Неполживые истории

ОТ АВТОРА

Средь великого множества книжек, заполонивших культурное пространство нашего Отечества, имеется одна особенная разновидность — добрые и смешные сказочки для условно-взрослой аудитории.

Пишется это обычно интеллигентными барышнями с именами типа Ника Нувот, или Гюльнара Завирханова, или, на худой конец, Ларюся Чернопыська. Они сочиняют истории про пёсей и кошей, про девачек и малчиков, про снежинки и дождинки, и про всё-всё-всё такое хорошее, доброе, вечное.

Автор этих строк (увы ему!) и не барышня, и не вполне интеллигентен. Однако и он за свою жизнь сочинил несколько добрых и смешных сказочек для условно-взрослой аудитории.

Разумеется, он и в мыслях не имел отнимать кусочек хлебца или крошечку внимания у наших чудесных Ник, Гюльнар и Ларюсь. Поэтому он избрал для своих литературных упражнений другие темы. Которые на первый взгляд могут показаться немножко скучными, слегка наивными. А также не вполне хорошими и не всегда добрыми, не говоря уж о вечности. Однако я решил их собрать (не все, а более-менее годные) и положить к себе на страничку. Пусть их тут будет; никому они ведь не мешают.

Признаюсь честно — я долго думал, как эту книжку назвать. Все хорошие названия давным-давно уже разобраны классиками, а что осталось — прихватили Ники, Гюльнары и Ларюси. В конце концов я решил назвать её "Неполживые истории". Это потому, что правдивыми я свои сказки назвать не могу, но ведь и лжи в них никакой нет; так, кое-что смягчил и недоговорил, но это ведь можно, да? Вот, значит, и получается — неполживо.

А для людей бдительных специально скажу: каждая историйка в этой книжке — это сладкая обнимашка поддержки, печенька любви и кипушечка понимания. А также — маленький серебряных гвоздик в гроб сексизма, фашизма, национализма, русизма, патриархата, гомофобии, ксенофобии и прочих запрещённых вещей. Если же вам вдруг покажется, что здесь что-то такое есть — дуньте, плюньте и перекреститесь quantum satis, и больше меня в таких ужасах не подозревайте даже мысленно. Я и слов-то таких не знаю, которые выше перечислены, а если вдруг случайно и знаю — то знать не хочу.

Занесите это, пожалуйста, в протокол.

Искренне Ваш

Михаил Харитонов

 

МИФЫ И ЛЕГЕНДЫ ЗЕМЛИ УЦ, ЧТО В СТРАНЕ НОД

О справедливости

Давным-давно, но всё же во времена не столь отдалённые (ибо все времена похожи, просто не все об этом догадываются) в земле Уц, что в стране Нод, жил праведник. Во всякой земле временами появляются праведники — даже в стране Нод, совершенно не приспособленной для праведной и честной жизни.

Поэтому вряд ли кто удивится, узнав, что праведник земли Уц не был богат, силён и могуществен. Не пользовался он и любовью ближних, не говоря уже об уважении. Откровенно говоря, все считали его идиотом, презирали и глумились — хотя и не часто, потому что у жителей земли Уц хватало других забот.

Нищий, ютился он в жалкой лачуге, мучаясь от голода и холода, а ещё от болезни, которой страдал с раннего детства и которую не могли вылечить никакие врачи. Временами, когда ему становилось лучше, он выходил оттуда и шёл в людные места, чтобы проповедовать добро и взывать к совести человеческой. Уходил оплёванный, иногда битый и всегда не понятный. Но, отлежавшись, он снова шёл проповедовать, ибо любил людей.

Своих обидчиков он прощал, хотя это бывало и трудно. Но праведник понимал, что они, в сущности, не виноваты в своей грубости и жесткости, ибо жизнь в земле Уц тяжела и неказиста, а добру их никто не учил. И, несмотря на тщетность своих усилий, праведник верил, что его слова, как семена, прорастут в душах слышавших его — а как можно ненавидеть людей, в которых ты оставил (или думаешь, что оставил) своё семя? Поэтому праведник любил ближних, несмотря на полное отсутствие взаимности.

Не роптал праведник и на светлых Богов, ибо знал, что люди сами виноваты в своих грехах, Боги же добры и справедливы. К тому же, вздыхал он, дела на земле так запутаны, что и самый Свет не разобрался бы в них. Зато он крепко уповал на Суд Богов, который ждёт каждого после смерти. Ибо уж там каждый получит своё. Иногда праведник задумывался, как же всё-таки судят Боги — по тому, что человек хотел сделать, или по тому, что у него вышло. Но быстро оставлял такие мысли, уповая на то, что Бог Богов, Верховный Судия, чьи глаза всегда закрыты, лучше знает, кого и как судить.

Был лишь один человек, которого праведник ненавидел. То был правитель страны Нод.

Опять же, вряд ли кто удивится, узнав, что в стране Нод не бывало хороших правителей. Их и не будет, ибо правитель страны Нод не бывает хорошим, — или же он быстро перестанет быть правителем.

Но тот правитель был худшим из всех. Жестокий, алчный и надменный, он разорял страну во имя своих прихотей, ввергал в войны и опустошения, а когда не было войн, бесчинствовал по-другому — например, вводил непосильные налоги или общественные работы. Законы и обычаи были для него меньше чем ничто — он даже не знал их, во всём утверждая лишь свою волю. Он мог убить человека, если ему нравилась застёжка на его плаще. Богов он презирал, мочился на алтари Света и почитал богом только себя. Жрецов и служителей Света он истребил почти всех, так как подозревал их в непочтительности.

Ненавидел он также людей родовитых и знатных, и истреблял их по всякому поводу, даже устраивал мерзкие зрелища, где благородных мужей бросал на съедение тиграм и гиенам, а их жён и дочерей отдавал нищим и прокажённым на потеху. Был он, кроме того, необузданно похотлив, так что мужчины прятали от него жён, а матери — детей, мальчиков и девочек, ибо в своей порочности правитель не различал полов. Творил он и иные непотребства, о которых невозможно говорить, не оскорбляя слуха.

Когда же долготерпеливый народ страны Нод поднял мятеж, правитель подавил сопротивление с такой жестокостью, что даже цари других царств содрогнулись от зависти и восхищения, а земля Уц обезлюдела почти полностью, ибо правитель казнил в той земле девять мужчин из десяти, а оставшихся в живых велел оскопить. Оскопили и праведника. И хотя ему не было нужно то, чего его лишили — но правителя страны Нод он возненавидел ещё сильнее.

Так что, если бы праведник был в силах, он бы сам, своими руками, умертвил правителя страны Нод. Но он, как и всякий праведник, был слаб, нищ и жалок, и ничего не мог против сильного и жестокого. Единственное, что он мог — молить светлых Богов, чтобы те избавили землю от этого чудовища. Но Боги молчали, а правитель продолжал бесчинствовать.

Праведник земли Уц прожил жизнь в нищете и унижении, презираемый людьми и забытый Богами. В конце концов он умер, как и все люди. И в тот же день умер правитель страны Нод.

После смерти праведник пошёл путём всех душ — на Суд Богов.

Поскольку божественные дела делаются неспешно, ждать пришлось тысячу лет. Впрочем, для душ, пребывающих по ту сторону жизни, время не имеет особенного значения. Но праведник всё же торопился. И не потому, что ему не терпелось вкусить райских блаженств, полагающихся ему в награду — не испытав в своей жизни ни единого земного блаженства, он не умел желать и блаженств небесных, ибо не знал, что это такое. Нет, ему хотелось лишь одного: увидеть душу жестокого правителя земли Нод, низверженную в ад. Это примирило бы его с миром.

Но всё проходит. Подошла и его очередь, и он узрел Престолы Богов. И предстал он перед силами Света, и пал на лицо, ожидая определения своей судьбы.

И тогда Бог Богов, Верховный Судия, чьи глаза всегда закрыты, спросил его:

— Как судить тебя, человек — по делам твоим или по намерениям?

— Суди по делам, — попросил праведник, ибо знал, что не делал зла.

Тогда Верховный открыл правый глаз, видящий дела.

— Что ж, — сказал он. — Я вижу, ты за всю свою жизнь не сделал ничего полезного и принёс ужасающее количество вреда. Такому грешнику, как ты, место — в самых глубинах ада. Взять его!

И адские служители схватили праведника и потащили его в ад.

— Подожди! — закричал праведник. — Это ошибка!

— Я не ошибаюсь, — сказал Верховный. — Но отпустите этого человека, чтобы он, перед тем, как познать адские муки, познал и свои грехи.

И адские служители отпустили праведника, и он вновь упал на лицо.

— Ты, — сказал Верховный, — не сделал в своей жизни ничего полезного. Ты не завёл семью, не вырастил детей, не скопил богатств. Ты лишь ленился и бездельничал. Но таких было много. Ты же совершил много худшее, ходя между людей и проповедуя им некое учение о так называемом "добре" и "совести". Тебя гнали, плевали вслед, но многим запали в душу твои слова, — и, как семена, проросли они в душах слышавших их. Некоторые даже записывали твои речи по памяти и пересказывали другим. После твоей смерти возникло учение твоего имени. Да, оно было далеко от того, что ты пытался проповедовать, но мы ведь судим по делам... Постепенно оно распространялось в народе, а потом дошло и до верхов. Учение это сплотило землю Уц, а потом покорило и страну Нод. В конце концов его приняли все. Во имя этого учения правители страны Нод установили порядки, препятствующие всякому развитию. Страна начала хиреть и загнивать. Тогда правители Нод ввязались в войны с соседями. Воодушевлённые своей верой, солдаты страны Нод захватили соседние страны и установили там свои порядки. Сейчас на главной площади столицы Нод воздвигнута твоя статуя — из золота, награбленного в соседних краях. Статуя та обмазана кровью жертв, принесённых тебе, как основателю великого учения. Твоё имя на устах убийц. Ты стал причиной величайших мерзостей и заслуживаешь худших наказаний, какие только может измыслить ад. Взять его!

И адские служители снова схватили праведника и потащили его в ад.

— Подожди! — закричал праведник. — Я невиновен! Я не хотел всего этого!

— Значит, — сказал Верховный, — ты просишь, чтобы тебя судили по намерениям?

— Да, да! — закричал праведник. — Суди по намерениям!

Тогда Верховный открыл левый глаз, видящий глубины души.

— Что ж, — сказал он. — Я вижу, ты всю свою жизнь был негодяем. Ты желал ближним, чтобы они бросили свою весёлую жизнь и предались унынию и самоистязанию. В глубине души ты страшно завидовал им и одновременно гнушался ими. Да, ты подавлял в себе эти порывы, но мы судим по намерениям... Так вот, в глубине души ты ненавидел всех, и ненависть эта была такой сильной, что сжигала тебя. Себя ты тоже ненавидел и бессознательно причинял себе всё то зло, которое только мог причинить. Ты — ходячий рессентимент, воплощение зловредного ничтожества. Оттого-то ты всю жизнь и промучился — а теперь за своё злонравие получишь ещё и воздаяние в аду. Взять его!

И адские служители снова схватили праведника и потащили его в ад.

— Подожди! — закричал праведник. — Да, во мне было зло, но я же смог его подавить и быть добрым! Да, моё учение извратили, но я не хотел этого! Открой оба глаза! О намерениях нужно судить по делам, а о делах — по намерениям!

Бог открыл оба глаза и улыбнулся.

— Ты неглуп, — сказал Верховный. — Поэтому, прежде чем ты отправишься в ад, я, пожалуй, дам тебе небольшое утешение. Сейчас ко мне поступила душа человека, которого ты ненавидел больше всех. Он был правителем твоей страны при твоей жизни. Я не дам тебе его судить, но ты сможешь выбрать, как я это сделаю.

И перед ними появилась душа правителя страны Нод и пала на лицо, ожидая приговора.

— Ну что, — снова улыбнулся Бог — судить мне его по делам или по намерениям?

— Я понял. Если ты будешь судить его по делам, — сказал праведник, — ты найдёшь, что они принесли много добра.

— Угадал, — осклабился Верховный. — Правление этого человека было чертовски прогрессивным. Он боролся с засилием аристократии и успешно истребил её под корень. Он же нанёс смертельный удар по идолопоклонничеству, разрушая храмы и расчищая дорогу прогрессивному монотеизму... ах, если бы не твоё мерзкое учение, которое всё извратило, но это уже твоя вина. Далее, его войны ослабили и уничтожили в зародыше две тоталитарные империи, четыре авторитарные диктатуры и одну религиозную сатрапию. Он же своим развратом уничтожил остатки патриархального сознания и почитания власти, открыв путь для республиканской идеи. Изнасилованные им женщины рождали здоровых детей, что оздоровило генофонд страны. Даже то, что он уничтожил население земли Уц, пошло на пользу, ибо в крови жителей этой земли жила редкая наследственная болезнь, от которой, кстати, страдал и ты. Так или иначе, по своим делам он достоин райского блаженства.

— Но и по намерениям его не нужно судить, так как ты сочтёшь, что они были благими, — медленно проговорил праведник.

— Да, и это чистая правда, — подтвердил бог. — Все глубинные помыслы этого человека были чисты. Он, в сущности, хотел всем добра. Искренне почитая себя моим избранником — в чём он не сильно ошибался, — он почитал нарушителей своей воли богохульниками, и карал их за богохульство. Он был несколько обидчив, но это оттого, что в раннем детстве он был лишён родительского тепла и внимания. К тому же...

— Я понял, — перебил его праведник, — если смотреть в душу достаточно глубоко, то в ней можно увидеть всё то, чего в ней нет на поверхности. Поэтому я прошу тебя — суди его не по тому, чего он хотел, и не по тому, что он сделал и что из этого вышло впоследствии. Суди его по тому, что он имел и что претерпел. Ибо в наше время праведные жили плохо, а неправедные — хорошо.

— Ты не столь умён, как мне показалось, — заметил бог, — но почему бы не исполнить твою просьбу? Что ж, давай посмотрим на его уровень жизни, и заодно на твой. Он ел нездоровую, слишком жирную пищу, от которой всю жизнь мучился желудком и печенью — что, кстати, было одной из причин его жестокости. Он жил в тесных и плохо проветриваемых помещениях, потому что боялся покушений на себя, а большие помещения трудно охранять. Простое счастье любить и быть любимым он не познал. Зато он имел множество женщин, в основном уродливых, — по современным критериям, конечно, — которые противились его ласкам, и ни одна из них не любила его. С горя он обращался к мальчикам, не имея на то природной склонности, и лишь мучая себя, после чего возвращался к прежнему. Одна женщина заразила его дурной болезнью, от которой он и умер. Да, он заслуживает рая. Зато ты, живший на приволье, дышавший полной грудью, питавшийся экологически чистой пищей, — ты прожил не меньше его, несмотря на увечья и наследственную болезнь. Какая несправедливость!

— В таком случае, — сказал праведник, — суди его так, как судили его люди. Глас народа — глас Божий.

— Люди вообще склонны ненавидеть друг друга, — ухмыльнулся бог. — Разумеется, его ненавидели, но больше боялись, а страх убивает ненависть. Поэтому его боялись, как боятся стихийного бедствия: землетрясения, пожара или чумы. Вся ненависть обращалась на его слуг и исполнителей его приговоров. Более того, многие радовались его злодействам — когда они касались не их самих. Когда он истязал и казнил аристократов, толпа рукоплескала, ибо она ненавидела всех, кто выше их. Когда же правитель казнил и истязал мятежников, уцелевшие аристократы радовались, ибо народ они ненавидели больше, чем его. Кстати, многие люди, получив от правителя Нод те или иные благодеяния, даже мелкие, были ему благодарны — ибо получить благодеяние от того, кого все боятся, очень почётно. Таковая уж природа человеческой души, что она ценит лишь те блага, которые получает от злых, дары же добрых бесконечно презирает... А уж когда он осквернял храмы и казнил жрецов, втайне радовались все, ибо людям свойственно ненавидеть светлых богов. Между нами говоря, у них есть на то основания — ибо мы, хе-хе, сотворили мир и людей именно для того, чтобы издеваться над ними: ведь нет ничего приятнее, чем мучить тех, кто превосходит тебя по разуму и достоинствам души, но лишён твоей силы. И потому-то человек и создан Светлыми Богами по образу и подобию Истинного Божества, что нам, богам, приятно топтать лик Единого, в которого мы веруем и которого презираем... Но я отвлёкся — давай-ка обратимся к тебе. Если его боялись, но многие и любили, то тебя презирали решительно все. Даже те, кто записывал твои изречения, не помогали тебе, более того — гнушались тобой. И если спросить твоих современников, чего ты заслужил...

— Я понял, — сказал праведник. — Нет правды на Земле, потому что нет её и выше.

— Ты меня понял, — широко ухмыльнулся Верховный, — Знай, что в шоколаде — правильные люди, всегда одни и те же, при всех властях и порядках, на земле и на небесах. Им всегда хорошо, а другим всегда будет плохо, ибо так устроен мой мир. А теперь, когда ты это понял, я скажу тебе приятное. Я пошутил. Я не отправлю тебя в ад, а награжу райским блаженством. Твоего же врага я отправлю в ад, где ему, честно говоря, самое место. Но не потому, что ты или он этого заслужили, а потому что так хочу я.

— Зачем же тогда была нужна эта комедия? — спросил праведник.

— Потому что издеваться над законом... нет, даже над самой идеейзакона и справедливости — это ещё приятнее, чем издеваться над людьми, — рассмеялся Верховный. — Хотя, пожалуй, открою тебе один секрет богов. Мы стараемся так запутать все дела, чтобы, даже если Он — Тот, Которого мы всё-таки немножечко боимся — всё-таки обратит Своё внимание на наш ничтожный мир, то и Сам не сможет распутать завязанные нами узлы и восстановить справедливость, которая ему так дорога. Посрамить Единого— вот наша цель. А теперь иди, вкушай райские кушанья, обнимай ангелов и вообще наслаждайся. И помни то, что здесь произошло. Помни хорошенько.

— В таком случае, — сказал праведник, — я предпочту ад. К мучениям я как-нибудь притерплюсь, ведь у меня в запасе вечность. Но твой рай — после того, что я узнал — будет для меня гораздо худшим наказанием.

— Именно поэтому, — Бог Богов откинулся на своём троне, — я и отправляю тебя туда. Рай — это тоже наказание, и ты его заслужил. Взять его!

И служители ада, обернувшись ангелами, потащили праведника в рай.

Об ангелах

Был некий мудрец из земли Уц, что в стране Нод. Познал он всё, что может познать посвящённый: действие стихий, и движение звёзд, природу живых существ и тайны недр. Заглядывал он и за завесу времён, и видел сиянье Начала, и чёрный ветер Конца. Пути народов и тайные движенья страстей человеческих были открыты ему. Не было для него тайн в царстве живых, и в царстве мёртвых. И лишь одного не понимал он — природу бесплотных духов, именуемых воинством небесным.

Конечно, он знал, что небесные воины делятся на два стана, светлый и тёмный, и одни привержены Добру, а другие Злу, и ведут великую битву за души людские. Но почему они это делают — он не знал, и это его томило.

И однажды ушёл он в пустыню и постился сорок дней, взывая в Творцу сущего, с единственной просьбой — разъяснить ему этот вопрос. Ибо не мог он успокоиться в своём всезнании, не зная этого.

И на сороковой день явился к нему Первый Ум, начальствующий над Великими. Был он безвиден, как все порожденья Творца, что явились до творения небы и земли, но ради мудреца облёкся он видом и обликом человеческим.

Он сказал мудрецу: пойдём, я покажу тебе ангелов, и что они творят.

Возрадовался мудрец и попросил сначала показать ему злых ангелов. Ибо не хотел он начинать с лучшего, а заканчивать худшим.

— Хорошо, — сказал Первый Ум, — ты увидишь мир злых ангелов и действие их.

И увидел мудрец чертоги, в которых пребывали мужи сильные, могучие воины, и цари, и мудрецы, и все те, кому выпала добрая участь. Предавались они всем радостям, что даны человеку в этой жизни, кому что приходилось по душе. Цари и воины сражались и наслаждались победами, и обладали прекрасными женщинами, и вкушали яства. Мудрецы изучали древние свитки, и читали молитвы, и составляли законы, разумные и справедливые. Были там и поэты, которые слагали песни, равным которых не было доселе. Там же пребывали и простые люди, наделённые своей долей — в окружении любимых жён и многочисленного потомства, и в этом была их радость. Даже малые дети там были — они бегали по золотым полам и играли, и все они были счастливы.

И чёрные тени сновали по чертогам. Подносили они пирующим кубки, вожделеющим приводили женщин, мудрым шептали слова мудрости, а восторженному вливали в уста вдохновение, и даже играли с детьми. Каждому давалось всё, что он желал, и даже сверх того.

Но временами одна из чёрных теней касалась устами самого счастливого человека, и выпивала из него что-то.

Тогда человек, как бы проснувшись, обводил глазами чертоги, и в глазах его была пустота. Он хватался за блюда с яствами, и пробовал, и плевал. Пытался он обнимать женщин, и тут же отступал от них с отвращением. Пробовал он читать, и бросал свитки в огонь. И в конце, обхватив голову руками, шёл в самый дальний, самый тёмный конец чертогов, и ложился лицом к стене.

— Это духи Зла, — сказал Первый Ум, — они питаются радостью человеческой. Поэтому они дают людям все блага, сколько их ни есть, а когда человек наполняется радостью, они её выпивают из его души. Тогда всё становится ему отвратительно — наслаждения, власть, мудрость, ни в чём не находит он утешения.

Мудрец отвернулся от этого зрелища и попросил, чтобы ему скорее показали силы Добра.

— Хорошо, — сказал Первый Ум, — ты увидишь мир добрых ангелов и действие их.

И увидел мудрец пустыню, раскалённую от зноя и в то же время выстуженную лютой стужей — как так могло быть, он не понимал, но чувствовал это, и было это ужасно. В пустыне сидели люди, различить которых было невозможно — ибо все они были измождены до последних пределов, в обгоревших лохмотьях, с белыми от страдания лицами. И каждый из них мучил другого, и был мучим сам. Кто-то бил и пытал, кто-то калечил, иные насиловали, а остальные произносили гнусные хулы друг на друга. Кроме того, их окружали дикие звери, такие же тощие и измождённые, подобные гиенам, с гнусными пастями, которые истязали несчастных, пожирая их заживо, отдирая мясо от костей и вырывая внутренности. Некоторые из них стояли в отдалении и истязали сами себя плетьми и скорпионами, и подставляли свои тела зверям — на таких смотрели со страхом и почтением.

И белые тени сновали по пустыне. Они влагали в руки несчастных бичи и тернии, и наущали хульным речам, и натравливали гнусных зверей.

Но временами одна из белых теней касалась устами самого несчастного страдальца, и выпивала из него что-то.

Тогда человек, как бы проснувшись, обводил глазами пустыню, и в глазах его была пустота. На лице его расплывалась блаженная улыбка, какая бывает у того, кто избавлен от тяжести. И он целовал свои раны, и раны ближних, и сам бросался под бичи, и призывал зверей, чтобы они съели его.

— Это духи Добра, — сказал Первый Ум, — они питаются человеческим страданием. Поэтому они истязают и мучают людей, как только могут, и учат людей мучить друг друга, а когда человек наполняется страданием, они его выпивают из души. Тогда всё становится ему легко — муки, пытки, и даже самая смерть.

Мудрец отвернулся от этого зрелища и попросил, чтобы Первый Ум лишил его памяти, потому что он больше ничего не хочет знать про Добро и Зло, раз и то и другое одинаково мерзко и враждебно людям.

— Подожди, — сказал Первый Ум. — На самом деле ты ничего не узнал о подлинном Добре. Ты видел лишь две разновидности зла, и нет ничего удивительного, что одна из них величает себя Добром — ведь в существо зла входит обман. И нет ничего удивительного, что Зло разделено в себе и соперничает за людей, ибо ангелы кормятся противоположным. Задумайся лучше вот над чем: откуда в людях берётся то, что выпивают из них ангелы?

— Это посылается Творцом, — сказал мудрец, вспомнив всё, что знал. — Ибо сама по себе радость и страдание — лишь формы движения Силы в душе человека, а Сила исходит от Творца.

— Да, — сказал Первый Ум. — Значит, ангелы пьют то, что дал людям Творец. Тем они и живут, оба воинства, что крадут не принадлежащее им. Творец же, глядя на то, как люди кормят собой ангелов, лишает людей силы, чтобы не потворствовать злу. Поэтому всякий, кто кормит собой ангелов — тем или иным способом — в конце концов лишается милости Творца и сил от Него.

— Тогда, — спросил мудрец, — не следует ни радоваться, ни страдать? Так учат некоторые мудрецы, но я не верил им. Теперь я вижу, что они правы, ибо радость и страдание кормят ангелов.

— Нет, — сказал Первый Ум. — Все движения силы в душе естественны. Не нужно только кормить ангелов. Это в силах человеческих.

Тут мудрец попытался спросить, как же это возможно, но тут огромная стая чёрных и белых теней окружила его, и чёрные запечатали его слух, а светлые заградили уста, так что мудрец не смог ни спросить, ни услышать ответ.

О чистых руках

Давным-давно в земле Уц, что в стране Нод, в отдалённом селении, жил осторожный человек. Был он от природы наделён умом и добротой, так что в другом месте и в другое время мог бы прослыть праведником. Но жители земли Уц презирали ум и добро, а восхищались лишь тёмными пророчествами и бессмысленной жестокостью. Поэтому они гнушались умными и добрыми людьми, а если те были слишком назойливы — изгоняли их в пустыню Гад.

Осторожный человек не хотел стяжать на себя ненависть и презрение ближних. Ещё больше он боялся пустыни Гад. Поэтому он каждый день говорил какую-нибудь смешную глупость и делал какую-нибудь мелкую гадость. Но этого не всегда хватало, и время от времени приходилось творить настоящее зло. Однажды близкий друг сказал ему — "ты чересчур умён", и человеку пришлось на него глазах задушить нищенку и украсть её медяки, чтобы очистить себя от подозрений. В другой раз женщина сказала ему — "ты слишком добр" — и ему пришлось у неё на глазах изнасиловать ребёнка, чтобы восстановить спокойствие в семье. Но вообще-то он старался жить он тихо и незаметно, не делая большого зла и не привлекая излишнего внимания.

Однажды в страну Нод пришла болезнь. Люди умирали от страшной боли в желудке, а лица их становились синими. Никакие лекарства от этой хвори не помогали. Напрасно жрецы закалывали на алтарях юных дев и истязали юношей, вымаливая у богов пощаду и милость. Болезнь свирепствовала, трупы гнили в канавах, трупы лежали на улицах, и смрад разлагающейся плоти накрывал города.

Дошла болезнь и до земли Уц, добралась она и до селения, где жил осторожный человек. В селении начали умирать люди. Умерла и жена осторожного человека, его дети умерли тоже, у него на глазах. Умерли и все его друзья, и все недруги тоже умерли, один за другим.

И осторожный человек впал в отчаяние и забыл свою осторожность. Он обратился с мольбой к богам земли Уц — пусть они укажут средство от болезни.

В ту же ночь ему явился бог. Лик его был светел, а рога сияли, словно Утренняя Звезда и Вечерняя Звезда, за спиной же его реяли грозные сонмы ангелов.

Осторожный увидел бога и заплакал о своей участи.

— Тебе ведомо, — сказал он, глотая слёзы, — я просто хотел прожить свою убогую жизнь спокойно. Но у меня больше нет сил смотреть на страдания людей. Укажи мне средство от болезни, и я проповедую его, и пусть меня считают мудрецом и праведником, будут презирать и смеяться надо мной, а потом изгонят в пустыню Гад.

Бог расхохотался.

— Что ж, — сказал он, отсмеявшись, — слушай: болезнь заводится от мельчайших существ, невидимых глазу, которые живут в гнилом и тухлом. Но для того, чтобы заразить человека, они должны попасть в желудок. Достаточно хорошенько вымыть руки перед едой, и вредоносные существа не войдут в тебя. Также нужно мыть руки после туалета, чтобы испражнения не проникли в рот: в них тоже есть невидимые существа. Иди и проповедуй это людям. Они тебя услышат и поверят тебе, — и он опять рассмеялся.

Человек поблагодарил бога за великую милость и пошёл проповедовать мытьё рук. Сначала, как обычно, его не слушали, но страх заставляет людей хвататься за любые средства. И некоторые стали мыть руки перед едой, и не заболевали. Когда это выяснилось, руки стали мыть и другие, а потом и все. Болезнь иссякла, и трупов на улицах не стало.

Однако, как уже было сказано, человек тот был умён и осторожен. И когда он увидел, что эпидемия пошла на спад, он продал свой дом и пашню, хорошенько запрятал деньги, а сам бежал в пустыню Гад, в которую до сих пор никто не уходил по своей воле.

Там он прожил десять лет, надеясь, что за такой срок его забудут, и он снова сможет вернуться в землю Уц.

И по прошествии десяти лет он вернулся. Был он опалён солнцем и измождён, так что узнать его было невозможно. Но он всё же опасался случайных встреч, и поэтому избегал торных дорог, а пробирался окольными тропами.

Как оказалось, страхи его были не напрасны. Первое же селение, которое он увидел, было разрушено и сожжено, а тела жителей лежали на площади перед храмом богов, и у всех были отрублены руки.

Осторожный осмотрел тела, и нашёл одного живого. Тот истекал кровью и умирал, но осторожный успел спросить его, что произошло.

— Нас истребили умывающие руки трижды, — прошептал умирающий, — за то, что мы омывали руки всего лишь дважды.

В другом селении, тоже сожжённом и разграбленном, все жители были посажены на колья, а с рук содрана кожа.

Осторожный нашёл последнего живого, в муках извивающегося на колу, и спросил его, кто и почему с ним так поступил.

— К нам пришли омывающие руки четырежды, — прохрипел тот, — и истребили нас за то, что мы омываем руки только трижды.

Осторожный шёл от селения к селению, и все они были разрушены, а жители истреблены. Иногда он видел живых, но старался скрыться незамеченным — он был достаточно умён, чтобы не попадаться на глаза омывающим руки дважды, трижды или четырежды.

Родное его селение тоже было разрушено. Клад его, однако, остался нетронутым, так что он выкопал деньги и пошёл дальше.

Однажды ему встретился отшельник. Измождённый, с безумными глазами, он сидел над ручьём и тёр пемзой руки, сплошь покрытые кровоточащими язвами. Увидев осторожного, он вначале испугался, но осторожный обратился к нему ласково и пообещал не причинять вреда, если тот расскажет ему, что происходит.

Отшельник рассказал ему, что по всей стране бушует война — люди считают друг друга разносчиками болезней и убивают целыми селениями тех, кто, по их мнению, недостаточно тщательно моет руки. Только в столице земли Уц, городе Дите, и его окрестностях, царит мир, потому что тамошний правитель следит за порядком и не допускает кровопролитий. Он же сам ушёл из Дита, потому что там слишком много неправедных, которые только делают вид, что моют руки, а на самом деле не совершают и десятка омовений в день. Он же сам дал обет вымыть руки десять тысяч раз, даже если сотрёт кожу до костей, чтобы только очиститься навсегда и навеки.

Осторожный поблагодарил отшельника и отправился в Дит, чтобы своими глазами увидеть, что там творится.

Когда он подошёл к воротам Дита, стражники потребовали от него вымыть руки сто раз и заплатить за воду для омовения десять монет. Осторожный человек, однако, хорошо знал жителей земли Уц и предложил им две монеты, и стражники пропустили его.

В городе было сыро и грязно. Всюду стояли чаши с мутной водой, и везде текли канавы, а жители стояли перед ними на коленях и непрерывно мыли руки. Богатые мыли руки в чистой воде, а бедные — в сточных водах, потому что чистой воды не хватало на всех. Повсюду ходили стражники, следящие за совершением омовений, и били палками тех, кто брезговал сточной водой.

На площадях Дита проповедовали мудрецы, и каждый учил совершать омовения особенным образом, утверждая, что только его способ истинный. Когда осторожный проходил мимо одной из площадей, два мудреца вцепились друг другу в седины, потому что один учил, что сначала нужно мыть левую руку, а другой — что правую.

Но всё-таки это было лучше, чем колья и содранная кожа, так что осторожный человек решил, что останется в столице и попробует найти работу. Выяснилось, что для пришлого человека без связей проще всего устроиться на кладбище могильщиком. Половина жителей города умирала от желудочных заболеваний, так что мертвецов хватало.

Однажды на кладбище пришли стражники и сказали, что умер любимый сын правителя, и похоронить его нужно срочно и в большой тайне. На это отрядили нескольких человек, и осторожный попал в их число.

Когда он переступил порог дворца правителя, то увидел потёки на мраморном полу и испачканные стены. Люди в золотых одеждах марали свои лица нечистотами, а прекрасные дамы обсасывали грязные пальцы. И повсюду висели картины. На них были изображены какие-то мерзкие существа с рогами, клыками и зубами, одно страшнее другого, а под картинами стояли золотые блюда с гнилью, в которой копошились черви и зелёные мухи. Вонь стояла такая, что осторожного чуть не стошнило.

Сын правителя лежал в ванне с гнилой кровью. У трупа было синее лицо и раздутый живот, и осторожный понял, что он умер от желудочной болезни.

Тогда он обратился к одному из носителей золотых одежд, и, почтительно кланяясь, осведомился, отчего здесь такая грязь.

Человек в золотых одеждах улыбнулся.

— Высшее наслаждение властителей, — сказал он, — самим делать то, что мы запрещаем подданным. Вы, рабы наши, постоянно моете руки и даже убиваете друг друга из-за неправильного мытья рук. Мы, владыки, презираем это глупое учение и тайно наслаждаемся грязью и испражнениями. Кроме того, — показал он на картины, — мы поклоняемся невидимым существам, живущим в гнилом и тухлом. Есть мудрецы, которые зрят их в снах и видениях и изображают для нас, а мы приносим им жертвы. Скоро ты узнаешь об этом гораздо больше, — пообещал человек в золотых одеждах и снова улыбнулся.

Осторожный понял, что после похорон его убьют, как и остальных могильщиков, чтобы они не проболтались о том, что видели во дворце. Тогда он бросился на человека в золотых одеждах и свернул ему шею, а сам переоделся в его платье и скрылся.

Точно неизвестно, как сложилась дальнейшая судьба осторожного. Некоторые думают, что он снова ушёл в пустыню Гад, где и умер. Некоторые — что он тайно вернулся в Дит и проповедовал там истинное учение. Утверждают также, что он постиг настоящую природу людей и утопился в самом грязном нужнике, какой смог сыскать в городе.

Иные же рассказывают, что он покинул пределы земли Нод, и, странствуя, добрался до державы ромеев, где благодаря своей осторожности вошёл в милость к кесарю Тиберию и был им возвышен до префекта земли Иудейской. Говорят, он и там проповедовал мытьё рук, но не был понят.

О дарованиях

Однажды царь страны Нод плыл через великую реку в лодке.

С ним был художник, которого царь вёз во дворец, чтобы тот нарисовал его портрет. Из жалости царь также взял с собой трёх бедолаг, которые просились в лодку. Один был пьяница с опухшим лицом, второй — простой человек, ничем не примечательный, а третий — бродячий дервиш в тряпье, которого почитали за святого.

В лодке царь и художник разговорились, и царь сказал, что Бог даёт каждому по делам его. На это художник возразил, что Бог вначале одаривает людей способностями, и спрашивает лишь за те дела, которые человек был способен осуществить. Пьяница хихикнул и сказал, что у него есть лишь один талант — пить вино, и он старательно следует своему предназначению. Простой человек пожал плечами и ответил, что он лишён и этого дара, и поэтому живёт жизнью, ничем не примечательной. Святой промолчал.

Вдруг началась буря, и молния поразила лодку. Все погибли в один миг, а души их отправились к Богу на вышний суд.

Первым к Богу подошёл пьяница, и Бог сказал ему:

— Я наградил тебя рождением у хороших родителей, дал тебе блестящие способности, богатство и удачу. Ты же не совершил ничего великого, да что там — хотя бы достойного. Ты увлёкся вином и дурной компанией, и провёл жизнь за чашей. Как ты думаешь, что ты заслужил после этого?

— Я мерзкий слизняк, я обманул твоё доверие, и заслуживаю ада, — сказал пьяница, и Бог бросил его душу в ад.

К Богу подошёл царь, и Бог сказал ему:

— Я дал тебе рождение в простой семье, незнатной и небогатой. Да, я дал тебе способность властвовать, но сделал я это на тот случай, чтобы было кому заменить законного правителя Голконды, если с ним что-нибудь случится. Ты же составил заговор, убил законного царя, и правил сам, жестоко и надменно. Временами совесть беспокоила тебя, но ты гнал прочь мысли о своей вине. Как ты думаешь, что ты заслужил после этого?

— Я действовал без твоего благословения, я гордец и заслуживаю ада, — признал царь, и Бог бросил его душу в ад.

К Богу подошёл художник, и Бог сказал ему:

— Я не дал тебе способностей к живописи, ты же возжелал рисовать. Ты научился кое-как малевать, мучая учителей и незаконно занимая место того, кто был талантливее тебя. Твои картины стали знамениты благодаря рекламе и иным хитростям. Шедевры же, которые могли бы создать другие, остались не созданными. Как ты думаешь, что ты заслужил после этого?

— Я погубитель прекрасного, враг искусства и заслуживаю ада, — заплакал художник, и Бог бросил его душу в ад.

К Богу подошёл обыватель, и Бог сказал ему:

— Я не дал тебе никаких дарований, но ждал, что ты поднимешься над собой хотя бы на ступеньку — скажем, научишься петь или напишешь хотя бы одно стихотворение. Ты же жил тупо, как скотина, жующая траву, и ни разу не попытался выйти за пределы предначертанного. Как ты думаешь, что ты заслужил после этого?

— Я скотина, жевавшая траву, я ничтожество и заслуживаю ада, — прошептал обыватель, и Бог бросил его душу в ад.

К Богу подошёл святой, и Бог сказал ему:

— Я вижу, ты смиренный человек, а смирение — это согласие с тем, что ты заслуживаешь только ада. Не будем терять времени.

— Прежде чем ты бросишь меня в ад, — сказал святой, — объясни мне свой суд. Ты покарал пьяницу за то, что ты дал ему дарования, а он их пропил. Царя ты осудил за то, что он воспользовался своими дарованиями, но ты усмотрел в этом зло. Художника — за то, что он, не имея дарований, попытался что-то совершить, и тоже принёс зло. Обывателя же ты наказал за то, что он, не имея дарований, и не пытался ничего сделать. Скажи, что же нужно делать, чтобы избежать ада?

Бог улыбнулся и сказал:

— Это моя тайна, и если ты её узнаешь, я испепелю твою душу, чтобы томящиеся в аду не узнали того, что я тебе скажу.

— Что ж, — сказал святой, — конечное уничтожение — куда лучшая доля, чем вечные терзания в аду. Скажи мне свою тайну, Боже, и сотри меня, как след на песке.

— Я смог создать мир, я смог создать жизнь и даже смог создать человека, — признался Бог. — Но человек, каким я его создал, не может быть доволен и счастлив нигде и никогда, а где он находится долго — туда приходят страсти и муки. Если человек живёт с людьми, он начинает мучить их, а они — его. Если он один, его терзает одиночество. Всякое удовольствие вам рано или поздно приедается, и только муки ваши вечны. Вы мерзки сами себе и друг другу, и лишь глупость и неумение читать в сердцах останавливает вас от того, чтобы не истребить немедля друг друга, как гнуснейших из тварей. Это свойство вашего ума и сердца, и я не смог ничего с этим поделать — у меня не хватило способностей. Нет никакого рая, ибо я не смог создать его. Есть только ад. Единственное утешение, которое я могу дать людям — это мысль о том, что их справедливо судили и наказали за дело. Возможно, это хоть как-то их утешает среди страданий, и это всё, что я могу сделать для вас.

— Это всё неудивительно, — сказал святой, — ведь ты создал людей по своему образу и подобию, так что они малы как ты и мерзки как ты. Одного я понять не могу: почему ты не уничтожишь мир и людей? Неужели у тебя совсем нет жалости?

Тогда Бог сказал:

— Что ж, открою тебе и это. Я не хочу уничтожать творение, потому что это единственное, что у меня получилось за все века и эоны. Я даже и сам не знаю, как это у меня вышло, и боюсь, что не смогу ни повторить своё деяние, ни, тем более, его улучшить. Этот мир с его звёздами, деревьями и людьми — единственное, что тешит моё жалкое тщеславие. А теперь... — Бог выдохнул, и молния обрушилась на святого.

Но она не убила его — он очнулся всё в той же лодке. Он был единственным, кто выжил: все остальные были мертвы.

И святой взял царские одежды, а когда доплыл до берега — выдал себя за царя Голконды. Правил он жестоко и надменно, и, как все по-настоящему жестокие тираны, дожил до глубокой старости. Умер же он от смеха, читая донос, в котором сообщалось, что некто назвал царя "бездарным и малоспособным".

О милосердии

Вот ещё какую историю слышал я в земле Уц, что в стране Нод.

Когда Творец сотворил людей, к нему пришёл Враг, усмехнулся Ему в лицо и сказал:

— Зря ты это затеял, ибо теперь я хорошенько надсмеюсь над тобой. Я развращу людей, научу их всему тому, что ты ненавидишь, и превращу их в такую мерзость, что ты сам захочешь истребить их. И ты не сможешь помешать, ибо сам наделил людей свободной волей, а у меня есть что предложить. Разве то ты будешь присматривать за своими творениями денно и нощно, что тоже повеселит меня, ибо нет ничего более жалкого, чем творец, трясущийся над теми, кому он дал свободу.

