Ермак 1. Начало

Игорь Валериев

Ермак. Начало. Книга первая.

Посвящается любимой жене Людмиле,

чья настойчивость заставила меня дописать книгу,

а уверенность в моих способностях представить

данное произведение на суд читателей.

Аннотация

Сознание офицера спецназа с позывным 'Ермак', прошедшего Афган и Чечню после смерти переносится в 1888 год. Новое тело принадлежит четырнадцатилетнему сироте — будущему казаку Амурского войска. Перенос — и сразу первый бой, где подросток не должен выжить. Послезнание и полученные навыки из будущего помогли победить в неравной схватке с хунхузами.

Что делать дальше, такой вопрос перед Ермаком не стоит. Он умеет защищать Родину и не важно, как она называется — Советский Союз, Российская Федерация или Российская империя. Ермак начал подготовку к воинской службе в новой реальности. Но это была не только мирная учёба, наш герой и его друзья оказались втянуты в реальные боевые действия, где цена ошибки — смерть...

Автор искренне благодарит всех участников литературных форумов 'В Вихре Времен' и 'Самиздат', чья критика, замечания и советы позволили улучшить данную книгу, особенно: Борисова Юрия Дмитриевича, он же Старицкий Дмитрий, Зуркова Дмитрия Аркадьевича, Евдокимова Сергея, Ковшик Павла Ивановича, Мешалкина Леонида Васильевича, Орлова Александра Сергеевича, Перунова Антона Юрьевича, Семеникина Александра Викторовича, Спесивцева Анатолия Фёдоровича, Черепнёва Игоря Аркадьевича,

Содержание

Пролог.

Глава 1. Ермаковская падь.

Глава 2. Тимоха Аленин.

Глава 3. Гвардии подполковник Тимофей Аленин.

Глава 4. Выбор пути.

Глава 5. Смерть деда Афанасия.

Глава 6. Выбор пути 2.

Глава 7. Экзамен у атамана Селевёрстова.

Глава 8. Благовещенск.

Глава 9. Первая любовь.

Глава 10. Казачий суд.

Глава 11. Состязания.

Глава 12 Шермиции.

Глава 13. Тропа разведчика.

Глава 14. Охота на хунхузов.

Глава 15. Большая победа.

Глава 16. Кто виноват?

Глава 17. Золото.

Глава 18. Красные волки.

Глава 19. Экстернат.

Глава 20. Ли Джунг Хи.

Эпилог

Граница родила казачество,

а казачество создало Россию.

Л.Н. Толстой

Пролог

Хунхузы появились минут через десять, после того как мы залегли в окопах. Долго, однако, собирались. К броду они подскакали плотной толпой и в таком же беспорядке стали спускаться к ручью. На том берегу осталось трое бандитов, один из которых стал что-то кричать и размахивать плёткой.

Это мой клиент, подумал я, беря его на прицел. Начальников, которые могут привести эту толпу в порядок и дисциплине, нам не надо. Дождавшись залпа фланговых групп засады, перед которыми хунхузы были как на блюдечке, я мягко потянул спуск. Выстрел и нового командира вынесло из седла с разбитой головой. Перезарядка. И вижу, что для меня целей больше нет. Оставшихся двух разбойников на том берегу сняли Лис и Леший, а из седловины ни на наш берег, ни назад никто выбираться не хочет. Фланговые группы продолжают вести одиночный огонь, но для нас целей нет. Низ седловины, где скопились хунхузы, мы не простреливаем. Ждём. Ещё несколько выстрелов и тишина. Сигнал Шаха криком-писком енотовидной собаки: 'Всё закончено!'.

Я встал из окопа и добил патроном магазин винтовки. Прикрепил к винтовке штык-тесак, прикупленный ещё во время зимней поездки в Благовещенск. Дослал девятый патрон в ствол. Предстояла зачистка поля боя. Грязная, но если хочешь выжить, необходимая процедура на войне. 'Не выстрелит в спину только мертвый'. Данному постулату боевых действий очень быстро обучались молодые бойцы-интернационалисты в Афганистане. Оставил за спиной живого духа, а иногда обычного бача (мальчика), стал трупом. А какой лучший способ узнать мертвый или живой противник? Правильно, лучшее доказательство смерти противника — твоя пуля, пробившая его череп, либо штык в сердце.

Сейчас и буду учить казачат очень грязной, но необходимой работе на войне. Патронов мало и они дорогие, а штык, как говорил Суворов — 'молодец'. Тем более и шашки остались притороченными к седлам лошадей, в окопах с ними лежать и воевать неудобно.

Я вышел на край спуска-подъема к броду с нашей стороны и удовлетворённо вздохнул про себя. Получилось. Внизу мешанина из человеческих тел и нескольких лошадиных трупов. Вода в ручье и белый песок по его берегам окрасились кровью. Некоторые лошади стояли, опустив к земле голову, некоторые стали разбредаться вверх и вниз по ручью. Все хунхузы были мертвы или выглядели таковыми. Как говорится: 'Это им за наших. Ибо нехер...'.

— Вот это мы их навалили! — за моей спиной раздался удивлённый возглас Ромки. — Неужели всё?

— Нет, Лис, не всё. В лагере человека три, максимум шесть осталось, -прикидывая про себя количество трупов, ответил я и перехватил винтовку со штыком, чтобы было удобно колоть вниз. — Сейчас здесь зачистку проведём и будем думать, что делать дальше.

— Что проведём, Ермак? — переспросил, подошедший Вовка Лесков.

— Зачистку, Леший. Я сейчас спускаюсь вниз и буду ударом штыка проверять, мертвец лежит, или кто из хунхузов притворился мёртвым. Запомните на всю свою жизнь, только мёртвый не выстрелит и не ударит в спину. Будете об этом помнить, проживёте дольше. А пока идёте за мной сзади и прикрываете меня.

Показав знаками Шаху и Туру, которые поднялись из окопов и доложили, что все целы, смотреть за дорогой, как и обговаривали при планировании засады, я с Лисом и Лешим за спиной, стал спускаться к броду через ручей. Так, первый красавец лежит, глаза остекленевшие, неподвижно смотрят в небо. Контроль, есть контроль. Удар штыком в область сердца. Мерзкий хруст входящего в тело лезвия, и я с трудом выдергиваю винтовку с примкнутым штыком из теперь уж точно мёртвого хунхуза. Обходим лошадь, которая стоит, опустив голову вниз, и перебирает мундштуки языком и губами.

Следующий. Этот лежит лицом вниз. Когда до бандита осталось дойти пару шагов, тот неожиданно вскакивает с земли и ударом двуручной сабли, которая лежала под ним, снизу вверх пытается располосовать меня от паха до шеи. Я на рефлексах отпрянул назад, выставив перед собой винтовку, но завязнув в песке, стал падать на пятую точку и от неожиданности нажал на спусковой крючок. Грохнул выстрел, и хунхуз с третьим глазом во лбу и снесённым затылком, упал на спину, не выпустив саблю из своих рук.

Я, приземлившись на пятую точку, и чуть не выбив себе зубы затвором винтовки, оглянулся назад. Лис и Леший явно растерялись, что, собственно, вообще не удивительно. Для того чтобы мгновенно реагировать на внезапно возникшую угрозу, опыт нужен, и опыт немалый. Первым очнулся Леший, сделав несколько шагов в мою сторону.

— Ермак, ты цел? — каким-то сиплым шёпотом обратился ко мне Вовка.

Собравшись с силами, киваю и, благодарно уцепившись за протянутую им руку, встаю. Ноги — ватные, мышцы всего тела ощутимо потряхивает от переизбытка адреналина. Винтовка в руках ходит ходуном. Из разбитой затвором верхней губы кровь попадает мне в рот, и её солёный вкус приводит меня в себя.

— Вот это, господа казаки и называется зачистка, — сообщил я Лису и Лешему и энергично замахал рукой, показывая остальным казачатам, которые выскочив из окопов, собирались нестись в нашу сторону, чтобы они оставались на месте и продолжали наблюдение за дорогой.

— Ермак, а как ты успел среагировать? — спросил меня Ромка, облизывая свои пересохшие губы.

— Был готов к тому, что кто-то из хунхузов может притворяться мёртвым и может напасть, — начал я глубокомысленным тоном, чувствуя, как всего продолжает трясти. — А если честно, то просто повезло, успел нажать на спуск. А перед вами очередное подтверждение неоспоримого правила, которое доводил до вас на тренировках: 'Лучший прием рукопашного боя — выстрел в голову'.

— Даа, ужшь! — очень похоже на Папанова из кинофильма 'Двенадцать стульев' произнёс Леший.

— Ага, — философски подтвердил Лис.

— Продолжаем зачистку! — я двинулся вперёд.

Глава 1. Ермаковская падь.

Если посмотреть сверху, с высоты птичьего полета, то непроходимые леса с запада и севера ограждает неглубокую зелёную падь, тянущую с запада на восток, а с юга синеет великий Амур, за которым возвышаются маньчжурские горы Ильхурн-Алинь. В пади между редкими лиственницами, берез встречаются островки кустов лимонника и стланиковой кедровой сосны. В особенности поражает вид огромной по сравнению с другими деревьями единственной ели, из-за которой выбегает дорога к берегу Амура и идет дальше к станице Черняева.

Если же по этой дороге зайти за ель и по тропе пройти через распадок между двух холмов, то упрешься в тесаные ворота и частокол хутора Ермаковского, на котором когда-то проживала большая семья Алениных.

На большом дворе, огражденном бревенчатым тыном, стоит дом-пятистенок, смотрящий квадратными окнами в белых наличниках на полдень. К дому пристроен большой амбар, крытый двор, рядом высится овин, дальше летний загон для лошадей и конюшня. У окон дома разбит небольшой садик, в котором две вечнозеленые елки, игластая недотрога-боярка, воткнутые в квадратную гряду колья в хрупких колечках прошлогоднего хмеля. Только не видно на дворе ни коней, ни коров, ни иной живности, даже кур не видно и овин стоит пустым. И будто бы на двор опустились тоска и безысходность.

На лавке рядом с крыльцом сидит крепкий кряжистый старик, упершись подбородком в костыль, зажатый между ног. Небольшой ветерок развевает седую бороду и седые волосы под облезлым козырьком старой фуражки. На изрезанном морщинами загорелом лице застыло отрешенное выражение и только блестящие черные глаза выдают внутренне напряжение старого казака Амурского казачьего войска — Аленина Афанасия Васильевича.

Знаменит казачий род Алениных, ведущий свое происхождение от алан — аорсов. Один Василий Тимофеевич Аленин-Ермак чего стоил. Ермак или 'Ырмаг', то есть 'бьющий стремительный источник', 'прорыв' или 'неудержимый' — такое прозвище Василий Аленин получил за свою неудержимость в бою. Если бы он родился в Скандинавии, его бы точно признали берсерком.

Сильный был атаман. За услуги при взятии Казани, оказанные еще молодым Ермаком во главе отряда донских казаков в казачьем войске под общим командованием атамана Сусара Фёдорова, царь Иоанн Грозный пожаловал донскому казачеству навеки весь Тихий Дон со всеми его реками и притоками. Данная грамота до конца ХVІІ века хранилась в соборе города Черкасска и была отобрана Петром Великим во время его похода под Азов.

А прозвище 'Ермак' настолько прилипло к атаману, что в синодике Тобольской соборной церкви для поминовения казаков, погибших при завоевании Сибири, по повелению первого архиепископа Киприана был Василий Тимофеевич Аленин записан, как Ермак сын Тимофеев.

Ермак — неудержимый, эта неудержимость и не позволила атаману отступить во время боя на ночёвке в устье реки Вагай, когда Кучум напал на спящих казаков и истребил почти весь их отряд. Тогда Ермак, прикрывая своих побратимов-казаков, один бился против двух десятков врагов, многих их убил, но был сражен ударом копья в горло татарским батыром Кутугаем.

Посмотреть на тело мертвого атамана съехалось много знатных мурз, а также сам Кучум. Татары несколько дней стреляли в тело из луков и пировали, но, по словам очевидцев, тело Ермака пролежало на воздухе месяц и даже не начало разлагаться.

После смерти атамана его есаул Матвей Мещеряк собрал казачий Круг, на котором казаки решили идти из Сибири к Волге обратно. С ними ушла первая и единственная походная жена-наложница Ермака прекрасная Айгуль с сыном Тимофеем. Целомудрен был атаман и того же требовал от казаков в военном походе, но не устоял перед красотой и ласковостью, захваченной в бою девушки. А после рождения сына признал ее своей женой.

Вернувшись на Волгу, казаки под предводительством Мещеряка поняли, что прежней вольницы не будет из-за построенной там крепости — поселения Самара, для недопущения разбоя на Волге вольными казаками, и решили уйти на восток. Хорошее место было на реке Яик рядом с устьем реки Илек, там и хотели устроиться казаки.

Но в октябре 1586 года на Яике прочитали царскую грамоту, в которой говорилось о том, что казакам обещано прощение всех проступков, и они должны были вступить в отряд крымского царевича Мурат-Гирея, принявшего русскую сторону. Пункт сбора был в Астрахани, чтобы потом пойти оттуда войной на крымских татар, делавших набеги.

Атаман Матвей Мещеряк и еще сотня вольных казаков поддержал эту грамоту, и пошли сначала в Самару. Потом отряд казаков вышел из Самары в Астрахань, где было известно об их прибытии, но в пути атамана Матвея Мещеряка и четверых товарищей-есаулов снова отозвали в Самару, где их арестовали. В марте 1587 года в Самаре, на главной городской площади, был повешен атаман Матвей Мещеряк и его товарищи. Остальные казаки, узнав об этом, решили вернуться на Дон. Так, Айгуль и сын Ермака Тимофей оказались на родине отца и мужа в одной из станиц рядом с Раздорским казачьим городком.

Не обидели казаки жену и сына своего атамана. Построили им дом в станице, прикупили живности, выделили добра из привезенного дувана. Так и пошла донская Аленинская ветвь от князя Сибирского Ермака Тимофеевича.

В 1824 году родился казак Аленин Афанасий сын Васильев — прапрарапраправнук знаменитого атамана. Храбрый был казак. В 1849 году в составе 23-го Хрещатицкого донского казачьего полка в армии под командованием фельдмаршала Ивана Фёдоровича Паскевича — отпрыска Пасько, старшины в армии гетмана Богдана Хмельницкого, воевал Афанасий с народной армией венгров.

За ту кампанию был награжден медалью 'За усмирение Венгрии и Трансильвании', серебряной медалью 'За храбрость' на георгиевской ленте и австрийской золотой медалью с изображением Франца Иосифа и надписью: 'Der Tapferkeit' ('За храбрость').

Не любил эти награды Афанасий, не считал их заслуженными. Будучи старшим казачьего разъезда, задержал адъютанта главнокомандующего войсками венгерской народной армии генерала Гёргея. Данный генерал еще до вступления русской армии в Венгрию умышленно сорвал наступление венгров на Вену, а потом, после нескольких столкновений с русскими войсками, решил вступить в тайные переговоры с фельдмаршалом Паскевичем, для чего и отправил своего адъютанта на поиски русских войск.

На равнине, между местечком Заране и деревней Сёллёш, венгерская народная армия по приказу Гёргея потом сложила оружие. Гёргей был 'взят в плен' и там еще корчил из себя 'патриота'. Но вскоре Паскевич передал его австрийскому императору Францу Иосифу, который за услуги правительству назначил ему пожизненную пенсию.

Не знал ничего об этом казак Афанасий Аленин, но душой чувствовал, что не по заслугам награды. Сначала австрийскую золотую висюльку вручили, а потом и нашу серебряную 'За храбрость' пожаловали за тот случай, сказав, что за выдающуюся храбрость. А в чем храбрость, если этот венгр-адъютант к ним как к родным кинулся — вот он я — берите меня в плен. Хотя, когда вернулся в родную станицу, то приятно было, когда станичники обсуждали его награды. Ни у кого больше в близлежащих станицах Войска Донского не было золотой австрийской награды.

А вот два Георгиевских креста, полученных за Крымскую войну, Афанасий любил. Первый крест, еще до мартовского царского указа от 1856 года, когда он был разделен на четыре степени, урядник Афанасий Аленин получил за Чингильские высоты. Тогда донцы 23-го Хрещатицкого в составе Эриванского отряда барона Врангеля разгромили пятикратно превосходящего противника. Страшная рубка была. Сотника и двух хорунжих турки убили в первые минуты боя, и старший урядник Аленин, взяв командование на себя, повел сотню на врага. Захватили два орудия и четыре знамени турок. При этом Афанасий лично на шашку взял трех знаменосцев и прислугу одного орудия.

Позже, в период наступления на Карс, донцы вновь отличились в сражении при Кюрюк-Даре, в ходе которого турки были полностью разбиты, захвачено 15 орудий, 26 знамен и 2 тысячи пленных. Прославился в том бою и Афанасий, только и ранение получил тяжелое в голову. Как доставили его в родную станицу и не помнил. Выходила любимая жена. А через полтора года вручили старшему уряднику Афанасию Аленину догнавший его Георгиевский крест 3 степени за Кюрюк-Даре.

Казалось бы, живи и радуйся. Заслуженный георгиевский кавалер, красавица жена, трое сыновей крепышей. Но не мог Афанасий пройти мимо неправды, потому-то и не любило его войсковое начальство за правду-матку, что резал им в глаза Аленин на казачьем круге. Не любили и богатые казаки родной станицы, которым Афанасий Васильевич постоянно говорил, что не дело наживаться на своих братьях-казаках, попавших в нужду. Поэтому, когда в 1857 году Афанасий Аленин был избран одним из уполномоченных на станичный круг для выборов нового атамана, богатые казаки потребовали созвать внеочередную сходку, и добились на ней, чтобы Афанасия заменили другим человеком.

