О последствиях фотолюбительства

От читателей поступила просьба предупреждать крупными буквами

ЧТО ЭТО ФАНФИК

=========================================================================

Поскольку некоторых читателей не устроил светлый финал, я добавил второй — мрачный.

Выбор за Вами. Есть и ещё изменения. Добавлен эпизод 26 июня, разговор Бросса в МI-6.

=========================================================================

Пятница, 12 мая 1978, раннее утро

Ленинград, улица Чернышевского

У самого входа в консульство Синти, которая решила сегодня прийти пораньше, неожиданно столкнулась с одной из девчонок, привлечённых к поиску, и память немедленно подсказала — Мэри Ирвин, ирландка из Бостона, вела поиск в двести семьдесят второй школе...

— Привет, Мэри! Давно не виделись! — она не понимала, зачем пришла в консульство Мэри Ирвин, но расспрашивать незачем, это и так станет ясно через минуту. Синти кивнула охраннику на посту за дверью: — Это Мэри Ирвин, пришла побеседовать... Мэри, пожалуйста, покажи ему паспорт, это у нас обязательно... — и уже поворачивая в коридор станции, продолжила: — а что так рано?

— Так мне ещё в школу ко второму уроку надо успеть.

— Ну что, наслаждаешься городом? Утром Ленинград прекрасен как-то совершенно по-особенному.

— Конечно — ответила Мэри, — здорово что вы притащили нас именно сюда. Ленинград чем-то неуловимо похож на Бостон... Свою революцию они тоже устроили в Петрограде, как Пол Ривера и Джон Адамс в Бостоне двести лет назад. Великолепный город, необыкновенные люди.

— Не только город, окрестности тоже стоит посмотреть, — заметила Синти, — мы запланировали отлёт домой на несколько дней позже окончания занятий, съездите в Петергоф, или Гатчину, или Пушкин... На все эти дворцы и парки лучше всего смотреть весной.

— Ну, так я здесь как раз поэтому, — улыбнулась Мэри, — к окончанию занятий сюда все примчатся за плёнками, а я хочу быть впереди всех. У меня уже закончилась чёрно-белая плёнка. Но мне хотелось бы сделать на память ещё и цветные снимки, вот собралась попросить парочку Кодака, если у вас найдётся.

— Зайдёмте ко мне в кабинет, девчонки, — пригласил их подошедший сзади Фред, который тоже зачем-то явился в консульство ни свет ни заря, — у меня должны быть несколько рулонов Кодак. Как ты ухитрилась использовать все свемовские плёнки?

— Я много фотографировала в экспедиции в Пронинский лес. Школьники искали останки солдат и моряков, которые погибли в 1942 году. Хотели похоронить героев достойным образом. Поездка была между первым мая и Днём Победы в Европе.

— Необычно... О пеших походах во время каникул, как у наших скаутов, я слышала, но не во время занятий. Странно. Мэри, а как ты сумела получить приглашение? — спросила Синти

— Я оказалась в правильном месте в нужный момент, — засмеялась Мэри, — идея заискрила в марте в школьной столовой прямо передо мной. Их завуч спросила у мальчишки, который только что поставил представление агитбригады на районный конкурс — и даже выиграл его! — есть ли у него идеи о другой внеклассной работе. И он вспомнил "чёрную смерть"

— "Чёрная смерть" — это что? — спросил Фред.

— Так немцы звали русских моряков. Тысячи из них погибли в 1942, в Пронинском лесу, в Новгородской области. Этот девятиклассник предложил экспедицию, найти и похоронить их останки, и я немедленно напросилась с ними... потрясающая поездка! Sweet-Lana сразу же согласилась! — с гордостью в голосе объяснила Мэри.

— Никогда раньше не слышала о таких экспедициях — задумчиво пробормотала Синти, — это, наверное, ещё один тип того, что они называют "военно-патриотическое воспитание", но никогда бы не подумала, что эта идея появилась у мальчишки, а не у какого-нибудь партийного деятеля. И, кстати, что за Sweet-Lana ?

— Это я ей такое имя придумала, на самом деле она Светлана. Да ты её видела, Синти, когда в школу приходила, узнать, как я там освоилась. Она завуч по внеклассной работе, — быстро пояснила Мэри, почувствовав раздражение Фреда.

— Как только они заменят военно-патриотическое воспитание на мирно-патриотическое, я сверну операции, сожгу папки, закрою станцию на ключ — и увидимся на Багамах, — пробурчал Фред.

— Но те военные моряки действительно были настоящими патриотами и героями, — взвилась Мэри, — и эта поездка прекрасно повлияла на школьников!

— Значит, замечательное и очень необычное приключение? — спросил Фред, незаметно и быстро переглянувшись с Синти. — Так у тебя, выходит, появились новые друзья?

— Конечно! Я бы, возможно, туда не попала, если бы мы со Светланой не стали такими близкими друзьями. Мы с ней очень здорово ладим, хотя далеко не с первого дня! Она сперва была как льдинка! И только после оттаяла. А недавно она меня даже с роднёй познакомила!

— В самом деле? А с кем? — невинным тоном поинтересовалась Синти.

— Со своим дядей! Он как раз и командовал экспедицией. Вообще-то он капитан судна, но провёл отпуск, помогая школе, — Мэри упорно продолжала выдавать оперативникам один секрет за другим. — И оказался замечательным командиром! Никаких ранений или несчастных случаев ни с оружием, ни с боеприпасами, которые шестнадцатилетние мальчишки и девчонки находили в земле — ничего такого! Хотя сам-то он сломал руку, когда в темноте случайно поскользнулся и свалился в дыру латрины рядом с лагерем, но все остальные вернулись в полном порядке. Самое главное — школьники вернулись более взрослыми, это даже мне было видно.

— Как-то непонятно — засомневалась Синти — У капитана судна и так совсем немного времени на берегу, чтобы побыть с семьёй. И как его жена отпустила?

— Светлана сказала мне, что он недавно развёлся, — попала в ловушку Мэри, — потому что его жена изменяла ему, когда он уходил в море.

— Да, это ужасно печально, — с трудом удержавшись от улыбки, подыграл Фред. — Ну, неважно, вот держи, — он вытащил две цветных плёнки Kodak из нижнего ящика стола. — Обязательно принеси их сюда, я не думаю, что они тут проявляют цветной Кодак... Кстати, что ты собираешься делать с плёнками из экспедиции? Много наснимала?

— Три плёнки, всё что осталось после съёмок в школе. Я возьму их в Бостон, там сама проявлю и отпечатаю. Это же не для поиска подростка, а просто на память о моём путешествии в СССР. Вряд ли я смогу себе позволить опять сюда приехать.

— Мэри, пожалуйста, принеси их к нам, проявим и отпечатаем. Не только потому что это мы их покупали, — они почти ничего не стоят, — твёрдо сказал Фред, — но тебе вряд ли позволят вывезти непроявленные плёнки. Они обязательно поставят крестик рядом с твоим именем в списке пассажиров — "тщательный досмотр". Знать наверняка, что ты нам помогаешь, они не могут. Но, скорее всего, подозревают. У таможенника будет указание просто-напросто не выпустить из страны то, что он не может проверить.

— Да ну, не может такого быть, — возмутилась Мэри.

— Я точно не знаю, какой трюк они придумают, — поддержала босса Синти, — но они ведь имеют право просмотреть всё, что ты вывозишь. Откроет, к примеру, кассеты, скажет — ничего недозволенного, можете вывозить, счастливого пути... но плёнка-то уже будет засвечена! Таможенник эти непроявленные плёнки не выпустит, у него инструкция.

— Почему? — У Мэри расширилсь глаза — я же не шпионка.

— Ну, мы-то знаем, что ты не шпионка! Но знаем только потому, что шпионы — это мы сами, — улыбнулся Фред, — однако, поверь мне, КГБ думает именно что шпионка. И консульство тебе не поможет, даже если сама вице-консул Соединённых Штатов Синтиция Фолк будет стоять там рядом с тобой. Принеси плёнки, сразу же проявим, отпечатаем, ты подаришь им фотографии, все будут благодарны. Замечательный способ попрощаться с друзьями. Не срочно, лишь бы до начала летних каникул. И если ты принесёшь Кодак со снимками дворцов даже накануне отлёта, в последний день — так ведь наше обещание остаётся в силе, мы переправим плёнки домой в диппочте, и всем разошлют отпечатки... Синти, где запас той Свемы, что мы покупали под новый год? Мэри, возьми ещё на всякий случай пару кассет. Если Кодака не хватит.

Когда Мэри вышла, сунув в карман джинсов кассеты Свемы и Кодака, Синти и Фред переглянулись. Оба были довольны, что получат на снимках Мэри хотя бы лица двух оперативников КГБ. Мелочь, конечно, но хоть что-то будет извлечено из всей этой дурацкой, зряшной и пустой затеи с группой русистов.

Среда, 17 мая 1978, утро

Ленинград, улица Чернышевского

Когда Синти вошла в кабинет босса, он, едва взглянув на её искажённое ужасом лицо, приложил палец к губам и махнул рукой, приглашая подойти к столу.

"Ничего не говори вслух", — написал он, — "бери карандаш. Что-то случилось? Синти, на тебе лица нет".

Рука у Синти дрожала, но каракули можно было разобрать:

"Случилось. В понедельник после школы Мэри занесла три плёнки, я проявляла и печатала до вчершнего вечера. Посмотри. Я сильно увеличила. Все детали можно разобрать. Сравни с ухом, которое мы ищем. Удачно, что в момент съёмки парень повернулся лицом к подружке — и в профиль к камере. Глянь, это ЕГО ухо! Без сомнений. МЫ ЕГО НАШЛИ! Он был в этой экспедиции и учится в 272 школе. Мэри Ирвин сказала, что туда ездили шестнадцатилетние подростки. Должно быть, девятый класс".

"Как получилось, что Мэри не сделала снимок раньше", — ломая грифели, накарябал Фред.

"Сделала! Вот тот же парень на плёнке, отснятой в январе. Девочка протягивает ему батончик, Мэри этот эпизод щёлкнула. Плёнка чувствительностью 65. Снимок в коридоре, на фоне окна, парень освещён сзади, света из окон почти никакого, ухо совершенно тёмное, не разберёшь ничего. А в экспедиции та же плёнка 65, но снимок сделан днём. Плёнка мелкозернистая. Достаточно, чтоб я сумела увеличить так, что видны все детали уха. Это ОН. Можешь не сомневаться. И Мэри знает, как его зовут".

"Её надо подробно расспросить. Сегодня же!"

"О чём ты говоришь? Даже не думай. Ты уверен, что она надёжна? Была утечка. У русистов, видимо. Через кого? Через Мэри или кого-нибудь ещё? Это не обязательно факт, что у неё неприязнь к Америке, но уж к властям-то определённо она относится прохладно. Она была с хиппи, не забывай. И, видимо, протестовала против Вьетнама. Хорошо, что какой-то придурок в Лэнгли не обратил на это внимания".

"Я попрошу выписать ему премию за идиотизм", — читая это, подумал Фред.

"И ещё вспомни её слова о патриотах героях-моряках. И ещё её подружка Светлана — из КГБ, это крупными буквами выбито у неё на лбу! Не понимаю, как Мэри не догадалась! Я боюсь, что Светлана уже сделала из неё комми. Если так, с ней напрямую говорить нельзя, информация может потечь к ним, а это абсолютный провал!"

"Синти, надо подумать. Найти место, где наверняка нет их долбаных микрофонов и всё тщательно обсудить с Карлом и Джорджем. Я не буду разговаривать в наших помещениях. Просто боюсь".

Прекрасно понимая, что испытывает очередной приступ паранойи, Фред вставил использованные листы в шредер, и когда верхний край бумаги исчез, не смог удержатся от того, чтоб заглянуть в контейнер. С намерением убедиться — от текста ничего не осталось.

Резидент и трое оперативников еле дождались, когда "крокодил Бжезинского" уползёт на обед. В кабинете Фреда каждый записал свои соображения на тему, где можно будет переговорить без опасения, что услышат. Выбрали Таврический сад.

Во-первых, недалеко. Идти туда минут 15. Несколько бюрократов в хорошую погоду решили пообедать на свежем воздухе и пошли — куда?.. понятное дело — в ближайший парк.

Во-вторых!!! Там вокруг всё видно на пятьдесят шагов. Если кто-то появится вблизи, разговор можно увести в сторону. What a beautiful day, Sir Frederick! — I don't dare to argue with you, Lady Folk. Кока-кола найдётся в оффисе. Пирожков можно будет прикупить по пути. Идиллия. Завтрак на траве...

Среда, 17 мая 1978, день.

Ленинград, Таврический сад

Нет, немногочисленные посетители Таврического сада — включая двух давних знакомых из наружки — не приближались к четвёрке друзей. Синти весело помахала своему, приподняв бутылку над головой. Хочешь глотнуть кока-колы? Подходи, не стесняйся... ну, как хочешь. Видите, коллеги? Оперативный состав ленинградской станции беззаботно развлекается, наслаждаясь тёплой погодой и ланчем на свежем воздухе.

Сладкая парочка сердечных дружков объяснила Фреду — уровень критичности этой операции Колби теперь считает таким, что о дебрифинге ненадёжной Мэри на территории противника не может быть и речи. Она ни под каким видом не должна догадаться, что ей удалось сделать снимок нужного подростка. Во всяком случае — пока. Прилетит домой, видно будет. Тем более — этого уже недолго ждать.

И ещё один повод для беспокойства. На снимках экспедиции, где отметился разыскиваемый подросток — сразу два оперативника КГБ. Светлана и её неотразимый лжекузен в поношенной, но так идущей ему форме моряка. Скорее всего, их целью была Мэри. Даже наверняка. Это можно считать доказательством, что они проводят здесь другую, совершенно незначительную операцию, и в КГБ не знают, как близко они подошли к подростку, которого ищут... Но всё равно Джорджу и Карлу это совершенно не нравилось.

Кроме того, они были против любого электронного способа доложить в Лэнгли о неожиданно достигнутом успехе. С этого момента речь может идти только о зашифрованных донесениях на бумаге, через диппочту. Радиоперехват и расшифровка противником стали бы гарантированным и необратимым провалом.

Сообщение должно быть адресовано лично Карлуччи. Карл и Джордж понимали, что упоминать Колби в официальном донесении было, конечно, неуместно. Но Карлуччи его, надо полагать, известит. Колби теперь зам в комитете по разведке. Причём ленинградская операция — в его ведении.

— Похоже, что мне надо оказаться дома одновременно с Мэри, не исключено что опрашивать её придётся под гипнозом, как тебя, Синти — объяснил Карл. — Не беспокойся, привязанность к репке у неё не появится — добавил он со смехом.

