|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
10. Сомнения
Не увидел.
По телевизору глухо говорили о каких-то отдельных антисоветских проявлениях среди братского чехословацкого народа (это как?), "Аполлон-11" 21-го июля таки совершил успешную посадку на Луну.
Всё шло своим чередом. Да я и не рассчитывал, что что-то изменится.
Задача-то была другая — продемонстрировать, что со мной нужно и можно иметь дело. Потому как то ли предсказываю, то ли знаю будущее.
Едва пришёл октябрьский номер, а это произошло аж в конце ноября, прямо на лестнице, вытащив нетерпеливо из почтового ящика, кинулся листать.
Сначала быстро, а потом тщательно просматривая страницу за страницей. Ничего. Ни Ктулху, ни Трианона, ни Обамы с Меркель.
Ни в "Пёстром мире", ни в "Листая старые страницы".
Пришлось утешиться очередными главами "Повелителя мух" Голдинга.
И расстроился, и обрадовался одновременно.
Расстроился потому, что все мои усилия, похоже, бесполезны.
Ну в самом деле, если в первый раз, с Гагариным, можно было списать всё на недостаток времени, то вот вторая попытка просто обязана была получиться.
Это при условии, что мои представления о всеобщем, негласном и тщательном контроле в СССР тех лет правильны.
А если разобраться, то откуда они у меня, эти представления?
Да из книг о таких же попаданцах, в реальности же ничего подобного мне ни встретить, ни пережить не довелось.
И совсем не факт, что всё там написанное соответствует действительности.
Так что, скорее всего, мои письма давным-давно выкинуты, не уйдя дальше почтамта.
Но опять же, знать этого наверняка я не могу, и полностью исключить возможность, что вот прямо сейчас, пока я занимаюсь самоедством, идёт активный поиск меня любимого, нельзя. На организации предмет тщательного потрошения.
Остаётся порадоваться только, что пока не нашли. Пока...
Да уж, с чего начал, к тому и пришёл.
Ни на один вопрос нет ответа, и что-то мне начинает хотеться, чтобы и не было.
Ну что, сосредоточиться на личных делах, что ли? Кое в чём ведь я уже преуспел, но этого явно мало. И прежде всего надо думать, что делать с деньгами.
Это сейчас у меня с ними полный порядок, но ведь пройдёт ещё год-другой, и нашими (моими!) махлями вполне могут заинтересоваться и государство, для начала в лице участкового... кстати, не факт, что уже не...это для начала, или, что гораздо хуже, какие-нибудь серьёзные ребята из неформальных, скажем так, структур.
А вот интересно, были они тогда, или нет?
Оно конечно, мафия бессмертна, но вот как насчёт предложения поделиться, сделанной в форме, исключающей отказ, в самом начале того, что впоследствии назовут эпохой застоя? Да ещё и исходящего от сугубо неофициального лица...
Нет, всё же вряд ли.
Во-первых, кому я нужен, с такими-то оборотами, червонец в неделю. Местная шпана давно уже приучена к тому, что трогать меня себе дороже, а кто-то покрупнее... да есть ли он? Чай, не лихие 90-е, когда не только каждая палатка (это само собой), но и торговавшие барахлом на развалах, в обязательном порядке платили.
А во-вторых, и государство, и народ пока немного, скажем так, иные, да и МВД с КГБ хлеб свои недаром едят.
Опять же, это я так думаю.
Получается, что затаиться мне сейчас надо, не высовываться, не привлекать ничьего внимания, и ничем. Просто жить, просто учиться.
Решено.
Не хочу я больше спасать СССР.
Уж больно это и хлопотно, и рискованно.
Два раза попытался, довольно.
Конечно, гложет мыслишка, что струсил, мол, слабаком оказался...ну пусть оказался, кто об этом знает, кроме меня? Да и не факт, что рано или поздно опять не попробую. Спасти то есть.
Даже наверняка попробую. Лет этак через пять, когда закончу восьмилетку и поступлю в ПТУ. Да-да, именно в ПТУ, а не в 9-й класс пойду. Дело в том, что ПТУ это не простое. Оно готовит специалистов для построенного недавно в соседнем городе завода полупроводниковых приборов, и после восьмилетки там надо проучиться как раз два года.
То есть и школу, и ПТУ я закончил бы одновременно.
Но! Во втором случае у меня будет неплохая стипендия, 40 рублей, и даже не 40, а 50, как отличнику. А на практике, которая длится три месяца, перед окончанием, есть ещё и доплаты, 60-70 рублей в месяц. Завод богатый, на подготовку кадров не скупится. Так что с деньгами будет всё очень даже неплохо.
Плюс к тому, профессия, подтверждённая не чем-нибудь, а дипломом — с 75-го года в ПТУ начнут выдавать не свидетельства, а именно дипломы.
Само собой, диплом этот будет с отличием, а это прямая дорога, без экзаменов, в университет.
Не то чтобы я этих экзаменов боюсь, но бережёного, как говорится...
Так что пока — учиться, учиться и учиться.
И попутно делать карьеру, сначала в пионерской организации, потом — в комсомольской. Это, правда, лет через несколько только, но фундамент нужно закладывать уже сейчас.
Отличник, активист — вот моя цель на ближайшее время. Ну, отличник я уже и без того, а вот на общественную жизнь надо приналечь.
Противно, конечно, но иного пути не вижу.
И одновременно думать над источником дополнительных денежных поступлений. Это помимо запланированной стипендии.
С этим пока полная засада — что можно сделать в городке с населением едва в десять тысяч, по сути, большой деревне?
Организовать спекуляцию шмотками или, к примеру, дисками?
Где брать, это первый вопрос, а второй — кому сбывать.
Да и начальный капитал нужен...
Купить яблоко, помыть, на вырученные деньги купить два, помыть, продать... здесь вам ни Чикаго! И дедушка-миллионер не умрёт, оставив наследство.
Иконами заняться, или антиквариатом? Ну и пришибут сразу же, вот туда точно соваться не стоит.
Да и потом, мне же едва стукнуло 11. Куда ни кинь, везде проблемы.
Вот такие совсем невесёлые мысли одолевают меня уже несколько месяцев.
Четвёртый класс закончен. Впереди лето, потом снова в школу.
А пока я почти всё время провожу на своём любимом месте, на Быке, и думаю, думаю, думаю...
Мысли ходят по кругу, такое ощущение, что из меня будто выдернули стержень.
По вечерам, правда, удаётся немного развеяться.
Мои рассказы популярности не утратили, наоборот, довольно часто появляются новые слушатели.
Вот и сейчас, пересказывая "В августе 44-го" Богомолова, до публикации которого в "Новом мире" ещё целых пять лет, я наблюдаю за одним из таких новичков. Да, рискованно. Вполне могут сопоставить и вспомнить. Но к тому времени я, надеюсь, уже буду далеко, так что спишут на случайность, если кому придёт в голову сопоставлять.
Странный он, этот новичок. Не могу понять, но что-то меня в нём настораживает.
Приходит уже целую неделю, здоровается, усаживается сбоку, и слушает, почти не проявляя эмоций. Так только, усмехнётся иногда, или посмотрит мне в глаза, и быстро отведёт взгляд.
Ни с кем и ни о чём не говорит, о себе — спросишь — рассказывает. Но только о том, что спросишь. Ни слова сверх.
— Тебя как зовут-то?
— Юрка.
— А сколько лет?
— Двенадцать.
Ага, почти ровесник, значит. А на вид и не скажешь — выглядит гораздо старше. Лет на 14 — 15. И на голову выше меня. И в плечах чуть не в два раза шире.
— А ты где живешь?
— У Самсоновых.
Это что же за Самсоновы? А, вспомнил — дом у них ещё такой, зелёной краской выкрашенный, а перед домом здоровенный КРАЗ по вечерам стоит — на нём глава семьи работает, песок из карьера возит. Дядя Валера. Только вот не помню я никаких Юрок. Дочь у них, Светка, на год меня младше. И всё.
— А ты кто им?
— Тётка это моя.
— Так Светка — сестра твоя?
— Ну да, двоюродная.
Вот и поговорили.
Заканчиваю рассказ на самом интересном месте — когда на поляне группа Алёхина начинает сближаться с диверсантами.
Слушатели живо обмениваются впечатлениями, строят планы на завтра, а я случайно ловлю на себе внимательный взгляд Юрки, как раз в тот момент, когда мне передают сегодняшнюю выручку. Пара мятых рублей, и увесистая кучка мелочи.
Нет, что-то тут явно не то. Подозрения вспыхивают с новой силой — непростой это паренёк, и за ним точно кто-то есть. Надо с ним разобраться. Завтра же.
Опаньки!
Помяни чёрта, а он тут как тут.
Едва я на следующий день устроился на Быке, готовясь совершить очередную медитацию, как услышал Юркин голос:
— А можно я с тобой посижу?
Как это он так незаметно подобрался? Ведь минуту назад никого не было вокруг. Ну точно, будет разговор.
— Да можно, место не купленное.
— Мне пацаны говорили, нельзя тебе мешать.
— Да ты и не мешаешь.
Молчим. Ну давай, начинай. Или ждёт, когда я скажу? А чего говорить-то? Нет, родной, не дождешься.
— Бабушка приехала...
Какая ещё бабушка? Забирают его домой, что ли? Ну наверное, погостил, хватит...
ЧТО!!??? БАБУШКА ПРИЕХАЛА!!??
Наверное, я это выкрикнул вслух, потому что Юрка немедленно ответил:
— Бабушка приехала! Гребёнка не нужна! В помощи не нуждаемся!
Ну вот... если первую фразу ещё можно было списать на случайность, то вторую...
За мной? Получается, это за мной?
Значит, всё же государство... нашли.
КАКОЕ ГОСУДАРСТВО!?
Сейчас НИКТО не знает, что значат эти слова, никто. Они ещё просто-напросто не написаны.
И кто такой тогда Юрка?
Я резко развернулся в его сторону...и почувствовал, что съезжаю с Быка прямо в воду.
Спиной к Урёвам.
В панике попытался зацепиться руками...бесполезно, голый камень... и течение подхватило меня, и потащило, и я почувствовал, что не могу встать, и вода попала в нос, и я начал захлёбываться.
Мелькнуло сразу две мысли — "хорошо хоть нога на этот раз не застряла" и "шо, опять!!??"
11. Дубль
Галька Красильникова опять пришла на купальню со своими младшими сёстрами. И чего она их всюду за собой таскает?
Купальнями у нас в деревне называются небольшие пляжики, с песочком. Всего купален три, две в самой деревне, а одна за околицей, на полпути к лугу, где обычно пасётся стадо. Вернее, сразу два и колхозное, и личное.
