Ловелас

ЛОВЕЛАС

Моим друзьям, без которых эта книга

не была бы написана.

* * *

Странному месту — странное время,

странному времени — странное действие.

Поучения Дэн, глава XII

— Могу я узнать ваше имя? — спросил мэтр Иоржин своего гостя.

Мягкая улыбка, от которой мгновенно зарделись щечки и заблестели глаза хорошенькой служаночки, расставлявшей на столике бокалы для вина, была ему ответом.

— Можете называть меня Соискатель, — ответил гость, слегка склонив голову и провожая девушку загадочным взглядом. Походка ее из обычной лениво-шаркающей мигом превратилась в королевскую.

Иоржин разглядывал гостя, пока, как казалось мэтру, внимание Соискателя было отвлечено. Хорошего роста, статный. Красивая, гордо посаженная голова, породистые руки с удлиненными запястьями, какие бывают у людей, не знающих, что такое работа. Волосы скорее светлые, чем темные, глаза скорее серые, чем голубые. Лицо приятное, и ничего особенного в нем нет — но лишь до тех пор, пока гость не улыбнется. Такой всепокоряющей улыбки мэтр Иоржин, несмотря на свой немалый опыт и знание людей, еще не встречал, и не мог толком понять, что она означает. Выражение лица гостя, как правило, было слишком сложным, чтобы отгадывать его мысли. Можно ли этому человеку безгранично доверять, или, наоборот, весь он, от макушки до каблуков ботфорт — воплощенная опасность?.. Внутреннюю собранность гостя, а также его умение не переигрывать и вовремя пользоваться своим обаянием, мэтр Иоржин видел тоже.

— Что будет платой за выполненную работу? — спросил гость, маленьким глотком пробуя вино.

— Задача не так проста, — сказал мэтр Иоржин. — Надеюсь, вы понимаете, что вам грозит в случае неудачи?

— Вы хотите напугать меня? Но вы же искали человека, способного сделать это. Я пришел. Чем вы недовольны?

Мэтр Иоржин покачал головой.

— Простите, вы неверно меня поняли. Я веду переговоры по поручению Цеха колдунов, по поручению магистрата Котура и еще трех вольных городов, но мне вовсе не кажется забавным отправить на смерть очередного безрассудного смельчака, которому возомнилось, будто он может тягаться силой с обежской колдуньей. Пятерых я уже отсюда проводил. Магический арсенал колдуньи — все то, что касается защиты и от колдовских заклятий, и от более реальных опасностей, — велик и очень разнообразен. Все предыдущие попытки связать или уничтожить ее силу оканчивались неуспешно. Крайне неуспешно. Говорят, она оборачивает против колдуна его же собственные чары. Она может перевернуть или разрушить любое заклятие. Ну а дальше справиться с врагом ей помогает ее отец — он начальник городской стражи Обежа, и возможностей защитить свою дочь у него, как вы понимаете, много больше, чем у любого другого горожанина. Есть ли у вас достаточно сильное заклинание, которое можно было бы им противопоставить?

Гость снова улыбнулся.

— Мое колдовство несколько иного рода. Его действенность заключается не в силе заклинаний.

Мэтр Иоржин развел руками.

— Я не маг, я не представляю, что вы имеете в виду, — сказал он. — Но мое дело вас предупредить.

— Итак, речь шла о награде, — напомнил гость.

— Две тысячи флар по выполнении и должность мага при городском магистрате Котура с пожизненной рентой в пятьсот флар ежегодно.

Незнакомец легко рассмеялся.

— О, нет, нет, — сказал он. — Должность мага при магистрате — это не для меня. Поверьте мне на слово: долго находиться в одном и том же городе опасно и мне, и городу, и совсем не по тем причинам, о которых вы сейчас подумали. Я путешественник. Закончив дело, я поеду дальше. Три тысячи флар — и после поражения колдуньи вы меня никогда больше не увидите. Верьте мне, это будет в ваших же интересах.

— Вы не слишком самоуверены?

Улыбка.

— А это повод для недоверия в ваших глазах?

Мэтр Иоржин вынужден был пожать плечами.

— Повод, но не очень существенный.

— Так вы платите?

— Хорошо. Указанная вами сумма будет включена в контракт. Есть еще какие-либо условия?

Незнакомец покачал головой.

— Я выезжаю в Обеж завтра с почтовым дилижансом. Как быстро я достигну города?

— В течение четырех часов, я полагаю. Дороги были обновлены весной, и почтовый транспорт нынче ходит быстро. А обратно вас ждать...

— Не могу сказать заранее, но я напомню о себе, если на моем пути встанут трудноодолимые препятствия. Оплата немедленно по выполнении?

— Разумеется. И, ради Бога, будьте осторожны. Колдунья, конечно, опасна сама по себе, но двое колдунов, желавших помешать ей, не смогли договориться и погибли от рук друг друга. Имейте в виду, что в Обеже вы

можете оказаться не единственным, кто пытается выиграть приз.

— Что ж... — Незнакомец развел руками. — От судьбы не убережешься. До скорой встречи, мэтр Иоржин.

* * *

Его звали Ипполит Май. Он был сыном актрисы. Красивой, известной, талантливой, но — актрисы. Муж у его матери появился спустя два года после его рождения, а еще спустя пять лет — исчез. Кто был его отцом? Мать предлагала на выбор двух герцогов и графа. Итак, на одну половину кровь его была благородна. Другая половина его существа называла бы себя лицедеем, если бы от этой плебейской формулировки не воротила нос половина первая.

Мать его играла на сцене семнадцатилетних девушек, а кто всерьез поверит в юность особы, за юбку которой цепляется великовозрастное чадо на две головы выше мамочки ростом? Поэтому, едва Ипполиту сровнялось шестнадцать, он был отослан к дяде матери в Магреб для начинания собственной карьеры.

Дядя матери был музыкантом и поэтом. Он обучал юного Ипполита писать серенады и сочинять на заказ сонеты от имени булочника к цветочнице или от имени старшины кожевников к празднику Всех Святых. Это было бы Ипполиту не трудно, если б он чувствовал хоть каплю рвения к таким занятиям. К несчастью, вдохновения из-под палки не бывает, а делать столь непрочные искусства, как музыка и поэзия, своим ремеслом и зависеть от моды на них всю жизнь Ипполит Май правильным выбором не считал. А что выбрать, он тогда еще не решил для себя. Опыта у него не было никакого, и верность собственных решений каждый раз приходилось проверять на практике.

Магреб был портовым городом. Через полгода в заливе началась война, спрос на сонеты и серенады упал, зато появился спрос на военные марши. В гавани Магреба герцог Зау собирал флот для штурма неприступного острова Корс. Ипполит не мог наблюдать за этим спокойно. Благородная кровь одной из половин его предков звала его на подвиги. Он жаждал славы. Ну, может быть, еще добычи, но разве это меняло дело? Главное, слава эта должна была быть НЕ славой городского рифмоплета. Что и понял однажды мамин дядюшка, обнаружив на крышке старенького клавесина извещение о том, что Ипполит Май принят солдатом под лиловые знамена славного герцога Зау и на борту фрегата "Отважный" под всеми парусами отплыл этим утром в сторону острова Корс.

Впрочем, настоящей войны в заливе в тот раз не получилось. То ли морские духи рассорились с небесными и два месяца трепали друг другу нервы, то ли ни одна из воюющих сторон не была уверена в своих силах и

поэтому колдуны-погодники и белых, и лиловых изо всех сил старались не допустить решающего сражения. Как бы там ни было, после двух изнурительных месяцев мотания по волнам, так ни разу не услышав грохота корабельных пушек и не омочив клинок дешевой шпаги в крови врага, Ипполит Май как-то вечером выбросил за борт лиловый мундир, завернув в него для надежности круглый камень из корабельного балласта, и сбежал на берег в порту Генур, куда "Отважный" зашел пополнить запас продовольствия и воды.

Мать совсем не была рада увидеть вновь своего бестолкового отпрыска, но он потребовал определить ему более приличное и основательное занятие для карьеры, и не согласиться с приведенными им доводами было невозможно. Поэтому на семейном совете между Ипполитом, матерью и новым ее любовником решено было, что теперь он станет юристом.

Это была неплохая мысль. Действительно неплохая. Он честно попробовал осуществить ее на практике. Потом он пробовал стать врачом, церковным проповедником, офицером наемной армии, купцом, учителем фехтования, карточным шулером, писателем, переводчиком, искателем кладов, инженером-фортификатором... Но ни один из этих путей не вел к богатству и славе быстро и напрямик. В конце концов, Май понял: человек, понемногу талантливый слишком во многом, в итоге не достигнет ничего. Он мог делать что угодно — хорошо, старательно, на уровне уважаемой и неплохо оплачиваемой посредственности. Не хватать звезд с небес, но и не быть вечным должником. А он был прямо-таки уверен, что рожден для чего-то более великого. Не зря же на роль его отца предполагались сразу два герцога и граф. Поэтому Ипполит Май решил: свое он получит и так, и незачем лезть вон из кожи, пытаясь покорить мир умом и прилежанием. Обходные пути существуют.

Один его талант выделялся особо среди других: Ипполит Май умел нравиться женщинам. Имея очень скромные магические способности — волшебно, магически нравиться. Это свое свойство он и решил в конце концов определить, как предназначение и призвание. Видит Бог, женщины достойны были того, чтобы посвятить им жизнь. Толстые и худые, красавицы и дурнушки, гусиные пастушки и герцогини, простушки и умницы — в каждой из них было что-то свое, заслуживающее внимания и любви — хотя бы на несколько минут. Они нравились ему все, нравились настолько, что он не в силах был даже предпочесть одну другой. Он любил оставлять в их сердцах добрую память о себе, любил, чтобы его вспоминали потом с теплом и радостью. Он дарил им минуты счастья, которые они потом хранили в душе долгие годы. А когда он хотел сделать женщину счастливой, он выполнял любое ее желание: нужно ли было, чтобы он отдал за нее жизнь или она желала остаться коварно им обманутой...

Итак, они любили его, он — их, и две эти стороны на протяжении долгих лет были вполне довольны друг другом. Однако существовала и сторона недовольная: обманутые мужья и считающие честь свою опозоренной отцы и братья. К тому же жизнь вечного путешественника, искателя приключений, игрока и повесы имела другие неудобства. Деньги каждый раз кончались быстрее, чем это было рассчитано и много быстрее, чем хотелось бы. Иногда от этого в груди у Мая появлялось странное и неприятное ощущение, как будто колет сердце, и его охватывала тоска по чему-то вроде покоя или житейской устроенности. Но он запрещал себе завидовать тем, у кого есть имя, деньги, общественное положение, дом, семья... Не имело смысла лелеять свою зависть — мир устроен так, как устроен, по себе его каждый не переделает. Стало быть, завидуй, не завидуй — ни денег, ни чести тебе от этого не прибавится.

Впрочем, глубоко задумываться над такими вещами времени у него почти не оставалось. Он приезжал на новое место, выигрывал в карты или дрался на дуэли — им тут же пристально начинали интересоваться полицейские власти; попадал ночью в чью-то спальню — и обезумевший от ревности рогоносец начинал за ним охоту, или, если не был умен, поднимал скандал.

Самым большим своим недостатком Ипполит Май считал незаконное рождение. Посудите сами: будь он признанным сыном одного из герцогов, или, пусть даже, графа, разве посмел бы толстый горожанин требовать от властей, чтобы Мая немедленно выслали из города или, того хуже, присылать к нему своих слуг, вооруженных вальками для белья? Да никогда.

Так и гнали его удача об руку с неудачей из города в город, из страны в страну, из одной столицы в другую, через земли великих империй, через вольные земли, через дворцы властелинов, через очаровательные будуары и игорные салоны, через всего лишь один нежный поцелуй или через страстные объятия, и через гневные крики чьего-то на время позабытого воздыхателя, а порой через засады, кровь и тюрьму. Бывало, спутниками его становились немалые деньги, подаренные на память драгоценности, рекомендательные письма ко двору очередного владыки, тайная дипломатическая переписка и небольшие поручения, связанные с ее доставкой. И бывало, что сопровождала его одна лишь слава (та самая слава!) первого дуэлянта и любовника на континенте. Но он был молод, полон сил, и эта слава покамест его устраивала.

И вот судьба хитрой прихотью забросила его далеко на север. Здесь тоже лежали богатые приморские города, но природа была сурова, те земли,что находились за серыми водами здешних морей назывались уже землями полуденного солнца, люди не жили там.

Здесь он впервые совершенно случайно услышал о колдунье из Обежа. Первым его побуждением было отправиться в приморский город из одного только любопытства: всего лишь девятнадцатилетняя девочка нагнала страху на все северное побережье, и признанные маги и волшебники всех купеческих городов не могут справиться с ней. Этим стоило заинтересоваться.

Все неприятности, связанные у Цеха магов с колдуньей, происходили из-за того, что отец отчего-то не позволял своей, обладавшей с рождения немалым колдовским даром дочке, выйти замуж.

Учить колдунью никто толком не брался. Что за смысл заниматься с девчонкой, если она, едва подрастет, найдет себе дружка, который одним вечером, оставшись с ней наедине, сведет на нет все старания учителей? Молодая кровь горяча, и уследить за детьми под силу далеко не всем родителям. А если папаше удастся соблюсти дочь девушкой до свадьбы — что ж, на руку наследницы отнюдь не бедного начальника городской стражи Обежа найдется немало претендентов, и один из них получит в итоге достойную жену, колдовской дар которой, может быть, возродится в сыне или дочке, но сама она после первой брачной ночи сможет разве что бородавки заговаривать...

Рассказывали, колдунья не была дурна собой, глупа или капризна, да и отец ее считался уважаемым и добропорядочным гражданином Обежа. Но история с ее замужеством непозволительно затягивалась. Сила колдуньи с каждым годом росла, умения пользоваться ею прибавлялось. А расставаться со своими способностями, в полной мере испробовав, что это такое, она, по-видимому, намерения вовсе не имела. О том же, чтобы принять женщину в Цех, речи быть не могло. Как привести ее к присяге? Как доверить ей цеховые тайны, хранимые веками? Разве на женщин можно полагаться?

Тогда городской колдун Обежа получил задание: по возможности ограничить силу колдуньи, чтобы не допустить случайного вмешательства в важные дела политики или торговли особы женского пола, которая вряд ли понимает, что творит. Ну, кто же тогда знал, что девчонка окажется сильнее дипломированного мастера магии?

Дальше — хуже. Колдунья победила, но была всерьез напугана и обозлена. И любые попытки колдовского цеха хотя бы просто вступить с ней в переговоры принимала теперь в штыки. Колдунья объявила собратьям по ремеслу войну. И Цех в долгу не остался.

Нельзя было позволить, чтобы, когда у нее плохое настроение, к Обежу не мог приблизиться ни один торговый корабль из-за шторма, все лошади в городе бесились, а в горах лавина сходила за лавиной, говорили одни. Нельзя было позволить этого просто потому, что в купеческих городах не оказалось ни одного колдуна сильнее ее, говорили другие.

И, как бы там ни было, Ипполит Май решил посмотреть на это диво. А заодно попытаться сделать то, что оказалось не под силу признанным мастерам холодной стали и колдовства. В северных землях известность его не была столь распространена, поэтому он имел шансы не настроить против себя всех отцов и мужей Обежа одним только тем, что въедет в городские ворота.

Тпат должен был ему тысячу флар, Рарош полторы тысячи, а Котур и еще три вольных города целых три тысячи флар. На такие деньги один он мог бы жить безбедно года два, а то и три (при условии совсем не играть в карты).

Но деньги в этот раз предназначались не для него.

Отправляясь в дорогу, он с грустью размышлял, что раньше никогда не опустился бы до сознательного соблазнения девушки только из-за денег. Он не стал бы делать этого и сейчас, не окажись его мать, которой вечно не сиделось на месте, в довольно скверном положении. Она опять ждала ребенка. Ипполиту было тридцать два, ей — почти пятьдесят, и оба они догадывались, чем это может ей грозить. Как обычно, отца ребенка назвать с уверенностью она не могла, но на этот раз, как понял Ипполит, выбирать надо было уже не

между герцогом и графом, а между театральным плотником и подмастерьем портного. Стало быть, со стороны помощи ждать не приходилось. Играть на сцене она не могла, последний богатый любовник ее бросил, чувствовала она себя плохо, а денег не было ни у нее, ни у Ипполита — слишком уж неожиданно это с ней приключилось. И он, как старший (да и единственный на сей момент) мужчина в семье, обязан был что-то предпринять. Он презирал низкие побуждения, но вынужден был следовать им.

К тому же, в деле, за которое он на этот раз решился взяться, присутствовала существенно бОльшая доля риска, чем Май привык допускать обычно. Он вторгался на чужую территорию. Колдовской Цех Северного берега — организация закрытая, и тайны, известные внутри нее, распространению не подлежат. Кто колдует, как колдует, зачем колдует и почему — посторонних это не должно касаться. Если же кто-то сильно интересуется, то он либо поступает на службу Цеху, либо получает по загривку и больше не сует нос в чужие дела. Май не желал первого и совершенно не желал второго. Его прадед был настоящим предсказателем будущего, и Май по наследству получил способность видеть и слышать кое-что, недоступное другим. Когда ему было очень нужно, он не стеснялся вводить кого-то в заблуждение относительно собственной персоны. Раскройся его обман, ему не поздоровилось бы еще в Рароше в момент получения информации о колдунье. Но обман не раскрылся. Все-таки Май был хорошим актером. И другого способа заработать много денег сразу и быстро он не видел.

У него оставалось в запасе около пяти месяцев. Что ж, кто не рискует, тот не ужинает за чужой счет. Так стоит ли щепетильничать, если козыри сами ложатся в руки? Отчего бы не попытать счастья. И, если такое возможно — нечестное дело сделать честно, — он, конечно же, приложит все старания.

* * *

Обеж был древним городом, но лет двадцать назад сгорел, и от прежнего Обежа мало что осталось — стены старой крепости, казармы городского гарнизона и огромный собор на центральной площади. Хорошо мощеные улицы были удобны, не широки и не узки, дома в новомодном стиле, который не особенно нравился Маю, покрашены были в разные цвета, очевидно, в надежде придать хмурому северному городу оттенок южной солнечности и веселости. Проживи Ипполит Май в Обеже всю жизнь, ему, может быть, выдумка эта показалась бы удачной, но он был родом из далеких от этих мест теплых краев, и нависшее над самыми городскими крышами сырое серое небо гасило яркость красок, делая пятнистую пестроту города смешной и неуместной. К серому небу более шел серый камень.

Ипполит остановился в рекомендованном ему пансионе, разложил в порядке предполагаемого посещения привезенные с собой письма и отправился наносить визиты.

Иностранец скучает в чужом городе первые несколько дней, пока не заведет знакомства. Ипполиту везло. Его знакомства оказались удачными. Следующим же вечером он был приглашен городским старшиной на прием с музыкой и танцами, который должен был состояться в честь шестилетней годовщины победы Обежского флота над остатками великоимперской эскадры, до того уже дважды рассеянной сначала соединенным флотом Рароша и Раннона, затем — обычным в этих водах сильным штормом. Событие, в честь которого устраивался праздник, не казалось Маю таким уж героическим. Имперская эскадра потонула бы и сама по себе, без посторонней помощи, но для маленького Обежа это было грандиозное событие. Кроме того, Май надеялся, что начальник городской стражи приведет на прием свою дочь, и не придется использовать для знакомства с ней такие давно позабытые и заброшенные методы, как стояние ночью под окном, сочинение писем в стихах и ожидание с букетиком цветов в шляпе как бы случайной встречи в прачечной или в кондитерской лавке.

Прием был полностью в провинциальном стиле. Гости собирались заранее, что в любой из столиц сплетники сочли бы скандалом. Обежская великосветская публика наряжалась в костюмы по моде двадцатилетней давности, дамы носили большие овальные кринолины и платья с квадратным вырезом, кавалеры их были с ног до головы обшиты золотым галуном, будто драгуны эпохи второго регентства. С париков сыпалась на паркет бального зала мука, маленький оркестрик на балконе играл менуэты и контрдансы, словно они были дикими танцами сабашских горцев. Молодежь скакала и веселилась под эту музыку вовсю. Люди более солидные после двух танцевальных туров разошлись по разным залам.

Начальник городской стражи и его дочь были приглашены, но не появлялись.

Ипполит Май поговорил с несколькими новыми знакомыми о политике, погоде, науке, торговле, искусстве; потом были поданы легкие закуски и вино. Праздник только начинался. Май слонялся среди танцующей публики в поисках колдуньи, обращая на себя всеобщее внимание высоким ростом и изысканным бордовым камзолом из вышитого алонского шелка, модным и страшно дорогим (что поделаешь — репутация обязывает), а еще тем, что мало кому был представлен (и слава Богу). Одна из совсем молоденьких насмешниц, мимо целой стайки которых Май прошел, не посмотрев в их сторону, с явным разочарованием в голосе назвала его в спину столичным индюком. Он подумал, что поиски сегодня не принесут успеха, и отправился туда, где ждало его занятие, более соответствующее его нынешним интересам. За карточным столом играли на хорошие деньги.

Он устроился за картами так, чтобы видеть танцевальный зал, сначала выиграл, потом проиграл, потому что постоянно отвлекался от карт.

Весьма милая дама среднего возраста, сидевшая по левую руку от него, муж которой, местный землевладелец, наливался вином в буфетной, после того, как Май несколько раз на нее взглянул и улыбнулся, сняла туфлю и гладила под столом его ногу своей, слегка краснея от удовольствия и собственной смелости. Это было само по себе неплохо, но вовсе не то, за чем Ипполит Май сюда приехал. Вскоре он решил, что играть ему хватит, если он не хочет пустить на ветер свои последние деньги. Он объявил, что ставки слишком высоки для него, встал из-за стола и вышел обратно в зал для танцев. Он еще не выбрал, на кого обратит внимание, если ему не суждено сегодня встретиться с колдуньей. У него на заметке было несколько кандидатур. И еще он думал: а, может быть, лучше напиться и остаться одному? Ему казалось, от последних переездов он устал.

Соседка его через некоторое время последовала за ним. Кокетливо прикрываясь веером, она предложила к его услугам собственный кошелек. Май как раз делал вид, что сомневается, не принять ли эту помощь и не пойти ли отыграться, когда вошла колдунья.

Он учтиво целовал унизанную перстнями руку своей благожелательницы, и в этот момент его словно кто-то невидимый толкнул в спину. Как ни ничтожны были его магические способности, даже он почувствовал приближение Силы — девочка не считала нужным, или просто не умела ее прятать. Кто-то из музыкантов, очевидно, тоже обладавший долей колдовского дара, сбился, но живо вновь подхватил мелодию, и танцы продолжились, как ни в чем не бывало.

Пробормотав какие-то извинения за собственную неуклюжесть и отказавшись воспользоваться деньгами, Май начал пробираться через танцующих, оставив жену землевладельца в недоумении.

Держа под руку своего отца, маленькая колдунья шла в столовую. Темно-синее парчовое платье подчеркивало стройную фигурку, тонкую шею и открытые плечи целомудренно прикрывали белые кружева, ниспадавшие с высокой прически, а темные волосы, уложенные затейливыми локонами, были ненапудрены и лишены каких бы то ни было украшений. Личико у колдуньи было тонким и бледным, как у человека, годами лишенного солнца и свежего воздуха. Май решил, что она довольно симпатична, хоть и выглядит, словно кукла, вылепленная из воска. Но, если он ожидал поначалу, что увидит нечто необыкновенное, то он ошибся.

Он пронаблюдал церемонию приветствий, которыми обменялись начальник городской стражи с устроителями приема и уважаемыми гражданами города, что присутствовали на празднестве.

Тонкие пальчики колдуньи нервно перебирали белые перья веера. Май попробовал отгадать причину ее волнения. В чем она? В том ли, что за колдуньей охотятся, и всегда и везде есть вероятность слежки? Или в том, что девочка не привыкла к шуму веселящейся толпы и выходы в свет для нее редкость? Или...