— Я поеду добывать билет на Красную Стрелу, чтобы успеть до отправки завтрашней диппочты в Вашингтон. Напишу уже там, в посольстве, — резюмировал Фред.

Несколько плотных жёлтых конвертов с глянцевыми отпечатками, помеченных "for Mary Irwin" — портреты 9x12, групповые снимки 12x18 — Синти, выходя из консульства, оставила у охранника.

Она ужасно боялась встретиться с Мэри лицом к лицу, и Фред её понимал.

Пятница, 19 мая, день.

Арлингтонский лес, штат Вирджиния

С того момента, когда Иган Колби занял пост зама в комитете по разведке, Фрэнк мог говорить с ним о ленинградском феномене, ничего при этом не нарушая. Однако Джон Бросс выпадал из круга чиновников, официально допущенных к операции, и потому Фрэнк всё же поступил так, как в конце марта. Сделал в четверг пару звонков и назвал кодовые фразы, приглашая к себе Уильяма Игана Колби и Джона Бросса.

Вчера Фред доложил, что Синти на снимке, сделанном одной из слависток, обнаружила подростка в точности с таким ухом, какое зарисовал Джордж по её рассказу под гипнозом Карла. Причём снимок не в школе, а где-то... на пикнике, что ли? В общем, на природе и днём. Света было достаточно и никаких сомнений нет.

Новость требовала обсуждения. Сложность ситуации заключалась в том, что сама будущая учительница русского могла оказаться не вполне надёжной.

Фред перечислял факторы риска — бывшая хиппи. Подружилась с прикреплённой агентессой КГБ. Восхищается героизмом и патриотизмом, проявленным русскими на войне против нацистов. Да и само по себе участие в экспедиции по поиску останков солдат и моряков, погибших при обороне города — да, правильно, экспедиция шестнадцатилетних подростков, а не пикник — кое о чём говорит. Неясно, лояльна она или нет. Карл и Джордж категорически против немедленного дебрифинга на территории противника.

Если она в ходе беседы заподозрит, что снятая ею на память фотография решает как раз ту задачу, для которой всю эту компанию будущих учителей русского отправляли в Ленинград — она может случайно или намеренно протечь своей подружке из КГБ. Источник будет навсегда потерян.

Когда коллеги приехали, Карлуччи изложил им последние новости.

Колби и Бросс сочли обоснованными опасения Карла и Джорджа. Карлуччи перестал колебаться, дебрифинг учительницы должен быть отложен до её возвращения в Бостон через десять дней. Это означало, что к этому же времени надо вызывать сюда Синти, чтоб она поговорила со слависткой.

И вызывать Карла — на случай, если славистка не захочет говорить.

— У нас давно уже нет оснований сомневаться, что того же подростка ищет КГБ, — напомнил Фрэнк старшим коллегам. — Фред ещё в конце марта докладывал, что они подставили Джорджу студента, подходящего под те признаки, что были доведены до всей группы славистов. Похоже, в КГБ с самого начала понимали, зачем мы славистов туда прислали.

— Вот поэтому — как бы ни хотелось мне пораньше узнать, кто этот феномен, — добавил Бросс — никак нельзя возвращать эту славистку раньше запланированного срока. Там наверняка предположат, что именно в этой школе славистка нашла этого подростка. Дальше их операция поиска будет закончена за несколько часов, если не минут. Так что работаем с теми сроками, что есть. И с тем противником, что есть. Кстати, мы пока не уверены, что он наш противник — может быть и союзник... иначе зачем бы он стал помогать нам бороться с наркомафией?

— Наш мальчик ещё и предотвратил нападение красных бригад на Альдо Моро, кровавый переворот в Афганистане и захват заложников в Тель-Авиве. Этот парень — вылитый курсант-новичок с Фермы, готовый спасать человечество от мирового зла. Общее среди этого то, что о намерениях он, похоже, знал заранее. Как и о возникшей раковой опухоли в левой груди у одной женщины из Ленинграда, которая недавно эмигрировала в Израиль.

Я получил заключение медиков о том, что опухоль на такой ранней стадии сложно было обнаружить даже и в Израиле, — рассуждал Колби. — Теоретически допустимо, что он каким-то путём получил сведения о готовящихся преступлениях — хотя странно, что настолько далеко друг от друга отстоящих. Для этого ему надо было бы располагать сетью, куда более мощной, чем наша... мы-то, кстати, обо всех этих художествах и понятия не имели. Но вот такая ранняя диагностика рака...

Я бы хотел, чтобы вывод сделал кто-нибудь другой, поскольку не желаю выглядеть мистиком.

— Перестань, Иган, мы уже готовы согласиться с его способностью заглядывать в будущее — нервно заметил Бросс. — Все эти сведения у нас были и раньше, хотя мы до последнего прятали головы в песок. Очень уж не хотелось иметь дело с чудесами. Изгнание бесов — это по другой части. Мы разведчики, а не инквизиторы. Но я всё ещё не уверен, что это бес. Может, и ангел.

— Заметили ли Вы, джентльмены, некоторое ограничение его предикторских возможностей? — спросил Карлуччи, хитро улыбаясь. Подскажу — надо сделать вывод из его единственной ошибки... которую не совершил бы даже юный курсант, проучившийся на Ферме хотя бы неделю.

— Ну да, он не отменил тайниковую операцию, когда опоздал к началу пробежки Синти. И мы получили изображение его уха... которое, как уверяют эксперты, не меняет форму в течение всей жизни — ответил Колби, который совершенно неожиданно для себя оказался в роли экзаменуемого — а вывод-то какой?

— Двадцать второго апреля прошлого года он опоздал в парк, Синти уже начала свою пробежку, а он всё ещё рисовал иероглифы на снегу, когда она наматывала круги. И подставил под её взгляд свой уходящий профиль. Я ещё раз посмотрел её отчёт. Так вот, за один день до тайниковой связи он оставил иероглифы "мин тянь" и "ши ба", то есть "завтра" в "восемнадцать"... за один день до связи!!! — медленно и задумчиво разматывал Карлуччи нитку фактов. — Я прошу Вас обратить внимание: он не сумел предвидеть, что ему что-то помешает на следующий день быть в парке раньше Синти. Я жду вашей критики, джентльмены.

— Нет, пока всё выглядит убедительно. Теперь надо задаться вопросом, какие события подросток может предсказать, а какие нет — отозвался Колби.

— Разница между предвиденными и непредвиденными событиями в том, что одни касаются лично его, а другие не касаются — не слишком долго размышляя, ответил Карлуччи.

— Разница между непредвиденным и предвиденными событиями в том, что одно должно произойти на следующий день, а другие — спустя неделю или больше — подумал вслух Бросс, — если вспомнить предупреждение Палумбо о бригадистах. И израильтян — о террористах. За неделю, в обоих случаях. Насчёт рака груди — он проявил бы себя ещё позже. Может, близкие события почему-то предсказывать труднее? Хотя это было бы нелогично, но боюсь, что логика сейчас не самый лучший советчик.

— Где-то я это читал, что кому-то было легче предсказать отдалённые события, чем ближайшие... но сейчас не вспомню, где — задумчиво пробормотал Карлуччи.

— У тебя тут случайно не найдётся книг Сэмюэла Клеменса? — развеселился почему-то Колби.

— Это ещё зачем? — не понял Карлуччи.

— Потому что это же "Янки из Коннектикута", он выдавал себя за пророка и само собой, реальность девятнадцатого века знал куда лучше, чем историю Камелота...

— Ох, да, точно, сразу видно бакалавра искусств... — подпустил шпильку Карлуччи — а книга где-то лежит, скорее всего на чердаке, в ящиках, не разобранных с переезда.

— Стоп, Иган. Повтори ещё раз, — спокойно сказал Бросс.

— Ну, Хэнк Морган там говорит королю Артуру, что предсказать его прибытие ему было бы во много раз легче и он привел бы больше подробностей, если бы оно должно было совершиться не через два дня, а через пять столетий... а дальше то, что вспомнил Фрэнк. Опытному пророку всегда легче предсказывать за пятьсот лет, чем за пятьсот секунд.

— Давайте сделаем паузу на минуту. Иган, ты сам-то понимаешь, что сейчас нам сказал? — ещё спокойнее, медленнее и тише сказал Бросс.

Как Колби, так и Карлуччи прекрасно видели — Джон совершенно вышел из себя. Они озадаченно молчали с полминуты, и Бросс наконец смилостивился:

— Янки из Коннектикута был не пророком, а мошенником. Начал с того, что использовал своё знание о солнечном затмении. Оно состоялось как раз тогда, когда его собирались сжечь. Его тут же освободили — все боялись, что он напустит на землю тьму.

— Джон, к чему ты клонишь, я тебя не понимаю — растерянно заметил Фрэнк.

— К тому же, что написал Марк Твен. Этот парень ничего не предсказывает. Он только вспоминает. Он, возможно, дожил до седых волос и кто-то двинул его ломом по башке, как Хэнка Моргана из Хартфорда, что в Коннектикуте. Чтобы он вернулся в прошлое. В своё тело или чужое — для нас совершенно неважно. Для простоты предположим, что в своё. Похищение или гибель Альдо Моро, заговор в Афганистане, захват заложников в Тель-Авиве в уже пережитой им жизни могли послужить триггерами событий, которые его благополучию или его целям чем-то помешали.

И сейчас он весьма элегантно добился, чтобы эти события в его второй жизни не произошли.

Знать бы ещё, каковы его цели.

А вот контакта с Синти в его первой жизни не было, потому что он тогда он действительно был обычным подростком, ничего не знавшим про наркомафию и не пытавшимся связаться с нашей станцией в Ленинграде. Поэтому он в принципе и не мог ничего вспомнить о том, что его что-то задержит на пути в парк.

Мы называем его подростком — он так выглядит. Но давайте не будем себя обманывать. Он взрослый. Возможно, даже старик. Матёрый волк в шкуре ягнёнка.

Давайте посмотрим на то, что мы о нём уже знаем, с этой точки зрения — Бросс откинулся на спинку кресла и сделал несколько медленных глотков давно остывшего кофе.

— Я не вижу ничего в известной нам картине, что противоречило бы парадигме Джона — через полминуты сказал Иган.

— Я пока тоже, но хотел бы ещё раз просмотреть все донесения Вудрофа, которые у нас есть, глядя на них с этой позиции — ответил Фрэнк.

— Главное донесение — это доклад о наркомафии, — продолжил Бросс. — Я уже говорил вам, коллеги, что этот доклад — работа для целой организации. Выделить факты, сделать выводы и изложить в форме, пригодной для понимания даже нашей туповатой администрацией...

Так вот, никакой организации в Москве или даже в Ленинграде, способной написать такой доклад, просто нет. В любом случае, он не сам это составлял — зачем ему прилагать столько усилий?

Он вспомнил то, что прочёл в какой-нибудь книге по истории наркомафии. Только вот название книги и год в своём докладе не указал, паршивец.

— Давайте пока отвлечёмся от его возможностей и подумаем об его целях — предложил Колби. — Чего он хочет?

— Чего угодно, кроме быстрых и больших денег — мгновенно ответил Карлуччи, — я в такой ситуации вспомнил бы, акции каких компаний росли быстрее всего. Когда начинались кризисы и когда они заканчивались. Через пять лет федеральное казначейство клянчило бы у меня денег взаймы.

— Возможно, сперва он этого и хотел. Сначала — мемо о наркомафии, потом эксфильтрация из России, потом натурализация здесь — и пожалуйста, играй на бирже.

Однако с момента его доклада о наркомафии прошло больше года, и просьбы об эксфильтрации мы от него не получили. А как связываться с Синти, он прекрасно знает, — рассуждал Колби. — Нет, сейчас он не хочет эксфильтрации. Если раньше и хотел — передумал.

Мы пока рассматривали действия, выходящие за пределы его страны... потому что скрыть их последствия сложно... А вот что он делает внутри своей страны? Но уж наверное что-то делает. Вероятно, выборочно сообщает руководству сведения, которые притащил с собой из... a интересно, из какого года? — Колби замолчал.

Инициативу перехватил Карлуччи:

— В 1978 ему шестнадцать лет. Допустим, он родился где-то в 1962. Примем продолжительность жизни 80 лет — примерно до 2042 года. Сведения о нашей теперешней наркомафии рассекретят лет через тридцать, где-то в 2008 году. Значит он вернулся откуда-то из времени от 2008 до 2042.

Вероятно, таскает техническую информацию из будущего. То, что сейчас тщательно охраняемый секрет — потом будет опубликовано в журналах по истории техники. Если, конечно он сумел запомнить всё, что прочёл в Москве 2042 года.

— Почему в Москве? — спросил Колби.

— Общий тренд — ответил Карлуччи. — На каком-то уровне успеха они все перебираются в Москву.

— Запомнить всё, что он прочёл — это просто невозможно, — возразил Колби.

— Мы не знаем, какие могут быть побочные последствия того удачного удара ломом по голове, который отправил его назад в 1977 год. Может — фотографическая память... может — у него большой архив на микрофильмах... а может — он перемещается туда-сюда в порядке утренней гимнастики. Гадать можно бесконечно, мы ничего не узнаем в точности, пока с ним не познакомимся. Единственное, что понятно — он располагает какими-то сведениями из своего уже прожитого будущего — ответил Карлуччи.

— Иган, если он содействует своим властям — то это источник гигантской нестабильности... — начал Бросс.

— Да он вне всяких сомнений поставляет им какую-то информацию, иначе бы КГБ о нём просто не знал! — перебил Карлуччи. — Определённо, он вышел на свои власти тоже с односторонней связью, наверняка обычными письмами. В Ленинграде, как сообщал Вудроф, прореживали почтовые ящики в центре города. Очень похоже, что КГБ искал его, поставив стационарные посты у ящиков, уцелевших от децимации. Джон, извини, что я перебил. Mы тебя слушаем.

— Тогда он, вероятно, читал в своём будущем не только журналы по истории техники. Он мог читать мемуары разведчиков и контрразведчиков. С обеих сторон.

— Например, мемуар Синти, где она написала о своём детском прозвище! — снова влез Карлуччи.

— Да, в том числе и её. Но не только.

Можно предположить — практически все операции спецслужб в его пережитом будущем 2042 года уже давно опубликованы в мемуарах или монографиях по истории разведки XX века, — преувеличенно спокойно и медленно проговорил Бросс, — и это даёт противнику гигантское преимущество.

К счастью, нашей операции против него самого в его уже пережитом будущем не существовало, поэтому наши теперешние действия и намерения ему неизвестны.

Фрэнк, это ведь ты рассказывал — Збигнева насторожило, что наши доклады слишком точно подтверждают позицию Кремля на переговорах в Женеве? Так вот — могу поклясться на целой стопке библий, что они уже заставили нашу сеть работать под их контролем. Ну, то есть ту часть, которую они сгоряча не расстреляли.

