Княженика_8_окончание

КНЯЖЕНИКА

Утром звон будильника начал исступленно сверлить мне мозги. Голова от подушки не отрывалась.

Еле сползла с лежанки.

Потрогала спящую Звонку — та полуоткрыла мутные глазенки.

— Звенислава! Мне надо в школу. Я вернусь к обеду. Ты не бойся, ладно? Я тебя закрою. Тебя никто не должен видеть, поняла?

Звонка кивнула, глаза у нее снова осоловели.

Ничего сделать я сейчас все равно не могла — задернув простыню, замаскировала наш спальный отсек. Быстро выпила чаю с бутербродом. Умылась-расчесалась, зубы почистила. Навесила замок на дверь, ключ спрятала в рюкзак и пошла в школу.

Плохие новости быстро разлетаются. Все было так же, как всегда, но я сразу почувствовала, что имел в виду Ярослав, когда говорил о незримой печати, поставленной навьями на отдавшего им душу и его жертвам.

От тебя начинает тянуть бедой и люди неосознанно сторонятся.

А ведь еще предстояло самое сложное: сообщить Ольге Ивановне, как классному руководителю, что Ясные срочно уехали по важному делу и когда вернутся — неизвестно.

В общем, чего-нибудь наврать...

* * *

Кажется, я справилась.

Кажется, Ольга Ивановна даже поверила.

Лишь посмотрела как-то непонятно.

Ну а что делать, если мой мир опять взорвался, рассыпался на мелкие осколки?

После школы я позвонила в мамину клинику. Все без изменений.

Что же, сейчас это — хорошо.

Папа, конечно же, был недоступен.

И это тоже хорошо.

Потому что все как обычно.

Купила пакет гречки — сварить Звонке кашу. Купила ей же зубную щетку. И поехала в Душкачан.

Открыла замок, рванула дверь, вошла. Крикнула:

— Звонка, я дома!

Тишина.

Никто не отозвался.

У меня сердце оборвалось, ухнуло куда-то в пятку.

Кинулась за печку: ни туфлей, ни колгот, ни розового платья. Только мятые газетные комочки на полу валяются.

Пробежала прямо в обуви к лежанке — пусто. Руки затряслись.

Неужели до Звонки добрались? Где она? У Мстислава или в детдоме? Почему замок нетронут? Или тронут, а я, дура, не поняла?!

Что делать, что теперь делать?

Начинать звонить?

Куда?

Если это Мстислав Лютый — звонить бесполезно.

Если обнаружили службы соц. защиты — нет, тогда бы тут уже сидела какая-нибудь делегация возмущенных до глубины души педагогов.

Значит, Лютый...

Добрался-таки. И дядя Гриша все оружие подчистую выгреб, спасибо, хоть нож кухонный оставил. Топор есть в сарае. Очень это мне поможет, ага.

Окружающий мир и так-то сегодня не радовал, а тут вообще выцвел, потускнел.

Навалилась усталость, жить расхотелось. Все без толку. Все или умерли, или умрут. И какая разница, когда? Ярослав погнался за Мстиславом без доспеха, с наспех схваченным оружием... Какие у него шансы против вооруженного до зубов врага? Никаких... Звонку выкрали — и, значит, добились своего. Чужие мертвые могут торжествовать. Скоро снег покроет все вокруг, никто и не вспомнит, что тут жило одно семейство. Никто, кроме меня... Но переживу ли я эту зиму?

Я кое-как скинула ботинки, с трудом нагнувшись, подобрала валяющий у порога рюкзак. Вынула оттуда гречку — пакет весил полцентнера, не меньше.

Что мне теперь делать?

Зачем мне эта гречка?

Зачем вообще все? Еда, дом, школа?

Поехать к дяде с тетей? Для чего? Не хочу сейчас никого видеть! Не хочу людей. Все пропало, все кончено.

Выскочила на улицу. Следов от крыльца, вроде бы не видно. Но ведь Мстислав тоже оборотень, как все Рюриковичи. Но не может же похищение совсем без следов быть! Замерзла быстро, вернулась.

Надо что-то накинуть, хоть телогрейку дядигришину. Топор из сарая принести. Пусть дома стоит.

