Спаситель 3 глава

СПАСИТЕЛЬ 3 глава

Дмитрий Старицкий (с)

$

СПАСИТЕЛЬ

$

$

$

3.

Не помогало ничего. Ни взятые из двадцать первого века болеутоляющие пилюли; ни отвар шалфея, который для меня готовила Василиса; ни шептания и заговоры бабки-массажистки. Всё напрасно. Дикая боль как вонзилась в мою челюсть, так и не отступала.

И так уже три дня прошло в неутихающих страданиях, когда вернулся Тарабрин.

— Я предупреждал тебя, Митрий, что так будет. Терпи. Ничего не поможет. Только время.

И ушел.

А я терпел, сиднем сидя в купе.

А что делать?

Честно сознаюсь, если бы мне только пообещали прекращение этой дикой боли, то я, не задумываясь ни секунды, выдал бы все секреты, которые только знал. И свои, и чужие. Только никому эти секреты не были нужны. И боль не прекращалась.

От инъекции морфия по предложению приглашенного Василисой велеречивого доктора из ближайшей станицы, я отказался сам. Не хватало мне еще на иглу сесть. Тем более что ''баян'' у эскулапа был древнее мамонтов — стеклянный многоразовый. А про одноразовые пластиковые шприцы он даже не слыхал.

На четвертый день в страданиях появились проблески облегчения, но зубы стали выпадать один за другим. Сами. Первыми те, что с коронками из металлов. За ними остальные. Последней выпала парочка новомодных имплантатов.

Счастливыми глазами смотрел я в зеркало на свой абсолютно беззубый рот и смеялся от радости, что ничего больше не болит. Да что там радости — счастья!

Кухарке объяснил, как делать протёртые овощные супчики на мясном бульоне по советским больничным рецептам. И с удовольствием их поглощал. А то целых четыре дня на воде даже без хлеба просидел, подвывая и поскуливая от боли.

Василиса всё это время возилась со мной как родная мать, хотя в первый момент жутко на меня обиделась. Потом вроде как поняла, что ничего личного. Просто болезнь внезапная приключилась. Не ко времени. Но когда это болячки прицепляются ко времени? Даже к школьникам они норовят являться в каникулы.

Возилась со мной Василиса, сочувствовала и жалела по-бабьи. Самоотверженно ухаживала как сестра милосердия за раненым бойцом.

Один раз только тихо ужаснулась, когда увидела на столике чайное блюдечко, полное моих зубов. Бывших моих.

Тут же попыталась меня успокоить. Вздохнула и произнесла несколько обречённым тоном.

— Мужика и беззубого любить можно.

В ответ я разжал кулак и на ладони протянул ей оставшиеся у меня коралловые серьги.

Обтёрла она моё вспотевшее лицо водой с уксусом, чмокнула в щёку и только тогда взяла подношение. Хотя и скокетничала.

— Лишнее это, но мне приятно.

И моментально отбежала к зеркалу мерить серьги, прикладывать эти висюльки к своим ушам.

— Значит ли это, что наша договорённость о походе к морю ещё в силе? — спросил я в ее спину.

— От вашего здоровья зависит. Я всегда готова в море поплавать,— вертела Василиса головой перед зеркалом.

Провёл языком по еще опухшим дёснам и махнул рукой.

— Поехали.

$

Море.

Для москвича море — всегда событие. Особенно море тёплое.

Керченский пролив в этих временах больше походил на широкую реку, покрытую многочисленными песчаными островами. Если на противоположном берегу понастроить домов, то все бы напоминало бы мне турецкий Босфор в Стамбуле. Тот тоже больше на реку похож, чем на морской пролив.

Холмистая лесостепь обрывалась высоким земляным обрывом, который местный люд обзывал скалами. Внизу под обрывом — небольшой песчаный пляж, ограниченный крупными валунами, меж которых билась и крутилась волна. Запахи дорожной пыли и степного разнотравья внезапно перебили запахи йода и соли.

Вниз вела только узкая вихляющая по обрыву тропинка. Так что машину мы оставили наверху, а сами вниз пешком потопали. Василиса впереди. Я за ней, как за Сусаниным, хватаясь для баланса за колючие кусты шиповника и ежевики.

Не успел я разложить покрывало с полотенцами, как Василиса, резво скинув с себя сарафан и рубашку, смело пошла в воду голышом, совершенно меня не стесняясь. Только косынка осталась на её голове.

Стоял я и напряженно думал, как самому быть — плавки снимать или нет? Вроде как на нудистском пляже в плавках не положено. И что знает Василиса про натуризм? Это вообще тут так положено или только для меня?

Пока размышлял об этом, Василиса плюхнулась в воду и поплыла сажёнками. Даже насладиться ее ладной фигуркой не успел. Раз-з-зява!

Отметил только, что на вид у неё ни грамма целюллита.

Интересно: а как оно будет на ощупь?

