Криминальный талант

В то лето я был в пионерском лагере на Азовском море. Мы жили в маленьких синих домиках на четыре человека, а к морю ходили через сосновую рощу, усыпанную сухими иголками, там еще по пути было маленькое озеро с коричневой водой. Азовское море оказалось мелким и очень соленым, а по песчаной косе, куда нас, конечно, не пускали, можно было дойти до его середины.

Это было лето бумажных бомбочек.

Святой Ильич, благослови жару и воду. Я был мастером бомбочек — всех размеров и форм. Я их сотни в то лето сделал. Я работал на себя и на заказ. Я мог свернуть бомбочку из одного листа бумаги, из двух, из четырех. Мои бомбы прекрасно держали воду и взрывались с гулким хлопком, гарантированно забрызгивая радиус поражения. В бумажном мире я был бы самым ценным бойцом Бумажной Ирландской Республиканской Армии (БИРА).

Когда я сидел и рисовал в свободное время, ко мне подошел пацан из отряда на два года старше. Он заглянул мне через плечо и кивнул.

— Ты умеешь рисовать, — сказал пацан из старшего отряда. Это был не вопрос, а утверждение. — А лепить ты умеешь?

— С какой целью интересуешься? — так надо отвечать, когда тебя собираются втянуть в явно криминальное дело, но тогда я не осознал угрозы.

— Умеешь?

— Да, — сказал я. И все заверте...

Пацан из старшего отряда рассказал, что ему нужно. Это был такой Дэнни Оушен, который сразу после отсидки затевает новое дело, а я при нем Брэд Питт, который жует арахис и работает голосом разума. "Ты хочешь ограбить казино?" "Четыре казино". Тут надо задумчиво пожевать арахис, но я даже не знал, что он так называется.

Дано: домик на четверых. Девчонки из отряда Дэнни, то есть старше меня. И мы должны их напугать. Клево!

Вообще-то, в идеале мы хотели достать фосфорной краски, чтобы нарисовать скелет на оконном стекле. Чтобы когда стемнело, скелет начал светиться, а девчонки увидели и завизжали. Но это план сорвался, потому что достать фосфорную краску было негде. Тогда мы приступили к плану Б. Лягушка из мыла!

Сначала мы придумали паука, но у него постоянно ломались ноги. Мышь? Нет, мышь не годится. Лягушка! Да. Все девчонки боятся лягушек. Ее должен был слепить я, потому что я талантливый, рисую, леплю, делаю бумажные бомбы, и теперь мой талант оценили по достоинству. Так сказал Дэнни.

Наконец-то.

А лягушку нужно подбросить в комнату девчонкам, чтобы...

"Смотри", учил меня Дэнни. "Девчонки испугаются, закричат, выбегут, будут дрожать и бояться. И прижиматься к тебе от страха. Там уж не теряйся". В общем, это была стратегическая цель великого проекта.

Не то, что тесные объятия девчонок казались мне в тот момент интересными, но сама мысль, что они увидят лягушку, испугаются, завизжат и начнут голышом выскакивать из домика, мне показалась забавной. Да животики надорвать!

Я слепил лягушку из розового мыла (ну, какое было). Из мыла очень сложно лепить, даже трудно сказать, с какой попытки я справился. Не помню, почему не из пластилина. Может, его у нас не было — я был в двух лагерях, но нигде не помню, чтобы я лепил. Впрочем, покажите мне человека, который испугается лягушки из советского пластилина...

Очень похоже получилось, за исключением цвета. Лягушка была полупрозрачная и словно вареная. Или больная. Так было даже лучше, потому что девчонки никогда не возьмут в руки ничего больного, если это не котенок. Мы пошли на дело. К этому времени о готовящейся афере уже знали все мальчишки моего отряда, и всем это дико нравилось, поэтому на дело вместо двух человек пошли пятнадцать. Это все равно как если бы взрывать маленький мост через ручей пришла вся партизанская бригада Ковпака. И "Красная капелла" заодно. И Зорге.

Мы подкинули лягушку в домик и затаились в ожидании. Пятнадцать человек разбежались по кустам вокруг и стали ждать, подхихикивая и пихая друг друга локтями.

Прошло пять минут.

Прошло десять. Никакого эффекта.

Никто не кричал, не визжал в ужасе, не выбегал из домика в одном белье...

В общем, что-то пошло не так.

Мы с друзьями переглянулись, я пожал плечами. Дэнни напряженно смотрел сквозь заросли. Лицо у него закаменело.