Это был жестокий удар, нанесенный самолюбию Афанасия Васильевича. Как оплеванный ушел он со станичной сходки, на которой принадлежали ему раньше лучшее место и первый голос. С тех пор не переступала его нога порога сборной избы. Даже на соседской завалинке, где собирались по праздникам казаки, не видели его целое лето.

А по осени продав дом и скотину, выехала семья Алениных из родной станицы в далекое Забайкалье. Почти полгода добирались они до Читы, где должен был записаться Афанасий в 1-й русский полк Сибирского линейного казачьего войска. Но в Чите Аленин узнал о том, что формируется Амурское казачество для защиты границы с Китаем. А желающим служить на границе дают землицы много, да подъемные хорошие. И присоединилась весной 1858 года семья Алениных к десяти, имеющим донские корни, семьям забайкальских казаков, которым поручено было основать на реке Амур станицу Черняева, названную так в честь первого командира Амурской казачьей бригады — генерал-майора Георгия Фёдоровича Черняева, который был на момент командования бригадой войсковым старшиной.

В числе основателей станицы Черняева были семьи: Савиных, Шохиревых, Гусевских, Эповых, Луниных, Раздобреевых, Чупровых, Башуровых, Ананьевых, Чуевых, всего вместе с Алениными 43 взрослых человека. Семьи переселенцев долго готовились к отплытию: разбирали дома, стайки, зимовья. Брёвна возили на берег, из них сколачивали плоты. На плотах настраивали навесы для защиты от непогоды, делали ящики для зерна, грузили скот, домашний скарб. Старались ничего не забыть — едут-то на голое место. Много сил и времени отнял сам сплав по реке. В указанном месте (две версты ниже теперешней станицы Черняева) плоты причалили к берегу. Чиновник, прибывший вместе с казаками, приказал на берегу Амура врыть столб и на него прибить дощечку с надписью 'Станица Черняева'. Дома сразу собирать не стали. Жильё решили устроить прямо в яру: вырыть яму и оборудовать её в виде землянки. Противился этому только Афанасий Аленин, говоря, что затопит землянку в весенний паводок, напрасно труд казаков пропадет.

Не послушал назначенный атаман Черняевской станицы зауряд-хорунжий Савва Эпов предложений Аленина, и сделали забайкальские казаки по-своему. Землянка вместила все их десять семей, а Аленины ушли версты на три в сторону по Амуру и версты на две от реки, облюбовав для строительства жилья красивую зелёную падь с небольшим озером, которую из-за большого количества волков назвали Волчьей.

По весне жилища черняевских переселенцев затопил речной паводок. И вынуждены они были также перебраться по берегу Амура повыше, основав станицу Черняева верстах в двух от хутора Алениных. Не смог переступить через себя атаман Эпов, признав правоту казака Аленина. Из-за этого и стоял хутор Алениных наособицу от станицы, будто на выселках.

Но не горевал от этого Афанасий Васильевич. За два года построили Аленины дом большой с пристроями, обзавелись скотиной, распахали большой участок земли, вывели в пади всех волков. И все чаще стали пядь называть не Волчьей, а Зелёной. А постепенно другое название пошло — Ермаковская падь. Это когда станичники узнали от кого Аленины род свой ведут.

А в окружном и станичном сходе очень скоро занял Афанасий Васильевич почётное место, как георгиевский кавалер и опытный казак. Ни одни ежегодные выборы окружного атамана не обходились без его веского слова. И самого Аленина не один раз хотели выбрать окружным атаманом, только отказывался Афанасий Васильевич от такой чести. Не хотелось ему из своей пади в станицу перебираться. А что за атаман, который живёт вне станицы.

Прекрасное время было. В трудах и заботах годы текли незаметно. Росла станица, всё более славился своим достатком Аленинский хутор. Не успели оглянуться, как стали три сына справными казаками. По праздникам шествовал Афанасий Васильевич в станичную церковь, всегда в окружении сыновей. По правую руку от него шел большак Василий, роста среднего, но широкий в плечах казачина, песенник и гармонист; по левую — степенно вышагивал черноволосый, как и все братья — Тимофей, лучший рубака в станице. И, замыкая шествие, ступая след в след отцу, высоко нес чубатую голову меньшак Иван, грамотей и отцовский любимец. Приятно было Афанасию Васильевичу пройти с такими молодцами по улице, людей посмотреть и себя показать. Да и было на что посмотреть — все четверо черноволосые, только у Афанасия, как серебро седина в бороде, да волосах, черноглазые, нос с горбинкой, смуглые, крепкие, поджарые с длинными ногами. Походка у всех легкая, скользящая. Много казачек засматривалось на братьев Алениных.

Старший Василий давно победил сердце одной из них. Хорошая сноха Катерина в дом Алениных пришла: здоровая, работящая и внука Тимофея через год принесла — на радость деду, а через два года — внучку Алёну. Средний и младший братья еще женихались. Ивану через год на первый срок службы идти, а Тимофей, уже отслуживший первый трехгодичный срок, подыскивал невесту.

Думал Афанасий Аленин в довольствие и спокойствие дожить до старости, но жизнь повернула по-своему. Сначала погиб на службе во время пограничного объезда младший любимец Иван. Не захотел служить писарем при штабе Амурского казачьего полка, хотелось ему схваток с хунхузами в пограничье. Вот и нарвался в составе казачьего разъезда на шайку бандитов. Видимо много было хунхузов, но дорого отдали свои жизни три казака. Вся поляна в крови была, где нашли раздетые, порубленные и пострелянные тела казаков. И больше крови там было не казаков, а бандитов. Да только вот тела своих убитых хунхузы унесли с собой. И не известно было — какой обмен жизнями произошел между казаками и варнаками.

А через год на охоте погиб средний сын Тимофей. Для свадьбы хотел пушнины набить на продажу, да нарвался на тигра-людоеда. От тела среднего сына почти ничего не осталось.

В том же году пережил Афанасий Васильевич еще одну утрату — смерть жены. Подкосили любимую смерти двух сыновей. Почернела, высохла, а после сороковин по Тимофею легла вечером спать и не проснулась.

Кроме горя по погибшим сыновьям и жене, пришли проблемы по хозяйству. Собирая на службу младшего Ивана, надо было справить строевого коня, оружие, обмундирование да амуницию, а это 300-400 рублей в зависимости от того серебром или ассигнациями. Пришлось продать двух быков и почти весь урожай пшеницы. Большая прореха образовалась в хозяйстве Алениных. Иван погиб, а коня его, все личные вещи и оружие забрали хунхузы.

Когда из-за неурожая в следующем году подался на промысел пушнины с артелью Тимофей и погиб, еще одного строевого коня семья потеряла, его тоже тигр задрал.

Потом пришло время Василию очередной трёхгодичный срок служить. Из-за малого числа амурских казаков в самом начале становления Амурского войска из двенадцати лет службы в строевом разряде ходили казаки на службу в полк два раза по три года, а не четыре года, как в войске донском. Остался Афанасий Васильевич с одной снохой на хозяйстве. Три года еле-еле сводили концы с концами. И только когда вернулся Василий со службы, семья Алениных вздохнула чуть свободнее. Но жить-то хотелось лучше, поэтому через два года после возвращения со службы Василия, зимой Афанасий Васильевич решил, что старший сын поедет на ярмарку в Благовещенск, чтобы продать лишнюю пшеницу, пушнину, солонину.

Кроме того, должен был Василий внести половинный залог в 100 рублей за жеребца и кобылу башкирской породы для развода. Эти лошади и для хозяйства годны, и для строя их использовать можно.

Такие качества башкирской породы, как смелость и решительность, напористость и легкость в управлении, а также способность продолжительное время передвигаться резвым галопом и резвой рысью, что позволяло всаднику эффективно вести прицельный огонь и рубить шашкой, были отмечены казаками еще во время Отечественной войны 1812 года. И должны были купцы большой табун таких лошадей в Благовещенск пригнать к лету, а пока задаток набирали у будущих покупателей.

За счет разведения этих неприхотливых и морозостойких лошадей хотели лет за пять своё хозяйство Аленины окончательно поправить, тем более три кобылы, пусть амурской породы, у них уже были. Собрав все что можно, да еще заняв денег у богатого станичного казака Ивана Савина, отправил Афанасий оставшегося сына Василия с женой Екатериной, да их дочкой Алёнкой на ярмарку, оставшись на хозяйстве с внуком Тимофеем.

А через несколько дней настигла Афанасия очередная черная весть. Весь обоз казаков, ехавших на Благовещенскую ярмарку от станиц Черняева, Кузнецова, Ушакова попал в засаду банды хунхузов рядом со станицей Ново-Кумарской. Большой обоз был, да бандитов, по словам выживших, более сотни оказалось. Соотношение сил было три-четыре варнака на одного казака. Отважно бились казаки и их жены с бандитами, да не судьба была всем выжить. Больше всего не повезло середине обоза, куда был направлен основной удар хунхузов, где и ехали на санях Аленины.

Со слов выжившего казака Прокопа Лопатина из соседней Кузнецовской станицы Василий Аленин лично зарубил трех ватажников, а его жена Катерина двоих успела из винтаря положить, пока их не порубали хунхузы, набросившись со всех сторон.

Самому Прокопу чудом повезло вырваться. Он во время нападения был верхом на лошади, а не в санях с братом Северьяном, поэтому и смог даже раненным верхами уйти. Его же брата и всех казаков с их семьями в середине обоза убили.

Когда примчались вооруженные казаки из Ново-Кумарской станицы к месту боя, осталось им только разбирать раздетые трупы казаков, их жён и детей, да мертвых хунхузов, которых выжившие в нападении бандиты бросили, предварительно обобрав до нитки. А все остальное добро с бандитами караваном ушло через замерший Амур в горы Ильхурн-Алинь на территории Маньчжурии. Не успели казаки их догнать до границы и отомстить.

Похоронил Афанасий Васильевич последнего сына со снохой. А внучку Алёнку нигде не нашли. Не было её ни среди убитых, ни среди выживших, ни рядом с местом засады. Видимо хунхузы с собой забрали для продажи в рабство. Не тешить же плоть с десятилетней девчушкой. Хотя всякое бывало. Но не хотелось деду об этом даже думать.

Так осталось семейство Алениных без головы. За всем приглядывать, со всем управляться пришлось Афанасию Васильевичу дальше вдвоем с двенадцатилетним внуком Тимофеем, первенцем Василия. Солоно им доставался этот догляд, а толку все равно не выходило. Известно, какая сила у стариков и сметка у ребятишек. Да еще долг пришлось Савину отдавать, аж семьдесят рублей, да ещё проценты.

Крепкий хозяин — казак Савин Иван Митрофанович. У него и табун лошадей в три косяка по двадцать голов, и стадо коров количеством пятьдесят, и своя маслобойня, и две конно-канатных мельницы, и лавка торговая с трактиром в станице Черняева. От богатства своего стал Иван Митрофанович в рост деньги давать станичникам. И хоть процент небольшой накручивал, да много уже казаков к нему в кабалу да зависимость попало — то неурожай, то наводнение, то еще какая беда.

Вот и Афанасию Васильевичу пришлось за долг с процентами отдать последнего строевого коня, имеющихся в хозяйстве кобылку трехлетку и корову, да еще кое-какого добра по мелочи. И остался георгиевский кавалер Афанасий Васильевич Аленин с почти пустым от живности двором и внуком на руках. Родни рядом никого.

Подумав, Афанасий Васильевич продал двух оставшихся быков, корову, купил для внука и себя двух молодых трехлеток амурской породы, и пошел наниматься в пастухи к Савину. А что оставалось делать. Вспахать двадцать десятин Аленинской земли сил не было. Афанасию Васильевичу шел шестьдесят пятый год, не было уже былой силы в руках, а после свалившихся на голову смертей близких как-то разом разболелись старые раны. А с внука какой спрос в пахоте. Вот и остался один выход, идти в пастухи. Так вот и жили третий год.

Глава 2. Тимоха Аленин.

Позавчера в субботу Афанасий Васильевич и Тимофей приехали домой на побывку: в бане помыться, припасов наготовить на неделю. Отдохнули, по дому прибрались, и в ночь на понедельник решили отправляться на пастбище, но скрутило спину у старика Афанасия, да так, что не вздохнуть, не охнуть. Еле с костылем по дому мог пройтись. Так и ускакал в ночь Тимоха на пастбище один. Сказал, что справится.

В полдень Афанасий Васильевич сидел на скамейке у дома, грея кости на солнышке, и смотрел через открытые ворота на дорогу, положив подбородок на рукоять костыля, зажатого между ног. Сидел и думал о внуке, о том, что с ним дальше делать, а то своего здоровья и жизни осталось очень немного.

— Эх, Тимоха, Тимоха, — вздохнул старый Афанасий. — Хороший казак растет. Нашей, Аленинской породы.

Тимофей или пока еще Тимоха рос крепким, высоким парнем. Имел черные, кудреватые волосы, лицо продолговатое, смуглое и пригожее, нос как у всей Аленинской родни с горбинкой, глаза черные, переходящие в темно-карие. После смерти родителей взор стал строгим и каким-то пронзительным.

Постоянная верховая езда на пастбище и ежедневные занятия под руководством деда по рукопашному и ножевому бою, рубке шашкой, джигитовке закалили тело подростка, которое казалось скрученным из жил и мышц. Не было у Тимохи и капли жира, все из-за занятий сгорело до грамма, да и питание не сказать, что бы было богатым.

— Что же мне с тобой делать, внучок, — вслух произнес старик и его глаза наполнились влагой. — Совсем мне мало осталось.

Зимой ещё Афанасий Васильевич разговаривал со станичным атаманом Селевёрстовым Петром Никодимычем о возможности поступления внука в Иркутское юнкерское училище на казённый кошт. Но до поступления ещё четыре года и на подготовку к экзаменам, и на учёбу деньги нужны.

— Эх-хе-хе... Грехи наши тяжкие! — вновь тяжело вздохнул старик. — Лишь бы освоил науки Тимоха. Умным растет, стервец. Все книги, оставшиеся от младшего сына Ивана, уже прочитал. Только хватит ли этих знаний?

В этот момент всё ещё острые глаза старого Аленина заметили вдали на дороге к хутору группу всадников, и его сердце тревожно заныло.

Когда всадники приблизились, и стало видно, что между двумя лошадьми приторочены самодельные носилки, в которых лежало чьё-то тело, от них отделился один конник и намётом поскакал к Аленинскому дому.

— Здрав будь, дядька Афанасий! — поприветствовал старика, въехавший во двор окружной атаман Селевёрстов. — Тимоху твоего, хунхузы сильно побили, но жив пока.

Атаман соскочил с крепкого гнедого жеребца и, сняв фуражку, перекрестился:

— Сейчас доктор приедет, и за Марфой я послал.

— Что случилось? — с трудом поднялся с лавки Афанасий Васильевич.

— Тимоха твой, мой младший Ромка, да Петруха Данилов погнали станичный войсковой табун и савинский косяк с Вороном на водопой к Амуру. — Селевёрстов вытер ладонью пот с лица и надел фуражку.

— Не тяни, Никодимыч!

— Хунхузы! Будь они неладны! — сплюнул атаман. — Амур в этом году обмелел, вот они у Песчаной косы через остров Зориха и переправились верхами вплавь.

— Кто же их ждал то! — махнул рукой Селевёрстов. — Ведь ни разу рядом со станицей даже зимой не шалили. А тут, видимо, на табун, варнаки, позарились.

— Дальше то что? — судорожно сжал в руке костыль Афанасий.

— Что? Что! Когда казачата увидели, что хунхузы через Амур переплывают, твой Тимоха кричит: 'Заворачивай табун. В падь его гони!'. Ну и погнали, а хунхузы, переправившись, за ними.

Перед тем как в Соворовскую лощину спуститься Тимоха опять кричит: 'Гоните в станицу. Казаков поднимайте!'

Тут выстрел, Ромка мой обернулся, глядит, а Тимоха из седла валится. Ну, они с Петрухой в станицу и припустились.

— Бросили, значит? — угрюмо произнёс старый Аленин, сверкнув глазами.

— Да погоди ты, дядька Афанасий! — атаман опять вытер пот, теперь рукавом рубахи. — Влетели Ромка с Петрухой в станицу с криком: 'Караул, хунхузы!' Мы в набат. Кто в станице из казаков был — в ружьё, на конь и к Соворовской лощине. Пока скакали, казаки гутарят, что поздно уже, увели хунхузы табун, придётся за ним на ту сторону Амура идти.

— Да не тяни ты, Никодимыч! — взмолился Афанасий.

— Да... живой, живой твой Тимоха. Вона привезли уже. — Селевёрстов показал рукой на въезжающих на двор Алениных казаков.

Старый Аленин с трудом дошел до подвешенных между лошадей носилок, где лежал внук Тимофей и невольно отпрянул. Вид у Тимохи был ужасен: порванная рубаха, шаровары, сапоги — всё было в грязи и буквально залиты кровью. Лицо и волосы молодого казака были покрыты буро-коричневой коркой. Лишь на голове, да на правом предплечье белели повязки из холстины, также пропитанные кровью.

— Не бойся, дядька Афанасий, — атаман неслышно подошёл и положил старику руку на плечо, — не его эта кровь. Легко можно сказать твой внук отделался.