Я не спрашиваю фамилий, но случалось ли, что за последнее время кто-то из наших агентов перестал выходить на связь?

— Да, — ответил Карлуччи, — только один, но очень важный.

В комнате наступила тишина, которую нарушил только стук о стекло капель начавшегося дождя.

Понедельник, 22 мая 1978, утро

Ленинград, улица Чернышевского

Ответная телеграмма лежала на столе у Вудрофа. Никаких конкретных деталей там, разумеется, не было. Было только указание, что в связи с завершением работы русистов Синти, Джордж и Карл получают краткосрочные отпуска. Мелкая оффисная рутина. Можно вообще не закрывать шифром.

Как обычно, через официальные каналы московского УПДК надо будет заказать билеты — Синти в Париж, Карлу и Джорджу — в Грецию, в КГБ должны догадываться, что эта парочка отдыхает вместе.

Для КГБ всё должно выглядеть так, что напряжённый период работы с русистами закончился, операция свёрнута, учителя возвращаются домой, так никого и не обнаружив. Потому оперативники могут отдохнуть. Тем более традиция, конец мая, Memorial Day weekend.

Можно собрать учителей ещё раз, числа так 25 мая, сразу как занятия закончились, и с расстроенным видом объяснить — премий, к сожалению, не будет. Но по крайней мере вы за счёт дяди Сэма съездили в Россию и посмотрели красивый город. Поснимайте, ребята, ещё дворцы и парки в пригородах — и домой. Хороший будет подарок их наружке. Пусть побегают напоследок. Одновременно два десятка объектов в толпе туристов — это совсем не кусок пирожного.

Oпять пригрозить страшными карами за разглашение. Хотя вряд ли удастся понять, кто из них протёк. Но если у него (или у неё?) течка — пусть и дальше течёт.

А то, что Карл из Греции и Синти из Парижа полетят в Бостон — этого уже в заявке УПДК не обозначено. Но совершенно ясно — его предложение принято, Синти и Карл в Бостоне встречают Мэри и проводят дебрифинг. С вопросами по каждому персонажу, кого запечатлела в Пронинском лесу наша ирландка-путешественница.

Прежде всего по Светлане и её лжекузену. Ей надо убедительно доказать, чего бы это ни стоило, что оба они — оперативники КГБ. Доказать, что они использовали как горячую искреннюю женскую дружбу, так и благородную сдержанную мужскую привлекательность для того, чтобы заставить её, Мэри, действовать в интересах КГБ.

Ворон, классическая медовая ловушка. Но необязательно же рядом с вороном ловить ртом ворон? Как добиться, чтобы Мэри это поняла — большой вопрос. Учебник с Фермы ей, что ли, показать...

Если поймёт, что её играли — рассердится и расскажет всё что помнит про обоих.

Ну и на закуску — бегло опросить по всем остальным, в том числе по тому мальчишке, который беспечно повернулся лицом к стоящей рядом симпатичной подружке на последнем кадре последней плёнки.

Мэри не должна догадаться, кто нас интересует больше всего.

А пока — никакой активности. Оперсостав уезжает на отдых. Мёртвый штиль. Какая у русских образная идиома — сидим у моря и ждём погоды.

Вторник, 30 мая 1978, вечер

Москва, площадь Дзержинского

Долго ждать в приёмной Минцеву не пришлось — из кабинета Андропова вышел Крючков, и секретарь приглашающе кивнул.

— Рассказывайте, Георгий. После записи разговора у Вудрофа прорывов не было. Чем порадуете? — спросил Андропов.

— Прорывов нет, но одна новость в принципе позитивная, Юрий Владимирович — начал Минцев. — Я уже докладывал, что как только закончился отопительный сезон, мы приступили к модификации старых теплосетей, подходящих к зданию консульства, и нам удалось установить устройство, которое позволяло ввести в трубу микрофон на гибкой трубке. Продвинули сверхчувствительный микрофон максимально вглубь здания консульства, но мы не знаем, в какое именно помещение он попал. Звук, впрочем, распространяется по трубам отопления, поэтому днём разговоры из разных комнат смешиваются, и понять ничего невозможно. Но если Вудроф проведёт совещание вечером, когда все уже ушли, кое-что можно будет разобрать. Или в выходные.

Так вот, в пятницу 12 мая ранним утром в других помещениях никаких разговоров ещё не было и удалось в первый раз сделать отчётливую запись. Разговор Мэри Ирвин с Вудрофом и Фолк. В отношении Ирвин проводилась операция вербовки на ворона, только сорвалась — это было в экспедиции от 272 школы в Пронинском лесу по поиску погибших воинов, которую организовала старший лейтенант Лапкина и куда напросилась славистка Ирвин. Майор Константинов поздно вечером упал в выгребную яму и сломал руку. В рапорте написал, что доска оказалась скользкой. Лапкина указывает в докладе, что он был совершенно трезв.

По разговору с Вудрофом и Фолк видно, что Ирвин относится к нашей стране весьма позитивно, и с Лапкиной у неё дружба не-разлей-вода. Вполне была готова к вербовке. Приходила она к Фолк за цветной плёнкой. Собиралась поснимать дворцы и парки в пригородах.

Лапкина мне доложила, что эта Ирвин 19 мая раздала всем участникам снимки, что сделала в экспедиции. Вообще очень дружелюбна по отношению к советским людям. В экспедиции отметила, что четыре месяца с момента приезда в СССР для неё повод для праздника.

С другой стороны, Вудроф и Фолк явно обратили своё внимание на её настроения, и ещё, не исключаю, догадались, что к ней подвели ворона. Так что работа в русском отделе ЦРУ или Госдепа ей теперь всё равно вряд ли светит.

Сразу троих оперативников Вудроф отправил отдыхать в Европу, 27 мая Фолк улетела в Париж, а Рогофф и Фостер — в Афины. Даже отдыхают вместе. Вероятно, между ними гомосексуальная связь. Отпустил он их на 12 дней, судя по заказанным в УПДК обратным билетам. Видимо, Вудроф ждал конца учебного года 25 мая, когда поиски через славистов закончатся. Раздумывает, что дальше, а оперсостав отдыхает.

— Не факт, что они действительно в тупике, — отозвался Андропов. — Кто из славистов приходил в резидентуру в последнее время?

— Пришли все, 25 мая, в последний школьный день, — ответил Минцев, — вышли с карманами, полными кассет чистой плёнки. Канарейка в метро вытащила одну. На следующий день мы связались с "Гнилозубом". В консульстве с ними говорила секретарша. Предложила взять по одной кассете Кодака, а Свемы — сколько захотят, и в день перед отъездом оставить заснятые плёнки у охранника в конвертах со своим постоянным адресом. Увезут диппочтой, закажут снимки, пришлют домой. Под расписку раздала билеты и пожелала счастливого пути. Все поехали проветриваться, кто в Петергоф, кто в Пушкин. Наблюдение никаких подозрительных контактов в этих поездках не выявило.

— Ещё один намёк "Сенатор" нам дал — не избегает шифровать длинные тексты... Может, имеет доступ к ЭВМ? Сам или через какого-нибудь знакомого студента? Сколько ЭВМ в городе, известно?

— Точно сказать не могу. Видимо, несколько десятков. Блеер наверняка знает точную цифру, но мы всё равно запросим все первые отделы. Кто-то мог недавно получить ЭВМ и пока тестирует.

А что, возможно и это — он набивает свой текст на перфокартах, колода с программой и шифром у него одна и та же, дату программа сама определяет, накладывает мутатор и АЦПУ выдаёт готовый шифрованный текст.

— Георгий, выясните, нет ли у кого из операторов такого знакомого школьника, который к ЭВМ сам подходит. Особенно в ночные дежурства.

А на письмах, которые он нам посылает о месте тайника, чернила пока те же?

— Да, пока те же, Юрий Владимирович, но когда поменяются — отследим, в каком магазине куплена новая банка. Я сразу доложу.

Среда, 31 мая 1978, раннее утро,

практически ещё ночь.

Линн, пригород Бостона

Мэри согласилась принять у себя Синти ранним утром 31 мая. Через день после приезда её внутренние часы всё ещё шли по ленинградскому времени. Синти быстро дозвонилась до школы.

В Ленинграде был уже полдень, и трубку взяла Тыблоко. Но Светланы Витальевны в школе почему-то не оказалось, а голос Татьяны Анатольевны звучал крайне растерянно:

— Мэри, милочка, как Вы долетели? Уже соскучились по подружке? Если нужно что-нибудь ей передать, продиктуйте, я запишу, — всё, как ей предсказала Синти: Светланы в школе нет.

— Татияна Анатольевна, лучше я буду отправлять срочную телеграм, вы имеете адрес Суит-Ланы? Я кажется оставила свой блокноут в вашей учителской комнате. Может Суит-Лана найдёт.

И опять ответ был точно таким, как предсказала Синти. Слово в слово. Адрес своего завуча Тыблоко не помнила, но буквально к завтрашнему дню она, Тыблоко, обязательно найдёт адрес в своих бумагах.

— Мэри, я буду ждать Вашего звонка, обязательно позвоните...

Следующий звонок Синти сделала через минуту, но телефон школы уже оказался занятым. В третий раз — совпало с предсказанием Синти. Потому что Тыблоко немедленно начала дозваниваться до рабочего телефона Светланы Витальевны.

— Ну, Мэри, что ты об этом думаешь?

— Прямо не знаю. Ты хочешь сказать, что и Светлана и Арлен — агенты КГБ?

— Да, я так думаю. Ты знаешь домашний телефон Арлена?

— Я спрашивала Светлану. У него пока нет домашнего телефона. Ещё не провели.

— Мэри, это просто-напросто ложь. Если он капитан судна — ему проведут без очереди. На случай, если начальству потребуется его срочно вызвать. Кстати, тебе его имя не кажется странным? Таких ведь нет в русской классической литературе.

— Это имя поддельное?

— Нет, конечно. Если бы поддельное — они придумали что-нибудь менее экзотичное. Но это имя из новояза. Арлен — сокращение от армии Ленина. Ему ведь примерно сорок? Значит родился где-то в 1938. Тогда членам партии надо было демонстрировать преданность, чтоб не попасть в списки на расправу. Скорее всего его отец был партийным функционером или офицером НКВД. Вот он и дал сыну такое революционное имя. Кстати, их тайная полиция КГБ приветствует так называемые "династии".

Он не капитан, Мэри... то есть, может, и капитан, но не судна. Может быть, капитан КГБ. Здесь у нас служащим в ЦРУ званий не присваивают, и формы у нас нет. А у них полный набор званий — от лейтенантов до генералов. Ты хоть фамилию его знаешь?

— Нет, только имя и отчество: Арлен Михайлович.

— Он не пытался встретиться после того, как сломал руку?

— Нет. Он всё ещё в больнице. Я собиралась навестить его там перед отлётом, но Светлана сказала, что он слишком слаб, чтоб принимать гостей.

— После перелома руки? Слабость три недели? Да ладно! Светлана тебе соврала. Он давно уже дома. Просто его начальство сделало вывод — после того, как он провалился в дырку латрины и измазался в дерьме, его образ сильного привлекательного мужчины пострадал ещё сильнее, чем его рука. Потому у него больше нет никаких шансов тебя соблазнить. Их медовая ловушка не выстрелила, и слава богу.

— Синти, так ты думаешь, это была ловушка?

— Посуди сама, Мэри. Кузен Светланы оказывается капитаном, а значит, знает, как управлять группами людей. Это первое совпадение.

На время экспедиции он оказывается в отпуске — это второе.

Отпуск почему-то пришёлся на май, хотя это время интенсивной навигации — третье совпадение. И совершенно непонятное.

На отпуск он не запланировал никаких других дел — ни отдыха в Сочи, ни поездки к родне, ни ремонта квартиры. Ничем не занят — это уже четвёртое.

Никто не задерживает его дома, потому что он разведён — это пятое. А разведён он потому, что его обманывала жена, пока он героически водил своё судно в штормящих морях. Самого его упрекнуть совершенно не в чем!

Что он за мужчина, Мэри? Магнитом притягивает взгляды женщин, стоит ему войти — я правильно угадала?

— Ну-у-у... похоже на то.

— Шестое совпадение. Это редчайший случай, когда ты знакомишься с мужчиной безупречным, свежеразведённым, ещё никем не занятым — и до такой степени привлекательным! И ты смотрела на него с понятным интересом. Крайне желательным для КГБ.

А он смотрел с интересом именно на тебя, верно? Это при том, что был окружён очень милыми шестнадцатилетними девушками!

— Ну да — неохотно согласилась Мэри.

— Бинго! Это седьмое совпадение. Длинная цепочка. Слишком длинная, чтобы быть просто совпадениями. Нет. Светлана его к тебе специально подвела.

— Я как-то всё это раньше не сопоставляла...

— Мэри, всё, что ему надо было — это услышать от тебя три фразы. Первая — ЦРУ ищет подростка из Москвы. Вторая — он говорит по китайски. Третья — он классный лучник. Всё. После этого ты бы его больше не увидела. В лучшем случае.

А в худшем — если бы тебя взяли, например, на работу к нам или в Госдепартамент — он бы появился в Вашингтоне и дал тебе прослушать запись, как ты выдаёшь ему секреты про москвича, про китайский язык и про лучника... а потом бы потребовал приносить ему служебные бумаги.

— Откуда они берут таких артистов?

— Не знаю. Наверное, могут даже предложить пойти к ним на службу симпатичному выпускнику театрального института. Офицеры-то получают больше, чем актёры. А может, выбирают, просматривая фотографии всех, кто согласился пойти служить в КГБ. Потом, возможно, учат их психологии... Фрейд, Юнг, ещё чёрт знает кто... Может, опрыскивают их феромонами.

Эта специальность называется ворон. А женщин, которые раздвигают ноги, чтоб поймать мужика в медовую ловушку, называют ласточки.

— Что?! Они дают своим девочкам такие задания?

— Да. Это было в учебнике, что я читала на Ферме. Но Светлана — обычная оперативница, а в ласточки они отбирают только самых привлекательных.

— ОК, ты, наверное, права... а остальные люди в экспедиции — такая же обманка ?

— Нет!!! Ну конечно же, нет! В их тайную полицию для таких операций отбирают людей с искажённой моралью, но мы думаем, что вообще-то большая часть русских — люди вполне достойные.

В любом случае, я должна сделать для начальства подробное описание на этих двух, и краткое на всех остальных, кто есть на снимках. Это уже обычная бюрократия. Инструкции пишут люди, которым надо доказать, что они очень нужны... Уделишь сегодня время помочь? Мне надо будет улететь в Ленинград через пару дней.

— Да, я же пока не занята.