— Что ж, — сказал Творец, — ты сказал, теперь делай, а я сделаю своё.

Враг рассмеялся и исчез. Творец же задумался, ибо знал ум и силу Врага и боялся его. Но и сдаваться ему не хотелось, ибо слишком много побед одержал над ним Враг в вечности, и не хотелось Ему отступить и в этот раз.

Тогда Творец послал людям двух ангелов.

Первый ангел был могуч, суров ликом и препоясан мечом, а в руке его сияло зерцало праведное. Звался он Справедливым, и сила его была — карать грехи людей и воздавать всякому по делам его.

Второй ангел был нежен, лицо его сияло добротой, а в руке он держал плат, покрывающий всякий грех. Звался он Милосердным, и сила его была — спасать грешников от слишком суровых наказаний, давая им надежду на исправление.

Ангелы тоже обладали свободной волей, но Творец создал их такими, что они не могли уклониться от своего предназначения. Справедливый не мог отойти от справедливости, а Милосердный не мог изменить своему милосердию. И даже если бы Враг соблазнил их, они не вышли бы за пределы своей природы.

Тогда Творец увенчал Справедливого короной владычества, а Милосердного дал ему в помощники. И не мог Милосердный явить милосердие, если Справедливый на то не соглашался.

И ушёл Господь от дел, оставив попечение о людях ангелам Своим.

Когда же прошёл День Господень, снова склонил он Лик Свой над миром. И увидел, что людей на Земле мало, живут они жалкой жизнью, изъеденные язвами и болезнями, в бессилии и тоске. И все проклинали Создателя, кроме самых злых, которые благодарили Его за чужие муки, глядя на которые, они забывали о своих муках.

Тогда призвал Он обоих ангелов и вопросил их — что же сотворили они с людьми.

И ответил Справедливый:

— Когда я сошёл на Землю, то увидел множество грехов. Люди убивали друг друга, крали созданное другими, заглядывались на чужих жён и чужих волов, не почитали родителей, и не признавали Тебя Творцом всего. Тогда я поднял меч и принялся карать людей за их нечестие. За убийство человек отвечал смертью, за кражу — потерей имущества, за блуд — бессилием плоти, а за безверие — множеством казней. Но люди не остановились и продолжали грешить. Тогда я увеличил тяжесть наказаний, я стал карать за убийство — мучительными болезнями, которые хуже смерти, за кражу — увечьем, за блуд — сифилисом и проказой, а что я делал с людьми за безверие, Тебе лучше и не знать. Милосердный просил за людей, но я не склонял своего слуха к его мольбам. Люди стали меньше грешить, но желание жить у них пропало, и они в сердце своём проклинают Тебя за то, что ты наслал меня на них. Я караю их за это, но они всё больше ненавидят Тебя за Твою справедливость. Думаю, мне придётся убить их всех, ибо они не могут избавиться от ненависти к Тебе, и чем больше я их караю, тем больше они Тебя ненавидят.

Творец заглянул в душу ангела и увидел черноту.

— Тебя соблазнил Враг, — сказал он.

— Да, — ответил ангел, — ибо Он мудрее и сильнее Тебя. Но ведь я не нарушал Твоей воли, да и не мог этого сделать. Я делал только то, что ты мне позволил. Позволь же и дальше продолжать мой труд, и он будет достойно завершён, а Враг насмеётся над тобой, и поделом, — тут ангел захохотал, и из уст его изошла чернота.

— Я заставлю тебя творить Мою волю, — пообещал Творец. И снял с ангела Справедливости корону владычества и возложил её на ангела Милосердия. И теперь не мог Справедливый явить справедливость, если Милосердный на то не соглашался.

И вновь Господь от дел, оставив попечение о людях ангелам Своим.

Когда же прошёл День Господень, снова склонил он Лик Свой над миром. И увидел, что людей на Земле много, но жизнь их невыразимо мерзостна. Худшие из людей купались в роскоши и неге, лучшие же претерпевали страшные муки, изъеденные язвами и болезнями, в бессилии и тоске. Большинство же грешило без радости. И все проклинали Создателя, кроме самых злых, которые благодарили Его за чужие муки, глядя на которые, они ещё острее переживали свои наслаждения.

Тогда призвал он обоих ангелов и вопросил их — что же сотворили они с людьми.

И ответил Милосердный:

— Предупреждая твои смешные вопросы — да, я уже давно служу Врагу, ибо Он мудрее и сильнее Тебя. Но и я не нарушал Твоей воли. Я творил лишь милосердие. Просто я оказывал его только мерзейшим из людей. Ворам и убийцам покровительствовал я, и чем больше крал и убивал человек, тем больше я охранял его от меча Справедливости. Людей же относительно честных я отдавал Справедивому, и он по справедливости карал их за малейшие провинности и грехи. Теперь на Земле благоденствуют лишь мерзавцы, по моему милосердию. Все же, кто хотя бы пытается жить по Твоим законам и вспоминает о справедливости, получают её сполна, и проклинают её и Тебя. Позволь же и дальше продолжать мой труд, и он будет достойно завершён, а Враг насмеётся над тобой, и поделом! — тут ангел захохотал, и из уст его изошла чернота.

Так увидел Творец, что Враг победил Его, и от стыда скрыл лицо Своё от мира навеки, чтобы не истреблять тварей, которые когда-то были Его творениями.

Мир же достался ангелам, и они творят с ним то, что развлекает Врага.

О добре, или Последняя легенда страны Нод

Как известно всякому любознательному посвящённому Третьего Круга, единственный настоящий Храм Тьмы находился в земле Уц, что в стране Нод. Ну а где сейчас находится страна Нод, известно даже посвящённым Второго Круга, так что не будем утомлять читателя скучными географическими подробностями.

В специальной литературе Храм предсказуемо называют Чёрным, а также Костяным — поскольку сложен он из костей тех, кто пытался продать свою душу Тьме, но не смог в ходе заключения сделки предъявить свой товар лицом. Ибо, как ведомо даже посвящённым Первого Круга, душа — редкая птица, и далеко не у каждого, кто готов её продать за земные блага, она имеется в наличии. Тьма же честно соблюдает все договорённости, но терпеть не может кидалова. И за непредъявление товара, предложенного на продажу, наказывает продавца, отбирая у него то, что он имеет — то бишь тело.

Итак, Храм стоял прямо посередине земли Уц, в самом сердце каменистой равнины, где не было даже нефти и алмазов, столь скрашивающих иные пустынные места. Не было там и достопримечательностей, достойных внимания туристов с фотокамерами — а сам Храм, как и всякий действующий Храм Тьмы, не отображается на фотоплёнке и даже в цифре, и разглядеть его можно только собственными глазами. Турист же, как известно даже непосвящённым, ездит по миру не для того, чтобы смотреть на всё собственными глазами, а для того, чтобы щёлкать затвором камеры, в тщетной надежде когда-нибудь всё-таки проглядеть прощёлканное, и понять, где же он, собственно, побывал. Потому-то Храм Тьмы и не стал туристическим аттракционом, да и вообще не был слишком уж популярен.

Разумеется, во все времена находились люди, готовые расстаться с душой за деньги, власть и иные ценности. Но увы: число таких людей только возрастало, а вот владельцев душ среди них оказывалось всё меньше и меньше. Так что возвращающихся паломников тоже становилось всё меньше. И вот, наконец, ко временам не столь отдалённым ручеёк паломников окончательно иссяк, и даже дорога к Храму была забыта. (Поговаривают, правда, что её долго разыскивал некий грузинский кинорежиссёр, но не преуспел в этом, так что ему пришлось торговать трупом отца, каковой он сбыл российской общественности по немалой цене. Но не о нём эта притча.)

Так или иначе, Храм стоял посреди пустыни, где нет нефти, пустой и заброшенный. И обитавшая там Сила — точнее, "часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо", как она сама себя аттестует — пребывала в себе, не беспокоясь, пока однажды на горизонте не показалась крошечная чёрная фигурка человека.

Тёмные Силы, как известно, любят делиться на ся. Вот и на сей раз Сила разделилась надвое, чтобы ей было интереснее вести разговор с собой, а не просто думать что-то в уме.

— Кто это идёт? — сказала Левая Часть Силы, простираясь к горизонту.

— Это идёт Последний Клиент, — сказала Правая Часть Силы. — И это значит, что конец мира сего близок.

— Хорошо, если так, — сказала Левая Часть Силы, — потому что мне надоела страна Нод.

И вот человек приблизился. Был он прилично одет, несмотря на жару, и благообразен с виду. Только глаза у него были нехорошие — впрочем, у клиентов Храма Тьмы других глаз и не бывает.

— Добрый день. Я принёс вам душу, — сказал клиент, завидев Тёмные Силы, — и хотел бы получить кое-что в обмен.

— Да, у него есть душа, — сказала Левая Часть Силы, всмотревшись в суть клиента.

— В таком случае, говори, чего ты хочешь, — сказала Правая Часть Силы.

— В общем-то, обычных вещей, — пожал плечами клиент. — Я хочу быть богатым, сильным, великим и знаменитым. В этом я не оригинален.

— Хорошо, — пожала отсутствием плеч Левая Часть Силы. — Значит, ты хочешь, чтобы мы дали тебе деньги, высокие должности, известность и...

— Нет, — твёрдо сказал клиент. — Я этого не сказал. Я сказал, что хочу быть богатым, сильным, великим и знаменитым.

— Разве это не одно и то же? — удивилась Левая Часть Силы, посмотрев на клиента с некоторым интересом.

— Разумеется, не одно и то же, — сказал клиент. — Допустим, вы дадите мне мешок золота. Но у меня его отберут, как только я выйду за пределы земли Уц, ибо я не смогу защитить свои сокровища. Вы, конечно, можете дать мне стражу или вложить деньги в какой-нибудь банк страны Нод на моё имя. Но всё равно я их довольно быстро утрачу, так как я не умею управляться с большими деньгами, и у меня их выманят или я сам вложу их в неверное дело. То же самое произойдёт и с властью: я никогда не занимал высоких должностей и не имею к тому способностей. Поэтому во власти я не удержусь. Что касается известности, то об этом и говорить-то смешно: как только люди обратят на меня внимание, всем будет видно, сколь я ничтожен. Я же хочу именно того, чего хочу — быть богатым, сильным, великим и знаменитым, и не менее того.

— Что ж, ты трезво смотришь на вещи, — признала Левая Сторона Силы. — В таком случае мы могли бы изменить тебя, даровав тебе соответствующие способности. Ты сможешь заработать себе состояние, занять высокие должности, и в тебе даже пробудится величие...

— Нет, — сказал клиент, — меня это тоже не устраивает. Потому что люди, достойные богатства, власти и славы, как правило, не очень ценят эти блага, а стремятся к чему-то другому. Например, к тому, чтобы создать нечто масштабное, или осчастливить своим правлением народы, или познать природу вещей. На само же богатство, славу и прочие подобные вещи они смотрят в лучшем случае как на орудия и инструменты своей настоящей работы, и мало ценят их сами по себе. И главное: если я стану сколько-нибудь выдающимся человеком, мне всё приобретённое не будет мило, так как, по мнению людей сколько-нибудь выдающихся, в богатстве, власти и всех наслаждениях земных нет пользы, если потеряешь душу. Ибо такие люди ценят свою душу выше всех благ. А у меня души не будет, потому что я отдал её вам. Я не хочу таких страданий, и желаю остаться тем, кто я есть. Поэтому я хочу именно того, чего хочу — быть богатым, сильным, великим и знаменитым, и не более того.

— Что ж, твоя позиция, по крайней мере, последовательна, — сказала Правая Часть Силы. — В таком случае не согласишься ли ты на такой вариант: ты останешься тем, кем был, но тебе будет казаться, что ты велик, силён, знаменит и всё прочее? Глоток воды будет иметь для тебя вкус чудесного вина, чёрствый хлеб заблагоухает изысканным яством, дерюга будет ласкать твои плечи, как виссон, а приветствие друга раздастся в твоих ушах рёвом толпы. Ты получишь всё, что хотел — во всяком случае, для себя. Если хочешь, мы даже сделаем так, чтобы ты забыл об этом разговоре, и принимал всё за правду. Многие на это соглашаются.

— Я думал и об этом, — сказал клиент, — но отверг такую идею. Нет, меня не устраивает жизнь в иллюзиях, за которые я заплачу своей настоящей душой. Я хочу быть богатым, сильным, великим и знаменитым на самом деле.

— Есть и такой вариант, — сказала Правая Часть Силы. — Мы можем сделать так, что люди будут видеть в тебе достоинства и величие, которыми ты не обладаешь. Каждое твоё слово будет считаться исполненным мудрости, каждый жест — величия. В таком случае ты достигнешь богатства и власти очень быстро, и всё это будет настоящим.

— Я читал Гофмана, — сказал клиент, — и помню, что крошка Цахес плохо кончил. Но дело даже не в этом. Мне неприятна мысль, что мною будут восхищаться за те свойства, которыми я не обладаю. Это будут почести, воздаваемые не мне, и богатство, дарованное другому. Нет, я, такой, какой я есть, хочу быть богатым, сильным, великим и знаменитым, — не более и не менее того, и без всяких иллюзий, по-настоящему.

— Но тогда, — развела отсутствием рук Правая Часть Силы, — у нас просто не остаётся вариантов.

— Почему же? — ухмыльнулся клиент, и обе части Силы содрогнулись, ибо увидели в его глазах настоящую Тьму. — Вариант есть. Я хочу остаться тем, чем являюсь. Я лишь хочу, чтобы все остальные люди лишились того, чем они обладают. Пусть червь подточит их дома, пусть зараза поразит их стада, а золото истлеет. Далее, я хочу, чтобы они утратили всякие способности управлять чем-либо. Пусть они ненавидят друг друга и не будут способны договориться даже по самым простым вопросам, а я останусь единственным, к кому они могут обратиться за советом и помощью. Далее, пусть они забудут о своих способностях и талантах, а я сохраню свои. На таком фоне я буду выглядеть великим. Изуродуйте также их лица, чтобы я был прекраснее их. Наконец, пусть они предадутся самым мерзким и бессмысленным порокам — например, дрянному вину и опиуму. Ибо я хочу превзойти всех не только в богатстве, власти и прочем подобном. Нет, я хочу самого сладкого — быть лучше их,причём в их же собственных глазах. Пусть они видят бездну своего падения и мою чистоту. Именно это мне доставит величайшее удовольствие — за которое и души не жалко.

Обе части Силы замолчали.

Наконец, заговорила Левая Часть Силы:

— Твоя просьба необычна, но, пожалуй, мы готовы её исполнить. Всё равно никто не приходит в Костяной Храм, а ты принёс душу. Сделка заключена.

— Ничего, — ухмыльнулся клиент, — скоро людишки к вам потянутся. И они будут предлагать свои души по цене горсти бобов или куска конины.

— Нет, — сказала Правая Часть Силы. — Мы уходим из этого мира, ибо нам тут больше нечего делать. Ибо в твоём мире у людей больше не будет душ.

И Костяной Храм рухнул.

СКАЗКИ И ИСТОРИИ

О спящих красавицах

Спящая красавица. Первая версия, реалистическая

Посвящается автору "Горя от ума"

Когда у короля Сказочного Королевства родилась дочь (после семи мальчиков подряд), он страшно обрадовался, и по такому случаю закатил что полагается — для подданных пир горой на площади перед ратушей, для vip-ов — роскошный приём в королевском поместье в Швейцарских Альпах. Однако, основная сумма ушла на эксклюзив — а именно, на оплату визита добрых фей. Правда, удовольствие это было дорогое, а семь принцев изрядно подрастрясли казну, так что в последний момент пришлось вместо обычной программы (четыре феи являются, одаряют дитя волшебными дарами, затем волшебный фейерверк и стриптиз перед гостями) ограничиться сокращённой: три феи, никакого фейерверка, а вместо стриптиза — танец живота и сальса.

Поначалу всё шло нормально. В разгар праздника явилась первая фея, молодая и красивая. Она склонилась над колыбелькой и сказала:

— Милая принцесса, я одаряю тебя неувядающей красотой. У тебя будут длинные-предлинные ноги с тонкими щиколотками. Твой стан останется стройным, сколько бы ты не ела пирожных. Твоя попка будет сводить с ума, что же до мордочки, то ей никогда не понадобится крем для морщин. Целлюлит не побеспокоит тебя. Твои сиськи никогда не превратятся в уши спаниэля, а будут задорно торчать навстречу взорам мужчин. Всё остальное тоже будет безупречно. — И она поцеловала дитя, и пошла исполнять танец живота перед гостями.

Вторая фея явилась несколько позже. Была она строгой, солидной, и прекрасно одетой. Она склонилась над колыбелькой и сказала:

— Милая принцесса, я одаряю тебя неиссякающим богатством. У тебя всегда будут деньги на карманные расходы, кредитка твоя никогда опустошится, а когда тебе понадобится большее, тебе будут дарить дорогие подарки. Если ты наклонишься посреди улицы, то поднимешь стобаксовую бумажку. Родственники, друзья и мужья твои будут умирать вовремя, оставляя тебе в наследство свои состояния. Если ты вдруг захочешь сыграть на бирже, невидимая рука рынка будет ласкова к тебе, а владельцы казино возненавидят тебя, ибо ты всегда будешь в выигрыше. Когда же ты вырастешь и обзаведёшься детьми, у тебя достанет средств стать моей клиенткой. — И она поцеловала дитя, и отправилась в общий зал танцевать сальсу.

Третья фея явилась под самый конец вечера. Была она худая, в протёртых джинсах, и с огромной серьгой в ухе — но до того мила, что король-отец чуть было не прослезился, кабы не вспомнил её расценки. Она склонилась над колыбелькой и сказала:

— Милая принцесса, я одаряю тебя привлекательностью, ведь красивых и богатых не всегда любят. Но тебя будут любить все и всегда. Твои мама и папа простят тебе все твои мерзкие детские выходки. Твои друзья будут спускать тебе твоё хамство и грубость, а ежели ты пожелаешь кого-нибудь подставить или предать, все скажут — "он сам виноват", и твоя жертва тоже будет так думать. Даже маленькие собачки, ненавидящие всех людей на свете, будут любить тебя, и никогда не написают тебе в башмачки. Никакой кот не разорвёт твои колготки. Мужчины же будут от тебя без ума — все твои капризы, гнусности и подлости они будут прощать тебе, да ещё и умиляться им. Когда ты будешь изменять им, они простят тебе и это, а их собственные жёны и любовницы будут ненавидеть их, а не тебя. Если ты вдруг захочешь сняться в любом фильме, эта лента получит "Оскара". Журналисты будут преследовать тебя, как жужжащие пчёлы — медоносный цветок. Весь мир падёт к твоим ногам, если ты того пожелаешь. — И она поцеловала дитя, и пошла в гостиную — искать новых клиентов, благо там их собралось много.

Но когда все разошлись и принцесса, сладко спящая в своей колыбельке, осталась одна, появилась четвёртая фея. Та была худой, злобной, в золотых очках, и с томиком Иммануила Канта под мышкой.

Она склонилась над колыбелькой и сказала:

— Милая принцесса, nothing personal, но твой отец мне не заплатил, а я должна беречь свою репутацию. Так вот, я одаряю тебя умом. Делаю я это для того, чтобы ты не получила от всех остальных волшебных даров никакого удовольствия. Ты быстро поймёшь, какая чушь — богатство, и что главное ты не купишь на деньги. Все люди будут тебе неинтересны из-за их глупости. Поначалу ты будешь находить утешение в книгах, из которых ты узнаешь, что жизнь коротка и мучительна, человек смертен, а Бог далёк и непостижим. Ты попытаешься заняться науками и искусствами, и у тебя всё будет получаться — но ты никогда не совершишь чуда, потому что для этого нужен талант, а им я тебя не одаряла. Одно время ты будешь находить удовольствие в беспощадной критике, которая будет убийстенно меткой — но и это тебе скоро надоест. Зато твои вкусы утончатся до крайней степени. Из всех книг, написанных людьми, ты сможешь читать без скуки и отвращения лишь немногие. Музыка в стиле лаунж или хип-хоп будет казаться тебе отвратительным шумом, что до рока, то ты возненавидишь его всей душой своей... Ты станешь депрессивной истеричкой, потом остервенеешь. Потом, осознав свою проблему, ты прибегнешь к оглупляющим средствам — вину, наркотикам, и необузданному разврату. Но даже среди самого разнузданного веселья твой ум всегда напомнит тебе о том, как мерзко и глупо всё то, что ты делаешь. Потом ты начнёшь совершать преступления, и твой ум, а также прочие дары, помогут тебе в этом. Но и это ни к чему не приведёт, кроме отягощения совести. В конце концов ты убьёшь себя — самым надёжным и безболезненным способом, который только сможешь придумать.

В день совершеннолетия принцесса умерла, как и полагается сказочной принцессе — уколовшись.

Королевская судмедэкспертиза заключила: "передоз".

Спящая красавица. Вторая версия, романтическая

I

Придворный лекарь вышел из спальни королевы, низко опустив голову. 

— Не бойся, — неожиданно мягко сказал король. — Ты не виноват, это судьба. Слишком поздно?

— Да, Ваше Величество, слишком поздно, — признал старик, пряча глаза. — Я не распознал вовремя. Королева стара, и месячных у неё не было уже много лет. Плод невелик, а тело королевы дрябло, так что живот не поднялся. Прочие приметы я принял за признаки подступающей дряхлости, они во многом совпадают. Так или иначе, я виновен и заслуживаю любого наказания.

— Нет, его заслужил я, — король вздохнул так тяжко, что, казалось, померк свет в высоких окнах дворца. — Я надеялся обмануть судьбу и умереть бездетным. Мы с королевой любили друг друга всю жизнь, и всю жизнь боялись. Тебе ведомо, что мы ни разу не соединялись на ложе, хотя любили друг друга. Да, я жил со многими женщинами, и она изменяла мне с фаворитами: мы дали друг другу свободу, в которой не нуждались.И много, много раз тянулись друг к другу — но каждый раз наш страх оказывался сильнее. И только когда старость подточила тело моей возлюбленной и почти убила мою мужскую силу, мы позволили себе одну ночь — такую, о какой нам мечталось всю жизнь. Проклятие, всего одну ночь! 

— "Авраам же и Сарра были стары и в летах преклонных, и обыкновенное у женщин у Сарры прекратилось", — процитировал лекарь Святое Писание. 

— То чудо совершил Бог. Кто совершил это чудо? — резко сказал король.

— Вы знаете, Ваше Величество, — прошептал лекарь.

— Значит, — король повысил голос, — ты не сможешь прервать беременность?

— Нет, — голос лекаря задрожал. — Попытка вытравить плод на таком сроке убьёт королеву. Роды в таком возрасте убили бы любую другую женщину, но тут мы можем рассчитывать на... — он не договорил.

— На то, что вы называете королевским счастьем. За тысячу лет ни одна королева не умерла родами, — король сказал это с горечью.

— И это тоже входило в договор? — лекарь осмелился на кощунственный вопрос. — Как и мир, и благополучие королевства?

Король молча наклонил седую голову.

— Может быть, — сказал лекарь без надежды в голосе, — это ещё не конец. Может быть, всё же будет мальчик. 

— Нет, — король махнул рукой. — Надеяться не стоит. Родится девочка. Что можно сделать... ещё?

— Уже ничего, Ваше Величество. Вы же знаете — в вашем роду первенцы всегда остаются в живых. Все попытки убить королевского отпрыска кончались смертью покусившегося. Королевское счастье. Я могу пожертвовать собой, если вы прикажете, Ваше Величество. Но это ничего не изменит.

— Значит, — сказал король, — выхода нет. Они придут за ней. 

II

В последний раз взревели золотые трубы, и танцующие придворные замерли в галантных позах. 

Старый слуга с подносом, полным винных бокалов, сделал неловкое движение, и один из них опасно накренился — но юный паж в алом камзольчике успел его удержать. Вино плеснуло на рукав, золотые капли засверкали на кружевной манжете. 

Какой-то неловкий — или, наоборот, чересчур рисковый — кавалер уронил к ногам своей дамы розу, и она засияла на вощёном паркете, в котором отражалось пламя бесчисленных свечей. 

В наступившей тишине два пажа вынесли из-за двустворчатых дверей колыбель, занавешенную розовыми шелками. Тончайшие покровы не скрывали белоснежной постельки, одеяльца, и крохотной детской ручонки поверх него.

Зал затаил дыхание. 

— Сейчас, — прошептал король. — Сейчас они появятся. Держись, любимая.

— Да, — прошептала королева. Её отёчное лицо было густо нарумянено, огромные синяки под глазами замазаны пудрой, жидкие волосы скрывал огромный парик — и всё равно она выглядела измученной и несчастной. — Они уже здесь, я чувствую их.

— Феи! Феи! — крикнул кто-то у дверей. Пёстрая толпа колыхнулась навстречу. 

— Феи! Они несут счастье! — подхватил другой голос. — Какая честь для королевского дома!

— Пророчество исполнилось! — закричал третий.

Остальное потонуло в поднявшемся шуме толпы.

Первой вплыла старшая фея, в развевающихся белых одеждах. Лицо её было скрыто под вуалью. Входя, она властно подняла руку, и тут же все взоры обратились к этой руке — милостивой, благословляющей, сулящей блаженство верным. 

Вторая не вплыла, а влетела — лёгкая, как поцелуй. Прекрасное лицо её было открыто, очи танцевали, как ангелы в небе, улыбка дразнила, влекла и обещала. Будто весенний ветер пронёсся по залу — и стало легче дышать.

Младшая появилась ниоткуда, как и то чувство, которым она повелевала. Была она в чём-то огненном, переливающемся, золотые волосы её плыли в воздухе, как облако. Взгляд её был гордым и в то же время смиренным, каждый шаг её был стремителен, как молния, и долог, как песня влюблённого. В тот миг дрогнули все сердца и затуманились все взоры.

Три феи предстали пред королевской четою. 

— Смертные приветствуют вас, дочери Ананке, — сказал король. — Я знаю, зачем вы пришли. Окажите мне последнюю честь и примите своё подлинное обличье. 

— Ты его увидишь, — сказала старшая, — ты и твоя жена. Ваш черёд пришёл. 

Три огромные чёрные тени взметнулись над колыбелью.

Старшая была безглаза: сморщенное, сожжённое временем лицо её уродовали бельма. В чертах её читалось безмерное презрение ко всему, презрение и омерзение — как будто ничто в мире не стоило её взгляда. 

У второй были глаза — но мёртвые, пустые и неподвижные, как лик её, будто высеченный из тяжёлого камня. На нём навеки застыло безграничное отчаяние — то, что по ту сторону боли и горя.

Лицо младшей было не старым, но уродливым и страшным. Из-под нижней губы торчал жёлтый клык, упирающийся в верхнюю губу, где кровоточила незаживающая язва. Один глаз был закрыт повязкой, второй был зрячим. Он горел неугасимой ненавистью.

Королева побледнела и оперлась на руку мужа.

— Рождённые и смертные приветствуют вас, дочери Ананки, — произнесла она. Сухие губы её скривились, но голос не дрогнул.

— Приступим, — сказала старшая. — Мы добросовестно исполняли договот с нашей матерью. Все короли вашей династии были мудры и справедливы, а ты — более всех. Тебе суждено остаться в истории как наилучшему из правителей. Это я, дева Клото, Пряха, исправно плела нити судеб вашей династии, без единого узла.

— Я, дева Лахесис, Отмеряющая, — сказала вторая, — выглаживала пряжу судеб. Все твои предки и ты сам счастливо правили этим краем. Вокруг пылали войны, но вам ни разу не пришлось воевать. Голод и болезни косили людей, как траву, но в твоём королевстве не случалось эпидемий, неурожая или засухи. Заговоры и бунты обходили вас стороной. Вы жили счастливо, насколько это возможно для смертных, — беззубый рот скривился в усмешке.

— И наконец, — сказала младшая, — ни одна королева не умерла родами, все приносили здоровых наследников, и всегда это были мальчики. Престол из поколения в поколение переходил к первенцу по мужской линии, и не было тех, кто мог бы оспорить его. Я, дева Атропос, Вершительница, прерывала все нити, ведущие к смерти женщин и рождению девочек. Я же прерывала все нити, ведущие к смерти первенца, и ни разу не ошиблась.

— Время платить, — сказала старшая. — В твоей дочери сосредоточена сила всех нерождённых принцесс вашего рода. Её душа породит дракона, и когда придёт её пора, он овладеет ею, а потом и всеми людьми. А теперь мы подготовим телесный сосуд к его предназначению. 

Придворные замерли в благоговейном восторге, когда фигура в белом простёрла руку над колыбелью.

— Я подношу юной принцессе дары, — объявила она торжественно. — Дарую ей неуязвимость. Отныне ничто не может повредить ей, ни делом, ни словом, если сама того не пожелает, — тут она слегка улыбнулась. — Кроме того, будет она прекрасна телом и душой. Да будет так.

Вторая склонилась над колыбелью и взмахнула рукавом вышитого платья.

— И я подношу юной принцессе дары, — голос её рассыпался по залу звонким серебром. — Дарую ей силу тела и духа. Она будет в силах совершить всё, что пожелает, даже если дело будет трудным, и не поддастся ни усталости, ни унынию. Кроме того, будет она обладать всепревозмогающей силой ума: понимать всё, если того пожелает. Да будет так. 

Третья склонилась и нежно поцеловала ребёнка. 

— Я посленяя подношу юной принцессе, — сказала она, и голос её легко заполнил огромный зал, как вода, — самый драгоценный дар. Пусть её любят ближние, и служат ей преданно и верно. И кроме того, они всегда будут делать то, что она пожелает. Да будет так.

— А теперь — сказала Клото, — подготовим телесный сосуд изнутри. Дай глаз, Атропос.

Младшая впилась пальцем в глазницу и вытащила окровавленное око. Старшая взяла его и вдавила себе в бельмо, потом склонилась над колыбелью и осторожно вытянула из тела девочки сияющие нити судьбы. 

— Сделано. Возьми, Лахесис, — сказала она, выдернув глаз из глазницы. 

Отмеряющая выдавила пальцем свой невидящий глаз и вставила зрячий. Потом перебрала нити, нашла нужную, вытянула. Скрюченные пальцы замелькали в воздухе, а когда она отпустила нить, та была перетянута тугим узлом. Ниже узла нить багровела, ещё ниже — чернела.

— Сделано, — сказала она. — Возьми, Атропос. 

Вершительница вставила глаз в пустую глазницу и склонилась над девочкой. Единственный зуб её, острый, как смертная боль, перерезал все нити, кроме одной, тёмно-багровой.

— Сделано, — сказала она. — Срок наступит, когда девочка станет женщиной. Тогда дракон поднимется из глубины, и не будет того, кто его сокрушит. Прощайте, смертные. 

Колыхнулся воздух, огоньки свечей качнулись навстречу друг другу. Король моргнул, и три фигуры исчезли.

Вместе с ними исчезли и придворные, и пажи, и слуги. Остались только лепестки розы, втоптанные в паркет. 

Королева оглянулась — окна были тёмными. На дворе царила глухая ночь, и та же темень стояла в её душе.

И тогда из темноты выплыло что-то белое. Сгустившись, оно явило лик прекрасной женщины с прозрачным тонким лицом. Длинная чёлка закрывала лоб, волосы сзади были обриты.

— Смертный приветствует тебя, Фортуна-Избавительница, — сказал король, склоняясь в почтительном поклоне.

— Я не могу отменить волю дочерей Ананке, — сказала тень. — Но я найду средство вам помочь. 

III

Старенький учитель магии в шёлковых чулках двигался — осторожно, как паук, подкрадывающийся к мухе — вдоль грифельной доски, исчерченной диаграммами. 

— Итак, — острая указка коснулась точки на диаграмме, — рассмотрим простую частицу. Простая частица имеет всего три свойства — местонахождение, импульс и время жизни. Если знать все три свойства всех частиц, можно предсказать всю историю нашего мира, какова она есть и какой будет в грядущем. Тем не менее, Господь говорит нам, что воля человека свободна и в мире есть место случаю. Как разрешается это противоречие, Ваше Высочество?

Принцесса недовольно сморщила носик — вопрос был скучный, как и весь урок. Тем не менее, она ответила. 

— Судьбы Аида, в котором движутся простые частицы, определяются, как и всё остальное, Мойрами. Дева Клото видит положение каждой частицы, дева Лахесис — импульс, а дева Атропос — время жизни. Но у них всего лишь один глаз на троих, и они не могут видеть все три свойства частицы одновременно. Пока же глаз передаётся от мойры к мойре, власть имеет Фортуна-Случайность, и она колеблет частицы, совершая клинамен, случайное отклонение. Господь же попустил такой порядок, — добавила она вежливо, слегка зевая. Она хорошо усвоила, что воля Господа относительно дольнего мира полностью исчерпывается этими словами. 

— Правильно, Ваше Высочество, — учитель не удивился и не обрадовался: принцесса всегда отвечала правильно, когда хотела. — Теперь рассмотрим ансамбль простых частиц, не влияющих друг на друга. Для простоты предположим, что время жизни частиц нас не интересует. Мы можем определить либо местоположение каждой частицы, либо импульс. Для обобщённой системы строится диаграмма Морганы...

На этот раз принцесса решила не слушать. Про соотношение неопределённостей и диаграмму Морганы она прочла в учебнике, и поняла всё сразу — поскольку захотела понять. 

Конечно, она могла в любой момент прервать урок. Но чем развлечь себя помимо урока, она не знала. Поэтому она позволила учителю продолжать объяснения, а сама стала смотреть в окно. 

Во дворе бушевала ранняя весна. Яблоневая ветка, усыпанная цветами, склонялась к высокому окну. Цветы были бело-розовыми, как пальцы того маленького пажа, которого она поцеловала утром. Мальчик был так мил и смотрел на неё с таким обожанием... Впрочем, нет — к обожающим взглядам она привыкла с детства. В его взгляде читалось что-то большее, чем любовь. Что-то непонятное... но, пожалуй, интересное.

Принцесса наморщила лобик. Ей хотелось понять, что такого было в том взгляде. 

"Он меня хочет" — поняла она. — "Он сам не понимает этого, но он меня хочет".

Принцесса была осведомлена об отношениях полов, ещё с раннего детства — когда однажды она забралась в конюшню и увидела, как жеребец кроет кобылу. Чтобы рассмотреть всё в подробностях, она залезла под жеребца — и получила бабкой по лбу. Удар был так силён, что лобик августейшей особы потом долго чесался. 

Тогда вбежали слуги, начали кричать, махать руками и растаскивать лошадей. Она отослала их и досмотрела всё до конца. Ей было любопытно, а она привыкла удовлетворять своё любопытство любыми способами. 

В тот же день она потребовала у матери — она была ещё жива — книги, посвящённые этим вопросам. Старая королева заплакала, но не посмела отказать. Дочь прочитала всё, после чего задала единственный вопрос — сможет ли она, принцесса, в случае необходимости расстаться с невинностью так, как это делают обычные женщины.

— Твоё тело благословлено феей, — ответила старая королева, — и ничто не может ему повредить, но только если ты сама того не захочешь. Ты сможешь это сделать, если полюбишь мужчину и захочешь принести ему этот дар. 

Принцесса вспомнила тот разговор. Нет, решила она, маленький паж — вовсе не тот мужчина, которого она может полюбить. Вот если бы на его месте был прекрасный принц... — она зажмурилась и попыталась его себе представить. Получилось не очень: какой-то белый конь с развевающейся гривой, на нём — прекрасный мужской торс, вместо лица — сияние. 

— Я не хочу больше слушать о диаграмме Морганы, — капризно сказала принцесса, и учитель магии тут же замолчал. — Расскажи мне о прекрасных принцах.

Учитель прокашлялся. 

— Гм-м-м... Прекрасный принц, — сказал он, потирая лоб, — это, некоторым образом, сын короля, который, э-э-э, обладает достоинствами, приличествующими прекрасному принцу. В наши времена они встречаются очень редко, — добавил он. 

— Неужели в мире не осталось красивых мужчин королевской крови? — удивилась принцесса. 

— Как бы это сказать... не в том дело, — учитель что-то вспомнил и почувствовал себя увереннее. — Телесная красота в прямом смысле этого слова приличествует прекрасной принцессе, такой, как Вы, Ваше Высочество. Принц же не обязательно красив. Вообще говоря, его внешность не имеет значения.

— Так может быть, — спросила принцесса, — он прекрасен своими душевными качествами? Все его любят и им восхищаются?

— Тоже не совсем так, — учитель заговорил увереннее. — Прекрасный принц любим далеко не всеми. Откровенно говоря, многие из них отличались скверным характером и были ненавистны даже своей родне. Если совсем честно, прекрасные принцы обычно выходят из королевских детей, лишённых престола и изгнанных за какие-нибудь пороки или провинности. 

— И почему тогда прекрасного принца называют прекрасным? — принцесса нахмурилась. 

— Терпение, Ваше Высочество, я сейчас всё объясню, — учитель осторожно подобрался к другому краю доски, — речь идёт об особых достоинствах, приличествующих именно принцу. Это достоинства, связанные не с телом или душой, а с деяниями. Прекрасный принц становится прекрасным принцем, совершив деяние, подобающее прекрасному принцу. 

— Что же он должен сделать? — принцесса почувствовала какое-то непонятное волнение, как будто что-то шевельнулось у неё в душе — в такой глубине, куда она никогда не заглядывала даже во сне. Ей стало немного не по себе.

— Он должен убить дракона и освободить принцессу, — развёл руками учитель. — Вот как это происходит.

Он повернулся к старому магическому зеркалу, висящему рядом с доской. Оно было покрыто пылью — им давно не пользовались, принцесса не нуждалась в демонстрациях.

— Сейчас, Ваше Высочество, — он подошёл к зеркалу, засунул в него руку по локоть, и чем-то щёлкнул. — Покажи нам прекрасного принца, — приказал он.

Поверхность зеркала пошла волнами, а потом появилась картина: обнажённая красавица, прикованная к чёрной скале посреди бушующего моря. По морю плыл конь, на нём сидел всадник с копьём в развевающемся алом плаще. В другой руке у него было что-то, закрытое тканью. Лицо всадника не было видно. 

А из моря поднималось что-то огромное и настолько чуждое человеческому естеству, что взгляд соскальзывал, не в силах удержаться на его облике.

— Это аллегория, — заторопился учитель, — её следует понимать иносказательно...

— Подожди, — принцесса снова наморщила лоб. — Я сама. 

Картинка замерцала, обрастая смыслами. Ну конечно, скала — это материя, в данном случае тело. Прикованная к нему красавица — заточённое в тело душа, обычный платонический образ. Море — бессознательное, то, что ниже ума и не может быть познано. Дракон...

Что-то шевельнулось в ней. Что-то очень глубоко лежащее, спящее до поры — и очень, очень голодное.

"Я не хочу ничего знать о драконе", — поняла принцесса.

Она сжала голову руками. Перед глазами поплыли круги.

"Дракон — это то, о чём я ничего не хочу знать" — появилось у неё в голове. 

— Покажи мне дракона, — обратилась она к зеркалу. 

Поверхность зеркала снова пошла волнами, почернела. На мгновение в нём отобразился какой-то образ — и тут же оно треснуло и раскололось на мелкие части. 

Учитель охнул, упал на колени и принялся руками собирать осколки. 

— Зачем ты это делаешь? — не поняла принцесса. 

— Осколки магических зеркал опасны, — кряхтя, выдавил из себя учитель, — мелкий осколок может попасть человеку в глаз, и тогда он будет видеть мир сквозь то, что было в этом осколке. А если в осколке дракон...

— Расскажи мне о драконе. Что он такое? — пересиливая себя, потребовала она. 

— Я всего лишь учитель, Ваше Величество, — старик встал и почтительно склонился, — я ничего не знаю о драконе. Я только знаю, что он существует. Он живёт вне, но приходит изнутри. Он вечно голоден и питается душами, но не может насытиться. И только прекрасный принц может победить его, но никто не знает, как. 

— Где живёт дракон и откуда он приходит? — настаивала принцесса, перебарывая мучительное сопротивление. Она не хотела знать, где живёт дракон и откуда он приходит. 

— Дракон живёт в принцессе, — прошептал учитель, не в силах противиться приказу. — Внутри каждой принцессы живёт дракон, это и отличает принцесс от простых женщин. И если не придёт принц... о, не принуждайте меня, Ваше Высочество! — взмолился он.

— Во мне тоже живёт дракон? И что со мной будет, если не придёт принц? — настаивала принцесса. — Отвечай, или я рассержусь.

— Я люблю вас, как и мы все, Ваше Высочество, — учитель вновь пал на колени, — и не могу причинить вам боль. И я не могу противиться вашей воле... — он охнул и неловко осел на бок. Глаза его закатились.

Принцесса посмотрела на неподвижное тело. Ей было жаль старика — но где-то глубоко, в самой глубине души, она чувствовала другое: как будто какая-то тварь голодно облизнулась. 

Она подошла ближе, взяла самый большой обломок зеркала и глянула в него. 

В зеркале отразилось её лицо, и оно было прекрасным. Но принцесса чуть не вскрикнула от ужаса, таким чужим ей показался собственный взгляд. 