— А чья кровь тогда? — повернув голову к атаману, спросил старик.

— Расскажу всё, подожди. Сейчас казаки Тимоху в бане разденут, отмоют и в хату занесут. Давай быстрее, станичники! — повелительно гаркнул Селевёрстов. — Шевелись!

Четверо казаков, спешившись, осторожно сняли носилки с телом Тимохи и понесли к бане Алениных. Ещё двое бросились в дом за вёдрами. Кто-то уже черпал воду из колодца, а мощного телосложения черноусый казак кинжалом щипал лучину для розжига банной печки.

В это время на двор въехала бричка, из которой вылез окружной фельдшер Иван Петрович Сычёв. Что-то, спросив у казаков во дворе, он быстрым шагом с саквояжем в руке прошел в баню.

Старый Афанасий тяжело опустился на лавку у дома и, показав атаману Селевёрстову, чтобы тот садился рядом, устало произнёс: 'Ну, сказывай далее'.

— Да что сказывать то... — также тяжело опустился на лавку атаман. — Непонятно всё!

— Что непонятно?

— Да то. Получается, дядька Афанасий, что Тимоха то твой двенадцать хунхузов на тот свет отправил.

— Как двенадцать? — брови старика Аленина от удивления взлетели вверх.

— А не знаю как! — Селевёрстов поставил шашку между ног и оперся подбородком на её эфес.

— Последнего он у нас на глазах убил, — атаман разгладил пальцами свои сивые усы. — Галопом влетаем с казаками в Соворовскую ложбину, там уже нет никого. Несёмся дальше к спуску к Амуру у острова, глядим — сверху на холме Тимоха стоит в таком вот виде: весь в кровище, а на него хунхуз верхами несётся во весь опор, визжит и своей железякой китайской машет. А у Тимохи правая рука плетью висит, а в левой только кинжал.

Атаман замолчал. Старик Аленин напряжённо ждал продолжения.

— Представляешь, дядька Афанасий, — Селевёрстов развернулся всем телом к старому казаку, — на него китаец этот летит, да здоровый такой, как бы не больше нашего Митяя Широкого, а твой Тимоха стоит с одним кинжалом и ждет его спокойно.

— Пётр Никодимыч, не тяни ты душу! Дальше рассказывай!

— Рубанул хунхуз Тимоху сверху наотмашь, тот попытался увернуться и прикрыться кинжалом. Всё думаю — нет больше Тимохи! Такой удар сам не знаю — отбил бы или нет, да и то шашкой, а не кинжалом.

Селевёрстов задумчиво начал крутить кончик уса.

— Словом, хунхуз на нас выскочил. Мы только карабины подняли. Раньше-то стрелять не могли, Тимоха варнака загораживал, — атаман рубанул рукой. — Смотрим, а китаец с коня валится, и в спине у него кинжал торчит. Тимоха же постоял, постоял, покачнулся и упал.

Старик Аленин крепче сжал костыль обеими руками.

— Мы на холм намётом поднялись, — продолжил свой рассказ Пётр Никодимыч, — глядим, Тимоха лежит, лицо кровью залито. Мишка Лунин с коня соскочил и к нему кинулся: 'Жив!!! — кричит. — И голова целая!'. Да давай рубаху на себе рвать и перевязывать голову Тимохе.

Селевёрстов посмотрел в глаза Аленину:

— Я с остальными казаками стал с холма спускаться к Амуру, а там картина: у подножия холма два застреленных китайца. А ещё дальше по берегу во всей красе ещё девять мёртвых бандитов. У половины головы прострелены. Трое ещё почему-то поперёк седла на лошадях лежат. Ну и наш табун почти полностью по берегу разбрёлся.

— У Тимохи то с утра, когда на пастбище уезжал, только четыре патрона к его берданке было, — сказал Афанасий, не отрывая удивлённого взгляда от лица атамана.

— Собрали мы табун, Тимоху перевязали, чем смогли, на сделанные носилки положили, подвесили между лошадей, да назад подались, — продолжил Селевёрстов. — Я там урядника Башурова с двумя десятками казаков оставил, чтобы ещё пошукали, посмотрели, на ту сторону Амура быстро сходили.

— А наказному атаману не доложат? — спросил Афанасий Васильевич. — Запретили нам на ту сторону в Маньчжурию ходить.

— Ничего, Наум Башуров казак опытный. Всё по-тихому сделает. Следов не оставит. А вот и фельдшер!

— Что скажете, уважаемый Иван Петрович? — поднялся с лавки Селевёрстов, а за ним с трудом встал и старый Аленин, с надеждой смотря, на подходящего к ним фельдшера.

— Всё хорошо! — ответил Сычёв, подходя к казакам. — На удивление хорошо. На правом боку касательное ранение от пули, прострелено правое плечо. Но! Иначе как чудом я это не назову! Плечевая кость не задета, артерия не задета, нервная связка не задета. Рука будет нормально работать. При этом чуть-чуть пуля левее, выше или ниже и можно было бы с рукой проститься, а то и не довезли бы казаки Тимофея живым сюда. Кровью бы истёк. В общем, везучий парень Тимоха! В плече то и кость, и мышцы, и жилы тесно идут, не одно заденешь, так другое... А тут так повезло!!! Что ещё?! На голове сильный ушиб височной области с левой стороны и рассечение кожи.

Фельдшер поставил саквояж на землю, достал из сюртука коробку папиросок и, закурив, продолжил:

— Через месяц или два будет как огурчик, шрам только над левой бровью останется, да правую руку, после того как дырка зарастёт, надо будет ещё с месяц другой поберечь.

— Он уже пришёл в себя? — с затаённой радостью спросил старый Афанасий.

— Пока нет. Контузия от удара по голове у него сильная и кровопотеря большая. Так что покой и пока только питье с лекарствами, которые я оставил. Потом бульона можно дать будет.

Сычёв загасил папироску:

— Завтра приеду, сменю повязки. Если вдруг его вырвет, Афанасий Васильевич, не пугайтесь. Такое бывает после сильного удара по голове. Счастливо оставаться! — доктор направился к бричке.

— А как же оплата? — вдогонку крикнул старый Афанасий.

— Потом, всё потом, — ответил Сычёв, усевшись в бричку и направляя её в ворота, выезжая со двора Алениных, где чуть не столкнулся с въезжающей телегой, запряженной небольшой кобылой, которой правила красивая, черноволосая женщина лет тридцати.

— Вот и Марфа приехала! — поправив фуражку, Селевёрстов пошел на встречу.

— Здравствуй, атаман, — спрыгнув с телеги, поздоровалась красавица. — Сто лет прожить вам, Афанасий Васильевич.

— Здравствуй, Марфа, — хором поздоровались с ней казаки.

— Зачем звал, атаман? — спросила Марфа, глядя на Селевёрстова, иссини черными глазами.

— Понимаешь, Марфа, — потеребил усы, станичный атаман, не отводя глаз от взгляда женщины, — непонятно мне.

— Что непонятно?

— Непонятно, как мог четырнадцатилетний казачонок, ещё даже не малолетка, двенадцать вооруженных варнаков извести.

— Чего-то боишься, Никодимыч? — спросил, подковыляв, Афанасий.

— Не знаю. Пусть Марфа Тимофея посмотрит. Она ведунья сильная, душу видит. Пусть посмотрит! Мало ли чего!

Прервав разговор, к стоявшим казакам и женщине, на взмыленном жеребце подлетел казак с лычками младшего урядника на погонах и, свесившись с седла к атаману, негромко проговорил:

— Господин атаман, на берегу острова Зориха обнаружено двадцать наших коней, четыре мертвых вооруженных китайца и их лошади. Китайцы все убиты из винтаря. Всех лошадок перегнали на нашу сторону. С китайцев всё собрали.

Конь под урядником начал играть, перебирая ногами.

— Да сойди ты с коня, Башуров, и доложи подробно, — похлопывая жеребца по морде, сказал Селевёрстов.

Наум Башуров, соскользнув с коня, и, взяв его под уздцы, продолжил:

— В овраге, что вправо от Амура перед Соворовской лощиной уходит, нашли ещё пятерых мёртвых хунхузов и их лошадей. Двое убиты кинжалом со спины в сердце одним ударом, а у троих глотки от уха до уха перерезаны.

— Да... дела! — атаман озадачено сдвинул фуражку с жёлтым околышем на затылок, а старый Афанасий застыл столбом.

— Ещё что нашли? — спросил Селевёрстов.

— У хунхузов зарезанных, которые вооружены были винтовками Бердана подсумки для патронов пустые, — продолжил доклад урядник. — Варнаков на острове Зориха положили с нашей стороны. Нашли лежку Тимохи, откуда он сделал, судя по гильзам, четыре выстрела.

— Что скажешь, Афанасий? — атаман повернулся к старому Аленину. — Смог бы твой внук за двести-триста шагов четырьмя выстрелами попасть в четверых скачущих всадников? И не просто попасть, но и убить?

— Не знаю, Пётр Никодимыч, — старый казак с сомнением покачал головой. — Стреляет Тимоха хорошо, но чтобы так... И прирезать пятерых варнаков, да ещё таким образом... Не знаю.

— Ага, прирезали варнаков знатно, ни один и пикнуть не успел. Мы их по оврагу шагах в ста друг от друга нашли, кроме двух последних, которых видимо одновременно зарезали, причем одному башку почти напрочь снесли. А предупредить друг друга они не успели! — встрял в разговор Башуров.

— Урядник, чьи-то ещё следы были?

— Никак нет, господин атаман, — вытянулся в струнку Башуров. — Только следы Тимохи Аленина. Нашли место, где он перевязку делал, там же и двух зарезанных хунхузов. Лёжку на берегу, где он по бандитам на острове стрелял и на холме позицию, рядом с которой нашли его ножны от кинжала, ремень и пустую китайскую сумку для патронов. Там же недалеко и карабин Тимохин нашли. Стреляли из него, судя по нагару в стволе, много. А на вершине холма, где Тимоха последнего варнака кинжалом убил, в траве револьвер нашли.

— Одно непонятно, как он столько варнаков смог завалить! — Башуров задумчиво почесал голову под фуражкой. — Мы с казаками обсуждали: ни один из нас не смог бы такого сделать.

— Вот и мне непонятно!? — Селевёрстов внимательно оглядел стоящих перед ним казаков и женщину. — Как мне наказному атаману докладывать: 'Ваше превосходительство, у нас хунхузы на днях хотели станичный войсковой табун лошадей угнать, да только четырнадцатилетний Тимоха Аленин взял да и убил их один всех. Да чего там, ваше превосходительство, их было то всего двадцать один варнак. Для наших казачат — это всё равно, что стакан молока выпить'.

— Ладно, — атаман махнул, как рубанул рукой, — об этом позже будем думать. Марфа, ты иди Тимоху смотри, мы с Наумом пока ещё переговорим, а ты, Афанасий Васильевич, иди, присядь пока на лавочку.

Сказав всё это, атаман с урядником отошли в сторону и стали что-то негромко обсуждать.

— Не волнуйся, Афанасий Васильевич, — Марфа положила старику руку на плечо, — всё будет хорошо. Я чувствую.

Погладив старого Аленина по плечу, знахарка и ведунья легкой походкой пошла в дом, куда уже перенесли раненного Тимофея.

Афанасий с трудом доковылял до лавки, кряхтя, опустился на неё и застыл, глядя пустыми глазами куда-то вдаль.

Селевёрстов, переговорив с урядником, пошёл по двору, останавливаясь по очереди и разговаривая о чём-то с казаками, находящихся на подворье Алениных. Поговорив со всеми, он вернулся к старику Аленину и, присев рядом с ним на лавку, тихо произнёс:

— Вот что, дядька Афанасий, я переговорил с казаками, и мы решили, что из захваченной добычи утаим трёх лучших лошадей с полной сбруей и три хороших винтаря с патронами. Всё это пойдет тебе и Тимохе. — Атаман поднял руку, предупреждая возражения Аленина.

— Пойми, дядька Афанасий, твой внук наш станичный войсковой табун спас. Сколько бы казаков в станице могло без строевого коня остаться. Да что кони, Тимоха моего Ромку, да Дмитро Данилова сына Петруху от верной смерти спас. За что всю оставшуюся жизнь буду за Тимофея твоего молиться.

— Кроме того, — атаман снял фуражку и положил её себе на колено, — мы со станичниками решили, что всю премию за хунхузов и за их снаряжение, что начальство в Благовещенске даст, тебе отдать для Тимохи. Ему деньги понадобятся, если сможет в Иркутское училище поступить. Да вам и сейчас деньги не помешают.

Афанасий Васильевич из-под густых седых бровей внимательно посмотрел на атамана.

— Да, Афанасий. Завтра повезём в Благовещенск захваченное у хунхузов оружие, амуницию и их лошадей погоним для доклада, — Селевёрстов поднялся, надел фуражку. — Там я с наказным атаманом о Тимохе и поговорю. Всё равно докладывать о том, как он отличился. Может быть, под этот случай и вопрос о его поступлении в училище решим.

Атаман направился к своему жеребцу:

— Дядька Афанасий, я твоих коней и, которых отберём для тебя, пока у себя оставлю, а вечером Ромку пришлю для помощи. Он и поснедать тебе привезёт и бульон куриный для Тимохи.

— Спасибо тебе за всё, Пётр Никодимыч! — старый казак поднялся с лавки и склонил голову.

— Тимохе твоему за всё спасибо, — Селевёрстов поклонился, затем перебросил повод на шею коню и легко, не касаясь стремян, вскочил в седло, будто и не шестой десяток шёл атаману.

На выход со двора за атаманом потянулись верхами остальные казаки, ведя в поводу несколько заводных лошадей. Из дома вышла Марфа и подошла к Аленину.

— Что скажешь, Марфа?

— Не знаю, что и сказать, Афанасий Васильевич, — женщина на несколько секунд задумалась. — Показалось мне вначале, когда Тимофея разбудила, что смотрит на меня старик. Только я попыталась вглядеться в него, как он как будто бы в скорлупу спрятался, а потом уже твой внук появился.

— Как он? — старый Аленин подался ближе к ведунье.

— Не помнит ничего. Говорит, что когда погнали табун в падь, услышал выстрел, что-то ударило в бок, и он слетел с коня, ударился головой и всё.

Марфа покачала головой:

— Не знаю, что и думать, Афанасий Васильевич. Казаки то с атаманом говорили, что Тимофей всех хунхузов убил. Других следов не было. А он не помнит ничего.

Афанасий Васильевич пригладил ладонью свою седую бороду:

— А ты что думаешь? Все знают, что ведунья ты сильная и знахарка знатная.

— Не знаю, не сталкивалась я с таким. И бабка, что учила меня, тоже не сталкивалась. А вот её бабушка, моя прапрабабушка говорила, что был у неё случай, когда в одном теле как бы два разных человека жили.

— И что делать?

— Не знаю. Смотреть буду. А может быть тот другой, что не Тимофей, появляется только в минуты смертельной опасности для них обоих? — знахарка ласково улыбнулась старику. — По сути, он же спас Тимофея, да и убить варнаков столько — это каким же воином справным надо быть?

— Да... — продолжая оглаживать бороду, протянул Аленин. — Уж насколько я в молодости был умелым казаком, но такого количества ворогов точно бы не одолел. Так что мне делать, Марфа?

— А ничего! Живите, Афанасий Васильевич, как жили. Внука выхаживайте от ранений. А я наезжать буду, смотреть. Может быть, что и прояснится.

Женщина приобняла старика:

— Всё хорошо будет, дядя Афанасий. Тимоха жив. Молодой. На поправку быстро пойдет. Да может и ошиблась я, привиделся мне взор старика. Ладно, поехала я в станицу.

Женщина подошла к телеге, села в неё и, понукая лошадь вожжами, стала разворачивать телегу для выезда со двора.

— Прощевай, дядя Афанасий! — Марфа задорно улыбнулась, показав ровные белоснежные зубы. — Завтра, ближе к обеду подъеду, посмотрю, что там докхтур наш намудрит.

Затрусила кобылка, и телега, поднимая пыль, покатила со двора. Сидевшая в ней женщина прощально махнула старому Аленину рукой.

Афанасий Васильевич немного постоял во дворе, провожая взглядом уезжающую знахарку, затем потихоньку пошёл к дому. С трудом поднявшись на крыльцо, старый казак зашёл в сени и медленно проковылял в горницу, где на кровати лежал забинтованный внук.

Склонившись над Тимофеем, дед осторожно погладил его чёрные вихры волос, торчавшие из-под перевязочной ткани. Как будто почувствовав это, Тимофей открыл глаза:

— Деда, всё хорошо?

— Хорошо, внучек. Всё хорошо, Тимоха! — по загрубелому лицу из глаз старого казака, теряясь в бороде, потекли слёзы.

Глава 3. Гвардии подполковник Тимофей Аленин.

Пока внук общается с дедом, подумаем о том, что же случилось. Для начала позвольте представиться — гвардии подполковник запаса Тимофей Васильевич Аленин — полный тёзка молодого Аленина, в тело которого занесло мою грешную душу, сознание, матрицу или ещё что-то, не знаю, как это назвать. Но ощущаю я себя в этом теле почти нормально: думается легко, Тимоха мне не мешает, да и телом его, как убедили утренние события, тоже управлял нормально. Хорошее, сильное и развитое тело у паренька. Разве растяжки, резкости, выносливости не хватает, но это дело наживное. Но, обо всём по порядку.

