Дэйра. Глава 8. Белопутье

Глава 8. Белопутье

"В жизни есть только одна дорога, она покрыта колючими кустами, которые рвут наше тело и оставляют нас перед Господом Амироном в слезах, покрытыми ранами и истекающими кровью".

С такими напутственными словами капеллана Карлуса Рейнгольда экипаж из двух богатых карет, запряженных четверней каждый, вместе с конным отрядом из четырех всадников ранним декабрьским утром тронулся в путь из девятого герцогства Сангассии в восьмое — в Бардуаг.

Если Эйдерледж был землей мачтовых сосен, могучих кедров и древних хвойников, то Бардуаг славился крепкими дубами и непроходимыми чащами, заросшими лианами и колючими кустарниками. Здесь росли морошка, брусника, женьшень и болотная голубика, за которые на южных рынках платили в три дорога. Холмистые взгорья Эйдерледжа заканчивались на правом берегу Марены Пармы Большой, которая служила естественной границей, разделявшей герцогства.

Бардуаг был плоским, суровым и холодным. В его лесах не пели птицы, а на севере края вздымались башни могучих ледников, наступающих на Сангассию многие века. В Бардуаге донзары молились не Амирону, не Ганзуре и даже не белоголовым. Здесь было царство чернолицых русалок, костяных стариков и травяных старух, лесных духов и колдунов, которых вешали на деревьях у реки, чтобы те не могли пакостить людям после смерти. Воздух северного края пах чужбиной, опасностью и злым роком.

Из-за многочисленных ручьев, которые пронизывали дремучие леса, стремясь влиться в Марену Парму, путь королевского тракта, носившего в народе название Белопутья, то и дело пересекали мосты — большие, маленькие, ветхие и новые, вызывающие восторг или недоумение, но почти все покрытые белой пылью дорожного полотна, которая и породила причудливое название. Белопутье тянулось по всем герцогствам Сангассии, являясь главным торговым трактом страны. Специальный указ обязывал каждое герцогство нести расходы по содержанию своего участка пути — чинить мосты, очищать дорогу от снега и павших деревьев, подсыпать камнями и глиной, а также охранять от разбойников. Бардуаг был самым северным герцогством Сангассии, холодные ветра и суровая природа не способствовали особому рвению в соблюдении законов, поэтому бардуажский отрезок Белопутья заметно отличался от королевского тракта в Эйдерледже. Мосты угрожающе скрипели, а кареты жестко тряслись на выбоинах и ямах, заставляя пассажиров мечтать о снеге, чтобы можно было убрать колеса и поставить экипажи на полозья, превратив их в сани. Снег в Бардуаге обычно выпадал еще в сентябре, но в этом году задержался сухой сезон, и, хотя небо было постоянно затянуто низкими тучами, за всю неделю пути с него не упало ни снежинки.

Холод стоял такой, что чугунные сундуки с горячими угольями, которые должны были греть кареты в пути, остывали за час. Укутанные в шубы и меха всадники проявляли чудеса стойкости, с трудом выдерживая до почтовых станций, где меняли коней и отогревались. Для экипажей герцога Эйдерледжа были заранее выкуплены все лошади до Бардуага, что вызывало недовольство остальных путников, передвигающихся на перекладных. Но с людьми Зорта не связывались, а гербовая карета графа Эстрела и подавно отбивала желание спорить.

Обе кареты были тщательным образом подготовлены к зимней дороге. В одном экипаже ехал граф Георг Эстрел, его адъютант Уил Рокер, капеллан Карлус Рейнгольд и Томас Зорт. Вторая карета была "женской" — в ней тряслись Дэйра, Марго, Ирэн Карлбири и ее горничная Лора. Обе повозки изнутри были обиты соболем и шерстяными подкладками, а снаружи позолочены и украшены росписью. Чугунные сундуки с угольями, медные фляги с горячей водой, жаровни для обогрева рук и нагретые камни заметно увеличивали вес повозок, снижая скорость, но без них "высидеть" было невозможно. Те, кто путешествовал верхом — капитан Говард Белиорский, четыре стражника и Нильс — по очереди забирались в кареты то к дамам, то к графу, чтобы проехать до следующей почтовой станции немного в тепле. Кучера и форейторы, которые менялись вместе с животными на станциях, так как лучше знали местную дорогу, держались, но проклинали холод, который, по их словам, никогда не был таким ядреным в декабре. Как там себя чувствовали кони, было непонятно, но кучера заверяли сердобольных дам — в частности Марго с Лорой, что лошадки бывалые, ко всему привычные.

И хотя в каретах имелось все, чтобы сделать путешествие знатных господ хоть немного терпимым — постель, погребок с продуктами, книги и даже посуда, путники с нетерпением ждали почтовых станций, чтобы размять ноги, не рискуя их отморозить.

Дэйра, погрузившаяся в себя после того, как за ее каретой закрылись ворота родного замка, была единственным человеком, который не страдал от холода. Однако видя, как мерзнут остальные, девушка предпочла молча кутаться в шубу и не выделяться. Она и так привлекла к себе слишком много внимания, результатом чего стала ненавистная поездка в столицу. Поклявшись себе, что больше никогда и нигде не проявит чудаковатости или странного поведения, Дэйра сосредоточилась на пути, умоляя всех известных богов и духов сделать дорогу короче. И хотя вернуться домой к новому году — ее любимому празднику, она все равно не успевала, девушка успокаивала себя тем, что вторую половину января, которую донзары называли Снежным Лютом и отмечали не менее пышно, чем канун нового года, она точно встретит в Эйдерледже.

Амрэль преподал слишком хороший урок, чтобы его забыть. Накануне отъезда она долго думала, много разговаривала с бабушкой — тщательно укрывшись в саду от любопытных глаз и ушей, а также с Поппи — уже у себя в покоях. Вывод был один — нужно признать ошибки и больше их не повторять. Дэйре нужно было стать невидимой: для Лорнов, родителей, гувернанток, подруг, вабаров. Мать была права — достаточно кормить сплетнями королевский двор. Дэйра должна была измениться.

— Ты не можешь сломать себя, — шептала Поппи, поглаживая ее голову, пока Дэйра рыдала у старой донзарки на коленях. — Но кое-что сделать можно. Ты должна убедить всех, что стала другой. Носить маски, моя девочка, это тяжкое бремя, но, когда нет выхода, маска становится спасением. У тебя ее еще нет, но я научу, как сделать себе другое лицо. Смотри на тех, кто рядом, и бери у каждого понемножку. Украшай свою маску, лепи на нее все, что нравится людям, крась ее в яркие краски, пусть она радует всех, кто будет на тебя смотреть. Не снимай ее никогда, не доверяй никому — ни миру, ни тем, кто в нем живет.

Совет Дэйре понравился, и первую неделю пути она провела за работой. Наблюдала за Ирэн и горничными, поглядывала из окна кареты на стражу, с жадностью всматривалась в путников, которые встречались на почтовых станциях и в дороге. К новому году люди спешили навесить родственников, друзей, побывать на ярмарках и гуляньях, поэтому на Белопутье царило оживление. Кареты, повозки, телеги тянулись со всех сторон, сталкиваясь на узких участках дороги, где кучера начинали любимую игру — кто кому должен уступать. Правда, каретам Эстрела и Зортов уступали без споров. Патрули и стража встречались тоже нередко, что радовало, потому что о разбойниках и лесных бандах болтали с не меньшей охотой, чем о скорой войне с донзарами.

А еще говорили о том, что зима будет лютой, что весна не придет, а в следующем году наступит конец света.

Дэйра всматривалась в лица, слушала разговоры, наблюдала и старалась молчать, потому что, чем дальше они отъезжали от Эйдерледжа, тем говорливее становилась старая герцогиня, чей голос звучал только в ее голове. Бабуля успокаивала, утешала, напевала причудливые мотивы и ругала старую Поппи за дурные советы. По словам Софии Зорт, Дэйре не следовало притворяться другой, потому что другой она была с рождения, а попытка нацепить чужое лицо приведет к еще большому бардаку в ее голове. Дэйра бабке не возражала, но оставалась при своем мнении. До самого Майбрака она собиралась молчать и открывать рот только при крайней необходимости.

Помимо разноголосья в голове Дэйры шума хватало и снаружи. Колеса скрипели, разбитые на ямах рессоры стонали, да и сами кареты трещали со всех сторон, словно протестуя против бардуажского бездорожья. К мерному стуку лошадиных копыт Дэйра скоро привыкла, а вот к звуку хлыста и голосу кучера, который болтал со стражниками — так и не смогла. Когда на очередной станции кучера поменяли, она поняла, что радовалась преждевременно — новый оказался еще болтливее, в результате, его прибаутки еще долго крутились у нее в голове, усиливая царящий в ней хаос.

"Тело довезу, а за душу не ручаюсь", — приветствовал пассажиров новый возничий, после чего Марго пришлось принимать сердечные капли. "Плохая стоянка лучше доброго похода", — говорил он же, когда у одной из карет таки отвалилось колесо, и они застряли на ветхом мосту, скрипящем от любого неверного движения. "Шибко ехать — не скоро доехать", — отвечал наглый донзар, когда Говард Белиорский попросил его ускориться из-за наступающих сумерек. Но коронным высказыванием кучера стала реплика, которую тот бросил, когда у капеллана прихватил живот, и экипажу пришлось ждать, когда священнослужитель найдет подходящий куст посреди огромного луга, через которое тянулось Белопутье. "Выйдешь утром в поле срать, далеко тебя видать", — философски заключил кучер, глядя на то, как бедный Карлус, так и не найдя укрытие, пристроился в жухлой траве.

Дэйра не выдержала и накричала на кучера, который отчего-то перепугался так сильно, что не проронил больше ни слова до самой почтовой станции. А она ведь даже не собиралась его ругать, думала вежливо попросить заткнуться, но крик вырвался сам собой — так же неожиданно, как покраснели шрамы на лбу, став горячими, словно раскаленные обручи. Запоздало вспомнив, что не одела шапку, Дэйра спряталась в карете и, накрывшись одеялом по самые глаза, больше не высовывалась.

Бесснежный декабрьский пейзаж наводил на воспоминания. Большей частью дорога петляла по лесам, где деревья-исполины скребли небо корявыми, черными ветками, к которым от земли длинными нитями тянулись лианы. Иногда открывались равнины, поросшие чахлым кустарником и бурьяном, и тогда Белопутье становилось еще тоскливей. Изредка встречались причудливые нагромождения наполовину вросших в землю камней, которые были единственным напоминанием о скалах, оставшихся далеко позади. Те немногие донзарские деревни, что располагались у дороги, напоминали эти камни, потому что были такими же застывшими во времени. Казалось, что наступившая зима придавила домишки в землю по самые крыши. Редко в каком окне горела свеча, в воздухе не пахло дымом из печей, а случайно оказавшиеся на пути донзары глядели хмуро и затравленно. Беднота донзарских общин в Бардуаге, о которой Дэйра слышала от Стэрна и Поппи дома, не была вымыслом. "Стоячая вода гниет, принося болезни и смерть", — сказала как-то Маисия, когда на кухне в замке болтали об очередном восстании донзаров. Дэйре ее слова запомнились.

На третий день пути Дэйра поняла, как сильно была привязана к людям, которые всегда незримо присутствовали в ее жизни. Поппи, Стэрн, Норад, Маисия, знакомые служанки из кухни, стражники, конюхи и другие — всех их не хватало. Как ни странно, но по "свите" из подружек и родственникам, например, о матери она не скучала. А вот отец вспоминался часто. Наверное, он уже вступил в чагарские земли и сейчас направлялся с данью к столице ханов — желтому городу Армурату. Пусть боги вернут его обратно, пусть слухи о войне останутся только слухами.

Как ни странно, но думала она и об Амрэле Лорне. Этот человек всколыхнул потаенную часть ее души, которую она тщательно прятала от себя самой и окружающих. Каждая встреча с ним вспоминалась особенно отчетливо, требуя нового осмысления ее поведения. То, с какой насмешкой Лорн глядел на полураздетую Дэйру в Пещере Радости, заставило ее желать создать маску, как можно скорее, — чтобы ее не боялись, не презирали, не называли сумасшедшей. Дэйра знала, что была нормальной, куда "нормальнее" той же Ирэн или брата Томаса, оставалось доказать свое право быть "на равных" с остальными. Она была уверена, что, окажись в пещере на ее месте Ирэн, Амрэль не упустил бы случая воспользоваться приготовленным ложем. Бабушка убеждала Дэйру, что все обернулось неплохо, и, если бы у Амрэля и Дэйры случилась бы "радость", она сейчас чувствовала бы себя куда отвратительней. В замке девушка охотно согласилась с умершей родственницей, но сейчас, трясясь в карете под грудой одеял, с трудом сдерживала слезы.

