Баловень судьбы (второе продолжение)

Глава сорок вторая. Дебют в Англии.

И вот фрегат "Имморталите" ("Бессмертие") под командованием адмирала Буве де Прекура, имеющий на борту дипломатическую делегацию Франции, выбрал 25 ноября якоря и двинулся с рейда Кале через пролив Па-де-Кале к устью Темзы и далее к Лондону. Главой делегации стал опытный юрист и политик, 54-летний Жан Батист Трейяр, бывший член Конвента и Комитета общественного спасения, хорошо знавший английский язык. Были в его помощниках и другие знатоки английского, так что Антон мог не отвлекаться на переговорную рутину и заняться плетеньем шпионской паутины.

В Темзу корабль вошел совершенно незаметно, и поначалу неискушенный в морских плаваньях Антон решил, что это залив: так далеки были берега реки друг от друга (до 16 км). Но морской офицер, к которому он обратился за разъяснением, снисходительно улыбнулся и пояснил, что фрегат вошел в эстуарий, то есть морской язык в долину реки, который будет сужаться и закончится в Ист-Лондоне, "где мы и пришвартуемся". Однако на подходе к Лондону, на одной из самых крутых излучин реки на борт корабля поднялся лоцман, встал у руля и в итоге подвел его к причальной стенке у самого Тауэра. Здесь делегацию уже ожидал лорд-распорядитель с вереницей карет, который повез их вместе с вещами по очень-очень длинной улице вдоль Темзы.

Из окна кареты Антон увидел ряд особняков и в их просвете слева — Лондонский мост, затем вновь особняки и справа — большой куполовидный собор св. Павла (но поменьше римского), опять особняки и церкви (в том числе с готическими окнами — Темпл?), затем огромное здание парламента (хоть и не такое помпезное, как ныне и без Биг-Бена), а еще через 10 минут большой сад со стоящим в глубине обширнейшим зданием (Бэкингемский дворец?). Наконец кареты отвернули от реки, обогнули сад, свернули налево и остановились возле симпатичного особняка, который, как оказалось, был построен еще во времена Людовика 15 для французского посольства.

Комнатка Антону досталась небольшая и на первом этаже, но без соседей и достаточно теплая — и то хорошо. Он открыл свой сундук, перевесил одежду из него в шкаф, а письменные принадлежности переместил на бюро, после чего прилег на постель и незаметно уснул. Вечером его все же разбудили для ужина за табльдотом (в обширной столовой на том же первом этаже) и непременно с красным бургундским вином, солидный запас которого был прихвачен из Парижа. Кушанья, впрочем, тоже были французскими (и готовил их повар-француз), ибо бывалый мсье Трейяр на дух не переносил тяжелую и невкусную английскую пищу. Антон успел приохотиться к пикантной французской кухне и своему боссу мысленно поаплодировал.

После ужина мсье Трейяр попросил минуту внимания и сказал:

— Господа! Переговоры с "ростбифами" начнутся уже завтра. Я знаю по опыту, что в них важны любые мелочи вроде оговорок, досадных жестов и, тем более, разговоров в кулуарах и в общественных местах. Поэтому я призываю всех вас к бдительности, сдержанности и замене разговоров с англиками улыбками. И упаси вас бог позариться на дам полусвета или проституток: они тоже могут быть подосланы подручными Питта и разговорят вас легко и просто. Вы сюда не отдыхать приехали, а работать — помните об этом....

Утром на открытие переговоров, которые Питт предложил вести у себя в Вестминстере, Антон не поехал (хотя ему хотелось посмотреть на бессменного и все еще молодого премьер-министра Великобритании), а сел за бюро, открыл картотеку британских агентов и стал ее перебирать. Отобрав несколько кандидатур, которые жили относительно недалеко, он оделся по погоде (за окнами моросил дождь), вышел на улицу и отправился пешком в Белгравию, на Честер-стрит, где 5 лет назад проживал агент номер 1, исправно поставлявший сведения во французское посольство в течение 12 лет и бывший, конечно, женщиной.

Честер-стрит, к сведенью несведущих читателей, выходит как раз к ограде Бэкингэмского дворца, ставшего при Георге 3-м резиденцией королевского семейства, и потому была заселена людьми весьма знатными. Вот и наша агентесса являлась женой виконта Кортни (который давно утоп в море вместе со своим корветом) и матерью двух сыновей — не считая нескольких дочерей. Крючок, на который Элизабет Кортни подсадил в свое время французский посланник, назывался страстью к повышенью статуса знатности, на что у ее сыновей были основания: один из Кортни (правда, старшей ветви рода) был не так давно графом Девон — но старшая ветвь пресеклась, а младшей хода к титулу не давали. Посланник же напомнил, что род Кортни произошел от французского графа Куртене, один из потомков которого стал жить в Англии. 20 лет назад французская ветвь рода Куртене тоже пресеклась, но английская-то осталась! Значит, если старшему сыну Элизабет не светит стать графом Девон, то можно стать графом Куртене? "Можно, — заверил посланник. — Но для верности надо бы послужить немного на благо своей прежней родины.... Как послужить? Вы, мадам, вращаетесь в аристократическом обществе и все про всех наверняка знаете. Если Вы будете делиться со мной этими знаниями, то я запущу процесс возвращенья вашему семейству титула графа Франции. А заодно и денежки за эти сведенья Вы будете получать некоторые. Прекрасно, не правда ли?".

