|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Олег Верещагин
ЗВЕЗДА КОРОЛЕЙ
На свете есть так много огня,
Но меньше, чем нужно мне.
Чем нужно, чтобы согреть меня
В такой ледяной стране.
Здесь ходят босыми, и лето совсем.
Когда же станет теплей?
Но мне отвечают: "Не раньше, чем
Взойдёт Звезда Королей!" -
Однажды днём, сквозь пальцы ветвей,
На брошенном берегу...
И мы проснёмся в цветущей траве,
Хотя засыпали в снегу.
И будет счастлив на этой земле
Любой, кто к тому готов.
Тому, кто ждёт Звезду Королей,
Нет дела до холодов.
Сколь часто я, пытаясь пить,
Резал губы об лёд.
Столь часто станут дожди нисходить,
Если она взойдёт.
Она как алмаз, что спасён в бою,
Она золота и бела,
И многие отдали кровь свою,
Чтобы она взошла.
И тот, кто увидит — пребудет свят,
И сможет вернуться домой.
Пока же оттуда идёт снегопад,
И с неба пахнет войной.
Зима приближается с плетью своей,
И остро её копье.
А нам — доживать до Звезды Королей...
...иль умирать за неё.
Арандиль. Звезда Королей.
ПРОЛОГ.
ЭСТЕЛЬ — ЗНАЧИТ "НАДЕЖДА".
Раздол.
Лето 2941 года Третьей Эпохи.
Самый страшный зверь - неуверенность.
У него гладкая шерсть и ядовитые когти.
Он спит по ночам у моей кровати
И прячется от солнечных лучей за шкафом.
От его дыхания стынет воздух
И увядают цветы в вазах.
Но я возьму кривой отточенный нож
И вонжу его в горло этому зверю!
Amarin. Бестиарий.
Дракон издыхал.
Ещё упирались в землю могучие лапы, ещё горели алым грозным светом свирепые глаза, ещё сыпались из отверстой жуткой пасти жгучие искры... Но вошедший по самую рукоять под нижнюю челюсть эльфийский, откованный древними мастерами, меч не оставлял огромному чудищу надежд выжить. Пришла его расплата — неотвратимая расплата за сотни лет безжалостного и свирепого истребления слабых и беззащитных!
Бесстрашно подойдя к самой пламенеющей пасти, юный воин-победитель решительным властным жестом взялся за рукоятку меча...
...Эстель со вздохом выпустил гладко выструганную, правильно обмотанную ремнём рукоять. С отвращением — очарование игры спало — посмотрел на нелепую коряжину, которую ещё какой-то миг назад — подумать только! — воображал драконом. Эхххх... Да нет. Какой дракон? Ничего общего, конечно. Уголёк в левом глазу потух, и казалось, что дракон с чего-то вздумал весело подмигивать. В правом ещё горел...
Мальчишка сердито пнул по "нижней челюсти" — из "пасти" веером посыпались искры от набитых туда углей. Ничего, скоро потухнут сами — трухлявая коряга сырая насквозь...
Самодельный меч он всё-таки вытащил, жалко было оставлять плод долгого труда, получившийся очень похожим на настоящий. Удивился мельком — а древесина-то под "челюстью" не такая уж трухлявая, пожалуй, и настоящий меч так в неё не вгонишь. А он развоевался и каким-то образом ухитрился всадить деревяшку по самую рукоять.
Дракон больше не пугал, играть не хотелось. Эстель подошёл к "драконьему хвосту" и, усевшись на него верхом, достал из стоявшей тут же сумки платок, в который были завёрнуты краюшка хлеба, пара толстых ломтей ветчины и привядшие, помятые перья сладкого лука. Расстелил платок, поставил рядом флягу с разведённым вином и заболтал было ногами, но тут же перестал — подкатило раздражение. То самое, которое и погнало его в лес...
...Да он выше любого из этих гномов!!! (Что уж говорить про невысоклика, который больше походил на перепуганного и измождённого суслика, подчиняющегося неумолимым обстоятельствам — казалось, он готов вцепиться в какую-нибудь дверь и завопить, что никуда не поедет, а мешает этому только понимание, что гномы его всё равно с собой утащат, и вдобавок ещё надают пинков перед этим. На прикорм дракона они его с собой взяли, что ли? Вряд ли он на что-то ещё годится...) И он, Эстель, лучше любого из гномов умеет владеть мечом — они-то больше привычны к кайлу! Ввввоины! На ходу наступают на свои же бороды! О несправедливый, жестокий, глупый мир! Гномы едут воевать дракона! Гномы! А настоящий взрослый... почти взрослый воин всей душой, всем сердцем стремится к подвигам — и его за шиворот извлекают из тюка. Где это видано?! Где видано, чтобы воин вообще отправлялся на войну в тюке?! А ведь пришлось... Под взглядами — изумлёнными, правда, не насмешливыми — этих длиннобородых коротышек, самый высокий из которых на полголовы ниже его! Под взглядами — удивлёнными, укоризненными, хорошо, что тоже не насмешливыми — эльфов.
ЗА ШИВОРОТ!!!
Эстель свирепо шмыгнул носом.
Гномы и этот... суслик мохнолапый... ушли на дракона. На дракона! О Элберет Гилтониэль и прочие Валар!!! Да от них шуму больше, чем от камнепада! Дракон умрёт от хохота... Хотя... может, это как раз и есть их план? Ха.
Но они-то так или иначе ушли воевать. А он остался. И юные эльфы, в том числе — и друзья-приятели — не были столь тактичны, как их старшие. Куда там! Уже к тому вечеру он услышал, как даже малыши, едва-едва только научившиеся ходить, увлечённым громким хором, слаженным и звонким, как после долгих репетиций, типично эльфийским таким, тут и там распевают песенку про отважного воина, который, чтобы не бить ноги в долгом пути, поехал убивать дракона в качестве гномьего груза. Но вот беда — забыл спросить маму, можно ли ему пойти в сраженье...
Подрался, конечно. Что ещё оставалось... Не с малышами, разумеется, а с теми, кто их подучивал — благо, те и не думали скрываться и тоже вовсю распевали. Он честью попросил перестать, когда услышал песенку в очередной раз. Даже почти спокойно попросил. Даже почти вежливо. Ага. Конечно. Перестали они. Разошлись ещё больше! Ну и пришлось... тем более, что назревала уже и большая драка — юные приятели из людей, сперва тоже с трудом сдерживавшие смех, наконец обиделись за Эстеля ещё сильней, чем он сам — и её надо было остановить, как положено вождю, выйдя на поединок...
...А мама опять огорчилась — во второй раз. За два дня. Нет, в третий. Первый раз — когда узнала, что он хотел убежать с отрядом Торина. Второй раз — когда узнала про драку (не скрывать же было). Третий — когда пришлось признаться, что он плюнул на костюм Эрестору, который их, дерущихся, разнимал. Звонкоголосому подлизе Лагору хорошо, он тут же сделал скромное лицо и что-то шелестел под нос извинительное и умильное, его и на землю-то сразу поставили, он достал белоснежный с кружевной вышивкой, совершенно... совершенно... совершенно девчачий, вот! ДЕВЧАЧИЙ! ДЕВЧАЧИЙ! — платочек и начал лечить свой нос (ха-ха! Хороший был ударчик!) А ему-то что делать, если второй раз за день хватают за шиворот и поднимают над землёй так, что даже не лягнёшь и не укусишь?!
Он и плюнул.
Нет, противно, конечно, если честно говорить. Гадко даже. Не по-воински совсем. И мама огорчилась очень...
...Эстель сник. И никакой Лагор не подлиза, просто эльфы не ссорятся со своими старшими, потому что те никогда даже не ругают своих детей не за дело. Если ругают — значит, было за что... А Эрестор за костюм и не сердился вовсе, его, Эстеля, поставил наземь и только головой покачал укоризненно, и только Лагору и выговаривал — за то, что "если язык такой острый, то нужно следить за ним, как за мечом в неопытной руке — не ранить бы друга! А лучше и вовсе не доставать его без дела из ножен; но что у тебя было за дело? Высмеять того, кто совершил поступок, о котором ты и сам мечтаешь, но на который не осмеливаешься?" Припёк, Лагор даже захлюпал тихонько... И разбитый подбородок он же сам Эстелю и лечил потом, когда Эрестор ушёл — сосредоточенно водил руками и ответственно-серьёзно хмурил брови, пока ссадина не сошла. А потом ещё и прощенья попросил.
А у него, Эстеля, язык в ответ не повернулся. Он что-то буркнул грубо и ушёл вместо того, чтобы ответить тем же — а ведь драку-то затеял он!
Я очень плохой, подумал Эстель с типично детским раскаяньем. От меня всем на свете одни хлопоты и неприятности. Только и могу, что побеждать выдуманных драконов из коряги... да драться с друзьями и огорчать маму.
Он подпёр подбородок кулаком и глубоко задумался, неподвижно сидя на "хвосте": мальчишка-нуменорец чистой крови, о чём ясно говорили длинные тёмные волосы и большие серые глаза. Он и правда был повыше любого гнома — длинноногий, худощавый, но уже плечистый, выглядевший на обычный человеческий взгляд не на десять, а скорей на двенадцать лет, а то и побольше. Простая охотничья куртка, потёртая и продранная в нескольких местах, но аккуратно зачиненная явно женской рукой — надета поверх серой рубахи, кожаные штаны — в таком же состоянии, что и куртка, мягкие высокие сапоги подбиты сталью и тоже изрядно замучены владельцем. На широком поясе с бронзовой витой пряжкой висел охотничий нож — настоящее оружие, не деревянный меч...