Амрэль разбередил ту часть ее души, которой обычно не давали голоса. Та Дэйра подпирала стенки на балах, предпочитая объедаться сладостями, глядя, как порхают по залу юбки подруг, та Дэйра пряталась за старыми книгами, с презрением отзываясь о дамах, которые предпочитали пыльным страницам духи и помаду, та Дэйра пугала любого, кто проявлял к ней интерес — часто вызванный богатством и знатностью ее родителей. Она верила, что должна ехать в Хальмон, чтобы стать доктором и лечить людей, но Белопутье, мрачные бардуажские дубы и хмурое декабрьское небо твердили в один голос — ты врешь. Может, и врала. Одиночество, наконец, сломало стены башни, где долгие годы росло и крепло, пока не превратилось в чудовище, захватившее власть над ее душой. Нет, не права была бабка София. Дэйра предпочла бы, чтобы Амрэль поступил с ней так же, как с рыжеволосой красавицей Ирэн, окажись она вместе с ним в Пещере Радости. И пусть бы она жалела о последствиях и попранных женских чувствах, зато изгой в ней стал бы чуть меньше, а ниточка, соединяющая ее с реальным миром — чуть крепче.

Дэйра тяжело ворочалась под своими меховыми накидками, толкала Ирэн, переворачивалась в другую сторону и видела замерзшего Нильса, который, словно нарочно, держался поблизости от ее окна. Если уж кто и был странным в их компании, то этот загадочный парень из Лаверье, который был таким же донзаром, как Дэйра — куртизанкой. Сначала Дэйра бесилась от того, что никто не хотел думать о том, как нелепо звучала его ложь о любви к оружию, тайному самообучению в зале фехтования барона Лаверье и странствующем монахе, который якобы довел его врожденные таланты до мастерства. Но видя, как проглотили это вранье остальные, в конце концов, успокоилась и Дэйра, вычеркнув Нильса из своего ближайшего окружения. Она еще не поняла, зачем этот человек появился в ее жизни, но убедила себя, что смысл в спасении Нильса из воды был в Амрэле. Все это было одним большим уроком, апогей которого случился в Пещере Радости. Она умела делать выводы. Скоро у Дэйры появится маска, которая больше не позволит совершать подобные глупости.

Сам Нильс тоже не выказывал желания с ней общаться. Всю дорогу он ехал хмурым и сосредоточенным. От Томаса Дэйра знала, что донзар сопровождал их только до Бардуага. Узнав историю его сестры, Томас заверил Нильса, что тот должен, непременно, отправиться на поиски девушки. Нильс же, в свою очередь, обещал вернуться и продолжить служение Томасу после того, как найдет Дженну. Томас взял с Дэйры клятву, что она не выдаст Нильса, но Дэйра больше не собиралась вмешиваться в судьбы людей. Она была уверена, что Нильс лжет, как проворовавшийся кладовщик, однако ее это больше не беспокоило. Пусть Томас сам разбирается.

Грустной и молчаливой была и Ирэн Карлбири, ее "подруга", навязанная Дэйре в компаньонки матерью с рождения. Дэйра была уверена, что Ирэн терпела ее с таким же трудом, как и она, но сейчас много, что изменилось. Ирэн ехала к жениху, Феликсу Бардуажскому, с которым должна была обвенчаться в канун нового года. С Дэйрой они расставались, и незачем было больше казаться милой и любезной. С другой стороны, в их отношении появилось что-то по-настоящему искреннее. Ирэн не старалась угодить Дэйре, та не пыталась поддерживать натянутые разговоры, отчего редкие минуты их общения впервые были наполнены чем-то осмысленным. Девушка не поверила Дэйре, что та отправилась в Майбрак не по своей воле, но поддержала в том, что Амрэль — опасный тип, который затеял свою игру, намереваясь отомстить Зортам за какие-то обиды в прошлом. В том, что участие Дэйры в церемонии выбора невесты было нацелено на унижение Зортов, Ирэн не сомневалась. Ведь Дэйра однозначно не сможет тягаться с красавицами, отобранными со всей Сангассии, а значит, ничего хорошего дочь герцога в Майбраке не ожидало. Ирэн даже прослезилась, а после поведала о собственных тревогах. Ее главной бедой был жених Феликс, в любви которого она уже сомневалась, но за которого собиралась сражаться до последнего вздоха. Дэйра не представляла брак с человеком, который к тебе равнодушен, но Ирэн была убеждена, что ее любви хватит на них обоих.

Всю дорогу будущая герцогиня Бардуажская нервничала, плакала, трепала нервы горничной Лоре и постоянно прикладывалась к трубке, которую высовывала в окно, чтобы не дымить в карете. В результате нагретый воздух быстро испарялся, вызывая крайнее неудовольствие теплолюбивой Марго. Лора не смела возражать хозяйке, зато Марго ругалась с Ирэн постоянно. Дэйру холод не беспокоил, тревожило другое — дым из трубки был непохож на тот запах, который исходил от трубок Стэрна или отца. Она все собиралась спросить, чем таким особенным набита трубка Ирэн, но вспоминая урок, преподанный Амрэлем — не высовываться, поглубже зарывалась в покрывало, стараясь не глотать сладковатый запах, который все равно проникал в карету.

Если из "женской" повозки то и дело доносился шум, болтовня и крики, то "мужская" карета катила по Белопутью в суровом молчании. Тон задавал граф Георг Эстрел, который, нацепив шубу надменности и корону тщеславия, редко замечал остальных путников, перекидываясь немногочисленными словами исключительно с адъютантом Уилом Рокером. Очевидно, графа бесило, что ему пришлось делить карету с капелланом и неоперившимся сыном герцога Зорта. Дэйру граф и вовсе игнорировал, в крайней необходимости обращаясь к Ирэн, которую негласно назначил старшей в "женской" карете.

Дэйра не возражала. С графом ей все стало понятно во время их первой остановки на почтовой станции.

Ей не спалось, и она прогуливалась по веранде просторной донзарской избы, в которой разместили на ночлег знатных господ. Не спалось и Эстрелу. Выйдя на ту же веранду, он заметил Дэйру не сразу, а когда случайно увидел ее неподвижно стоявшую в углу, закричал так, что перебудил всю станцию. Графу стало настолько худо, что пришлось вызвать местного лекаря, который вместе с Уилом до утра отпаивал его сердечными каплями. Дэйра была совершенно уверена, что Эстрел сразу узнал ее, хотя граф заверял всех, что принял девушку за вора. Правда была в том, что Георг Эстрел ее боялся, и Дэйру это устраивало. По крайней мере, он не докучал ей своим вниманием и держался от нее подальше — особенно после случая на станции.

А вот кто изменился, так это капеллан Карлус Рейнгольд. К странностям Дэйры он был привычен, и натерпевшись скуки в карете графа, докучал ей болтовней на каждой остановке. Всегда мрачный Карлус в походе резко ожил, повеселел, и, выбрав Дэйру "ушами", закидывал ее откровениями. Так она узнала, что капеллан с детства мечтал о миссионерской деятельности, что приход в герцогстве его мучил, и что поездка в Майбрак является вызовом, который определит его дальнейшую судьбу. Капеллан все также много ел и за неделю пути ощутимо увеличился в объеме — по крайней мере, ей казалось, что у него появился четвертый подбородок. А как-то набравшись вина во время одной из остановок, Карлус и вовсе понес какую-то чушь. Хватал Дэйру за руки, смотрел на нее со слезами и клялся, что никому не даст в обиду такую замечательную девочку.

Кто не изменился, так это ее брат Томас. То, что Томас не собирался учиться в Военной Академии Майбрака было так же ясно, как и то, что Нильс Бесфамильный не обучался фехтованию у странствующего монаха. Эти два лживых плута идеально подходили друг другу. Дэйра даже завидовала, что благодаря ее неосторожному поступку, о котором она давно жалела, у Томаса появился такой закадычный приятель. На привалах и остановках они подолгу шептались в стороне, очевидно, обсуждая планы бегства, а потом до ночи резались в карты или играли в кости с капелланом и Уилом Рокером. Томас Зорт был похож на вылетевшего из семейного гнезда птенца, который из гадкого утенка должен был вот-вот превратиться в лебедя. Дух свободы кружил ему голову и плясал опасными огнями в его глазах, готовых увидеть огромных мир. Но что Дэйру злило особенно сильно, так это осознание того, что младший брат поумнел раньше нее. Свои маски он носил идеально.

Как и Ирэн, Томас не поверил, что Дэйра не хочет ехать в Майбрак. Для него столица была солнцем и луной, недосягаемой звездой мечты из детства, к которой его должен был скоро доставить волшебный корабль. Томас стоически терпел неудобства, ржал, как конь, по любому поводу и источал такую буйную энергию молодости и счастья, что граф Эстрел не раз поднимал вопрос о том, чтобы пересадить юного Зорта в "женскую" карету. Но никто из дам не пожелал ехать вместе с тучным болтливым капелланом и мрачным графом, пусть и красавчиком, поэтому Томас оставался на своем месте.

Каждый убивал дорожную скуку по-своему, но брат развлекался с особенным размахом. Любимым его развлечением в дороге стала болтовня с кучерами, с каждым из которых он находил общий язык. Выведав, что Дэйру раздражают дорожные прибаутки, он стал заучивать их наизусть и докучать сестре даже на привалах. Но хуже всего были загадки, с которыми Томас приставал к каждому, но особенно — к Дэйре.

— Отгадай сестренка, что это? — смеялся он, подсаживаясь к ней за столом на почтовой станции. — "Выше лошади, ниже собаки"?

И не отставал, пока кто-нибудь, а чаще всего Нильс, не отгадывал, что это "седло".

— Друг за другом гонят, никак не догонят? — выдавал он очередную загадку, когда Дэйра пыталась забраться в карету, не запутавшись в юбках, шубе и теплых накидках. И скакал рядом у ее окна, зля Дэйру, пока Нильс грелся не его месте в карете графа.

— Колеса, дурочка! — хохотал брат и пускал коня в галоп.

— Хочешь загадку на ночь? — шептал Томас, пробравшись к ее кровати, когда они ночевали в одной комнате на почтовой станции. — "Мертвые встанут, живых будут есть". Что это?

— Комар, — неожиданно для всех ответила Марго и бросила в удивленного Томаса подушкой.

Так минула неделя пути. Дорога направлялась к последней почтовой станции перед Бардуагом, до которого оставалось два дня. Их было решено преодолеть без остановок, поэтому в Копре — так называлось местечко рядом с одноименной донзарской деревней, собирались отдохнуть, как следует.

"Копра" — гласил деревянный указатель, прибитый к могучему дереву, уже привычно обвитому лианами.

Кучера, остановившие кареты у дерева с табличкой, не спешили трогаться в путь, и Дэйра выглянула из окна, чтобы посмотреть, что их задержало. В воздухе трещал мороз, и Марго нервно задергала ее за рукав, умоляя скорее закрыть створку.

Дэйра не стала мучить гувернантку, и молча залезла обратно под одеяло. Она и так знала, что именно увидел кучер под табличкой с указателем. Просто ей стало любопытно, была ли кукла такая же, как и те, что встречались на протяжении пути, или в ней появились отличия.

— Приедем в Копру, обязательно спрошу Гарса, кто тут развлекается, — ругался, тем временем, кучер. — Это ж надо такую гадость сделать. Голову с руками оторвать мерзавцу, чтобы знал, как людей пугать.

Куклы, и в самом деле, были страшноватые. С длинными черными волосами, без глаз, зато с колючками, воткнутыми на месте губ. Перетянутые нитями по всему телу, сшитому из грязноватой серой ткани, и завернутые в пестрые тряпицы, они производили угнетающее впечатление. Первая кукла, которую увидела Дэйра, была прибита к дереву на границе с Бардуагом, но так как мимо нее проехал Нильс и даже бровью не повел, девушка решила, что у нее видения. Куклы встречались вдоль всего Белопутья — прибитые к деревьям, зарытые в землю, притопленные в замороженных лужах и, но Дэйра решила, что раз никто кроме нее их не замечал, значит, не стоило тревожиться и ей.

Правда, когда кучер все-таки оторвал игрушку от указателя и принялся громко обсуждать находку со стражниками, Дэйра задумалась. Может, ее свита, занятая дорогой, просто не видела этих кукол, а те существовали на самом деле?