"Действительно прекрасно.... — хмыкнул Антон. — Только красота эта была возможна при королевской власти. А теперь чем я могу заинтересовать ту же даму? Думай, голова, думай! А может, прикинуться скрытым роялистом? И опять пообещать ей титул, но теперь от Людовика 18? Ладно, в ходе встречи пойму, что посулить".

Семейство Кортни проживало, конечно, в особняке и даже имело перед ним небольшой газон. Вышколенный слуга средних лет впустил прилично одетого мужчину в дом, и, получив от него визитную карточку ("Antoine Fontane, attaché ministere francais des affaires geres"), отправил с ней в бельэтаж шустрого мальчика лет десяти — сам же остался стоять в холле в нескольких шагах от сидящего на стуле гостя, старательно не глядя на него. Прошло минут двадцать до того момента как тот же мальчишка свесился с лестничного пролета и крикнул, что "гостя просют подняться в комнаты". Гость чинно пересчитал ногами лестничные ступеньки, прошел налево в высокий коридор со стеклянной крышей и открыл дверь, указанную ему мальчиком.

К своему удивлению, он увидел в кресле, обращенном к входу, не увядшую даму приличных годков, а этакую светскую львицу в стиле мадам Помпадур: голубоватое платье, затканное красными цветочками, умеренное декольте, полузакрытое жемчужным ожерельем, белейшая шея и изящная головка с волосами, зачесанными вверх и заколотыми черепаховым гребнем с вкрапленными в него зелеными камушками (хризотил? или гроссуляр?), отчего шея казалась очень высокой. Впрочем, белки зеленоватых глаз дамы утратили уже белизну и свежесть, присущую только молодости, что подчеркивали и веки, тронутые паутинками морщинок. Кожа лица была очень ухоженной, розовато-белой, но все-таки за счет пудры. Губы искусно подведены помадой и в уголках их таились морщинки. Подбородок же обзавелся небольшим двойником — пожалуй, даже изящным. Дама смотрела на визитера некоторое время молча и испытующе, а потом спросила по-французски:

— Вы ведь недавно служите в МИДе, мсье Фонтанэ?

— Это так, мадам Кортни. Но если Вы хотите спросить о судьбе дипломата де Флери, бывшего в контакте с Вами, то я отвечу, что он живет сейчас в России.

— Вы что же, умеете угадывать мысли?

— Иногда, мадам. Когда моя аура входит в резонанс с аурой собеседника.

— Что это за аура такая?

— Философы Индии утверждают, что тело каждого человека окружает невидимая глазу многослойная оболочка и одним из этих слоев является мысленный. Когда мысленные слои двух людей соприкасаются, возникает их резонанс, то есть усиление (наподобие звука струны в корпусе виолончели) — и тогда возможно взаимное чтение мыслей. Вот я прочел Вашу невысказанную мысль, но и Вы, мадам, можете, наверно, прочесть мою. Итак, о чем я сейчас думаю?

— Удивительный поворот беседы! А думаете Вы.... Пожалуй, о том, как вовлечь меня опять в ваши дипломатические игры. Это так?

— Преклоняюсь перед Вами, мадам: Вы или очень проницательны или тоже умеете читать мысли. В обоих случаях это свойства неординарной личности, которые, между прочим, имеют моральное право переступать законы, составленные для личностей безусловно ординарных. Как Вам нравится это мое заключение?

— А оно точно Ваше, молодой человек? Или Вы следуете инструкции, составленной еще мсье де Флери, которая носит, вероятно, название "Как ловчее управлять непредсказуемой Элизабет Кортни"?

— Очень бы хотелось почитать такую инструкцию, но в моих руках ее не было. А по поводу Вашего повторного вовлечения в политические взаимодействия Великобритании и Франции хочу сказать вот что: раньше это было противостояние двух великих держав. Сейчас же мы готовы к заключению дружественного союза и поэтому прибыли на переговоры прямо в Лондон, к вашему умнейшему премьер-министру Уильяму Питту. И все мы уверены, что он заключит с Францией крепкий мир. Но среди его чиновников есть скрытые недоброжелатели, которые всеми силами будут тормозить заключение соглашения. На этих людей мы должны найти управу, а для этого о них нужно собрать информацию, особенно компрометирующую. Помогите нам в этом деле, и Вы сможете гордиться своей причастностью к нему.

