Коловрат. Отмщение

КОЛОВРАТ. ОТМЩЕНИЕ.

Глава I. Стрела, изменившая судьбу похода.

Тяжкая доля выпала княжествам Северо-Восточной Руси зимой, в конце 1237 года от Рождества Христового. Как напишут потом летописцы, наслал Господь за совершенные князями и людьми грехи кару в виде неизвестных племен, пришедших на Русь с самого края земли. За то, что не соблюдали они законов Божьих и людских, за то, что грызли друг друга подобно волкам, ставя на первое место прибыток, а не заботу о государстве, отдал он их в руки этих племен, что одерживали над ними одну победу за другой. Отвернул он от русичей свою Благодать и заставил их полной мерой испить горькую чашу, где к вину была примешена горесть и печаль.

Никогда ранее степь не воевала с Русью зимой. Весной, летом и осенью княжеские дружины сражались с половцами и венграми, поляками и литовцами, с тевтонами и булгарами. Дело было понятным и привычным. Где-то князья одерживали над врагом победы, где-то отступали побитыми, но вот чтобы на русские города враги нападали морозной зимой такого ещё не было.

Конечно, неприятельское войско появилось не вдруг и не неизвестно откуда. Лазутчики исправно доносили владимирскому князю Юрию Всеволодовичу о том, что на земли булгар напали многочисленные враги с востока. Что соседи оказывают им отчаянное сопротивление и непонятно чья сторона возьмет.

Зная силу и упорство соседей не понаслышке, владимирский князь был уверен, что рано булгары одержат вверх над противником. Ведь разбили же они их, когда степняки после Калки понадеявшись на легкую добычу, сунулись в Булгарию. А не разобьют, тоже неплохо. Ослабленные войной соседи, не будут докучать Владимирской Руси своими приграничными набегами.

Так прошло лето, наступила осень и хлынувшие во владимирские земли беженцы принесли тревожную весть. Чужаки полностью разорили Булгарии, но не ушли на юг как прежде, а остались в ней.

Не нужно было обладать семью пядями во лбу, чтобы понять, что на будущий год они намерены настать на Русь и Юрий Всеволодович забеспокоился. Следуя традициям своего великого предка Владимира Мономаха, он решил организовать большой поход на станы "неправильных" степняков. С этой целью он разослал гонцов в Рязань, Владимир, Смоленск, Чернигов, Киев и везде получил добро от местных князей. Все они были готовы выступить против нового врага ранней весной, твердо уверенные в том, что объединенных сил хватит, чтобы сокрушить его. Да и сами булгары наверняка не останутся в стороне и в нужный момент поднимут восстание у них за спиной.

Таковы были планы, но они были перечеркнуты безжалостной рукой вражеского полководца по имени Субудай. Старый воитель, чьи боевые неудачи можно было пересчитать по пальцам одной руки, переиграл русских князей. Не дожидаясь, когда они соберут все свои силы в один кулак, он ударил по ним поздней осенью. Выпавший снег перемел дороги, но реки ещё не замерзли, и отрезанные друг от друга осенней распутицей русские княжества, стали легкой добычей степного воинства.

Ведомое Субудаем войско, прошлось наискось по северо-востоку Руси, оставляя после себя страшный след, что был подобен огромной кривой сабли. Все, что оказалось на дороге степняков, полностью разрушалось. Во славу бога войны Сульдэ и тени Темучина они сжигали и разоряли дотла захваченные города и вырезали их население до последнего человека. Воронеж и Рязань, Коломна и Москва, Владимир и Суздаль, Ростов и Ярославль обратились в пепел и перестали существовать. Последними городами взятые степняками была Тверь и Торжок, продержавшийся под ударами врагов две недели.

Стремительность, с которой прошли орды врагов по землям Северо-Восточной Руси не позволили Юрию Всеволодовичу надеяться на получении помощи от князей, сидевших в Чернигове и Киеве. Слишком большое было расстояние между северными и южными княжествами, и у князей не было времени, чтобы собрать полную дружину и послать на помощь великому князю.

Все, что Михаил Черниговский смог быстро сделать — это позволить рязанскому боярину Евпатию Коловрату набрать воинов из своих дружинников. Коловрат был в Чернигове в качестве посла рязанского князя и, узнав о нападении врага на родной город, бросил с пламенным кличем к черниговцам. На его призыв откликнулось много людей, из которых он отобрал триста человек.

Не имея обозов, быстрыми переходами он добрался до Рязани, от которой к этому моменту остались только одни головешки. Охваченный желанием отомстить врагу за смерть князя и жителей города, он собрал под свою руку уцелевших людей и бросился в погоню за врагом. Степняки страшно испугались появления Коловрата, решив, что это мертвые рязанцы напали на них. Много врагов погибло в кровавой сече, но и сам Евпатий Львович сложил в ней свою голову.

Что касается киевского князя Ярослава Всеволодовича, то до него известия о нападении безбожников измаильтян дошло с ещё большим опозданием. Также как и черниговский правитель, он не имел возможности быстро собрать всю княжескую дружину. Не зная о численности степняков напавших на брата, он послал Юрию лишь малую дружину под командованием воеводы Еремея Кучки.

По проторенным путям, он смог благополучно добрался до Рязани, а затем до Владимира, точнее сказать до того, что от него осталось. С руин великокняжеской столицы, он послал гонца в Киев с горестными вестями, что помогли Ярославу понять подлинное положение дел. Не мешкая ни минуты, он взял всех воинов и отправился на помощь к брату.

В дальнем от Владимира и Киева Новгороде, на который после взятия Торжка нацелились степняки, сидел сын Ярослава, семнадцатилетний Александр. Как водилось в то время, рядом с княжичем находился воевода Ратибор, который давал советы внуку Мстислава Удалого.

Именно воевода отсоветовал князю оказывать военную помощь Торжку, являвшемуся южным форпостом Новгородской республики.

— Дружина в Торжке сильная, стены крепкие. Степняки с наскока Торжок никогда не возьмут. Завязнут в осаде, простоят неделю другую, а тут по ним с тыла князь Юрий Всеволодович с дружиной ударит — говорил Ратибор и князь к огромному недовольству новгородского купечества принял его сторону.

— Больно легко ты чужим добром разбрасываешься, воевода! — оппонировал Ратибору Твердила, один из "золотых поясов" новгородского Веча. — Ты сначала его наживи трудом праведным, а потом и распоряжайся! Торжок издревле нашей вотчиной был. Всегда нас хлебом снабжал и потому ты должен всеми силами защищать наши земли. Для этого вас с князем сюда и пригласили!

Намек был, что называется не в бровь, а в глаз. Новгород всегда гордился своим правом приглашать князя к себе на правление, а в случае неудовольствием его деятельностью менять на другого князя, но у воеводы был свой козырь в рукаве.

Оказание Торжку военной помощи было палкой о двух концах. Посылка любого количества витязей приводило к ослаблению дружины самого Новгорода, а отправка всей княжеской дружины делало его легкой добычей для врагов, в случае неудачи похода.

Ведь не только безбожники измаильтяне угрожали Северо-Западной Руси. После захвата Юрьева и прилегающих к Чудскому озеру русских земель, немцы не скрывали своих намерений захватить Псков и Новгород, подчинив тем самым себе всё восточное балтийское побережье.

Именно этим аргументом смог перебороть недовольство новгородских бояр и купцов Ратибор. Своими зверствами над русским населением Юрьева и принуждения к переходу в католическую веру, тевтонцы лишили новгородское купечество всяческих иллюзий.

Подкрепление в Торжок отправлено не было, но вместо него, воевода отправил на юг несколько разведывательных отрядов. Легкие на подъем и быстрые на ногу, они должны были вовремя известить воеводу обо всех действиях противника.

В своем прогнозе о действиях противника Ратибор был прав и не прав. Прав в том, что точно угадал, сколько времени сможет продержаться Торжок под натиском врага и ошибся относительно действий князя Юрия.

Пока Субудай осаждал новгородскую крепость, другой полководец монголов Бурундай напал на княжеские дружины собранные на реке Сити. Воспользовавшись тем, что русские войска не были готовы к бою, он полностью разгромил их, взяв в плен ростовского князя Василька Константиновича и убив самого Юрия Всеволодовича.

Отрубленная голова великого князя Владимировского была отправлена с гонцом в ставку хана Батыя в качестве подарка и доказательства спокойствия его тылов. Внук Темучина мог спать спокойно, новый Коловрат не побеспокоит его сна.

К этому времени Субудай взял Торжок и, преследуя вырвавшихся из города беглецов, двинулся на север. Не в правилах старого полководца было оставлять в живых тех, кто отказался склонить голову перед ним. Брошенные на преследование новоторов войска, сначала достигли берегов Селигера, а потом перебили большую часть беглецов у селенья Игнач Крест.

Здесь стало известно об успехе Бурундая и теперь предстояло решить, что делать дальше, ибо положение монгольского войска было довольно сложное. Отягощенное добычей взятой в обоих русских княжествах, оно утратило былую легкость и подвижность в своих действиях и передвигалось куда медленнее прежнего. Старый воин Субудай видел в этом серьезную угрозу, в случае если дорогу на юг им заступят рати Михаила и Ярослава Всеволодовичей. О них он помнил постоянно.

Другой проблемой было сокращение численность воинов под командованием внука Темучина. Как бы, не были громкими боевые успехи его непобедимого войска, мечи русских воинов отнюдь не воздух рассекали при встрече с ними. Пока степнякам удавалось успешно громить противника по частям, но с каждым разом победа доставалась им все труднее и труднее.

Хотя сотни и тумены по-прежнему представляли собой грозную силу, они уже не были теми полновесными единицами, какими были до начала похода. Рекрутированные перед походом на Русь булгары не были надежными союзниками, хотя их предводитель Гази-Барадж поклялся на мече в вечной верности Бату и тени его дела и дал знатных заложников. Монголы прекрасно понимали, что булгарин с легкостью откажется от своей клятвы, как только ослабеет их сила.

Что касалось русских, что монголы сгоняли из окрестных селений, то считать их союзниками было большой глупостью. Все, что можно было доверить им это — забросать крепостной ров ветками, камнями и прочим мусором, а также подтащить к стенам штурмовые лестницы. Доверить им в руки оружие, как это они делали в других походах с другими народами, монголы не рисковали. Очень часто случалось, что оно обращалось против них самих.

Третья и самая серьезная из этих проблем, для монголов было пропитание. Во время штурма Торжка, защитники крепости успели поджечь запасы своего зерна, чем нанесли непоправимый вред армии завоевателей. Впервые за все время похода ворвавшиеся в город воины не бросились грабить его дома и убивать их защитников, а принялись бороться с огнем. Ибо с этого дня обгорелое зерно, или стог сена был наравне с серебром и золотом, а иногда и превосходил их по своей значимости.

Для прокорма воинов, Субудай был вынужден отделить от основного войска тысячи Кадана с Бури и отправить их в сторону заката. Там, по словам лазутчиков и пленных, находились городки и села небольшого княжества, чья столица имела трудно произносимое для монголов название — То-ло-пец. За ним были земли другого княжества, чья столица имела такое же трудное имя как — Пэ-ли-сков.

Из сложившегося положения у Субудая было только два выхода. Согласно первому варианту войска продолжили поход на Новгород и, взяв его, используя захваченные в нем запасы провианта и кормов, могли благополучно переждать весенний разлив. Чей приход был не за горами. Для реализации этого плана у монгольского войска было полтора-два месяца в запасе, после чего можно было спокойно повернуть на юг, питая коней первой травой, а людей запасами захваченных городах. У Субудая имелся определенный опыт боевых действий в лесах благодаря войне с чжурчжэнами. Часть их городов и сел располагались в густых лесах и все они были взяты и разрушены воителем.

Второй вариант подразумевал отказ от похода на Новгород. От Игнач Креста монголы поворачивали головы своих коней на юг, а сам поход объявлялся законченным. Этот вариант давал возможность монголам благополучно покинуть русские леса, до того как весеннее половодье отрежет им путь на юг и на время лишит их войско возможность быстрого маневра.

Следуя давней привычке, Субудай принимал окончательное решения, все тщательно взвесив и обдумав. Первый вариант был логическим продолжением этого похода. Исполняя наказ Темучина, монголы всегда уничтожали главные города своего противника, так как видели в них для себя угрозу. Так было всегда, и Новгород не был исключением из этого правила. Не обладая сильной армией, он мог нанять её и тем самым мог представлять потенциальную опасность орде.

Единственным серьезным минусом этого варианта было то, что Субудай не знал точно, когда вскрываются местные реки и как долго придется ждать его воинам сухой тропы на юг. Весенний разлив мог затянуться на долгое время, а это увеличивало шансы монголов столкнуться при возвращении с объединенными ратями черниговского и киевского княжества. И неизвестно, кто окажется победителем в этой схватке.

Второй вариант позволял сохранить лицо и с добычей вернуться в степи, но и при нем были свои риски. Таяние снегов могло начаться через месяц и тогда монголы все равно попадали под удар распутицы. Кроме того, что при отступлении можно было получить удар в спину со стороны новгородцев. Со слов лазутчиков в Новгороде с сильным войском находился молодой князь Александр, и не было никакой гарантии, что узнав об отступлении монголов, он не броситься их догонять. В надежде, если не разгромить, то хотя бы пощипать их тылы. На его месте Субудай поступил точно также.

Из-за угрозы нападения новгородской дружины монгольские военачальники будут вынуждены изменить походный порядок своего войска. И вместо привычного легкого авангарда и крепкого центра, создать сильный арьергард, что делало принцев крови, обычно находящихся в центре походного построения легкой добычей для внезапного удара со стороны противника.

Чтобы лучше узнать намерения врага, старый полководец отправил разведку. Поручив ей выяснить, засел князь Александр со своей дружиной в крепости или вывел её и намерен испытать в бою свою воинскую удачу.

Возглавлял отряд разведки младший сын Субудая Кокэчу. Он носил на поясе серебряную пластину с головой тигра — пайцзу, обозначавшую, что её владелец сотник.

Следуя привычной тактики, проводя разведку, Кокэчу разбил свою сотню на несколько десятков. Они действовали самостоятельно друг от друга, но в случае необходимости могли быстро прийти друг другу на помощь. Для этого имелись сигнальные стрелы со специальной накладкой. Благодаря этому приспособлению, выпущенная стрела издавала пронзительный свист, который был слышен на большом расстоянии.

Рассыпавшись по приказу сотника в разные стороны, разведчики принялись искать следы присутствия людей и вскоре, один из отрядов наткнулся на семь человек, бредущих из последних сил. Это были остатки новоторов, что пытались найти спасение от рук кровожадного Субудая за стенами Новгорода.

С громкими криками поскакали монголы на беглецов, у которых от их криков разом пропали силы. Скорбными фигурами застыли они на зимней дороге, готовые покорно принять летящую на них смерть.

В другое время десятник Берке приказал бы засыпать стрелами беглецов, но их было мало. Один только уряханец, потерявший во время штурма Торжка брата вскинул лук и выпустил две стрелы, спеша исполнить свою месть. Тугой монгольский лук бил точно и две крайние фигуры рухнули на снег, окропив его своей кровью.

Остальные монголы мчались на новоторов, грозно потрясая обнаженными саблями, выкрикивая победный клич. Ничто не могло смягчить их безжалостные сердца, но Господь решил помочь несчастным.

Неожиданно засвистели стрелы, а вслед за ними на монголов обрушились конные витязи. Завязалась ожесточенная схватка. Силы были примерно равные, но на стороне русских воинов была злость, придававшая им дополнительные силы, а моголы были напуганы их появлением. Кто знает, сколько этих урусов ещё находится за мохнатыми елями и потому, Берке отдал приказ отступать.

Это была излюбленная тактика монголов. Изобразив торопливое бегство, они либо заманивали противника в заранее приготовленную ловушку, либо заставляли его растягивать собственные силы, чтобы затем разбить их поодиночке.

Яростно нахлестывая коней, разведчики не забыли выпустить тревожные стрелы, и можно было не сомневаться, что в скором времени враг попадет под удар всей сотни и задание Субудая будет выполнено. Против ловко брошенного аркана не устоит ни один всадник.

Однако урусы не стали преследовать бегущего врага. Быстро посадив на коней спасенных людей, они поскакали на север, спеша уйти, прочь от места схватки. В скоротечном бою с монголами двое из всадников получили ранение и о продолжении разведки, не могло идти речи.

Выпущенные стрелы Берке сыграли свою роль и вскоре не один десяток, а целых три, уже шли по следам противника. Опытные следопыты, монголы легко читали их, определяя на какой лошади, находились спасенные новоторы. Берке не сомневался, что скоро он догонит урусов и тогда сполна посчитается с ними за двух своих убитых воинов, однако не все коту было масленицей.

Неожиданно дорогу монголам перегородили два ствола упавших деревьев. Подрубленные с двух сторон, они так прочно запечатали проезд своими мохнатыми ветвями, что преодолеть их на лошади было невозможно. Деревья вдоль дороги стояли так плотно, что если спешиться и попытаться обходить завал стороной, воин сильно рисковал повредить, либо свои ноги, либо ноги лошади.

Быстро растащить завал также не представлялось возможным. Упавшие деревья так прочно переплелись своими ветвями, что для расчистки дороги нужно было время.

Будь за спиной монголов не неполная сотня, а тысяча, они бы спешились и занялись разбором завала. Однако их было мало и очень могло быть, что у завала могли, появятся новые всадники урусы и тогда из охотников, они станут добычей.

Раздосадованный десятник некоторое время покрутился возле завала, но затем плюнул и отступил. Оставив два десятка у завала, Берке поспешил на доклад к Кокэчу. Пусть сам решает, продолжить преследование или заняться поиском новых "языков".

Встреча состоялась на широкой поляне открытой со всех сторон. Спешившись, десятник стал докладывать Кокэчу, что сидел на коне и властно смотрел на дорогу, по которой прискакал Берке. Для общей наглядности десятник стал указывать рукой направление, куда ускакали урусы, совершенно не подозревая, что противник находится в ста шагах от них.

Тем временем, к поляне со стороны леса на лыжах подошли два новгородских разведчика. Кроме верховых, воевода Ратибор отправил в разведку и пеших. В их число вошли в основном охотники, хорошо знавшие окрестные чащобы. Ратибор справедливо считая, что двигаясь напрямик через леса, они смогут обнаружить противника и незаметно к нему приблизиться.

Замысел воеводы полностью удался. Массивные лапы елей, хорошо скрывали лыжников, позволяя им стоять у края поляны и вполголоса перебрасываться словами.

— Тот, что на коне явно главный — тихо молвил плотный крепыш среднего роста. Он был одет в белый охотничий малахай, что полностью скрывал фигуру разве. Открытыми были только лицо и руки, в которых чувствовалась не дюжая сила разведчика.

— Верно, Рача. Вон как басурман перед ним руками машет — согласился второй мужчина, что был выше первого на целую головы и был суховат и жилист.

— А вот я его сейчас и сниму. Стоят свободно, стрелы не боятся, знают, что не долетит, а мы их заморским гостинцем попотчуем — сказал Рача, проворно снимая со спины самострел. Этим летом он выменял его у ливонских купцов и остался доволен сделкой. Изготовленное немецким мастером оружие било гораздо дальше, чем простой лук и било знатно.

— Может не стоит? Воевода сказал только посмотреть и посчитать. Убьешь, его они с нас с живых не слезут.

— Не бойся, Ростя. Пока сыр да бор, успеем уйти. Они все по дорогам и рекам скакать привыкли, а вот по снегу — никак. Уйдем напрямик, через чащобу — Рача проворно зарядил оружие и стал целиться в выбранного им воина, важно слушавшего слова десятника.

Дослушав рассказ, Кокэчу на секунду задумался, а затем принял решение. Повернувшись к находившимся за его спиной войнам, он взмахнул рукой желая указать направление, по которому им предстояло скакать и в этот момент что-то сильно ударило его в плечо. Металлический доспех, созданный руками южных мастеров, спас Кокэчу от неминуемой смерти. Он задержал вражескую стрелу, позволив ей лишь ненамного войти в крепкое тело воина.

Раненого сотника мгновенно обступили воины готовые ценой собственной жизни защитить сына Субудая от новой опасности, но новых стрел со стороны леса больше не прилетало. Напрасно десятки глаз смотрели в заснеженную стену деревьев пытаясь определить, откуда был произведен в Кокэчу выстрел, но все было тихо. Ни одна ветка не качнулась потревоженная выстрелом, ни один куст не шевельнулся, осыпая с себя снег потревоженный движением коварного стрелка. Никто не услышал стука копыт лошадей, на которых враги должны были скакать прочь после свершенного ими выстрела.

По положению стрелы торчавшей в плече сотника нельзя было точно определить направление, откуда мог бы прилететь этот смертоносный предмет. Никогда ранее монголы не видали столь маленькую стрелу, способную летать дальше обычной стрелы, пущенной пусть даже из монгольского лука.

Случайно качнувшаяся под тяжестью снега елочная лапа ввела в заблуждение монголов и подарила Раче и его напарнику Ростиславу несколько драгоценных минут. Прискакавшие к ельнику монголы перетряхнули все вокруг вызвавшего у них подозрение дерева, но так и не нашли вблизи него каких-либо следов человека.

Позже, им удалось найти место стоянки новгородских разведчиков, но все попытки преследовать их обернулись провалом. Спешившиеся монголы моментально проваливались в глубокий снег по пояс и не могли сделать ни шагу без посторонней помощи. Осыпая проклятьями неизвестных колдунов, от которых остались длинные неглубокие полосы, воины Кокэчу были вынуждены отступить.

Вскочив в седла, они по приказу своего командира стали искать обходные пути, для перехвата русских, а тем временем он сам занялся собственной раной. Несмотря на боль, он твердой рукой обломал короткое оперение стрелы, для того чтобы было удобно снять с груди доспех. После чего, сам вырвал вражеское острие, застрявшее в его теле возле ключицы.

Строго следуя правилам, он куском чистой ткани зажал рану и держал его до тех пор, пока опытный воин, приставленный к нему отцом, не сжег несколько лучин и пеплом от них её не замазал. Укус урусской стрелы беспокоил Кокэчу, но это обстоятельство не помешало ему продолжить выполнения приказа Субудая.

Проскакав в седле большую часть дня, Кокэчу убедился, что урусы не стали выводить свои войска в поле, а предпочтя оборону нападению. Те люди, что ранили его и наткнулись на Берке, скорее всего, были новгородскими разведчиками. Сотня Кокэчу продвинулась на севере на расстояние половины дневного перехода, но кроме нескольких человек из числа местных крестьян так никого и не встретила.

Об этом он доложил отцу и, получив скупую похвалу, отправился к себе в юрту. От длительного нахождения в седле раненого Кокэчу пошатывало, но он как настоящий воин старался не показывать вида. Вызванный лекарь наложил на рану целебную повязку, дал выпить отвара. По его твердому убеждению рана была не опасно, но Судьба сулила иное младшему сыну Субудая. Ночью у Кокэчу появился сильный жар, который, несмотря на все усилия лекаря, так и не удалось сбить, и перед самым восходом солнца он умер.

В той утро, воинам сотни Кокэчу было страшно смотреть в глаза Субудая, налившиеся от гнева и ярости кровью. В порыве ненависти, он приказал сломать хребет лекарю, так неудачно лечившего его сына, но эта смерть не принесла воителю облегчения. Привыкший хладнокровно посылать на смерть тысячи людей, он не мог смириться со смертью младшего сына, которого любил больше всех.

Единственным послаблением его горя стали слова шамана, сказавшего, что стрела, погубившая Кокэчу, была заколдованная.

— Уруские колдуны — сильные колдуны. Чтобы смутить твое сердце и заставить отступить от своего города, они сделали специальный наговор на твоего сына — сказал шаман, совершив гадание на бараньей лопатке и Субудай, легко поверил его словам, которые давали ответы на все вопросы.

Все говорило о колдовстве врагов. И то, как они выследили Кокэчу, и небывалое оружие, ранившее его, и то, как скоропостижно он умер, несмотря на все усилия покойного лекаря. Раненая душа великого воителя требовала отмщения за смерть любимого сына, и он поклялся его свершить.

— Я сотру в порошок этот город колдунов! Уничтожу его дотла, разрушу до основания и те, кто останется жив после его штурма позавидуют павшим. Клянусь небом — негромко произнес Субудай, глядя на угли очага в своей юрте. В его голосе было столько ненависти и злости, что у сидевшего у входа в юрту слуги с отрезанным языком задрожали колени. Он как никто другой знал, что старый воитель слов на ветер не бросает. Его можно было обмануть, обыграть, но помешать свершить свою месть — это было невозможно.

Глава II. Восставший из мертвых.

Те, кто считали, что в монгольской армии, пришедшей на Русь зимой 1237 года, царил полный порядок, что приказ отданный царевичем Бату был непререкаем для всех остальных, несколько ошибаются. Созданная трудами Чингисхана, спаянная кровью и непрерывными походами, идеально отлаженная машина для убийства и уничтожения соседних народов, монгольская империя менялась и менялась не в лучшую сторону.

Будучи при жизни Чингисхана могучим монолитным айсбергом, сразу после его смерти она стала покрываться сетью разрушительных трещин и процесс этот, был необратимым. Первые года все шло как при живом покорители Вселенной, но с каждым годом по мере взросления внуков Чингисхана, проблема единства монгольской верхушки стала все ощутимее и ощутимее.

Во всей красе время это проявилось на курултае 1235 года, на котором было принято решение о походе монголов на булгар и русские княжества. Именно там молодые чингизиды показали свои зубы, несмотря на присутствие родных отцов и дядей, которых они согласно наставлению Чингисхана должны были слушаться беспрекословно.

Почти каждый из десяти принцев крови, которым предстояло отправиться в поход, считал, что он достоин того чтобы избранным верховным ханом и возглавить войско. Тот факт, что у некоторых из них не было никакого военного опыта, чингизидов мало смущало. У каждого из них был свой военный советник, а кроме этого, великий хан Угедей поручил общее руководство монгольским войском Субудаю, единственному здравствующему полководцу Чингисхана из его верной четверки псов войны. Как их прозвали враги и союзники монгольского завоевателя.

Главными претендентами на пост верховного хана были два сына Джучи Орда и Батый, Бури внук Чагатая, Гуюк — сын великого хана Угедея и Кюльхан — сын Чингисхана от второй жены. За каждым из них стояли определенные силы, чьи льстивые слова раздували огонь самолюбия в сердцах молодых чингизидов.

Сама четверка была неравноценна по своим боевым качествам. Так за плечами Орда и Бури уже были успешные походы против соседних народов. Кюльхан и Гуюк, также имели определенный военный опыт, чего нельзя было сказать о Батые. Бату не совершал походов под присмотром дядей или советников как остальные, но именное его, курултай утвердил верховным ханом в предстоящем походе на запад.

Причиной подобного решения было отнюдь не то теневое влияние, что имела вдова Джучи среди монгольской знати. Следуя права первородства, она хотела видеть верховным ханом старшего Орда, однако видя, насколько оказались сильны распри между чингизидами Угедей отдал предпочтение её младшему сыну.

Поначалу желая сбить накал между принцами крови и стоящей за ними знатью, великий хан отвел кандидатуру своего сына Гуюка, несмотря на негодование принца и его матери. Однако этот мужественный шаг только подлил масла в огонь. Каждый из оставшихся претендентов на пост верховного хана посчитал это благоприятным знаком для себя. Никто не хотел уступать и тогда великий хан решил отдать предпочтение меньшему злу в лице Батыя. Находясь за спинами своего старшего брата и остальных претендентов на пост верховного хана, он не проявлял сильного стремления быть им избранным.

Объясняя свое решение нойонам, великий хан сказал так.

— Орда, Бури и Кюльхан уже расправили крылья и готовы лететь самостоятельно. Однако если мы назначим кого-либо из них верховным ханом, то посеем среди них семена вражды друг к другу. Каждый будет стремиться доказать, что выбор курултая неправилен и это только навредит общему делу. Бату не имеет опыта войны, и потому будет с удвоенной силой стараться оправдать оказанную ему нами честь, тогда как остальные принцы будут ждать окончания похода, чтобы показать себя настоящим воителем в будущем. А чтобы Саинхан не совершил непоправимых ошибок и остальные чингизиды слушались его, мы пошлем с ним найона Субудая. Верный слуга моему отцу и мне, он будет в ответе за все, что случиться в этом походе.

Многие представители знати не были согласны с мнением Угедея, однако под страхом смерти не рискнули ему перечить. Свое они возьмут позже, когда все сыновья Чингисхана уйдут в мир иной и никакая Яса не помешает им натравливать одного хана на другого.

На военном совете, где решалась дальнейшая судьба похода, из всех посланных в поход принцев крови присутствовало всего пять чингизидов. Двое принцев; Мунке и Бучук после победы над булгарами были отправлены на юг против половцев. Кюльхан сложил свою буйную голову в битве под Коломной, а Гуюк с Каданом и Бури не успели на него прибыть.

Зная, какую сильную неприязнь, испытывают Гуюк с Бури к Батыю, Субудай намеренно сделал все, чтобы их не было на этом судьбоносном совете.

Первым, как и положено начал говорить Бату. Важно, как и подобает верховному хану, сидя на почетном месте юрты и глядя поверх голов своих братьев Орда, Шейбани и Тангута, а также Байдар и Аргасуна он известил их об успехе войска Бурундая.

— Выполняя мой приказ, Бурундай нашел князя Юрия и разбил его — Батый сделал движение бровью и слуга проворно вывалил из мешка на медный поднос отрубленную голову. В этом запекшемся комке крови и грязи трудно было опознать главного русского князя, но этого и не требовалось. Главным было слово темника, а также тот ужасный вид, что имела привезенная им голова. Именно так, растоптано и униженно по понятиям монголов и должна была выглядеть голова поверженного противника — главный трофей войны.

Преподнесение головы вызвало одобрительный гул среди чингизидов, приученных судить о человеке по его делам, а не словам. Это придало Бату силы, и гордо расправив плечи, он заговорил вновь.

— Бурундай снял угрозу нападения урусов на наши тылы, теперь мы должны решить, что делать дальше. Идти и взять главную крепость урусов в этих землях или повернуть головы наших коней в сторону степи?

Сидевшие перед Батыем принцы моментально откликнулись на его слова и разом заговорили, подобно черным птицам, что сидели на верхушках деревьев и громко и сварливо переговаривались друг с другом.

— В степь! — первым подал голос Орда, которого походная жизнь в заснеженных русских лесах порядком достала. Не проходило и дня, чтобы старший брат Бату не вспомнил бескрайнюю ширь родных степей и огромное синее небо над головой.

— В степь! — подали голоса Шейбани и Тангут, также сытые по горло суровыми буднями своего первого военного похода. — Мы взяли хорошую добычу в землях урусов, можно смело возвращаться домой!

— В степь! — вынес свой вердикт Байдар, желавший как можно быстрее выйти из подчинения Бату. Там на зеленых просторах, он мог самостоятельно принимать решения и командовать своими войнами. Однако были и другие мнения.

— Вперед на Но-во-г! — не согласился с общим мнением Аргасун. — Мы взяли только два главных города северных урусов и, следуя заветам Ясы, должны взять третий. Иначе все подумают, что мы испугались, и мы потеряем лицо.

Аргасун не был хорошим стратегом или тактиком и говорил исключительно из-за своего нежелания соглашаться с мнением Бату и его братьев. В его арсенале не было весомых оснований в пользу озвученного предложения и тогда, он прибег к излюбленному приему своего отца. Тот не раз добивался успехов в важном споре, ловко апеллируя к возможности потери лица.

Худшего оскорбления для степного воина было трудно найти и, встрепенувшись как ошпаренный, Батый требовательно посмотрел на Бурундая и Субудая, ища с их стороны поддержки.

— Мы не можем терять лицо! — с откровенной тревогой воскликнул Бату к тайной радости Аргасуна.

— Мы его и не потеряем, великий хан! — поспешил успокоить его Бурундай. — Наша добыча, взятая в городах урусов твердая тому порука! Она ни в чем не уступает той, что брал в своих походах твой великий дед. Когда мы вернемся домой, пусть только кто-то посмеет бросить нам подобный упрек в лицо, и я заставлю этого человека горько пожалеть об этом.

Бурундай говорил спокойно и твердо, и от каждого сказанного им слова покинувшая было душу Батыя уверенность, стала возвращаться обратно. Ободренный ответом он посмотрел в сторону Субудая в полной уверенности, что тот поддержит предложение о возвращении в степь, но здесь его ждал неожиданный сюрприз.

— В степь сейчас возвращаться нельзя, — вынес скрипучим и безжалостным голосом свой вердикт старый пес Чингисхана, от чего верховный хан вновь утратил спокойствие и величие.

— Как нельзя!? Почему?

— Наступая на север страны урусов, мы разрушили их главные города, сожгли и уничтожили все малые городки и селения, оказавшиеся на нашем пути. Если повернем обратно, то нам придется идти по мертвой дороге, и нам нечем будет кормить своих коней. Снег сейчас стал таким плотным, что не каждый конь сможет разрыть его копытами и добраться до прошлогодней травы. Потеряем коней, потеряем силу и тогда урусы, не будут бояться нас. Мы, а не они станем добычей! Нельзя поворачивать обратно.

Субудай говорил медленно, с расстановкой явно добиваясь, чтобы каждое его слово не просто дошло до верховного хана, а прочно и надолго засело у него в голове.

Готовясь к совету, старый полководец тщательно подбирал аргументы в пользу продолжения похода. Опыт прежних лет услужливо подсказывал ему предостережение от слишком глубокого проникновения на территорию противника. Армия монголов, созданная трудами Чингисхана, могла долгое время находиться в состоянии автономии, за счет земель противника. Так было в Персии, так было на Кавказе, так было в Булгарии, но всему есть свои сроки и в глубине души Субудай также был за отступление, однако его сердце жаждало наказание убийц сына.

Потеря детей страшное горе для любого человека и это горе помутило разум старого воителя. Он твердо пришел к убеждению, что Новгород должен быть разрушен, и он готов был сделать все ради этого.

— Не нужно возвращаться по старой дороге! Мои разведчики, говоря, что к югу от Но-во-га есть другие города урусов. Разоряя их, мы сможем сохранить свою силу и выйдем к степи раньше, если бы шли по старой дороге — не согласился с Субудаем Орда.

— И они тебе подробно рассказали, как нам нужно идти к этим городам через эти леса? Просто повернуть на юг и все время держаться полудня? — уточнил у принца старый воин, требовательно взглянув на него своим единственным оком. — Я буду в бескрайно рад, если люди принца Орда расскажут, как нужно следовать нашим войскам к этим городам.

— Об этом рассказали пленные урусы, когда их пытали! Города урусов к югу от Но-во-га, есть и это богатые города! Один из них зовется Се-мо-лецк! — обиженно воскликнул принц.

— Они наверно забыли сказать, что до него больше двадцати дней пути и все лесом, где в основном только маленькие селения, чьими запасами невозможно накормить войско. Что города, в которых есть зерно можно пересчитать по пальцам двух рук. К тому же сейчас конец зимы и урусы уже наверняка съели большую часть своих зимних припасов. Если мы двинемся по этому пути, то мы рискуем потерять от голода значительную часть наших воинов. Уже сейчас многие из них едут не на трех конях, как предписывает Яса, а на двух, съев запасную лошадь. А когда мы выйдем к Се-мо-лецк, то дай бог, чтобы число таких воинов равнялось хотя бы половине.

— Даже с половиной войска мы сможем взять Се-мо-лецк и вернемся в степь! — гордо воскликнул Шейбани, но тот час увял под недовольным взглядом Субудая.

— Се-мо-лецк мы возьмем, но после этого станем легкой добычей южных князей Михаила и Ярослава, братьев убитого Бурундаем князя Юрия. Весть о нашем вторжении давно достигла их ушей, и они уже наверняка успели собрать свои тумены и ждут нас у входа в степь.

— Мы разобьем тумены этих князей, как разбили войско их брата! — заверил Батыя Бурундай, но уже без прежней уверенности и верховный хан это сразу заметил.

— Кроме русских туменов и голода нам на этом пути придется бороться ещё и с весенней водой. Как рассказывали мои пленные, — Субудай специально сделал акцент на последних словах. — Весенняя вода в этих местах может идти до пятидесяти дней. Пятьдесят дней мы будем небоеспособными, так как вода отрежет наши отряды друг от друга! Привыкшие сражаться в пешем строю русские могут разгромить нас поодиночке и вот тогда, мы действительно потеряем и добычу и лицо!

— Что предлагает богатур Субудай? — спросил осевшим голосом Бату, у которого от нарисованной полководцем картины моментально пошли мурашки по коже. Настолько она казалась ему правдивой и до ужаса реалистичной.

— Бог Сульде сказал мне, что надо идти на Но-во-г, — голосом пророка ответил Субудай. — Брать город штурмом, и захватив все его запасы, спокойно переждать разлив снегов. Когда же появится первая трава, мы спокойно вернемся в степь также как мы сюда пришли. И пусть южные князья урусов тогда только попытаются заступить нам дорогу домой. Мы сметем их со своего пути, как гнилую солому ибо будут крепки наши кони и сильны наши руки.

— Но запасов Но-во-га может не хватить на все войско, и воины будут вынуждены, есть своих запасных коней — уточнил Аргасун, чьи воины шли в конце монгольского войска и грелись у остывшего пепла и не имели возможности пограбить села урусов, так как их ограбили те, кто шел первыми.

— Есть ещё два больших не тронутых войной города урусов — Пэ-ли-сков и То-ло-пец. Там наверняка есть зерно для людей и корм для лошадей. Пусть Гуюк и Бури идут на эти города и, взяв их, смогут спокойно переждать весеннюю воду, какой долгой она не была бы. Если они не найдут там всего необходимого, то пусть отправляются на юг и возьмут до наступления тепла те города, о которых рассказали пленные Орда, — предложил Субудай, умело играя на ненависти Бату к своим былым соперникам за титул верховного хана. — Отдайте им на прокорм эту сторону Саинхан, и они надежно защитят нашу левую руку от внезапного нападения туменов князя Михаила.

Слова старого воителя моментально успокоили верховного хана и вновь вернули уверенность, своей логичностью и точностью.

— Хорошо, пусть будет, так как ты предлагаешь — быстро согласился с Субудаем Батый. Ритуал совета подразумевал, что Бату обратиться к принцам за их согласием, но он не стал этого делать, желая поскорее закрыть этот неприятный вопрос. Гордо поднял голову и, постаравшись придать своему голосу, максимум величия, громко произнес: — Мы идем на Но-во-г!

В знак того, что решение принятое им окончательно и бесповоротно, хан ударил деревянной битой по позолоченному гонгу и тот своим пронзительным звоном известил монголов об этом. Тотчас сидящие в дальнем углу шатра писцы увековечили волю хана на своих скрижалях, а стоявшие у входа глашатае стали оповещать воинов о решении Батые продолжить поход.

Подобно огромному муравейнику лагерь верховного хана копошился весь светлый день и большую часть вечера в походных хлопотах. Воины готовили оружие, чистили доспехи и чистили коней. Как истинные кочевники они не могли доверить заботу о своих скакунах рабам и пленникам. Их удел была вся грязная и тяжелая работа в лагере, и любое плохое её выполнение грозило им лишения жизни. С этим у монголов было строго, благо рабов и пленных было много и с ними не церемонились.

Правда не у всех рабов была столь короткая и ужасная доля. Были те, кто по каким-то причинам был ценен для монголов и потому пользовался некоторыми поблажками. Среди этих немногочисленных счастливцев был, и певец гусляр по имени Баян. В плен к монголам он попал, где то в районе Владимира и приглянулся самому Субудаю.

Одни говорили, что он очаровал старого полководца своим умением играть на необычном инструменте — гуслях и необычным голосом. Урянхаец Субудай хорошо разбирался в этом деле, проведя молодость в окружении мастеров горлового пения.

Другие утверждали, что Баян, рассказывал воителю о дорогах, реках и лесах Северо-Западной Руси, которые исколесил вдоль и поперек. Все, что он рассказывал, на деле оказывалось правдой, и Субудай приказал всячески заботиться о певце. С его разрешения гусляр выбрал среди пленников раба, который помогал ему передвигаться. Попав в плен Баян, сильно повредил себе ногу и был вынужден ходить, опираясь на крепкое плечо своего помощника.

Только переводчик, с которым гусляр делил маленькую походную юрту, знал, чем Баян сумел приковать к себе внимание Субудая. Во время первой встречи с воителем он показал не только свою мудрость, но и неслыханную храбрость. Он спокойно выдержал его пронзительный взгляд, что сокрушал волю людей как нож масло и приводил в трепет не раз видевших лицо смерти воинов.

В преддверии похода на Новгород, певец не был нужен Субудаю и весь вечер приготовлений, он просидел у порога юрты в компании со своим рабом.

— Кипчак сказал, что завтра войско двинет на Новгород, — негромко сказал Баян, внимательно вглядываясь в суету лагеря. — Значит, пришла твоя пора.

Под этими словами, певец подразумевал побег, о нем мечтал каждый русич оказавшийся в монгольском плену. Об этом между двумя пленниками было давно говорено, но певец все откладывал, ждал удобного момента.

— Сегодня вечером хороший буран будет. Кости так и ломит, а это верная примета — гусляр провел руками по коленям, как бы желая успокоить мозжащие суставы.

— Снег хорошо скроет тебя от глаз ночных сторожей и поможет добраться до леса, через овраг, куда сбрасываются лагерные отходы.

— Буран — это хорошо, — согласился с Баяном раб. — До леса доберусь, а вот дальше идти будет трудно. Уж очень крепко стерегут они подходы к своему стану.