Если так, то, похоже, в Копре их не очень хотели видеть. Дэйра выросла на донзарских преданиях и приметах, услышанных от Поппи, и знала, что подобные запугивания донзары применяли по отношению к людям, которых не желали видеть в своих краях. Так, сборщикам налогов на пути часто подкладывали чурбан, политый собачьей кровью и завернутый в женскую косынку. Подобным образом селяне просили хозяйку дороги наслать беды на голову нежеланного гостя и увести его к дьяволу. Перебрав всех, кто ехал с ней в Бардуаг, Дэйра решила, что пугали Эстрела. Ведь граф был другом Лорна, а донзары Бардуага ненавидели Лорнов за жестокие подавления бунтов. И хотя восстания и репрессии были событиями десятилетней давности, народная память жила долго.

Одного она понять не могла. Почему куклы были так на нее похожи?

* * *

Копра ничем не отличалась от других почтовых станций, в которых останавливался экипаж Дэйры. Просторный сруб из нескольких гостевых комнат с пристроенным стойлом для лошадей и хозяйскими постройками. Если Эйдерледж был каменным, то про Бардуаг можно было смело сказать, что он отстроен из дерева. Причем, из древесины, пахнущей так остро и свежо, словно она была срублена пару дней назад. От кучеров Дэйра знала, что Копра служила почтовой станцией уже лет десять, но, войдя в избу, долго принюхивалась и едва сдержалась, чтобы не потрогать стены — ведь именно так пахло и ощущалось в новой лесной сторожке егеря Стэрна, которую он срубил месяц назад на границе с Лаверье. Но запахи — явные или в ее голове — были неважны. Главное, что в Копре ярко пылал камин, из кухни доносился аромат жаркого, и пол оставался на своем месте: не двигаясь, не подскакивая и не качаясь.

Стоило им зайти, как началась привычная суета. Донзары бегали, кучера бестолково толпились, Говард Белиорский с охраной осматривали избу, бесцеремонно врываясь во все комнаты, Ирэн с графом Эстрелом требовали вина, да погорячее, а Томас Зорт носился во всем этом человеческом вихре с бумагой и карандашом, заглядывал в лица, пугал донзаров и злил капеллана с Уилом Рокером, в обязанности которым вписали присматривать за герцогским сыном. Хозяин станции, тучный немолодой мужчина по имени Гарс Мур, привык иметь дело с курьерами, торговцами, горожанами, офицерами, иногда с виконтами и баронами. Но такие фамилии, как Лорны и Зорты, заставляли его нервничать и паниковать. Уже привыкшая к подобной реакции Дэйра приготовилась к долгому ожиданию, потому что обычно устраивали графа, а потом ее, но тут в гостиной появилась хозяйка — маленькая проворная дама в чепчике и трех фартуках, повязанных один на другой, и все сложилось чудесным образом. Мадам Мур, словно фея, волшебной метлой вымела лишних людей из гостиной, и, призвав новых слуг, быстро распределила вабаров по комнатам, которые оказались уже приготовлены к их приезду — протоплены, вымыты и даже украшены еловыми ветками.

Донзары начинали готовиться к новому году за месяц, веря, что тому, кто проявит особое усердие в украшении дома, хозяин праздника подарит встречу с исполнителем желаний, который, непременно, воплотит в жизнь заветную мечту. Дэйра, впитав с молоком кормилицы, если не все, то большинство донзарских поверий, ждала исполнителя желаний каждый год и начинала украшать свои покои едва ли не с ноября. Но то ли украшала она плохо, то ли заветная мечта Дэйры была не столь заветной и искренней — волшебник не приходил. Сама Дэйра считала, что дело было в мечте. Она не мечтала о любимом муже, не думала о богатствах, не грезила дальними странами. Видимо, просьбы о том, чтобы чагары больше не убивали солдат ее отца, или чтобы Марена Парма не разлилась в новом году и не погубила донзарский урожай, были сложными и не личными, поэтому что чагары продолжали совершать тайные вылазки в Эйсиль, нарушая границы и вступая в стычки с патрулями Эйдерледжа, а река разливалась год через год, уничтожая посевы и будущий урожай.

Поправив бант из грубого холста, с любовью повязанный на еловой ветке, Дэйра искренне пожелала, чтобы хозяйке дома в новом году повезло с желаниями больше, чем ей. Проклятый Амрэль. Стоит внести в список его грехов и то, что он оставил ее без этого милого, наивного обычая, который согревал ее сердце надеждой на то, что добро побеждает зло, что справедливость торжествует, и что каждый будет вознагражден по заслугам. Пустые слова в реальном мире, но на то он и новый год, чтобы мечтать о том, чтобы твои желания исполнились.

Дэйре досталась небольшая, зато отдельная комната с кроватью для госпожи и пухлым матрасом на полу — для Марго. Учитывая, что последние две остановки им приходилось ночевать вповалку на одной большой полати с Ирэн и Лорой, обе женщины остались довольными. Заявив Марго, что она может спать с ней на кровати, чем очень обрадовала теплолюбивую и боявшуюся сквозняков гувернантку, Дэйра заняла место на широком подоконнике и принялась наблюдать за суетившимися во дворе людьми.

Как назло, на глаза постоянно попадался Нильс. Последние пять часов донзар провел в седле и не грелся в каретах в отличие от людей Говарда. Однако упрямый мальчишка и не думал идти в избу — распрягал лошадей, следил за их обустройством в конюшне, сам задавал им корм, помогал кучерам с поклажей, а затем побежал за водой к колодцу вместе со слугами мадам Мур. Дэйра не понимала, к чему было все это рвение, если почтовая станция была переполнена слугами. Поймав себя на мысли, что тревожится за Нильса, девушка долго выглядывала в окно, пока донзар не появился из-за угла избы с полными ведрами. Видимо, он совсем замерзал, оттого двигался медленно, потому что хозяйские слуги успели несколько раз сбегать к колодцу и обратно, пока Нильс притащился со своим единственным ведром к крыльцу.

— Марго! — окликнула Дэйра горничную. — Ступай во двор, скажи этому придурку бесфамильному, оруженосцу моего брата, чтобы он немедленно шел в избу. И тулуп какой-нибудь у хозяйки возьми.

Поймав удивленной взгляд Марго, которая обкладывала кровать по краям нагретыми камнями, Дэйра вспыхнула и пояснила:

— Зачем нам в Бардуаге больной и беспомощный слуга? Нильс точно подхват простуду, если останется на морозе еще хоть минуту. Передай, что его Томас зовет.

Марго однако не поспешила из теплой комнаты, в которой жарко горел камин, и в которой лично Дэйре уже было невыносимо душно. Вместо того чтобы выйти, гувернантка приблизилась к окну и, уперев руки в боки, склонила набок голову, поджав губы.

Проследив глазами, что привлекло внимание служанки, Дэйра покраснела снова — на этот раз до ушей. Рядом с Нильсом стояла Лора, горничная Ирэн. Девушка накинула на оруженосца теплый тулуп и, взяв его руки в свои ладони, согревала их дыханием. А Нильс, продажная донзарская душа, смотрел на нее сверху вниз и улыбался так, словно увидел новогоднего исполнителя желаний. И стояли они так близко, как Дэйра еще никогда ни с кем не стояла.

— Чего застыла? — не выдержав, сорвалась она на Марго. — Поди на кухню, узнай, сколько они еще ужин собираются нести. Или я тебя съем, честное слово.

То ли что-то в голосе Дэйры было особенное, то ли во взгляде, но гувернантка вынеслась из комнаты, словно мышь, спасающаяся от кошки.

Переведя взгляд во двор, Дэйра испытала непонятное облегчение от того, что к Нильсу и Лоре подошел капитан Белиорский, после чего служанка Ирэн убежала в избу, а у Нильса появилось кислое выражение лица. По каким-то причинам Говард Белиорский с первого дня невзлюбил оруженосца Томаса и всегда находил повод, чтобы к тому придраться. Обычно Дэйру это расстраивало, но сейчас она испытала прямо-таки восторг.

Проводив довольным взглядом хмурую фигуру Нильса, который понуро шел за Говардом в сторону конюшен, Дэйра соскользнула с подоконника и принялась выкидывать нагретые камни со своей стороны кровати. Ночь обещала быть душной.

* * *

В жарко натопленной комнате было нечем дышать, и Дэйра с трудом сдерживалась, чтобы не открыть окно. Хотелось выскочить босиком на холодную, промерзшую землю, вдохнуть морозный воздух, остудить голову. Никаких странностей, напоминала она себе, переворачивалась на другой бок и принималась крутить браслет из заговоренных кристаллов, который на прощание дала ей кормилица. Поппи купила украшение у жрецов Ганзуры, молитвы которых должны были гарантировать хороший сон и бодрое утро. Дэйра надевала браслет уже пятую ночь подряд, но заснуть не могла — дремала, читала, рассматривала разные потолки — как правило, донзарских изб, где находились почтовые станции. К счастью, ночевать в карете ей еще не приходилось. А так как она почти не спала, то и "просыпания" проходили гораздо легче — без петухов, холодной воды и громких звуков. Дэйра не знала, сколько еще выдержит без сна, но так как чувствовала себя она неплохо, то решила отоспаться уже в Бардуаге.

Тревожило многое. Как Дэйра ни пыталась смириться с ролью, навязанной ей матерью и Амрэлем, от одной мысли о том, что рано или поздно она окажется в Майбраке перед принцем Эруандом, его высокомерным дядей и целой толпой претенденток на корону, ее начинало тошнить и лихорадить. Не мой путь, сотни раз повторяла она, но тут же вспоминала о долге перед семьей, честь которой позорило ее поведение. Не забывались и угрозы герцогини о приюте для сумасшедших.

Уговоры о том, что два месяца пути — туда и обратно — пролетят незаметно, тоже не помогали. А не случится ли так, что вместо того, чтобы улучшить репутацию рода Зортов, она сделает все наоборот? Георг Эстрел не спешил обучать ее столичным манерам, а вопросы о церемонии выбора невесты игнорировал. От Ирэн, собиравшей слухи отовсюду, Дэйра и то больше знала о ритуале "Утреннего Цветка", чем от графа, который, по словам матери, должен был помочь ей подготовиться.

"Проверять будут все, — болтала Ирэн, не зная, чем еще заняться от скуки в дороге. — Танцы, пение, умение красиво одеться, самостоятельно сделать прическу и макияж, изящно двигаться — это само собой у тебя должно быть на высоте. Девица должна играть на трех, а лучше пяти музыкальных инструментах, хорошо рисовать, разбираться в естественных науках, в политике, истории, философии, искусстве, при этом, быть набожной и предпочитать в своих молитвах Амирона, а не жреческих богов. Она должна уметь прекрасно готовить и знать, как доставить мужу радость в спальной. Быть раскованной, но не распущенной, вежливой, но не зажатой, доброй, но не наивной. Нужно знать этикет и все ритуалы королевского двора. И у нее должна быть увлечения, достойные будущей королевы, и она должна иметь опыт управления людьми и хозяйством! И разумеется, не знать никаких проблем со здоровьем".

Рассеянно слушая Ирэн, Дэйра думала об одном: зачем она едет в Майбрак? Все, что перечислила виконтесса Карлбири, у нее, Дэйры, имелось с частицей "нет" впереди. Сейчас, когда минула неделя пути, проведенная в размышлениях о смысле затеянного, на ум начинали приходить и вовсе плохие мысли. А что если все это было местью Амрэля за тот вечер в Пещере Радости, да и вообще за все их встречи в Эйдерледже, начиная с золотистой лани и заканчивая Нильсом? Случаи были мелочными для такой фигуры, как брат короля, но ведь не зря говорили, что Лорны помешаны на вопросах чести, а в умении мстить им не было равных. Вдруг вся эта поездка была местью за то, что Дэйра вытребовала у Амрэля простить семейный долг Зортов? Если так, ее дела, и в самом деле, были плохи, а перспектива встретить новый год в сумасшедшем доме оказывалась не столь пугающей. Кто знает, может в Майбраке она станет мечтать о том, чтобы волшебным образом очутиться в душеспасительном заведении в Ингуле, но будет уже поздно.

Разволновавшись, Дэйра встала с кровати и принялась мерить шагами комнату. Отведавшая хозяйской настойки Марго спала, как солдат на ночном посту, — храпела, подстанывала и подфыркивала. Даже если бы Дэйра принялась прыгать от скуки, гувернантка вряд ли бы проснулась. Решив, что лежать в кровати она уже не будет, маркиза достала из сумок охотничий костюм, в котором чувствовала себя куда удобнее, чем в дорожном платье. Нацепив чулки, носки, штаны, сорочку и теплую зимнюю куртку, Дэйра даже улыбнулась. Поступок был верный, потому что настроение улучшилось.

