, думаю, найду! Тем более, что абросимовские ребята нарисовали мне по-быстрому, где эти пасеки стоят. Ну, добрался...
Он прервался на минуту и налил себе настоя из чайника. Шумно выхлебал его, вытер мокрые губы ладонью. Нефедов слушал молча, чувствуя, как знакомые иголочки охотничьего инстинкта будто покалывают его изнутри. Что-то здесь было совсем неправильно.
— Добрался, — продолжил Конюхов, — а шиш мне! Еще один пасечник, совсем молодой парень, демобилизовали по ранению, а ульи ему от батяни достались... Короче, тоже помер, и так же от сердца, в эти самые дни. А на четвертой пасеке застал я хозяйского брата — только-только с похорон вернулся он, своими руками братана в домовину положил и на погост снес. Он-то мне, конечно, меду отвалил не скупясь, да и я денег не пожалел. А впридачу он рассказал, что брат его... ну, сами понимаете.
— Так же умер? — спросил Нефедов.
— В точности. Лицо черное, страшное, руки у груди. Только на этот раз прямо у своей бани. Шел он туда к ночи, помыться, исподнее чистое в руках нес и веник под мышкой. Двух шагов не дошел.
— Интересное кино... — протянул полковник Иванцов, цепко поглядев на Степана.
— Да тут не кино, а прямо целая пьеса получается, — пожал плечами Санька. — Потому что я еще не все рассказал. Этот последний пасечник, оказывается, тоже чуть в ящик не сыграл позавчера.
— Рассказывай, — старшина Нефедов весь подобрался и сидел теперь за столом так, точно готов был через мгновение распрямиться пружиной, чтобы метнуться в погоню... вот только за кем?
— А я что? — огрызнулся Конюхов. — Виноват, товарищ полковник... докладываю. В общем, ввечеру этот самый брат-пасечник у себя по хозяйству возился. Уже стемнело, тут он из сараюшки вышел — говорит: помню мол, луна над головой круглая и здоровенная, как блин на сковородке. И будто тень какая-то наползла на нее, а потом и на него. Закружилось все, огоньки какие-то. И густейший запах меда, до тошноты, аж с ног сбивает, дохнуть не дает, просто все кругом этим медовым запахом пропиталось. Тут он сомлел и ничего больше не помнил. Только, говорит, вдруг услышал какое-то завывание, и тут же морок прошел, будто тряпку с луны сдернули. Глядит — а это кот.
— Какой кот? — не удержался Иванцов.
— Его кот, какой же еще. Здоровенный котище. Пока тут немцы были, он где-то ныкался от них, а вернулся — толще прежнего, зверюга, чисто тигр уссурийский! Ну так вот, очухался пасечник, а перед ним сидит его кот — видно, что страшно ему, шерсть распушил так, что вдвое себя шире, клыки оскалил, весь в комок собрался; и фыркает, шипит, орет дурным голосом, а сам глядит словно бы куда-то вбок. Потом как сиганет прямо хозяину через плечо — и все, тут пасечник второй раз сомлел, повалился, где стоял. Кое-как потом на карачках до хаты добрался, заперся на все засовы и всю ночь "Отче Наш" без перерыва читал.
— Живой, значит, — констатировал Нефедов. — Дела... Коту-то спасибо сказал?
— Похоже на то, — кивнул Конюхов. — Кот, кстати сказать, вернулся утром, в добром здравии. Нажрался сметаны — хозяин ему от щедрот чуть не полную крынку в миску вывалил — и спать пошел, как ни в чем не бывало.
— Вот что, старшина, — сказал Иванцов, вставая из-за стола и привычным движением проводя большими пальцами сзади под ремнем, поправляя складки на гимнастерке. Китель носить он не любил, офицерская гимнастерка была привычнее.
Нефедов тоже встал, приготовился слушать. Чаепитие кончилось. Теперь, похоже, началась привычная для Охотников работа.
— Вот что, старшина, — повторил Иванцов. — Думаю, тут все понятно. Надо разобраться, и самое главное — как можно скорее, пока время позволяет. Лишних слов говорить не буду, незачем. Действуй по обстоятельствам, как умеешь. Я по своей линии тоже кое-кого запрошу.