Он сокрушенно вздохнул, и его слова были чистейшей правдой. Не проходило и недели, чтобы кто-то из русских пленных не попытался, бежать из вражеского лагеря. Поодиночке или малыми группами им удавалось вырваться из лап неприятеля, но всякий раз они возвращались обратно. Точнее сказать возвращались их головы. Насаженные на колья, они находились по всему лагерю, для устрашения, как оставшихся пленных, так и своих воинов.

— Что крепко стерегут, то верно. Но стерегут в основном дороги и большие тропинки, а ты пойдешь напрямик через чащу. Чащобу степняки ох как не любят и боятся.

— Ясное дело, что не любят. Там снега по пояс, а по нему далеко не убежишь.

— Убежишь, — уверенно заявил гусляр собеседнику. — Я для этого дела у кипчаков, что охраняют обоз с награбленным в Торжке со всяким добром, лыжи выменял.

Взглядом Баян показал на небольшой продолговатый сверток, сиротливо притулившийся у края кошмы.

— У кипчаков лыжи выменял? — удивился пленный, с трудом принимая слова Баяна на веру. Каждому пленному, было, строго настрого запрещалось подходить к саням, на которых лежали тюки с награбленным добром. Ослушание каралось немедленной смертью.

— Чего тут удивительно? Голод у них так желудки сводит, что они позабыли о приказе и разрешили мне посмотреть тюки двух саней, пока они потрошили баранью голову, что подарил мне Субудай.

— Баранья голова за лыжи — эти неравнозначная цена.

— Равнозначная, если к ним добавить содержимое этого мешка — Баян проворно подтолкнул к ногам раба мешок, глухо звякнувший металлом.

— Что это?

— Твой доспех, Коловрат. Негоже славному витязю, чье имя нагоняет страх на монголов, являться к людям в этом рубище.

— Ты прекрасно знаешь, что я не Коловрат. Я только сражался рядом с ним в том бою и не смог прикрыть боярину спину — с тяжелым вздохом молвил раб и порывисто сжал свои крепкие руки, остро переживая потревоженное Баяном недавнее прошлое.

Тогда чей-то ловко брошенный аркан прочной удавкой захлестнул воина и, повалив на снег, потащил в сторону от сечи. Все было сделано так быстро и неожиданно, что никто из бившихся с врагом воинов в горячке схватки не успел закрыть спину Коловрату. Миг и стрела, выпущенная из тяжелого монгольского лука, вонзилась в темно-красный плащ витязя, пробила кольчугу и поразила в сердце.

На всю жизнь, запомнил пленный как к смертельно раненому Евпатию, подскочил десятник Берке, перевернул умирающего витязя на спину и с торжествующим криком вскочил ему на грудь двумя ногами. Как захлебывающийся собственной кровью воитель стремился столкнуть с себя сапоги монгола и как безвольно упали на снег его обессиленные руки.

Спеленатый арканом воин приподнялся и попытался прийти на помощь Коловрату, но что-то тяжелое ударило его по затылку, и наступила тьма.

— Сейчас — это не имеет никакого значения. Сейчас людям нужен живой символ, воин, разгромивший страшного врага, и значит пришла пора тебе воскресать, Коловрат.

В голосе Баяна было столько силы убеждения, что у сидевшего рядом с ним человека что-то надломилось в душе, но чувствии вины продолжало её терзать.

— Я не смог защитить его. Он погиб, а я остался жив. Я не достоин его имени — глядя в сторону, глухо произнес пленник, но гусляр не услышал его.

— Сколько человек осталось в живых после этого боя?

— Говорят, что с десяток. Когда они сложили оружие, хан оказал им милость и отпустил их по домам. А я остался здесь — в голосе воина было слышно сожаление, но было непонятно, о чем он жалеет.

— Хан действительно верный данному слову отпустил их домой. На своих ногах, живыми, но только с изувеченными руками. Так повелел хан ради собственного спокойствия.

— Откуда ты это знаешь?!

— Кипчак рассказал. Я как-то раз показал, как готовят медовуху, и она развязала ему язык. Он много чего интересного тогда рассказал, а потом неделю сторонился меня. Вот так — назидательно молвил гусляр. — А теперь скажи, не потому ли ты остался в живых, что не выпустил из рук меча, а те, кто его выпустил, теперь ложки до рта донести не смогут? Те, кто сдался теперь сидят как тараканы запечные, а тебе предстоит продолжить дело Коловрата. Не видишь ли ты в этом волю господа?

— Никто не поверит, что я боярин Коловрат. Я ведь лицом на него ни капли не похож — больше по привычке, чем из несогласия молвил бывший ратник, но у Баяна имелся готовый ответ.

— А в этих краях рязанца Евпатия Коловрата мало кто знает в лицо. Да и не надо это никому. Ты ведь не лицом, а руками и сердцем будешь продолжать дело Коловрата, и бить врага. Ведь так же?!

— Да — как бы нехотя, с определенным сомнением согласился собеседник, и Баян тут же поспешил закрепить достигнутый успех.

— Сейчас главное поднять народ на борьбу с врагом. Сплотить его возле себя и бить монголов, где только можно. Сначала ватагой из местных крестьян, затем если повезет малой ратью городков, а там и княжеская дружина подойдет.

— Так уж и подойдет — усомнился собеседник.

— Подойдет — заверил Баян. — Кипчак проговорился, что Субудай очень этого опасается князей Михаила и Ярослава. Голод заставляет монголов разделиться на несколько частей, искать себе прокорм на разных направлениях и это делает их уязвимыми для внезапных ударов. Каждый удар, что ты нанесешь по ним, обернется сильный вред, а как с ними сражаться ты теперь знаешь.

— Да, знаю — молвил ратник, и кулаки его вновь сжались от злости. В этот момент ему отчетливо вспомнились слова Коловрата, говорившего, что если каждый из дружинников убьет по одному монголу, то война будет выиграна. Говоря так, воитель шутил, но в его словах была скрыта, большая истинна.

Руки воина потянулись к мешку и раскрыли его горловину. Как он и ожидал, его глаза увидели кольчугу Коловрата с грудной бляхой, на которой красовался конь. Там же лежал темно красный плащ с дырой от стрелы и следами запекшейся крови, а также шлем с маской закрывавшей лицо. Все эти вещи действительно были вещами Коловрата.

— Извини, меча достать не смог. За клинок другая цена, да и зря внимание привлекать к себе не хотелось. Кипчакам я сказал, что плащ мне нужен для тепла моей спине, шлем как чаша для гадания, и они поверили, или сделали вид, что поверили. Уж больно есть им в тот вечер хотелось.

— А кольчуга?

— А кольчугу, я попросту стащил. Так удачно стащил, что сразу молодость вспомнил, когда на торгу пироги у торговок воровал. Главное быстро спрятать на себе вещь и не показывать вида, что украл.

— Здесь почти все вещи Коловрата, как тебе удалось их найти? — спросил воин, затягивая мешок.

— Искать всегда легко, когда знаешь, где что лежит с усмешкой молвил гусляр. Кипчак проболтался, когда рассказывал, как спорили за меч Коловрата монголы. Сначала его хотел взять булгарин Гази-Барадж, но тысячник Менгу-Темир, но и он недолго владел клинком. Хан Аргасун отобрал его у него и держит в своем шатре по праву победителя.

— Победитель — пленник мрачно усмехнулся. — Примчался, когда мы Хостоврула добивали и ударил в спину.

Он хотел сказать ещё, что-то в адрес Аргасуна, но Баян прервал его.

— Не ровен час кипчак придет, а мы ещё о самом главном не поговорили. Если соберешь крепкую рать, то сможешь сделать то, что не смог сделать Коловрат. Теперь ты хорошо разбираешься в монгольских бунчуках и легко отличишь знамя чингизидов, от знамени личного тысячника верховного хана.

— Теперь смогу — согласился с ним ратник.

— Тогда одним хорошим ударом, ты сможешь заставить их отступить. Помни, Субудай больше всего боится за чингизидов. Одного Кюльхана ему монголы ещё простят, но больше никого. В противном случае по возвращению ему забьют рот камнями — гусляр замолчал, а затем положил руку на плечо собеседнику. — А теперь давай прощаться, Коловрат. Бог даст, ещё свидимся, а не даст, не поминай горьким словом.

— Свидимся, Баян. Обязательно свидимся — ответил ратник и пожал в ответ легкую руку гусляра.

Как и предсказывал Баян, к ночи разыгралась снежная метель, в которой ничего не было видно в пяти шагах. Ночью, по требованию гусляра, пленник вынес из юрты горшок с нечистотами, беспрепятственно дошел до оврага и был таков.

Так закончил свою жизнь безымянный раб и начал свою вторую жизнь, мститель Евпатий Коловрат.

Глава III. Испытание соблазном.

Коротко ли долго, но к средине марта первые монгольские разъезды достигли южных окрестностей озера Ильмень, а затем и берегов Волхва. Когда перед их глазами появились стены Новгорода, то разведчикам Субудая стало ясно, что их прихода ждали и готовились.

Проявлялось это не только в том, что с появлением на зимней дороге всадников на стенах и башнях города сразу возникло движение. Среди караульных началась суета, зазвонил набат и все стены, обращенные к правому берегу Волхва заполнили люди.

Все это за время похода для степняков стало привычным делом. Главным признаком того, что город изготовился к обороне, было полное отсутствие посада перед стенами Новгорода. На этом в самой категоричной форме настоял воевода Ратибор, чем нажил большое количество врагов среди новгородцев.

Жители Новгорода имели довольно таки своеобразную оборонную тактику. Узнав о том, что к стенам города приближается враг, они сооружали перед посадом высокий частокол, за которым укрывались солдаты для отражения натиска противника.

При этом, частокол мог не охватывать город плотным кольцом. Прижимистые на военные траты новгородцы, как правило, ограничивались частичным созданием оборонительного палисада. Если Новгороду угрожали немцы, частокол возводили на левом берегу Волхова, если владимирцы и суздальцы, то на правом берегу.

Узнав о приближении войск Бату, горожане по привычке изготовились сооружать перед посадом частокол.

— Мы завсегда палисад против ворога строили. И против ливов, и против эстов, и против самого Андрея Боголюбского — уверенно загибали пальцы на руках спорщики, когда на вече обсуждался вопрос о подготовке города к осаде.

— Никто так Новгорода и не взял, и монголом с ханом Бату его не взять. Отобьемся! — уверено говорили сторонники Твердило Ивановича, азартно потрясая кулаками.

Для того чтобы произвести слом в сознании горожан и согласиться с требованиями воеводы Ратибора, тому пришлось обратиться за помощью к беглецам из Торжка. Доставленные разведчиками воеводы в Новгород, новоторы рассказали об осаде родного города, и какую помощь монголам в этом деле оказали посадские строения.

Только глядя на изможденных мучениями людей, слушая их рассказы об ужасах творимых пришельцами, новгородцы согласились на снос всех деревянных построек перед внешними стенами города. Единственное, что горожане отказались сносить был высокий палисад на правом берегу Волхова, охранявший район Торжища и торговые склады ганзейцев, в торговый союз с которыми вступили новгородские купцы.

Как не доказывал Ратибор вече, как не убеждал купцов в опасности оставления этих деревянных сооружений, все было бесполезно. Новгородцы упрямо доказывали, что этот палисад является частью оборонительных линий города и убирать его — означало нанесение защите Новгорода серьезного ущерба.

— Смотри, какие высокие стены у этого палисада. Не всякая лестница до его края достанет — увлеченно доказывали новгородские "Фемистоклы" воеводе, не желая слышать ни каких его аргументов в защиту своего мнения.

— Ну и что, что из них монголы настил соорудят или забросают обломками ров? Даже, если мы все уберем, они эти доски и бревна из соседних деревень доставят.

— Доставят, не спорю, но зато, сколько время при этом зря потеряют. А тут все рядом, под боком, в готовом виде — доказывал воевода, но его не слышали. Мысль о том, что столь основательно сооруженные склады и амбары нужно было разбирать, являлась для "золотых поясов" невыносимой.

— Мы для чего вас с князем пригласили? Чтобы защищать Новгород — вот и защищайте его — продолжало стоять на своем вече и Ратибору так и не удалось сдвинуть дело с мертвой точки. Палисад на правом берегу Волхова остался, но все содержимое торговых складов было переправлено за реку, в Детинец, а точнее сказать на подворье архиепископа Новгородского. После того как Новгород получил статус вольного города и власть перешла из рук князя в руки вече, Детинец перестал быть место княжеской резиденции.

Не желая порождать раздор среди первых людей города, вече решило передать Детинец со всеми его сооружениями во владение новгородского архиепископа, что и было сделано. Приглашенный же князь и его советники селились в те дома и хоромы, которые им отводили новгородцы и зачастую эти места отражали степень уважения вече к князю.

Ярослава Всеволодовича, несмотря на то, что он так много сделал для защиты Новгорода от немцев, ливов и эстов часть именитых купцы откровенно не любили. Своими активными действиями против Ордена Меченосцев, князь ставил под угрозу их торговый союз с Ганзой. Ради этого они закрыли глаза на то, что немцы захватили Юрьев и все другие русские владения по ту сторону Чудского озера, что в свое время простирались до самой Двины.

"Немцы", а именно так называли их в народе, сорвали два похода князя Ярослава, которые должны были отшвырнуть крестоносцев к берегам Двины. Вернуть Юрьев с прочими русскими землями и закрепить переход эстонских земель под управление Новгорода.

Дело кончилось тем, что захватившие власть в городе "немцы", одним из вождей которых был Твердило Иванович выставили Ярослава вон из города, нанеся князю смертельное оскорбление. Воспользовавшись моментом, они заключили союз с Ганзой, но как показали дальнейшие события, очень поспешили. Балтийские немцы предоставили Новгороду куцые права, не пустив новгородские корабли в свои гавани для свободной торговли. Хитрые немцы скупали все нужное в Новгороде, увозили русские товары на своих кораблях, привозя взамен свои изделия по установленным ценам. Пословица "за морем телушка полушка да рубль перевоз" родилась как раз в это время и по этому случаю.

Кроме этого, расценив захват Юрьева и всего западного берега Чудского озера как слабость русских, господа тевтоны решили подчинить себе сначала Псков, затем Новгород и сделать Балтийское море — "немецким морем".

Сказано — сделано, и рыцари Ордена двинулись в поход и внезапным наскоком захватили Псков и посадили в нем своих правителей — фогтов. Вот тогда новгородцы поняли всю пагубность своей политики и униженно прося, обратились за помощью к Ярославу. Князь не стал вспоминать старые обиды и помог усмирить крестоносцев, но заставил новгородцев принять своего сына Александра, принимавшего участие в походе на крестоносцев.

"Золотые пояса" не могли отказать князю. Скажи они нет и поднявшие голову "патриоты" вышвырнули бы их из города. Для Новгорода это было привычным делом и "немцы" согласились, в глубине души лелея надежду на реванш. Александра, воеводу Ратибора и его дружину приняли, но тут же, за глаза, стали называть его "волчонком". Ибо нрав и характер у молодого княжича был отцовский.

Стоит ли удивляться, что Александр Ярославович был поселен вместе с Ратибором в южной части Подворья, примыкавшей к Людской части города.

Именно туда, по мосту через Волхов поскакали гонцы хмурым мартовским утром с тревожным известием. Которого так ждали и которого так боялись. Ежедневно в Софийском храме проходили молебны о спасении Новгорода от злых агарян. Икону, что по преданию спасла город от воинов Андрея Боголюбского, пронесли по всем стенам города и палисаду вокруг Торжища.

Многие горожане делали богатые вклады для нужд храмов и церквей, давались обеты и возносились молитвы. Другие усердно зарывали в подвалах и схронах чугунки и горшки доверху набитые серебряными и золотыми монетами. Третьи точили мечи, ковали стрелы и правили доспехи. Ворога по имени Батый ждали и он пришел.

Следуя своей излюбленной тактики, сначала монголы принялись со всех сторон объезжать палисад Торжища, пытаясь спровоцировать русских воинов на стрельбу из луков. Таким образом, степняки определяли дальность полетов стрел у противника, что было очень важным элементом их тактики.

Судя по тем выстрелам, что выпросили монголы своими скачками, дальность луков урусов заметно уступала дальности их собственных луков, равно как и точность стрельбы. Об этом сотник Берке, назначенный Субудаем на место погибшего Кокэчу доложил полководцу.

— Много убитых?

— Никого, только двое раненых. Будет приказ обойти весь город? Лед на реке крепок. Кони по нему без труда пройдут, но за озеро не уверен. Наверняка у берега есть места, где бьют ключи и лед тонок — сотник беспристрастно взглянул на Субудая, выражая полную готовность исполнить любой из его приказов.

— Пока незачем лишний дразнить урусов. Может, удастся уговорить их сдаться, — Субудай замолчал, представив себе, что он сделает с городом, который стал причиной гибели его младшего сына. — Приведи ко мне кипчака с певцом и будь готов сопровождать к стенам города.

— Будет сделано, великий — не моргнув глазом, молвил Берке, всем своим видом демонстрируя презрение к смерти и покорность воли полководца.

Субудай специально решил послать на переговоры певца. Вид живого и невредимого соотечественника среди парламентеров должно было вызвать доверие у горожан и убедить открыть монголам ворота города.

Этот прием не всегда срабатывал. В особенности при осаде Рязани и Владимира, но старый полководец неотступно следовал ему. Он никогда не забудет, как после Калки, поддавшись заверениям бродника Плоскини, ему в плен сдался киевский князь Мстислав со всей своей дружиной, под обещание не проливать крови.

Тогда, Субудай сдержал данное им пленным слово. Никто из них не был казнен монголами. Урусов просто связали, бросили на землю и, положив на них доски, задавили тяжестью вставших на них воинов славящих великого Чингисхана.

Чтобы придать значимость словам, которые должен был произнести урусам кипчак, монголы развернули целое представление. На расстоянии больше пролета русских стрел был установлен узорчатый трон Батыя, изготовленный китайскими мастерами, взятый в поход для проведения торжественных церемоний.

Обычно, Саинхан обходился походным троном, но ради соблазнения Новгорода, он решил достать из ханских запасов это сокровище. В окружении телохранителей, Батый уселся на него облаченный в синий теплый халат с красными отворотами. По правую руку от него расположились братья чингизиды, также облаченные в нарядные одежды, опоясанные богатыми саблями и мечами.

По левую руку от верховного хана встали его жены в нарядах из парчи. Легкий мороз пробивал их одеяния, но они стойко переносили это испытание, тихо проклиная уруских мальчишек облепивших верх палисада и показывающие на них пальцами.

Перед троном, на ярких узорчатых коврах были положены ларцы, из которых на новгородцев смотрели груды золота, серебра и жемчуга. Небрежно, друг на друга были разложены богатые одежды, многочисленные отрезы дорогой заморской ткани и головные уборы, отороченные мехом. Отдельно от них лежали доспехи, щедро украшенные золотыми вставками, мечи с замысловатыми насечками и всевозможными узорами.

Кроме этого монголы поставили два низких стола и уставили их всевозможными яствами. Здесь были блюда с мясом, дымящимся пловом, а также стояли различные кувшины с питьем.

Дары, которые верховный хан представил новгородцам, завораживали взор, пленили душу и не позволяли отвести восхищенных глаз. Монголы ничего не жалели из своей добычи, чтобы пробудить в урусах чувство жадности и при помощи этого порока принудить открыть ворота Новгорода. Прием старый, всем хорошо известен, но вместе с тем беспроигрышный. Мало кто из людей мог устоять перед столь могучим соблазном. Одно дело слышать об этом от кого-то другого и совсем иное столкнуться с подобным соблазнительным искусом самому.

Стоит ли говорить, что стоящие на верхушке палисада зрители были потрясены открывшейся их взору столь величественной и незабываемой картиной. Теперь дело стало за говорливым кипчаком и русским певцом, рядом с которыми встал в могучем облачении сотник Берке. Субудай специально отрядил к переговорщикам этого рослого и могучего воина, чей вид должен был внушать урусам почтение и уважение к верховному хану, внуку Чингисхана.

— Великий хан Бату властитель многих земель рад приветствовать жителей Новгорода и его князя Александра. Он пришел к стенам вашего города с миром и дружбой и в знак подтверждения правдивости своих слов намерен подарить вам эти скромные дары. Пусть князь и первых вельмож города выйти к нему, попробуют угощения с его щедрого стола, и возьмут дары из его сокровищницы.

Льстивые слова неудержимым потоком, лились из уст переводчика, очаровывая сознание новгородцев. Однако вид многочисленных воинов заполонивших все пространство перед палисадом, а также рассказы беглецов из Торжка, заставляли новгородцев проявлять разумную осторожность.

— Что привело хана Бату к стенам Новгорода!? И что хочет он от нас в замен своих даров?! — донеслось с верхушки частокола.

— Великий хан Батый хочет заключить с городом Новгородом торговый договор и военный союз, который будет выгоден для нас всех. Ради этого он готов пожаловать вас новыми землями, городами и богатой данью с них, а также в случае необходимости оказать помощь своим войском или попросить её у вас — продолжал заливаться сладкоголосым соловьем переводчик.

Все слова, которые он должен был сказать от лица верховного хана, кипчак знал наизусть. Однако ради соблюдения правдивости, время от времени он с почтением поглядывал на стоявшего рядом с ним сотника Берке, создавая впечатление, что переводит его речь.

— С чего это нам выпала такая честь от хана Бату!? — продолжал вести допрос посла Рача, что в числе других дружинников находился на верхушке палисада.

— Великий хан Батый слышал много слов и рассказов о вашем славном городе и хочет иметь его своим первым союзником на Руси. Поэтому он хочет видеть вашего князя или бояр в своем шатре, чтобы воздать им должную честь и обсудить начало переговоров. Кроме этого, великий хан с братьями хочет отдохнуть в вашем городе после долгого похода.

— Если хан Бату хочет отдохнуть у нас, мы будем только рады этой чести. Сейчас спустим лестницы, и пусть он поднимается к нам со всей свитой. У нас места для всех хватит — предложили новгородцы, но получили быстрый отказ.

— Великому хану Бату не предстало входить в город по лестнице. Откройте ворота, и он торжественно въедет в Новгород как подобает его чести и положению — горделиво отрезал кипчак.

— Без разрешения князя Александра мы не имеем право, это сделать.

— Так позовите его! Великий хан намерен разговаривать только с князем или его вельможами, а не с простолюдинами — потребовал кипчак. Подыгрывая ему, Берке нетерпеливо повел плечами от чего весь его доспех пришел в живописное движение.

— Князь Александр скоро будет — прокричали ему в ответ, и возникла пауза. В наступившей тишине было хорошо слышно, как переговаривались облепившие палисад новгородцы, как перекликались кони воинов из личной тысячи хана Батыя. Все напряженно ждали и неожиданно для всех, раздался громкий голос Баяна, до этого момента сумрачно молчавшего.

— Льстивые агаряне убить вас хотят! Кормов и стрел у них мало и боятся они князя Ярослава! ... — Баян хотел крикнуть что-то ещё, но кипчак коршуном бросился на гусляра и вцепился ему в горло руками. Завязалась отчаянная борьба, в которой победителем вышел Баян. Он коленом ударил в пах своему противнику и, отцепив его руки от своего горла, отшвырнул кипчака от себя прочь. Расправив плечи, гусляр собрался вновь крикнуть застывшим от изумления новгородцам, но не успел.

Стоявший рядом сотник Берке выхватил из ножен свою саблю и одним ударом срубил голову гусляра. Так и не успев ничего выкрикнуть, она кубарем покатилась по белому снегу, оставляя за собой кровавую дорожку.

Обезглавленное тело неожиданно повернулось в сторону монгола и сделало по направлению к нему шаг. Все это вызвало у Берке суеверный страх и, защищаясь от чар "злых урусов", он вновь взмахнул саблей и мощным ударом, наискось развалил тело гусляра. Из рассеченной груди вывалилось сердце и покатилось к ногам кипчака, в ужасе от него отскочившего.

Спрятавшись за спину Берке, он пронзительно закричал: — Если не откроете ворота, великий богатур Субудай сожжет Новгород, а всех жителей предаст мучительной смерти!

В ответ кипчаку с палисада прилетела стрела, гулко вонзившаяся в щит сотника Берке, прикрывшего переводчика. Не дожидаясь новых смертоносных посланий от новгородцев, посланники верховного хана, не сговариваясь, бросились бежать к рядам тысячи Батыя, что к этому моменту пришли в движение.

Причиной пробудившей их активность являлось появление у русских луков, бьющих на дальнее расстояние, и били они не по воинам или убившего певца Берке, а по самому хану Батыю. Одна из стрел сразила стоявшего у подножья трона телохранителя верховного хана, другая вонзилась в спинку трона на ладонь от головы Саинхана.

От испуга, позабыв о своем величии, Батый кубарем скатился с трона и поспешил укрыться за спинами воинов, быстро выстроившихся непреодолимой стеной между ним и стрелами урусов. Одновременно с этим на разные голоса пронзительно завизжали жены чингизидов, бросившиеся прочь от гудящей смерти, внося панику в войско монголов.

Возникшая суматоха среди нежданных гостей только развеселила новгородцев. Раздался язвительный свист, хохот и толпа стала выкрикивать на ходу придуманные оскорбления типа — Ату Бату!! Ату Бату!!

Когда князь Александр появился на палисаде, веселье было в самом разгаре. Стоявший возле воротной башенки сотник Гореслав стал увлеченно рассказывать князю о случившемся, указывая на обезглавленное тело гусляра, но монголы помешали ему. По знаку Субудая, убедившегося, что Батыю ничто не угрожает, отдал приказ об ответном ударе.

Стрел у монголов действительно было мало, но для того чтобы сохранить честь лица, они взялись за луки и дали залп. Черной тучей устремились их стрелы к частоколу новгородцев перед Торжищем, раня и убивая тех, кто посмел отвергнуть дары верховного хана, и покусились на его драгоценную жизнь.

Били монгольские луки далеко и метко, и многих из тех, кто находился на верху палисада, этот залп оказался неожиданным. Одна из них чуть было не попала в князя Александра, но стоявший рядом с ним Ратибор подставил щит, а когда опасность миновала, энергично погрозил кулаком Субудаю. Тот одиноко стоял на возвышенности и цепким взглядом рассматривал стены города в поисках у них слабого места. Опытный воевода сразу вычленил среди мелькавших тел и лиц, самого опасного для Новгорода человека.

Когда все улеглось, воины отошли от стен города и принялись разбивать лагерь, к Субудая навестил наставник Шаген. В его обязанность входил наблюдение за состоянием оружия у монгольских воинов. За использование чужого оружия сабли и стрелы по закону Чингисхана полагалась смерть и специально отобранные наставники следили за его исполнением. Все стрелы, все сабли и мечи, найденные воинами на поле битвы, немедленно приносились им, и они решали их дальнейшую судьбу.

Стрела, попавшая в трон Саинхана, привлекла внимания Шагена, ибо она была ему знакома. Взяв её, он сразу отправился к верховному темнику.

— Человек, от стрелы которого погиб твой сын Кокэчу находится в городе — сказал Шаген, низко поклонившись Субудаю и стараясь не смотреть в его зрячее око.

— Откуда тебе это известно!? — гневным голосом воскликнул богатур, готовый немедленно покарать человека потревожившего его, не затянувшуюся рану.

— Стрела, ранившая Кокэчу и стрела, угрожавшая жизни Саинхана схожи — не разгибаясь, промолвил Шаген и почтительно передал воителю короткий арбалетный болт, выпущенный из самострела Рачи.

Как бы плохо не видело око старого полководца и, несмотря на то, что стрелу, убившую сына сжег во время гадательного ритуала верховный шаман, он быстро убедился в правдивости слов наставника.

— Хорошо, иди — коротко бросил он Шагену и тот радостно покинул юрту Субудая.

От неожиданной новости, кровь прилила к лицу воителя. Воистину бог Сульде испытывает его Субудая, не позволив ему без боя взять Новгород и, указав, что за его стенами находится убийца его сына.

Бросив стрелу рабу и приказав хранить её, старый полководец поклялся взять город, найти убийцу и утопить его в собственной крови.

Месть захлестнула разум и сердце Субудая, и такая же месть, но уже радостная царила в душе беглеца Коловрата.

Благополучно вырвавшись из лагеря монголов и на лыжах ускользнув от глаз охранных застав, он сумел добраться до небольшой деревушки, чудом избежавшей разорения монголов.

— Что вы тут сидите!? Агаряне в десяти верстах от вас, не сегодня так завтра найдут вас и всех вырежут! — набросился он с упреками и угрозами на обалдевших от страха людей.

— Может, не найдут?! Может, пронесет?! — говорили ему в ответ крестьяне не желавшие бросать свои дома и постройки.

— Как же, пронесет. Они голодные и кони у них не кормленые. Каждый клочок сена у них на вес золота. В ваших запасах их спасение, поэтому искать они вас будут и найдут. Будьте спокойны — вывалил безжалостную правду на головы поселян Коловрат, чем породил шквал уныния. В том, что стоявший перед ними человек говорит правду, никто не сомневался. Его вид говорил сам за себя.

— Чего же нам делать боярин?! Расскажи, коли ты их так хорошо знаешь!

— Семьи в лес отправить, в чащобу, туда, где кони их пройти не смогут, а самим в ватагу идти под мое начало.

— В ватагу!? Уж больно ты скор, боярин. А как же бабы, дети, родители!? — недовольным гулом взорвались крестьяне, но Коловрат не стал их слушать.

— Вы спросили — я ответил. Вам решать, что делать дальше, в ватагу собраться или под агарян лечь. Неволить никого не буду. Дайте только попить, немного хлеба с собой и укажите дорогу на Вжецк. Буду с его воеводой говорить, как агарян бить.

Решимость Коловрата поколебала души поселян, но полностью сломить ситуацию в его пользу помогла Судьба в лице молодого парня прискакавшего на взмыленном коне. Его послали посмотреть стожки сена на дальнем покосе, где он наткнулся на разведку монголов.

— Агаряне пришли!! Скоро здесь будут!! — выпали парень, и паника разом охватила крестьян. Неизвестно, что было бы дальше, но Коловрат быстро взял дело в свои руки.

— Много агарян!? — спросил он, подойдя к вестнику несчастья.

— Много, много — испуганно затараторил тот.

— Сколько, много?

— Много — продолжал твердить парень и Коловрат обреченно махнул рукой и направился к воткнутым в снег лыжам.

— Куда ты, боярин!? А мы!?? — заголосили испуганные поселяне, ощутившие дыхание жареного петуха и Коловрат стал действовать.

— Ты, ты и ты уведите в лес женщин и детей, а остальные будем гостей встречать. Тащите топоры, рогатины, дубины, вилы, серпы и оглобли.

— А оглобли, зачем? — удивился один из крестьян.

— Тащи, потом увидишь — коротко приказал Коловрат и крестьяне, разбежались.

Трудно, ох и трудно давался ему этот первый шаг на воле. Никто из оказавшихся рядом с ним людей не были воинами и уверенности в том, что они смогут защититься от монголов, не было никакой. Очень могло случиться, что все защитники безымянной деревеньки погибли бы под саблями и стрелами врагов и Коловрат бы вновь сгинул в вечность, на этот раз безвозвратно, однако Судьба была к нему милостива в этот день.

Бросившегося в преследование парня монголов было не больше десятка. Точнее сказать ровно девять человек, ибо смерть нет, нет, да косила ряды захватчиков. Ворвавшись в панике оставленную урусами деревню, о чем говорили многочисленные следы, ведущие к лесу, монголы сразу бросились к настежь распахнутому амбару, внутри которого виднелись находящиеся там съестные припасы. Коловрат специально приготовил такую ловушку, и голодные враги в неё попались.

Оставив снаружи одного конного, который в случае опасности должен был подать знак и пустить в небо тревожную стрелу, они гурьбой бросились внутрь, стремясь насладиться правом победителя.

Сидевший на коне монгол ещё не успел пройти всей тяжелой школы армии Темучина. Он больше смотрел не по сторонам, как и предписывалось часовому, а жадно заглядывал внутрь амбара, где орудовали его товарищи. Поэтому он попросту просмотрел появление Коловрата с вилами в руках. Они, конечно, не могли пробить толстый кожаный доспех с медными бляхами, но вполне могли нанести вред здоровью всаднику.

Пока воин решал, крикнуть ли ему товарищей, послать тревожную стрелу или застрелить неизвестно откуда взявшегося неприятеля, тот стремительно швырнул в него свои вилы. Их острые зубья насквозь пронзили ногу всадника, и намертво пригвоздив его к седлу. Вскрикнув от боли, противник выпустил из рук лук и, позабыв обо всем, попытался освободить покалеченную ногу. Каждое его движение отдавалось жуткой болью, но он недолго испытывал мучения.

Пока монгол боролся с вилами, Коловрат птицей пролетел отделяющее его пространство от всадника, счастливо увернулся от копыт взбрыкнувшего от боли скакуна и, ухватив противника за плечо, опрокинул его навзничь. Орущий от раздирающей боли монгол попытался вцепиться руками в лицо своего мучителя, однако тот проворно полосонул его по горлу коротким сапожным ножом и отскочил в сторону. В том, что враг обречен на скорую смерть он ни секунды не сомневался, за время пребывания в плену, он хорошо научился резать горла баранов.

На крик часового из амбара выскочили двое с саблями в руках. Такой опытный воин как Мунгу-Буга мог в одиночку разогнать толпу необученных людей, но, к сожалению, сегодня был не его день. Сосредоточив все внимание на Коловрате выхватившего из-за пояса топор, он пропустил удар притаившегося у двери амбара кузнеца. Привычным движением руки он опустил свое оружие на голову десятнику, и свет навсегда погас в его очах. Когда же помощник Мунгу-Буги пожелал наказать кузнеца, посмевшего поднять на монгола руку, ему в спину угодила рогатина. Брошенная с другой стороны дверей амбара, она с легкостью разворотила своими зубьями его легкие и сердце, и сраженный воин тотчас рухнул на землю бесчувственной грудой мышц и костей.

Перед тем как тяжелая дверь амбара с грохотом захлопнулась и была подперта снаружи крепким колом, а затем и вовсе закрыта на засов, из урусской ловушки успели выбежать еще двое воинов, но и их ждала злая участь.

Противостоять хорошо вооруженным и знающим толк в рукопашной схватке воинам, крестьяне не могли, но вот нанести удар способный нанести вред своему противнику, было нетрудно. Главное знать, куда бить и обладать внутренней уверенностью.

Толи со страха, толи просто повезло, но один из топоров брошенный ватажниками Коловрата попал в колено одного из воинов. От резкой боли тот запрыгал на месте, потерял равновесие и упал лицом вниз, поскользнувшись на опрелом снегу.

Другой монгол попытался прикрыться щитом от удара оглоблей, но в самый последний момент коварный урус изменил направление своего удара. Припав на одно колено, он обрушил свободный конец оглобли на голени своего противника и сбил его с ног.

Обоим воинам не было суждено больше подняться с земли, ибо набежавшие крестьяне добили их топорами, дубинами и вилами.

Ещё один монгол попытался вылезти из амбара через открытое окно. Оно было создано специально для проветривания, но оказалось узким для одетого в доспех человека, пусть даже в кожаный. Пока застрявший в проеме воин пытался вырваться из этих коварных объятий к нему подбежал Коловрат и только что обретенным клинком снес ему голову.

Потрясенные столь неожиданным успехом, ватажники хотели перебить оставшихся в амбаре монголов, но Коловрат не дал им этого сделать. Хорошо зная тактику врага, не действовавшего в одиночку, приказал срочно грузить на коней врагов оставшийся припас и уходить в лес.

Когда его приказание было выполнено, Коловрат поджег соломенную крышу амбара. Рыжие языки огня быстро заплясали взад и вперед по кровле и вскоре, во внутреннее пространство амбара повалил дым. Как кричали, как били в запертые двери, находившиеся внутри монголы. Возможно, в этот момент они вспомнили женщин и стариков, которых они сжигали заживо в их каменных церквях. А возможно они просто бились, из всех силы пытаясь с отчаянием дикого зверя вырваться из этой ловушки.

Коловрат был прав, настаивая на быстром уходе. Не прошло и получаса, как привлеченные дымом и запахом гари, в деревню ворвался ещё один десяток, а затем и третий. В борьбе с ними Коловрат никак бы не смог одержать победу, но вот нанести новый урон он смог.

Зная, что монголы обязательно попытаются догнать убийц своих товарищей, он специально приказал вести коней по дороге, не заметая их следы. Когда десятник Неврюй бросился в преследование, его ждал неприятный сюрприз. В одном месте, где деревья близко подходи к краю дороги, скачущие вперед всадники, налетели на натянутый аркан. Один его конец был прикреплен к дереву, другой находился в руках у Коловрата, в нужный момент, поднявший припорошенный снегом канат на уровни груди.

Сразу вслед за этим, на скучившихся людей упали два подрубленных дерева. При этом они падали с таким расчетом, чтобы накрыть монголов своими ветвями и спереди и сзади. По счастливой случайности деревья не накрыли трех всадников, которые поспешили ретироваться прочь, увидев, как много народа набросилось на их поверженных товарищей.

Когда они вернулись с подкреплением и с особой тщательностью стали забрасывать стрелами все придорожные кусты, противника уже не было и в помине. Только пять обобранных тел, сиротливо чернели посреди снегов.

В виду наступления вечера командир третьего десятком отказался от преследования. Найденных стогов сена и соломы с крестьянских крыш вполне хватило для прокорма всей сотни на несколько дней. Всю вину за потери людей, он благоразумно возложил на Мунгу-Буга, Неврюя, вместе с двумя солдатами бежавшего с поля боя. Он прислал их пред грозными очами сотника Берке, который недолго думая приказал сломать их хребты.

— Не было в моей сотне трусов и не будет! — жестоко обосновал он свой приговор, но перед смертью, Неврюй пожелал сказать сотнику несколько слов.

— Говори, но коротко — нехотя согласился Берке.

— Господин, я узнал того, кто командовал урусами в нападении на мох солдат и солдат Мунгу-Буга — сказал Неврюй, покорно склонив голову перед Берке.

— И кто же это был?

— Это был урус Коловрат. Я узнал его по красному плащу и шлему с маской сокола.

— Ложь! — гневно вскричал Берке. — Я убил Коловрата, вот этой самой рукой!

Словно в доказательство сказанных слов сотник яростно взмахнул рукой над головой провинившегося десятника и гневно потряс ею.

— Но это точно был Коловрат, господин! Того же роста, с бородой и в той же кольчуге с изображением коня на груди! Я хорошо это запомнил! — принялся уверять сотника Неврюй, чем только ещё больше распалил его гнев.

— Ты врешь, собака! Коловрат мертв! Мертв! Он не дышал, когда выполняя волю верховного хана Бату и богатура Субудая, я забрасывал его тело камнями!

— Нет, господин! Нет! Это был урус Коловрат! Видимо бог Сульде отпустил его из своего царства!! Я хорошо видел на его плаще пятна крови и след от стрелы, а на шлеме была заметно вмятина от удара!

— Ложь!! От туда никто не возвращается! — Берке вперил свой пламенный взгляд, в лицо бывшего десятника, пытаясь увидеть в них хоть намек на хитрость, но ничего этого он не увидел. Неврюй был точно убежден, что видел убитого русского витязя.

Обозленный ещё больше своим открытием, сотник выхватил из ножен саблю и занес её над Неврюем.

— Признайся честно, что ты все это выдумал, и я подарю тебе жизнь, Неврюй! Клянусь богами, я сдержу слово, если ты скажешь правду.

— Нет, господин. Перед лицом смерти мне незачем выдумывать небылицы. Это действительно был Коловрат.

— Ты, хорошо, подумал?!

— Да — коротко сказал Неврюй и Берке разрубил ему голову.

Слух о том, что Берке казнил десятника путем пролития крови, быстро дошел до Субудая и тот затребовал сотника к себе на расправу.

— Это правда, что ты нарушил Ясу и казнил монгола пролив его кровь? — спросил темник, требовательно вперив свой взгляд в лицо сотника.

— Я не нарушал Ясу, господин. Я казнил Неврюя за вранье, которым он пытался спасти свою никчемную жизнь.

— И в чем оно заключалось?

— Он говорил, что в деревне на его людей напал уруса Коловрат, которого я убил этой зимою.

— Коловрат? — удивился Субудай, — он, что вернулся из мира мертвых?

— Именно так и утверждал бывший десятник Неврюй и за эту ложь я его казнил пролив кровь.

— Ты правильно поступил, Берке, — после короткого молчания сказал Субудай. — Ложь всегда была недостойна монгола, а такая откровенная тем более. Он кому-нибудь ещё об этом рассказывал?

— Нет, только мне, господин.

— Вот и хорошо. Не стоит этой сказке о мертвом враге гулять среди живых воинов и смущать их души — Субудай кивком отпустил сотника и погрузился в размышление.

Оценивая события последних дней, он пришел к выводу, что кто-то его предал. Пытаясь убедить новгородцев открыть ворота, старый полководец сделал все, как было нужно. Лазутчики докладывали, что верховная власть в Новгороде принадлежит купцам, готовым ради своей выгоды на союз с монголами, но что-то не сработало.

Возможно, он ошибся, отправив в посольство к воротам гусляра, посчитав его простым предателем, которые всегда были среди всех народов. Возможно, Берке привез ему не все головы беглецов из Торжка, и они рассказали о бесчинствах монголов. А возможно, всему виной уруские шаманы, способные видеть в отражении воды.

Все может быть, но сейчас это было не важно. Главное он точно знал, что убийца его сына сейчас находится в Новгороде, он стоял на стене во время переговоров и имел особые стрелы, бьющие дальше монгольских луков. Всего этого было достаточно, чтобы убедить Субудая в правильности принятого им решения о походе на "злой город" урусов.

Глава IV. Испытание огнем.