Если бы не женский голос, который уже час подвывал на разные лады в ее голове, она бы вообще не жаловалась. Но в отличие от обычных голосов, которые тревожили ее в разное время суток приглушенными песнопениями, эти вопли были слишком громкими. Она даже осмелилась спросить старую герцогиню Софию, не знает ли та, кто так голосит, но трогать бабушку оказалось еще большей ошибкой, потому что София принялась петь воинственные гимны, от чего Дэйре захотелось лишиться слуха.

Песни бабули заставляли кипеть в венах кровь и греметь в ушах барабаны, мечтать о том, чтобы взять штурмом Майбрак, завоевать сердце принца Эруанда, стать королевой, собрать войско и отправиться воевать с чагарами. О да, будь она на месте Амрэля, то не искала бы мифических древних магов, а сражалась бы теми силами, что у них есть. Дэйра была уверена, что не все так плохо с защитниками страны, чтобы надеяться только на помощь волшебства. Которого, к слову, не существует. В худшем случае всегда можно было найти союзников на востоке, пообещать Агоде выгодные торговые контракты, отправить дипломатическую миссию в Согдарию, да мало ли что еще можно придумать? Но нет, Лорны искали мага! Или было что-то такое совсем страшное в положении страны, о чем Амрэль не сказал?

Не в силах справиться с волнением, Дэйра выбежала в коридор, на ходу натягивая на уши старую шапку егеря Стэрна, которую она взяла с собой тайком отчасти как память об Эйдерледже, отчасти из мести матери, набившей ее сумки ненавистными кружевами и шелком. Сунув нож — тоже егеря и тоже захваченный в тайне — за голенище сапога, девушка выдохнула и двинулась вдоль запертых дверей. Она не знала, что искала в этой донзарской избе, но чувствовала, что покинуть комнату будет правильно.

Снизу, из гостевой комнаты, доносились приглушенные голоса засидевшихся гостей. Старые деревянные часы на лестнице показывали за полночь. Чадили ночные светильники, оставленные по приказу графа, который, не выносил темноту; храпели два стражника из их свиты, дежурившие посменно на ночевках в почтовых станциях; шуршала мышь в половицах, все еще надеявшаяся, что переживет эту ночь. Три толстых кота неподвижно залегли в тени под лестницей. Они сторожили хлебный мякиш, выпавший из рук заснувшего стражника. При виде Дэйры, высунувшейся в коридор, коты выгнули спины и зашипели.

Недолго думая, девушка сняла тяжелый фонарь со стены и угрожающе направила его в сторону котов.

— Только двиньтесь ко мне, мерзавцы, и я подпалю ваши драные полосатые шкуры, — угрожающе прошептала она, стараясь не обращать внимание на зуд, мгновенно охвативший голову в тех местах, где ее опоясывали шрамы.

Коты остались на месте, но шипеть и фыркать не перестали. Не спуская с них взгляда, Дэйра прошла до конца коридора, который заканчивался тупиком — дверью в покои графа Эстрела. Постояв некоторое время у порога и поразмыслив над причинами, которые привели ее сюда, Дэйра не нашла в своих поступках никакой логики, но решила довериться интуиции. Граф был самой скрытной фигурой в их компании, и, хотя мать сказала, что его роль — сопроводить Дэйру и подготовить ее к церемонии, сама маркиза была уверена, что у Эстрела были какие-то собственные цели и вели они не в Майбрак, а в Бардуаг. Уж слишком часто граф говорил о герцогстве, как о конечном пункте их путешествия, а потом, спохватившись, добавлял пару слов про Майбрак. Если с ложью Нильса Дэйра могла смириться в силу того, что та ее больше не касалось, вранье графа имело к ней непосредственное отношение. Поэтому при каждом удобном случае девушка за ним следила.

Сегодняшняя ночь была создана для шпионажа, потому что дверь комнаты Эстрела оказалась не заперта, приоткрылась без скрипа и ровно настолько, чтобы не вызвать подозрения. Приложив ухо к образовавшейся щели, Дэйра обратилась во слух. Граф с адъютантом Уилом Рокером ушли в свою комнату раньше нее, но, как она верно предположила, не спали, а негромко переговаривались. Ведь не в дороге же они должны были обсуждать дела, когда в одной карете с ними ехал любопытный молодой Зорт и не менее любопытный капеллан?

Едва услышав первые слова, Дэйра сразу поверила, что в жизни точно существовали боги, или духи, или провидение, которые по отдельности или разом привели ее к этой двери именно в эту минуту.

— Мне также, как и тебе, не нравится этим заниматься, Уил, — сказал граф. — Но Лорны не хотят ссориться с ее семьей, а инструкции, которые оставила нам мать девушки, вполне ясны. Амрэль попросил меня лично проследить, чтобы просьба герцогини была выполнена буквально. Если девушка не победит на церемонии "Утреннего Цветка", а мы знаем, что она не победит, ее надо отправить в Женский Монастырь Амирона. На мой взгляд, для нее это лучший вариант, чем прозябание в глухой провинции.

— Ну, не знаю, — протянул в ответ Уил Рокер. — Я слышал про этот монастырь. Кто-то говорит, что там дают прекрасное образование, другие считают, что в нем ломают людей. Мне интересно, как сильно надо ненавидеть дочь, чтобы отправить ее в подобное заведение?

— Это меня не касается, — фыркнул Эстрел. — Герцогиня просила Амрэля лично, но Лорн, конечно, предпочел спихнуть грязное дело на нас. Ты лучше подумай о том, как нам это устроить. Нанять людей и силой отвести ее в монастырь или попробовать уговорить девушку мирно? Мол, дома ее все равно никто не ждет, отец будет занят предстоящей войной, как минимум, год, мать же должна от нее отдохнуть. А с монастырским образованием у нее хоть вырастут шансы найти нормального жениха.

— Если бы я мог отказаться, то отказался бы, — пробурчал Уил. — Давай подумаем обо всем утром на свежую голову? Не знаю, что хозяйка добавила в это пиво, но у меня уже язык не поворачивается. К тому же, у нас еще есть время все устроить. До Майбрака недели две пути.

Это не было совпадением, это был знак судьбы. Дэйра отпрянула от двери и долго моргала, уставившись в темный потолок коридора, пытаясь восстановить дыхание. Вот зачем нужно было не спать в эту ночь, вот зачем она рисковала, крадясь мимо хищных кошачьих в темном коридоре.

Кстати, где они? Вспомнив о котах, Дэйра сунула под ноги фонарь — вовремя. Один кот был совсем рядом, явно собираясь на нее прыгнуть. Открыв створку фонаря, девушка замахала горящим фитилем перед кошачьей мордой, заставив тварь попятиться.

— Брысь, засранцы! — яростно прошипела она, но за спиной первого кота появились силуэты других двух, и храбрость Дэйры пошла на убыль. Похоже, проклятые твари не сильно-то боялись огня. Ей пришлось попятиться, но за спиной находилась только комната Эстрела. Отступать было некуда, разве что к графу в покои — заодно предложить ему третий вариант решения проблемы: отпустить ее на все четыре стороны.

Но сейчас нужно было разобраться с котами, всерьез решивших отомстить за всех своих сородичей, которых Дэйра лишила дома, выгнав из замка. Надо разбудить стражников, пришла в голову спасительная мысль. Они прогонят котов! Фигуры спящих на стульях солдатов заманчиво темнели в конце коридора, но стоило Дэйре набрать воздух в грудь, как случилось неожиданное. Слабо тлеющий фитиль вдруг надулся пламенем такой силы, что огненный шар вылетел пузырем из приоткрытой створки фонаря и лопнул, обрызнув горящими искрами стены, ковер на полу и котов, которые с громкими мявами ретировались прочь, задрав хвосты. Поспешно опустив взбесившийся фонарь на пол, Дэйра затоптала тлеющие участки ковра и бросилась вслед за котами, так как дверь комнаты графа начала открываться.

Она нырнула в свою комнату в тот момент, когда Эстрел вышел в коридор и принялся кричать, что его хотели убить. В следующие несколько минут разбуженная стража ломилась во все комнаты на этаже в поисках невидимого убийцы.

— У меня все в порядке, — шепотом сообщила им Дэйра, которая не стала дожидаться, когда постучат и открыла дверь сама, предварительно замотавшись с головой в одеяло. Вопросы охраны, почему она спит в зимней куртке и штанах, ей были не нужны.

— Ничего не слышала, — замотала она головой. — Графу что-то приснилось. Спокойной ночи. До утра меня не беспокойте.

Закрыв дверь, она прислонилась к ней спиной и уставилась на храпящую Марго. Стоило порадоваться, что у гувернантки оказался такой крепкий сон. По крайней мере, ей никто не помешает осуществить то, что пришло в голову у комнаты графа Эстрела, и что казалось сейчас единственно разумным решением.

А ведь будь она более сообразительной, давно догадалась бы, что следовало делать с самого начала. В этой поездке в Майбраке все были счастливы, все — кроме нее. У каждого имелась цель, оправдывающая тяготы пути. У Дэйры не было даже этого. Брат мечтал тайно поступить в Академию Искусств и был уверен, что со временем родители смирятся с его выбором. Томас Зорт ехал добровольно. Капеллан Карлус Рейнгольд грезил о миссионерской деятельности и собирался писать прошение в Верховный Совет Церкви Амирона, чтобы его перевели в миссионеры Сангассии. Он хотел просвещать дикарей севера, племена эриду, или дружественных островитян на западе. Капеллан тоже ехал по своей воле. Капитан Говард Белиорский видел в поездке возможность повышения, о чем она узнала, подслушав его беседу с Уилом Рокером. Четыре сопровождающих их солдата мечтали о том же. Адъютант Георга Эстрела был человеком подневольным, но, судя по всему, ему было все равно, куда сопровождать графа — он был на службе и ему за это платили. Ирэн с Лорой ехали в Бардуаг, а не в Майбрак, но тоже преследовали собственные цели. Ирэн Карлбири должна была выйти замуж и стать герцогиней Бардуажской, а Лоре светило повышение. Что касалось Нильса, то и у него была своя выгода от путешествия. В Бардуаге он отправлялся на поиски сестры, которую рвался спасать еще в Эйдерледже. И почему Дэйра его тогда остановила? Был еще граф Георг Эстрел, который, как она недавно узнала, не совсем добровольно выполнял поручение то ли матери, то ли Амрэля Лорна. Возможно, это была их общая задумка. В последние дни герцогиня много времени проводила в кампании брата короля. Убедившись, что пристроить дочь ко двору не получится, мать согласилась на вариант с монастырем Амирона, который скорее всего предложил светлый князь. Проклятый Амрэль! Интересно, знал ли об этом отец? Впрочем, какая сейчас разница? Граф верно все подметил — отец будет занят войной, и конечно, предпочтет, чтобы его дочь находилась подальше, в безопасности, за монастырскими стенами.

Собралась Дэйра быстро. Привлекать внимание большой поклажей смысла не было, и все ее добро уместилось в заплечный мешок, который она собиралась привязать к седлу. Поцеловав спящую Марго, девушка решила, что прощальных записок оставлять не будет и осторожно вылезла из окна — к счастью, хозяйка разместила их на первом этаже.

Она все делала правильно. Об этом свидетельствовало и то, что бабуля в голове, наконец, замолчала и настороженно прислушивалась к настроению Дэйры. А настроение было боевое и решительное. Чем она хуже брата? Томас шел к своей мечте смело, и она так сумеет. Дэйра отправится в Хальмон. Конечно, она не была настолько уверена в том, что медицинский университет Хальмона — ее настоящая мечта, как и в том, что вообще сможет туда поступить. Денег хватит на дорогу и первый месяц жизни в незнакомом городе, но Дэйра верила, что устроится. Все будет хорошо. Если родители примут Академию Искусств Томаса, то и с ее выбором согласятся.

Дороги Бардуага были ей незнакомы, да и верхом она долго на морозе не проскачет. Придется одолжить коня на Копре, потом она возместит его стоимость. Нужно будет вернуться назад, на предыдущую станцию, откуда отправлялись экипажи на Хальмон. Останется немного подождать, пока соберутся пассажиры, и потерпеть неудобства общественной повозки. Ей не приходилось бывать в подобных экипажах, но от Марго она знала, как там ужасно, холодно и неудобно. Все это были мелочи, ради свободы можно пойти на многое.

— Я бы, на твоем месте, вернулась в Лаверье, там сейчас очень красиво, и снег, наверное, уже выпал, — философски протянула старая герцогиня в ее голове.