Он повернулся и пошел к "виллису", стоящему неподалеку, возле которого уже несколько часов скучал шофер. Тот с облегчением подхватился с земли, где сидел в тени на расстеленной плащ-палатке, побежал заводить мотор. У самой машины полковник обернулся. Нефедов смотрел на него, и взгляд его светлых глаз был спокоен, как всегда.
— Давай осторожнее, Степан, — сказал Иванцов. — Чует мое сердце, много тут дряни могло остаться от черных.
— Так точно, — ответил Степан Нефедов. — Не в первый раз.
— В первый, не в первый... Просто осторожнее, я тебя прошу. Да, и спасибо за чай. Отменный.
* * *
Работали как всегда — быстро и без всякой суеты. Да и с чего суетиться? "Торопливость нужна при ловле блох", — эту фразу каждый в Особом взводе заучил, как азбуку. И каждый — на своем собственном опыте, оставшись в живых после ошибки, чудом выпутавшись из такого, что и пепла бы не оставило от обычного человека.
Все пасеки Охотники прочесали словно частым гребнем, так что ни одна мелочь, ни единая тень магии или обрывок заклятья не прошли бы мимо особого чутья взводных колдунов, мимо лозы Саньки Конюхова или железных амулетов Никифорова.
Вот только ни теней, ни обрывков не нашлось. Ни на первой пасеке, ни на второй и третьей, где в горницах жались по углам испуганные домашние покойных пасечников, да жужжали над ульями ко всему, кроме цветов невозмутимые пчелы. Пару раз Женька Ясин вроде бы ловил что-то непонятное, какой-то отголосок, но потом разводил руками:
— Ничего, товарищ старшина.
Только когда прошлись еще раз, на первой пасеке сержант Файзулла Якупов полез куда-то под крыльцо, потом выбрался, весь в трухе и паутине, и показал Нефедову обрывок солдатской нательной рубахи.
— Чуешь, Степан Матвеич? — сказал он, прищурив черные татарские глаза.
— Ну, Файзулла, от тебя ничего не скроешь...
Степан помял обрывок в руке. От бязи резко пахло медом и еще чем-то, отчего волоски на руках старшины встали дыбом. Якупов нахмурился.
— Яман, — коротко сказал он. — Плохо это.
— Посмотрим, — отозвался старшина. Он обернулся и негромко позвал:
— Ласс.
Безмолвная фигура выступила из тени у самой стены дома. Белые волосы, черные, без зрачков глаза, кожаная одежда, скроенная и сшитая без железного ножа и иглы. Альв молча посмотрел на Нефедова.
— Что скажешь? — старшина подал ему лоскут ткани.
Альв принял клочок, сжал в кулаке на мгновение, потом поднес к лицу и тут же отпустил. Лоскут беззвучно упал на землю у его ног, обутых в кожаные мягкие сапоги без каблуков. Нефедов, не чинясь, нагнулся, подобрал обрывок рубахи и взглянул альву в глаза. Лицо Ласса исказилось в короткой и страшной гримасе отвращения.
— Приманка, — сказал он. — Картасс"эн. Тот, кто это сделал, вызвал тьму. Тот, против кого это сделали, уже не мог спастись.
— Какую тьму? — быстро и резко спросил Степан. Лицо Ласса снова стало неподвижным и бесстрастным. Он издал короткий шипящий полувздох-полузвук. Из тени вышагнула еще одна фигура.
— Тэссер, — не глядя на второго альва, буркнул старшина. — Знаешь про это?
— Знаю, — кивнул головой альв-снайпер. — Больше, чем Ласс.
Альвов Ласса и Тэссера в Отряде, с легкой руки насмешника Саньки Конюхова, прозвали "свитой" Нефедова. Там, где был старшина, всегда, по первому его зову могли появиться эти двое — стир"кьялли (1), отпущенные родным кланом на верную смерть — служить кровному брату. С другими Охотниками альвы почти не разговаривали, молча признавая их своими, но предпочитая растворяться в тенях, да так хорошо, что заметить их не удавалось почти никому, даже при солнечном свете. Вот и сейчас Тэссер, любимым оружием которого была снайперская винтовка, отделанная резной костью, стоял в полумгле, держа оружие на сгибе руки, затянутой в темную прочную кожу.
— Так, — сказал Нефедов. — Рассказывай. Что там про эту тьму?