— Тогда я сейчас я поеду к себе в отель. Может, удастся поспать. Там у них полдень, а нам пришлось звонить в школу в четыре утра. Выключи телефон, отоспись, а я заеду за тобой часикам к трём, ладно?

Среда, 31 мая 1978, день.

Boston, State street,

городское отделение ЦРУ

— Мэри, ты не устала?

— Нет, Синти, можем продолжать.

— Осталась последняя фотография. Этого парня как зовут?

— Паштет.

— Ему так нравится эта еда?

— Да нет, это прозвище. Вообще-то он Павел, по русски Паша, потому Паштет. Павел Андреев.

— Они часто дают прозвища по фамилиям... вот как этой — Свете Зорько... ты сказала Зорька? Рассвет... закат... поэтично!

— Она это прозвище терпеть не может — хихикнула Мэри — потому что их фермеры часто называют так своих коров.

— Этот Паштет — что он за парень?

— Скромный. Вежливый. Очень дружелюбный, даже больше, чем другие ребята. Готовый помогать. Физически сильный, хорошо готов к полевым условиям, потому что ходит в туристический клуб. Кстати, вот его подружка — Ира Родина.

— Мэри, что ты имеешь в виду? Родиной они называют свою страну.

— Нет, Синти, это женский вариант фамилии Родин.

— Она не в родстве с тем известным французским скульптором?

— Нет, вряд ли — улыбнулась Мэри — но милая девочка.

— А вот эта красавица?

— Тамара Афанасьева. Очень симпатичная, очень! Но больше ничего особенного, кроме того, что она подружка того парня, который на неё смотрит. Я бы сказала, что самая любимая из его трёх с половиной подружек.

— Мэри, ты ставишь меня втупик...

— Нет. Как я поняла, Зорько только желает быть его подружкой, но без шансов, я посчитала её за половину. Вот эта, Тамара Афанасьева, у него главная и любимая. Он повернулся к ней, когда я нажимала на кнопку затвора. Вместо того, чтоб смотреть в объектив!!! Все в фас, а он в профиль!

Эта малышка — она тоже Тамара, у неё немецкая фамилия, Гессау-Эберляйн... Определённо, она его любит, но и он заботится о ней, как о своей младшей сестре.... которая просто обожает своего классного старшего брата.

— И кто же напоследок?

— Эта, по прозвищу Кузя. Наташа Кузенкова. Даже среди изумительно красивых русских девчонок она выглядит королевой. Прекрасно это знает и правит милостиво, добродушно и справедливо. Несомненный лидер среди девочек. Она помогает этому парню с ними управляться.

— Эта Кузя? Лидер? Не Светлана?

— Светлана — формальный лидер, помощница Арлена. Кузя, наоборот, неформальный. Этот султан трёхсполовинного гарема тоже лидер, но вообще для них всех, не только для мальчишек.

— Как его зовут?

— Соколов. Андрей Соколов.

— Звучит как "Бонд. Джеймс Бонд" — засмеялась Синти.

— Ты подозреваешь...

— Нет, Мэри, нет! Он не офицер КГБ. Слишком молод. Что ещё о нём ты можешь сказать?

— Ну, Андрей — яркий парень. Я с ним познакомилась когда он репетировал выступление агитбригады. Идея представления в том, что молодёжь со всего мира должна объединить усилия в борьбе с фашизмом, империализмом, агрессией, неравенством, несправедливостью... Я помогала поставить песню на тему Вьетнама — "I declare the war is over".

Эта маленькая Тамара играла роль партизанки Вьетконга — молодая, тоненькая, хрупкая, почти прозрачная — в хаки и с автоматом... очень трогательно!

А сама идея этой экспедиции возникла в школьной столовой, Светлана спросила его, есть ли ещё идеи внеклассной работы, и как раз он вспомнил про Пронинский лес.

Вообще с ним поговорить — одно удовольствие, у него беглый разговорный английский, куда лучше чем у одноклассников с их тяжёлым акцентом. Говорит как американец, а остальные пытаются говорить по британски... — Мэри улыбнулась, изображая британское произношение — "импооотант"... "андестааанд"... "oоотм". Может, у него был частный учитель американец, или радио наслушался...

— Скорее всего, радио — кивнула Синти.

— Но знаешь, Синти, у него и другие таланты есть. Его учительница математики мне однажды сказала, что Андрей помог подтянуться своему другу Паштету, который мог из-за алгебры с геометрией упустить возможность учиться в девятом классе. Ну и Андрей очень глубоко в математику погрузился. Кстати, его знания приведут его в Лондон через пару недель.

— ЧТООО? — выдохнула Синти — Какой!!! В задницу!!! Лондон!!!

— Что ты имеешь в виду — какой Лондон? London is the capital of Great Britain... — с дрожью в голосе отозвалась Мэри — Синти, почему ты ругаешься?

— Ой, Мэри, ради бога, извини. Пожалуйста, прости меня — засуетилась Синти, отрабатывая промах — пожалуйста, Мэри. Я просто ушам своим не поверила в первый момент. Я ужасно сожалею... я не должна была ругаться... Мне за себя стыдно...

Просто уж очень это странно!!! Как правило, их власти в страны НАТО рядовых граждан отпускают крайне неохотно и через длинную процедуру проверок и инструктажей...

— Да ничего, Синти, я не сержусь — улыбнулась пришедшая в себя Мэри — Он не рядовой, я же тебе говорю. Он заслужил первое место по стране и теперь входит в сборную команду, которая этим летом поедет на Международную олимпиаду. Когда он вернулся с тех соревнований, вся школа была поражена. А больше всех — его учительница математики, её зовут Бисектрисса. Она мне говорила в учительской, что он казался обычным учеником, куда менее способным, чем их гений Валдис, но как стал помогать Паштету — его знания просто улетели за облака. Это началось всего год назад.

— Всего год... И у него очевидные задатки лидера, правильно?

— Определённо. У него, без сомнений, яркое будущее.

— Я с тобой соглашусь. Без сомнений...

Суббота, 3 июня 1978, полдень

Москва, улица Чайковского

В четверг Фреда вызвали в посольство на пятницу, на 2 июня. Резидент Роберт Фултон, криво улыбаясь от комизма ситуации, объяснил, что в субботу Фреду нужно будет лично получить у дипкурьера пакет от Карлуччи, распечатать в присутствии его, Роберта, прочесть с помощью разового шифр-блокнота — и не показывая никому, тут же уничтожить. Как шифрованный текст, так и открытый. Не слишком понятно было, забавляет или раздражает Фултона весь этот цирк.

Записка от Карлуччи не была длинной, но Фред проклял всё на свете, пока расшифровывал её... Хорошо ещё, что шифровальщик в пятницу не пожалел времени, провёл инструктаж с учебным шифр-блокнотом, иначе Фултон просто задушил бы Фреда.

Роберта, впрочем, тоже можно было понять — сидеть без дела полтора часа рядом с пыхтящим потеющим ленинградским коллегой — и даже не заглянуть в текст! Но указания из Лэнгли были недвусмыслены.

Карлуччи сообщал, что Синти обошлась без помощи Карла — Мэри поверила ей, что Светлана и её лжекузен сотрудники КГБ, и бегло рассказала обо всех, кого знала на фотографиях. Замечательная у школьников привычка — звать друг друга по фамилии. Значит, Андрей Соколов. Телефонная книга на станции имелась, но телефон-то наверняка на отца или маму... А Соколовых в книге будет много. Очень много. Немногим меньше, чем Ивановых. Правда, есть фотография. Так что можно будет понемногу отрабатывать все адреса из телефонной книги.

Но главная новость совсем не в этом. ЛОНДОН! Невероятно. Невозможно.

Подросток с весьма средними математическими способностями — ВНЕЗАПНО! ЗА ОДИН ГОД! — оказывается лучшим знатоком предмета в союзе, и его посылают в Лондон. Защищать честь страны. Ну, если он Андрей — то наверно, не еврей. И слава богу! А то ведь могли бы и замотать ему эту поездку. А так можно надеяться, они в КГБ не станут чинить препятствия. Тем более, он той экспедицией проявил свой патриотизм.

В любом случае, центр операции перемещается в Лондон. Джордж в Лондоне будет не очень нужен, обойдутся они без переводчика. Этот Соколов, как выяснилось, бегло говорит по английски. Помимо того, что ещё знает китайский и фарси... Причём — говорит на привычном американцу языке. Не на британском. Ещё одна загадка — откуда языки?

А может, попросить Карлуччи вернуть сюда не только Джорджа, а всех троих? Как это и предполагалось в мае, когда мы ещё не знали о Лондоне? После краткого отпуска. Седьмого июня Синти из Парижа, восьмого — Джордж и Карл из Афин. Согласно купленным через УПДК обратным билетам. Показать, что не случилось ничего, что заставило бы нас изменить планы!

Так что пусть пока все поработают здесь. Операция отвлечения ещё никому никогда не вредила.

— Роберт, видишь, я измельчил обе страницы, как они написали в указаниях. Но мне надо написать ответ. Я возьму следующую страницу того же шифрблокнота. Всего пару строчек. Мне надо успеть отправить с сегодняшним курьером в Вашингтон.

Пять минут, ладно? Пожалуйста. Ей-богу, не больше.

Понедельник, 5 июня, день.

Лэнгли, Вирджиния

На столе у Фрэнка Карлуччи лежала расшифровка диалога Синти и Мэри Ирвин. Синти прилетела из Бостона в четверг и тут же положила на стол Карлуччи добытые сведения в компактном читабельном виде.

Новости требовали обсуждений и корректировки планов. Он пригласил Колби и Бросса, встретил их на парковке справа от главного входа, и они пошли по тропинке, которая примерно через 200 ярдов выводила их к шоссе Джорджа Вашингтона.

Карлуччи начал с главного. Главным было то, что Синти сумела доказать славистке, что за ней велась охота со стороны КГБ, и та согласилась дать подробное описание агентов, желающих загнать её в медовую ловушку. А как приложение — ещё и беглое описание остальных участников этой необычной экспедиции.

Ирвин, таким образом, не знает, что ей удалось сфотографировать как раз того подростка, который был целью всей операции со славистами. Синти предлагает выделить ей бонус за раскрытие двух агентов КГБ — по тысяче за каждого. Особой необходимости в этом нет, но я согласился — хотелось бы, чтобы она с готовностью отвечала и на наши дополнительные вопросы, если они у нас появятся. Теперь мы знаем имя этого подростка. Нужно ли его называть? — спросил Карлуччи, не сомневаясь в ответе.

— Нет — хором откликнулись Колби и Бросс.

— Какая нам разница? Пусть остаётся "подросток". Что рассказала учительница русского об этом парне? — нетерпеливо потребовал Бросс.

— Всего несколько фактов, которые на первый взгляд, мало согласуются с теми выводами, которые нам известны из анализа его действий, когда он входил в контакт со спецслужбами разных стран — начал Фрэнк. — Но главная новость, которая заставит нас принять немедленные решения, заключается в том, что вскоре у него планируется поездка за пределы советского блока — в Англию. Он добился лучших результатов на олимпиаде по математике у себя в стране и его включают в сборную команду. Я запросил кузенов — советская команда прилетает на международную олимпиаду 29 июня. У нас есть пару дней на раздумья и три недели для подготовки операции, что бы мы ни запланировали.

Вот выжимки из рассказа учительницы, которые Синти сделала по записи. Держите копии. Всё лишнее я вымарал.

Колби и Бросс стали не торопясь просматривать заметки Синти. Карлуччи терпеливо ждал.

— Фрэнк, ты сперва хочешь изложить свои выводы или послушать мои? — спросил Бросс.

— Мои мне известны, — хмыкнул Карлуччи. — Твои!

— Хорошо. Мэри Ирвин обратила внимание, что у него английский сильно отличается от британского варианта, которому их учат в школе. В биографии подростка просто не было нескольких лет в нашей стране, которые требуются для того, чтобы избавиться от британского акцента, приобрести американский и стать говорить бегло. На какие годы, в этом случае, приходится его обучение нашему языку?

Вспомните экспертную оценку "встречаются несуществующие ни сейчас, ни в прошлом обороты и сокращения". Если они не существуют ни сейчас, ни в прошлом — значит, появятся в будущем. Он учил американский язык в его предыдущей жизни. Надо полагать, значительно позже 1978 года. Эксперты так и не разобрались в том, что значат сокращения IMHO и OTOH. Их нет ни в одном словаре городского жаргона!

Он-то, понятное дело, не обязан знать, когда какое сокращение появилось. Но когда вставил их в текст — этим наш янки из Ленинграда выдал себя с головой. Далее. Чтобы овладеть языком на уровне, который учительница-филолог сочтёт хорошим, нужны годы.

Вдумайтесь, джентльмены. Советский гражданин несколько лет проживёт в нашей стране — как он здесь окажется на такой долгий срок? Дипломат? Журналист? Или просто железный занавес проржавеет? В общем, можно предположить, что долгий выезд за границу в Соединённые Штаты для жителей СССР перестанет быть отъздом навсегда. И мне даже трудно себе представить, какие измения для этого должны произойти у советских. Я не исключаю, что именно эти изменения ему и хочется предотвратить.

Фрэнк, теперь давай твои выводы .

— Хорошо. Согласно рассказу Ирвин, математические способности у подростка проявились вскоре после того, как он стал помогать приятелю по кличке Паштет, чтобы тот набрал баллы, необходимые для девятого класса. Значит, это восьмой класс. Первая половина 1977 года. До этого он был средним учеником. Весна 1978 года, он уже едет на математический конкурс самого высокого уровня в его стране — и входит в сборную.

Я позвонил в институт Куранта одному знакомому по Принстону, в кампусе мы первые два года были соседями. Он математик. Способности проявились ещё в школе — был лауреатом конкурса Вестингауза. Я спросил, насколько вероятно для школьника, не блещущего особыми способностями в девятом классе, попасть на международную олимпиаду в десятом. Он ответил категорическим нет.

Колби коротко резюмировал :

— Ещё раз. Он не сумел предвидеть, что Карл вытащит из подсознания Синти форму его уха, и не сумел предвидеть, что наша славистка Ирвин сфотографирует его в профиль, и что на этом профиле Синти распознает ухо, которое мы ищем...

Объяснение его сверхинформированности о будущих событиях — и неспособности предсказать собственные проблемы — у нас уже есть. Благодаря Джону.

Однако объяснения его сверхспособностей — нет. И я хотел бы его получить. Но само наличие сверхспособностей подтверждает, что Синти не ошиблась, определив идентичность подростка по уходящему профилю.

Кстати, Фрэнк, какие такие факты, по твоему мнению, мало согласуются друг с другом?