...Но вот интересно, как же я всё-таки так ударил деревяшкой?
Соскочив наземь, Эстель немедленно попробовал повторить удар. Меч в общем-то вонзался... но хорошо если на пол-ладони, а от ударов в полную силу заныли кисть, локоть и плечо. И ещё — при особо свирепом ударе фляжка упала с "хвоста" и, конечно, разлилась.
Мир был против десятилетнего дунэдайн. Определённо.
Эстель постоял, угрюмо глядя себе под ноги. Потом тяжело вздохнул и, сев наземь, уже не на дра... тьфу, корягу! — принялся за еду. Во фляжке ещё осталось на пару глотков, а когда вкусно ешь, то мысли сами собой становятся посветлей, даже если всё очень плохо. За деревьями и ниже не так уж далеко шумел Бруинен, и Эстель подумал, что, если уж так, то можно будет выкупаться. Конечно, одному купаться неинтересно, а компанию искать — не хочется, по крайней мере — пока... но всё-таки! Ещё один светлый лучик радости в беспросветной жизненной мгле, как в одной книжке написано. Книжку Эстель не очень понял, но выражение ему понравилось и запомнилось.
Здесь, где он сейчас находился, росли в основном ели, а выше, над крутыми склонами Мглистых Гор, начинались во все шесть времён года (1.) полные холодного ветра вересковые пустоши. А вот ниже, у самой реки, лес светлел — буки и дубы подбирались почти к самой воде. Западней лежал брод, а восточней — мост, вёдший в сам Последний Домашний Приют. За ним ещё дальше к востоку можно было подняться к единственному здесь перевалу через Мглистые Горы — Ступеням Димрила.
1.По календарю Раздола в году именно столько времён года: туилэ (весна) — лайрэ (лето) — йавиэ (осень) — лассе-ланта (увядание) — хривэ (зима) — койрэ (пробуждение). Между осенью и увяданием есть пять особых дней-эндери, а завершается год меттарэ ("никаким" днём).
Ривенделл — Разол, Имладрис, Карнингул — был маленьким, если подумать. И всю свою жизнь — сколько помнил он себя — Эстель жил здесь.
Нет, тут не было скучно. И уж тем более — не было плохо. Это был Дом. Тут хватало места для учёбы и для любой игры. Для интересной жизни. И мама тут была. И друзья. И много всякого, за что Эстель был благодарен этой самой интересной жизни — впрочем, благодарен в очень небольшой степени, если честно, потому что искренне считал все эти блага неотъемлемой частью этой самой жизни. А за то, что кажется нам неотъемлемым, мы не благодарим и не испытываем благодарности. И ценим это, вспоминаем это, стремимся к этому — лишь когда теряем так мало ценившееся. Но... но в конце-то концов, за пределами этого спокойного, уютного, весёлого дома жили (и злодействовали!) настоящие, не из коряги, драконы, врубались в недра гор гномы, и в длинных подземных переходах перемигивались их рабочие фонари. Где-то жили эти мохнолапые полурослики — в конце концов, наверное, тоже интересная земля... Мчались по загорным степям конные отряды, и высокие травы хлестали по носкам сапог в чеканных стременах. Орочьи шайки спускались со склонов гор по ночам. Лесными тропами наперерез шли Следопыты. Двигались по древним трактам караваны, везли из земель под иными звёздами чудесные товары, загадочные вещи, невиданных зверей. Поднимались ввысь белые башни людских городов, струились реки, и на чёрные, бурые и золотые пляжи мерно накатывались волны вечного Моря...
И обо всём этом Эстель читал. Ему об этом рассказывали. Рассказывали те, кто всё это видел. Кто участвовал в этом. И глупо было бы требовать, чтобы он не мечтал об этом и не рвался отсюда. И если раньше это были лишь мечты, то в последние год-полтора мечта стала мучительным желанием. Эстеля сдерживало лишь то, что он не очень понимал — и отдавал себе отчёт в этом непонимании — что он будет делать там, в этом мире?
А вот вчера — словно бы лопнули какие-то цепи. Цепи благоразумия, что ли? Много ли его у мальчишки, которому от роду десять лет?! Они и так его уже очень-очень долго удерживали, если по правде.
Я всё равно убегу, подумал Эстель, вставая и медленно собирая вещи. Я обязательно убегу и всем докажу, что...
Дальше — увы — мыслей не было. Точнее, было что-то, что непременно нужно было сделать, чтобы доказать всем на свете: он — мужчина. И воин. Чтобы бороться со Злом — как в книгах, песнях и рассказах воинов, которые можно слушать часами — хотя бы в Каминном Зале... В конце концов — разве выдумка всё, что там рассказывалось? Нет, не выдумка. И разве не было тех, кто отважно сражался, будучи не старше его самого?! Нет, были!
А пока — надо искупаться. Просто необходимо. Чтобы остыть. И поскорей, иначе Бруинен вскипит, когда он в него прыгнет.
Мальчик ещё раз бросил взгляд на корягу. Дракон подмигнул алым глазом, и Эстель опасливо задержался. И первый десяток шагов сделал спиной вперёд, не сводя с коряги глаз.
Может, всё-таки она — немного дракон? Только этот дракон притворяется?..
...Эстель не собирался ни от кого прятаться. Он просто шёл, как ходил всегда, и если бы ему сказали, что он движется бесшумно и незаметно — он бы искренне удивился. Но так или иначе, а шум голосов был им услышан издалека.
На берегу Бруинена — как раз там, где он собирался искупаться — уже кто-то был. Судя по голосам — дети. Вообще-то в Раздоле жило не так уж мало детей — и детей эльфов, и маленьких дунаданов. Но крики, как мог разобрать задержавший шаг Эстель, были на северном наречии весторна — на нём в Имладрисе не говорили, хотя все его знали.
Эстель не привык бояться чужих. Не умел он их бояться, если уж совсем точно. Ни разу в жизни не видел он злого — не разозлившегося, а именно злого — человека, ну а злых эльфов вообще не бывает. И сюда никак не могли попасть на самом деле злые существа-нелюди. Никакие. Поэтому, в первые мгновения замедлив шаг, мальчик тут же ускорил его — ему стало любопытно, кто же там, на небольшом галечном пляже около холодного потока?
Последние шагов сто он уже почти пробежал — впрочем, не от особой спешки, а просто потому, что тропка тут стала очень крутой, ползти-хвататься за ветки и корни было некогда, да и неохота, и Эстель фактически прыгал по сумасшедшей крутизне, ощущая при каждом прыжке совершенно упоительное замирание под сердцем. Он знал, куда прыгать — нет, он не помнил этой тропки умом, просто его тело знало, какие надо совершать движения, чтобы не покалечиться. Последний прыжок — уже шагов на десять вниз-вперёд, не меньше, совершенно сумасшедший — Эстель совершил через высокую стену можжевельника на опушке. И ловко приземлился на ноги на гальке — в шаге от колючих зарослей, в пяти шагах — от быстрой прозрачной воды, между которой и им стояли несколько мальчишек. На берег был наполовину вытащен большой, прочно и умело связанный крапивными верёвками, плот — с лежащими на настиле самодельными вёслами, кое-какой нехитрой самодельной рыбацкой снастью и несколькими потёртыми большими кожаными дорожными мешками с широкими удобными лямками и тугими завязками горловин.
При виде так стремительно и нежданно, а главное — тихо выскочившего из леса незнакомца ребята (до этого они явно обсуждали, стоит купаться, или нет в уже заосеневшей, да и без того не тёплой, воде?) резко обернулись и тут же инстинктивно сбились в кучку (один — впереди, остальные сзади и по бокам чем-то вроде клина), настороженно разглядывая дружелюбно улыбающегося Эстеля. Они до такой степени отличались друг от друга — высокий, вровень с явно самыми старшими в этой компании ребятами, темноволосый, стройный, с тонким лицом Эстель и светлоголовые и рыжие, вихрастые, крепкие, плечистые северяне — что эта настороженность была почти неизбежна. Замечательный слух Эстеля помогал ему ещё издалека уловить перешёптывания:
— Ой! Это эльф?!.
— Нет, Высокий Человек, нуменорец...
— Дунадан, не нуменорец...
— Это одно и тоже...
— Мы что, зашли на чужие земли?..
— Я говорил, не надо на этот берег, ну я же вам говорил!..
— Он всё равно просто мальчишка, как мы...
Мальчишки были дейларны, люди из Дейла, королевства без короля, названного так по давно разрушенному драконом Смогом (тем самым!) столичному городу. Их выселки всё чаще появлялись на землях бывшего Рудаура — подальше от дракона в горе, да и ещё потому, что население Дейла росло, а земли больше не становилось. И Владыка Элронд был не против. Люди других народов, даже родственных дейларнам — роханцы, беоринги — недолюбливали обитателей Приозёрного Королевства за скупость и торгашество, но воевали дейларны по-прежнему хорошо и хмуро-упорно отказывались хоть как-то поклониться Тьме, хотя та просто-напросто валом валила с Юго-Востока и не раз подступала к поселениям дейларнов — и с оружием, и с лестью, и с подкупом. Малонаселённый Имладрис был вовсе не против иметь таких соседей.
— Здравствуйте, — Эстель вежливо отсалютовал мальчишкам. И тут же смутился — а что дальше-то? Он никогда, сколько себя помнил, ни разу не знакомился со своими ровесниками "специально" — всех их, здешних, он знал, сколько себя помнил, со всеми дружил с тех же пор... а с редкими приезжими сверстниками его знакомили взрослые. — Рад вас приветствовать, — добавил он уже не так уверенно. — Пусть вам будет удача на этой земле.