Впрочем, взгляд колдуньи, путеводной ниточкой уже провел Мая через весь зал и указал на златокудрого юнца из местных в немного тесноватом ему бархатном темно-зеленом костюме. Отец колдуньи в тот момент самозабвенно обнимал и расцеловывал какого-то жизнерадостного толстяка из обежского магистрата, и дочь свою оставил на минуту без надзора.

Колдунья указала юноше на отца, затем на себя и изобразила в воздухе некий жест, который, будь он обращен к Маю, тот истолковал бы, как обещание избавиться от назойливой опеки. Завершил эту безмолвную речь легкий воздушный поцелуй, и колдунья тут же с невинной улыбкой повисла на локте у отца, обернувшегося к ней с каким-то вопросом.

Май все понял. Птичка была поймана, но, увы, в чужой силок. Ну что ж, ему ведь с самого начала нужна была не она. Ему нужны были деньги. Если б он не чувствовал, что это дело принесет доход, он бы за него не брался. Неужели его собственный Дар его подвел? Впрочем, если верно отследить события, то можно получить с купеческих городов то, что обещано контрактом. Если он будет точно знать, что, когда и как случилось, кто докажет, что это не его работа? Теперь он может только пожелать юноше успеха. А если у парня в ближайшее время ничего не выйдет, он, Май, всегда знает, что делать и как подхватить упавшее знамя.

Он улыбнулся своим мыслям и оглядел зал в поисках своей щедрой соседки по картам. Он мог бы расспросить ее о златовласом юноше, дочке начальника городской стражи и последних слухах в городе. Глядишь, что-то из сплетен оказалось бы ему полезным. Но ее он нигде не увидел. Зато приметил, что златокудрый юноша, резво лавируя меж прогуливающихся и мирно беседующих гостей, окольными путями пробирается к лестнице на второй этаж. Колдунья, по прежнему уцепившись одной рукой за локоть отца, упрашивала его о чем-то, а другой рукой держалась за шелковую ленту на поясе очаровательной рыженькой толстушки, одетой во все розовое, которая все время торопливо кивала то колдунье, то ее отцу.

И тут сработало чутье, впитанное Маем с молоком матери (или приобретенное за детство в театре — какая разница). Он умел различать людей искренних, и людей, надевших маски. Кто из окружающих живет свою жизнь, а кто играет — для него было словно открытая книга.

Он увидел человека, старательно исполняющего заданную роль, взгляд которого, — недобрый взгляд, — также был обращен на колдунью. Май безошибочно узнал конкурента. Итак, их здесь, по меньшей мере, трое. Не об этом ли его предупреждал последний наниматель? Даже интересно.

Тот, другой, был невысок ростом, черноволос, и носил богатый костюм граагских моряков. Он тоже улыбался. Так улыбается кот, прохаживаясь возле миски сметаны. Возможно, так же до сего момента улыбался сам Ипполит Май.

Тогда Май решил переменить позицию. Он обошел зал вокруг, предугадывая последовательность событий, и стал ожидать на подступах к лестнице. Колдунья, держа за руку свою рыжую подругу, вела ее к нему. Май взял с подноса крутившегося рядом слуги бокал с игристым вином и отвернулся. Граагский моряк следил за колдуньей с большего расстояния, но не менее пристально, чем Май. Он может быть опасен? Если судить хотя бы по одному внешнему виду, да. А если он еще и способен колдовать...

"Что за игру я себе нашел", — мысленно укорил себя Май и покачал головой. Что там говорил ему мэтр Иоржин о пострадавших от других любителей брать призы? Но деньги, деньги. Они были так близко, что останавливаться попросту преступно. Он заберет деньги, отдаст их матери, и вновь ничем не будет связан. Он поедет затем... куда-нибудь на юг, все равно, куда, главное — подальше от серого неба Обежа.

Колдунья прошла мимо. Мраморное личико ее чуть ожило, щечки порозовели.

— Я решила, — донеслось до Мая. — Я твердо решила, Флор. Сегодня, или никогда.

— Твой отец убьет нас, когда обо всем узнает, — буркнула в ответ рыжая Флор.

Следующей реплики колдуньи Май уже не слышал. Шелестя юбками, они вспорхнули по лестнице наверх. Май выждал немного, гоняя пузырьки в бокале и краем глаза наблюдая за граагским моряком, и, в тот момент, когда моряк на что-то отвлекся, подхватил с подноса у слуги второй бокал и взбежал по лестнице следом за подругами.

Что за здание снято для праздника, Май не знал. Не будь бальные и столовые залы первого этажа столь огромны, он решил бы, что это бордель. Отдельных комнат, расположенных на втором этаже вдоль галереи с окнами, было много больше, чем требовалось местным модницам, чтобы переменять наряды.

Вдали, у предпоследнего окна, в самом конце галереи, Май углядел переливающийся в лунном свете розовый атлас.

Заслышав, что кто-то поднялся, рыжая Флор предусмотрительно нырнула за портьеру. Потом осторожно выглянула оттуда и, увидев Мая, спряталась вновь. Май замедлил шаги, принял задумчивый вид и направился прямиком к ней.

Он подошел. Быстрый, боязливый взгляд на одну из дверей, в тонкую щель под которой просачивалась полоска слабого света, указал ему, где уединилась со своим юным другом колдунья.

— Что делает такой прелестный цветочек здесь в темноте и одиночестве? — спросил Май, едва удержавшись, чтоб не сказать вместо "цветочек" "поросеночек", лишь в последний момент, заменив сравнение, казавшееся ему более верным, на более приятное. — Вам грустно? Вас кто-нибудь посмел обидеть?

В блестевших при ярком лунном свете глазах в несколько мгновений растаяла настороженность. Рыженькая Флор, определенно, опасалась незнакомцев, но не таких обаятельных, как Ипполит Май. Тем не менее, она, как верный своему долгу часовой, лишь пожала плечиком и ничего ему не ответила.

— Простите, я невежлив и не привел с собой никого, кто мог бы меня вам представить, — Май поклонился, разведя в стороны руки с бокалами. — Ипполит Май. Я путешественник. Я езжу из города в город в поисках самого интересного, что можно встретить в пути.

Глядя на него во все глаза, рыжая Флор присела в реверансе.

— Флорестан Миллер, дочь старшины цеха шляпных мастеров Обежа. Но...

Ипполит Май не выносил слова "но", особенно когда его произносила хорошенькая девушка. Он быстро вручил Флорестан Миллер второй бокал вина, и она умолкла.

— Вы не возразите, милая мадемуазель Миллер, если я постою немного рядом с вами? От шума и ярких огней у меня разболелась голова, а покинуть праздник совсем мне было бы невежливо. Я искал место, где можно слегка передохнуть. — Он заглянул в круглое личико.

Флорестан Миллер опять пожала розовым пухлым плечиком, и края их бокалов с легким звоном соприкоснулись. Май назвал ей свое настоящее имя и гадал теперь, слышала она о нем что-нибудь раньше, или нет.

— Конечно, вы можете стоять здесь, сколько вам захочется, — слегка запинаясь, пролепетала она. — Все равно, сегодня весь вечер происходят всякие чудеса. Только...

Это было второе слово, которое Май очень не любил.

— Ах, простите, — он словно бы спохватился, — быть может, вы ждете здесь кого-то?

Она поспешно тряхнула тугими кудряшками.

— Нет, нет! В зале для танцев так душно. Я тоже ушла сюда и... мне, собственно, вовсе некого ждать.

Май отпил из бокала и слегка коснулся в темноте затянутой в атласную перчатку мягкой руки.

— Как могло случиться, что такой чудесной девушке некого ждать при луне? Неужели с вашим возлюбленным произошло несчастье?

— У меня нет возлюбленного, — прошептала Флорестан Миллер, и добавила, совсем почти неслышно: — Я рыжая. Над рыжими все всегда смеются.

— Неправда, — совершенно честно возразил Май. — Я никогда не смеюсь над рыжими. Вы похожи на маленькое солнышко. Вы светитесь в темноте. Может быть, все-таки, спустимся вниз и потанцуем?

Флорестан Миллер поставила свой опустевший бокал на подоконник.

— Здесь лучше, — сказала она. — На самом деле я немного устала и не хочу танцевать. Но одной мне было здесь скучно... — И атласный пальчик коснулся в ответ руки Мая.

Они поболтали еще немного. Она спросила, что примечательного видел он во время своих странствий. Май рассказал ей, что в Аршаве вновь в моде белые чулки и белые кружева, а прически придворных дам стали столь высоки, что в них теперь вплетают проволоку, чтобы они не теряли форму. Она подвинулась к нему ближе. Май улыбнулся, и положил ладонь на бок жесткого корсета.

Из комнаты, где колдунья пребывала в обществе своего юного друга, не доносилось ни звука. И Май по-прежнему чувствовал присутствие Силы. Это было как дуновение ветерка, который легко касается то с одной, то с другой стороны, мягко и неуловимо, но, тем не менее, не позволяя о себе забыть. "Целуются они там до сих пор, что ли?" — думал Май.

Потом в самом начале галереи раздались тяжелые шаги, и Флорестан Миллер в испуге, более подлинном, чем притворном, прильнула к нему.

Май знал, что это граагский моряк. Он крепко обнял Флорестан Миллер и поцеловал ее в губы, предполагая, что тот, второй, должен непременно их увидеть.

Других колдунов, равно как и охранных штучек колдуньи, Май не особенно боялся. Его просто не должны были принимать в расчет. Колдуны ставят ловушки друг на друга, а он — простой смертный. Ну, или почти простой.

Заметив возле дальнего окна целующуюся парочку, странный моряк остановился. Потом повернул назад. Но шагов вниз по лестнице Май не услышал.

Флорестан Миллер, не думая освобождаться из объятий, только чуть обернулась и посмотрела моряку вслед.

— Какой чудной человек, — переведя дыхание, произнесла она. — Весь вечер ходит туда-сюда, как будто ждет чего-то. Что ему здесь было надо?

— Вы никогда не видели его в Обеже раньше? — спросил Май.

— Нет. Но я и вас никогда не видела в Обеже раньше. — Она на несколько мгновений задумалась. — Хотя, я догадываюсь, зачем он здесь появился. Мне надо предупредить...

Она сделала попытку отойти. Май удержал ее за талию.

— Куда вы?

— У моей подруги роман, — объяснила она. — Мы соврали ее отцу, что хотим спеть для гостей дуэтом и идем репетировать. Не поручись я за нее, отец никогда не отпустил бы Маддалену от себя. И вот — она сейчас в комнате со своим дружочком, а я здесь, на карауле. А тот человек... — она снова оглянулась на галерею, — он тоже следит за Маддаленой...

— Ничего не понимаю, — прикинулся простачком Май. — Сердечные тайны — самые запутанные тайны в мире...

Флорестан Миллер подкралась к двери и прислушалась, занеся кулачок, чтобы постучать. Май снял с пояса часы и откинул крышку. Одиннадцать с четвертью. Праздник рассчитан до четырех утра. В двенадцать стол...

И тут дуновение Силы исчезло. Вернее, в нем произошла некая перемена. Май готов был поклясться, что сейчас источник у Силы другой.

Май видел, что Флорестан Миллер стукнула в дверь раз, второй, и третий. Звуков удара не раздалось. Вокруг двери разливалось радужное сияние. Май бросился к девушке, схватил ее за руку и толкнул в сторону, прочь от двери. Потом его рука прошла сквозь ладонь в розовой перчатке, стены, пол, потолок словно размыло, и грянул гром. "Часы не потерять бы", — только и успел подумать Май.

* * *

Свет луны моргнул, распался и стал светом двух факелов.

Ипполит Май стоял посередине каменного мешка с часами в руке, а перед ним на кучке подгнившей соломы, держась друг за друга, сидели двое полуодетых детей: колдунья и ее перепуганный приятель.

Май огляделся.

Да.

Дважды он бывал в подобных заведениях раньше. И оба раза ничего хорошего такая обстановка ему не сулила. А "Воровское счастьице" говорит: попался в третий раз — молись; третий раз — роковой и последний.

Почему он не хотел заработать деньги обычным способом? Сколько раз он говорил себе, что он, со своим любознательным зудом ко всему новому и неизвестному, долго жив-здоров не будет?..

Он обратил взор на товарищей по несчастью. Колдунья обвела в воздухе какой-то знак и дунула на Мая. Результата, как и следовало ожидать, не последовало, и на лице ее отразилась злая досада.

— Ты преступил закон своего презренного цеха, негодяй! — бесстрашно заявила она. — Закон повелевает сражаться только с равными!

Май захлопнул крышку часов.

— Простите, это вы мне? — осведомился он.

— Тебе, преступник!

Он рассмеялся бы, если б общее его положение хоть в малой степени достойно было смеха.

— Похоже, вы с кем-то меня перепутали, моя дорогая, — сказал он. — Я, представьте, всего лишь шел мимо и глядел на часы. А как я здесь оказался... Может быть, вы мне объясните?

Колдунья растерянно заморгала. Друг ее отполз на четвереньках немного в сторону и рассматривал стены каменного мешка за спиной у Мая.

— Мадлен, это твои глупые шутки? — спросил он.

— Нет, — она покачала головой. — И где же мы? — вопрос был обращен к Маю.

— Не имею чести знать, — отвечал тот. — Если вы не забыли, минуту назад я о том же спрашивал у вас.

Приятель колдуньи вернулся и сел на солому, натянув на колени подол рубашки.

— И как же я теперь здесь... без штанов? — в тоске промолвил он.

* * *

— Это нечестно, — в сотый раз повторяла колдунья, хлопая ладошкой по соломе рядом со своим пригорюнившимся другом, которого звали Максимилиан.

Май ходил вокруг них. Он отдал им свой нарядный камзол, и они укрылись им вдвоем. Юный Максимилиан сидел как на иголках, и время от времени порывался грызть ногти. Тогда колдунья пихала его локтем в бок. Она, в отличие от своего возлюбленного, присутствия духа не теряла. Папаше, должно быть, трудновато было все это время держать ее на привязи.

— Я всегда соблюдала обычаи Цеха, хотя меня туда не принимали. Я ожидала, что ко мне относится будут так же!

— Не затем мы на свет родимся, чтоб видеть только то, чего ожидали, — пробормотал Май.

Колдунья потрясла головой.

— Они не имели права!

Мысль эта не давала ей покоя.

— Ну-ну, — сказал Май.

— Колдуну нельзя выступать против человека, лишенного магической Силы! На бой вызывают только равного!.. Преступников должны наказать они сами. Я победила пятерых из них, но я победила в поединке, честно. Никто не имел права так со мной поступать!

— Ах, Боже мой! — Май сделал резкий поворот у нее за спиной и пошел в обратную сторону. — И это рассуждает де... женщина, враги которой готовы были расстаться с жизнью, лишь бы ее погубить! А если тот, кто переместил нас всех сюда, не принадлежит к колдовскому Цеху? С какой стати он станет считаться с цеховыми правилами?

— Все колдуны Северного берега принадлежат к Цеху, а других здесь нет, — убежденно сказала колдунья.

— А ты сама?

— Я — другое дело. Отец хотел, чтобы я приносила пользу городу. — Она помолчала и добавила: — А я хотела другого.

Май потер лоб. Должно быть, он вовсе разочаровался в жизни, раз начал спорить с женщиной. Переубедить колдунью было невозможно. Май сказал:

— Ну да. И в результате ни ты, ни он не получили того, что хотели. Неужели Цех настолько неколебим и прочен, что в нем нет ни отступников, ни изгнанников, вынужденных скрываться из-за нарушенных ими законов?

— Нарушивших правила Цех лишает Силы, — упрямо сказала колдунья. — Или их убивают. Я же знаю.

Маю ничего не оставалось, кроме как пожать плечами. Скорее всего, тот, кто расставил эти сети, не заставит себя долго ждать и объявится в самое ближайшее время.

— Посмотрим, — сказал Май.

Сначала догорел и погас один факел, за ним другой. В темноте колдунья захлюпала носом. Потом к ней присоединился ее приятель. Май и хотел бы им помочь чем-то, да самому ему нужна была помощь. К тому же, они оба ему изрядно надоели. Если б в его воле было выбирать себе спутников в приключения, он бы выбрал не таких. Поэтому он молча ходил кругами, пока совсем не устали ноги. Тогда он сел на солому и сидя заснул.

В начале девятого утра сверху загрохотал и заскрипел подъемный механизм, и в каменную яму опустилась на цепях ненадежного вида дощатая площадка. Пленников подняли наверх. Два молчаливых, деревенского вида стража провели их под арочными сводами погреба, где хранились огромные бочки с вином. Потом, через колоннаду во внутреннем дворе, по которой тек сладкий запах приготовляющейся где-то неподалеку пищи, они попали на лесенку, ведущую в летние комнаты на верхний этаж, и в главные жилые помещения.

Хозяин замка — а они попали именно в замок, и не такой, как строят нынче, а замок древний, хоть и немного переделанный, чтоб скрыть почтенный возраст, — хозяин его был высок — чуть ли не с Мая ростом, довольно худощав, длинноволос, очень бледен, и, кроме того, верхнюю часть его лица скрывала маска с птичьим клювом на месте носа. Одет он был во все черное. Май смотрел на этого человека так и эдак. Несмотря на мужскую охотничью одежду, Маю казалось, что перед ним женщина. Грудь ее была великовата, чтоб ее можно было удачно прятать.

Маленькая колдунья глядела на создателя мышеловки круглыми глазами. Она чувствовала. Май тоже чувствовал. Ветерок магической силы летал вокруг него, словно ощупывая, что за нежданный улов попал в сети. Наконец изучение прекратилось. Май поправил свои растрепанные волосы и, со старательно напущенным равнодушием, поклонился.

— Итак, который из вас был с ней? — голос вопрошавшего был нарочито груб, рука в перчатке ткнула в сторону колдуньи. Бывшей колдуньи. Настоящей колдуньей, как Май уже понял, сейчас здесь была другая. Да и вопрос был излишен. И так все ясно.

Испуганный Максимилиан, переминаясь ногами в сползших чулках по выстланному камышом полу, пробормотал что-то не очень ясное насчет себя, про то, что он на три года младше Маддалены и вообще еще несовершеннолетний.

Май сейчас очень не завидовал ему. Он представил, как бы выглядел сам, окажись на его месте, и втайне радовался, что мальчик его опередил. Нехорошо это — без штанов попадать в такие передряги. Большой удар по самолюбию...

Затем внимание загадочного хозяина вновь обратилось к Маю.

Май выдержал взгляд, сохраняя достоинство — тот капитал, кроме которого ничем в этой жизни не владел. Ему не нравилось, когда его мерили таким взглядом. Да и кому понравилось бы. Тем не менее, он чуть улыбнулся. Он был вежливым человеком.

Щеки замковой колдуньи вспыхнули — это Май увидел и под маской.

Она сняла перчатку и показала ему свою руку, на кончике среднего пальца которой светилось пятнышко голубоватого огня.

— Ты видишь? — спросила она.

Ипполит Май кивнул.

— Почему ты видишь?

Он ответил спокойно. В конце концов, несмотря на явную неудачность собственного Дара, тайны из него он не делал ни перед кем и никогда, — ну, разве что мог скрыть иногда ради успеха какого-то важного дела.

— В моем роду были ясновидцы. Предсказатели будущего.

— Ты можешь предсказывать будущее?

Это было произнесено так, что Май удивился. Она хотела знать будущее? Зачем ей это?

Май пожал плечами. Он вынужден был разочаровать ее тем, что и на этот раз сказал правду:

— Сожалею — нет.

Румянец под маской истаял.

— Прекрасно, — сказала она. — Можете убираться отсюда. Оба.

* * *

Их вывели через задний двор за стену замка и столкнули с насыпного косогора прямо так, как они были: Май в своем помятом парадном костюме, но без шляпы, без плаща и без камзола, а мальчишка в рубашке и чулках, которых до спуска с косогора у него было два, а после остался один.

Почти в самом низу травяного склона парень упал. Май подобрал его под плечо и поставил на ноги. Сам он лишь встряхнулся — как отряхивается петух, случайно попавший под ливень, расправляя перья. Май уже зарекся про себя связываться в другой раз с колдунами, и желал очутиться быстрее как можно дальше от этого места. Это вам не придворная мышиная возня, не военные действия и не пустое интриганство. Способы этой игры ему, Маю, не нравились и, он ясно видел теперь: не подходили. Он попробовал, и понял, что это сложнее, чем кажется. Но деньги все еще маячат где-то впереди. Значит, надо поторопиться, пока в замке не пожалели, что отпустили их живыми.

— Не хнычь, — сказал он хлюпнувшему было носом неудачливому герою-любовнику, потиравшему ободранные коленки. — Со мной бывало хуже, и я это пережил.

— Правда? — с робкой надеждой спросил Максимилиан.

— Правда.

— А Маддалена? Что с ней будет?

— Не знаю. Это их колдовские дела, пусть сами разбирают, чего они не поделили.

— Но Маддалена больше не колдунья. Ее надо выручать!

Май смотрел на него сверху вниз. В золотых кудрях Максимилиана запуталась черная соломенная труха. Вот тоже, херувимчик...

— Знаешь, милый мальчик, это не моя забота, — сказал Май. — Я никого выручать не собираюсь. Я ухожу. Нас с тобой отпустили — это уже много. Ты идешь со мной или остаешься?

Максимилиан сжал кулаки.

— Я должен ей помочь!

— Тогда — всего хорошего.

Май развернулся и зашагал через большой луг к лесу. Идти он решил на юг. Вернее, он ничего не решал. Просто, на юг вела та единственная дорога, которая, как он видел, шла от замка.

Он не так много разглядел с насыпи. Зеленым морем раскинулся вокруг замкового холма залитый солнцем лес. И где-то очень далеко лежали синие горы в полосах тумана. Обилия дорог и деревень он не увидел, а, стало быть, и выбор был невелик.

Через десять минут его догнал Максимилиан. Он бежал босиком и единственный свой чулок нес в руке.

— Я еще вернусь... Я отомщу... Тогда посмотрим, кто есть кто... — некоторое время еще бормотал про себя мальчик. Потом он запыхался и умолк.

Правда, мили через две пути Максимилиан сделал вторую попытку уговорить Мая вернуться и попробовать что-нибудь сделать для спасения Маддалены, красноречиво приводя примеры благородства из рыцарских романов, где отважный герой непременно побеждал злых колдунов и драконов во имя справедливости, а также для того, чтобы имя его прославили в веках.

Маю было неудобно, что на него смотрят, как на единственное в обозримой вселенной воплощение рыцарства. Если б мальчик знал, насколько благородная внешность бывает лжива — особенно, когда пусто в карманах... В общем, плодить по свету обманутые надежды Маю сейчас в особенности не хотелось, он и так оставлял их на своем пути достаточно. Поэтому он этот разговор пресек.

— Не жди, что я сейчас поверну и брошусь освобождать твою плененную красавицу, — сказал он. — О последствиях надо думать прежде совершения поступка, а не после него. Ужель ты думаешь, случилось бы что плохое, если б ты женился на Маддалене честно? Никто не посмел бы вас красть со свадьбы. Напротив, весь колдовской Цех радовался бы вместе с вами. Ты сам себя поставил в сомнительное положение, имей мужество сам нести ответственность за содеянное.

Максимилиан растерялся. Он пробормотал:

— А я-то что? Это она...

Май даже приостановился на секунду.

— Ах, так она же еще и виновата?! Замолчи и не оскорбляй мой слух столь жалким оправданием. Я не желаю больше слышать от тебя ни слова!

Весь следующий путь Максимилиан то отставал и смотрел назад, где за спиной быстро шагающего Мая остался колдовской замок, то бегом догонял старшего спутника и понуро брел немного в стороне, ближе к обочине. Веточкой он гонял от голых ног комаров. Лицо у него было страдающее и обиженное.

Часа через два с половиной пути лесная дорога вывела их к развилке, где под сенью трех высоких дубов стоял длинный, прокопченный насквозь старый дом с облезшей вывеской над дверью. Как ни силился Май прочесть надпись, она не поддавалась. Он оглянулся, проверяя, с ним ли мальчик.

— Похоже на постоялый двор, — сказал Май. — Зайдем.

— А деньги? — спросил Максимилиан.

— Я же сказал — зайдем.

