Уважаемый человек

Уважаемый человек

Annotation

Хороший специалист всегда найдет себе место...

Уважаемый человек.

Уважаемый человек.

Длинные дворцовые анфилады, по которым меня вели двое рослых стражников, предоставляли более чем достаточно времени для мрачных раздумий.

Проклятье! Где же мы могли проколоться?

Исчезновение Себаха несколько дней назад немало обеспокоило остальной Комитет. Мы сразу предположили, что он попал в руки Тайной Стражи, но члены Комитета всецело доверяли Себаху и полагали, что никаких секретов он не выдаст. Желая застраховаться от подобных ситуаций, мы изначально принимали в нашу группу исключительно Хранителей Крови, несмотря на то, что такое условие изрядно тормозило дело. Недостатка в достойных кандидатах из регуляров не было, но здесь мы все же решили пойти на принцип. Кроме того, никто из членов Комитета не знал полной картины замысла, а потому предательство одного человека не могло сорвать наши планы. Тем не менее, после того, как стало известно, что Себах исчез, мы решили ускорить подготовку…

Вместе с сопровождавшими меня стражниками мы спустились по длинной винтовой лестнице на нижние уровни дворца, оказавшись в темном узком коридоре, где пришлось идти пригнувшись, чтобы не задевать головой низкий, сложенный из крупных камней свод. Лязг моих кандалов заметался между стен гулким эхом. Обстановка выглядела угнетающе и даже зловеще, вызывая в памяти образы пыточных застенков. И хотя я знал, что мой титул надежно оберегает меня от подобной доли, полностью избавиться от навязчивых мыслей никак не удавалось.

Когда Тайная Стража Безымянного заявилась ко мне в гости — это не стало для меня неожиданностью, ведь мое имя было известно каждому члену нашей группы. Настоящим неприятным сюрпризом же оказались вопросы, которые задавал мне Безымянный в ходе сегодняшней беседы, и из которых недвусмысленно следовало, что Себах раскрыл ему ту часть нашего плана, в которую был посвящен. Я до сих пор не мог поверить в предательство старого друга и никак не мог понять, что заставило его пойти на такой шаг.

Мы остановились перед тяжелой дубовой дверью, и один из стражников, что помоложе, приоткрыв ее, заглянул внутрь.

-Никого нет, — объявил он с неожиданной надеждой в голосе.

-Да заходи уже! — его старший напарник подтолкнул меня в спину, и мы ввалились в помещение.

Здесь обстановка разительно контрастировала с сумраком холодных коридоров. Добротная мебель, мягкие кресла, плотные портьеры, закрывающие каменные стены — такой кабинет вполне можно было назвать даже уютным.

-Эй, хозяин! — окликнул старший, — работа пришла!

Из-за занавесей справа послышалось шарканье, полог откинулся, и в открывшемся проеме показался маленький сухонький старичок, держащий в руке заварочный чайник.

-Что-то вы ко мне зачастили в последнее время, — его голос, сухой и трескучий, полностью соответствовал облику.

-Безымянный Отец просил… передать, — заговорил молодой стражник, то и дело запинаясь, — что это… срочно.

Я взглянул на него и обнаружил, что парень бледен как полотно. Он еле-еле управлялся с собственным языком. Здоровый, рослый и вооруженный до зубов солдат пребывал в состоянии дичайшего ужаса перед этим маленьким старым человечком. Здесь явно ощущалась некая недосказанность, но задавать вопросы я счел неуместным.

-Срочно ему как же… Ничего, потерпит, — старичок качнул чайником, — что стоите, усаживайте его.

Он снова скрылся за портьерами, а стражники подвели меня к одному из кресел. Только сейчас я обратил внимание на то, что оно оснащено широкими, обшитыми мягкой тканью ремнями, позволяющими бережно, но надежно зафиксировать сидящего в нем человека.