Река огибает деревню, лежащую на холме, широкой дугой.
Деревня спускается с горы длинной улицей (посадом, как у нас говорят), и расходится в стороны перевёрнутой буквой "Т".
На конце левой, если смотреть со стороны реки, палочки над "Т", баня и, метрах в ста ниже по течению, колхозная конюшня.
Правая палочка завершается гаражом-мехдвором, а если подняться от них на примерно на треть горы по дороге, идущей параллельно посаду, то окажешься сначала на молочной ферме, потом, ещё на таком же расстоянии, у зернохранилища, а почти у самой вершины обширная забетонированная площадка, где стоят в ряд несколько громадных агрегатов — горохолущилки.
Верхняя часть деревни тоже расходится направо и налево, заканчиваясь соответственно школой (справа) и пожарным прудом (слева), рядом с которым клуб.
В центре "Т", где перекладинка пересекается с ножкой, сельмаг, правление колхоза, столовая и фельдшерский пункт.
Наш путь лежит по задам деревни, в общем направлении к бане, но ещё на несколько сот метров "левее", где река поворачивает почти под прямым углом, образуя, вопреки силе Кориолиса, высокий почти отвесный восточный берег, и пологий западный, где на самом повороте имеется чудесный пляж, с белым мелким и чистым песком, с ровным твёрдым дном и хотя и ощутимым, но несильным течением.
Река небольшая, метров 20 шириной в районе пляжа, и глубиной метра три, пожалуй.
Мы толпой вылетаем на пляж (последние полкилометра бежали... а под гору-то легко бежится, да ещё по натоптанной широкой тропинке) и, на ходу разбрасывая одежду, бросаемся в воду. И, переплыв, скорее-скорее на самый верх обрыва, где одним концом закреплена широкая доска, на высоте метров 5-6 над водой и заканчивающаяся аккурат над самым глубоким местом.
Кто первый успеет и прыгнет, тот будет сегодня отбивать полночь. Сам. Один. Единолично!
Вы не знаете, что такое отбивать полночь? Ну как же так...
В центре деревни, рядом с заилившимся старым прудом, растёт могучая ива.
К нижней ветви ивы проволокой прикручен...не знаю, как назвать...в общем, металлический диск с полметра в диаметре с метровым центральным штырём, торчащим вверх. Вот за него, за верхнюю часть штыря т.е., и прикручен.
Рядом с ним висит палец от тракторной гусеницы.
И вот им-то, этим пальцем, ровно в 00:00 счастливчик и лупит 12 раз по диску, обозначая полночь.
И такие же звуки доносятся из соседних деревень, километров за несколько слышно.
Но это потом, а пока — плаваем и ныряем до одурения.
Через час-другой таких занятий аппетит разыгрывается до такой степени, что терпеть уж мочи нет. Ну не домой же идти на обед, за целый километр!
У нас всё учтено — в укромном месте в кустах припрятаны удочки, там же — перевёрнутая (а от дождя) половинка старой бочки, под которой здоровенная выщербленная сковорода и целая россыпь стыренных в сельской столовой алюминиевых вилок и ложек, и даже парочка непонятно каким образом годами остающихся целыми тарелок. Из той же столовой. Ну виноваты, чего уж там...
Метрах в 50-ти выше по течению, до поворота, река мелкая, с полметра, там перекат/брод. Ровное песчаное дно... и просто море пескарей, роющихся в песке. Ну или не роющихся, но так это выглядит.
А с собой прихвачены из дома или преснухи, как у меня, или горбушки, или ещё что-то в этом роде. И кроме того, по договорённости, трое-четверо из нас в свою очередь (а всего человек двадцать будет) принесли по паре-тройке яиц... из тех, что утром дома собирали, ага...
Ну, и отлитое в бутылочку подсолнечное масло, и нарванный попутно на чьём-нибудь огороде (но каждый раз на разном!) немаленький пучок лука. Да хозяева даже и не заметят, у всех гряды длиной во весь огород, метров по 30-40, да не по одной.
Берём удочки, идём на перекат, входим в воду, и прямо без поплавков, только насадив тут же накопанных червей, а ещё лучше — ручейников, иначинаем подводить крючки с наживкой к самому рту. Пескариному. Десять минут — и с полсотни, а то и больше, рыбёшек поймано. Мелких, ясное дело, отпускаем, а тех, что длиной хотя бы сантиметров 10... ну что ж, им не повезло.
Голову, хвост долой (ножи есть у каждого, а у некоторых самые настоящие самодельные финки), потрошим, чистим, выдираем хребет.
Все отходы аккуратно укладываем в ещё одну половинку бочки, с многочисленными дырками в стенках и днище. Эта половинка стоит подальше от пляжа, потому что запах от неё... Но кроме запаха, есть и польза, да ещё какая! Полубочку эту мы вечером притапливаем у берега, а утром вытаскиваем. Вместе с раками, набившимися туда.
Тем временем сковорода уже отдраена в несколько рук с речным песочком, так что аж сияет, и утверждена на трёх камнях кострища. Над уже прогоревшими сучьями, ветками сухими и прочим, найденным в тех же ближайших кустах.
И маслица туда... и рыбьи тушки...и заливаем яйцами...и стакан-другой прихваченной из дома же муки... и лучку сверху, но уже ближе к окончанию процесса. И не забываем лимонной кислоты (самих-то лимонов мало кто из нас в глаза видел) пачечку. А во второй половине лета — ещё и подкопанной на колхозном поле ещё мелкой молодой картошки. Порезанной на половинки или четвертинки. Но это потом, сейчас конец июня.
И мешать-мешать-мешать, чтобы не пригорело.
Откуда узнали про лимонную кислоту? Так из отрывного календаря. На одной стороне, лицевой, дата, день недели... а на обратной стороне каждого листочка что-то печатается. Иногда — рецепты. Вот и вычитали, что речную рыбу лучше с лимонной кислотой жарить.
И вот готово. Быстро, минут 10 от силы. Да меньше!
Тушки румяные проглядывают сквозь кляр.
Ложки/вилки, хотя и общие, тоже уже помыты, с тем же песком. Разобрали, кому какая достанется, и — вперёд.
Чинно-благородно, в очередь, и не хватая слишком большие куски.
И хотя сковорода и велика, но уже через пару минут совершенно пуста. И вытерта хлебом. А там ведь самая вкуснота! Это разрешаем делать самым младшим, потому как на них обязанность сбегать за примерно полчаса до того к стаду, которое пасётся на лугу в полукилометре.
Сбегать не просто так — приходившие на дневную дойку доярки наливают нам две, иногда три трёхлитровые банки молока. Ну да, колхозного, потому что и стадо колхозное. Ну и что мы, опиваем кого, что ли?
Так что по кружечке на брата как раз приходится.
И никаких проблем с желудком/пищеварением ни у кого не было и нет!
А над костром тем временем закипает вода в мятом-перемятом ведёрке, раков бросаем туда, и вот готово второе блюдо.
Свежесваренные раки, да на речном берегу... м-да...
Вот так, за хлопотами да развлечениями, уже и к вечеру, часиков 6 т.е.
Прибираемся, и идём домой.
Нагревшейся за день водой поливаем огороды, ужинаем, и — готовимся к началу самого долгожданного времени — вечера/ночи.
Границей между днём и вечером служит приход личного стада с пастбища.
Это происходит около 8-ми вечера, когда стадовтягивалосьв улицу, и шло по ней сплошной стеной, постепенно уменьшаясь по мере того, как очередная хозяйка встречала свою кормилицу.
К этому времени мы уже обычно возвращаемся с реки, или ещё откуда, совершаем вечернюю поливку огорода, обязанность по исполнению которой была строго на нас — взрослые этого дела не касаются, но отслеживают тщательно, и если только попробуешь схитрить, вылив на гряду огурцов, например, не четыре ведёрные лейки, а три хотя бы, расплата следует незамедлительно.
Иногда в виде подзатыльника, а то и прутом могло достаться. Ну что сказать? Больно! я про прут.
Но так или иначе, к половине девятого вечера все уже завершили все дела, переоделись, и начинается она -ночная жизнь.
Причём по вторникам, четвергам и субботам начинается она особенно сладко/интригующе — в деревенском клубе показывают кино!
Практически сплошь — французские или итальянские комедии, детективы, или комедийные детективы, или детективные комедии...
Особое впечатление произвели "Искатели приключений" с Аленом Делоном и "Операция Святой Януарий".
Разумеется, и серии "Фантомаса", и "Бёй первым, Фредди", и многое другое тоже смотрелись с восторгом... но "Искатели" и "Януарий" — это было что-то особенного!?
А уж сцена морских похорон героиниДжоанны Шимкус ("Искатели"), или эпизод раскалывания стекла сокровищницы ("Януарий") вообще вышли за пределы добра и зла, и стали предметом бурных обсуждений на недели и месяцы.
Сеанс начинается в 21:00, когда на улице ещё совсем светло, а когда заканчивается, оказывалось, что ночь уже наступила.
Вообще-то полной темноты даже ночью, на широтах от Ярославля-Вологды и выше, просто не бывает.
Вечерняя заря переходит в утреннюю, и часть небосвода пусть и немного, но освещена.
Но всё равно, формально — ночь.
После кино (а в те дни, когда его нет — вместо), мы собираемся около одного из домов, перед которым, на той самой лужайке, отделяющей линию домов от дороги, лежала куча брёвен, хранимая рачительным хозяином на случай а вдруг понадобится?
Это этакая усечённая пирамида, где брёвна лежат в 7-8 слоёв (рядов), проложенных для вентиляции брусками, сужающаяся с каждым рядом/слоем.
Самые младшие из компании (лет 7-9) располагаются внизу, в середине — самые старшие, лет по 13-15, а средний класс, на самом верху. Мелким запрещается подниматься выше максимум второго яруса, чтобы руки-ноги не переломали, угодив в щель между брёвнами. Понятное дело, что днём лазали они по таким местам, что эти щели были тьфу, но — полагается! Старшие отвечают за порядок и безопасность, и свои обязанности выполняют чётко.
Я — из старших, и поэтому мы сидим, вернее, полулежим, на ряду 4 -5-м, удобно опираясь спинами на вышележащие брёвна. А как же!
И начинаются разговоры, трёп, обсуждение новостей!
И конечно же, анекдоты. На которые и приходилась большая часть времени.
Не курим.
Иногда, не каждый день, кто-то приносит 1-2 сигареты, чаще папиросы, и старшие делают по 2-3 затяжки, передавая друг другу как своего рода калюмет. Мне курить не нравится.
Совсем редко бывают сигареты с фильтром, как правило, болгарские.
Естественно, наша компания шумит, иэто ещё мягко сказано.