— Что стоите, Дмитрий Дмитриевич? Вода еще теплая. Плывите ко мне. — Крикнула женщина из пологих бирюзовых волн.

И я решился. Стащил с чресел свои пафосные плавки от фирмы ''Speedo'' и, разбрызгивая воду, голышом побежал в море на её голос.

Потом баловались, играя в догонялки на воде.

Плескались водой на мелководье.

И, наконец, твёрдо ощутив под ногами песчаное дно, целовались взасос, дав волю рукам.

На ощупь целюллита у Василисы также не обнаружилось. И грудь была упругой, как у девушки.

У самого голова закружилась как в юности.

Как оказались мы на пляже, на заранее расстеленном мной покрывале — не помню. Помню только что было мне хорошо. Как в сорок лет. Никаких особых изысков. Все рабоче-крестьянским способом — бутербродом. Но насладительно...

Василиса, отдышавшись, счастливым тоном заявила.

— Ох, как легко мне. Перо в зад вставить — полечу как птица перелётная над морем.

— Тебе понравилось? — спросил я.

— Как могло не понравиться? — Удивилась женщина. — Почти пять лет бобылкой.

— И что? За пять лет у тебя никого не было? — вот характер мой неугомонный, журналистский, выпытывать информацию, даже если она и вредна в данный момент. Но как-то мне не верилось в такое. Подозревал я, что Тарабрин из каких-то своих соображений её под меня просто подложил.

— Я честная вдова, — завила Василиса. — Замуж второй раз никто меня не позвал. А блядовать — не в моих правилах. Не так я воспитана.

Встала и пошла в море — подмываться, крикнув из воды:

— Не смотри!

Я послушно отвернулся.

И всё как-то не верилось мне, что такая женщина тут меня пять лет ждала. В самую свою бабью пору. Да и не принц я на белом коне, а старый козёл.

Сатир.

Фавён.

Не кораллами же я ее купил кубачинскими? Бусы — это так... Ритуал. Показатель серьезных намерений.

Но если только скажет, что я у нее второй мужчина в жизни... То...

— Вставай. Одевайся. Домой поехали. Можешь поворачиваться.

Василиса стояла надо мной полностью одетая. Когда только успела?

— Ты еще скажи, что я у тебя по жизни второй, — выплеснул я свою подозрительную эмоцию.

— Не второй. Третий, — спокойно ответила Василиса. — Вторым у меня был муж. А ты женатый?

— Нет. В разводе.

— В разводе... — покачала она головой. — У нас тут такого не водится.

Встал. Подошел. Обнял. Поцеловал.

На поцелуй женщина охотно ответила.

— Ночью ко мне придешь? — спросил.

— А ты этого хочешь? — заглянула мне в глаза.

— Хочу.

— Я подумаю, — улыбнулась хитро.

Бабы — они бабы и есть. Не могут без интриги.

Стал собирать наши тряпки. Не то уже солнце, чтобы на пляже загорать — самый конец бархатного сезона.

$

— Мало поплавали, — с сожалением сказал я, паркуя машину около пульмановского вагона.

— Нормально, — ответила Василиса. — Достаточно для одного раза, да и некогда — дел полно. Ты машину свою подальше отгони к тупику, а то сейчас водовозы приедут — заправлять вагоны водой.

Поставил ''Джетту'' около полувагона с углём у самого тупика, оформленного как пирамида из шпал. А сам за вагоном, скрывшись с глаз охранника с винтовкой за плечами, создал ''окно'' домой. В Москву ''осевого времени''.

И сразу в горячий душ — соль с себя смыть.

В вагонном отеле Тарабрина душ есть, только холодный, ну разве за день чуть солнцем вода под крышей нагреется. Как дальше будет — не знаю, но пока пульмановский вагон не отапливается, хотя Василисины помогальники каждый день долбят кувалдами крупные куски антрацита на угольную мелочь. И складывают ее в деревянные короба в тамбурах. Поближе к печкам. На грядущую зиму.

Отросшую щетину я сбривать не стал. Оформил только под будущую аккуратную бородку. И голову побрил сам, как мог. И задумался над добычей крема-эпилятора. Смена моего имиджа должна сбить соседей от внимания к некоторому омоложению моей тушки. А про почерневшую бороду скажу, что крашу ее. Вот вам всем!

Вытираясь большим махровым полотенцем, сделал несколько звонков знакомым, чтобы меня совсем в Москве ''осевого времени'' не потеряли. И не стали усердно разыскивать со всеми собаками пропавшего пенсионера с хорошей квартирой в наследстве.

Заодно проверил как там тюнинг ''патрика'' поживает. Долго мне еще ждать? Оказалось — долго.

— Быстро, недорого, качественно. Выбирай, Димыч, два из трех, — хохотнул в трубку старый автомеханик.

И раз я оказался дома, то пользуясь благами цивилизации, засел в интернете. Смотреть картинки из Америки разных времен. Англия меня как-то не прельщала, а никакого другого языка кроме английского я не знал. Разве что чуток польского.