Недобрые предчувствия всколыхнулись во мне с новой силой, и я машинально еще раз окинул взглядом помещение, но никаких пыточных приспособлений не заметил. Да и попытайся я протестовать, это все равно ничего бы не изменило. Мои конвоиры, в полном соответствии с моим титулом, обращались со мной предельно тактично и вежливо, но, вне всякого сомнения, любые попытки неповиновения пресекли бы быстро и решительно. Да и не пристало столь высокопоставленному человеку кричать, брыкаться и проявлять прочие признаки малодушия.

Так что я позволил стражниками усадить меня в кресло и теперь терпеливо ждал, пока они закончат привязывать мои руки к подлокотникам. Убедившись, что я надежно зафиксирован, они расстегнули и сняли с меня громыхающие цепи, после чего отступили к двери.

-Готово, хозяин! — крикнул старший.

Портьеры снова всколыхнулись, явив на свет старичка с дымящейся чашкой. Он придирчиво осмотрел ремни на моих запястьях, удовлетворенно кивнул и взмахом костлявой руки отослал моих сопровождающих.

-Погуляйте пока. Я вас потом вызову.

Стражники не заставили себя долго упрашивать и торопливо удалились. Старик проверил, плотно ли они закрыли за собой дверь, после чего с кряхтением уселся в кресло напротив, помешивая ложечкой свой чай и внимательно меня рассматривая.

-Опять нашему Папеньке неймется выведать чужие секреты, — заговорил он наконец, — да еще и срочно. Какой-то он нервный в последнее время, Вы не находите?

С этим замечанием нельзя было не согласиться. Хочешь — не хочешь, а занервничаешь, когда вокруг трона плетутся какие-то интриги, и в воздухе явственно пахнет готовящимся дворцовым переворотом. Но в данный момент моя собственная судьба волновала меня куда больше, нежели треволнения Безымянного, и я не был расположен к непринужденной беседе с незнакомым человеком. Да еще и будучи крепко привязанным к креслу.

-Кто Вы такой? — я постарался вложить в свой вопрос максимум надменности и самоуверенности.

-Я? — старик усмехнулся, — я — альтернатива.

-Альтернатива чему?

-Наш достопочтенный Безымянный Отец предоставляет Вам выбор — либо дать ему то, чего он так жаждет от Вас получить, будь то покорное повиновение или просто ответы на вопросы, либо общаться со мной.

В устах сухонького старичка, утонувшего в глубоком кресле и размеренно размешивающего ложечкой сахар, все это звучало немного странно.

-Ладно, — сдался я, — в чем подвох?

-Я — Кхен-Ассакш, — он отхлебнул из чашки и отставил ее в сторону, — «учитель боли» по-вашему.

-Вы из Южной Империи? — я только сейчас обратил внимание на легкий акцент, с которым говорил старик, — но всех подданных старого Императора почти поголовно вырезали еще лет двадцать назад, в ходе Семилетней Войны. Как Вам удалось уцелеть?

-Мы с прошлым Папенькой неплохо поладили, да и нынешний от моих услуг не отказывается. Хороший специалист всегда найдет себе место, и никакой религиозный антагонизм ему не помешает.

-«Учитель боли», значит? — хмыкнул я, — если хотя бы один волос упадет с головы Хранителя Крови, каковым я являюсь, то Святые Матери…

-Да, знаю я, знаю! — раздосадовано отмахнулся старичок, — не беспокойтесь, Ваша драгоценная плоть не пострадает. Хотя я и не могу поручиться за сохранность Вашего рассудка.

Он не без труда выкарабкался из кресла и остановился передо мной, массируя тонкие узловатые пальцы.

-Я прошел ту войну от начала и до самого конца, — я тряхнул головой, — перед моими глазами раскинулись моря, океаны боли, я щедро причинял ее другим и сполна вкусил ее сам. Так что вряд ли Вы сможете научить меня чему-то новому.

-Моря? Океаны? Ха! — его смех был сухим и трескучим как старый пергамент, — жалкая лужица! Все, что Вы тогда испытали — всего лишь бессмысленная и мелочная какофония. Я же покажу Вам нечто более великое! Я покажу Вам музыку.