Дама в продолжение этого спича слушала Антона очень внимательно и, пожалуй, доброжелательно, а по завершении сказала:

— Хотелось бы Вам поверить, Антуан. Но мое долгое общение с Жоржем де Флери научило меня не доверять дипломатам. Вам придется предложить мне более весомый, даже неотразимый аргумент. Вроде тех, что находят умелые мужчины, когда им хочется соблазнить порядочную женщину.... Вы, кстати, женаты?

— Да, мадам, но обстоятельства сложились так, что мы живем с женой врозь.

— Это неправильно. Но Вы как раз похожи на успешного в амурных делах мужчину.... Или это не так?

Антон хотел было уклониться от ответа на такой грубоватый вопрос, но вовремя спохватился: уклонишься и враз окажешься на улице, а ведь агентесса перед ним суперперспективная. Потому он сказал:

— В моей жизни случались приключения с женщинами, но не в последнее время. Ну а здесь я в незнакомой стране, со своими обычаями и потому вряд ли отважусь атаковать англичанок....

— Мы, конечно, отличны от француженок, но тем и хороши! Будь я мужчиной, то в поисках разнообразия ездила бы по разным странам и напропалую флиртовала с немками, итальянками, испанками и так далее. Но я, увы, не мужчина, а Вам-то и карты в руки....

Антон вновь сделал паузу, чуть вопросительно посмотрел в глаза вполне еще сексапильной Элизабет и спросил:

— Вы знаете поблизости ресторан, куда можно пригласить пообедать знатную леди?

— Надеюсь, Вы намекаете на меня? — улыбнулась дама.

— Да, мадам, — признал умелый в амурных делах мужчина.

— Тогда зачем городить эти сложности с рестораном? Я вовсе не стремлюсь афишировать свою личную жизнь, — соткровенничала леди Кортни, все более улыбаясь. — Уверяю, что мои повара могут приготовить отменный обед, причем во французском стиле. К нему найдется и бутылка бургундского вина....

— Я польщен Вашим приглашением, леди, — сказал Антон по-английски.

— Вашу благодарность я принимаю за согласие, — уже совсем развеселилась Элизабет Кортни, тоже перейдя на английский язык. — В таком случае приглашаю снять редингот и выпить пока со мной чашку чая: я всегда в это время пью чай....

Глава сорок третья. Прыжок из постели в парламент.

Как догадался уже искушенный читатель, ночевать в посольство атташе Фонтанэ не явился. Он вообще проснулся лишь к обеду следующего дня, пошарил в постели и, не найдя роскошной плоти виконтессы, потянулся до хруста в связках, повспоминал немного, как извлекал из этой плоти многоголосую ораторию, и снисходительно усмехнувшись, спрыгнул с постели. Пройдя в смежную со спальней ванную комнату, он использовал по назначению стоявший там пустой ночной горшок, энергично размялся, потом обтерся сверху донизу водой из рукомойника, расчесался перед зеркалом (сожалея, что не может побриться), надел выданный ему накануне шлафрок (остался от мужа? или от Жоржа де Флери?) и пошел разыскивать хозяйку особняка.

В уже знакомом коридоре Антон почти столкнулся с высокой девушкой, вышедшей из очередной комнаты, машинально извинился ("Excuse me"), взглянул ей в лицо и встал столбом: так хороша она была и притом как бы знакома! Девушка тоже остановилась и стала беззастенчиво и строго разглядывать чужака, расхаживающего по их дому в отцовском халате! Через мгновенье Антон понял, что это одна из дочерей Элизабет — очень похожая на нее, но свежая, неискушенная, милая.... Дева тоже что-то поняла про небритого, но симпатичного чужака и молча проследовала по коридору в сторону столовой.

Элизабет он нашел в гардеробе, совмещенном с парикмахерской, где над ее головой колдовал тщедушный человечек. Но знатная дама, едва завидев своего чичисбея, сверкнула на него глазами, и Антон, осознав свой промах (не черта ходить по дому в шлафроке и вообще показываться домашним!), поспешил обратно в спальню. Впрочем, когда через полчаса Элизабет появилась там, она ни словом не попрекнула своего не только кавалера, но и работодателя, а мигом организовала обед для них двоих в смежной со спальней комнате. О сборе информации и цене ее не было сказано ни слова, и говорила, в основном, дама: о ближайших театральных спектаклях, балах, а также королевских приемах в Бэкингемском дворце, — Антон же задавал ей наводящие вопросы. Лишь когда они поднялись из-за стола и Антон направился к своему рединготу (надетому на манекен!), Элизабет заметила, что видеться им будет лучше раз в неделю, по средам, а деньги можно приносить раз в месяц, по 30 фунтов стерлингов. ("Вы, вероятно, удивлены повышению моих расценок, — добавила она, — но фунт упал за 20 лет в 2 раза!").

