Геутанэ. Глава 6

Впоследствии он никак не мог решить для себя, отчего память сохранила Геутанэ... так. Обрывочно, дерганно, расплывчато — за исключением того, что он был бы рад забыть. Или даже не знать. А еще лучше — не делать. Может, это потому, что по приезде чувствовал себя нездоровым, и оттого действительность воспринималась им какими-то плохо связанными между собой кусками? Или все-таки именно так ему откликнулось его же собственное желание не помнить тех дней?

Нет, что-то он помнил. Как не помнить!

И дождь, провожавший их с Лантом почти всю дорогу от Телгары, и раздувшиеся от воды камагейские дороги, и каждодневную чистку мокрых усталых лошадей... Хотя — это про дорогу. Тут памяти и трудиться не нужно.

А вот город... город запомнился куда хуже. Начинающийся насморк, забитый нос, которым трудно дышать, тяжелая голова на неповоротливой шее, зыбкость всего тела... серые ворота и серая же стража возле них, мокрый и скользкий камень дороги, по которому прошлепали копыта понурых коней... поиск ночлега, горячее вино, собственная молчаливость, граничащая с безразличием, и деликатность друга, не ставшего его тормошить и расспрашивать... Хилые осины вдоль центральной улицы, обсаженные сиренью колодезные площадки, неслышный за шумом дождя фонтан... И сон, не принесший облегчения ни телу, ни душе. Что-то плохое ждало их тут... Неужто Мэйвы больше нет? И они не успели? Точнее... он не успел. Лант тут не при чем, не его же сестра пропала, не ему отвечать за девчонку перед отцом...

Следующие два дня, проведенные в поисках и расспросах, тоже не очень связно легли на дно памяти. Суматошная беготня по городу, одни и те же вопросы, деньги, неумолимо утекающие из рук... мучительный стыд, там, в двэррском банке, когда Лант решил тряхнуть свой счет, и озуа понял, что не миновать ему этого позора — сидения на чужой шее... Короткий визит в красивый, ухоженный дом в тихом и богатом квартале — там жил друг Ланта, они хотели заручиться его помощью в поисках, но не застали...

В какой-то из этих дней на рынке озуа потерял равновесие и опрокинул корзину с гусиными яйцами и клетку со взрослым гусаком. Пришлось платить. Почему-то это он запомнил очень ярко — разозленную физиономию торговца, возмущенно гогочущего птица, бесстрашно прущего в атаку на обидчика, и яркие блестящие желтки на мостовой. Там мир вдруг стал стеклянным и звонким — всего на мгновение, но озуа испугался и вечером, втайне от Ланта, занялся своим здоровьем — не хватало еще, чтобы от его безалаберности снова что-нибудь случилось.

Еще запомнился разговор с Ночными — не весь, нет. Именно от них друзья получили единственное внятное указание, где искать злодеев-похитителей, и завуалированное подтверждение, что таковые тут действительно шастают и поддержкой ночных не пользуются, так что если господа гости сочтут необходимым с ними разобраться, то препятствий в том не увидят. Это озуа помнил, хоть и смутно. А вот пристальный и неприятный интерес к себе он запомнил крепко — наверное, потому что именно этого всегда подспудно и опасался, и вот дождался наконец-то. Предложение поработать на Дядю Скерола его не удивило, но и не обрадовало. Дяде нужен хороший ищейка, и Дядя щедр, особенно в длительных сделках. Ищейкой Райан быть не хотел, он хотел только лечь и ни о чем не думать, нудящая боль засела в переносице, заслоняя собой важное и мешая соображать.

Ответ его был излишне резок и категоричен, хотя будь его голова яснее, он бы ни за что не посмел говорить в таком тоне с... этими людьми. Ладно, сам пропадет. А если по вине его языка и несдержанности пострадает Лант?!

Этот новый страх мешал ему жить целый день и даже чуть больше. Райан забыл о нем, когда они решили все-таки проверить тот особняк, на который указали им люди Скерола. Тут память делалась ярче, но бессвязности не утратила, увы. А может, и не увы, что ему с той связности...