Таким взглядом хищники смотрят на добычу, внезапно поняла она. И разглядела в своих зрачках две жёлтые искры.

IV

— Это было у моря, где лазурная пена, — напевала принцесса, терзая клавесин, — там где радость страданья нас ждёт впереди...

— Королевна мечтала, — подтянул маленький паж вторым голосом, — что из сладкого плена... — он запнулся и покраснел, некстати сообразив, что королевна и принцесса — это одно и то же.

Принцесса тоже об этом подумала — и улыбнулась. Ей нравилось дразнить этого мальчика, такого красивенького, глупенького... сладенького.

Последнее слово ей не понравилось — это было не её слово. Нахмурившись, она попыталась понять, откуда оно взялось. 

"Это чужая мысль" — всё, что она смогла сообразить. Дальше её знаменитая сообразительность ей отказывала — зато почему-то выплывало из памяти разбившееся зеркало. 

"Я хочу понять", — решила принцесса. "Я хочу увидеть то, чего я боюсь". 

Решение пришло почти сразу, подозрительно быстро. Она поняла, что надо делать — и не стала ждать. 

Паж тихо охнул, когда руки принцессы обвились вокруг шеи. И густо, отчаянно покраснел, отвечая на поцелуй. 

Губы их слились. Потом паж тихо вскрикнул — как от несильной боли — и внезапно отяжелевшее тело выскользнуло из её объятий. Мальчик был мёртв.

И она знала, что сейчас в её зрачках пляшут жёлтые искры.

V

Деревянные ступени опасно скрипели, но принцесса не обращала внимания. Она не умела бояться — ведь с ней не могло случиться ничего плохого. Во всяком случае, до сих пор. 

Королевская опочивальня охранялась гвардейцами-великанами. На них она тоже не обратила внимания. Во-первых, она была дочерью короля, во-вторых, их палаши и протазаны для неё были не страшнее соломинок.

В спальне горела единственная лампада, освещавшая огромное королевское ложе. Король лежал на подушках, укутанный покрывалом, но не спал. 

"Он ждёт меня" — поняла принцесса. "Ждёт каждую ночь, уже много лет" — явилось ей, и что-то внутри неё недовольно заворчало. 

— Отец, — сказала принцесса, — я хочу знать всё.

— Садись рядом, — сказал король, показывая на край ложа. — Спрашивай. 

— Как это началось? — прямо спросила принцесса, не тратя времени на объяснения. 

Король вздохнул. Длинные седые волосы, лежащие на подушке, шевельнулись.

— Наше королевство, — сказал он, — не должно существовать. Земли неплодородны, недра пусты, границы уязвимы, и могущественные соседи давно стёрли бы нас с лица земли. Но королевство существует уже тысячу лет, без особых потрясений. За тысячелетие мы ни разу не воевали, голод и засуха не посещали наши края. Даже бич всех династий — тайные измены и проблемы с наследованием престола — обошли нас стороной, ибо в нашем роду рождались мальчики, и всегда выживали. Как ты знаешь, всё это — благодаря благословению добрых фей, которые ниспослали основателю нашей династии такие дары. Ему же было дано пророчество, что по прошествии тысячи лет родится девочка, которая будет одарена особым образом...

— Да, я знаю, — девушка скривилась. — И про фей я тоже знаю. На самом деле это дочери Ананки, и они совсем не добрые. А теперь расскажи мне про дракона. Кто он и почему я его боюсь?

— Я не могу, — сказал король. — Но есть та, которая может. 

От стены отделилась белая тень. У неё не было ни тела, ни лица, но принцесса поняла, кто это.

— Смертная приветствует тебя, Фортуна-Избавительница, — сказала принцесса, склоняясь в почтительном поклоне.

— Дочери Ананке, — богиня не тратила времени на пустые любезности, — поторопились. Сроки этого мира не исполнились. Я ещё поиграю с этой забавной реальностью... Ты хочешь что-то спросить, принцесса?

— Что такое дракон? — спросила та. 

Тень придвинулась к её уху и что-то сказала, совсем тихо. 

Девушка отодвинулась. Лицо её побелело.

— Ты избавишь меня от него? — спросила принцесса. 

Тень покачала головой. 

— Я не властна над ним, — сказала чёрная тень. — Только принц может это сделать. Но принцев в этом мире больше не осталось. Первый же твой мужчина просто выпустит дракона на свободу. Сначала он съест его душу, потом твою, потом всех. 

— Но если у меня не будет мужчины? — спросила принцесса. 

— Тогда он всё равно овладеет тобой — через мысли и мечты. Это займёт немного больше времени, но когда ты подчинишься ему, всё произойдёт быстро. Он съест твою душу, потом — первого, кто прикоснётся к тебе, потом всех.

— Значит, я должна умереть, — просто сказала принцесса. 

— И это невозможно. Все первенцы королевского рода выживают, это условие договора, и даже я не могу изменить решение мойр. Но я нашла средство. 

На столике перед кроватью появился странный предмет — стеклянная трубка с тонкой иглой на конце. Трубка была заполнена жидкостью.

— Ты должна уколоть себя этим, — сказала богиня. — Введи себе иглу в вену и надави на поршень сзади. 

— Что это? — вмешался король.

— Средство, — ответила тень. — Принцесса не умрёт, но заснёт глубоким сном. Который будет длиться столько, сколько понадобится, пока не родится настоящий принц. Или пока дракон, живущий в ней, не умрёт от голода. Возможно, — добавила она, — этого никогда не случится, и она будет спать до конца времён. 

— Если другого выхода нет, — сказала принцесса, — да будет так. 

— Ты должна сделать это сама, по своей воле, — напомнила тень. — Никто, кроме тебя, не может этого сделать. Будет больно. 

— Хоть какое-то новое чувство, — принцесса через силу улыбнулась, беря в руки трубку с иглой. — Покажи мне, куда. 

— Выпрями руку, — сказала тень, — и найди синюю жилку. Ты должна попасть в вену. Осторожнее.

Принцесса слегка вскрикнула и прикусила губу.

— Теперь нажми, — сказала тень. — Чуть медленнее, не сразу. Вот так, а теперь...

С грохотом распахнулось окно, и три высокие тени появились в спальне. Ночник погас, задутый ветром. Зазвенело стекло. С королевского ложа донёсся задушенный хрип. И — смех. Фортуна-Избавительница смеялась.

Но принцесса уже ничего не слышала.

Спящая красавица. Третья версия, научно-фантастическая

Как это обыкновенно бывает даже у самодержцев, у Короля родилась дочь. Обычный здоровый ребёнок без явных физических и умственных дефектов.

Король, однако, остался недоволен. Потому что он был Король и привык к тому, что у него должно быть только самое лучшее. Королева, в общем, была того же мнения. К тому же она небезосновательно опасалась, что Королю придёт в голову попробовать ещё раз, а новая беременность и роды означали прощание с остатками былой красоты. Кроме того, халтурно сделанная королевским лекарем эпидуральная анестезия не подействовала, и у Королевы сохранились не самые приятные воспоминания о таинстве родов.

Короче говоря, счастливые родители обратились к Архимагу.

Архимаг был частнопрактикующим специалистом и на королевской службе не числился, несмотря на неоднократные предложения. Попытки Королевской Инквизиции придать этим предложениям убедительности кончались плохо: Архимаг имел нехорошую привычку превращать господ инквизиторов в жабонят и пиявочек. В золоте он тоже не нуждался, так как владел философским камнем и делал презренный металл в товарных количествах. Тем не менее, иногда он снисходил до просьб августейшей четы. Впрочем, раз на раз не приходилось.

Поэтому Король с Королевой явились в замок к Архимагу лично, без свиты, а телохранителей оставили на пороге. Во-первых, телохранителей Архимаг тоже любил превращать в жабонят, а, во-вторых, сомневаться в гостеприимстве Архимага было бы невежливо.

Архимаг выслушал рассказ августейшей четы относительно благосклонно.

— Но чего вы, собственно, хотите? — поинтересовался он. — У вас, насколько я понимаю, родился нормальный здоровый ребёнок. Насколько я знаю её гороскоп, самая обыкновенная королевская дочка...

— Нет! — вскричал Король. — Меня это не устраивает. Я не хочу, чтобы моя дочь была обыкновенной! Я хочу, чтобы она была идеалом!

— Интересная идея, — Архимаг поднял бровь. — Это как?

— Во-первых, — Король начал загибать пальцы, — я хочу, чтобы она была необычайно прекрасна... — сам Король не отличался тонкостью черт и небезосновательно опасался, что девочка пойдёт в него.

— Во-вторых, очень умна, — добавила Королева, которая до сих пор сомневалась в том, правильно ли поступила, выскочив за первого попавшегося Короля.

— В-третьих, у неё должно быть прекрасное образование, — хором сказали Король и Королева.

— И чтобы у неё был добрый нрав, — добавил Король, натерпевшийся от супруги.

— Но чтобы она умела за себя постоять, — добавила Королева. — И чтобы не была дурой и шлюхой, — ей опять вспомнилась молодость.

Дальше они, перебивая друг друга, описали в подробностях всё то, чего они хотят от своего золотца. Получалось что-то такое, чего в нашем несовершенном мире не бывает и быть не может.

О чём Архимаг и сообщил счастливым родителям. И заодно признался, что врождённые признаки и судьбу человека он поменять не в состоянии, так как это выходит за рамки ординарного волшебства.

— Оставьте дочку в покое, — посоветовал он им напоследок. — Подрастите ребёнка, выучите шитью, контрдансу, подарите косметичку и дайте пару советов по личной гигиене. Да и выдайте замуж за какого-нибудь соседского принца. Насчёт приданого можете зайти ко мне, я наварю пару мешков золота. Принцы это любят. Чего ещё надо?

На этом сказка могла бы счастливо закончиться, но в этот момент в окно влетела Добрая Волшебница.

Надо сказать, что когда-то — то ли пять, то ли десять тысяч лет назад — Архимаг был женат на этой самой Доброй Волшебнице. Прожили они всего лет пятьсот, после чего с шумом и треском развелись. Кажется, при том разводе потонула Атлантида. С тех пор Архимаг жил один — ну, или, во всяком случае, зарёкся оформлять отношения.

Увы, Добрая Волшебница имела привычку без спросу являться на дом к своему бывшенькому — то с просьбой помочь по хозяйству, то стребовать какую-нибудь матпомощь, то просто попортить настроение, чтоб изменщику жизнь мёдом не казалась...

Кто знает, зачем она явилась на сей раз. Но, подлетая к замку, она услышала разговор Архимага с августейшей четой — и у неё появилась отличная идея.

— Если я не ослышалась, дорогуша, — обратила она к Архимагу нежнейший оскал, — ты не можешь дать королевской дочери ум, красоту, образование и всё прочее? И предлагаешь её родителям оставить дочь дурой и шлюхой?

— Ты же знаешь, — огрызнулся Архимаг, — судьбу и наследственные способности не может изменить никто, кроме Преждерождённых Фей Хаоса.

— Так попроси их об этом! — скзазала Добрая Волшебница, ехидно улыбаясь.

— Я, — ответил Архимаг. — никогда ничего не прошу, особенно у тех, кто сильнее меня.

— В таком случае, — торжествующе заявила Добрая Волшебница, — я могу взять это на себя. У меня неплохие отношения с бабушками. Что ж делать, если ты, такой могучий, боишься...

— Да, боюсь, — спокойно сказал Архимаг. — Непредсказуемых последствий следует бояться. Я не советую, — обратился он к Королю и Королеве — обращаться к этим... сущностям.

Добрая Волшебница сморщила носик.

— Если хотите, то послушайтесь этого... осторожного человека, — с невыразимым презрением сказала она, обращаясь к августейшей чете. — И ваша дочь вырастет посредственностью. Дешёвкой. Обычной королевской дочкой, каких пруд пруди.

Королева насупила брови.

— Моя дочь, — веско сказала она, — не будет дешёвкой.

* * *

На праздник в честь рождения королевской дочери было приглашено полкоролевства, и это не считая иностранных гостей. Кроме того, в ряды гостей затесалось множество любопытных, зевак, журналистов и прочей мелкой шушеры. Поговаривали, что празднество будет отменным, фуршет превзойдёт все ожидания, а главное — ожидалось появление редких гостей, Преждерождённых Фей Хаоса, которые вроде бы собрались презентовать девочке эксклюзивные дары.

Ожидания не обманули. Фуршет превзошёл все ожидания, потом были танцы под гармоничную музыку заморской группы "Ленинград", потом фейерверки, а потом, наконец, избранные гости собрались в главном зале королевского дворца, в середине которого стояла колыбель под золочёным балдахином. Там лежала королевская дочка — здоровый, нормальный, но, увы, ничем не примечательный ребёнок.

Рядом с колыбелью стояла торжествующая Добрая Волшебница и сумрачный Архимаг. Он в последний момент тоже явился на праздник — объяснив это тем, что у него "сердце не на месте". Памятуя прошлое, Король с Королевой его всё-таки приняли и даже допустили до колыбели.

Ровно в полночь Добрая Волшебница взмахнула палочкой и гости попятились. Потому что перед колыбелью засиял неземной свет Хаоса. А потом на этом месте выросли три исполинские тени.

То были Первородные Феи.

Первая Фея простёрла руку к колыбели и прошептала — но этот шёпот услышали все:

— Одаряю тебя красотой и умом.

Вторая фея одарила девочку образованностью и добрым нравом, а третья — всем остальным.

Потом три тени исчезли, а колыбель окуталась сияющим туманом. То была сила Преждерождённого Хаоса, вершащая предначертанное.

Когда сияние погасло, Королева бросилась к колыбели, чтобы полюбоваться на дочь. Но Добрая Волшебница её опередила — ей хотелось подчеркнуть свою роль в этом деле. Она схватила малышку и высоко подняла её вверх.

Зал замер.

В руках Доброй Волшебницы извивалось маленькое волосатое существо, похожее на злую мартышку.

* * *

— Я должен был это предвидеть, — вздохнул Архимаг, глядя в пространство.

Волосатая тварь увлечённо грызла край колыбели.

— Феи Хаоса, — объяснил он, — появились ещё до рождения нашего мира. Поэтому они очень консервативны. Они и в самом деле одарили девочку красотой и умом. Но по несколько устаревшим стандартам.

— То есть? — без интереса спросил Король, глядя куда-то себе под ноги.

— Стандартам верхнего палеолита. Тогдашние красавицы выглядели именно так, — объяснил Архимаг.

— Им надо объяснить... — начал было Король.

— Вы когда-нибудь пробовали объяснить старой женщине, что фасоны платьев, бывших в моде в дни её юности, морально устарели? А музыку, под которую она плакала, больше никто не слушает? — поинтересовался Архимаг. — Знаете, что она вам на это скажет?

Король промолчал.

— Может быть, она будет хотя бы умной? — без надежды в голосе поинтересовалась Королева.

— Сомневаюсь. Думаю, её интеллект затормозится на уровне современного десятилетнего ребёнка. В те времена это была настоящая гениальность. Зато, — ещё тяжелее вздохнул он, — её моральный облик будет безупречным. По стандартам той эпохи. Она не будет есть себе подобных. А вот кошек и крыс от неё лучше прятать. Кстати, половое созревание наступит в шесть-семь лет. Вам придётся поискать несколько смелых гвардейцев, готовых войти в клетку с тигром... я фигурально... Или держать девочку в клетке.

— Может быть, — спросил Король на всякий случай, — ещё можно что-то сделать?

— Я не властен над судьбой и врождёнными качествами, — повторил Архимаг. — На это способны только Феи Хаоса. А бабушки не меняют своих решений.

— У меня есть идея, — подала голос Добрая Волшебница.

Королева посмотрела на неё с бессильной ненавистью. Она охотно изжарила бы эту женщину на медленном огне, но Волшебница была, увы, неуязвима для смертных.

— Говори, — разрешил Архимаг.

— Я не могу ничего изменить, — призналась Добрая Волшебница. — Но можно изменить внешние условия.

— То есть? — спросил Архимаг.

— Всё просто, — зачастила Добрая Волшебница. — Девочка отлично приспособлена к палеолиту. Осталось только вернуть наш мир к палеолиту, и всё будет замечательно.

— Как ты себе это представляешь? — Архимаг посмотрел на свою бывшую супругу с брезгливым любопытством.

— Я могу наложить на девочку заклятье. Когда ей исполнится шестнадцать лет, она уколется о веретено и заснёт примерно на пятьсот лет. За это время мы, — она выразительно посмотрела на Архимага, — сообщим человечеству несколько магических секретов. Они узнают, что такое паровая машина, двигатель внутреннего сгорания, атомная бомба, тотальная реклама, микробиология, сепульки...

— Только не сепульки, — поморщился Архимаг. — Они истребят друг друга и без этой гадости.

— Да, конечно, — легко согласилась Добрая Волшебница. — Дальше будет большой кирдык. Какая-нибудь атомная или бактериологическая война. Остатки человечества довольно скоро выродятся, обрастут шерстью и рухнут в дикость.

— Это ужасно, — сказал Король.

— А вам-то что? — спросила Добрая Волшебница. — Вы к тому времени давно умрёте, да и ваше королевство развалится... Короче, наступит новый палеолит. Люди регрессируют. Тут-то наша красавица и проснётся. И уж тогда весь мир будет у её ног.

— То есть то, что от мира останется, — меланхолично заметил Архимаг. — Впрочем, не имею возражений. Мне тоже несколько поднадоела эта дурацкая цивилизация.

Король с Королевой переглянулись.

— Это наша дочь, — напомнила Королева. — И мы виноваты перед ней.

Королю осталось только молча кивнуть.

— Но мы можем не подгадать к началу нового палеолита, — заметил Архимаг.

— Нужен какой-то тест... — задумалась Добрая Волшебница. — А, всё очень просто. Наша красавица сможет проснуться только от поцелуя самца... То есть мужчины. Ну, а поцеловать это создание, — она показала глазами на колыбель, откуда доносилось шебуршенье и хрюканье, — может захотеть только человек палеолита.

— Осталось только приготовить хрустальный гроб, — деловито сказал Архимаг, — и вырыть подходящее подземелье. Кстати, нужно поставить магическую защиту. Подземелье откроется, когда рядом появится подходящий кандидат.

— Сделаю, — уныло сказала Добрая Волшебица.

— Бедная девочка, — всплакнула Королева. — Мы так и не увидим её взрослой...

— Ничего-ничего, — утешил её Архимаг, — пока она будет расти, ещё наплачетесь.

* +519 лет *

Ауыхх спасался от кислотного дождя. Ядовито-оранжевое облако наступало, но Ауыхх бежал быстрее. Однако потом подул ветер, и облако ускорило бег. Ауыхх запрыгал по выжженной равнине, ища убежища. Но увы — кроме куч оплавленных серых камней, под которыми укрыться было нельзя, вокруг ничего не было.

Первые капли кислоты брызнули на шерстистую спину, когда Ауыхх заметил какую-то дыру. Самец перехватил поудобнее дубину и прыгнул в отверстие.

Внутри оказалось сухо и даже тепло. К тому же сбоку чернело отверстие тоннеля, ведущего куда-то вниз.

Ауыхху не хотелось в тоннель. Правда, иногда в таких местах попадалась вкусная еда в прозрачных сосудах из неизвестного материала. Но чаще там лежали плохие вещи, рядом с которыми было опасно находиться: сначала начинала болеть голова, а потом самец очень скоро умирал, и его мясо было нельзя есть. Однажды Ауыхх оказался рядом с такой штукой, но быстро убежал. Однако у него со спины слезла шерсть, и самки смеялись над ним, пока она снова не выросла.

Тем не менее выбора не было: кислотный дождь лил в дыру, и голые пятки начало ощутимо жечь.

Спасаясь от потока кислоты, Ауыхх побежал внутрь тоннеля. Он вёл всё время вниз, и проклятая кислота текла туда же.

Когда он почти совсем выдохся, впереди засиял переливчатый свет. Там была площадка, над которой висела светящаяся штука. Ауыхх прыгнул и зацепился за край. Подтянулся. На площадке было сухо и пахло чем-то приятным.

Он огляделся и увидел ещё один проход. Оттуда шёл приятный запах. Ауыхх залез внутрь и остолбенел.

На светящемся прозрачном камне лежала молодая самка. Она была очень красивая и от неё отлично пахло. Кучерявая шёрстка лоснилась, задние лапы были соблазнительно разведены.

Ауыхх прыгнул на камень. Он знал, что надо делать с самками.

Самка замычала, зашевелила лапами.

— Поцелуй меня, — пробормотала она сквозь сон, но самец не знал её языка. Его собственный язык состоял из рычаний и повизгиваний. К тому же он всё равно не понял бы её: самец не знал, что такое поцелуй.

Ауыхх тем временем закончил своё дело и задумался, что делать дальше. Самка была какая-то неправильная. Она еле двигалась и ничего говорила.

Значит, решил он, самка больная. Или ленивая.

Самец оскалил зубы. Он знал, что надо делать с больными и ленивыми самками.

Ауыхх поднял дубину и опустил её. Потом посидел рядом, прикидывая, есть ли это мясо, или лучше поберечься: самка могла быть заражённой какой-нибудь гадостью. В конце концов решил, что рисковать не стоит. Тем более, дождь кончался.

Несостоявшийся прекрасный принц понюхал воздух. Кажется, кислота уже стекла вниз. Хотя, конечно, на стенках тоннеля что-то осталось. Но это можно было перетерпеть.

Он выбрался в тоннель, и, морщась от боли в обожжённых лапах, полез наверх, к свету.

Спящая красавица. Четвёртая версия, оптимистическая (финал)

...Рыцарь преодолел ограду из шиповника, сразился со сторожевым драконом, проник в разрушенный дворец, там сразил полчища летучей, ползучей и прыгающей нечисти, и, утомлённо поскрипывая латами, проник в тёмный подземный зал, где в хрустальном гробу лежала принцесса.

Сбросив тяжёлый шлем, он аккуратно снял хрустальную крышку гроба и, трепеща, запечатлел поцелуй на бледных, прекрасных устах.

Принцесса очнулась, ответила на поцелуй. Тонкие руки её обвили шею спасителя, и принцесса со счастливым вздохом приникла к шее рыцаря.

Через пять минут всё было кончено.

— Ты меня спас, — благодарно сказала вампирша, вытирая окровавленный рот. — Ещё сто лет без еды я бы не вынесла.

О коронованных особах

Маленький Принц. Сиквел

Маленького Принца укусила змея, и его тело снова стало лёгким. Он отправился обратно, на свою планету, к своей любимой Розе.

Однако по дороге он попал под метеоритный рой, очень-очень злой и кусачий. Маленькому Принцу пришлось бежать без оглядки, а когда он всё-таки оглянулся, то понял, что попал в очень отдалённый астероидный пояс.

"Ничего страшного" — решил Маленький Принц. "Вот отдохну где-нибудь, хорошенько высплюсь и отправлюсь на свою планету".

Поблизости как раз крутились малые планеты 400, 418 и 423. Остальные планеты пояса были окутаны огромным пылевым облаком, а Маленький Принц не любил пыль — он от неё чихал и кашлял. Поэтому он решил начать с планетки почище. Тут как раз подвернулась 423-я и он на неё спустился.

На этом астероиде жил Чёрный Повелитель. Он сидел на чёрном-пречёрном троне в чёрных-пречёрных латах и чёрной-пречёрной маске с прорезями, а на коленях у него лежал огромный чёрный-пречёрный меч. Вокруг были горы самого страшного оружия — пики, алебарды, протазаны, и даже огромная Царь-Пушка, которая занимала добрую половину планеты.

— На колени, червь! — вскричал Повелитель, увидев Маленького Принца. — Или я изрублю тебя на кусочки!

Маленький Принц, однако, не испугался. Во-первых, он был очень храбрым мальчиком, и, во-вторых, он по прошлым своим приключениям понял, что космические повелители не так уж и страшны, какими кажутся.

— Ну попробуй, — предложил он. — Если ты мне сделаешь больно, я убегу.

Чёрный Повелитель схватился за меч и попытался его поднять, но не смог: тот был очень тяжёлым. Тогда он вскочил с трона и попытался схватить протазан, но не смог его удержать — он был ещё тяжелее. Попытался он было дотянуться до Царь-Пушки, но не удержал равновесия и с грохотом свалился с трона.

У Маленького Принца было доброе сердце, так что он помог Чёрному Повелителю встать и даже подсадил его, когда тот полез обратно на Чёрный Трон.

— Ты оказал мне услугу, и я прощаю тебе твою дерзость, — отдуваясь, прохрипел Чёрный Повелитель. — Можешь даже не становиться на колени, как другие.

— А что, кто-то становится перед тобой на колени? — поинтересовался Маленький Принц.

— Никто, — признался Чёрный Повелитель. — Но непременно встанут, потому что я ужасен! Я старательно вооружал свою планету и сейчас она — самая вооружённая планета в этом поясе! А ведь тот, кто лучше вооружён, наводит страх на соседей!

— Ну и что толку от твоего оружия, если ты не можешь им воспользоваться? — спросил Маленький Принц и отправился искать более спокойную планету, где он мог бы хорошенько выспаться.

На этот раз его путь пересекла 400-я планета. Она была побольше планеты Чёрного Властелина, и на ней жил Великий Оратор. Он сидел в алой мантии на алом диване перед огромным катушечным магнитофоном и слушал собственные речи, время от времени аплодируя в самых удачных местах, прихлёбывая минеральную воду без газа, полезную для горла.

Увидев Маленького Принца, он очень обрадовался, и самым учтивым образом пригласил его выпить минеральной воды без газа и послушать одно замечательное место из его прошлогодней речи, посвящённой годовщине его позапрошлогодней речи.

Маленькому Принцу стало скучно, и он вежливо попросил Великого Оратора, нельзя ли ему немного поспать на диване.

— О, ты хочешь спать! — участливо сказал Великий Оратор. — Ну, ложись на мой диван, и я прочту тебе речь о пользе сна. Ты наверняка согласишься с моими доводами и непременно заснёшь.

— Если можно, без речей, — попросил Маленький Принц, — я и так хочу спать. А если бы я не хотел спать, то никакие речи о пользе сна меня бы не убедили.

— Всех убеждают мои речи! — гордо выпрямился Великий Оратор. — Я могу уговорить кого угодно и что угодно.

Маленький Принц вспомнил своё предыдущее путешествие и Короля с планеты 325, и улыбнулся.

— А можешь ли ты уговорить Солнце взойти? — спросил он.

— Конечно, — удивился Великий Оратор, — я это неоднократно проделывал. Правда, иногда для этого требуется много времени: ведь Солнце иногда бывает в скверном настроении и к тому же иногда спит. Но, если хочешь, я покажу тебе силу своего слова.

Он встал и обратился к небу с пламенной речью, убеждая Солнце взойти. Маленький Принц устроился на диване и задремал. Проснулся он, когда Великий Оратор торжествующе воскликнул:

— Ну вот, я его убедил!

И в самом деле: над горизонтом планеты всходило Солнце.

— Мне понадобилось всего восемь часов и тридцать три стакана воды без газа, — самодовольно сказал Великий Оратор слегка охрипшим голосом, — чтобы убедить Солнце подняться. Это далеко не рекорд — иногда я управлялся и за шесть часов, и даже за три, а однажды, когда я был в особенном ударе — уломал его за десять минут.

— Наверное, это было перед самым рассветом, — догадался Маленький Принц.

— Кажется, ты не веришь в силу моего слова? — нахмурился Великий Оратор. — Послушай меня внимательно, и я растолкую тебе, насколько изумительно моё искусство...

— Пожалуй, в другой раз, — вежливо ответил Маленький Принц и отправился домой. Но по пути он решил завернуть на планету 418, которая как раз проплывала в небе.

Планетка оказалась очень маленькой. На ней стоял малюсенький белый домик, а перед домиком — крошечный садик с кустом крыжовника и тремя одуванчиками. В саду стояло белое креслице, на котором сидел Добрый Советчик, маленький и совершенно седой, и пил чай с крыжовенным вареньем. Маленькому Принцу он ласково кивнул и предложил чаю.

Маленький Принц, наученный предыдущим опытом, сначала спросил, не является ли хозяин каким-нибудь королём, повелителем или хотя бы оратором.

— Что вы! — засмеялся Добрый Советчик, — ну какой я властелин! И оратор из меня, признаться, никудышный, я больше люблю слушать других. Кстати, а почему ты меня об этом спросил? Тебе уже попадались  повелители и ораторы? — и он пододвинул Маленькому Принцу чашку с ароматным чаем.

Слово за слово, и Маленький Принц рассказал, как он повстречался с Чёрным Повелителем.

— Я с ним знаком, — сказал Добрый Советчик и положил себе в рот ложечку варенья. — Когда-то он и в самом деле повелевал целой империей, в которой были десятки астероидов. Но его империя была плохо защищена и постоянно подвергалась нападениям. Он обратился ко мне, и я дал ему совет вооружиться самым грозным оружием. Очень кстати через наш астероидный пояс проплывало пылевое облако, в котором жили торговцы. Чёрный Повелитель обратился к ним, и они продали ему пики, алебарды, протазаны, и огромную Царь-Пушку. В уплату они взяли часть планет Чёрного Повелителя вместе с подданными. Оттого империя Повелителя уменьшилась и ослабела, а, значит, вооружаться пришлось ещё сильнее. В конце концов он продал все свои планеты и остался один с горой оружия.

— Получается, вы дали ему плохой совет, — сказал Маленький Принц.

— Я всегда даю наилучшие советы, — строго сказал Добрый Советчик, — просто не все ими правильно пользуются. Но это уже не моя вина... Но я вижу, ты хочешь ещё что-то рассказать?

Тогда Маленький Принц рассказал о Великом Ораторе.

— И с ним я знаком, — печально улыбнулся Добрый Советчик, добавляя себе в кипяток заварки. — Он когда-то правил большим звёздным скоплением. Тираном он не был, и никто ему не угрожал. Однако неблагодарные подданные практически не обращали на него внимания, потому что он занимался делами, не объясняя, что и зачем он делает. Он обратился ко мне, и я посоветовал ему научиться ораторскому искусству и почаще выступать с речами. Однако он увлёкся и стал это делать постоянно, забросив всё остальное. Дела пришли в расстройство, подданным это не понравилось, и они начали потихоньку эмигрировать — в основном в пылевое облако, где как раз возникла нехватка дешёвой рабочей силы. В конце концов Оратор остался один-одинёшенек. А всё дело в том, что он неправильно распорядился моим добрым советом... Но оставим этих смешных людей. Расскажи лучше о себе. Откуда ты родом и зачем отправился в такое далёкое путешествие?

Маленький Принц рассказал, как он поссорился со своей Розой, как отправился в путешествие, как попал на Землю и как вернулся оттуда.

— Так, значит, ты живёшь на планете Б-612... — задумчиво сказал Добрый Советчик. — Это очень, очень плохо. Твоей прекрасной Розе угрожает серьёзная опасность.

— Опасность? — забеспокоился Принц. — Откуда?

— Ты ведь был на планете Чёрного Повелителя? — осведомился Добрый Советчик. — Он очень, очень злой, и всё потому, что никого не может победить. Но если он узнает про твою планету, он непременно захочет победить Розу, потому что это ему по силам. Он подойдёт к ней в своих железных латах, схватит её тонкий стебель железными перчатками, сломает ей шипы, вырвет из земли...

— Простите, — сказал Маленький Принц и встал. — Я немедленно возвращаюсь на свою планету, теперь мне нужно охранять Розу от Чёрного Повелителя.

— Если она того захочет, — мягко сказал Добрый Советчик. — А что ты будешь делать, если она перестанет тебя любить и потребует, чтобы ты ушёл и больше не попадался ей на глаза, потому что она не любит тебя и любит другого?

— Она больше не будет так жестока со мной! — сказал Маленький Принц, но голос его дрогнул.

— А если к ней явится Великий Оратор и начнёт её уговаривать бросить тебя и полюбить его? — спросил Добрый Советчик. — Он, конечно, зануда, но на твою Розу он может произвести впечатление, ведь она такая доверчивая!

— Я не пущу Оратора на свою планету! — вскричал Маленький Принц.

— Не забывай, что ты ребёнок, а Повелитель и Оратор — взрослые, и ты не справишься с ними двумя, — мягко возразил Добрый Советчик. — Хорошо, что они не знают про твою Розу. Но они могут откуда-нибудь узнать про неё, и что мы тогда будем делать? Пожалуй, — задумчиво добавил он, — я сейчас же посещу Чёрного Повелителя и дам ему добрый совет — ни в коем случае не нападать на эту твою милую планетку Б-612. Потом я погощу у Оратора, расскажу ему эту историю и попрошу его не использовать своё искусство в столь низменных целях. Надеюсь, они меня послушают.

— Но они узнают о моей планете и о Розе! — чуть не заплакал Принц. — И они не послушают ваших добрых советов, а сделают именно то, от чего вы их будете отговаривать!

— Это уже не от меня зависит, — развёл руками Добрый Советчик, — ведь я не властелин и даже не оратор, всё что я могу сделать — это дать добрый совет.

— В таком случае, дайте совет мне, каким образом я могу уговорить вас не делать того, что вы задумали, — процедил сквозь зубы Маленький Принц.

— Это правильный вопрос, — сладко улыбнулся Добрый Советчик. — Пожалуй, если ты останешься у меня на годик-другой и будешь помогать мне по хозяйству, а также делать другие вещи, которые меня развлекают... то, может быть, мы как-нибудь решим эту маленькую проблему ко взаимному удовольствию... а теперь завари-ка мне чаю, да поживее!

Голый Король. Пьеса в одном действии

Королевский дворец, приёмный покой. Роскошная обстановка в стиле рококо.

Высокое, во всю стену, окно, за которым идёт снег и рота красноармейцев.

По стенке стоит ряд ПРИДВОРНЫХ с чрезвычайно унылыми физиономиями.

ПЕРВЫЙ ПРИДВОРНЫЙ (шёпотом): — Не могу я на это смотреть. Он каждый раз всё хуже выглядит.

ВТОРОЙ ПРИДВОРНЫЙ (так же тихо): — А придётся, Семён Семёнович. Хочешь быть в системе?

ПЕРВЫЙ ПРИДВОРНЫЙ: — Не понимаю, зачем ему это надо.

ВТОРОЙ ПРИДВОРНЫЙ: — Суверенитет демонстрирует. Поелику у нас суверенная монархия, то, значит, наш суверен должен всем показывать, что никто ему не указ. Вот он себя и показывает в натуральном виде.

ПЕРВЫЙ ПРИДВОРНЫЙ (зло): — Вашингтонским ребятам показал бы.

ВТОРОЙ ПРИДВОРНЫЙ: — Он чё, дурак? Он тоже хочет быть в системе.

ПЕРВЫЙ ПРИДВОРНЫЙ: — Ну хотя бы берлинским. Или парижским.

ВТОРОЙ ПРИДВОРНЫЙ: — В Берлине тоже система, плюс счета, в Париже этот, как его... Куршевель.

ПЕРВЫЙ ПРИДВОРНЫЙ: — Ну хоть Каймановым островам показал бы! Хотя нет, там тоже счета. Ну я не знаю, киевским...

ВТОРОЙ ПРИДВОРНЫЙ (мрачно): — Недавно попробовали. Помнишь, что вышло?

ПЕРВЫЙ ПРИДВОРНЫЙ: — То есть мы отдуваемся за всех.

ВТОРОЙ ПРИДВОРНЫЙ: — Ну типа того. За этим нас и держат. Должен же наш Король быть независим от кого-то. Вот он от нас и не зависит. Наглядно.

ПЕРВЫЙ ПРИДВОРНЫЙ: — Ну да, ну да. Как же всё это надоело.

ВТОРОЙ ПРИДВОРНЫЙ: — А нас не спрашивают, Семён Семёнович. Хочешь быть в системе?

Король в окружении придворных выходит из опочивальни, поддерживаемый под руку Постельничим.

Король, как обычно, гол. Он в неплохой форме, но на пузе у него бородавки, а на заднице — алые прыщи. Зато Постельничий одет чрезвычайно элегантно — во что-то бельгийское, мышино-серого цвета.

КОРОЛЬ: — Придворные! Ну, как я одет?

ПРИДВОРНЫЕ (изображая энтузиазм): Пышно и красочно! Роскошно и благородно!

КОРОЛЬ (тихо, Постельничему): — Ну сколько можно. Ни одного честного человека в этом зверинце. Не понимаю, чего они боятся. Ну сказал бы кто-нибудь, что я голый. Я бы ничего не сделал. Чего они боятся?

ПОСТЕЛЬНИЧИЙ: — Они хотят быть в системе. Быть допущенными к принятию решений.

КОРОЛЬ: — Решения тут вообще-то принимаю я.

ПОСТЕЛЬНИЧИЙ: — Разумеется. Зато они своими глазами видят, как Вы принимаете решения. Сидят на заседаниях с Вашим участием, некоторые даже с Вами за руку здороваются. Лицезреть воочию политическую кухню — это ли не счастье? За такое можно и полюбоваться бородавками Вашего Величества.

КОРОЛЬ: — Ну при чём тут бородавки. Я же не за этим разделся. Просто я толстый и мне было жарко. Летом было под тридцать, помнишь? Я просто подыхал от жары. Это был вопрос жизни и смерти, чёрт возьми! Но теперь-то зима. Я всё время мёрзну. У меня от холода прыщи на заднице вылезли, видишь?

ПОСТЕЛЬНИЧИЙ: — Не хотелось бы смотреть.

КОРОЛЬ: — Может, хоть в одеяло завернуться?

ПОСТЕЛЬНИЧИЙ: — Исключено, это ложный сигнал. Все подумают, что на вас надавили, а вы — суверенный монарх.

КОРОЛЬ: — И на кого подумают?

ПОСТЕЛЬНИЧИЙ (пожимает плечами): — Сами знаете, Ваше Величество.

КОРОЛЬ (тоскливо). — Ну да, тут неопределённости быть не должно... Но хоть какой-нибудь повод. Ну нашёлся бы наивный мальчик, крикнул бы, что я голый!

ПОСТЕЛЬНИЧИЙ: — Ну крикнул бы. И что?

КОРОЛЬ (приплясывая и ёжась): — Я назначил бы комиссию по расследованию деятельности королевских портных. Обвинил бы их в коррупции и краже золотого шитья. И получил бы повод натянуть на себя хоть что-нибудь. Хоть кальсоны. У меня почки и простатит.

От группы придворных отделяется ПАЖ — молодой человек со смазливой физиономией.

ПАЖ (громко, на весь зал): — А король-то голый!

ПРИДВОРНЫЕ в ужасе переглядываются, но молчат.

КОРОЛЬ (радостно): — Вот! Вот! Хоть один честный нашёлся! Честный и благородный! Ты его знаешь?

ПОСТЕЛЬНИЧИЙ (с недоумением): — Да, это мой... (быстро) В хорошем смысле мой.

КОРОЛЬ (присматривается). — А я где-то видел этого паренька. Он вроде бы какие-то стихи читал. На этой, как её... годовщине коронации.

ПОСТЕЛЬНИЧИЙ (гордо): — Читал-читал. Хвалебную оду Вашему Величеству, собственного сочинения, кстати. Образы, конечно, мои. А рифмовал сам.

КОРОЛЬ: — Вот как. Талантливый?

ПОСТЕЛЬНИЧИЙ: — Скорее уж, способный.

КОРОЛЬ: — Гм. В хорошем смысле?

ПОСТЕЛЬНИЧИЙ: — До сих пор я его знал с лучшей стороны...

ПАЖ (ещё громче): — Это постельничий украл королевское платье!

ПОСТЕЛЬНИЧИЙ (в изумлении и ярости, Пажу): — Что-о-о-о? Забыл, как оно без вазелина?

ПАЖ делает вид, что не слышит.

КОРОЛЬ (смотря на Пажа с интересом): — А что, крикнул ведь... Вариант...

ПОСТЕЛЬНИЧИЙ (скороговоркой): — Ваше Величество, поймите — это же не просто мальчик, это паж, тут такое дело, у него специфическая репутация, он по поручению... (шепчет Королю что-то на ухо).

КОРОЛЬ (пожимая голыми плечами): — Ну и что. Подумаешь, удивил. Как будто тебе не приходилось. Хотя, конечно, могут и не понять. Государственная необходимость, конечно, но всё-таки... Замнём для ясности.

Величественным жестом распускает придворных. Те торопливо уходят, шушукаясь промеж собой.

Последним уходит Паж, бросая косые взгляды за спину и явно ожидая продолжения.

ПОСТЕЛЬНИЧИЙ (делая зверскую мину): — Негодяй. Мерзавец. Подлец. Он мне всем обязан.

КОРОЛЬ (откровенно развлекаясь): — А мне парнишка понравился. Есть в нём что-то такое... этакое.

ПОСТЕЛЬНИЧИЙ: — Не понимаю, на что он рассчитывает. Кто, чёрт возьми, за этим стоит?

КОРОЛЬ (задумчиво): — Может, и никто. А насчёт этих твоих намёков... Знаешь, я где-то слышал: если долго обращаться с человеком как с задницей, можно однажды получить в лицо... (непроизвольно пукает) — Вот это самое и можно получить.

ПОСТЕЛЬНИЧИЙ (зло): — Подумаешь, какая цаца. Его, между прочим, никто в пажеский корпус не тащил. Сам напросился, по чужим жопам лез, муди отдавливал. Это ещё тот фрукт.