Родился я в 1963 году в семье военного в городе Благовещенске. Учился так себе, но спортом занимался усиленно. К окончанию школы выполнил норматив КМС по биатлону. Очень хотел поступить в Дальневосточное высшее общевойсковое командное училище в Благовещенске, где также готовили офицеров для морской пехоты, но не прошёл по баллам. Завалил русский язык. Не могу писать сочинения — не Лев Толстой я, к сожалению. Поэтому вместо военного училища попал в армию, как думал, сначала, обычным 'пехотным Ваней'. Но всё оказалось намного интереснее.

Из военкомата с 'покупателем' — молодым старшим лейтенантом с пехотными петлицами, я и еще двое ребят на самолёте совершили перелёт через всю страну из Благовещенска до Великого Новгорода. Потом на уазике нас отвезли куда-то под Псков в летние лагеря, где и выяснилось, что пехотные петлицы старшего лейтенанта — это маскировка, а служить я буду в каком-то спецназе, хотя форма солдат и офицеров в учебке была десантных войск.

И прослужил я в войсках специального назначения двадцать три года с хвостиком, не считая учёбы в военном училище. После полугода обучения в учебке, где получил специальность минёра, почти год службы в Афганистане в 177 отдельном отряде спецназа в составе 22-й бригады СпН. В данное подразделение получил распределение из-за своей внешности. Вылитый пуштун, не раз потом подкалывали меня ребята в отряде.

За Афганистан получил медали 'За боевые заслуги' и 'За отвагу', орден 'Красной звезды', позывной 'Ермак', славу хорошего минёра и снайпера.

В отряде, как КМСу по биатлону, после пробных стрельб вручили СВД и поставили сначала в пару к основному снайперу. Вскоре стал штатным снайпером. Потом был бой, во время которого получил два ранения: в голову и правую руку.

'Почти как сейчас, — подумал я и попытался повернуть голову и пошевелить рукой, благо дед Афанасий уже из горницы ушёл, и никого рядом не было. — Терпимо. Боли почти нет. Интересно, тогда в Афгане кожу на голове осколком мины рассекло, и пулю в плечо от снайпера моджахеда в одном бою получил. И сейчас — пулю в руку и китайским мечом по голове. Тенденция, однако!'

После госпиталя в Ташкенте и отпуска по ранению до моего дембеля оставалось около четырех месяцев, когда неожиданно даже для себя взял и написал рапорт с просьбой отправить меня поступать в рязанское десантное училище.

Батя — командир 177 ооСпН — майор Керимбаев рапорту ход дал и характеристику взводного подписал, в которой тот столько хорошего изложил, хоть памятник из меня делай. Потом учебные сборы на базе Самаркандского автомобильного училища, где попал в роту, поступавших в десантное училище. Сдача физо и медкомиссия. Её, несмотря на ранения, слава богу, прошёл. Награждение орденом освободило от сдачи вступительных экзаменов. Затем абитура в ЗУЦе под Рязанью и я — курсант РВВДКУ.

Четыре года обучения в спецбатальоне в отделении спецназа, красный диплом, лейтенантские погоны, право выбора места службы и 173 ооСпН в родной 22-й бригаде спецназа, которая базировалась уже в Азербайджане.

А затем поддержание конституционного порядка в Баку, Нагорный Карабах, Осетино-Ингушский конфликт, две Чеченских кампании, парочка загранкомандировок, Грузинский конфликт и заслуженный дембель в 2009 году. Мог бы и дальше служить, но надоело смотреть, как армию лишают последних боевых подразделений. Лучше бы Табуреткин продолжал мебелью торговать, а не Министерством обороны руководить! Хотя, на вооружении больше заработаешь.

Выслуги, да ещё со льготами было уже по самое не могу — вот и ушёл. С жильём проблем не было: от родителей после их переезда в Краснодарский край трёхкомнатная квартира в Благовещенске осталась и от деда крепкое подворье в Ермаковской пади на Амуре, где и проживал постоянно последние годы.

Сбежал я из Благовещенска, где очень часто приглашали на торжественные мероприятия в качестве почётного гостя или 'новогодней ёлки'. К наградам за Афган еще два ордена 'Мужества' добавились и Звезда Героя России за операцию в Первомайске против банды Радуева. А если добавить юбилейные медали, за выслугу и кучу всяких знаков за Чечню, то иконостас на парадном мундире значительный получался. Вот и 'работал' в администрации города 'почётным жителем' пока не надело. Уехал в дедов дом, подремонтировал его и зажил спокойной жизнью пенсионера.

Пенсии и надбавки за Героя России хватало с избытком, лес обеспечивал дичью и другими дарами, Амур рыбой, спутниковая тарелка с модемом давала связь с миром через Интернет и телевидение. Так и жил бобылём.

Были в своё время две жены, да не выдержали они постоянного ожидания мужа с боевых выходов, которые иногда длились по полгода. Детей в обоих браках не нажил. Осталось одиночество, но оно постепенно стало нравиться. В последнее время пристрастился к чтению книг, особенно по альтернативной истории с 'попаданцами', благо в электронном виде таких произведений в Инете можно было найти множество. Подумывал свои мемуары засесть писать, но всё оборвалось летним утром 2018 года. Выбежал, как обычно с утра в лес на зарядку, увидел яркий шар в небе. Успел подумать: 'Всё же пиндосы ударили ядерным оружием!' Нестерпимый жар и темнота.

Очнулся и не пойму где нахожусь. Лежу на спине в траве, раскинув руки, голова разваливается, в правом боку сильная боль. Слышен топот множества конских копыт, будто табун от меня удаляется. Попытался сесть — удалось, но не могу понять, что не так. Увидел свои ноги в сапогах и в синих шароварах с желтыми лампасами, затем поднес руки к глазам:

— Нда... Приплыли! — вслух произнёс я и не узнал собственного голоса. Это был ломающийся басок молодого парня. И руки, и ноги, и всё остальное тело также принадлежало крепкому жилистому парню лет шестнадцати-восемнадцати.

— Глюки?! — тихо сказал я, но боль в голове и боку была уж больно реальной.

Скосив взгляд вправо и вниз, увидел на залитой кровью серо-белой холстинной рубахе входное и выходное пулевые отверстия. Прижал правую руку к боку и невольной дёрнулся от прострелившей меня боли.

— Похоже, по касательной зацепило, — прошипел сквозь зубы и сильнее прижал ладонь к ране.

Боль не усилилась, значит — ребра целые. Это уже хорошо! Но рассмотреть более подробно рану не удалось, так как внимание переключилось на приближающие конский топот и крики. Повернув голову, увидел, что в мою сторону где-то в километре от меня во весь опор несётся пятнадцать-двадцать всадников, одетых во что-то непонятное, с какими-то верёвками за головами, некоторые чем-то крутили одной рукой над собой, а кто-то держал в руках предметы издалека похожие на палки или ружья.

Индикатор опасности в голове забил во все колокола. Я вскочил на ноги, покачнулся из-за боли в боку и закружившейся головы, но, сжав зубы, заставил себя оглядеться вокруг.

Слева от меня метрах в тридцати начинался глубокий, широкий и длинный овраг с высокой травой и поросший на склонах кустарником и деревьями. Вдали овраг пропадал в лесу. Прямо на меня уже где-то метров за восемьсот по ровному полю скакали всадники. Справа высился холм, а за мной тянулась к лесу широкая лощина с густой травой и мелкими кустарниками.

В лощине останавливал бег, переходя с рыси на шаг, большой конский табун голов в сто или в сто пятьдесят. От табуна отделились два всадника и, нахлёстывая лошадей, во весь опор понеслись к виднеющейся вдали дороге, уходящей в лес.

— Ромка и Петруха в станицу поскакали, казаков поднимать, — прозвучало в моей или не моей голове.

— Ты кто? — мысленно спросил я оппонента.

— Тимоха Аленин из Ермаковской пади, — получил такой же мысленный ответ.

— Какой сейчас год?

— Лето одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года.

— А это что за всадники?

— Хунхузы! Конец нам пришёл!!!

В голове и по всему телу прокатилась волна страха и ужаса, от которой дыбом встали все волосы на теле.

— Так, Тимоха, спокойно. Я тоже Аленин, и тоже Тимофей. Офицер спецназа, — я задержал дыхание, чтобы в новое тело получить взброс адреналина. — Не паниковать и мне не мешать. Затаись где-нибудь и не лезь в руководство телом.

— А вы взаправду офицер, ваше благородие?

— Взаправду, Тимоха, взаправду. Оружие у тебя было какое-нибудь?

— Кинжал дедов был за поясом, карабин Бердана был в руках, когда в бок что-то ударило, и я упал с коня. И ещё к Берданке четыре патрона в кармане шаровар было.

— Уже хорошо! — я сделал несколько шагов навстречу всадникам и увидел в траве кавказский кинжал кама с красиво отделанной рукоятью и в шикарных ножнах, а чуть далее лежало короткое однозарядное ружье.

'Надо же какой раритет! Кавалерийский карабин Бердана-Сафонова 1871 года! Жалко, что однозарядка. А кинжал — вещь!' — эти мысли я додумывал уже на бегу к оврагу, куда припустился, взяв в руки карабин и кинжал, так как расстояние между мной и всадниками стремительно сокращалось.

Не смотря на боль в боку и небольшое головокружение, до оврага я буквально долетел, а не добежал. Оглянулся. В мою сторону от группы хунхузов отделилось три всадника, а остальные, обтекая склон холма, скакали к табуну. 'Ромку и Петруху, им уже вряд ли достать, — подумал я, — но подстрахуем ребят'.

Зарядив карабин и зажав в зубах ещё два патрона, я произвёл, как можно быстрее перезаряжая карабин, три выстрела. Три всадника, направлявшихся в мою сторону, упали с коней. Первого снял метров со ста пятидесяти, последнего метрах в двадцати от себя, сразив его в голову. Это был мой профессиональный стиль или почерк — всегда, начиная с Афгана, если стрелял на поражение, то только в голову. Хотя в учебке инструктор учил нас: 'Никогда не цельтесь в голову! Она маленькая и твердая. Цельтесь в корпус: он большой и мягкий!' Видимо чувство противоречия мнению начальства было во мне всегда сильно развито.

'Минус три!' — подумал я и увидел, как по команде высокого китайца с выбритым лбом и толстой, длинной косой сзади (вот и верёвка), пять всадников развернулись и поскакали в мою сторону.

'Встретим и вас, ребята!' — зарядив последним патроном карабин, я стал спускаться в овраг, стремясь, как можно быстрее добраться до его заросшей внизу деревьями части.

Добежав до деревьев, я обернулся и увидел, что пятёрка хунхузов попыталась спуститься в овраг верхом, но потом спешилась и стала осторожно двигаться вниз по склону, оставив коней на краю оврага.

'Отлично! — подумал я. — Теперь есть время, что бы заняться раной и обдумать, что делать дальше'.

Углубившись в лес, я сначала умышленно оставлял как можно больше своих следов, где только можно, направляя погоню в глубину оврага, поросшую лесом. Найдя метров через пятьсот небольшой ручеёк, который струился из небольшого родника, я снял с себя рубаху и, отрезав три полосы, сделал себе перевязку раны на боку. То, что осталось от рубашки, измазал в глине и грязи, которые были на дне ручья, и натянул её на себя.

'Надеюсь, столбняк не хватит', — думал я, замазываю грязью лицо, жёлтые лампасы на синих шароварах. Затем нарвав виноградных листьев со стеблями, обмотал ими предплечья, шею и голову.

— Что ты делаешь? — мысленный вопрос Тимохи застал меня врасплох, я уже забыл, что нахожусь в чужом теле. — Ты так здорово стреляешь!

— Маскируюсь. А стрелять приходилось часто, — мысленно ответил я напарнику по телу. — Тимоха, ты сейчас опять где-нибудь спрячься и не мешай мне. Я буду делать очень неприятные вещи.

— Какие?

— Резать буду хунхузов, а то патрон только один остался.

— А ты сможешь? — по телу прошла неконтролируемая дрожь

— Смогу, Тимоха. Ещё как смогу. Иногда мне казалось в прошлой жизни, что зарезать для меня человека куда проще, чем какую-то иную божью тварь, типа курицы. Всё, Тимоха, не мешай!

Сказав мысленно эти слова, я оставил карабин за приметным валуном у ручья и осторожно от ствола к стволу пошёл, забирая вверх, по склону оврага навстречу своим противникам. Пройдя вперёд метров двести, я остановился и залёг за стволом, упавшего от времени дерева. По моим расчётам бандиты должны были появиться через пару минут.

Чутьё не обмануло меня. Буквально через минуту внизу на дне оврага из-за деревьев показался первый китаец. В руках он держал винтовку Бердана и шёл, внимательно осматриваясь по сторонам. Шел точно по моему следу. Буквально через несколько секунд за ним появился ещё один бандит, одетый в такое же непередаваемое рваньё, как и первый, и в руках у него тоже была винтовка Бердана.

'Отлично! — подумал я. — Вот и боекомплект мой идёт. Где же остальные?'

Рядом с собой я услышал звук осыпавшейся земли. Скосив глаза в сторону по стволу упавшего дерева, за которым прятался, я увидел ещё двух хунхузов, которые шли по склону оврага, огибая деревья.

'Грамотно страхуют нижнюю пару. — Я вжался лицом в ствол дерева и застыл. — Надеюсь, сойду за валун или пенёк, тем более идёт эта пара ниже меня метров на десять и вверх не смотрит. Не должны заметить'.

Через некоторое время, которое показалось вечностью, шаги бандитов затихли, где-то впереди, куда их вели мои специально оставленные следы.

Идут парами, для меня это плохо, выглянув из-за ствола, я искал, где же пятый из разбойников. Обнаружить его удалось с трудом на противоположной стороне оврага, по которой китаец пробирался между деревьями и кустарниками.

Достав кинжал из ножен, и измазав его землей, я осторожно двинулся за парой бандитов, которая шла по моей стороне оврага. 'Как в старые, добрые времена! — думал я, скользя между деревьев. — Ничего почти не болит: небольшая боль в боку от раны не в счёт. Каждая мышца тела звенит. Лепота!'

Вскоре представился удобный момент для первой атаки. Один из китайцев в первой паре отстал, присев на корточки, что-то внимательно рассматривая между деревьев впереди.

'Очень хорошо', — подумал я, одним прыжком преодолел оставшиеся до бандита метры и всадил клинок под левую лопатку, проворачивая его. Этот удар был поставлен мне ещё в Псковской учебке. При точном исполнении противник мгновенно теряет сознание, не издавая звука, поскольку происходит мощный выброс крови внутри тела, и через короткий промежуток времени наступает летальный исход.

Хунхуз завалился вперёд, одна нога пару раз конвульсивно дёрнулась. Я резко выдернул кинжал и перевернул китайца на спину, быстро осматривая его снаряжение. 'Хреново, ничего для дела нет! — Ещё раз, ощупывая ту рванину, что была одета на бандите, думал я. — Ружьё, блин, — карамультук какой-то, патроны к Берданке точно не подойдут, тесак из дерьмового железа. Хорошо хоть счёт пополнился — минус четыре!'

Второго из этой пары бандитов удалось снять также легко. Он стоял, прислонившись правым плечом к дереву, дожидаясь своего партнёра по двойке. Бандит обладал отменным слухом, потому что услышал, как я подкрадываюсь к нему, но даже не повернул головы, видимо, приняв меня за своего отставшего напарника. Удар кинжалом под левую лопатку, поворот клинка, и его вопрос, который он задал тихим голосом остался без ответа. Что спросил китаец, я не узнаю никогда. В прошлой жизни знал английский, немецкий, пушту, фарси и немного чеченский.

К сожалению, и у этого хунхуза для моих дальнейших боевых действий ничего полезного не было. Какое-то старинное ружьё, причём такое грязное от нагара в стволе, что стрелять из него, по моему мнению, было, просто опасно. Из холодняка на бандите тоже ничего хорошего не оказалось, поэтому за следующим хунхузом я отправился вооруженным всё также одним кинжалом.

Быстро перебравшись на другую сторону оврага, я, как мне казалось, неслышно устремился за тем одним китайцем, который прикрывал нижнюю двойку бандитов, идущих по моему следу. Но это я думал, что продвигаюсь быстро и неслышно, как это умел раньше. Новое тело не имело, к сожалению, тех навыков, умений и мышцы не так работали, поэтому для меня стало полной неожиданностью, когда из-за дерева возник, как из ниоткуда моего роста китаец и с каким-то шипением ткнул в мою сторону чем-то похожим на саблю.

Моё тело сработало на автомате. Резко присев, отводя руку бандита с саблей своим левым предплечьем вверх, правой рукой с кинжалом ударил снизу вверх. Противник, не ожидавший от меня такой прыти, провалился в выпаде и напоролся шеей на мой кинжал, который вскрыл её от уха до уха. Фонтан крови из распоротой шеи бандита окатил меня с ног до головы.

'Теперь я точно похож на обожравшегося вурдалака', — выпрямляясь и делая шаг в сторону от падающего на меня мёртвого хунхуза, подумал я.

В этот момент в моей голове раздался возглас:

— Ааа!!! — и будто на секунду выключился свет в глазах.

— Так... Тимоха вырубился, — я стёр ладонью кровь с лица.

Самого меня также ощутимо потряхивало. Всё-таки в последний раз вот так лицом к лицу и на ножах в той жизни сходился во второй Чеченской кампании, почти двадцать с лишним лет назад. 'Или сто с лишним лет вперёд, — нервно хохотнул про себя я. — Всё. Собрались! Работаем!'