Мальчишки заулыбались. Немного даже облегчённо — они, конечно, наслушались от старших рассказов про хозяев Имладриса и наверняка полезли в эти края, чтобы испытать свою смелость и увидеть "эльфийские чудеса". Эстель слышал, как эльфы — кто со смехом, а кто возмущённо — рассказывали, что среди людей ходят упорные байки: мол, эльфы крадут человеческих детей. Наверное, и эти мальчишки слышали такие истории и теперь ощущали себя очень смелыми...
— Эй, как тебя зовут?! — весело кивнул один из них — на пару-тройку лет старше, кажется — Эстелю. И спросил по-настоящему дружелюбно, явно готовый без долгих околичностей познакомиться и, может, даже подружиться с нуменорским мальчиком.
— Эстель, — отозвался Эстель, тоже с любопытством разглядывая ребят. К его удивлению, мальчишка фыркнул:
— Эстель... и всё?
— Ну да... — пожал плечами Эстель. — А что тут такого?
— Эстель чей сын? — мотнул волосами, стянутыми повязкой, мальчишка. — Например, меня зовут — Скэр сын Мара. А ты чей сын?
— Гилраэнь, — осторожно ответил Эстель. Ему почему-то мгновенно перестал нравиться разговор, и он ощутил какое-то отчётливое неудобство. Словно наступил ногой на невидимую ловушку — она ещё не сработала, но тело уже ощущает её злую готовность...
Кто-то из мальчишек нехорошо захихикал. Остальные запереглядывались — насмешливо-удивлённо. Скэр присвистнул удивлённо-пренебрежительно:
— Это же всего лишь имя матери! У тебя есть отец?
— Нет, — растерянно покачал головой Эстель. И покраснел против своей воли. Мальчишки засмеялись уже открыто, но Скэр, сердито на них посмотрев (смех тут же прекратился), осведомился:
— Может, он погиб в бою? — и поучительно добавил: — Тогда тем более надо в первую голову называть его. Это же великая честь!
— Я не знаю, кто он был... — Эстель совсем растерялся. Тут уже и Скэр не удержался от смеха, а ещё один из мальчишек — с ехидными рыжими глазами, из тех колючек-заноз, что есть в любой подобной компании — спросил:
— Так ты ублюдок? Может, ты и не нуменорец по отцу никакой?
Эстель набычился. Он знал слово "ублюдок" лишь из книг, никто среди его друзей так ни о ком не говорил — но сам разобрался в его значении. И сейчас обиделся даже не за себя — за маму. И, не сводя глаз с насмешника, отчётливо произнёс то, что ему знать было совершенно не положено и что даже между друзьями и даже в шутку никогда не говорилось в компании мальчишек Раздола, и эльфийских, и человеческих:
— Ты сам ублюдок. Тебя орочья болталка сделала.
— Ах ты... — рыжеглазый враз захлебнулся словом, задохнулся от молниеносной, характерной для северян бешеной злости, глаза из рыжих стали белыми. — Да ты сам полуорк, грива чернявая, небось, твою мамашу вы...
И полетел наземь.
Эстель вцепился в обидчика в стремительном, длинном и тяжёлом рысьем прыжке с явным и совершенно чистым, как первый снег, намерением его убить. Сшиб с ног. Навалился и замолотил кулаками, толком не видя, куда бьёт — но каким-то чутьём точно выбирая места для ударов. В глазах повис мгновенный алый туман, в ушах ревело. Ударов, которые в ответ расчётливо и сильно наносил старший и намного более опытный в настоящих драках северянин, маленький нуменорец просто не ощущал, и рыжеглазый, перепугавшись, сперва перестал бить и только отбивался, а потом закричал перепуганно, уже просто заслоняясь руками:
— Парни, уберите его, он меня у... — и громко, бессильно захрипел, потому что Эстель с тонким свирепым рычанием наконец вцепился ему в горло — так, что у мальчишки разом отбило дыхание, выпучились глаза, а язык вылез изо рта наружу. Из последних сил он вцепился в руки нуменорца, но разжать их уже не мог и в тоске и ужасе судорожно заколотил ногами по песку — худощавый темноволосый мальчишка методично и безжалостно выдавливал из него недолгую и внезапно ставшую такой осязаемой и дорогой жизнь, и сделать с этим ничего не получалось! К счастью, остальные северяне, увидев, что дело не в шутку пахнет убийством, опомнились от оцепенения и силком растащили схватившихся. Эстеля оттаскивали и держали вчетвером — за руки и ноги, причём держали с опаской, как дикого зверя. Он не ругался, не грозил, не кричал, только извивался в сжавших его дрожащих руках — стремясь к одному: вырваться и закончить начатое. Рыжеглазый сипел, скорчившись на земле и держась руками за горло — в глазах его были ужас и неверие, что остался жив... Мальчишки отволокли Эстеля подальше и бросили наземь, а сами отпрыгнули в стороны. И правильно — тот моментально вскочил, казалось, даже не коснувшись земли, рванулся вперёд, выдёргивая нож — и уперся в выставленные ладони Скэра:
— Погоди, постой, не надо, — словно говоря с диким зверем, произнёс отчётливо и раздельно мальчишка, не сводя с Эстеля испуганных и уважительных глаз. — Эйар сказал глупость, он извинится и, если хочешь, даст виру. Не надо убивать за глупость. У него длинный язык и короткий ум. Не убивай его, нуменорец. Не убивай его. Не убивай. Он просто дурак. Он не враг. Не убивай.
Всё это было сказано совершено серьёзно. Эстель с трудом перевёл дыхание и словно бы опомнился. Буркнул:
— Мне не нужна от него никакая вира.
Мальчишки с откровенным испугом запереглядывались. Противник Эстеля, разминавший горло, сидя на земле, побледнел ещё больше и приоткрыл рот, неверяще глядя на него. Скэр покусал губу и быстро спросил:
— Так ты что... всё-таки хочешь мстить?
— Я? — Эстель вдруг понял, о чём они говорят. Он же отказывается от виры! А значит по их законам — хочет крови, а не серебра или золота... — Нет... я не это имел в виду. Я просто не хочу больше... если он тоже больше не будет...
— Я не буду, нет! — поспешно прохрипел рыжеглазый, мотая головой, выставляя левую руку жалким умоляющим жестом (правой он держался за горло), и никто над ним не посмеялся. — Прости меня, я и в самом деле дурак...
Эстель только теперь ощутил, что лицо у него здорово разбито в нескольких местах, и раны начинают саднить. Эйар его здорово отделал — а он даже и не пытался защищаться, вообще забыл о защите и только сам атаковал... Он пошёл к воде (мальчишки расступились поспешно и перепуганно), присел на корточки и стал промывать ссадины холодной, пахнущей снегом бруиненской водой, в которой так и не искупался сегодня. За спиной было испуганное, уважительное и в то же время какое-то отчуждённое молчание. И, когда он поднялся на ноги и так же молча пошёл к лесу — перед ним снова расступились. А он не оглянулся. Шёл очень ровным шагом, очень прямой и полный гордого достоинства. Мальчишки на берегу не посмели даже пошевелиться, пока он не скрылся за деревьями...
...и побежал — побежал со всех ног, не разбирая дороги — и заплакал на бегу — заплакал горько, навзрыд, как плачут смертельно обиженные дети — только когда его уже не могли видеть с берега.
* * *
— Эстель вернулся только что. Он в зале.
Женщина — молодая, высокая, красивая, немногочисленные старинные украшения на которой казались некоей частью её сущности — замедлила шаг на лестнице, ведущей в беседку, чуть сведя брови в ответ на негромкие почтительные слова поспешно-танцующе спустившейся навстречу синдарской девушки. Кивнула с явным облегчением:
— Спасибо, Лаэр.
Шедший следом и чуть сбоку ещё не старый, но густо-седоволосый атлет в чёрной одежде с длинным мечом на украшенном серебром и рубинами поясе — человек, явный нуменорец — усмехнулся суховато, но по-доброму:
— Ну вот. В конце концов, недаром же его сейчас все называют Эстель. И ты зря не находила себе места. Мальчик с таким именем нигде не пропадёт, никуда не потеряется и ничего с ним не случится. По крайней мере — ничего такого, чего он сам не захочет. А ты всё беспокоишься, как будто он только-только встал на свои ноги.
— Беспокоюсь, как и последние шесть лет, — вздохнула женщина, изящно-привычным жестом приподнимая край чёрно-золотого верхнего платья и, поднимаясь по ступенькам, оперлась на подставленную сильную руку мужчины — длиннопалую, посвёркивающую двумя перстнями, изящную, с узкой ладонью и совершено не старческой кожей — гладкой, загорелой — но и с нежданно мощным жилистым запястьем в золотом тяжёлом зарукавье с глубокой чеканкой, — с тех самых пор, как он впервые выбрался за пределы наших покоев один... Ох. Прости, отец. Не получается у тебя мирной встречи с воспитанным внуком. Я могу поспорить на что угодно...
Она не договорила. Только вздохнула и покачала головой — что ей ещё оставалось? Не охать же снова... хотя впору было и охнуть, застав такую картину в своих комнатах. Единственный сын был на самом деле дома. И в очередной раз — в полностью растерзанном состоянии, с распухшей верхней и разбитой нижней губой, длинной тёмной ссадиной на правой скуле, ещё одной, причём новой, не вчерашней — на подбородке и синяком под левым глазом. И недовольство, отражавшееся на его лице, кажется, ко всему этому не имело отношения. Похоже, Эстель разглядывал в ясно полированном серебре не столько свои боевые отметины, сколько просто — себя. Очень внимательно и очень напряжённо разглядывал, хотя любви к зеркалам за ним мать не замечала никогда.