Но — удивительное дело — хозяева нас не гоняют. Только иногда, когда совсем уж переходим границы, из окна высовывается хозяин, что-то рявкает, и мы мгновенно притихаем, как мыши под веником. Но, что характерно, не разбегаемся!
Ждём полуночи, что отбить её. Кто именно будет отбивать, определилось ещё днём. Потом начинаем потихоньку расходиться по домам, и часам в двум ночи улица пустеет.
До следующего утра...
Сегодня мы пришли на реку рано, ещё и 10 не было. Вода кажется холодноватой. И поэтому просто лежим на песке, загораем. Время от времени кто-то встаёт. И проверяет ногой воду — нет, холодно пока. Ну и ладно, нам спешить некуда.
Я даже задремал, а проснулся от криков девчонок, которые, оказывается, всей толпой пришли на купальню, и бегали сейчас вдоль берега, брызгаясь водой.
И Галька Красильникова среди них.
Ещё в прошлом году она была совсем нескладной и угловатой, и вдруг, когда кончились каникулы, и мы пошли в седьмой класс, оказалось, что Галька превратилась в такую красавицу!
На физкультуре мы все только и делали, что украдкой рассматривали её, особенно — её футболку, вернее, то, что, как мы догадывались, было под ней.
А сейчас, когда она, в узеньком купальнике, носится вместе с подругами по пляжу, словно ненароком брызгая и на нас, аж в голове шумит, как представишь, что... нет, лучше не представлять, и перевернуться на живот, а то сразу видно, о чём думаешь. У подруг тоже есть на что посмотреть. Но Галька притягивает взгляды как магнитом.
— Ну чего, кто мне достанет кувшинку, только с самого дна, с корнем?
Это Галька кричит, что ли ? Точно, она.
Чуть ниже по течению есть омут, где растут кувшинки. Говорят, что дно у него покрыто липким илом, а глубина — метров двадцать. Нырять туда мы не рискуем, только если с самого края. Там тоже глубоко, и когда удаётся донырнуть до дна, и зачерпнуть рукой грунт, видно, что действительно, там не песок, а что-то наподобие чёрной глины.
Она не очень и липкая, но кто знает, что дальше, ближе к середине омута, где кувшинки самые крупные.
— Ну чего, трусите?
И тут я понял, что вот прямо сейчас могу... могу... в общем, могу показать Гальке, что я не трус! И неожиданно для себя вскочил, бросился в воду, проплыл на саженках до самой середины омута, пару раз глубоко вдохнул и нырнул, перебирая руками по стеблю кувшинки и изо всех сил работая ногами.
Стебель всё не кончался и не кончался, в ушах возник сначала еле заметный, а потом с каждым мгновением и с каждым движением нарастающий пульсирующий шум, быстро превратившийся в глухой рёв.
Я начал задыхаться, движения замедлились, и в этот момент рука коснулась ила. Я изо всех сил вцепился в стебель, дёрнул его, и, уже почти ничего не соображая, рванул вверх.
Лёгкие как будто жгло, нестерпимо хотелось сделать вдох. И уже на самой грани я пробкой выскочил из воды, и вдохнул наконец, и это было невыносимо больно и невыразимо приятно.
Из последних сил, еле держась на воде, подплыл к берегу, с третьей попытки вскарабкался на низенький, с полметра, обрывчик, и пошёл к пляжу, таща за собой кувшинку на неимоверно длинном стебле.
Выбравшись на песок, без сил рухнул на него, продолжая часто-часто дышать... и услышал изумлённый крик:
— Смотрите, малёк Юрка донырнул до дна омута!
Какой малёк!? Какой ещё Юрка!!??
Я же снова упал в Урёвы с Быка.
После разговора с этим странным Юркой... ЮРКОЙ?
Я где, и я кто?
12. Встреча
Мы с Юркой сидим вдвоём на берегу, в нашем амфитеатре.
Но сегодня я не рассказчик, а слушатель.
Юрка вытащил меня из воды, бросившись вслед, едва я съехал по камню в реку. Конечно, течение нас утащило бы обоих, но он, оказывается, перед тем, как подсесть ко мне, обвязал левую руку верёвкой, второй конец которой намертво затянул вокруг росшей в паре метров от Быка берёзке.
Левая рука Юрки забинтована — сильно ободрал веревкой, пока вытаскивал меня, успев ухватить в самый последний момент.
Ну да, парнишка крепкий, сил хватило.
Откашлявшись, я первым делом спросил у него, лежащего рядом и часто-часто дышащего — Ты как с верёвкой догадался? Ты что, специально?
Ответ меня поразил, и это ещё мягко сказано.
— Ты что, не понял? Я— это ты. Только немного другой.
И зашипел от боли, пытаясь развязать намокший от воды и крови и затянувшийся на левом запястье узел.
Я как-то сразу поверил, просто потому, что никакое другое объяснение здесь не прокатывало.
В общем, поднялись, помогая друг другу, забежали на минутку к нему, вернее, к Самсоновым, домой... хорошо, что никого из взрослых не было, иначе представляю, что началось бы... захватили пузырёк с йодом, пару марлевых бинтов, коробок спичек, и даже не переодевшись, только оставив записку — "тётя Оля, я у Серёги Шумова, может там и заночую" отправились на наше место. И ещё веревку срезали, так и не сумев распутать.
К кострищу радом с пляжиком то есть.
Первым делом забинтовали руку, обильно поливая йодом — Юрка вскрикивал и дёргался — потом развели костёр.
Хотя и лето, и на улице жара, а бегать в мокрой насквозь одежде не больно-то удобно.
Всё это молча, обмениваясь только короткими репликами по делу — Спички дай — Подержи рубашку — Так не туго?
Конечно же, моя банда сунулась было, но я быстро всех разогнал, объяснив вкратце, что произошло, и сказав, что мне нужно много о чём поговорить с Юркой, причём строго наедине.
Помялись, но разошлись, бросая заинтересованные взгляды.
Подтащили поближе к костру одно из брёвнышек, разложив на остальных одежду для просушки, уселись рядышком в одних трусах, и я попросил — А теперь давай-ка с самого начала. И ничего не пропуская. И первым делом подробно, откуда ты знал, что так будет.
И Юрка дал...
— Я когда на берег с этой кувшинкой вылез, дошёл до песка и упал просто, сил не было. Вокруг все скачут как обезьяны, орут — Юрка кувшинку достал! — а я понять ничего не могу. Какие-то пацаны меня по плечам хлопают, спрашивают что-то, а я как в тумане.
Вот только что сидел на Быке, потом — в воду, и сразу же непонятно где, непонятно с кем...
Решил даже сначала, что в рай попал. А чего — песочек тёплый, мягкий, на чертей вроде окружающие не похожи, да и котлов со смолой не видно.
А потом как щёлкнуло что-то в голове — похоже, Юрка — это я, но только ты, понимаешь? Вернее, мы. С памятью как раз до нашего с тобой купания.
...Шутит... это хорошо...
— А вот кто вокруг, где я оказался, совершенно не понимаю, кувшинка ещё эта. Что за кувшинка, зачем? Её растянули, и начали длину мерить, ступнями. Ну, размер-то у всех разный, так что и получалось по-разному, но от корня до цветка меньше чем 28 ни у кого не получилось. Прикинь, это минимум метров шесть. Получается, этот самый Юрка нырнул на такую глубину, представляешь?... а вынырнул уже я. Ну то есть ты. Непонятно только, чего его туда понесло. Он в омут нырял, куда и парни-то не решались, а этому всего 11 лет, вообще мелкий.
— Погоди!, — перебиваю я. — 11 лет, это кто тебе сказал? Получается.... Это год назад было, ты же говоришь, тебе сейчас 12? И почему мелкий, вон ты... ну то есть он... какой здоровый. У тебя рост какой сейчас?
— 172
— А размер обуви?
— Да вроде 41
— Ну вот, а у меня 145, и нога — 35. А разница всего год.
— Ты не перебивай. Всё расскажу, не боись. Я как раз мелким и был. Ну то есть таким же, как ты сейчас примерно, может, сантиметров на пять повыше. Но самое поганое другое — тебе-то было хорошо, попал в самого себя, да ещё после больницы можно, было провалы в памяти на травму списывать, а я вообще не знал ничего — ни имён ничьих, ни свою фамилию, ни дом, ни родителей Юркиных, ничего, понимаешь? Даже год и день... И отмазок никаких, ну разве что сказать, что память отшибло после того, как в омуте водяного встретил... или там русалку.
— И как выкрутился?
— Ну как... лежал, слушал, смотрел, старался ничего не говорить, запоминал, кого как звать. Ну от меня потихоньку и отстали. Как стали собираться домой, подождал, пока все оделись, тогда и свою одежду определил. Да там только она и осталась, так что не ошибся. Пришли в деревню — куда идти, не знаю! Хорошо, что какая-то соплюшка, Галька её называли, спросила — А чего домой-то не идёшь, вон твоя мать на крыльце стоит?
Подошёл, буркнул что-то, проскочил на кухню — есть захотелось вдруг, спасу нет — полбуханки безо всего сожрал махом. Мать ещё сказала, что на меня жор напал, тарелку щей налила, да картошки дала с какой-то рыбой. Умял, аж за ушами трещало. Крикнула ещё — полить огород не забудь, ни в какое кино не пойдёшь! — и пошла корову встречать. У нас корова была, оказывается. Да почему была, и сейчас есть.
Я всё ещё боялся, вдруг собака, а она меня не узнает?
— С чего бы не узнать-то?
— Ну как, я же не Юрка. Хотя да, тело-то прежнее. Но собаки не было. Пошёл огород поливать, разобрался быстро. Там у соседей пацан тоже поливал. Ну вот он мне и подсказал... невольно. Смотрю, он четыре ведра на гряду огурцов — и я так же. Слушай, ну там огурцов сажают! У нас в огороде три гряды, метров по семь, наверное, да две гряды лука, эти вообще от края до края, метров по двадцать. Запарился поливать, вёдер тридцать вылил. Потом-то привык, конечно. И огурцы, и лук на продажу растят в основном. Ты знаешь, куда я попал-то? Деревня километрах в двадцати от Ростова, и называется чудно — Деревни. С ударением на первом слоге. Там недалеко шоссе, Москва-Ярославль, указатель стоит — Деревни-2, так все, кто там постоянно ездит, говорят "две деревни". Да...
Как управился, домой пошёл. Мать с коровой всё ещё возится, заглянул в комнату — отец на диване лежит. Увидел меня, сказал — ты до утра давай не гуляй, а то опять до двенадцати спать будешь. Ну это я подумал, что отец. Не ошибся.