Палисад, прикрывающий Торжище не представлял для монголов большой трудности. Штурмовые лестницы нужно высоты и арканы для покорения стен у них быстро нашлись. Гораздо большая трудность для степняков являло собой их вооружение.

Погибший гусляр не зря кричал, что у монголов мало стрел, их действительно было мало. После штурма Торжка ни у одного из воинов Субудая имелся полный колчан стрел. Пытаться с таким запасом стрел взять Новгорода означало играть с противником в поддавки, так как стрельба из лука был одним из главных козырей степняков при штурме любого вражеского города. Искусные стрелки, они выбивали со стен обороняющихся воинов противника, и остановить лезущих на стену кочевников было некому.

Проблема была серьезной, но отнюдь неразрешимой. У многоопытного Субудая были свои способы решения подобных задач. Монголам нужны были новые стрелы, и они получили их у урусов.

Посланные по окрестным деревням и селениям воины быстро нашли кузнецов и под угрозой смерти заставляли, и работать на благо империи чингизидов. Местные урусы были противнее и злее чем живущие у кипчаков и огузов. Видимо из-за тяжелого северного климата их спины не так быстро сгибались в отличие от спин южан, но это было делом времени. Когда на глазах у кузнецов начинали мучить их жен и детей, они не только соглашались взять в руки молот и работать, но также показывали, где находятся запасы спрятанного железа.

По показанному им образцу, они днем и ночью изготавливали наконечники для стрел. Пока этот процесс приносил по несколько сотен наконечников в день, но Субудай знал, что скоро их число будет исчисляться тысячами.

Другие урусы изготавливали древки для стрел и оперения для них. Одним словом помогали захватчикам в борьбе с засевшей в Новгороде княжеской дружиной.

Не испытывай войско монголов такую сильную нужду в съестных припасах, Субудай никогда бы не отдал приказ о штурме русских укреплений на правом берегу Волхова. Главная добыча монголов находилась на левом берегу, за толстыми городскими стенами, однако обстоятельства вынуждали его нанести первый удар именно там.

По донесениям разведчики за деревянными укреплениями находились торговые склады, в которых хранили зерно, главную ценность для монголов на этот момент. Не считая князя Александра и его воеводу откровенными дураками, Субудай предполагал, что они могли унести часть провианта на левый берег, но он не был в этом до конца уверен. Удача ему всегда сопутствовала, и Субудай надеялся, что она не отвернется от него и в этот момент. Воитель, хорошо знал, что перевоз зерна долгий процесс и кое-что обязательно должно попасть в руки его воинов.

Однако даже русские успели вывезти, он все равно должен был послать их на штурм этого укрепления. Об этой причине он не сказал ни одному из чингизидов, ни Бурундаю, ни даже Бату и только лишенный языка раб знал, в чем было дело так как слышал Субудай разговаривал с богом Сульде прося у того помощи и совета.

И эта причина была ужасна по своему содержанию и проста по природе. Монгольская армия нуждалась в сокращении числа голодных желудков своих воинов и чем быстрее это произойдет, тем будет только лучше, для тех, кто останется в живых.

Определяя, чьи солдаты будут принесены в жертву, старый полководец ни колебался, ни минуты сомнения. С легкой душой он отдал на заклание воинов из тысяч Аргасуна и Бурундая.

Первый был чересчур заносчив по отношению к Бату и Субудаю и кровопускание воинской силы излишне самоуверенного родственника Чингисхана будет полезным и богоугодным делом. Что касалось Бурундая, то одержав победу над русским князем Юрием, он посчитал, что настала пора ему быть главным темником монгольского войска, и он стал осторожно плести интриги против Субудая.

Верховный хан Бату продолжал держать сторону старого полководца, но вот молодые чингизиды с радостью подхватили интриги Бурундая. Позабыв все прошлые заслуги полководца, они стали энергично нашептывать Бату, что во время похода выросла и окрепла достойная смена облезлому одноглазому верблюду, которого следует отправить на покой.

Лучшим способом обезопасить себя от происков молодого и энергичного конкурента — это дать ему возможность разбить кровь свой лоб. Сказавшись больным, он с легкостью уступил верховное командование штурмом Новгорода Бурундаю, посоветовав при этом, дать тому в помощники Аргасуна.

Предпринимая столь рискованные действия, Субудай не очень сильно рисковал. Бурундай рвется на его место, так пусть докажет всем делом, что он лучше темник монгольского войска и расколет "деревянный орех" урусов. Возьмет Торжище и добудет зерно — очень хорошо. У Субудая есть куда дальше двигать это молодое дарованием. Не сможет, оконфузится и тут же потеряет лицо перед царевичем. На востоке неудачи и позор военачальника помнят дольше и охотнее, чем в отличие от запада.

Лежа у себя в юрте, Субудай умело изображал из себя больного человека, а в то время, десятки, если не сотня глаз и ушей, умело собирали ему информацию о каждом шаге конкурентов.

Навязав Бурундаю, в помощники по штурму Аргасуна, Субудай поступил очень умело. Спесивый родственник Чингисхана, не захотел иметь над собой командиром безродного Бурундая и основательно переругался с ним при подготовке штурма Торжища.

Постоянно напоминая, что именно его тысяча смогла разгромить Коловрата, он выторговал у Батыя право атаковать отдельно от остальных войск.

— Мои воины на крыльях перелетят через забор урусов и первыми захватят их запасы зерна. Пусть никто не претендует на припасы, что захватят мои воины, ибо они заплатят за это своей кровью!

Хвастливые слова Аргасуна, вызвали не шуточное недовольство среди чингизидов. Чьи воины не были привлечены к штурму. Между ними и Аргасуном, разгорелся яростный спор за право распоряжаться шкурой неубитого медведя.

Даже вмешательство Батыя не смогло полностью погасить разбушевавшиеся страсти. Орда и Шейбани потребовали от брата включить и их воинов в предстоящий штурм, но верховный хан четко придерживался совета полученного от Субудая.

— Эту часть города будут штурмовать воины Аргасуна и Бурундая, но не вся добыча, захваченная у урусов, будет отдана им — изрек Бату к негодованию Аргасуна.

— И сколько частей зерна и фуража хочет взять у моих людей верховный хан!? — задиристо поинтересовался некровный родственник, вызывающе сцепив руки на своем поясе, где у него висела сабля.

Подобное поведение незамедлительно вызвало ответную реакцию у телохранителей Бату. Они угрожающе застыли по направлению Аргасуна, готовые в любой момент выхватить оружие и защитить царевича.

— Этот вопрос будет решен после того как эти припасы будут захвачены — после недолгого размышления произнес Бату. Этим он смог сохранить лицо перед братьями и отсрочить неприятный разговор с Аргасуном.

Зная, что в скором времени им поступит новое вооружение, монголы не жалели стрелы при штурме Торжища. По привычке забросав ими защитников палисада, они дружно бросились в атаку, потрясая саблями, заставляя местных крестьян несущих штурмовые лестницы бежать быстрее.

Это был один из главных элементов тактики монголов при штурме вражеских городов. Согласно ей взятые в плен местные жители шли в первых рядах атаки и составляли собой расходный материал. Из страха смерти они брали в руки штурмовые лестницы и гибли либо от стрел защитников, либо от мечей монголов.

Даже те, кому посчастливилось уцелеть в том кровавом месиве, что возникало под стенами штурмуемой крепости, был обречен. В случае неудачи атаки монголы без жалости вновь ставили их в первые ряды атаки, из которых повторных счастливых случаев не было. Если же атака была удачной, пленные оставались жить, но до поры, до времени. В случае какой-либо неожиданности монголы вновь жертвовали ими без всякого раздумья.

Защитники Торжища сумели отбить атаку первой волны неприятеля. Стрелы и копья, камни и бревна; все это летело сверху вниз, сбило с ног, калечило и убило всех тех, кто пытался подняться по штурмовым лестницам и влезть на верхушку палисада. Каждый воин до конца выполнил свой долг, защищая свой город, но они оказались бессильны против второй волны, что последовала незамедлительно после первой.

Главным принципом монгольских воинов при штурме крепостей заключался в непрерывности их атак. В зависимости от сил обороняющихся и осаждающих штурмы имели свои разновидности, начиная от длительных изматывающих обстрелов до многочасовых штурмов, невзирая на людские потери.

Штурм Торжища шел по последнему сценарию, вслед за воинами Аргасуна на штурм пошли булгары Гази-Бараджа. Сберегая свою тысячу, на правах верховного тысячника Бурундай бросил их в горнило нарастающей атаки, и ценой своей жизни они добыли ему победу. Несмотря на отчаянное сопротивление урусов, новоявленные союзники монголов поднялись на палисад и сломили сопротивление его защитников.

Впрочем, не все воины пали под ударами сабель и мечей врагов. Многие проворно спускались вниз по специальным круглым столбам, проявляя сноровку перед противником, и что было сил бежали на ту сторону Волхова.

Воевода Ратибор изначально был настроен оставить Торжище и только, и ждал момента появления воинов врага по эту сторону палисада. По его сигналу разом взревели трубы и специально выделенные воеводой люди принялись поджигать склады и амбары на правой стороне Волхова.

В них не было зерна и другого провианта, который так надеялись захватить голодные монгольские воины. Увидев клубы дыма и языки пламени, они бросились их тушить, но с каждой минутой их становилось все больше и больше.

Воины Бурундая и Аргасуна бились с огнем с не меньшим упорством и ожесточением чем они бились с русскими воинами, если не большим. Голод и стремление захватить находящиеся в амбарах и строениях запасы придавало им силы. Рискуя жизнью, они сбивали и тушили прожорливые языки прожорливого пламени, что отступив назад, внезапно появлялись вновь, с новой силой.

Какова же была их ярость и злость, когда выяснялось, что склады и амбары, за сохранение которых было потрачено столько сил, энергии и жизней оказались либо пустыми, либо в них находились минимальные запасы еды.

Готовясь покинуть Торжище Ратибор, проявлял такую скаредность, что многие новгородцы стали открыто сомневаться в его русских корнях. По приказу воеводы с крыш домов и сараев снималась солома, вывозилось сено.

— Лучше пусть оно у нас сгниет, чем пойдет на корм их лошадям. Чем больше увезем, тем больше их перемрет под нашими стенами — решительно отвечал Ратибор на гневные упреки владельцев.

— Так ведь сожрут их агаряне, нехристи — со вздохом качал головой Рача, что находясь в разведке, лично наблюдал как монголы поедали своих коней.

— Ничего, степняк без лошади не воин. Он привык верхом скакать, утром здесь, а вечером там. Трудно ему пешочком, не для него это — уверенно отвечал ему воевода и Раче, нечего было ему возразить.

За голову убийцы своего сына, Субудай назначил большую награду. Ради её получения, сотники всех захваченных в плен урусов подвергли допросам с пристрастием. Перед их глазами трясли арбалетным болтом и спрашивали, как зовут владельца этого диковинного оружия.

На счастье для Рачи, захваченных в плен воинов было мало, и диковинный арбалет имелся не только у него одного. Поэтому Субудай получил список из нескольких имен и расплывчатое описание своего заклятого врага.

Однако все это было после, а пока подгоняемые врагом и языками пламени, новгородцы бежали к мосту через Волхов, чтобы укрыться за крепкими стенами новгородского детинца. Он вместе с остальными стенами опоясывавшими Новгород примыкал к речному берегу.

Изначально, воевода вопреки требованию "золотых поясов" хотел полностью очистить правый берег Волхова, но затем передумал. И повлиял на него не страх перед богатым купечеством, а логический вывод, что отдавая без боя хорошо укрепленный палисад Торжища, он тем самым играет на руку врагу, беспрепятственно подпуская его к стенам города. Не пытаясь боями на подступах ослабить наступающий натиск противника.

Поэтому он оставил часть сил на правом берегу, приказав отражать натиск врага и отступать в самом крайнем случае или по его личному приказу.

Княжеские дружинники и воины из числа "малой дружины" хорошо справились со своей задачей. Сумев нанести противнику, максимальный урон на стенах, они сумели заманить его к складам, который вдруг дружно загорелись.

С домов и построек, что примыкали к берегу реки в районе моста, Ратибор приказал не снимать соломенные крыши. Это не было милостью воеводы к их владельцам, а хитрый расчет. Когда стало известно, что враг ворвался на Торжище, из крепости вышло несколько лучников, в чьих колчанах, были особые стрелы.

Обмотанные паклей пропитанной особым составом, они загорались от искры и пущенные из лука превращались в клубок огня. Воткнувшись в соломенную крышу или просмоленные доски, они поджигали строение, загоравшееся в считанные минуты.

Не прошло и десяти минут как все строения вокруг моста горели, а налетевший ветер переносил пламя на соседние строения.

— Смотри воевода, как бы нам эта Масленица боком не вышла, — говорил Антип Козел, глядя, как высоко взлетали искры пламени, разносимые в разные стороны ветром.

Он явно намекал на старый славянский обычай, согласно которому, на встрече весны сжигалось соломенное чучело зимы Марены, "Масленицы".

Козел принадлежал к "золотым поясам" и хотя поддерживал так называемую "патриотическую" партию, стоя на крепостной стене, с откровенной горечью смотрел, как огонь пожирает строения Торжища.

Подобное зрелище было для него невыносимым, что ясно читалось на его лице. Единственное, что облегчало страдание Козла в этот момент — это то, что содержимое складов было перевезено в детинец, под крепкую охрану.

— Не бойся, не выйдет — глухо обронил воевода, чье внимание было приковано к мосту через Волхов, на котором стоял маленький заслон. Вернее сказать не заслон, а команда факельщиков, что должна была уничтожить часть моста. Для этого Ратибор выделил две бочки масла, с боем конфискованного у "золотых поясов".

Едва трубы протрубили защитникам Торжища сигнал отхода, бочки были вытащены на мост, и их содержимое было вылито на его доски. По сигналу от воеводы факельщики быстро запалили свое оружие и, держа его высокоподнятым над перилами моста, застыли в тревожном ожидании.

Приказав воинам как можно дольше держаться на палисаде, Ратибор подвергал их жизни смертельному риску и потому до самого последнего момента тянул с отдачей приказа поджигателям.

Только когда на дальних подступах замелькали фигуры солдат противника, он махнул рукой трубачу и тот торопливо трижды протрубил в рог.

— Рано, воевода, может кто-то ещё успеет подбежать — обратился к воеводе, Ростислав, чей брат был в числе защитников Торжища.

— Нет, — решительно отрезал Ратибор, — дальше ждать нельзя. Огонь может плохо разгореться, а если кто и подбежит, то по льду доберется. На подковах сподручнее бежать.

Благодаря данным разведчиков, воевода знал, что сапоги вражеских воинов не имеют подков от чего, те чувствуют себя на льду подобно коровам.

— Пока бежать будут не одну стрелу поймают — угрюмо буркнул Ростик, но с ним не согласился стоящий рядом Рача.

— Лишь бы появились, а спину мы им прикроем — новгородец ласково потрепал арбалет. — Не одного нехристя с его помощью уложил. Как выстрелишь, так они от страха в момент разбегаются.

Огонь тем временем все увереннее и увереннее охватывал мостовой настил, разрушая последнюю связь между двумя берегами скованного льдом Волхова.

Когда монголы подошли к мосту, то он уже с громким треском пылал и бороться с огнем, уже не имело никакого смысла. В бессильно злобе, воины Бурундая и Аргасуна принялись метать стрелы в стоящих на стенах новгородцев, но очень быстро отказались от этой затеи.

Во-первых, оказалось, что у защитников Новгорода в достаточно количестве имелись дальнобойные луки и этот факт, как и предсказывал Рача, сильно поумерил боевую прыть врага. Во-вторых, едва только с того берега Волхова засвистели стрелы, русские быстро установили на стенах и бойницах толстые щиты с узкими прорезями. Именно на создание этих защитных устройств по приказу воеводы и пошло посадское дерево, спасшее не одну жизнь защитников города.

Видя, что их метко выпущенные стрелы не способны пробить деревянную защиту урусов, а они тем временем спокойно пускают через прорези одну стрелу за другой, монголы прекратили обстрел и отступили для дележа захваченных трофеев.

Они были столь малозначимы и скудны, что между воинами возникали драки, переходящие с кулаков до мечей, начисто позабыв наставление Чингисхана. Злость была столь сильна, что порой их не могли разнять десятники и даже сотники. Только вмешательства тысячника Бурундая Кардаша, приказавшего своим воинам хватать и убивать драчунов сбил накал этого противостояния.

Исполняя приказ темника, он приставил к захваченному провианту усиленную стражу, запретив прикасаться к ней под страхом смертной казни.

Когда о результатах штурма доложили Субудаю, тот несколько повеселел, но вместе с тем не спешил выздоравливать. Согласно его расчетам, Бурундай должен был не просто набить хорошую шишку, а в кровь разбить лоб. Только после этого, он становился неопасным старому воителю в тайных интригах у трона Саинхана.

Свои интриги были и по ту сторону стен Новгорода. Глядя как кровожадные агаряне отступили не солоно хлебавши, воевода Ратибор искренне радовался. Подбадривал стоявших на стенах воинов, похлопывал стрелков, но при этом косился в сторону Козла покинувшего стену вместе с отступившим противником.

Воевода откровенно не любил представителей местной элиты, напрямую сравнивая их в беседе с князем Александром с монголами.

— Как считаешь, Ратибор, выдержим натиск врага? Продержимся до прихода дружины батюшки? — спросил княжич советника, глядя сквозь прорезь защитного щита на охваченный огнем противоположный берег.

— В своих дружинниках я ни минуты не сомневаюсь, выдержим, натиск агарян, Ярославич. А вот относительно Вече, очень сомневаюсь — честно признался воевода.

— Почему? На последнем собрании все они как один заверяли меня в своей готовности помочь нашей дружине всем, чем возможно — Александр требовательно посмотрел на Ратибора, но тот смело выдержал его взгляд.

— Обещать то они обещают, но вместе с тем уже наверняка начали прикидывать в уме, как с Батыем об откупе договориться.

— Глупости говоришь, Ратибор! Враг у ворот, кровь пролита! О каком откупе можно вести речь?

— О том, которым господа "золотые пояса" себе спокойствие хотят купить. Забыл? А я хорошо помню, как они за спиной твоего отца с тевтонами уговор заключили по Юрьеву, да по остальным русским землям, а потом нас чуть ли не взашей вытолкали.

— То когда было, теперь все иначе. Теперь враг другой, пострашнее тевтонов будет. Те как собаки куски отгрызают, а эти сразу силой ломят. Рязань, Владимир, а теперь и Новгород — не согласился с воеводой Ярославович, но Ратибор твердо стоял на своем.

— Враг новый, да "пояса" старые, не верю я им. Хотя Твердило с Козлом во всем согласны с нами, по глазам вижу, с большой охотой ножом в спину ударят.

— У тебя против них есть?!

— Нет — честно признался воевода.

— Тогда не зуди без толку — раздраженно потребовал Александр. — Не время сейчас старые обиды вспоминать.

— Кто старое помянет — тому глаз вон, а кто забудет — тому оба — отозвался воевода народной мудростью, против которой молодой князь не нашелся, что сказать.

— У тебя есть, что сказать?

— Есть. Когда Твердило с компанией нас с твоим отцом выставляли, многие новгородцы были против. Готовы были нас поддержать, но те челядь вооружили и они отступили. Чтобы они нам в спину в трудный час не ударили, вооружи княжич простой народ, тогда "золотые пояса" нам не так страшны будут.

— Вече будет против — засомневался Александр.

— Не будет, если на площади народ собрать и от него помощи попросить — заверил воевода князя и тот с ним согласился.

Тем же вечером, князь напрямую обратился к новгородцам с призывом создать ополчение. Слова Александра с радостью были приняты простым людом, и Вече не оставалось ничего другого как согласиться на предложение князя.

Запись в ополчение началось прямо на площади, продолжилось весь следующий день и закончилось только к концу вторых суток. Общая численность людей пожелавших послужить князю Александру "мышцей бранной" перевалило далеко за тысячу человек, и каждому из них требовалось оружие.

Как рьяно костерили богатые купцы Новгорода князя и воеводу за новое разорение, наложенное на них, но ничего не могли сделать. С тяжкими вздохами и ахами открывали они свои склады и кладовые, позволяя простому люду вооружиться.

Конечно, не все новгородские купцы были подобны Козлу и Твердиле. Были и такие, кто не только отдавал людям все оружие, которым владели, но давали деньги на его покупку. И таких людей было большинство. Новгород дружно встал на защиту своих стен, своих жилищ и своих святынь.

Проводы Марены — Масленицы в это время провел и Коловрат со своей ватагой. Услышав об их успехах, к новоявленному боярину потянулись крестьяне из других селений. "Сарафанное радио" работало безотказно, благо все друг друга знали.

Увеличение числа ватажников, позволило Коловрату перейти от обороны к наступлению, естественно в соответственных масштабах. О нападении на монголов он пока с ватажниками не заговаривал, но вот подпустить врагу "красного петуха" — на это у них сил хватало. Тем более что Коловрат знал, куда и как бить.

Принимая в отряд людей, опытным взглядом, он сразу определял, на что способен тот или иной человек и соответственно этому делил их на "охотников" и "обозников". Первые годились для нанесения быстрых и стремительных ударов по врагу, вторым поручалась охрана лагеря, в котором находились семьи ватажников. И тот и другое было важным делом и требовало определенных навыков и способностей.

"Охотники" все как один хорошо владели оружием и ходили на лыжах. Именно эти обструганные деревянные палки и стали тем страшным оружием, против которого были бессильны монголы.

Действуя строго по шаблону, они пытались держать под контролем лесные дороги, большие тропинки и по возможности не густые участки леса. Поставить возле каждого куста и дерева на пролете стрелы по воину, у завоевателей просто не было возможностей. Густые массивы леса, где было много снега, монголы обходили стороной и именно через них, Коловрат решил наносить свои удары по коммуникациям противника.

За время, проведенное во вражеском плену, он научился понимать психологию врага, распознавать сильные и слабые стороны войска степняков. Так находясь на расстоянии вытянутой руки, он отлично видел, что при всей своей силе и умение, монголы были простыми людьми и испытывали страхи перед урусами. Что самым ценным предметом для них были их сменные лошади, благодаря которым они могли так быстро продвигались. Находясь в дремучих уруских лесах, кони терпели сильную нужду в фураже, и по этой больной точке, Коловрат решил нанести свой удар.

Гусляр Баян рассказал Коловрату, что многим успехам, агаряне были обязаны своей разведкой. Ни один тысячник, ни один темник не двинет своих солдат не получив от ушедших вперед конных разъездов вестей о том, что ждет их впереди.

Бывший раб был хорошим слушателем и решил использовать чужой опыт себе во благо. Два десятка лыжников постоянно проводили разведку окрестностей, каждый день, принося командиру те или иные новости.

Когда Коловрату стало известно, что к приметным стожкам сена, монголы пригнали табун для пропитания, он ни минуты не сомневался, что делать. Сразу же был отобран отряд лыжников, что без всякой раскачки двинулся в путь.

Двигаясь по заснеженному лесу, ватажники на пути к своей цели не встретили ни одного монгола, хотя свои запасные табуны, враги охраняли как зеницу ока.

Среди ватажников Коловрата были два охотника, что умели искусно подрожать голосу

волков. Убедившись, что охрана табуна и стогов сена не превышает двух десятков воинов, он послал охотников к одному краю леса, а сам с главными силами расположился в стороне.

Дождавшись, когда тьма сгустилась так, что ничего не было видно в двух шагах, а сторожа стали дремать возле костров, охотники принялись за дело. Выли они с таким мастерством и так правдоподобно, что среди лошадей моментально возникла паника. Перепуганные кони принялись метаться и табунщики ничего не могли с ними поделать.

Суматоха нарастала с каждой минутой, с каждым новым воем. Желая спасти положение, часть воинов двинулась к кромке леса с факелами в руках, чтобы при помощи огня отогнать "зверей". За время нахождения в уруских лесах монголы не один раз сталкивались с подобным нежелательным явлением, и довольно быстро нашли действенный метод борьбы с ним.

Приближаясь к кромке леса, степняки до самого последнего момента были уверены, что имеют дело с серыми хищниками. И только когда по их хорошо освещенным огнем фигурам ударили каленые стрелы, они поняли свою ошибку.

Захваченные врасплох сторожа не знали, что делать, бороться со скрытым во мраке врагом или продолжать удерживать рвущихся прочь лошадей. Завывание волков и испуганные крики людей превратили коней в неуправляемых животных, справиться с которыми было крайне трудно.

Занятые столь непростым выбором, монголы упустили момент принятия решения и первым, его принял их незримый противник. Лыжи вновь сослужили отличную службу ватажникам Коловрата. Благодаря ним, они имели ощутимое преимущество в передвижении по снегу перед своим противником, который нет, нет, да спотыкался на коварном снегу в ночном мраке.

Под мечами и стрелами урусов погибли все табунщики и почти все воины охраны. Только двоим сторожам удалось вскочить на коней и умчаться за подмогой. Они твердо знали, что где-то должна быть охранная застава и бог Сульде не оставил их без своей помощи. Меньше получаса блуждали беглецы в ночи, пока не наткнулись на конный дозор в составе десяти воинов. Узнав в чем дело, десятник Арибуга, при помощи тревожной стрелы вызвал на помощь соседние дозоры и, объединившись, дозоры двинулись спасать коней.

На их счастье стреноженные кони не смогли далеко убежать. Большая часть табуна была благополучно собрана и спасена от верной смерти, но вот драгоценные стога спасти не удалось. Они все сгорели дотла, не смотря на отчаянные попытки монголов спасти хотя бы клочок сена.

Когда Субудаю доложили о случившемся, тот только зло сверкнул своим кровожадным оком и, не задумываясь ни секунды, отдал двух сторожей в руки начальника своей стражи.

— Сломайте им спину, в назидание другим воинам. Чтобы они не бежали с поля боя как трусливые собаки, а до конца сражались со своими товарищами как предписывает Яса великого Чингиза! — крикнул старый воитель и его приказ был моментально исполнен.

Случись это в другое время и в другом месте, Субудай наверняка бы не только сохранил им жизни, но даже кивнул головой в знак благодарности. Спасенные от уничтожения кони ценились выше жизней оставленных товарищей. Так было всегда, но сейчас все было по-другому. Сейчас кони превращались в обузу, а люди вообще подлежали разумному сокращению и эта тенденция, неудержимо росла с каждым днем.

Глава V. Торжество рыси и унижение барсов.

Когда на следующий день после захвата Торжища Батый пригласил Субудаем к себе в юрту на совет, старый богатур отказался приехать к нему, сославшись на плохое здоровье. Тысячу раз, извинившись перед посланником верховного хана за то, что не может выполнить его высокую волю, он так и не покинул постель, сославшись на невыносимые боли в спине.

Они, конечно, были, но были не столь сильные, чтобы Субудай не мог сделать даже одного шага. Хитромудрый старик продолжал вести свою игру, давая возможность противоположной стороне делать новые ходы и ошибки.

Отсутствие Субудая на военном совете, только приободрило Бурундая. Обставив взятие Торжища как боевой успех, и ловко умолчав о скудности захваченных при этом запасов, он пообещал Батыю в самом скором времени взять штурмом сам Новгород.

Действительно, зачем заниматься нудным подсчетом трофеев, когда со дня на день войско будет иметь все, что только пожелает. Золото, серебро, меха, ткани, синеоких дев и самое главное еду, в изобилии.

Батыя такой расклад дел вполне устраивал. Разумнее проявить выдержку и терпение, закрыть глаза на малые шероховатости, ради получения большого куша. Важно выслушав слова Бурундая и попеняв Аргасуну за излишнюю самостоятельность в отношении приказов верховного темника, он согласился на штурм Новгорода.

Братья и прочие чингизиды также посчитали речи Бурундая вполне разумными и не стали ставить палки в колеса его намерений. Окрыленный расположением верховного хана и его братьев, верховный темник с утроенной энергией приступил к подготовке штурма.

Не мудрствуя лукаво, он решил нанести удар в районе торговых ворот, к которым выходил сгоревший мост через Волхов. Река по-прежнему была скована прочным льдом, что давало монголам ряд преимуществ. Во-первых, не было никакой необходимости восстанавливать сгоревшие пролеты моста, а во-вторых, не нужно было забрасывать крепостной ров в виду его полного отсутствия. Ровное и гладкое как стекло ледовое покрытие позволяло монгольским воинам беспрепятственно приблизиться к стенам города, в нужном для них месте.

Правда весна медленно, но верно вступала в свои права, живительным посохом тесня старуху зиму. По предсказаниям шаманов уже через полмесяца лед начнет таять, река вскроется, однако их слова мало волновали Бурундая. Он твердо знал, что возьмет город к исходу пятых суток. Ровно столько, по его мнению, было нужно времени, чтобы измотать защитников города непрерывными атаками, а затем его штурмом.

Используя в качестве подручного материала все те бревна и доски, что не сгорели во время пожара на Торжище, монголы руками своих пленных принялись сколачивать защитные щиты от стрел противника.

Был уже вечер, когда со стен Новгорода заметили, как с правого берега двинулась необычная процессия. Прикрываясь щитами, она вышла на лед и двинулась через реку, волоча с собой различный мусор, обгорелые бревна и доски. Дойдя до определенного места, процессия остановилась, сложила свой груз и двинулась обратно.

Сооружение защитного вала на льду Волхова, монголы принудили делать жителей окрестных деревень, которые не успели бежать из своих домов в лес и стали вынужденными заложниками монголов.

По началу, сторожевые воины не сразу поняли смысл действий противника. По этой причине они не стали стрелять по крестьянам, мол, свои же, христиане, но появившийся на стене Ратибор быстро заставил их думать по-другому.

— Какие они свои?! Раз взял в руки бревно и тащит его к стене, значит враг Новгорода. Враг! И значит его нужно убить!

Дабы слова, сказанные им, не расходились с делом, воевода сам лично взял в руки лук и выпустил из него стрелу. Стрелком воевода был всегда отменным и сделанный им выстрел нашел себе цель. Его примеру последовали остальные лучники, и только наступивший вечер спас от гибели много крестьянских жизней.

Возня на льду Волхова не прекращалась всю ночь. Неприятель безостановочно тащил и тащил к стенам Новгорода то, что осталось от Торжища. К утру перед торговыми воротами вырос защитный вал из досок и бревен, за которым расположились стрелки противника.

Благодаря стараниям Субудая кризис со стрелами понемногу преодолевался и, укрывшись за валом, монголы принялись методично обстреливать участки стен примыкавших к воротам.

Началось противостояние лучников, в котором каждая из сторон имела свои преимущества и слабости. Благодаря предприимчивости Ратибора сделавшего нужные выводы из рассказов новоторов, на стенах Новгорода были защитные щиты. Они защищали лучников, но вместе с этим ограничивали их в действиях, так как те могли пускать стрелы только через узкие прорези. В свою очередь, противник не имел такой прочной защиты, но мог бить по щелям из любой точки вала.

К тому же лучники монголы превосходили по своей численности защитников Новгорода. Благодаря этому их огонь был более плотным, а главное они держали стоявших на стенах дружинников в постоянном напряжении. Это был одним из главных компонентов тактики монголов призванного максимально ослабить противника перед решающим штурмом.

Ратибор быстро осознал недостаток защитных щитов и попытался его, если не исправить, то компенсировать. По его приказу в нескольких местах щиты убрали, дав место для лучников одетых в железные доспехи. Они полностью защищали от стрел врага грудь и руки стрелков, а на голове находился прочный шлем с кованой парсуной для лица. Единственным их уязвимым местом было горло. Прикрытое тонкой кольчужной сеткой она не спасала от стрел, но в него ещё нужно было попасть.

Застыв с положенной на тетиву стрелой, "железные люди" как их махом окрестили монголы, высматривали вражеских стрелков и те высовывались из-за вала, тут же наносили удар.

Особое раздолье в этом противостоянии было для арбалетчиков. На стенах осажденной крепости их было немного, но почти каждый выпущенный ими болт попадал в цель. От них не спасали ни легкие доспехи степных стрелков, ни густой слой ветвей сосен и елей, уложенные монголами поверх осадного вала и за которыми они скрывались.

Иногда, удачно выпущенный болт пробивал даже щит стрелка, повешенный на его левую руку. Арбалетчиков степняки боялись, и стоило "железному человеку" с неправильным луком появиться на стене, как активность на этом участке вала мгновенно замирала.

В противостоянии стрелков с обеих сторон имелись потери, но в нем как в зеркале отразилось, насколько кардинально разным было их отношение к ценности жизни. Когда ранили новгородца, ему оказывали помощь и бережно уводили со стены, а в случае гибели относили домой и помогали с похоронами.

Когда стрела попадала в монгола, ему очень везло, если в этот момент рядом с ним были его близкие или сородичи. Они могли оказать ему первую помощь и, прикрывая щитами вынести в безопасный тыл. Если же их не было, спасение было полностью делом рук самого раненого.

Ещё жестче поступали с воином в случае его смерти. Как только его душа отлетала к престолу бога Сульде, неостывшее тело укладывалось на символический бруствер и служило защитой от вражеских стрел. Укладывали точно так же, как укладывали тела убитых ранее кипчаков, булгар и урусов, подносивших доски, бревна и ветки для создания вала.

Если сравнивать по числу потерь, то победителями выходили новгородцы, но при сравнении по тактическим показателям, монголы на две головы опережали своего соперника.

Большая численность воинов позволяла Бурундаю не обращать внимания на потери и постоянно менять стрелков на валу днем и ночью. Тогда как среди защитников Новгорода, от монотонной борьбы росла усталость. К концу четвертых суток, они все чаще и чаще допускали промахи, а их действия стали все медленными.

Дневной свет по своей продолжительности уже взял вверх над ночью, когда Бурундай решил, что наступила пора для штурма. Перед тем, как воины со штурмовыми лестницами бросились вперед с громкими криками, между Бурундаем и Аргасуном вновь возник спор, чьи воины должны идти штурм первыми. Родственник Чингиза требовал это право себе, темник естественно был не согласен и чтобы спор не был долгим, сразу напомнил Аргасуну последний военный совет и тот был вынужден умерить свой пыл.

Как и при штурме Торжища, Бурундай разделил между воинами своей тысячи и Аргасуна участок штурмуемой стены, но разделил с откровенной выгодой для себя. Ворота и небольшой участок прилегающей к нему стены он взял себе, отдав сопернику все остальное.

При таком раскладе воины Бурундая оказывались в положении фаворитов. Сосредоточившись на узком участке штурма, они получали многократное численное превосходство над противником и имели все шансы первыми ворваться в город. На справедливые упреки Аргасуна, верховный темник с негодованием возмутился.

— Я поставил своих воинов против ворот, потому что — это самый трудный участок для штурма! На воротах и прилегающих к ним стенах, урусы больше всего наморозили лед, что очень сильно будем мешать моим войнам, поставить лестницу в отличие от твоих людей!

Говоря так, Бурундай не лукавил против истины. По приказу Ратибора на торговых воротах новгородцы нарастили мощный панцирь льда, в некоторых местах превышавший метровой толщины. Это сильно мешало правильно установить лестницу. Слишком высокая лестница не имела устойчивой опоры и легко сбивалась, а низкая не позволяла быстро взойти воинам на стену. Поэтому, помимо штурмовых лестниц, воины Бурундая были вынуждены нести с собой арканы с крючьями.

Однако при всем при этом, темник не был до конца честен перед Аргасуном. Да трудности при штурме ворот были, но они быстро нивелировались благодаря численному превосходству. Засевшие за валом стрелки должны были завалить стрелами защитников ворот и обеспечить их быстрое взятие.

Уверенность в грядущей победе была у Бурундая столь велика, что он не поехал смотреть, как его воины будут штурмовать последний русский город на севере. Примеряя на себя платье верховного темника, он поднялся на небольшую возвышенность, с которой было лучше видно город, и стал ждать.

Так обычно делал Субудай, когда командовал всем войском монголов, так теперь делает он, Бурундай и дай бог, будет делать ещё много лет.

Как добросовестный ученик, Бурундай сделал все по имевшимся в его распоряжении лекалам и формулам, однако в итоге, вместо плюса почему-то оказался жирный минус. И в этом была полностью вина самого Бурундая, у которого в самый ответственный момент не сработала "чуйка", в отличие от Субудая.

"Старый облезлый верблюд" как его в последнее время стали называть чингизиды, был твердо уверен, что Бурундай потерпит неудачу. Вернее сказать он на это надеялся и предчувствие его не обмануло. Затеянный Бурундаем штурм с треском провалился.

Когда сидя на коне, темник услышал, как пошли на штурм его солдаты, ничто не зашевелилось в его душе, ничто не напряглось. Вперед в ночную тьму глаза он ясно представлял, что внезапная атака монголов застала противника врасплох.

Проспавшие рывок степняков из-за вала сторожа, лихорадочно звонили в колокола, сзывая воинов на защиту стен, но уже было поздно. Не встречая серьезного сопротивления, монголы быстро преодолели расстояние от вала до стен и, воткнув в снег основание штурмовых лестниц стали быстро взбираться.

Там, где лестницы оказались коротковатыми в ход пошли арканы с крючьями, что прочно зацепившись в крепостные зубцы, открыли дорогу степнякам к долгожданной победе.

Все это Бурундай так явственно видел перед собой, что когда колокола в крепости урусов смолкли, он посчитал это верным признаком того, что город взят. Что его воины взошли на стены, поубивали урусов и теперь предались грабежу и насилию.

Вспомнив, какая драка возникла между его воинами и воина Аргасуна после взятия Торжища, Бурундай не усидел на месте. Не доиграв в верховного темника, он решительно поскакал к Новгороду, для наведения справедливого порядка во взятом городе.

Вспыхнувшие во тьме ночи яркие огненные блики, темник принял за огни начинающихся в Новгороде пожаров и пришпорил коня.

— Сколько раз говорил — огня в городе не должно быть! Он погубит зерно, как погубил его в Торжке! — зло выкрикивал себе под нос Бурундай, готовясь жестко спросить с нерадивых сотников и темников за это преступный недосмотр. Однако чем ближе подъезжал он к крепости, тем тревожнее становилось у него на душе.

Сидя на коне, он хорошо видел, что огонь располагался не за стенами Новгорода, а перед ними. Вопреки всему, он ярко пылал прямо на льду и в нем метались люди, превратившиеся в живые факелы. Охваченные огнем они бежали в разные стороны, падали на лед, пытаясь сбить с себя пламя, но это им плохо удавалось. Снега на реке было мало, и воины были вынуждены бежать дальше, с каждым шагом теряя силы и надежду на спасение.

Как рассказывали выжившие после штурма воины, атака действительно застала урусов врасплох, но они быстро оправились и стали действовать. Быстро выяснив направление атаки, благо просчитать намерения монголов было не трудно, они позволили воинам приблизиться к стенам крепости, а потом обрушили на них огонь.

Сначала это были горшки и кувшины, а потом в ход пошли целые бочки. При помощи специальных приспособлений они выбрасывались прямо на снующих внизу монголов и тут же загорались, щедро окатив их огненными брызгами.

Для отражения нападения врага, Ратибор конфисковал в Новгороде все запасы жидкого масла, керосина и прочей горючей жидкости. В прочных бочках и горшках они были доставлены на стены, где ждали своего часа и дождались. От разгоревшегося на небольшой кромке берега масла было невозможно укрыться, равно как и от его горящих ручейков сбегавших прямо на лед. Для отражения атаки врага воевода запасов не жалел, но и это было не все.

Скача к берегу Волхова, Бурундаю поначалу показалось, что эти несчастные, добежав до вала, в некоторых места подожгли его, но очень быстро понял, что это не так. Урусы вновь преподнесли темнику неприятный сюрприз. Оказалось, что у них есть, орудия способные метать копья и стрелы на большое расстояние.

Для находившихся по эту сторону защитного вала монголов они представляли собой серьезную угрозу, но куда большую опасность представляла содержание горшков привязанных к ним. Перед выстрелом русские поджигали находящиеся в них масло, которое потом от удара разливалось по бревнам, доскам и веткам вала.

Не имея возможность сразу поджечь весь защитный вал противника, Ратибор отказался от этой идеи, сосредоточив свой удар в одном месте, напротив торговых ворот.

Перебросив туда все имеющиеся стрелометы, он приказал систематически обстреливать защитное сооружение монголов в надежде быстро поджечь его и оказался прав. Когда пришедшие в себя монголы бросились тушить огонь, было уже поздно. Пламя набрало силу, разгорелось, и справиться с ним уже было невозможно.

Все горело, все пылало и тут в дело вступили "железные люди" урусов. Взяв в руки вои луки, они принялись методически убивать озаренных огнем людей и довольно быстро в этом деле преуспели. Сначала, движимые состраданьем они добивали охваченных огнем монголов, но затем быстро позабыли про милосердие и стали стрелять по тем, кто был жив, здоров и представлял собой реальную опасность.

Одна из выпущенных ими стрел сразила сотника Тугана, которому благоволил Бурундай. Пущенная вражеской рукой, она настигла воина, когда он вел борьбу с огнем, охватившим вал монголов. Смерть Тугана сильно деморализовала солдат, испытавших сильнейшее потрясение, столкнувшись со злым огнем урусов.

Подлинные степняки, они легко переносили ветер, дождь, холод, стужу. Они мужественно боролись с осточертевшим снегом, держались на ногах, несмотря на скудность продуктовых запасов, но вот встреча с огнем, точнее сказать с таким количеством огня, разом выбила их из колеи. Понукаемые криками сотника они пытались сбить прожорливое пламя, но едва он погиб, как они моментально отступили, позабыв взять его тело.

Не прошло и нескольких минут, как храбрый Туган покрылся пламенем, и страшный запах его опаленной плоти смешался с запахом сотен других несчастных. Зловонное облако, подгоняемое ветром с запада, стало медленно наползать на лагерь монголов, неся тем, кто ещё не проснулся горькие вести.