Вошедших мать и деда он тоже увидел в зеркале. И немедленно повернулся — в повороте была какая-то настораживающая воинственность, словно бы в настоящем бою он готовился атаковать противника. И первые же его слова, которыми он заменил учтивое приветствие матери или радостное восклицание при виде деда, соответствовали такому впечатлению. Да и напоминали эти слова — удар с размаху боевым молотом:
— Кто мой отец, мам?! — Эстель отпустил почерневшую изнутри губу и требовательно взглянул на мать. Потом перевёл взгляд на деда. Редким приездам Дирхаэла Эстель всегда очень радовался, но сейчас и сам взгляд, подаренный ему, был сердитым, и первые сказанные деду слова тоже не имели ничего общего с приветствием, а скорей напоминали оскорбление. — Дед, здравствуй. Скажи ты! Ты ведь не можешь не знать, за кого отдал свою дочь!
Пойманный в ловушку этим восклицанием нуменорец кашлянул и взял дочь за локоть — она сдвинула брови и собиралась уже дать сыну строгую отповедь. Но теперь леди Гилраэн лишь посмотрела на отца и покачала головой. Молча. А Дирхаэл сказал — ответил негромко и спокойно. И прямо, не отводя взгляда и не пытаясь как-то вилять и юлить:
— Привет и тебе, внук. Что ж. Твои слова справедливы, спору нет. Но не на все вопросы можно дать ответ, даже если хорошо знаешь его... Сходи-ка лучше, приведи себя в порядок и выходи к нам снова — я не так уж часто вас навещаю и хотел бы немного отдохнуть за беседой. Ты расскажешь мне, как у тебя дела с учёбой?..
Эстель сник. Свирепый, как у разозлённого породистого щенка, взгляд медленно потух. Мальчик тяжело вздохнул.
— Конечно, дедушка, — учтиво ответил он.
Раздол.
Лето 2943 года Третьей Эпохи.
1.
ПЕРВЫМ ДЕЛОМ, ПЕРВЫМ ДЕЛОМ — СЛЕДОПЫТЫ...
Честен кто и доблестен - лишь того
Выручит эльфийское волшебство,
Чтобы, что назначено - все сбылось:
"А тиро нин, Фануилос!"
"Сказочник". Древнее заклятье.
Наступив на жердину, перекинутую через овраг, Эрестор прислушался. Губы Первого Советника Лорда Элронда тронула весёлая улыбка. Он легко раскинул руки и в три широких шага оказался на противоположной стороне оврага, где соскочил на прятавшуюся в траве тропинку. По правде сказать, ему хватило бы и натянутой тут верёвки. Хватило бы, впрочем, и тому, кого он искал сейчас — хотя упрямый мальчишка понабивал себе кучу шишек и синяков, прежде чем научился "ходить по верёвке, как эльф." Однако же — научился, не отнимешь этого... Он вообще в конце концов обучался всему, что ставил перед собой целью. С почти пугающим упорством...
...В начале тропки советник помедлил. Если мальчик так прячется, то наверняка не хочет, чтобы его нашли... но с другой стороны... Эрестор досадливо мотнул головой. То, что его считают назидательным занудой даже близкие родственники, советнику было хорошо известно; более того, эльфы Имладриса на всё Средиземье славились своей буквально неприличной в наши тяжёлые времена весёлостью и беспечностью — внешними, конечно, но... ну а он был исключением.
Может быть, именно поэтому ему было интересно с Эстелем. Правда, мальчик его немного пугал — пугал тем, как быстро взрослел.
Так получилось, что до этого Эстель ни разу в жизни не был знаком близко ни с одним из человеческих детей. И удивился, когда восемь лет назад Элронд предложил своему первому советнику отдельно заняться учёбой Эстеля. Но возражать, конечно, не стал — ему, по правде сказать, интересно поставить такой эксперимент. Многие эльфы учили других детей дунаданов, но в ответ на расспросы Эрестора только смеялись и предлагали попробовать самому...
...Экспериментом это быть перестало быстро. Какой там эксперимент... Первое время Эрестор пытался и правда относиться к своему ученику, как... к ученику. Но это просто не получалось. Эстель его ошеломлял. На детей эльфов — советник отлично помнил самого себя в детстве — он ничуть не был похож, и Эрестор потихоньку-полегоньку стал давать уроки и другим детям людей, друзьям-приятелям Эстеля. Он сам себе говорил, что делает это опять же с научной целью, для сравнения, даже вёл подробные записки — и понимал, что сам себя обманывает. Ему это просто нравилось. Он даже эти записки перечитывал часто просто как интересную книгу. А самое смешное, что они были во многом похожи — человеческие дети. Похожи друг на друга и непохожи на детей эльфов, хотя все вместе крепко дружили, и редко когда эльфийские и человеческие мальчишки Имладриса показывались где-то порознь.
Но Эстель выделялся даже на этом ярком и буйном человеческом фоне. Эрестора его лучший ученик не раз откровенно ставил в тупик. Было невозможно себе представить, как может в одной разумной сущности сочетаться возможность задать вопрос, который иначе как "философским" назвать было нельзя даже с точки зрения взрослого, причём взрослого эльфа — а почти сразу после этого низачем, на спор, слезть по опоре моста через Бруинен к самой бурлящей воде и подняться обратно под одобрительный и завистливый вой двух десятков свесившихся сверху голов. Один и тот же мальчик мог целое летнее утро — и какое утро, буквально в голос зовущее в лес и на реку! — просидеть в комнате, читая книгу о давних временах и уже ничего не значащих делах — а тем же вечером организовать такой массовый и яростный бой на палках, что воинственные крики подняли на ноги всю стражу, всерьёз решившую: на игравших у скал детей кто-то напал...
Но сейчас — Эрестор это чувствовал — Эстелю было плохо. Им владели гнев, обида и недоумение. Совершенно детские, причём. И, остановившись в начале тропинки между двух зелёных чащобных стен, советник Элронда громко сказал:
— Эстель, я знаю, что ты здесь. Пожалуйста, если ты не хочешь меня видеть и со мной говорить — хотя бы откликнись, что с тобой всё в порядке. И я тут же уйду. Откликнись, не молчи. Я ведь беспокоюсь за тебя.
Миг. Ещё миг. Ещё. Эльф чуть повернул голову влево и мысленно высоко оценил то, как двигался мальчик — обычного человека Эрестор услышал бы и увидел сразу, как только тот начал бы двигаться. А тут это получилось, лишь когда Эстель уже вышел почти к самой тропке. И сейчас стоял в зелёной тени — боком, держа на руке и плече длинный тяжёлый тисовый лук, почти взрослый, сделанный им самим. Эрестор ещё раз мысленно поставил ученику высшую оценку — человеку, будь он на месте эльфа, Эстель показался бы тенью в тени.
— Мне уйти? — спокойно спросил Эрестор. Тень шевельнулась, послышался тихий сердитый голос:
— Нет. Не уходи.
Эрестор кивнул:
— Вот и хорошо. Но тогда, может быть, расскажешь мне, что случилось? Я ждал тебя на занятиях. И мне казалось, что твоя тренировка давно закончилась.
Эстель медленно повернулся и вышел на тропинку, бесшумно ступая высокими сапогами с отвёрнутым ниже колена разрезным голенищем в плетении глубокого серо-серебряного тиснения. На бедре у него покачивался тул с десятком стрел — судя по опереньям и ушкам, "прицельных" (1.) на пернатую дичь. Лицо его было сумрачным, а на правой скуле чернел синяк — большой и сочный. Продемонстрировав это украшение, мальчик так же медленно отвернулся и опять хмуро уставился на тропу — куда-то в сторону Бруинена, чей шум сюда едва доносился.
1.От формы и удалённости оперения от ушка для тетивы зависит, будет ли стрела "дальнобойной", но не очень меткой, "прицельной", но не слишком далеко летящей — или же средненькой во всём.
— Пойдём к реке? — предложил Эрестор, ничем не подав ни малейшего виду, что обратил внимание на синяк. Мальчик кивнул, удобней устроил лук на плече. Быстро искоса взглянул — уже на ходу — на невозмутимо шагающего рядом эльфа. И сказал хмуро, хотя тот так и не задал вопроса:
— Меня ударил Глорфиндэйл.
— Тебя ударил Глорфиндэйл? — Эрестор еле сдержал возглас, произнёс эти слова спокойным тоном — получилось так, словно он просто выясняет все обстоятельства дела, хотя про себя Эрестор добавил — для себя же неожиданно и с чувством: "Nai Silmaril maitassen, Nauglafring yatesse, ar Feanaro tielyanna!" (1.), обращаясь не к кому иному, как к лучшему полководцу Имладриса. — На тренировке, я полагаю?
1. Да будет Сильмарилл в твоих руках, Наугламир на твоей шее и Феанор на твоём пути! (квэнья)
— Да. На тренировке, — Эстель обрубал слова, и было видно, как ему обидно. — Только это было не нужно — я уже падал. Правильно падал, я бы упал, как надо. А он выставил кулак с рукоятью меча. Я ударился, а он ждал, что я заплачу от боли или от обиды, я видел. Но я не заплакал, мы закончили тренировку, и я... — он вздохнул. — Я ушёл. Прости, что опоздал на занятия.
— Ничего... — задумчиво ответил Эрестор. — Мы можем позаниматься и тут. Хотя бы у реки. Ты не против?