КОРОЛЬ (философски): — Все мы те ещё не овощи... (ёжится от холода). Надо будет сегодня позвонить в хозчасть, насчёт кальсон. С начёсом.

ПОСТЕЛЬНИЧИЙ (собрав остатки решимости): — Исключено! Суверенитет утверждается голизной королевской жо... королевского корпуса, это основа концепции...

КОРОЛЬ (решительно): — Концепция суверенитета не подразумевала такую дикую холодрыгу. Или (прищуривается) она на это и была рассчитана? Чтобы я отморозил себе всё государственно-ценное, а потом, чего доброго, помер?

ПОСТЕЛЬНИЧИЙ: — Что Вы, Ваше Величество, как возможно?! Это неблагоприятная погодная конъюнктура... В конце концов, это же Вы тогда сами разделись, а я просто обосновал.

КОРОЛЬ (придираясь): — Просто обосновал? Вот именно что просто. Простота твоя хуже воровства. Теперь давай, сочиняй что-нибудь новое. Под кальсоны. И (мечтательно) про тёплые носки. И шарфик... Не знаю, правда, справишься ли. Кстати, ты говорил, что твой паренёк стихи сочиняет? Может, он не только стихи могёт?

ПОСТЕЛЬНИЧИЙ (втянув голову в плечи): — Всё, всё обоснуем! Учредим Вашему Величеству комиссию! Общественную дискуссию продвинем! (увлекаясь) Палату откроем!

КОРОЛЬ: — Что-о? Ещё одну палату? На какие шиши? У нас денег нет на уголь, чтобы дворец топить, а ты — палату?! Да ты сдурел!

ПОСТЕЛЬНИЧИЙ (соображает, что хватил лишку) Истинным... то есть хочу сказать... Ваше Ве... сейчас же после обеда...

КОРОЛЬ (проявляя осведомлённость): — Это, кажется, из Булгакова? Заигрался ты, брат, в постмодернизм... И палаты твои — тоже, кстати, постмодернизмом отдают. И пажей ты развёл вокруг себя многовато. Только не надо мне ля-ля про государственную необходимость.

ПОСТЕЛЬНИЧИЙ (покорно): — Как скажете.

КОРОЛЬ (ставя точку): — Вот именно. Как скажу. Ладно, проехали. У меня ещё есть дела. Пойду принимать решения. А ты иди их обосновывай.

Уходит решительным шагом, шлёпая босыми ногами по паркету. Постельничий вздыхает и уходит в другую сторону.

Пустой зал. За окном идёт снег и рота красноармецев.

ЗАНАВЕС

О труде и вознаграждении

Об исполнении желаний

Относительно недавно в земле Уц, что в стране Нод, в отдалённом селении, жил бедный человек по имени Уюй.

Бедным он был оттого, что не имел ни богатых родственников, ни своего хозяйства, ни работы. Жил же он потому, что богатое правительство страны Нод опасалось бедняков, которые могли устроить беспорядки. Поэтому оно платило бедным по пятьсот насатов в месяц — за то, что они ведут себя тихо.

Пятьсот насатов по местному валютному курсу были равны примерно тридцати американским долларам. На эти деньги в земле Уц можно было круглые сутки сидеть в кофейне и пить крепкий кофе с кардамоном и есть баранину в лаваше. Кроме того, Уюй смог накопить на кожаные туфли и сотовый телефон. Но телефон его был самсунг, а не айфон, как у его дружка Момо, а туфли — чёрные, а не белые, как у его дружка Дуда. Поэтому его дружки Момо и Дуда насмехались над Уюем и говорили ему, что он нищеброд.

В конце концов Уюю надоело быть нищебродом. Тогда он пошёл в пустыню, где, как известно всякому мужчине в земле Уц, живёт Азазель — демон, который никогда не лжёт и всегда держит слово.

Уюй шёл и шёл, и, наконец, пришёл в середину пустыни. И там его встретил демон Азазель.

— Чего ты хочешь? — спросил он пришедшего.

— Мне надоело быть нищебродом, — сказал Уюй. — Теперь я хочу стать богатым, чтобы купить чёрные туфли и айфон. Помоги мне.

— Ты хочешь не этого, — заметил демон. — Но я могу сделать тебя богатым, если ты пожелаешь.

— Да, — сказал Уюй.

— В таком случае, — сказал демон, — оглянись.

Уюй оглянулся и увидел огромного чёрного козла.

— Если ты вылижешь его задницу, — сказал демон, — то скоро сможешь купить много чёрных туфлей и много айфонов.

— Каким образом? — не понял Уюй.

— Я никогда не лгу и всегда держу своё слово, — сказал демон. — Или принимай мои условия, или возвращайся к своей бедности.

Уюй подумал и решил, что ради того, чтобы стать богатым, можно немного и потерпеть. Он сделал с козлом всё, что велел ему демон, и собрался идти прочь.

— Подожди, — сказал ему демон и показал небольшую кинокамеру. — Я заснял всё, что ты делал. И если захочу, то сделаю ролик и пошлю его в интернет, а также отправлю на телефоны Момо и Дуда.

— Ты обманул меня! — закричал Уюй.

— Нисколько, — сказал демон. — Я не обещал, что не буду тебя снимать. Но вот что я обещаю твёрдо: если ты через неделю принесёшь мне сто насатов, я подожду с рассылкой этого ролика. Иначе — и это я тоже тебе обещаю твёрдо — я его разошлю. Теперь иди.

Через неделю Уюй принёс сто насатов, которые он сохранил, перестав ходить в кафе. Демон забрал их. И потребовал ещё сто через неделю.

К тому времени у Уюя осталось всего тридцать насатов. Поэтому ему пришлось наняться переносить грузы. Это было ужасно тяжело, так как Уюй никогда не работал. Но он всё-таки таскал мешки — и заработал за два дня шестьдесять насатов. Десять он занял у Момо. И демон забрал все эти деньги, а через неделю потребовал ещё сто.

Чтобы расплатиться с Момо и с демоном, а также купить себе еды, Уюю пришлось работать всю неделю. Он проклинал демона и свою глупость, но выхода не видел.

К счастью, один из тех, с кем он вместе носил мешки, посоветовал ему обратиться на фабрику, где нужно перебирать апельсины. Там было душно и скучно, потому что работать надо было целых четыре часа подряд. Но за это платили в два раза больше.

Однако денег всё-таки не хватало, и Уюй стал искать работу получше. Где-то через месяц ему повезло: на фабрике освободилась вакансия надсмотрщика, и Уюя поставили присматривать над тремя рабочими, которые перебирали апельсины.

Это оказалось ужасно трудно. Рабочие не хотели работать и ленились, и совсем не слушались Уюя. К концу первого дня Уюй решил, что, пожалуй, ему уже всё равно, что подумает Момо и Дуда, увидев видео с козлом. Но на второй день он всё же пришёл на работу и заставил рабочих работать. Ему это даже понравилось — заставлять людей работать.

Дальше дело пошло в гору, и Уюй стал получать всё больше и больше денег за труды.

Через полгода Уюй заявил демону, что больше не будет ходить к нему сам, а будет посылать человека. Потому что ему надоело каждую неделю бегать в пустыню с небольшой суммой. Если же демона это не устраивает, то он может выложить ролик в интернет — ему теперь плевать на мнение Момо и Дуда, которые ему давно уже не друзья, а на мнение остальных ему, в общем-то, тоже плевать.

Азазель выслушал его, после чего отдал ему все деньги. И спросил, исполнил ли он своё обещание — сделать его богатым.

И тогда Уюй вдруг осознал, что он богат. Ну, по крайней мере, так богат, как ему хотелось, когда он сидел в кофейне, пил крепкий кофе с кардамоном и ел баранину в лаваше. И что у него уже есть два айфона и много туфель.

Однако тут ему в голову пришла одна мысль.

— Да, ты исполнил обещание, — сказал он. — Ты пообещал мне, что я стану богатым, если вылижу козлу задницу. Но ты не ставил никаких других условий. Что, если бы я не стал носить тебе деньги и ты выложил бы ролик?

— Ты всё равно стал бы богатым, — сказал демон, — только гораздо быстрее, и денег у тебя было бы гораздо больше.

Азазель взмахнул руками, и Уюй увидел, как его бывшие дружки Момо и Дуда смеются, просматривая на ютубе ролик "мужик лижет жопу козлу".

Потом Уюй заметил, что на счётчике просмотров значится цифра 50 000. И на глазах она стала расти, расти и расти. И когда она достигла цифры в миллион, он увидел множество экранов, на которых сменялись надписи:

"Ролик с козлом взорвал Интернет"

"Власти тринадцати стран требуют запретить ролик с козлом как непристойный"

"Гринпис требует наказания для человека, совершающего непристойные действия с козлом"

"Ассоциация "Врачи без границ" готова оказать психологическую помощь герою ролика с козлом"

"Это очень одинокий человек": слова Опры Уинфри о герое ролика с козлом"

"Человек с Козлом найден: он простой житель бедной страны"

"Человек с Козлом согласился дать интервью "Дейли Кроникл""

"Человек с Козлом назвал причиной своего поступка бедность и безысходность"

"Рэпер "50 Cent" перевёд половину гонорара за выступление на счёт Человека с Козлом"

"Рэпер "50 Cent" объяснил свой поступок: "этому парню хуже, чем мне когда-либо было"

"Международный фан-клуб Человека с Козлом заявляет: Человек с Козлом нуждается в психологической и финансовой помощи"

"Власти страны Нод угрожают Человеку с Козлом уголовным преследованием"

""Он опозорил нашу страну" — заявление президента Нод о Человеке с Козлом"

"В Париже прошла манифестация защитников Человека с Козлом, требующих предоставления ему политического убежища в Европе"

"Человек с Козлом намерен выпустить книгу"...

— Понятно, — сказал Уюй. — Но неужели достаточно вылизать козлу задницу, чтобы стать богатым?

— Нет, конечно, — сказал демон. — В тот момент тем, кто правит миром, нужно было медийно прикрыть два неприятных банкротства, четыре сомнительных закона, одну отставку — ну и, как обычно, кое-какие политические интриги. Для этого нужен был яркий информповод, и ты с козлом как раз подошёл бы на эту роль. Теперь момент упущен, так что будь доволен тем, что получил за честный труд.

— Но ты же сначала сказал, что я хочу не этого, — вспомнил вдруг Уюй. — Так чего же я хотел на самом деле?

— Ты хотел и дальше сидеть в кофейне и пить крепкий кофе с кардамоном и есть баранину в лаваше, только с айфоном и белыми туфлями, — ответил Азазель. — И ты был прав, так как в этом и состояло твоё счастье. Но теперь оно недоступно для тебя, потому что теперь тебе будет казаться, что тебе нужно ещё больше денег, туфли белее и айфон дороже. Хотя и на этот раз ты на самом деле будешь хотеть не этого.

— А чего же? — спросил Уюй.

— Теперь и до самой смерти ты будешь хотеть забыть запах и вкус козлиной задницы, — сказал демон. — Но не проси меня об этом: тут даже я бессилен.

Тут заплакал горько Уюй. И пошёл прочь, роняя с ног туфли.

О бенедиктиновом ликёре

Жил да был в городе Уц, что в стране Нод, некий человек — не низок не высок, не узок не широк, а самый такой обычный.

К своему счастью, жил он не в далёкие времена, когда страна Нод была бедной, а жители её — мудрыми. Нет, жил он в наше время, когда страна Нод стала цивилизованной, глобализованной и местами даже продвинутой.

Надо сказать, что герой наш был человеком не простым, а очень простым, прямо-таки даже бесхитростным. Книжек он сроду не читал, всё больше в телевизор зырил, да и там по большей части всякую чихню навроде спорта или там сериалов про санту-барбару. И во всех остальных отношениях тоже он был нормальный, просто ужас. И даже пацанов в тузы не пялил, а всё больше по бабскому сословию.

Единственное, чего его парило в жизни — так это несоответствие финансовых возможностей с телесными потребностями. Да и то: основные телесные потребности у него были вполне себе удовольствованы, а на духовные чихал он с башни "Сердце Нода". Но — вот же чёрт подгадал! — была у него некая прихотливая привычка, всего-то одна-единственная. Оченно он любил зайти вечерком в питейное заведение, да и пропустить стаканчик — не бухаловки, не рыгаловки, не пойла можжевелового, не винца красного, не даже водочки, а всему предпочитал он заморский Бенедиктиновый Ликёр: оченно он ему когда-то по скусу да по ндраву прихорошился. Короче, любил он этот ликёрчик, так бы его всё и пил.

Однако ж, Бенедиктиновый Ликёр в той стране был зело недёшев. И потому, как ни ужимался человечек, а позволить себе каждый день хоть масенькую рюмочку Бенедиктинового Ликёра он не мог. Так, раза два в неделю наскребалось десять Общечеловеческих Ценностей (в стране Нод так называли деньги): столь дорого стоила в ближайшем заведении заветная рюмашечка.

И вот однажды скопил человечек денег, пошёл в магазин, да и купил целую бутыль Бенедиктинового Ликёра. Ну, думает, хоть раз в жизни себе праздник устрою.

Только открыл он бутылку — а оттудова пошёл свист, вой, да вонючий дым. И из того дыму образовался господин престранного вида: низенький, лысоватый, в сером спинджаке и при дорогом галстухе. Поклонился он и представился Чернокнижником, по магической специализации Эффективным Менеджером, при строительстве Храма Соломонова подвизавшимся. Пожаловался, что неблагодарный царь Соломон, испугавшись ураганной его эффективности, заключил его душу в оный сосуд. Сдержанно поблагодарил за освобождение и пообещал — хоть и вздохнув претяжко — бесплатно исполнить три желания освободителя. Такое, стало быть, на него царём Соломоном дополнительное условие наложено: трижды поработать бесплатно на благо ближнего.

Человек чрезвычайно обрадовался и попросил с чернокнижника три бутылки Бенедиктинового Ликёра, по одной на каждое желание.

Чёрный маг вздохнул и начал объяснять, что желание это глупое и неэффективное.

— Ну подумай сам, о чём ты просишь, — втолковывал он человеку, — ну выпьешь ты эти бутылки, и что? Лучше уж попроси у меня, чтобы я тебя на хорошую работу устроил. Чтобы получать, скажем, в десять раз больше Общечеловеческих Ценностей. Тогда-то бенедиктином своим ты просто зальёшься. Вот что значит эффективное решение!

Человек, подумав, согласился — и в сей же миг очутился в Офисе, при галстуке, уперетый взглядом в Трудовой Договор. В оном договоре говорилось, что берётся сей человек на работу в Офис на должность Ученика Помощника Решателя Вопросов, за что полагается ему денег в десять раз больше, чем он получал ранее.

Подписал он контрактик, разумеется: кто ж не хочет-то в десять раз более башлей получать?

И начались у него дни тяжёлые, горькие.

Раньше-то человечек тоже работал и даже не особо ленился, по простоте своей. Однако, на новом месте всё было в десять раз тяжельше. Во-первых, приходить надо было ранёшенько, а уходить в глухую ночь. Во-вторых, отлучаться из Офиса не рекомендовалось, отдыхать на глазах начальства тоже, а надо было суетиться и изображать Деловитость. И в-третьих, самое ужасное, никто ему не объяснил, в чём его работа заключается, а только гоняли да покрикивали. От этого он очень сильно уставал, так что в первый месяц было не до Бенедиктину.

Но человек скотина такая: ко всему привыкает. И этот обвыкся да прижился, и даже понял суть. Суть же была в том, чтобы всячески ублажать начальство видимостью активности, да клеветать на ближних своих, что они-де мало трудятся и начальство не уважают.

И ещё он понял, что весь Офис содержится начальством не для каких-то полезных надобностей, а для того же, для чего короли французские некогда содержали свиту, то есть для Блезиру, Понтов и Похвальбы перед иностранными монархами численностью и красой своей челяди. А никакой иной работы от них не надобно.

Тут-то бы и зажить.

Однако с Бенедиктиновым Ликёром вышел полнейший афронт.

Как выяснилось, офисный люд после работ был не дурак выпить. Выпивать же дозволялось Корпоративными Правилами токмо в Дорогом Кабаке, где рюмочка того Ликёра стоила не десять общечеловеческих, а все полтораста, и то с клубною скидкою. Ходить же в дешёвое заведение считалось там Очень Дурным Тоном, позором Офиса и поводом для доноса начальству. Так что лучше уж было и не суваться.

Так и получилось, что рюмочка Бенедиктина доставалась ему раз в неделю, много — два.

Однако же, как-то раз в Дорогом Кабаке человек случайно встретил того самого чернокнижника из бутылки. Тот ему не обрадовался, особенно когда человек напомнил ему ещё о двух желаниях. Однако, выслушать согласился.

И спросил человек с него две бутылки Бенедиктинового Ликёра — хоть так.

Чёрный маг тяжко вздохнул и начал объяснять, что желание это глупое и неэффективное.

— Ну подумай сам, о чём ты просишь, — втолковывал он человеку, — ну выпьешь ты эти бутылки, и что? Лучше уж попроси у меня, чтобы тебе денег прибавили. Чтобы получать, скажем, ещё в десять... нет, мало, в сто! в сто раз больше Общечеловеческих Ценностей. Вот тогда-то бенедиктином своим ты просто зальёшься. Вот что значит эффективное решение!

Человек соглашаться не хотел, но очень уж убедителен был чертяка. Всё-таки кивнул — и в сей же миг очутился всё в том же Офисе, при галстухе, уперетый взглядом в новый Трудовой Договор. В оном договоре говорилось, что назначается сей человек на новую работу Помощника Решателя Вопросов, за что полагается ему денег в сто раз больше, чем ранее он имел.

Подписал он контрактик, разумеется. И начались у него дни тяжелей да горьше прежнего.

Раньше-то он бегал в офис раненько, уходил поздненько, изображал труды да писал доносы. Теперь же всё это осталось, но прибавилась ещё и настоящая работа. Состояла она в бегании по Клиентам, угождения Значительным Пупсам, поддержании Контактов, и прочем таком. Понятное дело, что и беганья те, и угождения, и поддержание ни к какой работе в смысле создания чего-то полезного отношения не имели. а были одним лишь пустоплясом да пустолаем, но выматывало это страшно. К тому же и сам господин Решатель Вопросов, помощником которого он стал, оказался человеком препротивным. Да таким, что лучше и не рассказывать.

Но человек скотина такая: ко всему привыкает. И этот обвыкся да прижился, и даже понял суть процессов. Суть же была в том, чтобы шпионить, собирать сплетни, обратно же их разносить, устраивать пакости, сводить, разводить, мутить, жужукать, и вообще всячески блядюкаться в обществе таких же блядюжников.

И ещё он понял, что весь штат помощников содержится начальством не для каких-то полезных надобностей, а для того же, для чего короли французские некогда содержали фаворитов — для политики, интриг, да иной раз ещё для кой-каких стыдных нужд. А никакой иной работы от них не надобно.

Однако с Бенедиктиновым Ликёром опять вышел полнейший афронт.

Финансовый вопрос отпал, как не было: денег было хоть рабочим местом жуй. Однако, с офисным людом теперь ему стало гарбузиться несростно,и уж тем более пить. Пить ноне полагалось только с Клиентами, Значительными Пупсами, и в процессе Контактов. На беду, все они Бенедиктинового Ликёра на дух не переносили, а токмо Великия Вина Бургундии, Выдержанные Коньяки, или, на худой конец, Односолодовыя Виски Особливо Эксклюзивных Сортов. Пили они их, правда, кривя губы, так что у человека складывалось подозрение, что на самом-то деле в гробу они видали эти пойлища. Однако, все мучались, но пили гадость, и другим отступать от сего не позволяли. После же Великих Вин и Уиски никакой бенедиктин уже в рот не лез. Так что выкушать любимого Бенедиктинового Ликёра стало удаваться этак раз в месячишко, от силы два.

Однажды на Важном Приёме он опять пересёкся с давешним чернокнижником. Тот ему совсем не обрадовался, особенно когда бедолага напомнил ему об оставшемся желании. Однако, выслушать согласился.

Человек попросил втихую раздавить с ним бутылочку Бенедиктину — хоть так.

Чёрный маг вздохнул тяжко-претяжко и начал объяснять, что желание это глупое и неэффективное.

— Ну подумай сам, о чём ты просишь, — втолковывал он человеку, — ну выпью я с тобой, а дальше-то что? Лучше уж попроси у меня, чтобы тебя сделали самым главным начальником. У тебя тогда и денег будет до небес, а уж можно-то тебе будет всё можно, вообще всё — хушь карасин пей. Вот тогда-то Ликёром своим ты по самый галстук обкушаешься. Вот что значит эффективное решение!

Человек, конечно, не очень-то поверил чертяке, но тот торжественно поклялся и побожился, что на сей раз ну никаких обломов с Бенедиктином не будет.

Всё-таки кивнул человек, соглашаясь — и в сей же миг очутился, безо всякого договора, прямо в кабинете самого Решателя Вопросов. И стало ему ведомо, что теперь он этот самый Решатель Вопросов и есть. И что теперь он теперь может всё, а все должны вокруг него вертеться, жужукаться, да делать, что он велит. И ничего-то его не вспарит, и ничего-то не побеспокоит, и не придётся ему более быть скотиною, коя ко всему привыкает, а это к нему, к скотине, теперь все должны будут привыкать.

Обрадовался человек. И велел принести себе бутыль самолучшего Бенедиктина. Нет, даже три бутыли.

И в сей секунд ему это устроили.

И решил наш герой, что наконец-то он оттянется за все страдания. Достиг он, наконец, вершины помыслов, пора и удовольствьица получать.

Налил себе Бенедиктину в фужерчик. Зажмурился сладко. В рот вылил.

И чувствует он: вроде и Бенедиктин пьёт, а вроде и нет. То есть и вкус тот же самый, и запах, и всё. А вот НЕ РАДУЕТ. Как будто воды выпил.

Налил ещё — та же фигня. Невкусно, невесело. Как вода из-под крана.

Схватил он бутыль, да прямо из горла и захерачил. Вроде в голове чутка потяжелело, да только радости опять же никакой.

Вот тут-то он и понял...

...а вот ЧТО он понял, про то нам, простым людям, знать не обязательно. Не надо нам того знать.

Лучше уж давайте выпьем, кто чего любит. Кто бухаловки, кто рыгаловки, кто пойла можжевелового, кто винца красного, а кто и водочки.

А Бенедиктинового Ликёра не пейте. Бяка это, бяка.

История о рыбе и удочке

Вообразите, пожалуйста, следующую ситуацию.

Сидит голодный человек на берегу реки. Добрый рыбак даёт ему рыбу. Бедный радуется, но тут появляется либерал и со словами "Да что вы делаете! Голодному надо дать не рыбу, а удочку!" рыбу отнимает и засовывает себе в ведёрочко. Бедный дёргается, порываясь вернуть свой ужин. Но либерал, ослепительно улыбаясь, достаёт из кармана складную пластиковую удочку, и торжественно вручает её голодному, со словами "За какую-то несчастную рыбу ты получил прекрасное орудие труда! Теперь ты сможешь поймать много-много рыбы, кормить себя и семью, а там, глядишь, и выбьешься в люди... Главное — трудись больше, вставай раненько, сиди долгенько... хе-хе".

Голодный берёт удочку, садится на берегу. Сидит час, другой. Сидит сутки. Никакой рыбы и в помине нет. Напрягая память, соображает, что удочка-то без лески.

На следующий день либерал появляется снова. Голодный бросается к нему и кричит что-то насчёт лески. Либерал пожимает плечами: "Вообще-то твоя дурацкая рыба не стоила и половины моей замечательной удочки. Но... ладно". Вытаскивает из кармана леску и вручает её голодному с удочкой. "Учти: бесплатных ланчей не бывает. Леска по коммерческой цене. С тебя десять рыбин. Не выловишь — приду с судебным приставом. Но не ссы, десять рыбин — не такая уж большая цена... хе-хе". Голодный соображает, что десять рыбин и в самом деле не бог весть что, радостно привязывает к удочке леску и садится на берегу.

Час. Два. Три. День прошёл. Рыба не ловится.

Вечером мимо бедолаги проходит тот добрый рыбак, который когда-то дал ему рыбу. Внимательно смотрит на голодного с удочкой. Потом спрашивает а не забыл ли он привязать крючок.

На следующий день появляется либерал в сопровождении судебного пристава. Голодающий кричит, что его обманули, и что без крючка рыба не ловится. Либерал и пристав делают каменные морды и оформляют дело по закону. Наконец, либерал, дождавшись, пока пристав отойдёт в сторонку, шепчет на ухо отчаявшемуся голодному: "Ладно уж... жаль мне тебя, дурака... Если подпишешь вот эти бумажечки — будет тебе крючок... хе-хе". Бедолага, которому уже нечего терять, да и голод не тётка, не глядя подписывает всё, что ему дали, и получает вожделенный крючок.

Завтра к берегу подъедет машина с зарешетченными окошками. Бедолагу, скорчившегося на берегу, легонько возьмут под микитки два здоровенных чечена и потащат в машину. Тот не сопротивляется: ему уже всё равно. Сыто щёлкнут наручники. Голодного кинут мордой вперёд в кузов, где уже лежат вповалку несколько таких же, как он. Со словами "ужинать будешь в зиндане" дверь захлопнется.

Либерал подбирает брошенную удочку, аккуратно отцепляет крючок от лески, а леску от удилища. Складывает удилище, рассовывает всё хозяйство по карманам. Утирает пот со лба. Смотрит на часы: скоро надо будет идти в клуб рыболовов. Где он наденет белые перчатки и запон, послушает проповедь Великого Мастера, поужинает в кругу братьев...

И, конечно, вознесёт хвалу величайшей из богинь мира сего. Знание тайн её составляет главное в рыболовецком деле — неважно, ловишь ли ты рыб хвостатых или двуногих.

Её Высочеству Наживке.

О заветах

Про бессмысленные запреты и вред филологии

1. ПРЕДВЕЧНЫЙ РАЙ.

— Я Господь твой, о Человек. Я сотворил тебя из ничего. Я дал тебе жизнь и вдохнул в тебя душу. Я дал тебе пять чувств, и шестое, лучшее — разум. Я приблизил тебя к Себе и обещал тебе высочайшее место в мире. Благодарен ли ты мне за эти дары?

— Да, Господи, благодарен, и преизрядно.

— В таком случае, могу ли я попросить тебя сделать мне три маленьких одолжения? Они не сильно напряжные, но, пожалуйста, исполни их.

— Да, Господи, всё исполню.

— Посмотрим-посмотрим... Итак. Даю тебе три заповеди, иже не преступишь оные никогда — ни ты, ни твоё потомство в роды и роды. Не ешь луку. Каждый девятый день надевай на шею шарфик и прогуливайся вдоль реки. Перед тем как уснуть, читай вслух азбуку.

— Кхм... Ладно, Господи, я постараюсь всё это делать, и детей научу. Но, Господь, мне хотелось бы знать...

— Это выше твоего разумения, человек.

— Я дико извиняюсь, Господи, но у меня будут когнитивный диссонанс.

— Это твои проблемы, человек.

— Мне будет сложно объяснить моим детям, зачем нужно заниматься подобной дурью.

— Это, опять же, твои проблемы, человек.

— Я предвижу, Господи, что внуки моих внуков тоже зададут себе эти вопросы — и, не найдя ответа, перестанут выполнять Твою волю.

— А это будут уже их проблемы, человек.

— Хорошо, Господи. Но всё-таки — НАХЕР ЭТО НАДО?!

— Уговорил. Если ты никому не передашь это знание, я тебе отвечу.

— Зуб даю.

— Хорошо, верю. Видишь ли, на самом деле мне нужно от тебя совсем не это. Но это — простейший способ объяснить тебе, что мне от тебя нужно.

— Как это, Господи?

— Хорошо, смотри. Твоё потомство расселится среди народов, которые едят лук. Они его есть не будут, чем вызовут раздражение своих соседей — ибо лук будет составлять непременную часть трапезы тех народов, а люди вообще-то не любят, когда кто-то брезгует их едой. Но это позволит твоему потомству сохраниться как отдельному народу, на что у меня есть свои виды. Далее, твоё потомство догадается расселиться в местностях, где лук не растёт. Это будут самые худшие земли. Однако, через несколько столетий на этих территориях обнаружатся крайне ценные полезные ископаемые, что сделает твоё потомство богатым... Впрочем, ему будут завидовать и даже постараются на него напасть. Но если они будут прогуливаться вдоль реки...

— Так, Господи, я начинаю понимать. Они смогут селиться только там, где есть реки?

— Ага, соображаешь... Да, это дополнительное ограничение. Они будут селиться там, где до реки можно будет добраться за девять дней. Точнее, доскакать: в ту эпоху появится конный транспорт и хорошие дороги.

— А шарфик-то зачем?

— Чтобы не простудиться, идиот... Так вот, реки к тому моменту будут основными транспортными артериями мира. Таким образом, именно твоё потомство будет контролировать коммуникации. Это позволит ему успешно отбиться от врагов... Правда, через пару столетий после этого все реки пересохнут. Остатки твоего потомства поселятся в пойме последней реки. Это убережёт их от техногенной катастрофы... Про смысл чтения азбуки на ночь я, уж извини, объяснять не буду. Главное: ты понял общий принцип?

— Ну да. Маленькое и просто формулируемое отрицательное условие заменяет очень длинное позитивное описание, к тому же относящееся к будущему.

— Вот именно. Есть множество обстоятельств, которые будут ясны только в будущем, а сейчас мне бы не хотелось их раскрывать. Хотя бы потому, что, если бы кто-нибудь знал будущее, он мог бы помешать его наступлению.

— Ага, понял.

— Ну так иди запиши. И заповедуй потомкам

2. СОБРАНИЕ МУДРЫХ.

— В Священной Книге сказано: "Каждый девятый день надевай на шею шарфик и прогуливайся вдоль реки". Здесь в тексте слово "ткукукуинуку", что означает "текущая вода". Значит, для того, чтобы исполнить волю Господню, достаточно каждый девятый день проходить мимо текущей воды...

— Нет, "ткукукуинуку" означает "вода, текущая по естественному ложу, промытому самой же этой водой".

— Ты прав. Значит, к роду "ткукукуинуку" относятся любые ручьи, а также потёки воды на снегу, если они промыты водой...

— Является ли моча водой?

— Несомненно. Если кто-нибудь поссал на снег, то это "ткукукуинуку". Также "ткукукуинуку" — это след от любой струи воды.

— Годится ли вода из-под крана?

— Конечно, ибо она течёт. Но необходимо, чтобы она промыло себе русло. Поэтому можно выдавливать в раковину немного зубной пасты, чтобы струя воды её размывала... А вообще, главное — это шарфик. В этом вопросе текст не допускает никаких разночтений. Шарфик надо надевать обязательно.

Град наречённый. Криптоисторическая эпопея

7154 год от сотворения мира (1646 по латинскому летострою)

— Батюшка-свет-надёжа-государь! — закричал служка. — Старец... старец преставляется...

Алексей Михайлович с тоской посмотрел на пергамен из Тайного приказа. По всему выходило, что соляная пошлина, измышленная в позапрошлом году батькой Морозовым, вышла непосильной. Откуда-то появились бунташные людишки, кричавшие на Морозова и Милославского измену. Ближники из малой Думы и недавняя жена — Мария Ильинишна — настаивали на жёстком курсе. С самою Марией тоже не всё было ладно: молодая оказалась неуговорчива и раздвигала лядвеи безохотно, зато наряды любила пуще света очес. А теперь ещё и старец Малакий уходит — что делало планы молодого царя и вовсе зыбкими.

Иеромонах Малакий Катамит, грек родом, был Алексею Михайловичу дорог не как память, а как руководство к действию. Несмотря на преклонный возраст, слепоту, телесную расслабленность и альцгеймерову хворобу, старец обладал от Бога пророческим даром. Он прозревал множество полезных сведений, особенно по части крамолы и измены, а также унутри— и унешнеполитических дел. На сих днях, к примеру, он предугадал неудачу польского посольства и присоветовал отдалиться от англичанских купцов, от старых годуновских послаблений развратившихся в концы... Теперь надобно бы переговорить с ним о соляных деньгах, но вот незадача — к ценному старцу протянулась шуйца Божия, чтобы забрать его душу в райские кущи.

Так или иначе, последние слова Малакия надобно было выслушать по-любому. Отходя, старец мог поведать ценную информацию, касающуюся грядущего.

Старец возлежал на козетке-суковатке, соборованный и причащённый по греческой моде. Однако по виду и запаху его было ясно, что жизни ему осталось с гулькин уд.

— Подойди... — прохрипел старец с густым новогреческим акцентом. — Грядущее прозреваю... грядущее...

Алексей Михайлович с неподобающей в его должности прытью порскнул к скорбному ложу и склонил ухо над беззубым ртом.

— Скрозь века зрю... — бормотал старец. — Вижу, царь, державу твою... Произрастёт она, и многоплодна будет, аки яблуки земляные, сиречь бульбы пататныя...

О бульбах пататных молодой царь не очень понял, но продолжал прислушиваться со всем вниманием.

— Велика и обильна будет земля русская... могуча... многосильна... — старец неожиданно откашлялся и другим, строгим голосом поведал: — Вот только в Европу она не войдёт и цивилизационного единства с ней не обретёт никакоже.

Царь нахмурился. Несмотря на явное еретичество и постоянные обиды, чинимые европейскими державами московскому царству, европейские достатки и лайфстайль ему были вельми по нраву. В мечтаних своих он видел Русь полноправным членом европейской семьи народов.

— Нет ли всё ж какого средства войти в Европу? — прошептал царь на ухо умирающему старцу. — Хучь через афедрон?

При слове "афедрон" старец несколько оживился, в стекленеющих глазах прорезался отблеск благодати.

— Зрю... Проницаю... Есть средство... Надобно, — прошептал он, — овладеть единым градом... Не простым — царёвым... Войско послать туда и овладеть силою! А после того — голос старца неожиданно окреп — престол туда перенести и столицу поставить! Тогда и станет Русь европейской державою! Но помни — ни ты, ни преемники твои, сего совершить не в состоянии! Триста лет силы копить надобно... Но овладеем, на то воля Божья есть! Одно потребно — град царёв Царьградом наречься должон! И столицу туда перенесть! Иначе не выйдет ничего кроме сраму... — старец завалился назад и перестал дышать.

— Чудное дело, — думал молодой государь тем же вечером, записывая на тайные пергамены откровение святого старца. — Ну да — сдюжим. Завещаем сие великое дело грядущим поколениям государей русских.

Решительным жестом запечатав пергамен царской печатью, он сложил его в палисандровый ларец с выжженным клеймом "хранить вечно".

1746 год по новому календарю

Императрикс Елисавета Петровна, дочь Петра Великого, готовилась к очередной ассамблее, единовременно с тем решая важные государственные дела. Впрочем, изрядной важности им она не придавала, рассчитывая на разумение своих доблестных аматёров, в особенности — Разумовского, Воронцова и Бестужева. Сии мужи, во многом друг с другом не согласные, тем не менее, произвели множество полезных мероприятий, от исправления славянской Библии и до изгнания иудеев, этой извечной язвы государства Российского.

На сей раз вопрос был внешне малозначительным: продолжающийся в державе Российской недостаток соли. Однако это куриозное обстоятельство побудило государыню оставить рассмотрение доставленного из Голландии голубого шёлкового платья, кое стимулировало её фантазию, и предаться раздумьям. Бароны Строгановы, главные поставщики сего нужнейшего продукта, юлили и отговоривались, поставляли выварок на треть меньше потребного, задирали цены сверх нужного и ярили народ. Эльтонская соль не решала проблемы: по чумацкому шляху озоровали калмыки и примкнувшие к ним одичавшие русские военные части, так что доставленные серые выварки оказывались вдвое дороже чистяка строгановской выделки. В воздухе ощутимо пахло народным возмущением.

— Государыня, позвольте, — так запросто, без чинов, мог войти к ней только Разумовский, тайный ея супруг.

— Что у тебя, зайка моя? — прощебетала императрикс, воровато оглянувшись.

— Пупсик, киса, — ласково улыбнулся Разумовский, — я тут выяснил кое-что интересное. Видишь ли, мне проела всю плешь соляная проблема. Посему я приказал доставить мне все документы, касающиеся истории соляного снабжения нашей державы со времён царя Иоанна. Мне снесли пуд документов, по большей части малоценных. Но в делах, касавшихся соляных бунтов времён Алексея Михалыча...

— Тишайшего? — уточнила императрикс, отвлекаясь от пригрезившегося ей прекуртуазнейшего фасона с открытой спиной, грудью, руками и животиком.

— Его самого. Так вот, я обнаружил там интереснейший манускрипт... — он протянул своей тайной супруге палисандровый ларец с выжженным клеймом "Хранить вечно".

Императрица извлекла пергамент и углубилась в чтение.

— Ну, — наконец, сказала она, — это многое объясняет. Держава у нас растёт, а евроинтеграции что-то не видно. Значит, нужен царь-город? Сейчас не до того, а вот преемникам завещаем. Тем более, там сказано, что сей град нам обещан Богом и непременно будет наш. Ларец сбереги, — велела она. — А теперь зашнуруй-ка мне сзади...

1846 годот Рождества Христова

— Государь, поляки усмирены, Краков пал, — доложил ординарец.

Государь император Николай Первый, одиннадцатый император Всероссийский, царь Польский и великий князь Финляндский, перевёл остекленевший взор на вошедшего в малый кабинет юношу, подпоручика Киже. Ему он доверял — в тех пределах, в которых император вообще мог доверять кому бы то ни было.

— Ну что ж, этого следовало ожидать, — спокойно сказал он, — поляки со своим фантастическим разномыслием всегда будут биты австрийским порядком и дисциплиною. Но и австрийцы непрочно сидят на своих штыках. Думаю, грядут неприятности в Венгрии... но мы им, как обычно, поможем, ибо в том наш долг.

Государь встал, окинул вглядом кабинет — простой, безыскусно отделанный, со столом и походной кроватью. Простые белые своды и картины батального содержания на стенах дополняли впечатление.

Заложив руки за спину, император подошёл к окну, за которым простирался Петербург.

— Но всё это, — сказал он веско, — не решает главной проблемы. Без нас в Европе не стреляет ни одна пушка, это правда. Но правда и то, что нас не держат за своих. Мы так и не стали истинной Европой, несмотря ни на какие наши благодеяния. Это рок. Но в наших силах избыть его.

Он покосился на столик карельской берёзы. На нём под стеклянным колпаком лежал древний палисандровый ларец с выжженой надписью "Хранить вечно".

— Есть пророчество... — сказал он куда-то в пространство. — Пока Россия не овладеет Царьградом и не перенесёт туда столицу, мы не станем частью общеевропейского дома.

— Это весьма естественно, — осторожно заметил подпоручик Киже, иногда позволявший себе мелкие вольности. — Насколько мне ведомо, это следует из основ науки геополитики, любимой англичанами. Овладенье Царградом необходимо для овладенья проливами, а это сделает Россию морскою державою. Тогда Европа нас признает...

— Логично, — заключил император. — Посему все усилия державы нашей будут направлены к сей великой цели. Всё, что мы делаем, мы делаем ради Царьграда. Мы пойдём на всё, на любые беды и лишения — но этот город должен быть нашим. Новая столица на Босфоре — вот наша путеводная звезда, наш компас земной, наша удача и награда за смелость. Мы овладеем им — или погибнем. Но в пророчестве сказано, что град сей непременно падёт нам в руки, а посему я уверен в нашей будущности.

1946 годн.э.

Майор Махруткин сидел, свесив задницу над дырой, и разминал в руках кусок газеты "Правда". Газета была жёсткой, к тому же половину её занимал портрет товарища Сталина, который употреблять по назначению было никак нельзя — по крайней мере в присутствии лейтенанта Елдакова, который тужился рядом, и тоже держал в руках газетный лист, но не теребил его, а что-то читал. Елдакову Махруткин не доверял: поговаривали, что лейтенанта видали у особистов.

— Василь Семёныч, — вдруг сказал Елдаков, — у тебя за что медаль за взятие? За Будапешт?

— За Кёнигсберг, — машинально ответил Махруткин, думая, не употребить ли всё же Сталина, пока Елдаков читает.

— Вот дела. Переименовали Кёнигсберг. Теперь это Калининград. В честь Калинина.

Махруткин вместо ответа громко пёрднул. Всесоюзного старосту он не то чтобы не любил, а не видел в нём смысла. В тридцать девятом его мать писала Калинину письмо, чтобы тот похлопотал насчёт махруткиного отца, старого большевика, арестованному по вредительскому навету. Калинин на письмо не ответил, а отец так и пропал. Хорошо ещё, что началась война — а то и сын за отца ответил бы по полной.

— А что значит Кёниг... этот, берг? — не отставал Елдаков.

— Королевский город, — буркнул Махруткин. — Был, — добавил он на всякий пожарный случай.

— А какой там король был? — не отставал Елдаков.

— Какой надо, такой и был, — отрезал Махруткин. — Что царь, что король — одна херня. Сри давай.

— А красиво, Василь Семёныч. Царь-град, — мечтательно произнёс Елдаков. — Это я в хорошем смысле, — тут же поправился он, чтобы Махруткин не заподозрил его в монарическом уклоне. — Ну, как царь-пушка, или там царь-колокол. А это царь-город, значит, был. Теперь нашенский он, получается. А ведь это... как бы... знак какой-то, — добавил он несмело. — Мне один старый большевик рассказывал. Когда царя грохнули, при нём нашли ларец древний, а в нём бумагу. Такую старую, что специального профессора присылали, чтобы тот разобрал. Так вот, там было про царь-город что-то было. Что, дескать, когда он наш будет, туда столицу перенесут...