Максимилиан больше не возражал. Они прошли мимо коновязи и загона для овец, поднялись на кривое крыльцо и попали в большую темную залу, грязную и совершенно пустую, если не считать бродящую под столами одинокую курицу. Когда они входили, где-то в глубине дома громко звякнул колоколец, предупреждая хозяина о появлении гостей. Тем не менее, держатель заведения на глаза не показался — ни сразу, ни через четверть часа.

В итоге Май, которому надоело ждать, вернулся на порог и еще раз хлопнул дверью, чтобы хозяин, наконец, явил свой лик посетителям. Колоколец от такого непочтительного обращения прямо-таки захлебнулся звоном. И долгожданный хозяин появился. Лицо у него было опухшее, красное, с большим туфлеобразным носом, а голова обрамлена нимбом стоящих торчком нечесаных седых волос. От него пахнуло хлевом, чесноком, перегаром и чем-то жареным вдобавок, — видно, с кухни. Он вытер руки грязной тряпкой и мрачно воззрился на Мая и его полуголого спутника.

— Доброе утро, любезный хозяин, — приветствовал его Май. — Нам бы поесть и раздобыть какую-нибудь одежду для вон того, — он кивнул на Максимилиана, — беглого покорителя женских сердец, чтоб ему можно было не стыдясь дойти до дома.

Максимилиан до корней волос залился краской и скосолапил ноги.

Суровый корчмарь кивнул и сделал Маю знак наклониться поближе. Май с вниманием обратился к нему.

— Полфлара, — сказал корчмарь ему прямо в ухо так громко, что Май отшатнулся, — будет завтрак и все, что можно за деньги. Но деньги вперед!

Май выложил на стойку серебряную монету, которая немедленно исчезла у корчмаря за поясом.

И вскоре на столе появилось большое блюдо с мясным рагу, две деревянные ложки и кувшин с почти свежим пивом, а на скамью были брошены холщовые штаны, веревка для подпояски и плетеные сандалии.

Май остановил корчмаря, когда тот хотел опять уйти.

— Скажите, уважаемый, — спросил Май, — как называется эта местность?

— Корчма "Три дуба", — буркнул тот в ответ.

— Это я понимаю, — сказал Май. — А как называются окрестности? — Для большей понятности он сделал широкий жест рукой.

— Окрестности? — переспросил корчмарь и задумался, шевеля кустистыми бровями и многочисленными морщинами на лбу.

Натянувший уже штаны Максимилиан оборвал его тяжкие раздумья новым вопросом:

— Что за замок лежит в пяти милях к северу отсюда?

— Замок? — опять спросил корчмарь, на этот раз с удивлением. — Ни к северу, ни к югу тут нет никаких замков.

— Но как же?..

— Водит, — объяснил своему юному спутнику Май. — А ты как думал? Она нас водит. Чтобы мы обратной дороги не нашли. — Он вновь обратился к корчмарю: — Уважаемый, сообщите нам, в таком случае, чьи земли мы имеем честь топтать?

Вот тут корчмарю раздумывать над ответом было не нужно.

— Чьи? Земли благородного герцога граагского Зуммеля фон Хаузаля!

Май прикусил черенок ложки. Герцогство Граагское. Среди приморских городов, да и в великоимперских землях оно пользовалось славой не то, чтобы дурной. Скорее, странной. Говорили, будто с суши оно больше, чем если плыть вдоль берегов полуострова морем. Говорили, будто это колдовской край, и будто сам герцог колдун. Говорили и другие чудные вещи, которым Май раньше не верил — мало ли что наплетут да придумают. Верил ли он в них теперь? Пожалуй. Но все еще не полностью. А другие путешественники, побывавшие здесь, возвращались с известием, что ничего необычного в Грааге не видели. Конечно, они не видели. Для того, чтобы видеть, нужно с этой способностью родиться. Или же уметь так соврать, чтоб самому уверовать в собственные сказки.

Корчмарь еще повертелся пару минут, сказал:

— Сдачу сейчас принесу, — и исчез.

— А кто это — она? — спросил Максимилиан.

Май только посмотрел на него. Рот у него был занят, чтобы отвечать.

— Тот, из замка? Который был в маске?

— Вот-вот, — кивнул Май.

Больше они на эту тему не разговаривали, пока блюдо перед ними не опустело.

— А что мы будем делать дальше? — спросил его Максимилиан потом, подбирая куском хлеба остатки подливы.

— Если здесь все спокойно, останемся до завтра и отдохнем, — сказал Май. — Я устал, я запылился, я хочу спать.

— А я хочу обратно в замок, — опустив взгляд на пустое блюдо сообщил Максимилиан.

— Ты должен потерпеть, — сказал Май, который, к слову, совершенно и не был уверен в том, что здесь все будет спокойно: уж слишком редко сбываются мечты. Но он себе позволил помечтать еще: — Доберемся до гавани, сядем на корабль, и через неделю ты будешь дома.

— А как же деньги? — опять спросил херувимчик.

— Денег я тебе дам. Разумеется, в долг.

— А Маддалена?

Май покачал головой.

— Ничем не могу помочь.

— Тогда я лучше вернусь.

Май поставил на стол локти

— Ты не сможешь вернуться, — сказал он.

— Почему?

— Спроси хозяина. Он не знает, где тот замок. И никто не знает. Дорога заколдована, никто не сумеет сказать тебе, откуда она нас сюда привела.

— Но почему?..

— Да потому что! И хватит разговоров об этом.

Колоколец при двери на этот раз смолчал.

— Серебром платишь? — спросил от порога молодец с подобным хозяйскому носом-туфлей. — Ну, давай посмотрим на твое серебро.

— И бирюльку с пояса тоже отдай, — добавил корчмарь, топтавшийся в дверях кухни с пистолетом в руке. Смотрел он при этом на золотые часы Мая и целился примерно туда же.

Все как всегда, с тоской подумал Май. В лесной глуши появляются двое неизвестных необычного вида. Оружия у них нет, денег мельче серебряного флара нет. Свидетелей, кстати, тоже нет. Никто их раньше здесь не видел. Что за беда, если никто никогда и не увидит их больше? Сказать спасибо, что поесть успел?

— Когда начнется, беги хоть в дверь, хоть в окно, — проговорил он сквозь зубы хлопавшему наивными голубыми глазами Максимилиану, — только быстро.

Молодец от двери подскочил к Маю и приставил тому к шее нож.

— Ох, не терплю непорядочных трактирщиков, — проговорил Май вслух и полез за кошельком. Вообще-то, деньги он загодя переложил в башмак, где в каблуке была для этого специальная полость, и сделал это еще в каменном мешке, ожидая рано или поздно чего-то подобного. В кошельке он оставил четыре монеты. Но вот часы ему было жаль. Они стоили почти четыреста флар и расставаться с ними Маю не хотелось. Однако, если не сложатся обстоятельства, он знал, что придется и их отдать. Жизнь дороже.

Он перевернул свой пустой кошель, и монетки с жидким звоном раскатились по столу в разные стороны.

Корчмарев родственник перебросил нож в другую руку и потянулся за крайней. Лезвие Май почувствовал у себя вместо горла уже чуть ли не на затылке. Тогда, стараясь ни на долю мгновения не упускать ощущение ножа, что удалось ему, к сожалению, не совсем, Май, сколько было силы — а уж ее-то, к счастью, было много, — ударил разбойника локтем в живот, одновременно ногой выбив из-под оцепеневшего Максимилиана стул и прошипев: "Дурак, кому сказано!"

Бандит отвалился назад. Корчмарь от неожиданности подпрыгнул, выпучил глаза и вытянул вперед трясущиеся руки с пистолетом. Грянул выстрел, разнеся в щепки ножку табурета в трех шагах от Мая. А Май еще всерьез сомневался, что пистолет у него заряжен. Фигуру корчмаря заволокло сизым пороховым дымом. Максимилиан крикнул: "Помогите!" — вскочил с пола и бросился наутек.

Сидевший на полу позади Мая грабитель сипел что-то в адрес способностей корчмаря стрелять, когда рядом родной сын, которого можно запросто укокошить вместо ограбляемого.

Май не стал выслушивать его словоизлияний по этому поводу, схватил со стола подвернувшуюся под руку монетку, — не так он был богат, чтоб раздавать их направо и налево по первому требованию и, прижав ладонь к порезанной шее, бегом кинулся прочь.

С улицы раздался заливистый разбойничий свист. На крыльце Май столкнулся с белым, как полотно, Максимилианом, который из корчмы выбежал, а куда деть себя дальше, не знал.

На большой ветке дуба обезьяной раскачивался какой-то мальчишка, — наверное, он и свистел. А по дороге, меж редевших ближе к развилке лесных деревьев, к трем дубам летели, пригнувшись к шеям коней, с полдюжины всадников.

Получившему что-то вроде невидимого подзатыльника Маю не пришлось гадать кто бы это мог быть. На секунду он растерялся. Он не знал, на что решиться. Что это за погоня? Чего еще от них хотят? И не сбежишь, не спрячешься, когда охоту ведет колдун. Делать было нечего.

— Ты как знаешь, а я умер, — бросил он Максимилиану, шагнул с последней ступеньки крыльца и повалился в дворовую пыль кровоточащей раной всем на обозрение.

Доверчивый Максимилиан ахнул и сел на землю рядом с ним.

"Умер" Май честно. На то, что вокруг происходит, он не смотрел. Только слушал.

Топот лошадей по двору. Позванивание шпор — спешились. Отрывистый приказ осмотреться и подобрать лежащего. Оправдания корчмаря: "Милостивый государь, сын у меня сумасшедший, голоса слышит. Как вступит ему в башку, так за нож хватается, на кого хотите кинуться может. Сколько раз нас с матерью порешить пытался, чудом спасались..."

Разговоры вокруг себя:

— Умер.

— Да нет же, дышит.

— Сажай на лошадь, довезем.

— А если не довезем?

— Госпожа Береника велела забрать, значит, надо забрать. Рана-то пустяковая.

— Много ты понимаешь в ранах! А если его насквозь проткнули?

— Ну, помрет, так помрет. Давай, поднимай.

— Тяжелый, что ты будешь делать...

Потом, в приподнятом над землей состоянии, холодная ладонь на лице, на порезанной шее. Колдовство. За всю его жизнь никто не плел вокруг него столько колдовства, сколько в этот день.

* * *

Проснулся Май в замке. Стены его спальни были голы и унылы, потолок темен, камин нетоплен и паутинист, в воздухе сыро. Но простыни чистые и постель мягкая.

Он осторожно потрогал шею. Потом ощупал ее внимательно с одной стороны и с другой, думая, что позабыл, где у него порез. Обнаружить ему удалось лишь то, что ему не мешало бы побриться. Волшебство, будь оно неладно.

Все эти штуки с перемещениями на расстояние в неделю пути, похищениями людей и предметов, подслушиванием чужих разговоров через три стены, превращением вина в уксус и уксуса обратно в вино щелчком пальцев, с запутыванием чужих мыслей и дорог, и, — он не знал, на что еще способны колдуны, не то бы в сердцах припомнил, — главное, с касательством к его, Мая, личному организму, вместилищу его бессмертной души, сильно перестали ему нравиться. Сразу и все.

Одно дело смотреть на бывшего бродягу с севера, а ныне придворного колдуна какого-нибудь вельможи из Вертраны или Гольдока, который с позволения своего господина укрощает взглядом дикое животное. Другое дело — очутиться в колдовском северном краю Грааги, где колдуны, как видно, не подчиняются никому и ничему, и побывать в шкуре этого несчастного животного самому.

Впрочем, он не должен был позволять себе сердиться. Обстоятельства таковы, что надо держать в узде характер...

Итак, где он?

Заколдованный замок, заколдованный лес. Он читал такие сказки в детстве.

Предвидел ли он утром, что сюда вернется? Пожалуй, да. Просто упрямо не хотел себе в этом сознаться. Беда была в том, что, пребывая в смятенных чувствах, — напуганным ли, влюбленным ли, все равно, — ему довольно сложно было разобрать, где проявляет себя его чудесный Дар предвидения, а где желаемое он принимает за действительное. Слишком много мыслей одновременно находилось у него в голове в такие моменты. С другой стороны, чем-то это было даже хорошо. Если бы он предвидел в своей жизни все и всегда, наверное, ему было бы впору пойти и утопиться...

Из-за почерневшей от времени парчовой занавеси раздался голос, звучавший много мягче и нежнее, чем это было утром. И на этот раз Май ее не почуял на расстоянии. То ли уже привык к ней, то ли она прикрыла на время свою Силу на замок.

— Не понимаю, как мог такой здоровый бык, как вы, потерять сознание от простой царапины, — тоном деревенской скромницы проговорила колдунья и вышла на свет, на середину комнаты.

Май мог ее рассмотреть. На ней было простое домашнее платье. Женское на этот раз. Теперь, когда Май видел ее без маски, он, позабыв свои нерадостные мысли, улыбался по-настоящему. Она была красавицей. От его улыбки на ее щеках расцвели розы, но взгляд она не опустила.

— Мне необходима ваша помощь, господин предсказатель, — проворковала она заискивающе. Потом, видя, что собеседник не отвечает, добавила: — Пожалуйста... — и Маю почудилась в ее голосе виноватая нотка.

Он был рад, что с ним заговорили по-другому. Однако называться предсказателем он права не имел. Во всяком случае, перед колдуном, который может разоблачить обман и оттого разгневаться.

— Вы ошибаетесь, я не предсказатель, — честно признался Май.

Она мигом утратила смущенный и виноватый вид и погрозила ему пальцем, показав в опасной улыбке ровные краешки зубов.

— Не лгите мне. Я не догадалась сразу, кто вы, но все-таки, чуть позже, я всё поняла. Я обманула вас, вы обманули меня — мы квиты, не правда ли? Я редко прошу прощения, но у вас я его попрошу. Вы меня простите?

Май склонил голову набок, давая согласие. Вряд ли колдунья из замка была много старше обежской. Разве что года на два — на три, подумал он. Но эта выглядела намного привлекательнее.

Она подошла к нему и, с полминуты посмотрев и подумав о чем-то, осторожно уселась рядом с ним на край постели. Маю казалось, что длинное платье стесняет ее, в нем она чувствует себя неловко, и посему предпочитает занять одно место и не двигаться. Она немного сутулилась оттого, что была для девушки слишком высокого роста.

— Вы, господин, не признающий себя предсказателем, знали наперед все, что случится, и предупреждали ту маленькую негодяйку, когда вы были в подвальной яме, — предъявила свой аргумент колдунья. — Обежка рассказала мне об этом.

Май призадумался.

— Я ни о чем ее не предупреждал, — попробовал возразить он. — Будущее предсказывается немного не так, любезная госпожа Береника.

— А! — она с торжеством подняла вверх палец. — Вот вы и проговорились!

Май покачал головой. Она слишком близко села, и он гадал, рассердится ли она, если прямо сейчас ее обнять. Очень уж лихо она показала себя в самом начале их знакомства. Но и близко уселась от его ладоней тоже. Впрочем, он видел, что, несмотря на показную простоту, это девушка из тех, к которым подбивают клинья хитро. Здесь более других годился испытанный им прежде, но очень уж мудреный способ: ни на чем не настаивать, не лезть напролом, но разбудить в ней желание самой пойти навстречу. Иначе результата не будет. Если ему и в самом деле нужен результат.

Май убрал руки и сцепил пальцы поверх одеяла.

— Я могу кое-что предсказывать, — все-таки сознался он. — Но я не могу считаться предсказателем и не принадлежу ни к одному из Младших цехов, поэтому не называйте меня так. Настоящий предсказатель видит будущее других, но никогда свое. А я, кроме своего собственного, какое-то другое вижу крайне редко.

Она грустно вздохнула и опустила голову. Май тут же ее пожалел.

— И что за помощь вам требуется? — спросил он.

— Нужно преодолеть одно пророчество, — отвечала колдунья, — так, чтоб оно сбылось и не сбылось одновременно.

Май удивился.

— Но разве пророчество можно преодолеть? Когда оно сделано верно, оно сбывается, когда неверно — нет. Что еще с ним можно сделать?

— А что толку разговаривать, если помощи от вас не будет? — вновь вздохнула она, и Май понял, что она собирается встать и уйти.

— Может быть, я и смогу быть вам полезным, — поспешил сказать он. — Все-таки, в предсказаниях я кое-что понимаю. Расскажите мне, в чем дело. Вдруг у меня родится полезная мысль.

Она помолчала немного.

— С пророчеством можно сделать самые разные вещи, — наконец, сказала Береника. — Вот послушайте...

И она рассказала Маю весьма странную историю, в правдивость которой он мог бы и не поверить, поведай ему о таком кто-нибудь в южном Магребе или столичном шумном Франкофе. Он счел бы все это сказкой. Он даже забыл на некоторое время, что хотел Беренику тихонечко обнять.

Дело было в том, сказала она, что тридцать лет назад в поместье, называемом странным словом Жмузырьки, в десяти милях от замка Ведьмин Холм, поселился странный человек. Прозывали его Нам Тибра, хотя на самом деле имя у него было другое, иноземное. Жмузырьки свои он получил по наследству от какого-то не то двоюродного, не то троюродного деда, и откуда приехал в Туманную Долину, никто за тридцать лет так и не удосужился узнать.

И все бы хорошо было с эти соседом, — исправно он платит налоги, не перекрывает дорог, не зарится на чужие земли, не берет лишней платы с арендаторов, и сам по себе человек он весьма ученый и вежливый, хоть иногда бывает вспыльчив, — если бы не летопись Туманной Долины, которую он взялся вести.

Занялся он вначале, как положено, изучением древностей, узнавал историю родов, перечерчивал генеалогические древа, брал почитать рукописи из домашних библиотек — кто что написал о долине до него. Потом сел за свой труд. С древних времен он перешел на полудревние, потом на совсем недавние, потом на настоящие. А потом на будущие. И опять все бы было хорошо, если бы он просто сочинял будущее для Туманной долины. Но он его не сочиняет. Он его знает наверняка. И пишет. И все сбывается, как он пишет, слово в слово. Мало того, когда он с кем-то ссорится, он специально сулит ему несчастья, и они приходят, если человек вовремя не обнаружит предписанное и не обойдет слова Нам Тибры какой-нибудь хитростью.

Великую тайну из своих трудов, к счастью, господин Нам Тибра не делает. То есть, так просто почитать написанное он не позволяет, конечно. Он говорит, что труд еще далек от завершения и читать его рано. Но, если кто умеет смотреть на расстоянии, а в Туманной долине это умеет чуть ли не каждый, — читать только умеют не все, — он может взглянуть на те страницы, которые Нам Тибра оставляет открытыми, когда его самого нет рядом. А ей, Беренике, однажды даже удалось перевернуть одну страницу...

Тут Май ее перебил, спросив, почему же только одну.

Она немного смутилась. Оказывается, она не была такой уж могущественной колдуньей, как сумела показать с утра. Она всего лишь притворилась. Сама она только путала дорогу. Фокусы с перемещениями ей помогал делать, вернее, делал за нее, ее учитель, настоящий маг Старшего Цеха, господин Бернгард Пелерин. Они объединяли Силу через колдовские камни.

То-то Май подивился точности, с которой перемещения были совершены.

— Понятно, — кисло усмехнулся он.

Береника вернулась к рассказу.

Но пусть не думают, что она не сможет сделать того, что ей нужно. Она упряма и всегда добивается своего. Она прочитала предсказание Нам Тибры на будущий год. Предсказание гласило: "В году 1757 в замке Ведьмин Холм сменилась династия. Новый наследник был рожден от человека, имя которого у всех на устах, которым восхищаются и кого до времени называют в Туманной долине величайшим чародеем всех времен и народов".

Отец Береники и сама Береника все продумали. Самой ей пытаться снискать колдовскую славу было бы смешно. После того, как она вернула Бернгарду Пелерину колдовские камни, она не может даже разогнать заколдованных мышей.

Май опять ее перебил: каких мышей?

Оказалось, бывшая обежская колдунья заговорила всех мышей в замке, — на это у нее Сила осталась, — и они теперь сидят в спальне Береники и на ее вещах. Прогнать их Береника не может, потому что не знает мышиного отговора, а кошку заговоренные мыши не боятся. Так что, скорей всего, снова придется просить помощи у господина Пелерина.

Итак, они с отцом решили, что, раз замок ждет перемена династии, пусть хотя бы династия будет родственной. Вот они и придумали передать Ведьмин Холм кузену Береники Бартелю Фрею, а величайший чародей всех времен и народов — та маленькая мерзавка, которая сидит сейчас в башне и повелевает мышами. Она выйдет за кузена замуж — ведь в предсказании не сказано, мужчиной должен быть чародей или женщиной. А уж знает про обежскую колдунью доподлинно каждая собака в долине — после того, как та прищемила хвост одному самонадеянному колдунишке из Феркертхазе, пытавшемуся с ней тягаться.

— Что же, по-вашему, будет, если никто не станет заботиться о выполнении пророчества специально? — выслушав ее, спросил Май.

Она пожала плечами.

— Оно исполнится само и каким-нибудь не самым лучшим для нас образом. Например, прилетит черный колдун Юм с ледника, выживет нас отсюда, а в замке разведет гнездо своих выцветших нетопырей. Это стало бы большой бедой для всей округи. Понимаете?

— Более или менее, — сказал Май. — Но я никогда еще не слышал, чтобы так вольно относились к предсказаниям.

Она махнула рукой.

— Да что вы, это очень просто. Для Туманной Долины — обычное дело. За Нам Тиброй смотрят много лет, все привыкли и уже научились, как действовать, когда он обещает вещи непонятные и злые. Главное, чтобы все в точности совпало с его записью.

И опять начались удивительные сказки.

За долгие годы случаи в долине бывали самые разные. Лет пять назад приезжал навестить родню один ученый человек, повздоривший с Нам Тиброй из-за того, что подстрелил на охоте улетевшего у Тибры павлина, которых тот для красоты разводил в своем имении. Человек этот жил при герцоге в Грааге и занимался писанием пьес и музыки для придворного театра. Тибра со зла пообещал, что сказанный человек к осени непременно провалится и долго не сможет выходить в свет. Тот бросил музыку, бросил пьесы, засел дома, дабы переждать время до осени и избежать провала своих сочинений и непременной за тем герцогской немилости, ибо истолковал предсказание именно так. И что бы вы думали? В последний день лета он полез в погреб, который у него дома перестраивали, провалился сквозь некрепкое перекрытие и сломал себе обе ноги.

В Туманной долине так и жили. То обманут Нам Тибру, то он кого. Пообещает трактирщику молнию в самую высокую крышу дворовых построек — тот водрузит на дерево скворечник, и молния попадает в него. Крестьянину предскажет падеж домашнего скота, тот вовремя продаст стадо, и передохнут у него дома мыши да клопы. Напророчит рогатое чудище в пруду — наденут на бревно коровий череп, да пустят плавать. Вовремя подсмотреть, что он пишет, иметь в голове немножечко смекалки — и можно ничего не бояться.

Все это было странно и забавно.

— Это вроде игры, — сказала Береника, кивнув, словно прочитала мысли Мая. — Как шахматы. Вы умеете играть в шахматы? Нам Тибра сделал свой ход. Следующий шаг за нами. Так что вы мне посоветуете, послушав, что у нас здесь происходит?

Май потрогал место, где на шее у него должен был находиться порез.

— Тот способ предсказаний, которым занимается ваш Тибра, называется "карта острова", — объяснил он. — Предсказания, сделанные по такой схеме, не являют жесткой последовательности и взаимосвязи событий. Их можно рассматривать как рисунок тропинок, на котором указана точка отправки и конечный пункт путешествия. Дорогу, по которой идти, выбираете вы сами. Но остров есть остров, его вам не покинуть.

— Если мы не можем улететь, — сказала Береника.

— А вы можете улететь?

— Мы пока не хотим.

— Значит, ищите другой путь. Предсказания по типу "карта острова" не дают возможности заниматься их детальным толкованием. Стало быть, я не знаю, каким образом еще возможно оказать вам помощь.

Береника посмотрела на него, и глаза ее хитро блеснули.

— А я знаю, — тихо сказала она.

— И как?..

— Вы предсказываете себе? Значит, вы должны принять участие в событиях.

— Но меня ждут неотложные дела на Северном берегу, — обеспокоился Май. — Мне нужно возвращаться в Котур.