В другой комнате, поменьше, стол с тумбами и полки книжные. Значит, моя. Слушай, знал бы ты, как я там искал что-нибудь о себе! Нашёл дневник прошлогодний. Руки дрожали, когда открывал.
В общем, Горюнов Юра, четвёртый класс. Вот так вот. И календарь на стене — 11 июля 1968. В общем, меня ровно на год от сейчас забросило. Посмотрел оценки — так себе, тройки в основном, четвёрок немного, а пятёрок вообще ни одной. Но и двоек нет. Родители вроде нормальные, не орут, не ругаются, дома так... знаешь, аккуратно, чисто, в общем, тоже нормально.
Выглянул в окно — народ мимо дома идёт, все в одну сторону. Посмотрел куда, ёлки, да в клуб же!
Выскочил, смотрю, у дома двое пацанов стоят, из тех, что на реке были, и сразу ко мне — чего так долго, давай, побежали, сейчас уже начнётся.
Слушай, ты не поверишь — "Фантомаса" смотрели! Первую серию. Луи де Фюнес, Жан Марэ... Ты помнишь, как в конце на подводной-то лодке, а?
— Да помню, помню, ты не отвлекайся.
— А, ну да, ты ведь тоже смотрел. В общем, как кино кончилось, вывалились всей толпой из клуба, и пошли вдоль деревни. Я ещё спросил, куда, мол, идём-то? У пацана, что за мной заходил, и потом в кино рядом сидели. Тот аж споткнулся — Да на брёвна, куда же ещё? Ты чего, Юрка?
Отшутился — дескать, так просто ляпнул.
Через три дома от моего здоровенный штабель брёвен, метра три высотой. Вот на них и расселись. Внизу младшие, лет с 7 до 10, на самом верху — постарше, ну как мы примерно, а в середине уже взрослые парни, лет по 15-17. И все привычно так, словно по нумерованным местам. Да так и оказалось, потом расскажу. Я было наверх сунулся — остановили. Те, что в середине сидели, переглянулись, и один кивнул на край, где место было — Юрец, давай сюда, ты теперь тут сиди.
Как на меня приятели посмотрели, ты бы видел! Оказалось, это мне за кувшинку такой почёт. Ладно, тоже потом.
Сидели, трепались, моменты из фильма пересказывали. Я молчал, чтобы не ляпнуть чего, опять смотрел, слушал, запоминал. Тот парень, что меня в середину позвал, спросил ещё — Ты чего такой тихий? Омут вспоминаешь, да? Завтра расскажешь, как тебе до дна удалось донырнуть.
Через пару часов разошлись, только сначала, в полночь, к иве здоровенной у старого пруда в центре деревни сходили, там мне вручили железяку какую-то, вроде палец тракторный... увесистый, зараза... и все сморят на меня, а я не пойму, в чём дело. И вдруг слышу, доносится откуда-то — Бумм! Бумм! Бумм! — а на ветке ивы, прямо под носом, что-то вроде буфера железнодорожного, за штырь повешено.
И приятель шипит, с которым в кино рядом сидели — Ну ты чего, двенадцать же! Давай!
Догадался — пробил двенадцать раз этим самым пальцем по буферу, всю руку отмотал.
Ну ладно, это всё мелочи, потом дорассказываю.
Вот так вот и начал жить. Привык постепенно, никто вроде ни о чём не догадался. Только в школе учиться стал... ну ты понимаешь...Сначала все удивлялись, а потом вроде как так и надо. Мать всё нарадоваться не могла — говорила, наконец за ум взялся. А отец пообещал мопед подарить, если год без троек закончу, представляешь? Пока не подарил, но...
— Погоди, — перебиваю я его — Так это что получается, ты год как... перенёсся, да? Из сегодня — ровно на год назад, но в этого самого Юрку? И что, весь год так и жил, не пытаясь со мной связаться? Сам же сказал, что ты — это я. И воспоминания у нас общие, так?
— Да нет, уже не так. Я помню всё. Что было с тобой, ну и со мной тоже, до сегодняшнего утра, а ещё плюс к тому — уже моя личная память, за прошлый год.
— Не понял, это как? Погоди-ка, ты есть хочешь?
— А есть что?
— А ты что, забыл? Что тут у нас в комоде, а?
— Слушай, забыл ведь!
Я встаю, подбрасываю в почти прогоревший костёр ещё несколько веток, беру из шкафа-комода печенье и халву, и честно делю её пополам.
Заодно проверил одежду — высохла уже, можно надевать. Становится прохладно, солнце почти село — ничего себе, за разговорами несколько часов пролетело!
Несколько минут нам не до чего, оба жуём.
— Так что же получается, я — это ты, и наоборот, но не совсем?
— Угу, — кивает Юрка с набитым ртом.
Да, ёшкин кот, расскажи кому — не поверят. Ага, а остальному — поверят, значит? Всё, на сегодня хватит, надо домой, в себя прийти, подумать — что-то меня в его рассказе цепляет, какая-то деталь... не могу понять, что.
— Давай по домам, Юр. Завтра сюда приходи, часиков в 12, выспимся, будем решать, что дальше делать. Заодно и дорасскажешь.
— Ладно, давай.
До города мне идти минут двадцать, прихожу домой, ещё светло — десяти нет. И по дороге всё пытаюсь понять, ну что же не так? Что мне не нравится в Юркином рассказе? Или это просто я ещё не всё знаю, ведь как он прожил этот год, так толком, в подробностях, и не известно. Или это моя любимая паранойя разыгралась. На фоне таких-то потрясений...
И уже засыпая, я вдруг уловил наконец упорно ускользавшую от меня весь день мысль. Меня аж потом прошибло.
13. Паника
Сейчас июль 1969. Юрка сказал, что смотрел первую серию "Фантомаса" в прошлом году. По всей стране фильмы выходят на экраны одновременно, значит, и у меня в деревне его должны были показывать тогда же.
ТАК ПОЧЕМУ ЖЕ Я ЭТОГО НЕ ПОМНЮ!?
Пропустить никак не мог, это исключается. Да даже если бы каким-то чудесным образом и пропустил, всё равно, разговоров среди пацанов было бы!
И ведь были они, разговоры-то. В нулевом варианте, первоначальном то есть. Откуда я сюда попал.
И что получается?
Либо он врёт, либо у меня провалы в памяти.
На память вроде бы жаловаться не приходится, помню каждый день из проведённых здесь, со всеми подробностями и деталями, даже самыми малозначительными. Значит, врёт Юрка...
Зачем? Вернее, почему?
И самое главное — чем это мне грозит?
Чёрт, как же снова всё запуталось.
Значит, придётся выяснять.
Прямо завтра, с утра. Вернее, днём уже — сам пригласил к 12 приходить.
Ну вот и славненько — есть время подготовиться.
Первым делом, завтра с утра (действительно с утра, часиков с 7-8) надо поговорить и с городскими, и с деревенскими приятелями — неназойливо так выяснить, а вдруг я всё же "Фантомаса" прохлопал?
Сделать это легко — пара-тройка наводящих вопросов, всего-то делов. Если окажется, что проблема со мной, то и ладно. А вот если никто и слыхом не слыхивал о комиссаре, журналисте и злодее... вот тогда и начнутся варианты.
Пока навскидку вижу два.
Самый плохой, это если меня вычислили, и теперь пытаются наблюдать в естественной, так сказать, среде.
Возможно? Вполне. Но!
Юрка (будем называть его так) не очень похож на агента Смита — ну пацан же, хотя и крупный не по возрасту.
А почему это я решил, что не по возрасту? Всё ведь только с его слов, а на самом деле ему, может, и все 15-16, а то и больше.
Вот интересно, с какого возраста в КГБ (или у "соседей") работали?
Хотя ради такого уникального случая — целый гость из будущего! — могли и специалитет организовать. Да запросто.
Письма дошли, может быть и все, кто надо убедился, что да, попадание 100%-е, но реагировать никак не стали.
А зачем?
Если разобраться (и порассуждать цинично) и Гагарин, и Чехословакия — мелочи на фоне того, что можно из меня выжать.
То есть, возможно, конечно, что я знаю только это, но ведь я сам намекал на собственное многознайство — "при желании получать сведения равной и большей значимости...".
А ведь это залёт...
Если всё так и есть, то проведу я остаток дней в каком-нибудь Новосибирске-55, на Таймыре... или в Саранске-32, на острове в Аральском море.
Кстати, интересно, ведь сейчас Арал вроде бы должен ещё быть вполне себе нормальным, не пересохшим? Это уже в 80-е он распадётся на две изолированные части, а попозже и вообще, считай, высохнет. Ну вот, заодно и узнаю...
М-да, перспективочка. Не дай, как говорится, Бог никому.
Вот только весь этот мрак разбивается об один моментик — Юркино "бабушка приехала".
Не дошёл я ещё до финальной сцены-то, на лесной поляне. Вот такая вот загогулина, понимаешь ли. Пока что все дружно ищут сапёрную лопатку.
Теоретически, конечно, возможно, что у Богомолова эпизод этот уже написан... ага, за пять лет до публикации!... и органы быстренько так смотались к писателю, учтя, о чём я рассказываю почти неделю, чтобы узнать, чем кончится дело.
И втереться мне в доверие, подставив двойника-близнеца-дубля. Фу, слово-то какой нехорошее — дубль. Сразу "Понедельник" Стругацких вспоминается. Противные они там, дубли то есть.
Значит, Богомолов сообщил ключевую фразу романа, а Юрка, в свою очередь, ошарашил ею меня.
И я поверил, что он — это я. Только чуток другой.
Ну фигня же полная!
Ладно, утром разъясним. Оно, как известно, мудренее.
Уснуть мне так и не удалось, вертелся всю ночь, снова и снова репетируя завтрашние разговоры, и, в зависимости от результата, планируя действия. Дошёл до того, что всерьёз рассматривал возможность захватить Юрку в заложники, и потребовать самолёт до Хельсинки. Или Стамбула.
Ну да, и ещё килограмм карамелек...чтобы не укачало, пока летим.
Ещё не было восьми, а я уже звонил в дверь Витьки Смирнова, моего одноклассника.
Витька отличался от нас каким-то запредельным пофигизмом и флегматичностью, и неисчерпаемым спокойствием.
Удивить его, или вывести из себя, не удавалось никому и ничем. И также невозможно было его заставить рассказать о чём-то помимо его желания, которое возникало чрезвычайно редко. О таких говорят — могила!
Так что едва его сонная фигура возникла в двери, я, не поздоровавшись, в ответ на его — Привет, Сказочник!, — сразу спросил, не заботясь о хитрых подходах — Вить, сколько полосок было на рубке подводной лодки, ну той, на которой Фантомас от комиссара и журналиста уплыл? Забыл, а надо срочно, для одного дела.