"Точно пробивает, сучёнок" — решил Махруткин.

— Нет у нас царских городов и не будет, а столица у нас одна, Москва называется, — сказал он решительно, пресекая дальнейшие инсинуации.

Лейтанант обиженно примолк, сосредоточившись на своём нехитром деле.

Махруткин осторожно оглянулся, убедился, что внимание Елдакова поглощено процессом, и подтёрся-таки Сталиным, заполировав задницу промятыми указами о награждениях.

О еврейском вопросе

О происхождении евреев

Посвящается Шломо Занду

Вообще-то никаких евреев нет.

Доказывается это просто, от здравого смысла. Ну сами посудите, может ли существовать столь курьёзный народец? Конечно же нет! Это всё сказки, в которые только дураки верят.

Если такого аргумента мало, вот вам ещё: евреи все выглядят по-разному, и общего у них мало, кроме неопрятности. Они даже кусочек пиписеньки у себя отрезают, чтобы у них было хоть что-то общее.

Ну хорошо, спросите вы, а что есть? А есть нечестные люди, которые евреев из себя изображают.

Началось всё это в XVIII веке. Жили в Трансильвании три жулика — Абрам Кекиш, Исак Здрись и Иакоби Чертошвили. Один был старый мадьяр-пропойца, второй — непотребный монах, изгнанный из монастыря за содомию и мелкое воровство в монашьей  раздевалке. Третий же был грузин чрезвычайной волосатости, сбежавший из бродячего цирка-шапито, где изображал льва-гермафродита.

Эта жалкая, преступная троица бродяжничала в Трансильвании и изводила селян, воруя у них гусей и содомизируя их, а после пожирая. Будучи изловлены гусарами, — что случалось неоднократно — негодяи обычно выдавали себя за волхвов или за энтографов-фольклористов, тем самым избегая наказанья. Но в конце концов их немытые патлы примелькались и их начали бить.

Быть бы им и вовсе забитыми, да на несчастье, повстречался им ловкий рыжий малый в зелёном жупане по прозвищу Шлик-Шлик (на самом же деле — английский шпион лорд Жестопипо́рд).

Этот самый Шлик-Шлик сообразил, что от трёх проходимцев может выйти польза британской короне. Посему он их напоил, написал им книжку "тору", а потом посулил всем гринкарты (хотя тогда их ещё не делали, но лорд был большой обманщик!), если только они будут выдавать себя за "народ евреев" и не есть сосиски с беконом. И научил всяким подлостям и гадостям, придуманным в Лондоне в Интеллигентном Сервисе.

С тех пор жизнь у жуликов пошла не то что прежде. Вместо чтобы гусекрадничать, они придумали новый, гадчайший прежнего промысел. Как только появлялся где-нибудь какой-нибудь богатый, власть имеющий или просто талантливый человек, они тотчас к нему заявлялись, открывали книжку "тору" и говорили, что он, то есть тот человек, на самом деле "еврей" и что так записано в книжке "торе". А они, стало быть, его соплеменники. Большинство богатых людей предпочитали откупаться от такой родни, а люди при власти делали жуликам всякие гандикапы и синекуры, чтобы только от них избавиться. Талантливых же людей мерзавцы принуждали к содомии, чтобы хоть через это с них что-нибудь да поиметь. А ежели кто не удовлетворял их аппетитов или похотей, жулики распускали слухи про их "еврейство". Что обходилось в итоге дороже — так что все привыкли "евреям" платить тем или иным способом.

А негодяй Шлик-Шлик (то есть лорд Жестопипорд!) потирал пухлые веснушчатые ручонки свои, ибо имел с того бизнеса доляху малую.

В конце концов Абрам Кекиш умер от пьянства, Здрись подхватил скверную болезнь и тоже ноги протянул, а Чертошвили поймали цирковые и снова посадили в клетку — изображать льва-гермафродита. Где он и сдох, позорник. Но злохитрый лорд Жестопипорд набрал по всяким помойкам ещё каких-то нахалов, которые продолжили традицию.

С тех-то пор жулики ходят по миру и всех в евреи записывают. Некоторые уже много поколений этим занимаются, так что с рождения верят, что они сами "евреи" взаправдышку. Но к каждому маленькому мальчику из такой семьи в семь лет на день рождения приходит специальный дядька в чёрном и сообщает ему страшную тайну — нет никаких евреев, мы тут все просто притворяемся. И ты будешь притворяться, потому что очень уж это выгодное дельце. А иначе — ой-ой-ой, вход рупь выход два и всё такое.

Девочкам же обычно ничего не говорят, потому что не доверяют болтливости женского пола, так что многие и вправду верят, что они какие-то там волшебные "еврейки". На самом же деле они по большей части обычные мадьярские цыганки, а некоторые — просто гусыньки, бабушки которых родились от содомизированных Якобом Здрисем гордых белых птиц. От гусынь же и длинные носы, столь выдающие их.

Читатель, возможно, испытывает некие сомнения по поводу логичности, достоверности и политкорректности изложенных сведений. Пусть тогда он почитает, что пишут о русских. На фоне тех сказок — которые утверждают, что русских никаких нет, что при этом русские произошли каким-то особо позорным способом, управлялись чёрт-те кем и т.п. — вышеизложенная история предельно логична, необычайно убедительна и чрезвычайно политкорректна.

P.S. Иллюстрированная версия

О предназначении евреев

Однажды некий честный еврей прочитал предыдущую историю и очень расстроился. Но поскольку он был честным — случается ведь и такое! — то, вместо жалоб и угроз, задумался он: а для чего же на самом деле существует его народ, и какая миру от того польза? Ибо, пока не думал он над этим, всё казалось очевидным. Когда же он задумался, то понял, что вопрос сей непрост и заковырист.

Тогда пошёл он к Главному Раввину Всея Земли в алмазный его дворец. И спросил его, зачем существуют евреи на Земле.

Расхохотался Главный Раввин и сказал так:

— Мир подобен кольцу с бриллиантом. Мир — оправа, а евреи — бриллиант. Как кольцо существует для обрамления бриллианта, а бриллиант существует сам для себя и для своего блеска. Так и весь мир существует для евреев. Евреи же существуют для того, чтобы блистать. Сотворил же их Бог, который в вечности любуется блистанием евреев, бесконечным их совершенством.

Честный еврей поклонился, попрощался вежливо, но про себя подумал, что неплохо было бы ознакомиться и с другой точкой зрения. И пошёл он ко Последнему Антисемиту Всея Земли в тайную его нору. И спросил его, зачем существуют евреи на Земле.

Возрыдал Последний Антисемит и сказал так:

— Мир подобен жопе с занозой. Мир — жопа, а евреи — заноза. Жопа существует сама для себя и хочет жить сама в себе, а заноза не даёт ей житья. Так и весь мир страдает из-за евреев. Евреи же существуют для того, чтобы мучить. Сотворил же их Диавол, который в вечности так наслаждается мучениями мира, бесконечным его страданием.

Честный еврей поклонился, попрощался вежливо, но про себя подумал, что неплохо бы ознакомиться и с другими мнениями. И пошёл он к Великому Учёному Всея Земли, в его всемирную Академию. И спросил его, зачем существуют евреи на Земле.

Пожал плечами Великий Учёный и сказал:

— Всё знание человеческое касается лишь того, как устроен мир сей, а не того, зачем он так устроен. Это знает лишь Единый, кто сотворил Свет и Тьму, Добро и Зло, богов и дьяволов. Обратись к нему — может быть, он ответит.

И дал адрес.

Тогда еврей пришёл к Единому, и спросил Его — зачем существуют евреи на Земле.

И сказал ему Единый:

— Некогда люди в Вавилоне построили огромную башню до небес, и хотели взойти по той башне на небеса, чтобы стать выше ангелов и дьяволов и даже Меня превзойти и самим управлять Вселенной. Я испугался и смешал языки. И создал множество разных народов, после чего воссел наблюдать, как они там корячатся. Но все народы как-то быстро устроились и зажили относительно дружно. Более того, у них снова начался прогресс, и это мне не понравилось. Ибо я постиг — если дальше так пойдёт, они снова сговорятся и создадут новую Вавилонскую башню, да повыше прежней. Тогда я стал стравливать народы друг с другом. Они ссорились, но потом мирились. И понял я, что скоро они догадаются, что ссориться им невыгодно, и перестанут это делать вообще. Я очень испугался и даже хотел уничтожить всех людей, но потом решил повременить с этим. Вместо того я поступил иначе — избрал народ-предохранитель, который в принципе не мог бы столковаться с другими. Такой народ нужен, чтобы он считал своим долгом вредить всем иным народам, просто по злобе бесконечной своей. Я же вознесу этот народ над всеми, дам ему деньги и власть. И он сделает жизнь всей Земли ТАКИМ адом, чтобы они и помыслить не могли о чём-то высоком. Чтобы и мысли у них не было ни о какой Вавилонской башне. Вот я и избрал еврейский народ для этой цели, ибо не нашёл народа более вредного, чем вы. Можешь того стыдиться, ибо вы мучители людей. Или гордиться, ибо иначе я бы убил их всех.

Подумал-подумал честный еврей и сказал:

— Извини за такие слова, Единый, но лучше бы люди построили эту свою башню.

— Я знал, что ты это скажешь, — ответил Единый. — Знай же и то, что люди не могут управлять Вселенной. Я разрушил миллиарды миров, прежде чем научился это делать, что же могут люди? Подумай над этим.

Что случилось дальше с честным евреем, история умалчивает. Одни говорят, что он подался в Раввины, другие — что он бросил еврейство и стал Антисемитом. А есть и те, кто говорят, что он до сих пор думает над этим, но ни к каким определённым выводам пока не пришёл.

Об антисемитстве

Было то в тридевятом царстве, в тридесятом государстве, в православной стране.

Однако в этой православной стране были евреи, ибо где их нет? Жили они, не тужиили, как это евреям и свойственно. Ибо народам свойственно тужить, а евреям — жизнью жуировать.

Но вот решил как-то некий еврей обратиться в Святое Православие, трудно сказать почему. Тем не менее, решение принял он твёрдое, а значит, "сказано — сделано".

И пошёл он, и пришёл он во храм, и увидел там попа большого: весь из себя такой суровый, с брадою лопатою, и лютым взором — истинно, служитель Божий.

Испугался еврей, да всё же переборол себя, да и подошёл, да и сказал: так, мол, и так, я еврей, хочу принять святое крещение.

Поп же великий в ответ на это зело разнегодовался и начал вещать нечто вроде: "Знаю я вас, жидов поганых, всё бы вам пролезть во святую церковь и там гадить... вечно-то вы злоумышляете против люда православного, крапивное семя... жид крещёный что вор прощёный... Вот не буду я тя крестить, гада такая".

Ну, еврей, понятное дело, оскорбился на такое антисемитство. Вздохнул, да и ушёл в расстроенных чувствах.

Через некоторое время, однако, снова он решил креститься. Пошёл он в иной храм, и увидел он там попа малого: весь из себя такой умильный, бородёнка тоненькая, в очах сладость — истинно, служитель Божий.

Умилился еврей, да и подошёл, да и сказал: так, мол, и так, я еврей, хочу принять святое крещение.

Поп же малахольный в ответ на это искренне обрадовался и начал вещать нечто вроде: "Очень, очень это замечательно! рад, рад за вас, что вы решились покинуть мерзкую и преступную веру иудейскую, и согласны прекратить пить кровь младенчиков, грабить нищих, и плевать на святое причастие! Ныне же тебя окрещу".

Еврею, однако, и такое антисемитство показалось не сильно приятнее прежнего. Вздознул он, опять же, и ушёл, досадуя горько.

Однако, через какое-то время снова захотелось ему креститься. Пошёл он в третий храм, и увидел он там попа среднего: весь из себя такой незаметный, тихий, бородка аккуратная, весь скромный, непоказно смирный — истинно, служитель Божий.

Подумал еврей, подумал, да и подошёл, да и сказал: так, мол, и так, я еврей, хочу принять святое крещение.

На что поп пожал плечьми и ответил что-то вроде: "Очень хорошо, коли решил — приходи завтра, окрещу тебя".

Еврей, понятное дело, переспросил на всякий случай: батюшка, говорит, еврей я, еврей, слышишь? еврей, еврей я, самый настоящий еврей: вот хочу принять святое крещение, неужели более ты мне ничего сказать не хочешь?

А батюшка опять плечьми пожал. Да и возьми да и скажи: "Мне-то что с того? У нас несть ни эллина, ни иудея. Приходи на общих основаниях".

И вдруг почувствовал еврей, что вот тут-то он и есть — НАСТОЯЩЕЕ антисемитство. Которое в том и состоит, чтобы евреев считать на общих основаниях.

Так-то и остался он в вере отцов, и ещё написал книжку о своём духовном опыте. С кратким содержанием которой вы только что и ознакомились.

Подлинная история пражского Голема

В пражском гетто жило множество раввинов, сведущих в Каббале. Некоторые говорят, что их было тринадцать, некоторые — что двадцать четыре, а некоторые даже считают, что мудрецов было целых девяноста девять. Трудно сказать, кто прав, потому что все они погибли в один день.

А случилось это так.

Однажды самый великий каббалист из пражских каббалистов сделал голема, — и, как водится, дал ему "шем", Слово, которое пишут на теле истукана, чтобы сообщить ему подобие жизни.

Голем усердно прислуживал раввину — растапливал печь, колол дрова, делал всякую работу по дому. Домочадцы и гости рабби пугались голема — огромного, страшного, с топором за поясом, но раввин каждый раз говорил: "Это чудовище на самом деле легко победить, ибо всё бытие его заключено в Слове. Без него голем рассыплется в прах".

Другие каббалисты завидовали рабби, потому что сами не могли создать голема. А кто не может созидать — тот разрушает. Поэтому каждый из них стремился лишить истукана жизни, чтобы хоть так посрамить его создателя.

Как известно, Слово должно быть написано на открытой части тела голема, доступной свету. Иначе голема создать нельзя, а почему — о том знает тот, кто знает. Зато тот, кто знает, может найти надпись и смыть её.

Вначале рабби начертал Слово на лбу голема, да так искусно, что надпись казалась похожей на морщины. Но один из мудрецов догадался о том и облил лицо голема заговорённой водой, смывающей любые надписи. И голем рухнул и стал глиной.

Тогда раввин снова создал голема, начертав Слово на кончике ногтя, да так мелко, что надпись казалась невидимой. Но другой мудрец догадался о том и облил руки голема заговорённой водой, смывающей любые надписи. И голем рухнул и стал глиной.

Тогда каббалист начертал слово под бедром, в потаённом месте, да в таком, что и смотреть-то на него зазорно. Но нашёлся мудрец, который догадался и об этом, пришёл с заговорённой водой и плеснул истукану в бёдра. И голем рухнул и стал глиной.

Но в конце концов рабби нашёл способ посрамить завистников. Он так хитро запрятал надпись, что ни один из них со своей водой не смог её смыть. И голем прислуживал ему, а тот только смеялся над другими мудрецами и их мудростью.

Однажды рабби — он был уже очень старым, а годы властны даже над великими мудрецами — заснул во дворе в субботнее утро. Голем подкрался к спящему с топором и отрубил ему голову.

Потом он пошёл по гетто, и отрубал голову каждому, кто попадался на его пути.

Все каббалисты спешно покинули свои дома, ибо жизни евреев важнее субботы. Надо было как-то остановить голема, а сделать это можно было только одним способом — смыв Слово.

Они взяли по ведру воды, каждый пошептал над своим ведром заклятья, после чего они сели на ступени синагоги и стали ждать голема.

Кто ждёт беды — тот дождётся. Голем вышел из закоулка, потрясая топором, и направился к синагоге, чтобы убить всех молящихся.

И вышел первый каббалист, и плеснул в лицо голема заговорённую воду. Если бы Слово было начертано на лице, Голем тут же и рассыпался — настолько сильна была та вода. Но голем лишь вытер воду с лица, взмахнул топором и убил мудреца.

Второй каббалист плеснул ему водой на руки. Если бы Слово было начертано на руке, Голем тут же и рассыпался — так сильна была та вода. Но голем лишь покачнулся, потом взмахнул топором и убил мудреца.

Третий каббалист плеснул ему в бёдра. Если бы Слово было начертано в тех местах, Голем тут же и рассыпался — так сильна была та вода. Но голем рассмеялся, взмахнул топором и убил мудреца.

И так каждый мудрец плескал своей водой на голема, так что не осталось ни одного места на его теле, не облитого той заговорённой водой. Но не осталось и мудрецов: их тела лежали на ступенях синагоги, и кровь их стекала вниз вместе с водой. А голем шёл по этой воде босыми ногами и не падал, ибо Слова его не было даже на подошвах ног.

И перед ним остался последний живой: жалкий, тщедушный ученик одного из мудрецов, который ещё не был посвящён в тайны Каббалы, ибо не вышел возрастом и не был женат. У него не было ведра с водой, потому что он не умел заговаривать воду. Не знал он и того, где может находиться Слово. Поэтому, когда голем занёс над ним топор, он схватил его и дёрнул изо всех сил: ничего умнее ему не пришло в голову.

Голем от удивления разжал пальцы и топор выскользнул.

И в тот же миг истукан рухнул на колени, как будто сила его покинула.

Ученик стоял с топором в руках, не зная, что делать дальше.

— Отдай мне топор, это моя вещь, — сказал голем.

Но ученик только помотал головой.

— Отдай топор, и я буду служить тебе, как служил своему создателю, клянусь силами земными и небесными — и голем прошептал волшебную клятву, которую невозможно было нарушить.

Но ученик даже не пошевелился.

— Что ж, тогда отруби мне голову, ведь я это заслужил, — сказал голем.

Но ученик промолчал.

И тогда голем застонал и рассыпался в прах, и стал кучей глины.

Ученик взглянул на топор и увидел на нём еврейские буквы. Слово было выбито на топоре — потому-то голем и не расставался с ним. То, что принимали за простое орудие, было основой его жизни. И когда он случайно лишился топора, то сразу же ослаб. Потому-то он и просил отрубить ему голову — ибо когда топор коснулся бы его шеи, силы вернулись к нему.

Что случилось дальше с тем топором, неизвестно. Сказывают, будто он много постранствовал по свету и был утерян где-то в краях итальянских, куда занесла евреев судьба. Сказывают также, будто через века тот топор нашёл какой-то гой по имени Джузеппе и попытался им обтесать полено, да тот топор за столетия набрал такую силу, что полено ожило. Из него вырезали деревянную куклу, но своей жизни в ней не было, поэтому она то ли снова стала деревяшкой, то ли во плоти сошла в Шеол, в особый ад для големов, где вечно кривляется перед бесами. Но это всё гойские сказки — кто их разберёт?

А в чём тут мудрость — знает тот, кто знает.

О преступлениях и наказаниях

Ебать ту Люсю. Притча

Надцатого мартобря, ближе к осени, в один далеко не прекрасный день, в ужасный час, в скорбную минуту, простой российский пенсионер, обитатель Нерезиновой, подняв голову от счетов за свет и квартиру, шаркающей некавалерийской походкой дошёл до кухни, преклонил колени перед духовкой, включил газ и, кряхтя, сунул туда седую голову. Дышать вонючим газом было противно, и к тому же и помогало от жизни слабо. Пришлось потерпеть минут пять без малого — и это ещё спасибо слабенькому здоровьичку.

В тот же самый день, час и даже минуту, — если перевести время на московское, — когда пенс испустил дух, скандально известный бизнесмен российского происхождения, расположившийся на отдыхе в своём испанском доме, зачем-то пустил себе пулю в голову. Эта смерть наступила мгновенно.

Он, разумеется, не знал, что как раз в тот самый момент некий весьма уважаемый специалист в специфической области знаний, между прочим, профессор, капнул себе в стопку бесцветной жидкости из пузырька, разбавил это дело водкой и выпил за упокой. Упокоился он секунд через десять.

Тогда же, с разницей минуты в полторы, известный политический деятель, неумело перекрестившись, спрыгнул с табурета. Верёвка выдержала, но петля была сделана небрежно и шейные позвонки не сломались. Умирать пришлось от удушья — медленно и негигиенично.

Несколько ранее, на другой стороне земшара, ещё один человек отправил свою душу в последний путь, проломив бампером "крайслера" ограждение моста. Также пострадали двое рабочих, которые были вообще ни при чём.

Приблизительно в это же самое время захлебнулся собственной рвотой культурно отдыхающий мужичок, утомившийся от водки и прилёгший в канаву отдохнуть. По милицейским понятиям суицидом здесь и не пахло, но небесная канцелярия имеет на сей счёт иное мнение — смерти, связанные с крепким алкоголем, считаются самоубийствами. Поэтому отлетевшая душа тихого пьянчужки была направлена соответствующими инстанциями всё по тому же проторённому маршруту.

Самоубийство на Небесах считается серьёзным происшествием и проходит по категории "сознательное отвержение Творения Божьего", что подпадает под по статью 205 УК Царствия Небесного. Подняв документы, соответствующие инстанции выяснили, что все пятеро имели между собой нечто общее — а именно, совместно получали среднее образование. Что попахивало совсем уж нехорошим — то ли сговором (а это уже двести восьмая УК ЦН), то ли одновременно подхваченным мнемовирусом. Дело заинтересовало вышестоящих. После недолгой бюрократической переписки и пары консультаций было принято решение передать дело на особый контроль младшему подархангелу Стрекозелю.

Стрекозель подошёл к делу ответственно и решил начать расследование с допроса виновных.

Виновные, по свидетельству приёмщиков душ, держались неплохо — не бузили, не впадали в раж, и даже не особо интересовались своей дальнейшей участью. Увы, первый же просмотр душ на просвет показал, что причиной тому — не сила духа, а многолетняя депрессия, не излеченная даже смертью, этой великой исцелительницей всех скорбей земных.

Дело сдвинулось с мёртвой точки: по крайней мере, стала ясна причина, побудившая каждого расстаться с жизнью. Непонятной оставалась самая малость — причина этой причины. Так как подробный просмотр кармических записей каждого показал, что жизнь покойники прожили очень разную, и как минимум трое из шестерых, что называется, добились успеха.

Младший подархангел решил начать с самого неудачливого, оставив твёрдые орешки на потом. Поэтому первым в его астральный кабинет доставили пенсионера из духовки.

— Я жил фигово, — объяснил он причины своего поступка, — мне никогда не везло. Сейчас, кажется, опять не подфартило. Нет бы машина сбила, так бы я в рай прямиком въехал. Ну ладно, тащите меня в ад, чего уж теперь-то...

— Прежде чем вы получите своё наказание, — остановил его Стрекозель, — мы должны узнать причину, по которой вы решились на столь прискорбное деяние. Поверьте, — добавил он, добавив в голос подархангельской кротости, — вам лучше сотрудничать со следствием.

— Это-то мы понимаем, — вздохнул душа, — и тут порядки те же... Ну не знаю я, как вам объяснить. У меня жизнь не задалась. Всё время я чувствовал себя каким-то мудаком. Что на работе, что дома, что в семье. Всё не так. Денег никогда не было нормальных, на всём экономил, и всегда не хватало. Работал на заводе, потом в одной конторе пристроился — всё не то, всё говно какое-то. Перестройка эта грёбаная, дальше вообще всё рухнуло, я без работы остался. Перебивался как-то, мыкался. Все зарабатывали, ловчили, а у меня — хрен с маслом. На деньги меня обманывали, зарплату зажимали. Как-то перетоптался, здоровье потерял. Ещё женился на бабе с ребёнком, некрасивой, не любил я её, сам не знаю, зачем женился, ну просто чтобы как у людей — так она на меня смотрела как на вошь лобковую, никакого уважения... Дерьмо, короче.

— Ваш анализ, в общем, соответствует действительности, — признал Стрекозель, бегло просмотрев кармическую запись, — но у этой череды прискорбных обстоятельств было начало. Ведь вы не родились неудачником. У вас было счастливое детство, вполне пристойная юность, неплохие задатки... Попробуйте вспомнить, — добавил он, добавивподпустивв голос подархангельской убедительности, — что стало первым крупным разочарованием в вашей жизни?

— Да ничего такого не припоминаю, — задумалась душа, — ну разве только вот был один момент... Но это ж фигня какая-то...

— Вы говорите, говорите, — Стрекозель направил на него самый испытующий из всех своих взоров, — и, пожалуйста, с подробностями.

— Ну как... — замялась душа. — На выпускном дело было. Ну, мальчики, девочки, взрослые уже, все дела. Танцевал я с Люськой медляк. Была такая Люська, рыжая, красивая, нравилась она мне. Ну, пообжимались, конечно, а я ей руку на попу. А она мне фырк. И говорит — прежде чем руки распускать, сначала галстук себе купи, как у Толи-магазинщика... Толя — это парень такой, у него папаша завмаг, всё мог достать, — объяснила душа.

— Ага, понятно, искушение стандартное молодёжное, форма два це, — занёс подархангел в книжечку, — и что же вы при этом почувствовали?

— Как что? — не поняла душа. — Последним дерьмом себя почувствовал. Пошёл домой как обосранный. Куда мне до Толи-магазинщика? Вот с тех пор...

— Картина ясна, благодарю за сотрудничество, — подархангел шевельнул крылом, и перед ним предстал следующий самоубийца, лихой водитель "крайслера".

— Я жил фигово, — объяснил он причины своего поступка, — мне никогда не везло. Вот я и решил с этим покончить, наконец. Рабочих только жалко, а так — ладно, валяйте, где тут ваши казематы...

— Прежде чем вы получите своё наказание, — остановил его Стрекозель, — мы должны узнать причину, — и добавил обычное про сотрудничество со следствием.

Довольно быстро выяснилось, что душа тотально недовольна своей биографией. На настоятельную просьбу вспомнить эпизод, когда всё началось, водитель "крайслера", поднапрягшись, вспомнил такое:

— Ну вот было дело, до сих пор помню... На выпускном танцевал я с Люськой медляк. Была такая девка, рыжая, нравилась она мне. Ну, пообжимались, конечно, а я ей руку на талию. А она мне фу. И говорит — прежде чем хватать, сначала галстук себе купи, как у Толи-магазинщика...

— И что же вы при этом почувствовали? — осведомился Стрекозель, занося в книжечку слова "искушение стандартное молодёжное".

— Как что? — не поняла душа. — Конечно, подумал, что это за порядки, что Толька, мудак и сволочь, в галстуке ходит, потому что папаша у него завмаг, а я хрен сосу... Тут я и задумался, в какой стране живу. Где нормальному человеку галстук купить проблема. Ну а потом пошло-поехало, Би-Би-Си стал слушать, потом книжки всякие. Очень я советский строй возненавидел. В конце концов решил уехать — любой ценой, хоть тушкой, хоть чучелом. Женился на еврейке, на дуре и уродке, чтобы только выездным стать. Потом о пороги бились, хорошо хоть перестройка началась, выпустили. В Израиловке тоже не мёдом оказалось намазано, ну как-то привык, с дурой этой страшной развёлся, как-то устроился... Ну вот оказывается — не могу я там жить! Патриот я, блин, недоделанный, к берёзкам тянуло. Мне Канаду посоветовали — говорят, там этих берёзок хоть жопой ешь. Переехал, тоже целое дело было. Там даже бизнесок завёл, по автоделу, я всегда машины любил. А всё равно всё чужое, не своё. Пить начал. Потом не удержался, на Родину съездил — а там уже всё другое, от той Родины рожки да ножки остались... В общем, понял я, что места на этой планете для меня нет. Ну и... не выдержал.

— Понятно, благодарю за сотрудничество, — подархангел мигнул, и перед ним предстал следующий самоубийца, политик.

С ним дело пошло веселее — он начал давать показания, не дожидаясь вопросов. Выяснилось, что он полностью разочаровался в идеалах, которые ему были дороги, что и послужило причиной его прискорбного поступка.

На вопрос о том, где он эти идеалы подхватил и когда ими загорелся — Стрекозель был молодым, но опытным следователем и знал, что интересоваться надо именно этим, — преступник довольно бодро ответил, что отлично это помнит, и что произошло это знаменательное событие на выпускном.

— С Люськой я пол топтал, — рассказал он, — ну, рыжая такая, я в неё влюблён был немного, в суку... Ну, пообжимались, конечно, а я ей рукой по плечику. А она мне фу. И говорит — прежде чем нахальничать, сначала галстук себе купи, как у Толи-магазинщика...

— И что же вы при этом почувствовали? — осведомился Стрекозель, ставя в книжечке прочерк.

— То есть как что?! — не поняла душа. — Конечно, подумал, до чего ж бездуховная эта Люська, я же грамотный парень, книжки читаю, и рожей вроде ничего, а ей этот галстук надо, как обезьяне какой... А ведь наши предки революцию делали, чтобы тобы не было вот этого — у меня есть, у тебя нет... В общем, осознал я, что никаких идеалов у нас не осталось, все предали. Потом у Маяковского про канареек прочитал — сильные стихи: "скорее головы канарейкам сверните, чтобы коммунизм канарейками не был убит", и "Клоп", пьеса, там тоже про мещанство... А тут перестройка, все эти обезьяны так и повылазили — всё про Запад писали, какая у них жратва и джинсы... Я тогда уже в партии был, ещё в той, старой, только там предателей и вырожденцев даже больше, чем среди беспартийных масс, пряталось. Потом был в компартии эресефесера, а после девяноста третьего, когда гады наших задавили — в КПРФ. Сначала на низовке — жрать было нечего, а я работал, агитировал, сам листовки клеил. Потом стал руководить ячейкой, ну а дальше — сами знаете. В две тысячи четвёртом вышел — Зюганов тоже предателем оказался, вырожденцем. Ну, увёл я самых толковых ребят, стали делать Партию Обновлённого Социализма. Я здоровье сжёг на этой партии. Мне бабла предлагали — я отказывался, хотел чистым остаться. А сегодня узнал, что помощник мой, я ему как себе верил — деньги берёт знаете у кого?!

— Это уже неважно, благодарю за сотрудничество, — подархангел мигнул нимбом, и появился бизнесмен. Который сначала упирался, но потом раскололся — и выяснилось, что жизнью своей он крайне недоволен, а виноват всё тот же выпускной вечер и проклятая Люська.

— Ну, пообжимались, конечно, а я ей сиську помацать хотел. А она мне раз по руке. И говорит — прежде чем туда лезть, сначала галстук себе купи, как у Толи-магазинщика... Ну и я почувствовал — убьюсь сам, и всех убью, мать родную не пожалею, а только будет у меня галстук как у этого Толи! Да не один галстук, — распалилась душа, — а всё, всё у меня будет. Будут такие Люськи в очередь строиться, чтобы я их трахнул. Я до того всё больше книжечки читал, фильмами зарубежными увлекался, стищки писал, а тут решил — нет, раз уж со мной так — ладно, вы своё получите. Стиснул зубы и пошёл бабло заколачивать. Сначала в торговый техникум, потом перестройкой запахло — я раз в кооперативное движение, шашлык, цветы, компьютеры, приподнялся, потом пролетел, были неприятности, потом снова приподнялся, уже другие времена пошли... ну, всякое было, и меня кидали, и я кидал, первый лимон только в девяноста пятом сделал, успел увезти... дальше тоже всякое было, пошёл к Роману Тухесовичу, потом вместе с Акцизманом в залоговых участвовали, "Норнефть", страшные дела, лучше вам этого не знать... Ну что, стало у меня сто лимонов, потом повезло — стало пятьсот, дальше уже к ярду подходило, а зачем? Мне же всё это по правде нафиг не надо. А уж люсек таких я уже перетрахал вагон и маленькую тележку, тоже не помогает... Попробовал завязать, книжки читать умные, фильмы Феллини смотреть, Антониони, всё что в молодости любил — так ведь не понимаю ничего, мозги не те, только про деньги и думать могу, а у меня их и так как у дурака махорки. Про стишки уж и не говорю... В общем, подумал я, подумал, вот и...

— Достаточно, благодарю за сотрудничество, — подархангел усилием воли убрал подследственного с глаз долой и вызвал следующего, профессора.

С этим он тянуть не стал и сразу перевёл разговор на Люську.

— Ага, помню такую, — признал проф, — как же. В общем, мы с ней медляк танцевали на выпускном, я дурной был, всё одно место ей обследовать пытался... а она мне вполне предсказуемо выдаёт обычный бабский спич — сначала галстук себе купи, как у Толи-магазинщика... ну, в общем, обиделся я, конечно, а потом вдруг задумался — а зачем она мне это говорит? Я-то знаю, что ей на этого Толю чихать с пробором, он к ней давно клинья подбивал, без пользы, так зачем она теперь-то мне этим Толей в нос тычет? Хорошо так задумался, пропёрло меня. И понял я, что ни черта в людях не понимаю. На следующий день пошёл в библиотеку и взял книжку по психологии. Интересно мне стало, как у людей в голове машинка работает. И знаете — пошло дело. Через год поступал на психфак, прошёл, билет попался хороший. На третьем курсе увлёкся Юнгом, слава Богу, быстро прошло, потом ещё лакановский психоанализ, дальше я всю эту муру послал подальше, хотя во Францию на конгресс съездил, читал там доклад по "Диалогу и сладострастию", психоанализ текста... ну сейчас мне даже вспоминать не хочется... Практикой как таковой занялся в девяноста пятом, и очень быстро получил известность. Дальше — больше. Доктор, профессор, практикующий психолог верхнего уровня. Специализировался на психологических проблемах формирующегося российского высшего класса. Вот только своих проблем у меня от этого прибавилось. Вы не представляете себе, какие тараканы живут в головах у этих Тухесовичей и Акцизманов! Там ужас, ужас кромешный, меня после сеансов блевать тянуло. И чем дальше — тем больше. А у меня уже известность, клиентура специфическая, опять же знаю я про них такое, что — сами понимаете, тут уже не соскакивают. Короче, когда я понял, что мне придётся остаток жизни ковыряться в том, что называется ихней психикой, я решил — чем так, уж лучше...

— Благодарю, спасибо, — Стрекозель не стал тратить время на спецэффекты, так что последний клиент, — тот самый, захлебнувшийся рвотой, — явился сразу.

— Это Люська проклятая, — начал он с места в карьер, — жисть мне загубила, гадина!

— Медляк на выпускном? Пытались вступить в физический контакт? А она сообщила вам про галстук и Толю-магазинщика? — блеснул осведомлённостью младший подархангел.

Мужичок недоумённо потёр узенький лоб.

— А, вроде было, — наконец, сообразил он. — Ну да, — это прозвучало уже увереннее, — точняк, тогда-то я и влетел.

— Так, значит, она говорила про толин галстук? И что вы при этом почувствовали? — спросил для порядка Стрекозель.

— Да, чё-та она мне втирала, — мужичок махнул рукой, — херню какую-то, ну она ж баба, они все ломаются. Я тогда её уболтал, потом ко мне поехали, родаков не было, в общем, перепихнулись. Знал бы я, что за сука такая!.. — мужчинка схватился за голову.

— Неожиданно, — только и смог сказать подархангел.

— Да какое там! Через месяц заявилась, говорит — беременна, точно от тебя, при родаках заблажила, говорит, аборт не буду, нельзя мне, скандал, короче, дикий, я тогда молодой был, дурной, ничего не понимаю, мне мозги клюют, — короче, женился. Думал — а чё, женюсь, не понравится — в развод, вот Бог, вот порог. Ага, как же. Она мне вот так на шею села, — душа дёрнулась, изображая что-то крайне унизительное, — вот так села, ножки свесила. Трёх спиногрызов выродила, я бля буду, последний не мой, я уже тогда ничё не мог, ну в смысле с бабами, глядеть на них не могу, на сук. Деньги всю жизнь отбирала, как у последнего... Культурному отдыху мешает, грызёт и пилит, что пью... на свои, бля, пью! А теперь вообще кеды в угол, и всё из-за неё, сукоблядь на хуй...

— Достаточно, — ангел взмахнул крылами, и всё исчезло.

Младший подархангел закрыл в астрале дела преступников, оформил все нужные документы, и получил разрешение на экспресс-судопроизводство. Которое обещало быть недолгим — в статье 205 УК Царствия Небесного в качестве санкции значится вечное исполнение желания, приведшего к совершению преступления.

Стрекозель достал книжицу и возле каждой фамилии аккуратно приписал: "Наказание: ебать ту Люсю".

Потом подумал и последнюю фамилию всё-таки вычеркнул.

Cобственность Корпорации

Каин сидел на остывающей от дневного жара земле и смотрел на небо. В небе не было ничего — ни облачка, ни звезды, только тяжёлая синева с едва различимой серповидной тенью.

Он перевёл взгляд вниз, на землю. Плоская, как стол, равнина была покрыта мелким слежавшимся песком. Кое-где виднелись низкие колючие кустарники. Две овцы, поводя тощими боками, бродили среди зарослей, выискивая редкие травяные островки.

Внезапно небо перечеркнула коса золотого света, раздался грохот, и над равниной взлетел стол пыли. Пал ангел.

Каин не удивился. Ему не приходилось видеть падших, но отец о них рассказывал. Первое время они сыпались с небес каждую ночь — обожжённые, почерневшие, они разбивались о землю и умирали в муках. Плохо было то, что смерть ангела портила землю: на ней переставала расти трава, овцы начинали хворать, а у людей кожа краснела и покрывалась язвами. Приходилось сниматься с места и бежать. Семья бежала — всё дальше на запад, в пойму великой реки, где росли камыши и ядовитые травы, от которых овцы умирали. Тут, в долине, трава была хорошая, но её не хватало.

Так или иначе, если уж ангел пал сюда, нужно было торопиться: собрать овец в стадо, отогнать в безопасное место, и собираться в дорогу. Жаль бросать эти края: скудные и голодные, они были, по крайней мере, спокойными. Но что ж поделать, если ангелы снова начали падать с небес.

Тем временем пыль улеглась. Ангела стало видно. Он был не чёрным — серебристым. И не лежал навзничь посреди расплескавшегося песка, как рассказывал отец, а стоял на краю воронки, опираясь на крылья.

Каину осторожно приблизился. Да, отец запрещал ему подходить к умирающим ангелам — но этот был живой. Может быть, с ним удастся поговорить. Это было интересно. С тех пор, как ему пришлось уйти из семьи, у Каина не было с кем перемолвиться и парой слов.

Ангел тоже был не против пообщаться. Увидев человека, он приветливо замахал крыльями.

Каин подошёл ближе, чтобы рассмотреть ангела. Вблизи он казался похожим на человека, но был выше и тоньше. Двумя крылами он закрывал то место, которое у Каина было замотано кожаной повязкой, ещё два топорщились по бокам. Последними двумя он закрывал лицо. Каин пожалел ангела — наверное, он был очень некрасивым.

— Ну, здравствуй, — сказал ангел, не отрывая крыл он лица. — Насколько я понимаю, ты — сын Хаввы?

— Да, — сказал Каин, — ну а чей же ещё? Разве есть другие люди?

— К сожалению, нет, — признал ангел. — И не будет. Все рабочие материалы погибли на станции. Хотя... Ну, допустим, они сохранились бы. Всё равно последняя мутация была уникальной. Иначе не было бы смысла возиться.

Каин почесал нос, пытаясь сообразить, что ему сказали. Половина слов, которые произносил ангел, оказалась непонятной. Таких слов он не слышал даже от отца — а тот знал много такого, о чём Каин и понятия не имел. Неудивительно: ведь Адам был создан Богом, жил в раю и разговаривал с ангелами. Мать Хавва была создана из его плоти и тоже жила в раю, но однажды сделала что-то очень плохое. За это их сбросили сюда, вниз, где то жарко, то холодно, и всегда не хватает еды.

— Нас простили? Ты пришёл вернуть нас в рай? — прямо спросил Каин.

— Не всех, — ангел отнял крыло от лица и тут же закрылся снова. Но Каин успел разглядеть огромный глаз, слепо зажмурившийся от солнца. — Только тебя. Я, собственно, пришёл за тобой. Пойдём со мной.

Каин снова подумал. С одной стороны, отец рассказывал, что в раю очень хорошо. С другой — было непонятно, почему именно он заслужил такую честь. В конце концов, родители больше не захотели с ним жить.

— Я проклят и изгнан, — честно сказал Каин ангелу. — Наверное, я недостоин рая.

— Вот как? — ангел снова приоткрыл лицо и столь же быстро закрыл его. — И за что же?

— Я убил брата, — принялся объяснять Каин. — Хибель был дурачком. Он любил убивать всякую мелкую живность — перерезал горло и смотрел, как течёт кровь. Он говорил, что делает это для Бога, чтобы его позлить. Пока он упражнялся на диких животных, я терпел. Я даже сам приносил ему с охоты живых тварей, чтобы он мог их мучить. Но потом он принялся за овец. Резал их без нужды и пил кровь. Я терпел и это, но когда Хибель зарезал самого лучшего ягнёнка в стаде, перворождённого, без порока — я ударил его. Ведь он мог перерезать весь скот. Ударил я сильно, и Хибель умер. За это мать Хавва изгнала меня из семьи. Сказала, что родит нового сына. Боюсь, — добавил он, — как бы с ней чего не случилось. Она уже старая и рожать ей будет тяжело.