Скопировал на винт несколько видов их прав на управление автомобилем. Повезло — нашел аризонские из 1960-х годов, что совсем торт — без фотографий. Вот тебе и основной документ жителя США.

Паспортов внутренних у них там до сих пор нет, а карточки социального страхования появятся для поголовного контроля над гражданами там еще не скоро — в 1970-х. И система эта оказалась намного эффективней паспортной. Отказаться от социальной помощи государства там смогли меньше процента населения — даже амишей## учли, соблазнив выплатами за экологичность производимого ими продовольствия, а номера таких карточек социального страхования индивидуальные сплошь по всей стране.

$

$

## А М И Ш И — потомки эльзасских и голландских переселенцев. Которые из религиозных соображений не пользуются благами цивилизации — электричеством, машинами и химическими удобрениями. Даже одеваются по модам простонародья 19 века. Трудятся в сельском хозяйстве. Не занимаются миссионерством и редко когда принимают чужаков в свои общины. Отрицают военную службу. Ценят ручной труд и семейные ценности. Компактно проживают в США и Канаде.

$

Да и шестидесятые годы мне больше нравятся. Маккартизм и охота на коммунистических ведьм осталась в прошлом, как и излишняя шпиономания. Карибский кризис разрешился мирно. Впереди еще ''детант'' грядет. В разгаре разгул хиппи, рок-н-ролла, ''черных пантер'' и прочих гражданских свобод, включая в них свободную любовь. Правящий Америкой класс гайки заворачивать начнёт ближе к восьмидесятым. Как на полную катушку заработает у них программа социального обеспечения с поголовной регистраций граждан. А пока: ''делай любовь, а не войну!''.

Хотя война тоже есть. Во Вьетнаме. Но на внутренней жизни Америки, кроме демонстративных сожжений повесток в армию пацифисткой молодежью у Белого дома, она пока не сказывается.

И никакой электронной слежки за гражданами пока еще не придумали.

Золотое время.

Потом всё будет намного хуже и строже.

Покорпел в фотошопе и сделал болванку водительских прав из Аризоны на имя Яна Ковальски — так привычнее и мне, и мой акцент залегендирован. А если где и затуплю, то не страшно. Американцы сами про поляков анекдоты рассказывают, такие же, как в позднем СССР про чукчей.

Осталось только решить ребус с бумагой, на которой делать права. А то можно и подпалиться как ''Бранденбург-800'' с никелированными скрепками в 1941-м году.

Потом с удовольствием прогулялся по центру Москвы. Совместил отдых с шопингом.

Купил Василисе пляжный набор с раскладной сумкой-подстилкой на основе тонкого поролона, с двумя большими махровыми китайскими полотенцами. Одно с дельфином, другое — с яркими райскими птицами. Шляпу соломенную с большими полями воланом. И настоящее парео индонезийской фабрикации — красивое. Сланцы пляжные. А вот купальник покупать ей не стал — нечего баловать.

Добавил ей фирменный набор увлажняющих кожу кремов и берегущих ее от солнца. Ну и себе заодно приобрёл упаковку депилятора с экстрактом ромашки и алоэ.

Захватил ящик пива в банках к будущей поездке на море. А что? Гаишников там днем с огнем не найдёшь. Разве, что какой неандерталец приколется с полосатым каменным топором.

Уже на выходе из торгового центра увидел на витрине красивую шелковую комбинацию всю в кружевах. Под цвет Василисиных глаз. И не удержался от такого подарка своей женщине. Придет ночью — подарю. А так обойдется только пляжным набором.

Дома решил вздремнуть на привычном месте. Вернуться я могу практически в то же время, когда ушел. Никто там и не заметит особо моего отсутствия.

$

Проснувшись, устроил подробный серфинг по интернету про банк ''Нанодин'', что в девяностых устроил долларовый дождь на Большой Грузинской улице в Москве. Можно было бы и МММ потрясти, но там больше рубли. А мне нужны доллары. Причем доллары старые, без новомодных систем защиты.

Но кто-то интернет сильно почистил и никаких упоминаний о долларовом дожде в несколько миллионов не осталось. Хотя я, в свое время, этот долларовый дождь наблюдал собственными глазами из-за омоновского оцепления.

Пришлось, как участковому, обходить все квартиры на верхних этажах этого кирпичного здания. Хорошо еще, что это была башня в один подъезд. С помощью маленьких ''глазков'' следил. Но нашел, потратив на это целых трое суток ''осевого времени'', прошерстив две осени второй половины девяностых.

Офис этого банка был устроен в обычной трехкомнатной квартире. В одной комнате приёмная аж с темя секретутками, в смежной — начальник мордатый сидит. В третьей кассиры с кучей пластиковых сумок типа ''мечта оккупанта''. На моих глазах одну из них после подсчета наполняли пачками долларовых купюр, в обвязке резиновыми пассиками. М-дя... Что-то штат этого банка меньше минимального, а деньгами ворочают солидными. Причём именно ворочают. Сумками.

