Никса

Эта история из тех, которые должны быть записаны, чтобы не исчезнуть из человеческой памяти, не раствориться в слухах и недомолвках. Сейчас никто уже и не скажет, было ли, не было ли... Девушка ли стала русалкой, русалка ли стала девушкой, погиб ли кто-то при наводнении или, наоборот, спасся... Ходил ли мальчик играть с рекой или всё это приснилось ему, когда он играл на берегу, а, может, вспоминал родной дом в трюме пиратского корабля.

Ризхельм был наследственным поместьем Ловмандов, близ городка Стоне, где все всех знали с незапамятных времён. Эрл Скемминг Ломанд имел двух сыновей, молодого Бермера, который только недавно вернулся из высшей инженерной школы, где получил диплом строителя мостов и гидротехнических сооружений, и маленького Ове, восьмилетнего малыша, который до сих пор не мог прийти в себя от восторга перед своим старшим братом — таким умным, сильным, могучим! Через Стоне протекала старая Ризели — река, чей коварный нрав заставлял всех жителей долины с нетерпением ждать, когда же молодой эрл на деле покажет, что не даром учился три года вдали от родных мест. Здесь было не принято, чтобы старший сын надолго отлучался из дома.

Малыш Ове, напротив, рос, твёрдо зная, что однажды ему придётся покинуть долину. Это его не смущало: так было всегда. Отец тоже расстался со своими братьями. Самый младший даже успел поняньчить Бермера, но Ове его никогда не видел.

Мать их, почтенная Манфред, была высокой сдержанной женщиной, чьи светлые волосы скрывали преждевременную седину. Улыбалась она только когда обнимала своих сыновей. Отец воспитанием детей не занимался, был слишком занят: на нём лежало управление не только поместьем, но и всем эрлством. Но и Бермер, и Ове всегда знали, что в любом серьёзном вопросе могут рассчитывать на его совет и помощь.

Ризели — женское имя, и встречается по всей стране, только в этих краях никто не назовёт так девочку. Но госпожа Ризели Ранк приехала в долину прошлой осенью откуда-то с юга, с гор, где река Ризели берёт истоки и где, наверное, её не так боятся звать по имени. Никто не спрашивал, куда делся господин Ранк. Госпожа Ранк была такая степенная дама, что заподозрить её в чём-то недостойном было попросту невозможно. С ней приехала и дочь её, Никса, девочка со столь лёгким нравом, что тётушка Дагмар и тётушка Бенгерд, главные сплетницы Стоне, только ахали, шёпотом передавая, как девчонка бегала босиком — без чулок, вы можете себе это представить?! — по самой кромке воды за городом. Это могло бы закрыть для девушки двери гостиных, но вышло иначе: она прослыла диковинкой и эту диковинку все хотели видеть.

В Стоне не давали балов, но в Ризхельме по традиции каждую неделю давали большой обед, после которого молодёжь могла вдоволь танцевать под аккомпанемент двух скрипок и фортепиано. Девушек всегда было больше, ведь молодые люди, вырастая, уезжали учиться, служить в армию или во флот или иначе искать себя в большом мире, а девушки оставались дома. Ещё в одной никто не нуждался. Но вскоре открыли, что Никса, не умея играть ни на одном музыкальном инструменте и не зная нот, дивно поёт, удивительно точно воспроизводя любые мелодии, и это окончательно растопило сердца жительниц Стоне.

Бермер потом не мог вспомнить, где же он впервые увидел Никсу. В поле? На улочках Стоне? В гостиной госпожи Меттелиль? Или когда его подвели к ней на танцах в доме его матери и попросили оказать внимание гостье?

А вот Ове знал точно. Его редко водили в гости и на обеде в Ризхельме он сидел до тех пор, пока не подавали десерт, а после мальчика отсылали спать, и уж конечно, не тогда ему заметились пронзительно-синие глаза и растрёпанные пепельные волосы взрослой барышни. А вот назавтра, когда он убежал на закрытую льдом реку (это было зимой) строить замок из льда, как летом он строил из песка, камыша и гальки — вот тогда он и увидел её.

И испугался. Он лупил лопаткой неподатливый снег, а она... она как будто плыла по воздуху. Стало страшно. Он был совсем один на берегу, он часто убегал один (можно было, конечно, пойти в город, к сыну пекаря, но туда не всегда отпускали). Совсем один. А тут — она. Плыла и плыла себе. Может, и правда, осенью босиком бегала.

— Эй! — позвал он охрипшим от страха голосом. — Ты что тут делаешь?