Дорогу к усадьбе он помнил плохо. Вел Лант, озуа просто шел следом, тщетно пытаясь Силой прогнать вялость и справиться с начавшим першить горлом. Общее самочувствие мешало работать, Сила то и дело пропадала, настройки сбивались, и приходилось начинать с начала, а он и так-то не очень умел такое лечить, пусть даже и на себе самом. Именно поэтому в очередной раз, чтобы удержать тающую Силу, он перешел с исцеления на эмпатию — так было проще, чем терять с ней связь, а потом нащупывать снова. Этой самой эмпатией его тогда и швырнуло наземь. Он жалко всхлипнул, давясь чужой бедой, как будто это его безнадежность, отчаяние и ужас.

Ужас — черный, забивающий горло жирной и мерзкой гарью, скручивающий в узел все нутро, от него не скрыться, не убежать, не спастись... Отчаяние — горькое, вяжущее, как неспелый терн, стискивающее сердце в ледяных и отнюдь не нежных объятиях... Безнадежность — ломкая, остро-колючая, оседающая на коже едким пеплом, сжигающая легкие невозможностью сделать вдох... И боль. Боль он не услышал, только догадался, что она есть, и что на ней зиждется и ужас, и отчаяние, и безнадежность.

Как Лант понял, что вырвало из озуа этот нечленораздельный стон-вскрик? Как сообразил? Неведомо. Но выводы он сделал верные. Жаль, к верным выводам не приложилось верного решения. Они оба потеряли голову и рванули к подозрительной усадьбе — без подготовки, без разведки, как были.

Дальше память озуа барахлила, не переставая. Как они миновали ворота и оказались во дворе? Может, Лант прибегнул к магии и уничтожил эти ворота? Или они просто перемахнули через них, каким-то образом умудрившись вспрыгнуть на створки? Или те вообще были открыты по недосмотру злодеев? Нет, не вспомнить. Райан вообще не помнил, были ли там хоть какие-то ворота. Да и не в них дело.

Они убили троих, прежде чем встретили какое-то сопротивление. И опять-таки Райан очень ярко помнил кровь на руках и на жухлой траве и совершенно не помнил, как и кого он убивал. Потом кто-то очень сильный швырнул его к частоколу, основательно приложив головой о бревно, и какое-то время озуа, чудом оставшийся в сознании, но не в состоянии пошевелиться, смотрел, как озверевший от ярости Лант крушит врагов, целенаправленно пробиваясь к кому-то, мелькавшему за спинами своих подельников. Кажется, этот кто-то был из жрецов... судя по рычанию Ланта, в котором поначалу еще угадывались слова...

Когда озуа смог встать и броситься на подмогу к другу, тот ушел уже довольно далеко, и казалось, ему сопутствует удача — еще цел, еще не ранен, и к нему боятся приближаться. Райан умудрился убить двоих и ранить еще одного, когда кто-то отвлекся от пугающего всех до икоты эйла и снова отбросил озуа к забору. Тогда сознание пришлось все-таки потерять. Чтобы прийти в себя и с трудом заставить себя не завыть от ужаса и отчаяния — почти таких же, какие он поймал там, на дороге к усадьбе.

"Лаааант!!!"

Нет... пожалуйста, нет! Нельзя!

Ужас парализовал его, и какое-то время (он даже под страхом смерти не смог бы сказать, сколько именно) он просто смотрел, как бесчувственного Ланта раздевают, привязывают к каким-то жердям и уносят в дом. Что именно заставило его в последний момент кинуться к местным лошадям, пока "хозяева" не вспомнили про него, он не знал. Во всяком случае, голова в этой инициативе не участвовала.

Коня он у них нагло украл. И гнал немилосердно до самого города. И все время, пока жесткая грива хлестала ему по лицу, Райан пытался справиться с гнетущим ощущением совершенного предательства. Он не был совсем уж дураком и понимал, что оставшись там, ничем бы Ланту не помог, просто лег бы рядом с ним на такие же жерди. Что в одиночку никого бы он не спас и сам бы погиб по-глупому. Что Лант, была б его воля, и сам бы велел ему убираться оттуда поскорее. Все он понимал. А ощущение не проходило. Росло. Становилось сильнее. Он бросил друга одного. На пытки и смерть. И все эти ужас и отчаяние, боль и безысходность достанутся теперь Ланту, по полной. Предательство, да. Подлое. Невыносимое. Что может быть хуже?!