Тэссер с легким сомнением поглядел на Файзуллу, который присел на чурбак и скручивал "козью ногу". Поймав его взгляд, татарин пожал плечами.
— Яхши, курить не буду, нос твой поберегу.
Тэссер перевел взгляд на старшину. И рассказал.
...
— Интересное кино получается, — соображал Конюхов вслух, придирчиво разглядывая на свет лезвие ножа. — Эта хреновина, выходит, нам от союзничков досталась?
Вжжжик. Вжжжик. Нож разведчика ходил по точильному камню, издавая мягкий шорох. Нефедов, сидящий за столом напротив, вроде бы рассеянно глядел в небо, но его сузившиеся, неподвижные глаза выдавали раздумье.
— Неважно, — вдруг сказал он. — То есть, конечно, важно, только у меня другой вопрос. Кто?
Отрядный колдун, бурят Никифоров осторожно тронул концом длинной костяной иглы грязный лоскут рубахи. Прочертил по ткани сложный невидимый узор, поморщился и сказал что-то неразборчивое. Переспрашивать никто не стал — и так всем было ясно, что выругался.
— Не видели мы его, потому что заклятье наложено криво и косо, — процедил Никифоров. — Как попало. Торопился, наверно, тот, кто это наводил, сильно спешил. Мне дед еще в детстве говорил, что торопиться нельзя в таких делах. Как у нас говорят — тургэн горхон далайда хуурэдэггуй... (2) Тот хотел, чтобы только одного человека долбануло. А получилось, что остановить тварь уже нельзя, и теперь любой, от кого медом сильно пахнет, будет умирать...
Он помолчал.
— И вот что еще скажу, командир. Есть как будто ниточка тоненькая. Пройти по ней я не смогу, силы не хватит, вот если бы обрывок свежий был... Но чую, что ведет она к большому чему-то. И это что-то — совсем не из здешних мест. Не могу понять. След куда-то туда тянется, — Никифоров ткнул пальцем в сторону далекой Казачки. — На воде. Похоже на...
— Торговое судно "Омаха". Порт приписки — Хьюстон. Америка, — сказал полковник Иванцов, устало опускаясь на лавку рядом с Нефедовым. — На камнях лежит в Казачьей, за одним пирсом, так сразу и не увидишь. И давно, еще до войны, когда Севастополь наш был.
— Как эту "Омаху" вообще сюда занесло? — удивился Конюхов. — Вроде бы все конвои или в Мурманск шли, или вообще на Дальний Восток...
— Как занесло, уже не важно, — отмахнулся Иванцов. Он закурил, постучал мундштуком по столу. — Слушать надо внимательнее. Я же сказал — еще до войны. Обычное дело — пришло судно с товаром, потом что-то с котлами случилось, застряло здесь. Команда на берегу куковала, а потом разбежалась, когда война началась. Первыми же бомбежками "Омаху" и накрыло. Сейчас это просто куча ржавого железа, дырявая, как решето. Вот только интересная штука получается. Говорят, что на борту осталось все нетронутое. И товар, и всякие приборы. Местные даже обшивку не взяли.
— И не пытались? — спросил старшина.
— Пытались, как без этого. Здешний народец ушлый, на ходу подметки срежет, даром что не Одесса... Пытались, но не получилось. Народ пошел на двух лодках — и сгинул с концами. Только пустые лодки потом нашли. При немцах тоже, говорят, был случай. Хотели на металл пустить судно. Попробовали — и как отрезало, больше не совались. Даже тюрингцы, которые во всякой руновязи мастаки. Бросили, огородили тот пирс "колючкой", и забыли про него.
— Вот как... — протянул Степан. — А сведения откуда?
— Оттуда, — сказал полковник. — Из первых рук. Взяли мы одного интересного рыбака. Сам с ним сегодня поговоришь. Тише воды, ниже травы мужичок, что до войны никому на глаза не лез, что при немцах сумел остаться в сторонке... Весь такой сусальный, что прямо праведник. Да вот оказалось, что с гнильцой этот маарсти...
Иванцов ввернул альвское слово, которым те называют совсем плохого, негодного человека. Нефедов усмехнулся невольной оговорке.
— Теперь ясно, куда идти.