Карлуччи ткнул в середину листа с заметками Синти:

— Вот, он явно настроен позитивно по отношению к Советам. Патриот. А с другой стороны, его вмешательства в Италии, Израиле и Афганистане были направлены против организаций, которые можно условно оценить как левые.

Похоже, он действует, исходя совсем не из идеологии, а из каких-то прагматических соображений.

Очень хотелось бы переговорить с тем иммигрантом, жене которого повезло в плане своевременной диагностики, и чтобы Карл выпотрошил его память... И непонятно, о чём Харел сейчас может догадываться. Надеюсь, что он понимает сейчас меньше, чем мы. И что Андропов тоже — понимает меньше, чем мы.

— Так ты думаешь, что поиски подростка вышли на самый высокий уровень контроля? — спросил Бросс.

— А с кем ещё мог связаться этот парень, если он ставит перед собой неясные для нас, но несомненно политические цели? Потому что для чего ещё, кроме политики, он решил бы помешать киднэппингу Альдо Моро, нападению на отель в Тель-Авиве, и заговору в Афганистане?

Для нас он приготовил доклад по поводу чисто криминальных проблем, с которыми Америка вот-вот столкнётся. С первого взгляда — никакой политики. Ясный сигнал — от меня вашей стране сплошь польза. И если бы не догадка Джона и чутьё Збигнева — мы даже не знали бы, что он полностью обесценил нашу сеть в России. Это тоже, несомненно, политика.

Кто пойдёт с докладом об этом наверх? И, главное, кому первому будем докладывать — Збигу, Дику Леманну или Тёрнеру?

— Пока никому — очень тихо ответил Колби. — Доложим уже всё сразу, если в Лондоне удастся получить от него информацию. Это на грани заговора, но мы не можем допустить, чтобы до Лондона эти сведения расползались. Мне даже страшно подумать о том, что у нас в русском отделе может быть крот.

Осталось три недели. Надо прорабатывать операцию в Англии. Вряд ли кузены помогут нам просто так — почти наверняка попросят поделиться.

Разведчики замолчали, понимая, что если разговорить источник не удастся, то его придётся гасить. Оставить все его знания только лишь в распоряжении русских значило бы усилить их до совершенно недопустимого уровня.

Джентльмены, давайте отложим обсуждение принципиальных вещей, — сменил тему Фрэнк, — у меня сейчас есть мелкий, но срочный вопрос. Фред прислал донесение, где просит вернуть в Ленинград после отпуска всех оперативников. По его мнению, всё должно выглядеть так, как если бы у нас не было прорыва, а отпуск был связан с тем, что без всякого успеха завершилась операция с русистами. Фред не хочет никак показывать противнику, что у нас хоть что-нибудь изменилось.

— Почему нет? — спросил Колби.

— Пусть летят обратно — ответил Бросс одновременно с Колби.

Четверг, 8 июня 1978, поздний вечер

Ленинград, улица Красной Конницы

Синти ворочалась, спать ей ещё не хотелось. Здесь 11 ночи, а дома только 3 часа дня. Прилетела вчера, организм приспособится через неделю, а пока придётся мучиться.

Что-то сидит занозой в голове. Ну да, Андрей Соколов. Ну да, 272 английская школа. Главное, понятное дело, Лондон! Взрыв способностей. Вообще что-то мистическое. Неудивительно, что волна в конце концов поднялась до бывшего директора Колби. Я этим ослам с самого начала говорила — имя "сяо гуй" НИКТО не знает, кроме членов семьи. Но до начальства не дошло. Аналитики хреновы.

Похоже, тогда одна я ощутила явственный запах серы.

Хотя там, в парке, ни рогов, ни копыт, ни хвоста у подростка не было.

И больше ничего мы о нём не знаем.

Но почему именно цифра 272 так зудит? Где ещё встречалась? А ведь встречалась! Расплывчатый шрифт пишущей машинки, серая бумага. Видимо, третья копия. Или даже четвёртая.

"Эрика берёт четыре копии.

Вот и всё! А этого достаточно."

Достаточно. Это никакая не эрика.

Это — эврика.

Да, точно, в диссидентском издании "Бюллетень происшедших событий". Один из прошлогодних выпусков. Что-то там было про 272 ленинградскую школу. Он где-то в консульстве лежит, в груде неучтённых бумаг. Если не выкинули наши архивисты. Карл с Джорджем. А если они этот выпуск выкинули — прибью обоих! Но Карла — первого. Другого экземпляра не достать, его ведь поди нет даже в библиотеке Конгресса. Хотя, возможно, на московской станции имеется?

Только сначала прибью обоих, с удовольствием... а потом уже стану разбираться, кто конкретно выкинул.

Нет, сейчас уже без снотворного определённо не уснуть. Diphenhydramine. Просто и ясно. Но русские зачем-то придумали своё название. Димедрол. Язык сломаешь. Две таблетки. Или три, чтоб с гарантией.

Всё равно утром сонная буду. Надо будет у Фреда крепкого кофе попить.

Пятница, 9 июня 1978 года, утро

Ленинград, улица Чернышевского

Джордж понимающе кивнул, когда Карл покрутил пальцем у виска. Но пусть роется, эти бумаги не учтённые, они просто на полках в нескольких кучах лежат. Она что, думает, будто нас сюда прислали разбирать архивы? Серьёзно?

И что, весь скандал — из-за этой стопочки серой диссидентской бумаги со скрепкой? Разве что скрепка из чистого золота.

Синти ещё раз прочла абзац на последней странице. Редактору "Бюллетеня" определённо нечем было её заполнить, иначе эта ерунда сюда не попала бы. Письмо от Герша Лейтмана, жалоба на антисемитизм... слабенький материал.

"В результате интриг комсомольского активиста А.Соколова..."

Соколова, Карл!... и Джордж!...

"... моему сыну Александру отказали в праве продолжать образование в 272 ленинградской школе, куда он ходил восемь лет, с самого первого класса. Его перевели в 286 школу, где нет углублённого изучения английского языка".

Значит, после восьмого класса вытурили из школы бедолагу Александра Лейтмана. Учиться надо было усерднее, вот и всё. А если ты лентяй, то кто тебе виноват...

Этот... как его... Паштет... с фотографий, сделанных Мэри в экспедиции, тоже мог потерять место, но Соколов его подтянул, как рассказала нашей Мэри учительница Бисектриса...

Так. Паштет, значит, попал в девятый класс... а Лейтман не попал... и думает, определённо, что Паштет занял его, Лейтмана, законное место. А Паштет, как Бисектриса объясняла нашей Мэри, был на грани вылета. И ему помог его друг, у которого прорезался талант... и мы знаем этого друга! Потому что зовут его Андрей, а фамилия его Соколов. А отчество пока не установлено. И адрес. И телефон. И вообще мы о нём мало что знаем. И подходить к школе ближе чем на милю Карлуччи запретил. Допустим, его можно понять. Нельзя показывать противнику нашего интереса к Соколову, пока он в Британию не попадёт.

Но ведь мы к 272 школе подходить и не станем. Мы совсем к другой школе подойдём, к 286. Ведь возможно, да? Что у Александра Лейтмана появился зуб на Андрея Соколова?

Пятница, 9 июня 1978 года, полдень.

Ленинград, Таврический сад

— Синти, твою находку обязательно надо использовать. Но я пока не понимаю, как. Кто будет говорить с этим Лейтманом? Мы все давно засвечены. Да и побоится парень говорить с американцем из консульства.

— Может, корреспондент поговорит? Например, в The New York Times прочли "Бюллетень происшедших событий" и заинтересовались темой антисемитизма в Ленинграде? — спросила Синти. — У них иногда проявляется интерес к теме притеснений советских евреев.

— Я знаю корреспондента The New York Times, видел в посольстве. Во-первых, Эдди левый, как сто коммунистов, во-вторых, он никакой не еврей, — возразил Фред.

— Погоди, Фред. Левый — это может, даже хорошо. Отбросов нет, есть кадры. С корреспондентом The New York Times мало кто откажется поговорить. Но не мы должны просить, а редактор его отдела из Нью-Йорка должен дать ему такое задание.

— Так он же не даст такого задания — протянул Карл.

— То есть на самом деле — мы должны создать у Эдди впечатление, будто бы он от своего редактора получил задание, — растолковала Синти. — Разобраться по заметке в "Бюллетене происшедших событий" об этом непонятном случае в 272 школе. И будьте уверены, Лейтман хоть что-нибудь про Соколова расскажет.

Фред, могут же наши на московской станции — или, лучше, в Нью-Йорке — выяснить, каким образом Эдди связывается с редакцией на Сорок Третьей улице? Факс? Телеграммы Western Union? Ещё как-то?

— Да им это выяснить — как слопать пирожное — уверенно заявил Фред.

— Ну вот. Эдди получит "редакционное задание", смотается сюда, поговорит с Александром Лейтманом, поймёт, что всплеск антисемитизма в Ленинграде — это бред и спокойно вернётся в Москву. Как получить запись разговора Эдди с Лейтманом — вопрос к технарям...

— Попробуем. Во всяком случае, от Эдди противник никак не ждёт, что он согласится выполнять задания от нас... короче, я в Москву, напишу в Лэнгли, смогут ли они провести розыгрыш Эдди втёмную. Идея неплохая, но всё на усмотрение Карлуччи.

Понедельник, 12 июня, день.

Лэнгли, штат Вирджиния

С утра первым делом Карлуччи прочёл доклад из Ленинграда — Синти нашла имя подростка, знакомого с объектом, который, к счастью, уже год как не учится в той же школе — и из-за этого обстоятельства был на объекта весьма зол. Это сообщение о 272 школе в Ленинграде — видимо от бедности на серьёзные материалы — попало на последнюю страницу диссидентского "Бюллетеня происшедших событий", который в Москве печатала на машинке Людмила Алёшина, да пошлёт ей бог долгие годы благоденствия!

Фред просил разыграть втёмную его знакомого Эдди, московского корреспондента The New York Times. В таком розыгрыше не было ни малейшей нужды.

Редактора международного отдела полтора года назад сфотографировали в дорогом ресторане Клуб 21 недалеко от редакции, он пришёл туда на ланч с молодой — и очень хорошенькой — журналисткой, которая весьма хотела получить корпункт в Бельгии. Никаких других вольностей обнаружить не удалось. Редактор обыкновенно проводил в своём стеклянном кабинете в известном всем здании на Сорок Третьей улице 14 часов в день и в полуобморочном состоянии на такси возвращался домой. Без выходных.

Однако на одной из фотографий ресторанной серии снимков он глядел на журналистку так плотоядно, что подозрения появлялись сами собой. И он чуть не заработал инфаркт, когда ему эту фотографию показали, потому что та молоденькая журналистка и в самом деле вскоре уехала в Брюссель.

Проблем в семье он совершенно не хотел, и уже выполнил первую просьбу. Фрэнк получил её от Збига. Корреспондент The New York Times в Польше встречался с Лехом Валенсой, совершенно открыто брал интервью, а потом пересказывал послу то, что Валенса говорил не под запись. Прямым начальником посла был Вэнс, но Збигнев тоже читал все телеграммы. Маленький приятный подарок от агентства секретарю Совета по Национальной Безопасности.

Теперь пришло время второй просьбы.

Карлуччи позвонил редактору международного отдела The New York Times и попросил о встрече за ланчем. Завтра часика в 2 — это будет удобно? Если выехать из Вашингтона в восемь, к часу можно быть на Пеннсильванской станции на Тридцать Третьей. Ресторан на выбор редактора, но лучше, если это будет в районе тридцатых улиц и Седьмой Авеню.

Во вторник днём редактор сообщит вопросы в Москву, в четверг Эдди возьмёт интервью у Александра Лейтмана, в пятницу вернувшийся Эдди придёт в посольство и оставит там копию кассеты с ленинградским интервью, вроде как для пересылки в редакцию с оказией. На самом деле кассета не покинет пределов посольства, её должен будет там же прослушать Фред. И Эдди даже не будет знать, как он помог агентству.

Неделю назад в Лэнгли Карлуччи распределил обязанности. Бросс обдумывал список вопросов, которые хотелось бы задать объекту, Колби взялся организовывать ту часть операции, которая понадобится в любом случае — нейтрализация сопровождающего куратора, а Карлуччи работал над самым сложным — над тем, чтобы на все вопросы были получены полные и откровенные ответы, не сильно повредив психике объекта.

Пост директора МИ-6 уже почти пять лет занимал Морис Олдфилд. До этого, с 1969 до 1973 года он работал в Вашингтоне, представляя там МИ-6, поэтому Бросс был с ним знаком, и считал, что будет крайне сложно добиться от Олдфилда реальной помощи. Надо было искать чувствительные точки, на которые можно было надавить. Морис никогда не был женат — и это давало определённый повод для подозрений, но подозрениями не надавишь.

Однако на столе Карлуччи уже лежали бумаги из архива — сообщения о том, что нынешний директор МИ-6 пользовался платными сексуальными услугами молодых юношей. Имена, даты, размеры вознаграждения. Олдфилду наверняка не понравится, если всё это попадёт в газеты. Бросс полетит в Лондон за неделю до операции, убеждать Мориса и согласовывать детали. Морису придётся обеспечить недолгое задержание куратора от КГБ русской сборной команды математиков, а также и самого объекта.

У Олдфилда есть группа оперативников, которая изредка переодевается в форму лондонской полиции. Скандал потом будет страшный — комиссар Скотланд Ярда всегда жалуется главе правительства на то, что агенты МИ-5 и МИ-6 в их форме компрометируют честных лондонских бобби.

Этих двоих русских задержат поздно вечером и, вежливо извинившись, отпустят наутро. Однако Олдфилд, возможно, упрётся и потребует личного присутствия при допросе объекта. Это территория Британии, он должен быть уверен, что приличия будут соблюдены... На это придётся пойти. Только бы он не кинулся с этим к премьер-министру Каллагэну.

Карлуччи потянулся за стопкой отчётов о медикаментозных средствах, располагающих к откровенности. Похоже, наиболее надёжен амитал натрия.

Он подчеркнул строчку в отчёте. Действие амитала натрия продолжается, как написали мозгокруты, полтора-два часа... а повторные инъекции своей цели не достигают.

Значит, надо будет самым тщательным образом отобрать вопросы из тех, что подготовит Бросс... Полтора часа — это два-три десятка вопросов. Но это только в том случае, если у Карла не получится гипноз. Будем надеяться, что получится. Карл рассказывал, что Синти тоже пыталась сопротивляться — заснула как миленькая.

Суббота, 18 июня 1978

Ленинград, улица Чернышевского.

Синти зашла к Фреду сразу после его возвращения из Москвы. Разговоры по теме подростка в стенах консульства давно уже были ограничены. Обмен только на бумаге и только карандашом... с резинкой наготове. Кто его знает — протёк кто из славистов — или, может, это русский микрофон случайно оказался в комнате, где их инструктировали?