Телогрейки не было! Ничего не понимаю.

Я села на табурет посреди кухни. Вчерашний вечер я как-то пережила, но сегодня, похоже, все-таки сойду с ума.

Надо успокоиться. Просто посидеть. Чтобы перестало звенеть в ушах и сердце вернулось на место.

Понемногу вокруг меня воцарилась тишина. И в этой тишине я услышала какое-то странное, слабое поскуливание. Не может быть!

Я кинулась к подполью, подняла крышку.

На дне, прямо на земле, съежившись, лежала завернутая в дядигришину телогрейку Звонка — в праздничном наряде — и тихо плакала во сне.

Я сползла вниз, села рядом. Над головой светлело квадратное отверстие. Вот так, наверное, разрыв сердца и получают... Спящая Звонка цепко держала в лапках свой заветный калейдоскоп.

— Звенислава, ты что же творишь-то? Я чуть от страха не умерла, — жалобно спросила я, тормоша ее.

Звонка проснулась, мигом выпуталась из телогрейки, вцепилась в меня.

— Я спр-р-ряталась. Кто-то стучал в твое окно. Дер-р-ргал замок на двер-р-ри. Я испугалась.

— Все хорошо, — гладила я встрепанную голову. — Все замечательно. А почему братову куртку не взяла? Телогрейка куревом пахнет — и ты теперь тоже.

— Она на кр-р-ровати осталась. А эта висела у двери.

— Какое счастье, что ты здесь. Пойдем, нам надо чайник ставить, обед готовить. Столько дел у нас с тобой. Любишь гречневую кашу?

Звонка задумалась.

— Люблю, — наконец решила она.

— Это же здорово! Давай выбираться.

Мы вылезли из подполья, закрыли тяжелую крышку. Теперь я почувствовала, что дома холодно.

Похоже, надо печку затопить. Когда-то же все равно надо начинать.

— Я за дровами схожу.

— Я с тобой! — взвилась Звонка.

— Звонка, тебе нельзя на улицу: кто-нибудь увидит, и тогда конец. Тебя заберут.

— Я бою-у-усь, — разрыдалась Звонка.

— Ладно, давай так: ты выйдешь и постоишь на верандочке. Там сквозь стеклышки видно, как я дрова набираю. Хорошо?

— Да.

— Только давай поменяемся. Ты наденешь куртку Ярослава, а я — телогрейку дяди Гриши.

Звонка отдала мне телогрейку. Братова куртка была ей почти до пят.

Мы вышли. Звонка прильнула к грязному стеклу. Я спустилась по крылечку, оставляя следы в снегу, дошла до навеса, куда Ярослав сложил переколотые дрова. Набрала охапку. Не поскользнуться бы...

Осторожно ступая, донесла дрова до избушки. Поднялась на крыльцо.

Звонка торопливо открыла мне дверь. Это была большая помощь: охапку ведь я держала обеими руками. Зашла домой, донесла дрова и сгрузила на железный лист перед печкой.

Похоже, нужно еще раз сходить, одной охапки будет маловато. Нужно хорошо растопить печь: с горя я вспомнила одну полезную штуку. Говорят, если шерстяную вещь в горячей воде простирать, она сильно сядет. В сарае был старый цинковый бак. Дядя Гриша в нем, говорят, рыбу солил, большой мешок целлофановый туда вложив, чтобы соль и рыба со стенками не соприкасалась. Но сейчас он пустой. Рыба будет позже. Значит, сейчас мы поставим его на печку, воды нальем. У меня есть носки шерстяные и свитер, пусть в горячей воде поварятся. Может быть, потом как раз на Звонку подойдут. В лаковых туфлях здесь она все равно долго не проходит.

Печь со Звонкой мы растопили вдвоем, она ловко вытянула задвижку, про которую я опять позабыла, и дрова сложила хорошо, они загорелись почти сразу.

Я поставила на плиту увариваться носки и свитер. И гречневую кашу тоже на печную плиту поставила. Правда, чтобы дело шло побыстрее, сначала вскипятила чайник, залила кипяток в кастрюльку и насыпала туда гречки. Звонка с интересом следила за всеми моими действиями. Похоже, страхи ее улетучились. От общения с печкой на розовом платье появились следы сажи.