Она досадливо тряхнула головой.

— Я уже все сосчитала. До Северного берега неделя пути, если кораблю не помешает шторм. Свадьба послезавтра. Вы задержитесь на пять дней или даже на неделю, и господин Пелерин вам это возместит. Я попрошу его. Мои просьбы он обычно исполняет. — Она соскочила с постели и снова подняла кверху палец. — Спускайтесь к ужину и сообщите нам свое решение. Хорошо?

— Хорошо, — ответил Май.

— Вы не сердитесь, что утром я грубо выгнала вас из замка? Мне нужно было, чтобы вы бежали немедленно и как можно дальше, иначе я не удержала бы клубок дорог. Пожалуйста, не говорите об этом моему отцу, он не одобрит моего поступка. И так придется оправдываться: мы обещали ему, что обойдемся без свидетелей. Договорились?

— Договорились, — вздохнул Май.

* * *

Высокий, как колодезный шест, очень вежливый человек с медленной рассудительной речью, Иоганн Фосс, отец Береники, вернулся в замок к вечеру и привез с собой из Феркертхазе тамошнего аббата, ради которого и пускался в путешествие за Туманный Пояс — в долине своего священника не было.

Маю довелось услышать его наставления дочери перед выходом к ужину: никаких фокусов с огнем в камине, никакой жабы в вине; если сами собой начнут двигаться стулья — Береника сядет до окончания свадебных торжеств в башню под замок. Его преподобие — пожилой человек, если нет почтения к его сану, следует уважать хотя бы его возраст и обойтись без ребячества и этих глупых забав. Не должно быть никакого колдовства, когда господин аббат в доме, или, по крайней мере, пока он не спит; и никакой мальчишеской одежды. Береника знает, как должна выглядеть и вести себя девица из порядочной семьи? Если ей вздумается опять изображать из себя пастушонка, ее, как пастушонка, отец ознакомит с вожжой на конюшне. Решается серьезный семейный вопрос. Ясно? Да, папа.

Ни Маддалены, ни Максимилиана Май в это вечер за столом не увидел. Представленный отцу Береники и его преподобию аббату Доппельмайеру, он сидел за огромным столом и терпел всеобщие пристальные взгляды. Он больше не улыбался; напротив, был подчеркнуто серьезен.

Разговор завел аббат и стал рассказывать, как всемогущий Господь использует к славе своей чудеса, творимые через земных созданий. Май где-то посередине сумел-таки вставить, что он ненастоящий предсказатель и не принадлежит Младшему цеху. На что услышал немедленно, что всякий цех — суть богомерзкое объединение, созданное не от Бога, но самовластием людей. В то время, как иного вожатого, кроме молитвы и помощи Божией, сподобленному Дара человеку нечего желать. "Молитесь, сын мой, — сказал Маю аббат, — и десница Всевышнего наставит вас на путь праведный, а сатана вкупе со всем злом бегут ваших дел и помыслов, и не будет вам от этого ничего, кроме добра".

В то же время Береника Фосс так усердно строила Маю умильные глазки и так вертелась на стуле по другую сторону стола, что решимость его уезжать поколебалась. Он обнаружил что желание остаться и посмотреть, чем кончится вся эта кутерьма, прочно утвердилось в его мыслях и успешно конкурирует с желанием немедленно ехать в Котур за деньгами.

Иоганн Фосс вежливо ждал, пока гости покончат с собственными разговорами. Потом он начал обещать.

Обещания Май получил от него самые различные — от приглашения стать почетным гостем на бракосочетании, достойной оплаты трудов вне зависимости от их результата, и до возвращения известным способом (взгляд в сторону аббата — понимает, о чем речь? не понимает? и слава Богу) или в Обеж, или куда Май пожелает направиться по окончании торжеств, а также создание ему всех возможных и невозможных удобств до этого времени.

Май переводил взгляд с Береники на ее отца, затем на аббата и снова на Беренику. Похоже было, его решили удержать в замке во что бы то ни стало, будь даже его желание ехать в Котур самым подлинным предвидением, что случались когда-либо на земле. Вера этих людей в возможности предсказателей была очень велика, и труды Нам Тибры премного тому поспособствовали.

Маю ничего не оставалось, кроме как сказать, что, раз его так настоятельно просят, он, разумеется, остается.

* * *

Утро заливало окрестные леса ясным светом, туман стелился низинами и вдоль пояса гор, а Май был вынужден этой картиной любоваться.

В комнате его происходила энергичная перестановка. Одно мылось, другое чистилось толченым кирпичом и щеткой, третье взбивалось и перетряхивалось; стелились на пол ковры, развешивались занавеси, вносилась и выносилась мебель.

Наблюдательный взгляд мог бы отметить, что и во многом другом внутри Ведьмина Холма произошли большие перемены. Уборка везде, это во-первых. А во-вторых — Маддалена, маленькая колдунья из Обежа, с хозяйским видом расхаживала по покоям и производила осмотр почти уже принадлежащего ей имущества.

Максимилиан, убитый горем, весь вечер накануне просидел на кухне. Ночью, как отбыл ко сну аббат Доппельмайер, херувимчик был магическим путем отправлен домой, в Обеж. Ему дали с собой письмо, в котором содержалось известие для начальника городской стражи, что его дочь выходит замуж за богатого и знатного человека, не нужно беспокоиться за ее судьбу и можно даже не беспокоиться о приданом. В обмен в замок прибыл дорожный сундук Мая, его коробка с шляпами, а также случайно умыкнутый из пансиона, где это все хранилось, стул.

Забрав этот стул утром в свое распоряжение и разыскав среди вещей бумагу, дорожную чернильницу и очки, Май удалился от суеты спешащих лить воду, все скрести и перестилать слуг прочь, на галерею второго этажа, что вела к летним комнатам. На широких перилах балюстрады установил чернильницу и развернул перед собой чистый лист.

Был промежуток между утренним кофе и завтраком, и про Мая, казалось, ровным счетом все забыли. Он воспользовался паузой в событиях, чтобы порассуждать, что он имеет.

Он приглашен на свадьбу и нанят для услуг по предсказаниям — и получалось, что он здесь не господин и не слуга. Исходя из того, что Май успел увидеть и узнать, он мог уже вполне трезво сказать себе: Ипполито, эти люди склонны улаживать свои собственные дела, а вовсе не твои, как ты ни путайся у них под ногами, чтобы участвовать в событиях. И что ты надеешься найти здесь из непотерянного тобой? Ведь деньги, обещанные тебе — в Котуре...

Однако, эти вопросы в разговоре с самим собой он тщательно постарался обойти. Он даже специально закрыл внутреннее зрение, хотя по обязанности предсказателя должен был держать его открытым.

Зрением внешним он окидывал замок — небольшой, не бедствующий, но, в то же время, не роскошный, и помещенный словно бы нигде.

Здесь по другую сторону стен — ухоженный луг, с юга дорога, с западной стороны пасутся овцы, на востоке развалины монастыря, на севере дымит кузня. Дальнейшая перспектива теряется в зеленых волнах леса; слои тумана — в низинах гуще, прозрачней на холмах, — и все те же полуразмытые синие горы, а какое до них расстояние, неведомо за полосато-туманной далью. Где-то, не очень далеко, судя по долетающим иногда с ветерком звукам музыки, деревенский праздник, но где — не видно...

Май даже на какое-то время зачаровался. Волшебная долина действовала на него умиротворяюще. Моменты тишины (если повернуться спиной и не обращать внимания на предпраздничную суету в замке) в его жизни встречались так редко, что он не знал даже, благодарить ли за них небо, или их пугаться и, не останавливаясь, сломя голову, бросаться бежать дальше. И надо было уделить хоть чуть времени тем обязанностям предсказателя, которые на него вчера возложили. Хотя бы из интереса. Этой ночью, ему, например, приснился красивый и странный сон. Ему снились ожившие злые деревья, крылатый конь с белыми глазами, полная внутри муравьев тыква, которая затем разбилась, и огромный лакированный глобус, на котором вода была сделана черной, а суша ослепительно белой.

Он видел иногда во снах приметы, по которым мог читать будущее яснее, чем по предчувствиям, посещавшим его наяву. К тому же, восприятие его сильно обострялось, если вблизи творилось кем-то волшебство. Так вот: он был уверен, что запомнившиеся ему вещи из сна имеют значение; только какое — было неясно.

Он зарисовал их, как видел, в последовательности появления, на свой лист и стал подбирать толкования.

За этим занятием его и застал приезд в Ведьмин Холм кузена Береники Бартеля Фрея.

Заслышав топот по деревянному настилу у ворот, Май поспешно сдернул с носа очки и упрятал их в футляр.

Лейтенант лейб-гвардии его герцогского высочества Бартель Фрей влетел во двор замка на взмыленной лошади. Первой из домочадцев навстречу ему выбежала Береника, и, едва тот соскочил на землю и бросил слуге поводья, повисла у лейтенанта на шее.

Май отчего-то ждал, что кузеном Береники будет тот самый граагский моряк, которого он видел в Обеже. На самом-то деле Бартель Фрей оказался совсем другим человеком. Он был в возрасте лет двадцати пяти, среднего роста, отлично сложен, и во всем остальном замечательно хорош собой: мягкие каштановые кудри, орлиный взор, чеканный профиль.

Следом за дочерью во дворе появился сам Иоганн Фосс, шуганул Беренику, взял племянника под руку и неспешно повел к лестнице.

Береника вилась рядом, заходя то спереди, то сбоку, была бы кошкой, терлась бы в ногах. Они все время говорили о чем-то, лейтенант смеялся. Май встал со стула и прошел немного ближе к ним — они двигались в обход замка внизу под галереей, где находился он сам. Так Май узнал, что в двух часах пути вслед за лейтенантом целым обозом едут гости и множество вещей.

Еще — что у Иоганна Фосса молодая жена по имени Амелия, и ей Бартель Фрей помог собраться и отправиться из Грааги в путь.

Затем, предполагая, что вскоре нужно будет спуститься в столовую, Май собрал письменные принадлежности и отправился было к себе, чтобы снять халат и одеться. Лейтенант окликнул слугу, что водил по двору его лошадь, оставил Беренику с отцом и вернулся забрать что-то с седла.

Май, уже входя в одну из растворенных для проветривания гостевых комнат, обернулся в дверях. Тут-то зоркий лейтенант его и приметил.

Может быть, ничего дурного не случилось бы, если б Май, не обращая внимания, шел себе своей дорогой. Но Маю вздумалось остановиться и дослушать разговор, пока его еще можно было слышать.

"А это что за кобель? Что он здесь делает?" — достиг ушей Мая голос лейтенанта Фрея. Последовал укоризеннно-приглушенный ответ Иоганна Фосса, содержавший его, Мая, имя. Потом лейтенант сказал: "Та-ак." И остался только замедлившийся звук шагов.

Май запнулся о порог, наступил себе на полу халата и чуть не выронил очки. Он был знаком с граагцами, хотя ему и не доводилось никогда бывать в Грааге. А известность такого рода, как у него, в первую очередь, особым образом распространялась среди армейской молодежи. Именно там Май всегда обнаруживал множество завистников, почитателей и даже подражателей. Слава Богу, от комментариев лейтенант воздержался. Пока. Надо будет припомнить ему это. Но и кобеля припомнить будет надо. Не обязательно быть предсказателем, чтобы понять, к чему может привести их с лейтенантом близкое знакомство.

Май снова решил, что все-таки должен уезжать.

В коридоре перед своей комнатой он столкнулся с бегущей куда-то Береникой. Май остановил ее за руку.

— Доброе утро, Береника, — сказал он. — Подождите минутку, я должен сказать вам что-то важное.

— О предсказаниях?

— Не совсем.

— Ах, вы же видите, я очень спешу! К нам едет сорок человек гостей из столицы, а еще будут собираться из окрестных имений. Пустите же, у меня дела!

Май разжал пальцы, освободив тонкое запястье, и Береника, подхватив юбки, дунула прочь с такой прытью, что вслед ей в солнечном луче столбом взвихрилась пыль.

Май, повернув голову, проводил ее взглядом. Что — похоже, ему предпочитают дурно воспитанного солдафона? Или она считает, что, наняв его предсказывать за плату, к нему можно относиться как к лакею? Нет, он это исправит. Если здесь не знают, кто такой Ипполит Май, он может им это показать.

* * *

Чувство, которое он испытывал, было подозрительно похоже на обиду. Май не привык, чтобы его вот так не замечали. Он никогда никого не интересовал как предсказатель. Что за новости? Что за беда? Неужели он стареет? Не может такого быть. Рано еще.

Просидев около полутора часов перед зеркалом и поняв, что пристойным образом причесан этим вечером он все равно не будет, Май пригорюнился окончательно. Слугу своего, с которым за год проехал полконтинента, он, хоть и жаль было, рассчитал еще во Франкофе, потому что нужно было послать матери денег, денег было мало, а путешествовать в одиночку хоть и не очень удобно, зато обходится дешевле.

Бесстыжие служанки хихикали, что гость вертится перед зеркалом, как девица на выданье, пока Май не рассердился не прикрикнул на них. "Пес с ним, деревня есть деревня", — стараясь заглушить досаду, сказал он себе в конце концов. Он и побриться-то успел чудом. Едва прибыл свадебный поезд, началась суматоха, все хотели с дороги мыться, сразу кончилась горячая вода, не хватало посуды — в ход пошли уже и лоханки из прачечной, и тазы с кухни, — Май видел, как с руганью об очередности все это разносилось по комнатам для гостей.

Окончательно убедившись, что приличного вида он сегодня не приобретет, Май выпроводил служанок и вскрыл тайник в своей многострадальной туфле. Взвесил деньги на ладони и переложил их в кошелек. Тут, конечно, все идет кувырком, и собирается не Бог весть какое общество, но играть станут наверняка, а, значит, можно будет приумножить капитал, думалось ему. Хоть чем-то нужно же себя утешить...

Когда в нижней гостиной пробило семь, а за окнами появились первые признаки приближающихся сумерек, Май завел свои часы, последний раз поправил перед зеркалом жабо, взбил щелчками кружева манжет и спустился к гостям.

Их собралось не сорок человек — гораздо меньше; сорок их могло бы быть вместе с прислугой, которую большинство приглашенных везло с собой. Мая представил гостям хозяин дома. Другие были представлены ему. Среди гостей присутствовали люди уважаемые и знатные, Май даже встретил давнего знакомого, маркиза фон Валлентайна, у которого как-то выиграл в одну ночь полторы тысячи флар, — дело было, кажется, в Гольдоке. К радости Мая, маркиз не затаил на него зла, а, наоборот, принял его, как старого приятеля. Маркиз был в возрасте преклонном, влиятелен при дворе, очень богат, и лучшей рекомендации для прочих, нежели его расположение, для Мая здесь и представить было трудно.

Малышка Маддалена сидела за столом против Бартеля Фрея, за весь ужин не промолвила ни слова и ни разу не подняла от тарелки глаз. Ее помыли, причесали, одели подобающим образом, но все ж среди аристократов гляделась она простоватой горожаночкой, сразу было заметно, что происхождения девушка невысокого, а светского воспитания ей хватает только на то, чтобы сидеть, будто аршин проглотив. Зато Амелия Фосс, блистала красотой и остроумием. Их с Бартелем взгляды то и дело встречались; и Май решил, что они, должно быть, любовники. Береника оказалась упрятанной от Мая за вазой с цветами, изголодавшиеся в дороге гости усердно налегали на угощение, и беседа в основном поддерживалась Амелией и аббатом. Иоганн Фосс вставлял в разговор ничего не значащие замечания, а Береника приговаривала сидевшим по обе стороны от нее старичкам и старушке: "Кушайте, господа, кушайте, все очень вкусно".

Впрочем, вино из замкового погреба быстро поправило дело. К концу ужина усталость и скука развеялись. Гости перешли в другую залу. Специально приглашенный музыкант сел за клавесин, и Бартель Фрей взялся учить Беренику новым па из придворных танцев. Зажгли еще свечей, открыли балкон. С улицы прибежала свора борзых и разлеглась на полу перед камином. Май делал вид, что ему вообще нет дела до женщин, хотя это было не в его правилах. Это у него называлось "ловить ворон". Ему давно пора было кого-нибудь присмотреть. И он выбрал бы Беренику, но с Береникой что-то было не так. Он наблюдал за ней, но заметил только, что и на Бартеля Фрея, к которому Май, было дело, ее приревновал, она смотрит так же отчужденно, как на него самого. Маддалена после того, как все встали из-за стола, забилась в какое-то кресло в углу и напряженным взглядом следила за женихом — наверное, ей не стоило мешать. Самой яркой звездой среди собравшихся дам была, без сомнения, молодая жена Иоганна Фосса, но она то с лаской смотрела за Бартелем, то с плохо скрытым раздражением — за Береникой. Май не хотел бы попасть в неловкое положение именно из-за этой женщины, хотя с ней-то найти общую тему для беседы ему было бы проще всего. Прочие кандидатуры оказались либо уж слишком юны, либо, напротив, уже недостаточно. Правда, были еще две симпатичные сестрички подходящего возраста, но, так как они оказались близнецами, Май пока не мог отличить одну от другой, махнул на все рукой и отправился за карточный стол, решив, что все же лучше дать себе лишнее время осмотреться, чем сгоряча попасть в просак. Чутье подсказывало ему, что этот вечер будет долог.

За картами собрались хозяин замка, маркиз, аббат, некий невзрачный господин, отчего-то называвший себя баснописцем, отставной полковник, у которого — Май ясно слышал — при ходьбе громко скрипела коленка, и две презабавные старые перечницы, увешанные бриллиантами, сильно похожими на фальшивые. Аббат сел спиной к залу, Май наоборот, к окну. Ставили вначале немного. Май осторожничал и оставался при своих. Баснописец выиграл у фальшивых бриллиантов, маркиз у аббата. Жульничать Май считал для себя зазорным лет с двадцати: зачем нужен обман, который может разоблачить нелепая случайность, если у него есть Дар? Нужно всего лишь присмотреться к партнерам, их игре, и, главное, к их деньгам: не судьба ли им сменить хозяев?

На двух диванах у дальней стены гостиной дети и дамы в обществе Бартеля Фрея играли в фанты. Кому-то уже пришлось лезть под стол и под общий хохот показывать, как поет апрельская кошка, потом там читали стихи наизусть, объяснялись в любви мраморному фавну на каминной полке и даже, с визгом и при поддержке отважного Бартеля взбирались на балконную балюстраду и шли от одного углового вазона до другого. Кому-то выпало хлопнуть веером аббата по макушке, но со смехом и шутками предложение было отклонено, а нечестный участник изгнан из круга играющих.

Когда внимание дев старых, дев юных, а также их наперсниц и мамаш, было увлечено описанными подвигами, а картежников занимали карты, Май успел заметить, как сахарница парит над столом, а сахар в ней меняет окраску. Он тут же поставил удачно и взял банк. Он был доволен — легко предвидеть, когда рядом колдуют.

Немедленно к нему подошла Береника.

— Господин Май, в нашей игре только один мужчина, а за вашим столиком их много, — сказала она. — Не согласитесь ли вы на некоторое время покинуть это общество и присоединиться к нашему?

И протянула ему шляпу, в которой лежали фанты.

Май улыбнулся, попросил прощения и вышел из-за карточного стола. Шумной стайкой вокруг шляпы столпились дети и девицы, подошел лейтенант Бартель, смерил Мая взглядом и выбрал фант.

— Разворачиваем! Разворачиваем! — защебетали юные создания вокруг Мая.

Он развернул. "Поцеловать в губы того, у кого фант внутри окажется розового цвета" — было написано там.

Все стали показывать друг другу развернутые чистые бумажки.

— Что у вас? — спросила Мая Береника.

Май не был совершенно уверен, что это не нарочно подстроенная ею шутка, но подозрение на нее все-таки легло. Розовый фант был у Бартеля Фрея, успевшего усесться на диван между Амелией и одной из сестер-двойняшек.

Май подошел, позволил лейтенанту прочитать свой фант. Амелия, тоже взглянувшая туда, до непристойности громко расхохоталась.

— Вам нравятся детские игры, лейтенант? — спросил Май, наблюдая замешательство молодого вояки, и, не дав тому опомниться, наклонился, сильно прижав его плечи к дивану, и честно одарил поцелуем, так что Бартель Фрей, словно застигнутая врасплох невинность, брыкнулся и начал вырываться.

У бедной Амелии из глаз градом покатились слезы, размывая искусный грим, Береника надела на голову шляпу из-под фантов и без сил повисла на спинке стула, дети визжали, близнецы икали от смеха, аббат обернулся и спросил: "Что там такое?" — а старые дамы раскудахтались, словно куры, в жилище которых пробрался хорек. Май тоже рассмеялся. Не смешно оказалось только Бартелю Фрею.

— Идите за стол к картам, лейтенант, — великодушно предложил Май, полагая, что месть его свершилась. — Я вас избавлю от этой мороки, взяв бремя героя на себя.

Бартель вскочил, обшлагом камзола вытирая губы. Лицо у него было таким, что приступ смеха у всех не прекратился, а, наоборот, усилился. Теперь уже и Май, не имея возможности остановиться, утирал слезы с глаз. Кто-то опрокинул на стол вазу с фруктами, залаяли собаки.

Иоганн Фосс постучал тростью по каминной решетке и прервал это безобразие, обратившись почем-то к дочери. Он сказал:

— Береника, по-моему, ты ведешь себя неприлично.

И тут Мая стукнуло. Смех пропал. Он с трудом перевел дыхание и смахнул слезинку. У него даже не было его обычных сомнений. Он увидел очень хорошо: все вокруг — лишь декорации к спектаклю; пьеса, которую автор взялся писать, не зная толком, чем она закончится, да так и не сподобился закончить. А в жизни, просто в жизни, ничего не произойдет, ничто не изменится. Для реальных событий все, что творится вокруг не имеет никакого смысла.

Он хотел сказать: "Береника, не будет свадьбы, а если и будет — она ничем вам не поможет". Но не сказал. Эти слова надо было произнести раньше. Вчера. Или сейчас, но не при всех. Поэтому вслух Май сказал вот что:

— Если эта игра неприлична, быть может, стоит сыграть в какую-нибудь другую?

Его потянули сзади за локоть. Возле него стояли близнецы и, не мигая, смотрели на Мая.

— Давайте просто побеседуем, — предложила одна.

— Вы, вероятно, очень интересный собеседник, — добавила другая.

— Бартель сказал нам, что вы знаменитый путешественник, — продолжила первая.

— Расскажите нам о ваших путешествиях, — подхватила вторая.

А Май сразу подумал, что две женщины в постели — это вдвое лучше, чем одна.

— Извольте, — согласился он.

Он сел на прежнее место Бартеля Фрея возле томно откинувшейся на подушки Амелии и стал рассказывать о граде святой Елены, вновь завоеванном тюрками, о гаремах, красавицах востока и о странных взглядах той далекой страны на любовь и на брак.

Ему хотелось привлечь внимание Береники. Но она, хоть и сидела близко, и делала вид, что слушает Мая, на самом деле прислушивалась к чему-то вне гостиной и даже вне замка. По тонкому ветерку Силы Май понял это. На секунду ему подумалось, что у девчонки какая-то своя игра, отличная от игры ее отца и рассказанного Маю плана, но близнецы уже почти повисли у него на шее, события входили в привычное для Мая русло, и мысль эта им быстро и без сожаления забылась.

Зато его рассказом живо заинтересовалась Амелия.

— А может ли мужчина равно любить трех или больше женщин, как если бы это была одна? — спросила она.

И Май только было хотел развернуть широкое философское и логическое обоснование такой любви, как его прервал Бартель Фрей.

— Правду ли говорят про вас, что вы не играете в карты без обмана? — вдруг громко спросил он.

Все в гостиной замолчали. Кто посмотрел на Бартеля, а кто на Мая. Даже Береника сделала на мгновение вид, что присутствует именно здесь, а не где-то в другом месте. И Май как-то неожиданно для себя обнаружил, что держит придвинувшуюся к нему Амелию за руку. Он отпустил руку хозяйской жены и поднялся.

— Желаете проверить, лейтенант? — поинтересовался он.

— Хотелось бы знать правду, — отвечал Бартель.

Май взял свободный стул и подошел с ним к карточному столу. Он делал неправильно. Он знал, что поступает не так, как следовало бы поступить. Но он был застигнут необходимостью сохранять свое обличье. Ах, если бы здесь его совсем никто не знал. Ах, если б выглядел он, как тот невзрачный баснописец. Увы. Даже знание будущего не избавляет от обязанности делать ошибки. Слишком много зрителей ждало от него решительного шага.

Аббат взял в руки колоду, но тут же вернул ее на стол, увидев, сколько денег Май достал из кошелька.

— Это не по моим доходам, — с сожалением вздохнул он.

Сдавать карты взялся Иоганн Фосс.

— Береника, ты не могла бы последить, честно ли ведется игра? — невежливо спросил Бартель.

— Это излишне, — вмешался в разговор старый маркиз. — Господин Май снискал свою репутацию не низким шулерством, уверяю вас. Его игра — искусство.

Безразличный взгляд Береники скользнул по играющим и вновь обратился никуда. Кто-то там был за стенами замка, с кем она вела неслышную другим беседу, или даже спор, — Май мог бы в этом поклясться. Впрочем, тех почти неощутимых течений Силы, что овевали ее и кружились по гостиной, ему было достаточно, чтобы чувствовать полную уверенность в себе.

Май взял свои карты и назвал ставку. Через четверть часа банк перешел к нему. Фальшивые бриллианты и баснописец переглянулись между собой и дружно встали из-за стола, сказав, что им, пожалуй, пора спать. Полковник задумчиво поскрипел коленкой и решил испробовать счастье еще один раз. Но на большее его не хватило.

Май составил монетки перед собой в три аккуратных столбика. Его капитал составлял теперь около трехсот флар. Он выдвинул на середину стола сто.

На лице Иоганна Фосса явственно читалась тревога за собственный кошелек. Маркиза охватил азарт. Бартель ничего еще не понял. Он вытряхнул перед собой все, что принес. Денег ему пока хватало. Он тоже поставил сто.

— Не играйте с ним, Бартель, он предсказатель, — сказал Иоганн Фосс.

— Он не предсказатель, он обычный ловец удачи, — отвечал Бартель.

Май усмехнулся.

— Я воздержусь, — сказал тогда Иоганн Фосс.

— Не играйте со мной, Бартель, вам на роду написано во всем мне проигрывать, — поддразнил лейтенанта Май.

Красавец Бартель упрямо сжал губы.

Маркиз взялся сдавать.

Дамы на диване спорили о возможности любви в гареме. Близнецы были за, Амелия против. Маддалена, кажется, заснула в своем кресле.

Май улыбался. Для начала он проиграл Бартелю пятьдесят флар, тот очень обрадовался и попался на крючок. Затем Май выиграл четыреста, и Бартель остался с двадцатью фларами в кармане.

— Вам везет, — сквозь зубы процедил он.

Маркиз сказал:

— Это опыт, молодой человек, огромный опыт. Я искренне восхищаюсь господином Маем. Чтобы так играть, нужно посвятить этому немалую часть жизни.

— Ерунда, простое везение, — возразил Фрей.

— Я думаю, господин Май даст вам возможность убедиться в моей правоте, — сказал маркиз. — Во всяком случае, я очень желаю, чтобы так произошло.

— В таком случае, не согласитесь ли вы одолжить мне немного денег? — спросил Бартель Фрей маркиза.

— Всегда рад оказать услугу, — отвечал тот, и перед лейтенантом легла большая имперская монета в сто флар.

Вскоре она принадлежала Маю, а перед лейтенантом легла еще одна. Сам маркиз участвовать в игре дальше отказался, сказав:

— Учиться никогда не поздно. Я просто посмотрю.

— Может быть, прекратим игру? — предложил Май. — Лейтенант явно не в состоянии выиграть, и даже не в состоянии проиграть — у него кончились деньги.

— Я одолжу денег лейтенанту, сколько он захочет, — сказал маркиз.

— Я вас все равно обыграю, — заявил Маю Бартель Фрей. — Ни один человек не может быть всегда прав. Когда-нибудь вы ошибетесь, и я все себе верну.

Начали догорать свечи. Гости разошлись по комнатам. Ушел Иоганн Фосс. Маркиз послал к себе за свертком денег и предоставил Бартелю Фрею черпать оттуда, сколько тому угодно. Уже и Береника куда-то пропала, а перед Маем по-прежнему продолжала расти куча монет.

Когда над горами на востоке зажглась неяркая полоска зари, небо посветлело, а из низин, как шапка пены на убегающем молоке, начал вспухать и разливаться вокруг туман, Май стал обладателем семи с половиной тысяч, и промасленная бумага от денежного свертка была маркизом скомкана и брошена на пепел в камин. Везение ли, предвидение ли, но Май никогда в жизни не выигрывал столько разом. Честно признаться, брать такие деньги ему было страшно. Ему мерещился тут какой-то подвох.

— А ведь вы не сможете вернуть мне долг, Бартель, — сказал маркиз.

На скулах у Бартеля играли желваки. Он несколько минут думал.

— Этот замок теперь мой, — сказал он. — Сколько он стоит?

— Самое большое — десять. И столько же — прилегающие к нему земли. С чем вы предпочитаете расстаться, Бартель, с замком или с землей?

Май посмотрел на побледневшее лицо Бартеля Фрея. Уж коли Май знал, что ему не следует садиться играть, зачем он сел? Плохой из него предсказатель. Не следует собственным предсказаниям сам. Он пожалел неразумного молодого лейтенанта. Он пожалел Беренику. Он выбрал из кучи пять больших имперских монет, и передвинул то, что осталось, маркизу.

— Вот ваши семь тысяч, — сказал он. — Лейтенант Фрей будет их должен мне.

Бартель Фрей дернулся вслед за кучей денег так, будто хотел перевернуть стол.

Маркиз с улыбкой демона-искусителя на набеленном и нарумяненном сморщенном лице проговорил:

— Я восхищаюсь вашими талантами, господин Май. Не зря вы столь знамениты.

— Быть знаменитым развратником и знаменитым мошенником — что в том хорошего? — с ненавистью бросил Бартель Фрей.

— Вы ищете повод не платить мне долг, Бартель? — завязывая в платок оставшиеся деньги, спросил Май. — Хорошо, не платите. Возьмите эти семь тысяч как свадебный подарок.

Бартель скрипнул зубами.

— Поистине, то, что рассказывают о вас — лишь сотая доля ваших достоинств, — проговорил маркиз. Впрочем, восхищение его с некоторых пор приобрело печать поддельности, ибо он желал бы стать владельцем замка или земли, и не ждал, что Бартелю так великодушно помогут вывернуться из ловушки.

— Уже светлеет, — сказал Май. — Не стоит ли разойтись и немного отдохнуть? Ведь у лейтенанта сегодня свадьба.

С этими словами Май откланялся и предоставил маркизу считать деньги, а Бартелю, не двинувшемуся с места, обдумывать свое поведение.

Май покинул гостиную.

Ожившие злые деревья. Метаморфозы. Превращения. Какими бывают подлинные превращения? Живой — мертвый? Бартель с самого утра намеренно старался его оскорбить. Если б Май знал причину, он отхлестал бы лейтенанта по щекам, поскольку причина у него могла быть либо малосущественной, либо ложной. Но лейтенант держал причину при себе, а Май ждал, что тот вот-вот проговорится, и таким образом между ними ничего не происходило.

Колдовская Сила по-прежнему присутствовала в замке, из чего Май заключил, что Береника не спит, и отправился на ее поиски. Он хотел доложить ей свои предсказания, основным из которых было то, что он должен немедленно уезжать, чтоб больше не делать ошибок. Он поднялся на второй этаж, прошел, как ищейка — нос по воздуху — туда и обратно, и понял, что ему надо наверх, на чердак, если здесь есть чердак, а то и вовсе на крышу.

Чердак был. Май взобрался по ветхой лестнице, постучал в некрашеные доски двери, не услышал ответа и вошел.

В лицо ему дохнуло сыростью, туманом и росной травой. Чирикала утренняя пташка. Он развел руками ветви деревьев, не очень понимая, где оказался. Под ногами была мокрая скользкая тропа, пологий склон холма. Дальше — маленький обрывчик, песчаное ложе ручья, туманное море с островками-рифами из верхушек деревьев и дальним-дальним синим берегом — горами Туманного Пояса.

На берегу ручья над песчаным обрывом сидели двое: Береника и тот самый граагский моряк, который был сейчас и похож на себя прежнего, и не похож.

Береника говорила:

— Они дают взамен два корабля. Он хочет переехать в Граагу. Говорит, будем возить граагское кружево во Франкию и на Альбион. Оно дорого там. Эта дура Амелия просто счастлива.

— А ты? — спросил ее собеседник.

— Я все тебе объясняла.

— Береника, — позвал Май.

Она, не оборачиваясь, кивнула.

— Бартель, конечно, крупно проиграл, — сказала она.

— Конечно, — сказал Май.

— Сколько он вам должен?

— Уже не имеет значения. Я подарил ему долг.

— Слава Богу, — сказала она, на этот раз поворачиваясь к нему. — Уж я-то знаю, как Бартель легко увлекается.

На дальнем берегу ручья из зарослей осоки всплыла в воздух черная отрубленная голова с кровавыми ошметками кожи и слипшимися патлами волос, взглянув на которую, Май вначале похолодел, а потом понял, что это представление специально для него.

— Я как раз пришел сказать вам, что думаю по этому поводу, — проговорил он.

— И что же вы думаете, господин предсказатель?

— Я думаю, что раньше свадьбы случится какая-нибудь неприятность. Я не хочу в том быть замешан. Позвольте мне взять лошадь на конюшне, и я немедленно уеду.

— Ну что же вы все время пытаетесь нас бросить наедине с неведомым? — укоризненно произнесла колдунья. — Если случится неприятность, нам без вашей помощи не обойтись и подавно. Если вы чуете беду, вам должны быть видны ее последствия.

— Я не единственный предсказатель в долине. Есть еще господин Нам Тибра. Вы прочитали в его рукописи про будущий год, а про сегодняшний день разве прочесть нельзя?

Береника покачала головой.

— Эти страницы давно пройдены, надо слишком много листать назад. Я пробовала, и у меня не получается. Нам Тибра прижимает их камнем от чужого любопытства.

— А у господина Пелерина тоже не получается?

Бывший граагский моряк повернул к Маю лицо. Жесткие, словно из камня высеченные черты, высокий открытый лоб, черные волосы обрезаны по плечи — удобно, но вышло из моды вот уже лет пять, — властный взор синих глаз. На вид ему было лет тридцать — тридцать пять. Хотя, Май читал где-то, что колдуны взрослеют и старятся рано. Май подумал: когда же он начал ее учить и зачем? Разве что, это была когда-то их детская забава...

— Я против того, чтобы знать будущее, господин Май, — сказал колдун. — Любое. Всегда.

Подул ветерок, и отрубленная голова в тростниках стала понемногу таять.

Май смотрел туда. Так-то он выполняет ее желания, думалось ему. Этому человеку ничего не стоит сказать в любой момент: я больше в этом деле не участвую. И Маю придется выбираться из Туманной Долины и из Грааги, как сумеет сам, и деньги в Котуре, скорее всего, будут потеряны. Зря он подарил Бартелю долг. Надо было оставить себе хотя бы половину.

— Нет, вы не должны уезжать, — сказала Береника. — Я боюсь, когда я ничего не знаю.

— Вы уверены, что я предсказатель?

— Да.

— Так будьте уверены и в том, что это все добром не кончится, — сказал Май, повернулся на каблуках и оказался на лестнице за дверью. Он еще раз обернулся: дверь как дверь. На чердак. Он стал спускаться по лестнице. И сказал сам себе:

Предсказааатель.

Они хотят заранее знать?

А что?

Будущего НЕТ.

А еще он подумал вот как: что толку городить этот немыслимый огород, если он никому всерьез не надобен?

В чем смысл того, что он здесь остается? Всего лишь отдает дань их желанию держаться для надежности за соломинку, — желанию, которое легче исполнить, чем объяснить им, почему ему, Маю, исполнять его не следует.

Однако бежать из замка он все еще не решался: колдуны. Внесла же нелегкая...

Бартель Фрей, ждал Мая возле лестницы. За спиной его, вжавшись в стену и закрыв ладонями лицо, стояла Маддалена. Лейтенант успел вооружиться и швырнул другую шпагу Маю весьма бесцеремонно. Оружие Маю надо было подбирать с пола.

— Я не желаю приобретать здесь ничего ценой бесчестья! — заявил Бартель Фрей, едва увидел Мая, и Май подумал, что слова его имеют касательство к подаренным семи тысячам.

Однако Бартель опроверг его домыслы. Он схватил Маддалену за локоть и, грубо развернув, бросил к ногам Мая следом за шпагой. Маддалена упала не вскрикнув и не отнимая рук от лица.

— Забери свою шлюху! — крикнул отважный Бартель. — Я не ребенок, чтоб не знать, как колдунов лишают Силы. Уж после кого угодно собирать объедки, но не после тебя!

Май поднял Маддалену. Она прятала лицо, но он все равно посмотрел. Одна щека у нее была красной, другая, как мел, белой.

— Ты ни за что ударил девочку, скотина? — сказал Май. — Давай, пошли. Где ты собрался драться? Иди вперед.

* * *

Бартель владел шпагой так, как должен был владеть ею профессиональный военный — без особых изысков, зато уверенно и хладнокровно. Но Май был опытнее, старше. Еще он был выше на голову и сильнее. Однажды Бартель споткнулся о корень дерева и упал, но он сам привел Мая в сад, чтобы им не оказаться под окнами спален, и Май позволил лейтенанту подняться — убивать Бартеля не входило в его планы. Это незначительное проявление благородства вызвало в лейтенанте настоящую бурю ненависти. Май тут же почувствовал ее на своей шкуре: Бартель располосовал ему левый рукав, и брызнула кровь. Тогда Май рассердился. Он не любил положений, в которых приходится защищаться и отступать.

И он очень боялся, что все так получится. Он не хотел, чтоб получилось именно так. Однако, на что способна колдунья из Обежа, они оба с Бартелем до сих пор представляли плохо.

Серебряный как паутина аркан захлестнул руку Бартеля Фрея и дернул ее назад. Лейтенант сделал замедленное неловкое движение, а шпага Мая вошла ему под сердце и вышла возле левой лопатки. Нечаянно. Совершенно случайно.

Май охнул.

Бартель тоже, и начал валиться на мокрую траву.

Шагах в десяти, среди деревьев сада, по колено в тумане, стояла Маддалена и брезгливо стряхивала с пальцев липнущую серебряную паутину.

Май бросил шпагу, опустился возле лейтенанта на колени, повернул его на спину.

— Возьми в кармане... Пусть эта... гадюка... тоже поплачет... — прохрипел Бартель.

И умер.

Бесшумно подкралась Маддалена.

— Кого он имел в виду? — полушепотом спросила она.

Май поперхнулся туманом.

— Ты, дура, понимаешь, что я из-за тебя убил человека? — выговорил он. — Не ты его убила, а Я убил?!

Она пожала плечами с каким-то нелепым, неуместным в глазах Мая кокетством.

— Это не тот, кого можно назвать "человек", — сказала она и ткнула носком туфельки мертвого лейтенанта в бок, окончательно уверив Мая, что не в добрый час он поехал в Обеж. — Быстрей ищите, что он вам велел, пока с ним не началось.

Май взглянул на Маддалену. Он не понял, о чем речь.

Тогда колдунья, досадливо поморщившись, присела рядом и сама стала быстро шарить у Бартеля по карманам. Выдернула из одного какую-то бумажку, бегло просмотрела, сунула ее себе в рукав и отпрыгнула в сторону.

Бартель шевельнулся. Контуры его тела задрожали, словно в потоке расплавленного воздуха. Верхняя губа вздернулась, из-под нее показались звериные желтые клыки; лежащие вдоль тела руки словно бы истаяли и потемнели, на них видна стала шерсть и, на месте ногтей, изогнутые черные когти. Май перекрестился и, как был на четвереньках, пошел назад, потом вскочил. Льющийся воздух вокруг Бартеля последний раз дрогнул, исчез, и лейтенант остался получеловеком-полузверем в совсем неподходящей к его облику одежде.

— Дайте монетку, — сказала Маддалена и протянула к Маю руку.

Тот машинально сунулся в кошелек, с перепугу бросил ей ни много ни мало сто флар и отвернулся. Но краем глаза все равно видел, что колдунья просовывает золотой диск под верхние клыки, чтобы загородить оборотню рот.

— Когда такую тварь убивают, — объясняла Маддалена по ходу дела, — она может перекинуться и начать пить кровь у людей по ночам на дорогах. А может и не перекинуться... Это я ему так, на всякий случай...

— Убираться отсюда надо, — чужим осипшим голосом еле выговорил Май. — Чем быстрее, тем лучше.

Маддалена отряхнула ладошки, обошла труп и остановилась, задумчиво глядя на простертое в траве тело. Май еще немного попятился, на этот раз от нее. На всякий случай, как она говорила.

Истерический женский крик: "Нет!" — раздавшийся с парадного крыльца замка, разорвал утреннюю тишину. Он заставил Маддалену вздрогнуть и оглянуться. За туманом, за деревьями непонятно было, кто это, но женщина бежала к ним. Следующее "Нет!" неожиданно резко перешло в протяжный и жуткий волчий вой, от которого Мая вдоль спины продрал озноб.

Где-то разом захлопали двери и ставни.

Май подхватил с земли испачканную кровью оборотня шпагу. Маддалена покрутилась на месте и стала отступать спиной к нему, вытянув перед собой руки. Прямо на нее, ныряя в густом, стелящемся по земле тумане, прыжками неслась поджарая волчица с рыжим пятном на боку. Серое жилистое тело взвилось в воздух, клацнули зубы, и, перевернувшись в воздухе, второй оборотень отвесно рухнул на мертвого сородича, мигом извернулся и стал на лапы. Желтые глаза, того же необычного оттенка, что у красавицы Амелии, в бессильном бешенстве смотрели на Маддалену. С оскаленных клыков сбежала струнка слюны. Волчица вскинула морду кверху и завыла.

Маддалена по-прежнему держала руки вытянутыми перед собой, ладонями к зверю. А Май не мог двинуться с места, боялся за нее, за себя, за деньги, которые в Котуре, но, даже если б мог, не стал бы помогать колдунье. Ему и так казалось, за это утро он должен поседеть.

От замка через сад бежали люди; там были и слуги, и гости, и Береника, и Бернгард Пелерин, и Иоганн Фосс со шпагой в руке впереди всех. Только Амелии среди них не было.

— Сука!.. Шлюха!.. Убью!!! — крикнул Иоганн Фосс.

Волчица развернулась, прижала уши и бесшумно канула в туман. Маддалену словно толкнули в выставленные ладони, она упала на Мая, тот едва сообразил ее подхватить. В следующий момент серая пружина вырвалась из молочного покрывала и сомкнула клыки на горле хозяина замка. Полыхнул фиолетовый огонь, туманный покров из сада мигом вынесло как ураганом.

— Бежим! — крикнул Май Маддалене, и они побежали.

* * *

Внутри ледник был наполнен звуками. Звенели где-то колокола, пел ветер в органных трубах, проточенных для него водой, пересыпались с места на место хрустальные льдинки, журчала вода. Музыка, рождавшаяся в леднике, звучала чисто и очень мелодично.

Сквозь ледяные купола вверху просвечивало солнце. Сумрак в пещерах, уходящих вниз, сгущался в фиолетовых, зеленых и темно-синих тонах. В воздухе взвешены были невесомые блестки снежной пыли.

Маддалена пришла в себя первой и, приподнявшись с пола, стала вертеть головой.

— Где мы? — спросила она.

— В ледяной пещере, — посмотрев вверх, ответил Май.

— Они говорили про черного колдуна, который живет в леднике.

— Я помню.

— Это здесь?

Май покачал головой.

— Откуда мне знать...

Последними словами, которые он слышал в саду у Ведьмина Холма, был окрик Бернгарда Пелерина, обращенный к Беренике, пытавшейся самостоятельно сделать что-то с беглецами: "Не смей! Не смей этого сама!" После чего Май и обежская колдунья вместо туманного сада заскользили по ледяному полу среди мозаичных пятен яркого света.

Май встал, отряхнул с колен и локтей ледяную пыль и подал Маддалене руку.

— Мы здесь не одни, — сказала колдунья, поднимаясь. — Здесь кто-то есть, и он сейчас колдует. Мне кажется... — она несколько мгновений прислушивалась, запрокинув голову, потом в голосе ее прозвучало легкое удивление: — ...он ткет туман... Слышите?

Лучше бы Май не слышал. Он огляделся.

— Что это значит — черный колдун? — спросил он.

Маддалена пожала плечиком.

— Отступник; беглец; изгнанный; наказанный Цехом; отвергший Цех; неудобный кому-то плохой человек; назначенный выполнять грязную работу хороший человек, — да все, что угодно. Меня тоже так называли... иногда. Хотя я ничего ужасного не делала.

Май вспомнил рассказ мэтра Иоржина о пытавшихся с ней состязаться магах, но промолчал.

— Наверное, слабого колдуна черным не назовут? — сказал он.

— Наверное, так, — согласилась Маддалена.

— Идем искать выход, — предложил Май. — Иначе мы здесь замерзнем.

— А если он... — девочка умолкла.

Какой бы великой колдуньей она прежде ни была, вид у нее был растерянный и очень усталый.

— Хочешь сесть на пол и к ночи превратиться в глыбу льда? — спросил Май.

— Нет.

— Тогда пойдем.

Перезвон колоколов становился все явственней, органные трубы повторяли свою мелодию громче; солнце, лучи которого, от того, что проходили сквозь лед, становились желтого, голубого и ярко-синего цветов, играло в зеркальных стенах и ледяных колоннах мириадами оттенков, преломляясь, словно в граненом хрустале. Звеня стеклянными подковами о лед, из сумрака в фиолетовом гроте появилась крылатая лошадь, белошкурая и белоглазая, проводила их взглядом, кивнула головой, взмахнула крыльями и исчезла. Стайка белых белок с дымчатыми полосками вдоль спинки и с крошечными бубенчиками на шеях несколько раз перебегала им дорогу. Белые голуби с мохнатыми лапками ворковали над их головами на прозрачных ледяных арках.

Сколько времени они потратили на поиски выхода, Май не знал. Дело было плохо — он не мог сопротивляться. Он не чувствовал ни холода, ни времени, ни страха. Только неприятную обреченность: случилось то, что случилось; зря, конечно, он все это допустил, но ничего теперь не исправишь.

В один прекрасный миг он просто сел на показавшийся ему подходящим кусок льда, и Маддалена пошла дальше одна. Кажется, он сказал ей перед этим, что они ходят в ледяном лабиринте по кругу и предложил проверить, встретятся ли они, если он останется, а она продолжит путь. Маддалена грустно посмотрела на него, ничего не сказала, побрела прочь и вскоре исчезла за поворотом.

Музыку ледника создавал талантливый композитор. Выстроенные им гармонии были безупречны, чувства вкуса и меры не изменили ему ни разу, и при этом музыка его не была суха; напротив, она казалась нежной и очень красивой. Она опутывала мысли, сковывала неугодные для нее движения тела, подчиняла себе разум и заполняла пространство вокруг почти видимой, осязаемой аурой своего совершенства.

Май уже ничего не имел против такого колдовства. Оно ему даже нравилось. Где-то на самой грани памяти и сознания он угадывал, чем для него может окончиться любование ледяной гармонией, но ему хотелось думать, что смерть приходит за человеком не так.

Хозяин появился перед Маем из ниоткуда. У него были совсем светлые, но не седые волосы, высокий лоб, прищуренные серо-голубые глаза-льдинки и очень бледная кожа. Длинная белая одежда с оторочкой из шкурок песца делала высокую фигуру еще выше. Колдун пошевелил бесцветными губами, что-то Маю сказав.

Май и ответил бы ему, только не мог. Слова нарушили бы музыку, которая давно звучала не вне, а в голове Мая. Она стала частью его, он слился с ее совершенными звуками, поэтому не в состоянии был ни слушать, ни говорить.

Колдун поводил у него перед лицом ладонью, снова что-то произнес, и гармония взорвалась. Лавина хрусталя и льдинок разлетелась в ушах Мая оглушающим диссонансом, а перед глазами засверкали фиолетовые искры. И тут колдун влепил Маю такую пощечину, что тот едва не упал на скользкий пол. Май сразу понял, что продрог не то, чтобы до костей, а вообще уже ни рук, ни ног у него как бы нет.

— ...я еще в своем уме, чтоб уследить, кто ходит через перевал, — расслышал Май слова, обращенные к нему.

— Вас называют ч... черным колдуном... в насмешку? — стуча зубами, поинтересовался Май ни к селу ни к городу у этого бледного типа.

Колдун высокомерно вздернул подбородок.

— Я Юрген Юм, законно практикующий маг. Я состою в Старшем Цехе и являюсь Мастером Магии Зеркального Ключа. Называть меня черным колдуном, по меньшей мере, невежливо, молодой человек. Ибо это прозвание — ругательное.

Май с трудом распрямлял застывшие ноги; встать со льдины пока у него не получалось. Все тело сводила судорога, в ушах звенело. Но Май, тем не менее, сказал:

— Прошу простить великодушно, но вашим именем... кажется... пугают детей в долине...

Колдун взял его за локоть, решив, что разговор этот затеян с ним не от большого ума, и рывком поставил Мая на ноги.

— Идемте, — сказал он. — Вам нужно поблагодарить вашу спутницу. Она освободила вас, уничтожив плоды трех месяцев моей работы.

— Она колдует? — удивился Май. По краю сознания проскользнула мысль: чтоб честно заработать деньги в Котуре, ЭТУ колдунью, кажется, надо убить...

— И очень неплохо, — отвечал колдун. — Она разбила пять моих замкОв из семи, хотя могла бы просто уйти, ничего мне здесь не нарушая. Правда, тогда бы я про вас не узнал.

Юрген Юм вывел Мая из ледяного лабиринта сначала в полутемный снежный, потом в темный земляной. Он открыл низкую деревянную дверцу, и Май переступил порог деревенского на вид дома. Наверное, дом этот по самую крышу был занесен снегом, потому что за маленьким плохим окошком виднелась только подсвеченная слабым светом муть, а освещением большой комнате служил очаг и две масляные плошки на подставке над развернутой для чтения книгой.

Маддалена сидела с ногами на лавке подле стола, завернутая в огромный овчинный тулуп. На столе перед ней стояла большая глиняная кружка и бутыль с тряпочной затычкой, полупрозрачная жидкость внутри которой навела Мая на определенного рода воспоминания. Колдун вытащил тряпочку, щедро плеснул жидкости в кружку и сунул пойло Маю в руки. Сивушный аромат пошел по всему дому. Судя по блестящим глазкам Маддалены, она этого эликсира уже отведала.

— Не бойтесь, не отрава, — ободрил Мая колдун. — Его варят внизу в деревне, и он бывает полезен, когда кто-то заблудится в снегах.

Стукнув зубами о край кружки, Май одним глотком вылил в себя ее содержимое и некоторое время стоял с открытым ртом, чтобы восстановить дыхание. Средство было смертельно крепкое, но действенное. Тепло ему стало почти сразу.

Повернув за плечо, колдун подвел Мая к скамье и усадил рядом с Маддаленой. После чего Юрген Юм решил, что настало время провести расследование.

— Итак, — сказал колдун, — теперь объясните мне, кто вы такие и как вы попали ко мне в ледник?

— Я Маддалена Беган из Обежа, — скромно сказала Маддалена.

Колдун приподнял одну бровь — имя было ему известно.

— Ипполит Май, — сказал Май, — путешественник.

Вторая бровь Юргена Юма поползла кверху вслед за первой. Медленно переведя взгляд с Маддалены на Мая, колдун взял единственную на троих кружку, налил туда своего горлодера и с бульканьем хлебнул. Посмотрел на Мая снова и отхлебнул еще. После чего потер переносицу и уставился в заросший паутиной темный угол.

— Как поживает ваша драгоценная матушка? — спросил он. — Она здорова? Надеюсь, у нее все благополучно?

Май открыл рот, закрыл, и на несколько секунд прижал пальцы к губам, чтоб не сказать чего зря. Ему было тогда лет шесть-семь, но этого человека он сейчас вспомнил.

Сколько жил, Май боялся, что кто-нибудь из близких друзей его матери однажды скажет ему: да ты же сын шлюхи. И Маю придется этого человека убить. Потому что... Потому что, во-первых, нравы общества не всегда соответствуют требованиям чести. А, во-вторых... Истина, бесспорно, существует в мире, но ведь не обязательно произносить ее вслух?..

Шанс услышать именно эти слова от колдуна у него сейчас был. И еще какой шанс.

Но колдун ничего такого не сказал.

— Не обессудьте, я живу здесь один и гостеприимством никогда не был знаменит... — проговорил он. — Я могу вам предложить лишь свой убогий завтрак и постель.

Хозяин выставил на стол горшок с вареной рыбой, подсохшие кусочки сыра на треснувшей тарелке, хлеб и воду.

Маддалена оживилась, она была голодна. Маю после встречи с оборотнем и блужданий в леднике еда в глотку не шла. Ему казалось, что он не был пьян; деревенское зелье только слегка приглушило его беспокойство.

Май стал осматривать жилище: на верстаке в темном углу оборудование для алхимических опытов — дорогая стеклянная посуда, покрытая паутиной и пылью; внизу толстые фолианты стопками лежат на полу; пол подметен наполовину, веник брошен под окном; на краю стола разлинованная для записи нот бумага, песочное сито, чернильница, отточенные перья...

Двадцать пять лет назад колдун был молод, печален, довольно-таки красив, но безденежен, и, кроме того, он не боялся выглядеть смешным — Май рассудил это потому, что бедолага совершенно не скрывал своих чувств. А быть романтичным и влюбленным, и тем более, признаваться в любви, тогда было не в моде чуть ли не более, чем сейчас. И вот, над ним смеялись. Он этого не замечал и твердил слово "любовь" — смешное и немодное... В общем, Май решил на эту тему с Мастером Магии Зеркального Ключа не заговаривать. Кто знает, что о тех временах хранит память этого человека: плохое или хорошее?

— Матушка оставила сцену четыре месяца назад, — счел нужным сообщить Юргену Юму Май. — Теперь она будет заниматься семьей.

Колдун только кивнул: он тоже не хотел ворошить прошлое. Кажется, ему все было понятно. Между ними настало молчаливое согласие.

* * *

Кровать в доме у колдуна оказалась одна, а спальня устроена так, что иначе, нежели вместе, спать не ляжешь. Впрочем, Маддалена устала, была пьяна и засыпала просто стоя. Да и Май тоже. Он мог не спать по трое суток, но не в таких бредовых условиях, как сегодня.

В спальне было темно. Май молча помог ей расшнуровать платье и корсет, стащил с Маддалены туфли, получил по рукам, когда машинально полез за подвязками под рубашку, загнал ее под одеяло к стене, забрался сам и, едва коснувшись головой подушки, уснул сном праведника. Без сновидений.

То есть, потом ему показалось, что все происходило достаточно глупо.

Ведь он приехал в Обеж с намерением так или иначе, но колдунью в постель уложить. У него было предчувствие, что это не невозможно.

Теперь Май лежал на спине, Маддалена мирно посапывала у его плеча, а он накручивал на пальцы ее тяжелый темно-каштановый локон и размышлял, когда он в последний раз лежал в одной постели с женщиной и ее не тронул. Получалось, что он такого подвига за собой не помнит.

Где-то наверху, над спальней, тихо, с долгими перерывами, тренькал клавесин. Юрген Юм записывал только что сочиненную музыку.

Колдунья вздохнула. Личико ее было грустным. Мраморная щечка, точеный носик, мягкие, еще припухлые по-детски губы. Май провел пальцем от середины ее лба к виску. Почему он не запомнил, какого цвета у нее глаза? Какая небрежность. Он наклонился, чтоб ее поцеловать. Фальшиво тенькнул клавесин. Колдунья вздрогнула, и Мая слегка оттолкнуло. Не извне, а неясное внутреннее чувство.

Он вернул на подушку теплую прядь волос, вылез из-под одеяла и стал собирать свою одежду.

Какие-то деньги, в каком-то Котуре. Будь они прокляты.

Будущего не существовало. Не существовало вообще. Завтрашний день мог настать, и мог не настать. Кто обещал, что они доживут до ночи? Почему все верят тому, что будет? Это же неправда. Люди живут сегодня. Прямо сейчас.

Беда только в том, что Май не привык так жить. Он не мог не быть самим собой. Он всегда был Ипполитом Маем, и больше никем. Может, колдун объяснит ему, что с ним сейчас творится?..

Он не обращал уже внимания, на то, что за маленьким окошком сиял ясный полдень, что комната, в которой они вчера — или не вчера? — не то ужинали, не то принимали завтрак, выцвела и изменилась — камин оказался в другой стене, на полу прибрано, стол состарился и припал на одну ногу, подгрызенную кем-то чудовищно-зубастым, прочая мебель изменила очертания, а невесть откуда взявшаяся лестница вела наверх.

Клавесин смолк. Май почти бегом поднялся на второй этаж и вошел в Зеркальный Зал. О том, что это святая святых волшебного дома, мастерская хозяина, он понял с первого взгляда. Здесь Май увидел все, о чем читал в книгах, и многое такое, о чем не читал. Чучела диковинных и страшных созданий, огромные древние фолианты, бутылки с зелеными и бурыми зельями, метелки трав, какие-то странные инструменты, похоже, взятые из арсенала палача, связки сушеных летучих мышей, сонные скользкие жабы в банке, пауки размером с тарелку в своих тенетах, сплетенных из толстой бечевы, и прочие страсти со всех сторон окружили Мая, неосмотрительно переступившего порог. Он было испугался, пока вдруг не понял, что на самом деле в комнате ничего этого нет. Там стояли два стула, клавесин, небольшой стеклянный шар в лепестках серебряной подставки на крышке инструмента за пюпитром, а все стены закрывали огромные, от потолка до пола, зеркала в резных полированых рамах. Некоторые из них потемнели и стали коричнево-желты, другие пошли пятнами, как от кислоты, третьи потрескались и были склеены полосками бумаги, а в зеркале, прикрепленном на месте двери, не отражалось ничего из-за клубящегося внутри молочного тумана.

— А, — сказал Юрген Юм, бледно улыбнувшись Маю. — Вот и вы.

Май покосился на самое темное зеркало. Нет, из него не выглядывал сушеный крокодил, а наблюдать в нем можно было только то, что у Мая не все в порядке с костюмом, не больше.

— Прошу прощения, что прерываю ваши занятия, — выговорил Май, поспешно оправляя одежду, — но не могли бы вы спуститься вниз? Мне необходимо с вами поговорить...

— Я думаю, в наших общих интересах поговорить здесь, — сказал колдун. — Мне это тоже необходимо. Присядьте.

Май медленно подошел и опустился на один из стульев перед клавесином. Юрген Юм снял с пюпитра ноты, опустил над клавишами крышку. Рука его коснулась стеклянного шара и за гладкой поверхностью взметнулась снежная карусель.

Колдун опять улыбнулся своей странной бесцветной улыбкой, которая двадцать пять лет назад скрывала смущение, а сейчас — неизвестно что. Он сказал:

— Как вы попали в ледник, я отследил. Осталось выяснить, как вы попали в Ведьмин Холм и что там делали. Из некоторых особенностей мироустройства, — последовала пауза, особо подчеркнувшая значение последнего слова, — я догадываюсь, что история ваша не может быть обычной. В Туманной Долине не происходит случайных вещей, и то, что вы мне сейчас расскажете, должно быть интересно, а, может, даже важно. Итак?..

Май помялся, не зная, с чего лучше начать. Потом осторожно, выбирая слова, поведал про свою охоту за деньгами, про поездку в Обеж и чем она закончилась. Рассказал про Максимилиана, свадьбу оборотня, дуэль в саду, последние слова Бергнарда Пелерина и ледник. Не упомянул только, зачем ему нужны были деньги.

Юрген Юм задумчиво теребил уголки нот в папке.

— Вы думали о том, что счастливым образом избежали смерти? — спросил колдун.

Май кивнул.

— А о том что это происходило с вами трижды за два дня? — продолжил колдун.

Май немного растерялся. Нужно было посчитать. Корчма. Дуэль. Ледник.

В самом деле?..

— А о том, что каждый раз все происходило не само по себе?

— Почему вы так решили? — спросил Май.

— Потому что меня уже обвинили в убийстве двух путников, шедших через перевал. Якобы я их заманил внутрь и заморозил в ледяной пещере, чтобы скрепить свои чары. И, я готов признать, так оно случилось бы, если б девочка не умела бить зеркальные заклятья. Я присматриваю за дорогой через перевал по верху ледника, но никак не изнутри.

— Да? — сказал Май. — Странно.

— И вам еще что-то кажется странным? — пожал плечами колдун.

Май кивнул. Странным было все.

Начиная от смутившей его мысли о злокозненности намерений Береники. Надо же, в кои это веки на женщину так не подействовало его обаяние, что она трижды пыталась его убить. Чужими руками, чтоб избежать преследования со стороны закона и Цеха, но сути это не меняет. Сукина дочка. Чертов идиот. Надо было смотреть ей в глаза, а он пялился за корсаж. Надо было запоминать прошлое, а он пытался заглядывать в будущее...

...И заканчивая разрушительными способностями Маддалены — если судить по жалобе Юргена Юма на погибшую работу и тому, что Май собственными глазами видел в саду — оставшимися без изменений...

Рука Юргена Юма вновь коснулась стеклянного шара, и вместо снежной метели Май увидел в нем синюю пленочку моря. Игрушечный кораблик на волнах, вдруг со звуком "пффф" выдохнул с одного из бортов перышко пуха. В крошечном городе на берегу произошли немедленные разрушения. С трудом их можно было связать с этим легким перышком.

Не дождавшись ответа, Юм сказал:

— Я должен доказать Цеху, что никого не морозил в леднике до смерти, и мне пока заказано пересекать границу между мирами, поэтому я вас прошу никуда не уходить с перевала.

— Границу? — рассеяно переспросил Май. — Тут еще и граница между мирами есть?

Колдун смотрел на свою папку.

— Вы оба нужны мне, как свидетели, — медленно проговорил он. — И попробуйте только сказать неправду. Мастерский Совет Цеха далеко, а я здесь, рядом. Даже когда меня рядом с вами нет.

При этих словах от колдуна на миг повеяло ледяным холодом, а в самом темном зеркале шевельнулся кто-то страшный с безразличными мертвыми глазами.

— В обмен, — прозвучал с порога голос Маддалены.

Тот, в зеркале, мгновенно закрыл голову лохматыми лапами.

— В обмен на что? — спросил Юрген Юм.

— На рассказ о границе.

Колдун усмехнулся.

— У вас нет выбора, чтобыставить мне условия.

— Вы уверены? — Маддалена склонила голову набок.

Юрген Юм из воздуха вынул огарок свечи на оловянном блюдечке и поставил на клавесин.

— Зажги, — предложил он.

Маддалена щелкнула пальцами. Ровным счетом ничего не произошло. Она нахмурилась. Потом на лице ее проступило похожее на обиду выражение.

Колдун продолжал улыбаться.

— А теперь спустись вниз и попробуй сделать то же самое. — Он толкнул подсвечник пальцем и отправил его по полированной крышке к Маддалене. — Я думаю, границу ты найдешь без труда сама.

* * *

Не то, чтобы Май разбирался в магии. Но он был неглупый человек, и кое-что понять сумел.

Основное недоразумение заключалось в том странном месте, где они оказались. Так объяснил Маддалене колдун.

Во-первых, Туманной Долины как бы не существовало, — во всяком случае, для тех, кто родился и жил вне ее. В Долину можно было вернуться, но очень трудно попасть в первый раз. Во-вторых, на Граагском полуострове помещалась целая цепь горных долин, откуда и пошли родом все колдуны на свете. И, ко всему, Туманная Долина оказалась знаменита не только сама по себе. Некоторые из знавших тайну ценили ее, а некоторые боялись оттого, что она выявляла в человеке истинные дарования и скрадывала мнимые. Истинный маг оставался магом по обе стороны гор, хотя его возможности распоряжаться собственной Силой претерпевали изменения. А вот когда человек занимался не своим делом — через день-два пребывания в Долине это уже становилось всем очевидно.

Май, у которого с языка готов был сорваться вопрос о себе, драгоценном, услышав такое, примолк надолго.

Маддалена ходила вверх-вниз по лестнице и щелкала пальцами пока не пережгла огарок в лужицу воска. Сбой происходил где-то между четвертой и восьмой ступенями. Очевидно, там и пролегала граница. Если колдунья, спускаясь, несла подсвечник в руке, свеча загоралась за четыре ступени до пола. Если оставляла свечу наверху, а сама шла вниз, свеча с задержкой, но загоралась тоже. Однако, в обратную сторону не получалось ничего.

Юрген Юм сначала наблюдал за ней через приоткрытую дверь, потом вышел из Зеркального Зала и сел сверху на лестнице. Маю ничего не оставалось, как последовать за ним.

Юрген Юм жил здесь потому, что один из мастеров Цеха обязательно должен вести наблюдение за Долиной. Он ткал туман, чтобы не была заметна принадлежность Долины к иному миру для тех, кто не посвящен в тайны Цеха. Он охранял границу, потому что не настало еще время ее разрушить...

Последняя подробность очень заинтересовала Маддалену. Она тоже уселась на лестнице, но на нижних ступенях.

— А ее можно разрушить? — спросила она. — Существуют маги, способные это сделать?

— Любой из мастеров Цеха может это сделать, — пожал плечами колдун. — Для того-то и нужен Цех — чтобы оградить миры от слияния.

— А я думала, — елейным голоском проговорила Маддалена, — Цех для того, чтоб говорить: того нельзя и этого нельзя...

Юрген Юм кивнул.

— В какой-то мере, так оно и есть. Когда искусство магии достигло высот, позволяющих разрушить одним заклинанием город или гору, возник Цех и стал говорить: того нельзя, и этого нельзя. Знания и Сила опасны в руках тех, у кого рвение не по разуму.

Маддалена хмыкнула. Май понял это так, что разрушить город или гору ей было как ложку облизать.

— Значит, кто-то может разрушить Туманный Пояс, и миры сольются. Значит, вот чего боится Цех, — проговорила она. — И чем же это страшно? Что тогда произойдет?

— Никто этого не знает, тем-то и страшно, девочка, — улыбнулся Юм. — Цех две с половиной тысячи лет смотрит на Долину, не знает, что с ней делать, и надо ли делать хоть что-нибудь. О том, что последует, если мы вмешается, существует множество предположений и пророчеств, зачастую противоречивых и спорных. Кто-то считает, что миры погубят друг друга и наступит конец всему. Кто-то — что маги разных миров не смогут черпать Силу из объединенного мира, и магия как искусство исчезнет навсегда. А кто-то — что она переродится и перестанет существовать в привычном для нас виде. Тогда корабли поплывут по морю без парусов и без помощи колдунов-Погодников, предметы тяжелее воздуха начнут летать без поддержки Истинных Магов, а тепло и свет станут рождаться не от живого огня естественных стихий, а из глубинной энергии природных элементов, которую нам не дано умения разбудить... И, может, так оно будет к лучшему. Просто сейчас — не время.

— А время настанет? — осторожно поинтересовалась Маддалена.

— Когда-нибудь слияние миров все равно произойдет. Даже в том случае, если никто не станет рушить Туманные горы и заклинать стихии на перемену влияний — чтобы огнем, к примеру, гасили воду, а не наоборот. Или чтобы пространство шло, а время стояло. Хотелось бы надеяться, что Цех к тому моменту накопит достаточно опыта и не побоится перемен...

Маддалена, подперев кулачком щеку, смотрела на колдуна горящими глазами. Чудесными глазами чайного цвета. Май ее понимал. Здесь были великие тайны, великие цели, великие замыслы, не чета игрушкам, которыми девочка баловалась раньше. Оказывается, жизнь других колдунов заключалась не только в грызне друг с другом. Им было, чем заняться еще.

Но дорого бы Май дал, чтоб она смотрела так на него. Должно быть, от перехода всяческих границ у него повредилось что-то в голове, поскольку занимали его сейчас вещи, над которыми он раньше не задумывался. Он, например, вдруг понял, каково было Юргену Юму, когда тот простаивал часами за театральной кулисой или под дверью гримерной, не смея сделать шаг навстречу, и не смея постучать в дверь... можно не ошибаясь предположить — рогами.

Впрочем, глубоко развить эти невеселые мысли Маю не было позволено. В мастерской колдуна что-то зазвенело, Юрген Юм подскочил, вбежал туда и захлопнул за собою дверь.

— Да, — сказала Маддалена. — Наверное, в этом мире нет единорогов.

— Почему? — задал глупый вопрос Май.

— Ну, как же... — она запнулась. — То, отчего я не могу колдовать там, наверху... Это называется "Заклятие Единорога". Ведь как-то их ловят, этих единорогов, при помощи девственниц...

— Никогда не встречал единорога, — признался Май. — Мне казалось, это животное сказочное.

— Но заклятие-то оказалось несказочным. Меня знаете как шарахнуло... Я даже когда сюда попала, не сразу что-то делать смогла.

— Зачем же ты проверяла, сказка единороги или нет? — спросил Май.

Колдунья глянула на него косо и вдруг хихикнула.

— Он был такой забавный... Писал мне стихи. Все в городе меня боялись, а он тайком пересылал мне листочки с кучей клякс и ошибок... Дурак.

— Так значит, ты его не любила? — удивился Май.

— Помилуй Бог, а за что ж его любить?

В чайных глазах Маддалены плясал чертик. Май мысленно попрекнул себя за то, что утром растерялся как мальчишка. Плевал он на долины и границы.

Май повел рукой.

— За что обычно любят. За силу, за смелость, за красоту, за острый ум, за дерзкий взгляд, за веселый нрав, за хорошее наследство, за модную одежду... между прочим, с тебя сейчас свалится платье.

Маддалена попробовала посмотреть на свою спину, повернулась на месте, пошарила руками, пытаясь найти ослабшие шнурки. Май был уже внизу. Он отвел ее пальцы и взялся за шнуровку сам. Маддалена судорожно выдохнула воздух — не оттого, что он затянул слишком сильно, а оттого, что одновременно с тем поцеловал ее в шею. Раздевать ее Май не собирался. Наоборот, он ее одевал. Несколько медленнее, чем это получалось бы у

горничной, но лишь потому, что Маддалена сама ему мешала. Едва с шнуровкой было покончено, Май развернул Маддалену лицом к себе, приподнял и посадил на обеденный стол, она обхватила Мая ногами. И тут случилась неприятность.

В комнате наклонился пол.

Дом заскрипел, сверху посыпалась сухие мелкие опилки, попадала с верстака и разлетелась вдребезги алхимическая посуда. Стол поехал в угол, Маддалена взвизгнула и вцепилась Маю в ворот рубашки так, что затрещала ткань. Дом качнулся обратно и принял прежнее положение. Колдунья тут же начала деятельно высвобождаться. Май вынужден был ее отпустить. Окажись сейчас перед ним виновный, Май съездил бы по морде любого ранга чародею, не задумываясь о последствиях.

О том, чтобы продолжить начатое, не могло быть и речи. На ходу одергивая юбки, Маддалена бросилась к лестнице в зеркальную мастерскую. Взбежала на три ступеньки, остановилась и беспомощно оглянулась на Мая.

— А ведь мне туда нельзя, — сказала она. — Там соглядатаи Цеха.

— Что это было? — сглотнув комок в горле, спросил Май и оглядел потолок. Он готов был ждать очередного подвоха.

— Кто-то сдвинул гору. Или пробовал Силу. Или проверял, дома ли Мастер. А Мастера нет.

— И зачем это было нужно?

Маддалена сложила ладони лодочкой и прижала к губам. Думала она почти минуту.

— Не могу сказать точно, — произнесла, наконец, она, — но, мне кажется, границу будут рушить сегодня. Юма надо как-то предупредить. Мне необходим стеклянный шар из его мастерской. Но я не могу идти туда сама. Я не люблю отражаться в магических предметах. У них очень цепкая память.

— Я тоже... не люблю, — попробовал отказаться Май.

Маддалена скорчила капризную гримаску.

— У меня плохие отношения с Цехом. И я не хочу лишаться магической Силы насовсем. Я уже поняла, как много потеряла по собственной глупости. Ты не мог бы... оказать услугу?

Май смотрел ей в глаза. А потом она скажет: "Он выполнял все мои просьбы... Дурак." Май кивнул.

— Хорошо, — сказал он, — я схожу за шаром.

* * *

Маддалена установила шар сначала на столе, потом перенесла его на лавку, потом на верстак. Долго оглядывала обстановку вокруг, все-таки покачала головой, и, со словами:

— Нет, не получится, — отнесла шар на подоконник.

Май гадал, что за место она ищет, и каким требованиям оно должно удовлетворять.

Наконец Маддалена поманила Мая пальцем.

— Сделаем так, — объявила она. — Я спрячусь, а колдовать будешь ты.

Май вытаращил глаза.

— Чего? — сказал он.

— Того. — Взяв под локоть, колдунья повернула Мая к шару лицом. — Все просто. Это стеклянный шар. Ты видишь в нем того, с кем говоришь, но и тот, к кому ты обращаешься, может тебя видеть. Я спрячусь.

При этих словах она стала Маю за спину, и он почувствовал ее теплые

пальцы у себя в волосах на затылке.

— Не отворачивайся, — предупредила его колдунья. — Собери внимание. Ты позовешь Юма. Если Юм один, я выйду и побеседую с ним сама. Если ему устроили дружескую встречу или допрос — подскажу, что говорить. Понятно?

— Нет, — сказал Май.

— Что именно — нет?

— За кого меня примут Цеховые Мастера, когда увидят?

— За ученика Юма. За гостя. Неважно. Начнем! Возьми шар в ладони и позови.

Май послушался и осторожно тронул гладкое стекло руками. От тонких пальчиков колдуньи, запущенных в его волосы, вдоль спины пробежала горячая волна. Это была тысячная доля ее Силы, не толчок, не давление, — почти ласка, и все равно у Мая захватило дух. Будто он оказался на краю бездонной пропасти. Он понял сейчас, что Маддалена Беган из Обежа — это как бы два существа: милая девочка и заключенная в нее Сила. Но какова должна быть воля этой милой девочки, чтобы удерживать в подчинении безграничный и почти что всемогущий океан, он побоялся даже предположить.

Сила текла сквозь Мая. Стеклянный шар запотел изнутри. Май кое-как собрал жалкие остатки собственной воли и внимания и мысленно представил себе хозяина шара. Сразу же поверхность стекла прояснилась. Май увидел окно с видом на крыши большого города, пасмурное небо над этими крышами, голубей на карнизах и водосточных желобах. Под окном статуя епископа указывала позеленевшей от времени рукой направление к морю.

Юрген Юм сидел в каморке на чердаке высокого, выше других строений в городе, здания, и, пригорюнясь, смотрел в это самое окно на голову бронзового служителя церкви, по двурогой митре которого прыгала ворона.

Май почувствовал себя рядом с Юмом настолько реально, что всего лишь сдержанно кашлянул, чтобы обратить на себя внимание колдуна. Юм вздрогнул и беспокойно оглянулся.

— Кто здесь? — спросил он.

— Ваши случайные гости, — ответил Май.

Юрген Юм закрыл глаза ладонью и сразу поднял голову — узнал.

— Я очень прошу вас не покидать перевал, — быстро сказал он. — Я временно не могу уйти отсюда, но к ночи соберется Мастерский Совет, и я все улажу. Дела таковы, что неприятности может нажить целый мир, а вовсе не я один...

— Уже, — сказала из-за спины Мая Маддалена. — Кто-то только что пробовал подвинуть границу.

Колдун прижал другую ладонь к щеке.

— На меня наложен запрет, я не могу вернуться.

— Зовите на помощь Цех, — потребовала колдунья, выглядывая из-за плеча Мая.

— Как?! — воскликнул Юм. — Мои охранные заклятья ты сама и разбила. А я связан с Цехом закладом, и ничего теперь не могу делать по собственной воле. Зовите на помощь вы. У вас есть шар, имя Магистра — Лотар Кантор, Старших Преемников — Виллибальд Рориц и Ласло Пеш...

— А мое имя — Маддалена Беган из Обежа, — зло сказала колдунья, выходя из создаваемого широкой спиной Мая укрытия, — и двое из трех подписали бумагу, по которой я должна или потерять Силу, или умереть. Сначала они возьмутся за того, кто рушит границу, а потом за меня. Так?

Повисла пауза.

— Возможно, — признал Юм. — Однако, Маддалена Беган из Обежа, ты дала мне обещание в обмен за рассказ о границе. Ты знаешь, что такое обещание колдуна?

Маддалена сморщила нос.

— Руки, — сказала она.

— Какие руки? — не понял Юрген Юм.

Она взяла за рукав Мая.

— Руки ты можешь отпустить. Там нет никого. Даже близко нет. Они все бросили и расползлись, как тараканы, по своим щелям.

Май отнял ладони от стеклянного шара. Странно, но эффект присутствия не потерялся. Угол зрения на панораму в шаре стал немного другим, однако Юм по-прежнему был виден вместе с частью комнаты и окном. Май поспешил отойти в сторонку и стал вытирать вспотевшие ладони краями манжет. Маддалена, уперев руки в бока, расхаживала мимо окна туда и обратно. Юм водил вслед ей головой с закрытыми рукой глазами.

— Итак, — говорила колдунья, — что мы имеем. Великие маги караулили-караулили границу и проморгали тайный заговор у себя под носом. Так?

— Ну... — протянул Юрген Юм. — Может быть.

— Цеховые старшины знают, что граница брошена почти что без присмотра?

— Могут предполагать.

— Тем не менее, не предполагают, ибо в Грааге никого из них сейчас нет.

— У них множество дел в самых различных местах мира.

— А! — сказала Маддалена. — Значит, получается, что это уже никому не надо, кроме меня? У тех, кто колдует в Долине, давным-давно были далеко идущие планы. Вы куда все это время смотрели?

— Ты кто такая, чтоб меня отчитывать? — возмутился Юрген Юм. — Я все это время смотрел в Долину! Я, между прочим, пресек пятнадцать весьма подготовленных попыток проникновений и пробоев границы изнутри и снаружи. Я сплел зеркальную сеть, одно из лучших достижений магического искусства на сегодняшний день...

— Не такой-то уж она была и лучшей, раз я ее разбила, как стакан, — заявила колдунья.

— Нашла, чем хвастать, девочка! — подскочил на лавке Юрген Юм. — Ты открыла дорогу всем, кто до сих пор скрывался и лелеял безумные мечты о соединении миров, кому, видите ли, свободы в пределах Цеха и границ не хватало! Сейчас они полезу со всех сторон. Опрокидывай их обратно, если ты такая умелая!

— Да? — фыркнула колдунья. — Ты, бледный, скажи еще, будто я во всем виновата. Бросай свой дурацкий Цех, иди сюда и сам держи эту границу. Я быть сторожевой собакой Цеху не собираюсь! Я вообще сейчас наверх уйду и Силу потеряю. Цеху назло.

Она развернулась и с гордо поднятой головой направилась к лестнице.

— Стой! — крикнул Юм, выбегая на середину маленькой комнатки. — Ты не можешь все бросить и уйти!

Маддалена повела плечиком.

— Могу, и буду прекрасно себя чувствовать.

— Ты заслужишь прощение Цеха, если поможешь нам!

— Плевала я на ваше прощение. Граница рухнет — Цех подохнет.

— Маддалена, стой! Заклятие Единорога можно снять!

Колдунья была уже на самой границе, на ступеньке, четвертой снизу. Она остановилась.

— Клянись, — не оборачиваясь, проговорила она. — Клянись, что ты сделаешь это сам или заставишь другого, кто сможет сделать.

— Клянусь, — сказал колдун. — Поверишь мне на слово, или, как Цех, желаешь взять заклад?

— Желаю.

— Бери.

Май переводил взгляд с одного колдуна на другого. Минуту ничего не происходило. Оба молчали и не двигались.

— Довольна? — спросил, наконец, Юрген Юм. — Теперь понимаешь, в каком я положении? Я даже с шаром контакт поддержать не могу. И я уже не боюсь раздавать заклады.

Маддалена милостиво повернула к Юму лицо. И спустилась в комнату.

— Надеюсь, что с твоим мнением считаются в Мастерском Совете, черный колдун, — сказала она.

Юм смолчал.

— Итак, — сказала Маддалена, — продолжим. Откуда стало известно, что рано или поздно граница падет?

— В Долине живет адепт Искусства Истинного Прозрения. Он предсказал.

— Не мог он сам ускорить процесс?

Юрген Юм покачал головой.

— Не могу судить. Вообще-то, Искусство Истинного Прозрения считается чисто теоретической отраслью магии, но его основами я никогда не интересовался, поэтому пределов применения не знаю.

— А кто рушит границу ты знаешь? — мрачно спросила колдунья.

— В долине трое могут это сделать по отдельности. И множество людей, которые способны на такое, если соберутся вместе.

Май знал, куда пойдет разговор дальше.

— Бернгар Пелерин входит в число тех троих? — подал голос он.

— Да, — ответил Юм. — Он — Мастер Магии Перемены Мест. Кроме него есть Сэд Сэливан, Мастер Истинного Прозрения и Зау Брун, Мастер Повторения Пути.

— Это Пелерин, — сказал Май. — Он исполняет предсказание.

— Откуда знаешь? — подозрительно прищурившись, спросила Маддалена.

— Я могу быть хорошим предсказателем, когда стою по эту сторону границы, — пожал плечами Май. — Я знаю, вот и все. Пользуйся, пока я рядом.

— Так, — сказала Маддалена, протянув к нему руку с поднятым пальцем. — Значит, стой по эту сторону границы и молчи. Когда будет надо, мы тебя спросим. Мастер Юм, на каком месте в этом доме вы обычно рисуете пентаграмму?

Юм вздохнул.

— Ты на нем стоишь. Мел в шкафчике над камином.

— Мне не нужен мел. Мне нужно мыло и зола.

— К какой школе ты себя относишь? — спросил колдун.

— К школе, которая полагает за основу правило, что в мире нет ничего такого, чего нельзя было бы разрушить. Я придумала эту школу сама. Есть в Цехе что-нибудь похожее?

— Ничего похожего нет.

— Вот и хорошо. Тем труднее вам со мной придется, если что-то пойдет не так.

* * *

Май стоял в стороне, пока Маддалена, подоткнув юбки, мылом чертила пентаграмму на дощатом полу, засыпая в стыки досок смешанную с каминной золой соль. Пол и потолок смирно покоились на своих местах, словно специально давая ей возможность закончить подготовку. В нетопленом доме становилось все холоднее. Май мерз. Колдунья вытирала со лба бисеринки пота. Она проверяла соразмерность начертанного, меряя расстояние шнурком с узелками, наносила мылом невидимые глазу письмена, посыпала их золой, проводила ладонью — проявлялись буковки и штрихи. Потом она расставила по углам пентаграммы предметы: чашку с водой, солонку, кусок мыла, горсточку золы. Но над пятым углом призадумалась.

— У тебя в самом деле хорошо получается предсказывать? — спросила она Мая.

— Я и сам удивляюсь, насколько хорошо у меня получается, — подтвердил он.

— А давай-ка включим тебя, — предложила ему Маддалена. — Будет интересно получить такую поддержку.

Май не хотел бы казаться безрассудным, но за три последних дня он почти перенял у колдунов совершенно необычный для себя образ мыслей и действия.

— Это ускорит мое возвращение в Котур? — спросил он.

— Несомненно.

— Тогда включай, — согласился Май и совершил поступок, который, задумайся он над тем, что творит, счел бы лежащим за гранью разумного: сам шагнул в свободный угол пентаграммы.

И тогда началось. Он увидел то, что все это время незримо присутствовало вокруг, принизывало воздух и толщи гор, то, что он время от времени улавливал, но для реального восприятия чего простые человеческие чувства слишком грубы и ограничены.

Немножко позванивала музыка из ледника. Чашка с водой была волшебным зеркалом, отражающим небо и направления ветров. Горсть золы оказалась спящим вулканом, диким родственником спокойных гор. Солонка изображала глубинную мощь океана, готовую превратиться в любой момент из заискивающе лижущих берег волн во всесокрушающую водяную стену. А мыло символизировало собой самую суть превращения, несоответствие кажущегося действительному, зыбкость реального и реальность снов, свободно перетекающих друг в друга. Загадкой оставалось только, что же значил сам Май. Неразрывную связь времен, не иначе.

В Долине тоже не все было по-прежнему. Туманный Пояс понемногу терял привычный ореол туманности. Горы без белой вуали казались темнее, круче, много опаснее и злее. В некоторых местах они были как бы помечены черным и золотым. Май знал откуда-то, что черное — это следы прежних проломов, остатки зарубцевавшихся попыток бежать в другую реальность или соединить миры. Золотое было клеймом проломов будущих. Май видел Ведьмин Холм. К некоторым золотым пометкам оттуда тянулись нити.

Еще Май знал, что Маддалена смотрит на долину его глазами, и уловил ее молчаливое одобрение.

Юрген Юм находился где-то поблизости и тоже наблюдал. Он был зависим от колдуньи и потому сильно волновался за исход дела. Колдунья взяла с него залог, частицу его человеческого "Я", какие-то личные качества, воспоминания из сокровенных глубин души, которые вряд ли и доверишь кому. Еще Май видел, что таким же залогом колдун подчинен Цеху. Только цеховой залог выглядел сложнее оттого, что частицы Силы многих магов оказались перемешаны друг с другом, словно спутаны в клубок. Таким образом судьба одного зависела от воли других. И наоборот...

"И наоборот." Эту фразу с усмешкой подсказала мыслям Мая колдунья. Он не удивился тому, что понимает ее без слов. Ему казалось, что все в пределах правил. Потом он поймал себя на том, что вновь думает ее мысли, а не свои. "Тебе не страшно?" — спросил он ее. Она, по своему обыкновению, хмыкнула. "Я начну бояться, когда моя оборона рухнет. Сейчас нельзя. Да и нечего пока. Делай свое дело, ни за кого не беспокойся. Я предупрежу, когда пора будет бояться".

Май посмотрел на долину. Нити, связывающие Ведьмин Холм с золотыми метками в горах, переливались и дрожали, от них исходил низкий, зудящий, неприятный звук. Тут же явилась чуждая познаниям Мая об устройстве этого мира теория каких-то резонансных явлений, углубляться в которую он просто не стал.

— Не понимаю, что он медлит, — проговорила Маддалена вслух. — Я бы на его месте поторапливалась. В любой момент Цех может обнаружить непорядок.

— Я жду ТЕБЯ, — раздался голос. — Готова ли ТЫ?

— Он подслушивал! — вскричал со своего подоконника Юрген Юм.

— Не с самого начала, — ответил со смешком Бернгар Пелерин.

* * *

Пространство стремительно полетело навстречу Маю. Он хотел закрыть глаза от неожиданности, но они почему-то оказались уже закрыты. За полстука сердца внизу промелькнули снега, острые ребра скал, белые фермы и идиллические луга с овцами, море деревьев, заросший чертополохом сухой осыпавшийся ров, замковая стена. Потом земля приблизилась. Еще доля мига, и они с Маддаленой стоят среди деревьев в печально знакомом Маю саду, каждый на своем месте — Май в углу пентаграммы, Маддалена в центре. Знаки, написанные ею мылом и золой окрасили в серо-стальной цвет ухоженную садовую травку. В руке Маддалена держала одно из гусиных перьев со стола Юргена Юма.

Сам Юм последовать за ними не смог, он вздыхал в далекой граагской каморке и поминутно оглядывался на окно — не явится ли Мастерский Совет, не пресечет ли творящиеся в Долине безобразия? Но Мастерский Совет не ехал. Май чувствовал его уходящий и возвращающийся тоскливый взгляд в спину, непонятно только, в свою или колдуньи: во-первых, Юм не привык полагаться на других, а, во-вторых, боялся, что на парочку вроде Мая с Маддаленой положиться и вовсе нельзя.

— Ты делаешь вызов, Пелерин, или предоставишь это право мне? — громко сказала колдунья вслух.

Пелерин вначале театрально вздохнул, и лишь затем появился шагах в двадцати за низко склонившимися ветвями яблони. Его пентаграмму издалека разглядеть было сложно, но отчего-то казалось, что она не начерчена, а выложена небольшими камешками и песком с садовых дорожек.

Встречаться с Пелерином Маю было так же приятно, как найти в пироге запеченного таракана.

— Как будто мы уже бить друг друга собрались, — с упреком проговорил колдун. — Давай вначале поговорим.

— О чем нам с тобой разговаривать? — пожала плечами Маддалена. — Ты против нас, значит, мы против тебя.

— Как ты все просто разграничила. А ведь на самом-то деле в мире ничтожно мало вещей, между которыми возможно провести четкую границу. Все преображается, перерождается, дополняет друг друга, меняется местами... а ты решила как? Если я плохой, то ты — хорошая?

— Или наоборот, — тихо произнесла Маддалена. — Не заговаривай мне зубы. Или ты делаешь вызов, или в Грааге соберется Мастерский Совет и придушит тебя твоим же залогом.

— Не волнуйся за меня и мой залог. Мастерский Совет еще нужно собрать, что само по себе непросто, а залог я подменил. Я всю жизнь менял вещи местами, и сыграть шутку с Цехом мне не составило труда. Поговорить же я хотел о тебе. Что бы ты хотела получить от жизни, Маддалена?

— Мастер, — сказала колдунья, — при чем здесь я? Мы о поединке беседуем или просто время убиваем?

Бернгар Пелерин покачал головой. С лица его не сходила притворная опечаленность недостатком сообразительности у противницы.

— Похоже, ты нарочно не желаешь меня понимать. Хорошо, я предложу тебе без обиняков: принимай мою сторону. Поверь, я отговариваю тебя от поединка не потому, что боюсь проиграть. Все твои прежние соперники были ничто по сравнению со мной, потому что Цех выпивал их колдовскую Силу. Но мне Цех не помеха. У меня есть посредник, который по собственному желанию подменил мой заклад собой. Ты свободна, и я свободен. Ты не представляешь, как много мы могли бы сделать вместе. Мы уничтожим несправедливое объединение под именем Цех. Мы освободим силу двух миров, и они оба лягут у наших ног. Мы станем богами нового времени. Ну? Решайся! Я дарю тебе половину своего будущего величия, поскольку ты, девочка, заслуживаешь гораздо больше, чем имеешь.

Маддалена скромно поводила туфелькой по седой травке у себя под ногами, повертела в пальцах перышко, и ответила на возвышенную речь Пелерина обезоруживающе просто:

— А вот кукиш тебе.

Бернгар Пелерин развел руками.

— Ну, я тогда не знаю, с какой стороны к тебе подступиться. Я не предполагал, что у тебя вовсе нет воображения. Ты мне не казалась дурочкой, когда я следил за тобой прежде. Хорошо, давай договоримся по-другому: не хочешь помогать мне — хотя бы не мешай. Что тебе Цех? Всего лишь помеха. Я эту помеху уничтожу. Не отвлекай меня от задуманного, не заставляй тратить заклинания на тебя. Не забудь, что ты пересекла границу, а, значит, не можешь оставаться при своих. Всякий колдун сильнее у себя дома.

Маддалена нахмурилась.

— Не трать зря время, чтобы напугать меня, мастер.

— Почему? Почему ты хочешь быть против? Ты даже не принадлежишь к Цеху, какой смысл тебе защищать цеховые порядки?

— Есть мнение, мастер, будто ты желаешь взять вещь, с которой не знаешь, что будешь делать. А вдруг вещи откажутся меняться местами в объединенном мире и поведут себя не так, как ты привык?

— На "вдруг" доводов не напасешься, моя хорошая. Сначала нужно сделать, а там будет видно, к чему это приведет.

— Это опасно, мастер.

— Жить тоже опасно. От жизни, как говорят люди, умирают.

— Люди говорят так, исходя из наглядного опыта.

— Люди говорят так, люди делают так... Ты же никогда не делала ничего так, как все. Ты всегда поступала наоборот. Я не стыжусь признаться, что учился у тебя. Учился все на свете переворачивать с ног на голову, учился действовать так, как от меня не ждут...

— И доучился до подмены залога и бунта против воспитавшего тебя Цеха? И почему ты считаешь, что в моих интересах тебя поддержать?

— А почему бы нет? Ты молода и ты не страдаешь цеховыми предрассудками. Цех стар и косен, он сам грызет себя изнутри; он не дает дышать, мыслить, чувствовать — не только тем, кто внес ему залог, но всему миру...

Их спасло то, что Май уже обжегся с доверием к Беренике.

Пока Пелерин уговаривал Маддалену присоединяться, бродившая поблизости Береника, достав из-за спины светящийся слабым лунным светом коготь-серп, подкралась сзади и приготовилась переступить проведенную Маддаленой колдовскую черту. Заметив это, Май протянул руку и перехватил Беренику за запястье. Жалобно вскрикнув, она выронила лунный коготь и упала на колени. Май подтащил ее к себе и перехватил за локти.

У Маддалены, бросившей взгляд в сторону Мая, затрепетали ноздри от гнева. По ее мыслям Май понял, что подменившим залог посредником Береника и являлась, иначе ей невозможно было бы проникнуть в построенную против Пелерина пентаграмму. Собственной Силы у Береники попросту не осталось ни капли, вся она ушла в уплату Цеху.

Маддалена укоризненно покачала головой.

— Ты ошибся, мастер, — сказала она. — В этот раз ты ошибся намного сильней, чем когда предложил мне союз против Цеха. Ведь ты меня почти уговорил. Что ж, излишнее вероломство иногда подводит...

Пелерин не двинулся с места, но сильно побледнел.

— Я не просил ее... Она... любит меня, не понимает, что творит. Клянусь, Маддалена, она вмешалась без моего на то разрешения. Я не желал, чтобы она имела к этому отношение, мне нужен союз с тобой. Мы можем соединить миры, мы разделим власть над ними...

— Ты обещал это МНЕ, — прорычала Береника и сделала попытку укусить Мая за руку.

Май тряхнул ее, чтоб не кусалась, но заставить смолчать себя был не в силах.

— Вы негодяй, Бернгар Пелерин, — сказал он. — Вы используете в своих целях не только тех, кто вас ненавидит или кто к вам безразличен. Вы хотите снимать проценты и с любви тоже. Когда человек ослеплен и не желает осознать, на что его толкают, извлекать из этого выгоду низко, Пелерин. Гадко. Подло. Никакое понятие о морали не освещает этот ваш поступок...

Лицо Пелерина скривилось, но даже презрительную улыбку он не сумел изобразить, хотя все еще старался держать себя в руках.

— Ах, ох, мораль, — сквозь зубы процедил он. — И от кого же я слышу о морали? От первого беспутника на свете? Не повторяйте при мне этого слова, сударь, иначе я вам отвечу чем-нибудь плохим. Молчите и не мешайтесь не в свое дело. Ведь я одним пальцем могу вас раздавить.

Маддалена разнимать их и не подумала, даже наоборот, заинтересовалась. Май слегка этому удивился и продолжил:

— Да, попирать законы, нарушать клятвы, подменять заклады преданными по вам глупости людьми — на это, верю, вы способны. Но это и все, что вы можете, Пелерин. Честью ответить за собственные дела у вас не выйдет. За неимением чести.

— Ты... — хрипло проговорил Пелерин. — Да кто ты?.. Муравей. Ничто на весах вечности. Никто в книге человеческих судеб. Жив ты или умер — для кого это имеет значение? Ты пыль, ты прах, ты существо без имени и без предназначения...

Май слушал, что думает на этот счет Маддалена. "Ты мог бы помочь мне сделать эту часть работы? — спросила она. — Боюсь тратить на него Силу. Мня еще ждет встреча с Цехом, не знаю, хорошая или плохая..."

"А как?" — в уме спросил Май.

"Разозли его".

"Он уже зол".

"Он не имеет права применить к тебе колдовство. Он станет драться честно назло тебе, если ты обвинишь его в обмане".

Гусиное перо в ее руках окуталось радугой превращения. Май постепенно узнавал предмет, в который оно трансформируется. Это была та самая шпага, которой он убил Бартеля Фрея. Май понял, чего от него ждут. Внутри у него похолодело, но останавливаться ему было нельзя. Если выполнять предложенное Маддаленой, то сейчас, сразу. Тогда Май сказал:

— А ты просто трус, Пелерин, кто бы ты ни был и что бы ты о себе ни думал.

— Выпусти его ко мне, сестра, — обратился к Маддалене Пелерин. — Я докажу ему, в ком из нас больше чести.

Маддалена улыбнулась Маю одними губами.

— Я мало ему верю, — честно сказал Май. — Это опять какая-нибудь подлость.

— Давай поставим все на этот поединок, — не отставал Пелерин от колдуньи. — Чья сторона победит, та и взяла.

— Залог, — ровным голосом сказала Маддалена.

Пелерин указал на Беренику:

— Моя жена тебе залог. И наш будущий ребенок.

Маддалена взвесила в уме ценность прибавившегося факта. Положение ее вполне устраивало. Она косо глянула на Мая.

"Он будет драться честно. Вряд ли он лжет".

И протянула Маю шпагу.

Пелерин сломал веточку с дерева и выступил за пределы своей пентаграммы. В руках его вместо яблоневого прутика уже был клинок.

Береника тихо охнула и обмякла. Май осторожно уложил ее на траву. Он думал, что это нечестно — выставлять его, чтоб делать работу для Цеха. Он боялся. Он знал, конечно, что теоретически колдовать против человека, не наделенного Силой, нельзя. Если он ударит чародея кулаком по лицу, он должен ждать ответа тем же самым. Но на практике все зависело от чародея. Если Май правильно кое-что помнил и верно вывел зависимость прозвища "черный колдун" с закладом Юма, который невольно по милости Маддалены подсмотрел, то Юрген Юм был включен в список ненадежных и выслан охранять границу именно за то, что наградил одного из любовников его, Мая, матушки неким колдовским подарком отменно скверных свойств.

Принимая из рук Маддалены шпагу, Май попытался взглянуть на Пелерина внутренним зрением, но путаница в голове помешала что-либо ясно рассмотреть. Различить желаемое, действительное и страхи опять стало невозможно. Тут оказались и россыпи денег, и довольная Маддаленина мордашки, и, одновременно, — леденящий холод вместе с сожигающей жарой, словно прообразы ада. Май сразу вспомнил, что давно не был на исповеди, ему привиделось собственное тело в вечернем сумеречном саду, и далее — о ужас! — путешествие в лодке Харона с золотыми ста фларами во рту, а на том берегу его ждет оборотень, чтобы вернуть долги... Последний раз подобное отсутствие решимости отстаивать собственные достоинство и честь случалось с ним лет семь назад, когда за перевезенную тайком депешу одна торговая республика послала по его следу наемного убийцу, и Май лишь чудом не проглотил подсыпанный ему в пищу яд...

Образумил его голос Маддалены, которая тихо спросила:

— Ты всякий раз так трясешься, когда берешь оружие в руки? Но как же ты тогда стал знаменитым?

И Май проглотил свой страх. Он вспомнил, что на него смотрят. Удобней перехватил эфес и шагнул навстречу Пелерину.

Боялся Май колдуна, вроде бы, зря. Не таков тот был боец, чтобы его стоило бояться. Но и поединка по совести у них не получилось. В чем оказался противник Мая ловок, так это в отступлении. Пелерин пятился по всему саду — вокруг яблонь, к пруду, обратно к Маддалене, прочь от нее, а Маю никак не удавалось его не то, чтобы достать, а даже попросту догнать. Через десять минут этой беготни Май начал всерьез кипятиться. Все его усилия пропадали втуне, подлый колдун все время прятался и убегал, убегал, убегал.

Май не понимал, что это за тактика. Пока не взглянул, случайно приблизившись, на Маддалену. Судя по ее лицу, непорядок был не только с поведением Пелерина. Май выбрал момент, отскочил от Пелерина сам и посмотрел вдаль, на горы.

Туманный Пояс дышал. Над ним переливался воздух, и выглядел охраняющий Долину хребет неестественно, словно мираж в пустыне. На сад дохнуло потусторонним ветром. Закружились в воздухе палые листья, веточки и сухая трава.

— Вернись сюда, — крикнула Маю Маддалена. — Он нас надул! Я не могу остановить это без тебя — ты составная часть моих построений!

Бернгар Пелерин засмеялся, поняв, что его фокус оценен по достоинству. Сейчас он заступал Маю дорогу, стоя к Маддалене спиной.

— Не пущу, — сказал он. — Я не обманываю тебя, я не обманываю ее, я просто подготовился заранее и гораздо лучше, чем многим хотелось бы думать. Потерпите немного, скоро мое дело будет окончено.

— Ты не забыл про свой залог, Пелерин? — проговорил Май, пытаясь подловить колдуна во время разговора.

— Я отдал твоей девчонке в залог много, очень много, но я взял в обмен тебя. Если она причинит вред Беренике, она поплатится твоей жизнью прямо здесь и сейчас. Этого она делать не станет, можешь мне поверить.

— Тебе я уже вряд ли поверю когда-нибудь, — отвечал Май.

Маддалена, мысли которой Май за пределами пентаграммы не слышал, разыгрывала какую-то пантомиму. Она подобрала с земли оброненный Береникой лунный коготь, настрогала в ладонь мыла с обозначающего превращения куска, и показывала теперь на себя, на Мая, на Пелерина, на мыло, и манила рукой, очевидно, пытаясь показать, что если не выходит подойти одному, надо сделать это вместе с Пелерином, только чтобы он на нее не смотрел.

Такая задача показалась Маю проще.

Он попробовал потеснить мастера, тот осклабился и повторил:

— Не пущу!

Маддалена выбросила мыльную крошку из пентаграммы в их сторону.

— Убью гада, — сказал Май и сделал не очень честный выпад.

Пелерин отпрыгнул, выкрикнув:

— Поздно! Перемену Мест это уже не остановит!

Прикинуться, что потерял голову от гнева, Маю было по способностям. Пелерин доверчиво посторонился от сумасшедшего полета стали перед собственным носом, сделал последний необходимый шаг назад, вдруг заскользил, как гусь на льду, взмахнул руками, тщетно стараясь удержать равновесие, и навзничь рухнул в траву.

Май моментально проскочил мимо него и успел оказаться на своем месте рядом с колдуньей прежде, чем Пелерин опомнился и смог бы помешать.

— Выкини отсюда эту... что она разлеглась тут? — сказала Маю Маддалена, указывая на начавшую шевелиться Беренику.

Май без церемоний выкатил подругу Пелерина за магическую черту.

Пелерин тем временем остервенело вытирал о траву подошвы сапог: оказалось, что он шагу не может ступить без того, чтобы не поскользнуться и не упасть. Проку от его стараний было немного. Какая-то пакость, учиненная Маддаленой при помощи мыла, пристала к нему намертво. Наконец он догадался снять сапоги и бросился к своей пентаграмме босиком.

Май видел (хотя и нельзя было этого глазами видеть из замкового сада), что растворяются и дрожат уже не только контуры гор, но и окраины долины, те самые белые фермы и зеленые пастбища. Видел, что Маддалена сосредоточенно ищет выход, и что ее собственной Силы на откат сотворенного Пелерином не хватает, и время упущено. Видел тихий ужас Юргена Юма, который более не ждал Мастерский Совет, а просто вслух ругался в своей комнатке в Грааге.

В довершение всего, в лицо Маю бросило пригоршню теплой пыли. Май даже испугаться не успел. Пропали деревья вокруг. Солнце, плавя воздух и землю, касалось краем непривычно близкого и словно льющегося в раскаленном воздухе горизонта. Текли зыбучие пески, кипящим золотом горело небо, а предзакатная пустыня была настолько красна, что глаза жгло от ее кроваво пылающего света. С горячим ветром летел, обволакивая все вокруг, мельчайший белый песок, напоминающий на ощупь пудру.

Окликнув мысленно колдунью, Май разглядел ее спокойное упрямство. Мастер Перемены Мест делал свою работу — менял одно с другим местами.

Маддалена тоже делала, что умела — рушила чужие магические построения.

Пустыня мигнула и исчезла. Вместо бескрайних песков колдунью и Мая окутала синяя снежная мгла, и ветер застонал и завыл в поднебесье, словно идущая по горячему следу свора Дикого Охотника. Опять перемена не напугала, а успела только удивить. Сместились ребра, на которых натянута кожа мира, и вот они снова в саду: Маддалена зябко ежится, а Май брезгливо отряхивает в одежды перемешанную со снежным крошевом посеревшую пустынную пыль.

Но прежде, чем они были брошены в третье путешествие — туда, где смертоносные поляны и отравленное озеро, — Маддалена сделала то обещанное, чего от нее не ждали ни Бернгар Пелерин, ни Юрген Юм, ни, подавно, профан в колдовских делах Май.

Она дернула Юма за ниточку взятого у него заклада. Юм в своей каморке схватился за голову и с воплем повалился на пол. От заклада Маддалене нить повела к его цеховому закладу, и начал распутываться пестрый клубок закладов всех посвященных в Цеховые Мастера магов. Сколько их было — несколько десятков или несколько сотен — Май не смог бы сосчитать. Каждый должен был долю своей Силы Цеху, каждый подчинялся залогу, каждый платил за возможность существовать и право колдовать частью своего могущества. И все эти кусочки посыпались на защиту Туманного Пояса, словно стофларовые монеты из прохудившейся рогожи: две-три выдержать ничего не стоило, сотню уже трудно, тысячу — невозможно.

Плавно погасли колебания воздуха; горы выдохнули гулкую пустоту и не вобрали ее в себя снова; золотые ручейки Силы, исходящие от пентаграммы Пелерина, подергались судорожно и зачахли. Сам колдун лежал, придавленный гнетом чего-то невидимого, но ощутимо тяжкого, а рядом ползала на четвереньках еще не совсем пришедшая в себя Береника.

Колдовство напоследок полоснуло по глазам невиданным светом и тоже исчезло. Май с Маддаленой провалились в плещущее обрывками несбывшихся заклятий вечернее небо, и вновь оказались в домике на перевале.

— Ай-яй, — сказала Маддалена. — Кажется, я перестаралась. Кажется, Цех меня сейчас поймает.

И села на пол.

Май постоял, оглядываясь. Потолок не двигался, пол не качался, стены не дрожали расплывчатым маревом. Он медленно осознавал, что колдовские напасти благополучно миновали. Хотя, честно признаться, он так и не понял окончательно, сон это был или явь.

Мироздание держалось прочно, что твой гвоздь.

Еще мгновение он сомневался, стоит ли делать то, что ему хочется. Потом опустился на колени, обнял колдунью и сказал:

— Умница, ты все сделала правильно. Только так и можно было.

Вымазанной в золе рукой Маддалена отерла сбежавшую с виска капельку пота, положила Маю руки на плечи и чуть покривила краешком рта:

— Спасибо, утешил.

* * *

С Бернгаром Пелерином и его колдовством было покончено. За окошком сгущались сумерки, и темный нетопленый дом начал оживать. На втором этаже зазвучали вдруг шаги, скрипнула дверь мастерской. С хрустальным звоном отворялись зеркала, впуская в жилище Юма посетителей.

Маддалена и Ипполит Май сидели на полу, прижавшись друг к другу.

— ...теперь-то вам очевидно, что всегда необходимо иметь резерв мастеров, чтобы затыкать подобные дыры, — рассудительно вещал сверху кто-то неповоротливый и грузный, и под его поступью страдальчески скрипели деревянные ступени.

— Вот уж не знаю, мастер Пеш, — отвечал старческий тонкий голос, — что лучше: два мастера вразнобой, или один, но всюду не поспевающий.

— Поздравляю вас, барышня, — вкрадчиво промолвил некто третий, кого не было видно, но при чьих словах ярко вспыхнул в камине огонь. — Воистину, никогда нельзя знать заранее, где обретешь помощь. Вы спасли репутацию Цеха, и, даже не побоюсь сказать, самый Цех...

Маддалена с Маем расцепили руки, и Май помог колдунье подняться. Она стояла, выпрямившись и гордо откинув голову, а навстречу ей спускался из зеркальной комнаты Мастерский Совет.

— Я рада, что сумела вам помочь, господа, — звонко произнесла она, но Май почувствовал, как ее пальцы железной хваткой впились ему в предплечье. Она опять готова была драться, отстаивая свой Дар, хотя шансов теперь у нее не было почти никаких.

— Успокойтесь, госпожа Беган, никто вам не припомнит старого, — увидев ее настороженность, вновь проговорил человек с лисьими глазами, появившийся третьим. Он обошел большого толстого мага, который спустился наперед всех, и оказался возле Маддалены. — Мастер Юм поставил нас в известность о данном вам обещании, и Цех согласен исполнить его. Но с единственным условием...

Маддалена вытянула шею.

— ...Вы должны внести цеховой заклад и принести присягу.

— То есть, — как бы не веря собственным ушам, проговорила Маддалена, — вы меня принимаете в Цех?..

— Грех было бы такие способности пускать по ветру, — улыбнулись Маддалене лисьи глаза Магистра, и остальные колдуны важно закивали. — А сейчас позвольте нам откланяться. Необходимо закончить с отступником.

Они цепочкой прошли сквозь комнату и исчезли за входной дверью, направившись в ледник.

Май с Маддаленой переглянулись и дружно посмотрели им вслед.

* * *

Их застолье протянулось далеко за полночь: Май, Юрген Юм, Маддалена и серенький, в серой одежде, ничем не примечательный Мастер Истинного Прозрения Сэд Сэливан, прозванный Нам Тиброй, на которого Май, наслушавшись о его делах, смотрел с неподдельным интересом.

На кухне колдуна в горшке поспела затеянная Маддаленой каша, хозяин дома разжился в Грааге свежим сыром, виноградом, жареной индейкой и тремя бутылками хорошего южного вина. Было у них эдакое простецкое застолье, где нет ни особых кушаний, ни изысканных речей. Но Маю нравилось. Как-никак, он тоже был герой. Помог сразить отступника и был теперь свободен от выполнения каких-то обязательных, свершаемых по велению судьбы, поступков — словно его из клетки отпустили.

— Я не понимаю, — пожимала плечами пьяненькая, и оттого слегка ожившая Маддалена, водя по воздуху обглоданной косточкой, — зачем ему это было надо? Чего ему не хватало в жизни-то?

Юм разливал по глиняным плошкам вино.

— Ну, как сказать, — не сразу отвечал он, — всякий человек мечтает получить то, чего у него нет. Ты мечтала вступить в Цех, он мечтал освободиться от Цеха, и путей у него к этому было два: либо Цех уничтожить, либо потерять свою Силу. И — вдруг он лучше нас и лучше тебя знал, что делает?..

Маддалена смотрела в свою плошку с вином.

— Вы об этом уже говорили один раз. Стало быть, я поступила плохо, не встав на один путь с ним?

Юрген Юм развел руками и кивнул на Сэливана:

— Ответить на такой вопрос точно может только он.

— Мастер Сэливан?.. — обратила свой взгляд к Нам Тибре Маддалена.

— Ты поступила плохо, но похвально, — с готовностью объяснил провидец.

— Ну вот, — огорчилась Маддалена. — Теперь я понимаю еще меньше.

— А что теперь будет с замком, мастер Сэливан? — спросил Май.

— С замком? — переспросил Нам Тибра. — А что с ним может быть? Стоит, как стоял. И долго еще простоит.

— Но владелец ведь должен будет поменяться.

— Ах, это... Маркиз Валлентайн сватался к Беренике Фосс еще весной. И то сказать, засиделась девка дома, — он хитро прищурился на Маддалену. Та с наглым спокойствием выдержала взгляд, и Нам Тибра опять посмотрел на

Мая. — Я думаю, теперь у нее нет доводов против такого замужества, и множество доводов за.

— Но ведь он старый, — покачала головой Маддалена.

— Не очень-то и старый, — ревниво влез Юрген Юм. — Может себе позволить.

— Зато он богаче самого герцога Граагского, — ответил Сэливан.

— Все так просто? — разочарованно сказал Май. — Но что же ваше собственное предсказание, будто наследник родится от величайшего чародея всех времен и народов?

— Он и родится. От человека, едва не уничтожившего Цех. Имя-то у него будет другое, да сплетников за язык не привяжешь. Уж вся Долина давно знает, что и как. — Нам Тибра снова хитро прищурился. — Готов поспорить на что угодно, в роли величайшего чародея каждый из вас себя хоть на минуту, но представил. Даже вы, мастер Юм, не удержались от того, чтобы помечтать.

— Не буду я с вами спорить, — сказал Юм и резонно добавил: — Помыслы пошлиной не обложишь.

— Вот видите, — усмехнулся Нам Тибра. — Видите, как все устроилось.

Май улыбнулся. Благодаря ли всеобщим усилиям, или, наоборот, вопреки им, но все действительно стало по местам.

Маддалена зевнула, прикрывая рот ладошкой. Поставила один локоть на стол, потом другой.

Май еще немного посидел молча, допил свое вино, и увидел, что она спит, уронив на руки голову.

— Я могу каким-либо образом попасть отсюда в Котур? — спросил Май Юргена Юма.

— Пройдите через зеркало, — отвечал тот. — Два шага, и вы дома.

— Я собираюсь не домой, — сказал Май и подумал: а зачем ему в Котур? Денег-то он так и не заработал...

Нам Тибра поднялся из-за стола.

— Приятно было разделить с вами ужин, господа, но, к сожалению, и мне пора...

Май тоже встал, а Юрген Юм только косо зыркнул в их сторону и стал составлять в стопку грязные тарелки.

— Но, прежде, чем уйду, — продолжил Мастер Прозрения, обратившись к Маю, — вам, сударь, я должен сделать одно предложение. Не думаю, правда, что вы его примете, но, чтобы совесть у меня была спокойна, сказать я должен.

Май посмотрел на него с вежливым вниманием.

— Вы могли бы стать достойным преемником делу, которому я посвятил многие годы работы. У вас отличные способности.

Мая передернуло от воспоминания о собственных способностях.

— Спасибо на добром слове, — поспешно ответил он, — но вы верно предсказали мой отказ.

— Что ж, тогда прощайте.

Май смиренно наклонил голову, но вдруг опомнился и окликнул Мастера Провидения:

— Скажите, Мастер Сэд, а будущее в самом деле есть?

С загадочным видом Нам Тибра прикрыл глаза.

— Как вам сказать, сударь... Может статься, и нету.

Мая такой ответ несказанно обрадовал.

— Благослови вас Бог! — воскликнул он. — А я-то уж думал, что я помешался.

Нам Тибра хихикнул.

— Я и сам-то не в своем уме, милостивый государь. Посудите, разве можно жить все время так, как мы с вами живем, и оставаться в здравом разумении?.. — И начал таять в воздухе.

— Все, — глядя на исчезающий сизый дымок в месте, где только что стоял прорицатель, проговорил Май. — Долиной я сыт по горло. Я не могу здесь оставаться ни минуты. Как пользоваться вашими зеркалами, мастер Юм?

— Шагнуть внутрь с представлением, где вы хотите оказаться.

Май кивнул. Он бегло ощупал себя, в надежде обнаружить нечто, что его здесь, не допусти Господи, задержит. Руки, ноги были целы, голова на месте. Существенная пропажа обнаружилась лишь одна.

— Часы, — сказал он в пространство, потому что Маддалена спала, а Юм понес посуду к рукомойнику на кухню. — Я потерял часы.

Он быстро прошел в спальню. Ощупал смятую кровать, поискал под одеялом, в изголовье под подушками и даже за матрацем у стены. Затем, повинуясь догадке, опустился на четвереньки и наткнулся на слегка помятый, вчетверо сложенный лист плотной бумаги, лежавший рядом с его часами на полу. Он не сразу вспомнил его происхождение, а когда вспомнил, первым побуждением было скомкать и выбросить.

Тем не менее, Май листок развернул.

Вексель, выписанный на купеческий банк в Котуре, извещал о том, что он, Ипполит Май, должен получить семь тысяч флар золотом в уплату долга лейтенанта Фрея. Подписано поручительство было старой обезьяной маркизом Валлентайном. Мерзавец все-таки получил свой замок. Жаль Беренику.

Дрожащей рукой Май сунул вексель за обшлаг рукава, потом передумал и поместил его за пазуху, поближе к сердцу. Бросил в карман часы и торопливо покинул спальню.

Юрген Юм ждал его у двери в свою мастерскую со свечой в руке.

Май решительно поднялся на второй этаж.

— Я готов, — сказал он.

Они вошли в зеркальную комнату. Май ждал, что ему подскажут, как действовать дальше, но Юм отчего-то колебался. Он поставил на клавесин подсвечник, подобрал папку со своими сочинениями и прижал ее к себе. Взгляд его поблуждал немного по доскам пола у Мая под ногами, и, наконец, он спросил с какой-то робкой надеждой в голосе:

— А ваша матушка... она сейчас замужем... за кем?

Май медлил с ответом. По совести бы надо было ответить правду.

— Видите ли, — произнес он, — сейчас — ни за кем. И поэтому положение ее весьма затруднительно.

Взгляд Юма вспыхнул, будто ему было семнадцать лет, а не пятьдесят.

— Ах, Боже мой! — сказал он. — Но теперь у меня есть деньги. Я с радостью помогу ей, если вы скажете мне, где она находится!

— Ее положение затруднительно не в смысле отсутствия денег, — пояснил Май и рассказал, в чем дело.

Юрген Юм прикусил губу. Повествование о скверном положении матушки его нимало не смутило, как Май на то рассчитывал. Глаза Юма по-прежнему светились.

— А как вы думаете, господин Май, — произнес он, — согласится ли она выйти за меня замуж? Я решил оставить Цех. Не хочу больше... колдовства.

Юм раскрыл свою папку и подал ее в руки Маю. "Филида и Тирс" было написано на первой странице. "Опера в трех действиях и пяти картинах".

— Я написал эту вещь для нее и еще утром хотел просить вас передать, но я мог бы и сам, если вам нетрудно сообщить мне, где она находится...

— Ничего трудного нет, — пожал плечами Май. — Она ждет меня в Гольдоке, в гостинице "Золотой фазан".

— Благодарю вас! Ваша матушка должна гордиться своим сыном! — воскликнул Юм, выхватил у Мая свои ноты и моментально исчез за зеркалом.

Май ошарашено стоял на середине комнаты. Его стал разбирать смех. Вот ведь. Старый сбесится — хуже молодого. Ладно. Матушка, конечно, удивится, но, кажется, все семейные дела уладились неожиданно и сами собой. Только как отсюда выбраться без колдуна? Решиться и просто шагнуть в волшебное зеркало?

Он подошел к тому из зеркал, в котором скрылся Юм. Закрыл глаза, приготовился...

Дверь мастерской скрипнула и приоткрылась. На пороге стояла Маддалена.

— Ты даже не попрощался, — упрекнула Мая она, быстренько подбежала, обвила его шею руками и подставила губы для поцелуя.

Май первым делом поцеловал ее, и только потом слегка от себя отстранил.

— Ты уходишь? — сказала она. — Я с тобой.

— А как же Цех — твои мечты?

— И наплевать на них.

Май снял ее руки со своей шеи, крепко взял под локоток и повел вон из мастерской, на другую сторону границы.

Внизу повернул к себе и придержал для ясности объяснения за плечи. Сказал, глядя прямо в лицо:

— Маддалена Беган из Обежа, подумай хорошенько, чего ты на самом деле хочешь? В постель? Большой чистой любви? Или, все же, стать Мастером Цеха?

Она покраснела, смутилась и опустила голову.

— Да, — призналась она. — Я сказала сгоряча.

— Вот так-то. — Май приподнял ее личико за подбородок, наклонился и снова заглянул в глаза. — Я ухожу один, но мы с тобой обязательно встретимся. Это я тебе обещаю как Предсказатель.

Тверь 1997