Дождался, когда закончится у них рабочий день и останется в квартире только один охранник, уткнувшийся в телевизор в обнимку с чайником на кухне, а остальные комнаты запрут, создал ''окно'' в кассу и умыкнул оттуда пару тяжеленных сумок. Всё равно на следующее утро они устроят из окна на улицу долларовый дождь, перед омоновским обыском. Кто считать будет: сколько куда улетело?

Когда вернулся к тарабринскому отелю на колёсах, водовозы закончили свою работу и разворачивали большие бочки на конной тяге на выезд с этого огороженной колючей проволокой объекта.

Сумки с валютой запихнул в багажник, а подарки Василисе — в салон.

Дождался, когда водовозы уедут, и подкатил к желтому вагону.

Явочным порядком, заперев изнутри, приватизировал я смежное купе, которое от меня через санузел. И там уже сел рассмотреть подробно свою добычу, о которую чуть руки не оборвал. Всё же бумажные деньги — очень тяжелая ноша.

В одной сумке были только 100-долларовые купюры — и старые, и новые вперемешку, в другой — долларовая мелочь, уже разделенная в пачки по номиналу. В грубой прикидке досталось мне свободно конвертируемой валюты пяток миллионов с гаком.

Вот, Митя, ты и стал долларовым миллионером. А толку?

Впереди куча работы по отделению купюр девяностых годов от более ранних. Как определять — я на флешку записал. И пару батарей зарядил для ноута. Его тоже с собой притащил — так мне привычнее работать. И зарядное устройство на солнечной батарее не забыл, помня, что электричества у Тарабрина нет, а в этом старом вагоне оно только на ходу появляется от вращения осей.

Позвали на ужин.

Сказал, что поем в вагоне-ресторане. С Василисой.

Ужин прошел, как пишут в газетах, в дружественной обстановке. Вдова, как оказалась, умела пользоваться столовыми приборами. На любом банкете за нее не было бы стыдно.

— Отец научил, — правильно поняла женщина мой удивлённый и вопрошающий взгляд. — А его в свое время его отец. А того — дед. У нас вся семья так умеет.

Удивила. Честное слово.

Хотел я проявить демократичность и кухарку за наш стол посадить, только та с испугом отказалась. Впрочем, исправно работала за официантку, перепоясавшись чистым фартуком.

После ужина опять скакнул в Москву девяностых.

Маршрут выбрал такой, чтобы самому с собой не пересечься. На другом конце города. Во избежание... Хрен его знает чего ''во избежание'', но поостерегся на всякий случай. Вдруг сам себя прошлого коснусь и аннигилируюсь?

Поменял в обменнике две сотки баксов и купил на оптовке пару десятков сумок того же фасона ''мечта оккупанта'', только небольших. Рюкзак неприметного дизайна и несколько блоков германских сигарет ''НВ'' — нравились они мне раньше, пока не пропали из продажи в 1999-м. И блок одноразовых зажигалок ''Bic'' в пластиковой кассете.

И для Васьки килограммовый пакет сухого порошка сока маракуйи. Испанский. Только добавить воды и подождать пару минут. Не какая-то там голимая химия, а реальный сублимированный фрукт. Экзотика! Удивлять бабу, так удивлять.

Чая в подарочном наборе в жестяной красивой коробке. И просто хорошего байхового в картоне. Жестянку в подарок Тарабрину. Остальное ''тильки для сэбэ''. Надоел уже квас.

Кофе растворимого пару банок. Французского. Гранулированного. Хоть сам такого не люблю особо, но долго искать нормальную джезву и ручную кофемолку охоты не было. А под руку не попалось. Раньше армяне такими вещами активно торговали. Джезвы были из настоящей красной меди, изнутри луженые. А сейчас их что-то не видно на этом рынке.

Грязь, везде упаковка использованная валяется. Лотки продавцов в железных морских контейнерах. Тут тебе и витрина, и прилавок, и склад. Кругом потомственные хабалки торговые и бывшие интеллигентные люди, переквалифицировавшиеся в торгаши, ещё стесняющиеся своего нового статуса. И толпы озабоченных горожан, ищущих товар подешевле.

Из динамиков над рынком с надрывом выла Тяня Буланова, наводя тоску. Но уверенно отнимала у Пугачевой основного ее слушателя — баб среднего возраста, средней внешности и со средним образованием.

Тошно мне стало от такой наглядной картины обильной разрухи. До сих пор не пойму: как это, всеми фибрами души ненавидящая ''торговое быдло'' советская интеллигенция добровольно отдала страну этим же торгашам в руки, а сама осталась у разбитого корыта. Причем, отдавала, активно при этом похрюкивая. Видно ждали они для себя от новой власти чего-то подобного ''указа о вольности дворянской'', но... за что боролись, на то и напоролись.