— Заткнись, бабушка, — не совсем вежливо оборвала ее Дэйра, которая не была настроена на лирику и наставления. София послушалась — или обиделась, и к облегчению Дэйры, замолчала.

Девушка торопилась, но, тем не менее, не сумела пройти мимо ярко освещенного окна гостиной залы, откуда доносились голоса ее спутников. Жаль, что с ними не удалось попрощаться.

Почти все они, за исключением графа Эстрела и Уила Рокера, сидели за столиками, курили, пили и играли в карты. Особенно шумной была компания игральщиков из Говарда Белиорского, стражников и капеллана. Святой отец хоть и осенял себя знаком Амирона, но в карты глядел со знанием дела. А капитан Белиорский, похоже, за все годы службы так и не научился играть и сейчас отчаянно проигрывал.

Вот Ирэн. Устроилась у камина, распустила рыжие кудри и пускала клубы дыма вместе с мадам Мур, которая глядела с обожанием на молодую виконтессу и то и дело подливала ей вина. Вероятно, хозяйка Копры уже узнала о том, что Ирэн — невеста Феликса Бардуажского, а значит, в обозримом будущем, и герцогиня. Из всей свиты вабаров для мадам Мур Ирэн, действительно, была самой важной фигурой. Дэйра и граф Эстрел разъедутся по своим землям, а вот с Ирэн Карлбири придётся вести дела. Впрочем, женщины уже нашли общий язык, потому что лица у обоих были румяные и довольные.

Томас сидел у стойки и малевал служанку, которая охотно позировала, наклонившись вперед и уложив на заляпанную пивом столешницу роскошный бюст в корсете. Судя по двум пустым бокалам с пенными боками, Томас с донзаркой тоже развлекались неплохо.

У самой двери она разглядела Нильса и, нахмурилась, увидев, что он был не один. Донзар обнимал одной рукой раскрасневшуюся Лору, а второй поправлял ей кружева на воротнике, поглаживая то шелк, то шею, то волосы. Парочка то и дело бросала взгляды в сторону камина, и Дэйра поняла, что они ждали Ирэн. Лора не решалась оставить гостиную без разрешения госпожи, а потревожить ее боялась. Нильс не облегчал выбор молодой девушки, что-то жарко нашептывая ей на ухо. Наверняка, уговаривал наплевать на этикет и оставить Ирэн развлекаться одну. Но Лора служила у виконтессы давно и знала, что за подобную выходку можно и порку схлопотать. Послав в сторону донзара тысячу проклятий, Дэйра отодвинулась от окна, чувствуя, как успокаивается сердце, а на душе становится ровно, пусто и мертво. Им всем сейчас там было неплохо. Так и в будущем должно быть. Ее же пусть не вспоминают и не ищут. Когда она устроится в Хальмоне, то сама даст о себе знать.

* * *

Храбрости Дэйры хватило до леса. Пребывая в восторге от собственных дерзких планов, девушка сумела быстро и незаметно пробраться в конюшню и выбрать спокойного коня, который не стал бы храпеть и брыкаться при виде незнакомого человека. После полуночи ударил крепкий мороз, загнавший охрану внутрь сторожки, что Дэйра посчитала удачным знаком. Вышла за ворота, оседлала коня и сразу пустила его в галоп, чтобы разогреть животное. Ей тоже было холодно, но волнение и азарт заставляли кровь в венах бежать быстрее, не давая ей мерзнуть по-настоящему.

Леса она достигла за полчаса. Поросшее бурой полынью поле вдруг кончилось, опрокинув ее под кроны могучих дубов, еще не полностью сбросивших листву. Луна и звезды скрылись, и Дэйра осознала свою первую ошибку — она не взяла факела.

Вторая ошибка не заставила себя ждать. Волки завыли со всех сторон, окружая ее в кольцо и заставляя вспомнить о той ночи в Эйдерледже, когда она едва не стала добычей хищников. Тогда ее спас Нильс, но, учитывая, что он был ей должен, они были квиты.

Ругая всех, кто твердил, что в бардуажских лесах волков нет, Дэйра стегнула коня, решив положиться на его интуицию. Возможно, он разглядит дорогу в кромешной тьме и не свернет в дебри. По-хорошему, следовало спешиться и вести коня под узды, наощупь ступая по утоптанному дорожному полотну, но мороз и волки не оставляли выбора.

То, что интуиция у коня из Копры была отвратительной, Дэйра поняла, когда ее с размаху хлестнуло по лицу веткой, располосовав щеку. Вскрикнув от боли, она ухватилась за лошадиную гриву, пригнувшись к седлу, но глупое животное не просто свернуло с дороги — оно ломанулось в самые густые заросли. Следующая ветка была крепче и толще, и Дэйру сбило с коня, который, обезумев от криков и мелькающих факелов, пустился в галоп, не разбирая пути.

Оказавшись на земле, в ворохе лежалой листвы, и еще не веря, что приземлилась настолько удачно, что ничего не сломала, Дэйра завертела головой, готовая последовать примеру лошади — пуститься наутек. Она никак не могла вспомнить момент, когда волчьи крики сменились на человеческие, а в кромешной тьме появились мелькающие точки огней.

Не за ней же, в конце концов, погоня? С тех пор как она покинула Копру, и полчаса не прошло, там все наверняка спали.

— Вставай, что расселась, жить не хочешь? — крепкая мужская рука подняла ее за шиворот и, встряхнув, поставила на ноги. Дэйра по-прежнему ничего не видела, так как факела у мужчины не было. По выговору и огромному росту, смутно виднеющемуся в темноте, она определила, что перед ней донзар, но задерживаться и отвечать на ее вопросы незнакомец не собирался.

— Держись справа от луны, — мужчина показал на яркий круг, едва проглядывающий сквозь кроны дубов. — Не останавливайся, все время беги. Скоро начнется молодой лес, за ним овраг. Не думай — прыгай сразу, река еще не замерзла. Ты молись, кому хочешь, но, когда я попаду в ледяную воду, то стану молиться дьяволу. Потому что там, в бездне, сидит именно он. Смерть всегда стоит сзади нас, но, если не нырнуть в омут с головой, она наступит тебе на пятки.

— Луна? Овраг? Дьявол? — пролепетала Дэйра, стараясь не упустить в темноте силуэт уже убегавшего мужчины. Вокруг царил настоящий хаос — кричали люди, трещал лес, выли собаки, и только сейчас Дэйра поняла, что не волков она слышала. То был лай гончих, охотничьих псов, которые вместе с людьми бежали... за другими людьми.

Незнакомец ошибся. Смерть не позволила ему нырнуть в ледяной омут, наступив мужчине на пятки в пяти шагах от Дэйры. Услышав свист стрел, девушка рухнула в ворох листвы, мечтая о том, чтобы проснуться и оказаться в кровати рядом с теплой Марго. Спереди затрещал кустарник, ломающийся под тяжестью падающего тела, и малодушие исчезло, уступив место злости — на себя и на тех, кто заставил ее решиться на столь необдуманный поступок. Дождавшись, когда дождь из стрел стал не таким частым, Дэйра подползла к мужчине и нащупала древко, торчавшее сзади из его шеи.

Что бы не происходило в этом лесу, в одном мертвый незнакомец был прав — надо бежать. Больше всего происходящее походило на облаву, а если взять во внимание мертвого донзара и подумать над его словами, то получалось совсем скверно. На почтовых станциях много болтали о том, что в Бардуаге целые деревни убегали от вабаров, не выдерживая тяжелых поборов. На беглых донзаров устраивали облавы, которые чаще всего заканчивались удачно для хозяев и печально для беглецов. Тех, кого ловили живьем, вешали или забивали на месте. Таков был закон, и сейчас Дэйра попала в его жернова, как зерно, выпавшее не из того мешка. Никто не станет ее слушать, а если и выслушают, то примут ее слова за попытку выжить ценой лжи и обмана. Все фамильные вещи, которые могли подтвердить ее вабарское происхождение, остались в седельной сумке. У нее был нож с гербом Зортов, но кто станет разглядывать крошечный знак на пятке кинжала? Ей быстрее перережут этим же ножом горло.

В кустах позади затрещало, и Дэйра, которая много раз охотилась вместе с гончими, окончательно убедилась — в облаве участвовали охотничьи псы. Сорвавшись с места, она побежала, споткнулась, встала, но лишь для того, чтобы влипнуть в сплетение зарослей и завязнуть в них окончательно. Всхлипнув то ли от плача, то ли от смеха, который давно рвался из груди, Дэйра прекратила дергаться и, сумев освободить руки, повернулась к псу, который, превратившись в ту самую смерть, о которой говорил мужчина, наступал ей на пятки.

Судя по дыханию зверя, хрипевшему в темноте на уровне ее коленей, гончая была небольшой. В голове мгновенно всплыли слова егеря Стэрна, которые, как она думала, никогда ей не пригодятся. По просьбе воеводы Норада, Стэрн дал детям герцога Зорта несколько уроков, как обороняться от собак, но у Дэйры дальше теории изучение вопроса не зашло, а Томас, обожавший этих тварей, сбежал с первого занятия.

— Собака будет кусать прямо, — нудно бурчал Стэрн, у которого не оказалось ни капли преподавательского таланта. — Не сбоку, не снизу, не сверху, а прямо. Ее главное оружие — это зубы, ими она схватит вас за руку или за ногу. Это надо запомнить. Что можно сделать? Первое — уйти в сторону и одновременно толкнуть одной рукой собаку в шею вбок, а другой — в голову вниз. Это движение надо отработать. Затем хватаете ее за уши, потому что это по-настоящему ощутимая болевая зона у любой собаки, и пригибаете голову животного к земле. Дальше бьете ногой по животу. Если есть нож — атакуете.

Странно, что сейчас Дэйре вспомнился тот урок слово в слово.

— А если я не успею толкнуть собаку в голову? — спросила она тогда Стэрна.

— И такое бывает, — согласился охотник. — Тогда выставляешь вперед руку и засовываешь ее в пасть псу как можно дальше. Боль будет примерно такая, как если ты коснешься раскаленного железа. Разумеется, тебе захочется отдернуть руку назад, но вот этого делать не стоит. Дальше с силой тянешь собаку вверх, чтобы у нее открылся живот и горло. Нападаешь, спасаешься.

В теории все звучало хорошо, но Дэйра заставила себя собраться. Никаких вторых вариантов с укушенной рукой. Она сумеет отбить голову пса и дальше будет следовать ценным указаниям Стэрна. Жаль, правда, что в такой тьме она не видела даже собственной руки с крепко зажатым ножом.

Тем временем, пес нападать не спешил. Замер в паре метров и напряженно сопел, то ли поскуливая, то ли постанывая.

На всякий случай, Дэйра решила применить тактику устрашения и зарычала в ответ. Получилось хорошо, даже самой страшно стало.

— Кто там, Вайс? — послышался голос в кустах и рядом с силуэтом пса появился человеческий. — Эй, тварь беглая, ползи сюда. Тебе все равно конец, паскуда, лучше не осложняй свою смерть.

Дэйра действовала интуитивно. Определив, что из двух преследователей человек представляет большую опасность, девушка резко выпрямила руку, отправив нож в темноту. Послушался глухой стук, который она сначала приняла за удар лезвия о препятствие — ремень или даже ствол дерева, но тут затрещали ветки, и проем впереди стал светлее. Сердце пропустило удар, второй и забилось, как бешеное. Сомнения и страх накинулись одновременно, первые душили вопросами о необходимости столь радикальных мер защиты, второй действовал оглушающе, обвиняя в глупости — ведь она лишилась ножа.

Но сильнее всего удивила реакция пса. Вместо того, чтобы накинуться на нее и отомстить за хозяина, собака попятилась и исчезла в кустах. И вряд ли она побежала за подмогой. Испугалась? Тоже сомнительно. Ей приходилось видеть, как две гончие в одиночку напали на медведя. Трусость — это было не про таких собак.

Я не буду об этом думать, решила она, лихорадочно выпутываясь из зарослей. Сейчас не то время и не то место. Да, я впервые убила человека, но почему меня не тошнит, не выворачивает и не крутит живот, как пророчил Норад?

— Когда ты убьешь человека в первый раз, а это всегда случается неожиданно, — философствовал старый вояка, — тебе будет очень плохо. Будет казаться, что Амирон покарает тебя немедленно, возможно, тебя вырвет или даже захочется наложить на себя руки. Заболит все — от мизинца до головы. Потом ты будешь долго страдать бессонницей и разговаривать с собой в темноте, пока не осознаешь, что это случилось и что содеянного не исправить — с этим грехом тебе жить. Это реакция нормального человека, будь к ней готова.