Около тысячи человек либо погибло, либо задохнулось, либо пострадало от огня, и почти половина их была из личной тысячи Бурундая. Уж слишком плотно стояли его воины перед воротами урусов в тот момент, когда на них обрушился всепожирающий огонь.

Удушающий запах горелой плоти поднял среди ночи с постели Бату и остальных чингизидов. Едва узнав о неудаче и потерях, число которых было серьезно преувеличено, они ворвались в юрту Батыя, где в это время находился темник и принялись избивать его руками и ногами. Связанный заветами Ясы, он смиренно принимал удары потомков великого Темучина, лишь пытаясь прикрыть лицо ладонями, чем ещё больше распалял их полные гнева и негодования сердца. Наконец устав выбивать своими пятками кровь с его лица, они бросили несчастного Бурундая и отправились на поклон к тому, кого ещё вчера насмешливо поносили.

Поначалу, Батый хотел взять неудачника с собой и отдать его на расправу в руки старика, но потом передумал. В создавшемся положении Бурундай мог ему пригодиться. Вдруг старый верблюд решит отдать богу душу, а им нужно возвращаться в степь и на дороге к ней их может встретить брат убитого Юрия Ярослав. И в схватке с ним нужен будет, чтобы войском командовал настоящий воин. Имевший боевой опыт, а не опыт отдачи приказов под управлением богатура.

Как учил его отец, не стоит излишне принижать одного человека и возвышать другого. По этой причине, Батый не взял с собой братьев, чтобы Субудай увидев их не догадался как сильно они испугались, узнав о понесенных войском потерях.

Впрочем, Саинхан зря старался. Все эти чувства хорошо читались на его лице во время его беседы с больным стариком, зорко смотревшим на Бату своим здоровым оком.

— Этот баран Бурундай не сумел взять Новгород и вместе с Аргасуном понес большие потери! — выпалил верховный хан, садясь на шаткую скамейку возле ложа больного.

— Я знаю об этом — невозмутимо произнес Субудай, старательно изображая терзаемого недругом старика.

— Откуда тебе — это известно!? — изумился Батый.

— Бог Сульдэ открыл мне это вчера поздним вечером — не моргнув глазом, кряхтя, соврал Субудай, которому уже успели доложить его шептуны. — Не стоит тебе великий гневаться на Бурундая. Он великий воин, но великие воины не могут противостоять воли бога.

— За что бог Сульде так сильно прогневался на нас? — с замиранием сердца спросил Батый, глубоко в душе завидуя собеседнику, с которым общаются боги. — Нам нужно принести искупительные жертвы?

— Бог Сульде не гневается на нас, а оказывает нам милость?

— Милость? — глаза Батыя раскрылись от удивления, насколько им это позволяла природа.

— Конечно, милость, ибо смерть воинов сократила число голодных желудков в нашем лагере — выдал правду Субудай о существовании которой Бату, как и прочие чингизиды предпочитали особо не задумываться. Войсками управляет Субудай и Бурундай, а их удел соглашаться или нет с их предложениями. Главное разбить врагов и с победой вернуться домой, остальное не его забота.

— Милость — это хорошо — облегченно произнес Батый. Вмешательство всемогущего бога в земные дела его вполне устраивала. — И что ещё сказал тебе бог?

— Что крепость обязательно надо брать, иначе он сменит, свою милость на гнев и отдаст нас в руки урусов — Субудай говорил мерно, спокойно как обычно говорят предсказатели и от этого обреченного спокойствия у Саинхана сдали нервы.

— Так значит, тебе надо взять её и чем скорее, тем лучше!! — выкрикнул Батый, покрывшись красными пятнами.

— Если такова будет твоя воля, я её возьму — невозмутимо молвил Субудай. При этом он смотрел вниз, одновременно изображая полную покорность воле чингизида, и старался скрыть охватившее его волнение.

— Да, таковая моя воля! — радостно воскликнул Батый, вспомнив, что он является верховным ханом монгольского войска. — Но позволит ли тебе это сделать твое здоровье. Может тебе прислать лекаря китайца?

— После того, как лекаря китайцы не смогли спасти жизнь твоего деда, я не доверяю им — Субудай с гордостью поднял седую голову.

— Я тоже, но... — чингизид замялся и его молчание, где было столько невысказанного, было лучшей наградой для Субудая в этот момент. В нем, старом облезлом верблюде, верховный хан по-прежнему нуждается и со вниманием готов слушать каждое его слово.

— Не беспокойся, великий хан, я выполню свой долг перед тобой — заверил верховный темник Батыя и тот гордо расправил плечи. От заверения Субудая и от того титула, которым тот его наградил. Что не говори, но льстец всегда отыщет в сердце уголок, даже у чингизида.

Возвращение к власти Субудая ознаменовалось удалением от стен Новгорода двух опаленных огнем урусов барсов — Бурундая и Аргасуна. Первый, вместе с остатками своей тысячи был отправлен к ханам Бури и Байдару, чьи воины должны были уже подойти к стенам Пскова. Второго Субудай поначалу намеривался отослать к Гуюку и Кадану, но затем передумал. После сообщения о якобы воскрешении Евпатия Коловрата, у старого воителя было не спокойно на душе, и он приказал Аргасуну искать кормление для своих воинов у берегов озера Селигер. Монгольское войско медленно, но верно выедало все вокруг Новгорода подобно саранче.

Эти дни были моментом торжества Субудая. Батый с братьями вновь смотрят ему в рот, Гуюк и Кадан с трудом пробираются сквозь лесные завалы к Торопцу, а Бури не смог с ходу захватить Псков.

Гонцы донесли, что войско Бури и Байдара подошли к городу и начали переговоры с псковитянами. Вопреки ожиданиям, урусы быстро поверили монголам, открыли ворота и отрядили своих бояр на переговоры с Бури. Все шло хорошо, но у стоявших вблизи стен кипчаков от голода сдали нервы и едва послы миновали их, как они устремились в открытые ворота, стремясь первыми ворваться в город.

В проеме ворот завязалась толчея, которая не завершилась захватом ворот, только благодаря мужеству и самопожертвованию караульных, во главе с десятником Тимофеем. Он с самого начала относился к незваным гостям с недоверием, а когда те устремились на штурм ворот, смело встал на их пути вместе со своими караульными, приказав оставшимся стражникам закрыть ворота.

Как бы яростен не был натиск и напор кипчаков, как бы они не пытались пробить ощетинившийся копьями заслон, они не смогли этого сделать. Тимофей с воинами стоял насмерть и ценой собственных жизней они спасли Псков от захвата.

Кипчаки с остервенением топтали останки героев, стремясь своими саблями и мечами выместить на них свой гнев и раздражительность.

Неизвестно в какую кровавую кашу они превратили бы тела караульщиков, если бы стоявшие на стенах воины не пришли в себя и не засыпали кипчаков стрелами.

Разгневанный Бури приказал казнить десяток нетерпеливых кипчаков в назидание другим союзникам, а затем стал принуждать псковичей сдаться, угрожая убить взятых в плен послов. С приставленными к горлу ножами бояре громко взывали псковскому воеводе Димитрию, умоляя спасти их и выполнить все требования монголов. Кричали они резво и отчаянно, но воевода остался глух к их голосам. Трезво рассудив, что обманув один раз, агаряне могут легко обмануть и второй, Димитрий решил ворота не открывать.

Столкнувшись с таким упорством, Бури приказал нескольким послам перерезать горло для запугивания псковичей, а остальных увести для дальнейшего допроса. Специальные мастера должны были получить от них ответы на интересующие хана вопросы.

Известие о неудачи тех, кто не хотел смотреть в рот Субудаю и слушать его умные советы, приятная мелочь, но не более того. Куда большее значение и большую радость богатуру принесло бы известие о размолвке между двумя князьями Ярославом и Михаилом.

Узнав об осаде Владимира, Ярослав оставил киевский престол и двинулся на помощь брату. Путь его пролегал через Чернигов. Там он надеялся получить поддержку князя Михаила и, объединив рати двинуться на врага, но тот отказался покидать свой стольный град.

— Не уговаривай и не проси. Ничем не могу помочь твоему брату, моему родственнику — решительно отказал Ярославу Михаил Всеволодович, едва тот изложил свое предложение.

— Хватит с меня того, что я позволил рязанцу Коловрату набрать у себя товарищей для похода на агарян. Где они сейчас? Погибли? А сейчас у меня каждый человек на счету. И пойти с тобой никак не могу, князь. Вдруг агаряне объявятся в пределах моего княжества, чем его от них защищать прикажите? Молитвами и надеждами?

Князь умело выстроил свою защитную линию и подкопаться под неё, было очень трудно, практически невозможно. Однако Ярослав прекрасно знал, что лежит в основе его отказа. Потерпев поражение в битве на Калке, Михаил банально боялся новой встречи с монголами. Сам он был воитель откровенно слабый, а признать превосходство в ратном деле над собой Ярослава он не мог. Потеря лица среди русских князей также как среди монгольских ханов считалось опасной вещью.

Также кроме страха был ещё один интерес у черниговского князя, заставлявший седеть его дома — это киевский престол. Сам Киев после неоднократного разграбления уже утратил свое первоначальное значение в системе княжеских столов. Куда большее значение приобрели владимирские и галицкие великокняжеские столы, однако быть киевским князем все же было престижно среди русских князей. Намоленные монахами места притягивали к себе как магнитом, особенно черниговских соседей.

Идя на помощь к брату, Ярослав полностью очищал Киев от своих воинов, и воспользоваться таким случаем, для Михаила было непростительной глупостью. Об этом знал Ярослав, об этом не говорил сын Всеволода Чермного и потому каждый из них смотрел, друг на друга молча. Один с откровенным сожалением, другой с тайным желанием скорого завершения разговора.

Утром следующего дня Ярослав покинул Чернигов, уводя к огромному недовольству Михаила двести сорок человек добровольцев. Своей властью он никак не мог запретить им идти на север на поиски окаянных агарян.

Глава VI. Воспитание ненависти и побивание камнями.

Первое, что сделал Субудай сразу после своего чудесного выздоровления — это отказался от продолжения штурма Новгорода в районе торговых ворот. Даже, несмотря на то, что высота крепостных стен обращенных к реке был ниже остальных стен цитадели, он решительно отказался от этого направления. И дело тут было не в том, что это направление выбрал Бурундай, старый степняк с большим подозрением относился к воде, пусть даже и замерзшей.

Солнечный диск уже стоял высоко в небе, и его острые лучи начали подъедать снег. Медленно, но верно превращать его некогда ослепительно белую поверхность в грязно серый слой. Благодаря морозам снежный покров на дорогах ещё был крепок. Луж не было и в помине, но все прекрасно понимали, что это временное явление. Придет время и весна в полную силу заявить свои права.

Не имея даже предположительных сроков вскрытия Волхова, Субудай не хотел понапрасну рисковать войском, чингизидами и вместе с ними своей жизнью. Очень могло так случиться, что осада Новгорода затянется и богатур не хотел получить в самый ответственный момент неприятный сюрприз.

По этой причине, он приказал перенести тумены, которым предстояло штурмовать Новгород на левый берег Волхова, благо находившийся выше по течению мост, достался монголам не поврежденный.

В любом другом случае имея под своей опекой чингизидов, Субудай не стал разделять войско на две части, но здесь он был вынужден это сделать. Верховный хан и его братья не захотели менять место своей стоянки из-за изменения богатуром места штурма города урусов.

— Много будет им чести! — примерно так звучал главный аргумент чингизидов и Субудай согласился с ними. Все направления возможного появления уруских князей прикрывали тумены Бури, Гуюка и Аргасуна. Разделенные войска монголов находились на расстояния открытой видимости и в случае необходимости штурмовые соединения успевали прийти на помощь тысячи охранявшей ставку Бату. Но самое главное — разделение войск входило в тайный план Субудая по взятию Новгорода.

Ночной приступ провалился и, хотя Субудай был уверен, что для его отражения урусы истратили весь свой запас жидкого огня, он не стал его повторять. Для взятия крепости урусов нужны были осадные машины, и они скоро появятся у Субудая. По его приказу в одном близлежащем селе, местные крестьяне под присмотром китайских мастеров приступили к изготовлению составные части осадных машин, которым предстояло сокрушить стены Новгорода.

Метательные машины, пороки, тараны ещё не приобрели своего ужасного вида, от которого у осажденных кровь стыла в жилах, но в самом ближайшем времени это случиться и тогда живые позавидуют мертвым. Следуя монгольским традициям все население Новгорода будет вырезано от мала до велика, в назидание другим урусам. Субудай вобьет страх и покорность в головы урусов, заставит их навсегда быть рабами великих чингизидов.

Ради этого воины сына старшего сына Субудая Урянктая пленные урусы работают день и ночь не покладая рук в тщетной надежде спасти свои никчемные жизни. Посмотрев, как продвигается создание осадных машин, верховный темник остался доволен, но это было только половина дела. Мало было создать машины, нужно было обеспечить их камнями, которые ещё предстояло достать.

— Нужны камни, Урянктай. Пытай пленных, чтобы они рассказали, где их найти — приказал Субудай сыну.

— Урусы очень упрямы.

— Знаю, — холодно молвил богатур, вспомнив убитого гусляра. — Пусть пытаю детей на глазах матери, мать на глазах детей. Мужей перед женами, насилуют жен перед мужьями. Кто-нибудь обязательно скажет, нет людей, которые бы смогли вынести пытки.

— Слушаюсь — коротко ответил Урянктай и на его лице Субудай уловил тень несогласия со своими словами. Будь перед ним кто-то другой, он бы жестоко пожалел о своем неумении скрывать эмоции, но собственному сыну Субудай сделал исключение. Ибо не всякий хороший воин хорошо справится с ролью истязателя.

— Чем быстрее мы наберем камни, тем скорее начнем штурм города и чем быстрее мы его возьмем, тем вернее мы сохраним свои жизни. В противном случае меня и тебя отдадут в руки палачей, не вспомнив о наших прежних заслугах перед троном. Всегда помни об этом, Урянктай — наставительно молвил Субудай. Уловив понимание в глазах сына, он собрался уйти, но у того был ещё один вопрос.

— Неужели главной причиной всех твоих действиях долгие годы являлся страх перед чингизидами? — спросил Урянктай, смело заглянув в лицо отца.

Его слова застали врасплох старого воителя. Буря эмоций промелькнула на его лице. Он очень не хотел отвечать на столь неудобный для себя вопрос, но прямой и честный взгляд сына требовал такого, же прямого ответа.

— Да, ты прав, Урянктай — с трудом выдавил из себя Субудай. — Сначала страх был за себя, потом за тебя и Кокэчу.

Сказав это, старый воитель гордо вскинул голову и не простившись с сыном, покинул его. Как горько он жалел в этот момент, что перед ним стоял Урянктай, а не Кокэчу. Младший никогда бы не позволил себе задать подобный вопрос родителю. У старшего был иной характер и нрав.

Приказ любого кто обладал золотой пайцзой с головой льва, солнцем и луной в монгольском войске был священен и должен был немедленно выполнен. В случае его неисполнения виновному грозила немедленная смерть, без пролития крови. Страх перед ней был главным стержнем, на котором держалась вся созданная Чингисханом система власти и главным гарантом её дальнейшем существования.

Человеческие жизни были разменной монетой, которую монголы, без счета и всякого сожаления швыряли налево и направо ради выполнения полученного приказа. К чему было жалеть их, если они были обречены на уничтожение ради благополучного существования империи чингизидов.

Выполняя приказ отца, Урянктай приступил к пыткам уруских пленных, которых у монголов было много. Согласно Ясы, каждый всадник монгольского войска должен был захватить и привести в лагерь по десять человек гражданского населения противника. В противном случае ему грозила смерть, и всадники старались. В счет шли все, кого он встречал на своем пути, невзирая на пол и возраст.

В полоне оказывались немощные старики, матери с малыми детьми на руках, подростки и дети, чей рост превышал высоту колеса телеги. Одним словом все и все они были обречены на уничтожение.

Сначала пытками монголы узнали, где в большом количестве находятся нужные им камни. Потому к этому месту погнали всех пленных и заставили добывать камень в нужном количестве. Когда и эта задача была выполнена, на пленных нагрузили специальные дорожные сумки, дали в руки большие корзины и погнали обратно к стенам Новгорода.

При этом всех кто падал и не мог идти или у кого не было сил добывать камень, монголы безжалостно убивали. Убивали, чтобы породить страх и покорность в умах пленных, а также по причине ненужности человека для выполнения приказа богатура Субудая.

Когда же камни были доставлены, небольшую часть пленных способных выполнять работу оставили, для сколачивания настилов через рвы. Остальных людей, вновь погнали за камнями, и из этого похода не все вернулись живыми.

Объезжая стены крепости урусов, Субудай быстро нашел удобное для штурма место. С юга и востока его окружало озеро и река. С севера и запада город опоясывал глубокий ров соединенный с озером и рекой. В сочетании с валом, одна сторона которого обращенная к городу была почти отвесна, а другая пологой, это была хорошая защитная система, но лед и снег заполнивший ров, сильно её обесценили.

В создавшейся ситуации не было никакой нужды заваливать ров вязанками хвороста, матушка природа облегчила монголам эту задачу. Возле ворот в северной части города прозванной Софийской стороной, достаточно было установить через ров прочный перемет, поместить стенобитное орудие и участь города была бы решена.

Обычно монголам требовалось два-три дня, чтобы проломить тараном ворота или стену, после чего в дело вступали штурмовые отряды. Так пала Рязань, так пал Владимир, погиб Торжок и туже саму участь Субудай приготовил Новгороду. Нужно было немного подождать, чтобы собрав все силы в один кулак, нанести злым урусам сокрушительный удар.

К этому времени пришли хорошие вести от тысяч Кадана и Гуюка. Пробившись через дремучие леса урусов, они смогли незаметно подойти к Торопцу и внезапным ударом захватить его.

Фортуна благоволили сыну великого хана Угедея. В тот день у стен крепости шел активный торг между горожанами и местными крестьянами, привезшими на продажу сено, масло и прочие нехитрые деревенские товары.

Когда из-за леса внезапно выскочили незнакомые всадники и с саблями наперевес поскакали на людей, толпа бросилась бежать под защиту стен. Растерявшиеся караульные не успели вовремя захлопнуть ворота города и на плечах бегущих, монголы ворвались в город.

Подобного огромной сороконожке, ощетинившейся копьями и мечами, орда стремительно вползла внутрь крепости, уничтожая все на своем пути.

Проголодавшимся и отощавшим за время пути воинам не было нужно золото, серебро, драгоценные камни и дорогая ткань. Все это включая молодых женщин, они взяли потом, а в тот момент их главной задачей было не допустить, чтобы урусы предали огню свои склады и амбары с зерном, как это сделали новоторы. И ради этого они беспощадно убивали каждого, кто оказывался у них на пути. Невзирая на то был он вооружен или нет, мужчина перед ним или слабый старик или юный отрок.

Пленные им были не нужны и потому, никто из монголов не утруждал себя их захватом. Главное зерно и прочие съестные припасы. Главное было накормить себя и лошадей сделать небольшой запас, все остальное было не важно.

Ободряющие сведения приходили из-под Пскова от хана Байдара и Бури. Они были полны решимости взять Псков, тем более, что один из пленников рассказал о потайной калитке в стене. Прибывшего к ним на кормление Бурундая, ханы отправили на ту сторону Чудского озера, где находился бывший русский город Юрьев. Пусть там ищет себе пропитание.

Единственный кто не радовал верховного хана хорошими новостями, был Аргасун. Отправленный к Селигеру, опаленный барс кормился маленькими деревушками вдоль дорог, проклиная Батыя и Субудая, явно в насмешку выделившего ему эти территории.

Оказавшийся на пути орды городок Торонь, не смог прокормить всех воинов Аргасуна. Узнав от пленных, что поблизости есть ещё один городок Вжецк, он отправил две сотни воинов под командованием сотника Берке. Его, вместе с переводчиком кипчаком Субудай отослал прочь от Новгорода, посчитав их виновниками в неудачном захвате Новгорода.

Старый воитель не хотел их видеть рядом с собой ещё по одной причине. Как бы, не был бы высок его полководческий талант и умение, Субудай был суеверным человеком и верил в приметы. Согласно им сотник и переводчик попадали в разряд людей приносящих несчастье и богатур, проявил к ним неслыханную милость, отправив живыми вместе с войском Аргасуна.

Берке очень хотел выслужиться перед новым командиром, доказать, что Субудай ошибся выказав ему свою немилость и с радостью бросился исполнять приказ хана. Выслав вперед разведку, он двинулся в поход в надежде захватить Вжецк внезапным налетом, навалом, однако дорогу ему заступил оживший покойник.

Сидевший в засаде воевода Вжецка Мстислав почем зря ругал себе за то, что поддался уговорам Коловрата организовать засаду на безбожных агарян.

— Сидел бы у себя в Вжецке тихо, мирно. Господь не без милости, глядишь, и обошли бы нас агаряне стороной, а тут... — горестно думал про себя воевода, вспомнив, как произошла его встреча с Коловратом.

Случись она раньше, дальше ворот Вжецка он бы никогда не прошел, но сейчас все переменилось. Едва только караульные услышали его имя, как сразу бросились гурьбой докладывать воеводе о приходе в город грозы монголов. При этом они старались оказать нежданному гостю любую услугу, растолкав локтями опешившую от удивления стражу у дверей дома Мстислава.

— Здравствуй воевода Мстислав, — поклонился изумленному хозяину Коловрат. — Я рязанский боярин Евпатий Коловрат. С недобрыми вестями пришел я к тебе со своей ватагой. Скоро будут у ворот Вжецка агаряне, чтобы захватить и сжечь ваш славный город и извести поголовно всех его жителей.

— Откуда это тебе известно!? — встревожено завертел головой воевода, готовый броситься к городским воротам.

— В десяти верстах от города засекли их разведчиков, когда двигались к тебе. Сейчас разведка, значит, завтра к утру главные силы сюда пожалуют, можешь не сомневаться.

— А откуда тебе известно про это завтра и про главные силы? — стал допытываться воевода, — уж больно много ты знаешь про агарян. Уж не лазутчик ты часом?

— Глупости, говоришь воевода! — гневно воскликнул оскорбленный Коловрат. — Знаю по тому, что давно воюю с ними. В плену у них побывал, бежал и снова воюю за Рязань ими сожженную, за города и земли русские врагом разоренные. А в том, что не лазутчик я, то тому порука уничтоженные моей ватагой агаряне. Если хочешь, сходи, спроси их. Они там, у ворот остались.

— Нужно будет, спрошу — с вызовом молвил Мстислав, но Коловрат пропустил его слова мимо ушей.

— Сколько у тебя воинов под началом? Сто не больше? — уверенно предположил рязанец. В таких городках как Вжецк больше сотни человек гарнизоны не стояли.

— Сто двадцать шесть! — с гордостью ответил за Мстислава один из десятников, набившихся в дом воеводы, за что тот ожег его недовольным взглядом.

— Боюсь не выстоять вам против агарян. Обложат Вжецк и возьмут его приступом — безапелляционно заявил Коловрат.

— Не каркай, боярин! Бог даст, выстоим! — попытался одернуть собеседника воевода, но с его мнением было не согласны десятники.

— Так что нам делать!? Как агарян извести и город спасти!? — закидали они вопросами Коловрата.

— Большими силами они сейчас по дорогам не ходят. По малым селам кормятся и на Вжецк больше сотни сразу вряд ли пошлют. Вот на эту сотню нам и надо вражеское войско сократить. У тебя сотня с лишним воинов, у меня шестьдесят восемь человек, справимся, засаду им устроив.

— Это где ты собрался им засаду делать? — в воеводе вновь взыграл гнев вперемешку с подозрительностью, но на этот раз с меньшей силой.

— В бору, в верстах в семи от города, очень удобное место для засады.

— Верно! Медвежий лог — тут же поддержали Коловрата десятники. — Там на дороге самое узкое место! Больше четырех верховых вряд проедут. Самое место для засады!

— Да они все конные, а мы пешие! Куда нам супротив них или у тебя боярин ватага на конях? — ехидно спросил воевода.

— На двух ногах, но только кони нам не понадобятся. Надо будет деревья, что вдоль дороги стоят подпилить и в нужный момент столкнуть. Они большую часть агарян повалят, а уцелевших мы добьем.

— Ай да голова, — восхитительно воскликнул десятник по имени Остей. — Ай, да боярин. Теперь верю, что не одного ты врага сразил, как сказывают люди.

— А вдруг их больше сотни будет?

— Все равно, побьем. Если первыми ударим, они обязательно испугаются и побегут. Это когда их много они сильные, а один на один бегут, только пятки сверкают — заверил Коловрат воинов и на их лицах появились улыбки. — Главное до наступления темноты успеть подпилить деревья. Найдутся у вас пилы с топорами?

— Найдутся — заверили его десятники и вопросительно посмотрели на воеводу, которому сразу стало неудобно. Одно дело не соглашаться с пришлым боярином и совсем другое спорить с людьми, хорошо тебя знающего. Не будь их, Мстислав с легким сердцем отказал бы Коловрату, но в присутствии их не посмел.

— Пилы и топоры, конечно, найдутся, но больше тридцати человек дать не могу. Вдруг агаряне объявятся — выдавил из себя воевода, но десятники вновь не были на его стороне.

— Почему только тридцать? — усомнился в словах начальства Остей. — Ворота закрыть и пятьдесят человек можно спокойно отпустить. Чем раньше начнем, тем больше сделаем. Верно ребята?

— Верно — дружно загудели воины, и Мстислав был вынужден уступить.

Встав на лыжи, воины вместе с ватажниками быстро добежали до места и занялись делом. Опытные лесорубы быстро определили, где и как нужно подпиливать и подрубать стволы деревьев, чтобы они были в любой момент упасть на головы вражеских всадников.

Застучали топоры, заскрипели пилы и хорошо знавшие с какого конца нужно держать топор, до наступления темноты, русичи завершили свои приготовления.

Оставив часть своей ватаги у места засады, на тот непредвиденный случай если враг решить идти на Вжецк ночью, Коловрат вернулся с дружинниками в город, где ему предстоял разговор с воеводой. Битый час его пришлось уговаривать отпустить как можно больше солдат в засаду на агарян.

С большим трудом, Коловрату и десятникам удалось сломить сопротивление воеводы, который поначалу и слышать не хотел отправлять на это рискованное дело больше сорока человек. С хрустальной слезой в голосе он говорил, что не может оставить жителей Вжецка без защиты от злобного врага.

Не получи в этот момент Коловрат полную и дружную поддержку со стороны десятников, неизвестно чем бы закончилась его затея. Очень могло так случиться, что столкнув на врага деревья, он вместе с ватажниками, сложил бы голову в схватке с врагом. А если бы и одержал победу, то она наверняка бы была для него пирровой победой, однако судьба была благосклонно к воскресшему из мертвых воителю.

Прижатый к стене десятниками, которые чуть ли не открыто, упрекали воеводу в трусости, Мстислав был вынужден дать Коловрату сто человек в помощь.

Затем видимо устыдившись своего поведения или испугавшись, что шустрый рязанец заберет все победные лавры себе, заявил, что лично примет участие в засаде. Мстя Остею, за поддержку Коловрата, он оставил его командовать гарнизоном до своего возвращения, несмотря на его горячие просьбы взять с собой.

— Только тебе, Остей, я могу доверить судьбу города в этот трудный и опасный момент. Пока Вжецк в твоих руках я спокоен — заявил воевода, рачительно похлопывая десятника по плечу.

Теперь, Мстислав очень жалел о своем поступке, ибо проклятый Коловрат ошибся или, что хуже жестоко обманул его. Вместо обещанной им воеводе всего сотни агарян, число проехавших мимо него всадников было гораздо больше. Гораздо больше.

Как только расставленные вдоль дороги дозорные условным посвистом предупредили о приближении врага, Мстислав взобрался на высокий сук и, укрывшись зеленой хвоей, стал наблюдать за дорогой.

Вначале, счет конных агарян шел быстро и легко, но когда общее число врагов перевалило за двести человек, воеводу пробила дрожь и неуверенность. Он уже собирался потихоньку слезть на землю и все отменить, но одетый в монгольский доспех Коловрат выехал навстречу головным всадникам врага и властно вскинул левую руку.

По всем расчетам воеводы агаряне должны были забросать его стрелами и копьями. А затем добить своими саблями, но этого не случилось. Взгляды верховых сковала небольшая серебряная пластина, что на цепочке висела на руке у переодетого Коловрата.

Зачарованные этим символом, всадники не проявили никакой агрессии к закрывшему им дорогу человеку. Напротив, они покорно остановились, стали переговариваться между собой, а один из них даже сделал дружеский знак Коловрату, приглашая его подъехать к ним, но тот не шелохнулся.

Его глаза цепко смотрели сквозь прорезь шлема, высчитывая количество врагов остановившихся перед ним. Как русичи не старались, создавая засаду, но полной уверенности в том, что враги попадутся в неё полностью, у Коловрата не было. Поэтому он и пошел на этот риск, выехав перед монголами на коне.

Вечером прошлого дня он буквально по шагам выверил рубеж, на котором ему следовало остановить неприятеля при помощи серебряной пайцзы. Она досталась предводителю ватаги вместе с доспехом и головой одиночного всадника, что налетел на ватажных караульщиков несколько дней назад.

Откуда и куда он скакал так, и осталось тайной. Донесение, с которым скакал монгол, было у него в голове, но вот серебряная пайцза указывала, что оно было очень важным. Не каждый гонец имел такие полномочия, что давала ему голова тигра.

Ошибочно приняв ватажников за солдат из вспомогательных сотен, он смело подскакал к ним, выставив вперед пайцзу, о чем потом горько пожалел.

Коловрат до конца выдерживал созданную им паузу, стремясь к тому, чтобы ряды колонны противника максимально уплотнились. Встретив на дороге препятствие, монголы автоматически стали собираться в одно единое, на которое по взмаху воителя обрушились подрубленные стволы деревьев.

До самого последнего момента, степняки не осознавали нависшую над ними опасность. Да, они предполагали, что на этом узком участке дороги, путь им преградит вооруженный заслон. Да, они не исключали того, что из-за стволов деревьев по ним ударят стрелы и на них бросятся проклятые урусы. Однако то, что на них разом упадут деревья, они не ожидали.

Только когда половина отряда была раздавлена или сбита на землю твердыми как камень стволами и мохнатыми ветвями. Когда на уцелевших воинов и всадников ударили стрелы, а затем, потрясая мечами, бросились неизвестно откуда взявшиеся уруские воины, они поняли, что попали в засаду, но было уже поздно.

Мастерство, с каким было организовано падение деревьев, и внезапность нападения сделали свое дело. Сопротивление угодивших в ловушку монголов было разрознено и атаковавшие их урусы быстро сломили сопротивление уцелевших воинов.

Лишь четырнадцать всадников сумели вырваться из лап смерти, благодаря проворности и быстроте их коней и тому, что не попали под удар лесных великанов. На них попросту не хватило деревьев и напуганные случившимся, они дружно развернули своих коней и ускакали.

Потом, стоя перед Аргасуном и спасая свои жизни, они говорили, что хотели увести за собой часть врагов обманным отступлением, а потом убить их. Это был излюбленный прием монголов, но темник отказался этому верить. Каждый второй из числа беглецов был казнен за трусость по приказу Аргасуна.

Командующему отрядом сотнику Берке не повезло в самом начале боя. Обрушившийся на него ствол дерева не только сбил его вместе с конем, но и намертво пригвоздил его к земле. Как ни пытался Берке высвободиться из-под упавшей на него тяжести и встретить врага как подобает настоящему воину, он ничего не мог сделать. Одна его нога была придавлена телом погибшего коня, на другой лежал тяжелый ствол, столкнуть который в сторону у него не было сил.

Единственное, что он мог сделать — это выхватить с пояса кинжал и попытался нанести удар приблизившемуся к нему ватажнику. Берке был опытным и храбрым воином, в той ситуации, в которой он оказался, умения ему не хватило. Как не пытался он воткнуть острие кинжала в тело уруса — это ему не удалось. Пользуясь ситуацией, противник ловко пригвоздил его голову к земле при помощи длинной рогатины.

Положение было ужасным, однако худшее было впереди. Возможно, враги подарили бы ему быструю смерть, но его воин заметил одетый в монгольский доспех, с серебряной пайцзой на поясе и приказал доставить Берке.

С большим трудом урусы скрутили сотнику руки и вытащили его из-под упавшего на него дерева. Поврежденные ноги сильно болели, но Берке их чувствовал и старался всячески затормозить свое волочение к указанному месту.

Человек, перед которым поставили сотника, был ему совершенно незнаком, да и как можно было узнать, когда его лицо скрывала маска в виде клюва ястреба. Однако глаза, смотревшие на Берке через прорезь маски, всколыхнули в его душе какое-то смутное воспоминание, но они быстро пропали. Уж слишком неуютно ему стало от торжествующего взгляда незнакомца. Взгляда человека, которому неожиданно выпала удача свести старые счеты, это плененный сотник чувствовал, что называется всей кожей.

Вместе с ним, к незнакомцу подвели около двух десятков воинов из отряда Берке. Со связанными за спиной руками их поставили в ряд перед незнакомцем, а затем по взмаху его руки поставили на колени. Последним, к удивлению сотника привели переводчика кипчака, все остальные либо бежали, либо погибли под мечами урусов.

Берке хватило одного взгляда, чтобы понять, что всех их сейчас убьют, и потому решил с честью и достоинством принять смерть, как тому учила Яса Чингисхана. Гордо вскинув голову, он бросил гневный взгляд в глаза своему противника, в руках которого не увидел никакого оружия. Более того, поймав вызов Берке, незнакомец приказал отпустить ему руки, чем несказанно обрадовал сотника, в поясном потаенном кармане которого лежал тонкий и длинный, похожий на иглу стилет.

Пытаясь как можно прочнее поставить охваченные огнем и болью ноги, Берке изготовился выхватить свое потаенное оружие для последней схватки, но противник не позволил ему это сделать. Совершив стремительный рывок вперед, он резким ударом сбил сотника с ног.

Честно говоря, удар был так себе и если бы не больные ноги Берке, он бы наверняка устоял и сам ударил противника. Однако ноги подкосились, сотник рухнул на снег под язвительный хохот ватажников. Берке приподнялся на локти и стал собираться с силами, чтобы подняться, но противник ему этого не позволил. Ловким ударом ноги он опрокинул его на спину, затем бросил на грудь Берке большое колесо от телеги и встал на него.

Сотник схватился за обод колеса, пытаясь сбросить его с себя, но неудобное положение и вес врага не позволяли ему сделать это. Глядя на бесплотные усилия монгола, мучитель удовлетворенно хмыкнул и приказал привести к себе кипчака переводчика.

— Спроси, знает ли он меня?! — потребовал незнакомец и, не дождавшись ответа, махнул рукой. Тотчас ватажники вооруженные дубинками обрушили град ударов на двух воинов, стоявших с самого края шеренги обреченных. Били они со знанием дела и вскоре несчастные затихли под их ударами.

— Смелый Берке! Храбрый Берке! — неожиданно назвал сотника по имени незнакомец и стал неторопливо переминаться на спицах колеса. Тяжелое колесо, придавившее сотника к земле неимоверно давило на его доспех, а тот в свою очередь давил на грудь. С каждым вздохом дышать становилось все труднее и труднее.

— Так как мое имя?! — продолжил допрос мучитель, и вновь не дождавшись ответа, подал знак палачам. На этот раз их жертвами стали не два, а четыре пленных. Они не были монголами, а рекрутированными тюрками, но их крики о пощаде были бесчестием для сотника. Собрав последние силы, он попытался сбросить со своей груди ноги мучителя, но тот не позволил ему это сделать, резко присев на корточки. Не выдержав такого удвоения веса, ребра у Берке хрустнули, невыносимая боль пронзила его грудь, и руки безвольно упали на снег.

— Сильный Берке! Хороший воин Берке! — насмешливо выкрикнул незнакомец, обращаясь к поверженному сотнику. Тот попытался плюнуть ему в лицо, но сведенные судорогой губы отказались ему повиноваться.

Это действие сильно развеселила мучителя и оттолкнувшись рукой от обода, он распрямился во весь рост и опять махнул рукой. Дубинки ватажников исправно заработали, и число пленных стало стремительно сокращаться.

— Плохой Берке! Царь Батый будет недоволен тобой! — услышал сотник истерзанный мучительной болью от топтания на своей груди врага и в это момент его осенило. Незнакомец полностью повторял его же слова, что Берке говорил стоя на груди умирающего Коловрата. Вместе с этим он вспомнил, как он обрек на смерть тех захваченных в плен воинов и не пожелавших склонить перед ним свои колени. Тогда, несговорчивых русских забили камнями у тела Коловрата, после чего похоронили в лесу вместе с их предводителем.

Сейчас у мучителя сотника не было под рукой нужного количества камней, чтобы в точности повторить тот ритуал предания смерти. Их заменили крепкие дубинки в руках ватажников, с большой неохотой согласившихся принять участие в этой казни.

Открытие, сделанное Берке, не осталось незамеченным для его мучителя. Наклонившись над хрипящим сотником, и заглянув ему в глаза, удовлетворенно произнес.

— Вот и встретились, джагун-бек Берке. А я боялся, что не свидимся, — Коловрат замолчал, а затем, повернув голову к ватажникам, властно крикнул — Камень мне, быстро!

Искать зимой камень на проезжей дороге, занятие проблематичное и утомительное. Однако столько силы было в голосе рязанца, что увесистый камень быстро разыскали и торопливо поднесли его.

Взяв в руки камень, Коловрат сошел с груди умирающего сотника и, приподняв над головой, с силой бросил его на грудь Берке. Воитель вложил в этот бросок всю злость и ненависть, что накопилась у него в душе с того давнего декабря, когда судьба свела их вместе. Послышался глухой треск ломающихся ребер, ноги несчастного сотника дернулись и он затих.

Убедившись, что джагун-бек умер, Коловрат подошел к единственному оставшемуся в живых кипчаку и схватив того за горло заговорил.

— Слушай меня внимательно и запоминай, собака! Сейчас тебе дадут коня и отпустят на все четыре стороны. Скачи к моему названному брату Аргасуну и скажи. Если он не хочет, чтобы останки его славных воинов обглодали волки и обклевали вороны, пусть спешит их похоронить. Иди! — Коловрат презрительно отшвырнул от себя пленника в руки ватажников.

Гонец был скор. Он успел нагнать беглецов из отряда Берке и уже к вечеру, все они достигли окрестности Торони, где находилась ставка Аргасуна. Увидав кипчака, он подбоченился, принял важный вид в ожидании услышать радостную весть о падении Вжецка, однако вестник расстроил его.

Гнев залил алым цветом лицо Аргасуна, когда он услышал, что отряд Берке разгромлен урусами. Этот факт во стократ больше задел его, чем известие о том, что урусами руководил восставший из мертвых Коловрат.

— Я его уже один раз отправил в страну мрака, отправлю и второй! — гневно выкрикнул Аргасун. — Эй, Менгу, собирай войско, выступаем на врага немедленно!

— Чтобы погрузить на коней все захваченные нами запасы нужно время, светлейший хан. А скоро наступит ночь — попытался возразить ему тысячник, чем ещё больше рассердил Аргасуна.

— С каких пор монгол стал бояться ездить ночью!? Как давно в твоем сердце поселилась женская робость и пугливость!? — насмешливо вопрошал воитель, но Менгу-Темир твердо стоял на своем.

— С тех пор как ожили мертвецы и на воинов начали падать деревья, господин. Если ты решись вставить свою ногу в стремя, я немедленно последую за тобой куда угодно и когда угодно, — тысячник преданно склонил голову. — Но противостоящий тебя враг хитер и опасен. Если он сумел обрушить на воинов Берке деревья, то наверняка может устроить нечто подобное ночью на дороге. Ведь это самый удобный момент нанести удар в спину, когда зрячими бывают только совы и волки.

Казалось, сама судьба устами благоразумного сотника предостерегала Аргасуна от необдуманных действий, но тот упорно не хотел прислушиваться к голосу разума. Гнев, от нанесенного оскорбления ударил ему в голову и Аргасун стремился как можно быстрее смыть свой позор кровью врага.

— Оставайся грузить запасы, Менгу. Я оставляю тебе для охраны две сотни воинов. Остальных я забираю с собой, чтобы наказать урусов, посмевших поднять на монголов руку. Выступаем немедленно! А ты... — Аргасун повернулся к кипчаку. — Отправляйся к Субудаю и расскажи об ожившем мертвеце. Старый мерин очень любит слушать подобные сказки!

Вскоре, большая часть тумена ускакала в ночь навстречу судьбе, а кипчак поскакал в ставку Субудая. Всю дорогу сердце неприятно увещевало его душу, но он ничего не мог поделать. Страх и преклонение перед монголами было крепко вбито в его ум, и он покорно шел навстречу своей смерти.

Известие о смерти Берке мало задело сердце старого воителя. Сколько воинов подобно Берке было брошено в пламя войны ради одержания победы в очередном завоевательном походе. Одним больше, одним меньше — не в этом суть. Его гораздо больше взволновало имя Коловрата произнесенное кипчаком. Восставший из мертвых опасен не только своими деяниями, но и самим фактом своего поведения.

Требовательно вперив в кипчака мутный взгляд своего ока, он стал переспрашивать того о событиях на лесной дороге стараясь либо поймать рассказчика на лжи, либо проникнуть в истинную суть столь необычного события. Пройдя кровавое горнило не одной войны, Субудай твердо знал, что мертвые не возвращаются к живым. Ибо это противоречит самому смысла бытия.