Уходил с рынка под задорный хит девяностых. ''Комбинация'' пела ''Бухгалтера''. Героя нового времени.

Вернулся в тарабринский мир, нагруженный как ослик. Пора мне набирать в команду ''верблюдов'', как это челноки делали. Только вот засада: тарабринских местных мужиков, здесь уже рожденных, брать нельзя — на обратном переходе в свое ''осевое время'' они помрут. У Степаныча самого команда торгашей из пришлых личностей, как Василиса объяснила — набранных с бору по сосенке из разных времён.

$

— Так-то ты меня ждешь, милёночек любезный? — грубо толкнула меня сердитая Василиса.

Надо же... Уснул я с пачкой долларов в руках, раскладывая ими пасьянс по годам выпуска.

И лампа керосиновая горит.

И ноутбук пашет, батарею жрёт.

Совсем забыл за эти трое суток ''потустороннего времени'', что сам же и приглашал Василису на ночной перепихон. А для нее только день прошел, в который мы купаться на море ездили. Стыдобища. Позор на мою бывшую седую голову.

— Что это? — спросила Василиса, поднимая со стола банкноту. — Чего это тут пять?

— Деньги, — ответил я. — Пять долларов.

— Странные какие-то деньги, — покачала головой вдова. — У нас они совсем не такие. Где это такое тратить можно?

— В Америке.

Женщина что-то прикинула для себя в молчании и, решившись, спросила.

— Возьмёшь меня туда с собой? Любопытно поглядеть, как в других местах люди живут.

— Взял бы охотно, — ответил я, ничуть не погрешив против совести, — да только ты вернуться обратно не сможешь.

— Да. Трепались дворовые тарабринские бабы о чём-то таком.

Согласилась со мной Василиса и задумалась.

— Семья твоя большая? — интересуюсь.

— Семеро братьев и сестёр. Два десятка племянников и племянниц. У священников всегда большие семьи. У нас еще средняя была. — Улыбнулась Василиса. — Одна я пустоцвет.

— Часто с ними видишься?

— Как когда... — отвечает. — По большим праздникам собираемся у кого, по очереди. Но больше по разным там радостным или трагическим случаям. Последний раз все виделись на похоронах матери.

— Так вот. Если мне тебя с собой в другое время взять, то ты их никогда больше не увидишь. Никогда. Осознаешь? Я один у папы с мамой рос. Всегда хотел братьев иметь. И сестёр. Но...

— Поняла. А жалко.

— Лучше на это погляди, — передал я ей подарочную коробку с комбинацией.

Пусть отвлечётся.

— Это мне? — охнула Василиса на яркий картон упаковочной коробки, а руки ее уже сами собой атласный бант развязывают.

— Тебе. Тебе. — Улыбаюсь своим беззубым ртом.

— Какая красота, — ахнула Василиса. — Но срамота же жуткая.

— А ты только для меня ее одевай. Вместо этой, — дернул я за длинную батистовую ночную рубашку.

— Ну, разве только для тебя, когда никто другой не видит, — склонила голову к плечу.

Серьги висюльки брякнули. Мои серьги.

— Вот и переодевайся прямо сейчас, — предложил императивно.

Переоделась Василиса при мне и быстро, но покраснела только, когда увидела себя в зеркале.

— Стыдоби-и-и-ища... Но и красотища-то какая, — шептала она, крутясь перед зеркалом, оглаживая на себе темно-синий шелк с голубыми кружевами.

— А по мне, так в ней ты просто королевишна, — довольным тоном проворковал я.

$

Уже на постоянном моём диване в смежном купе, когда отдышались от ударного секса, я спросил.

— Чем же такой старый бабуин, как я так привлёк упертую бобылку, что склонилась она к блуду?

Что характерно кружевную комбинашку, по молчаливому согласию, мы с нее не снимали. И касаясь жестких синтетических кружев, дополнительно возбуждались от таких прикосновений.

Василиса честно ответила, даже не задумываясь.

— Ты необычный. Не похож ты на наших мужиков. Да и бабий час пришел. Я ребеночка хочу, пока не пришла пора родилку на кадилку отдавать.

— А с мужем у тебя детей не было?

— Как-то не получалось у нас, — грустно ответила женщина.

Ну да... контрацепции в местных общинах тут видимо никакой. Так что либо она бесплодна, либо таковым был ее муж.

— Давай еще раз повторим, — раздухарился я. — Может у нас и получится.

Что-то мне тоже наследника захотелось. Раз уж вторая молодость обломилась. Первую-то я всю на свои эгоистические хотелки растратил.

$

Через сутки у меня начали резаться зубки. Как у младенца. С болью и зудом. На этот раз я подготовился и вывез из Москвы девяностых болеутоляющие таблетки с кодеином, которые потом запретили к продаже. Так что особо не мучился.