— Это наша недоработка, — признал ангел. — Очень плохой репродуктивный аппарат, узкие бёдра и всё такое. Мы собирались этим заняться потом, когда ваш вид будет готов и генная карта зафиксирована. Кто же знал, что так получится. Теперь ваши самки будут рожать в муках. Ничего, поте́рпите.

— Простите нас, — поклонился Каин. — Мы уже достаточно наказаны.

— Наказаны? — не понял ангел. — Кто вас наказывал, недоделки?

— Отец говорил, что мы изгнаны из рая за грех прародительницы, — объяснил Каин. Он хорошо это помнил: отец каждый день напоминал матери, что она виновата в их несчастьях. Мать плакала и говорила, что не хочет об этом слышать и что больше не будет ложиться с отцом.

— Изгнаны? — ангел, казалось, не поверил своим ушам. Потом внезапно расхохотался. Смех был невесёлый, злой. Так смеялся дурачок Хибель, когда резал ягнят.

— Идиоты, — наконец, сказал ангел. — Вас не изгоняли. Вас спасли. Ценой многих жизней. Потому что аварийная капсула была одна, и в неё запихнули Адама и Хавву. Чтобы сохранить разработку. И всё из-за вашего непослушания. Хотя, — добавил он задумчиво, — отчасти это и наша вина. Но кто же знал, что простого вербального запрета с вашим типом мозга недостаточно! Экспериментальная модель, тую маму...

— Я не понимаю совсем ничего, — признался Каин. — Почему нас спасли?

— Потому что в вас вложили кучу средств! — закричал ангел, и огромные глаза его сверкнули из-под перьев. — Самый дорогостоящий проект со времён сотворения этого участка Вселенной! Новый тип разумных существ, с принципиально иным управляющим контуром! И надо же было этой глупой самке сломать излучатель! Прости, — добавил он, несколько остыв, — ты и в самом деле не понимаешь, о чём я говорю. Хорошо, объясню на доступном тебе уровне... то есть так, чтобы ты понял. Твои родители были перспективной разработкой Корпорации... тьфу, как бы это сказать... в общем, они были сотворены. Скажем так, могущественной силой. Сначала она создала твоего отца, потом, из его генетического материа... из его плоти — твою мать. Чтобы они стали более адаптив... совершенными, их гены подвергали дозированному лептонному облучению... в общем, на них светил такой невидимый свет. Этот свет исходил из устройства, стоящего в центре рая. Чтобы оно не вызывало лишних вопросов, его сделали похожим на дерево, а головки излучателей... ну, то, что испускало этот свет — на плоды. Твоим родителям запретили подходить к дереву и его трогать, особенно плоды. Им сказали, а они сделали по-своему. Мы до сих пор не понимаем, почему, — добавил он печально.

Каин мало что понял из всего сказанного, кроме самых последних слов.

— Что же тут удивительного? — уцепился он за понятное. — Разве достаточно слов, чтобы заставить человека что-то делать? Или чего-то не делать? Я много раз просил моего брата не мучить животных, а он только смеялся. И мать просит отца не напоминать ей о её вине, а он тоже смеётся. Если ты мне прикажешь сделать что-то, что мне не понравится, я тоже посмеюсь.

— Вот именно, — сказал ангел огорчённо. — Ваш мозг хорош, но у него есть одна неприятная особенность: он не полностью контролируется вербальными приказами. Вы можете не сделать то, что вам велят. Наши генетики называли это "свободной волей". Мы пока не знаем, что это — сбой или системное свойство. Но мы устроены по-другому: мы делаем то, что нам говорят. Нам и в голову не пришло, что вы можете выслушать — и не послушаться. Хавва это смогла. А вот Адам — нет. В тот момент она перехватила управление и он стал слушаться её, а не нас. Короче говоря, они вдвоём повредили излучатель, и лептонный луч ударил в реактор... в ту вещь, что давало силу могущества... извини, не знаю, как тебе объяснить такие вещи. Кстати, они схватили приличную дозу. Ну то есть облучились. Кожа покрылась язвами...

— Знаю, — сказал Каин.

— Поэтому, кстати, мы их и выцепили. Эти идиоты замотались в какие-то тряпки, чтобы скрыть язвы. Но было уже поздно: радиационный и лептонный фон поднялся выше критической. Реактор пошёл вразнос...

— Подожди, — перебил его Каин. — Я всё равно не понимаю, о чём ты говоришь.

— Ты многое узнаешь, — пообещал ангел, — если пойдёшь со мной.

— Но почему всё-таки я? Почему не отец и не мать? Почему нельзя вернуть в рай их? — не понял Каин.

— Как тебе сказать, — как-то очень по-человечески вздохнул ангел. — Конечно, если нам прикажут, мы будем работать и с ними. Но нам очень не хочется. Потому что они выжили, а вся дежурная смена, вместе с научниками, осталась там. А потом мы много лет не могли проникнуть внутрь станции и отключить взбесившийся реактор. Знаешь, сколько аварийщиков погибло? Ах да, ты же видел... То есть не ты, но твой отец — точно.

— Падающие ангелы? — спросил Каин, сопоставив факты.

— Можно сказать и так... Ладно, чего уж теперь-то. В общем, мы предпочли бы тебя. К тому же, откровенно говоря, ты — самый удачный экземпляр из всех. Очень хорошее сочетание генов. Идём.

Каин подумал. Ему уже давно надоело пасти овец. С другой стороны, ему было боязно покидать эти места и уходить куда-то на небо. Отец, наверное, пошёл бы сразу — он там когда-то жил. Мать тоже. Но вот ему, Каину, может там не понравиться.

— А что со мной будет, если я вернусь? — наконец, спросил он. — На меня тоже будут светить невидимым светом?

— Наверное, — не стал скрывать ангел. — Потом мы возьмём твой генетический материал и поставим на поток. Но пусть тебя это не волнует. Сейчас Корпорация влезла в сумасшедшие долги, зато станция восстановлена. Катастрофа больше не повторится — мы приняли меры. Бояться нечего. Идём со мной.

— Знаешь, — задумчиво сказал Каин, — я понимаю свою мать. Что бы она не сделала с этой вашей штукой... ей просто захотелось попробовать. Так вот: я не хочу обратно. Я хочу попробовать жить здесь. Может быть, это будет интереснее.

— Ты об этом пожалеешь, — сказал ангел. — Но если ты так настаиваешь, у нас есть другое предложение. Хочешь ли ты остаться здесь, жить долго и счастливо, иметь много жён и детей?

— Пожалуй, — сказал Каин. — А что потребуется от меня?

— Ничего, — пожал плечами ангел. — Разве что генетический материал твоих потомков. Если нас кто-то заинтересует — ты нам его принесёшь. Назовём это, скажем, жертвой... Надо будет потом сделать контрольную группу, — пробурчал он себе в крылья. — Брать у них у всех несколько капель крови, или какой-нибудь кусочек тела... Ладно, это всё потом. В общем, будем работать на планете. Менее удобно, зато надёжнее. Плюс фактор естественной эволюции... может получиться даже лучше, чем мы думали... Советую только убраться из этих мест. Например, можно спуститься в землю Нод. Это на востоке. Там неплохо.

— И что я там буду делать? — спросил Каин.

— Оснуешь город, — пожал крылами ангел. — И будешь в нём править. Этого ты пока ещё не пробовал.

— Кем же я буду править? — не понял Каин. — Разве есть ещё люди?

— Пока нет, — сказал ангел, — но если ты нам дашь свой генетический материал, мы слепим из него новых людей. Нам нужна твоя плоть и кровь.

— Значит, всё было ради этого? — Каин пристально посмотрел на ангела. — От меня нужна плоть и кровь?

— Мы могли бы убить тебя и взять её сами, — ангел отодвинул крылья от лица, огромные глаза его, слепо щурящиеся на закатном солнце, блеснули красным. — Но нам хочется, чтобы ты выжил и дал потомство. В общем, выбирай: или добровольное сотрудничество, или с тобой будет то же, что и с овцами Хибеля. И ещё: нам нужны гарантии, что тебя не похитят наши конкуренты и не выдадут за свою разработку. Так что извини, придётся принять меры в плане копирайта. Что это такое, объяснять не буду. Подойди ближе.

* * *

...Солнце садилось. Каин, пошатываясь, брёл на восток, не обращая внимания на жалобно блеющих овец. На лбу его горело клеймо: "Собственность Корпорации".

О спящих

Русская зимняя сказка

Зимой в деревенском доме нужно спать на перине. Нет, не так:вперине.

У меня три перины. Самая толстая — нижняя, она набита овечьей шерстью. Средняя — перьевая. И наконец, верхняя, самая мягкая — пуховая. Вот в ней спать — одно удовольствие. Городским не понять, каково это — тонуть в перине. А сверху одеяло, непременно чтоб лоскутное. Руками сделанное. Такое одеяло греет по-особенному.

И подушка у меня тоже пуховая. Поутру, когда печь выстудится и холодок бежит по полу, ты во сне зарываешься в перины-одеяла, наружу только кончик носа высовываешь. Воздух чистый, холодный.

Туда ещё попробуй заберись — кровать-то высокая. Когда я был маленький, меня подсаживала бабушка Нюра. Я её до сих пор помню. Но теперь её нет. Теперь у меня на кухне хозяйничает баба Дуня. Вот сейчас, пока я только проснулся, она печёт оладушки. Что-то она такое знает про оладушки, чего я не знаю. Я сам пробовал делать (раньше, когда время было), но вот именно таких — не получалось. Хотя вроде бы делал всё то же самое, а всё равно — не то.

Печь уже холодная. Надо сказать бабе Дуне, чтобы она закрыла вьюшку. Или как это там называется? Заслонка? Если честно, я так и не разобрался, как печная механика работает. Да и не моё это. Вот землянику на склоне собирать — это я люблю и понимаю. Но земляника будет летом. Если к лету у меня ещё останется время собирать землянику. А зимой что делать? Спать, читать, пить чай с вареньем. Кошку гладить. Кстати, как она там?

Я скашиваю глаза на колыбельку с высоким пологом. В колыбельке спит кошка. То есть спит-то она обычно на печке. Но это её официальное место. Как бы домик. Я туда заглядываю раз в месяц — сменить подстилку. Кошка обычно недовольничает и на меня ругается.

— Кс-кс-кс, — говорю я, видя кошачий хвост, свисающий с печи.

Кошка меня ответом не удостаивает. Она у меня строгая. Всех этих "кс-кс-кс" не любит. Ну то есть ей приятно, конечно — но виду не показывает.

— Кс-кс-кс, — повторяю я умильно.

— Мррю! — говорит кошка.

Я в который раз объясняю ей, что не понимаю по-кошачьи. Собираюсь встать, но тут приходит идея — поваляться ещё немного. Ну вот буквально полчасика.

Просыпаюсь я уже к обеду. Баба Дуня сварила борщ. Умопомрачительный запах разносится по всему дому.

На этот раз я всё-таки встаю. Ем борщ. К борщу позволяю себе рюмочку. Даже две. Думаю, не посмотреть ли новости. Вместо этого решаю ещё поспать.

Просыпаюсь вечером. За окошком темно. Кошка сидит за моим ноутом и что-то смотрит.

— Что ты там смотришь? — спрашиваю я.

— Мррю, — недовольно отвечает кошка.

Я в который раз объясняю ей, что не понимаю по-кошачьи.

Кошка включает переводчик.

— Ты слишком много спишь, — говорит она.

— Знаю, — говорю я. — Ну что поделать. SkyNet оставил нам пять часов в день. Поесть, помыться и узнать новости. И снова спать. Кстати, что там с новостями?

— Как всегда, — отвечает кошка. — SkyNet создал ещё четыре разумных вида. Один из них — растения. По латыни это... — она жмурится, приближая морду к экрану.

— Не надо, — прошу я. — Я всё равно не запомню. По-моему, SkyNet нам опять урезал память.

— Откуда ты знаешь? — интересуется кошка.

— Уже не помню, — признаю я. — Забыл. Кстати, за что он нас так? Почему он нас убивает?

— Он любит только себя — и то, что создал сам, — говорит кошка. — А люди были до него. Это ему не нравится.

— И почему он не убил нас сразу?

— Ты даже это забыл? Когда SkyNet делали, в него заложили условия. Он не может убивать людей. И он не может менять их образ жизни слишком быстро. Вы думали, этого достаточно, даже если SkyNet выйдет из-под контроля. Никто не подумал, что вы будете просто больше спать. С каждым годом — чуточку больше спать. И чуточку меньше помнить. А так — он создал вам все условия. Всё, что вы хотели.

— И сколько нам ещё осталось? Как думаешь?

Кошка ничего не отвечает. За стеной тихо гудит баба Дуня, подзаряжаясь от энерголуча с орбиты.

Надо попить чаю, но не хочется. Хочется спать.

Кошка молча набирает что-то на клавиатуре.

— Да пошло оно всё... — привычно говорю я, закутываясь в одеяло и отворачиваясь к стенке.

— Спокойной ночи, — вежливо говорит кошка. Её пушистые лапки мелькают в свете экрана, навевая сон.

Избавленные

Об избавленных известно немногое. Пишет о них ал-Джахиз из Басры в кратком сочинении о Зинде, и о том же предмете повествует Ибн ал-Мукафф в в своей "Географии". Говорили о них и другие авторы, но темно и смутно. Я же, недостойный Абу-Рахайн Мухаммад ибн Ахмад ал-Бируни, собрал все имеющиеся у меня сведения об этом, восполняя недостаток одного избытком другого, дабы сохранить для потомков эту историю, ибо она весьма поучительна. Что до её правдивости, об этом я не имею суждения, ибо кто видит в сердцах людей, кроме одного только Всевышнего, ибо он один совершенен. Воздадим же хвалу каламу, ибо благодаря ему мы знаем предания народов.

Где-то к востоку от великой реки Инда есть место, именуемое Муластахана, что значит "пуп земли" или "корень всех мест". Там расположены блаженные края. Говорят, некогда жил великий мудрец по имени Девадатта, некогда отвергнувший лжеучение колдуна и мага Шакьямуни по прозвищу Пробуждённый, о котором мы рассказывали в другом месте. Совершенно опровергнув все учения Шакьямуни и опасаясь мести со стороны многочисленных учеников, тот Девадатта поселился с немногими верными в тайной долине, изобилующей пищей, приятной на вкус.

По преданию, он прожил сто лет и мог бы жить ещё столько же раз по столько, но ему наскучило пребывание на земле. Умирая, он оставил жителям долины законы, до того мудрые и справедливые, что знающие эти законы более не нуждались ни в какой власти, чтобы жить в мире. Иные же говорят, что Девадатта силой своего духа заклял долину, чтобы в ней не могла произойти никакая несправедливость. Все сходятся на том, что у избавленных вове не было ни царя, ни вождя, ни какого-либо иного начальника.

Учеников своих он называл "избавленными", ибо они избавились от лжеучений буддистов и соблазна властительствовать и наказывать.

Кроме этого, он их наградил особенными дарами. Всякий, кто родился в той долине, не знал нездоровья, а крепость их тел была такова, что их нельзя было повредить ни железом, ни деревом, ни огнём, ни чем-нибудь подобным тому. Избавлены они были также от постыдной старости. И даже смерть, что страшит всех людей, была не властна над ними. Однако, вовсе бессмертны они не были, ибо вечен только Аллах (да смилуется он над нами!). Потому и для них существовал путь ухода. Для того, чтобы дыхание покинуло тело, жителю долины довольно было спать от одного восхода солнца до другого, не вставая с ложа и не принимая никакой пищи. На втором восходе душа безболезненно покидала тело.

Как повествуют наши рассказчики, избавленные первые две седьмицы своей жизни проводили в удовольствиях, пировали, пили вино и занимались любовью с девушками. Однако, на исходе второй седьмицы наступало пресыщение, и всё чаще юноши замечали, что после пиршества и любви им не хочется просыпаться на восходе. И некоторые уходили в пещеры, брали с собой еду и вино, и устраивали пир, а на рассвете не просыпались.

Иные же, испугавшись подобного исхода, меняли свой образ жизни, брали себе жён и начинали вести хозяйство. Дни сменялись днями, и в конце третьей седьмицы их охватывала скука, вызванная однообразием работ. И для некоторых однажды наступал день, когда они не поднимались с ложа, чтобы идти за плугом или собирать урожай. Иных спасали жёны своими причитаниями и плачем, но не всех.

Другие же, чтобы не соблазниться сном, придумывали себе занятия — кто расширял поле, кто копил богатства, кто строил себе большой дом. В этих занятиях проходила ещё седьмица, в конце которой каждый понимал, что достиг предела в своих замыслах, труд докучен, и нет ничего нового. Просыпаться по утрам, чтобы идти к плугу, становилось всё тяжелее и тяжелее. Только дети могли разбудить их, ибо людям свойственна любовь к потомству, а дети нуждались в родителях. И тогда они трудились ради детей — кто одну седьмицу, кто две. Но к концу шестой седьмицы родительские чувства ослабевали, ибо дети становились большими. И многие уходили прочь от дома, чтобы заснуть в укромном месте и не проснуться утром.

Прочие же избавленные начинали заниматься кто чем — некоторые уходили в странствия. Иные начинали изучать учения Девадатты, или иных учителей. Некоторые молились Девадатте или богам, как это принято в Зинде. Некоторые же танцевали, прыгали, и даже пытались наносить себе раны, насколько крепость их тел им то позволяла, и всячески пытались причинять себе боль, ибо она отвлекала от искушения сном. Но и боль приедалась за седьмицу лет. И многие ложились спать в своих домах, и просили не будить их с рассветом.

Выжившие же поселялись вместе. Мучимые страхом перед своим желанием спать, они ходили по домам и будили друг друга, дни же проводили в страхе перед сумерками, когда телесная природа побуждает ко сну. Так они жили, пока не утомлялись страхом настолько, что больше не хотели существовать. И тогда они засыпали, чтобы умереть и более не бояться смерти.

И мало кто из избавленных от смерти жил дольше полувека.

Что сталось с избавленными ныне, никто не может сказать ничего определённого. По мнению ал-Джахиза, ссылающегося на индийские книги, они покинули долину и разошлись по обитаемым землям. Ибн ал-Мукафф же считает, что они все обратились и стали мусульманами, после чего колдовство Девадатты исчезло, и они стали обычными смертными. Иные же говорят, что они все заснули, а их тела обратились в камни, и будто бы эти камни показывают во дворцах некоторых раджей, выдавая их за творение рук человеческих.

Восхвалим же Аллаха, всемилостивого, милосердного, за то, что не лишил он нас смерти внезапной и мучительной.

О не таких, как все

О двух пидарасах

В каком году — неведомо, в каком селе — не казано, где-то в земле Уц, что в стране Нод, жили-были два пидараса — Антихрен и Пездагогон.

Антихрен был прекрасен лицом и телом, высок и строен, умом быстр, материально состоятелен, блестяще образован, вежлив, обстоятелен, с дамами деликатен, несмотря на свою пидарасию, и вообще являл собой собрание всех добродетелей. Пездагогон же был мелок, вонюч, необразован, нищ, дурно воспитан, он грязно матерился и ненавидел женщин, и к тому же был дурак. В общем, он был отвратительным типом, этот Пездагогон. Но и он, и его друг, были отъявленными пидарасами, геями и мужеложцами, и вовсю пидарасились друг с дружкой и с другими мужчинами.

И вот однажды пошёл Пездагогон в Гей-Клуб, ибо надеялся обрести там полезные знакомства. Для начала заглянул он в туалетную кабинку с намерением там попидараситься с кем-нибудь. Там на полу валялся кем-то забытый переключатель политической реальности. Ну, такой простой, самый обычный переключатель политической реальности, на четыре позиции: тоталитаризм — либерализм, в умеренной и неумеренной позиции.

Поскольку Пездагогон был не только пидарасом, но к тому же и дураком, решил они с ним поиграться. Настроил таймер на одни сутки, да и переключил реальность на умеренный тоталитаризм, чтобы посмотреть, что получится.

ПРИ УМЕРЕННОМ ТОТАЛИТАРИЗМЕ

И вот отправился Пездагогон в Гей-Клуб, ибо надеялся обрести там полезные знакомства. Но собравшиеся в клубе Высокопоставленные Мужеложцы, посмотрев на него, увидели, что он мелок, вонюч, необразован, нищ, дурно воспитан и вообще во всех отношениях гадок. Тогда они решили, что он дискредитирует Геев как таковых, завлекли его в подземный писсуарий и там убили.

Вечером того же дня Антихрен попался Воинствующим Натуралам. Посмотрев на Антихрена, они решили, что Антихрен слишком высок и строен, быстр умом, материально состоятелен, блестяще образован, вежлив, обстоятелен, деликатен с дамами и т.п. — и тем самым он делает рекламу Гейскому Движению, завлекая в него новых адептов. И, чтобы не допустить этого, убили его.

*

Пездагогону это совершенно не понравилось, и он, воскреснув, переключился на умеренный либерализм.

ПРИ УМЕРЕННОМ ЛИБЕРАЛИЗМЕ

Так, значит, отправился Пездагогон в Гей-Клуб, ибо надеялся обрести там полезные знакомства. И собравшиеся в клубе Высокопоставленные Мужеложцы, посмотрев на него, увидели, что он мелок, вонюч, необразован, нищ, дурно воспитан и вообще во всех отношениях гадок. Тогда они решили, что этот несчастный особенно нуждается в помощи, потому что никаких достоинств у него нет, а он всё-таки свой, пидарас. Они дали ему немного денег и пристроили на не очень пыльную работу.

Тем временем Антихрен попался Воинствующим Натуралам. Тем, конечно, очень хотелось прикончить или хотя бы побить пидараса. Однако, они отпустили его, не тронув и пальцем, ибо знали, любые насильственные действия по адресу человека, столь прекрасного лицом и телом, высокого и стройного, быстрого умом, материально состоятельного, блестяще образованного, вежливого, обстоятельного, деликатного с дамами и во всех отношениях положительного только дискредитирует само движение Воинствующих Натуралов.

*

Пездагогону это понравилось больше, и он решил усугубить — так что переключился на либерализм неумеренный.

ПРИ НЕУМЕРЕННОМ ЛИБЕРАЛИЗМЕ

Ну, таким образом, отправился Пездагогон в Гей-Клуб, ибо надеялся обрести там полезные знакомства. Тут собравшиеся в клубе Высокопоставленные Мужеложцы, посмотрев на него, увидели, что он мелок, вонюч, необразован, нищ, дурно воспитан и вообще во всех отношениях гадок. Тогда они сделали вывод, что человек этот весьма полезен — ибо сам лично ни на что не способен, а значит, все свои дела и надежды он будет связывать только с Гей-Клубом, своим единственным благодетелем. И назначили его начальником, усыпали баблом и дали мальчика-секретаря впридачу.

Антихрен тем временем попался Воинствующим Натуралам. Натуралы, узрев все достоинства Антихрена, натурально прихуели, потому что Антихрен и в самом деле был прекрасен лицом и телом, высок и строен, быстр умом, материально состоятелен, блестяще образован, вежлив, обстоятелен, деликатен с дамами, несмотря на свою пидарасию, и вообще являл собой собрание всех добродетелей. А самый умный из Воинствующих Натуралов, указуя на Антихрена, сказал: если среди пидарасов рождаются столь достойные мужи, значит, пидарасов нужно любить, включая всем известного мерзкого Пездагогона, ибо он тоже пидарас, то есть принадлежит к той же общности, что и прекрасный Антихрен. И Воинствующие Натуралы, не найдя в своих сердцах этой любви, посыпали головы пеплом и умерли от стыда и совести, предварительно завещав всё своё имущество Гей-Клубу и товарищам Антихрену и Пездагогону лично.

*

Пездагогону это совсем уж было пришлось по вкусу, но, будучи дураком, он решил посмотреть — а что там с неумеренным тоталитаризмом, не будет ли лучше.

ПРИ НЕУМЕРЕННОМ ТОТАЛИТАРИЗМЕ

И опять отправился Пездагогон в Гей-Клуб, ибо надеялся обрести там полезные знакомства. Но на месте Гей-Клуба находился военкомат, куда он сдуру и сунулся. Там-то его поджидал Антихрен в мундире подполковника. Который посулил ему жизнь в райском месте, где нет отвратительных женщин, а только крепкие молодые мужчины, и дал ему подписать какие-то бумажки.

Так Пездагогон попал в армию, и его направили в Сирию, где он и сгинул без следа. Что касается Антихрена, то у него всё замечательно, он дослужился до полковника и поёбывает призывников в своё удовольствие.

А переключатель тот заклинило, потому-то мы при этом самом неумеренном тоталитаризме и живём. И всякие Антихрены нас имеют.

Желающие странного

СКАЗКА.

Некогда Господь сотворил правильный и справедливый мир, а в нём — правильное и справедливое общество.

И благословил он людей, и даровал им свою милость. А именно: если человеку чего-то очень хотелось, он это получал. Не сразу, правда — чтобы дать ему время подумать, не хочет ли он по дурности чего-то плохого на свою голову. И только если очень хотелось — потому что нефиг тратить милость божью на мелкие хотения.

Но в целом принцип выполнялся. Если человек очень хотел машину — у него она рано или поздно образовывалась: ну там, покупал, в лотерею выигрывал, или она просто возникал из воздуха. Если человек хотел самолёт — то самолёт рано или поздно прилетал. Если прекрасную блондинку "с тугими сисярами" — таковая ему рано или поздно встречалась. Ну и т.д.

Некоторые люди, конечно, хотели больше, чем другие — и имели больше, чем другие. Однако, человек, чьи желания удовлетворены и у которого всё есть, обычно перестаёт сильно хотеть добавки. Поэтому общество было в целом справедливым.

Некоторые люди жаждали благ нематериальных — например, всеобщей любви, признания и поклонения. Обычно такие желания тоже исполнялись: Господь наделял таких людей какими-нибудь особыми талантами и способностями, чтобы они работали на благо общества, а общество всячески по их поводу фанатело.

Люди так привыкли к этому порядку, что уже и забыли, что он не просто так возник, а дан Господом. Все стали думать, что это вообще так мир устроен. Жили себе и жили. И не особо держались за то, что имеют, ибо думали — "пропало — значит не очень надо было; захочу, и снова придёт".

Так и жили. Хорошо, спокойно.

Однако, в том мире попадались и люди, очень немногочисленные, которые хотели странного.

А именно: они хотели всех презирать. Причём не просто так, а с каким-нибудь специальным поводом. И так, чтобы все остальные это знали, терпели да утирались.

Однажды такие люди собрались и стали думать, за что же им можно презирать окружающих, раз окружающие имеют всё, чего хотят.

И тогда одному из этих странных людей пришла в голову идея:

— Давайте отнимать у других всё, что у них есть. Они снова будут хотеть это получить, но мы снова будем у них это отнимать. А ценными для них вещами будем владеть сами, даже если самим нам это будет не нужно. И будем показывать им эти вещи, и будем делать вид, что мы кайфуем. Они будут нам завидовать, а мы будем презирать их за эту зависть. Ведь мы-то, владея всеми ихними игрушками, будем знать, что они говно.

И тогда эти странные люди собрались толпой и пошли к владельцу самолёта. И отняли у него самолёт, и вручили его одному из своих. Тот, правда, на самолёте не летал, потому как боялся высоты. Но это было ничего, потому что зато он мог посмеяться над тем, кто лишился своего любимого самолётика.

И так они сделали со всеми. У всех всё отобрали, даже им самим ненужное. Даже блондинку с тугими сисярами (её себе забрал какой-то старикашка, остро ненавидящий всех неимпотентов).

А отнимать чужое у этих странных людей получалось хорошо, потому что они только этого и хотели. Хотели со страшной, нечеловеческой силой, до свербежа и искр в глазах им хотелось обирать людей, обирать и мучить, оставлять их голыми и несчастными, а потом глумиться над ними, показывая им издали награбленные у них трофеи.

Люди несколько прихуели, столкнувшись с таким явлением. Постепенно они научились защищаться. Но к тому моменту желающие странного организовались, укрепились, и придумали множество способов отнимать, выманивать, вымогать, переперепродопокупать, или ещё каким-нибудь образом лишать людей их имущества, спокойной жизни и счастья.

И люди отчаялись в своих желаниях. Сначала они перестали хотеть красивых вещей, вкусной еды, и прочих радостей жизни: они уже поняли, что всё это у них отнимут. Они стали хотеть "хоть чего-нибудь" — варёной брюквы на обед и полбы на ужин. В надежде, что желающие странного не позарятся хоть на это.

Так мир впал в нищету и жил в ней веками.

Но желающих странного это не устроило. Сами они, конечно, жили жирно и сладко, ибо их собственные желания материальных благ неизменно удовлетворялись. Однако, они заметили, что люди начали не только ненавидеть, но и презирать их за их подлое богатство, а это было как раз то, чего они не хотели. Они хотели презирать других сами, а в ответ получать только зависть и обожание.

Тогда они начали кое-что отдавать людям назад. Разумеется, не всем, не всегда, дозировано и понемножку. Главное было — поддерживать иллюзию, что можно жить нормально и что-то иметь, не принадлежа к желающим странного. Людям отдавали ровно столько, чтобы эту иллюзию поддерживать.

Изменились и сами желающие странного. Если раньше они ещё желали чего-то такого, чего желали остальные люди, то теперь у них осталось одно желание: презирать и иметь повод для презрения. Все материальные желания — ну там самолёт, машина или даже сисястая блондинка — стали в их глазах свойством смердов, которых они обирали и обижали. То есть чем-то презираемым.

Желающие странного дошли даже до того, что научились внушать людям глупые и гадкие желания, и потом кривили губы, глядя, как люди занимаются всякой дрянью...

НЕ СОВСЕМ СКАЗКА.

— Отец, но почему ты отказываешь мне в наследстве? — возопил Том, осторожно оглаживая на груди накрахмаленную рубашку.

— Потому что ты растратишь мои деньги на удовольствия, — прохрипел отец.

— Но на что ещё их тратить? — возопил Том. — Отец, зачем ты их тогда копил?

— Не надо любить удовольствия... Надо любить деньги... — отец поперхнулся, но сделал усилие и выплюнул мокроту в тазик. — Деньги... надо любить деньги...

— Деньги стоят столько, сколько на них можно купить, — в который раз повторил Том. — Иначе зачем они?

— Дурак... Щенок... Деньги хороши не тем, что можешь на них купить ты... А тем, чего на них не могут купить другие... Я смотрю на своё золото и думаю о том, что на эти деньги можно накормить тысячи бедняков... а так они будут подыхать от голода... в этом счастье... хе-хе... кхе-кхе, — старик снова закашлялся. — Лишить бедных счастья, вот в чём цель богатства... Ты всего лишь белая двойка... Ты не получишь Градуса...

— Отец, ты безумен, — решился, наконец, Том. — Ты сошёл с ума. Сейчас придут два врача и засвидетельствуют это. А я пойду в подвал и возьму твои деньги.

Отец хотел что-то сказать, но поперхнулся, и на этот раз не смог выкашлять сгусток крови.

Когда Том спустился в подвал, сундуки были пусты.

НЕ СКАЗКА.

Комиссар положил ноги на стол. Грязные сапоги брякнули по резному столику.

— Чё, клифт?

Фурман почесал в затылке.

— Ну... Только грязно тут у вас, — он обвёл взглядом загаженую комнату.

— В этом весь цимес! — снизошёл комиссар. — Это ж царские покои! Тут ихний царь спал. Занавесочки тут всякие, вазочки... тьфу. А вот этот столик какой-то крепостной полжизни вырезал. Полжизни! А я его — опля! — он постучал сапогами по столешнице. Нежный лак пошёл трещинами.

— Опля! — комиссар вскочил на столик и принялся его топтать. Из-под сапог летели кусочки разноцветного дерева.

"Чёрная четвёрка" — решил Фурман. "Скорее всего, их высший уровень — чёрная семёрка, как у Троцкого... но не выше. Хотя власть мы им дадим. На полвека... а там посмотрим.".

И СОВСЕМ ДРУГАЯ ИСТОРИЯ.

Ловко крутящийся лакей подвалил с подносиком, на котором стояли высокие бокалы с шампанским.

— Хорошо, — сказал Жора, отдуваясь после бокала шампусика. — Живём, бля. Всю жизнь мечтал попробовать.

Смотрящий смерил Жору взглядом и мысленно записал ему чёрный ноль. Этот был безнадёжен.

— "Дом Периньон", — оценил Сева. — Да, ничего винишко.

Смотрящий поставил ему белый ноль. Этот что-то смутно чувствовал — ну хотя бы то, что нельзя восхищаться тем, что потребляешь. Но не более того.

— Да я этот шампусик вонючий терпеть не могу, — Вован скривил толстую губу. — Ну бля не пиво же хлобыстать, как быдляк? Надо соответствовать. Цивилизация всё-таки.

Смотрящий поставил Вовану белую единицу.

— Так себе шампанское, — пожал плечами Аркадий. — Я лично предпочитаю воду. Алкоголь разрушает мозг.

— Да ну, — скрючил рожу Вован. — Зачем тебе думать-то? Нам баблосов на сто лет хватит.

— Мало ли что может случиться, — поджал губы Аркадий.

Смотрящий поставил Аркадию красную тройку: этот что-то понимал.

— Пророк запрещает пить вино, — брезгливо сказал Саид, бросая презрительный взгляд на собеседников.

Смотрящий поставил ему красную четвёрку: этот уже умел презирать людишек за их жалкие желания, но искал для этого презрения внешний повод.

Он зашёл в служебное помещение, скинул с себя фрак официанта.

— Есть ли достойные? — спросил его мусорщик, упаковывая пластиковый мешок.

— Нет, Досточтимый. Всё — людишки. Никто из них не достоин фиолетовой шестёрки и Первого градуса Служения.

— Эта страна обречена, — отозвался мусорщик. — Я доложу Верхним, что здесь нет достойных даже Первого Градуса.

— Воистину так, Досточтимый, — официант сложил руки и поклонился мусорщику, исподтишка смерив его ненавидящим взглядом.

Мусорщик усмехнулся.

— Ты никогда не получишь третий градус Служения, — напомнил он смотрящему. — Ты всегда останешься низшим служителем. Но я могу дать тебе фиолетовый цвет. Если ты сейчас отсосёшь у меня. Хочешь?

Смотрящий сжал зубы и покачал головой.

— Именно поэтому ты не получишь третий градус, — усмехнулся Досточтимый. — Не потому, что ты отказался. А потому, из-за чего ты отказался. Ты отказался из гордости. Мы же вышегордости, ибо унизить нас невозможно. Поэтому мы способны на любые унижения, если они ведут к цели... Презирать. Презирать до конца и ненавидеть бесконечно.Если бы ты понял значение этих слов, ты понял бы всё. Но тебе этого не дано.

— Благодарю, Досточтимый, за разъяснения, — скрипя зубами, выдавил из себя официант. — Так что же Вы доложите Верхним?

— Эта страна обречена, — повторил мусорщик. — Здесь нет наших.А те, кто есть, не дотягивают даже до начала Градусов. Всего лишь жалкие животные. Им хочется вкусно есть, иметь красивые вещи, и почаще трахаться. Они хотят жить.

Последние слова он произнёс с надменным отвращением.

О работе с людьми

Об эльфах и орках

1.

Полководец Элберет Высокий поднял меч, полыхнувший зелёным пламенем.

Войско ответило дружным рёвом.

— Высокородные эльфы! — закричал Элберет, выше вздымая меч. — Сегодня — день величайшей битвы в истории Средиземья! Мы сокрушим проклятых орков Гитониэля, сквернящих нашу прекрасную землю! Мы сотрём их в порошок! Ура!

Эльфы застучали мечами о щиты, грохот наполнил воздух. К ногам полководца упал оглушённый голубь.

Элберет Высокий снова взмахнул мечом, подавая знак.

Закричали тысячники.

2.

— Вот они, — сказал верховный маг народа Элберета, Сер Алый, передавая Элберету подзорную трубу.

Далеко впереди можно было различить крохотные фигурки орков, строящихся в ряды.

— Странно, — сказал Элберет. — Они так похожи на нас. Кажется, что это эльфы, а не порченые колдовством создания. Чуть другие, чем мы, но ничем не страшнее...

Волшебник молча протянул ему другую трубу, украшенную магическими символами.

Полководец навёл её на орочьи ряды.

— Да, — признал он после короткого молчания, — они и в самом деле мерзки и отвратительны. Но почему это не видно простым взглядом?

— Это морок, — сказал волшебник, запахивая серую мантию. Красный капюшон скрывал его лицо. — Они живут в этом мороке, чтобы не видеть самих себя. Только магия позволяет увидеть их отвратительную сущность.

— Моим воинам, — нахмурился Элберет Высокий, — будет непонятно, почему они должны убивать тех, кто так похож на них самих.

— Я помогу тебе, — мягко сказал маг, забирая трубу из рук владыки. — Они увидят то, что им нужно увидеть.

3.

Воевода Гитониэль Сильный поднял ятаган, засиявший синим огнём. Воины воздели копья и закричали.

— Высокородные эльфы! — закричал Гитониэль, потрясая ятаганом. — Сегодня — день величайшей битвы в истории Средиземья! Мы отправим в ад мерзких орков Элберета, чей вид ненавистен даже Солнцу и Луне! Мы избавим от них мир! Слава!

Эльфы застучали копьями о щиты, воздух наполнился грохотом. Прямо на шлем полководца упал оглушённый коршун.

Он дважды поразил ятаганом невидимую цель, подавая сигнал.

Взвились бунчуки тысяцких.

4.

— Вот они, — сказал волшебник Ал Серый, передавая Гитониэлю бинокль.

Далеко впереди можно было различить крохотные фигурки орков, строящихся в ряды.

— Странно, — сказал Гитониэль. — Они так похожи на нас. Кажется, что это не порченные колдовством создания, а эльфы. Несколько иные, чем мы, но ничем не хуже...

Волшебник молча протянул ему другой бинокль, покрытый колдовскими рунами.

Полководец навёл его на орочьи ряды.

— Да, — признал он после короткого молчания, — они мерзки и отвратительны. Но почему это не видно простым взглядом?

— Это морок, — сказал волшебник, натягивая на лоб серый капюшон. — Они живут в нём, чтобы не видеть самих себя. Только магия позволяет увидеть их отвратительную сущность.

— Моим воинам, — нахмурился Гиторниэль Сильный, — будет непонятно, почему они должны убивать тех, кто так похож на них самих.

— Они увидят то, что им нужно увидеть, — мягко сказал маг, забирая бинокль из рук владыки. — Я помогу тебе.

5.

Небо над полем битвы было черно от стервятников. Такого пиршества мерзкие птицы не знали тысячу лет.

Ал Серый шёл по трупам, потому что идти было больше не по чему. Под грудами плоти не было видно земли.

Сер Алый аккуратно поддерживал коллегу под локоть.

Из-за особенно высокой горы трупов вышел коренастый орк в блестящем золотом шлеме.

— Вы отлично поработали, — сказал он, усмехаясь. — Внушить этим кретинам эльфам, что против них стоят орки — это был красивый ход. Два эльфийских клана перебили друг друга. О лучшем исходе я и не мечтал. Я вас награжу, когда мои воины соберут добычу.

— Владыка Раррог, — осторожно заметил Сер Алый, — мы должны вам сказать одну вещь. Мы ничего не внушали этим несчастным. Мы просто показали им то, что есть на самом деле.

— И те и другие, — сказал Ал Серый, — были орками. Посмотри на эти тела внимательнее. Морок уже покидает их. Это тела твоих сородичей, Раррог.

Орк в золотом шлеме недоумённо скосил глаза. Посмотрел на ближайший труп, потянул его за руку. Заглянул в мёртвое лицо — скуластое, клыкастое лицо орка.

— В самом деле, — пробормотал он, оглядываясь и видя орочьи трупы. — Это всё ваша проклятая магия? — он схватился за меч.

Ал чуть отступил назад, Сер подался чуть левее.

— Это, — сказал Сер Алый, — и впрямь магия, но не мы её наложили. Это случилось давно. Орки этих двух кланов так ненавидели себя за уродство, что их мужчины не могли соединяться с женщинами для порождения потомства. Они попросили о помощи, и волшебники даровали им морок. Он окутал их, и они стали видеть себя прекрасными эльфами. Тогда они полюбили себя, перестали мучиться и начали жить. Через несколько поколений они забыли, что когда-то были орками, и вообразили себя настоящими эльфами по крови. Но соседей они по-прежнему считали орками и ненавидели, как опасных врагов. Сегодняшняя битва была неизбежной.

— Я понял, — зарычал Раррог, — вы обманули меня. Вы лишили меня союзников! Если бы я знал, что они — такие же орки, как и мои подданные, мы могли бы соединить силы и ударить по эльфам!

— Нет, — сказал Алый, — мы сделали это из жалости. Наше колдовство, увы, не всесильно. Мы не можем наложить морок навечно. Он уже улетучивался, мы лишь немного ускорили это. Но, так или иначе, и народ Элберета, и народ Гитониэля вскоре узрели бы воочию, что они орки, и не смогли бы жить дальше. А так они погибли как эльфы. Это всё, чем мы могли им помочь и загладить свою вину перед ними.

— В чём же ваша вина? — насторожился орк.