Уже приблизившись к городским воротам, Райан сообразил и иное. Ему не к кому обратиться за помощью. Власти? Судя по тому, как остервенело они отмахивались от любых вопросов про "серых", помогать ему там некому. Ночные? Пойти к ним на поклон? И что? Это же почти рабство, говорят... добровольная подпись под сделкой с Ночными — и жизнь кончена...

"Кэссар! Вдруг он вернулся?! Вдруг он сможет что-то сделать?!"

Озуа бросился искать дом Кэссара. Он плохо запомнил, на какой улице тот находился, но в конце концов, уже к вечеру сумел отыскать. Только чтобы услышать от экономки, что хозяина нет дома. Грязный оборванец в синяках и ссадинах не внушал женщине доверия, так что уточнить хотя бы, возвращался ли Кэссар и прочел ли их с Лантом записку, не вышло.

Как он очутился у фонтана, память тоже не сохранила. Очередной провал, чтоб его... Хотя... разве это важно? Ничуть. Ну, очутился. Сидел, ничего не делал. Его друга там пытают, убивают, издеваются, а он вот... у фонтана. Отдыхает. Молодец, что сказать!

"Но что я могу?! Я один. Мне некого просить о помощи!"

Некого? Неумолимая логика больно укусила беззащитную совесть, безжалостно напоминая о Скероле Заречном, ночном Дяде Геутанэ. В конце концов, у ночных есть люди. И если их устроит цена...

"А я? А меня-то устроит цена?! Быть навечно привязанным к этим... бандитам! Искать для них жертв... и кого скажут... Земля и Небо, я не хочу!!!"

Именно там, у фонтана, он вдруг понял, как именно совершаются предательства. Просто люди начинают разглядывать запрошенную судьбой цену. Со всех сторон разглядывают. И так, и эдак... и отказываются платить. Вот как он...

"Я... заплачу. Если их устроит это мое рабство, что ж... Если Ланта можно спасти только этим... ну, значит, пусть будет так..."

И тогда он встал и пошел туда, где уже был разговор с людьми Скерола. Даже про украденную лошадь забыл, как и про то, где ее оставил...

Скерола пришлось ждать. Это было необыкновенно унизительно — еще и оттого, что совсем недавно ответил отказом на предложение Дяди... а теперь вот проситель. На все готовый.

"На все?"

"Да! На все!"

Насмешка в глазах ночных, презрительная и уже высокомерная, заставляла опускать взгляд. Страх, непрестанный, жестокий страх за Ланта вызывал тошноту. И постепенно собственная участь уже перестала казаться чем-то важным, разве только усилившийся голод настойчиво намекал на необходимость порадеть хотя бы о настоящем, если не о будущем. Но страх с этой тошнотой заглушал голод, а поскольку есть все равно было нечего, то Райан решил не обращать внимания на телесные нужды.

Скерол оказался на вид совершенно обычным. Немного воин, немного купец, даже что-то крестьянское проглядывало... Только глаза — холодные, жесткие и чуть-чуть липкие — подсказывали, что мужик не так прост, как кажется. Райан помнил свои ощущения — гадливость и неприязненную опаску. Инстинктивно зачернил глаза, хоть и подозревал, что никто из здесь присутствующих не умел читать их цвет.

Скерол продемонстрировал то же презрение и ту же насмешку, что и его люди. И еще хищную радость от поимки важной и нужной добычи. "Попался!" — читалось в его глазах, и озуа до крови прикусил губу, молча кивая в ответ на жестокие и спокойные слова. Десять лет. Десять лет работы на Скерола. Он действительно попался. Но пусть уж лучше так, чем если Лант погибнет там, под пытками.