Доллары тасовал. По номиналу и годам по сумкам раскладывал. Спалиться на первом же выходе в Штаты на несуществующих в шестидесятые годы банкнотах мне не улыбалось.

Остались не разобранными только сотки. Но их было много. Больше, чем купюр всех остальных номиналов вместе взятых.

Заглянул Тарабрин. С интересом.

— Ну что, Митрий? Новые зубы еще не выросли?

— Режутся. — Ответил я. — Чай будешь?

Когда это еще Тарабрин от чая отказывался?

Пока нам чай заваривали, вертел Тарабрин в руках доллары разных годов.

— Откель такое богачество? — ерничая, кивнул Иван Степанович на пачки долларовых соток.

— Банк взял, — ответил я честно.

И в ответ на круглые глаза Тарабрина, рассказал, как было дело.

— Значит, вор у вора дубинку украл, — рассмеялся проводник и предложил. — Давай меняться.

— Что на что?

— Доллары на золотые николаевские империалы. Мне в твоём времени кое-что прикупить надо. А я тебя в начало двадцатого века свожу — там много чего можно прелестного приобрести.

— В моём? Тогда тебе только эти подойдут, — показал я ему 100-долларовую купюру дизайна 1996 года. — А что, наших денег у тебя не осталось?

— Да сколько было, все тебе отдал, — сознался проводник несколько смущенно.

— Только покупать? Не торговать? — засомневался я.

— В твоём времени я с торговлей завязал, — обреченно сказал Тарабрин. — Одного раза мне за глаза хватило.

— Сведешь меня с твоим знакомым умельцем, который старые документы делать может.

— Ни разу не проблема, — ответил проводник. — А что тебе требуется?

— Права на управление автомобилем. Американские. Образец есть. Ну и советские... как права, так и паспорт. Военный билет еще.

— Спросим, — ответил Тарабрин. — Заплатить ему за труды есть чем, — кивнул он на пачки долларов. — Заодно и плакат тебе оформим.

— Какой плакат? — удивился я.

— Плакатный заграничный паспорт Российской империи. Как на купца второй гильдии из какого-нибудь Задрищинска, что подальше от железной дороги стоит. Такого, куда депеши месяцами ходят.

— Тогда лучше из Урюпинска, — засмеялся я, вспоминая кучу анекдотов про этот город.

— Из Урюпинска не получится, — заметил Тарабрин. — Там донские казаки живут. И всей торговлей торговые казаки заправляют. Платят в казну войска налога сто рублей в год и катаются с товаром по станицам и хуторам. Так что будешь ты у нас сибиряком забайкальским. Но чуток подождем, пока у тебя борода вырастет.

Тут и чай нам подоспел.

Я и чайную коробку подарочную Тарабрину вручил под такое дело.

— Надо смотаться в твою Москву, пока у нас гусь на юг не полетел.

— Только пусть сначала у меня зубы отрастут, — попросил я.

$

Стрый гравер, покрутив в руках фотошопную болванку аризонских автомобильных прав, потыкал пальцами в клавиатуру компьютера и откатился от стола.

Кресло у него было офисное на пяти колесах. Кожаное. Дорогое. И вообще оборудование тут фирменное, дорогое и современное. Для 1996 года очень даже и очень.

— Делал как-то я такие, только с фотографией, для Сёмы Капетильмана несколько лет назад. Тот тогда в Штаты через мексиканскую границу мылился и не желал иметь проблем с иммиграционной службой федералов со своей израильской визой. Звонил мне как-то потом оттуда, что все в порядке, мое изделие не подвело. Благодарил. Он даже после лесного пожара, когда офис шерифа со всем архивом сгорел, обменял мой ''блинчик'' на местную ксиву нового образца. Так что не проблема. Сделаю как надо.

Поглядел на наши другие хотелки, записанные на тетрадном листе в косую линейку.

— А вот это вам дорого встанет. Старый бланк военного билета я достану, не трудно пока. Права тоже сделаю. Но вот паспорт образца шестидесятых годов... может быть уже и бланков таких, ни у кого не осталось. Царский паспорт вообще сами могли сделать — ничего сложного. Ну, да ладно, возьму до кучи.

— Сколько, — спросил я.

Тарабрин, после того, как представил меня этому фармазону, вообще старался не отсвечивать в разговоре.

— Три тысячи бакинских рублей, — ответил умелец. — Это с оптовой скидкой. И за твоего напарника еще скидку учти, ему как постоянному клиенту.

— Согласен, — ответил я. — Вот задаток.

Положил на стол пять сотенных купюр нового образца.

— Слышал я про них, но еще в живую не видел, — повертел умелец в руках 100-долларовую банкноту с большим портретом покойного президента Франклина. Даже на свет ее посмотрел. — Заходите через две недели. Фотографии приноси три на четыре с уголком. ''Плакат'' на какую фамилию делать?