Старик остановился у меня за спиной, и я почувствовал, как его теплые пальцы коснулись моей шеи.

-Начнем мы с одиночных нот…

Бокалы на столе дружно запели эхом моего крика, перешедшего в сдавленное шипение. Подлокотники затрещали, когда судорогой скрутило все мои мышцы. Тело словно пронзило раскаленное копье, пробив его насквозь сверху вниз до обитого кожей сиденья, после чего оно начало медленно вращаться, упруго вибрируя и раскачиваясь из стороны в сторону…

И вдруг все кончилось.

Взяв салфетку, старик осторожно протер мой покрывшийся испариной лоб.

-Святые… матери… — прохрипел я, — что… что это было?

-Фрагмент первого занятия. Самые азы.

-Занятия…? Какого еще занятия? — мысли в голове слиплись в бесформенный ком, из которого никак не удавалось вычленить что-то конкретное, — Вы о чем?

-Уроки самоконтроля для Шаггардов — бойцов Императорской Гвардии. Они все проходили курс управления болью, и я был у них в лагере старшим Кхен-Ассакшем.

-Но… зачем? — постепенно, чуть ли не через силу, я смог, наконец, выпрямиться и расправить скрюченные и дрожащие конечности, — ради чего?

-Воин, который боится боли — не воин, а комок навоза, — старик взял со столика свою чашку, которая даже остыть не успела, — если солдат хочет выжить в схватке, хочет выполнить поставленную перед ним задачу, он должен сохранять боеспособность в любой ситуации, при любом ранении, а для этого ему необходимо научиться контролировать боль, управлять ею. Старый Император прекрасно понимал, что Шаггарды — последняя и главная гарантия его безопасности, и для достижения ее максимальной эффективности не жалел ни денег ни солдат.

В моей памяти вновь всплыли кровавые картины тех давних сражений. Последний рубеж обороны противника пал под нашим натиском далеко не сразу. Никогда более я не видывал столь ожесточенной рубки. Имперские гвардейцы дрались как безумные и, кроме того, категорически отказывались умирать. Многие из наших бойцов дорого поплатились за свою самонадеянность, полагая, что, пронзив противника мечом, можно спокойно отвернуться и пойти своей дорогой. Даже смертельно раненные, Шаггарды продолжали биться. Когда им отрубали правую руку, они брали меч в левую и сражались дальше, забрызгивая пол и стены хлещущей из обрубка кровью. Они не кричали, не стонали, двигаясь подобно ожившим молчаливым и бесчувственным статуям. Зрелище было настолько жутким, что некоторые из моих солдат после той битвы двинулись умом. Даже меня кошмары не отпускали потом еще очень долго.

И вот теперь, спустя столько лет, я, похоже, выяснил, в чем крылся секрет необычайной живучести Шаггардов. Кхен-Ассакш…

-Но как Вы оказались… здесь? — я обвел взглядом тесную каморку без единого окна.

-В моем лице Папенька нашел идеальный инструмент для превращения неугодных ему людей в покорное и согласное на все хнычущее Ничто. Даже Хранителей Крови.

-Это святотатство! Святые Матери такого Вам не простят!

-Расскажите об этом нашему Безымянному, — старик невесело усмехнулся, — он использует свою любимую игрушку при каждом удобном случае, раз за разом заставляя меня боль причинять, тогда как раньше я ее творил.

-Но в чем разница-то?

-А вы дайте живописцу малярную кисть, ведро краски и отправьте красить забор вокруг свинарника — думаю, он Вам весьма доходчиво объяснит, в чем разница, — он отставил чашку и снова поднялся, — при дворе старого Императора я был уважаемым человеком, в то время как здесь окружающие меня боятся, ненавидят, презирают. Поверьте, в сложившихся обстоятельствах наше общение является для меня столь же мучительным, как и для Вас.

-Разве с Шаггардами дело обстояло иначе? — я с тревогой следил за тем, как он, привычно разминая пальцы, опять перемещается ко мне за спину.