Витька сонно посмотрел на меня, и ещё более неторопливо, чем делал это обычно, ответил — Не помню, — и тут же добавил — И цвет не помню точно, но вроде красный или жёлтый.
Ну и где логика? Я же про цвет не спрашивал.
Мысль эта мелькнула на самых задворках сознания, оттеснённая туда бьющимся, как набат — что-то неладно со мной!
— Ладно, Вить, вспомнишь — скажи.
И молча махнул рукой, уже спускаясь по лестнице, на Витькино — А чего заходил-то, Сказочник? Я на реку сегодня приду, будешь рассказывать?
— Да, да, приходи, вечером...
Интересные пироги с котятами получаются.
Так, ладно, сейчас действительно на реку, сидеть, думать. Наверняка там кто-то уже есть, заодно и уточню. Ну бред же полный выходит.
На реке, на нашем месте, действительно, несмотря на ранний час — половина девятого, все ещё спят! — сидело с удочками двое пацанов, лет по 7-8, на нашем причале. Не помню, как зовут, но у костра с начала лета бывали регулярно.
Увидев меня, вскочили — Мы ничего не трогали, мы рыбу... — прервал их, и тот же вопрос, про полоски на рубке.
Ну ты смотри, и эти не помнят, сколько, но про цвет говорят уверенно — красный.
— Вы в прошлом году смотрели?
— Да
И тут меня осенило — А в каком месяце, помните?
— Да как сейчас вроде.
— Что значит как сейчас?
— Так орехи начали поспевать, вот тогда.
Массаракш!
Первые орехи — это конец июля-начало августа. Ещё совсем маленькие и зелёные.
Где я был в это время в прошлом году? Да в Севастополе же! Уехали туда 15 июля, вернулись 12 августа.
Неужели всё так просто, банально пропустил? И разговоры да обсуждения могли к тому времени и затихнуть...
Да и не больно-то много их было, разговоров — в нашем кругу. В основном ведь меня же и слушали.
Дааа...
Похоже, сам всё придумал, сам себя напугал, а оно вона как.
Ну хоть Юрку в заложники брать не придётся, и то хорошо.
Но вытрясти из него всё до последней крошки надо сегодня! Зуб даю, что-то он недоговаривает. А может, просто не успел ещё рассказать. Ну тогда тем более надо, вытрясти то есть.
Потому что в той, первой жизни, "Фантомаса" я посмотрел как раз этим летом, в 1969, между 4 и 5 классами.
Единственное лето, пока я учился в школе, когда мы не ездили на море.
Мать купила себе комплект — золотую цепочку с кулоном и перстенёк, и деньги, что копили на отпуск, ушли почти все.
Кстати, сейчас ведь она то же самое делает. Приценивается то есть.
Профинансировать, что ли? На море-то охота, тем более в Севастополь!
Нет уж, потерплю.
Пожалуй, что внятно объяснить, откуда у меня полтораста рублей взялось, не удастся.
Найдутся дела и тут, тем более, что с появлением Юрки скучать похоже не придётся.
А вот кстати и он идёт.
Это я что, часа три тут сижу? Однако!
— Привет, Юр! Присаживайся. Поговорим?
14. Сюрприз
— Привет, Сказочник. Давай поговорим, хотя вроде бы всё вчера обговорили? Ты спрашивай лучше, что тебе непонятно, а то как-то не знаю, с чего и начать.
— Понимаешь, Ныряльщик...
— Как ты меня назвал?
— Ныряльщик, а что? Я — Сказочник, ты — Ныряльщик? Чем плохо? Хотя бы не запутаемся.
— Ну ладно...Так о чём ты начал?
— Да вот о чём — тебе не кажется странным, что как-то уж очень и ко времени, и к месту, у тебя родственники образовались? Что-то я не слыхал, чтобы у Самсоновых родня была.
Конечно, мне, как пацану, знать это вроде как и не положено, но всё равно — не верится мне в такие совпадения. Я понимаю, что ты знал, где и когда нужно быть, но все же?
А задумался ведь Юрка-то! Вон, палочку подобрал, в руках её вертит. Явно время тянет, обдумывает, что сказать.
В такой ситуации лучше всего сигаретку бы раскурить, а то и трубку. Ну, до сигареток нам ещё расти и расти, да и не факт, что когда вырастем, закурим.
Я ведь и тогда, в первой жизни, закурил в 18 лет. До того только пробовал несколько раз, за компанию.
Да и закурил глупо как-то. Поехал к дальним родственникам в Ленинград, причём аккурат под Новый год. А за год до того вся страна сошла с ума от "Иронии судьбы". Ну вот, я и решил проверить, а вдруг и мне повезёт? Ну или не, это с какой стороны посмотреть.
Самое смешное, что я действительно там познакомился с Леночкой. Просто на улице, на Невском.
Правда, в итоге дальше поцелуев на Аничковом мосту, через Фонтанку, том самом, с четырьмя конями, дело так и не зашло. Ну и ладно, зато как вспомню! И-эххх... молодость...
А когда возвращался обратно, вспомнил, что знакомые просили сигарет привезти, "Петровских".
Купил несколько пачек, а в поезде что-то не спалось. Да понятно — Леночку вспоминал. Выкурил в тамбуре пару сигарет, вскрытую пачку неудобно было отдавать, себе оставил. Так и втянулся.
Ладно, до этого ещё целых восемь лет почти.
Придёт время — пробую исправить. Или не попробую, посмотрим.
— Чего молчишь, Ныряльщик? Ведь есть что сказать, чувствую. Так что давай, колись.
— Ладно, Сказочник, слушай. Только давай договоримся — ты сначала всё спокойно выслушаешь, а потом уж и действовать будешь, хорошо? И приятелям своим скажи, чтобы не прятались, видно их в кустах, но и не подходили. Не надо им знать лишнего.
Глазастый, чёрт! А ведь и верно, озаботился я. Попросил парочку бывших пятиклассников, а теперь уже шести, подстраховать меня. Пообещал им первым сказать, когда будет новая история.
Здоровые такие ребятки. Конечно, для своего возраста. Помельче Юрки, но ненамного. И резкие такие, спортсмены, оба в секции бокса занимаются, что при ПТУ ткацкой фабрики.
Так что, если что, помогут. Или не смогут помочь, это смотря что я сейчас услышу.
— Ну говори, обещаю.
— Никакие мне Самсоновы не родственники, и живу я у них потому, что их об этом попросили.
— Кто попросил и зачем?
— Зачем? Да чтобы тебя спасти, оказаться у Быка вчера мотивированно. А вот кто... ты не дёргайся только, но — сдал я и тебя, и себя.
Тааак... вот теперь моя очередь настала палочку в руках крутить. Казачок, выходит, всё же засланный. Вот не зря у меня предчувствие нехорошее было, ох, не зря.
Нет, что-то не вяжется. Думал же об этом ночью — ну никак он не может быть... кем? Да никем, кроме меня, никак.
Значит, прокололся на чём-то, и решил, что на миру и смерть красна. А может, нас и не двое, а больше? В смысле, таких, как я и он. Ладно, послушаем. Как я понимаю, выхода всё равно нет, и наверняка рядом есть... интересно, как это сейчас называется? Опергруппа какая-нибудь.
— Рассказывай, Ныряльщик, не тяни. Сначала как получилось, если тебе это позволено, а потом — что дальше.
— Да просто получилось. Я ведь тоже в библиотеке стал пропадать. В нашей, что при клубе. Да она одна в деревне. Библиотекарша всё удивлялась, чего это со мной такое случилось, раньше-то не любитель был. Даже домой к нам приходила, говорили они о чём-то с матерью. Ну то есть с матерью Юрки. Да и учиться, сам понимаешь, совсем по-другому стал.
Ну вот, а как раз тем летом, в прошлом году, у нас старый участковый на пенсию ушёл, прислали молодого совсем. Видно, только из училища. Он тоже в библиотеке постоянно книги брал, да фактически только он и я.
Под это дело и познакомились. Ну как познакомились? Разговаривать стали, о том, о сём...я и ляпнул раз, что "Пикник на обочине" — лучшее, что Стругацкие написали. По крайней мере, так многие думают.
А парень оказался начитанным, и через несколько дней поинтересовался, что мол, это за "Пикник" такой, если самое свежее — это "Сказка о тройке", что в "Ангаре" напечатали, да потом весь тираж и изъяли. Вернее, вот как раз сейчас и изымают. Как раз в весенние каникулы разговор-то был, в этом году.
В общем, раскрутил он меня по полной. Ну почти. Всё я ему не рассказал, тем более, что он и не давил особо, постарался убедить, что вижу будущее, после того, как за кувшинкой нырял и чуть не утонул.
Думал, не поверит, забудет, рассосётся как-нибудь... да куда там. Дотошный оказался — спасу нет. Ходил в школу, говорил с учителями, домой к нам приходил, с пацанами, оказывается, тоже говорил. Со всеми, кто в тот день на реке был.
А потом о тебе спросил — мол, вот есть такой в соседнем районе, и тоже странные вещи рассказывает, и тоже после того, как из реки чудом вытащили. Так что, как видишь, на карандаш тебя взяли.
Так напрямую и спросил — что я о тебе знаю?
Это уже недавно совсем, в мае.
Тут ещё один момент — я память Юркину сохранил.
— Чего-чего? Ты хочешь сказать, что помнишь, как он жил? До какого там года, до 73-го?
— Ну да, помню. И не до 73-го, а до 71-го. Наверное, потому, что ты в своё тело попал, а я в чужое. Я и расти ещё начал, между прочим! Юрка-то здоровый был, не по годам. Мать ругается — только за год с сорокового до сорок восьмого размера дорос, одежды не напасёшься.
А ещё я помню, вернее, помнил... как это сказать-то... ну ты понял... что в самом конце мая, числа 29 или 30, у нас пожар был крупный, несколько домов сгорело. Вот об этом участковому и сказал.
Ты знаешь, поверил! Пожар действительно был, но потушили почти сразу, оказывается, он из райцентра вытребовал машину пожарную, сразу и залили. Уж как и чем объяснял — не знаю, но — факт. Я точно помню, что горело полдня, все на работе были, пока спохватились, то ли пять, то ли шесть домов занялось, а тут только двор обгорел, где и началось всё. Проводка там коротнула вроде.
В общем, поверил он мне.
Уж не знаю, кому и что докладывал, и докладывал ли, но после пожара предложил мне съездить сюда, с тобой познакомится. Сказал, что с родителями, ну Юркиными то есть, договорится, и здесь якобы у родственников жить буду. У Самсоновых, вот.
Ну и живу, вот уже неделю.
Чего уж им наговорили, или пообещали, или заставили, тоже не в курсе, но вопросов не задают, что и где делаю, не интересуются.