— Ян Дмитриевич Ковальский, купец второй гильдии из сосланных в Сибирь поляков. Второе поколение, — озвучил я заранее заготовленную ''рыбу''.

— Много лишней информации. ФИО и вероисповедание. Больше ничего не нужно. Ну, и город, в котором выдавали.

— Вероисповедание католическое. Город — Анадырь. — Ответил я.

— Не пойдет Анадырь, — возразил он мне. — Как место жительства вполне, но не как место выдачи заграничного паспорта. Запишем — Охотск. Там сидело начальство, как Чукотки, так и Камчатки. Слушай, а Тобольск тебе не подойдёт? У меня в коллекции оттиск их городской печати есть, а охотскую печать придется искать в архиве. И ''чугунка'' через Тобольск не проходит. Туда тоже поляков ссылали. Бывшую шляхту мятежную.

Я согласился на Тобольск. Какая разница?

Что меня покоробило, так это то, что никакого игрового настроя у гравера не было. Всерьез он всё говорил и делал.

Выйдя из прохладного подвала на жаркую и пыльную Малую Бронную, рассказал свои выводы Тарабрину.

— Митрий, я тоже попервой напрягся от такого общения. Почувствовал себя аж народовольцем в подполье,— ответил Тарабрин. — Но делает он всё качественно, как для жизни. Хоть мы и представляемся ему этими чёртовыми реконструкторами. Пойдем лучше сластей нашим бабам накупим. Тут недалече есть фирменный магазин фабрики ''Красный Октябрь''. Потом сравним с ''Эйнемом''.

$

Как ни жгли мне руки доллары в бешеном количестве, но сначала сходили мы в Нижний Новгород 1913 года. На Макарьевскую ярмарку. Не одни. С нами было восемь помогальников из постоянной команды Тарабрина, которых он обзывал приказчиками.

Заселились на постоялый двор. Красивый бревенчатый дом, под русскую старину оформленный. Терем такой двухэтажный с многочисленными хозяйственными постройками и флигелями во дворе — того же стиля. Как Исторический музей в Москве.

Одет я был плохо и это меня нервировало. Косоворотка, полосатые холщёвые порты, юфтевые сапоги, жилет и пиджак, хоть и шерстяные, но от разных костюмов. На голове картуз, похожий на фуражку — всё из тарабринского барахла. Ужасно выглядел, в отличие от самого Ивана Степановича, который гляделся даже щёголем. В бежевой чесучовой тройке, манишке с бабочкой, двуцветных туфлях и в шляпе-канотье соломенной. Даже тросточку с серебряным набалдашником прихватил. В манжетах у него брюлики в золоте сверкали.

Лето, жарко, а я в сапогах как этот... Прислуга отельная, на меня глядючи, рожи кривит. Остается только плохое настроение портить до упора. Хотя куда уж дальше.

— Доверься мне, Митрий, — шепнул Тарабрин. — Всё будет хорошо.

Ну, я и за ним тишком да молчком.

А вот перед Степанычем местные половые просто стелись, величая его ''вашим степенством''.

Приказчиков определили во флигель, а нас ввели в трехкомнатный люкс на втором этаже главного здания. В центре гостиная, а по сторонам смежные спальни. Куча бархатных драпировок на дверях и окнах. На стенах довольно неплохие картины в золоченых багетах. В оконном простенке большие напольные часы башней фирмы ''Мозер''. Стильная мебель. И люстра электрическая — бронза с хрусталём. Был даже ватерклозет, вполне современного мне вида, только вместо фаянса — чугун эмалированный.

Тарабрин приказал подать нам в номер водки, сливочного масла с французской булкой и белужьей икры. И местного модного портного — тоже в номер подать.

— Зачем нам портной? — спросил я, намазывая себе бутерброд.

— Ну не ходить же тебе тут как хитрованцу. Ты у нас хоть и провинциал по местным нормам, но всё же купец аж второй гильдии. А у нас тут крупная закупка на восемь возов и одну двуколку. С лошадьми. А по одежке встречают. Никто же не знает, что у тебя золота полсаквояжа. Вот для начала тебя и приоденем. По одёжке встречают...

— Заметил уже, — скривил я рожу, — А лошади тебе зачем, куда потом они? У тебя же люди на волах пашут, на осликах ездят. Я только водовозов с лошадьми видел.

Да хоть куда, — ответил Тарабрин, разливая ''Спотыкач'' шустовкой выделки. — Кроме как сразу обратно. Хоть в работу, хоть на колбасу. Тебе, к примеру, хозяйством обзаводиться надо.

— Где я конюхов возьму?

— Лучше всего нанимать их в год эмансипации крепостных. Из наследственной дворни, которых многие помещики от жадности на улицу выпнут. Эти, пока не побосячили, служат хорошо. Особо если семейных берёшь. И баб их к хозяйству приставить можно. Не понравится — через пятилетку расчет в ассигнациях, в вашем времени сделанных — они лучше настоящих будут. И обратно его. Он с твоими деньгами лавочку откроет — будет жить. А понравится работник — как сам договоришься дальше с ним.