Осматривая убитого китайца или маньчжура, судя по имеющейся косе, я обратил внимание, что одет он был в отличие от первой пары зарезанных бандитов в целый и относительно чистый халат, хорошие штаны и сапоги. Лоб его был выбрит, а волосы сзади были заплетены в длинную косу. Холодное оружие у этого хунхуза также было на высоте. В руке он продолжал сжимать хороший клинок. Разжав пальцы у мертвого маньчжура, я вынул из его ещё теплой ладони саблю и, примерившись к удобному эфесу, взмахнул клинком перед собой крест на крест. Сабля рассекла со свистом воздух, а тело будто бы запросило дальнейших движений.

'Значит, Тимоха хорошо работает с шашкой, — рассматривая более внимательно саблю, думал я. — У меня таких навыков и отработанных движений по фехтованию саблей не было. А сабля всё же более похожа на китайский меч 'Люйе Дао', хотя могу и ошибаться, в китайском холодном оружие я разбираюсь плохо. Но клинок хорош: отличная балансировка, хорошая сталь и заточка. Кстати, где-то и винтовка должна быть'.

Зайдя за дерево, из-за которого выскочил китаец, обнаружил там аккуратно прислонённый к стволу винтовку. Взяв её, с удивлением обнаружил, что держу в руках восьмизарядную винтовку Маузера 71/84. Передёрнув затвор несколько раз, вынул из винтовки три патрона. Вернулся к мёртвому китайцу, обыскал его, но патронов больше не нашёл.

'Они что без патронов в набег ходят?!' — Рассматривая на просвет чистоту ствола, думал я. Но потом вспомнил, что в это время покупка оружия и боеприпасов обходилась хунхузам столь недешево, что винтовочные патроны иностранного производства, к примеру, именовались на бандитском жаргоне даянами ('серебряными долларами'). А уж к Маузеру 71/84 цены на патроны должны были быть вообще запредельными. Такие винтовки в Европе только три-четыре года назад появились. И путь такой магазинной винтовки из Германии в Маньчжурию должен был быть очень дорогим.

'Жаль... — подумал я. — Винтовка замечательная, но к ней только три патрона, а от Берданок к ней патроны не походят. Не тот калибр: у Маузера — 11 мм, а у Берданки — 10,75 мм. Ладно, потом её заберу, а то жаба задушит, всё-таки одна из первых магазинных винтовок в мире. Раритет!'

Поставив винтовку назад к дереву, я снял с китайца ножны от меча, надел их на себя и как-то молодцевато вложил в них клинок. Потом, взяв в правую руку кинжал, ещё раз внимательно оглядев место последней схватки, отправился за последними двумя китайцами, которых определил, как свой ходячий боекомплект.

Их я нашел на том месте у ручья, где делал перевязку. Они стояли у камня, на котором я сидел, и что-то внимательно рассматривали на земле, при этом один из них держал в руках свою винтовку и мой карабин, который я спрятал за камнями.

'Лучшего случая не будет!' — подумал я, и прыжком из кустов, пролетев по воздуху метра три, оказался между хунхузами, держа в правой руке китайский меч, в левой руке кинжал, крутанулся на 180 градусов, нанося удары обеими руками, и два бандита опрокинулись, орошая землю из разрубленных шей. Причём тому, кого ударил мечом, голову я отрубил почти полностью, и она держалась на остатках, не перерубленных сухожилий и кожи.

Я упал на колени, воткнув оружие в землю, и меня стало неудержимо рвать всем тем, что успел съесть с утра Тимоха, а потом желчью. Такое у меня было только после первой рукопашной схватки на ножах в Афганистане. Мы тогда зачищали какой-то кишлак в долине Панджера. Командир группы дал мне команду занять позицию на крыше одинокой хижины, стоящей на склоне горы, с которой весь кишлак был как на ладони.

Я короткими перебежками стал приближаться к этому строению, когда на меня из-за дувала сверху свалился 'дух' — крепкий, загорелый до черноты мужчина лет сорока. Упав от неожиданного удара на землю и выронив СВД, я откатился в сторону, выхватывая из ножен нож разведчика.

Афганец также уронил автомат, и дотянуться до него уже не успевал. Поэтому он также выхватил большой прямой тесак из-за голенища сапога, и мы с ним встали друг против друга на тропинке перед дувалом. Два или три раза наши клинки сталкивались при попытке нанести друг другу резаные раны. Потом 'дух' попытался меня достать прямым ударом в живот, а я, сделав подшаг в сторону, пропуская его руку, развернулся на 180 градусов, нанося рубящий удар в область шеи. Мой острый как бритва нож практически перерубил горло моджахеду.

Увидев на земле тело афганца с фонтаном крови из шеи и дёргающимися в последних конвульсиях руками и ногами, я тогда также упал на колени и мой завтрак, и вчерашний ужин в один миг оказались в горячей пыли. Я даже не заметил, как ко мне подбежали двое страхующих меня ребят из группы, которые не могли стрелять, чтобы раньше времени не обнаружить нашу группу, и потащили ближе к глинобитной стене, ограждающей дом, чтобы не попасть под возможный огонь 'душманов'. А ведь на тот момент у меня уже было личное кладбище уничтоженных снайперским огнём 'духов' и две боевые медали.

Когда в организме закончилась всё, что могло выйти рвотой, я встал с колен, вытер губы тыльной стороной ладони и принялся за грязную работу войны. Обшарив убитых китайцев, я отобрал для себя девять патронов для берданки, подсумок для патронов, хороший ремень, к которому прикрепил подсумок и кинжал. Потом, прополоскав рот и попив из ручья, взял свой карабин, к которому уже привык, вложил в ножны меч и пошёл к выходу из оврага.

Оставалось ещё около десятка хунхузов, которые как я понял, хотели угнать станичный войсковой табун. Этому надо было помешать. Являясь жителем другой эпохи, но в тоже время потомственным казаком, я знал, что значит строевой конь для казака, и насколько он казаку дорог.

Пробираясь по оврагу, я прикидывал, что уже могли сделать бандиты с табуном. Хунхузов осталось человек десять, а табун большой. Я бы на месте китайцев разделил бы табун на несколько частей и перегонял бы через Амур в нескольких местах одновременно. До станицы не так уж и далеко, и скоро казаки предупрежденные Ромкой с Петрухой будут здесь.

'Торопиться надо китаёзам! Торопиться!' — думал я, осторожно выбираясь из оврага и осматриваясь по сторонам.

Как я и предполагал, группа бандитов из четверых всадников гнала косяк коней голов в двадцать к Амуру.

— К песчаной косе на острове Зориха идут, — тихо прошелестело в голове голосом Тимохи.

— О! Тимоха, очнулся!

— Ага! А где остальные хунхузы из оврага?

— Наверное, в аду горячие сковороды лижут. Или Будде докладывают о своей грешной жизни.

— Ваше благородие... — начал было Тимоха, но я перебил его.

— Так, Тимоха, давай без чинопочитания. Ты и я теперь одно целое. И как я думаю — на всю оставшуюся жизнь, если сегодня выживем. Поэтому, ты будешь Тимохой, а меня зови — Ермак, мне так привычно.

— Хорошо, Ермак. А что дальше делать будем?

— Для начала сориентируй меня на местности.

Тимоха начал рассказывать, и я всё больше узнавал окружающую местность:

— Китайцы коней к песчаной косе у острова на Амуре гонят. Там пологий спуск к воде и мелко в этом году. Они там и переправились на наш берег. До косы чуть более версты будет. Лощина, в которой остальные хунхузы пытаются разбить табун на части Соворовской называется. Из лощины дорога через лес к станице Черняева ведет. Тут версты две будет. Впереди холм большой. Его станичники 'Могильным' называют. За ним балка с подлеском начинается, и она тоже к Амуру выходит, только полукругом, подковой изгибается.

— О кей, Тимоха!

— Какой кей?

— Всё хорошо, Тимоха. Это на английском языке. Ладно. Давай посчитаем и подумаем. Ромка с Петрухой минут пятнадцать — двадцать назад ускакали. Если всю дорогу шли галопом, то они уже в станице. Пока казаки соберутся, пока сюда доскачут минут тридцать или сорок пройдет. Берём крайний для нас вариант — станичники появятся только через час. От этого и будем плясать.

— Зачем плясать и от чего? — недоумённо поинтересовался Тимоха.

— Это присказка такая. Не обращай внимания.

Я задумался. По всему выходило, что придётся через балку бежать к косе и во время переправы гасить хунхузов, чтобы не дать им угнать табун на ту сторону Амура. Только бы успеть с первой четвёркой бандитов управиться, пока остальные узкоглазые не подошли.

— Успеем, — опять зазвучал в голове голос Тимохи, — они с Вороном долго провозятся. Вона, Ермак, смотри.

Я посмотрел в сторону табуна в лощине и увидел, как высокий, красивый, вороной жеребец, задрав хвост, носится по лощине, разгоняя табун, кусая для этого всех попадавшихся ему лошадей.

— Это Ворон — племенной жеребец казака Савина. Дорогущий!!! За него говорят, дядька Иван десять тысяч золотом отдал! На такие деньги табун в сто голов можно купить. Ворон сейчас табун разгоняет, чтобы чужих к себе не подпустить. Он последние два года только мне, да деду разрешал к себе подойти.

— Пристрелят его сейчас, и все дела!

— Да ты что, Ермак! Если хунхузы только Ворона одного за Амур угонять, уже денег немерено получат, так что они с ним до последнего возиться будут.

— Тогда всё, Тимоха, побежали. Сначала за холм незаметно, а потом по балке к Амуру.

Бежал я дольше, чем рассчитывал. Сказались и потеря крови, и рана в боку, да и Тимоха, как, оказалось, бегал плохо: казак не на коне — не казак. Когда, задыхаясь и шатаясь от усталости, я выбежал на берег Амура, четвёрка хунхузов уже выгоняла на песчаный берег острова Зориха последних из угнанного косяка лошадей, и сами выбирались из воды.

Упав за камень и восстанавливая дыхание, я оттянул затвор, проверив на месте ли патрон, а три положил рядом.

— Ермак, очень далеко, не попадешь!

— Не мешай, Тимоха. Никуда они не денутся.

'Так, расстояние метров двести. Учтём поправки при стрельбе через реку. Карабин вроде неплохо пристрелян. Всё. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Успокаиваемся. О, и хунхузы встали. Замечательно!' — подумал я.

Слившись с винтовкой в одно целое, взял на мушку первого из бандитов и мягко потянул спусковой крючок. Выстрел — минус один. Два. Три. Четыре. Все четыре хунхуза, свалившись с коней, растянулись на земле. Ни один из них больше не шевелился.

— А ты, Тимоха, говорил, что не попаду. Попал, правда, стрелять пришлось не в голову, без оптики действительно далековато было.

— Если бы не видел сам, то не поверил бы. А меня, Ермак, так стрелять научишь.

Я во весь голос расхохотался:

— Тимоха, мы же с тобой теперь одно целое: я — это ты, а ты — это я. Можешь для себя считать, что так стрелять ты уже научился. Но многому другому действительно придётся учиться. Всё. Пошли на холм перед спуском, там засаду делать будем. Жаль патронов только шесть штук осталось, я надеялся ещё у этих четверых разжиться, но не судьба.

Поднявшись на холм, с которого спуск к воде и весь берег просматривался как на ладони, я принялся искать место для снайперской позиции и быстро его нашёл. Небольшая естественная ямка на вершине холма, два принесённых камня, несколько срезанных и расставленных веток, и позиция готова. Теперь оставалось только ждать.

— Ермак, а ты как в меня попал? И почему тебя Ермаком надо звать, если тебя тоже Тимофеем зовут? А сколько тебе лет? А что такое спецназ?

Вопросы сыпались как горох из прохудившегося мешка.

— Тимоха, остановись. Слишком много вопросов. Давай по порядку. Как в тебя попал — не знаю. Когда я погиб в своём теле, мне было пятьдесят пять лет. Спецназ — это войска специального назначения, предназначенные для разведки и диверсий. С тобой мы полные тёзки, а прозвище у меня, сколько себя помню, было 'Ермак', потому что род свой я веду от Ермака, который Сибирское ханство для государства Московского завоевал.

— Вот, здорово! И мы, как дед рассказывал — свой род от Ермака ведём.

— Это, действительно, здорово Тимоха, но теперь тихо, кажется табун идёт. Да, Тимоха, если выживем, ты про меня никому ни слова не говори. Хорошо!?

— А почему не говорить, Ермак?

— Такое раздвоение личности считается у врачей серьёзным заболеванием. Могут в психиатрическую больницу упечь. Одним словом: в бок ударило, упал с коня, ударился головой и больше ничего не помнишь. А дальше разберёмся. Понял, Тимоха?

— Да, Ермак, понял. Ударило, упал и ничего больше не помню. Правда, про какую-то больницу и личности, ничего не понял.

— Это не важно, главное первое запомни. И теперь тихо. Хунхузы.

Через прицел карабина я рассматривал приближающийся табун, который сопровождало девять бандитов. На трёх заводных лошадях лежали поперёк сёдел трое убитых мной ещё у Могильного холма бандита.

'Девять бандитов и шесть патронов. Хреново! — подумал я. — Точнее не хреново, а пришёл ко мне и Тимохе белый и пушистый зверёк по имени песец'.

Не стал я говорить Тимохе, что вспомнил рассказ своего деда о том, что поселился он в 1946 году в Ермаковской пади после демобилизации по ранению, полученного в боях с японцами из-за того, что на этом месте жили раньше родственники донских Алениных, которые ушли с Дона осваивать Амур и сгинули все. Последним умер Аленин Афанасий Васильевич — георгиевский кавалер, которого на Дону помнили и уважали. Умер он после того, как хунхузы убили его внука Тимофея, до этого убив всех его сыновей. На месте их старого дома, который сгорел во время лихолетья Гражданской войны, дед построил свой дом. В том доме родился мой отец. Из этого дома и я выбежал на последнюю свою зарядку. Вот как оно всё завернулось!

Я погладил пальцами правой руки, лежащие рядом, пять патронов, шестой уже был в стволе карабина. Что ж, ещё за шесть мёртвых бандитов даю стопроцентную гарантию, а вот с оставшимися тремя как буду справляться — время покажет. Хотя уже сейчас счёт в нашу с Тимохой пользу с большим преимуществом: двенадцать — ноль.

А по рассказу деда, в этом набеге хунхузы и Тимоху, и ещё двух казачат, видимо, Ромку с Петрухой, убили, и станичный табун успешно увели в Маньчжурию. Казаки тогда ходили за Амур, но табун не смогли отбить. Попали в засаду и ещё несколько человек потеряли. А сейчас счёт в нашу пользу. Если и погибнем с Тимохой, то о нём будут говорить, как о славном потомке великого Ермака. А трое китайцев точно не смогут табун угнать. Ромка с Петрухой живы, казаков уже подняли и скоро они здесь будут.

Тем временем, трое хунхузов, о чём-то оживлённо переговариваясь, верхами начали переправу. Один из них — высокий и мощного телосложения китаец вёл заводным Ворона. Оставшиеся шестеро, рассыпавшись по берегу, начали загонять табун в воду.

Я задержал дыхание, взял на мушку ближайшего ко мне на берегу бандита. 'Огонь!' — скомандовал сам себе и нажал на спусковой крючок. Китайца с разбитой головой вынесло из седла. На ещё пять выстрелов с перезарядкой мне понадобилось меньше минуты. Что же патронов больше нет, живых хунхузов на этом берегу тоже больше нет.

Я посмотрел на трёх оставшихся в живых бандитов. Ехавший впереди бандит, который вёл заводным Ворона, пытался справиться с красавцем жеребцом, вырывавшим повод. Ворон мотал головой, то рвался назад, то пытался встать на дыбы. Другие двое хунхузов, к моему глубокому сожалению, нахлёстывая лошадей, в веере брызг устремились к нашему берегу.

'Что же, была, не была!' — подумал я и, выскочив из засады, побежал к ближайшему от меня убитому бандиту, в надежде разжиться патронами, либо воспользоваться его оружием. Отсиживаться в засаде смысла не было. Хунхузы за шесть выстрелов поняли, что стрелял один человек, а раз он не стреляет по ним, то у него, то есть у меня кончились патроны.

Я подбежал к убитому китайцу и чуть не завыл от досады. Винтовки рядом с ним не было, а его Росинант, к седлу которого была приторочена так необходимая мне берданка находился метрах в пятидесяти от меня, вблизи от того места, где на берег должны были выскочить из воды два хунхуза.

На быстрый обыск одежды и снаряжения убитого ушло несколько секунд. Ни одного патрона! Опа! А это, что такое?

Повернув труп на бок, из-за пояса убитого за его спиной я достал револьвер. Кажется Смит-Вессон. Быстро проверил барабан на наличие патронов. Пять штук есть.

'Ничего, ещё повоюем! — на бегу обратно к холму думал я.

На вершине холма я, взведя курок револьвера, остановился и развернулся лицом к противнику. Один из хунхузов вырвался вперёд и, размахивая над головой то ли саблей, то ли ещё каким-то китайским холодняком во весь опор несся на меня, а второй, чуть приотстав, пытался достать из-за спины винтовку.

Когда до скачущего первого бандита осталось метров двадцать, я подняв револьвер на уровень глаз, прицелился и мягко потянул тугой спуск. Выстрел. Хунхуз пригнулся. Мимо. Судорожно взвожу курок. Выстрел почти в упор и бандит завалился на круп лошади, пронесшейся мимо меня.