"Тем более я и не доживу, наверное... все-таки работа на Скерола предполагает частое обращение к Силе, так что точно не проживу столько. Но это уже не моя забота, вот уж правда!"

Вот и все. Договорились. Он действительно попался. Но зато уже седлаются кони, и люди проверяют, как ходят мечи в ножнах, и натягиваются тетивы на луки... Ему подводят коня, и Райан находит в себе силы удивиться — это же тот самый конь, которого он украл у "серых"! Надо же!

— Пусть пока твоим будет, — насмешливо сказал ему кто-то, и озуа понял, что тут все знают, откуда этот конь...

"Земля и Небо, только живи, Лант! Пожалуйста! Дождись! Помощь скоро придет, ты только дождись! Ты сильный, ты сможешь! Пожалуйста! Выживи!"

Вот это, кстати, он помнил очень хорошо. С момента, как он сел в седло, и до того, как перед глазами снова выросла проклятая усадьба, в голове лихорадочно билось только одно вот это "Дождись!". Скачка сквозь ночь, чья-то попытка остановить их, спросить, уточнить... наверное, неудачная, раз не остановились, чьи-то сияющие серебром волосы мелькнули сбоку... Грива? Нет, светлых коней не было ни у кого. Впрочем, это тоже не важно. Или важно? Потом Райан думал, что бы было, если бы он знал обладателя этих серебряных волос. Если бы знал, что Кэссар скачет почти рядом с ним, перепуганный полученной запиской и его, Райана, невнятицей про спасение Ланта, за которую зацепился тренированный слух молодого эйла... Может, все бы было иначе? Может, Кэссар бы смог как-то... изменить то, что произошло?

Или... нет?

Гомон, крики, посвисты стрел... Серебряных волос нигде не видно, и почему это его вообще беспокоит вообще?! Сам озуа не сражается — он рвется вперед, ужом проскальзывает между дерущимися, и в дом, в дом! Скорее!

Дом большой, много комнат, коридоров, дверей и лестниц... Озуа не замечает их. Да что там двери, он даже не замечает, что вперед его ведет его Сила — просто забыл, что позвал ее...В какое-то безумное мгновение ему даже показалось, что у него выросли огромные и невидимые усы, как у саранчи, и он ими ощупывает пространство, выбирая единственно верный путь. Впрочем, это странное ощущение пропало раньше, чем он успел задуматься о нем... да и некогда ему о чепухе думать. Бежать. Вперед! Быстрее! Ланту плохо!

Насколько именно Ланту плохо, он не задумывался до последнего. Истово надеялся, что друг жив, что все поправимо, что...

Райан увидел Ланта, лежавшего на каком-то плоском и низком камне, и задохнулся, рухнул рядом на колени, словно в него попали самострельным болтом, и ноги подкосились, а дышать сделалось невозможно.

"Лаааант! Нет, пожалуйста, нет!"

Реки крови, перебитые кости... Искалеченные ноги... и руки... истерзанное, измученное тело с торчащими тут и там палками-прутьями...

Лунным лучом серебрится в черной гриве волос седина, приковывая к себе взгляд. Бесстыжая! Ему же нельзя отвлекаться!

— Рэни... — услышал он слабый голос.

Вправду ли Лант что-то сказал? Или Райану это чудится?

Окровавленные губы приоткрылись. В груди у эйла слышались тихие булькающие хрипы.

— Райан... откуда здесь... уходи...

"Уходи? Уходи?! Да что он такое говорит?! Так! Погоди, Вадев, погоди... он говорит — значит, он жив. Мне не почудилось. Лант... так бы и сказал, я знаю. По одним словам понять можно, что это его слова, не чьи-то там... Живой. А раз живой, то..."

Озуа чуть ли не со свистом выдохнул и лихорадочно прошептал:

— Лант, держись! Я тебе помогу! Я... я тебя сейчас полечу! Ты будешь жить, слышишь?!

— Рэни... уходи... вернутся сейчас... убьют тебя... пожалуйста, — голос, когда-то глубокий и мелодичный, хрипел и булькал кровью, которая потекла из уголка рта.