Эстель молча кивнул. И первым пошёл по тропинке дальше. Эрестор помедлил, глядя в спину своего ученика — прямую, вызывающую даже. Плакал, подумал он. Люди считали слёзы для мужчины стыдным делом. Синяк или рану показать — это ничего, это даже вроде заслуги. А показывать слёзы — почти преступление, даже женщины у людей запрещают мальчикам, своим сыновьям, если только они не совсем малыши, плакать... Но Глорфиндэйл! Эрестор недолюбливал Возрождённого, хотя и признавал, что лучшего воина среди всего эльфийского народа, пожалуй, не найти сейчас.
— Сегодня вечером ты хочешь заночевать в лесу? — спросил Эрестор. Он нагнал мальчика и первым начал спускаться к воде. Эстель задержался на верху тропки, чтобы удобней устроить лук, кивнул:
— Ага. Мы все тут встречаемся, когда начнёт темнеть... только не говори, — в его голосе прозвучал искренний испуг, — что для меня нашлись какие-то важные дела! Эрестор, неееет!
Эрестор усмехнулся:
— Да... то есть — нет, тебе повезло. Просто если это так, то я бы хотел поговорить с тобой и о завтрашнем занятии — ты же наверняка не придёшь до вечера?
— Эрестор, — мальчишка сделал умильно-жалобное лицо. — Эрестор, ну...
Эльф покачал в воздухе пальцем (ухитряясь спускаться по крутизне не глядя):
— Эстель, я тебя не понимаю. Ты же так живо интересуешься всем новым, так почему ты не можешь совмещать вот такие прогулки и...
— Ооооооо... — с тихой мукой прочувствованно застонал мальчишка и сделал вид, что перерезает себе горло. Эрестор не выдержал и рассмеялся — но, когда Эстель, ободрённый этим смехом, поддержал его, строго заметил:
— И тем не менее, заниматься мы сейчас будем.
— Будем, — обречённо кивнул Эстель. — От тебя же не спрячешься и не отделаешься, о Мудрый Советник Элронда.
Они вышли на пологий речной берег. Эрестор присел на удобный валун у самой воды. Эстель остался стоять, опершись на лук и думая о чём-то своём. Его лицо снова сделалось мрачным. Не сводя глаз с ярких золотых бликов на воде, он с прежней вернувшейся хмуростью сказал:
— Глорфиндэйлу я вообще не нравлюсь. И он этого не скрывает.
— Не ты, — не поворачиваясь, уточнил Эрестор. — Люди.
Эстель, не меняя позы, скептически фыркнул:
— Пхм.
— Странно... — Эрестор помедлил. С берега чуть ниже по течению плавно и бесшумно чёрной узкой лентой скользнула в воду выдра, заструились от плоской маленькой головы с парой блестящих внимательно-любопытных чёрных глазок две широко расходящихся волны... — Странно, что ты до сих пор не слышал эту историю. Она ведь — никакой не секрет.
Эстель промолчал, но всем видом своим показал, что — и правда странно. И что ему интересно.
— Ты знаешь, что у Глорфиндэйла есть дочь? — Эрестор поставил локоть на колено, оперся подбородком об изящную длиннопалую ладонь. Фиалковые глаза эльфа стали задумчивыми, замерцали...
— Нет... — Эстель посмотрел на учителя удивлённо. — Правда есть?
— Есть, — подтвердил Эрестор. — И даже внук у него есть — Гарав Горн. Он один из полководцев Трандуила, командир королевских лучников.
— Командир Леголаса? — Эстель улыбнулся, тренькнул — очень мелодично — тетивой лука. — Того, который учил меня стрелять из лука в прошлом году?
— Да, и командир Леголаса тоже. Хотя Леголас, кстати, даже постарше его... Но Гарав Горн очень хороший воин... Но так вот. Дочь Глорфиндэйла уже много сотен лет не была в Раздоле и не виделась с отцом. И виной тому... если тут можно применять это слово — вина... виной тому человек.
— Ну конечно, — Эстель недоверчиво покачал головой. — Скажешь тоже! Что человек мог сделать эльфийской деве? Или это был кто-то из слуг Врага? — мальчик недобро нахмурился.
— Нет. Совсем не из слуг Врага он был, даже скорей наоборот. Ты даже знаешь немного этого человека... — Эрестор чуть повернулся и, увидев недоумение на лице Эстеля, продолжал: — Точней — его дела. Ты ведь прыгаешь с друзьями в реку с тарзанки? — Эстель кивнул удивлённо. — Такие качели для прыжков в воду научил здешних детей — детей эльфов, человеческих тут не было тогда — делать как раз тот человек... Так вот. Это было давно... по человеческому счёту. Тогда ещё стояли Арнор и Кардолан. И — Ангмар. Ангмар стоял тоже. А тот человек был мальчик ненамного старше тебя, но в жизни видевший, я тебе скажу, больше... — Эстель нахмурился теперь уже откровенно-недовольно, но ничего не стал говорить — его заинтересовал и увлёк рассказ. Он присел на песок, вытянув ноги и, придерживая стоящий лук, не сводил внимательных глаз с Эрестора. — Он приехал в Раздол со своим господином, кардоланским рыцарем, нуменорцем чистой крови, как и ты. Но сам был из Людей Сумерек, из какого-то племени северян... И, несмотря на юность, оказался храбрым воином. Случилось так, что его господин со своими оруженосцами спас дочь Глорфиндэйла Мэлет, когда она по неосторожности попала в руки оркам к северо-западу отсюда. И тот оруженосец сразу полюбил Мэлет. А она — полюбила его. Недолго он гостил в Раздоле, когда же отпущенный природой на эти дела срок закончился — выяснилось, что Мэлет носит ребёнка этого человека.
— Носит ребёнка... — Эстель немного покраснел. — А что было дальше?
— Дальше было то, что — увы! — почти всегда бывает в историях любви эльфа и человека. Всё, что угодно, кроме счастья... Юноша тот за короткий срок отличился в ратных делах и тайных делах, пожалуй, более важных, чем ратные, был в почёте у кардоланского князя. А потом его тяжело ранили в битве с ныне сгинувшим народом холмов. В битве на осенних бродах он поднял упавший стяг, увлёк за собой в атаку дрогнувших было кардоланцев — и получил две стрелы в убойные места... Полумёртвого вновь привезли его в Раздол, и Глорфиндэйл, уступая просьбам дочери и втайне боясь, что она в отчаянье уйдёт вслед за умершим любимым, сам вылечил его. Но лишь затем, чтобы в один самый обычный осенний день юноша исчез из Раздола и, похоже, из нашего мира — странно и необъяснимо, как странны и необъяснимы, впрочем, многие истории прошлого... да и наших дней. (1.) Однако — теперь ты и сам видишь, что у Глорфиндэйла мало причин любить людей.
1.См. О.Верещагин. Garaf.
— Красивая история, как у Берена и Лютиэнь, — осторожно сказал Эстель. Попрочней установил лук в песке, задумчиво покачал его и решительно воткнул ещё глубже, словно бы что-то намертво утвердив для себя в мыслях. — Но знаешь... о себе могу сказать точно, — мальчишка пружинисто встал и начал стягивать куртку, его голос изнутри прозвучал немного неразборчиво, но непреклонно, — когда я вырасту — женщины будут меня занимать меньше всего. И уж точно я и не взгляну в сторону эльфийки — ни единой! Ни единенькой! — он бросил куртку на песок и спросил весело: — Ты будешь купаться?! Пошли, поплаваем!
* * *
Выдра снова вернулась на берег — с большой рыбой в зубах. Присев у невидимого входа в подбережную нору, воинственно огляделась, чуть подскочила и бесшумно пропала с глаз долой. Солнце уже садилось к реке на востоке, и в лесу потихоньку начали шевелиться вечерние тени — тихо и бесшумно просыпалась ночь. Но наступит она ещё не скоро.
Эстель лежал на древесном стволе, склонившемся над водой почти параллельно ей — как раз над норой выдры. Лежал на животе, скрестив ноги и устроив подбородок на ладонях. Со стороны даже искушённый взгляд, пожалуй, принял бы мальчика-нуменорца за какой-то нарост или утолщение на стволе, вот и всё.
Глаз немного побаливал, но обида уже подзабылась, и настроение у Эстеля было, прямо скажем, очень даже хорошее. Завтра можно весь день быть свободным, а урок математики, которого он так не хотел, оказался очень даже интересным. А потом Эрестор неожиданно задал вопрос, который к математике имел только отдалённое отношение. Они сидели на этом самом дереве (Эстель улыбнулся), и Эрестор вдруг спросил:
— Ну-ка, рассчитай мне, Эстель, сколько понадобится продуктов на гарнизон из шестисот человек, чтобы они могли питаться полгода?
— Это легко! — удивлённо поглядевший на эльфа мальчик тут же, почти не задумываясь, подсчитывая всё "на ходу", перечислил: — Нужны сто тысяч фунтов пшеницы, треть которой я прикажу пустить на галеты, остальное пусть перемелют в муку. Восемь тысяч фунтов фасоли, четыре тысячи фунтов гороха, картошку лучше не запасать. 480 баррелей вина — красного. Ещё — восемь баррелей хорошего яблочного уксуса. Четыре барреля масла — конопляного или оливкового, если есть. Полторы тысячи фунтов соли. Семьдесят фунтов хороших приправ. Сто голов коров — лучше их сразу забить и засолить мясо. Полторы сотни свиней, которых можно кормить отходами и объедками, пока есть возможность. Шестьсот штук птицы, лучше гусей. Сто баррелей солёной рыбы, лучше всего — жирной сельди. Четыре барреля сливочного масла, лучше солёного. Сушёных фруктов — сколько можно. И пока у людей хватает оружия и мужества, гарнизон будет держаться — голода за эти полгода не будет и близко. (1.)