Фред молча кивнул на только что записанные по памяти сведения с плёнки диктофона Эдди, которую он вчера несколько раз прослушал в посольстве.

Последний раз Лейтман присутствовал на дне рождения дома у объекта, когда они учились в четвёртом классе, в 1973 году. Потом отношения испортились.

Они проживают на Измайловском проспекте.

Отца зовут Владимир Андреевич, военный врач, подполковник,

место службы Военно-Медицинская Академия. Выезжал за рубеж.

Мать зовут Ирина, отчества Лейтман не помнит,

работает в Библиотеке Академии Наук.

Oбъект — их единственный сын.

И Фред с видом победителя хлопнул ладонью по телефонному справочнику Ленинграда, раскрытому на Соколовых.

Такой же доклад был ещё вчера отправлен в Лэнгли в почтовом мешке дипкурьера, и Карлуччи с ним, надо думать, уже ознакомился. Но ни Фред, ни Синти не знали, что вчера, увидев доклад, Фрэнк запросил список делегации, которую русские собираются в октябре прислать на конгресс военной медицины в Марокко. Там пятым номером по алфавиту значился В.А.Соколов из Военно-Медицинской Академии.

Во всяком случае, следовало решить, потеряла ли актуальность операция в Марокко? Вероятно, никаких захватов заложников теперь уже не будет.

Понедельник, 26 июня, вечер.

Лондон, Великобритания

Westminster Bridge Road, Century House

Джону Броссу удалось убедить Мориса Олдфилда, который вначале упёрся, но после того, как ему намекнули на доклады о его приключениях с мальчиками, сдался и согласился помочь. Он показал Броссу список советской делегации на олимпиаду. Одиннадцать человек. Восемь школьников, два тренера и руководитель делегации. Фамилия Григорьев была подчёркнута синим карандашом.

— Морис, а почему подчёркнуто? Вы о нём что-нибудь знаете?

— Знаем. Помните историю с Гордоном Лонсдейлом?

— Конечно, его нашли по контакту с Хаутоном, которого сдал Голеневский.

— У вас прекрасная память, Джон!!!

— Сейчас не об этом — скромно заметил Бросс. — Так что насчёт Лонсдейла?

— Кроме Хаутона и Этель Джи, у Лонсдейла была ещё одна связь, которую контрразведчики тогда не отследили, поскольку он крайне редко получал от неё материалы. Не было ни одной встречи за весь тот период, когда за ним ходила наружка! Фиона Уилсон жила в Эймсбери в доме, который унаследовала от родителей, и работала машинисткой в Портон Дауне. Так вот, через год после того, как Лонсдейл получил срок,, на связь с ней вышел этот Григорьев. Мелкий чиновник из посольства. Четвёртый помощник третьего заместителя второго секретаря.

Скорее всего, Григорьев назначил ей встречу и потребовал продолжить сотрудничество.

Контрразведка так ничего и не узнала бы, если бы не дотошность полиции. Когда Фиону Уилсон нашли задушенной в марте 1966, местные детективы через несколько дней сумели разрезать её небольшой домашний сейф и сняли отпечатки со всех купюр, которые она там держала. Денег там было много больше, чем она за всю жизнь могла заработать машинисткой.

Медицинская экспертиза показала, что у неё незадолго до смерти был секс. Видимо, он и в связь с ней вступил. У неё была смазливая мордашка.

Полицейский дознаватель послал запрос на владельцев этих отпечатков на купюрах. Однако найденные по запросу имена были отправлены из группы дактилоскопии Скотланд Ярда совсем не в полицию Эймсбери, а в MI-5 — потому что имя Лонсдейла было у всех на слуху. Два отпечатка на купюрах принадлежали Лонсдейлу, три — неизвестному лицу, но в MI-5 увидели, что они совпали с отпечатками на ручке дверцы однажды подставленного Григорьеву "такси". Только так контрразведка и узнала, что Григорьев входил в контакт с Фионой из Портон Дауна.

Контрразведчики забрали, наконец, дело у полиции и обратили внимание на тетрадь из того же домашнего сейфа. Чтобы разобраться в её каракулях, потребовалась масса времени и значительные усилия. То ли обратили внимание на имя Фиона, то ли на фамилию матери Макелрой. Её мать была из Шотландии. Догадались, что машинистка приспособила стенографию к гэльскому языку. Отмечала в тетради даты и размер платежей. Те платежи, что побольше, закончились с арестом Лонсдейла, те, что поменьше, начались с приездом Григорьева. К сожалению, никаких следов больше не было, а сам Григорьев к тому времени давно уже улетел в Москву.

Видимо, сравнив с платежами от Лонсдейла, Фиона удостоверилась, что Григорьев воровал половину выделенных ей сумм. А когда он рассказал о завтрашнем отъезде на родину, и секс, получается, оказывался последним — могла от этого прийти в ярость и сгоряча потребовать вернуть украденные у неё деньги, которые ей причитались за предательство.

К 1964 публике стало известно, что Лонсдейл работал на СССР, после обмена на Винна его портреты были во всех газетах, и Фиона уже понимала, что снабжала информацией вовсе не канадцев, а советскую разведку. Возможно, пригрозила, что сообщит в советское посольство о том, сколько на самом деле получила. Не знала, что за валютные махинации ему положен был не выговор, а расстрел. И этот слизняк решил не рисковать. Задушил её. Домашний сейф он, возможно, и нашёл, но открыть не смог. А унести с собой тем более. И на следующий день вернулся в СССР. Всё это, однако, реконструкция на догадках. Ни одной прямой улики.

Короче, MI-5 поставили флажок на его имя, а сейчас — когда я отправил запрос на делегацию из СССР — флажок сработал. Контрразведчики мне позволили ознакомиться с материалами.

— Морис, контрразведка собирается его арестовать?

— Конечно же, нет. Дело не имеет никаких перспектив в суде присяжных. Три отпечатка пальца на двадцатифунтовых купюрах — для вердикта этого мало. В записях о получении денег имени Григорьева нет, как и имени Лонсдейла.

— И что, поймать его на отпечатках и записях Фионы невозможно ?

— Невозможно. А вот надавить — очень даже. У советского трибунала требования по доказательствам не такие жёсткие, как у наших присяжных. Ведь у них-то сведения есть, сколько денег и когда он должен был передать Фионе Уилсон! Записей покойной Фионы с перечнем сумм и дат получения с избытком хватит ему для расстрельного приговора.

— Вы его отпустите в Москву?

— Отпустим, конечно. Григорьев — вор и убийца, но улик для нашего суда недостаточно. Абсолютно ясно, что они там не знают, какой за ним тянется хвост, иначе он давно был бы расстрелян. И сам он не знает, что у нас нашли его пальцы на купюрах и прочли записи о выплатах, иначе уклонился бы от сопровождения группы в Британию.

Но шум никому совершенно не нужен. А ему — меньше всего. Так что, думаю, поможет он нам вытащить в Скотланд Ярд этого вашего Соколова... и тихо вернуть его на место...

Посмотрим. Может, после отъезда советской сборной в Москву я отправлю в их посольство оригиналы двадцатифунтовых купюр с его пальцами и записи Фионы с переводом. Он вполне заслужил расстрела за убийство британской гражданки. А зачем, кстати, вам нужен тот математический гений?

— Морис, здесь дело не в математике.

— А в чём?

— Мы, честно говоря, сами на сто процентов не уверены.

— В любом случае, я должен присутствовать при допросе.

— Да, мы это понимаем. Только, пожалуйста, запись ведите таким образом, чтоб на неё не было карточки в архиве. Я не буду рассказывать, чего мы ожидаем, чтобы вы меня не высмеяли. Перечитайте на всякий случай "Янки из Коннектикута при дворе короля Артура".

— Зачем?

— Это может подготовить вас к тому, что вы от него услышите. Либо совершенно позорный пшик... либо момент истины по важнейшей операции за всю историю нашего CIA и даже вашей SIS.

— Дело зашло так далеко?

— Да не знаем мы ничего наверняка! Всё построено на догадках... доказательств нет, кроме косвенных. Если бы моя интуиция не вопила, что это всё всерьёз — меня бы сейчас здесь не было. Но повторю — может случиться и пшик. Ещё одна причина, по которой это не должно попасть в официальные бумаги. Если пшик выплывет — вся британская разведка будет ржать в голос не только надо мною, Колби и Карлуччи, но и над вами, Морис.

— Я встречу его в аэропорту.

— С цветами?

— С букетом из двадцатифунтовых купюр... Пограничник придерётся к номеру визы, его проводят в отдельную комнату для выяснения — и там я покажу ему материалы MI-5. Я убеждён, что он сломается через несколько секунд.

Пятница, 30 июня, вечер.

Лондон, Великобритания

Скотланд Ярд

Двое дюжих мужиков в плохо сидящей форме лондонской полиции ввели Андрея в тускло освещённую комнату, где стоял стол и несколько больших тяжёлых удобных кресел. Спиной ко входу сидела девушка в тёмной куртке. Как только мнимые полицейские вышли, она поднялась, повернулась к Андрею лицом и сказала по-русски:

— Вы даже не представляете, Андрей, как я рада встретиться с вами во второй раз!

— Отчего же, как раз очень даже представляю — ответил Андрей, он узнал Синтицию Фолк. — Однако это в третий раз. Второй раз мы столкнулись носом к носу 27 января, когда вы навестили Мэри Ирвин в нашей школе. Но тогда вы даже со мною не поздоровались!

— В самом деле? Извините. Поверьте, Андрей, я ужасно об этом жалею. — Синти и вправду выглядела огорчённой.

— Охотно верю, — кивнул Андрей.

— Нам хотелось бы побеседовать с Вами, пока вы здесь. Полиция намерена ранним утром доставить Ивана Петровича и вас обратно в гостиницу, как только им станет ясно, что на самом деле с вашей стороны не было никаких домогательств к девочке из американской сборной.

Андрей, и я не могу удержаться — как Вы узнали о моём молочном имени? Неужели я напишу о нём в своих мемуарах?

— Верите или нет, но я ваших мемуаров не читал... — улыбнулся Андрей.

— Ну ладно, надеюсь, что смогу ещё с вами увидеться. Искать вас было сложно, но так увлекательно! Пока!

Она подошла к дверям, постучала и дверь открылась наружу. Вместо Синти в комнате появились Уильям Иган Колби, его Андрей узнал сразу, с ним американец и британец, по лицам которых Андрей угадал геев. Сформированный запрос тут же это подтвердил: опер Карл Фостер и Морис Олдфилд, директор МИ-6, собственной персоной.

— Мистер Колби, — Андрей перешёл на английский, — это вы организовали арест? Я протестую.

— Это не арест. Полиция намерена утром вас отпустить, — ответил Колби. — Андрей, мы знаем, что вы, подобно янки из Конектикута, прожив долгую жизнь, переместились в прошлое, в нашу реальность... или нашу ветку истории... мы не в курсе, как вы это формулируете. И у нас есть несколько вопросов...

— Если можно — попросил Андрей — пусть эти два джентльмена сядут подальше.

— Можно — усмехнулся директор МИ-6, и пересел — вы не первый гомофоб, которого я встречаю.

— Нельзя — улыбнулся Карл, — мне нужно видеть ваши глаза.

— С чего вы это взяли, что я куда-то перемещался? Глупости это — Андрей попытался уйти от вопросов.

— Да вы сами себя выдали. В записке, которую вы приложили к докладу о мафии, написали IMHO и OTOH. Как будто это общепринятые выражения. На самом деле — нет. То есть — пока нет, потом, конечно, будут. Мне любопытно, что значит IMHO, но я подожду.

— Начнём? — мягко зажурчал Карл, — вы же знаете, Андрей, что Земля вращается вокруг Солнца? Приметы этого разбросаны вокруг нас в повседневной действительности, нужно только их заметить. Это привычные нам движения теней, восходы и закаты. Прекрасные закаты и прекрасные восходы, особенно в южных широтах, не правда ли, джентльмены? Когда расслаблено полулежишь в шезлонге и тянешь через трубочку какую-нибудь пиноколаду. Вы ведь пили пиноколаду, Андрей? Прелесть, правда? Помните тот особый вкус во рту и умиротворение вокруг? Есть менее заметные приметы, которые доступны лишь особо проницательным людям. Вы, Андрей, должны нарабатывать проницательность и дальше, если хотите стать опытным пророком. Вот, видите это колечко? Оно слегка раскачивается взад-вперед. Вроде бы ничего необычного? Но приглядитесь, плоскость колебания чуть-чуть смещается, правда? Обратите внимание, я ничего для этого не делаю, моя рука неподвижна и расслаблена... А кольцо качается... Взад-вперед... И смещается, незаметно, но смещается... а почему? Похоже на маятник Фуко в Исаакиевском соборе, правда? А рука расслаблена... Взад-вперед... Взад-вперед... Расслаблена... Рука расслаблена... Взад-вперед... Взад-вперед... Восемь, девять, десять. Просыпайтесь, Андрей.

==========================================

Далее следуют два эпизода лирического финала.

Поскольку некоторых читателей лирический финал

не устроил, я добавил ещё и трагический.

Рекомендую читать только один из финалов.

==========================================

Суббота, 1 июля, раннее утро

Лондон, Великобритания

Скотланд Ярд

В зарешеченном окне под самым потолком небо чуть светлело. Это значит, что он отвечал на вопросы не меньше пяти часов. На столе у диктофона и вправду лежали пять пронумерованных часовых кассет, а в самом диктофоне крутилась шестая. Карл Фостер выглядел совершенно измученным. А Колби и Олдфилд — так, как будто каждый получил дубинкой по голове. Андрею ещё никогда не приходилось видеть людей, озадаченных до такой степени.

Андрей, вас сейчас отвезут в отель... — начал Колби — сегодня состоится только торжественное открытие Олимпиады, если вы не выспались — на церемонии это будет не так уж важно. Мы, исходя из сведений, которые вы нам предоставили, заинтересованы в вашем успехе на олимпиаде.

Конечно, вы поделились с нами сведениями не добровольно... Но почему вы решили, что возможности, предоставленные вам вашим попутчиком Володей — явлением в процессе самосборки — должны принадлежать только одной стороне?

Решающее преимущество в глобальном противостоянии держав нарушает баланс и будет скорее способствовать глобальной катастрофе, которой ваш Володя как раз желает избежать.

Не исключено, кстати, что он, наоборот, рассчитывал, что эти знания будут рано или поздно переданы и нам тоже. В конце концов, какая сторона сумела добраться до кладезя ваших знаний первой — та и более достойна ими воспользоваться.

— Господа, — хриплым голосом проговорил Андрей. Горло саднило и голова раскалывалась... — на ваши вопросы я, надо полагать, ответил... — он показал взглядом на горку кассет.