Дэйре было плохо, но не от того, что она убила. Ее выворачивало наизнанку от собственной глупости и невезения. Мало того, что отправилась в бега, поддавшись эмоциям, так еще и вляпалась в самую нелепую ситуацию, какую можно было представить. Без коня и сумки с деньгами она никуда не доберется. Придётся возвращаться в Копру и признавать собственное поражение. Но прежде — нужно остаться в живых, потому что она понятия не имела, где находилась спасительная почтовая станция. А еще следовало признать, что реакция на убийство у нее была не похожа на то, что должен был испытывать нормальный человек, что подтверждало факт, известный и ей, и окружающим: она была ненормальной.

Бежать наудачу в первую попавшуюся сторону было плохой идеей, хотя бы потому что с везением у нее были проблемы. Но стоять возле трупа и ждать, когда вернется собака или друзья мертвеца, тоже было глупо, и Дэйра рванула вперед, стараясь не попадаться в ловушки кустарников.

Одна она бежала недолго. Сбоку послышалось чье-то сбитое дыхание, затрещали кусты, и дорогу ей пересекла темная рослая фигура. Испугаться Дэйра не успела, потому что мужчине было на нее плевать — он спасался. За ним выбежали еще несколько человек, на этот раз вместе с женщиной. Темнота леса поглотила людей быстрее, чем девушка успела их окликнуть. Впрочем, она знала, куда они бежали. В овраг — навстречу ледяной реке, где сидел дьявол.

И тут Дэйра поняла, что за шум преследовал ее с тех пор, как ей встретился незнакомец — сейчас уже мертвый. Так могла шуметь только река — бурная, неистовая, жестокая. Снова засвистели стрелы и залаяли псы, облава приближалась. Интуиция подсказывала, что Копра осталась позади, там, откуда слышались звуки погони. А значит, ей не придётся ломать голову над тем, какой путь выбрать. Похоже, пришло ее время встретиться с дьяволом.

Лес кончился внезапно, словно она открыла дверь и выбежала из темного коридора в комнату с крошечным окном — то выполз из-за туч месяц, обронивший скудный свет на облысевшую прогалину с резко очерченным, изломанным краем. Казалось, темнота рождалась там — в бездне за оврагом.

На лысой площадке, покрытой чахлой травой, замерли люди. Дэйра видела их напряженные спины, худые, костлявые тела, замотанные в тряпье, понуро повисшие головы, оказавшиеся перед непростым выбором. Она слышала их мысли, чувствовала страх и не понимала, что могло заставить целую деревню сорваться с места и броситься в бега в декабре, зимой, без еды, поклажи, с женщинами и детьми. Это противоречило всему, что она знала о донзарах, людях осторожных и терпеливых. Нужно было случиться чему-то ужасному, чтобы они бросили свой дом и выбрали смерть в ледяной реке.

Преследователи не торопились, они тоже хорошо знали лес и чем он заканчивался. Приблизившись к оврагу, Дэйра заглянула вниз, ожидая разглядеть хотя бы русло. Судя по приглушенному грохоту, порождающему эхо в стенках ущелья, река протекала далеко внизу. Со дна бездны на нее глядели чернота, мрак и ужас. Было настоящим безумием полагать, что человек, прыгнувший в пропасть, останется в живых.

Здесь, на краю, грохот реки, который слышался в лесу, приобрел иное звучание. Особенно настораживали стуки и удары, раздающиеся со дна бездны. Казалось, будто армия гномов остервенело била молотками по основанию скалы. Порыв ветра вынырнул из пропасти и окутал беглецов ледяным ознобом. Он принес с собой дыхание настоящих зимних морозов и запах вечности. И тут Дэйра поняла, что внизу сидели не гномы. То осколки знаменитых бардуажских ледников, подхваченные сильным течением, колотились по стенкам узкого речного русла. Вода была наполнена вековыми глыбами льда, которые с бешеной скоростью неслись в тесном русле, перемалывая все на своем пути.

— Белая Госпожа! — прошептал в ее голове дьявол из бездны. Она моргнула и поняла, что в пропасть кто-то прыгнул. Тело глухо стукнулось о выступ скалы, не пролетев и десяти метров.

— Белая Госпожа! — прошептал кто-то у ее ног, и Дэйра, очнувшись, глянула вниз.

На краю обрыва, свесив ноги, сидела женщина, закутанная в тулуп и сжимавшая сверток на груди. Сверток не шевелился, потому что лицо младенца давно застыло, но донзарка продолжала качать драгоценную ношу, не переставая шептать: "Белая Госпожа, Белая Госпожа!".

Оглушенная происходящим, Дэйра равнодушно скользнула взглядом по умершему ребенку, по почти мертвым глазам женщины, и вдруг ощутила подобной встряске шок, разглядев, что за цветок лежал на коленях донзарки.

Растение было тщательно завернуто в несколько тряпок и только красные, различимые даже в скудном лунном свете, лепестки торчали из платка. Цветку было жарко в намотанном на него тряпье — то же чувствовала и Дэйра, у которой по вискам давно стекали капельки пота. Жар вызвал ледяной ветер из бездны, который напевал странные слова: "Что тебе шепчет небо, Дэйра?".

Наклонившись, девушка взяла цветок с коленей донзарки, освободила его от ненужных тряпок и сунула растение под куртку — туда, где горячо билось сердце.

И тогда безумие накрыло ее с головой. А она ему не сопротивлялась.

Все завертелось, словно в вихре налетевшего порыва ветра. Только что Дэйра стояла на краю обрыва, а в следующий миг она бежала вдоль замерших у пропасти донзаров и кричала то, что велел говорить цветок, согревшийся у сердца.

— Мы дадим бой! — вопила она, чувствуя себя свободной и счастливой от того, что можно быть настолько безумной. — Там, внизу, в пропасти, дьявола нет, потому что он здесь, рядом с нами, он — мы, он — она, это я, и ты, и ты, — Дэйра старалась коснуться каждого, чтобы передать то, на что слов не хватало. — Это голос духа смерти, и он говорит, что страха больше нет. Мы забьем их камнями, сломаем спины своими могучими руками, утопим их в собственной храбрости. Слушайте меня! Я — Белая Госпожа, я — все, что меня окружает. Назад мы не вернемся, а бегать от смерти не будем. Мы посмеемся над врагами, и пусть боги нам не мешают.

Она пробежала до последнего донзара, заряжая своим безумием всех, кто стоял на краю бездны. Люди зашевелились, сначала вяло, потом бодрее, развернулись к лесу, выпрямили головы. Кто-то сделал первый шаг, за ним последовал другой, и вот уже обрыв опустел, а горстка донзаров решительно двинулась вперед, словно собираясь раздавить вековые дубы, глядящие хмуро, сонно, враждебно.

— Хорошо, — шептала Дэйра, подбирая с земли камень. — Сейчас можно все, запрещаю лишь одно. Не смейте уходить в одиночку. Заберите жизнь хотя бы одного врага, но лучше пусть их будет много.

— Я отомщу за твоего ребенка, милая, — сказала она женщине, которая стояла рядом с пустыми глазами, держа в руках палку. Мертвого младенца она отдала дьяволу, бросив его в бездну.

Преследователи появились внезапно. Темнота леса будто размножилась, выпустив из себя огромные черные силуэты, гораздо выше человека, и Дэйре потребовалось время, чтобы осознать, что на этот раз породил мрак. То были всадники. Не спеша, но неумолимо группа людей на скакунах приближалась к беглецам, которых было мало, очень мало. "Вот почему они перестали стрелять, — подумала Дэйра. — Они возьмут нас живыми". Она не знала, когда появилось это "мы", срастившее ее с беглыми донзарами воедино. Наверное, когда женщина с мертвым ребенком назвала ее Белой Госпожой. Это было прозвище проклятых, и оно подходило Дэйре идеально.

Когда донзары, заразившиеся ее безумием, побежали с камнями на всадников, вооруженных мечами и сетками, какое-то время она еще верила в чудо. Бежала рядом, что-то кричала, но себя не слышала, так как ее голос тонул в криках донзаров, которые так рьяно бросились на преследователей, что те даже придержали коней. Видимо, им тоже стало любопытно, что будет дальше.

А дальше были горькие слова старой герцогини о том, что учиться на ошибках похвально, но не ценой чужой крови.

Когда на Дэйру кинули сетку и, опрокинув, поволокли за конем, словно зверя, она подумала, что, наверное, никогда не сможет больше охотиться с прежним азартом. Рядом лаяли борзые и гончие псы, и вероятно, среди них был тот, чьего хозяина она убила. Наверное, это его клыкам принадлежали те укусы, которые она почувствовала на руках, едва успев прикрыть ими голову. Стэрн был прав. Боль была такой, словно ее коснулись раскаленным мечом. Однажды на охоте под ней осыпался край склона, и Дэйра покатилась вниз, пролетев по кочкам, камням и кустарникам почти сотню метров. Тогда она умудрилась ничего не переломать, но сейчас, когда всадник, волочивший с ней сетку, пустил лошадь бегом, Дэйре показалось, что в ней разом сломались все кости. Чувствовался каждый толчок от ударов копыт, каждая выбоина и неровности тракта.

Пусть я потеряю сознание, взмолилась она, но в голове, как назло, было ясно и больно. Вцепившись в ячейки сетки, Дэйра подтягивала себя вверх, чтобы уберечь свою безумную голову от столкновения с копытами лошади, порой мелькающими слишком близко с ее носом. Их волокли по дороге — очевидно, для быстроты передвижения, хотя она была уверена, что поездка по лесу доставила бы всаднику куда большее удовольствие. Человек не раз оборачивался, когда ей не удавалось сдержать крик, и громко усмехался или бросал в ее сторону злобный короткий смех.

Как же сильно нужно ненавидеть своих донзаров, чтобы наказывать их подобным образом. Странно, но Дэйре еще удавалось подумать над философскими моментами жизни. Успокаивало одно — по сравнение с тем, как вели себя преследователи, ее безумие было лишь легкой формой душевного расстройства. Из всех причин, которые могли заставить вабаров обходиться с подчиненными столь жестоко, в голову приходило немного. Донзары должны были совершить чудовищное преступление, изуверским способом убить семью своего барона или поджечь его дом, в котором сгорели дети, или...

Дальше Дэйра увидела столб с надписью "Копра" и почувствовала, что слезы она сдержать не в силах. Почтовая станция была так близко. Наверное, там все давно спали. О смерти не думалось, но на пятки та ей уже наступила. Дэйра не чувствовала ног, а руки, на которых пришлась вся тяжесть тела, стали тяжелыми и чужими. Однако стоило ей бросить взгляд в сторону — куда, впрочем, она старалась не смотреть, потому что не все донзары сумели уцепиться за сетки, как она, и некоторые всадники везли трупы, — как ее накрывало отчаяние. Дэйра его прогоняла, потому что Поппи всегда говорила, что отчаяние — удел слабых, а дочь герцога Зорта слабой быть не может. Но смех дьявола, так и не дождавшегося ее в бездне, говорил об обратном. И тогда просыпалось малодушие, которое тоненько нашептывало: а может, лучше было бы прыгнуть?

* * *

Веревка на шее ощущалась странно. Еще более странным было то, что Дэйра могла стоять на двух ногах и даже дышать без особой боли в груди, а значит, ребра тоже сломаны не были. В боках щемило, сбитые локти и коленки горели огнем, тянуло предплечье и почему-то болело горло, но в целом, она легко отделалась. Наверное, ирония ее судьбы заключалась в том, чтобы быть повешенной в сравнительно хорошем самочувствии.

Семерым донзарам, которые стояли рядом, повезло не так сильно. У одной из женщин был открытый перелом ноги, она пыталась стоять на одной, но удерживать равновесие со связанными сзади руками и кровоточащей раной было трудно. Однако солдаты не давали ей сидеть, поднимая ее пинками с земли каждый раз, когда женщина падала.

Дэйра хотела попросить у нее прощение за то, что не сдержала слово, но потом вспомнила, что у нее во рту кляп — грязная тряпка, которой волочивший ее всадник отер коня, и решила, что сделает это там — в другом мире. Сначала ей нужно достойно умереть. Как это сделать, когда ее собирались вешать, она не знала.

Из всех, кто выжил после поездки в сетях по ночному лесу, Дэйра выглядела самой непотрепанной, наверное, поэтому палач, дородный заспанный мужик в драной шубе с черным колпаком на голове, выбрал ее первой. К тому времени Дэйра ничем не отличалась от других донзаров — такая же поцарапанная, вымазанная в крови и грязи и облепленная сверху листьями, хвоей и другим лесным сором.