Иванцов колюче глянул на него и наткнулся на ответный острый взгляд.
— Ишь ты, — проворчал полковник, — "теперь ясно" ему... Без приказа не пойдешь. Людей положить хочешь?
— Каждый раз это слышу. Нет, не хочу, — отозвался старшина, разводя руки в стороны и хрустнув суставами. — Поэтому жду приказа.
— Приказ будет, когда поймем, против кого идти придется, — сказал Иванцов. Он достал папиросный окурок из мундштука, поискал глазами пепельницу, не нашел и аккуратно притоптал "чинарик" в пустой консервной банке из-под ленд-лизовской тушенки.
— Против кого идем — я знаю, — блеснул металлической коронкой Нефедов, непривычно широко и зло ухмыльнувшись. — Мои все знают. А вот как с этим справиться... пока нет, не уверен. Но есть соображения. И как только соображения превратятся в уверенность, товарищ полковник, я сразу приду с планом операции.
— Стратег, — хмыкнул полковник Иванцов, — прямо полководец!
— Никак нет, — равнодушно отозвался Степан Нефедов. — У меня все просто. Больше взвода не дадут, дальше смерти не пошлют.
Южная ночь накрыла Севастополь черным покрывалом с расточительно щедрой россыпью звезд. В очередной раз подивившись про себя тому, как быстро на юге темнеет, старшина Нефедов остановился на пустом перекрестке, рядом с полуразрушенной будкой неизвестного назначения, в дверном проеме которой на одной петле висела разбитая дверь. Повертел головой туда-сюда, прислушался, а потом еще и пригляделся особым образом. Никого. Тишина.
Он отстегнул клапан нагрудного кармана и достал оттуда тонкий хрустальный осколок с острыми гранями, на вид не длиннее мизинца. Осторожно крутнул в пальцах, потом из того же кармана вынул аптечный пузырек. Сковырнул резиновую пробку, принюхался. Запах лугового меда был свежим и сильным.
Степан аккуратно обмакнул хрусталь в пузырек. Подождал секунду — и сильно сжал осколок в кулаке. Скрипнул зубами, когда острые грани вспороли кожу. Кровь смешалась с медом, и на секунду острый медно-медовый запах шибанул в ноздри, как будто Нефедов стоял у открытой бочки. Голова резко закружилась, но старшина устоял на ногах, только чуть пригнулся.
А потом головокружение сразу закончилось, и Степан повернул голову. Разбитая дверь будки слетела с петли и громко, будто выстрелив в тишине, брякнулась на обломки кирпичей. В дверном проеме, и без того непроглядно черном, поднялась чья-то тень.
— Умеешь ты, Степан Матвеич, удивить, — в молодом голосе послышалась незлая усмешка. — Этому-то ты откуда научился?
— Мир не без добрых... — устало ответил старшина, вытирая носовым платком с кровоточащего кулака хрустальную пыль. Он не сказал слово "людей", и от будки долетел короткий смешок — тень оценила шутку.
— И верно.
— Здравствуй, Казимир, — Нефедов достал из кармана портсигар, постучал картонным мундштуком "казбечины" по крышке и закурил.
Казимир Тхоржевский задумчиво смотрел на звезды, и в глазах вампира, как обычно, тлели искры красно-медового цвета.
— А мед здесь особенный, — сказал он, вышагнув из двери под открытое небо. — Духовитый. Голову кружит, прямо как крепкое вино.
— Тут я не знаток, тебе на слово поверю. С вином как-то не дружу сызмальства, — пожал плечами старшина.
— Да и я теперь... не дружу, — хмыкнул Тхоржевский. — Что, Степан Матвеич, опять беда?
— Не без того. Хотя на этот раз больше твой совет нужен.
— Как скажете, товарищ старшина, — вампир развел руками и улыбнулся, но глаза оставались холодными и внимательными.
— Есть такое дело... Что можешь сказать за неживого, которого альвы называют Канриаш"Ар?
Казимир оскалил острые клыки в невеселой улыбке. "Надо же, как паренек за эти несколько лет изменился, — подумал Нефедов. — Заматерел бывший рядовой, когда через кровь прошел".
— Интересно... — сказал вампир. — Да, могу сказать. Конечно. Медоубийца. Или даже, скорее, "Тот, Кто Убивает через Мед". Хотя корявый перевод, все-таки. Откуда он здесь? Или...?