Только Светке, дочери, запретили ко мне даже подходить без взрослых.
— А кто со стороны?
— С какой стороны? Ааа... Да те рыбачки, что здесь уже неделю стоят, якобы в отпуске. Ну палатка у них рядом с Урёвами, вон, отсюда видно. Мне сказано, чтобы сам к ним не подходил, только если на крайний случай.
— Это на какой же?
— Ну...
— Ладно, понял. Ну что, пошли сдаваться? Щас прилетит за нами голубой вертолёт, и окажутся и Сказочник, и Ныряльщик в НИИЧАВО. И будут над нами эксперименты ставить... всякие Выбегаллы да товарищи Камноедовы...знаешь, а я даже и не расстроен особо. От судьбы не уйдёшь.
— А не надо никуда идти. Сейчас самое интересное начнётся.
— И что же?
— А то, что сегодня утром, восьми ещё не было, тётя Оля разбудила меня, и спрашивает, что это я у них в доме делаю. Мол, кто-то попросил её приютить меня на пару дней, а я уж неделю тут.
Так что вот, говорит, завтрак, — и потом до свидания.
И всё странно на меня смотрела, словно что-то пыталась вспомнить.
Я, честно говоря, растерялся. Ну, собрал вещички, и пошёл к этим самым "рыбачкам". А они меня на смех подняли — какая такая спецгруппа, иди, пацан, гуляй. На солнце, не иначе, перегрелся? Так рано ещё.
Я на почту.
Мне участковый наш, Игорь его зовут, кстати, а фамилия — Фирсов, сказал, что совсем если край будет, сообщить заведующей, что у меня звонок для товарища Красного. Ну фамилия такая, Красный. Заставил заучить номер, заведующей нужно будет сказать две первые цифры. Она назовёт третью, если совпадёт — назвать две последние.
И тогда меня сразу соединят. С кем, правда, не назвал, только имя-отчество — Иван Иванович. Всё рассказать, и ждать там. За мной приедут.
— И что?
— И ничего. То же самое, что с Самсоновой и с рыбаками. Заведующая вышла, я говорю — мне надо срочно Красному позвонить, и две цифры называю. Она на меня как ни идиота посмотрела, и разоралась. Вырос как взрослый мужик, а ума ни капли, шуточки дурацкие только шутить могу. Выгнали, короче. Вот такая загогулина получилась. Понимаешь ли.
— Ты что, издеваешься?
— Да ни капли. Ты ничего не понял, что ли?
— Твою же мать... Чего я понять должен!?
— Да то! Забыли они всё, понимаешь? ВСЁ! ЗАБЫЛИ!
— Офигеть...
— Вот и я о том же.
— Так. И что дальше?
— А я не знаю. Получается, что я тебя спас, нас теперь двое, пусть и разных, и никому до этого дела нет. Всё остаётся как было.
Н-да... всё страньше и страньше. Я встал с брёвнышка, подошёл к своим изнывавшим от любопытства телохранителям, и сказал, что всё нормально, история за мной, а сейчас они свободны.
Ныряльщик тоже поднялся, и бродил по берегу туда-сюда, что-то бормоча под нос.
— Пойдём ко мне. Поедим, ты как?
— Да неплохо бы.
— Надо всё обдумать, и решить, что дальше делать. По крайней мере, если ты не врёшь..
— Да не вру я!
— Если ты не врёшь, значит, кто-то или что-то нас оберегают, что ли? Так получается?
— Не знаю. У меня голова кругом идёт. Если оберегает, то кто и зачем?
— А знаешь, я что подумал. Интересная штука выходит — мы не можем ничего изменить, по-крупному, я имею ввиду, ну там Гагарина спасти, или ещё что... и в тоже время менять свою жизнь вроде не запрещается. Ну сам помнишь — квартира, цыганка, козёл этот Коленька Никитин... да много чего.
— Ну да. Нам не дают, но и нас трогать не позволяют. Мистика какая-то.
— Скорее всего не мистика, а...
— А кто? Инопланетяне, вселенский разум, или просто побочный эффект чего-то? Эксперимента, например, или явления или процесса природного.
— Не знаю, даже и гадать не буду. Ладно, пойдём, голубцы болгарские разогреем. Или яишницу пожарим, или и то, и другое. Любишь голубцы-то?
— А ты?
— Да ладно, шучу я. Пойдём.
— Погоди. Ты вот что, попросись у матери со мной в деревню ко мне, ну то есть к Юрке, поехать, а? Я знаю, она отпустит. Не знаю почему, но мне это важным кажется.
— Можно и съездить. Попрошу.
Мать отпустила меня без возражений, даже не спросила, на сколько. Привыкла уже, что достаточно взрослый, несмотря на свои 11 лет. Да и недалеко — в соседний район. Пятьдесят километров до Ростова, да от него ещё двадцать, рядом. Да и Ныряльщик на моём фоне казался старшим братом. По возрасту и размерам. Попросила только звонить хотя бы раз в несколько дней, на телефон в ординаторской.
И мы на следующее утро поехали.
15. В гостях
Утренним автобусом до Ростова, это меньше часа, а потом можно либо на автобусе, и тогда останется только пройти от поворота с трассы М-8 пару километров в сторону, до деревни, либо на электричке. С электричкой не так удобно — придётся возвращаться пешком, от станции до поворота ещё набежит километра два.
Правда, идти там будет интересно — через берёзовую рощу, памятник природы. Ну по крайней мере так на указателе написано. Честно говоря, в XXI веке на памятник эта роща как-то не тянет — замусорена изрядно, да и деревья не очень здоровыми выглядят.
Но сейчас, за полсотни лет до, она просто роскошна.
Нет, следы человеческого присутствия есть, но именно что следы. Даже мусора почти не видно, так, изредка блеснёт в траве жестяная банка, или бутылка. А вот пластикового мусора нет совсем. Да оно и понятно, не время ещё ему.
Несколько излюбленных мест для кострищ, да редкая сеть пересекающихся, почти ненатоптанных тропинок.
Самая старая часть рощи — западная. Примыкающая к посёлку и к железнодорожной станции. Там деревья высокие, с корявой бугристой корой, а вот дальняя часть, восточная, состоит из гораздо более молодых берёзок, и поэтому там летним днём можно буквально ослепнуть от сияющего на белых стволах солнца. И одуреть от запаха земляники, в изобилии растущей опушке.
Мы идём по самой широкой тропинке, что ведёт от станции мимо бывшего стрельбища через Рощу разлуки и Рощу любви — именно так называются её части.
По приметам, парочки, когда к свадьбе дело — идут в одну сторону рощи, а перед разводом — обязательно в другую. Не знаю, так ли это, но посидеть на горке в центре рощи, глядя на проходящие то в одну, то в другую сторону поезда, желающие всегда находились.
Все наши вещи в рюкзаках — у Ныряльщика рюкзак старый, выгоревший, неопределённого цвета, а у меня — новенький, чёрный с жёлтыми вставками и красной оторочкой клапанов и карманов, с широкими лямками с регулируемой длиной, с дополнительным ремнём, позволяющим фиксировать его на поясе.
ГДРовский, купленный мной год назад в магазине за 18 рублей — дороговизна неимоверная, потому и не опередил никто.
То есть желающие-то были, но не за такие деньги.
А я как увидел, сразу решился. Потому что в первой своей жизни такого чуда у меня не было, обошёлся обычным семирублёвым.
Идём небыстро, почти не разговаривая.
Во-первых, рюкзаки набиты довольно плотно, и не только вещами — одеждой там, обувью.. Хотя вся дорога от силы пятьдесят километров в одну сторону, но тащим мы и кучу бутербродов, пирожков и прочего съестного, наготовленного будто на полярную экспедицию.
Даже десяток холодных котлет, пожаренных с картошкой, присутствуют. Да ещё литровая бутылка молока, да несколько с лимонадом, да килограммовый, не меньше, кулёк с моей любимой халвой.
И ещё приёмник, да не абы какой, а ВЭФ-201, тот самый, легендарный, мечта всех мальчишек 70-х, выпуск которого только-только начат в Риге. Семь диапазонов — длинные волны, средние, и пять коротковолновых, стильный и строгий дизайн, вполне смотрящийся и через десятки лет, питание от шести батареек ("круглых") или от сети, через помещаемый в батарейный отсек блока. Дорогой — аж 99 рублей. Но зато я в этот раз реализовал очередную мечту.
Купил его в Ростове, в магазине в торговых рядах, что у автовокзала. Это уже потом автовокзал и железнодорожный были сведены в единый комплекс, а пока автостанция в самом центре, у стен Кремля.
Ростовского, того самого, где скоро будут сниматься эпизоды "Ивана Васильевича". Стрелецкий бунт, отправка войска на Изюмский шлях, погоня...
Продавец долго на нас смотрел с сомнением, всё же сумма для пацанов великовата, не было бы скандала с родителями, но смотрящийся почти взрослым Ныряльщик, видимо, всё же был достаточно убедителен, хотя расплачивался именно я.
Приёмник извлечён из коробки и завёрнут в тёплый свитер, взятый вопреки сопротивлению — разгар лета же, какой свитер!? Ага, попробуйте, поспорьте с матерью, собирающего сыночка в дальнюю дорогу. Вот и я не стал.
В общем, по пуду на брата будет. Или около того. Да ладно, своя ноша не тянет.
Н-да, брата...
Вот он сопит чуть впереди, аж со спины видно — доволен как слон.
Считает, что я ему поверил, той пурге насчёт потери памяти у рыбачков, заведующей почтовым отделением, да и с Самсоновыми.
Прямо "День сурка" вперемешку с "Зеркалом для героя".
Нет, оно, конечно, возможно, особенно с учётом самого факта моего попадания...да даже двух, и Ныряльщика тоже.
Но ведь доверяй, но проверяй.
Вот я и проверил, вернее, понаблюдал да поанализировал.
И возникла у меня масса "во-вторых"...
Как должны бы себя повести те же самые рыбачки, внезапно поражённые склерозом? С учётом того, что они из органов, и на задании?
Ну уж явно не так, словно ничего не случилось.
А вели себя они именно так, то есть как и всю неделю до того — хлопотали у палатки, ловили рыбу с берега и с надувной лодочки, готовили что-то на костре, купались. Отдыхали, в общем. Причём оба, никуда не исчезая. И без каких-либо признаков беспамятства или беспокойства. Уж что-то бы да изменилось, в такой, мягко говоря, неординарной ситуации.
И с почтой не всё гладко.
Секреты какие-то, пароли...