С самого начала он заподозрил в появлении Коловрата какую-то хитрость. Однако кипчак столь страстно говорил об ожившем мертвеце, так истово доказывал, что перед ним был именно убитый три месяца назад воин, что Субудай не смог разгадать эту загадку. Полностью понять всю хитрость покойного Баяна ему мешала одна маленькая, но очень важная единственная деталь.

Он сразу понял, что выступающий под маской Коловрата человек принимал участие в том бою, когда погиб шурин Батые Хостоврул. Был в лагере монголов и хорошо знает особенности их быта. Однако богатур никак не мог понять, кто играет роль ожившего мертвеца, ибо он не допускал мысли, что беглый раб посмеет объявить себя высоким человеком. Подобного самозванства у монголов никогда не было и потому, загадка Баяна осталась нераскрытой.

Это впрочем, не помешало Субудаю принять эффективные действия против неё. Не мудрствуя лукаво, он приказал начальнику стражи придушить кипчака, чтобы тот не смущал умы воинов ненужными рассказами.

Приказ богатура был немедленно выполнен, однако, опасный джинн уже вылетел на свободу. Пока кипчак ехал к Субудаю, он рассказал о Коловрате сопровождавшим его воинам, а те в свою очередь поведали другим и эта новость, к вечеру расползлась по лагерю богатура. Сидя у огня вечно голодные и усталые воины охотно прислушивались к подобным историям, тем более, что некоторые сами были участниками схватки со "злым урусом" Коловратом чудным образом оказавшимся живым.

Если под Новгородом удивлялись воскрешению из мертвых, то в Торжке горько горевали, а во Владимире радовались. Радовались обретению нового великого князя и радовались истово. Когда Ярослав с дружиной приблизился к тому, что осталось от Владимира, из всех развалин и пепелищ к нему устремились чудом спасшиеся горожане.

Обступив князя со всех сторон, они громко плакали, кричали и норовили либо поцеловать ему руку, либо дотронуться до его стремени.

— Жив! Слава Богу, жив наш князь заступник! — радостно неслось со всех сторон, и не успел Ярослав доехать до Золотых ворот, как ликующая толпа обступила его.

— Князь батюшка, Ярослав Всеволодович! Спаси и защити нас от окаянных агарян нехристей! Брат твой Юрий не смог, теперь на тебя одна надежда! — кричали горожане, пока дружинники пытались оттеснить их в сторону и дать князю дорогу.

Въехав в свою родовую столицу, Ярослав сразу показал себя действенным властителем. Первым делом он приказал хоронить не погребенные ещё тела владимирцев, ремонтировать сожженные монголами храмы и, собрав совет Владимирской земли, объявил себя великим князем, не дожидаясь приезда брата Святослава.

Тот принимал участие в битве на реке Сити и со слав очевидцев благополучно избег смерти от вражеского меча. Ходили слухи, что он укрылся в одном из монастырей под Ярославлем.

Совсем по-иному встречали новоторы воеводу Еремея Кучку, когда он подъехал к руинам Торжка. Вместо радостных приветствий в адрес воеводы неслись горькие упреки со стороны чудом уцелевших погорельцев.

— Где вы были, когда нас монголы осаждали!? Что не пришли и не помогли!? По лесам прятались!? Пережидали!? Защитнички, слуги князевы! — гневно кричали они, совершенно не обращая внимания на щиты дружинников, что рачительно отличались от щитов владимирцев и новгородцев. Обозленным людям было все равно на кого вылить праведный гнев человека брошенного на произвол судьбы.

Главное перед ними были свои, обличенные властью военные люди, основная задача которых как раз и заключалась в их защите.

С большим трудом Еремею удалось перекричать толпу, доказать, что их сюда прислал князь киевский Ярослав и идет отряд к Новгороду.

— Понятно! Ясное дело — за сынка своего беспокоится! А мы, что, мы люди простые, торговые, не княжеские! Нас можно не спасать! — неслось воеводе в ответ и тот, посчитав за лучшее не задерживаться в разоренном городе, двинулся дальше.

Глава VII. Рождение легенды.

Урусу, что построил стены крепости, Субудай бы милостиво подарил жизнь, справедливо отрубив при этом руки. Ворота и примыкающие к ним стены были заметно выдвинуты вперед. Это было удобно для обстрела из лука и стрелометов, идущих на штурм воинов противника и защиты стен но, ни как, ни для самих ворот. За всю свою жизнь Субудай взял несколько десятков крепостей, разбивая их ворота, своими стенобитными машинами вдребезги, как гнилые орехи. Главное было защитить людей, бьющих тараном от стрел и копий осажденных, и вовремя бросить на штурм воинов. Что подобно неудержимой реке врывались внутрь крепости, не дав её защитникам завалить пролом подручными средствами. Большое число воинов, брошенное на штурм крепости, обычно решало исход боя в пользу монголов. Как правило, число укрывшихся за стенами крепости солдат противника было меньше, числа осадившего их войска. В противном случае, они бы попытались разгромить врага в чистом поле.

Впрочем, имелась у богатура и другая отмычка крепостных стен, что как правило, безотказно срабатывала при правильном применении. Вся хитрость заключалась в том, что пробив ворота или стены и завязав отчаянную схватку в проломе, в один прекрасный момент монголы вдруг обращались в паническое бегство. Охваченные азартом боя защитники крепости, как правило, бросались преследовать врага, желая раз и навсегда устранить нависшую над их городом угрозу, и попадали в хорошо подготовленную противником ловушку.

Уведя своих преследователей на приличное расстояние от стен, монголы неожиданно останавливались и с яростью обрушивались на утративших бдительность врагов. Одновременно с этим на поле битвы появлялись спрятанные в засаде воины. Они окружали защитников города и, пользуясь численным превосходством, уничтожали их. После чего, без особого труда брали осиротевший город.

При осаде городов врага, монголы выбирали или тот или иной вариант осады, но Субудай решил применить сразу оба. Богатура поджимало время и природа. Все больше темных и серых проталин появлялось на снегу вокруг лагеря монголов. Лед на реке стал предательски темнеть, и самое главное, подходили к концу имеющиеся запасы еды и фуража. Пришла пора брать город урусов и чем быстрее, тем лучше.

Кузни по производству наконечников для стрел и копий работали исправно, ежедневно множа и укрепляя мощь осадившего Новгород войска. Теперь каждый из воинов Субудая имел по два полных стрел колчана, исправный лук и пару копий.

Одновременно пленные урусы добывали и дробили камни для метательных машин, созданных китайцами, а также сколачивали большие защитные щиты для них.

Особая забота была к тарану, чья окованная железом голова должна была разнести в щепки ворота новгородцев. Для него было сооружено особое прикрытие, способное выдержать попадание не только стрел и копий, но и крупных камней.

Март уже подходил к концу, когда Субудай начал свой штурм крепости северных урусов. Первыми по ней ударили метательные машины, что было полной неожиданностью для новгородцев. Для них осада в основном заключалась в перестрелках с воинами противника со стен, в отражении приступов их штурмовых отрядов и в смелых вылазках из крепости.

Последнее действие было особо популярным среди новгородцев, так как именно таким образом они смогли снять осаду Новгорода войска Андрея Боголюбского. Тогда, смелая и неожиданная вылазка обратила врагов в бегство. Паника была столь сильной, что спасаясь от мечей новгородцев, солдаты великого князя бросались в воды Волхва и тонули.

То, с чем столкнулись новгородцы на этот раз, повергло их в шок. С самого утра на ворота и примыкающим к ним стенам стали падать камни, которые поражали стоявших на стенах воинов. Храбрым защитникам Новгорода негде было укрыться от несущихся в их сторону с огромной силой камней, ибо на крепостных стенах не было специальных зубцов. Верхний гребень стен доходил им до колен, в лучшем случае до пояса, так как был специально рассчитан для отражения поднимающихся на стену воинов противника.

За считанные минуты, попавшие под обстрел вражеских осадных машин стены, опустели, а установленные на них стрелометы были либо убраны новгородцами, либо уничтожены врагом. Дружинники быстро спустились со стен вниз, оставив на них одних наблюдателей. Скорчившись в три погибели, они наблюдали за действиями противника, ежеминутно рискуя быть убитыми.

Кроме гребня крепостной стены, выпущенные врагом камни, громили ледяной панцирь самих стен Новгорода. Возможно в зимнее время, такая бомбардировка имела бы меньший успех, однако на дворе был конец марта и подточенный солнцем лед значительно хуже держал сыплющиеся по нему удары. Каждый попавший в лед камень порождал множество осколков, а особо удачно ударивший снаряд приводил к возникновению каверны или обрушение фрагмента ледовой защиты.

Поднятый по тревоге Ратибор срочно прибыл к воротам и через маленькое окошечко в них, стал наблюдать за действиями противника. Вид метательных машин для него был в диковинку, но не испугал и поразил его.

— Далеко собаки стоят! Из лука не достанешь, а достать надо! Иначе они всю стену нам снесут! — воскликнул воевода, оценивая расстояние до вражеских машин. Утверждение, что монголы смогут снести своими метательными машинами он, конечно, сказал в пылу, для красного словца. Однако то, что враг сможет полностью оголить стены крепости, Ратибор понял сразу.

— Да, пробовали бить из луков, не достают — зло махнул рукой командир новгородских лучников Данила. Имеющиеся у них длинные составные луки славились своей дальностью и били почти до двухсот метров.

— А самострелы, пробовали? Позовите, самострельщиков, пусть попробуют свои диковинки — приказал Ратибор.

— Да, послали уже за ними — недовольно буркнул Данила. Между лучниками и владельцами самострелов шла негласная борьба за первенство в стрельбе и первыми очень часто были владельцы заморских игрушек. Ратибор, хотел что-то сказать и этот момент, в створ ворот угодила тяжелая стрела. Вызвав град осколков, она упала на площадку перед воротами не в силах пробить их ледяной покров.

— Стрелами стреляют, — воевода ткнул пальцем во вражеский подарок и быстро окинул взором машины противника. — Стоят все на одной линии, но одни по размерам меньше другие больше. Значит те, которые больше мечут камни, а поменьше стрелы и нам в первую очередь надо выбить камнеметы.

— Не достанут, самострельщики. До камнемета шагов триста, если не больше, а они бьют чуть дальше наших луков — уверенно заявил Данила, на глаз определив расстояние до осадных машин.

— Мой достанет! — гордо заявил Рача подошедший к воротам вместе с арбалетом. Он жил недалеко и первым откликнулся на призыв воеводы.

— Достанет, как же! — воскликнул Данила.

— Отойди, — Рача подошел к окошку и застыл, оценивая обстановку.

— Достанет, да?

— Не мешай ему Данила, — одернул лучника воевода, — что скажешь Рача?

— Попробовать надо — коротко ответил тот и, скинув с плеча арбалет, стал целиться через оконце во врага.

Спуск мягко щелкнул, Рача опустил самострел и тут же три головы чуть не столкнулись у воротного просвета.

— Ну, что я говорил! Не добил! — радостно воскликнул Данила.

— Не суетись! — рыкнул на него Рача, — другую стрелу попробовать надо.

Охотник стал неторопливо рыться в своей походной сумке и вскоре вытащил из неё ещё один болт. — То на лося был, а этот на птицу — пояснил он Ратибору и, отпихнув лучника, вновь стал целиться.

— Ни лося, ни птицы — язвительно прокомментировал результаты стрельбы Рачи Даниил, но тот и ухом не повел. Неудачная стрельба, к удивлению Ратибора вызвала у стрелка улыбку удовлетворения. Уточнив дальность расстояния до цели и силу своего оружия, Рача вновь стал шарить в сумке.

— А теперь попробуем каленый гостинец — охотник положил на тетиву железный шарик величиной с грецкий орех, тщательно прицелился и мягко нажал на спуск.

— Есть! — радостно воскликнул Ратибор, увидев как, возле камнемета рухнула человеческая фигура, — молодец, Рача!

— Тетеря! Ты кого снял!? То работник был, а тебе командира надо было бить! — негодующе воскликнул Данила, ткнув пальцем в небольшую фигурку стоящую поодаль от камнеметов. Профессиональный глаз лучника быстро выделил из всех тех, кто суетился возле машин китайского мастера отвечавшего за их работу.

— Не суетись! — вновь повелительно рыкнул на Данилу Рача. — Достанем и его.

На этот раз, охотник целился несколько дольше прежнего. Ведь раньше он просто определял расстояние, на которое могло бить его оружие, а теперь ему нужно было непременно попасть, чтобы не осрамиться перед воеводой и собой. Нет для человека строже и безжалостней судьи, чем он сам и в случае неудачи, Рача бы сам себя съел, однако все обошлось. Пораженный в горло каленым шаром китаец рухнул, и обстрел разом прекратился.

Напуганные метатели разбежались от своих машин в разные стороны, но ненадолго. Вскоре монголы установили перед камнеметами защитные щиты выше человеческого роста, и обстрел возобновился с прежней силой, но ненадолго.

Определив границу, с которой они могли поражать крепостные стены, китайские мастера решили передвинуть свои осадные орудия ближе к стенам города. Сделано это было с целью увеличения поражающей силы осадных машин. Теперь выпущенные ими камни наносили больший ущерб стенам и воротам осажденного Новгорода, с большей силой круша его ледяную защиту.

Прочные деревянные щиты, надежно защищали камнеметы от стрел защитников города, однако их защита не распространялась на подносчиков камней. Время от времени они доставляли к осадным машинам новые порции смертоносного груза.

Как правило, все они были из числа местных жителей действовавших по принуждению монголов. Однако в пылу боя это не имело никакого значения и всякий вставший, на сторону врага, заслуженно погибал от стрел осажденных новгородцев.

Когда наступила ночь, Субудай ожидал, что противник предпримет вылазку с целью уничтожения метательных машин. Очень часто гарнизон осажденной крепости предпринимал подобные действия и всегда попадал в ловушку, но на этот раз вылазки не последовало. Ратибор решил приберечь силы для решающей схватки, которая, по его мнению, должна была произойти в самое ближайшее время.

Предчувствие не обмануло воеводу. На следующий день, под прикрытием метательных машин, монголы силами пленных подтянули большой перемет и перекинули его через ров прямо перед воротами.

От стрел и сулиц новгородцев многие из тех, кто устанавливал перемет, погибли, но для монголов это не имело значение. Подталкивая копьями и мечами, они гнали и гнали людей вперед и вскоре вслед за переметом к воротам были подтянут таран, чей металлический лоб глухо загрохотал по створкам ворот.

Сразу после этого, в дело вступили монгольские лучники. Придвинув к воротам легкие переносные щиты, они принялись засыпать стрелами крепостные стены и выступ над воротами, стремясь не позволить новгородцам сбросить на покатую крышу тарана бочонок с огненной смесью.

От вражеских стрел не спасали даже кованые доспехи. Благодаря тому, что расстояние между стрелками и стеной сократилось, выпущенные из составных луков стрелы пробивали защиту русских витязей. Казалось, что воеводе так и не удастся использовать остаток горючего масла, но природная смекалка помогла Ратибору найти выход.

Видя, что монголы не позволят ему поджечь укрытие тарана сверху, воевода решил попытаться запалить его изнутри. Разлив запасы масла по глиняным горшкам, он приказал метать их во врагов, через смотровое оконце в воротах, предварительно запалив.

Шаг был смелый, неожиданный, но большого успеха этот маневр воеводе не принес. Как не пытались его молодцы попасть по внутренним стропилам тарана, им откровенно не везло. Горшки если и попадали по ним, то большая часть масла падала на пол, а та, что попадало на стропила, горела очень плохо из-за сырости дерева.

С куда большей охотой загорелся перемет, на котором находился таран. Находясь по ту сторону ворот, дружинники Ратибора с радостью слушали, как испуганно кричали орудовавшие при таране монголы. Ударная сила тарана сразу ослабла и в какой-то момент сошла на нет, но затем возобновилась вновь, с удвоенной силой.

Будь у воеводы больший запас масла, он бы наверняка смог бы уничтожить вражеский таран, но на этот судьба была благосклонна к монголам. Наученные горьким опытом Бурундая, они заранее заготовили мокрые шкуры, при помощи которых смогли сбить пламя на ограниченном пространстве.

До самой ночи враг пробовал на прочность крепость новгородских ворот. К огромной радости делавших их мастеров их творение устояло, но удары вражеского тарана не прошли даром. В двух местах массивные створки дали трещину и всем было ясно, что на следующий день они падут.

Когда наступила ночь, Субудай изготовился к отражению возможной вылазки противника. Сотни воинов находились в постоянной готовности обрушиться на урусов, но вновь ничего не произошло. Воевода Ратибор упрямо не хотел лезть в приготовленную ему богатуром ловушку.

Наступил третий день противостояния двух воителей, который по всем приметам должен был выявить победителя.

Солнце только поднялось над кромкой земли, а монголы двинулись на штурм Новгорода. Камнеметы заработали с удвоенной силой. За ночь рабы доставили к ним значительный запас камней и теперь, можно было обстреливать крепостные стены без остановок.

Таран вновь придвинули к воротам и каждый его удар, подобно печальному маятнику отсчитывал оставшееся перед их падением время.

Выстроившиеся за машинами воины монголов, застыли в полной готовности ринуться в бой, ведомые своими десятниками и сотниками. Сегодня у них не было штурмовых лестниц и арканов, с чьей помощью они обычно поднимались на крепостные стены. Сегодня у них на вооружении была злость к засевшим за крепкими стенами русским, из-за которых они были вынуждены постоянно голодать, и есть собственных коней. Сегодня они должны были развязать тугой уруский узел, как делали это не один раз прежде.

В том, что наступает решающий день осады, понимали воины собранные Ратибором у Софийских ворот. Здесь были не только княжеские дружинники, но и все новгородское ополчение. Плотными рядами стояли они не далеко от ворот, готовые в любой момент пойти в бой и утопить свою ненависть, что они носили на кончиках своих мечей и копий в крови ненавистных захватчиков.

Чем громче становился треск воротных створок, тем суровее становились лица защитников Новгорода. Тем крепче они сжимали в своих руках оружие, с помощью которого они собирались защитить своих родных и близких, свой кров, свои святыми.

Тем сильнее поднималась со дна их сердец решимость сойтись в рукопашной схватке с осадившим город врагом и либо с честью погибнуть в ней, либо отбросить его прочь от родных стен.

Едва таран противника вновь застучал по створкам ворот, Ратибор стал стягивать к ним воинов. Поначалу все решили, что воевода намерен отразить попытку штурма, благо небольшой проем ворот и широкая площадь сразу после них позволяла княжеским дружинникам и ополченцам имеет численное превосходство над атакующими рядами противника. Каково же было удивление воинов, когда они узнали, что воевода решил совершить вылазку.

— Постой, Ратибор! Не ты ли ещё вчера отказывался ударить под покровом тьмы по осадным машинам врага, говоря, что нас там ждет засада. А сегодня, когда все видно как на ладони, ты готов вступить с ним в открытое сражение. Разумно ли это!? — пытался удержать воеводу от столь рискованного шага Александр.

— Вчера ничего не было видно, и я не знал, кто нас ждал у этих машин. Сейчас же, ясно видно, что врагов возле них немного. И если внезапно ударить, то наверняка сможем не только сорвать приступ, но и разрушить эти машины. По моим подсчетам, для этого хватит малой дружины и новгородцев, — воевода кивнул на ополченцев. — Посмотри, какие они злые, точно порвут агарян на куски.

— Ну а как главные силы агарян подойдут и не дадут машины порушить?

— Тогда хоть таран порушим, да этих басурман посечем. Хоть ненамного, но сократим их число.

— Боязно, тебя против них отпускать, Ратибор, — честно признался воеводе Александр.

— Что боязно отпускать, то правильно. Ведь не на пир идем и не на гулянку. А идти надо, если сейчас по ним не ударим, потом поздно будет. Как только они ворота проломят и пойдут на приступ, главное войско подойдет, и тогда пиши — пропало.

— Может лучше впустить их в город и здесь побить? — предложил воеводе Ростислав. Он вместе с Рачей были отряжены Ратибором в телохранители молодого княжича и потому стояли рядом и слышали их разговор.

— Глупости, говоришь! — грозно рыкнул на не прошеного советчика воевода. — Никогда не сможешь отстоять свое, если чужое удержать не сумеешь. Поэтому ударим первыми, сейчас, пока ворота не рухнули, — воевода взмахнул рукой и прежде чем рога пропели сигнал, требовательным взором посмотрел на разведчиков.

— Головой мне за княжича отвечаете. Где он, там, чтобы и вы были. Ясно!?

— Ясно!

— Вот и хорошо. Ну, с богом, Ярославович — Ратибор обнял Александра, стукнул по плечу Рачу и решительным шагом направился к державшимся на честном слове воротам.

Как и предполагал воевода, вылазка новгородцев застигла врага врасплох. Ворота распахнулись и набросившиеся на притаившихся за ними монголов дружинники Ратибора, застали врагов врасплох. Завязалась яростная, но короткая схватка, из которой победителями вышли новгородцы. Сбросив с перемета сначала воинов противника, потом таран, они неудержимым потоком хлынули на изготовившихся к атаке врагов.

Следуя старой тактике, в первую линию атаки, Субудай поставил те вооруженные отряды, что состояли из недавно покоренных народов. Присягнув в верности монгольским ханам, они должны были делом доказать свою преданность и верность власти чингизидов. По этой причине, первыми с новгородцами скрестили свои мечи и сабли кипчаки Тулей бека и булгары Гази-Бараджа.

Основательно потрепанные при первом штурме крепости, эти вспомогательные соединения не представляли серьезной силы и потому, Субудай с легким сердцем отдал их Ратибору в качестве приманки.

Никто из воинов, стоявших под стенами Новгорода под пятихвостыми знаменами, включая сотников монголов и вождей кипчаков и булгар, не знали о тайных планах Субудая. Вступая в схватку с урусами, все они были твердо уверены, что с минуту на минуту к ним подойдут главные силы монголов и совместными усилиями они сначала раздавят противника, а потом на плечах беглецов ворвутся в крепость.

Эта уверенность придавала им силы и мужества биться с новгородцами и дружинниками Ратибора. В яростной схватке сходились они грудь на грудь с противником, то тесня его ряды, то отступая под его натиском. Наблюдая за разгоревшейся схваткой с пригорка, Субудай только радовался, глядя как все прочнее и прочнее, заглатывает противник его аппетитную наживку. Ведь только пролитая под их мечами кровь, заставить урусов делать то, что нужно верховному темнику.

Булгары Гази-Бараджа были достойными противниками дружинникам Ратибора. они отчаянно бились с ними, не на жизнь, а на смерть. Однако время шло, натиск противника нарастал, а обещанная помощь со стороны Субудая, так и не появлялась, что обрекало булгар на поражение.

Напрасно по приказам Тулей бека и Гази-Бараджа трубачи яростно трубили в свои трубы, призывая старого полководца оказать застрельщикам помощь и поддержку. В стане монголов была видна какая-то беготня, но никто не спешил вскочить на коня, взмахнуть мечом и подставить им в столь трудный момент схватки свое крепкое плечо. Ряды кипчаков и булгар отчаянно трещали под нарастающим напором врага, и вскоре рухнули и обратились в бегство.

Нет ничего приятнее на свете, как взять вверх над сильным врагом, сломить его упорное сопротивление и обратив в бегство преследовать. Видеть его страх, его спину и наносить по ней удары, вымещая при этом всю злость и ненависть, накопившуюся в твоем сердце за время боя.

Когда видишь, как спешно бежит, минуту назад отчаянно сражавшийся противник, весь твой разум куда-то сразу пропадает. Тобой владеет только одно желание, одно стремление, догнать и убить. Подобно собаке, в которой просыпается охотничий инстинкт при виде бегущей цели, новгородцы и дружинники бросились преследовать отступающего противника, позабыв обо всем.

Их напор был столь силен и быстр, что его не смогли остановить ни лучники, обстреливающие стены и ворота крепости, ни охранявшие машины урянхайцы. Все было разбито, сметено и обращено в бегство.

Напрасно стоящие рядом с Субудаем китайцы охали и ахали, видя как злые урусы, крушат осадные машины, пытаясь найти у богатура поддержку и защиту своим творениям. Старый полководец, не моргнув глазом, был готов пожертвовать ими ради того, чтобы как можно дальше увести солдат противника от стен крепости.

По его знаку были приведены в готовность сидящие в засаде воины, но отдавать приказ к атаке, Субудай не спешил.

— Пусть поглубже увязнут. Пусть подальше отойдут от стен, чтобы у них не было времени вернуться обратно — говорил он сам себе, наблюдая за ходом сражения и то, что он видел, радовало его слезящийся глаз.

Охваченные эйфорией преследования, новгородцы позабыли про все. Лживая радость застила им взоры и после долгого сидения за стенами, противостоять ей было трудно. С большим трудом Ратибор, смог остановить своих дружинников, чтобы те занялись уничтожением метательных машин.

Те, у кого за поясом было кресало, быстро выбили искры на тряпки пропитанные ворванью, специально розданные Ратибором перед вылазкой. Те, у кого тряпок не было принялись крушить ненавистные сооружение мечами и топорам.

Очень быстро между дружинниками и продолжившими преследованием врага ополчением образовался разрыв и это, вызвало радостную усмешку на лице Субудая. Все шло хорошо, враги разделились, и значит, их легче будет уничтожить ударом из засады. Нужно немного подождать, а затем обрушить на ничего не подозревающих врагов сокрушительный удар монгольского войска.

Стоявшие рядом с ним лучники с сигнальными стрелами уже положили их на тетиву своих луков, готовые в любой момент выпустить их в воздух, но знака все ещё не было. Прищурив свой единственный глаз, Субудай напряженно смотрел за полем боя. Старый полководец ожидал, что разрыв между новгородцами и дружинниками увеличится ещё больше или, что закончив с осадными машинами, воевода пойдет на соединение с ополчением и тогда, можно будет захлопывать ловушку.

Однако ничего этого не произошло. Вопреки надеждам богатура, ополченцы услышали призывы Ратибора, прекратили преследование и повернули назад. Ждать дальше было опасно и тогда, Субудай решил действовать. Короткий взмах руки и тотчас лучники выпустили в воздух свои гудящие стрелы, передавая стоящим в засаде воинам волю верховного темника — идти в бой.

Дисциплина в монгольской армии была доведена покойным Чингизом до совершенства. Не успели тревожные стрелы упасть на землю, как сидевшие в засаде воины пришли в движение и конные отряды устремились на врага, словно две сверкающие огнем смерти молнии.

Прекратившие преследование новгородцы шли к дружине Ратибора медленно, неторопливо, как ходят победители, заслужившие это право своим ратным подвигом. Повернувшись спиной к бежавшим кипчакам и булгарам, они слишком поздно заметило нависшую над ним угрозу, но её вовремя заметил Ратибор. Заметил и совершил поступок удививший и озадачивший Субудая. Вместо того чтобы бросить все и со всех ног бежать к стенам города, дружинники двинулись на соединения с новгородцами.

Этот маневр спасал ополченцев от верной гибели, что скакала с гиканьем и криками по крошащемуся под копытами лошадей ломкому снегу, размахивая копьями и мечами.

Воины Ратибора успели добежать до новгородцев раньше, чем конная лава отрезала им путь к отступлению и окружила их плотным кольцом. Повинуясь приказу воеводы, дружинники и ополченцы встали спина к спине, выставив вперед копья, рогатины, мечи, русские были похожи на большого ежа или ощетинившегося дикобраза.

— Глупый урус! — недовольно воскликнул Субудай, тем, что Ратибор пришел на выручку новгородцам, а не отступил, спасая свою жизнь. — Ты упустил свой шанс спасти свою жизнь и тебе придется жестоко пожалеть об этом.

Обычно, окружив врага, монголы вступали в рукопашную схватку и одерживали победу благодаря численному превосходству, однако на этот раз, разозлившийся Субудай, решил отказаться от прежней тактики. Недовольный благородством своего противника, он решил расправиться с ним при помощи специальных мощных луков.

Выкинув вперед узловатый палец, Субудай гневно приказал стоящему рядом с ним стражнику: — Передай, пусть лучники и пешие воины забросают их стрелами, копьями и камнями как они забросали Коловрата!

Гневный голос богатура подхлестнул стражников лучше любого кнута, и они ретиво стали передавать друг другу криком приказ Субудая. Никто не посмел выразить несогласие с решением Субудая расправиться с врагом именно таким способом. Раз верховный темник захотел сохранить жизни воинам, честь ему и хвала, однако почти каждый из стоявших рядом с ним людей, подумали примерно одно и, то же: "Зря он помянул имя воскресшего из мертвых уруского воина". Уж слишком много нехорошего стало возникать вокруг этого имя.

Узнав волю темника, оружейные мастера бросились готовить стрелометные машины способные выпускать сразу десяток тяжелых стрел, наносивших непоправимый урон рядам противника, и в этот момент в бой вступила новая сила.

Оставшись один, молодой Александр с тревогой следил за всеми перипетиями на поле боя. Сердце его радовалось, от того как был опрокинут враг, как бежал он от стен Новгорода, как рушились его метательные машины. И сжималось от страха, видя как ниоткуда, появились конные отряды монголов и за считанные минуты окружили Ратибора и новгородцев.

Крик ужаса пронесся среди наблюдателей отважившихся подняться на стены.

— Пропали! Пропала дружина! Пропал Новгород! — стонали люди, глядя, как плотно сомкнулись вокруг Ратибора ряды вражеского войска, из смертельных объятий которого вырваться было мало шансов.

Люди кричали и плакали, не стесняясь, присутствия Александра, так как не видели в нем своего защитника и заступника. Да и как в этот момент можно было видеть в семнадцатилетнем пареньке воителя, если на лице его явно читался страх от увиденной им страшной картины. Какой тут защитник!? Пропал Новгород, пропало войско! Возьмут его агаряне голыми руками! Спасайтесь, кто может!

Такой был настрой мечущихся на крепостных стенах людей, но князь Александр был скроен из другого теста. Вслед за вполне понятным страхом, его сердце и душу залила волна стыда и злости за проявленную слабость. Сузившиеся от страха глаза расширились, ноздри затрепетали, на юном лице появилась взрослая решимость.

— Войско пропало!? Так вон оно стоит у ворот и ждет сигнала к выступлению! Дуралеи! — гневно воскликнул Ярославович и отпихнул оказавшегося на его пути Ростислава, бросился вниз со стены.

— Рача! Собирай дружину! Пойдем Ратибора выручать! — перепрыгивая со ступеньки на ступеньку, отдавал приказы княжич.

— Как выручать!? Там их чертова туча! — засомневался Ростислав, но тут же осекся от яростного взгляда Александра.

— Трусишь!? Ратибора похоронил!? — княжич буквально впился в лицо разведчика и его взгляд не сулил тому ничего хорошего, но положение спас Рача.

— Да не слушай ты его дурака, ляпнул не к месту. Скажи лучше, на конях пойдем или так?

— На конях, конечно! Чем быстрее — тем лучше.

— Значит ты к конюхам, пусть коней выводят, а я к Евстафию с дружиной! — распределил роли Рача, и разведчики покинули Александра.

Дисциплина среди княжеских дружинников не была столь четкая и отлаженная как у монголов, но долго ждать князю не пришлось. И вскоре дружинники с конями на поводу уже стояли у ворот.

— Братья! — воскликнул Александр, сидя в седле, держа в руке не меч, а шестопер. — Ратибора идем выручать! Пока не выручим, не вернемся!

— Куда!? Остановись князь! Да там басурман видимо, не видимо, посекут они вас почем зря!! — выкрикнул неизвестно откуда взявшийся Твердила. Он смело подскочил к Александру и попытался удержать повод, его танцующего на месте коня.

— И сам погибнешь и людей погубишь, и Ратибора не спасешь! — пытался образумить "золотой пояс" княжича, но тот и слушать его не захотел. Гневно пнув Твердилу ногой, он приподнялся в седле и, выкрикнув "Мертвые срама не имут", поскакал через крепостные ворота в поле.

Появление Александра с дружиной, породило у монголов шок, посчитавших, что выманили из крепости все находящиеся в ней силы. Подобно мощному тарану, что совсем недавно сокрушал стены и ворота Новгорода, конный клин принялся громить вражеские ряды, стремясь пробить кольцо окружения отряда Ратибора.

Конечно, даже с появлением Александра численный перевес по-прежнему был на стороне монголов. Что было — то было, но одно дело бить окруженного со всех сторон противника и совсем другое дело самому оказаться между двух сторон. И тут хваленая дисциплина монголов дала трещину.

Не хватило у степняков духу биться с прежней силой и храбростью. Едва только воины Александра ударили им в спину, они разом утратили свою мощь и, думая в первую очередь о своей жизни, стали разворачивать своих коней для спасительного бегства. Тем более, что это был излюбленный маневр степняков.

— А-а-а! — грозно кричал Александр, выбивая ударом копья из седла очередного противника. Несмотря на молодость, сила у князя была, удар у него был хорошо поставлен, и этого хватало, чтобы сразить легковооруженного всадника.

Опасаясь за жизнь оставленных на том берегу Волхва чингизидов, Субудай пожадничал и отрядил в засаду в основном всадников с легким кожаным доспехом. Воинов облаченных в тяжелые кованые латы можно было пересчитать по пальцам.

— Э-эх! — вторил ему Рача, опуская свой боевой топор на не успевшего убрать из-под удара голову врага и при этом страхуя правую сторону молодого княжича. Топор был его излюбленным оружием и после каждого удара ряды врагов редели.

— Ух! — неслось слева от Александра, где орудовал Ростислав, разя врагов чеканом. Худой и жилистый, он успевал нанести смертоносный удар врагу раньше, чем делал это он. А если тот его все же опережал, то Ростик умудрялся подставить рукоять оружия и отбить удар с ущербом для неприятеля.

Быстрота, натиск плюс личная храбрость решили исход завязавшейся схватки. Враг не только дрогнул и позволил дружине Александра пробиться к окруженным товарищам, но и показал свою спину. Уж больно яростно и отважно бились с ними урусы.

Удачные действия Александра решил исход битвы. Ободренные появлением князя дружинники Ратибора с новой силой ударили по врагу. Как грозные львы набросились они на противостоявших им монголов и те побежали. Побежали, не выдержав натиска бившихся из последних сил воинов, подтверждая правильность утверждений сказанных про них летописцами; — молодец среди овец, а среди волков и сам овца.

Со страхом и удивлением они смотрели, с каким отчаянием бились, казалось уже обреченные на смерть люди, и не было у монголов сил сражаться с ними. Разом стали отступать они с поля боя, но теперь не ради того, чтобы завлечь урусов в очередную ловушку, а для того, чтобы избегнуть их мечей.

Сколько ненависти и злобы было во взгляде верховного темника Субудая, у которого, победа буквально уплывала из рук. Будь у него в резерве хотя бы тысяча, пусть даже полсотни воинов и он сумел бы переломить исход сражения в свою пользу, но у него не было. Одна тысяча охраняла чингизидов, другая под командованием Урянктая следила за пленными изготовлявшими орудие. Убежденный в успехе штурма Субудай не стал привлекать войско сына.

Единственное что имелось у него под рукой — это двести человек из собственной охраны, да оружейные мастера со своими стрелометами. Собранные и заряженные они были готовы к использованию против окруженных новгородцев, но судьба все внезапно переиграла. Вместо орудия кары, они стали оружием защиты. Субудай приказал выставить их впереди своей стражи и ждать приближения урусов.

Не изменяя своему долгу и сану, Субудай был готов встретить свою смерть, как подобает настоящему воину на поле боя и при этом захватить на Серые равнины как можно больше врагов. Старое сердце воина билось ровно в ожидания своего последнего часа, но Судьба вновь все переиграла.

Пробив вражеское кольцо вокруг дружины Ратибора, и обратив неприятеля в бегство, Александр не стал преследовать его до конца. Вместо того чтобы продолжить преследование врага и полностью его разгромить, молодой княжич ограничился лишь тем, что изгнал противника с поля боя.

Возможно, ему не хватило опыта, чтобы понять, что бегство противника не очередной ловкий ход, а настоящий отступление. Возможно, его пугали те потери, что понесли ополченцы и дружинники Ратибора, сражаясь с врагом в окружении. Так или иначе, но Александр предпочел синицу в руках журавлю в небе.

Пройдут года и былинники речистые напишут, что в яростной битве на берегах Волхова молодой воитель столкнулся лицом к лицу с самим Субудаем. Что ударом копья поранил его и обратил в бегство не знавшего доселе поражения воителя, за что и получил в народе прозвище Волховский. Воистину — пути господни неисповедимы.

Глава VIII. Два барса, две судьбы.

Весь вечер и всю ночь гнал своих воинов Аргасун по дороге, ведущей на Вжецк. Гнев ни на минуту не отпускал воителя, желавшего кровью смыть нанесенное ему оскорбление.

Была уже глухая ночь, когда монголы достигли места сражения. Как и говорил кипчак, вся дорога была завалена упавшими деревьями, а в одном месте лежала груда тел, над которыми пировали черные птицы. Когда первые всадники с факелами в руках подъехали к урочищу, где произошла схватка, крылатые падальщики встретили их громким негодующим карканьем, а затем поднялись на крыло и перелетели на ближайшие деревья. Появление главных сил Аргасуна было отмечено оглушительными непрерывающимися криками, которые только ещё больше разгневали высокородного темника.

Будь на дворе день, он бы приказал нукерам заставить замолчать противных птиц при помощи стрел, но стояла ночь и Аргасун, был вынужден терпеть эти мерзкие ночные голоса. Из всей этой дьявольской обстановки для монголов было одно хорошо. Теперь они точно знал, что враг не устроил им новую засаду возле тел, погибших воинов. Если бы она была, черные птицы наверняка подняли бы крик и выдали бы нахождение людей.

— Засады нет, господин, — доложил Аргасуну командир авангарда сотник Телебуга. — Прикажешь людям отдохнуть и с рассветом заняться очисткой дороги?

— Никакого отдыха! Пусть расчищают дорогу немедленно и в путь! Убившие Берке урусы наверняка не ожидают нашего появления, и мы заставим их дорого заплатить за жизни наших воинов.

Слово повелителя закон для его подчиненных, и выполняя волю Аргасуна, монголы стали разбирать завал на дороге, при свете факелов. По десять и более человек подходили они к перегородившим дорогу деревьям и, обхватив их колючие стволы, стаскивали на обочину. Медленно, но верно проезд открывался и вместе с ним, открывалась тайна разгоревшегося здесь сражения.

То тут, то там, находили монголы тела воинов и коней, придавленных упавшими деревьями. Одним посчастливилось легкая смерть, другие долго мучились прочно придавленные упавшими стволами или телами своих коней и обретали покой либо по воле бога Сульде, либо от милостивого удара врага. Третьим удавалось благополучно избегнуть участи быть раздавленным и им предстояло сразиться с врагом, и судьба их была известна.

К огромному неудовольствию воронов, монголы принялись хоронить своих погибших воинов, укладывая на них груды веток и ветвей.

— Похороним на обратном пути — приказал Аргасун, все думы которого были подчинены только одному — свершению мести.

Как только был расчищен небольшой край дороги, тысячник немедленно отправил вперед отряд разведчиков. Они должны были разузнать и доложить, как далеко находится Вжецк, и что делают урусы. Сидят в обороне в ожидании прихода монголов или нет.

Сотник Телебуга был уверен в первом варианте, а вот сам Аргасун пребывал в раздумье.

— Ты, говоришь, Телебуга, что они хитрые люди, а я сомневаюсь в правильности твоих словах. Сколько время мы воюем в этой стране, казалось, все урусы должны знать о нашем приходе, а они проявляют преступную беспечность. Сколько больших и малых городов после взятия их столицы мы захватили врасплох? Много, хотя этого не должно было быть.

— Тогда наши кони опережали вести о нашем появлении, а сейчас мы действуем на небольшом расстоянии, господин и наши кони не успевают за слухами — не согласился с темником Телебуга.

— Однако это не помешало нам захватить соседний городишко урусов и получить в нем хлеб и корм для лошадей!

— Ты прав, господин, но не забывай о Коловрате. Где это демон появляется, жди беды.

— Коловрат жалкая собака, что только и умеет, что нападать из-за угла! Укусил и прячется по лесам! — взорвался от негодования Аргасун. Сотник благоразумно промолчал, видя гнев высокородного собеседника, однако про себя подумал, что нельзя давать гневу властвовать над собой. Иначе жди беды.

Появление командира разведчиков прервало разговор темника с Телебугой. Почтительно поклонившись Аргасуну, он сообщил, что ворота города открыты и возле них небольшой караул.

— Много ли видно воинов на стенах?

— Никого нет, господин, за исключением одного воина в надвратной башне с колоколом.

— Сколько точно караульных у ворот? — разведчик на секунду задумался, а затем без задержки ответил.

— Ровно пять человек.

— Что скажешь? — Аргасун вопросительно глянул на Телебугу.

— Это ловушка, господин. Разгромить наш отряд и после спокойно держать открытыми ворота не боясь нашего возмездия — это неправильно. Урусы, явно заманивают тебя в город.

— Кипчак говорил, что на Берке напало войско Коловрата, а не люди из города. Коловрат ушел в лес, а эти ничего не знают или вместе с ним пируют от радости.

— Скажи, много ли народа вышло за ворота города? — обратился Телебуга к командиру разведчиков.

— Мало, не больше десяти человек и все женщины. Они таскают воду из реки.

— Обычно урусы за стены выходят в большем количестве, это ловушка — пытался достучаться до сознания Аргасуна сотник, но все его усилия были напрасны. Гнев владел тысячником, к тому же, даже после захвата Торони голод продолжал угрожать воинам Аргасуна.

— Ловушка, ловушка — передразнил тысячник Телебугу, — вот ударим по городу, тогда узнаем, ловушка там или это тебе только кажется.

Последние слова были сказаны таким тоном, что казалось, Аргасун подозревает сотника в трусости. Кровь прилила к лицу Телебуги от незаслуженного оскорбления.