— Да вот, похоже, что не "или", а именно здесь, — ответил Степан. — Союзнички подсобили. Оказалось, что капитан американского торгового судна это с собой привез. Как Стража. За товары боялся, капиталист хренов.
— Идиот, — бесстрастно констатировал Тхоржевский. — Медоубийцу нельзя приручить. Один небольшой промах — и конец.
— Знаю. Но этот ушлый мужичок думал, что ему один только рейс так отходить, а потом знакомый колдун Канриаш"Ара обратно заберет и усыпит.
— Не забрал, я так понимаю? — вопросительно приподнял бровь Казимир.
— Верно понимаешь. Судно это застряло в Казачке с лопнувшим паропроводом. А потом началось. Когда бомбили, вся команда лыжи смазала, а капитана жадность подвела. Решил быстренько сбегать на борт, чтобы деньги из сейфа забрать. Там его осколком и приложило наповал.
— А Медоубийца остался возле тела.
— Так точно. И болтался там несколько лет, пока мы город обратно не отбили. Поэтому "Омаху"... судно это, никто разорить и не смог, все мародеры там и остались лежать. А в тот день, когда тюрингцы воду в Казачке закляли, что-то, видать, поломалось в заклятьи. Или ослабело оно. И воспользовался этим другой хитромудрый рыбачок, которому пасечник, сосед его, поперек горла стоял. Представляешь, обозлился этот рыбачок, что соседские пчелы у него сынишку зажалили, чуть не до смерти... А на самом деле? Его дурной сынок полез на пасеку и начал палкой ульи ворошить. Вот пчелы его и приласкали. А вместо того, чтобы как-то по-свойски с соседом поговорить или обиду загладить — решил он воспользоваться пьяной болтовней одного своего собутыльника...
— С того самого американского судна, надо думать?
— Точно. Старшего помощника. Чифа, или как там он у них называется... Этот самый старпом тут болтался, поскольку все деньги пропил и никак не мог наняться на другое судно, чтобы домой податься. От безделья и по пьяни чиф нашему рыбаку за бутылкой самогонки рассказал о капитанском Страже. Покойничек-то, как оказалось, шибко своему старпому доверял. Так доверял, что даже книжечку ему показал с нужными Словами Силы. После того, как капитан погиб, старпом эту книгу, конечно, себе захапал, вместе с прочими вещичками. Ну, слово за слово — и обиженный сосед стал просить его эту книгу продать. А старпом, хоть и забулдыга — ни в какую. Ну, тогда рыбачок не стерпел, прирезал американца и в балке закопал. Такая вот история. Пропал старпом, как и не было. Искали, конечно, да где там найти...
Сосед, который книгой завладел, сначала ее прятал, а потом решил пустить в ход. Все верно рассчитал — кто в нынешней неразберихе будет думать, отчего какой-то пасечник помер? И пустил. Только криво, потому что как следует разобраться в чужом языке глупость не позволила. Так и получилось, что Канриаш"Ар все окрестные пасеки и опустошил. Точнее, опустошил бы, да, похоже, обычный кот ему помешал. Спугнул, что ли.
— Больше всего я не люблю дилетантов, — брезгливо сказал вампир.
— Слова умные знаешь, — одобрительно покивал Нефедов. Потом тяжело взглянул на собеседника. — Сам-то, рядовой Тхоржевский, давно всему научился? Или у тебя там, за дедовской пазухой, день за год идет?
Казимир дернулся, но смолчал и опустил голову.
— Ладно. Забыли. Я о другом, — двинул ладонью старшина, будто разрубая что-то невидимое. Он прошелся туда-обратно по отливающей белым дороге, под подошвами ботинок скрипели мелкие камешки.
— Как Медоубийцу кончить, чтобы малой кровью?
— Ты сам уже ответил. Кот, — кратко ответил Казимир Тхоржевский, и рассмеялся, глядя на удивленное лицо старшины. Нефедов хотел что-то сказать, но вампир поднял ладонь.