-Разумеется! Ведь они шли на это добровольно… Ладно, теперь простенький аккордик…

-Погодите, погод…

Огненный смерч охватил мое тело, сперва мгновенно изжарив ноги до костей, а затем побежав вверх, распарывая и разрывая кожу и плоть на своем пути. В обнажившиеся обугленные суставы хлынул расплавленный свинец, тяжелые капли которого гулко барабанили по опустевшим трубам костей. От нестерпимого жара глазные яблоки начали распухать и выползать из глазниц, готовые вот-вот взорваться кровавым фейерверком…

-Ай-яй-яй! — старик сокрушенно покачал головой, вытирая салфеткой струйку крови, сбегающую из моей прокушенной губы, — Святые Мамаши будут недовольны.

-Прек… прекратите, — я еле-еле смог расслышать собственный голос, — хватит.

-Я же Вам сказал — это Ваш и только Ваш выбор. Будьте послушны, удовлетворите Папулино любопытство, и мы больше не увидимся.

Кровавый туман перед глазами постепенно рассасывался, и сквозь него проступили мои ноги. Целые и невредимые.

-У меня была целая школа… ученики, — отдающиеся в ушах тяжелые удары сердца почти заглушали голос старика, — а тех недоумков, что присылает ко мне наш Папенька, учить бесполезно. Причиняя другим боль, они получают удовольствие. В нашем деле такое категорически недопустимо, боль должна быть точной и чистой. Поначалу и сам Безымянный хотел присутствовать, когда я работаю со своими пациентами, но я ему отказал. Это искусство не для праздных зевак.

-Искусс… кусство!? — я попытался истерически хохотнуть и немедленно закашлялся, — Вы назы… ваете это искусст… вом!?

-Вам просто недостает навыка. Немного тренировки, и сможете слышать и понимать музыку боли. Будь у нас с Вами чуть больше времени…

-Вы… Вы… — все еще сбивчивое и захлебывающееся дыхание мешало говорить, — вы сумас… сумасшедший! Как и Без… Безымянный!

-Вовсе нет! Умей Вы слушать, я бы исполнил для Вас Симфонию! Это же прекрасно! — над моим ухом хрустнули суставы, — вот, смотрите.

-Нет-нет-нет-НЕЕЕТ!!!

…серое пятно, продолговатое серое пятно, два пятна, какие-то… ах, да, это же мои ноги, точно! Все еще целые и невредимые. А где же руки, где мои руки!? Я же помню, как их перемалывала огнезубая дробилка, палец за пальцем, косточка за косточкой… и кислота, кипящая кислота… Океан кислоты, в котором растворялось и таяло мое жалкое «Я», превращаясь в зыбкую тень, трепещущую перед величием всепоглощающей боли.

В нос ударил едкий запах нашатыря, и я замотал головой, мыча как теленок. Слов у меня уже не осталось.

-Ну зачем Вы так!? — голос моего мучителя доносился словно издалека, глухой и невнятный, почти заглушаемый кузнечным грохотом крови в ушах, — сбежали с урока после первых же тактов детской песенки!

Старик укоризненно поцокал языком и прошаркал к столу, где загремел какими-то пузырьками и склянками.

-В следующий раз так легко улизнуть Вам не удастся, — перед моим затуманенным взором промелькнул небольшой флакончик, — несколько капель этой микстурки надежно прикрепят ваш разум к реальности, и позволят нам погрузиться глубже.

-Глу… бже? — при одной только мысли о том, что до сих пор мы всего лишь барахтались на поверхности, у меня снова потемнело в глазах.

-О, да! Мне еще столько всего предстоит Вам рассказать и показать! Боль, которую возможно причинить плоти, конечна. Боль же разума — беспредельна! — данное обстоятельство определенно согревало моему мучителю душу, — так что у нас с Вами впереди еще много открытий. Думаю, Вы все же окажетесь покрепче, нежели ваш юный предшественник.

-Пред… шественник? — еле слышно просипел я, — Себах?

-Не знаю, я не спрашиваю имен у своих пациентов. Зачем?

-Что… что с ним случилось?