— Хорошо, смягчите горло тёплым кофе и задавайте ваши, — улыбнулся Колби — только недолго, мы хотели бы доставить вас обоих в отель как можно скорее, пока пресса не узнала.

— Никакого сладу с ними нет — вздохнул Олдфилд.

— Репортёры пока ещё не в курсе, — успокоил Колби, — сейчас только пять утра. Если к шести наши гости вернутся в свой отель, то переполоха и не будет.

— Вы действительно решили нас отпустить? — недоверчиво спросил Андрей, отхлебнув остывшего кофе.

— Да. Мы не заинтересованы в скандале. И заинтересованы в вашем здоровье и благополучии. Объясню позже, если не поймёте сами. Давайте следующий вопрос.

— Как вы на меня вышли?

— Вы сделали две ошибки.

Когда опоздали на тайниковую связь с Синти, вместо того, чтобы перенести операцию, стали рисовать иероглифы чуть ли не у неё на глазах. И подставили её взгляду свой уходящий профиль. Карл вытащил изображение из её памяти, точно как вытаскивал только что ответы из вашей.

Само опоздание в парк позволило нам сделать вывод, что некоторые события вы предсказать не можете, хотя другие предсказываете вполне уверенно. Похожие вещи описаны в "Янки из Коннектикута".

И ещё одну — когда Мэри Ирвин делала фотографию на память, вы повернулись к мисс Афанасьевой — чтоб на фотографии не было вашего лица в анфас. Но Синти-то как раз и нужен был профиль.

— Вечером я был уверен, что вы меня живым не отпустите.

— И я — оскалился Колби, — тоже это допускал. Но ваши слова всё изменили.

— Почему?

— Потому что знание пережитой вами истории вплоть до пятнадцатого года полностью поменяет наши приоритеты по отношению к СССР. Нет сомнений, что мы опирались на ложные допущения.

Мы знали из советских людей только руководство — и диссидентов. Теперь мне совершенно ясно, что у нас нет полной картины общества.

И среди нас вообще никто не понимал, чем обернётся отмена коммунистической диктатуры в СССР. Мы ожидали совершенно другого.

Если сейчас Советский Союз — это далеко не демократическая страна, с которой мы, тем не менее, надеемся договориться, то возникшая потом группа стран — просто-напросто запредельно опасный очаг напряжённости. Масштабные боевые действия между частями бывшего СССР — кому вообще такое могло прийти в голову?

СССР в известной вам истории оставил после себя четыре ядерных государства.

Правда, в конечном счёте осталась только одна Россия, но если процесс распада СССР произойдёт и в нашей реальности, ничего гарантировать нельзя. Ядерная Украина и ядерная Россия — это тлеющий запал ядерной войны в Европе, потому что Крым останется яблоком раздора... Ядерная Белоруссия — это уже нечто совершенно непредставимое.

Сейчас в основном у молодёжи в СССР преобладает позитивное или в худшем случае безразличное отношение к Америке. Они с удовольствием носят нашу одежду и слушают музыку наших групп. А ту вакханалию антиамериканских настроений, которую вы наблюдали в 2014 году, сегодня вообще невозможно себе представить. Пиндосы, америкосы... Карл говорит, что таких и слов сейчас нет!

На главном телеканале — угрозы превратить Америку в радиоактивный пепел... Как его? Веселов?

— Что, Фостер и это из меня вытащил? Вот паршивец... Нет. Не Веселов. Киселёв.

— Сейчас на телевидении себе такого не позволяют. В прожитой вами первой жизни к 2014 году мир быстро двигался в сторону глобальной ядерной конфронтации. Это как раз один из тех вариантов катастрофы, о которых говорил ваш Володя.

Я имею в виду вашего попутчика в процессе самосборки, а не вашего президента.

Впрочем, я предполагаю, что и ваш президент тоже рано или поздно заговорит о новых видах чудо оружия и как здорово они разнесут глобальных соперников.

У меня нет никаких сомнений, что после распада СССР власть попала в руки людей куда менее ответственных, чем нынешнее советское руководство.

Короче — если Вы хотите сохранить Советский Союз, то мы будем до крайности заинтересованы в вашем полном успехе. До крайности, Андрей. На этом огромном пространстве нам не нужны ни СНГ, ни Российская Федерация. Только СССР.

Вам уже удалось предотвратить вторжение в Афганистан, а это значит, что не произойдёт взрыва исламского фундаментализма, и башни Мирового Торгового Центра не будут разрушены влетающими в них Боингами.

Вы рассказали нам о надвигающейся эпидемии AIDS... да мы просто перестреляем к чёртовой матери всех шимпанзе вместе с их вирусами в Центральной и Западной Африке! Перестреляем вместе с защитниками животных, если они попытаются нам воспрепятствовать!

Чернобыль и Тримайл Айленд... надо добиться от технарей, чтоб они соображали — что, чёрт побери, происходит в их проклятых реакторах, когда они нажимают на кнопки.

Я очень надеюсь, что вы сумеете сохранить СССР.

В любом случае, мы не станем вам мешать.

Подумайте, чем мы можем вам помочь.

Светает, вам пора возвращаться.

Воскресенье, 2 июля 1978, вечер

Лондон, Великобритания

Букингемский Дворец

Этот вечер начался в полдень, когда в гостинице появились двое строго одетых джентльменов. Они постучали в номер, где проживал мистер Соколофф и вручили ему приглашение.

— Сегодня двадцатипятилетний юбилей коронации Её Величества, и в Букингемском дворце состоится приём. Вот ваше приглашение, мистер Соколофф.

— Но... я не понимаю... вообще, откуда она...

— Мистер Соколофф, Её Величество не всегда отчитывается перед курьерами протокольного отдела, по какой причине приглашён тот или иной гость. Вот и сегодня тоже — не отчиталась, — развёл руками тот, что выглядел моложе и наглее.

— Но у меня...

— Внизу, у стойки портье, стоит посыльный из Харродс. Пригласите его в номер, он покажет несколько костюмов и пар обуви, которые для Вас подобраны. Когда соберётесь уезжать из Лондона, просто оставьте всё в номере, посыльный заберёт.

— Но меня никто не отпустит!

— Ивану Петровичу только что — в порядке извинений от лондонской полиции за вчерашнюю ошибку — доставлен из гостиничного бара ящик тщательно охлаждённого Абсолюта и блюдо с сэндвичами. К четырём часам он уже не сможет выползти из своего номера.

— А как я...

— Машина будет ждать вас у входа в отель в 4:30. Чёрный Роллс-Ройс. Учтите, отказываться от приглашения, подписанного лично Её Величеством, в Британии не принято. — сказал тот, что выглядел старше. — Откройте и посмотрите на подпись. Обратите внимание, мистер Соколофф — это не факсимиле. За семь лет службы я передаю собственноручно подписанное приглашение четвёртый раз.

Андрей был уверен, что не увидит в зале ни одного знакомого лица — и ошибся. Едва он успел подняться в зал, как к нему сразу подошла высокая сухощавая англичанка с прямой осанкой, в которой он узнал Маргарет Тэтчер.

— Мистер Соколофф, я лидер оппозиции Её Величества в палате общин...

— Добрый день, миссис Тэтчер — перебил Андрей, — я правильно к вам обращаюсь ?

— Обращаетесь совершенно правильно, а перебиваете неправильно — улыбнулась будущая Железная Леди. — Мне вчера рассказал о вас директор МИ-6, и я подумала, что Её Величеству будет крайне интересно с Вами побеседовать. Как у лидера оппозиции, у меня есть право обратиться к главе государства. Я кратко пересказала вашу историю. Пойдёмте, Её Величество ждёт вас в библиотеке. Самое уединённое место во всём дворце — туда никто никогда не заходит...

— Кому ещё рассказал обо мне Олдфилд?

— Никому. Вы ведь предсказали ему, что я стану премьер-министром весной следующего года, и останусь в оффисе на десять лет. И он решил не докладывать это Каллагэну... Пожалуйста, примите во внимание, в неофициальной обстановке к Её Величеству обращаются просто мадам.

Полутёмное помещение с высоким потолком и книжными полками по всем четырём стенам, достающими до самого верха, располагало к спокойствию и умиротворённости.

Елизавета II выглядела удивительно молодо для своих пятидесяти двух лет. Она поднялась из-за стола с мягко светящей настольной лампой навстречу входящим и заговорила первой:

— Маргарет, спасибо за вашу помощь. Мистер Соколофф, прошу вас не затруднять себя этикетом — вам негде и некогда было с ним знакомиться. Пожалуйста, садитесь. Чай сейчас принесут. Из какого года вы вернулись в 1978?

— Меня перебросило в 1977 из 2014, мадам.

— Бог мой, из следующего тысячелетия... У меня вполне понятный вопрос — ни мистер Колби, ни мистер Олдфилд вам его не задали, а мне любопытно... В каком году я закончу свой земной путь?

— Этого я не знаю, мадам. Но в 2014 году вы отличались завидным здоровьем и пользовались уважением и любовью британцев.

— Спасибо, мистер Соколофф, это приятная новость. Позволите ли вы называть вас по имени?

— Конечно, мадам. Сочту за честь.

Часы на стене пробили пять, дверь открылась, молодой человек внёс поднос и поставил три чашки крепко заваренного чая на низенький столик между тремя креслами.

— Благодарю вас, Джефф... Эндрю, что побудило вас принять на себя такую миссию? — начала Елизавета.

— Мадам, мне пришлось самому наблюдать, как разрушение нашего государства привело к невообразимому обнищанию граждан и, что гораздо страшнее, к деградации общественной морали.

— Маргарет, вы мне неоднократно говорили о том, что чем меньше в экономике государства, тем это лучше для экономики... и для государства тоже.

— Я и сейчас так думаю. Мистер Соколофф рассказал Олдфилду, что в известной ему истории я должна буду занять пост премьер-министра в следуюшем году...

— К моему удовольствию, Маргарет, к моему удовольствию! Каллаген безумно скучен!

— Я уже сейчас изучаю вопрос о том, какие из государственных компаний надо будет передать в частное владение. Чиновник никогда не будет так же эффективен, как собственник. Мистер Соколофф, почему в вашей стране передача в частную собственность не улучшила экономической ситуации?

— Во многом потому, что вопрос о том, кто именно станет собственником, решался теми же чиновниками. И выбирали не тех, кто справится с управлением, а тех, кем легче будет управлять.

— То есть всё, в конечном счёте, управлялось теми же чиновниками от государства? — переспросила Елизавета. — Эндрю, тогда объясните всё же — тот порядок, что сложился в вашей стране к 2014 году — это капитализм или социализм?

— Боюсь, мадам, что для этого строя подходящего названия учёные ещё не придумали. А когда придумают — его нельзя будет употреблять в присутствии дам...

— Эндрю, во время войны, когда я была шестнадцатилетней девушкой, я служила механиком в гараже Вспомогательной службы... и каждый раз, когда нам приходилось менять проколотое осколком колесо грузовика, я слышала от других механиков и водителей весьма крепкие выражения... Так что не стесняйтесь.

Какое название вы всё же подобрали бы для того порядка, что появился в России сразу после отказа от социализма?

— Мадам, я, конечно, назвал бы его полярной лисичкой. Это непереводимая игра слов. Хотелось бы, чтобы в той истории, которую сейчас творят люди в СССР, этот строй никогда не появлялся.

— Судя по вашим ответам на вопросы наших высокопоставленных шпионов, вы прилагаете усилия к сохранению социализма в вашей стране?

— Да, мадам, ведь я уже видел, к какой катастрофе привёл отказ от него.

Королева заговорила доверительным полушёпотом:

— Знаете, Эндрю, ровно двадцать пять лет назад, день в день, как раз во время коронации, я поняла, что корона, надетая на голову, сама по себе не добавляет ума. Но после оказалось, что она даёт возможность встречаться и разговаривать с весьма интересными людьми, у которых можно чему-то научиться. Одним из них был мой первый — и самый лучший — премьер. Я обожала болтать с Уинстоном!

Он, правда, был весьма занятым человеком и мне было неловко отвлекать его от дел, но изредка он мог выкроить для меня часок — другой. Когда я прочла "1984", стала спрашивать его о социализме. Уинстон припомнил, что начал задумываться о нём вскоре после вашей революции...

— Черчилль? В восемнадцатом году? — не выдержал Андрей. Тэтчер неодобрительно покосилась на него, но Елизавета даже бровью не повела:

— Да, верно, именно тогда! Он стал рассказывать мне о взглядах Маркса и Энгельса. Объяснил, что труд работника, нанятого капиталистом, приносит доход, который больше той суммы, что тот потратил на плату работнику и материалы. Остаток он присваивает. Работник видит, что он живёт много хуже, и считает это несправедливым. А мириться с несправедливостью людям не хочется. Ну, с этим можно согласиться, верно?

— Да, мадам, разумеется.

— А дальше, объяснял мне Уинстон, начинаются сложности. Если собственник грабитель и негодяй, то ограбленных им рабочих социалисты считают, наоборот, по умолчанию честными и трудолюбивыми. И если собственника изгнать, заменив его на выбранных ими честных представителей трудового класса, то и грабить работников будет некому...

Уинстон всегда с ехидством относился к идее выборности, хотя его-то самого много раз выбирали в парламент. Вы знаете, Эндрю, как он об этом высказывался?

— Разумеется, мадам. Лучший аргумент против демократии — пять минут беседы со средним избирателем.

— Верно. Так вот, по его мнению, для того, чтобы социализм был эффективен, совершенно необходимо, чтобы избранные для руководства люди отличались честностью и компетентностью.

А чтобы избрать именно таких людей в число руководителей, сами избиратели должны быть способны отличить честных кандидатов от лживых и компетентных от невежд... Так и получается, что и к избирателям имеются требования — тоже очень высокие. Вы следите, Эндрю?

— Конечно, мадам.

— Уинстон заметил, что согласно Адаму Смиту, капитализм работает, используя худшие качества человека, эгоистов всегда было в достатке... и неэффективных эгоистов устраняет конкуренция. А для социализма на всех уровнях требуется человек с самыми высокими моральными качествами и интеллектом.

И покуда люди не станут ангелами, заключил Уинстон, социализм своих преимуществ не проявит.

А вы, Эндрю, видите в своей стране достаточное количество таких людей — я спрашиваю о тех, у кого альтруизм перевешивает естественный для человека эгоизм?

— Я знаю, каким путём можно воспитать молодых граждан в этом направлении.

— Янки из Коннектикута основал "фабрику людей".

— Вот нечто подобное предстоит сделать и мне, мадам.

Королева помолчала, а затем взяла со столика старомодный серебряный колокольчик, и в дверях появился молодой человек.