— Я не Эй! — рассмеялась девушка, останавливаясь возле мальчика. — Я Никса.

Он посмотрел ей под ноги. Они продавливали снег, как и должно быть. Девушка заговорщически ему улыбнулась и Ове успокоился.

— А тебя знаю, — снова засмеялась она. — Ты — Ове, сынишка Ловмандов. Я танцевала вчера с твоим братом.

— Он хорошо танцует, — серьёзно заявил мальчик. Никса снова засмеялась.

Нравы в Стоне были простые, и никто не мешал сыну эрла встречаться в гостиных с неизвестно откуда приехавшей девушкой, гулять с ней по берегу реки и излагать свои планы строительства. Все только радовались его доброте и великодушию. Никто и подумать не мог, что он сделает ей предложение.

Он и не сделал.

Думал иногда, но всё откладывал. К чему? Ему было приятно разговаривать с ней, шутить. Она смеялась его шуткам. Она вообще много смеялась, и смех её был как журчание ручья. И это тоже было приятно.

Ове, конечно, думал. Его никто не спрашивал, да он и не мог бы сказать словами. Просто думал, что хорошо бы у него была старшая сестра. Брат у него есть, а вот сестры никогда не было, ни старшей, ни младшей. Но младшая ему ни к чему. Девчонки вечно хнычут и ябедничают. А вот старшая сестра...

Если бы Никса вышла замуж за Бермера, она была бы старшей сестрой ему, Ове. И это было бы здорово, ведь она добрая, весёлая и так весело смеётся. А какие она рассказывает сказки!.. она часто приходила на берег реки и, пока Ове строил свои замки, рассказывала о людях, которые могли бы там жить. И ещё учила какой-то странной считалочке, которая начиналась со слов "рыбка, рыбка, плавничок". А дальше Ове не помнил. Никогда не помнил, только иногда на берегу реки вспоминал. И тогда читал её вслух. И Никса всегда приходила. И будто плыла по воздуху. Но, может быть, ему так казалось, ведь снег под солнцем слепит глаза. Когда она подходила к нему, всё такое заканчивалось. Она просто играла с ним и рассказывала ему сказки.

Рыбка, рыбка, плавничок...

Вот у Свена, сына пекаря, тоже есть старший брат, а сестры не было, пока его брат, Свейдаль, не принялся ухаживать за рыжеволосой задавакой Инге. Она давала им пряников, пока Свейдаль на ней не женился и всегда приторно улыбалась. Но после свадьбы всё закончилось. У Свена не появилось старшей сестры, у него появилась злобная кошка, как он её называл, чуть что шипящая и царапающаяся от злости. Но Инге давала им пряники только когда её кто-нибудь видел. А Никса приходит просто так.

А ещё она не ела хлеба. Совсем. На обеде она ничего не ела, и мать её тоже, а, когда почтенная Манфред попыталась её потчевать, госпожа Ранг тихо сказала ей, что Никса больна и хлеба ей нельзя. Совсем. А можно только сырую рыбу и водоросли. И ей, госпоже Ранг, тоже.

Сначала никто не поверил.

Разве так может быть?

Но пришлось поверить.

Сырую рыбу!

Это же надо придумать!

Школьный учитель говорил Ове, что человек и заболеть может, если будет есть сырую рыбу.

А водоросли — это же просто трава. Кто же ест траву?

Но госпожа и барышня Ранг ели. Не похоже, чтобы госпоже Ранг это шло на пользу. Была она вся какая-то сморщенная, синеватая даже. А вот Никса — нет. Никса была цветущей юной девушкой.

И питалась только рыбой! Сырой рыбой!

Нет, так не может быть!

Рыбка, рыбка, плавничок...

Бермер находил эту привычку очаровательной. Долина Ризели была весьма провинциальным местом, а вот Бермер видел разных барышень — сестёр своих товарищей и их подруг, и многие из них имели весьма странные на его взгляд причуды. Одна ела только яблоки, другая отказывалась от мяса. Третья целыми днями пила молоко... почему бы Никсе не есть сырую рыбу. Право, все эти городские тётушки преувеличивают.

А потом госпожа Ранг дала новую пищу для пересудов. Она попросту исчезла. Её не видели несколько дней и уж решили, что она больна, но любопытная тётушка Бенгерд однажды остановила Никсу в лавке, где продавались нитки, и попросила передать варенье её матушке.