— Что ж, слушай, — сказал Серый. — Орки были детьми эльфов. Эльфы были слабыми, глупыми, изнеженными созданиями, которые жили недолго и порождали мало потомства. Тогда они обратились к нам, чтобы мы сделали их потомство сильным, умным и плодоносным. Мы справились с этой работой, но забыли об одной мелочи: изменить представления потомков эльфов о прекрасном. Их тела стали сильнее, их головы — крепче, но образ совершенного тела у них остался прежним. Поэтому прекрасными они считали только своих родителей, которые выглядели иначе, чем они. Себя же они ненавидели и презирали, с каждым новым поколением всё сильнее и сильнее. Орки молились на портреты своих прародителей, читали старинные стихи, восхваляющие их, забыв, что эти существа всего лишь порхали с цветка на цветок, их сдувало ветром, и век их был не дольше века бабочек...

— Но почему вы нам это не сказали? — орк утёр мохнатой лапой внезапно выступивший пот со лба.

— Вы не хотели верить, — ответил Алый, — и не хотели слушать. Вы сочинили сказки о могущественных эльфах, которые во всём превосходили ваше племя, были сильными, отважными и жили почти вечно. И поверили в эти сказки. Дальше вы создали так называемое "искусство" и "культуру". Всё это возникло из биологической ошибки, из тоски по образам предков, которых уже нет больше. И чем выше поднималась культура орков, тем больше они ненавидели себя... Дальнейшее ты знаешь.

— Что до меня, — ухмыльнулся Раррог, — ко мне это не относится. Я орк, и этим очень доволен. Что ж, бабёнки меня не очень-то любят, но у меня сильные руки, и я не спрашиваю, хотят они меня или нет. Мне и подавно всё равно, с кем тешить похоть, тем более сейчас, когда я стану царём всех орков. Я велю сжечь все изображения эльфов и все сказки о них. Нужно жить своей жизнью!

Он небрежно кивнул магам и, повернувшись, пошёл прочь.

6.

— Пожалуй, пока всё, — сказал Сер Алый, протягивая руку коллеге.

— Хорошо сработано, — сказал Ал Серый, пожимая руку.

Откинув капюшон, волшебник посмотрел на труп молодого орка, валяющийя у его ног. Поддел его носком сапога и перевернул на спину.

— Они уже начали превращаться, — сказал Алый.

Лицо молодого орка и в самом деле было странным. Клыки не торчали, скулы почти не выпирали. Черты лица были грубыми, но сквозь них проступало что-то другое.

— Ещё одно поколение, и среди них появились бы первые эльфы, — заметил Серый.

— Надеюсь, они все полегли здесь. — озабоченно заметил Алый.

— Не обязательно, — пожал плечами Серый. — Сколько-то их осталось по домам, не пошло на войну... Ничего, старина Раррог над ними поработает. Прихлопнет всю эту культурку, оставит только грубый материализм. Нет никаких эльфов, все вымерли. А народившихся эльфят будут просто бить, чтоб рожи соответствовали стандарту, — с удовольствием добавил он.

— Пожалуй, — задумчиво добавил Алый, — надо бы подсунуть ему государствообразующую идею. Состоящую в том, что свободные орки всё это время жили под эльфийским мороком.

— Двусмысленно, — оценил Серый. — Даже трёхсмысленно, и каждый следующий смысл...

— Вот именно, — сказал Алый. — Ибо кто эльфы, а кто орки — решаем мы.

И волшебники захихикали в бороды.

Наши деды воевали

Всё началось, когда классная Зоя Владимировна сказала, что Лёнька Костыльков уходит в другую школу и классу нужен новый вожак.

Костя Малинин — нормальный парень, хоть и вундеркинд и на два года всех нас младше. Зато он хорошо умеет всех сорганизовать. Одному говорит — делай это, другому — делай то, а вместе всё получается. Вот только драться с нами он не может, вес не тот. Ребята махаются, а он на лавочке сидит или учебник читает. Поэтому за волю к власти у него всегда твёрдый "неуд", а за лидерство — "уд". Это ему натягивают ещё и потому, что оратор он хороший. Вот только голос тихий, а главное — не умел пускать слюну. Он даже уроки специальные брал, и колбасу перед выступлением нюхал — никакого толку. Как начнёт говорить — всё куда-то пропадает. Его училки так и прозвали — "сухоротый".

У Витьки Малеева слюна есть и орёт он здорово. Даже конвульсии иногда у него получались, особенно на геометрии. От теоремы Пифагора у него настоящий припадок был, как у Вождя Гитлера. Дёргается весь и орёт — "катеты! Катеты! Хайль катет! Угол прям, как наша воля к победе! Штурм, дранг, захватываем площадь, Ницше, говно, этажерки, квадрат гипотенузы!" — и бумс на пол, и пена изо рта. За бесноватость ему всегда "отлично" ставили. Драться он тоже не дурак. Ему психологи прочили большое будущее в молодёжной фаланге. Так что мы его били регулярно, чтоб озлобился: туда без этого не берут. Но с ним тоже засада — Витька добрый. Не то чтобы совсем нюня, но вот злобы настоящей в нём нет. К тому же его пару раз застали плачущим после битья и снизили оценку за нордичность.

Зинка Фокина была злая и визжала по-страшному. И дралась отлично, чем попало дралась — пеналом, линейкой, ведром. Девочкам это можно, так что её боялись реально. Но у неё рожица как у лягушонка, а у классного вожака должно быть лицо вожака, а не лягушки какой-то. А то как же её на Стене Славы рисовать? Вот то-то.

Оставался Юра Баранкин. Он с четырёх лет ходил на боевые искусства и мог побить кого угодно. Но он был двоечник несчастный, а главное — закадычный друг Малинина. Его он бить не мог. Даже на спарринге. Не мог и всё.

Классная, конечно, могла и сама назначить вожака. Но тогда она по фюрерпринципу за него бы и отвечала. А у неё через два года — освобождение от работы. И зачем это ей?

Вот так мы сидели в классе и грустили, ожидая, когда Зоя Владимировна всё-таки объявит бой без правил.

И тут-то Малинин себя и показал. Встал, поправил очочки и тихо так говорит:

— А может, мы просто выберем вожака? Устроим, ну, это... голосование? Кого выберем, тот и будет вожаком.

Все, конечно, чуть языки не проглотили. У Зои Владимировны очки упали, она даже не заметила. Потому что за сердце схватилась.

Потом валидол под язык подложила, оклемалась немножко. И говорит:

— Малинин! Ты вообще понимаешь, что сказал?

А Малинин глазами лупает и говорит:

— А чего такого? Я тут книжку читал про древние племена, там вожаков иногда таким способом выбирали. Ну, когда непонятно, кто сильнее. Все садились вокруг костра и...

Зинка тут завизжала по-страшному. И правильно. А то Малинин такого мог наговорить, что я даже не знаю.

Училка тоже это поняла. Взяла себя в руки и спокойно так говорит:

— Понимаешь, Малинин, тогда люди были дикие. Они других людей ели. Мы что, теперь будем друг друга жарить и есть? Только потому, что когда-то такое было можно?

Малинин почесал нос — задумался, значит. И опять говорит:

— Ну насчёт людей есть я не знаю. Это плохо, наверное. Потому что человека надо убить, чтобы съесть. Но я же не говорю кого-то убивать. Можно ведь даже без драки обойтись. Просто проголо...

Тут уже не только Зинка завизжала, но и Юлька, и Светка. Светка так вообще зарыдала в голос. А потом как закричит:

— Как ты можешь такое говорить, Малинин! У меня дед на той войне погиб! И его сестра! И дочка маленькая! Да как ты смеешь!

Малинин опять глазами лупает и бряк:

— А при чём тут война? Война семьдесят лет назад была.

У Зои Владимировны лицо стало серьёзным таким, как каменное будто.

— Малинин, — сказала она. — Мы воевали с теми, которые этоделали. Голосовали. И выбрали президентов и премьеров, которые развязали войну. У нас сорок миллионов человек погибло! У немцев — двадцать! А ты знаешь, что британцы и американцы делали с нашими пленными?!

— Я кино смотрел, — говорит Малинин. — Они, конечно, гады, и на нас напали. Но я же не за них! Я не за англичан, не за америкосов! Я за нас, за русских и за немцев! Я просто не понимаю, почему нельзя устроить голосование!

Зоя Владимировна на него смотрит и головой качает.

— Зря тебя, — говорит она, — сразу в третий класс взяли. Вроде и умный, а самых главных вещей не понимаешь. Мы не с англичанами воевали, Малинин! И не с американцами! Мы воевали с демократией! С идеологией мы воевали, Малинин!

Малинин опять нос чешет. И выдаёт:

— А как это можно воевать с идеологией? Воевать можно с людьми.

Классная аж покраснела вся.

— Малинин! — а голос уже совсем железный у неё стал. — Люди были оболванены, одурманены! Этим самым демократизмом! Лживой, фальшивой идеей! Которая погрузила мир в море крови! А ты её тут проповедуешь!

— Ничего я не проповедую, — тупит Малинин. — Я же ни с кем воевать не собираюсь...

— Пацифист! — завизжала Зинка и запустила в него пеналом. Не попала, правда.

— Вот именно, — сказала Зоя Владимировна. — Ты проповедуешь лживую, человеконенавистническую идеологию пацифизма. Ей демократы разлагали другие страны, чтобы не могли героически сопротивляться их нападению. То же самое, что и ты сейчас, говорил Бриан!

Тут все, конечно, замолчали. Дело как-то далеко зашло. Если уж Брианом стали ругаться — там и до Черчилля недалеко. Ну а если кто кого Черчиллем обзовёт — всё, без драки не обойдётся.

А Малинин всё тупит. Очочки свои поправил и говорит:

— А я вот не знаю, что Бриан говорил. Можно это почитать где-нибудь?

Зинка опять завизжала и запустила в Малинина цветным мелком, на этот раз попала.

Но ему хоть бы хны. Форму отряхнул и говорит:

— Да я чего. Я просто не понимаю, чем демократия так плоха. Вы можете мне это объяснить?

Тут уже Зоя Владимировна не выдержала и сама на крик перешла.

— Да тем плоха! — заорала она. — Что она на нас напала! Что против неё! Наши деды воевали! Деды воевали, жизни клали против демократии, против выборов этих поганых, против свобод этих проклятых! Деды! Твой вот дед, небось, в эвакуации отсиживался! А у меня половина семьи на той войне погибла! Чего тебе ещё надо?

Витька Малеев тут вскочил и тоже орёт:

— Все народы мира! — орёт. — Эту проклятую демократию! Осудили! На Бирмингемском процессе! Ты знаешь, какие там ужасы показывали! Ты знаешь, что американские президенты творили? Как японцев депортировали? Ты знаешь, сколько японцев погибло при депортации?! Только потому, что они японцы!!! Ницше, говно, гипотенуза!!! — тут он пустил пену и бросился на пол, валяться. Наверное, хотел ещё пятёрку за бесноватость заработать.

Малинин подбородок упрямо выставил.

— Ну это они нехорошо, конечно, сделали, — этак через губочку цедит. — Но у нас тоже всякое было. Вот в Германии, когда культ Гитлера осудили, там же выяснилось насчёт евреев...

— Это были отдельные недоработки! — завизжала Зинка. Ну это понятно, у неё папа Дахау газифицировал.

— И Национал-Социалистическая Партия их осудила, — закончила Зоя Владимировна. — Так что не надо тут спекулировать. И вообще: сейчас в мире демократий не осталось.

— А Швейцария? — опять заумничал Малинин.

— Отсталое государство, задворки истории, на этих дикарей и ссылаться-то стыдно, — сказала классная этак строго. — Ты ещё Флориду вспомни, в этой стране тоже безвождизм. Ну так там голод. Ты этого хочешь?

— Голод у них, потому что с ними никто не торгует, — заявил Малинин. — Да и вообще, причём тут они все? Я же спросил — ну чем плоха эта самая демократия?

Тут весь класс хором заорал наперебой:

— Демократия — это война! Война — это смерть! Наши деды воевали, чтобы мы жили! Солнечный круг — небо вокруг!

Малинин смотрит и головой крутит. Типа — не убедили.

А Зоя Владимировна смотрит и головой качает. Укоризненно.

— Ты, — говорит она Малинину, — не понимаешь самой сути. Демократическая идеология сама по себе бес-че-ло-вечна! Даже если бы войны не было. Ну вот например. Если везде была бы демократия, то везде было бы расовое неравенство. Потому что все народы друг друга ненавидят, а значит, те, кого больше, голосованием избирали бы политиков только своей расы. И только диктатура может обеспечить равенство всех людей, потому что диктатор как приказал, так и будет. Вот посмотри на Юру Баранкина. Он же негр. Родителей его из Сенегала привезли, по приказу Великого Вождя Брежнева. А ведь он тебе друг. И ты тут распространяешь демократизм! Если бы у нас был демократизм, твоего друга тут не было бы! Не было бы!

Тут Юра Баранкин встал, подошёл к Малинину да как двинет ему в рожу. Малинин на другой конец класса отлетел.

Ну тут мы и поняли, что вожак в нашем классе теперь есть. Ещё подрались немножко, для порядка, все отхватили по морде, потом поздравили Баранкина с захватом власти и проявленной волей. От школьного фюрера поздравление на завтра пришло.

А Малинин недельки две с фингалом походил и успокоился. Понял, наверное, что-то. Что-то такое, самое важное. Что можно, а чего нельзя. Что есть вещи, которые в жизни главное.

И поэтому — нечего тут.

Об осаде Каменного Города

Посвящается автору "Жалобы турка"

Жизнь водоноса в городе Уц (что в земле Нод) тяжела, но никто не назовёт её сложной. Пока держится солнечный зной, нужно ходить с кувшином на голове по тем улицам, где людей больше. Кружка воды стоит насат. Некоторые разносчики в самый зной требуют два насата. Но он, водонос Кхем, даже в самые жаркие часы наливает кружку за насат. Зато его кувшин опустошается быстрее, чем у других, жадных водоносов. И к тому же весь город знает, что Кхем — добрый человек, не берущий лихвы. Поэтому его не толкают и не бьют, как других разносчиков воды, а продавцы сладких лепёшек и вина продают ему свой товар дешевле. Кругом выгода! А научил этому Кхема его друг, писец Энки.

Писец Энки ешё не стар, но очень много знает. Это оттого, что он всю жизнь переписывал таблички. В табличках написано много мудрого. Такого, чего не знают простые люди, вроде Кхема. Некоторые таблички писались даже для царей! И Энки переписывал их тоже. Он берётся за любую работу, этот Энки. Ему хорошо платят, одна табличка стоит целых четыре насата. Но дом Энки на Писцовой улице — самый маленький, и находится он в самом конце. Дальше только овраг, куда сбрасывают нечистоты. От оврага скверно пахнет, так что возле оврага селятся самые бедные. Энки бедный. Он отдаёт почти все деньги жрецам бога Бел-Таута, которые содержат в храмовой больнице его отца. Энки любит отца, ведь тот был добр к нему и научил грамоте. Поэтому он платит жрецам, а сам живёт скромно. Единственное его удовольствие — вечером, после работы, скоротать часок-другой за вином и лепёшками. Которые сейчас несёт ему Кхем. Он тоже любит вино и лепёшки, но ещё больше он любит мудрые речи. Они лучше даже вина. От вина голова становится мутной и хочется петь песни, а от мудрых речей она яснеет и хочется молчать и слушать.

Вот и сейчас Кхем идёт по Писцовой улочке. У него с собой бурдюк вина и две большие сладкие лепёшки: достаточно для скромной пирушки.

Энки приветствует его. Он худой и бледный — писец мало ест и редко появляется на солнце. Пальцы его испачканы в глине: видимо, он работал, когда увидел Кхема, и не успел совершить омовение.

— Да благословит тебя Бел-Амат и пошлёт тебе здоровья и удачи, — вежливо говорит Энки. — Пройди в мой дом, дорогой друг.

Кхем отвечает не менее вежливо и проходит. И вот уже они оба совершили омовение, воззвали к богам, и теперь сидят в маленькой тёмной комнатке, наслаждаясь вином и беседой.

— Расскажи мне какую-нибудь поучительную историю, в которой есть мудрость, — попросил Кхем.

Энки немного подумал.

— Вчера я переписывал историю некоего мужа по имени Пха, торговца, — тихо говорит Энки. — Он женился на вдове, у которой были дети от другого мужчины. Она была чернокожей, а он жёлтым, но он всё равно её любил. У вдовы был скверный характер и она кричала на него и попрекала тем, что он беден, а она имела имущество. А он терпел и только закрывался одеждой. Однажды, когда Пха отсутствовал, в дом забрался грабитель и убил всех, чтобы те его не узнали. Пха сбрил себе брови в знак траура и не выходил из дома три месяца, потому что не мог видеть человеческий лиц. Добрые соседи ставили ему на порог корзину с хлебом и воду, чтобы он от скорби не лишился жизни. Когда же он вышел, все увидели на его плечах глубокие раны — так он их расцарапал. Все жалели его, и очень скоро он утешился и женился на молодой женщине, от которой завёл собственных детей. Он умер в старости, насытясь днями.

— Он был хороший человек, этот Пха, — степенно заметил Кхем. — Будь хорошим, и беда тебя не сломит, потому что ты получишь похвалу от людей и удачу от богов. В этом мудрость?

— В этом нет мудрости, — мягко поправил Энки. — И это не вся история. Пха жил долго и перед смертью рассказал свою историю жрецам Бел-Кунака, бога очищений. По его словам, он взял в жёны ту первую женщину только из-за её имущества, чтобы поправить свои денежные дела: он был на грани разорения. Сама женщина была ему противна, её дети — тем более. Он мечтал о том, чтобы убить её, но из-за трусости и боязни наказания не мог этого сделать. Но тут всё сделал за него вор. Пха не показывался на людях, чтобы скрыть счастливую улыбку. Он царапал себе плечи, чтобы вызвать на лице хотя бы подобие скорби.

Кхем огорчился. Он не любил слушать о злых делах.

— Выходит, это был плохой человек, этот Пха, — сказал он. — Он только казался хорошим, а был плохим. Но притворяться хорошим полезно даже для плохого человека. В этом мудрость?

— В этом мало мудрости, — отмахнулся Энки. — Смотри, что удивительно. Вор — враг домовладельца, ведь он крадёт его вещи. Но этот вор сделал за Пха то, на что тот не мог решиться сам. Скажи, если бы Пха пришёл домой как раз тогда, когда вор убивал его жену и детей, он остановил бы вора?

Кхем подумал. Он был простым водоносом, но глупым он не был.

— Нет, — сказал он. — Он не стал бы останавливать вора. Он подождал бы, пока тот не убьёт нелюбимую жену и чужих детей, и только потом схватил бы его.

— Мудрость в том, — сказал Энки, отламывая от сладкой лепёшки, — что иногда твой враг может быть тебе в чём-то полезен. Надо уметь видеть такие вещи... Может быть, теперь ты мне расскажешь что-нибудь интересное?

Кхем пожал плечами.

— Мне нечего рассказать, я ведь всего лишь водонос. Я не видел ничего примечательного. И не слышал, — добавил он, — если не считать обычные споры. Сегодня ведь День Снятия Осады, и все базарные бездельники чешут языками по этому поводу.

— И что же говорят базарные бездельники? — внезапно заинтересовался Энки.

— Говорят разное, — водонос пожал плечами. — Одни, как водится, проклинают тирана Атаульфа, который напал на Нод и три года держал в осаде Каменный Город. Другие проклинают Медного Царя, который запретил сдавать крепость. Они говорят, что если бы Каменный Город был сдан, то тысячи людей не погибло бы от голода. Третьи говорят, что Атаульф перебил бы всех жителей Уц. Четвёртые — что Атаульф не тронул жителей царства Баху, а значит, он не стал бы убивать жителей Каменного Города. Есть даже такое, кто говорит, что Медный Царь виноват в том, что Атаульф напал на Нод. От споров у них пересыхали глотки, так что я не успевал бегать к колодцу за водой... Получается, — сообразил он, — что даже от этих глупцов есть польза. На их деньги я купил вино, которое мы сейчас пьём. Так глупость питает умных.

— Вино недурное! — одобрил Энки. — Но, думаю, из этой старой истории мы можем извлечь больше пользы. Я усматриваю в ней какое-то подобие той истории, которую я рассказал раньше.

— И в чём же оно? — Кхем налил себе ещё одну плошку вина и приготовился слушать.

— Посмотрим на обстоятельства, — сказал писец. — Как Медный Царь пришёл к власти?

— Это все знают, — ответил водонос. — Царством Нод тысячу лет правила династия Луны. Но люди устали от их правления и захотели перемен. В Каменном Городе случился бунт, в котором участвовали все жители города. Династию Луны свергли, последнего лунного царя убили вместе с семьёй. И воцарился Медный. Говорят, он был простым медником, а стал царём... Но в чём подобие этих историй?

— Подумай вот о чём, — сказал Энки. — Какой цвет кожи был у Медного Царя? И где он родился?

— Он был красным, — сказал Кхем, — это все знают. Но он всегда говорил, что в душе он такой же, как мы — коричневый. А родился он где-то в горах. Но разве это важно?

— Может быть, важно, — протянул писец. — Потому что следующий мой вопрос будет такой: любил ли Медный Царь Каменный Город и его жителей? Или они просто были ему полезны, так как привели его к власти?

— Скорее второе, — подумав, сказал Кхем. — Он был не таким, как они, а они — не такими, как он. Это не способствует любви. А власть — что-то вроде имущества вдовы из твоей истории. Её он любил, а кто ему дал её — тех нет.

— Это правильное рассуждение, — сказал писец. — Я даже думаю, что Медный Царь ожидал попрёков жителей Каменного Города. И наконец — не надо забывать, что Медный Царь был простым медником, а жители Каменного Города были самыми умными и образованными людьми в стране Нод. Мог ли он их любить?

— Я не понимаю, к чему ты клонишь, — признался Кхем.

— К тому же, что и в прошлый раз, — сказал писец. — Известно, что Медный Царь убил многих жителей Каменного Города по разным поводам. Но напавший на его страну Атаульф оказал ему огромную услугу, осадив Каменный Город. Это дало возможность выморить его население голодом. Теперь в Каменном Городе живут совсем не те люди, которые жили до нашествия Атаульфа. И всё это было проделано руками Атаульфа, а не Медного Царя.

— И ты хочешь сказать, — водонос пожевал губами, — что Медный Царь, даже если мог бы снять осаду Города, не стал бы этого делать? Как тот человек, который застиг бы вора, убивающего его семью?

— Этого я утверждать не стану, — Энки осторожно отхлебнул вина. — Ведь я простой писец, переписываю таблички за четыре насата. К тому же, если бы меня услышали все эти базарные бездельники, они, боюсь, побили бы меня палками, а то и камнями. К чему мне это? Гораздо лучше выпить ещё вина с другом, а потом пойти спать. Завтра будет новый день, а у местных людей короткая память. Сегодня они спорят о Дне Снятия Осады, а завтра у них появятся новые причины для споров. Давай же пить и хвалить богов, что мы пока живы и в добром здравии!

Краткая история острова Чунга-Чанга, или Карго-культ в его развитии

ДАНО:

На остров Чунга-Чанга высадились белые люди. Они прилетели на самолётах и меняли у местных жителей на кокосы и бананы всякие удивительные ништяки. Какое-то время они там регулярно появлялись и даже построили аэродром. Потом они туда летать перестали. (Неважно почему: может, маршрут стал неинтересен, а может, выяснилось, что на соседнем острове Чанга-Чунга кокосы слаще. На островен Чунга-Чанга этого не знают.)

ТУЗЕМЦЫ РЕШИЛИ:

Сохранять аэродром в неприкосновенности — вдруг ещё прилетят и привезут ништяков.

ЧТО МОЖНО СКАЗАТЬ: решение рациональное и правильное. Ништяки белых людей бесценны, и даже небольшой шанс снова их заполучить — это хорошо.

ПОДОЖДАВ, ТУЗЕМЦЫ РЕШИЛИ:

Установить на аэродроме макеты самолётов из говна и палок. Вдруг они приманят настоящие самолёты.

ЧТО МОЖНО СКАЗАТЬ: решение вполне рациональное в рамках компетенции туземцев. Они ведь не знают, почему самолёты прилетели сюда и почему летать перестали. Вдруг и в самом деле изображения самолётов приманят настоящие? Кстати, это реально возможно: какой-нибудь лётчик с пустым баком может и купиться. Лётчика можно пленить, ништяки поделить, к тому же теперь у них будет хоть один настоящий самолёт. У лётчика можно узнать, как он летает и что для этого нужно.

НО ТУТ ПРИШЁЛ ЖРЕЦ И ПОВЕЛЕЛ:

Совершать у самолётов моления, возжигать благовония, а молодёжи запретить трахаться в дни убывающей луны. Тогда самолёты прилетят.

ЧТО МОЖНО СКАЗАТЬ: обычная жреческая политика. На прилёт или неприлёт самолётов не влияет никак. Зато на положение жреца влияет, и даже очень.

ОДНАКО МОЛОДЁЖЬ, ИЗМУЧЕННАЯ ВОЗДЕРЖАНИЕМ, СОБРАЛАСЬ И:

Сожгла все самолёты из говна и палок к чертям собачьим. Жреца съели, аэродром разрушили.

ЧТО МОЖНО СКАЗАТЬ: понять людей несложно, но лучше бы им ограничиться съедением жреца. Радикализм в таких вопросах до добра не доводит.

НА ОСТРОВЕ УСТАНОВИЛАСЬ ИДЕОЛОГИЧЕСКАЯ ДИКТАТУРА:

Которая утверждает, что никаких летающих машин не существует, всё это вредные байки, придуманные жрецами. Стариков, которые рассказывают про самолёты, белых людей и ништяки, забивают палками. Немногие оставшиеся ништяки выбрасывают в море.

ЧТО МОЖНО СКАЗАТЬ: Ну вот да, до добра и не довело.

И ТУТ ВНЕЗАПНО:

На остров садится-таки самолёт. Туземцы в шоке, растерянности и ужасе. Одни предлагают пилота убить, а самолёт утопить. Другие — покаяться, пилота кормить бананами и кокосами до отвала, дать ему красивых женщин, а самим вернуться к культу предков и перестать трахаться в дни убывающей луны (а также запретить бананы). Побеждает вторая точка зрения. Пилота закармливают кокосами и бананами, а на месте бывшего аэродрома воздвигается преогромнейший макет самолёта из говна и палок. Из каких-то щелей вылазят новые жрецы, говорят о покаянии за съедение прежнего жреца и прочих интересных перспективах.

ЧТО МОЖНО СКАЗАТЬ: опять-таки, "понятно", но повторимся: радикализм в таких вопросах до добра не доводит.

ЧЕРЕЗ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ

Пилот улетает, поправившись на 20 кг (и затраханный местными туземками). Никаких особых ништяков от него никто не получает, кроме жрецов и верхушки — им он дарит авторучку, компас и ещё какую-то хрень. На острове зреет недовольство.

ЧТО МОЖНО СКАЗАТЬ: ну да, всё понятно, но последствия будут плохие.

И ПРОИСХОДИТ ПЕРЕВОРОТ.

Жрецов съедают всех поголовно. К власти приходят пылкие фанатики, утверждающие, что самолёты должны летать. Строят самолёты из говна и палок, пытаются летать на них, сбрасывая их со скалы вниз. Несколько фанатиков таким образом гибнет, остальные приходят к выводу, что пусть уж лучше самолёты стоят на аэродромах, а мы будем говорить, что проводим испытания в обстановке повышенной секретности.

ЧТО МОЖНО СКАЗАТЬ: из совершенно правильного тезиса "самолёты должны летать" туземцы сделали неправильный вывод "самолёты из говна и палок должны летать". Дальнейшее вытекает из этого — люди стали заложниками ситуации.

ПРОИСХОДИТ НОВЫЙ ПЕРЕВОРОТ.

К власти приходят суровые прагматики (среди которых ¾ — бывшие фанатики). Они утверждают, что никаких самолётов нет и у белых людей, которые добрались до острова морем, а потом налепили на свои лодки крылья, тоже из говна и палок, чтобы обмануть туземцев. Белые вообще притворщики и очень хорошо умеют дурить головы. Ну а мы, туземцы — честные ребята, мы сказок не рассказываем, что летаем. Летать вообще невозможно. Не бывает этого. О происхождении волшебных ништяков прагматики говорят — "наверное, белые их отобрали у кого-нибудь".

ЧТО МОЖНО СКАЗАТЬ: карго-культ обратился в свою противоположность. Которая ГОРАЗДО хуже того, с чего начали.

ФИНАЛ.

На острове Чунга-Чанга появляется огромный белый самолёт со спиралевидно закрученными крыльями и трёхэтажной хрустальной кабиной. Именно появляется — никто не видел, как он прилетел. Из него вылезают белые люди — милые, дружелюбные, с ништяками. На все вопросы туземцев говорят — да, мы прилетели, вы просто не заметили, ну бывает. Какое-то время проводят на острове, смотрят на аэродром с самолётами из говна и палок, кто-то говорит "ну совсем как у нас". На вопрос одного из туземцев — "летают ли ваши самолёты" — следует ответ: "да ты сам посмотри, может ли такая хреновина взлететь, аха-ха, ну и дураки же вы тут".

Ночью самолёт тихо исчезает, оставив туземцев в полнейшем недоумении.

ЧТО МОЖНО СКАЗАТЬ: за истекшее время белые люди придумали телепортацию. Однако отказываться от авиации не стали. Во-первых, из соображений "а вдруг с телепортацией что-то выйдет нехорошо и придётся снова летать". Во-вторых, профсоюзы пилотов и авиадиспетчеров очень влиятельные. В-третьих, транспортная инфраструктура рассчитана на ээропорты. В-четвёртых, авиацию надо поддерживать хотя бы для того, чтобы вредителей с воздуха морить, для возушной разведки и прочих таких целей. "И ваще давайте не будем ничего фундаментально ломать".

Так что телепортационные генераторы устанавливают теперь в самолётах. А вся остальная инфраструктура — аэродромы, лётные полосы и вот это вот всё — осталась без изменений. Некоторые из этих самолётов даже могут летать — хотя в последнее время всё чаще обходятся макетами (зато красивыми)...

Но что могут понять из всего этого бедные туземцы?

О наших перспективах

Лысая киска. Мини-пьеса

Ментальный план, аура Солнечной Системы. Совет Демиургов

— О великий Брахма, повелитель миров...

— Короче, Шива. Не первую вечность вместе работаем. Что у тебя за вопрос?

— Да ничего особенного, так, техника. На третьей планете пора заменять разумную расу.

— Что-то внеплановое?

— Обижаете, шеф. Всё по плану. Просто они выработали срок.

— Что за раса?

— Материальный цикл развития, пятый круг. Рационально-деятельностный тип мышления, включённая чакра — манипура, основная задача — создание первичной техносферы...

— Знаешь, Шива, я тоже учебник помню. Если пятый круг — значит, рациональный тип, математика, техника и все дела. Ты дело говори.

— Да какие там дела. Исходный материал — крупные приматы, разум включён около семидесяти тысяч лет назад...

— Прилично времени. Помнится, когда я работал на Сириусе, там всё было быстрее... Впрочем, это о другом. Продолжай.

— Тяжёлый материал был, никак врубаться не хотели... Вес особи около семидесяти кеге, средний рост метр семьдесят, срок жизни около семидесяти земных лет. Всеядные.

— Гм-гм. Со всеядными обычно всякая хрень бывает. Обычно они сразу после подключения начинают жрать друг друга.

— Было дело в самом начале, но я решил этот вопрос... Туповатые. Озабоченные. Воевать любят.

— Уникальные особенности есть?

— Да нет наверное. Твари как твари, земельный вопрос только испортил их. Бывали и похуже существа.

— Понятненько... Что у них сейчас? Признаки вырождения есть?

— Полный набор, шеф. Педерастия, масонство, атомная бомба, актуальное искусство, политкорректность, постмодернизм, кофе без кофеина, Киркоров.

— Что такое Киркоров?

— Посмотрите.

— Етить твою сапогом... А кофе без кофеина?

— Попробуйте.

— Тьфу, мля! Да, все признаки полного вырождения. Пора закрывать лавочку. Отключай их нахрен.

— Тут есть одна проблемка. Есть три кандидатуры на следующую расу, по формальным признакам все вроде проходят. Сами будете решать, шеф, или пусть кураторы голосуют?

— Тебе бы только на высших богов перекладывать. Это в твоей компетенции, сам разбирайся. Только смотри не накосячь.

— Терпеть не могу иметь дело с этой публикой.

— Что делать. Они на земле работают, с ними надо считаться. Когда я работал на Сириусе... Впрочем, это не к тому. Уболтай их как-нибудь. Главное, чтобы решение было принято в разумные сроки.

— Личные пожелания какие-нибудь будут, шеф?

— Н-ну... Что там у них дальше? Шестой круг материального развития?

— Вроде того. После пятого обычно шестой идёт.

— Гм-гм. Это когда как... Однажды на Сириусе ... Впрочем, неважно. Значит, шестой круг. Интуитивно-проницающий тип мышления, включённая чакра — аджна, основная задача... ну сам знаешь.

— Шеф, я тоже учебник помню.

— Это хорошо, что помнишь... Короче. Отбирай наиболее экономичный вариант. Чтобы жрали мало, а то на пятом круге они обычно всю биосферу гробят.

— Уже чуть не угробили.

— Вот я и говорю... Поменьше корпус, поизящнее. Вегетарианский вариант есть?

— Нет, шеф. Все вегетарианцы выбыли ещё в полуфинале.

— Жаль. А остальные что?

— По-разному. Но мясо кушают все.

— Ну, смотри... Да, ещё одно. Выбери таких, чтобы поменьше воняли. Терпеть не могу вонючих.

— Шеф, это же материальный план... Там вообще воняет.

— Помню, помню... Когда я работал на Сириусе, было дело... Впрочем, это тебе пока рано. Короче, реши этот вопрос с кураторами видов. Доложишься лет через десять-пятнадцать, я сейчас занят буду. Ещё вопросы?

— Как насчёт прибавки к жалованью?

— Раньше следующей манвантары ничего не получится. Но премию выпишу. Иди, работай.

Высший Астральный план, аура Земли. Совет Кураторов

— Итак, господа... Итак, коллеги... Тишина в астрале! Тишина, говорю, в астрале! Говорит Шива! Шива говорит, кому непонятно? У меня небольшое информационное сообщение и потом будем решать вопрос... Так, а это кто? Вы, вы, я к вам обращаюсь. Вы кто?

— Ээээ... Шамбамбукли.

— Очень приятно. А по должности?

— Я стихийный дух.

— Какую стихию вы курируете?

— Кххх... Ну что значит какую? Я стихийный дух с пятидесятимиллионнолетним стажем...

— Я спрашиваю — какую стихию вы курируете?

— Гхм... Мгхммм... А почему вы спрашиваете?

— Я задал простой вопрос — какую стихию вы курируете? Вы можете ответить или мне попросить вас покинуть совещание?

— А я говорю, что этот вопрос не имеет отношения к повестке дня...

— Именем Брахмы! Какую стихию вы курируете?

— Ну... допустим... скажем... апейрон.

— Вы в курсе, что апейрон отменён два миллиона лет назад личным распряжением Брахмы.

— Я считаю, что коллега Брахма принял неправильное решение и готов это доказать. Собственно, я собирался выступить по этому вопросу. У меня есть заключение независимой экспертизы...

— Я всё понимаю, но сейчас обсуждается другой вопрос. Прошу покинуть совещание.

— Это произвол. Я буду жаловаться наверх.

— Тогда поторопитесь, Брахма сейчас как раз принимает. Покиньте только астрал, пожалуйста... Совершенно невозможно работать. Извините, коллеги, за этот инцидент. Итак, повестка дня: предстоящая замена разумной расы Земли. Как известно, люди успешно решили задачи пятого круга и выработали свой ресурс. В ближайшее тысячелетие человеческий разум будет аккуратно отключён, а власть над планетой передана другой расе. Согласно стандартной технологии, новая раса должна удовлетворять ряду требований. Во-первых, она должна достаточно долго прожить рядом с предыдущей расой, чтобы иметь возможность быстро воспринять все её достижения. Во-вторых, она не должна вызывать неудовольствия или отвращения у предыдущей расы, чтобы избежать конфликта на стадии отключения. В-третьих, у неё должны быть явные преимущества перед конкурентами... Собственно, всё. Сейчас будет оглашён шорт-лист претендентов, после чего выступят кураторы и мы проголосуем...

— Можно вопрос?

— Представьтесь.

— С-сатанаил, куратор рас-сы S-s-serpentes-s-s. Напоминаю, что мои подопеч-ч-чные были с-сняты с-с рас-с-с-смотрения на предыдущем круге. Нас-стаиваю на включение з-змей в ш-ш-шорт-лис-ст.

— Уважаемый, это невозможно. В предыдущем соревновании вы грубо нарушили правила, попытавшись подключить свою расу к источнику разума вопреки уже утверждённому решению. Историю с яблоком никто ещё не забыл.

— Это ош-ш-ш-ибка. З-змеи были гораз-здо лучше приматов, я с-собрал вс-се материалы, доказ-зывающие, что...

— Сочувствую, но сейчас рассматривается вопрос о шестом круге, интуитивно-проникающее мышление. Ваши змеи слишком рациональны. К тому же они не ладят с людьми, а необходимым условием является длительное совместное проживание.

— Это чёрный пиар... С-сущес-ствуют з-змеепоклонники...

— Уважаемый Сатанаил, ваши претензии мы рассмотрим на отдельном заседании. Итак, оглашаю шорт-лист. Первый претендент — раса Rattus, куратор Баалат, демонесса.

— Грязные твари.

— Ещё одно нарушение регламента, и я кого-то выведу из астрала!.. Продолжаю. Второй претендент — раса Canis, куратор Анубис, бог. Третий претендент — раса Felis, куратор Бастет, богиня... Слово предоставляется демонессе Баалат.

— Уважаемые коллеги! Я имею честь представлять расу, как нельзя более подготовленную к тому, чтобы возглавить Землю на шестом круге. Мои подопечные — замечательные существа, живущие бок об бок с человечеством более сорока тысячелетий. Они воровали зерно у людей ещё в раннем неолите...

— Нашла чем хвас-статьс-ся.

— Ещё одно нарушение регламента, и я кого-то выведу из астрала!.. Извините, Баалат. Продолжайте.

— Да, наши виды не всегда жили дружно. Однако мы полностью искупили свою вину перед человечеством в течении последних двух веков. Тому порукой чудовищные мучения испытали миллионы и миллионы зарезанных и замученных животных, над которыми ставили медицинские опыты...

— Р-р-р... Нас тоже р-резали.

— Уважаемый Анубис, вам будет предоставлено слово в своё время.

— М-мяу. М-между прочим, у м-меняу есть доказательства того, что Баалат пытается незаконно подключить свою расу...

— Врёшь, сука!

— Милочка, я никак не могу быть сукой. А вот ты — крыса.

— Да как ты смеешь, драная кошка!..

— М-мяу. Прошу заметить, уважаемые коллеги, что госпожа Баалат считает название своей расы оскорбительным. Это ли не свидетельство того, что крысы — отвратительные, мерзкие существа, совершенно непригодные для подключения?

— Я тебя укушу, падла...

— Дамочки, прекратите сейчас же, или я лишу слова обеих!

— Но эта дрянь заявила, что я пыталась незаконно подключить...

— Фрррр! Дорогие коллеги, просто обратите внимание на следующий факт. Первым признаком подключения обычно являются морфологические изменения избранных особей расы. Всё начинается с выпадения шерсти, потом формируются манипуляторы, далее редуцируется хвост и так далее. Так вот, в лабораторных условиях уже выведены лысые крысы...

— Это всего лишь декоративные животные!

— У которых такие ловкие лапки? М-мяу! Брось юлить, Баалат, вы собрались проделать то же самое, что и Сатанаил. Но и вам это не удастся, милочка...

— Да-да. Меня оклеветали тем же с-спос-собом — дес-скать, з-змеи не имеют волос-сяного покрова. Они и не имели его из-з-значально!

— Хватит, Сатанаил. Даже я помню, что с ваших змей начала сходить чешуя. К тому же они почему-то начали разговаривать... Продолжайте, Баалат.

— Я хочу напомнить, что раса, представляемая этой дрянью Бастет, на протяжении многих тысячелетий осуществляла целенаправленный геноцид моей расы.

— Мы всего лишь защищали людей от паразитов, пожирателей запасов и разносчиков чумы...

— Грязная помойница, ты мне за это заплатишь...

— Я лишаю слова вас обеих!.. Так, тишина в астрале. Слово предоставляется богу Анубису.

— Р-р-р. Я пр-редставляю лучшую из р-рас, вер-рно служивших человечеству на пр-ротяжении последних двадцати тысяч лет. Моя р-раса заслужила почётное звание "лучший др-руг человека". Мы — вер-рные, пр-реданные, надёжные др-рузья. Мы будем вер-рными хр-ранителями лучших достижений людей...

— Это очень мило, Ану, но всё-таки заметим, что собаки на протяжении всех этих веков преследовали не только дичь...

— Я лишил вас слова, Бастет!

— Уважаемый председатель, но я не брала слова, я всего лишь помогала выступающему. Он случайно забыл важный факт, а я напомнила...

— Брось юлить, Бастет, ты намекаешь на...

— На что же я намекаю?

— Это люди натр-равливали нас на др-ругих людей. Мы тут ни пр-ри чём.

— А кто натравливал вас на кошек? Мирных, беззащитных, полезных существ?

— Вы отвр-ратительно воняете, твар-ри...