Взвожу курок и ловлю на прицел второго бандита, который уже метрах в пяти от меня и целится из винтовки. Два выстрела прозвучали одновременно. Тупой удар пули в правое плечо развернул меня, а удар наскочившего коня швырнул на землю, заставив скатиться с верхушки холма и несколько раз перевернуться. Падая, успел увидеть, как хунхуз выронил винтовку, хватаясь за грудь. 'Ещё одному конец...' — подумал я и потерял сознание.

Когда я очухался и, с трудом поднявшись на ноги, огляделся, то увидел лежащих неподвижно на земле двух наскочивших на меня варнаков. Их кони стояли рядом. Последний, оставшийся в живых бандит не смог удержать Ворона. Теперь он выбирался на наш берег то ли для того, чтобы поймать прекрасного жеребца, который уже выскочил из воды и, мотая головой, скакал к своему косяку, то ли для того, чтобы посчитаться со мной, а может быть для всего вместе взятым.

Я с трудом, пошатываясь, стоял на ногах. Правая рука висела плетью, из сквозной раны в бицепсе медленно струилась кровь. Боли почти не было. 'Повезло, кажется, кость и главное артерия не задета, а то бы здравствуй деревянный бушлат или макинтоша...', — подумал я. Но заниматься раной времени не было. Последний хунхуз направлялся в мою сторону. Я оглянулся вокруг, пытаясь отыскать, выпавший из руки во время падения револьвер. Вблизи его не наблюдалось. А на поиски уже не оставалось времени и сил.

— Не ссы, Тимоха Аленин! Врагу не сдается наш гордый 'Варяг'. И последнего разбойника мы с тобой, Тимоха, на тот свет постараемся утащить.

Матерясь сквозь зубы, начал подниматься на холм, с которого скатился. Засунув кинжал за голенище сапога, я левой рукой с трудом снял с себя ножны с мечом-саблей, расстегнув, сбросил ремень с подсумками и ножнами от кинжала. Каждый лишний грамм давил на тело, как десяток килограмм. Всё — вершина холма. 'Что это?' — я присмотрелся.

В мою сторону во весь опор метрах в трехстах неслось галопом около тридцати всадников.

— Наши-и-и...! Станичники! Ура-а-а! — голову чуть не разорвало от крика Тимохи.

— Эх... Тимоха! Не успеют они, — я повернулся назад, доставая кинжал из голенища сапога. — Чуть-чуть не успеют.

Последний бандит был в метрах двадцати, намётом поднимаясь по склону холма и крутя над головой ещё какой-то разновидностью китайских мечей или саблей. Я стоял и просто ждал. Сил практически не осталось.

— Ермак! Убей его! Убей-й-й! — опять зазвенело в голове от крика Тимохи. — Ты же спецназ! Ты всё можешь!

От этого крика, уставшие до невозможности мышцы тела получили как бы заряд энергии. Всё тело опять стало упругим.

— Аграаа...!!! — заорал я что нечленораздельное, делая прыжок вперёд влево, стараясь уйти от удара мечом. И мне это почти удалось. Спасло и то, что успел поднять над головой руку с кинжалом, поэтому меч китайца только рассёк кожу, но череп, кажется, не проломил. Залитыми кровью глазами успел увидеть спину китайца, и рука автоматически метнула кинжал. Уж что-что, а в ростовую или грудную мишень на расстояние в десять-пятнадцать метров, даже будучи подполковником, я поражал любым метательным оружием с двух рук и после бурной ночи, и недельного поноса.

Увидев, как кинжал входит бандиту под левую лопатку, я покачнулся и провалился куда-то в темноту. Очнулся от ощущения, что меня кто-то зовёт, открыв глаза, увидел, склонившееся надо мной лицо красивой черноволосой женщины, которая своими глазищами будто прожигала меня насквозь.

— Тимофей, смотри мне в глаза! Внимательно смотри мне в глаза! — произнесла красавица.

'Только гипнотизёров мне не хватает! — подумал я и мысленно построил между собой и женщиной стену из железобетона. — Тимоха, подъём! По твою душу пришли!'

— А-а... Это тётя Марфа. Она знахарка.

— И хороший гипнотизёр.

— Кто?

— Не важно, Тимоха. Сейчас я уйду в сторону. А ты поговори с тётей Марфой. Только помни, о чём мы договаривались: ударило, упал, ничего больше не помню. Всё, вперед!

Через несколько минут знахарка Марфа ушла, ничего не добившись от Тимохи. Потом пришёл дед Афанасий, и я уже без боязни отправил свое второе я общаться с ним, а сам всё это время думал, что же мне — гвардии подполковнику спецназа делать дальше в теле, как выяснилось, четырнадцатилетнего казака. Тем более, хочешь, не хочешь, а изменения в истории этого мира, а, возможно, моего прошлого мира я уже внёс — Тимоха остался жив!

Глава 4. Выбор пути.

— Ха, Тимофей, а я сегодня от тебя не на много отстал! — Ромка Селевёрстов, падая рядом на землю, передернул затвор Берданки и нажал на спусковой крючок, имитируя выстрел по противнику.

— Молодец! — я, лёжа на животе, через прицел винтовки Маузера рассматривал грудную мишень, сделанную из трёх чурбаков, которая располагалась на поляне метрах в двухстах впереди. — Ты сегодня просто молодец, Ромка! Всю тропу прошёл в хорошем темпе. Я поднялся с земли и посмотрел назад, где располагалась, сделанная нами полоса препятствий.

'Тропа разведчика', как я назвал полосу препятствий, занимала площадь чуть больше футбольного поля, и состояла из двадцати объектов разной категории сложности — траншеи, рвы, качающиеся брёвна, трамплины, горки, лесенки, лабиринты, стенки с гнёздами и выступами.

'Ещё бы оборудовать тропу огневыми рубежами, чтобы проходящие ее могли вести на ходу огонь по появляющимся с разных сторон мишеням, и была бы настоящая штурмовая полоса спецназа, как в Псковской учебке, — подумал я. — Только на патроны денег не напасёшь! Остаётся только помечтать'.

— А помнишь, как всё начиналось два года назад?

— Помню, Ромка. Помню.

Только не два года назад всё началось, а почти три уже прошло после той схватки с хунхузами. Многое произошло за это время. К основному можно отнести то, что две личности Тимохина и моя слились в одну, сохранив знания и умения обоих. Доминировала при этом, к счастью для меня, сущность гвардии подполковника Аленина. Так что в теле молодого казака теперь 'существовал' старый, матёрый спецназовец ХХI века, который иногда по щенячьи повизгивал от выброса гормонов молодого тела.

Пока поправлялся от ранений, было время подумать о том, что мне делать дальше. Опираясь на опыт героев попавших в прошлое, вычитанный у альтернативчиков, попытался проанализировать своё положение. Проанализировал и понял, что 'попаданец' из меня получился какой-то неудачный: великих знаний, способных изменить и потрясти мир моя память не содержала; чтобы ко мне более-менее стали серьёзно относиться, надо было ещё вырасти. К тому же социальный статус тела, в которое я попал, был если уж не ниже плинтуса, то высоким назвать его язык не поворачивался. Не дворянин, не князь, не царь-государь, а так — пастух, точнее подпасок, правда, из казаков. Какие уж тут великие свершения и глобальные изменения мира и истории.

Хотя если честно, ничего мне в истории государства российского менять и не хотелось. Да впереди русско-японская война с нашим обидным поражением, потом Первая Мировая, революции, ужасы гражданской войны, коллективизация, индустриализация, репрессии, Вторая Мировая война и такое прочее, но кто я такой, чтобы менять ход истории в ту или иную сторону. Тем более, родился, вырос и сформировался как личность я в советском обществе, которое было построено после всех этих событий. И мне нравилось то общество и то время. А вот все те события, которые произошли после развала Советского Союза, вызывали у меня сплошные негативные реакции. В общем, было о чём подумать.

Недели три, пока не мог ещё нормально ходить из-за ранений, лежал и думал о вечной философской проблеме — роли личности в истории, точнее роли своей личности в этой возможно уже альтернативной истории.

Как мне помнилось из прошлой жизни, спектр мнений по данной проблеме весьма широк, но в целом все вращается вокруг двух полярных идей. На основании первой идеи, основанной на теории марксизма: исторические законы с 'железной необходимостью' пробиваются сквозь препятствия, и это естественно ведет к представлению, что в будущем все заранее предопределено, и исторический ход событий невозможно изменить.

По второй идее: случайность всегда может переменить ход истории, и тогда, следовательно, ни о каких законах говорить не имеет смысла. Поэтому имеются и попытки крайнего преувеличения роли личности и, напротив, уверения, что иные, чем были, деятели и не могли появиться. Средние взгляды, в конечном счете, все же обычно склоняются к той или другой крайности. Таким образом, я сделал для себя вывод: от моей деятельности в данной реальности либо ничего в ходе исторического процесса не изменится, либо есть возможность изменить историю. И я буду первым человеком, который на практике проверит эти две теории.

Теперь о себе как личности. Во время второй чеченской компании попал ко мне учебник по социальной психологии, достался от раненого бойца отряда — недоучившегося студента, которого отправили в госпиталь на 'большую землю'. Иногда, под настроение почитывал я этот учебник, пытаясь разобраться в себе и окружающих. Так в той умной книжке прочитал, что человек рассматривается как индивид, то есть единичный человек как биосоциальное существо, особь, и как личность, то есть единичный человек, как система устойчивых качеств, свойств, реализуемых в социальных связях, социальных институтах, культуре, более широко — в социальной жизни. А индивидуальность — это характеристика уникальности, неповторимости, присущей данной личности.

Следовательно, личность — это любой человек, а не только яркий, исключительный, рассмотренный как ответственный и сознательный субъект социальной жизни; индивидуальность может быть присуща каждой личности, а не только наиболее талантливым людям.

Вот завернул. Нельзя военным читать умных книжек. Как шутил мой взводный в рязанском десантном училище: 'Если ты такой умный, почему тельник не носишь и строем не ходишь?' В общем, всё, о чём подумал можно свести к выводу: я личность для исторического процесса и очень индивидуальная.

Ещё бы не индивидуальная, в биологической особи Аленина находится две личности: моя и Тимохи. Правда, очень быстро после моего переноса стал замечать, что мысленного разговорного контакта с Тимохой мне уже не требуется. Он как будто растворился во мне. Всё, что мне надо было узнать о жизни Тимохи, как бы само всплывало в моей памяти, будто бы это происходило со мной. Это сильно облегчило мне три года назад общение с окружающими, особенно с дедом Афанасием и знахаркой Марфой, которые больше других замечали изменения, происходящие с Тимохой Алениным.

Но вернёмся к проблеме личности в истории. Итак, я индивидуальная личность, которая участвует в историческом процессе данной реальности. По одной теории, чем больше будет моё воздействие на окружающий социум, тем больше изменится ход истории. По другой теории, чего бы я не делал, какое бы 'место под солнцем' не занял, истории не изменить и всё пойдет по наезженной колее истории моего бывшего мира.

Таким образом, если верна вторая теория, то могу делать, что хочешь. А если первая? Тут надо было подумать, что и как я могу изменить в историческом процессе. На обдумывание данной проблемы и выбора пути в этом мире у меня ушло три недели моей лежки в постели. Для начала я вспоминал всё, что знал об эпохе, в которую попал.

Итак, 1888 год — время царствования Александра III. Насколько помнил, царствовать ему ещё до 1894 года, когда его место займёт последний государь из династии Романовых — Николай II.

В отличие от своего сына, Александр III правителем был жёстким и достойным. После смерти императора Александра II от рук 'первомартовцев' Александр III очень быстро закрутил гайки по всем либеральным реформам отца и заявил о незыблемости Самодержавия.

На докладе Победоносцева, в котором тот призывал нового императора, ввиду ходивших среди поданных Российской Империи мыслей о возможности избавления осуждённых 'первомартовцев' от смертной казни, ни в коем случае не поддаваться 'голосу лести и мечтательности', начертал: 'Будьте покойны, с подобными предложениями ко мне не посмеют прийти никто, и что все шестеро будут повешены, за это я ручаюсь'.

Да, это не его папаша — либеральный Александр II, при котором Вера Засулич во время приёма у петербургского градоначальника Трепова несколько раза выстрелила в него, тяжело ранив в бок, а затем, несмотря на неопровержимые улики, свидетельствовавшие о совершенном покушении, суд присяжных её оправдал. В зале суда Засулич была устроена овация, а на улице её встретила восторженная манифестация собравшейся у здания суда большой массы публики.

О таком террористам-революционерам ХХI века в нашем демократичном и толерантном российском обществе можно только мечтать. Представьте себе, губернатор Санкт-Петербурга при проверке СИЗО даёт команду о наказании подследственного, проходящего по делу против государственной власти, за то, что тот был непочтителен к губернатору. И даже пусть это будет наказание не помещение в штрафной изолятор, а виновного высекут розгами, что уже давно не используется в виде наказания в наше время. Но за это самодурство, соратник наказанного приходит на приём к губернатору и всаживает тому пару пуль в живот, а суд его потом оправдает. Можете себе такое представить? Я нет. Но такое было.

Самодержавное же правление Александра III привело к резкому уменьшению протестных выступлений, характерных для второй половины царствования Александра II. Пошла на спад и террористическая активность. После убийства Александра II было лишь одно удавшееся покушение 'народовольцев', кажется, на одесского прокурора, и одно или два неудавшихся на самого Александра III. После этого террористических актов в стране не было вплоть до начала XX века.

Большие успехи были достигнуты в развитии промышленности. В металлургии произошла настоящая техническая революция. Железные дороги перестали быть убыточными для казны и стали приносить прибыль, рекордными темпами шло строительство новых линий. Было проведено конвертирование государственных займов с понижением выплачиваемого по ним процента, введена государственная монополия на торговлю спиртными напитками. Введены новые таможенные тарифы с повышением пошлин на ввозимые товары. За счёт этих и других мер удалось значительно улучшить состояние государственных финансов. Существенно снизилась доля государственного бюджета, расходуемая на обслуживание государственного долга, замедлилось и дальнейшее увеличение самого долга.

С коррупцией Александр III в отличие от своего отца боролся жёстко, так как не переносил нечистоплотности ни в делах, ни в личной жизни. Согласно его собственным заявлениям, он мог простить чиновнику нечистоплотность в делах или в поведении лишь один раз, в случае его раскаяния, а на второй раз неизбежно следовало увольнение провинившегося. Именно так он поступил с министром финансов Абаза.

Не пожалел и своих родственников. При Александре III многие из великих князей продолжали занимать высокие посты, но некоторых он отправил в отставку, кроме того, император активно противостоял их вмешательству в работу министерств и ведомств и выдвигаемым ими различным финансовым 'проектам', в которых можно было заподозрить желание прикарманить казенные средства.

Александр III также предпринял ряд мер по искоренению коррупции и злоупотреблений, усилившихся в предыдущее царствование. Им были введены запреты для чиновников, которых ранее не существовало: запрет на участие в правлениях частных акционерных обществ, запрет на получение комиссии лично чиновником при размещении государственного займа и другие.

В царствование Александра III Россия не вела ни одной войны. За поддержание европейского мира этот государь получил название Миротворца. Как читал у Витте: 'Император Александр III, получив Россию, при стечении самых неблагоприятных политических конъюнктур, глубоко поднял международный престиж России без пролития капли русской крови'. Подобную же оценку давали результатам внешней политики Александра III другие современники.

Одной фразой можно сказать об Александре Третьем — это был образцовый правитель и настоящий хозяин земли русской и не из-за чувства корысти, а из-за чувства долга. Жаль умер рано — в 49 лет. И его революционеры-террористы достали.

Сначала Саша Ульянов с товарищами — народовольцами убить хотели, но не вышло. Охранка хорошо сработала. Это было в 1887 году, насколько помню. А вот в год моего попаданства в эту реальность произошло крушение Императорского поезда, когда царская семья возвращалась с отдыха из Крыма в Санкт-Петербург.

Вагон с императорской столовой, в котором находились Александр III и его жена Мария Фёдоровна, с детьми и свитой, был почти полностью разрушен. Смотрел фото в Интернете. Вагон был сброшен на левую сторону насыпи и представлял ужасный вид: без колёс, со сплюснутыми и разрушенными стенами, вагон полулежал на насыпи; крыша его лежала частью на нижней раме. Когда после разрушения пол провалился, и осталась одна рама, то все оказались на насыпи под прикрытием крыши. Утверждают, что Александр III, обладавший недюжинной силой, держал на плечах крышу вагона, пока семья и другие пострадавшие выбирались из-под обломков.

Во всем поезде, состоявшем из 15 вагонов, уцелело только пять. Вагон, в котором находились придворно-служащие и буфетная прислуга, был совершенно уничтожен, и все находившиеся в нём убиты наповал и найдены в обезображенном виде.

Александр III, несмотря на дождь с изморозью и страшную слякоть, сам распоряжался извлечением раненых из-под обломков разбитых вагонов. Императрица с медицинским персоналом обходила раненых, подавала им помощь, всячески стараясь облегчить больным их страдания, несмотря на то, что у неё самой повреждена была рука выше локтя, и что она осталась в одном платье. На плечи царицы накинули офицерское пальто, в котором она и оказывала помощь. Только в сумерки, когда приведены были в известность все убитые, и не осталось ни одного раненого, которому не была оказана медицинская помощь, царская семья села во второй, давно уже прибывший на место крушения, царский поезд (свитский) и отбыла.