— Молодец, Эстель, — похвалил Эрестор...
1.Расчёт питания в своей основе на самом деле сделан Кристиной Пизанской (1365-1430 г.г.) — итальянской поэтессой, жившей и работавшей при дворе французских королей Карла V и Карла VI во времена Столетней Войны.
...Молодец-то он, может, и молодец. А вот где все-то? Пора бы уже начать им появляться... Эстель, ощутив растущее беспокойство, чуть приподнял голову, тревожно посмотрев по сторонам — и почти сразу был вознаграждён.
Лёгкая лодочка, умело сшитая из берёзовой коры — такими пользуются лесные фородвэйт — неудержимо, стремительно летела по самой стремнине реки, по течению, то выпрыгивая из белой пены, то, казалось, навечно в ней исчезая. Человек, сидевший на корме, быстро взмахивал коротким веслом — то слева, то справа — как рыба хвостом, ловко направляя своё судёнышко, куда ему было нужно, и совершенно не обращая внимания на силу потока.
Эстель, уже поднявшись в рост и, без рук удерживая равновесие над водой, внимательно, напряжённо смотрел, как лодка быстро приближается. Он уже различал сосредоточенное лицо гребца — своего ровесника — мокрые пряди тёмных волос, взмахи рук, в которых красиво поворачивалось туда-сюда, плясало, ныряло и порхало, как живое, лёгкое весло с лопастью-листом. Махнув рукой (в ответ гребец ухитрился махнуть веслом — молниеносно, как мысль — и тут же вернуться к гребле). Эстель торопливо сбежал к комлю дерева и легко спрыгнул на песок. Лодка была уже рядом — весело скакала с волны на волну, как живая. Эстель дёрнулся было вперёд — помочь причалить — но гребец неожиданно сильным ударом весла и отработанным толчком всего тела выбросил лодку наполовину на песок и тут же выскочил сам, бросив весло поперёк лодки. Теперь было видно, что внутри лежат серебристая горка рыбы — крупной речной форели — и короткая чёрная острога с четырьмя длинными зазубренными жальцами. На корме устроился промасленный для пущей сохранности плотно застёгнутый чёрный кожаный футляр лютни, которой хозяин лодки, видимо, очень дорожил.
— Хали!
— Эстель!
Две пары рук опустились каждая на чужие плечи. Мальчишки были одного роста, одинакового сложения и даже внешне очень похожи — юные нуменорцы. Только Хальбарад был весь мокрый — от длинных тёмных прядей до носков высоких сапог.
— Помоги нанизать рыбу, — Хальбарад широко улыбнулся двоюродному брату. — Я знал, что ты будешь тут ждать... а вот заметил тебя, по правде сказать, только когда ты на этом сучке начал ворочать головой... Эй... погоди-ка...
— Ну что ещё?! — недовольно буркнул Эстель, отворачиваясь и нагибаясь — словно бы хотел ближе рассмотреть улов. Но было уже поздно.
— Ого! — Хальбарад присвистнул чижом. — Ого-го! — он ухмыльнулся — сочувственно и немного ехидно. — Откуда такая награда, о надежда (1.) нашего рода?
1. Игра слов. Имя мальчика — Эстель — переводится как "Надежда"
Эстель тут же сунул ему под нос кулак. Хальбарад со смехом быстрым сильным движением перехватил его — и, наверное, у реки началась бы очередная потасовка, но сверху, со склона, засвистели — сразу из двух мест.
— Там, — Хальбарад выпустил руку друга и указал на запад, — точно Халдад, я с воды хорошо видел, как он еле полз берегом и успел три раза его обозвать улиткой и один раз кротом... я думаю, он запомнил... А там...
— А там Лагор, — определил Эстель. — Эльф свистел. И, похоже, он там не один... Э-гей!
— Аой! — отозвался со склона звонкий голос, который не мог принадлежать никому, кроме эльфа. А через секунду широко улыбающийся Лагор вырос из-за кустов буквально в нескольких шагах от быстро обернувшихся Эстеля и Хальбарада. — Аой! — уже насмешливо завопили сверху, и в песок между стоящих мальчишек вонзилась тупая стрела.
— Убиты, — заметил Лагор. — Оба. Пока вы пялились туда, я вас прррррррррррикончил, как... как... — эльфёнок чуть нахмурился и выпалил наконец. — Как хвостошёрстных недолапов!
— Это кто такие? — поинтересовался Хальбарад. Лагор дёрнул плечами под зелёной с коричневой и серой вышивкой курткой-вестом:
— А, я не знаю. Только сейчас выдумал... — и, присмотревшись к лодке Хальбарада, возликовал: — Форель! Зачем она покойникам?! Трофеи!
— Ты не эльда, ты настоящий мелкий снага (1.), — отомстил ему Эстель. Лагор немедленно "сделал" пальцами раскосые узкие глаза и оскалился.
1.Порода мелких орков.
Со склона тут и там спускались громко перекликающиеся мальчишки. Тут были два десятка юных дунаданов — и примерно столько же эльфят, в основном — светловолосых тонких синдар. У всех синдар были луки и ножи, у большинства дунаданов — ножи и короткие дротики с длинными наконечниками в виде гранёного начетверо гвоздя. Многие несли за плечами небольшие, но явно туго набитые мешки — что за вечер у костра без хорошей еды?!
— Хали! — крикнул, перескакивая через большой валун, плечистый крепыш в распахнутой охотничьей куртке. Явно со взрослого плеча, но уже почти впору... — У меня к тебе есть разговор об улитках...
— И о кротах, наверное? — понимающе уточнил Хальбарад.
— И о них, — согласился Халдад, сбрасывая на песок мешок и улыбаясь. — Мы поговорим обстоятельно. Очень. После чего ты будешь долго кушать только жидкую кашку...
...Эстель с улыбкой отвернулся — Хальбараду особо ничего не грозило, он хорошо бегал, а Халдад этого терпеть не мог, тем более, что на бегу Хальбарад всегда дразнился. Лагор тут же приметил синяк — и по лицу нолдо скользнула тень. Он на миг отвёл глаза. Потом, как ни в чём не бывало, спросил:
— Подлечить?
— Не надо, — не без злорадства ответил Эстель и подумал: "Пусть весь Имладрис видит... и знает, что к чему!" Но мысль была глупой, и он просто повторил: — Не надо. Ну его. Я синяк имею в виду, — поспешно пояснил он.
— Как хочешь, — Лагор плюхнулся на песок и быстро сдёрнул лёгкие туфли. Предложил: — Плывём наперегонки до того берега?
— Я наплавался, — не захотел Эстель. — Я есть хочу...
— Как хочешь, — повторил без обиды Лагор и длинно, мелодично свистнул, вскакивая и берясь за завязки куртки: — Кто до того берега наперегонки?!
— Я!
— Я!
— Я! — и вода закипела почти тут же...
...На берегу очень быстро стало весело и шумно, как всегда бывает там, где собираются мальчишки, которым нечего бояться и которых не тянет за душу никакое дело. Кто-то ответственно собирал хворост для долгого ночного костра, кто-то раскладывал на траве у деревьев принесённую разную еду, кто-то просто звонко распевал что-то достаточно бессмысленное, просто от хорошего настроения... Одни фехтовали на ножах — быстро и опасно, другие метали в сухостой дротики или стреляли из луков, третьи боролись на песке, некоторые налаживали удочки...
— Девчонки с нами просятся, между прочим, обещают готовить...
— Эй, я не против! А то от твоей стряпни внутри в узел всё завязывается!
— А я против, надоели хуже белены. У меня их и дома пять штук, хоть тут отдохну...
— И я против.
— Это потому что Нарбелет тебя поколотила.
— А Нарбелет не девчонка. Она ненормальная.
— Нет, нечего им тут делать! Их только допусти — потом не выживешь! Долой девчонок!
— Долооооой!!!
— Во всяком случае — с нашего берега точно долой!
— Я есть хочу!
Последнее замечание было воспринято всеми с одобрением и как сигнал к окончанию разговора. Тем более, что к этому моменту все постепенно и неспешно, но сползлись под большое дерево. На разостланных плотным слоем чистых лопухах, которые нарвали тут же, быстро выросла куча всякого разного — от сладких печений (сильно пострадавших в чьём-то мешке, что, впрочем, никого из мальчишек абсолютно не смущало) до торжественно водружённой Халдадом наверху съестной горы большой головки чеснока, при виде которой эльфы притихли. Потом черноволосый нолдо Ингалаурэ спросил печально:
— Это обязательно?
— Его едят или все — или никто, — отрезал Халдад.
— Тогда никто? — в голосе Ингалаурэ прозвучала робкая надежда. Халддад сплюнул:
— Слабаки! — и убрал чеснок в свой мешок. Эльфы открыто воспрянули духом. Халдад тем временем продолжал активную агитацию:
— Отец мне сказал, что чеснока боится любая нечисть.
— Я её понимаю, — согласился Лагор, ловко нарезая свежий круглый хлеб и сдувая с подбородка комара. — Кыш, скотина! Лучше бы вот кого чеснок отпугивал...
Эльфят комары не трогали в принципе, и те, расщедрившись, воспретили летающей мелочи кусать и друзей-людей. Вообще в элрондовы владения всякий-разный гнус как правило не попадал, но эти, как видно, тайно пробрались по реке.
— Я вот не пойму, — признался один из мальчишек, обращаясь к эльфятам, — комаров вам жалко. А орков бьёте и не морщитесь!