Нет, я вполне допускаю, что в СССР что-то подобное было, даже наверняка. МВД и КГБ имели достаточно разветвлённую сеть сексотов, как-то связываться им с кураторами надо было, да и сами служащие всяких контор, а уж медики, почтовые работники, да много кто, были обязаны информировать просто по инструкции служебной.
Но чтобы тётя Вера, заведующая нашей почтой, на кого-то разоралась? Да ни в жисть не поверю!
Добрейшая женщина лет, 50-ти, одинокая. Она даже голос никогда и ни на кого не повышала. Более того, почта была одним из любимых мест, куда мы частенько целыми компаниями заглядывали просто так.
Ну не просто так, а на почту конкретно — за сургучом.
Это ж было как интересно наблюдать — вот палочка сургуча опускается в миску, стоящую на постоянно включённой плитке, и тут же превращается в коричневую блестящую лужицу.
Хитрой ложкой на длинной изогнутой ручке сургуч зачёрпывался, и шлёпался на перекрещивающие посылку бечёвки, или на клапан заказного письма. И тут же удар штемпелем, и на бесформенной кляксе буквы и цифры.
Завораживающее действо. А запах нагретого сургуча! Ничуть не менее памятный, чем запах смородинового варенья, или свежеиспечённых пирогов...
Так что Ныряльщик темнит и тут, ну или даже не знаю.
В принципе, я бы решил, что он всё это выдумал, неясно, правда, с какой целью, если бы не Самсоновы. Он ведь действительно жил у них! Как можно было пустить совершенно чужого человека, пусть даже и подростка?
Хотя, если подумать... Дядя Валера, он ведь не просто водила. КРАЗ, на котором он работает, единственный в деревне. Остальные на ЗИЛах да "газонах" рассекают. А КРАЗ доверили не кому-нибудь, а целому парторгу. Не освобождённому секретарю, а лидеру, так сказать, первичной ячейки, бригады. Так что приказать ему по партийной линии вполне могли, вполне. Надо, мол, и всё тут, интересы партии и государства, именно в таком порядке.
Заодно становится ясно, почему Светке запретили к нему приближаться — дочь родная всё же, а на как что неладное случится?
И начитанный участковый, обладающий удивительно аналитическим складом ума, да вдобавок сумевший убедить начальство или "смежников" в том, что это не бред, как-то подозрительно выглядит.
Хотя тут как раз может быть и правда — действительно, зацепился на одну несуразность, потом по цепочке дальше, а принципа Оккама ещё никто не отменял.
В общем, всё вяжется, всё объясняется. Ну пусть не всё, но многое.
И получается тогда интересная картина — как ни крути, а я под колпаком.
Вот только почему это меня почти не волнует?
Да потому, наверное, что сам уже начал путаться в причинно-следственных связях.
Ныряльщик спас меня, после того, как сам же и послужил причиной того, что я чуть не утонул. При этом едва не утонув сам, но только на год раньше. И при этом став моим... как же всё-таки назвать его? Дублем, копией, слепком... Но не полным, а с накопившимися за год различиями.
Загогулина, одним словом, понимаешь ли.
Ну ладно, будем решать проблемы по мере их поступления.
Сейчас ясно одно — меня зачем-то нужно было вытащить из уже ставшей привычной среды, и какое-то время заставить провести в чужом месте. Кому нужно, и зачем? А фиг его знает...
Вот так, за раздумьями, и дошли до деревни. За час где-то, и даже ни разу не передохнув.
Родителей Юрки (ну а как их ещё называть?) дома не было, середина дня всё же, и мы, бросив рюкзаки и переодевшись, тут же убежали на купальню. Не с пустыми руками — все пирожки, ватрушки да бутерброды захватили с собой, и халву тоже. Лимонад оставили, жаба обоих задушила, а молоко мы по дороге выпили.
Пойти решили деревней — так хотя и дольше, но Ныряльщик захотел показать мне брёвна, где вечерами собираются, и ещё заглянуть на ферму, мать предупредить, что приехал, да не один, а с гостем.
Та, конечно, сразу об одном — не голодные ли, что поели? Едва отбились, показав целую сетку, капроновую такую, набитую едой.
Спустились по главной улице ("посаду") к реке, и свернули вправо, мимо конюшни и бани, к дальней купальне.
Уже у крайнего дома нам навстречу попалась какая-то старуха, увидев которую, Ныряльщик резко посмурнел. Пробормотал что-то вроде "здрастьте" и попытался, таща меня за собой, быстренько проскочить мимо.
А не получилось, проскочить-то.
Старуха, вся в чёрном, быстренько загородила нам дорогу, и принялась, активно жестикулируя и поминутно крестясь, кричать об Антихристе, о слугах дьявола, о неприкаянных душах.
Что-то мне эти крики не понравились.
Обежали её, вырвались на свободу, и я спросил:
— Это чего сейчас было?
— Ну как тебе сказать... не обращай внимания. Сумасшедшая местная, сдвинулась на религии.
— Она что, со всеми так?
— Нет. Мне проходу не даёт. Как увидит — сразу в крик.
— Это почему?
— А я знаю? Раньше-то вроде ничего, а как за кувшинкой нырнул, так и началось.
Не, ну вы посмотрите на него! Вот тихушник, не предупредил, ни словом, ни намёком. Получается, что старушка чует что-то? Как и те богомолки, что ополчились на меня...М-да, картина маслом.
Неприкаянные души, значит. В количестве двух экземпляров, ага.
А ведь это, между прочим, хорошо. В том смысле, что дополнительное подтверждение получено, да ещё и от объективного и независимого источника. Подтверждение того, что Юрка именно что никакой не Юрка, а всё же Ныряльщик.
Как тот такой же, так и этот, короче.
Ладно, отложим в копилочку.
О, а вот и купальня. Народу там! С полсотни, не меньше. От мелюзги до почти взрослых парней, лет по 16-17. Ну, и девиц, соответственно.
С Юркой уважительно, за руку, здороваются все без исключения. Ну да, он же тут в фаворе, после прошлогоднего подвига. Меня он представляет как отличного пацана, своего дальнего родственника (и тут родственник!) из Горького, сильно секущего в математике.
Это, правда, особого впечатления ни на кого не произвело, а вот когда я разделся...
Мои ярко-красные плавки, купленные в прошлом году в Севастополе, произвели фурор.
Не узенькие тряпошные синие или чёрные, на завязках, которые носили все, а в виде бермуд, с парой кармашков на бёдрах, с медными блестящими якорями-застёжками на кармашках, белой широкой резинкой и синим парусником на... впереди, в общем.
Не до колен, правда, а покороче.
У квартирной хозяйки сын в загранку ходил, вот в "Альбатросе" (не путать с "Берёзкой") за боны и отоварился. Мать упросила, а то ведь, стыдно сказать, я в чёрных сатиновых трусах купался...
Мои акции стремительно рванули вверх! Да тут ещё Юрка масла в огонь подлил, пообещав, что сегодня на брёвнах я расскажу такое!
Хорошо хоть Сказочником не обозвал.
Явно какую-то игру свою ведёт, собака такая.
Старшие подвинулись, и мы с комфортом разместились в самом лучшем месте пляжика, метрах в трёх от воды, чтобы брызги не долетали от возящейся у берега мелочи, и на таком же расстоянии от верхнего края, где уже трава сквозь песок пробивалась.
Пирожки наши вмиг разлетелись, ещё более подняв градус благожелательности, и весь остаток дня прошёл в ленивом валянии на раскалённом песке, только время от времени, когда становилось совсем нестерпимо, вставали с песка и окунались в парную воду.
А чуть пониже пляжа на воде колыхались кувшинки, в несколько рядов словно бы опоясывая почти правильный круг чистой воды, казавшейся почти чёрной.
Тот самый омут. На дне которого, я был в этом почти уверен, что-то скрывалось. Не могу сказать, враждебное или дружелюбное, но словно наблюдающее за нами.
За мной и Ныряльщиком.
16. Непонятки
И почему это ничего не происходит?
Вот уже почти две недели я в гостях у Ныряльщика, но никакого особенного интереса к себе не заметил. Вернее, интерес-то есть, но исключительно со стороны деревенских пацанов. Хотя назвать их деревенскими будет не совсем правильно. Потому как среди них если не половина, то треть — точно, приехавших на лето. Из Ярославля, Москвы, более мелких городов.
Река, футбол, походы в близлежащие посадки молодых ёлочек, раскинувшиеся на несколько десятков гектаров в широкой плавной петле, которую делает река за деревней...
Маслят там просто неимоверное количество — таскаем бельевыми корзинами, просунув в ручку палки, потому что одному тяжело. Иногда успеваем и два раза обернуться.
Час-полтора, и корзина набита доверху.
Правда, чистить их потом, эти маслята... через несколько минут все руки чёрные, в не отмывающейся ничем, кроме песка, слизи, и даже вроде бы какое-то ощущение оскомины на пальцах (именно так) появляется.
Зато потом, пожаренные с картошечкой, или зимой, с той же картошкой, но уже солёные, извлечённые из банок, где они щедро переложены смородиновым листом, хреном да лаврушкой... Это, я вам скажу, описать невозможно, это надо почувствовать.
Ну, а вечером, как водится, кино и брёвна.
Я снова рассказываю "Момент истины", и более благодарных слушателей, пожалуй, у меня ещё не было.
Тем более, что делаю я это почти на автомате, текст словно бы сам всплывает перед глазами. Вот интересно, а раньше ведь такого не было! Может, потому, что рассказываю во второй раз? Не знаю...
В нужных местах то драматически понижаю голос, делаю паузы, то повышаю, стараясь передать диалоги в лицах.
Кажется, получается неплохо. Во всяком случае, когда Павловский успел застрелиться, один из слушателей аж вскрикнул.
Ну, и само собой, делаю ремарки-пояснения, в стиле "Семнадцати мгновений весны".
Вот в то время, когда я рассказывал от нормах снабжения питанием служебных собак, из темноты, со скамеечки у дома, где мы устроились, раздался какой-то странный смешок и следом — ругательство, но звучащее скорее восхищённо, чем угрожающе или оскорбительно.
Все повернули голову, как по команде, и уставились на подходящего к нам довольно-таки тщедушного мужичка, местного конюха. Сидели-то мы на его брёвнах.
Безобидный такой, вечно полупьяненький, постоянно пропадал на реке с удочками, а когда не рыбачил, возился со сбруей в пристройке к конюшне, служившей одновременно и сторожкой, и складом, а бывало, и спал там же. И никогда не обращал внимания на то, что мы, забравшись на жерди загона, где ходили незанятые на работах лошади, взбирались на их спины, предварительно подманив круто солёной горбушкой, притащенной специально с этой целью, и без седла и уздечки, охлюпкой, делали несколько кругов. Не гонял то есть.