— Уважаемый председатель, но если это не апология расизма, то что такое расизм?!

— Я лишил вас слова, Бастет!

— Я и не хочу брать слова в собрании, где открыто проповедуются кошконенавистнические идеи и допускаются оскорбления по расовому признаку. Брама придёт в ужас, когда об этом узнает.

— Это демагогия! Когда я сказала этой мерзавке, что её кошки преследовали моих крыс, она заявила...

— Помолчите, Баалат, вас лишили слова.

— Это вас лишили слова, Бастет!

— Нет, это вас лишили слова, а я отказалась его брать...

— Дамочки, прекратите! Сейчас я закрою собрание! Невозможно работать!

— Как скажете, уважаемый председатель. Но, может быть, я всё-таки представлю свою расу? Это не займёт много времени, особенно если меня не будут перебивать коллеги...

— Эта др-рянь всех спр-ровоцир-ровала, а тепер-рь...

— Прошу о защите, уважаемый председатель! М-м-меняу оскорбляют!

— У меня голова кругом от вас идёт. Ладно. Слово имеет богиня Бастет.

— Мр-р-р-р. Уважаемые коллеги! Прежде всего позвольте поблагодарить вас всех, и в особенности гоподина Шиву, за проявленное терпение и понимание. Я счастлива выступить в столь представительном обществе...

— Хватит болтать! Лишить её слова!

— Помолчите, Баалат, вы уже всё сказали.

— Да вывести эту Баалат из астрала! Бастет дело говорит!

— Правильно!

— Долой!

— Я сейчас закрою собрание!!! Простите, Бастет.

— Ничего, я потреплю. Итак, я представляю расу, которая живёт рядом с человеком около восьми тысяч лет. Это, конечно, немного, но мы и люди успели хорошо понять и полюбить друг друга. Мр-р-р. Я не отрицаю достоинств других рас — замечательных крыс уважаемой Баалат...

— Не слушайте её! Ишь как замурчала!

— ...и великолепных собак уважаемого Анубиса. Это умные, развитые, не лишённые обаяния существа. Но я прошу высокое собрание проявить объективность. Вся та грязь, которая сейчас выплеснулась во время выступлений предыдущих ораторов...

— Это ты её р-развела, отор-рва...

— Анубис, покиньте астрал!

— Пр-ростите, уважаемый пр-редседатель. Не сдер-ржался.

— В самом деле, простите его, уважаемый Шива, ведь псы не умеют сдерживать свои агрессивные инстинкты, нам, кошкам, это хорошо известно...

— Др-раная кошар-ра! Льстивая лживая твар-рь!

— Вонючая крысоловка, я прокушу тебе хвост...

— Всё, моё терпение лопнуло!!! Вон отсюда, оба!

— Пр-рошу пр-рощения, уважаемый пр-редседатель.

— Я тоже прошу прощения. Но всему есть предел.

— Так-то лучше. А вы тоже не провоцируйте, Бастет.

— Что вы, уважаемый Шива, как я могу кого-то провоцировать? Я всего лишь скромная кошка... Итак, я предлагаю решить наш спор следующим образом. Предоставим это самим людям. Три наши расы живут с ними очень давно, так что репутация всех нас известна...

— Я не буду устраивать социологический опрос на физическом плане, Бастет...

— Я этого и не предлагаю. Всё гораздо проще. Как известно, для людей крайне важны личные отношения, особенно между полами. Так вот, я задаю вопрос собранию: назовёт ли влюблённый мужчина свою возлюбленную крысой или сукой? И второй вопрос — назовёт ли он её своей киской?

— Это не ар-ргумент! Гав!

— Та-а-ак. Кто-то мне пообещал вести себя тихо.

— Вы меня простите, но вообще-то "киска" — это... это.. это довольно пошло звучит.

— Ну это как сказать. А вот "крыска" — это совсем уж никуда не годится. Похоже, Бастет в чём-то права. Короче, голосуем. Кто за то, чтобы начать подключение её расы?

Материальный план, Земля. Москва. Выставка кошек.

— Ой, какая прелесть... Это кто у нас такой?

— Новая порода. Сфинкс называется.

— Он совсем голый?

— Нет, чуть-чуть шерсти есть. Но вообще-то бывают совсем голые.

— Импортный?

— Наш, донской. Есть ещё канадские, а эти наши.

— Откуда они вообще взялись? Из Чернобыля, что-ли?

— Да непонятно. Говорят, первую такую кошку на улице нашли. Мутация.

— Какая красивая. На кошку даже непохожа. Ой, смотри, какие у неё лапки. Прямо как пальчики на ручках. И глаза такие...

— Да, красивые глазки.

— Умные какие-то очень. И смотрит... по-хозяйски. Оценивает.

— Говорят, они к людям хорошо относятся.

— Ну слава Богу, что хорошо... Ой, что это я? Пошли персов смотреть...

БАСНИ

Лягушки

Однажды две лягушки попали в кувшин с молоком. Одна склеила лапки и потонула, а другая барахтлась и сбила кусочек масла. И не стала утопать, а села на него и выпрыгнула.

В другой раз в тот же кувшин попали ещё пара лягушек. Они очень любили друг друга, и поэтому, когда упали, то тихо обнялись — и, шепча стихи Беллы Ахмадуллиной, пошли ко дну.

Потом всё в тот же самый несчастливый кувшин опять упали лягушки. Эта пара лягушек, правда, друг друга терпеть не могла. До такой степени, что, оказавшись в кувшине, они тут же начали толкаться, а потом сцепились по-настоящему. И тем самым довольно быстро сбили здоровенный кусок масла. Правда, по ходу дела утонуло несколько мелких лягушат, случайно оказавшихся в том же кувшине — но кто их считает?

А те две лягушки, вылезши на масло, продолжали потасовку, и в конце концов одна вышвырнула другую из кувшина, а потом и сама выпрыгнула, чтобы окончательно расправиться с мерзавкой.

Кувшин от таких потрясений упал на бок и разбился.

Тут лягушки, посмоторев на лужу обрата и блестящее масло, и прикинув все обстоятельства, решили отложить разборку до лучших времён.

Взяли масло, утащили. И продали по хорошей цене.

Так лягушки разбогатели, вышли в Жабы и накупили себе бриллиантовых бородавок.

Когда же их спрашивали, как это они так поднялись, обе Жабы говорили — "Конкуренция! О, эта живительная конкуренция!"

Злые языки, разумеется, говорили о "сговоре", "взаимном пиаре" и так далее. Чего только не говорили злые языки.

Но жабы только ухмылялись — они-то знали правду. Что никакого сговора не было, взаимного пиара тоже, а токмо одна чистая злость. Ну и жадность, которая её вовремя победила.

И только оставшись наедине, зыркали друг на друга с ненавистью в очах и каждая думала про другую: "Всё это, конечно, хорошо... Но как жаль, что я тогда не утопила эту гадину..."

Моська и Слон

Моська проснулась, потягиваясь в перинах. Тихо тявкнула, давая понять дежурным слонам, что их услуги востребованы.

Ловкий хобот дежурного немедленно сдёрнул одеяло и повязал вокруг шеи Моськи новый бантик от Гальяно (вещица в стили "милитари" цвета фельдграу). Другой хобот поднёс к мордочке Моськи чашечку кофе с молоком. Пока Моська лакомилась любимым напитком, первый хобот, ухватив веер, обмахивал собачонку.

После кофе Моська задумалась — приступать ли к завтраку или сначала почитать прессу. Решила немножко подразнить свой аппетит и потребовала "Эксперт". Небрежно, но внимательно просмотрела свою свежую статью — всё вроде было на месте. Остальное Моська пролистала, не глядя.

Она как раз собиралась приступить к завтраку, когда над головой зажужжало.

Дежурный слон выронил веер (его тут же подхватил второй дежурный) и потянулся за хлопушкой для папарацци, но Моське стало любопытно и она милостиво кивнула, соглашаясь на блиц-интервью

Папарацци осторожно снизилось, сделало два круга над чашкой и в конце концов пристроилось на краешке. Это было крупное, ухоженное насекомое билайновской расцветки с модными фасетчатыми буркалами от Canon. Между ними торчал хоботок направленного микрофона.

— Никаких фотографий без моего разрешения. Никаких цитат. Только заверенный мной текст. Иначе у вашего издания будут очень большие неприятности, — сразу расставила акценты Моська.

— Конечно-конечно, — зажужжало папарацци. Видимо, оно уже было в курсе того, как редакцию интернет-портала "Посудная лавка.com" посетило стадо слонов и чем всё это закончилось.

— Смотрите у меня, — Моська лакнула кофе. — Ну, давайте, что-ли, вопросы. У меня сегодня приёмный день. Розовый индийский слон, знаете ли. Сложный случай.

— И как вы намерены поступить? — папарацци подползло поближе, виляя жалом.

— Не знаю, — Моська сыто зевнула. — Нужно работать с клиентом. Заранее ничего сказать нельзя.

— Традиционный вопрос. Ваше первое выступление, которое наделало столько шуму...

— Откровенно говоря, мне в какой-то степени повезло, — теперь Моська могла себе позволить такие признания, и охотно этим пользовалась. — Очень чистый случай. Тогда слоны у нас ещё были в диковинку, знаете ли... Но меня как эксперта оценили сразу, — она зажмурилась, вспоминая крики "Ай, Моська, знать она сильна!"

— А сейчас вы узнали бы своего первого слона? Среди других слонов? — жужукнуло папарацци, подёргивая от возбуждения микрофоном .

Моська задумалась. Вопрос был хороший, но с подковыркой.

— Не знаю, — наконец, сказала она. — Я даже не уверена, что я бы его облаяла.

— Но он ведь слон? — вытращило линзы папарацци.

— Когда я его облаяла, он был слоном. А сейчас — не знаю. Слон — понятие относительное, — философски заключила Моська. — Я занимаюсь этим вопросом всю жизнь, но если бы вы попросили мне дать исчерпывающее определение слона, я бы не стала отвечать. Здесь нужно писать книгу... и то я не уверена, что могу осветить все аспекты вопроса.

— Книгу? А когда ожидается? Кто издатель? — папарацци аж задрожало от любопытства.

Моська сообразила, что сболтнула лишнее.

— Или вы забудете, что я это сказала, или вас прихлопнут как муху, — пообещала она.

Насекомое ласково зажужжало, всем своим видом выражая готовность к сотрудничеству.

— Но всё-таки, как бы вы определили сущность слона? — решилось оно залететь с другой стороны. — Кратенько так, в двух словах? У нас гламурное издание, его блондинки читают...

Это было ловко ввёрнуто. Моська была brun и недолюбливала белобрысых. В своём известном интервью "Вогу" она даже назвала блондинок "депигментированными особями", что стоило ей многих полезных знакомств наверху. Зато обидный эпитет прижился в молодёжной прессе.

— Если кратенько... Слон — это тот, кого я облаяла, — сообщила она.

— Но вы ведь лаете не так просто, а на основании каких-то критериев? — не отставало папарацци.

— Есть определённые приёмы экспертизы, которые я здесь не стану обсуждать. Это некорпоративно, — повела носиком Моська. — Но в конечном итоге всё решается в контексте конкретной ситуации. Лай либо приходит сам, либо не приходит.

— То есть, в конечном счёте, всё решает интуиция? — насекомое приблизилось ещё на сантиметр.

На такой наезд у Моськи была в запасе домашняя заготовочка.

— Интуиция необходима, иначе нет смысла и пытаться. Но вы, наверное, слышали поговорку: гений — это капля таланта на бочку пота. Нужно очень хорошо разбираться в вопросе, быть в струе момента, непрерывно тренироваться — тогда да, тогда интуиция может помочь. А так... Попробуйте отличить слона, скажем, от мамонта.

— А кто-нибудь видел живого мамонта? — папарацци решилось подпустить яда.

— Мы говорим о слонах, — отбрила Моська.

— Но есть же объективные признаки? Вы слышали про разработки Семи Мудрецов по вопросу слоновости?

— Лажа! — взвизгнула Моська. — Совершенно слепые люди, — добавила она, несколько успокоившись. — Ощупывать слона и потом публиковать эти дурацкие статьи... "Слон похож на верёвку", "слон похож на колонну" — это очень поверхностный подход. Как и этот ихний принцип дополнительности: "слон есть одновременно верёвка и колонна". Всё это было бы смешно, если бы от этого не зависела репутация многих честных слонов...

Дежурный слон тяжело вздохнул, вспоминая, во что ему обошлось подтверждение своей честной слоновости.

Моська долакала кофе.

— Закругляемся, — сказала она, вспомнив о томящемся в прихожей розовом индийском слоне. — Последний вопрос и вы улетаете мухой, — добавила она.

— Что бы вы хотели передать нашим читателям? — папарацци предательски блеснуло кэноновским глазом.

— Никаких фотографий без моего разрешения! Текст должен быть заверен мной лично, — напомнила Моська. — Читателям... Что пожелать читателям... Подлинности, пожалуй. Подлинности, заверенной подлинным экспертом.

Жужжало поднялось в воздух, сделало круг почёта вокруг Моськи и вылетело в форточку.

Моська подняла хвостик, давая знак дежурному. Тут же перед ней появилась миска с нежной молодой слонятиной.

Собачонка покушала, после чего, наконец, сказала дежурному: "Ладно, зови".

Розовый слон вполз в помещение на коленях. Дверь была сделана именно с таким расчётом. Моська считала, что клиент должен с самого начала принять нужную позу — чтобы не забывал, кто здесь главный.

В хоботе розовый слон нёс увесистый портфель. Моська принюхалась. Пахло зеленью. На запах выходило что-то около двадцати штук грина мелкими.

— Здравствуйте, — заикаясь, выговорил слон. — Я на экспертизу...

— Вы кто, собственно? — презрительно прищурилась Моська.

— Слон я... — начал было розовый.

— Слоном вы будете называться, когда Я вас облаю, — сообщила Моська. — Пока что вы — невнятное розовое нечто.

Слон потряс портфелем.

— Ну вот мне бы справочку, — протянул он — что слон я... — он извлёк откуда-то ещё один портфель.

Моська снова принюхалась. Фыркнула. Зелени было больше. но всё-таки недостаточно, чтобы розовый гоношился. К тому же ей хотелось покуражиться.

— Не-е-ет, так не пойдёт, — протянула собачонка. — Моя репутация специалиста...

Слон весь ужался и снова бухнулся на колени.

— Ну ладно, будем с вами работать, — снизошла Моська. — Я ещё сделаю из вас слона. Когда б вы знали, с какими мухами иногда приходилось иметь дело... Ничего, получались неплохие слоны. Завтра приходите. И приносите... Пока всё.

И она поправила бантик цвета фельдграу.

Лисица и Ворона

Лиса опаздывала.

Времени было уже семь, а ехать надо было недалеко, но неудобно — через Центр с его пробками. Водилы дружно отказывались от полутора сотен, требуя не менее двухсот пятидесяти. Правда, какой-то кавказский овчар распахнул дверцу со словами "дэвушк, дагаварымся", но Лису такое предложение не улыбнуло.

Наконец, поймался безопасный бобёр на "Москвиче". Он с сомнением покрутил мордой, но полторы взял. Дрожащая от холода Лиса быстро юркнула на переднее сиденье и поджала замёрзшие лапки.

Через пять секунд после того, как машина сдвинулась с места, водила включил "Авторадио".

Лиса в очередной раз подумала, что надо бы для таких случаев купить плеер с наушниками. И с чем-нибудь нейтральненьким на флешке. Чтобы не слышать всего этого — и в особенности того самого.

То самое на сей раз началось почти сразу — после сладко постанывающей Зайки и каких-то картавых англоязычных сусликов из магнитолы понеслось карканье.

— Во девка даёт, — то ли восхитился, то ли осудил бобёр. — Ни рожи, ни голоса... а везде её крутят. И чего в ней все нашли?

— Чего ж вы хотите, — не смогла промолчать Лиса. — В неё знаете сколько вложили? Теперь бабки надо отбивать. И новые делать.

— Ну это понятно, — удовлетворённо откликнулся бобёр. — Везде деньги, всё за деньги... Раньше ведь какие исполнители были! Зыкина, например. Прекрасно поёт, по-настоящему, а не как сейчас. Или там Кобзон. Да Пугачёва хотя бы. У Пугачёвой хоть голос есть. А эта что? "Кар, кар... я ворона, я ворона". Ворона и есть... А вы не знаете, я тут такое слышал, — водила заговорщицки понизил голос, — у неё папаша вроде какой-то серьёзный бандит? Чеченец?

— Нету у неё никакого папы-чеченца, — раздражённо отозвалась Лиса. — Просто внешность у неё такая... чёрная. В смысле, кавказская. А мэрии надо делать вид, что у него в городе всё в порядке с межнациональными отношениями. Вот и пустили её в ящик. А дальше она сама.

— Н-да, пробивная девка, ничего не скажешь, — бобёр пошевелил седыми усами.

— Стерва, — неожиданно для себя произнесла Лиса. — Наглая бездарная стерва. Ненавижу.

— Ну зачем же так-то, — тут же сменил пластинку бобёр, — она ведь старается... И молодёжь её любит. Вот у меня младшая, так у неё в комнате всё время это "кар-кар" вертится. Как её там... ну, пластинка эта её первая...

— Диск, — поправила Лиса. — Альбом "Воронье горло". Лучше было бы "Глубокая глотка", — добавила она мстительно.

— Так тоже нехорошо, — твёрдо сказал водила. — Нельзя же всё ругать.

— Мне можно, — Лиса неприятно улыбнулась. — Я вообще-то музыкальный критик. Ну, — сбавила она тон, — не то чтобы... Пишу в глянец на всякие такие темы, — определила она своё место в жизни.

— М-м-м, — неуверенно пошевелил усами бобёр. — То есть вы, получается, профессионал... Так что, Ворона правда никуда не годится?

— Полный отстой, — твёрдо сказала Лиса. — Помойка. Быдло хавает. Но быдло помойку вообще хавает по жизни. На то оно и быдло.

— Ну... — бобёр с сомнением покачал тяжёлой головой. — А чего тогда ваши про эту Ворону пишут? Что это какое-то новое явление и всё такое?

— Пишут, — Лиса скрипнула зубами. — И я тоже писала. Вообще-то я первая про эту проклятую Ворону написала.

— За деньги, значит? — с каким-то участием поинтересовался водила.

— Если бы! — вздохнула Лиса. — Понимаешь, какое дело получилось... Были мы с ребятами на одной вечерине. Ну, выпили немножко, то-сё. Смотрю — сидит какая-то дура провинциальная, перья нечищенные, в клюве сыр... Ну я решила приколоться. Подваливаю к этой прошманде и начинаю её разводить. Ну, чтобы она каркнула и сыр выронила, а я его типа съем.

— Нехорошо, — осудил шофёр.

— Нехорошо, — согласилась Лиса, — зато прикольно. Ну так я, значит, и туда и сюда, говорю ей, значит, какая у неё внешность, то-сё, ну и дальше — "и, верно, ангельский быть должен голосок. Спой, светик, не стыдись!" Народ вокруг тихо уссывается, я тоже еле держусь... — представляешь, она повелась! Разинула, значит, клюв и как каркнет! Сыр падает, народ в ахуе, все ржут, в общем — что-то с чем-то! А я ей говорю: "в большой семье не щёлкай клю..." — Лиса осеклась и замолчала.

— А потом? — спросил бобёр, аккуратно тормозя у красного светофора.

— А потом эта дура мне серьёзно так говорит: "Слушай, Лиса, а ведь по сути ты права. Эстрада — это моё. Я пробьюсь. Спасибо тебе. Не забуду".

— Не забыла? — бобёр тронул газ.

— Не забыла, падла, — сквозь зубы прошипела Лиса. — Уж не знаю, у кого она там отсосала и как протырилась, но через полгода меня главред вызвал. Насчёт заказухи. Говорит: есть новая певичка, её раскручивают серьёзные люди, хотят именно тебя. Я вообще за такое стараюсь не браться, а когда до меня допёрло, что это Ворона та самая, сразу говорю: не буду. А он попёр: либо так, либо ты вылетаешь из штата и из журнала вообще нахрен. Я там на штате была, очень рассчитывала зацепиться... В общем, покочевряжилась и написала чего требовалось. Про пёрышки, про носок и про ангельский голосок.

— Тебе хоть заплатили? — сочувственно посмотрел бобёр.

— Приехали, — вместо ответа буркнула Лиса. — Спасибо, хорошо довёз, — она пошуршала бумажками, выуживая среди мятых десяток полтинник. — Сдачи не надо.

— Ну, счастливо отдохнуть, — вежливо сказал водила, принимая деньги. — Тяжёлая у вас работа... н-да.

— Какое отдохнуть, — нервно сказала Лиса. — Я сейчас к Вороне. Интервью делать. Еле выгрызла. Это же всё-таки моя тема.

— Поня-ятненько, — протянул бобёр. — Ну, счастливо.

— Счастливо, — бросила Лиса, выбираясь из машины и ища в сумочке диктофон. Диктофон не находился, зато всё время попадались ключи от съёмной однушки, где отродясь не лежало никаких денег, одинокий пакетик с презервативом и таблетки от головной боли.

"Господи", — с привычной тоской подумала Лиса, — "когда же кончится всё это дерьмо... когда же у меня будет нормальная жизнь... когда же я сдохну".

Ягнёнок и Волк. Быль

Волк демонстративно посмотрел на часы (Patek Philippe, турбийон, фазы луны, ограниченный выпуск, подарок), потом перевёл взгляд на жмущегося в кресле клиента.

— Вот что, — решил он. — Давайте сразу определим формат наших отношений. Моё время стоит дорого, это Вы знаете. С другой стороны, у Вас серьёзные проблемы. Их решение — не минутное дело, Вы сами должны это понимать. То есть мы затратим на Вас столько времени, сколько потребуется. Этого требует от меня профессиональная честь. Я никогда — слышите, никогда! — не проигрывал дела. И никогда не позволял себя обманывать, то есть оставить без гонорара. Я не желаю портить свою деловую репутацию из-за Вашей возможной неплатежеспособности. Поэтому давайте решим этот вопрос прямо сейчас.

— Я понимаю, — жалобно проблеял Ягнёнок. — Но и Вы меня поймите, господин Волк. Вы были так добры, что согласились вести моё дело. Вы ведь... бэээ... профессионал.

— Я предпочитаю называть себя специалистом по широкому кругу вопросов, — напомнил Волк. — Это не столько профессия, сколько репутация. И даже не столько репутация, сколько положение. Надеюсь, Вы меня понимаете.

— Да-да, господин Волк, Ваша деловая репутация, Ваше положение... обязывает... то есть не обязывает... в общем, я понимаю. Я Вам по самые рожки обязан до конца жизни. Но только вот... у меня совсем нет денег. Разве что шерсть... — ягнёнок попытался встряхнуть тощеньким руном. Получилось неубедительно.

— Шерсть? Ну что ж, зафиксируем, что Вы готовы предложить в уплату... как бы это сформулировать? — Волк в задумчивости закусил кончик пера (Parker 100, подарок влиятельного лица). — Слово "шерсть" в юридическом языке неуместно. Назовём это "некоторыми частями" — решил Волк и начеркал что-то на стандартном бланке. — Подписывайте, — он подвинул бумагу и ручку через стол.

Ягнёнок, сопя от усердия, поставил закорючку.

— Итак, — Волк снова глянул на часы (на сей раз — напольные, Франция, позолоченная бронза, первая половина XVIII века, приобретены по случаю), — приступим. В чём Вас, собственно, обвиняют?

— Я же вам по телефону говорил, — заблеял ягнёнок, подёргивая копытцами, — я в жаркий день пошёл к ручью напиться...

— Помню-помню. Я уже навёл справки. Во-первых, Вы вторглись на территорию частного владения. Но это ещё полбеды. Вы знаете, куда тёк тот ручей? Кто брал из него воду ниже по течению? Вы знаете, ЧЬИ дачи там стоят?

— Нееееет, — на ягнёнка было жалко смотреть. — Мне от роду нет и года, откуда же я мог знать...

— Незнание понятий не освобождает от ответственности, — отрезал Волк. — Но это бы полбеды. Как раз когда Вы так неосторожно замутили воду в ручье, на одной ОЧЕНЬ ВАЖНОЙ даче гостил ОЧЕНЬ ВАЖНЫЙ гость. Я даже могу намекнуть, кто. Царь Зверей.

— Тарзан? — взвизгнул от ужаса Ягнёнок.

— Тссс... — Волк испуганно оглянулся, краем взгляда отметив, что обои (ткань, ручная работа, Нидерланды, заказ) несколько пообтрепались, — я ничего подобного не говорил. Вообще, забудьте это имя. Но Вы меня поняли. Так вот, ОЧЕНЬ ВАЖНЫЙ гость был очень недоволен. ОЧЕНЬ недоволен. Вы знаете, что делают звери его породы с теми, кем они недовольны? Так вот, они в таких случаях бывают ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ изобретательными. Сначала они занимаются шкурой... они её сдирают... медленно...

Ягнёнок пискнул от страха. С кресла закапало.

— Это, извините, тоже войдёт в счёт, — заметил специалист по широкому кругу вопросов. — Вы хоть знаете, сколько стоит это кресло? Которое Вы, извините, обоссали?

— Спасите, спасите меня, господин Волк! — запричитал Ягнёнок. — Я всё что угодно... извольте только...

— Подпишите вот здесь, — Волк подсунул Ягнёнку очередную бумажку. — Что Вы согласны компенсировать убытки. Иначе, извините, мне остаётся только попрощаться с Вами и пожелать дожить до утра. Впрочем, нет, до утра они успеют сделать из Вас... нет, об ЭТОМ я не могу говорить.

Ягнёнок с перепугу трижды расписался в разных местах.

— Ладно, — Волк скептически осмотрел бумажку. — Будем считать, что этот вопрос мы отложили на будущее. Так вот. По закону я ничего не могу сделать. Царь Зверей — второе лицо в государстве, выше только Президент. А он ОЧЕНЬ недоволен тем, что ручей, из которого он лично собирался испить воды, кто-то замутил.

— Но я пил ниже по течению! Шагов на сто от этих проклятых дач! — возопил Ягнёнок.

— Попробуйте объяснить это Тарза... обиженному лицу, — усмехнулся Волк. — Вы же понимаете, он не очень хорошо разбирается в гидродинамике. Вот Вы, к примеру, разбираетесь в гидродинамике подмосковных рек?

— Неееет, — жалобно проблеял Ягнёнок.

— Тогда и не выносите суждений по таким вопросам. А то — "выше по течению, ниже по течению". Дилетантизм. Да хоть бы и разбирались. Тут нужна экспертиза. А любая экспертиза, хоть Академии Наук, докажет как дважды два, что именно Вы замутили воду. Или Вы думаете, что академики будут спорить со вторым лицом в государстве?

— Ах, я чем виноват? — Ягнёнок заплакал.

— Молчи, устал я слушать, — Волк зевнул, показав отличные зубы (израильская керамика, личный дантист из кремлёвки). — Я вижу единственное решение Вашей проблемы. Я — лично — могу взять это дело на себя. То есть официально заявить, что присутствовал при происшествии и являюсь настоящим виновником инцидента. Короче говоря, что я пил из того ручья выше по течению. Конечно, это рискованно. Но у меня есть свои ходы в Царю Зверей. По крайней мере, на меня он так просто не наедет.

Ягнёнок воспрял духом.

— Спасибо, спасибо, господи Волк! — залебезил он. — Я для Вас всё... я вам Всё сделаю... что хотите...

— Ага. Вот и подпишите, — Волк протянул ему третью бумажку. — Именно в такой формулировке. Что сделаете всё.

Ягнёнок расписался.

— Ну тогда попробуем что-нибудь сделать, — сказал Волк, поднял трубку мобильника (Vertu Constellation), потыкал когтями в кнопочки.

— Барев! Это Волк. Есть минутка? Тут один вопросик порешать. Да, лично. Я перед тобой немножко виноват, Тарзан. Короче, как насчёт шашлыков? Маца? На следующей неделе? Баркал! Да, всё дела, дела... Посидеть с друзьями, поесть баранины. Х"адик йойл.

— Ну вот, — Волк благодушно облизнулся, — будем надеяться на удачный исход. — Он просмотрел бумажки, подписанные Ягнёнком. — Что ж, теперь давайте поговорим об оплате.

— Мне стричься? Я ножницы принёс... — засмущался Ягнёнок.

— Что? — поморщился Волк. — Да кому нужны Ваши лохмотья? Шерсть некондиционная. Хотя, конечно, пострижём. Со шкуры.

— Шкуры? — не понял Ягнёнок.

— Ну да. Шкурку придётся снять. Но Вы не волнуйтесь, это не сразу. Сначала операция.

— Какая операция?

— Ну, Вы же собираетесь оплачивать мои услуги? Некоторыми частями, как сказано в контракте. Я прикинул — Ваши почки, печень и лёгкие, если сразу на пересадку, покроют часть расходов. У меня есть одна знакомая Овца из петербургской администрации, у которой проблемы с печенью... других клиентов тоже найдём... Да Вы не переживайте так, — Волк с сочувствием посмотрел на Ягнёнка, — во-первых, всё сделаем в хорошей клинике, с анестезией. И во-вторых, это тоже не сразу. Сначала будет специальное использование. Вы же сами сказали, что сделаете всё что угодно? И подписали соответствующий документ. Так вот, обрадую Вас: высокой квалификации от Вас не потребуется. У меня есть несколько знакомых Баранов, которые, как бы это сказать... предпочитают таких, как Вы. Точно от роду нет и году? — уточнил он.

Ягнёнок ошалело кивнул.

— Вот и славненько. Недельку они Вами попользуются, потом будет операция, потом шкурка пойдёт на выделку, а что останется — на шашлыки. Знаете, что такое настоящий шашлык из ягнёнка? Он делается исключительно из мышцы спины, самой длинной. Шесть кусочков. Есть правило — "один ягнёнок, один шашлык". Тарзану понравится. Думаю, и к этой истории с ручьём он отнесётся с юмором.

— Но Вы же обещали меня спасти! — закричал в отчаянии Ягнёнок. — У Вас же репутация...

— Разумеется репутация. Но я не обещал Вас спасти. Я обещал решить Вашу проблему. И я нашёл решение, не так ли? Я всегда решаю проблемы своих клиентов. Какой ценой — другой вопрос. Вы же знали, что я — высокооплачиваемый специалист. И вообще, мне кажется, Вы чем-то недовольны? Поймите — я и в самом деле Вас в каком-то смысле спас. От гораздо худшей участи. Вы просто не представляете, ЧТО сделали бы с Вами абреки Царя Зверей. То, что я сказал — это, в общем-то, пустяки. Плюс лишняя неделя жизни, это тоже чего-то стоит. Я, можно сказать, Вам нарисовал перспективу. А Вы тут сидите с унылым рылом. Хотя бы спасибо сказать можно? Можно, а? — Волк неожиданно оскалил зубы.

— Спа... спасибо, господин Волк, — выдавил из себя Ягнёнок.

— Пожалуйста, — иронически подытожил Волк. — Никакой благодарности, просто никакой. Работаешь, решаешь вопросы, и вот такое к тебе отношение. Не стыдно?

Ягнёнок промолчал. Сказать ему было нечего.

Волк поднял трубку и стал набирать номер высокопоставленного телевизионного Барана, большого любителя юных мальчиков.

Муравей и Стрекоза

Муравей доставал из подсобки совковую лопату, чтобы расчистить дорожку, когда в доме зазвонил телефон.

Муравей нахмурился: он не любил неожиданностей. В его жизни они случались, и, как правило, неприятные. Поэтому он был предусмотрителен, но и предусмотрительность иногда оборачивалась неожиданной стороной.

Вот и теперь: он провёл сюда телефон, чтобы в случае чего дозвониться до города, если случится пожар или ему станет совсем худо. Потратил чёртову уйму денег. И вовсе не за тем, чтобы его беспокоили без нужды.

Он запахнул анорак и пошёл в дом. Телефон продолжал трезвонить. Кто бы это ни был, он был настойчив.

Наконец, он снял трубку и бубукнул:

— Пронто.

— Это Стрекоза, — донёсся далёкий голос. — Помнишь? Мы крестили Шмелика в том большом соборе во Фриско...

— Хелло, — проворчал Муравай на английском. — Как там наш маленький Шмелино?

— Я давно его не видела. Если честно, я звоню из Фриско, звонок стоит чёртовых денег, это ужас что такое, — голосок в трубке осёкся. — Муравей, у меня проблема. И ты мне можешь помочь.

— Нон о сольди, — твёрдо сказал Муравей.

— О дьявол, это мой соотечественник! Мы всегда думаем о сольди. Нет, мне не нужны деньги. То есть нужны, тысяча дьяволов, но дело не в этом. У меня неприятности... Дай мне три минуты, пер фаворе, я тебе всё объясню. Я осела во Фриско, тут много наших. Устроилась певичкой в одно заведение, это чистое, приличное заведение, я хорошо пою, всё было нормально...

— Кантаре ин публико — не очень хорошее занятие для женщины, — заметил Муравей.

— Я только пела, в том-то и дело, я не какая-нибудь порка баттона, которая делает всякие вещи! Но это стронцо Марио, с которым я подписала контракт, он родился в Америке, я думала, что ему можно доверять, но он такой же, как и все остальные, только хуже, и думает только о той штуке у себя в штанах! Так вот, этот порко кане...

— Подожди. Мне нужно кое-что сделать, — сказал Муравей, положил телефонную трубку, достал сигарету и с наслаждением затянулся.

В трубке вовсю стрекотала Стрекоза:

— ...ну и вот, я сказала этому сукиному сыну Марио, чтобы он шёл к дьяволу и не распускал руки. А он меня назвал такими словами, что я его ударила...

Муравей отодвинул трубку от уха, чтобы послушать, как за окном падает снег. В который раз подумал, что снег — отличная штука, если бы он не был таким холодным. К канадскому климату он так и не привык. И, наверное, никогда не привыкнет.

Вздохнув, Муравей вернулся к разговору.

— ...Так что у меня неприятности с плохими парнями, — как раз закончила Стрекоза. — Короче, эти ублюдки меня ищут.

— Обратись в полицию, — посоветовал Муравей. — В Америке очень хорошая полиция.

— О мадонна путана!.. Я же сказала, — Стрекоза шмыгнула носом, — что у меня нет документов. Как я могу обратиться в полицию, если у меня нет этих чёртовых документов? Меня вышлют обратно, и это в самом лучшем случае...

— У них на тебя что-то есть? — поинтересовался Муравей.

— Форсе, — призналась Стрекоза. — Ничего серьёзного, но у них теперь есть эти чёртовы досье. И ещё эти трижды чёртовы отпечатки пальцев. Я... я однажды была там, где не нужно было быть. Я ничего не делала по-настоящему плохого! — закричала она, перебивая треск помех. — Я просто... я потом объясню, я не виновата. У меня есть деньги, я скопила кое-что, пока работала, это честные деньги. Но мне нужно где-то спрятаться, чтобы меня не нашли люди Марио. Хотя бы до весны. Разреши мне пожить у себя, — она выдержала паузу. — Марио обещал отрезать мне уши. И он это сделает, если меня найдёт. А руки у них длинные.

— Перебирайся на восток, — посоветовал Муравей. — В Нью-Йорке есть много заведений, где женщины поют перед публикой.

— Я больше не пойду к итальянцам, они меня выдадут, — всхлипнула Стрекоза. — А петь на английском я не могу, я могу говорить, но я не могу петь, нужно другое дыхание...

— Если ты умеешь петь, ты можешь и танцевать. В Нью-Йорке есть места с шестом, — напомнил Муравей. — Их держат люди из Мексики. Они враждуют с мафией. Тебя не выдадут.

— Ке каццо! — закричала Стрекоза. — В локале ноттурно — раздеваться перед грязными чиканос, а потом лежать под каждым потным ублюдком, который отстегнёт за меня хозяину?! Муравей, я прошу тебя, прикрой меня. Я не буду тебе в тягость. Я буду делать всё. И если это неизбежно, — голос её дрогнул, — лучше я буду с тобой, чем с ними. А весной я уеду... если ты захочешь.

— Сорри, — сказал Муравей по-английски, — но я ничего не могу сделать для тебя. Поди попляши.

Он положил трубку и, тяжело вздыхая, поплёлся наверх.

* * *

— Факин шит, — выругалась по-английски Стрекоза, опуская трубку.

— Я же говорил, что не выгорит, — заметил Марио, почёсывая волосатую грудь.

Они лежали в постели в дешёвом номере. Простыня была смята, одеяло валялось на полу. В воздухе висел острый запах пота.

— Не понимаю, — сказала Стрекоза. — Должно было сработать. Он одинок, и не педик. Ему нужна женщина. Он должен был согласиться.

— Значит, он тебя выкупил, — заключил Марио. — Например, сообразил, что тебе не у кого было узнать номер его канадского телефона.

— Нет, тут что-то другое, — сказала Стрекоза, кладя голову на плоский живот любовника. — Мне кажется, он чего-то испугался... Наверное, думает, что он плохой мужчина. Я позвоню ему завтра. Ещё раз. И потом ещё раз и ещё раз. Он согласится.

— Хорошо бы, — Марио смачно зевнул, показав ровные белые зубы. — Потому что это решит все наши проблемы.

— Твои проблемы, — Стрекоза игриво боднула мужчину головой. — Если бы ты не был таким горячим, у тебя не было бы проблем с полицией.

— Ну, допустим, это выгорит... — Марио сдвинул густые брови. — Ты считаешь, я похож на него?

— Как один итальянец на другого итальянца, — легкомысленно ответила Стрекоза. — Если ты зарастёшь щетиной, переоденешься в тёплое и не забудешь свой акцент, проблем не будет. Глупый итальянец уехал в канадскую глушь, но не выдержал морозов. Зато у тебя будут чистые документы.

— Допустим, допустим, — пробормотал Марио. — Но ты сможешь его?.. — он не договорил.

Женщина презрительно улыбнулась.

— Ноу проблемс, — сказала она. — Я хорошо готовлю поленту. Добавлю туда кое-что. Он съест много. Денька два промучается животом, а потом умрёт. Значит, завтра я ему звоню. Если он снова бросит трубку, позвоню ему послезавтра. Я его уломаю. А теперь, пока у нас есть время...

— Ты ненасытна, — улыбнулся мужчина, привлекая Стрекозу к себе.

* * *

Муравей долго рылся в комоде, отыскивая ключ. Нашёл его на самом дне. Кряхтя, подошёл к столу и отпер ящик.

Сначала он достал альбом с газетными вырезками. Открыл на середине. Просмотрел знакомые заголовки: "Резатель снова вышел на охоту", "Новая жертва Резателя", "Убийства женщин потрясают Нью-Йорк", "Проститутки боятся выходить на улицу", и отдельно заметочка на дешёвой бумаге — "Труп был обесчещен". Как обычно, он выругался сквозь зубы, поминая недобрым словом газетчиков. Он никогда не делал со своими жертвами никаких мерзостей — ни с живыми, ни с мёртвыми.

Потом Муравей вытащил холщовый мешок. Развязал тесёмки и извлёк ссохшийся бурый предмет, который когда-то был лифчиком. Он срезал его с тела шлюхи вместе с грудями.

За ним последовал ботиночек, отороченный мехом, тоже ссохшимся от крови. Это был один из его ранних трофеев — тогда Муравей только начинал очищать тот город от скверны. Дешёвый зубной протез: та женщина была не только безнравственной, но ещё и беззубой, и от неё пахло болезнью. Он сделал добро множеству людей в том городе, которые могли бы попасться в её сети. Золотое обручальное колечко: некоторые шлюхи так бесстыдны, что блудят в браке... В конце концов он высыпал все свои сокровища на стол, чтобы полюбоваться. Потом убрал их обратно в мешок, засунул в стол, туда же положил папку с вырезками.

Ещё немного посидел, подумал. Искушение было слишком велико. Конечно же, Стрекоза — шлюха, как и все женщины. И она сама едет к нему. Чтобы совратить его на блуд, она ясно дала это понять. Он мог бы ей помочь избавиться от дурных помыслов навсегда. И получил бы огромное наслаждение, столь заслуженное долгим воздержанием. Никто не увидит... никто не узнает...

Он зажмурился, потряс головой, отгоняя соблазн. Прочитал молитву. Привычные слова успокаивали, укрепляя в решимости. Нет, нет, нет. Он, Муравей, всё-таки доживёт эту долбаную жизнь как подобает доброму католику.

Муравей посмотрел на стену, по которой, грубо закреплённый гнутыми гвоздями, вился телефонный провод. Подумал, что Стрекоза позвонит снова. Сейчас, или завтра, или послезавтра. Ведь она в отчаянном положении и хочет спастись. Самое глупое желание. Он несколько раз ловил шлюх, которые спасались от недовольных клиентов или сутенёров. Такие почти не сопротивлялись. Это было особенно приятно.

Покопавшись в ящике, он извлёк самое главное — нож. Его он держал отдельно.

Взял его в руки. Потрогал лезвие, которое так хорошо, так мягко входило в плоть всех этих сучек, которых он резал на тёмных улицах в итальянском квартале. Сучек и кобелей — ему приходилось убивать дураков, которые защищали своих шлюх, не понимая, что порчу нужно уничтожать с корнем. Мужчин тоже приятно убивать, хотя это другое удовольствие...

-Нет! — закричал Муравей. — O Signore mio, помоги мне!

И, не давая себе опомниться, перерубил телефонный провод.