— Если господин позволит, я сам поведу свою сотню впереди твоего войска — гордо воскликнул воин, чем вызвал усмешку на лице тысячника.

— Хорошо. Строй своих воинов и иди первым, я следом за тобой.

— Господин, разреши вонам немного отдохнуть. Они с вечера не спали — попросил Телебуга, но его слова вызвали гнев у тысячника.

— А урусы, тоже будут спать все-то время, что ты просишь для своих воинов!? А вдруг кто-то уже донес им о нас и когда ты появишься, то упрешься носом в закрытые ворота? Что тогда?! — гневно вопрошал Аргасун, и у сотника не было достойного ответа. Вернее он был, но ранг, в котором он прибывал, не позволял ему вести полноправную дискуссию.

— Прости, господин, — покорно склонил свой стан Телебуга перед высокородным темником, — мои воины выступят немедленно.

— Вот это лучше — властно буркнул Аргасун, неотвратимо шагая по предначертанному ему судьбой него пути.

Когда монголы приблизились к Вжецку, ничего не переменилось, за время отсутствия разведчиков. Все те же открытые ворота, все та же немногочисленная стража, неторопливо прохаживающая возле их створок. Только количество горожан берущих воду из проруби кадками и коромыслами заметно уменьшилось. Видимо все желающие пополнить свои питьевые запасы уже их пополнили.

Находящийся в авангарде Телебуга покорно дождался подхода Аргасуна и, получив его приказ на атаку, с гиканьем и свистом, и пронзительным криком "Урагх!" монгольские всадники устремились к городским воротам.

Следуя своему слову, Телебуга был в числе первых, кто стремительно летел вперед, азартно потрясая саблями и мечами. Охваченный общими порывом атаки, сотник, тем не менее, успевал наблюдать за поведением урусов и все увиденное, не радовало его сердце.

Уж слишком быстро на его взгляд черпающие воду урусы бросили черпать воду и резво побежали к воротам города. Уж слишком поспешно оставили свои места караульные, даже не попытались закрыть ворота. Только один звонарь исправно исполнил свой долг, яростно колотя в свой колокол, извещая горожан о приближающейся опасности.

Будь сотник один, в подобной ситуации он бы предпочел атаковать город вечером или не атаковать его вообще. Однако за его спиной стоял жаждавший мести темник Аргасун и Телебуга скакал навстречу притаившейся за стенами Вжецка неизвестности.

Один из скакавших рядом с сотником воинов мастерки, на полном скаку поразил стрелой звонаря. Миг и тревожный набат замолчал, и тело несчастного рухнуло на землю, прямо перед воротами.

Перескакивая через него, Телебуга успел подумать, что возможно все его подозрения были напрасными, но эти мысли быстро улетучились, едва он оказался внутри крепости.

Сразу за воротами находилась широкая площадь, на которой в воскресные дни проходили всевозможные торги. Вжецк был маленьким городом и не мог себе позволить иметь отдельный базарный ряд. Три улицы выходили на эту торговую площадь, что было очень удобно и теперь возле каждого уличного проема стояли изготовленные к бою вооруженные отряды урусов.

Больше всего воинов было по бокам от ворот. Их ряды были более многочисленными и плотными, по сравнению с теми, что стояли прямо перед ворвавшимися на площадь всадниками Телебуги. Круглые щиты урусов прочно перегородили улицу, но сидящему на коне всаднику была хорошо видна малочисленность рядов центрального заслона и это, предопределило ход дальнейшего боя.

Без малейшего раздумья, монголы поскакали в их сторону намериваясь смять и растоптать заступивших им путь воинов.

Ничто не предвещало трагедии. Даже неизвестно откуда взявшиеся лучники, что дружно вскинули свои луки и дали по воинам Телебуги залп. Несколько человек рухнули сраженные или раненые их стрелами, несколько лошадей вынесли своих всадников из общего строя, но все это не смогло остановить наступательный порыв сотни.

Разгоряченные бегом животные вломились в строй защитников Вжецка и в одно мгновение разбросали их направо и налево. Вернее сказать они сами разбежались по этим направлениям, а вместо них, перед степняками возникли телеги, чьи ряды полностью загородили им дорогу.

Некоторые из воинов попытались перепрыгнуть возникшую перед ними преграду, понадеявшись на силу своих любимых скакунов. Подняв коней на дыбы, они послали их в полет через телеги, но из этой затеи ничего не вышло. Либо степные красавцы растеряли свои силы за время русской зимы, либо им не хватило разбега, но все они потерпели неудачу и погибли от топоров противника.

Те же воины, кто сумели остановить своих коней, и вступили в схватку с укрывшимися за телегами защитниками городка, несмотря на все свои боевые качества, не смогли одержать победу над малочисленным противником. Как не пытались монголы продвинуться вперед, им это не удалось. Телеги урусов были прочно связаны между собой толстыми веревками и даже цепями. И чем больше степные всадники стояли перед этой баррикадой, тем быстрее уменьшались их ряды от ударов копий и мечей противника и их стрел.

Завязнув, словно муха в клейком сиропе, сотня Телебуги лишилась подвижности и маневренности, чем не преминули воспользоваться урусы. С радостными криками они набросились на монголов с боков и принялись поражать их длинными копьями, крепкими дубинами или вовсе бревнами. Заброшенное умелыми руками в ряды противника, оно доставляло ему много хлопот и проблем.

Именно одно из таких бревен выбило из седла сотника Телебугу, который в результате падения лишился возможности двигать ногами и руками. Оказавшись в хитрой ловушке, задние ряды попытались вырваться из неё, но дорогу им преградили рвущиеся в город другие сотни. В воротах и на мосту через ров началось столпотворение, давка и от тяжести скопившихся на нем людей, мост рухнул.

Ради правды необходимо уточнить, что в ночь, перед появлением монголов местные умельцы его подпилили по требованию Коловрата. Это он был автором и организатором столь необычной и довольно рискованной ловушки. Воевода Вжецка был категорически против этого, но успех, одержанный Коловратом накануне, заставил его подчиниться "варягу".

Глубина заполненного замерзшей водой рва не достигала двух метров, но упавшие в него всадники не могли выбраться из него самостоятельно. Толчея, теснота вместе со стрелами, засевшими на стенах лучников, неудержимо сокращало атакующие сотни Аргасуна.

Как не неистовал темник, призывая воинов перескочить ров и помочь попавшим в беду товарищам, все было напрасно. Край рухнувшего моста создавал дополнительную трудность для всадников, если бы они попытались бы перескочить семиметровую пропасть. Но самым главным препятствием для них были острые копья урусов. Укрывшись щитами, они убивали каждого, кто тем или иным способом оказывался на их части рва.

Даже лучники, с их тяжелыми луками, не смогли заставить их отступить. Укрывшись щитами спереди и сверху, урусы твердо стояли в проеме ворот, а за их спинами защитник Вжецка громили зажатую с двух сторон сотню Телебуги.

Только заполнив ров телами погибших воинов и коней, монголы смогли преодолеть эту злосчастную преграду и атаковать врага в конном строю, однако было уже поздно. Попробовав на вкус плоть и кровь своего противника, утратив перед ним страх и ощутив свою силу, воины Коловрата и примкнувшие к нему горожане убивали попавших в ловушку монголов. Подобно хищному зверю, что рвет куски плоти у своей жертвы, они уничтожали врагов всеми доступными средствами и способами.

Когда воины пришедшего на помощь Аргасуну сотника Менгу сумели пробиться через заслон в воротах крепости, спасать было практически некого. Только с десяток человек, прижатых к стене, отбивали натиск урусов, остальные все полегли.

-Урагх! — вместе с проклятиями вырвалось из уст воинов, когда они оказались на площади заваленной трупами погибших товарищей. Яростно потрясая клинками, бросились они творить свою священную месть, но хитрый противник вновь укрылся за возами и санями, вынуждая играть по своим правилам.

Трудно сказать кто бы в конечном итоге одержал вверх в этом сражении. Как не храбры и смелы были воины Коловрата и жители города, но и они несли потери в схватке с зажатым с трех сторон противником. И они уставали от непрерывных схваток с врагом, который в отличие от Телебуги не утратил общее руководство.

Увидев, какую хитрость, применили против него урусы, сотник Менгу приказал воинам покинуть седла и сражаться с врагом в пешем строю. Многие воины стали пытаться проникнуть в выходящие на площадь дома и тем самым выйти в тыл бьющимся с ними врагами. Некоторые, особо расторопные и имевшие опыт городских боев стали поджигать деревянные строения.

Очень могло так статься, что численность монголов могла взять вверх над защитниками Вжецка, однако господь не оставил своей великой милостью этот маленький северный городок. Неожиданно по ту сторону стен запели боевые рога и трубы, и радость наполнила усталые сердца русских воинов. Это к стенам города подошел воевода Еремей с авангардом нового великого владимировского князя Ярослава.

Сразу после разгрома отряда Берке к Коловрату прибыли разведчики воеводы, которые по его просьбе и привели к стенам Вжецка весь его отряд. Еремей появился не только крайне вовремя, но и очень удачно. Пользуясь тем, что все внимание монголов было приковано к Вжецку, он развернул своих шестьсот воинов в боевой порядок и, не мешкая, ударил в спину войска Аргасуна. Точнее сказать по его остаткам, ибо за два последних дня оно уменьшилось в своей численности.

Появление неизвестной рати с красными щитами и хоругвями, что широкой лавой устремилась на них, вызвало у монголов настоящий шок. Находясь в полном убеждении, что разгромили всех русских князей в этой округе, многие из них приняли за оживших мертвых воинов урусов.

— Коловрат! Коловрат пришел! — в испуге перекрикивались между собой монголы, и мужество неудержимо покидало их сердца. Они были готовы сражаться с живым противником, но вот биться с теми, кого отпустил великий бог Тенгри, боялись.

Поэтому, они решили избежать встречи с "нехорошим" войском и бросив на произвол судьбы своих воинов, что бились в крепости, Аргасун решил бежать. Сотни воинов, повинуясь приказу вождя стали разворачивать своих коней, но ускользнуть от встречи русскими клинками им не удалось.

Благодаря силе и выносливости своих коней, опережая врага ровно на полшага, воины воеводы Еремея окружили монголов, и сошлись с ними в яростной схватке.

Только когда воины Аргасуна увидали лица своих врагов, когда скрестили с ними оружие, и пролилась первая кровь, поняли они, что ошибались, принимая живых за мертвых, но было уже поздно. Неудержимо наступая, воины Еремея давили, теснили, гнали своих врагов, заставляя их обороняться.

Напрасно, находившийся в средине войска Аргасун пытался управлять воинами. Наступил момент когда каждый из воинов был предоставлен сам себе и от того как удачно он проведет бой со своим соперником, зависел общий результат сражения.

Честь и гордость не позволяли Аргасуну укрываться за спинами своих стражников и ждать когда все закончится. Неудержимая жажда боя бушевала в его груди и, позабыв о смерти, он смело бросился в бой, оказавшийся для него последним.

Хищно потрясая саблей, он напал на одного всадника уруса, в доспехах которого застряли две стрелы и имелись следы крови. Увидев их, тысячник посчитал этого воина легкой добычей и жестоко ошибся. Несмотря на ранение, у него в руке ещё имелась сила, чтобы ударить копье в голову лошади Аргасуну.

К огромному горю родственника Чингисхана, острие уруса попало в глаз его лошади, от чего животное встало на дыбы и сбросило с себя Аргасуна. Сделано это было так стремительно, что тысячник не смог удержаться в седле, и рухнул на землю.

Упав с лошади, Аргасун сильно повредил себе ногу. В его колене что-то хрустнуло и он не смог быстро встать из-за сильной боли. Аргасун надеялся, что его телохранители помогут ему сесть на коня, но схватка отнесла их в сторону и они не успели спасти темника. В суматохе боя чей-то конь сначала сбил Аргасуна с ног, а потом ударом копыта размозжил ему голову.

С большим трудом, тело тысячника было опознано среди остальных тел монголов павших у стен Вжецка. Маленькая заштатная крепость, о существовании которой мало кто знал в Чернигове, Киеве и Владимире Волынском неожиданно оказалась местом, где сложил свою голову самый бурный из всех высокородных монголов принявших участие в этом северном походе. Многое указывало на то, что со временем Аргасун мог занять место Субудая и даже превзойти его, но горький рок прервал его жизненный путь.

Отправляясь на штурм Вжецка, Аргасун не одел богатых одежд и доспехов, что выделяли бы его из общего числа других воинов. В расчете на любовь простых солдат, этим тысячник демонстрировал им свою открытость и доступность, в отличие от чингизидов, которые не упускали возможности подчеркнуть свое высокое происхождение.

Коловрат, опознал тело родственника Чингисхана по золотой пайцзе с головой тигра, что висела у того на поясе, на шнурке. Этот замысловатый предмет, покрытый диковинными узорами и завитушками, стал решающим аргументом в споре Коловрата и Еремея об их дальнейших действиях.

Воевода был вполне доволен своей синицей и не очень рвался за журавлем в небе. В противовес ему, Коловрат настаивал, чтобы отряд Еремея продолжил поход к Новгороду.

— Пойми, ты. Нет у меня сил, чтобы сражаться со всем войском царя Батыя! Раздавят они нас, как раздавили рязанцев и великого князя Юрия! Только дождавшись прихода полков Ярослава Всеволодовича, можно будет наступать. Не раньше! — убежденно доказывал Еремей, но у Коловрата было иное мнение.

— Не хитри, воевода. У нас дороги не сегодня, завтра поплывут, а на юге уже точно поплыли. Так, что если князь Ярослав и придет сюда, то это будет нескоро, а агаряне к этому времени Новгород возьмут!

— А может и не возьмут! Андрей Боголюбский не взял, может и Батый не возьмет. Богородица снова заступится.

— Богородица оно конечно хорошо, дай, как говорится бог, но только агарянам так и так Новгород брать надо. Припасы его им нужны больше жизни, поэтому и будут его штурмовать не жалея жизни. А в Новгороде, в осаде сидит князь Александр и вряд ли Ярослав простит тебе его гибель.

Коловрат бил точно и расчетливо. Жизни новгородской вольности, как и судьба самого Новгорода князя Ярослава наверняка не имели большого значения, а вот жизнь родного сына ценилась им гораздо дороже. И отказываться от его спасения воевода никак не мог, тем более, когда этот вопрос был поднят прилюдно, в присутствии воеводы и десятников Вжецка.

— Что же, мне теперь свою голову в пасть тигра засовывать!? — ретиво воскликнул Еремей, стукнув кулаком по столу. — Так что ли?!

— Не бойся, — снисходительно успокоил воителя Коловрат. — У нас против этого тигра свой тигр имеется.

С этими словами он положил перед Еремеем золотую пластину, снятую с пояса Аргасуна.

— Что это? — спросил воевода, с опаской поглядывая на пайцзу.

— С помощью этого предмета я открою тебя дорогу до самой ставки хана Батыя, а дальше все будет зависеть от тебя и расторопности твоих воинов — в целях получения согласия воеводы, Коловрат не стал раскрывать всех подробностей своего плана. — Согласен?

Еремей, пытаясь найти поддержку со стороны десятников и воеводы Вжецка, просительно посмотрел в их сторону, но так её и не получил требуемого. Напротив, десятники все как один выразили полное согласие с призывом Коловрата идти на Новгород. Даже воевода, не сильно любивший рязанца, воздержался спорить с ним. Он лично видел, как при помощи такой же дощечки, он смог уничтожить отряд Берке.

Оказавшись в полном одиночестве, Еремей не стал обострять отношения с "восставшим из мертвых", но постарался, чтобы его сомнения относительно немедленного похода на Новгород услышало как можно больше людей. На следующий день, вобрав в себя большую часть гарнизона Вжецка и остатки ватаги Коловрата, отряд воеводы продолжил движение к Новгороду.

Гибель ещё одного высокородного монгола, ничем другим как дурным знаком и откровенной немилостью богов к участникам северного похода, а также происками злых уруских колдунов было трудно объяснить чем-то иначе. Однако бог Сульде не совсем отворил от воинства монголов свой властный взгляд. В его руке ещё осталась милость для Бурундая, что по требованию Бури отправился искать себе пропитание в захваченном крестоносцами русском городе Юрьев.

Посылая Бурундая прочь от осажденного ордой Пскова, Бури был полностью уверен, что опальный военачальник не сможет взять хорошо укрепленный город. От захваченных в плен родовитых псковичей, Бури знал, что князь Ярослав несколько раз порывался вернуть утраченный русскими город, но каждый раз возвращался, ни с чем.

Крепко вцепились крестоносцы в прибрежные земли во главе с епископом Ворсингом. С самого первого дня, тевтоны только и делали, что укрепляли старые стены и возводили новые. Тысяча человек, включая рыцарей, их оруженосцев и кнехтов были готовы по первому зову епископа выступить против любого врага подступившего к воротам бывшего русского Юрьева, а ныне немецкого Дерпта.

Твердый и прочный был этот орешек, но был расколот одним точным и ловким ударом Бурундая. Подойдя к стенам крепости, опальный темник разыграл излюбленный прием монголов с ложным отступлением.

Первым к Дерпту подошел специально отряженный Бурундаем отряд конных лучников. Отказавшись от попытки застать врага врасплох, монгольские стрелки принялись скакать вдоль крепостных стен и на скаку демонстрировать тевтонам свое меткость в стрельбе.

Вслед за ними подошла ещё небольшая часть монголов, и также принялась обстреливать столпившихся на стенах немцев. Пришедшие степные всадники имели у себя тяжелые составные луки, позволявшие им стрелять прицельно с большого расстояния.

Одна из стрел выпущенная этими воинами чуть не убила епископа Ворсинга, пришедшего посмотреть на диковинных азиатов взбудораживших весь город. Пущенная монголом стрела скользнула по плечу епископа, выдрав солидный клок из его плаща. Чем сначала сильно напугала, а затем вызвала ярость у правителя Дерпта.

Находясь в постоянном конфликте в споре за власть с главой рыцарей Гуго Шранком, Ворсинг не мог допустить публичного проявления слабости духа. Поэтому, желая погасить опасный инцидент в самом зародыше, епископ потребовал от рыцарей выйти за крепостные стены и жестоко наказать зарвавшихся азиатов.

Приказ епископа полностью совпадал с намерением самого Шранка и потому не встретил с его стороны никаких протестов. Воинство Дерпта было быстро посажено на коней и через широко распахнутые ворота оно устремилось на врага.

Многие из крепостного гарнизона захотели принять участие в этой вылазке. Показать свою ратную силу против узкоглазых варваров, чье общее число никак не превышало четырехсот легковооруженных воинов.

Нет в мире военного построения, что могло бы противостоять натиску тевтонских рыцарей, гласила мудрость крестоносцев и завязавшийся бой, полностью подтвердил её правоту. Да и как было в это не поверить, если ещё минуту назад грозно визжавшие и кричавшие азиаты, дружно бросились бежать, едва голова тевтонской "свиньи" ударила их в бок.

Вооруженные луками и саблями, монголы не выдержали таранного удара одетых в тяжелую броню всадников. Миг, и они развернули морды своих коней в сторону от стен Дерпта и стали искать спасение в бегстве.

Благодаря резвости коней и легкому весы всадника, монголы смогли хоть на немного, но оторваться от своих преследователей. Чуть-чуть, чтобы самим не попасть под удары их тяжелых мечей и вместе с тем создавать у преследователей иллюзию, что они вот-вот догонят беглецов.

Насколько это было умело, сделано говорит тот факт, что до самого последнего момента, когда ловушка захлопнулась, и их со всех сторон окружил противник, немцы ничего не подозревали. Миг, и теперь они превратились из охотника в добычу, тяжелую и неповоротливую.

Напрасно Гуго Шранк пытался пробиться сквозь ряды вражеских всадников, орудуя направо и налево своим большим рыцарским мечом. Да, после каждого его удара число противников неизменно уменьшалось, но при этом в его сторону летела туча стрел. Не прошло и нескольких минут, как Гуго стал подобен диковинному дикобразу, так много стрел застряло в его броне. До поры до времени они не причиняли главному рыцарю Дерпта вреда, но затем, выпущенная с близкого расстояния из тяжелого лука стрела пробила броню его шлема в области шеи.

Как и подобает отважному рыцарю, Шранк мужественно перенес боль и что было сил, во славу девы Марии и римского папы обрушил свой меч на щит очередного врага, но это была его последняя победа. От резкого движения кровь рекой хлынула из раны и вскоре, соперник епископа Ворсинга лишился не только сил держать меч в руках, но и жизни.

Но не только стрелы выпущенные монголами в рыцарей решили исход этого боя. К огромному удивлению для тевтонов, сабли в руках их противников наносили им урон в рукопашной схватке, ничуть не меньше, а иногда и даже больше чем их длинные мечи.

Прочные и крепкие они на равных держали удар, пробивали рыцарскую броню, и Иоганн Крукенберг на себе это испытал.

Записной поединщик, имевший на своем счету не один десяток побед над ливами, куршами, чудью и руссами. В этом бою он также одержал ряд побед, но затем на какие-то секунды замешкался в схватке с узкоглазым врагом и проиграл. Он уже замахнулся на малорослого противника своим любимым мечом, но тот с кошачьей грацией скользнул в сторону и одновременно рубанул саблей по боку рыцаря.

Много ударов выдерживали прежде его доспехи, но молниеносный взмах клинка пробил кольчужную защиту Крукенберга. Сделал такой широкий разрез в них и человеческой плоти, что нельзя было его закрыть ладонью, чтобы закрыть и остановить кровь.

Громко вскрикнул рыцарь от боли и выронил из рук свой верный меч. Потеря оружия в любой битве грозит воину верной смертью, но Иоганн Крукенберг не был тем человеком, что безропотно следует року судьбы. Не обращая внимания на кровь, сбегавшую на попону его коня, стиснув зубы, он развернул коня в сторону нанесшего ему удар врага и атаковал его. Единственным оружием у него в этот момент были могучие кулаки, одетые в железные перчатки. Именно им он и нанес удар сокрушительный удар в лицо праздновавшему победу врагу.

Незнакомый с подобным приемом ближнего боя меркит пропустил этот удар. Сила его была так велика, что у него хрустнули кости лица, и он как подкошенный рухнул с лошади. Обрадовавшись, Крукенберг потянулся за топором, привязанным к луке седла, чтобы продолжить схватку, но не успел разогнуться. Наскочивший на него со стороны спины степняк нанес по доспехам рыцаря новый удар саблей и пораженный вражеским клинком рыцарь рухнул из седла на землю, где и нашел свою кончину.

С не меньшим успехом крушили всадники Бурундая и доспехи кнехтов, что вместе с рыцарями пожелали принять участие в этом сражении. Сделанные из худшего металла, они плохо держали удары сабель и мечей противников, что разносили их в пух и прах.

Меньше часа понадобилось воинам Бурундая разгромить и уничтожить окруженного противника. Ни один рыцарь или воин принявший участие в преследовании "трусливых" монголов не вернулся в Дерпт. Все они полегли в этом бою, щедро напоив своей горячей кровью ещё не оттаявшую землю.

Когда же истребив цвет Дерптского гарнизона, забрызганные кровью монголы подошли к крепости, на её стенах разразился горестный плач и стон.

Епископ Ворсинг никак не мог поверить своим глазам, глядя на многочисленных всадников противника, что вновь появившихся у стен крепости со своими многохвостыми знаменами. Демонстрируя засевшим в крепости немца свою полную уверенность в своей силе и превосходстве, они не предприняли попытки взять крепостные ворота приступом.

Напрасно усеявшие стену часовые вглядывались в наступившую темноту, ожидая очередного коварства со стороны монголов, но ничего не произошло. На этот раз, противник играл абсолютно честно и открыто.

Когда солнце озарило стены Дерпта, монголы двинулись на штурм. Перво-наперво в дело вступили их лучники, что своими тяжелыми луками очистили стены и надвратную башню от немногочисленных защитников крепости. Некоторые из них пали сраженные быстрыми стрелами монголов, другие в страхе попрятались за зубцами стен, что позволило воинам Бурундая подтащить и перебросили через ров, наскоро сколоченный перемет.

На нем не было таранов и прочих стенобитных машин, при помощи которых монголы обычно брали крепости. Штурм стен Дерпта был доверен двум группам воинов со штурмовыми лестницами и арканами.

Будь в крепости полноценный гарнизон, подобные действия дорого бы обошлись монголам. Их забросали камнями, залили бы кипятком и прочим варевом, и мало кто из пошедших на приступ смельчаков вернулся бы обратно. Но людей было мало, и всякая попытка поднять голову из-за гребня стены оборачивалась градом стрел.

Единственное, что смогли сделать защитники Дерпта — это начать перебрасывать через зубцы увесистые бревна в надежде, что это остановит врагов. Одно бревно действительно смело карабкающихся по лестнице монголов и придавило несколько стоящих внизу человек, но большей частью они пролетали мимо. Боясь попадания вражеских стрел, немцы кидали бревна на слух и быстро израсходовали свой скудный запас.

Вся надежда была на двух силачей братьев Шлютгауэров, что пришли защищать городские ворота с двумя топорами в руках. Первая голова врага, показавшаяся над гребнем, стены была снесена одним ударом топора и под радостные крики стоящей внизу толпы упала на камни мостовой.

Затем последовала другая, третья, а потом монголы хлынули на стены подобно морской волне, пытаясь сбросить их защитников вниз. Все закружилось, завертелось, загрохотало, загромыхало в яростной схватке. Кто-то рухнул со стен поверженный могучим ударом меча, кто-то упал раненым там, на стене и был добит или затоптан ногами продолжавших сражаться воинов. И в этой суете мало кто обратил на несколько воинов. Они при помощи арканов добрались до оконного проема в надвратной башне, а затем проникли внутрь её.

Находившиеся там воины были полностью поглощены сражением на стенах и появление чужаков полностью проморгали. Когда же, они бросились на них с оружием в руках, было поздно. Один из монголов выбил подпорный рычаг подъемного механизма, крепостной мост рухнул вниз, открывая дорогу врагу внутрь города.

Проникших в башню монголов было мало и вскоре они пали под ударами топоров одного из братьев Шлютгауэров, но дело было сделано. Сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее, крепостной мост, с грохотом и скрежетом рухнул вниз, открыв врагам дорогу внутрь города.

Напрасно после того как вернули себе контроль в надвратной башне, немцы попытались поднять мост и восстановить прежнее положение. Едва мост был опущен, как воины монголов принялись рубить подъемные канаты и очень быстро справились с этим делом.

У немцев ещё оставалась надежда на воротную решетку, преградившую путь рвущимся в город монголам, но она быстро растаяла. Десятки крепких рук ухватили за кованые перекладины решетки и, преодолевая сопротивление и общими усилиями, смогли поднять её до уровня пояса. Чтобы решетка не упала обратно, монголы подставили под неё специальные подпорки, и вот тогда, участь города была решена.

Все кто не пали на стенах и не были убиты на улицах города, нашли себе прибежище в недавно построенной Домской церкви. Её прочные дубовые двери и крепкие стены на время сдержали натиск монголов, но ненадолго. Обозленные сопротивлением горожан они обложили двери церкви хворостом и подожгли его. Когда клубы дыма от разгоревшегося огня проникли внутрь здания и, пытаясь спастись люди стали выбегать из церкви наружу, они всюду натыкались им мечи и копья монголов.

Много богатства; серебра, золота, меха и жемчуг было в домах горожан и личных покоях епископа Ворсинга, но не это было нужно сейчас победителям. Ворвавшись в город, они бросились к складам с запасами зерна и фуража, желая уберечь их от огня. Голод и нужда диктовали свои правила.

Глава IX. Явление Коловрата.

Сказать, что Субудай был раздосадован постигшей его неудачей с взятием Новгорода, значит не сказать ничего. Старый воитель был в гневе, и тяжесть гнева упала на всех тех, кто его окружал. Давно его не постигала в военных делах столь откровенная неудача и богатур, на время потерял контроль над собой, раздавая кому удары нагайкой, кому гневный взгляд, а кому и грозное обещание.

Впрочем, гнев недолго властвовал над его душой. Цель не была достигнута, и нужно было искать новый путь для её достижения. Самым простым и действенным методом было отдать приказ отрядам Бури и Гуюка вернуться к Новгороду и, не считаясь с потерями вновь штурмовать "злой" город.

Не испытывай Субудай нехватку времени он бы так и поступил, но богатур не мог ждать. Каждый пройденный день подрывал его авторитет как воителя в глазах чингизидов, а этого одноглазый полководец не мог себе позволить.

В его рукаве остался ещё один козырь, при помощи которого можно было попытаться взять Новгород, весьма действенный, но очень жесткий. О его существовании монголы узнали от китайцев, но применяли его крайне редко. Сам Субудай за все время пока был в седле, пользовался им всего лишь дважды, когда покорял в Средней Азии Мерв и в Персии Исфахан.

Теперь настал через "злого" города урусов, где укрылся убийца его сына Кокэчу и чье существование, грозило Субудаю потерей лица.

— Приведите ко мне Лу Чжуна! — приказал старый воитель начальнику охраны, проявившего в последнем бою чудеса храбрости и самоотверженности. Замешкайся или опоздай он подставить свой щит для защиты Субудая от падающей стрелы или отвести удар копья или меча, и монгольское войско лишилось бы верховного тысячника. Столь жаркой была последняя схватка.

Когда главный советник по оружию предстал перед ним, воитель не попытался с ним сразу заговорить. Некоторое время он пристально смотрел на китайца стремясь породить в его душе чувство страха и вины перед богатуром, и успешно этого добился. Слаб, был китайский мастер против силы и воли Субудая.

— Сколько машин уничтожили урусы во время вылазки? — холодным голосом спросил Субудай у китайца так, как будто тот должен был охранять и защищать их от урусов.

— Все, господин — ответил Лу Чжун, дрожа как осиновый лист на ветру.

— Сколько времени понадобиться для изготовления новых машин?

— Три дня, господин! — радостно ответил китаец.

— Так быстро?

— Я приказал пленным изготовить детали машин про запас, и как оказалось не напрасно, господин.

— Твоя расторопность и предусмотрительность всегда радовала меня, — Субудай сдержанно кивнул головой и это, было огромной радостью для мастера. — Значит, для изготовления машин пленные нам не нужны?

— Нет, господин — без раздумья ответил Лу Чжун.

— Хорошо, — неторопливо изрек Субудай, вновь нагоняя на китайца страх. Делая вид, что он думает, хотя все уже решил, богатур помолчал, а затем разверз свои уста. — Тогда прикажи своим людям, готовить котлы для мяса.

— Котлы для мяса!? — изумился китаец.

— Да! — громыхнул голосом воитель. — Ты все хорошо понял?

— Да, господин, понял — мастер торопливо закивал головой и почтительно поклонился в пояс Субудаю.

— Тогда идти — верховный темник двинул бровью и китайца след простыл.

Оставшись один, Субудай долго думал, стоит ли ставить все на одну карту. Может, все же стоит послать за отрядами Бури и Бурундая. Мудрость говорила, что на всякий случай это следует сделать, но ущемленная гордость шептала ему не делать этого.

В тот момент богатур так и не принял окончательного решения. Отдав приказ о подготовке нового приступа, он собрался к Бату и его братьям чингизидам. Предстоял нелегкий разговор, хотя Субудай был уверен, что сможет удержать верховного хана в своей воле.

Утром следующего дня, новгородские воины заметили со стен крепости страшную картину. Монголы установили два больших железных котла, развели под ними огонь и принялись стаскивать к ним голые тела. Это были большей частью пленные, недавно убитые монголами по приказу Субудая вперемешку с погибшими в схватке новгородцами. Кроме них, присутствовали тела и союзников монголов, кипчаков и булгар. Все они должны были пойти на приготовление специальной зажигательной смеси, секрет которой моголы узнали в свое время от чжурдженей.

Как не пытались командиры отстоять тела своих погибших от столь ужасной участи, Субудай был неумолим.

— Трусов бежавших с поля боя ждала бы неминуемая смерть, согласно воле великого Темучина. Эти люди уже мертвы, так пускай выбранное мною наказание послужит уроком всем остальным!

Одетые в кожаные фартуки подручные Лу Чжуна, при помощи топоров и ножей, на специальных плахах, принялись кромсать беззащитные тела. Сначала они отрубали головы, которые потом уносились прочь за ненадобностью, затем принялись потрошить и разрубать их на отдельные части, которые немедленно бросались в раскаленные на огне котлы.

Рядом с ними находились другие помощники китайского умельца, что стоя на козлах, они время от времени длинными баграми перемешивали останки, вытапливая из них желтый человеческий жир. Процесс этот был длительный, и томильщики сильно страдали от жара и запаха плоти.

Когда же жир доходил до нужной кондиции, его доставали специальными черпаками, разливали его по глиняным горшкам, и все повторялось сначала.

Самая легкая работа в этом процессе была у Лу Чжуна. Он взвешивал горшки, запечатывал их крышки и отправлял дальше. Следуя рецептуре приготовления, горшки укрывались попонами и кошмами, чтобы их дьявольское содержимое доходило до нужной кондиции.

Стоит ли говорить, что увиденное зрелище потрясло новгородцев до глубины души. Стоявших на стенах воинов воротило с души, а случайно оказавшиеся на стене женщины падали в обморок от вида этой страсти. Видя все это, разведчик Рача по приказу князя Александра, временно замещавший раненого воеводу Ратибора, запретил пускать на стены посторонних.

Страсти, кипящие по ту сторону стен, только усугубили внутреннее положение в Новгороде. Геройская вылазка и благополучное спасение дружины и ополчения, далеко не все в осажденном городе восприняли как победу.

Сидевшие тихо все это время сторонники немецкой партии во главе с Твердило, сразу подняли голову.

— Ох, и сильно побили агаряне княжескую дружину, — говорили "золотые пояса" сокрушенно кивая головами друг другу, сидя в горнице у Твердило. — Да повезло, Ратибору, едва живой ушел.

— Вот-вот, едва живой. Лекарь его смотрел, говорит плохой совсем наш воевода, вряд ли со скамьи встанет — доверительно сообщали подробности всезнающие доброхоты.

— Что теперь с нами-то будет!? Возьмут агаряне Новгород, как пить дать возьмут! — причитали самые трусливые.

— А может и не возьмут, — высказывали осторожную надежду колеблющиеся личности, которых как всегда было большинство.

— Александр, вон с дружиной говорят, хорошо агарян побил — в этих словах была правда, но её многие из собравшихся купцов не хотели слышать.

— Побил, как же! Да он еле-еле отбился от них! Мальчишка, в его годы только дружиной и командовать! Вот князь Ярослав бы мог их побить, а он нет, никогда.

— А может Ярослав с войском подойти успеет? Сыночка спасти захочет!

— Поспеет, — презрительно отвечали им, — держи карман шире! Сидит наверно в своем Киеве и в ус не дует. Что он у него единственный?! Другие ещё есть — и в этих словах тоже была горькая правда жизни.

— Посольство надо к агарянам отряжать! — подал голос молчавший все это время Твердило. Следуя давно выработанному правилу, он дал возможность всем присутствующим выговориться, а затем сам вступил в разговор.

— Посольство? Его раньше нужно было отряжать, а теперь, когда столько крови пролито, вряд ли агаряне захотят говорить с нами.

— Все дело в отступном, который мы им предложим — отрезал купец. В горнице воцарило молчание, а затем "золотые купцы" робко, нехотя, но стали обсуждать сколько дать и кого послать.

Вопреки злым языкам новгородцев, воевода Ратибор был не так уж плох, как о нем говорили, но все же серьезно страдал от полученных им в бою ран. В схватке с монголами от неминуемой смерти его спасли кованые доспехи. Они с честью выдержали все удары вражеских клинков, чего нельзя было сказать о шлеме. Он не выдержал удара дубины напавшего на Ратибора со спины булгарина, в результате чего воевода рухнул с пробитой головой. Смерть заглянула ему в глаза, но верные товарищи отстояли своего командира, а затем вынесли с поля боя. Сильно посеченного, но живого.

Рана головы не позволяла воеводе оторвать её от подушки. Сразу наступало головокружение, ухудшалось зрение и слух, и обессиленный, Ратибор падал обратно. Это создавало у окружающих видимость его немощи, но вот сама голова работала прекрасно.

Лежа на скамье с прикрытыми глазами, в нужный момент, воевода открывал их и давал князю Александру или своим товарищам подсказку или совет.

Узнав о том, что творили басурмане на поле перед крепостью, Ратибор очень встревожился.

— Не знаю князь, к чему все это, но точно знаю, что не к добру. Что кроме "хоровода" у костров делают агаряне? — спросил Ратибор, с трудом разлепляя затекшие веки. Голова по-прежнему болела, воеводу мутило, и каждый поворот головы был для него страшным испытанием.

— Устанавливают новые камнеметы?

— Много, устанавливают?

— Два камнемета, не больше — подал голос находившийся рядом с ними Рача.

— А много ли воинов врага возле них?

— Много. Сотен семь или восемь точно будет. Защищают их на случай нашей вылазки.

— Или готовятся идти на штурм Новгорода.

— Для штурма мало — уверенно заявил Рача.

— Не волнуйся, если пойдут на штурм, обязательно подойдут, — со вздохом молвил Ратибор. — Послушай князь. Нужно внимательно следить за числом воинов врага стоявших у машин. Если будет увеличиваться — значит жди штурма.

— Это при двух камнеметах?! — удивился Рача, но Ратибор только болезненно поморщился. — Помолчи, не до тебя. Чует мое сердце, что они сегодня ночью пойдут на штурм. Поэтому надо встретить во всеоружии.

— Не волнуйся, Ратибор. Сам встану у стены, глаз с врагов не спущу. Сделаю все, чтобы агаряне нас врасплох не застали — заверил больного Александр.

— Пойми, это их последняя возможность взять Новгород, раз они собираются идти на штурм при двух камнеметах. Сеча, должна быть будет тяжелая.

— Понял, тебя. Лежи, отдыхай, а мы с Рачей на стены пойдем. Как, что будет, обязательно гонца пришлем — князь крепко пожал ослабевшую руку Ратибора, кивнул Раче и вышел из комнаты.

— А я считаю, что агаряне ночью на приступ не пойдут, — заявил князю Рача, шагая рядом с ним плечо к плечу. — Возведи они палисад вблизи ворот, да забросай они нас камнями как в прошлый раз, тогда бы был смысл в ночном штурме, а так не очень похоже.

— Ратибору не веришь?! — Александр недовольно посмотрел на Рачу.

— Сомнения высказываю, княже. В том, что готовят они нам гадость — согласен. Сам жду, но вот начнут они, скорее всего рано утром.

— Поживем, увидим — буркнул Александр, для которого мнение воеводы было выше и значимее, чем слова Рачи.

— А вот стражу на стенах обязательно прикажу утроить.

— Так ты же не веришь, что агаряне ночью полезут?

— Так стража та не для агарян будет, а для тех, кто за нашими спинами козни строят.

— Ты опять, Рача? — недовольно молвил князь. — Не время сейчас будоражить купечество.

— Самое-то время, князь. Мне верные люди говорили, что вчера у Твердило бояре собирались и долго о чем-то говорили.

— Мало ли почему они там собирались. Может, дела свои торговые обсуждали.

— Ага, торговые, — передразнил Рача. — Все время пока агаряне нас в осаду взяли не собирались, а как дружину побили, и Ратибора ранило, так у них торговые дела появились и почти на всю ночь.

— Ладно, — оборвал Александр собеседника. — Говори, говори, да дело разумей. Знаешь точно, о чем там говорили? Не знаешь — вот и помалкивай. Что посты утроишь, за это хвалю, а все остальное — от лукавого.

На этом разговор Рачи с князем прервался, но очень скоро Александр убедился в правоте слов нового воеводы. После полуночи, так и не дождавшись нападения агарян, князь собрался немного отдохнуть, как к нему подбежал гонец и сообщил, что Рача просит его срочно подойти.

— Что, агаряне на приступ идут!? — с тревогой воскликнул Александр, но посланник помотал головой.

— Нет, на стенах все спокойно. Воевода просит подойти по другому делу.

— По-какому?

— По очень важному — лаконично ответил гонец, и князь не стал его зря расспрашивать. Лишние уши в Новгороде в отношении его интересов всегда имелись.

Причиной срочного вызова к воеводе, оказался слуга Твердило Тимофей, задержанный стражей при попытке спуститься с крепостной стены по веревке. За пазухой у Тимофея была спрятана грамота к Батыю от новгородских купцов. В ней, "золотые пояса" писали о готовности дать монголам откуп, если те отойдут от Новгорода.

Послание было подписано двенадцатью человеками и скреплено личными печатями купцов. Их "золотые пояса" носили в специальных мешочках, берегли пуще ока и сомневаться, что кто-то другой подписал это послание врагу, не приходило сомневаться.

Не мудрствуя лукаво, князь Александр приказал взять купцов под стражу и поместить в подвал княжеских покоев. Подобный шаг был продиктован не столько недоверием к местной тюрьме, сколько нежеланием князя излишне будоражить горожан накануне решающих событий.

Что касается намерений монголов штурмовать Новгород, то здесь оба воеводы были правы и неправы. Сначала Субудай действительно хотел пойти на приступ под прикрытием ночи, но тут его подвела излишняя ретивость начальника стражи, поспешившего умертвить всех пленников. И когда поступил приказ изготовить широкий перемет через ров, выполнять его пришлось воинам, не особо дружившим с топорами и молотками. По этой причине сооружение перемета затянулось и от ночного штурма, богатур был вынужден отказаться.

Наведение перемета через новгородский ров было жизненной необходимостью. Лед во многих местах потрескался и Субудай не захотел лишний раз рисковать жизнью своих воинов.