— Это ж что же за историю ты тут рассказываешь, милок? То шумите всю ночь так, что спасу нет, а теперь который день уже тихо. Ты откуда про собачек-то служебных такое знаешь? Да и остальное больно ловко получается, словно и не пацан рассказывает. Третий день слушаю, всё в толк не возьму — сам придумал, или кто из взрослых рассказал?
Ты же вроде не здешний, не видал я тебя тут раньше?
Опаньки!
Это что же, и есть тот контакт, которого я жду?
Да чепуха полная. Уж на кого-кого, но на дядю Веню подумать можно в последнюю очередь.
— Чего молчишь? Давай, говори дальше, уж больно ловко у тебя получается. Не как в книгах сейчас пишут, да в кино показывают, словно мы с дураками воевали. Как дали нам эти дураки, так и до самой Москвы драпали.
Ну, потом, конечно, и мы им юшку пустили.
Да только уж больно дорого нам это встало, да. Только из деревни двадцать человек ушло сразу. Да потом ещё столько же, а вернулось, кроме меня, ещё пятеро, и всё. Все перераненные, сейчас только я да вон, Витька Борзов да Вовка Макаров живы. А в кино-то вам показывают, что мы их пачками клали.
И снова выругался.
— А вы где воевали, дядь Вень?
— Начинал на Западном, а потом на Втором Белорусском. Слыхали о таком?
— Так вы Берлин брали?
— Нет, Берлин не брал. Под Могилёвом в сорок четвёртом меня ранило, 27 июня. В живот осколок попал, думали, не жилец. А вот выжил, хотя и комиссовали. Половину желудка вырезали, хорошо хоть кишки остались.
И снова выругался.
— А где начинали?
— А как раз под Минском, в окружение там попали, в июле. Две недели по лесам прятались, но к своим вышли. Да ещё оружие сохранили, поэтому нас не к стенке, а снова в окопы. А вы думаете, только мы окружали? Меня через неделю после начала призвали, да таких, как я, под танки и бросили, с винтовками да гранатами. А сверху самолёты, ихние, наши-то не больно летали.
— Как-то вы уж очень мрачно описываете, словно нас всё время били...А как же Смоленское сражение, Брестская крепость, оборона Лужского рубежа, Ханко?
— Так и били, пока не поумнели. Ты вот говоришь, оборона, то, сё. А у нас как перед войной пели? — малой кровью, могучим ударом. Меня первый-то раз легко ранило, ногу навылет пониже колена, кость цела осталась. Перевязали, в медсанбат не успели отправить, да и хорошо — разбомбили его. Никто не уцелел. А у нас от роты за день и половины не осталось. Вперёд, и всё тут. А там пулемёты, да миномёты бьют. Кто поднялся, тому пуля, или осколок, а кто остался, тот и выжил.
— Так что же, одни трусы уцелели? Кто же тогда блицкриг-то остановил?
— Ишь ты, слов нахватались... блицкриг... война это была, а не блицкриг. Или мы их, или они нас, вот так вот. Что-то ты говоришь, прямо как наш комиссар. Не всё вам рассказывают-то, не всё. Ты что же, думаешь, что я прятался за чужими спинами? Погоди-ка!
Дядя Веня скрылся в доме, а мы остались сидеть на брёвнах. Все молчали, и чувствовалась какая-то напряжённость. Ну да, откуда им знать, как это было, и чего стоила нам Победа. Это сейчас, в XXI веке, сколько угодно каких угодно материалов — от откровенной псевдохудожественной чернухи до любых почти архивов и мемуаров, а тогда...
Хотя — Бондарев, Бакланов, Воробьёв, Быков, Курочкин — всё это ведь уже напечатано?
"Проза лейтенантов" — "Батальоны просят огня", "Последние залпы", "Южнее главного удара", "Пядь земли", "Мертвые сраму не имут", "Третья ракета", "Убиты под Москвой", "На войне как на войне" — всё это и многое другое.
Да тот же "Горячий снег". Хотя нет, его Бондарев ещё не написал, это год то ли 70-й, то ли 71-й.
Тем временем в доме зажёгся свет, потом, через пару минут, погас, и на крыльце появилась фигура дяди Вени, а в раскрывшееся окно высунулась его жена и визгливо закричала — Венька, ты куда, совсем голову пропил? Куда медали ночью потащил?
А дядя Веня подошёл ко мне, и со словами — Ну, гляди! — раскрыл коробку, посветив туда фонариком. Надо же, предусмотрительный какой.
Вот это да!
В коробке оказались две(!!) медали "За отвагу", ордена "Славы" 3-й степени и "Красной звезды", медали "За оборону Москвы", "За победу над Германией", "За боевые заслуги", и, что меня совсем добило, орден "Красного знамени", по своему статуту лишь немного уступавший ордену Ленина.
Это кем же был наш конюх, чтобы получить такие награды?
— Дядя Вень, а вы кем были?
— Сначала в пехоте, малец. А как под Москвой ранили, уже когда наступление наше началось, три месяца в Горьком в госпитале провалялся. А оттуда снова в пехоту, да вот приглянулся я чем-то командиру разведроты, он меня к себе и забрал. Четыре раза с языком возвращались — знаешь, что такое язык-то?, а "Знамя" за последнего получил, то ли майор, то ли полковник, важный оказался.
Это уже в Белоруссии, в 44-м, в мае. Ушло шестеро, а вернулись двое, я да лейтенант наш, командир группы. Нам ордена, а от них и могил не осталось. А там меня и ранило, и демобилизовали.
Ну ладно, ты давай, рассказывай, я тут посижу с вами.
Однако! Вот тебе и дядя Веня, которого в деревне, как я заметил, никто всерьёз не воспринимал.
Рассказывал я ещё три вечера, и каждый раз он выходил к нам, молча пристраивался в сторонке, и так же молча слушал, никак больше не комментируя и словно бы не реагируя.
Пацаны, кстати, стали к нему относится совсем по-другому. Во всяком случае, ни шуточек, не передразниваний его коронного — хозяйка, плесни полстаканчика? — с которым он с удивительным чутьём появлялся там, где что-то намечалось, не стало.
Интересно, а что же, раньше не знали? Ну ладно, не моё это дело.
Тем более, что мне стало не до того — в один из вечеров наконец пожаловал тот, кого я и ждал — участковый.
Было ещё не поздно, мы только-только устроились на брёвнах, и тут он и подъехал, на своём мотоцикле с коляской, ну прямо как у героя Жжёнова из "Берегись автомобиля", откуда-то со стороны реки.
Все сразу притихли, а сидевший рядом со мной Юрка заёрзал и заозирался. Участковый махнул ему рукой, и Юрка бросился к нему. Они обменялись парой слов, после чего участковый уехал, Юрка же вернулся в глубокой задумчивости, отмалчиваясь на вопросы — Ну чего он?, вернее, мыча что-то невразумительное.
И вот что это было?
Разошлись в этот раз довольно рано, все чувствовали себя неловко, и уже дома Юрка сказал мне — Давай сходим завтра на центральную усадьбу, в библиотеку? Юрий Иванович просил.
Вона как, они тёзки, оказывается.
— А зачем, не сказал?
— Нет. Да думаю, и так понятно.
— И чего тебе понятно?
— Ну поговорить он с тобой хочет.
— Ага. А другого способа, значит, пригласить не нашёл.
— А я-то откуда знаю?
— Ну да, ну да. Слушай, Ныряльщик, вот терзают меня смутные сомнения — а ты точно мне всё рассказал?
— Да всё.
— Понимаешь, у меня такое ощущение, что ты опять недоговариваешь. То ли боишься, то ли сомневаешься... не знаю. Давай уж, колись, что там ещё за сюрпризы будут.
— Давай завтра, а? Сам всё и спросишь.
Ну, завтра, так завтра.
А хорошо в библиотеке!
Просторно, уютно и, несмотря на навалившуюся с утра жару, прохладно. И пахнет по-особому, книгами.
Только нет никого, кроме нас с Юркой.
Мы уже с полчаса бродим между полок, перебрасываясь незначащими фразами, и ждём, когда же подъедет участковый.
— Ты ничего не перепутал, он точно будет?
— Да сказал же, завтра в 11 приходите в библиотеку.
— Ну, а сейчас?
— Да мало ли что, может, дела какие.
— В общем, так — ещё полчаса ждём, и домой.
И тут за окнами послышалось приближающееся татаканье мотоциклетного двигателя, заглохшее у входа, и через минуту в читальный зал вошёл Юрий Иванович.
Со словами — Извините, опоздал — поздоровался за руку с Юркой и со мной, и предложил — А пойдёмте, посидим в тенёчке, чтобы народ не смущать, вон скамеечка какая удобная?
И кого тут смущать, интересно? Если кроме нас, одна только библиотекарша?
А скамеечка и впрямь удобная, стоит в тени, поодаль от входа, так что незамеченным никто не подойдёт, сама широкая, со спинкой.
Самое место, чтобы интриги плести. На глазах у всех, ага...
— Юра, не в службу, а в дружбу — я видел, у магазина вроде ящики с лимонадом разгружают, сходи, купи по бутылочке? Пить охота.
И протягивает Ныряльщику рубль.
Так-так, похоже, у нас приватный разговор намечается.
До магазина метров сто, туда-обратно минут пять, да там сколько-то ещё.
Вполне можно успеть сказать что-то важное без лишних ушей. Ныряльшик, видимо, о том же думает, ишь, как насупился.
Обидно, что не доверяют ему. А ведь не доверяют, к бабке не ходи. Но делать нечего, взял деньги, пошёл. За лимонадом пошёл, не к бабке.
— Сергей Александрович, давайте договоримся — расскажем всё друг другу как есть, без утайки? Ну конечно, основное.
— А давайте, Юрий Иванович, почему бы и нет? Только сначала вы, ладно? Всего на несколько вопросов ответьте, а то уж очень меня сомнения одолевают.
А потом и я всё расскажу.
— Очень рад, что не ошибся в вас. Спрашивайте, Сергей Александрович.
А уж я как рад, слов нет... Так, что на данный момент самое существенное?
Во-первых, дошли ли всё же письма, или хотя бы одно. И если дошли, то почему ничего не изменилось — не захотели, не смогли, не успели? Или изменилось, но только я этого не знаю.
Во-вторых, кто обо мне знает. Имеется в виду, из высшего руководства. И что знает.
И в-третьих, какие на меня существуют планы.
Угу... и ещё — любит ли слонопотам поросят, и как он их любит. Шутка.
Ну, и про Ныряльщика поподробнее.
А там по ходу дела ясно будет.
Вряд ли, конечно, мне расскажут вот прямо всё и сейчас, но хоть версию предложат.
А мы будем посмотреть.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