— Погоди, Степан Матвеич. Я сейчас не шутил. Честно говоря, я даже удивлен немного, потому что для Охотников это не сильно сложное задание. Просто — хлопотное оно. Больше всего эта тварь боится не оружия, не колдунов и не боевой магии. А кошек. Почему — неизвестно. Может потому, что кошка — единственное из животных, кто совсем не боится Медоубийцу и сразу на него бросается? Не знаю... А вот из кошек Канриаш"Ар больше всего боится котов определенной породы. Таких... на тигров они похожи, точнее описать не могу. Сразу слабеет и хочет сбежать. Вот тут его и бей. Лучше сразу на всю катушку, чтобы он не успел опомниться.
— Похоже, знаю я, где такого кота взять, — сам себе прошептал Степан, но Казимир его, конечно, услышал.
— Это хорошо, но еще не все. У всех твоих бойцов должны быть особые обереги. Смотри, я сейчас покажу.
Тхоржевский нагнулся и прямо пальцем начертил в дорожной пыли странный геометрический рисунок. Старшина пригляделся и кивнул.
— Это знакомо, — сказал он. — Как же. Джеббал Заг, конечно, сволочью был редкой, как мне говорили, но Знак его до сих пор действует исправно.
— И это знаешь? — во взгляде Казимира мелькнуло уважение. — Непростой ты человек, Степан Нефедов. Если еще человек, конечно... Я тебе нужен?
— Спасибо, Казимир, — Нефедов протянул вампиру руку и пожал холодную и твердую ладонь. Улыбнулся. — Принести меда не попрошу, здесь у самих полно.
Оба рассмеялись, потом Тхоржевский повернулся и вошел в будку. Старшина еще несколько минут постоял на перекрестке, глядя в черный проем. Потом посмотрел на ладонь. Порезы уже почти затянулись, осталась только сухая корка крови.
— Если еще человек... — пробормотал он и зашагал прочь.
* * *
Пасечник Дмитро Ковалевский замотал головой так, что Санька Конюхов, стоящий рядом со Степаном аж присвистнул — "гляди, оторвется!"
— Васька нужен? Не отдам! Он же мне жизнь спас! Да меня жена со свету сживет, если я такого кота отдам!
— Не боись, Дмитро, — весело сказал Конюхов. — Он у нас как сыр в масле будет кататься и сыром заедать, точно тебе говорю! Чтоб я так жил!
— Да на что он вам? — изумленно спросил пасечник. — Мышелов, конечно, знатный, и соседским котам спуску не дает, а кошки от него уже столько нарожали... Так ведь простой кот же, а вы...
— А мы Охотники, — веско сказал старшина Нефедов. — И дело у нас охотничье. Не скрою, Дмитрий Петрович, опасное дело. Затем и нужен твой кот.
Дмитро, окончательно растерявшийся от того, что его назвали по отчеству, тяжело вздохнул и почесал в затылке. Нефедов крепко взял его за локоть и сказал, не отрывая взгляд светлых глаз от лица пасечника.
— И за твоего брата мы тоже заплатим, с лихвой. Больше ничего не скажу, извини. А кота вернем в целости, слово даю.
— Если за брата, — построжел пасечник, — то берите. С Дарьей своей я поговорю, она поймет. Сейчас, погодите малость.
Он скрылся в доме и через несколько минут появился, неся на руках огромного полосатого кота. Чесал его между ушей и бормотал:
— Ну что, Василий? Надо, значит надо... Ты уж того... на своих-то не кидайся.
Кот сидел спокойно, но, когда хозяин подошел к Охотникам, начал тревожно ворочать лобастой башкой и пару раз мяукнул. Мяуканье было хриплым и басовитым.
— Точно, тигра ты и есть, — согласился с котом Конюхов. Нефедов протянул руку.
— Цапнет! — предупредил пасечник опасливо, но кот вдруг притих и послушно подставил старшине голову.
— Не цапнет, — спокойно отозвался Степан, глядя в янтарно-желтые глаза с узкой щелью зрачка. Василий потерся лбом о жесткие пальцы старшины, привычные к ножу и спусковому крючку пистолета.
— Ишь ты, — удивился Ковалевский. — Сроду такого не было!
— Иди-ка сюда... оп-па, — Нефедов взял на руки тяжеленного кота, поудобнее подпихнул его под пушистый зад. Василий тут же удобно устроился, уцепившись передними лапами за прочную ткань комбинезона старшины на плече. Кивком Степан поблагодарил хозяина, и все трое вышли за ворота пасеки. Безмолвный Дмитро смотрел им вслед.