Действительно, хозяин земли русской. Тяжело мне представить, что кто-нибудь из наших современных правителей после террористического акта, в котором они бы чудом остались живы, помогали бы вытаскивать из завалов раненых и убитых, и не уехали, пока всё не закончится.

Почему после террористического акта, а не схода поезда с рельс по техническим причинам? Потому, что по одной из версий расследования, крушение было вызвано взрывом бомбы, которую заложил помощник повара Императорского поезда, связанный с революционными организациями. Заложив бомбу с часовым механизмом в вагон-столовую, рассчитав момент взрыва ко времени завтрака царской семьи, он сошёл с поезда на остановке перед взрывом и скрылся за границу.

Император и вся его семья в том крушение остались живы, однако по одной из версий, сотрясение при падении вагона и то напряжения, которое перенёс Александр III, когда держал на спине крышу вагона, спасая жену и детей, положило начало болезни почек. Болезнь неуклонно развивалась, и в 1894 году он умер от хронического нефрита.

А проживи этот богатырь (Александр III имел рост 193 сантиметра, пальцами гнул монеты и ломал подковы) ещё лет пятнадцать-двадцать, неизвестно как повернулась бы дальше история. Вряд ли случилось поражение в русско-японской войне 1904-1905 годов.

При Александре III армия и военное ведомство были приведены в порядок после их дезорганизации в период русско-турецкой войны 1877-1878 годов, чему способствовало полное доверие, оказываемое военному министру и начальнику главного штаба со стороны императора, не допускавшему постороннего вмешательства в их деятельность. В царствование Александра III было спущено на воду 114 новых военных судов, в том числе 17 броненосцев и 10 бронированных крейсеров; русский флот занял третье место в мире после Англии и Франции в ряду мировых флотов. Именно Александру III принадлежит изречение: 'У России нет друзей, нашей огромности боятся... У России только два надежных союзника — её армия и флот'.

А вот после смерти Александра III великие князья начнут вмешиваться в деятельность военного министерства. Будут его кроить, то по одному образцу, то по другому, постоянно менять высшие чины этого министерства, чуть ли не ежегодно делать преобразования; вследствие всего этого дела армии и флота значительно расстроятся, что будет способствовать неудачному исходу русско-японской войны.

К тому же, Александр III показал, как надо бороться с революционерами и развивать экономическую базу российского государства. Слабо верится, чтобы при нём возникла бы 'революционная ситуация', когда низы не хотят, а верхи не могут. К сожалению, всё это мечты! Моё попаданство в этот мир по данному вопросу ничего уже не изменит, поэтому и думал я почти три года назад, что надо выбирать мой путь в этом мире, исходя из моих возможностей. Древние римляне говорили: 'Там, где ты ничего не можешь, ты не должен ничего хотеть'.

Так что же я могу? А могу я, как профессиональный военный и офицер спецназа — Родину защищать! И не важно, как эта Родина называется: Российская Империя, Советский Союз или Российская Федерация. Тем более, Тимохе Аленину кроме как дальнейшей военной службы в Амурском казачьем полку ничего больше и не светит.

А вот здесь, поподробнее. С моими навыками и то, что уже умеет Тимоха, за шесть лет до первых трёх лет службы в полку можно будет 'слепить' образцового суперказака Амурского полка Аленина Тимофея Васильевича. Но что мне это даст? Прославлюсь на уровне сотни или полка, как отличный рубака и стрелок от Бога. И всё?! Воевать то в Китайском походе и русско-японской войне придётся по той тактике и военным приёмам, которые приняты в русской армии в настоящее время. А как же мой опыт диверсионно-разведочных операций, снайперское искусство, до развития которых ещё сто лет? Кто прислушается к мнению простого казака, пусть и лихого? Никто. Не тот статус.

Опять всё упирается в социальный статус тела, в котором я сейчас нахожусь, и его как-то надо менять. Иначе все мои знания пропадут напрасно. Один в поле не воин. Надо каким-то образом внедрить эти знания массово. Но как? Над этим вопросом я ломал голову долго, пока не помог дед Афанасий, только помощь эта обернулась для меня большим горем.

Глава 5. Смерть деда Афанасия.

Рано утром я вышел на крыльцо и потянулся, глядя на встающее солнце. Лепота! Раны затянулись. Ничего не болит. Фельдшер Сычёв и знахарка Марфа вчера вечером после совместного 'медицинского консилиума' сказали деду Афанасию, что молодой казак Аленин полностью здоров. После этого Марфа почему-то поспешно уехала, а дед с фельдшером натрескались ханшина до положения риз, после чего я с большим трудом загрузил Сычёва в его тарантас и отвёз в станицу. Вернулся домой поздно ночью, забрав у атамана Селевёрстова своего коня.

Встав рано утром, выйдя на крыльцо и потягиваясь, я думал о том, что как прекрасно чувствовать себя в молодом теле, когда ничего не болит, не ноет, не тянет. Действительно, лепота! Сальто вперёд, что ли с крыльца сделать или колесом по двору пройтись.

Спустившись с крыльца и зайдя за угол дома, готовясь перейти на бег, я буквально наткнулся на деда, который стоял в одних шароварах и нательной рубахе, что-то внимательно рассматривая вдали.

— Баню протопи, Тимофей, — не поворачивая головы, сказал дед.

— Так сегодня не суббота?!

— Протопи. Надо мне.

Дед продолжал смотреть вдаль, но при этом глаза его были какими-то пустыми, без единой мысли.

Не говоря больше ни слова, я отправился носить воду в баню. Налив котёл и все кадушки для холодной воды, разжёг дрова в печи и пошёл к деду с докладом, думая, чем вызвана внеплановая помывка в бане. На улице деда уже не было, и я прошёл в дом. Старый Афанасий сидел в горнице за столом, одетый в одно исподнее, а на столе перед ним стояли ларец и шкатулка, в которых он хранил бумаги и разные ценные вещи.

— Садись, Тимофей, поговорить надо, — дед указал на табурет рядом со столом напротив себя.

— Что-то случилось, деда?

— Агафья моя, сыновья все трое, да сноха Катерина приснились мне сегодня. Стоят и зовут меня к себе, — дед выпрямился на табурете и положил руки на стол. — Помирать сегодня буду.

— Ты чего, деда, с ума сошёл?! — я взволновано привстал из-за стола.

— Сиди и слушай, Тимофей Васильевич. Да, именно, Тимофей Васильевич. Последним, ты, в нашем роду Алениных остаёшься. Перед смертью спросить тебя хочу, — дед Афанасий будто попытался просверлить внука своим пронзительным взглядом. — Кто ты?

Я отвёл глаза и уставился в поверхность стола.

'Всё, приплыли! — метались мысли в голове. — Видно косяков за три месяца, пока выздоравливал, много спорол, если дед не верит, что я его внук'.

Поднял голову и, глядя деду в глаза, произнёс:

— Я, Тимофей Васильевич Аленин.

— Нет, не Тимоха ты! Внук иногда в тебе проглядывается, но с каждым днём всё меньше и меньше, — старый Афанасий сжал кулаки. — Не бойся, скажи. Я сегодня помру. Мне знать перед смертью надо, где Тимоха!

— Да я не Тимоха, но я действительно Аленин, и зовут меня Тимофей Васильевич. Наш род также идёт от донской ветви потомков Ермака. Кто-то из моих пращуров твой брат, только не знаю степени того родства.

— Что-то не пойму ничего!

— Понимаете, Афанасий Васильевич, я родился... Рожусь... Тьфу, ты. Появлюсь на свет ещё только через восемьдесят лет. Как бы проще объяснить. Я жил в будущем, там умер, и душа моя как-то попала сюда в тело Тимохи.

Старик откинулся назад и, быстро крестясь, произнёс: 'Чур, меня. Свят, свят, свят! Изыди, сатана!'

Я грустно улыбнулся, перекрестился, достал из-за пазухи медный крестик и поцеловал его:

— Не сатана я, Афанасий Васильевич, а вот кто, теперь и сам не пойму. Там в будущем я был офицером, защищал Родину. Защищал хорошо. Если сравнивать награды, то здесь я был бы георгиевским кавалером с кучей других орденов и медалей. Потом там я умер, а очнулся в теле Тимохи и принял бой с хунхузами. Сначала мы с Тимохой как бы мысленно разговаривали между собой. Когда надо было общаться с вами, Афанасий Васильевич или с Марфой, то это делал Тимоха. Но потом мы с Тимохой стали как бы растворятся друг в друге. Я теперь знаю и помню всё, что знал и помнил Тимоха, а он знает всё обо мне. Поэтому, я — это теперь Тимоха.

— Вот оно что...!

— Да, Афанасий Васильевич, с одной стороны я сейчас сижу и разговариваю с вами как с посторонним человеком, а с другой стороны мне хочется заплакать, обнять вас и закричать: 'Деда, не помирай!'.

— Внучек! — из глаз старого Аленина потекли слёзы.

— И ещё, Афанасий Васильевич, там в моём будущем Тимофея хунхузы во время этого набега убили, а здесь он, хотя и таким образом, остался жив!

Старик встал из-за стола, обошёл его, подходя ко мне и, нагнувшись, прижал мою голову к своей груди: 'Внучек, мой!'. Я застыл, а потом моё тело затряслось от неконтролируемых мною рыданий.

— Вот и хорошо, внучек. Поплачь... — дед гладил по голове и по спине внука, который прятал лицо в нательной рубахе старика. — Сейчас полегчает, внучек. Полегчает.

Через некоторое время Тимохина сущность успокоилась, а старый Афанасий, ещё раз погладив меня по голове, вернулся на своё место за столом.

— И что там будет, в будущем?

— Страшно будет, войн много будет, крови людской реки прольются.

— Ну, не живётся спокойно басурманам! — дед Афанасий осуждающе покачал головой. — А что здесь делать будешь?

— Защищать Отечество! Что ещё казак может делать. Знания вот хочу свои из будущего о военных приёмах казакам передать. Я там до гвардии подполковника дослужился.

— Кхе... Гвардия! Подполковник! — старик довольно разгладил рукой бороду. — Так ты у нас — ваше высокоблагородие, Тимоха! Хе-хе, не зря хотел тебя в военное училище устроить.

— В какое училище?

— Заболтался я с тобой! — лицо старого Аленина потемнело. — Времени-то чуть осталось. Слушай внимательно внучек.

Дальше старый Аленин рассказал мне о своей договоренности со станичным атаманом попытаться устроить Тимофея в Иркутское юнкерское училище на казённый кошт, и о том, что Селевёрстов в Благовещенске разговаривал об этом с самим Наказным Атаманом и тот обещал посодействовать.

При выпуске из этого училища по 1 разряду можно будет получить звание хорунжего и стать офицером. Только тяжело в него поступить обычному казаку. Мало кому удаётся. Также рассказал о том, что у Селевёрстова находятся три хороших строевых коня и оружие, которые он сохранил для Алениных после боя Тимофея с хунхузами.

Потом дед Афанасий раскрыл шкатулку достал пачку кредитных билетов по двадцать пять рублей и, развернув платок, высыпал на стол кучку золотых пятирублевок.

— Здесь восемьсот рублей, — вздохнул старик. — Семьсот атаман передал кредитными билетами. Это премия за убитых тобой хунхузов и их снаряжение от наказного атамана. Селевёрстов с казаками, сам понимаешь, всё более менее нормальное с хунхузов поменял на бросовое из станичного добра, но всё равно добре получилось. Семь сотен рублей очень хорошая премия. А сто рублей я накопил за последние годы на чёрный день. Теперь это всё твоё. На учёбу, внучек, тебе.

— Деда! Афанасий Васильевич! Да что вы, в самом деле. Прекратите! Вам ещё жить, да жить.

— Нет, внучек. Пришло моё время. Всё, отжил своё. Пора!

Старик, тяжело встав из-за стола, прошёл в угол горницы, где стоял сундук, открыл его, достал свой парадный мундир с наградами и разложил его на кровати.

— В нём меня похоронишь! Награды только перед тем как в землю опускать будете, сними. Оставь себе на память.

Я глядел на деда, и мои глаза наполнились влагой.

— Всё, внучек. Теперь в баню. К Богу на суд надо чистым приходить.

Старый Аленин взял чистое исподнее, уже лежащее на кровати и вышел из горницы.

'Чудит, старик, — подумал я. — Но хорошо, что с ним объяснился. Теперь скрывать ничего не надо. И принял всю эту невероятность дед как-то спокойно, хотя ни одной книжки фантастической не читал'.

Я подошёл к столу. Завернул деньги в платок и положил обратно в шкатулку. Затем открыл ларец и долго перебирал, лежащие там бумаги. В основном это были выписки из церковных книг о рождении и смерти членов семьи Алениных, поминальная книга с датами помина умерших родных, наградные листы и прочие документы. Убрав шкатулку и ларец в сундук, взял в чулане самовар и понёс его на двор, чтобы наполнить водой и растопить. Дед после бани мог выпить чашек пять-шесть прям-таки обжигающего чая.

Выйдя на крыльцо, увидел, что дед с влажными волосами и бородой, в чистом исподнем уже сидит на любимой лавке у крыльца.

— Чайку — это хорошо, — дед размашисто перекрестился. — Давай, внучек, раскочегарь самовар, да в бане приберись, а я пойду, прилягу, что-то ноги не держат.

Старый Аленин начал подниматься на крыльцо, пропустив спускающегося внука.

— Да! Тимофей, чуть не забыл. Домовина моя готовая на подволоке в сарае лежит.

— Деда, ну что ты всё заладил: умру, домовина, похоронишь меня. Как маленький.

— Цыц у меня! Ишь, голос поднял! Ещё не умер. А офицером стань, Тимоха, и науки свои полезные казакам передай. Это мой наказ тебе, Тимофей Васильевич! — с этими словами старик зашёл в дом.

Я быстро наполнил свежей водой самовар, растопил его, потом сбегал в баню, вымел листья, опавшие с веников, которыми парился дед, промыл полы, лавки, замочил в щёлоке грязное исподнее деда и пошёл в дом. Зайдя в горницу, увидел деда лежащего с закрытыми глазами, не на кровати, а на лавке и со скрещенными руками.

'Вот дед чудит! — подумал я. — Осталось только свечку зажженную воткнуть и можно отпевать'.

И в тот же момент неестественная желтизна щёк на лице деда заставила меня броситься к старику и прижаться ухом к груди. Биения сердца слышно не было. Я прижал два пальца к сонной артерии на шее деда — пульса не было.

'Этого не может быть', — метались мысли в моей голове. — Не может быть такого. Сказал, что умру сегодня, и умер. Он что сердце себе остановил?'

В это мгновение будто что-то лопнуло в моём сознании. Упав на колени перед лавкой, я уронил голову на грудь деда и в голос зарыдал. Сколько проплакал, выкрикивая какие-то слова, не помню. Успокоившись и поднявшись на ноги, я, взяв длинный рушник, подвязал подбородок Афанасию Васильевичу и вышел из дома. Потом оседлал коня и поскакал в станицу, чтобы сообщить о смерти деда станичному атаману.

Глава 6. Выбор пути 2.

Воспоминание о том дне наполнило меня грустью. Жалко было старого Аленина. За три месяца общения, благодаря Тимохиной составляющей моего сознания, я стал относиться к нему, как к своему деду. Тем более, Афанасий Васильевич был очень похож на моего родного деда, которого я сильно любил. Но именно смерть деда и его последние слова позволили мне окончательно определиться с моей дальнейшей жизнью в этом мире и наметить первые шаги.

Дед наказал мне стать офицером, чтобы передать мои военные знания из XXI века казакам. 'А чем не смысл жизни?' — думал я в тот день, пока скакал в станицу, чтобы сообщить о смерти старого Аленина.

Дед говорил, что в юнкерское училище принимают с семнадцати лет. У меня впереди почти три года. Есть время, чтобы разобраться с тем уровнем знаний, который необходим для поступления в училище. Больших проблем тут не должно быть, надо только как-то залегендировать для окружающих, где я этому выучился. С физической и военной подготовкой надо тоже не переборщить. Ладно, с этим со временем разберёмся. Идём дальше. Поступил в училище, отлично проучился, выпустился и получил первое офицерское звание — хорунжий и под командование полусотню казаков, вернее всего, в Амурском полку. Это будет где-то в 1893 году. До китайского похода в 1900 году будет ещё семь лет. За это время можно будет обучить кое-чему казаков и обкатать новую тактику и приёмы ведения боевых действий на хунхузах, а потом против китайцев.

Если всё пройдет гладко, то возможно к началу русско-японской войны в Амурском полку будет сотня казаков, умеющих вести разведочно-диверсионные операции против противника по методикам, опережающих действительность на сто лет. Что это даст? Нанесение большего урона противнику, возможно, получится кого-то 'стереть' с карты истории из генералитета японской императорской армии, что окажет стратегическое влияние на ведение наземных операции в этой войне.

И благодаря этому есть вероятность распространения этого опыта в войсках через Главное управление Генерального штаба или через Главный штаб, если его не переименуют в 1905 году. Хорошо бы при этом как-то поступить в Николаевскую академию Генерального штаба, чтобы теоретически обосновать новые методики ведения данных боевых действий и найти человека, который смог бы их пропихнуть в управление боевой подготовки российской армии.