Вдруг дверь в полной тишине распахнулась. Мы вздрогнули. Сейчас! Сейчас побегут девчонки! Да!

На порог неторопливо вышла девчонка, взрослая и, как мне показалось, наглая. Волосы у нее были короткие, до плеч. Наглая девчонка огляделась. Вряд ли она собирается к кому-то прижиматься, подумал я.

— Дэнни! — крикнула она в окружающие кусты. (может, его звали Денис? Не помню) — Дэнни, я знаю, ты здесь! Слышишь!

Дэнни привстал, потом сел. Но молчал.

— Трус! — крикнула наглая девчонка.

Дэнни молчал.

— Как хочешь! — она выбросила на дорожку розовую лягушку из мыла. Мою лягушку. Фигурка развалилась на куски. Меня как ножом по сердцу резануло.

Наглая девчонка помахала красной расческой-массажкой.

— Ты все равно ее не получишь!

Дэнни сжал зубы, я видел, как он разозлился. Но Дэнни молчал, только уши багровели. Девочка покричала еще, затем ушла.

Все было кончено.

Дэнни и его пятнадцать юных друзей ушли ни с чем. Дэнни шел рядом со мной, хмурый и задумчивый.

— У тебя есть еще бомбы? — спросил он наконец.

— Только одна.

— Дай мне.

— Ладно, — сказал я. Хотя это была моя лучшая работа и мне было жаль расставаться с этой бомбой. Она казалась мне идеальной. Я сделал ее из двух тетрадных листов. Я разрисовал ее под атомную бомбу "Толстяк" и подписал. Не было ничего на свете, чего бы я боялся больше атомной войны (разве что собак), и я изживал свой страх через творчество. По оболочке в клеточку тянулись нарисованные шариковой ручкой защелки и швы.

Мне было жаль расставаться с этой бомбой, но чего не сделаешь для человека в беде?

Дэнни забрал бомбу, кивнул мне и ушел. Мне показалось, он шагал как-то по-особому решительно.

Когда мы сели ужинать, пришла вожатая. Рядом со ней стояли двое пионеров с красными повязками дежурных и в голубых пилотках. Пионеры ухмылялись. Я отложил ложку и встал.

За мной пришли.

Позже я узнал, как было дело. Дэнни взял бомбу, наполнил водой и, проходя, мимо домика девчонок, закинул внутрь. Бомба гулко лопнула и гарантированно залила водой радиус поражения. Девчонки визжали и выбегали из домика. И наглая девчонка тоже. Дэнни стоял рядом и смеялся.

В общем, фирма веников не вяжет.

В наказанных сидели мы оба. Не думаю, что Дэнни меня сдал. Наоборот, когда я вошел, он посмотрел на меня с удивлением. Меня подвело тщеславие художника. Бомба была аккуратно подписана моим именем.

Мы сидели в дисциплинарной комнате со сломанными стульями, потом нас отправили подметать двор.

— А зачем тебе расческа? — спросил я, орудуя метлой. Я наконец, сообразил, что было на самом деле целью Дэнни. Но зачем ему женская расческа? Массажки тогда считались женскими.

— Низачем, — буркнул он и смахнул волосы с глаз. — Дурацкая штука, терпеть ее не могу. Мать положила с собой. Если бы эта дура ее не взяла, потерял бы где-нибудь.

— А зачем тогда хотел забрать?

Дэнни пожал плечами. И мы продолжили трудовое воспитание.

На следующий день пришла наглая девчонка, смотрела, как мы подметаем. Дэнни упорно ее не замечал, мел и мел, поднимая пыль. Я чихнул, затем еще. Девчонка долго не уходила, даже окликнула Дэнни. Теперь она не казалась такой наглой. Дэнни поднял голову, посмотрел на девчонку и тут же отвернулся. Но что-то в нем изменилось.

Видимо, тут дело все же было не в расческе. Я так думаю.

На следующий день меня вернули в отряд, а Дэнни остался на штрафных работах. Бомбочек я больше не делал (именных точно). С Дэнни мы виделись пару раз, кивнули друг другу издалека, как старые подельники, а через несколько дней закончилась лагерная смена. Я без задних ног продрых "королевскую ночь", еле отмыл зубную пасту, вернулся в Вартовск и привез младшей сестре игрушечную плиту (увы, плита оказалась бракованной, лампочки не горели, но сестре все равно понравилось), а через неделю улетел к деду в Кунгур на остаток лета. Вот и конец истории.

Это было последнее дело Дэнни Оушена.