— И, подумать только, она глазища на меня свои таращит и говорит: "А матушка вовсе не заболела". А я её спрашиваю: "Так почему она который день на люди не показывается?". А она мне: "Так она же домой вернулась". Представляете только! Домой вернулась. Как будто так и надо! А дочку одну оставила. Где это видано-то? Я спрашиваю, она-то домой почему с матерью не поехала? А она смотрит на меня глазищами своими и говорит: "Мне ещё рано". Рано ей! И больше ничего не сказала, смотрела и улыбалась себе, будто так и надо!

Весь Стоне обсуждал, как же быть. Невозможно же, чтобы молодая девушка жила одна! Положим, не совсем одна, ведь они с матерью поселились в комнатах, которые сдавала тётушка Дагмар, но тётушка Дагмар целыми днями занималась пансионатом и не могла присматривать за девушкой. Сама Никса относилась к этому с удивительной беспечностью и нисколько не тревожилась.

Но, конечно, допустить этого было нельзя и поэтому госпожа Манфред попросила старшего сына заложить дрожки и лично — чего на памяти Стоне ещё не бывало! — приехала в город, чтобы просить девушку принять её гостеприимство.

Никса растерялась. Она вовсе не считала, что нуждается в заботе, но взглянула в просящие глаза Бермера, перевела взгляд на его мать — и кивнула со светлой улыбкой.

Так она поселилась в Ризхельме. Ове считал, что теперь стало хуже. Никса теперь почти всё время проводила с его матерью и не приходила с ним поиграть. А когда мать отпускала её от себя, с ней гулял Бермер. Места вокруг Ризхельма были красивые, и снег там убирали, чтобы можно было гулять сколько угодно, а нет — так поехать в Стоне и зайти в кафе, чтобы пить кофе в трогательно-маленький чашечках и поглядывать по сторонам.

Весь город качал головой. Дело шло к свадьбе, а о помолвке никто не говорил. Да и о чём тут думать, ведь Бермер — сын эрла и сам будет эрлом в своё время, а Никса... а кто такая Никса?.. Был ли у неё когда-либо отец, была ли её мать замужем? Пока госпожа Ранк была в городе, о таком и подумать было страшно, но её отъезд развязал языки. Легкомысленная женщина! Уехала и оставила дочь одну! От такой всего можно ждать. Никсу никто ни в чём не винил, бедное дитя не виновато в своём происхождении, но брак с будущим эрлом?.. Полноте.

Бермер не знал, что и думать. Такого даже он никогда не видал. Не будь Никса так очаровательна, не слушай она так внимательно его рассуждения, не будь у неё такого серебристого смеха и таких больших синих глаз — может, и он бы подумал что нехорошее. Но Никса, поселившись в Ризхельме, стала ещё приятней, ещё ближе, ещё дороже ему. Может быть, в самом деле пора делать ей предложение?..

— Она красивая, правда? Она тебе нравится?— спросил Ове как-то брата.

— Очень нравится, — улыбнулся братику Бермер.

— А ты с ней целовался?

Бермер поперхнулся.

— Ты не должен спрашивать такие вещи, — строго сказал он.

— А почему?

Бермер напустил на себя ещё больше строгости.

— Если ты не понимаешь, как неприлично задавать такие вопросы старшим... — сурово начал он.

— А почему не целовался? — снова спросил Ове.

— Как ты не понимаешь, — поморщился Бермер. — Сейчас, когда она живёт в нашем доме, а её матушка куда-то уехала... Я не могу воспользоваться её положением.

— А если её матушка не вернётся?

— Конечно, она вернётся, — отмахнулся Бермер, но Ове настаивал:

— Она ведь не вернётся больше, я знаю!

— Почему ты так думаешь? — насторожился Бермер. — Тебе кто-то что-то сказал? Сама Никса?

— Нет, — серьёзно покачал головой мальчик. — Только... вот когда мама уезжала проведать тётушку Клару, я очень скучал. А Никса не скучает.

— Она тебя старше, — засмеялся Бермер, но в его голосе не хватало уверенности. В самом деле, Никса осталась такой же беззаботной, как и в то время, пока её мать была в городе.

— Бермер, а что значит "безродная"? — прервал его задумчивость Ове.

— Кто это тебе сказал?! — разозлился старший брат.

— Никто, — растерялся Ове. — Я только слышал как тётушка Дагмар...

— Тётушка Дагмар — глупая гусыня! — отчеканил Бермер. — А тебе не стоит слушать разговоры взрослых.

— Так что такое "безродная"? — настаивал Ове.

— Никогда больше не произноси таких слов! — закричал Бермер. — Это... это подло!