— Какое хозяйство? — не понял я. — Зачем?

— Ну, не век же тебе в вагоне жить, — поднял брови Тарабрин. — Тебе Крым нравится, вот и заселяй гору Митридат. Построиться я тебе помогу. И людьми, и материалом. Сам заниматься маетком не захочешь — Василиса на то есть. Баба она хваткая. Правит работниками твердо. А у вас, как я посмотрю, всё сложилось удачно. Сам удивлён. Васька после гибели мужа никого к себе не подпускала. Что сидишь — наливай. Мы тут купцы или кто? Не выходи из образа.

Модным портным оказался молодой кудрявый еврей. Бритый. Глаза карие на выкате. В речи с характерной картавинкой.

Измерил меня всего самодельным из клеёнки мягким метром. Показал модные журналы. Французские. Спросил о пожеланиях.

Я кивнул на Тарабрина. Сказал.

— Хочу быть как он.

— Это летний костюм, — поддакнул проводник. — Но моему компаньону еще нужен и зимний выход.

Тут же возник на столе альбом с образцами тканей.

Выбрал тёмно-синий бостон в тонкую, едва заметную, полосочку.

— Надеюсь, туфли у вас найдутся? — посмотрел Тарабрин на портного пристально. — И головные уборы, конечно.

Нас заверили, что всё будет как в лучших домах ЛондОна. Даже лучше.

— Фирма Ротштерн гарантирует, — гордо вскинул местечковый кутюрье голову, демонстрируя нам свой выдающийся кадык.

Получив от меня задаток в один империал, портной удалился, заявив, что первая примерка будет завтра.

— Что, Степаныч, — разлил я по новой. — Чтобы не выходить из образа, позовём девочек?

— Это как раз лишнее, Митрий. Сифилис гуляет. На ярмарку все проститутки даже из Москвы сбежались. Увидишь красивую, хорошо одетую даму, которая покажет тебе кольцо на кончике языка — можешь смело договариваться о цене. Но не советую. Хоть в твоём времени, говорят, что сифилис уже лечат. Но оно тебе надо играть в такую лотерею.

— А сколько стоит такая дама? Просто так спрашиваю, из интереса.

— От двадцати пяти рублей и выше. За обычный сеанс. Если что желается экзотическое — то по согласованию сторон. В прошлый раз модной тут была дива, что насасывала ртом. Так та меньше ста рублей с клиента не брала. И что ты думаешь? Очередь стояла.

— Потерпим, — сказал я. — Незачем Василисе такие подарки привозить.

— Вот это правильно, — поднял рюмку Тарабрин. — За это и выпьем.

— Ну, за благоразумие, — поддержал я проводника, подражая голосу актёра Булдакова.

Выпили.

— Зачем я тебе в Крыму? — проявил я интерес. Вряд ли Тарабрин заговорил об этом просто так.

— Соль, — кратко ответил Иван Степанович и пояснил. — За солью этой чёртовой мы практически экспедиции через год — два посылаем. Отрываем кучу людей от земли. Да и не знают они, где нормальную соль в Крыму брать. Каждый раз новое место пробуют. А ты если и не знаешь нужное место, так найдешь в своем ''осевом времени''. Как и нужную технологию добычи. Вот тебе и дело в нашем Беловодье. Практически монополия. Склад с приказчиком можно и на Тамани держать. Только пополняй вовремя. По домам люди сами ее развезут. А то сейчас отсюда из восьми фур, две с солью пойдут.

Прикинул я к носу. Быстро посчитал в уме количество народонаселения, которому нужно каждому 4 грамма соли в день и еще сколько-то на ежегодные засолки овощей, мяса и рыбы. И выдал результат своих размышлений.

— Не проще ли ежегодно к тебе вагон соли прикатывать хоть от царя, хоть от нэпманов. Эльтон и Баскунчак ни дня не останавливались. Да и на самостийной Украине шахты с каменной солью работают. Там в девяностые за доллары чёрта лысого купить можно, не только копеечную соль. Хоть танк, хоть крейсер — только плати. А мне самому организовывать у тебя соляной бизнес — навар от яиц. Боюсь, что вложения себя не окупят.

— Вот и займись, Митрий, этим делом. Не всё же мне мотаться по временам и весям. Народ у нас плодится и размножается. Вагон прикатить — не сложно. Только своя соль также нужна. Представь, что по какой-либо причине нас на Тамани не станет. Как народ будет жить-выживать? Я про это задумался, только распятый на древе. До того считал себя вечным. Не так уж много я от тебя прошу. Наливай.

— Хороша икорка, — сказал я закусив. — У нас такая теперь только за бугор уплывает. За валюту.

— Вот и прихватишь отсюда бочонок, — хитро подмигнул Тарабрин.