— Так комара жальче, чем орка! — возразили ему с эльфийской стороны. — Комар — он же летает и кусается, вот и всё. У него мозгов-то и нет почти, какой с него спрос?! А орки разговаривают, думают худо-бедно. И раз они при том себя ведут, как худшие из хищников — то, значит, и виновны они больше любого зверя или насекомого, даже самого ядовитого.
— А я бы и орков не убивал, — тихо сказал эльфёнок Тобоэ. Обхватил руками колено и, уткнув в него подбородок, продолжал грустно: — Почему не получается просто жить? Не враждовать, не обижать никого, не воевать?
— Потому что так неинтересно, — отрезал Халдад почти презрительно. — Придумал глупость какую-то — не воевать!
Тобоэ грустно посмотрел на него и смолчал. Эстель же задумался. Конечно, неинтересно — что тогда делать мужчинам? Но с другой стороны, тогда было бы проще и легче путешествовать, например... Так ничего толком и не решив для себя, он взял Лагором отрезанный ломоть хлеба и — для начала — большое жёлтое яблоко, похожее на сгусток липового мёда...
... Вечер, хоть и летний, был очень даже прохладным, особенно у реки. Колко мигали звёзды в вышине, словно бы попугивали зимним морозом. Но угомонившиеся наконец-то мальчишки не боялись холода. Они развели огромный костёр — умело, всё пламя рвалось в вышину острым потрескивающим рыжим султаном, можно было подсесть совсем близко — и наготовили целую гору сушняка, чтобы хватило даже на будущее утро. Все сидели на солидных сухостоинах, сложенных вокруг огня квадратом, а со спины их надёжно защищали накинутые плащи. Мальчишки уже успели всласть наговориться и сейчас просто щурились на огонь, да по временам то один, то другой чуть шевелился, поправляя плащ или осторожно подкладывая в огненный столб брёвнышко. Говорить никому особо уже не хотелось, но и спать желания не было даже у людей. А это значило, что скоро кто-нибудь начнёт петь.
Эстель сидел между Хальбарадом и Лагором. В глубине костра, внутри шалаша из сучьев, не было огня. Эстель смотрел на хорошо видную там чистую площадку земли и думал, что дейларны со своего берега, наверное, видели костёр и даже слышали ещё до костра, как тут веселятся. Но они не приплывут. И это, в общем-то, довольно обидно. Мальчишки с двух берегов почти не встречались. Взрослые, впрочем, хотя и числили себя в союзниках Раздола, тоже тут никогда не появлялись, все встречи были вне эльфийских владений.
И это тоже было обидно. И ещё — немного пугало. Эстель вспомнил виденные им эти встречи. Дейларны вели себя спокойно-настороженно. Как... как с опасными, хоть и полезными — зверями. И многие эльфы — тоже... не совсем обычно. Холодно и даже неприязненно, словно дейларны были в чём-то виноваты. Старые счёты, сердито подумал мальчишка. Старые сказки Врага, вот что это такое. Как можно в них верить?! Неужели эта отрава так прочно прижилась в мире, что её ничем не выкорчевать, не выжечь?! Эльфы — вовсе не бездушные и бессердечные нелюди. А люди... разве сам Эстель не человек?! Эльфы же не кривятся, увидев его!
Хотя...
Он коснулся синяка под глазом и тихо спросил Лагора — прямо в ухо:
— Слушай... тебе нравятся люди?
Эльфёнок удивлённо покосился на юного дунадана. Пожал плечами:
— А тебе нравятся деревья?
— Смотря какие, — ответил Эстель. Лагор снова поднял плечи:
— Ну вот. Но я сам не видел ни одного плохого человека... — он помедлил и вздохнул: — Вот только моего отца убили люди. А я его очень любил.
Эстель примолк. Отец Лагора погиб давно — его убил дунландский пращник в какой-то стычке на юге Мглистых Гор, Эстель толком не знал этого дела, а Лагор не рассказывал. И сейчас мальчик осторожно осведомился:
— А... я? Меня ты...
— А при чём тут ты? — удивился Лагор. — Не ты же убил моего отца. Даже не человек твоего рода. Если по правде, я даже того, кто убил, не могу возненавидеть. Я бы его, конечно, убил тоже, если бы встретил — может, и встречу когда... но мне его больше жалко.
— Жалко?! — изумился Эстель. Лагор кивнул:
— Ну да. Наверное, он думал, что злой и страшный эльфийский колдун идёт на его землю забрать души у детей и съесть женщин... и защищал свою семью и свой дом. Его просто обманули... Нет. Мне нравятся многие люди. И я никого из них не ненавижу, — решительно заключил, подумав, Лагор. — Даже врагов Света. Вот Его... — Лагор понизил голос. — Его я ненавижу. Я бы убил его, если бы смог. Если бы выпал хотя бы маленький шанс. Даже если бы это было последнее, что я сделал в здешней жизни. И ещё я Его боюсь.
— Боишься? — Эстель внимательно посмотрел на Лагора. Эльфёнок кивнул печально:
— Боюсь. Потому что я понимаю, какой он сильный. Знаешь, мой дядя как-то раз сказал при мне, что люди в одном превосходят нас точно. Они умеют не бояться врага, не признавать его силы и его победы, даже стоя на плахе. Вопреки всему, вот как он сказал. И у них часто получается победить там, где победы быть не может. Просто потому, что их дух не связывает страх. Но так бывает не у всех людей. И Он очень старается сделать именно это — заразить людей покорностью. Страхом перед своей силой. С нами, эльдар, это не получается — хотя многие из нас боятся Его и не верят в победу над Ним, но у нас есть своё преимущество — мы Его видим насквозь и ни один эльда не поверит Ему. А людей Он легко обманывает показным могуществом... Наши пути всё дальше и дальше расходятся, а порознь нам, наверное, не одолеть Его... слишком хорошо он знает и ваши, и наши слабости.
— Я Его не боюсь, — упрямо сказал Эстель. — И Ему меня не обмануть. Может, кому-то Он и господин. А мне Он никто.
— Людей твоего рода совсем мало, — вздохнул Лагор. — Но ты мне всегда нравился, Эстель. Даже больше, чем многие эльдар. Я рад, что мы дружим.
— Я тоже, — кивнул Эстель. Он хотел ещё добавить, что, может статься, ещё не всё потеряно, что вместе они все... но тут кто-то сказал довольно громко — видимо, утомившись тишиной и неподвижностью:
— Пусть Хали споёт!
Эстель встрепенулся, и его голос прозвучал вторым в общей просьбе — на миг раньше начавшегося совместного гула:
— Хали, спой!
Хальбарад не стал отнекиваться. Он, как видно, тоже думал о чём-то своём, но, едва его попросили, подтянул ближе из-за спины чехол и достал лютню из золотистого и коричневого дерева и серебра, со стальными струнами и выложенным по коричневой деке узором в виде сделанных из густо-алого турмалина кленовых листьев. Начал молча — в наступившей тишине — настраивать инструмент. Сел удобней, всё ещё подкручивая колки. Чуть откинулся назад, ловчей беря лютню...
— Слышен гомон окрестный и колокольный набат.
Наверху старой башни, где гулко поют ветра,
Двое, схожи лицом и статью. Постарше брат,
В лёгкий плащ меховой кутается сестра...
... Задумчивый голос мальчишки и умелый перебор струн придавали песне особое странное очарование. Сразу стало тихо-тихо, окончательно тихо — молчала, казалось, даже вода на перекатах...
— Избегая людей, сторонясь охот и пиров,
Каждый день эти двое тайно идут сюда,
Чтобы вместе, уйдя за заросший осокой ров,
Говорить о своём и смотреть, как течёт вода.
"Коль тебя увезут, не смогу больше жить ни дня,
Если выскочка-рыцарь любовь заберёт у меня.
Я уеду за тысячу лиг, но забыть не смогу
Тёмный траур волос и холодную нежность губ."
Отвечала она: "Не кричит сова на заре,
И нельзя жениться тебе на своей сестре.
Ведь от нас с проклятьем тогда отвернётся родня.
Но ты помни меня, помни меня."
"Быстроногие кони, любовь моя, ночь в седле —
И рассвет застанет нас на иной земле.
Надо только рискнуть," — и они спускаются вниз...
...А в закатном пламени мечется стая птиц!!! — вдруг вскрикнул Хальбарад с каким-то отчаяньем, блеснули алым его глаза, и лютня взвыла... а потом зарокотала, заревела...
— Лис уходит оврагом, и волк поджимает хвост —
Собиралась охота из многих достойных гнёзд.
Лес пылает от факелов, и, не удержан никем,
Впереди скачет старый рыцарь с мечом в руке.
Хоть быстры беглецы, но уйти им надежды нет —
Остроухая гончая стая признала след,
И жестоким огнём разгорелись глаза седоков,
Хрип дыхания слышен да перезвон подков.
"Рано наши соседи чуют удачный лов.
Слышу лай вдалеке — то пустили по следу псов.
Так что к озеру правь коня — может, переплывём.
Ну, а если нет, то вдвоём останемся в нем."
"Говорят, что в полях росистых спокоен сон,
Мы не вспомним себя, и нам там не будет имён.
Наши души уйдут, ничего не храня,
Но ты помни меня, помни меня".
Пахнет сыростью воздух, добыча почти в руках,
Но смотри — обрывается след в густых тростниках,
И в запале охотники гонят в воду коней.
Звезды скрылись над озером, стало ещё темней.
Слез с коня предводитель, тяжёлая боль в груди.
Не нашлось никого, кто бы встал на его пути.
И стеснились сердца в ожидании: быть беде.