-Его разум покинул наш мир, — старик вздохнул, убирая склянки обратно в шкафчик, — Папенька был страшно зол, помнится. Он определенно надеялся вытрясти из него больше информации. Ну хоть Вы меня не подведите!

Я невольно вспомнил Себаха — молодого, жизнерадостного, всегда готового впрячься в любое дело, каким бы сложным и опасным оно ни было, вспомнил его лицо, его голос…

-Будьте Вы прокляты! — прошептал я, буквально через силу заставляя повиноваться одеревеневшие голосовые связки, — Вы — чудовище! Когда я отсюда выберусь, я лично Вас придушу! Удавлю голыми руками!

-Когда выберетесь? — он прищурился, словно прикидывая мои шансы, — если выберетесь… готов держать пари, что нет, Вы меня не тронете. Мы с Вами тоже прекрасно поладим, вот увидите.

Старик подошел к двери и подергал за шнурок колокольчика, вызывая стражников.

-На сегодня, думаю, хватит. А завтра утром, отвечая на вопросы нашего дорогого Папеньки, помните о том, что на втором занятии мы с Вами будем изучать более сложные, сочетанные аккорды. Не всякая голова без подготовки такое выдержит, но я в Вас верю.

На сей раз мои провожатые даже не стали надевать на меня оковы, а просто крепко подхватили под руки и буквально выдернули из кресла. В первый момент я несколько опешил от столь бесцеремонного обращения, но они, видать, уже не в первый раз приводили несчастных на прием к жуткому старичку. Когда я попытался сделать шаг, мои ноги подкосились, словно ватные, и я беспомощно повис у стражников на руках. Тело попросту отказалось мне повиноваться. Так, обессиленного и беспомощного, меня поволокли обратно по тем же анфиладам.

В одном из коридоров я через окно случайно увидел в соседней комнате какого-то бедолагу, измученного и изможденного до такой степени, что он напоминал ожившего покойника. На мгновение я поймал его взгляд и словно заглянул через него в преисподнюю.

«Себах!» — мелькнула у меня мысль, и лишь потом я сообразил, что смотрел не в окно, а в зеркало…

Штурм начался рано утром, в момент утреннего развода караула. Основную массу стражников заблокировали во дворе, а с теми, что охраняли дворец, уставшими и вялыми после бессонной ночи на посту, разобрались достаточно быстро.

Остававшиеся на свободе члены Комитета здорово рисковали, начиная операцию, не проработав до конца всех ее деталей, но еще пара дней промедления вполне могли поставить крест на всем замысле, и заговорщиков тогда ожидала бы крайне незавидная судьба. А потому они рискнули. И преуспели, черт их подери!

Все подробности я узнал уже потом, задним числом, поскольку в тюремные коридоры новости доходят с изрядной задержкой. Только когда за дверью моей камеры послышались какие-то крики и возня, а затем в замке загремел ключ, и на пороге возник мой адъютант, я сообразил, что произошло.

Путь до Зала Приемов дался мне нелегко, поскольку после вчерашней экзекуции все тело болело просто немилосердно. Складывалось такое впечатление, что меня пропустили через мясорубку, а потом слепили из фарша обратно. А поскольку в коридорах и на лестницах меня встречали десятки сторонников, мне приходилось держаться прямо и уверенно, да еще и улыбаться по мере возможности.

Кто бы только знал, чего мне это стоило…

В Зале царило настоящее столпотворение, гвалт и без того стоял страшный, а с моим появлением толпа просто взревела на разные голоса. У меня голова и без того гудела точно колокол при пожаре, а тут мне стало совсем уж паршиво.

В сопровождении адъютанта я проследовал к престолу Безымянного Отца и буквально рухнул в кресло, наплевав на изысканность манер и торжественность момента. Еще немного — и я бы просто растянулся прямо на мраморных плитах пола. Сил еще хватило на приветственный взмах рукой и пару дежурных фраз, каждое слово которых отдавалось в черепной коробке гулким болезненным эхом.