Надо ее срочно переодевать...

А во что?

Где-то у меня были летние джинсы. И рубашка. Клетчатая. В чемодане под лежанкой! Я этот чемодан из контейнера достала и сюда, поближе, переложила. Там много чего летнего должно быть.

Я выволокла чемодан на середину избы. Мда, ну и пыли, надо там тряпкой пройтись.

— Звонка, не хочешь кое-что примерить?

— Что? — заинтересовалась Звонка, глядя на чемодан, как на сундук с сокровищами.

— Другие наряды. Мне кажется, твое платье надо убрать до того, как наши вернутся. Платье же праздничное, вот и наденешь его на праздник. А мы в чемодане поищем, что тебе подойдет. И платье туда же уберем.

— Давай! — обрадовалась Звонка.

Я начала доставать свои роскошные наряды. Нашлась обтягивающая футболка, которая на Звонке выглядела просторной туникой. Штанины моих джинсов мы закатали, в шлевки продели матерчатый поясок от платья, затянули. Джинсы топорщились вокруг Звонки, она в них болталась, как ложка в стакане.

Я задумалась, что же еще ей может подойти. Такое ощущение, что пара шагов — и джинсы с нее спадут. Рейтузы ей в Северобайкальске на рынке купить? С начесом?

— Мне нр-р-равится! — уверено заявила Звонка.

— Это хорошо. Вот, рубашку еще померь.

Пока свитер не уварился, рубашка будет защищать Звонку от сквозняков.

Одну проблему, вроде бы, решили. Вторая тут же всплыла: горшок! В смысле, куда Звонке в туалет ходить, пока не стемнеет. Это хорошо, что она почти все утро проспала, да не описалась от страха, когда кто-то в окно стучал.

А горшка-то и нету... И вряд ли он появится.

Есть ведро для помоев, с крышкой. Придется утром его опорожнять, промывать, чтобы было пустое и чистое. И вечером снова. Надо ее как-то научить пользоваться ведром вместо туалета...

— Звенислава, у меня есть для тебя захватывающая игра, — бодро сказала я.

* * *

К вечеру я устала, как крестьянская лошадь, вспахавшая поле. От всего сразу.

Когда совсем стемнело, мы со Звонкой вышли в огород, полюбоваться на звезды. Смотрели на небо, головами вертели. Воздухом дышали. А потом я, спохватившись, заметала за нами следы. Заодно сделала вид, что расчищаю дорожку к сортиру.

Дома я включила лампу. Проверила, тщательно ли задернуты шторы. Выдала Звонке карандаши и лист бумаги. Она забралась на табурет, там, где обычно сидела я, разложила карандаши на верстаке и занялась рисованием, время от времени вскакивая, чтобы быть повыше.

А я села на место Ярослава. Пододвинула хрестоматию, раскрыла "Слово".

Нет, без Ярослава дело совсем не шло... Хоть и понятно, что не сороки застрекотали, а может, встрекотали, по следу беглого князя Игоря рыщет хан Гзак с ханом Кончаком. Что-то не то без Ярослава... Исчезло волшебство. Без него "Слово" перестало быть живым.

Звонка на листочке рисовала кружочки и линии.

Я присмотрелась повнимательнее. В самом верху листа было два круга, в которых она старательно вывела большие буквы З и Я. От этих кругов линии вели вниз, к кругам с буквами П и М.

От П линия приводила к кружку Д.

От Д вниз шло ПД. От ПД — ПДД. И так до края листа.

— Звонка, это что за ребус?

— Моя р-р-родословная, — важно сказала Звонка. — Когда мы жили в др-р-ругом доме, и у меня была няня Аннет, и мы говорили по-фр-р-ранцузски, Аннет велела р-р-рисовать кр-р-ружочки и не забывать мой др-р-ревний род. Хочешь, я тебе р-р-р-раскажу? Я все помню!

— Расскажи, — отложила я хрестоматию.