И кричал старый лорд, утопая по грудь в воде
"Сын и дочь, вы ушли от суда, но в своём пути
От проклятья отцовского вам никуда не уйти!
Вы забыли законы, желая решать самим,
Вам отныне не быть людьми, ВАМ НЕ БЫТЬ ЛЮДЬМИ !
Я отдал бы вас смерти, но жизни вас не отдам!
Воронье или лебеди станут роднёю вам!
Сын, леса да развалины будут твоим дворцом!
Дочь, никто никогда не вспомнит твоё лицо!"...
— Ойххх... — в ужасе тонко выдохнул кто-то в тёмно-огненном молчаливом круге.
... — Год прошёл с той охоты, но ходит вокруг молва:
Дескать, тут не без эльфов и не без колдовства,
Что совсем постарел наш лорд, что не держит границ...
...и издал указ, запретивший охоту на птиц.
..."Говорят, что в полях росистых спокоен сон.
Мы не вспомним себя, и нам там не будет имён.
Наши души уйдут, ничего не храня,
Но ты помни меня, помни меня...
...помни меня...
...помни меня..." (1.)
1.Анарион. "Охота на птиц"
Около костра было очень-очень тихо, только тяжело, прерывисто, дышал, пряча глаза, Хальбарад. Потом кто-то сказал задумчиво и негромко:
— Но ты помни меня, помни меня... Хорошая песня. Хотя и страшная. Разве так можно любить?
— Турин же любил...
— Он просто не знал, что она его сестра...
— А я слышал...
— Да ну их, девчонок, вообще! — презрительно сказал Эстель, пренебрежительными словами стараясь разрушить жутковатое чувство, которое родилось в нём от этой песни. И предложил быстро: — А давайте споём нашу! Ну, Следопытскую! Хальбарад, давай, пой, нечего грустить!
Мальчишки оживились, задвигались, гордо задирая носы. Хальбарад благодарно кинул взгляд на Эстеля, кашлянул и, постукивая пальцами по корпусу повёрнутой боком лютни, как по барабану, начал другую песню — хорошо известную всем мальчишкам. Говорили, что её сложил первый из Вождей Дунаданов — Аранарт сын Арведуи. И оставил своему измученному, полуистреблённому народу — спокойной и каменно-твёрдой надеждой на возрождение...
— В ночи глухо шепчутся ели,
Роса холодна, словно лёд.
Из топей, из черных ущелий
Бесформенный страх восстаёт.
На улицы мирных селений,
Неся с собой холод и жуть,
Ползут безымянные тени,
Но мы преграждаем им путь.
Охрана поселков беспечных
Судьбою назначена нам,
И мили дорог бесконечных —
Наш дом, что открыт всем ветрам.
То снегом швыряет в нас вьюга,
То ветер горячий пылит.
Мы редко встречаем друг друга,
Бродя по дорогам земли...
Мальчишки-люди сдвинулись тесней — молча. Эльфята смотрели на них с пониманием и — да, с лёгкой завистью. А Хальбарад пел, глядя в верхушку пляшущего пламени остановившимися глазами, полными этого живого огня...
— Ведь нас в Средиземье немного;
При встрече оброним: "Привет!" —
И вновь разведёт нас дорога,
Ветра заровняют наш след.
Посмотрит на нас, как на нищих,
Привратник у крепких ворот,
Презрительно хмыкнет трактирщик:
"Бродяги... Беспутный народ!"
Усмешку мы горькую прячем:
Не знает никто на земле,
Что живы в народе бродячем
Потомки былых Королей.
И, если пророчествам древним
Реальностью стать суждено,
На знамени Белое Древо
Взметнётся над битвою вновь.
И заново будет откован
Меч, сломанный в давние дни,
И Войско Нарушивших Слово
Восстанет из серой тени... — голос Хальбарада зазвенел, он сел прямей, и то, что у него на глазах — слёзы, на этот раз не прятал. И никто не думал даже улыбнуться. Все слушали...
— Поднимется ратная сила!
От грохота вздрогнет земля!
И вспыхнет Звезда Элендила
Опять на челе Короля! (1.)
1.На самом деле — стихи Эльрин.
Мальчишки довольно долго молчали. Каждый из них сейчас был вместе с остальными, хоть и отдельно от них — в своём собственном мире будущего, где сбылись полупонятные и вовсе уже непонятные пророчества, вложенные в эту песню когда-то. Они шли в бой под знаменем со Звездой. И то, что не получилось у отцов и дедов, конечно, получалось у них — Враг бежал, разбитый, сломленный и уже никому не страшный. Почему бы не случиться этому при их жизни? И почему бы не их рукам сделать эту мечту — явью?!
Наконец Хальбарад тряхнул головой, с улыбкой во все зубы окинул друзей взглядом — и, раньше, чем он открыл рот, кто-то весело выкрикнул:
— "Зелёные Плащи"!
И мальчишки у огня на этот раз подхватили уж самый первый куплет, сразу же — песню "Зелёные Плащи" все знали наизусть, потому что эта песня была сложена о них — не о великом будущем, не о пророчествах, а об их старших — и не всегда так уж намного — родичах. И о том, кем они мечтали стать, и мечты эти были не легендой, а реальностью...
— Где-то радость и веселье, где-то там — покой и свет.
Никаких торчащих задниц и в помине рядом нет.
Если так, то дело знают те, кто почестей не ждут,
И кого простые люди следопытами зовут...
Опять уходят в ночь Зелёные Плащи —
И орки снова свой патруль найдут
в канаве,
И ни следа вокруг, но... каждый опытный урук
Поймёт, что нужно лыжи смазывать к заставе!
— Орки смотрят зло и косо на начальников своих,
Потому что люди снова завалили пятерых,
И не ходят за ограду, кроме как в составе групп,
И не жрут свою бодягу, знают: пьяный — сразу труп! (1.)
1.Песня "Зелёные Плащи" Фарамира и Захара.
Мальчишки второй раз провопили припев особенно громко, с весёлым вызовом. А в конце Хальбарад, прихлопнув струны ладонью, хрипато, смешно копируя орка, спросил:
— Эй, кто там? — и издал звук булькающего перерезанного горла, что вызвало у всех вокруг наиболее бурное веселье.
А потом Лагор, дождавшись, пока утихнет бесиловка, чистым, звонким голосом без аккомпанемента затянул песню про Элберет...
...Эстель проснулся же под утро — от того, что Хальбарад, спавший рядом под одним плащом, вдруг тихо вскрикнул и мучительно, протяжно застонал. Стон был таким жутким, что Эстель сам испугался и, откинув плащ, затормошил друга, шепча:
— Проснись, проснись! — и, когда тот сел, глядя на полный утреннего тумана тихий и ещё почти тёмный мир блестящими неживыми глазами, тряхнул его за плечи ещё раз и сердито спросил: — Ты чего меня пугаешь?
Хальбарад вздрогнул, огляделся — видимо, только сейчас проснувшись — и медленно прижал ко лбу руку, как человек, пытающийся что-то вспомнить мучительно. Эстель ощутил, что он дрожит — и поспешно натянул на себя и друга плащ. Сердитость прошла, он осторожно спросил:
— Приснился плохой сон?
Хальбарад опять вздрогнул, придержал плащ на плече. Лёг, кивнув, уставился всё так же блестящими — но уже по живому — глазами в полное звёзд небо. Эстель не стал больше ничего спрашивать, молча устроился рядом, натянув плащ выше. Хальбарад уже не вздрагивал, но дышал неглубоко, опасливо как-то, и совершенно не шевелился, словно рядом покоилась каменная статуя. В реке осторожно плескалось что-то — у самого берега — а потом Хальбарад неожиданно сказал еле слышно:
— Эстель. Я видел свою смерть.
— Это просто сон, — возразил Эстель, хотя от спокойного тона Хальбарада у него мурашки пошли по коже от запястий до локтей. — Разное снится людям. Давай спать. Уже рассвет скоро.
— Там была дорога в узком ущелье, а может, даже такая пещера, — не обратив внимания на слова Эстеля, продолжал Хальбарад. — И арка из бурого камня над чёрным входом. Чёрным-чёрным, как... как самый глубокий сон. На арке была резьба, я хорошо её разглядел, но сейчас не помню. А потом из темноты сказали — голос был совсем не страшный, спокойный такой... — Хальбарад наконец пошевелился и прочёл: — Следопыт-северянин, боец Хальбарад,
Разворачивай знамя, поход наш начни —
Вот твой вход, первый шаг — и ты смертью объят.
Там, в глубинах пещерных, в могильной тени,
Тени воинов мёртвых от века стоят.
Ждут призыва от Севера к бою они.
Повернёшь — и спасёшься, погибнешь — войдя.
Повернёшь — и погубишь и мир и вождя.
Так решай. Ждут решения мир и твой брат... Эстель, я запомнил эти стихи, хотя не очень понимаю, что они значат. И место то я тоже запомнил... — он снова пошевелился. — Когда я окажусь там — значит, скоро моя смерть.
Эстель не знал, что сказать теперь. Он молча нашарил ледяную руку Хальбарада и стиснул её несколько раз, пожимая. Потом сказал всё-таки — тихо:
— Хали... ну ведь мы все умираем одинаково. Такова наша судьба — мы гибнем в бою, иногда и вовсе безвестно. Так получается/ ты и не узнал ничего нового, разве нет?
Дыхание Хальбарада стало ровней. Он задумчиво протянул:
— Ну... пожалуй — дааа... Но всё-таки — странные стихи.
— Давай спать, — Эстель пихнул его локтем в бок и с облегчением ощутил, что друг и правда почти успокоился. — Следопыт-северянин и боец...
Хальбарад хихикнул.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