Да! Мечты. И что я не попал в тело какого-нибудь Великого князя или генерала, отвечающего за управление вооруженными силами Российской империи. Тогда бы было всё намного проще. Мы хоть академий и не кончали, но двадцать семь лет службы в элитных войсках, участие в боевых действиях и их планирование, пускай на отрядно-бригадном уровне, это опыт, который бы позволил не наломать дров в боевой подготовке новых подразделений. Тем более, если вспомнить, кто будет командовать армией и флотом в это время, то я, вообще, гений диверсионной войны и разведки. Был момент в моём пенсионном времяпровождении, когда лазил по Инету и специально искал материалы о Николае II и его окружении.

О Верховном главнокомандующем Николае II сохранилось убийственное по сарказму высказывание генерала Драгомирова: 'Сидеть на престоле годен, но стоять во главе России не способен'. Министр иностранных дел Дурново считал, что Николай 'обладает средним образованием гвардейского полковника хорошего семейства'. По мнению контр-адмирала Бубнова, в годы Первой мировой войны — начальника морского управления в Ставке: 'Уровень его знаний соответствовал образованию гвардейского офицера, что, само собой разумеется, было недостаточно не только для управления государством, но и для оперативного руководства всей вооруженной силой на войне'.

О военном министре Куропаткине, который скоро займет этот пост, в нашей военной истории сохранилось двойственное мнение. Под его руководством были проведены в жизнь многие неотложные меры: повышены оклады денежного содержания офицерам, произведено омоложение командного состава, преобразован ряд военных округов, расширены юнкерские училища и кадетские корпуса, укреплена полевая артиллерия, начато внедрение в войска пулеметов и много было сделано полезного для развития казачества в Приамурском крае.

Однако всего этого оказалось явно недостаточным, чтобы русская армия подошла к войне с Японией обновленной. А назначение Куропаткина командующим Маньчжурской армией у многих вызвало скептицизм, и не принесло ему лавров, хотя в генерала, озаренного лучами скобелевской славы, многие поначалу верили. Его военные неудачи и стратегия оборонительной войны 'на истощение' вынудили Россию признать бесперспективность дальнейшей борьбы и пойти на мирные переговоры с Японией.

Следующий военный министр Сухомлинов получил прозвище 'царский угодник'. Его деятельность на этом посту во время Первой мировой войны завершилась судом, где ему были предъявлены обвинения в измене, в бездействии власти и во взяточничестве. Большинство обвинений не подтвердилось, однако Сухомлинов был признан виновным в 'недостаточной подготовке армии к войне' и приговорён к бессрочной каторге и лишению всех прав состояния.

Морской министр вице-адмирал Бирюлев, прочтя рапорт одного из своих подчиненных, просившего выписать из Франции для подводных лодок некоторое количество свечей зажигания, недрогнувшей рукой вывел резолюцию: 'Достаточно будет пары фунтов обычных стеариновых'.

Драгомиров, так уничтожительно охарактеризовавший последнего русского императора, сам был не без греха. Будучи профессором по тактике, а затем и начальником Николаевской академии Генерального штаба прославился, как ярый противник скорострельного оружия и военных игр, которые при нем практически полностью исчезли из учебного курса Академии. А на испытаниях генерал Драгомиров отозвался о пулемёте Максима следующим образом: 'Излишняя быстрота стрельбы вовсе не нужна для того, чтобы расстреливать вдогонку человека, которого достаточно подстрелить один раз'.

Да, при таком руководстве продавить новую тактику ведения боевых действий будет очень тяжело. Без подтверждения её эффективности на практике можно даже и не пытаться. А на практике доказать полезность засылки малых групп в тылы противника для ведения разведки и совершения диверсий можно только на базе казачьих войск. Ходить за зипунами, да захватить знатного пленника у казаков в крови, а 'их благородия' боюсь, сочтут такие действия варварскими и неблагородными.

Про внедрение тактики снайперской войны вообще думать не хочется. Отстреливать в первую очередь генералитет и офицеров на поле боя! Это кто такое предложил? А ну подать сюда этого казака Аленина, который 'их благородиям' смерти 'подлой' желает. Хотя ещё в марте 1643 года во время гражданской войны в Англии при осаде города Личфилда снайперским выстрелом был убит командир армии парламента лорд Брук.

Мой первый и последний инструктор в Афганистане на курсах снайперской подготовки, любил приводить примеры из истории искусства меткой стрельбы. Как не странно, они намертво засели в моей памяти.

По словам офицера, солдат Джон Дайот, дежуривший на крыше местного кафедрального собора, выстрелил в лорда Брука, когда тот неосторожно высунулся из укрытия и попал ему в левый глаз. По меркам того времени, подобный выстрел, произведенный из длинного гладкоствольного мушкета с расстояния около 140 метров, считался незаурядным.

Петр I в воинском уставе отмечал, чтобы каждый мушкетёр особливо стрелял, а в 1711 году, после поступления на вооружение новых штуцеров, особым указом потребовал отбирать лучших стрелков, вооружать их штуцерами и использовать 'особо'.

В шестидесятых годах XVIII века полководец Румянцев создал в каждом пехотном полку команды егерей, вооруженных штуцерами. Для этих егерей были выработаны специальные указания об их действиях в бою: 'Выбирать места наудобнейшие и авантажнейшие: в лесах, деревнях, на пассах и амбускладах (засадах). Тихо лежать и молчание хранить, и подпустив противника на выстрел — поражать его метким огнём'.

Во времена наполеоновских войн британскому снайперу Томасу Планкетту удалось 'снять' французского генерала Огюста Колберта и его адъютанта на расстоянии в 600 метров. У противников англичан тоже были меткие стрелки — во время Трафальгарской битвы французский унтер-офицер, заняв позицию на мачте корабля, смертельно ранил адмирала Нельсона.

Во время Гражданской войны в США был убит генерал северян Джон Сэджвик. Как нам рассказывал мой инструктор, да и позже порылся в Инете, генерал занимался управлением огнем артиллерии, когда снайперы конфедератов открыли стрельбу с дистанции примерно около километра, вынудив офицеров штаба прижиматься к земле. Седжвик огляделся и сказал: 'Что? Разве мужчины кланяются пулям? Что же вы будете делать, когда они откроют огонь по всей линии? Мне стыдно за вас. С такой дистанции они не попадут даже в слона'. Видя, что его слова не действуют на солдат и офицеров, он повторил: 'Мне стыдно за вас. С такой дистанции они не попадут даже в слона'. Через пару секунд пуля пробила ему навылет голову, пройдя над левым глазом. Вот тебе и слон! Вот тебе и неблагородно кланяться пулям!

Очень долго в армиях всего мира не понимали эффективность снайперского искусства и считали его неблагородным. Во время военного противостояния между Британской Империей и североамериканскими колонистами англичане применяли общепринятую тактику открытого боя. Однако они столкнулись с неприятным сюрпризом: стрелки колонистов, облаченные в зеленые костюмы, отстреливали британских солдат и офицеров из невидимых укрытий. Во многих случаях британские солдаты, одетые в традиционные красные куртки и являвшиеся прекрасной мишенью, просто не могли понять, откуда ведется огонь. Американские колонисты, с детства привыкшие к стрельбе из ружей по всевозможной дичи, использовали длинноствольные ружья 'Кентукки', 'Пенсильвания' и могли без труда 'снять' противника на расстоянии до 300 метров, поэтому английские мушкеты, способные вести прицельный огонь на расстоянии менее, чем 100 метров, оказались беспомощными перед американскими ружьями.

Любопытно, что британские офицеры, даже осознавая, что находятся под огнем американцев, зачастую не пытались скрыться, так как считали подобное поведение трусостью. Однако еще большей трусостью английские джентльмены в мундирах считали сам процесс стрельбы на расстоянии и из укрытия. Среди британских офицеров существовал негласный кодекс поведения, согласно которому английским солдатам, вооруженным длинными ружьями, запрещалось подстреливать офицеров армии колонистов, так как подобные действия считались опять же 'неблагородными'.

Хотя, представители туманного Альбиона считали данное занятие неблагородным, тем не менее, эффективность тактики ведения дальней стрельбы была очевидна и, в конце концов, бриты под давлением молодого и предприимчивого офицера (и изобретателя) Патрика Фергюсона организовали свой собственный отряд стрелков из 100 человек, которым были выданы длинноствольные ружья и зеленая маскировочная униформа. Последующая гибель Фергюсона и стереотипное мышление британского военного руководства отодвинули использование стрелков-снайперов на задний план.

Стереотипное мышление военного руководства — это проблема! А в российской армии — проблема в квадрате. Сдвинуть что-нибудь в голове наших генералов будет очень не просто. Даже Александру Ивановичу Гучкову — основателю либерально-консервативной партии 'Союз 17 октября', имеющей большинство в Государственной Думе III созыва, не удалось в 1909 году, будучи председателем думской комиссии государственной обороны, через представителей генералитета внести изменения в подготовку русских войск с учетом опыта англо-бурской и русско-японской войн. Хотя на его стороне были начальник Главного штаба и помощник военного министра Поливанов и председатель Военно-исторической комиссии по описанию Русско-японской войны Василий Иосифович Гурко — лихой командир 2-й бригады Урало-Забайкальской сводной казачьей дивизии. А сам Гучков добровольцем (вместе с братом Фёдором) был в Трансваале, где участвовал в англо-бурской войне на стороне буров, был ранен и попал в плен. Именно на англо-бурской войне Гучков увидел, как малочисленная группа рассеянных по местности искусных стрелков может противостоять частям регулярной армии противника. Именно тогда снайперский огонь впервые стал существенным фактором в боевых действиях регулярных войск.

Кстати, эта война вообще оказалась богата на смертоносные новинки — впервые были применены окопы, бронепоезда, пулеметы... Частично этот опыт пригодился потом в русско-японской войне. Но вот дальше — стереотип мышления старых генералов: этого нового не надо, наши предки и без этих игрушек били ворогов, пуля дура — штык молодец. Зачем нам пулемёты, мы штыком и прикладом разобьем врага. А то, что на дворе ХХ век с его бешенным развитием орудий убийств и новых способов их применения — это нас не касается. Поэтому ничего у этой троицы и не получилось по реформированию русской армии и созданию первых диверсионных и снайперских подразделений. Жаль!

Насколько помню, в России только в начале 1914 года был испытан оптический прицел на трёхлинейке, а признан пригодными для использования в войсках он был аж в конце 1916 года! Российская бюрократия неистребима! А у немцев первые штатные снайперы на уровне рот, причём в количестве шестерых снайперов на роту, появились уже в начале 1915 года. Согласно свидетельствам англичан, зимой 1915-го года любое появление британского солдата за пределами окопа гарантировало смерть от снайперской пули. Моральный эффект от таких потерь был чрезвычайно велик.

Всё это вспомнилось мне конечно не в тот день, пока скакал в станицу, чтобы сообщить о смерти деда Афанасия, а постепенно, когда обдумывал, что и как я буду делать в этом мире, чтобы внедрить спецоперации среди казачьих войск. И чем больше думал, тем меньше становился мой оптимизм. А в последнее время, с учётом опыта полученного уже в этом мире, всё чаще приходила мысль, что вернее всего всё останется на уровне очень продвинутого в военном плане казака Амурского полка Тимофея Аленина. И вряд ли смогу я исполнить наказ деда — стать офицером и передать как можно большему количеству казаков опыт проведения спецопераций из моего времени.

Тем не менее, для себя на сегодняшний день наметил три возможных варианта развития дальнейших событий.

Первый вариант — самый худший, и как я его называл сословно-экономический: я не смогу поступить в Иркутское юнкерское училище, так как 'рылом не вышел'. Казак-сирота — это не сын купчика или дворянина и даже не сынок зажиточного казака. С него денег не возьмешь.

В моё время многие 'дерьмократы' и 'либерасты' с пеной у рта доказывали, как хорошо жилось нам при царе-батюшке. Только забыли они, что хрустели французскими булками, омары трескали и запивали их шампанским самое большее процентов десять из ста семидесяти миллионов жителей Российской Империи на 1914 год, а остальные выживали в нищете и безграмотности.

Обучение в гимназии стоило от сорока до ста золотых рублей в год. Как узнал, на сегодняшний день в Благовещенской шестилетней гимназии за годовой курс в первом классе надо заплатить сорок, а в шестом восемьдесят рубликов, а это стоимость строевого коня, или всей другой амуниции и обмундирования. Мало кто из казаков в Приамурье может отдать такие деньги на шестилетнее обучение своего отпрыска. А где-то и на что-то гимназисту ещё жить в городе надо.

Так что неуважаемые господа демократы вспомните, кем были ваши предки в царской России. И если вы из крестьян и пролетариев, то с вероятностью в сто процентов можно было бы предположить, что ждал вас в конце XIX века каторжный труд по 14-16 часов в сутки без выходных и проходных. И за радость было бы пропустить граненый стакан водочки под горбушку чёрного хлеба, а не омары с шампанским вкушать.

Эти мысли, кстати, были основным камнем преткновения в рассуждениях о возможных изменениях истории этого мира из-за моих действий. В том моём мире при советской власти я получил бесплатное среднее образование и высшее военное, дослужился до подполковника, а мой отец до полковника. Таким образом, мы из простых казаков, мой прадед был простым донским казаком с небольшим земельным наделом в Старочеркасске, но большой семьей, при Советской власти выслужились по местным меркам в дворяне и в 'ваше высокоблагородия'. Отец, дослужившись до полковника, по Табелю о рангах вообще получил бы потомственное дворянство, после чего я весь в белом — дворянин Аленин, мля, с родовым гербом в виде АК-103 в окружении пяти гранат Ф-1 на фоне цвета 'хаки'! Три раза ха-ха-ха!

А если мои подвижки в этом мире приведут к тому, что не будет революций и не будет СССР? Тогда в будущем миллионы молодых ребят из простых семей не получат образования, не станут учителями, инженерами, врачами, офицерами.

Хотя не будет братоубийственной Гражданской войны и гибели миллионов на пути к 'светлому будущему'. Тем более, потом-то опять придём к неподконтрольным правительственным чиновникам, олигархам, опять будет разделение на 'господ жизни' и 'быдло'. Кто-то будет за свежими устрицами на завтрак за полмира личный самолёт гонять, а кто-то будет ломать голову, где взять денег хотя бы на буханку хлеба, чтобы детей накормить.

Ладно! Это всё — лирика! Для себя я уже всё решил. Итак, возвращаемся к первому варианту — я не поступил в Иркутское юнкерское училище и через четыре года иду на первый срок службы в Амурский полк. Основная задача своей службой показать, что мои навыки и подготовка дают возможность выполнять все поручения более эффективно. Надо будет поставить себя так, чтобы мои сослуживцы захотели научиться от меня новым приемам повышения своей физической и боевой подготовки, ведения разведки, маскировки, захвата 'языков', стрельбы.... А командование полка захотело бы это всё распространить на весь полк, либо хотя бы на сотню, ну хотя бы на один десяток. Э-э-э, всё вилами по воде писано!

О втором варианте я думал первое время после наказа деда: поступил в Иркутское училище, выпустился офицером, в Амурском полку получил полусотню, обучил её, погеройствовал с казачками в Китайском походе, русско-японской войне. Все рыдают от умиления от моих нововведений, отправляют меня в академию Генштаба, чтобы я там всё теоретически обосновал и ввёл в войска повсеместно.

На самом деле и здесь всё упрётся в военную бюрократию уже на полковом уровне, а может быть и на уровне сотника. При таком раскладе, если разрешит начальство, то смогу организовать обучение полусотни по новым методикам. А потом в боевых действиях доказать эффективность такой подготовки. А дальше опять полный вилаж. Захочет ли командование полка что-то изменять в боевой подготовке казаков или пошлёт меня с моими нововведениями далёким пешим маршрутом. При самом хорошем и мечтательном раскладе, если не в Китайском походе, то во время русско-японской войне кто-то из высокого начальства заметит эффективность действия моих бойцов и захочет применить мои методики в более широком формате. Опять, одни если!

Ну и третий вариант. Поступил в училище, закончил. Кстати, закончить тоже будет проблематично. Нет, не из-за знаний, а опять же сословных противоречий. Вряд ли я стерплю унижений со стороны более высоко сословных сокурсников. Точно кому-нибудь ряху начищу! А дальше прощай погоны. Из училища точно выпрут. Ладно, будем бить больно, но аккуратно, без телесных повреждений.

Всё, отступления в сторону. Поступил, закончил, два года в полку и потом... Не знаю пока как, но надо прорваться в Николаевскую академию Генерального штаба. Там во время учёбы как-то выйти на русскую разведку и, зарекомендовав себя, постараться попасть на начало англо-бурской войны представителем от Генштаба или под видом волонтёра. Через доклады постараться доказать эффективность бурских засад, снайперского огня, действия малых групп в тылу врага, всё это теоретически и методически обосновать и настаивать на создании экспериментальной диверсионно-разведочной группы, хотя бы в полусотню казаков. А после обучения обкатать её на боевых выходах в Китайском походе. А дальше как Бог даст!

В этом варианте без высокого покровительства нельзя. А на настоящий момент из всех покровителей у меня — атаман Селевёрстов. Хотя и это уже не мало. Тем более дядя Пётр, как я его сейчас называю, подтвердил, что он о моём поступлении в Иркутское юнкерское училище действительно разговаривал с наказным атаманом в Благовещенске. При этом наказным атаманом, оказывается, является военный губернатор Амурской области генерал-майор Беневский, который обещал посодействовать моему поступлению, если всё будет хорошо. Вот такие вот планы — одни если, да каки!

Но в любом случае надо приучать окружающих к моей нестандартности и прущих из меня нововведений в военной подготовке. Это я и начал делать почти три года назад. Мои мысли вернулись к событиям после смерти деда Афанасия.