Звонка встала у стола, руки по швам. Скосила взгляд на листок. Глубоко вздохнула и с достоинством начала:

— Я — княжна Звенислава Ясная. Я дочь князя Святослава Всеволдовича Ясного и его княгини Любови Ивановны. Мой отец — сын Всеволода Святославлича Буй Тур-р-ра. Мой дед Всеволод Святославлич Буй Тур-р-р — младший сын Святослава Ольговича, князя чер-р-рниговского. Мой пр-р-радед Святослав Ольгович — младший сын Олега Святославлича. Мой пр-р-ра-пр-р-радед Олег Святославлич — четвертый сын Святослава Яр-р-рославлича. Мой пр-р-ра-пр-р-ра-пр-р-радед Святослав Яр-р-рославлич — сын Яр-р-рослава Владимир-р-ровича Мудр-р-рого. Мой пр-р-ра-пр-р-ра... — Звонка запнулась, посчитала на пальцах и снова встала по стойке "смирно", — мой пр-р-ра-пр-р-ра-пр-р-ра-пр-р-ра-пр-р-радед Яр-р-рослав Владимир-р-рович Мудр-р-рый — сын Владимир-р-ра Святославлича Святого.

— Я все поняла, великолепная родословная! — остановила я ее, уже примерно понимая, куда она вырулит.

Звонка благодарно расслабилась.

Я все поняла.

Ярослав Ясный — внук Всеволода Буй Тура, младшего брата князя Игоря. Ярослав меня со своей семейной историей знакомил, рассказывал, как они снова стали оборотнями, вернулись к обычаям дедов и прадедов.

— Мы — Ольговичи, — гордо сообщила Звонка.

— А Ярослав говорил, что по бабушке — Мономашичи, — невинно сказала я.

Звонка презрительно скривилась.

— По бабушке — не считается! — убежденно сказала она. — По др-р-ругой бабушке — мы ханы! Это Мстислав — Мономашич, а мы — Ольговичи!

— Ты и его родословную знаешь? — удивилась я.

Звонка замялась. Покраснела и призналась:

— Я не успела всю выучить. Князь Мстислав Владимир-р-рович Лютый — сын князя Владимир-р-ра Глебовича, внук Глеба Юр-р-рьевича. Пр-р-равнук Юр-р-рия Владимир-р-ровича, пр-р-ра-пр-р-равнук Владимир-р-ра Мономаха. Это Мономашье гнездо.

А Ярослав-то, оказывается, меня хорошо по своим родственникам натаскал. Юрий Владимирович — это ж Юрий Долгорукий. Отравлен в Киеве. Сын его Глеб — отравлен в Киеве. Князь Глеб — брат Андрея Боголюбского, который икону спер, и которого зарезали в собственном дворце. Надо же, сколько всего я запомнила. Владимир Глебович переяславский, получивший три копья в бок... Недруг князя Игоря. Отец Мстислава.

Тщеславный и самолюбивый Мономашич Мстислав после смерти отца попал в Чернигов, к гордым Ольговичам, вон оно как получается...

Междуусобицы — как пишут в учебниках... Которы — называет их "Слово". Распри.

Сколько же придется нам с княжной Звениславой Святославовной Ясной в моей избушке отсиживаться? И удастся ли отсидеться? Вопросы, вопросы, никаких ответов...

Я решила прибрать на верстаке, чтобы немного отвлечься.

Все материалы по "Слову о полку Игореве" сложить на стеллаж. До возвращения Ярослава. Если оно будет, это возвращение...

Нет! Так нельзя. Они вернутся. Все хорошо, все живы, во всяком случае, были живы еще вчера. Звонка у меня, каши мы наелись, печку топим, уваренные носки скоро высохнут.

У нас все хорошо, просто замечательно. Уроки я завтра сделаю. В понедельник на русском надо обязательно предупредить Татьяну Николаевну, что Ярослав срочно уехал, но скоро обязательно вернется. Это не крах, это внезапный отъезд по срочному делу, который с каждым может случиться. В конце концов, еще только начало года, время наверстать упущенное еще есть.

И раз они там, а мы со Звонкой здесь — моя задача сделать так, чтобы им было куда вернутся.

Немного успокоив себя, я собрала книги с верстака, положила на полку.

Наткнулась на листки, с которых читала Ярославу, когда мы только-только начали спорить о "Слове".

Пробежала глазами: