|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
К тексту прилагаются фотографии с места событий: https://nadiayar.livejournal.com/1299706.html
* * *
Шестнадцатого сентября я пошла на мясную ярмарку.
Ярмарка обитала вблизи Штерншанце, оживлённой станции метро, по адресу Лагерштрассе 17/Тор 1. Заядлая мясоедка, я давно заприметила рекламные плакаты и в это тёплое воскресенье поехала туда прямо с Мессехаллен, от храма святого праведного Иоанна Кронштадтского, после молитвы. Был солнечный погожий день северонемецкого бабьего лета. Не зная ни саму Штерншанце, ни её окрестности, я сразу же свернула не туда, направо, и полчаса бродила по небогатому уютному району с его бесчисленными кафе, ресторанчиками, кальянными, деревянными столиками под навесом, винными лавками, раскидистыми деревьями над тротуаром, рекламами музыкальных ивентов и кучей велосипедов. Стены, столбы, витрины, уличные щиты и вообще все доступные поверхности пестрели левацкими наклейками, плакатами и граффити — против глобального капитализма, против фашистской Украины, против полиции и Ведомства по защите конституции, которое создало ячейку "Национал-социалистического подполья" и организовало её руками почти десяток убийств иммигрантов-турок.
Я задержалась около самых интересных плакатов и сфотографировала их, размышляя о том, что в лучшие времена — в таком контексте они и правда могут казаться лучшими — султан Реджеп Эрдоган не просто бы шантажировал жирных белых червей из Бундесрегирунг. Он бы Германии объявил войну. Убийство восьмерых турецких граждан руками нацистов, прикормленных местной спецслужбой — не повод для войны, а полновесная причина. Так было, во всяком случае, в лучшие времена.
Налюбовавшись микрорайоном и расспросив прохожих, я выяснила, где пошла не туда, и вернулась к станции. Туннель, ведущий к Тор 1, отходил прямо от Штерншанце. Выйдя из-под его крыши, я сразу увидела и плакат, и кровь.
Был это, собственно, не плакат, а светлая простыня или скатерть или что-то в этом роде. Она висела на стене прохода слева, и на ней было написано от руки, чёрным спреем по фону бледненьких красных пятен: "Wir gedenken der unschuldig ermordeten Lebewesen". Чтим память невинно убитых существ, то есть. Под существами имелись в виду животные, забитые в пищу на ярмарке. Слева от простыни зоозащитники приклеили два мутных фото поросят на ферме, справа — две столь же невнятных фотографии телят. На бетоне под инсталляцией сиротливо валялся раскрытый ярмарочный журнал и красовалась вишнёвая полоса краски, долженствующей символизировать кровь.
По этой полосе я и пошла, не зная дороги к ярмарке. У меня было чувство, что краска выведет куда надо. Прошла парковку, пересекла какую-то улицу — и на месте. Вишнёвая фальшивка — зоопридурки не знают, как выглядит засохшая на земле кровь! а всё туда же, инсталляции лепить! — привела меня прямиком к цели.
Ярмарка "Meat and Greet" вольно расположилась в длинном прямоугольнике бетонных зданий гамбургского Большого Мясного рынка, юбилей которого она и праздновала — двадцать пять мясницких лет. По краям старой рыночной площади стояли ряды палаток под красными и белыми островерхими зонтами, будто бы колпаки персонажей старинных сказок. Доступ гражданам преграждал импровизированный забор — цепочка хлипеньких алюминиевых щитов из гнутых труб. Щиты даже не были сцеплены друг с другом. На одном из них зависала, играя, девочка лет семи в пышном розовом платье. Шесть или семь щитов поставили в середине в ряд перпендикулярно цепи, и люди были вынуждены проходить к палаткам между ними. И давать себя шмонать, как в аэропорту. У щитового входа вертелись парни и девушки из Пютц Секьюрити и заглядывали людям в сумки, рассчитывая, очевидно, найти там оружие и остановить таким образом очередной теракт мусульманских мигрантов, славных своей манерой заходить в транспорт или в магазин, выхватывать внезапно нож и резать добрых бюргеров, которые голосовали за "мамочку" Меркель. Эти смуглые чужаки отчего-то не ценят ни западную манеру вооружать "повстанцев", чтобы именем демократии разрушать их страны, ни гуманитарные бомбардировки НАТО, ни даже возможность к нам иммигрировать и жить здесь на социальную помощь после того, как их родину на наши деньги сровняли с землёй. Время от времени кто-то из них не выдерживает, берёт нож или садится в грузовик и уничтожает столько носителей демократии, сколько сможет. Отсюда секьюрити и забор со шмоном на празднике, немыслимые ещё пять лет назад.
Я прошла этот КПП, чувствуя себя так, будто посещаю не ярмарку жаркого и сосисок, а важное государственное мероприятие, и стараясь не думать о том, что заборчик вместе с охраной снесёт к чертям не то что грузовик — легковушка. Симпатичная девушка проверила мою сумку небрежно — я не тяну визуально на террориста. Видимо, бороды не хватает. И я оказалась на ярмарке, среди людей, скамей и палаток.