Когда ее вынули из сетки, первым чувством была надежда. Это было плохое чувство, подпитанное малодушием и трусостью. В Эйдерледже каждый барон знал своих донзаров в лицо, и Дэйра решила, что, по крайней мере, ее спросят: кто такая. А там уже все зависело от вабарского терпения и ее красноречия. Но когда она встала на ноги и попыталась заговорить, человек, тащивший ее через лес в сетке, молча и не разбираясь, ударил ее в лицо кулаком. Она не потеряла сознание, но способность видеть левым глазом исчезла. К тому времени когда ей на шею надели петлю, глаз заплыл, и теперь даже Марго с трудом различила бы в ней Дэйру Зорт.

Если с синяком на глазу Дэйра согласилась — нечего было отворачиваться от тех, кого подвела, то вот с виселицей смириться не смогла. Надо было выбирать ледяную реку.

Казнь через повешение считалась в Сангассии позорной, особенно для вабаров. Обычно знатным сангасситам рубили головы, потому что чернь, присутствующая на казнях, не должна была видеть предсмертной агонии благородного тела. К тому же, отсечение головы обычно происходило быстро и без мучений.

Дэйра много раз видела, как вешали донзаров, когда ей приходилось заменять отца и мать во время казней в Эйдерледже. Но даже в кошмарах она не могла представить, что когда-нибудь окажется на виселице сама.

— Будет больно, — прошептала бабуля, которая была последним человеком, какого Дэйра хотела бы слышать перед смертью. На герцогиню она затаила обиду — за то, что не предупредила, не удержала и не вмешалась в ее позорное падение. "Кто не падает, тот не поднимается", — любила философствовать София Зорт, но в случае Дэйры падение было окончательным, навсегда.

— Изверги, — сочувственно протянула герцогиня. — Быстро ты не умрешь, полчаса агонии — это как минимум. Обгадишься точно.

Дэйра и без нее знала, что все плохо. Она стояла на земле, а не на помосте. Это означало, что ее не будут сбрасывать вниз, где была большая вероятность сломать шею и скончаться быстро, а станут поднимать с земли, тащить медленно, чтобы наблюдавший за казнью барон успел насладиться процессом.

Хоть и будучи уверенной, что умрет в этом бардуажском захолустье, Дэйра, на всякий случай, запомнила все: дорогу, по которой ее волокли, название поместья, высеченное на каменном столбе у ворот, высокие красивые сосны, высаженные вдоль ограды. Хвойная роща была явно родом из Эйдерледжа, так как это были первые сосны, которые она увидела в Бардуаге. Если мертвая бабка терзала ее после своей смерти, то и она найдет способ воскреснуть и достать брата в виде призрака, пока тупица Томас не догадается, кого нужно винить в пропаже и смерти сестры. Оставалось надеяться, что ему сейчас снится самый страшный кошмар в его жизни.

А еще она запомнила пять огромных черных карет без окон, запряженных четверней вороных коней каждая, вынесшихся в ночь из ворот поместья. Всадники, волочившие беглых донзаров, остановились и почтительно пропустили экипажи, хотя им и хотелось, как можно скорее доставить пойманных беглецов. Кони так и гарцевали, пока кареты громыхали мимо, с трудом протискиваясь в распахнутые створки ворот.

Однако никто никогда в здравом уме не переходил дорогу Лорнам, а герб Амрэля Лорна, высеченный на каретах, как минимум, обеспечивал им преимущество движения. Дэйре было достаточно увидеть ненавистного золотого ворона в черном круге, чтобы напомнить себе, кто именно виноват в ее неудачах. Но сейчас, стоя с петлей на шее, она задумалась о другом. Что кареты Амрэля Лорна делали в этом бардуажском захолустье? Почему они выезжали со двора барона ночью, когда даже скорые почтовые экипажи останавливались до утра? И что везли эти безоконные гробы на колесах?

Жаль, что у нее не было волшебного желания перед смертью. Почему-то казалось важным узнать хотя бы одну настоящую тайну светлого князя, а не ту, надуманную, про возрожденного мага, который он скормил ей в Пещере Радости.

Куколка, которая оказалась у нее перед глазами у ворот в поместье, была уже незначительной мелочью. Как и остальные куклы, встретившиеся Дэйре по дороге, это страшилище напоминало ее — с длинными черными волосами и криво намалеванными шрамами, сползающими на лоб. Будучи вне себя от боли и отчаяния, Дэйра тогда решила, что видит мираж, но потом конь тащившего ее всадника наступил на куклу копытом, разорвав тряпичное тельце. Из него полезли пух, перья и солома, выпачканные в густой, темной жидкости, похожей на чернила.

Дэйра утешила себя, что кукла — послание, которое оставили донзары барону перед бунтом. Однако что-то подсказывало, что тряпичное чудовище было открытым письмом ей, Дэйре, и кляп во рту игрушки недвусмысленно указывал на ее нынешнее положение.

Если уж мечтать о желаниях, то она хотела бы умирать без вонючей тряпки во рту. Потому что ей точно было, что сказать тому напыщенному, краснолицему барону, заплывшему в складках собственного жира, который сидел на кресле-троне напротив их группы смертников и помахивал жирными пальцами в такт речи управляющего, зачитывающего грехи приговоренных донзаров.

Дэйре достаточно было услышать его первые слова, чтобы испытать облегчение. Ее донзары не были преступниками, они были мучениками, и их ждал самый чудесный рай из всех видов рая, какие только придумало человечество. Жаль, правда, что ей не попросить у них прощение за то, что продлила их страдания. За то, что не оказалась Белой Госпожой. Потому что в отличие от них она точно попадет в ад, к тому дьяволу, так и не дождавшемуся ее в бездне.

Управляющий был нудным, худым, гнусавым и напоминал Гарона Шонди. Такой же самоуверенный, напыщенный болван, взобравшийся на кучку навоза и вообразивший себя хозяином муравейника. Остальные слуги делились на тех, кто хотел быть похожим на главного раба, и тех, кто его ненавидел и боялся. Первые суетились, мельтешили и бегали, вторые еле двигались, не поднимая глаз от земли. Она не ошиблась бы, если предположила, что среди беглых донзаров были родственники и друзья вторых слуг. Но страх удержал их от побега, страх удержит и от других необдуманных поступков. Интересно, где же был ее собственный страх, когда она отправилась ночью в лес, а потом присоединилась к беглецам, отговорив их от скорой смерти и приговорив к долгим страданиям?

Поместья и его окрестностей в темноте видно не было, но судя по большому количеству слуг и солдат, которые участвовали в погоне, барон, владеющий беглыми донзарами, был не маленькой фигурой в Бардуаге. Возможно, Дэйра даже видела его, когда приезжала в гости к герцогу Морту Бардуажскому, близкому другу их семьи. К тому же, у барона были свои солдаты — привилегия, доступная лишь герцогам, которые иногда передавали ее владельцам крупных поместий или родственникам. Насколько она помнила, у Бардуажских была большая семья с полным составом бабушек, дедушек, дядьев и теток с их отпрысками.

— Приговорены к повешению за преступления, а именно, — голос управляющего врезался ржавой иглой в мозг, и Дэйра очнулась, обратившись во слух. Возможность узнать хотя бы одну из мучивших ее загадок перед смертью дорогого стоила.

— Будучи арендованными господину виконту Фрамосу Петэрскому две недели назад, обвиняемые донзары отказались от выплаты ежегодной дани в размере пяти коров, тридцати куриц, десяти петухов, ста лорнов, восьми бочек меда, двадцати мешков муки ржаной...

Управляющий продолжал перечислять знакомый Дэйре набор дани, которую она сама не так давно собирала с донзаров Эйдерледжа вместе с Гароном Шонди. Вот только в ее герцогстве было запрещено передавать донзарские деревни в аренду. Практика, которая изживала себя и сохранилась, вероятно, только в столь дремучих местах, как Бардуаг. А еще Эйдерледж называли диким... Теперь было понятно, отчего взбунтовались донзары. Этот петух Фрамос потребовал уплаты дани зимой, через две недели после того, как деревня уже заплатила ежегодную дань своему прямому хозяину — барону. По закону виконт Петэрский имел право требовать выплату не раньше, чем через год. И барон, и виконт нарушили вабарский кодекс, но о каком законе могла быть речь здесь, в глухой бардуажской тайге? Это все Лорны виноваты, подсказал ей внутренний голос, и Дэйра с ним впервые безоговорочно согласилась.

— Обвиняемые донзары отказались от выплаты женской дани, а когда в деревню явились солдаты для выполнения приказа, женщины были спрятаны в лесу, в результате празднование юбилея виконта Петэрского было сорвано, а его чести был нанесен урон, так как женская дань была заявлена гостям заранее.

В лесу тоненько запели голоса, но так как слуги и вабары внимали исключительно управляющему, слышала их только Дэйра. Им подвывал ветер и отстукивал на костяных барабанах мороз, который крепчал с каждым ударом. Под носом у Дэйры образовались снежные, заиндевелые усы от участившегося дыхания.

— Обвиняемые донзары сорвали спектакль, который готовил виконт Петэрский для представления у двора герцога Бардуага. В назначенный срок они не передали десятерых детей для роли ангелов и скрыли их в лесу. А когда дети были найдены, донзары устроили нападение на солдат, выполнявших свои прямые обязанности, за что были приговорены к наказанию плетьми, но бежали.

Несмотря на то, что вокруг места казни горело много факелов, сам барон и его свита, закутанные в шубы и одеяла, сидели поодаль, в полумраке. Дэйра старательно всматривалась в темноту, пытаясь различить, кто именно из восьми вабаров, толпившихся вокруг кресла краснолицего барона, был виконтом Фрамосом Петэрским. Пока она различила только одного. Всадника, который волочил ее по бардуажскому тракту, Дэйра запомнит на всю жизнь. У него был сломанный нос и резкие, орлиные черты лица. Он стоял прямо за баронским креслом и называл краснолицего папой.

Управляющий, зачитывающий прегрешения донзаров, стал заикаться и несколько раз отбил зубами дробь от охватившего его озноба. Завозилась свита барона, стали притопывать и хлопать руками слуги, толпившиеся вокруг места казни. Недовольно всхрапнули лошади, вдали залаяли собаки. Мороз крепчал, голоса в лесу пели громче.

Холода не чувствовали лишь приговоренные донзары — они уже разговаривали с дьяволом, заждавшимся их в бездне, да Дэйра. Она вообще ничего не ощущала, разве что жар от цветка за пазухой.

Где-то приглушенно запел петух. Приближалось утро. Странно, что барон не отложил казнь до утра, а предпочел морозить свой зад лишь бы наказать беглецов. К чему была спешка?

Ответом стал приглушенный шепот двух служанок, которые уже подпрыгивали от холода недалеко от виселицы. Они держали в руках большие корзины — пустые. Дэйра глядела на эти корзины с того момента, как на шею ей одели петлю, но только сейчас поняла их предназначение. Туда сложат внутренности повешенных — кишки и органы. Ей не приходилось быть свидетельницей подобных ритуалов, но Стэрн частенько выпрашивал у нее потроха дичи. Донзары верили, что, если их закопать в углу коровьего стойла, то зимой никакая хворь скотину не тронет. Однако лучше всего, говорил он, помогают от зимних болячек потроха человеческие, которые вынуты у висельников. Но так как подобное достать было трудно, то обычно закапывали звериные.

Дэйра могла представить, как эти служанки должны были ненавидеть управляющего, слишком медленно зачитывающего обвинение. Вот уж кто с нетерпением ждал ее смерти. Вообразив, какую посмертную надпись она бы оставила на своей могиле, Дэйра едва не поперхнулась — от смеха, горечи и рвущихся слез. "Маркиза Дэйра Ингара Фредерика Айно Зорт, двадцати шести лет от роду, была казнена за участие в донзарском восстании и вздернута на виселице. Ее живот был вспорот, а внутренности закопаны в коровнике, чтобы коровы зимой не болели".

Между тем, девушки болтали много интересного. Что Фрамос Петэрский смертельно обиделся на своего любовника — барона за то, что тот арендовал ему столь дурных донзаров. Что обидевшийся виконт уехал в замок к герцогу и до весны в этих краях не покажется. Что сам барон ужасно спешит выехать вслед за своим возлюбленным в замок Морта Бардуажского, чтобы уладить конфликт с другом и подготовиться к балу, который будет дан по случаю возвращения герцогского сына Феликса из путешествия по Сикелии. А еще в замке герцога ждали графа Георга Эстрела, невесту Феликса — Ирэн Карлбири и маркизу Дэйру Зорт, которая была выбрана, чтобы представлять Эйдерледж на церемонии "Утреннего Цветка" в столице. Учитывая скорые новогодние праздники, бал в замке герцога Бардуажского обещал быть самым знаменательным событием края за весь год. Жаль, что ни Марта, ни Фреда — так звали служанок, туда поехать не смогут.