По моему приказу, адъютант с помощниками довольно шустро очистили помещение от посторонних, оставив со мной только членов Комитета и еще нескольких человек, непосредственно вовлеченных в реализацию нашего замысла. Первый его этап, к счастью, завершился успешно, и теперь на очереди стояли уже более приземленные, но от этого не менее важные вопросы. И один из которых представлялся особенно насущным…

-Старик. Из подвалов, — подозвал я адъютанта, — в пыточную его.

Мой адъютант быстро определил несколько стражников, которые отправились за старичком.

-Пусть без меня не начинают, — окликнул я их, — я хочу… лично…

Стражники удалились, а мы покамест перешли к другим делам. Назначить новых командующих Дворцовой и Тайной Стражей, направить усиленные патрули на улицы, разослать депеши в гарнизоны, подготовить дары для Святых Матерей…

-Тут у нас обнаружилась некоторая… м-м-м… проблема, — один из моих соратников досадливо поджал губы, — казначей наотрез отказывается сообщить кодовые последовательности, открывающие дверь в хранилище. Мы могли бы на него надавить, но он из Хранителей Крови, поэтому…

-Понятно, — кивнул я, — приведите.

Случившуюся заминку следовало разрешить как можно скорее. Если со жрицами не удастся договориться, то уже на вечерней службе они вполне могут предать анафеме дерзкого самозванца, захватившего трон. И тогда уже никакие стражники не помогут… сами же и прирежут, скорее всего.

Но тот факт, что казначей принадлежал к числу Хранителей, крайне некстати все усложнял. Святые Матери крайне трепетно относятся к здоровью своих избранников. Единственная царапина на его драгоценном теле вполне может обернуться той же анафемой.

И этот мерзавец, прекрасно все понимая, теперь будет выжимать ситуацию по максимуму, выдвигая свои условия и выторговывая себе всяческие преференции. А диктовать условия Безымянному Отцу не должно быть позволено никому!

Мои опасения вскоре подтвердились. Казначей, выставив вперед свою жиденькую бороденку, немедленно заявил, что присягал Безымянному Отцу (который предыдущий), и только ему будет повиноваться. И это при том, что всем было прекрасно известно, что мой предшественник взошел на трон в результате точно такого же переворота, а лояльность казначея он тогда банально купил.

Я уже начал прикидывать, в какие расходы вгонит наш бюджет казначейская алчность, когда моя мысль словно споткнулась.

Откуда-то из подсознания вынырнула гнусная идейка и настойчиво потребовала к себе внимания. Все мое естество попыталось восстать против, но идейка не отступала, становясь все назойливей, обрастая аргументами, что с каждой секундой представлялись все более убедительными.

Проклятье! Ну, ладно, один разок можно попробовать. Почему бы и нет? Я поманил к себе адъютанта.

-Того старика, из пыточной, — казначей, уловив, возможно, что-то в моем взгляде, замолчал и теперь настороженно прислушивался к нашему разговору, — давайте-ка его сюда.

Мы вяло попрепирались с казначеем еще пару минут, но я практически не следил за ходом спора, всецело поглощенный обуревавшими меня мыслями. Наконец входные двери распахнулись, и в зал ввалились стражники, волокущие за собой моего вчерашнего знакомого. Особо усердствовал уже знакомый мне молодой солдат, который накануне конвоировал в подвалы меня самого. Он вытолкнул закованного в кандалы старичка на середину зала и, ухватив его за шиворот, попытался швырнуть его на пол.

-На колени, тварь! — гаркнул он, — перед лицом Безымянного…

Тщедушный старик, однако, ловко извернулся и схватил стражника за руку. В следующее мгновение тот вдруг содрогнулся всем телом и резко умолк, словно ему в рот с размаху загнали кляп. Лицо его исказила жуткая гримаса, и солдат повалился наземь, корчась от мучительной боли. Из его груди вырвался булькающий хрип, на губах проступила белая пена.

-Я сам решаю, перед кем мне кланяться, а перед кем — нет, — старичок отпустил руку солдата и выпрямился, а бедолага так и остался лежать, вперив невидящий взгляд в потолок и время от времени сотрясаемый постепенно слабеющими судорогами.