До самой базы отряда кот ни разу не мяукнул. Он вообще спал на плече у старшины, который старался ступать мягче и ровнее, старательно обходя кочки.
На базе у Круглой бухты Нефедова и Конюхова встретил хмурый Никифоров, который сидел прямо на земле и старательно выстругивал какие-то дощечки, шириной в ладонь и длиной в пол-локтя. Увидев кота, которого старшина сгрузил с плеча прямо на стол, бурят просветлел и заулыбался.
— Пш-пш-пш! — на бурятский манер позвал он кота. Василий, который по-хозяйски этот самый стол обнюхивал, подошел к нему, и, не теряя достоинства, позволил себя почесать и погладить. Никифоров глянул на Степана.
— Это хорошо, — коротко сказал он. Потом подал одну дощечку старшине. На гладком дереве, глубоко врезанный, виднелся знак Джеббала Зага. Нефедов одобрительно кивнул, потом сказал:
— Идем утром, когда рассветет. Втроем. Остальные пусть отдыхают, это же не Куликовская битва какая-нибудь... Ты, я и Конюхов. И он, — указал на свернувшегося клубком кота, которому повар Аникей Павлович уже подсунул осколок глиняной миски со сметаной.
— Тогда вчетвером, — отозвался колдун и снова принялся строгать.
Утро было хмурым и прохладным, словно и не было теплой и ясной ночи с луной в полнеба. Трое шли быстро, не останавливаясь почти до самого пирса. Безмятежно урчащего Василия старшина заботливо упаковал в вещмешок, оставив торчать только голову. Кот, на удивление, не сопротивлялся и никаких попыток выкарабкаться из тесного мешка не предпринимал, будто знал, что здесь ему безопаснее всего.
— За него отвечаем все. Если увидите, что коту плохо и мне тоже кранты — тогда сначала спасайте кота, а я как-нибудь сам разберусь, — сказал Нефедов перед отправлением. Подумал и добавил:
— Хотя, если все делаем правильно, то никого спасать и не придется.
Уже потом, вспоминая тот день, Никифоров разводил руками и огорченно говорил:
— Я нож тупил, строгал деревяшки... Знал бы — лучше бы подушку с собой взял, поспал бы прямо на берегу!
На борт "Омахи", ржавой грудой поднимавшийся из воды, лезть не стали. Не хватало еще блуждать в мешанине гнутого взрывами, зазубренного металла. В упор глядя на судно, Нефедов молча достал из кармана костяную пластинку, издающую душный, резкий запах меда и липнущую к пальцам. Вечером, когда пластинку отдал старшине Ласс, он произнес всего несколько слов.
— Не подходи к нему близко. Это дело миур"саур (3), не твое.
— Постараюсь.
Сейчас Нефедов в самом деле собирался сдержать обещание и зря не сделать ни единого шага. Поэтому он достал липкий амулет, посмотрел сначала на Никифорова, потом на Конюхова — и сломал податливо хрустнувшую кость точно пополам, по глубокой борозде пропила.
Небо над "Омахой" словно бы стянулось, завернувшись по краям, как полыхающий багровым цветом свиток. Ржавый борт лопнул по шву, выстрелив заклепками, вода у пирса вскипела и исчезла, обнажив дно, покрытое частями скелетов и отдельными костями. Мир вокруг Нефедова стал ненастоящим, мертвенным, и старшина чувствовал, как сквозь истончившиеся стены этого мира на него смотрят неисчислимые и невыразимые взгляды, от которых кровь превращается в ледяную кашу. Он переживал такое ощущение много раз, но всегда — будто в первый, ощущая, как кровь течет из носа по губам и капает с подбородка. Боевая магия "Маятник" приморозила пальцы к обломкам костяной пластинки, но Степан, чувствуя, как на каждое плечо словно взвалили по тяжеленному мешку, медленно встал на одно колено и дернул завязку армейского "сидора".