Народу было не сказать чтоб много, не непроходимая толпа. Почти все немцы либо такие же белые иммигранты, как я, одетые по-летнему, по-выходному. К палаткам с самой вкуснятиной вились длинные очереди, и я ограничилась маленьким бутербродом с ливерной намазкой и порцией печёных рёбрышек под барбекю, без гарнира. Бутербродик был банален, зато рёбра вышли на славу, пропечённые и сочные. Прошлась вдоль рядов, отстояла недлинную очередь на эксперимент ("Что вкуснее, жаркое на газу или на дровах?" — на газу, как ни странно, кусочек сочнее и ароматней) и села за стол перед сценой, где пожилой немецкий артист Уэйн Моррис пел каверы англо-американской поп-классики. Публика за столами была под стать певцу — немцы-бюргеры, аккуратные, вежливые и с пивом. За выбранным мною столом уже сидели две женщины средних лет. Они улыбнулись мне, когда я села рядом. Я улыбнулась тоже, приветствуя их в ответ.
С удовольствием выслушав две-три песни, я собралась уходить. Встала, прошла к забору из гнутых труб, обнаружила, что выходят с ярмарки не через вход, а метров на десять справа, в такой же импровизированный проём. На выходе автоматически взяла у девушки ярмарочный журнал. Хотела тут же вернуть его (экономим бумагу!), но решила всё же сохранить — память о милом сентябрьском дне, песнях, рёбрышках и дурацком заборе.
Я стала листать журнал у самого выхода и задержалась. Было тепло и ласково, солнце светило, не жаря, и Уэйн Моррис всё ещё пел со сцены, перемежая музыку вроде как социо-философскими рассуждениями о смене ценностей за последние тридцать лет. Не в том плане, конечно, что нами правит банда убийц, которая забивает и жрёт народы и страны, словно свиней и коров, — а в том, что вот теперь люди-немцы всё больше не женятся, просто так вместе живут, есть однополые браки и всё такое, как всё меняется, tempora mutantur!
Согласно программе, Уэйн должен был петь ещё минут двадцать, до четырёх. Уходить не хотелось, и я решила вернуться за стол, дослушать эти смешные слова и каверы песен и съесть ещё что-нибудь — не завтракала с утра, до церкви.
Я повернулась, пошла обратно, и вдруг возникла проблема. Мужичок из Пютц Секьюрити, который охранял выход от террористов с ножами и грузовиками в сумках, заметил, что я развернулась, и преградил мне путь.
— Вход не здесь, — говорит, — а вон там. Вы обязаны показать сумку.
И указывает на ряд щитов, где меня уже прошмонали на входе.
Если бы туда можно было пройти прямиком, я, может, так бы и сделала. Но выход с ярмарки был отделён от входа перпендикулярным отростком забора, который составлял с ним вместе что-то вроде кривой Т. Чтобы добраться до входа, надо было обойти "ножку" этого сооружения, метров двадцать по направлению ко Штерншанце и столько же обратно к ярмарке.
Далековато — и моей немецкости на это не хватило.
— Я этого не сделаю, — сказала я. — Я только что вышла и здесь стояла, читала журнал, за два метра от вас. Вы меня видели всё это время, я ничего нового не положила в сумку. Пройду здесь.
И пошла внутрь ярмарки. Охранник вытаращил глаза и стал цапать меня за рукав, пытаясь остановить, но как-то нерешительно, вполсилы — полицаем-то он не был и не имел, в сущности, права хватать и держать белых дам.
— Зовите полицию, — заявила я. — Давайте, зовите.
И повторила это ещё раз. Он растерялся. Скрипт у него такого не предусматривал. Я шла, волоча его за собой, а он, сбитый с толку, что-то невнятно мямлил, протестуя. На самом деле остановить меня он не мог физически. Не с нашей разницей в росте и весе. Такого мужичка я могу поднять и бросить — недалеко, но могу.
Полицию он, конечно, не звал. Я ведь не подписывала обязательств входить на ярмарку через определённое место, к тому же ярмарка не частный двор, я имею право там быть. Сложный случай. Охранник висел на моём плече и растерянно лепетал. Во мне почему-то прорезалось сочувствие, и продолжать конфликт расхотелось.
— Ладно, иду ко входу на обыск, — сказала я.
И прошла оставшиеся три метра к девушкам на шмоне, уже внутри, по территории ярмарки.
Мужичок с облегчением от меня отстал. Я опять показала сумку охраннице, вернулась к длинным столам, съела порцию поффертьес с яблочным муссом и дослушала пожилого немца с англосаксонским ником Уэйн Моррис. Он пел до четырёх, а потом на бис.
Когда я покинула ярмарку, на выходе не было моего мужичка. Он предусмотрительно отошёл в сторону, предоставив контроль девчатам-коллегам. Милая девушка на его месте мне улыбнулась и получила улыбку в ответ. Я миновала хлипкую ножку заборного Т, перешла дорогу и пошла к метро по вишнёвому следу фальшивой инсталляционной крови.
...
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