Другие стражники, застыв в оцепенении, стояли вокруг. Никто из них не решался первым броситься на одинокого старика, не обращавшего на них никакого внимания. Их руки уже потянулись к ножнам, и мне пришлось крикнуть, упреждая возможную глупость с их стороны:

-Стоп! Отставить! Отойдите назад.

Близоруко прищурившись, старичок сфокусировал на мне свой взгляд.

-О! Новый начальник! — он небрежно кивнул, как равный равному, — рад видеть Вас в добром здравии, достопочтенный!

Совладать с охватившими меня эмоциями оказалось непросто. Больше всего на свете мне хотелось схватить меч и изрубить наглеца на мелкие кусочки, уничтожив даже самое воспоминание о том, в какое ничтожество он превратил меня накануне. Богохульник, осмелившийся поднять руку на Хранителя Крови, просто не имел права ходить по этой земле. Эту нечисть, эту скверну следовало немедленно уничтожить!

Однако…

Мудрый правитель должен уметь отделять личное от государственного и в своих действиях руководствоваться исключительно рациональными соображениями, отринув эмоции и сиюминутные чувства. И я, сидя в кресле Безымянного, буквально чувствовал, как во мне поднимается нечто новое, нечто большее, нежели я сам, требующее позабыть о личных обидах и переживаниях и сосредоточиться на деле. Я теперь являлся Безымянным Отцом, и этот титул ко многому обязывал…

-Кстати, — я с нарочитой медлительностью повернулся к казначею, — Вы знакомы с нашим Кхен-Ассакшем? Если пожелаете, он может провести с Вами несколько незабываемых занятий.

О, да! Казначей был вхож в ближайшее окружение моего предшественника и, несомненно, знал всю внутреннюю кухню. Его лицо приобрело пепельно-зеленый оттенок, он весь затрясся, отчего его бородка принялась трепыхаться, словно камыш на ветру. Не дожидаясь, когда он рухнет на колени и начнет молить меня о пощаде, я взмахнул рукой, отсылая его прочь.

-В хранилище, — я отвернулся от пятящегося и непрестанно кланяющегося казначея и снова обратил взор на старичка.

Тот буквально излучал самодовольство, хотя и выглядел немного… разочарованным. Хочешь — не хочешь, а заскучаешь, когда жизнь раз за разом оправдывает твои прогнозы, не оставляя места для сюрпризов.

Разумеется, он оказался прав. В моих руках очутился идеальный инструмент… инструмент, который даже не требуется доставать из футляра, одна угроза применения которого, делает людей послушными и податливыми как воск. И, как любой другой инструмент, не имущий стыда или угрызений совести, поскольку вся ответственность за последствия ложится на того, кто взял его в руки.

Уничтожить его? Бросьте! Такими вещами не разбрасываются. Я, конечно, постараюсь прибегать к его услугам как можно реже, чтобы не пришлось лишний раз договариваться с собственной совестью, да еще и со Святыми Матерями в придачу. Но иметь в резерве столь действенный аргумент никогда не повредит. Перед его очарованием не способен устоять ни один правитель.

А еще любой хороший хозяин знает, что инструмент нужно регулярно смазывать.

Я снова поманил адъютанта.

-Где сейчас предыдущий… Безымянный?

-Под стражей в своих покоях.

-Знаете, — обратился я к старику, — думаю, я нашел пациента, которому Вы сможете исполнить свою симфонию.

-Я же говорил, что мы с Вами поладим, — ухмыльнулся он в ответ.

Что ж, теперь моя жажда мести за Себаха, да и за себя самого будет удовлетворена сполна. Кроме того, объявляя об отставке предыдущего Отца в связи с помутнением рассудка, нам не придется лукавить. Даже забавно…

-Эй, там! — окликнул я стражников, — не стойте столбом, снимите уже, наконец, с него кандалы! И будьте с ним повежливей — уважаемый человек, как-никак.