Приближалась весна. По всем приметам ждали высокого разлива старой Ризели, и в школах то и дело вместо уроков принимались внушать, как важно быть осторожными в такое время. Ове это надоело, он помнил это по прошлому году, и он частенько убегал с уроков на реку. Никса снова стала гулять одна и она приходила с ним поиграть, но теперь с ней стало совсем не то. Она не скучала по матери — в этом Ове был уверен, — но вдруг запиналась посреди рассказа и устремляла взгляд на пока ещё скованную льдом реку. Взгляд её был в эти минуты такой... такой... Ове и сам не знал, какой, только мороз бежал по коже и хотелось кричать, чтобы разбить ужасную звенящую тишину.

— Обещай мне одну вещь, — сказала Никса в одну из таких мучительных пауз.

— Это ещё какую? — нахмурился мальчик. Он не любил, когда взрослые начинали говорить эдаким задушевным голосом. Они всегда просят то, что нужно им самим, а потом ещё "но мы же договорились!".

Никса засмеялась его недовольству.

— Когда начнётся наводнение, не ходи на реку. Обещаешь?

— А я и не собирался, — буркнул мальчик. Ну вот! И она туда же!

— Нет, ты обещай, — настаивала девушка.

Что-то в её голосе заставило Ове вскинуть взгляд. Никса сидела с обычной своей улыбочкой (по правде сказать, он её не выносил, эту улыбочку, хотя Никса была лучше всех его знакомых взрослых), но только... Она как будто очень-очень хотела, чтобы он не ходил на реку.

— Ну, ладно. Не пойду. Обещаю.

Никса довольно засмеялась.

— Ты сказку рассказывала, — напомнил Ове.

— Конечно, — улыбнулась девушка. — ...и когда дочь великана пришла домой, у неё в переднике лежала лошадь, и плуг, и пахарь... "Вот какую игрушку я себе нашла!" — закричала она отцу, огромному великану, который был такой большой, что все принимали его за гору, пока он не вставал на ноги...

Рыбка, рыбка, плавничок...

О разливе говорить почти что и нечего. Вода прибывала и прибывала, очень быстро, и как будто даже свирепо. Из ближних к реке домов вывели всех жителей, потом круг расширился. Ещё и ещё. Лодки были готовы, добровольцы плавали туда и сюда, спасая тех, кто не успел убежать, а воды становилось всё больше и больше. В некоторых домах жители выбрались на крышу и с ужасом ждали, когда вода перехлестнёт через конёк.

Ризхельм стоял, хоть и возле реки, но на холме, и за его жителей Бермер, до ночи плавающий по затопленному Стоне, не опасался. Пока не пришёл домой — ненадолго, показаться матери, которая, он знал, извелась от тревоги за своего храброго сына... — и не узнал, что Никсу не видел никто с самого утра. Отец сидел в кабинете и, как ни в чём ни бывало, занимался бумагами. Его никто не стал тревожить рассказом о гостье. Мать не находила себе места. Ведь это она пригласила девочку в дом, она отвечала за бедняжку в отсутствии госпожи Ранк! Ове сидел в детской и, насупившись, выстраивал странные фигуры из потрёпанных кубиков. Прислуга шепталась по углам, умолкая при приближении хозяина.

Рыбка, рыбка, плавничок...

Бермер нашёл Никсу там, где искал. Там, где часто находил раньше. На утёсе, который в обычное время возвышался над рекой, а сейчас вода захлёстывала его, нападая на лёгкие башмачки девушки. Но она глядела на реку без волнения и опаски и при виде лодки Бермера издала странный довольный смешок.

— Ты пришёл, — почти что пропела она. — Ты пришёл, ты пришёл, ты пришёл. Сам пришёл, сам пришёл, сам пришёл...

Лодка ударилась дном о камни.

— Не глупи! — прокричал он. — Прыгай в лодку, вода всё поднимается.

Она снова засмеялась. Выглядела девушка довольно странно. Стояла весна, но тепло ещё не было, и дул пронизывающий ветер, и всё же она стояла на утёсе в лёгком голубом платьице, в котором выходила по утрам к завтраку. И зачем-то распустила волосы. Он и не думал, что они такие длинные... И глаза. Синие-синие, беспокойные, ждущие...

— Прыгай в лодку! — громче крикнул он.

Никса засмеялась и протянула к нему руки. Что случилось потом? Он не помнил, не мог, не сумел вспомнить. Может, лодка наскочила на камни и перевернулась? Или вдруг поднялась волна? Или кто-то... нет, что-то подтолкнуло лодку снизу?..

Он оказался в воде и в этот миг Никса, наконец, прыгнула.