— Джефф, принесите, будьте добры, мою церемониальную шпагу.

Андрей вопросительно взглянул на Маргарет, но та только улыбнулась:

— Эта шпага не заточена, и никогда не будет заточена.

Джефф скользнул в библиотеку, подал шпагу королеве и тут же исчез. Елизавета поднялась из кресла и вместе с ней поднялись Андрей и Маргарет.

— Станьте на одно колено — шепнула Маргарет, а королева положила шпагу на плечо Андрея, и тут же переложила на другое.

— Посвещаю вас в рыцари — сказала она, — вы поставили перед собой благороднейшую из задач — помогать обществу ваших сограждан становиться лучше.

О Вашем новом статусе репортёры не узнают — Маргарет умеет хранить тайны, и я тоже. Среди женщин изредка попадаются и совсем не болтливые, вы уж не сомневайтесь.

Главное, чтобы вы сами крепко-накрепко запомнили.

Вы — рыцарь. Вам не позволено сдаться.

И права на неудачу у вас нет.

Успеха вам, Сэр Эндрю!

=====================================================

Замечания некоторых читателей фанфика, кому лирическая

развязка показалась нереальной, просто вынудили меня написать

второй финал, вполне себе трагический.

=====================================================

Суббота, 1 июля 1978, ночь

Лондон, Великобритания

Скотланд Ярд

В зарешеченном окне под самым потолком небо было тёмным. Это значило, что Андрей отвечал на вопросы не более четырёх часов. На столе у диктофона и вправду лежали три пронумерованные часовые кассеты, а в самом диктофоне крутилась четвёртая. Карл Фостер выглядел совершенно измученным, как и Джордж, который, похоже, делал для Колби, Фостера и Олдфилда синхронный перевод. Самого Колби в комнате не было, а Олдфилд выглядел абсолютно ошарашенным. Андрею ещё никогда не приходилось видеть людей, разозлённых до такой степени. На руках у него были браслеты.

— Мы не представляли себе, насколько велики Ваши возможности. — начал Рогофф по-русски. Перебраться к нам Вы всё равно не согласитесь.

— Не соглашусь.

— Ну и что нам с вами делать? Вы уже нанесли немалый вред нашим операциям... хотя, возможно, информация по Эймсу и Ханссону позволит начать игру, чтобу компенсировать ущерб... Но сейчас несколько ваших сограждан определённо отправятся в тюрьму или будут расстреляны. Без суда. У нас тщательно следят за вашей прессой — ни одного упоминания ни об арестах, ни о судебных разбирательствах. Или вы, Андрей, не понимали к чему приведут ваши письма в контрразведку?

— Прекрасно понимал, но эти люди наносили ущерб безопасности нашей страны.

— А вы намерены нанести куда больший ущерб безопасности нашей страны.

— Это глобальное противостояние. Кто — кого.

— Если рассуждать в категориях кто — кого, то противостояние скоро сменится на противолежание. В полном соответствии с предсказаниями этого вашего ... явления в процессе самосборки.

— А вы что предлагаете? Мы что, должны сдаться на милость агрессора?

— Мне думается, что агрессором является та страна, где уже 60 лет главная газета начинается словами — "Пролетарии всех стран, соединяйтесь". Вы там что, считаете, будто мы не знаем, на какой основе коммунисты зовут пролетариев соединяться? Несколькими строчками выше там сказано : "коммунисты открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя".

— Историю партии, что ли, сдавали?

— Нет, у нас в школах этот предмет называется social studies. Так вот, социализм в восточной Европе был установлен вооружённым путём. Вооружённым, Андрей! В ходе освобождения от нацистов и последующего занятия их территории советской армией. В Китае и северной Корее — тоже вооружённым.

В странах Запада ни коммунизма, ни революций граждане вовсе не хотят. Так что единственный способ соединения пролетариев всех стран — это насилие. Большая война, иначе не выйдет. От неё мы и пытаемся защитить нашу цивилизацию.

— СССР войны не начнёт.

— Да-а-а? Польша, 1939 год. Они вот, британцы — Рогофф кивнул на Олдфилда — объявили немцам войну за нападение на Польшу. А СССР ударил полякам в спину. Бжезинский до сих пор исходит злобой и брызжет слюной, когда это вспоминает. Вторжение в Финляндию, тоже 1939. Вторжения в Прибалтике, 1940 год. Присоединение Бессарабии, тем же летом. Вторжение в Венгрию, 1956 год. Вторжение в Чехословакию, 1968. И в известной вам истории было ещё вторжение СССР в Афганистан, в 1979.

Спасибо вам, кстати. Вы честно заслужили Героя Советского Союза... да и героя нескольких других стран вы тоже заслужили! Самая лучшая война — та, которой удалось избежать. Благодаря вашему рассказу теперь хотя бы ясно, что это осиное гнездо лучше обходить десятой дорогой. Однако ход истории уже изменился благодаря вашим вмешательствам, и нет гарантии, что вам удастся удержать вашу страну от новых вторжений к ближним или дальним соседям.

— Но советские люди совершенно не хотят войны !

— Но советских людей никто не будет спрашивать! Им просто объяснят по телевидению, чего они хотят. И пока у вас там не снимут лозунг о соединении пролетариев всех стран — всех, Андрей! ВСЕХ, ЧЁРТ ПОБЕРИ, СТРАН!!! Включая и нашу!!! — разумный человек в ваше миролюбие не поверит.

Ну ладно, это давний спор... А вот с вами-то что делать? Может, вы примете на себя обязательство учитывать интересы Соединённых Штатов? Колби, вероятно, закроет глаза на ваши художества с нашей разведсетью, если технические и фармацевтические новинки вы будете распределять на паритетных началах.

— Нет, я твёрдо намерен использовать свои возможности исключительно в целях укрепления СССР.

— Ваш попутчик в процессе самосборки говорил вам о том, что человечество себя уничтожает вблизи теперешнего этапа развития, и он уже видел это во множестве веток реальности. Целью вашей переброски из 2014 года в 1977 была попытка избежать угрозы полного уничтожения цивилизации.

— А я и пытаюсь этого добиться. Спасти цивилизацию может только сильный и прогрессивный Советский Союз.

— Андрей, сейчас существует определённый паритет двух мощных держав и двух военных блоков. Вы, надо полагать, предпринимаете все возможные усилия, чтобы ваша страна вырвалась вперёд. В том числе в отношении военной техники. Вы рассказали, что в конце марта получили через Андропова задания от Устинова. Прорывные физические принципы... Там про нейтронную бомбу задание было?

— Не было!!! Наши специалисты и без моей помощи в уже известной мне истории испытали нейтронную бомбу в середине ноября 1978 года. И вообще все эти прорывные физические принципы оказались бредом, начиная с торсионных полей. Я так Устинову и ответил. Пусть не тратит зря времени и денег.

— Потратит их на другое оружие. Собирает, видимо, новый пакет вопросов. Зато в области военной медицины передали множество всяких новинок. Я угадал?

— Вы весьма проницательны.

— Спасибо, Андрей. Лучший комплимент для разведчика!

— Какой же это комплимент? Правду говорить легко и приятно.

— Усиление военных возможностей советского блока технологиями из третьего тысячелетия, которые СССР получит с помощью вашего брейнсерфинга, обязательно нарушит теперешний паритет. Ваши армии станут намного сильнее. И ваше руководство непременно начнёт войну в соображении выполнения интернационального долга — избавить изнемогающих трудящихся капиталистических стран от ужасов капиталистической эксплуатации...

Вы не удержитесь от искушения. Вот наша страна — да!.. мы удержались от нападения на вас, когда были монопольными обладателями ядерного оружия — несмотря на безответственные заявления бывшего британского премьера, которые сейчас используют некоторые злонамеренные орки, дабы обвинить Запад в агрессивности. И даже несмотря на то, что ваша идеология прямо вопиет о вашем интернациональном долге выиграть справедливую войну за освобождение трудящихся всего мира от власти капитала — несмотря на это, наша страна удержалась от превентивного удара!

— Так и наша страна не станет его наносить. Война совершенно противоречит интересам СССР. Как глобальная, так и локальная.

— Вторжение в Афганистан тоже совершенно противоречило интересам СССР — но Политбюро это не остановило. В 1979 году вы обладали подавляющим превосходством над Афганистаном — и не удержались от вторжения . В 2008 году русские обладали подавляющим превосходством над Грузией — и тоже не удержались. Почему мы должны вам верить? Как только ваша армия станет обладать подавляющим превосходством над НАТО... Нет. Вы не удержитесь.

Андрей, примете ли вы на себя обязательство, что ограничитесь прогрессом в невоенных областях? Тогда нашей ленинградской станции надо будет читать вашу связь с Андроповым. На этих условиях Колби мог бы с вами договориться.

— Не мог бы.

— Андрей, предложите нам какой-нибудь компромисс. Убедите нас, что мы сможем защитить интересы своей страны без крайних мер.

— Компромисса не будет.

— Вы не оставляете нам выбора.

— Стреляйте.

— Из чего, чёрт побери? Вы что, всерьёз думаете, будто американские разведчики бегают по столице союзника с пистолетом в кармане?

В комнату быстро вошёл Колби.

— Никакой стрельбы не будет. — продолжил Джордж, перейдя на английский. — Даже и не мечтайте. Ваша смерть будет выглядеть совершенно по другому.

— Как именно?

— Пока не знаю — ответил Рогофф, посмотрев на Колби.

— Это в значительной мере зависит от вас, — вмешался Колби. — Но пока ознакомьтесь с этими документами — мы планируем операцию в Марокко.

Там стоит гриф Top Secret — но вы читайте. Вам можно. Дико забавное совпадение — ещё месяца три тому назад мы предположили, что паранормальные явления, какими нам казались ваши предвидения будущего — это результат некой программы исследований, проводящихся в Военно-Медицинской Академии, об изменённых состояниях сознания. И чтобы получить сведения о ней, мы организовали конгресс в Марокко.

Вот, взгляните — список советской делегации.

— Да я и без списка знаю...

— Если вы выберете такую смерть, которая нам не доставит сложностей — Владимира Соколова мы в октябре не тронем.

— Какие у меня гарантии?

— Честное слово американского шпиона, — засмеялся Колби. — Хотя операция захвата почти готова — но ведь теперь мы всё знаем и нам просто незачем причинять ему вред.

— Так какая смерть не доставит вам сложностей?

— Уверяю вас, самая безболезненная! Передозировка спирта. Вино какой страны вы предпочитаете в это время ночи?

— Франция. Кавальдос. Boulard XO.

— Как скажете, — Колби стал рыться в карманах, считая мятые купюры. — Карл, у тебя с собой фунты есть?

— Сотня наберётся..

— Вот тебе триста пятнадцать фунтов, с твоей сотней должно хватить. Ему на его вес достаточно будет двух бутылок. Французы пишут объём в 70 сантилитров вместо нормальных 23,7 унций. Извращенцы... Да, шоколада ещё купи. Сотню фунтов я завтра тебе верну.

— И сыр! — потребовал Андрей.

— Где Карл его возьмёт?

— Не волнует. Я не стану пить кавальдос без сыра! Его закусывают камамбером.

— Ладно! Карл, постарайся найти ещё камамбера. Морис, где можно купить это всё ночью?

— Разве что в аэропорту.

— Карл, садись за руль и дуй в Heаthrow. Нам надо успеть напоить Андрея до рассвета.

— Иган, а что делать со вторым? — напомнил Олдфилд. — Григорьев — не просто нежелательный свидетель... он к тому же подонок. Вор и убийца... А для убийц у нас никакого срока давности нет.

— А, ч-ч-чёрт... Карл, возьми ещё четыре бутылки "Столи" по одной пинте. Не барин, ему и "Столи" сойдёт. Он тяжелее Андрея, но надеюсь, этого хватит. Ты сумеешь напоить Григорьева водкой против его желания?

— Вы ещё спрашиваете, босс? — нехорошо ухмыльнулся Карл.

— Сколько у меня времени? — спросил Андрей

— Карл будет обратно примерно через час-полтора, — ответил Олдфилд.

— Я хочу написать пару писем.

— Хорошо, но мы передадим не сразу, а через несколько недель, — обещал Колби. — Ваша смерть, Андрей, не должна выглядеть для британских властей как самоубийство, а исключительно как несчастный случай. Но, может, передумаете? Данные вам возможности можно использовать совместно. В интересах двух сверхдержав.

— Нет. Не передумаю. Давайте бумагу... Мне неудобно будет писать в браслетах!!!

— Вот ещё... Снимать не будем, Андрей. Нет. Ваши навыки слишком опасны... а неровный почерк вам простят... Джордж, Андрей напишет письма, а тебе надо будет их прочесть, чтоб там не было ничего лишнего... Андрей, вы как-то странно пишете в колонку. Это что, шифр?

— Нет. Это стихи. Черновик.

Суббота, 1 июля 1978, утро

Лондон, Великобритания

Bow Road

— Бобби, мне показалось или кто-то лежит на тротуаре? Надо подойти туда.

— Двое мужчин, один совсем пацан. Лежат и спят. Рядом валяется бутылка... "Столи". Нет... в бутылке ничего не осталось! Парни, похоже, пьяные в ... эй... ЭЙ! ЭЭЭЙ! Джек! Они оба холодные!

— Беги, я здесь буду. Куда? Телефон на другом углу. Холодные они или нет, по инструкции в любом случае надо вызывать скорую. Не забудь сказать, что их двое.

Пятница, 14 июля 1978, день

Ленинград, улица Чернышевского

Джордж надел резиновые хирургические перчатки, достал из пачки стандартный конверт и по прорезям в пластиковом трафарете печатными буквами надписал адрес Афанасьевых. Потом вынул из папки листок и перед тем, как вложить его в конверт, перечитал.

Тревогу играют военные трубы, и жизнь повисает на волосе тонком, и шепчут почти омертвевшие губы последнее слово. Любимая. Томка. Как лента кино на широком экране проносится жизнь, что сквозь пальцы уходит. Как сон, что привиделся вечером ранним, когда я, уставший, уснул на природе. Вот Пронинский лес в зарубцованных ранах, и толстые ломти душистого хлеба. Я верил и ждал, но, видать, не судьба нам — друг в друге упасть в ленинградское небо. Вот струнку души первомай мне затронул, смеются друзья, проходящие мимо, я весел и счастлив, я в майской колонне с любимой сестрёнкой. И просто — с любимой. Не знаю — меня поделить вы смогли бы? Kак сердце разрезать мне скальпелем острым... Избавила смерть — и не делать мне выбор. Считайте, что вдовы. Считайте, что сёстры. Про первую жизнь вы, конечно, не знали — что жизнью второю дразнил я удачу...

... а лучше всего, чтоб меня вспоминали без грусти, без горя, без боли, без плача.