Судьба не очень баловала богатура хорошими новостями. Взяв Торопец и добыв слишком малое количество пропитания, Гуюк прислал Батыю известие, что в поисках пропитания для воинов, идет на Смоленск. Подобный ход для орд Гуюка и Кадана был правилен и логичен и Субудай сам предлагал его Гуюку в письмах. Но то, что Гуюк не спрашивал разрешение, а ставил перед свершившимся фактом, подрывал позицию Батыя как верховного хана.

Не будь богатур связан новгородскими делами, он бы потребовал жестокого наказания для Гуюка. Однако в нынешних условиях был вынужден ограничиться устным порицанием сына великого хана, отложив сведение счетов на потом.

Куда сложнее и опаснее было дело с Аргасуном. Последнее послание от племянника Чингисхана сообщало, что он пошел походом на уруский город ради пропитания. Больше никаких вестей не поступало и у Субудая, появилась сильная тревога, так как Аргасун пропустил все сроки отправки сообщений. Их в своей Ясе прописал Чингисхан, и монгольское войско их строго соблюдало.

Ещё одним тревожным звонком, что не все в порядке вокруг войск Аргасуна, были сообщения о появлении убитого монголами Евпатия Коловрата. Ещё при первых упоминаниях об этом явлении, Субудай очень встревожился. Матерый волк отлично понимал, чем опасен новый Коловрат для монголов, не столько в плане воинской силы, сколько для разложения душ воинов.

Богатур собрался отрядить к Аргасуну гонцов, как новые известия поступили в его ставку, от которых щемило сердце, и было трудно дышать. Прибывшие в ставку воины, сообщили Субудаю, что ушедший в поход Аргасун не вернулся обратно, ровно как не вернулся ни один воин, отправившийся с ним брать город урусов.

Вместо него появился отряд воинов под шестихвостным знаменем Аргасуна в монгольских доспехах и с монгольским оружием в руках. Вел их человек, чье лицо скрывало забрало шлема, а на груди у него висела золотая пластина с головой тигра и полумесяцем.

Приблизившись к монголам, всадник приказал им спешиться и сложить оружие перед ним. Привыкшие исполнять приказы от человека с пайцзой воины повиновались, за что лишились своих жизней. Следовавшие вместе с ним воины стали избивать монголов, а внезапно появившиеся урусы довершили разгром остатков войска Аргасуна.

Также, беглецы сообщили Субудаю, что напавшие на монголов всадники кричали "Коловрат!" и славили имя якобы ожившего воина уруса.

Общее число воинов представших перед Субудаем с этой вестью равнялось тридцати одному. Уничтожить их руками начальника стражи, конечно, было можно. Никто не потребовал бы от богатура ответа за его действия в отношении воинов Аргасуна. Объяви он их трусливыми беглецами, и никто бы не встал на их защиту, но одноглазый воитель решил по-другому.

Он приказал отправить воинов в первые ряды сотни, которой был поручен штурм ворот крепости.

— Пусть своей кровью, смоют позор своего бегства с поля боя — приказал богатур начальнику своей стражи и тот в точности выполнил его приказ.

Перед началом штурма, Субудай имел разговор со своим старшим сыном Урянктаем. Он поставил его командовать резервом, которому предстояло взять Новгород.

— Булгары с кипчаками взломают ворота Но-во-га. Я хорошо поговорил с Гази-Бараджем и Тулей беком, и они будут драться не за победу, а за свои никчемные жизни — Субудай презрительно шевельнул уголком рта. — Они сделают свою черную работу, а город возьмешь ты, со своими туменами. Ради этого я сниму несколько сотен с охраны ставки Бату.

Урянктай удивленно посмотрел на отца, так как он шел на определенное нарушение правил Ясы. Гласившей, что самое дорогое в походе для войска — это жизнь чингизидов.

— Да, я рискую жизнью Бату и его братьев, но совсем в малой мере. Для защиты орды он нападения отряда урусов сил хватит, а в случаи необходимости ты сумеешь быстро их защитить. Я все предусмотрел, но ты должен взять завтра крепость во, чтобы, то, ни стало. Чтобы мне не пришлось отдавать этот спелый плод Бури и Байдару, чьи тумены должны будут подойти сюда в скором времени.

— Ты все же послан за ним — в голосе сына проскользнуло едва заметное удивление вперемешку с сожалением.

— Да послал. Бури смог взять Пэ-лиц-ов, а Бурундай ещё один лежащей на закате город с богатыми запасами зерна. Теперь остается только взять Но-во-го, вырезать всех его жителей и, переждав большую воду двигаться на юг.

Урянктай хотел возразить отцу, но взглянув в его слезящийся глаз, не стал этого делать. Он хорошо знал Субудая и понял, что отговаривать его от штурма "злого" города бесполезно.

Штурм Новгорода начался ранним апрельским утром, когда солнце выглянуло из-за синей кромки леса, обещая всему живому скорое начало весны.

Первым делом, монголы обстреляли из камнеметов стены, примыкавшие к воротам, стремясь прогнать засевших там лучников Данилы. Стреляли они тем скромным запасом камней, что смогли натаскать воины до начала штурма. Когда же булгары с кипчаками поволокли перемет, вместо камней полетели горшки с горящим жиром.

Точность стрельбы вновь созданных машин оставляла желать лучшего, но даже того немного, что попало на стены, хватило, чтобы вызвать панику среди их защитников. Все попытки новгородцев погасить дьявольское пламя оборачивались неудачей. Жир горел до тех пор, пока не сгорал полностью и ничто из тех подручных средств, что было у воинов, не могло погасить огонь. Мало кто догадывался накинуть на огонь тулупы или прочую плотную одежду и лишенный доступа воздуха огонь погасал.

Пока на стенах шла борьба с огнем, перемет был доставлен к стенам Новгорода и переброшен через ров. Сразу после этого штурмующие подтащили таран на ремнях и веревках и принялись высаживать наспех укрепленные ворота.

Прикрывавшие атаку лучники засыпали стрелами каждого, кто появлялся у гребня надвратной башни и примыкающих к ней стен. Этот прием всегда приносил успех, но на этот раз не все шло гладко и ладно. Лучники Данилы были не из трусливого десятка, они защищали свои дома и семьи и на каждый выстрел оттуда отвечали своей стрелой.

Также очень мешали монголам "железные люди". Да, их стало мало, да, они стали больше уязвимыми из-за того, что стрельба велась с близкого расстояния, но при всем при этом они могли наносить ущерб штурмующему отряду. На головы союзников монголов летели сверху вниз камни, копья, бревна, стрелы неотвратимо сокращая их ряды, мешая, как следует раскачивать таран. То один, то другой воин падали или получали ранения и поднятые вверх щиты, мало защищали от тяжелых гостинцев.

Единственный действенный способ борьбы с железнобокими воинами оказался огонь. Едва возникла угроза затягивания штурма ворот, Субудай приказал метательным машинам прекратить обстрел города и ударить по надвратной башне. Сразу после того как воины занялись разрушением ворот, опасаясь задеть своих, баллисты перенесли огонь на городские постройки. Этим, Субудай надеялся вызвать панику и хаос в крепости и максимально ослабить сопротивление её защитников.

Теперь богатур был вынужден идти на риск, и он быстро оправдался. Два "железных" воина получили прямое попадание вражескими снарядами и объятые пламенем рухнули со стен вниз. Ничуть не лучше было тем, кто остался защищать ворота. Число очагов возгорания в надвратной башне с каждой минутой росло и вскоре, из-за дыма и пламени там было, невозможно находиться.

Уход железнобоких оказался переломным моментом в штурме ворот. Удары тарана стали регулярными и сильными, и по небольшому прошествию времени створки ворот рухнули внутрь крепости, а вслед за ними последовал штурмовой отряд.

Перепрыгивая через поверженные ворота, кипчаки и булгары ринулись на защитников Новгорода, намериваясь растоптать и раскидать их, но не все оказалось так просто. Несколько горшков с жиром попало на наружную часть створок ворот и пока атакующие орудовали таранам, они успели поджечь их. Сырое и влажное дерево не очень хорошо горело, но дьявольское зелье сделало свое дело. Когда ворота рухнули, перед атакующими воинами возникло сильное пламя огня. Оно не только затрудняло их движениям, но и мешало быстро сориентироваться в сложившейся обстановке.

Все дело заключалось в том, что Ратибор приказал перегородить всю площадь перед воротами, мощными баррикадами из саней и повозок. Сооружали их не один час и не один день, а с толком и знанием дела и быстро этот последний рубеж новгородской обороны было не так-то просто.

За возами и санями расположились воины, с мечами, копьями и прочим рукопашным оружием с твердым намерением погибнуть, но не дать врагу пройти, ни на шаг вперед. Кроме них, на баррикадах в большом количестве были лучники с арбалетчиками, чьи стрелы, выпущенные практически в упор, буквально выкосили передние ряды наступающих, заставив остальных перейти с быстрого бега на осторожный шаг.

Все это привело к тому, что в воротах возникла толчея среди атакующих, но им на помощь уже мчалась тысяча Урянктая. Нещадно давя всякого, кто оказался у них на пути, монголы птицей пролетели по перемету, нырнули под пылающую огнем надвратную башню и с грозным кличем "Урагх!" ворвались на площадь перед воротами.

Натиск монголов был как всегда неудержим и неистов, но и им не удалось с наскока преодолеть неожиданные препятствия на своем пути. В ярости принялись они рубить возы и телеги мечами и саблями, хватать их руками, пытаясь растащить это с виду непрочное сооружение, но все было напрасно. Сани и повозки были не только прочно сбиты между собой, но и связаны цепями и толстыми веревками. Быстро сдвинуть их с места мог бы только какой-нибудь силач. А если учитывать, что с той стороны в монголов летели стрелы, копьями, по их рукам и головам были мечи, топоры, дубины и шестоперы, задача была трудно выполнимой.

Завязалась ожесточенная рукопашная драка, в которой верховые полностью утратили все свои преимущества. На стороне монголов был численный перевес, но в возникших условиях его было трудно быстро реализовать.

Видя, что не все воины из тысячи Урянктая ворвались в крепость и толкнуться у ворот на перемете, Субудай заподозрил неладное и решил помочь сыну сломить последний очаг сопротивления урусов. Поэтому, одноглазый полководец приказал камнеметам возобновить обстрел Новгорода, но не стен и ворот, а прилегающих к ним жилых домов и сооружений.

— Огонь согнал урусов со стен, огонь заставит отступить их и от ворот! — воскликнул Субудай, обращаясь к своему помощнику Теле-Буке. Придерживаясь годами отточенной тактике штурма вражеских городов, богатур был твердо уверен — возникшие в городе пожары сильно ослабят силы и дух новгородцев и ускорят и облегчат победу Урянктая.

Однако "злой" город урусов упрямо не шел в руки Субудая, преподнося сюрприз за сюрпризом.

Огонь, вспыхнувший за спиной защитников города, естественно вызвал переполох в их рядах, но Рача моментально загасил и растоптал искры паники и страха. Как настоящий воевода он находился на передней линии схватки с врагом, стараясь личным примером приободрить своих воинов.

— Не боись, мужики! — кричал воевода, обходя ряды сражающихся новгородцев. — Бабы и Ратибор с огнем справятся! Не выгорит Новгород, а выгорит новый построим! В первый раз, что ли!? Нам с этим врагом справиться надо. Его не пропустить!

В этот момент один из горшков попал в баррикаду, возле которой проходил Рача. От вида внезапно вспыхнувшего огня, молодые ополченцы попятились, чем поспешили воспользоваться воины противника. Под прикрытием огня и дыма, они попытались перелезть, через баррикаду, но не тут, то было. Не растерявшийся воевода схватил у воина рогатину, сшиб ею одного из монголов, проткнул горло другому, а когда нос к носу столкнулся с третьим, то угостил его хлестким ударом клевца.

Сраженный точным ударом вражеский воин рухнул прямо на остатки горящего горшка, закрыв своим телом очаг огня.

— Смотри веселей! Дел то! — насмешливо крикнул Рача возвращая воину рогатину. Пристыженные ополченцы с удвоенной силой набросились на врагов, и приступ был отбит.

Увидев, что его воинам никак не удается пробиться через деревянные заграждения, Урянктай решил подать пример личной храбрости и вместе со своими телохранителями устремился на новый приступ. От этого — бой вспыхнул с новой силой, с большей яростью. Под громкие крики "Урянктай! Урянктай!" монголы стали теснить русских. Казалось прочные и незыблемые баррикады зашатались как молочные зубы во рту малыша. Ещё немного, ещё чуть — чуть и воины ведомые своим тысячником прорвут последний рубеж обороны Новгорода и все, но тут в ход сражения вмешалась госпожа Судьба.

Вмешалась как всегда резко, неожиданно, когда к ещё вмешательству мало кто был готов. Урянктай преодолел один ряд повозок, перескочил на другую и был готов прыгнуть в гущу врагов, как в этот момент, ему в грудь попал арбалетный болт.

Его, естественно, выпустил не Рача, а кто-то другой из своего самострела, но факт оставался фактом. Второй сын Субудая был ранен из русского самострела и ранен тяжело. От сильного удара в грудь Урянктай рухнул на руки своих воинов, которые поспешили вынести его из сечи. Атака вновь сорвалась, монголы откатились назад, а защитники Новгорода выиграли несколько минут драгоценного отдыха.

Беда никогда не приходит одна. Вслед за ранением сына богатура, госпожа Судьба нанесла свой второй удар, что был куда весомее и опаснее для Субудая, чем первый.

Сосредоточив все свое внимание на взятии Новгорода, старый полководец на время позабыл о ставке верховного хана, которую он должен был беречь как зеницу ока. Полностью уверенный в том, что зажатый в крепости враг никак не сможет напасть на ставку верховного хана на том берегу Волхова, он получил коварный удар со стороны мертвеца, чей образ он так упорно отгонял прочь в последнее время.

Серьезной ошибкой Субудая было то, что получая сообщение о появлении в своем тылу Коловрата, он всячески скрывал возникшую проблему от чингизидов и охранявших их воинов. О разгроме Аргасуна и о коварной роли в этом мнимого мертвеца, Субудай решил рассказать Бату и его братьям, а также начальников охранных сотен после взятия Новгорода.

В целом это была верная мысль, но претворить её в жизнь он не успел. И когда из-за леса выехали конные под стягом Аргасуна, это не вызвало тревоги и опасения у монгольских часовых окружавших ставку Батыя.

До самого последнего момента, никто не подозревал, что под личиной монгольских воинов скрываются враги. Только когда они на всем скаку смяли и опрокинули часовых, а затем устремились к юртам чингизидов, была поднята тревога, но было поздно.

Ведомые новым Коловратом, русские воины неудержимо рвались к знамени с серым кречетом, до которого прошлой зимой так и не смог пробиться настоящий Евпатий Коловрат с товарищами.

Напрасно стражники пытались успеть защитить Батыя и его братьев. Подобно мощной лавине отряд Коловрата снес все преграды на своем пути и, окружив ханские юрты, приступил к отмщению Рязани, Москвы, Владимира, Торжка и множества других русских городов, павших под мечами захватчиков.

Однако неверно было бы предположить, что вся месть Коловрата заключалась в убиении чингизидов и их близких. Прожив определенное время среди монголов, Коловрат узнал их слабые места и вместо того, чтобы предать смерти в страхе выбежавших из своих юрт ханов, он приказал пленить их. Ибо нет ничего страшнее и унизительнее для потомков великого хана, чем быть сбитым с ног ударом кулака, или ноги на грязный, вперемешку с землей снег. И под громкий визг жен и китайских слуг, быть жестко связанным арканом, в то время как твои верные нукеры и охранники, разбежались, кто, куда или были зарублены мечами коварных врагов.

Не смог избавить от тягостного унижения чингизидов и смелый бросок сотни охранявшей переправу через Волхов. Бросившиеся вперед воины были остановлены потоком беглецов из лагеря хана Бату и его братьев. Преследуемые русскими воинами, они так ретиво бежали к переправе, надеясь найти защиту у Субудая, что охрана сначала завязла в их толпе как муха в сиропе, а затем была вынуждена отступить вместе с ними. В надежде навести порядок на том берегу и контратаковать противника, однако в дело вмешался мост.

Его доски не были рассчитаны на такую большую одномоментную нагрузку и под тяжестью нахлынувших на него людей, переправа рухнула. Рухнула на лед, что от удара треснул и монголы оказались в воде. Стоит ли говорить, что не умевшие плавать дети степей десятками тонули в холодных водах потревоженной раньше срока реки.

Счастливцев, что смогли спастись из этой ледяной купели, можно было пересчитать по пальцам рук. Им удалось первыми оказаться на спасительном берегу реки прежде, чем мост рухнул. Всех тех, кто остался на противоположной стороне Волхова, ждала страшная смерть. Преследуемые противником монголы были сметены ими в реку с высокого берега, несмотря на крики о пощаде. Словно горох из мешка падали они вниз, разбиваясь о речной лед или находя смерть огромной проруби, от которой во все стороны стремительно расходились многочисленные трещины, увеличивая её размеры.

Не последнюю роль в столь быстрой победе Коловрата над охраной ставки Батыя сыграло и его имя. Как не пытался Субудай сохранить в тайне воскрешение мертвеца, известие об этом все же просочилось в войско и подобно рже разъедало боевой дух. И в самый ответственный момент оно стало той соломинкой, что склонила чашу весов в пользу Коловрата.

Когда гонцы с криками "Аргасун!" и "Коловрат!" подскакали к Субудаю, он быстро все понял. Случись это хотя бы полчаса назад и оживший мертвец получил бы полностью по заслугам. Богатур бросил бы против него тысячу Урянктая и все было бы хорошо, но сын сражался внутри Новгорода и для того чтобы отозвать его нужно было время.

Не раздумывая, Субудай решил отправить на спасение чингизидов всех воинов из остатков личной тысячи, включая сотню охраны, вместе с кипчаками Тулей бека. Одновременно с этим он, послал приказ Урянктаю покинуть Новгород, уступив честь его взятия булгарам Гази-Бараджа.

Учитывая дисциплину монголов и быстроту исполнения приказа, план Субудая имел все шансы на успех, но госпожа Судьба в третий раз подставила ножку прославленному полководцу и спутала все его карты.

Просчитывая возможные действия урусов во время штурма Новгорода, Субудай полностью исключил возможность его вылазки из крепости со стороны реки. В этом его убедил вид набухшего льда на реке и озере, который по всем признакам должен был скоро вскрыться, но расчеты богатура оказались ошибочными.

Воевода Ратибор давно вынашивал планы удара по тылам противника при помощи вылазки через Торговые ворота прямо по льду Волхова.

— Сами агаряне на такой шаг не никогда не пойдут, — уверенно говорил воевода, посвящая князя в свой замысел. — Кони у них не кованые и потому на льду подобны корове. А наши, все это расстояние в два счета покроют и смогут в нужный момент ударить по агарянам хоть во фланг, хоть в тыл и разгромить их.

Воевода и князь держали эту задумку в строгой тайне от всех, внимательно наблюдая за состоянием льда на реке и озере. Конечно, апрельское солнышко неумолимо дробило ледовый панцирь, но по всем прикидкам он был ещё крепок и мог выдержать конный бросок.

В ночь перед штурмом, по приказу Александра разведчики тайком проверяли речной лед у Торговых ворот, и князь остался доволен их докладом. Когда в районе Софийских ворот началась рукопашная, Александр приказал двумстам пятидесяти дружинникам сесть на коней и прибыть к Торговым воротам.

Многие из нетерпеливых советчиков торопили князя с нанесением улара, говоря "потом поздно будет", но Александр не слушал их.

— Рано. Пусть как следует, увязнут, тогда ударим.

Только когда стало ясно, что враг ввел в дело свои главные силы, Александр приказал открыть ворота и сам лично повел дружину в бой.

Как и рассчитывал Ратибор, прибрежный лед выдержал проход тяжеловооруженных всадников, хотя в некоторых местах предательски скрипел. Когда дружина покидала лед и выходила на берег, всадники заметили красные щиты и хоругви, с золотым львом, налетевшие на ставку Батыя.

Увиденное зрелище обрадовало дружинников. С громким криком "Ярослав! Ярослав!", с удвоенной силой, поскакали они в бой на врага, наводя на них ужас своими криками.

Удар дружины Александра пришелся по кипчакам, что было ещё одним несчастьем для Субудая в череде роковых событий обрушившихся на него в этот день.

Будь на месте кипчаков Тулей бека булгары Гази-Бараджа, возможно, они бы выдержали удар русских дружинников, с которыми им не раз приходилось биться лицом к лицу. Но Александру противостояли кипчаки, степняки по своей ментальности, которые не привыкли долго биться с врагом, не имея за своей спиной численного превосходства. Столкнувшись с дружиной Александра, они ошибочно посчитали её за главные силы князя Ярослава. О том, что он может попытаться напасть на орду и его следует опасаться, много говорилось ранее в стане монголов и, попав под внезапный и мощный удар конных дружинников, они решили благоразумно отступить.

Как в битве при Калке, кипчаки столь стремительно обратились в бегство, что смяли не только часть сил посланных Субудаем на выручку Батыя, но и булгар с воинами из тысячи Урянктая покидавшими Новгород. Началось столпотворение, в котором богатур потерял нить управления войсками.

Подобно кипчакам он ошибочно принял Александра за Ярослава и, исходя из неправильных предпосылок, метался между исполнения своего долга перед чингизидами и стремлением вывести из-под удара врага тысячу сына. Потеснив кипчаков, Александр энергично пробивался к Софийским воротам, намериваясь отрезать находившихся в городе монголов от главных сил орды.

Отчаянно тасуя ещё находящиеся под его управлением войска, пытаясь залатать этот тришкин кафтан, Субудай упустил время, когда ещё что-то можно было сделать. Когда он получил свободу рук известием, что мост через Волхов рухнул, а пробившийся в лагерь сотник Ильхам привез раненого Урянктая, сражение было проиграно. Богатуру ничего не оставалось, как отступить от "злого" города урусов бросив на растерзание врагу не успевших покинуть крепость воинов.

Проклиная все и всех, Субудай стремительно шел к югу от Новгорода. Там находились табуны с запасными конями и запасом провиантом. Хитрый и предусмотрительный полководец никогда не клал все яйца в одну корзину. Придя к табунщикам, он намеривался дождаться прихода туменов Бури и Байдара и с их помощью рассчитаться и с ожившим мертвецом и так некстати появившимся Ярославом.

Глава X. Сражение при большой воде.

Сын великого хана Угедея, Гуюк с малых лет не любил своего двоюродного брата Бату. И дело было не в том, Гуюк был старше Батыя на несколько лет, что в молодые годы имеет весьма большое значение. Виной тому были домашние разговоры о незаконнорожденности Джучи, отца Бату.

В молодые годы меркиты похитили жену Чингисхана и будущему покорителю вселенной, пришлось воевать с похитителями, чтобы вернуть себе Бортэ. Находясь в плену у меркитов, она родила Джучи и, несмотря на то, что после освобождении жены хан признал ребенка своим сыном, многие из его близкого окружения так не считали.

Мало того, что они были не согласны с этим, так по прошествию лет посмели сказать об этом великому хану в лицо. Перед походом в Среднюю Азию, четвертая жена Темуджина татарка Есуй, во всеуслышание посоветовала хану объявить имя своего официального наследника. Как потом Джучи проклинал эту змею, что так сильно околдовала его отца своим прекрасным ликом и статным, податливым телом.

Услышав её слова, Джучи подумал, что отец предаст казни Есуй или жестоко накажет женщину, посмевшую что-то публично советовать великому хану и уж тем более лезть в дела государства, но Чингисхан этого не сделал. Более того, он посчитал слова жену мудрыми и в присутствии сыновей и военачальников объявил своим наследником Джучи.

Вот тут-то и нашлись люди, посмевшие усомниться в первородстве Джучи, и одним из них был младший брат Джучи — Чагатай. Именно он вскочил со своего места и громко оспорил право Джучи называться чингизидом. Оскорбленный, старший брат бросился на обидчика, и между ними завязалась яростная драка.

С большим трудом стража растащила драчунов, успевших порядком намять друг другу бока. Такое недостойное поведение братьев отвратило от них милость отца, и наследником престола был назван третий сын Чингисхана — Угедей, отца Гуюка.

Столь неожиданное возвышение отца в придворных рангах не могло не сказаться на мировоззрении Гуюка, посчитавшего с подачи своей матери, подобное решение деда абсолютно правильным. И не столько в отношении своего отца, сколько в отношении Джучи, со всеми вытекающими последствиями.

Скоропостижная смерть Джучи после окончания среднеазиатского похода, только подлила масла в огонь домыслов и пересуд, вокруг его права на первородство. Одни говорили, что принца отравили его тайные недоброжелатели, явно подразумевая под этим Чагатая. Другие заявляли, что Джучи погиб на охоте в результате хорошо подстроенного несчастного случая и снова косились на младшего брата. Третьи утверждали, что первенца устранили по тайному приказу самого великого хана, который заподозрил сына в желании превзойти отца и раньше времени захватить власть.

Вот такое грязное наследство досталось детям Джучи, которые согласно решению деда были признаны чингизидами. Двоюродные братья и их матери не посмели спорить с волей великого хана, но осадочек в родственных отношениях остался. Когда же Бату был назначен верховным ханом похода на булгар и урусов, вся эта ядовитая взвесь, тихо лежавшая на дне, пришла в движение и бурно выплеснулась наружу в самый опасный момент похода.

Гуюк с сыном Чагатая Каданом, постоянно действовали в отдалении от главных сил монгольского войска, согласно воле Субудая, не желавшего лишний раз сталкивать лбами Батыя и Гуюка. Старому полководцу хватало Бури с Аргасуном, которые также считали, что Батый не по праву занимает место верховного хана.

Когда добычи и провианта хватало на всех, этот вопрос между чингизидами не обсуждался. Когда же наступил режим жесткой экономии, Батый по праву верховного хана получал лучшую часть добычи, а остальные довольствовались её остатками.

Не будь у Батыя подмоченной родословной, подобное деление не вызвало бы среди принцев крови никаких протестов. Однако такой пункт был и пробирающиеся окольными путями через заснеженные леса, вынужденные питаться тем, что пошлет бог Сульде и Тенгри, принцы крови возроптали. Почему они, чьи отцы общепризнанны сыновьями великого хана, должны отрывать от себя и отдавать лучшее человеку и его братьям, в чьих жилах с большой вероятностью течет кровь меркита Чильгира.

Чем дольше сохранялся этот режим экономии, тем сильнее становилось недовольство Гуюка с Каданом. По воле Батыя и Субудая им доставались самые трудные и самые худшие участки для кормления в холодную русскую зиму. Оба чингизида возлагали большие надежды на военный совет, где они собирались сказать Батыю в лицо все, что накопилось у них в душе, но благодаря хитрости Субудая совет прошел без их участия. На подходе к ставке Батыя, принцы узнали, что верховный хан решил идти на богатый Новгород, а им для кормления опять досталось худородное направление.

Скажи им это Батый в лицо и простой перепалкой дело бы явно не кончилось. В грядущем споре Гуюк очень рассчитывал на поддержку Бури и Байдара, однако не сложилось. Бури получил на кормление богатый Псков, а Гуюк заштатный Торопец и туманную перспективу похода на Смоленск.

Не будь у гонца Батыя пайцзы с изображением кречета, принцы бы посчитали себя оскорбленными и приказали бы забить его камнями. Однако обладатель этой пайцзы, согласно табелю о рангах Ясы выполнял волю самого великого хана Угедея, и неповиновение ему являлось открытым бунтом.

Скрепя сердцем принцы подчинились приказу верховного хана, пошли на юг и захватили Торопец. Однако запасов в городе оказалось очень мало. За зиму урусы сами съели большую их часть и над воинами Гуюка, со дня на день должна была вновь нависнуть угроза голода.

Единственным выходом из сложившейся ситуации был немедленный поход на далекий Смоленск и потому, не откладывая дело в долгий ящик, чингизиды решили покинуть Торопец. Забрав все, что только можно было забрать, монголы оставили разоренный город и двинулись на юг, через опостылевшие им уруские леса.

Мелко мстя Бату, который за время похода своими приказами постоянно ущемлял их гордость, принцы не стали спрашивать разрешения у верховного хана на этот поход. В своем послании к Бату, они извещали его о принятом ими решении, ставя двоюродного брата перед свершившимся фактом.

Через два дня, войско принцев нагнали гонцы Субудая. Старый полководец извещал принцев о трудностях штурма Новгорода и говорил о возможности призвания их войск для взятия "злого" города урусов.

Эти известия вызвали взрыв негодования чингизидов. Долго кипящий внутри их душ гнев вырвался наружу подобно огнедышащей лаве.

— Когда у него все было хорошо, он держал нас в черном теле, позволял нам питаться объедками со своего ханского стола! А когда сильно припекло, он намерен призвать нас к себе, чтобы мы вытащили его зад из дерьма! Вот ему, нашему верховному хану наш ответ! — Гуюк сделал неприличный жест, чем вызвал веселый смех у окружавших его нукеров.

— К несчастью, наш брат Батый так и не смог расправить крылья! За него воюет Субудай, воюет Бурундай, за него воюем мы с Гуюком, Бури с Байдаром, а он сам не может не только взять город урусов, но и добыть даже козлиного копытца!— вторил ему Кадан.

— Передайте богатуру Субудаю, что запасы наши на исходе и потому наши тысячи вынуждены идти на Се-мо-лецк. Город, который Саинхан любезно отдал нам на кормление. У нас очень малый запас еды и мы при всем желании не сможем повернуть обратно. Ты все понял?! — грозно рыкнул на перепуганного подобным обращением гонца Гуюк.

— Да, высокий хан! — гонец поспешно склонил голову перед разгневанным чингизидом. Обладателю простой костяной пайцзы, следовало быть ниже травы и тише воды.

— Тогда, убирайся! Мне нечего больше сказать, чем уже сказано — Гуюк властно махнул рукой гонцу.

— Скачи и передай Субудаю, что в наших тылах появился опасный противник — урус Коловрат. Под видом гонца с пайцзой он заманивает в засады наши отряды ищущие пропитание и уничтожает их. Твое счастье, что тебя знает в лицо один из моих нукеров. В противном случае мы бы подвергли тебя пытке, от которой тебя не спасла бы даже пайцза с кречетом — многозначительно добавил Кадан и гонец поспешил покинуть негостеприимную юрту.

Путь к Смоленску для тысяч Гуюка и Кадана были нескончаемой пыткой. Даже имея проводников и пропитание из оказавшихся на их пути маленьких селений, монголы испытывали большие трудности. Продираясь через густые непрерывные леса, кони постоянно ломали ноги и тут же отправлялись в вечно голодные желудки солдат. Измотанные и изнуренные длительными дневными переходами, на вечернем привале они были съесть слона, но слонов не было.

Каждый раз, когда разжигались костры, начинался дележ скудного провианта и тут, хваленая монгольская дисциплина оглушительно трещала по швам. Теперь как никогда прежде для воина стала важна его собственная национальность, национальность его десятника и сотника.

Очень хорошо, если его род или племя совпадали с родом племенем его командиров. Тогда он мог надеяться получить пиалу плохо просеянной муки и кусок мяса или ливера от недавно прирезанной лошади. И плохо, если они полностью не совпадали и тогда, ни о каком мясе не приходилось и мечтать. Весь его рацион составляли кости и горсть зерна, что воин мог удержать в ладони.

В таких условиях ни о какой бытовой справедливости не могло идти речи. Очень мало десятников или сотников следил за тем, чтобы их воины были накормлены. Большинство из них следило за сохранением в своем подразделении дисциплины и не обращали внимания на то, что творилось у них за спиной.

Кроме еды, среди воинов Гуюка и Кадана шла постоянная борьба за место возле костра и место ночлега и тут вновь все решала национальность. Монголы, кереиты, найманы, кидани, огуданы чувствовали себя хорошо. Чуть стеснительно чувствовали себя меркиты, урянхайцы и уйгуры и не очень комфортно тюрки, кипчаки и булгары.

Ещё одной напастью для монголов были черные птицы. Чем дальше они шли на юг, тем больше их становилось. Они непрерывно кричали сидя на ветвях деревьев, нагнетая на воинов грусть с тоской. Кроме этого птицы совсем не боялись людей, и когда бивак монголов засыпал, они слетали с деревьев и принимались шнырять по лагерю в поисках чего-нибудь съестного. Воруя все, до чего могли дотянуться.

Так монголы продвигались до Смоленска, но когда до цели оставалось несколько переходов, все поняли, как им повезло, что они вовремя покинули Торопец. Случись это несколькими днями позже и войско буквально потонуло бы в той непролазной грязи, многочисленных лужах и озерах талой воды, что заступили им дорогу. Сухого места практически не было. Развести костер и обогреться, а уж тем более уснуть и выспаться, для воинов было большой проблемой.

Именно в этот момент, монголы столкнулись со сторожевым отрядом смоленского князя. Извещенный о нашествии монголов, Святослав Мстиславович послал на разведку малую дружины под командованием воеводы Серапиона. Хорошо зная местность, он точно выбрал то место, где, скорее всего, могли появиться монголы и они там появились.

Голодные, замерзшие, ободранные, злые, воины Гуюка несмотря ни на что представляли собой серьезную опасность. Столкнись они с неполной сотней дружинников Серапиона летом, схватка с урусами была бы для монголов легким развлечением. Однако дело было ранней весной и грязь с водой не позволяли монголам обойти заступившего им дорогу противника. Приходилось атаковать исключительно в лоб и нести при этом потери.

Возможно именно тогда, появилась формула потерь, согласно которой нападающие несли трехкратные потери по сравнению с обороняющимся противником. Утомленные переходами и плохо кормленые лошади монголов с большим трудом взбирались по черному месиву под названием дорога на небольшой взгорок, где расположились смоляне.

Обнаружив врага, Серапион решил принять бой и, задержав врага, дать возможность главным силам дружины уничтожить мост через Днепр. На реке начался ледоход, и только безумец рискнул бы перебираться вплавь через вскрывшуюся реку.

Не щадя жизни бились дружинники с атакующим их врагом. Не один десяток воинов Гуюка пал и навсегда остался лежать в дорожной грязи, сраженный витязями Серапиона. Как не кричали сотники на десятников, как не стегали десятники своими плетками воинов, но те так и не смогли добыть победу в этом бою.

Не помогло даже то, что к месту боя подошли главные силы орды и по приказу хана, часть воинов спешилась, и попыталась обойти дружинников с флангов. С одной стороны монголов ожидал глубокий овраг, покорить отвесные склоны которого было серьезным подвигом, а с другой стороны, воины наткнулись на старые засеки. Сделанные много лет назад по другому случаю и против другого врага, аккуратно поваленные деревья исправно несли свою службу, защищая подступы к Смоленску.

Неизвестно как долго длилось это сражение, но вмешался его величество случай. Прошло уже несколько часов боя, когда одна из выпущенных монголами стрел сразила воеводу Серапиона. Ранение, а затем и смерть воеводы внесла смятение в ряды дружинников и, не дожидаясь наступления темноты, они отступили, забрав тело своего командира.

Пользуясь тем, что монголы были заняты борьбой с грязью, смоленцы благополучно оторвались от врага и вскоре добрались до моста. Когда следующим утром, следуя по их следам, воины Гуюка вышли к Смоленску, смертельная горечь охватила монгольское войско от простого воина до минган-бека и хана.

Город полный припасов и провианта, где можно было отдохнуть и переждать половодье, был на расстоянии вытянутой руки и при этом был недоступен. Проклятые урусы, успели, где разобрать, где сжечь мост через реку, преодолеть которую было невозможно. Со страхом воины и беки смотрели, как по реке проплывали грязно белые льдины. Как они с грохотом наползали друг на друга, дробились, расходились и вновь сталкивались.

Стоя возле остатков моста, монголы как зачарованные смотрели на этот мощный мутный поток, что прочно закрыл им путь к спасению. И проклиная свою горькую судьбину, непрерывно взывая к богу Сульде, что лишил за один день их войско сразу трех неполных сотен воинов, вожди монголов были вынуждены двинуть свою армию дальше. Ибо каждый день стояния под Смоленском приносил им пусть малые, но потери в людях и лошадях.

Гуюк и Кадан полностью выпили чашу горести и печали. Когда пришло майское тепло, вода ушла в землю и появилась свежая трава, и войско ханов вступило на просторы степей, общая численность их воинов не превышала тысячи человек.

Вряд ли такое завершение похода можно было назвать удачным, но захваченная добыча, которую ханы так и не бросили, несмотря на все свои мытарства, позволила им сохранить лицо и снискать милость от великого хана Угедея.

Были свои горести, и печали у Бури с Байдаром и примкнувшего к ним Бурундая. Первый раз им пришлось пригубить чашу позора, когда по приказу Субудая они оставили Псков и с захваченными припасами пошли на помощь Бату и его братьям. До Новгорода оставалось два дневных перехода, когда они встретили гонцов от богатура Субудая. Те сообщили, что осаждавшее город войско монголов разбито подошедшим с юга князем Ярославом. Что судьба Батыя и остальных чингизидов неизвестна и богатур ждет его к югу от Новгорода, чтобы объединив силы идти на врага.

В послании Субудая все было просто и понятно, и ханы подчинились бы ему, если вечером того же дня в ставку не прибыл другой гонец, а точнее посланник. Им оказался младший брат верховного хана, чингизид Тангут.

Он привез Бури и Байдару послание от новгородского князя Александра. Он от имени своего отца князя Ярослава и от себя лично, извещал хана Бури, что захватил верховного хана монголов и его братьев в плен и что жизни их ничто не угрожает. В качестве правдивости своих слов он отпустил из плена хана Тангута. Александр заверял хана, что с головы пленников не упадет ни волоса, но если монголы предпримут попытку их освободить, чингизиды будут убиты. И вся вина за это ляжет на Бури и Байдара.

Всю ночь в шатре хана Бури кипели жаркие споры, обсуждали, что делать дальше. Были среди монголов и такие, что предлагали идти на соединение с Субудаем и совместными усилиями, попытаться освободить Бату и его братьев. Сначала не вынимая из ножен меча, а потом, если понадобиться, то и с помощью силы.

Едва эти слова были произнесены, как тут же на свет божий была извлечена подпорченная родословная Бату. Сам Бури как бы рассуждая вслух, заговорил о происхождении Джучи, и этого хватило, чтобы сначала остудить горячие головы сторонников спасения Батыя, а затем устами Байдара и вовсе осадить их.

В сложившейся обстановке нужен был небольшой толчок, чтобы идея немедленного спасения Батыя была полностью похоронена и этот толчок сделал Бурундай.

Поднявшись со своего места, темник почтительно поклонился чингизидам и попросил разрешение сказать слово, что ему было милостиво разрешено ханом Бури.

— Мне кажется, что мы не можем сами решать вопрос такой важности. Он может быть решен только одним великим ханом Угедеем и никем больше.

— Верно! — поддержал Бурундая хан Байдар. — Только великому хану подвластно решать вопрос о дальнейшей судьбе Бату и его братьев.

— Бату верховный хан! Вы обязаны попытаться спасти его вместе с Субудаем! — гневно воскликнул Тангут, понявший, куда дует ветер в ханской юрте.

— Попав в плен, Бату утратил право называться верховным ханом! Теперь он просто хан и только! — яростно выпали ему в ответ Бури.

— Пусть нас рассудит Елюй. Он главный толкователь Ясы в нашем войске — не сдавался Тангут, но Бурундай мгновенно похоронил все его надежды.

— Слово Елюя имело бы вес, разбирай мы чью-то вину или нанесенный кем-то ущерб. Сейчас мы на войне и если войско потеряло своего верховного хана, то должен быть избран другой верховный хан, — Бурундай требовательно окинул шатер ища несогласного с его словами и не нашел такового.

— Лично я, считаю, что верховным ханом войска должен быть избран хан Байдар. Как самый старший и уважаемый представитель рода великого хана — Бурундай почтительно склонил голову, и никто вновь не стал с ним спорить, включая хана Бури. Так, был выбран новый верховный хан монголов, который сразу назначил новым верховным темником войска монголов Бурундая.

— Удача и слава изменила богатуру Субудаю. Пусть богатур отдохнет — многозначительно сказал Байдар и на этом военный совет закончился.

Послав приказ Субудаю прикрывать отход теперь уже главных сил армии, Байдар и Бури повели свои тысячи на юг, сквозь опостылевшие им леса урусов.

Казалось, что этому никогда не будет конца и края. Кочевники на всю оставшуюся жизнь запомнили нескончаемую череду черных деревьев, леденистый снег от которого на всем протяжении пути тянуло холодом, и постоянное желание есть.

Нет, того голода, что был среди воинов Гуюка и Кадана в войске Бури и Байдара не было. Взятых в Пскове и Юрьеве запасов хватало, да и попадавшиеся на пути войска небольшие города и селения урусов, хоть в малой степени, но снабжали монголов припасами. Чувство голода возникало в головах кочевников от той неизвестности, что обступала их со всех сторон невидимой стеной. Для них было очень непривычно идти днями, а вокруг них ничего не менялось. Все те же деревья, тот же снег, а над головой, все тоже серое пасмурное небо и непреходящее чувство оторванности от своего родного мира.

С каждым пройденным днем менялось лишь количество луж под ногами воинов и копытами их коней, а также становились легче мешки с продовольствием. Это обстоятельство очень беспокоило кочевников, которым выпал не самый удачливый путь.

С самого начала похода не проходило ни дня, чтобы монголы не натыкались на своем пути по лесу на многочисленные засеки и завалы. Они были созданы много лет тому назад, но до сих пор, исправно несли свою службу по защите рубежей Северского княжества. Накрепко закрыв дорогу отступающим ордам неприятеля, они оттесняли их в лесные дебри, в глубокие овраги и топкие речные низины. Где большое число не сила, а опасность, где каждый пройденный вперед день это подвиг, за который нужно платить, пусть даже не боевыми потерями.