Василий вылетел из вещмешка полосатой молнией, метнулся вперед и заорал так, словно был не котом, а, как минимум, живым корабельным ревуном. А впереди, из развороченного борта "Омахи", медленно, пришибленное ударом магии, лезло что-то отвратительное, рвущее мозг болью, клубящимся комком когтистых щупалец оставляющее зарубки на плитах пирса. Лезло — и запах гнили, крови и меда становился невыносимо тошнотворным, лез в горло, не давал дышать.
Кот заорал еще раз, и вдруг неживой дернулся назад, а ледяные иглы боли разом пропали из головы старшины. Василий стрелой понесся вперед, яростно завывая, но старшина Нефедов, пока еще человек — оказался быстрей кота. Одним движением, превратившись для Конюхова и Никифорова в размытый силуэт, Степан увернулся от когтей и зубов полосатого миур"саур и спеленал его по всем лапам.
Окоченевший, мертвый мир вдруг будто бы пошел вперед, двинулся с протяжным стоном. Кровь из носа у Нефедова потекла еще сильнее, а деревянные дощечки, висящие у всех троих на шее, затлели и стали обугливаться.
Медоубийца взвыл, пятясь и подергиваясь маревом, будто в жаркий день, когда горячий воздух плывет над каменистой дорогой. Под ухом у Нефедова выл Василий, и через все это безобразие, удерживая кота, яростно, сражавшегося с вещмешком, старшина заорал, разбрызгивая капли крови с губ и подбородка:
— Давай!
Никифоров вскинул руки.
Три Знака с треском взорвались, не причинив вреда тем, на чьих шеях они висели. Пропитанные магией деревянные осколки полетели вперед. Мимо цели не прошел ни один. Плывущим взглядом старшина успел заметить, что Конюхов, припавший к земле, оттолкнулся и прыгнул. В мареве блеснул его нож.
И все кончилось.
* * *
— Вот знаешь, командир, о таком предупреждать надо, — вяло сказал сержант. Он попытался сесть, но потом просто махнул рукой, оставшись лежать на берегу, раскинув руки и ноги. — "Маятник", это же такая штука... Как из пушки по воробьям. У меня ощущение, как будто меня мехом внутрь вывернули, потом обратно, а потом еще раз. И внутрь напихали битого стекла и всякой дряни.
— Тебе бы книги писать, — хрипло отозвался Нефедов. Он расстегнул залитый кровью комбинезон и теперь сидел, обхватив руками голову, которая нещадно болела.
— И напишу! — оживился Конюхов. — Мне бы только встать... ох, елки-палки.
Никифоров глухо застонал и открыл глаза.
— О, вот и наш чародей очухался, — попытался съязвить Конюхов. — Ты чего сделал, а? Это твое заклятье меня как бревном по башке шарахнуло!
— Нельзя по-другому было, — глухо сказал Никифоров. — Нас кот спас. Всех спас. Если бы его не взяли, и "Маятник" бы нам не помог. Думаешь, мне легко было?
— Да ты просто руками махнул! — возмутился сержант.
— Э, балаболка, — беззлобно отвернулся бурят. — Трещи-трещи. Живой, главное...
— Да все я понимаю, — промычал Конюхов. Ему все-таки удалось сесть, и теперь он жмурился, глядя, как сквозь тучи пробивается утреннее солнце. — Все понимаю, но есть теперь долго не смогу. Примерно до вечера...
— Ты лучше скажи, зачем ты ножом махал? — спросил Нефедов.
— Да затем, — серьезно ответил Санька, — что эта тварь напоследок почти дотянулась до нашего спасальца, кормильца и поильца. То есть, до кота. Ты же, командир, сам дал приказ перед боем — кота беречь пуще глаза. Я и взбрыкнул. Кстати, а где он, спасалец-то? Куда делся?
Нефедов встревоженно обернулся. И тут же успокоился. Кот Василий, устроившись на пустом вещмешке почти у самой кромки воды, не торопясь доедал беломорскую копченую треску.
— А я-то думал, чем пахнет, — потянул носом Никифоров. — Ишь, шустрый!
— Заслужил котофей. Законная добыча, — развел руками Конюхов.
— Из мешка забыл достать, — сокрушенно сказал старшина. — Так и не попробую, значит.
— — — — — — —
(1) "Всеравно, что мертвый". Альв, оказавшийся вне родного клана.
(2) "Быстрая речка до моря не доходит" (бурят.).
(3) Буквально "боевого кота".
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