Её никогда не учили держаться в воде! — мелькнула отчаянная мысль. — Она нездешняя и её никогда не учили держаться в воде!

Никса подплыла к Бермеру — или её вынесло на него течением.

Потом...

Он плохо помнил, что было потом.

Долгожданное объятье...

Поцелуй, которого он так и не попросил...

Горячий шёпот: "Ты пришёл... сам пришёл... Мой...", и объятье делается таким крепким, что душит, тянет на дно, и чьи-то руки ложатся на плечи. "Мой! Он мой!" — вторит женский голос. Нечем дышать, темнеет в глазах, но она рядом и надо бороться, нельзя допустить... ещё усилие... ещё...

Слаженный хор... женские голоса... о чём они поют?..

"Жизнью выкупи жизнь".

Что это?

Сон?

Он спит, он спит, наводнения не было, он просто уснул, он спит...

Смешок.

Довольный смешок. Девичий голос так нежен...

Глаза... огромные глаза, смотрящие только на реку.

Рыбка, рыбка, плавничок...

Его нашли на краю утёса, когда вода уже спала. Девушки рядом с ним не было.

Рыбка, рыбка, плавничок...

Его принесли домой. Бермер был молчалив и никого не хотел видеть, даже почтенную Манфред, но она боялась оставлять его одного. Через несколько дней к нему пришёл Ове и тихонько сказал:

— Не плачь! Она не умерла. Она сделалась русалкой.

Бермер потом не любил вспоминать, что он тогда наговорил брату. Ове тоже старался забыть.

Ове пришёл на берег, когда вода спала. Ни на что особенно не надеясь, прошептал знакомую считалочку.

Рыбка, рыбка, плавничок...

Вода всколыхнулась.

— Ты пришёл, — засмеялась девушка, высовываясь из воды. Ове зажмурился. — Не бойся.

Она подтянулась на руках и выбралась целиком. Теперь у неё был рыбий хвост, а сверху тело было прикрыто плетённой одеждой из зелёных водорослей.

— Почему? — спросил мальчик. Она его поняла.

— Мой отец был человеком, — тихо сказала Никса. — Мне надо было выкупить у земли половину своей крови.

Ове поёжился. Это звучало жутко.

— А кем ты была раньше? — спросил он. — Ну, до того, как пришла в Стоне.

— Рыбкой, — засмеялась девушка, и смех её был как звон ручья.

Рыбка, рыбка, плавничок...

— А госпожа Ранк?

— Я думала, ты понял. Мама, мама! Этот мальчик хочет с тобой поздороваться!

Им никто не ответил. Было очень тихо и только река несла свои воды. И тут Ове действительно понял. Он неуклюже поклонился реке. Старая Ризели... их река.

— Я думал, Бермер тебе нравится, — сказал он.

— Нравится, — беспечно засмеялась девушка. — Он — настоящий сын своей земли. Хорошая кровь. Из него выйдет отличный эрл. Земля сразу отпустила меня, когда поняла, кого может лишиться.

Она снова засмеялась. Ове стало жутко и холодно.

— А я? — тихо спросил он.

— А ты нет. Ты бродяга. Ты будешь моряком, маленький Ове. Ты будешь сражаться с пиратами и сам будешь пиратом, а потом снова будешь с ними сражаться. Будешь плавать в дальние страны и тебе будет светить чужое солнце. У тебя будет интересная жизнь, маленький Ове.

Она повернулась и вытащила из-за спины маленькую раковину.

— Держи! Когда будет шторм, опрокинь её над водой — и волны вокруг тебя утихнут. Но смотри, её можно использовать только в самом крайнем случае, когда другого выхода уже нет. Запомнишь?

Ове кивнул. Она улыбнулась и потрепала его по волосам.

Рыбка, рыбка, плавничок...

Больше он никогда не приходил сюда и не читал знакомые стишки, пока, много-много лет спустя, немолодой уже, обветренный и опалённый чужим солнцем, не вернулся домой, чтобы повидать старшего брата. Всё изменилось. Бермер построил дамбу, и вода больше не заливала Стоне каждую весну. Многие старые дома исчезли, появились новые, повыше и совсем другие. Ове взял лодку и выгреб на середину реки. Опустил руку в воду и произнёс слова, которые так долго не приходили на память.

Рыбка, рыбка, плавничок...

Ему никто не ответил и только вокруг руки как будто сомкнулось ласковое пожатие, да в шуме реки послышался знакомый смех.

— Спасибо, — тихо сказал мальчик, который давно уже был взрослым мужчиной.

Рыбка, рыбка, плавничок...