Как подобает верховному хану, Байдар пустил впереди себя Бурундая, а сам вместе с Бури шел следом. Именно Бурундай наткнулся на небольшой русский город, о который монголы споткнулись на долгое время.

Звался город Козельском и правил им малолетний князь Василий. Увидев и оценив особенности русской крепости, Бурундай предложил верховному хану пройти мимо неё. Запасы пропитания и фуража пусть скудные, но в войске были, и их могло хватить на неделю другую, однако Байдар рассудил иначе. Ему как новому верховному хану нужен был успех для легитимности своего избрания, и он приказал Бурундаю взять приступом этот небольшой город урусов.

Казалось, что для этого понадобится два-три дня от силы, но это только так казалось. Согнав к валу окружавшему крепостной ров местных крестьян, и начав их руками его забрасывать, Бурундай уже тогда не верил в скорую победу.

Не верил тогда, когда приказал сколачивать осадные щиты, прячась за которыми монгольские лучники вступили в непрерывную дуэль с защитниками Козельска. Трое суток отводилось в тактике монголов для того, чтобы измотать противника постоянным обстрелом, заполнить ров, а затем, под прикрытием ночи атаковать.

Неверие Бурундая было обусловлено тем, что за время сношения с Байдаром и получением от него приказа относительно судьбы Козельска началось таяние снега. Пока не очень обильное, но каждый день и каждую ночь, верховный тысячник ждал каверзы от русской природы и дождался.

Когда к концу вторых суток ров был уже заполнен больше чем наполовину, ночью, со стороны дочерней реки в него пришла большая вода. За считанные часы, она вынесла все, что успели набросать монголы в козельский пятнадцатиметровый ров.

Поднятый по тревоге, стоя на отдаленной возвышенности, верховный темник, с горечью наблюдал, как Козельск превращался в островную крепость. С одним единственным входом, взять который в настоящий момент было трудновыполнимой задачей.

И вновь Бурундай принялся отговаривать чингизидов от штурма крепости, но оба потомка Чингисхана проявили баранье упрямство.

— Начатое дело надо довести до конца! — властно произнес Байдар. — Иначе мы потеряем лицо.

— У нас нет возможности сделать метательные машины. Все китайские мастера остались у Субудая — приводил аргументы темник, но его не хотели слышать.

— Нет машин, но можно сделать тараны. Чтобы снести ворота крепости их много не надо! Достаточно одного — двух! — вторил Байдару Бури, и темник благоразумно отступил.

Видя, что словами делу не поможешь, Бурундай приступил к подготовке штурма крепости, но без должного энтузиазма. Воины начали сколачивать перемет через ров, готовить щиты и создавать тараны, но не привычные петельные, а один стационарный.

Пока все это создавалось, весна полностью вступила в свои права, и авангард оказался отрезанным распутицей от своих главных сил. Оказавшись в одиночестве Бурундай, не стал торопиться со штурмом. Его тысяча и так серьезно поредела и одна неудача могла оставить темника без войска.

Почти две недели, монголы ждали, когда матушка Природа освободит их из водяного плена и за время сидения, запасы их основательно сократились. К огромному сожалению, они не могли двинуться по лесам в поисках городов и сел как это они делали раньше в поисках пропитания.

Слушая доклады нукеров об оставшемся у войска провианте, о количестве, запасных лошадей, ханы приходили в тихий ужас. Они уже не раз жалели о том, что не послушали совета Бурундая, но теперь было поздно. Подобно змею, заглотившего свой собственный хвост, орда начала медленно пожирать саму себя.

Только присутствие ханов помогало поддерживать в отрезанных друг от друга тысячах дисциплину. С большим трудом сотникам удавалось контролировать своих десятников, которые в свою очередь держали в руках простых воинов. Открытых драк за провизию не было, но землячество и кумовство цвело пышным цветом и никто, не пытался ему противостоять. Дисциплина дисциплиной, но голодный человек непредсказуем и в любой момент мог вспыхнуть такой пожар, что спалил бы в замятне всю орду.

Продлись сидение в водной осаде ещё с неделю и неизвестно что могло бы случиться. Однако великий бог Тенгри не допустил возникновения бунта или людоедства в войске монголов. Вода отступила, земля просохла, и пора вынужденного безделья закончилась.

Не раздумывая ни минуты, Бурундай двинул на штурм подошедшие к нему сотни Байдара и Бури, посулив им право первыми разграбить город урусов. Не считаясь с потерями, оголодавшие монголы перебросили перемет через ров, установили на нем таран и через двух дней смогли взломать ворота Козельска.

С громкими криками монголы бросились на штурм, крепостных ворот и тут, как некогда Бурундай при штурме Новгорода, они столкнулись с огнем урусов.

Почему урусы решили применить его именно в этот момент, а не попытались сжечь таран раньше непонятно. Возможно собирали по всему городу необходимые компоненты для горючей смеси, но когда огненные горшки обрушились на головы воинов атакующей сотни эффект был ужасающим. Позабыв про грабеж и скорую возможность набить свои голодные желудки, охваченные пламенем воины, в панике бросились назад.

Сколько их упало в ров во время давки на перемете, сколько погибло от копий и стрел русских дружинников, разящих их в спины, сколько сгорело или скончалось от ран, никто не считал. Запах горелого мяса ещё долго стоял в том месте, где находился перемет. Его вместе с тараном, совершившие вылазку защитники Козельска сбросили в ров.

Туда же по приказу Бурундая были сброшены обгоревшие тела погибших воинов, а также тела тех раненых и обожженных, кто был добит своими из чувства жалости и сострадания.

— Я сделал это ради того, чтобы оставшаяся доблесть в сердцах наших воинов не стала ещё меньше — объяснил свои действия темник и оба хана признали его мудрость. Также по просьбе Бурундая верховный хан не стал наказывать воинов за бегство, как это предписывала Яса. Неудачный штурм порядком сократил число пустых желудков, и лишнее ослабление войска было ни к чему.

— Что ты намерен делать дальше?

— Выполнять ваш приказ и взять город урусов — коротко сказал Бурундай, и этот ответ очень понравился Байдару. Для подготовки нового штурма темнику потребовал от хана неделю времени и чингизид, посчитал за лучшее, не лезть к нему со своими советами.

Бурундай с блеском проявил свое мастерство по взятию крепостей на посту верховного темника. По его приказу, воины создан новый перемет, равно как и новый таран, но только на этот раз ручной, на ремнях. Его вполне хватило, чтобы обрушить ту деревянную стену, что козляне успели возвести на месте рухнувших ворот и ворваться в крепость.

В завязавшейся схватке дружинникам удалось отбить приступ врага и обратить его воинов в бегство. Ободренные одержанной победой, русские бросились преследовать бегущего противника, и угодили в ловко устроенную Бурундаем ловушку.

Окруженные врагами, козляне пытались пробиться к воротам, но численное превосходство было на стороне противника и монголы одержали победу в этой неравной схватке. Зажатые со всех сторон, все дружинники погибли, будучи либо задавленными или изрубленными на куски врагами. Столь велика была ярость монголов от понесенных ими потерь в этом бою.

Трава уже показалась из земли, когда Бурундай в третий раз отдал приказ воинам идти на штурм Козельска. Напрасно жители города молились в храме о спасении. Михаил Черниговский не пришел к ним на помощь, несмотря на то, что перед самой осадой, князь Василий успел послать к нему гонца с тревожной вестью.

Лишенный своих защитников город пал, приняв на себя всю злобу кочевников. Всё его население было вырезано от мала до велика, а сам Козельск был полностью предан огню.

Никто не бросился преследовать покинувших пепелище монголов, чтобы воздать им по их делам. Не нашлось в Черниговском княжестве своего Коловрата, но и те потери, что понесли монголы при штурме Козельска, были для них велики.

Подобно нашкодившему коту или насмерть перепуганной собаке, поджав хвост и уши, поползли они в степи. За каждым пригорком чудились им дружины черниговского князя. За каждой сломанной веткой мнилась им засада урусов, а взлетевшие в небо птицы принимались за предупреждение о подкрадывающемся к ним враге.

Ударь по ним всей своей силой Михаил Всеволодович и снискал бы он славу великую и память добрую от своих потомков. Так слабыми и усталыми были воины монголов, так сильно были потрепаны их тысячи, что шли под шестихвостным бунчуком.

Когда вышли они в степи и встретили их орды Мунке и Бучека, то дивились монголы удаче выпавшей воинам Бури, Байдара и примкнувшего к ним темника Бурундая.

— Хвала великому богу Сульде и великому Тенгри, что уберег вас от стрел и мечей урусов — говорили ханы и, глотая соленые слезы, радостно соглашались с ними чингизиды, завершившие свой поход. Благодаря милости бога они дошли до степей, не уронив при этом своего лица.

Глава XI. Каждому своё.

Совсем иная судьба была приготовлена Субудаю. Ошибочно посчитав нападение отряда Коловрата и вылазку дружины Александра за приход дружин Ярослава Всеволодовича, богатур вступил на роковой для себя путь, на котором его ждала одна неприятность за другой.

Сколько раз потом, оставшись наедине с самим собой, старый полководец корил себя за то, что в пылу сражения он отвел войска от Новгорода. Что когда судьба положила на чашу весов жизнь верховного хана и жизнь старшего сына, он пошел по легкому пути и спас от плена раненого Урянктая.

Ворвавшись в Новгород, он по большому счету не успел ничего сделать. Горящая балка от надвратной башни обрушилась вниз в тот момент, когда сотник находился рядом с ней.

Вся сила удара пришлась на двух охранников, что Субудай приставил перед боем к своему сыну. Горящий кусок дерева, сначала буквально сплющил их своей тяжестью, а потом поджег. Самого сотника задел лишь самый край балки, но и этого оказалось довольно, чтобы Урянктай свалился с лошади.

Не окажись рядом с ним верных урянхайцев, закрывших сотника от вражеских стрел и оттащивших бесчувственное тело в безопасное место, он бы наверняка погиб. С большим трудом сняв с его головы поврежденный шлем и попытались привести в чувство. К огромной радости воинов Урянктай открыл глаза, но его сильно рвало, и он не мог стоять на ногах. Не желая, чтобы враги видели его слабость, сотник попытался сесть на коня и в этот момент от Субудая поступил приказ о ротации войска и отзыве Урянктая.

Получив приказ, сотник был вынужден подчиниться, и передал командование своему помощнику Кучлуку. Поддерживаемый с двух сторон, сотник был вывезен из Новгорода на лошади перед тем, как вступила в бой дружина Александра и отсекла тех, кто находился внутри крепости.

Так был спасен, Урянктай, но вот спасти Батыя и остальных ханов Субудай не успел. Богатур возлагал большие надежды на войско Бури и Байдара, объединившись с которыми он собирался разбить так неожиданно появившегося брата князя Юрия, но судьба преподнесла ему страшный удар. Оказалось, что чингизиды выбрали нового верховного хана и тот, не захотел спасать Бату с братьями.

— Ты все верно понял!? — в гневе воскликнул Субудай, в сердце которого отчаянно билась надежда, что гонец что-то перепутал, но чуда не случилось. Упав на колени перед богатуром, вестник повторил все слово в слово и в доказательство их подал Субудаю снятую с груди пайцзу.

Вместо обычной костяной пластины гонца, пайцза вестника была золотой. На ней красовалась голова льва и полумесяц луны со звездой. Такие пластины могли иметь только чингизиды и никто другой. Подделать её было очень трудно, но богатур и не думал проверять её подлинность. Он сразу вспомнил, как перед походом на Новгород Батый послал к Байдару и Бури гонца с пайцзой с кречетом. Теперь чингизиды зеркально повторили жест своего неудачливого родственника.

Также Субудай не собирался никоим образом оспаривать их действия по поводу выбора нового верховного хана. Такая традиция давно существовала в войске монголов. Тем более, что сложная обстановка требовала этого. Однако богатур считал плен Батыя и его братьев — явлением временным и не ожидал от чингизидов такой прагматичной жестокости в отношении попавших в плен ханов.

Молча поклонившись пайцзе, Субудай собирался приказать подать коня. Поскакать к ханам и силой своего авторитета верховного темника попытаться убедить их изменить принятое решение. Попытаться спасти принцев крови, а заодно и свою честь и жизнь. Великий хан Угедей жестко спросит за четырех принцев крови несмотря за былые заслуги, но тут судьба нанесла ему новый коварный удар.

— Верховный хан Байдар приказал передать, что назначил нового верховного темника. Теперь войском и всем походом командует темник Бурундай — известил его, косо поглядывающий гонец, так до конца и не поверивший, что могучий старец, чей взгляд вызывал мощный страх, теперь почти никто.

— Бурундай!?

— Да, господин, темник Бурундай.

— Хорошо — чуть ли не по слогам произнес Субудай, подавив страстное желание спросить за какие заслуги опальный темник получил его пост. Богатур не постеснялся, задать бы его в лицо Бури и Байдару, однако спрашивать какого-то вестника, значило потерять лицо, а этого Субудай позволить себе никак не мог.

— Что ещё тебе велел передать мне хан Байдар? — глядя поверх головы дрожащего от страха гонца, спросил богатур.

— Верховный хан Байдар приказал тебе прикрывать отход его войск от нападения войска князя Ярослава, о котором ты ему доложил. Тебе следует стоять до того как пройдет главное войско, а потом идти позади его тумена — добил богатура гонец.

— Это все? — крепко сжав руки от охватившего его гнева, спросил теперь уже бывший первый полководец монголов.

— Да, господин — почтительно склонил голову перед стариком, хотя мог и не делать этого.

— Передай верховному хану, что его приказ будет выполнен. Иди! — приказал Субудай и когда гонец оставил его одного, с глухим стоном откинулся на спинку стула.

Разные люди по-разному реагируют на тяжелые удары судьбы. Одни пропустив удар, из всех сил хорохориться пытаясь показать всем, что ничего страшного не произошло. Другие сникают и в мгновения ока превращаются из уверенного в себе человека в раздавленную амебу. Богатур Субудай не относился ни к одним, ни к другим. Получив от судьбы столь страшный удар, он не сломался и не запаниковал, как ожидали от него его недруги. С холодным лицом он объявил подчиненным ему командирам волю нового верховного хана и приказал готовиться к отходу на юг.

Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда он отменял ранее принятое и утвержденное решение. Все кто знали старого полководца, хорошо понимали, как это ему было трудно сделать, так как богатур как раз славился своей непреклонностью. Один раз, приняв решение, он упорно шел до конца и всегда добивался нужного.

Никто из монголов не посмел спросить Субудая о причинах такого шага. Для них было достаточно слова богатура выполнявшего волю верховного хана. Вопрос задали монгольские союзники "новобранцы" Тулей бек и Гази-Барадж, чем очень порадовали старика. Гневно вскинув на них свой свирепый взгляд, Субудай пообещал сломать спину каждому, кто откажется выполнять волю хана Байдара.

Сказано это было с такой силой и яростью, что вожди кипчаков и булгар дружно бросились выполнять полученный приказ.

Для всех монголов, Субудай был и оставался достойным пример верности служения Чингисхану, его детям и внукам. И мало кто догадывался, что за всеми его действиями скрывался страх за себя и жизни своих детей. Лишившись сына Кокэчу, богатур был готов сделать все, чтобы защитить жизнь своего первенца от скорых на расправу верховных и великих ханов.

Получив приказ от хана Байдара, он немедленно привел в боевую готовность тысячи теперь уже не главного войска монголов и выслал в сторону Новгорода разведчиков.

Там тем временем шли жаркие споры между князем Александром и воеводой Еремея с одной стороны и Коловратом с другой. И причина спора заключалась в дальнейших действиях победителей. Александр и Еремей получив такую сказочную синицу в руки как Батый, не хотели думать о журавле в небе по имени Субудай.

Оба военачальника в один голос говорили: — Отбросили агарян от Новгорода, захватили их вождей и, слава Богу! Чего искать лучшее против хорошего!? Посидим, залижем раны, подождем прихода князя Ярослава, а там и ударим общими силами по врагу.

Логика в их рассуждениях была железной, но отважный рязанец был в корне не согласен с их прагматичной позицией. Победитель Батыя призывал к продолжению активных действий против монголов. Ссылаясь на свое знание противника, он убеждал Александра, что темник Субудай сильный и опасный враг. Что после неудачи под стенами Новгорода он не отступит, поджав хвост, и сделает все, чтобы отыграться. Что он наверняка попытается соединиться с ушедшими на Псков и Торопец войсками и вернется снова, чтобы поквитаться со своими обидчиками.

— Имея такого врага как Субудай нельзя сидеть, сложив руки. Нужно самим идти на него и разбить пока он не соединился с остальными ханами. Только когда он будет разбит, можно будет говорить, что угроза захвата Новгорода полностью снята.

— Нам только сейчас и идти на Субудая. Половина города выгорела, а половина дружины и ополчения побита. Сил мало, чтобы затевать новый поход против агарян — оправдывался князь перед Коловратом. — Со дня на день должен подойти отец, тогда и пойдем на твоего одноглазого темника.

— Потери моей дружины тебе известны не хуже чем мне, а то и лучше. Отбить нападение агарян мы ещё сможем, а вот самим напасть на них — это не по нашим силам, — вторил князю воевода. — Если так неймется идти в поход, бери свою ватагу и дружинников Вжецка и иди. Неволить не будем, но только зря людей погубишь и сам пропадешь.

Слова воеводы били в самую точку. Коловрату очень хотелось оставить своих рассудительных союзников и самому двинуться на врага. Не пострадай так сильно Новгород от огня и уличных боев, рязанец бы напрямую обратился за помощью к народу и легко бы увел с собой ополчение города. В теперешней обстановке, когда почти у каждого второго новгородца была своя беда, быстро собрать людей на общее дело было очень трудно. Тем более таких рачительных и прижимистых людей как новгородцы.

По этой причине Коловрат временно прекратил обсуждение о совместном походе против Субудая, решив направить все силы на агитацию простых новгородцев.

Александр Ярославович, не сойдясь с Коловратом в вопросе о новом походе, полностью поддержал его относительно отправки к Субудаю вестника из числа пленных монголов. Зная, с каким трепетом, относятся монголы к потомкам Чингисхана, Коловрат предложил этот ход, надеясь временно нейтрализовать противника и тем самым выиграть время до прихода дружин князя Ярослава.

Как не уговаривал Александра воевода Еремей ограничиться отправкой к монголам простых пленных, князь был полностью на стороне Коловрата.

— Сотник или десятник не сможет убедить темника так хорошо, как это сможет сделать хан. Да и чего мелочиться? У нас их вон сколько, целых четыре. Корми их, содержи — пошутил Александр. Тангут был отправлен в сопровождении десятка вооруженных воинов и тут произошел случай, сыгравший роковую судьбу в судьбе всего монгольского войска.

Отправленный Александром к Субудаю, чингизид Тангут решил не ехать к нему. Посчитав, что у богатура осталось слишком мало войска для спасения верховного хана, он двинулся к Бури и Байдару. К чему все это привело хорошо известно. Батый внезапно лишился своего высокого титула, а Субудай получил приказ прикрывать отход главных сил орды.

Богатур попытался полностью исполнить волю нового верховного хана. Вверенные ему монголы, кипчаки и булгары были готовы отразить внезапное нападение Александра и Коловрата, но беда подкралась к старому полководцу с другой стороны.

Получив сообщение о бедственном положении осажденного Новгорода, князь Ярослав двигался для спасения сына так быстро, насколько ему позволяли обозы. Узнав подробности битвы на Сити, когда войско его брата было разгромлено из-за плохо поставленного охранения, Ярослав сделал все, чтобы избежать этой ошибки. Спереди, с боков и сзади от главной дружины шли отряды охранения, которые постоянно сообщали великому князю все новости.

Солнце клонилось к полудню, когда один из таких отрядов наткнулся на такое же боевое охранение монголов. Между противниками завязалась яростная схватка, которая быстро переросла в упорное сражение с подходом главных сил князя Ярослава и богатура Субудая. Увидев те же стяги и красные щиты с владимирским львом, старый полководец посчитал, что покинув Новгород, противник совершил хитрый маневр и намеривается ударить монголам во флаг. Поэтому, без какого-либо долгого раздумья, богатур отдал приказ о немедленном развороте главных сил монголов.

Небольшое поле, ставшее по воле судьбы историческим местом, было совершенно непригодно для сражения. Раскисшая и постоянно чавкающая земля не позволяла противоборствующим сторонам в полной мере проявить и использовать свои боевые качества. Копыта лошадей нет-нет, да и разъезжались по грязи, а сапоги дружинников встретивших врага в пешем строю постоянно вязли, и было очень трудно держать ровный строй.

Больше всех проигрывали в этой схватке монголы, так как не могли использовать излюбленные элементы своей тактики. За плечами князя Ярослава было много боевых походов. Он воевал против булгар, против тевтонов, против братьев соседей, но вот опыта сражения с кочевниками у него не было. Соверши монголы ложный отход и князь скорей всего попался бы на их уловку и дал монголам возможность втянуть себя в ловушку. Однако скверное состояние поля было совершенно непригодно для такого маневра, да и внезапное начало сражения не оставляло монголам времени для её создания.

Относительно небольшое пространство, на котором происходило сражение между княжескими дружинниками и сотнями степняков, а также особенности местного рельефа не позволяло им совершить фланговый обход противника. С одной стороны монголам мешал овраг, с другой лесной массив, через который им в буквальном смысле пришлось бы продираться.

Все это заставляло монголов атаковать русских дружинников исключительно в лоб. Впервые за все время похода, кочевники были вынуждены сражаться в таких условиях, и чувствовали они себя очень не комфортно. Выставив вперед копья, дружинники Ярослава Всеволодовича лихо бились, не выказывая ни малейшего страха перед теми, кто погубил два княжества и разорил новгородские земли, которого монахи в своих молитвах стали называть "бичом божьим".

В этих условиях Субудаю приходилось надеяться только на свое пусть небольшое, но численное превосходство, которое, по его твердому убеждению, должно было даровать монголам победу.

Глядя на то, с какой храбростью и упорством бьются с его воинами русские дружинники, Субудай очень жалел, что у него нет под рукой китайских самострелов. Во время спешного отступления от стен Новгорода, они вместе с китайскими мастерами либо погибли, либо достались урусам в качестве трофея.

Одного залпа было бы достаточно, чтобы сразить всех кто находился рядом с княжеским знаменем, что развивалось в центре войска противника. Лишившись вождя, урусы стали бы биться с меньшим напором и уверенностью, и монголам бы было легче и быстрее разгромить их. Обратить в беспорядочное бегство, затоптать конями и засечь саблями. Развеять, распылить последнюю угрозу, что закрыла монголам путь домой.

Стремясь одержать над врагом победу, Субудай бросил в горнило битвы все свои силы, включая караульную сотню. К чему держать воинов в стороне от сражения, в котором решалась его судьба. Богатур поставил все на карту и проиграл.

Судьба вновь жестоко посмеялась над одноглазым гением войны. Коловрат, чье существование Субудай все время так упорно замалчивал, совершил чудо. Два дня он упорно агитировал новгородский люд забыть про свое горе и выступить в новый поход против монголов и таки уговорил. Утром третьего дня ополчение двинулось на юг, вслед за отступившим войском Субудая.

Видя столь необычное единение народа, князь Александр приказал дружине воеводы Еремея следовать с Коловратом. На все призывы воеводы хорошо подумать, победитель Субудая сказал, что он верит рязанцу и готов сесть в осаду со знатными пленниками.

— Если монголы вдруг пойдут на штурм Новгорода, первое, что они увидят на крепостной стене — это своих ханов. С чьих плеч, в любой момент могут слететь их драгоценные головы — заверил на прощание князь Еремея.

Благодаря отсутствию караульных, войско Коловрата смогло незаметно подойти к монголам и нанести внезапный удар по их незащищенному флангу.

История любит повторяться. Вновь, как и в сражении под Новгородом, под удар русской кавалерии попали кипчаки Тулей бека. Застигнутые врасплох, они не выдержали бурного натиска отряда воеводы Еремея и стремительно побежали, сминая и снося всех на своем пути.

Столь быстрый успех нападения русской конницы был обусловлен тем, что острие её удара было направлено по тому месту, где находился Тулей бек со своими нукерами. Быстро определив места расположения командиров монголов и их союзников, Коловрат нанес расчетливый удар, благодаря которому исход битвы был предрешен в пользу русского войска.

Могучий конный таран воеводы Еремея в мгновения ока пробился к вождю кипчаков. Разбросал в разные стороны его охрану, опрокинул и затоптал знаменосца, обратив Тулей бека в паническое бегство.

Ничто не помогла вождю кипчаков в этот день избежать того, что было начертано рукой Судьбы на листе книги его жизни. Ни быстрота его любимого жеребца, о котором среди кипчаков ходили легенды. Ни отвага и сила его оруженосца, способного ударом кулака свалить с ног человека. Ни кованый доспех, за который Тулей бек отдал сто монет золотом и пятьдесят человек рабов в придачу.

Метко выпущенная стрела угодила в шею белогривому красавцу. От сильной боли он встал на дыбы и сбросил на землю своего седока. Сразу к рухнувшему на землю Тулей беку бросился его верный оруженосец, готовый изрубить в клочья любого кто попытается приблизиться к вождю. Однако ловко брошенная сулица угодила в шею силачу и, обливаясь кровью он пал, не успев нанести врагам ни одного удара.

Когда же, Тулей бек смог подняться с земли, все его тело страдало от боли. Именно поэтому он пропустил удар вражеской палицы, смявшей его парадный шлем и отправивший бека в небытие.

Бегство и гибель вождя буквально на глазах у всего войска, бесповоротно сломило боевой дух кипчаков. Под ударами конницы Еремея они в панике бежали, нарушив и перемешав все построение монгольского войска.

Не отстали в этой битве от кипчаков и булгары. Едва увидев, что маятник победы стал качаться в сторону русской дружины, поспешил увести с поля боя свои изрядно потрепанные тысячи и Гази-Барадж. Хитрый булгарин, за свою жизнь не раз, менявший высокого покровителя, посчитал, что его союз с монголами оказался ошибкой и посчитал нужным, без промедления его расторгнуть.

Через два дня после окончания битвы, когда гнев победителей по расчетам Гази-Бараджа должен был улечься, он явился к Ярославу с малой свитой и без оружия.

Демонстрируя князю глубину охватившего его раскаяния и готовность принять от него смерть, Гази-Барадж предстал перед великим князем в довольно необычном виде. Голова его была полностью обрита, также сбрита была борода с усами, а на шеи красовалась, накинутая толстая петля.

Надеясь получить от Ярослава прощение за участие в набеге на Владимирское княжество, а также покровительство на будущее, Гази-Барадж привез с собой девяти телег, доверху нагруженных золотом, серебром и богатой одеждой. Следуя правде, необходимо отметить, что первоначально число телег с дарами равнялось двенадцать, но в последний момент булгарский воитель решил три телеги попридержать. Вдруг так случиться и сердце русского князя удастся смягчить и девять телег. Ведь всегда можно увеличить их число, объяснив их отсутствие нерасторопностью слуг или поломками колес.

В довесок к благородному металлу, Гази-Барадж добавлял двадцать юношей заложников из числа знатных булгарских родов, а также двадцать красавиц рабынь. Все они были черноволосыми и черноглазыми, а все русские пленники и пленницы, находившиеся в распоряжении Гази-Бараджа, получили свободу.

Стоя на коленях перед Ярославом Всеволодовичем, вождь булгар настойчиво убеждал князя, что внес свою лепту в его победу над Субудаем. Что проведенный им быстрый отвод булгарских тысяч с поля боя позволило князю сохранить сотни жизни своих воинов. Что отныне Булгария является его верным вассалом и сразу после её освобождения из-под ига монголов, она будет выплачивать Руси ежегодную дань.

Всеми этими щедрыми подношениями и сладкими обещаниями, он смог смягчить сердце великого князя, и был им прощен и помилован.

Примерно по той же схеме действовали и кипчаки, явившиеся в лагерь Ярослава на день раньше Тулей бека. Новый вождь кипчаков Котян, отдал владимирскому князю всю награбленную в походе добычу, отпустил всех русских пленных и с чистой совестью поступил к нему на службу.

Причиной подобного шага был откровенный прагматизм со стороны степняка. С его изрядно потрепанными сотнями можно было и не добраться до родных степей, где уже хозяевами были монголы.

Что касается самого Субудая, то он вновь сумел избежать полного разгрома. Благодаря слаженным действиям и выучке монголы смогли оторваться от дружинников князя Ярослава с малыми потерями, а также ускользнуть от конников воеводы Еремея простым, но весьма действенным способом. Желая задержать своих преследователей, Субудай приказал вывалить на землю несколько тюков с золотыми и серебряными монетами. Как не бранился воевода, как не кричал Коловрат, человеческое естество взяло вверх и одноглазый полководец, ушел с тремя сотнями воинов.

И вновь история повторилась. Разгоряченный схваткой Коловрат хотел послать конницу Еремея вдогонку за Субудаем и окончательно разбить злого гения войны, пока он не оброс беглецами из других сотен, но воевода и князь Ярослав не захотели слышать его.

Одержав нежданную победу над врагом, великий князь опасался, подхода новых монгольских соединений и хотел встретить их, что называется во всеоружии.

— Сам не пойду и тебя не пущу — решительно заявил Ярослав Всеволодович. — Наша сила в нашем единстве. Почему агаряне так легко разбили моего брата Юрия и вашего рязанского князя? Потому что действовали они против агарян не вместе, а порознь. Били не кулаками, а ладонями, вот и проиграли. Если бы ударили все вместе, разом, то от агарян мокрого места не осталось бы.

— Так уйдет же ведь Субудай! — с негодованием воскликнул Коловрат. — День другой и не догнать его нам! А сколько он окаянный нам ещё зла причинит, если сейчас мы его не добьем!

— Никуда он по такой распутице не уйдет! Сам же видел, как плохо двигались их кони по грязи. От Еремея его конники оторвались только благодаря хитрости, а так бы никто не ушел. Нет, переждем ночь вместе, утром отправим разведчиков, и тогда будем решать, что дальше делать.

Большого труда стоило Коловрату сдержаться, и не наговорил лишних слов князю Ярославу, чей настрой не нравился воителю. Князь, возможно, не желал, а может быть, искренне не понимал всю ту опасность, что представлял для Руси одноглазый воитель. Видимо для этого нужно было оказаться в плену у монголов и чудом вырваться из него живым.

И вновь, как и в Новгороде, Коловрат сделал вид, что согласен со словами великого князя, а сам решил действовать самостоятельно. Вернувшись к себе в лагерь, он без промедления вызвал Рачу, что командовал новгородцами и вкратце обрисовал сложившуюся ситуацию.

— Князь Юрий боится прихода новых полков агарян. Поэтому он не хочет распылять свое войско, и собирается простоять на этом поле сутки другие. Я пытался объяснить ему, что агаряне друг за другом не ходят, и мы только зря время теряем, но он слышать ничего не хочет. А воевода Еремей ему подпевает.

— Кто бы в этом сомневался, — криво усмехнулся Рача. — Как не пожалеешь о том, что нет с нами Ратибора.

— Да, жалко, но есть мы с тобой. Думаю, в след Субудаю надо выслать небольшой отряд разведчиков. По такой распутице он далеко уйти не мог, значит, есть надежда, что сыщется наша пропажа. Есть у тебя среди ополчения такие охотники, которым сам черт не брат?

— Конечно, есть, — подтвердил Рача. — Если агаряне далеко не ушли — найдем, но вот дальше что делать? С Субудаем много людей ушло, да ещё столько же, наверняка, по дороге прибьется под его знамя. Одним охотникам с ними не справиться.

— Верно, говоришь. Одним им не справиться, да и не придется. Сразу вслед за ними двинусь я с ватагой. Твои ушкуйники, пойдут?

— Пойдут, — уверенно заявил новгородец. Перед самым выходом из Новгорода ополчения, к нему присоединился отряд вооруженных людей промышлявших набегами на соседние с Новгородскими землями племена. Во время последнего набега, на севере они взяли мало добычи и были готовы попытать счастья, выступив против монголов. — Здесь на поле они мало добычи взяли, значит пойдут за зипунами.

— Лады, значит, завтра отправляемся в путь. Рано утром охотники, а ближе к обеду и мы. А князь с воеводой пусть агарян дожидаются — подытожил Коловрат, и воители ударили по рукам.

Как и говорил князь Юрий рязанцу, Субудай не сумел уйти далеко. И тут дело было не только в наступившей распутице. Во время последней битвы с урусами, старший сын богатура Урянктай получил ранение. Любое движение приносило ему страдания и потому, монголы не могли быстро передвигаться на своих низкорослых конях.

Это, а также умение охотников читать следы и способность долгое время идти по следу, привело к тому, что к концу вторых суток, охотники нагнали беглецов.

Уже первые донесения от охотников отбросили самые мрачные прогнозы Рачи и Коловрата. К отряду Субудая мало кто прибился из числа разгромленных сотен монгольского войска. Беглецы либо погибли, либо их пути с Субудаем разминулись.

Общее число противостоящих Коловрату врагу едва достигало трехсот человек и это сулило ему определенную надежду.

Вторым хорошим известием было то, что монголы явно шли без проводника, по принципу "на восходящую звезду". Направление они приблизительно знали и этого, было достаточно.

Кроме этого, разведчики доносили, что противник явно испытывает проблемы с провиантом и быстро разрешить её не получится. Во-первых, из-за малого количества сил, способных только захватить деревню или маленький город и, во-вторых, распутица, сильно сковывала маневр врага.

Таким был расклад сил и средств, когда к стоянке монголов, приближалась ватага Коловрата в компании с ушкуйниками. Все были настроены на жестокую и бескомпромиссную схватку, но Судьба распорядилась по-своему.

Наступал вечер, когда старший сын богатура умер на руках своего отца. Сильный удар копья привел к возникновению внутреннего кровотечения, справиться с которым организм Урянктая не смог.

Смерть сына, выбила у Субудая все подпорки, помогавшие ему стоять на ногах. Если раньше он служил Чингисхану, его детям и внукам ради своей жизни и жизни детей, то теперь все теряло смысл и ценность. Субудай лучше других знал, что великий хан не простит ему смерти Аргасуна и Кюльхана, а также пленения Батыя и его братьев.

Если ещё утром этого дня Субудай надеялся, что многоходовой комбинацией он сможет смягчить гнев Угедея, то смерть сына делала все его ухищрения напрасными и бессмысленными. Как накажет его великий хан монголов; прикажет сломать хребет или привяжет к хвосту жеребца и пустит его вскачь. Или только понизит в должности и отправит воевать во славу потомков Темуджина, его это уже не интересовало.

После недолгого раздумья, Субудай решил принять смерть сейчас, в почете и славе, окруженным верными людьми, чем пребывать в постоянном ожидании, быть отданным в руки палачу.

Вопреки обычаям монголов, всегда выбиравших смерть без пролития крови, богатур остановился на клинке. С давних пор, он имел на своем поясе специальный нож, который в случае необходимости должен был прервать его земной путь.

Отдав слугам необходимое распоряжение о похоронах себя и сына, Субудай отошел на край лагеря, желая в полном одиночестве провести свои последние минуты. Слуги расстелили перед богатуром богатый ковер, с почтением положили чашу с водой для омовения рук и оставили монгольского полководца одного.

Что думал он в эти минуты, когда возносил молитву великому богу Тенгри, что вспоминал из прожитой жизни неизвестно. Сидя на корточках Субудай готовился взять в руки клинок, как что-то больно ударило его в грудь.

От внезапного толчка он покачнулся, но все же не упал на спину и превознемогая боль нашел в себе силы посмотреть вниз. Хриплый крик вырвался из его горла, когда он увидел конец арбалетного болта торчащего из его груди.

Из-за дальности расстояния отделявшего богатура от дальних кустов, где сидел неизвестный стрелок, болт несколько утратил свою убойную силу. Обычно попав в незащищенную грудь, он проходил её навылет, а сейчас вошел только наполовину, но и этого оказалось достаточно, чтобы вычеркнуть богатура из числа живых.

Кровь из поврежденной аорты неудержимым фонтаном рвалась наружу, заливая грудь и халат старика. У Субудая хватило сил, чтобы поднять руку и попытаться указать страже место, где скрывался стрелок, убивший Кокэчу и смертельно ранивший самого богатура, но не успел. Дыхание его пресеклось и когда слуги и стражники подбежали к нему, взгляд последнего пса Чингисхана уже потух.

Внезапная гибель богатура вызвала переполох среди монголов. Потрясая оружием, они бросились к дальним кустам, чтобы изрубить подлого убийцу Субудая на куски, но неожиданно он сам шагнул к ним из кустов и шагнул далеко не один.

В одно мгновение из леса на монголов, словно горох из прорванного мешка хлынули воины с мечами и копьями. Их вел витязь в красном плаще и богатом доспехе, а лицо его наполовину закрывал шлем. В щите и оружии воителя не было ничего необычного, но вот имя, которое непрерывно выкрикивали бегущие в атаку воины, наводило страх на монголов. Ибо было оно "Коловрат".

— Коловрат!! — неслось из-за спины витязя. — Коловрат!!! — слышалось с боков от него, и противостоять его мощи и напору имени воскресшего из мертвых человеку у монголов не было сил. Словно загнанные звери заметались воины Субудая под ударами и криками урусов и дикий страх, неудержимым потоком врывался в их сердца и души. Сминая и изгоняя из них храбрость и отвагу, превращая могучих воинов в испуганных детей, в одночасье потерявших взрослого наставника.

Много ли могли продержаться в таком состоянии воины, даже если среди них были и такие, которые устояли и не поддались панике? Нет, не очень долго. Ушкуйникам и ватажникам Коловрата хватило ровно полчаса, чтобы атаковать, разгромить и обратить в бегство сотни Субудая.

Из почти трехсот человек, что сопровождали старого воителя, около семидесяти человек пали на поле боя, примерно столько же было ранено, остальные бежали. Спеша донести весть до других орд о гибели богатура.

Когда победители стали обходить поле боя и радоваться захваченным трофеям, среди них был один человек, на чьем лице не было радости и ликования и этим человеком, был сам Коловрата. Не получив в жестокой сече ни единой раны или царапины, после разгрома врага, он принялся искать Субудая, опасаясь, что его недруг вновь ускользнул от него. Когда же тело богатуру было найдено и опознано, воитель не испытал большой радости. Глядя на втоптанного в грязь сапогами верховного темника монголов, он почему-то не испытал никакой радости от долгожданного отмщения. Вместо радости от победы, одержанной над заклятым и опасным врагом, к нему в душу вползла опустошенность и усталость.

— Жаль, что не моя рука тебя сразила. Обошел ты меня Рача.— с сожалением сказал Коловрат и покачал головой.

— А я даже и не подумал, что это Субудай. Думал десятник или сотник какой-то сидит, отдыхает. Выстрелил просто так, проверить достану его или нет — оправдывался новгородец, держа в руках неразлучный самострел. — Что делать с ним будем?

— Князю Юрию он там был не нужен, воеводе Еремею тоже. Нам с тобой он здесь не нужен. Поэтому пусть завернут его в ковер и сожгут. Не стоит он того, чтобы в нашей земле лежать — рассудил воитель и Рача был с ним полностью согласен.

В схватке с монголами, погибло много ушкуйников, в том числе и их предводитель Всеволод. Вступив в схватку сразу с тремя врагами, он одержал победу, но вскоре умер от полученных в схватке ран. Подойдя к его телу, Коловрат низко поклонился отважному новгородцу.

— Выручил ты меня Всеволод в трудную минуту как никто другой, когда князь Ярослав и воевода Еремей не захотели слушать слово мое смелое. Помог расквитаться с заклятым врагом моим за Рязань, дружину рязанскую и за всех тех людей, что погибли от рук агарян ненавистных. Прими же за это от меня прощальный подарок, дороже которого для меня нет во всем белом свете! — горестно воскликнул Коловрат и принялся снимать с себя шлем, доспех и плащ.

— Оденьте его во все это и похороните вместе с другими павшими воинами. Насыпьте курган и пусть все знают, что здесь лежат люди, победившие самого Субудая одноглазого. Мучителя и губителя Руси — приказал Коловрат ушкуйникам, и они послушно выполнили его приказ.

— Что ты сделал!? — с удивлением спросил воителя Рача, глядя на то, как одевают на погибшего воителя, доспехи Коловрата. — Не пройдет и года как молва начнет говорить, что тебя здесь похоронили?

— Да? Что же, я не против этого — изумил своим ответом новгородца рязанец. — Право дело, он этого заслуживает.

— Смотри, говорят это плохая примета.

— Не думал, что ты в них веришь друг Рача. К тому же, что мертво — умереть не может — загадочно молвил воитель и на этом их разговор закончился.

Солнце только поднялось над лесом, когда победители стали покидать место боя. Рача вместе с ватажниками и охотниками пошел на север, порушенный монголами Новгород, нуждался в их помощи. Обремененные добычей ушкуйники двинулись к одному им известному месту в дремучих лесах. Вместе с остальными трофеями они несли доли семьям тех, кто погиб в этом походе.

Что касается Коловрат, то вместе с небольшим количеством спутников он держал путь на юг. Как и Рача, он намеривался принять участие в восстановлении сгоревшей Рязани. Из всех трофеев, взятых у монголов, Коловрат взял себе малу часть, присовокупив к ней меч, снятый им с тела Аргасуна. Все остальное он оставил для сирот и нуждающихся, которых на Руси всегда было много.

Перед тем как расстаться, Коловрат и Рача крепко обнялись, наказали друг другу помнить себя и пожелали хорошей дороги к дому. Так разошлись дороги двух человек, которые изменили судьбу не только своей Родины, и хоть на время, но спасли её от новых нашествий грозных кочевников.

Конец.