Смеяться захотелось невыносимо.

Температура быстро падала, но ветер утих, и это настораживало сильнее, чем если бы вокруг них выла стихия. В наступившей тишине голос управляющего звучал надтреснуто и скрипуче, но Дэйра его не слышала. С ней говорил холод. Тревожно нашептывал, будоражил, дергал за связанные руки, тормошил порванную одежду. С нее градом лил пот. А вот барон, похоже, начинал замерзать.

— Давай вешай, — приказал хозяин поместья, который, похоже, получал удовольствие от лицезрения людей перед смертью. Но вся его свита, уже не скрываясь, стучала зубами, подпрыгивала и хлопала себя по плечам. Не помогали ни бочки с огнем, ни дополнительные одеяла, которые вынесли слуги.

Палач, стоявший все это время истуканом, к огорчению Дэйры, не окоченел. Вздрогнув, он встрепенулся и с охотой взялся за веревку. Ему предстояло потрудиться, хотя Дэйра сомневалась, что вес исхудавших донзаров станет для него тяжестью.

А вот с ней ему предстоит повозиться. Ей казалось, что она вросла в землю, проросла в ней корнями, и сдвинуть ее с места теперь можно, разве что отрубив ноги.

Рыба Амрэля все-таки ожила, прошептала София в ее голове. Дэйра и без нее это знала. Она давно пыталась пробудить в себе хоть толику магической силы, которую надеялся найти в ней брат короля. Воображала, как посылает огненные шары в толпу вабаров, как с неба падают молнии, как раскрывается бездна под ногами, и враги падают прямо к дьяволу в пасть. Чего только не попробуешь ради того, чтобы выжить. Все ее магические фантазии ограничивались знаниями, полученными из донзарских сказок про волшебников. Те именно так и поступали в трудных ситуациях — бросали молнии во врагов, опрокидывали на их головы горы и ледяные глыбы, кидались огненными шарами. А еще можно было превратить вабаров в кроликов или прошлогоднюю листву, наслать на них проклятие и заразить смертельной болезнью. Или попытаться что-то сделать с собой. Например, стать великаншей, отрастить себе крылья, щупальца, зубастую голову или хвост с ядовитым жалом. Да что угодно, лишь бы не чувствовать, как петля затягивается на твоей шее.

Мороз погладил ее по щеке, превратил в лед слезу и успокоил боль в распухшем глазу. Дэйра набрала воздух в легкие, встала на цыпочки, вытянулась в струну, насколько возможно. Потом опустилась на пятки обратно. Петля затянулась, но лишь крепче обхватила шею — в воздух Дэйру никто не поднимал.

Вабары сидели неподвижно, также недвижимо стояли слуги и приговоренные донзары. Женщину со сломанной ногой, которая все-таки упала, больше никто не поднимал. Солдат, нагнувшейся к ней, так и замер с согнутой спиной — словно кланялся своей жертве.

Дэйра скосила глаза на палача. Жирдяй стоял с поднятыми руками, в которых еще была зажата веревка. Он как будто удивлялся.

Замерли служанки с пустыми корзинами. Их пальцы, сжимающие плетеные бока, сияли в темноте ослепительной белизной.

Потом стоячие стали падать. Рухнул палач, отломив одну руку, которая ударилась о землю, попадали слуги и вабары из свиты, покачнулся и завалился хозяйский сынок, разбив при падении лицо и пальцы, навсегда легли беглые донзары, чьи страдания, наконец, были закончены. Один лишь барон остался сидеть на своем кресле-троне, возвышаясь горой посреди ледяного царства мертвых.

Замерзли лошади солдат, ожидавшие у ворот; собака, чесавшая за ухом и навсегда замершая в предсмертной позе; ворона, сорвавшаяся с ветки в дурном предчувствии. "Мороз и железо рвет и на лету птицу бьет", — гласила одна мудрая донзарская поговорка.

Казалось, что в мире замерзли все — все кроме Дэйры.

Какое-то время девушка неподвижно стояла, прислушиваясь к ощущениям и ожидая, что превратится в лед. Но пальцы ног в сапогах двигались, намятые бока и глаз болели, живот ныл... от голода. Это чувство было столь неожиданным, что Дэйра очнулась и принялась вертеться, пытаясь освободиться. Помог холод. Веревки на запястьях намокли от пота и крови, а когда ударил мороз, мокрая материя заледенела, став хрупкой. Повозившись, Дэйра разорвала путы.

Вытащив кляп изо рта, она согнулась пополам, ожидая, что ее стошнит. Но, постояв на коленях и отдышавшись, поднялась и, не оглядываясь, побежала к воротам. Нужно было скорее увидеть, что мир там, снаружи, остался прежним, а не превратился в мертвый лед, который до конца жизни будет преследовать ее в кошмарах.

В воротах замер мальчик-слуга с вязанкой хвороста за плечами. Но он был живой — дышал. Как же хорошо, что барон отправил этого мальчишку ночью в лес за дворами, подумала Дэйра. Хотел наказать, а получилось так, что спас ему жизнь.

Парень стоял, открыв рот, и с глазами, полными ужаса, смотрел на приближающуюся Дэйру. Бежать он и не пытался. Маленький донзар был смышлен не по годам — разве можно зимой убежать от холода?

— Видал? — спросила Дэйра, кивнув в сторону баронского двора.

Мальчик кивнул и сделал шаг назад, но она схватила его за плечо, удерживая на месте.

— Расскажешь кому-нибудь? — ей достаточно было прищурить глаза, чтобы парень едва не упал в обморок.

— Нет, никому, до конца жизни молчать буду, — отчаянно замотал головой донзар.

Дэйра кивнула и, тотчас забыв о мальчишке, медленно побрела по дороге в темноту. Она знала куда идти, ведь Копра была рядом. Голоса в голове ей об этом сказали.

В Копре была кровать. И еда. И кареты с быстрыми лошадями, которые завтра доставят ее на бал к герцогу Морту Бардуажскому. Там, на празднике в честь приезда высоких гостей, она встретиться со многими интересными людьми. В том числе, и с Фрамосом Петэрским, с которым ей нужно было решить один вопрос.

— Клянусь, я никому не скажу, что видел вас, Белая Госпожа, — донеслись до нее слова, и Дэйра остановилась на обочине леса, наполовину скрытая мраком. Парень все еще маячил в воротах замерзшего поместья. Только он опустился на колени и уткнул голову в дорожную пыль, не решаясь поднять на Дэйру глаза.

Она не возражала. Знала, что нить, которая начала рваться после того, как за ней закрылись двери Эйдерледжа, теперь оборвалась окончательно. Пусть люди называют ее, как хотят — госпожой или безумной. Кажется, она только что сделала шаг по дороге, которая раньше была для нее невидимой. Нет, Дэйра не поедет в Хальмон. Лечить людей — это призвание, с которым рождаются. Она, кажется, родилась со способностями иного толка — приближать смерть, а не отодвигать. К тому же, у нее только что появилось одно важное дело в Бардуаге, да и, пожалуй, в столице ей будет, чем заняться.

Если Фрамос Петэрский был птицей, то Лорны были куском железа. Как говорила мудрая донзарская пословица, мороз рвет и то, и другое.

* * *

В Копре было мирно, спокойно и сонно. Охранники на воротах крепко дремали, и даже лязг петлиц не прервал их здоровый сон. Дэйра скользнула во двор, словно Черная Тень из донзарских сказок. Тень приходила к тем, кто не плотно закрывал двери на ночь. Она многое, что могла натворить — чаще всего, дурного. Но сейчас Дэйре просто хотелось спать.

По дороге она заглянула к оврагу, куда собирались прыгать донзары, и бросила туда остатки разорванной тряпичной куклы, которую подобрала у ворот в поместье. Ей не нужен был еще и голос дьявола в голове — разноголосицы у нее там хватало. Река, по-прежнему с грохотом катящая куски ледника, приняла подношение жадно, и Дэйра решила, что обиды не будет. Однажды она забрала у реки Нильса, теперь, вот, донзаров. Каждая подобная ошибка дорогого стоила. Впрочем, за донзаров она будет платить еще долго — с этим пришлось смириться.

На кухне Дэйра нашла яйца, принесенные для завтра, и выпила пять штук, закусив их коркой хлеба, забытой на столе. Легче не стало. Подхватив кадку с водой, приготовленной для мытья посуды, она выволокла ее на улицу и вылила на голову пару ковшей, оттирая грязь и кровь с кожи. Поплескала на руки и шею, не чувствуя ни холода, ни чистоты. Вода тоже не помогла. Опрокинув на себя остатки из ведра, Дэйра вернулась в дом, звеня льдинками на волосах и одежде. Постояв в тени под лестницей и убедившись, что стражники в коридоре тоже спят, она прокралась к своей комнате и плотно закрыла за собой дверь.

Марго лежала в той же позе, свернувшись калачиком под грудой одеял, и громко храпела. Заканчивалась очередная ночь на постоялом дворе, которая лично для служанки прошла хорошо — никто ее не будил и не гонял с поручениями.

С трудом стащив с себя задубевшую одежду, Дэйра разворошила угли в камине и кинула туда тряпки, присыпав их сверху пеплом. Утром слуга бросит на них дрова, и возможно, ей не придётся отвечать ни на какие вопросы.

Она зря себя утешала. Конечно, вопросы будут. Потому что если царапины и синяки, можно замазать, то заплывший глаз на лице замаскировать не удастся. Забравшись под одеяло, Дэйра отодвинулась на другой конец кровати, чтобы не разбудить Марго прикосновением своего холодного тела. Ей казалось, что она вся ледяная — и даже кровь текла по венам, словно та река с глыбами льда на дне бездны.

Было плохо, очень плохо. В кровати, под одеялом, вся ее решимость испарилась, растаяла, превратив ее в размякший хлебный мякиш. Что она натворила? Была ли тем магом, которого искал Амрэль? Она не знала. Все вышло совсем не так, как хотелось. Побег не удался, а неожиданный приступ безумия на краю оврага привел к смерти людей. Она понимала, что донзары и так погибли бы, прыгнув в бездну, но это случилось бы без ее участия. Было глупо отрицать очевидное. Страшный мороз, превративший поместье барона в ледяное царство, был как-то связан с ней, Дэйрой, но его природа была ей так же непонятна, как и его внезапное появление. Выдумывая магические беды на головы врагов, Дэйра и не думала про мороз. Он пришел сам.

Мысль о том, что ей помогли, была здравой, но ни герцогиня София, ни какой другой голос не подтвердили свою причастность к случившемуся. Мороз не тронул только Дэйру и того мальчишку, который стоял за воротами. Обдумав мысль о том, что незнакомый донзар мог оказаться магом-доброжелателем, девушка ее отбросила. В случившимся была виновата только она. И если смерть барона и его свиты не вызывала у нее душевных страданий, то вот донзары, которые могли быть сейчас живы, запомнятся ей на всю жизнь.

В лесу Дэйра была полна решимости разобраться с Лорнами за то, что они позорили честь вабаров тем, что допускали подобные преступления. Барон творил самоуправство не первый год, герцог Бардуажский закрывал на это глаза, а Лорнам и вовсе не было дела до того, что происходило в северной провинции. Лорны искали мага, чтобы решить свои проблемы чудесным образом. Но сейчас, тщательно обдумав произошедшее, Дэйра поняла, что с Амрэлем Лорном ей лучше не встречаться. По крайней мере до тех пор, пока она не найдет ответы на свои вопросы. Увы, и в грядущей войне с чагарами, о которой уже говорили, как о неизбежности, ей тоже придётся стоять за спинами других. Потому что та сила, которая спасла ее от виселицы, различия между врагами и своими не делала.

Одно она поняла точно. Случившееся было связано с цветком, который дала ей донзарка с мертвым ребенком. Все время, пока Дэйру волокли по лесу, цветок лежал у нее на груди под курткой. Если остальных людей он убивал, то у Дэйры вызывал приступы безумия. Она бы поверила, что донзары, виселица и замороженные люди стали видением, миражем, если бы не мальчик в воротах и не заплывший глаз.

Когда Дэйра разделась, чтобы бросить одежду в камин, от цветка осталась лишь труха. Он засох, словно его высушили над раскаленной плитой, и от прикосновения распался в пыль, став еще одной тайной, которую Дэйра пустила в свою жизнь.