Резонно рассудив, что в посольстве опять никого уже нет, Антон решил поискать агента Љ2, в кои записал депутата Палаты общин Роберта Мак-Грегора. Он был родом из горной Шотландии и представлял некогда гонимый клан, что и позволило привлечь его для подрывной деятельности против поработительницы Шотландии — Англии. Но продолжает ли он оставаться депутатом или на его место избран другой? А может он вообще уже умер? Ответ следовало искать в парламенте, и Антон направил свои стопы туда. Шел он неспешно вдоль южного края Сент-Джеймского парка, озирая через его решетку Бэкингемский королевский дворец, а затем справа по ходу высокие башни Вестминстерского аббатства и, наконец, обширное здание Парламента. Впрочем, перед тем, как идти в парламент, он отыскал поблизости парикмахерскую, где велел убрать со щек постылую щетину.

Вход в парламент со времен порохового заговора Фокса (в 1605 г) охранялся гренадерами, а также пожилым уже чиновником, который спрашивал у каждого посетителя о цели прихода в парламент. У Антона было при себе удостоверение атташе МИДа Франции и потому его пропустили беспрепятственно, осведомив при этом, что заседания мирных делегаций Франции и Великобритании проходят в помещении комитета по иностранным делам. В комитет этот Антон, конечно, не пошел, а пройдя величественный Вестминстер-холл и еще ряд коридоров и лестниц, направился в обширный буфет, расположенный рядом с залом Палаты общин — ибо где же еще может отираться депутат от Шотландии, утомленный нудными заседаниями?

В буфете, несмотря на послеобеденное время, находилось десятка три посетителей, рассевшихся группками за столами и потягивающих кто эль, кто кларет, а кто и портвейн. И лишь единицы крутили в пальцах чашки с кофе или чаем. Время от времени эти господа доставали из карманов табакерки, втягивали в ноздрю нюхательный табак и потом чихали — кто деликатно, а кто и оглушительно.

Антон подошел к прилавку, за которым царил краснолицый буфетчик, и заказал чашку кофе и чашку горячего шоколада. Когда оба напитка были готовы, он попросил кружку, влил туда оба напитка и стал потягивать эту пикантную и бодрящую смесь, не отходя от прилавка. Буфетчик, смотревший на него во все глаза, не выдержал и спросил:

— Неужели это вкусно, сэр?

— По-моему, исключительно, — важно изрек Антон. — Попробуй сам, кяйнд ман (любезный), и оцени. Если понравится, смело подавай господам депутатам, да еще за двойную цену — за полгода озолотишься.

— Хм, — произнес буфетчик и резво взялся за приготовление новых порций кофе и шоколада. Попробовав горячую смесь, он закатил глаза к потолку и причмокнул, после чего взглянул признательно на Антона и спросил:

— Вы, вероятно, приехали с французской делегацией, сэр?

— Я так мало похож на англичанина? — ответил вопросом на вопрос слегка уязвленный Антон.

— Я сначала и признал Вас за англичанина, сэр,— очень уж Вы по-нашему чисто говорите. Но такой напиток могли придумать только французы....

— Логично, — кивнул Антон и чуть рассмеялся. А потом спросил:

— А что, табак в Англии совсем не курят?

— Еще как курят, сэр! — хохотнул буфетчик. — Только рядом, в курительной комнате.

— А-а, — протянул недогадливый "француз". — Надо будет туда заглянуть. Но я еще вот о чем хотел спросить: где сидят обычно у тебя депутаты от Шотландии?

— Вон в том углу, сэр, где уединились двое. Они все время от наших, да и от ирландцев с уэльсцами, отгораживаются. Жуткие гордецы, сэр, жуткие!

Антон признательно кивнул бармену и направился к указанной парочке. Не доходя до них пары метров, он поклонился и сказал по-французски:

— Пардон, мэтре, у пьис труве депуте Робер Мак-Грегор?

Шотландцы подняли к нему головы, недоуменно переглянулись и более молодой из них спросил у более солидного по-гэльски:

— Gun mutters seo fraingis monkey? (Что лопочет эта французская обезьяна?)

— Tha e a bhith a,faighneachd mu Raibeart Macgriogair (Он спрашивает о Роберте Мак-Грегоре), — ответил старший и сказал французу по-английски:

— Вы находитесь в Великобритании, сэр, где государственным языком является английский. Вы его знаете?

— Знаю, сэр, — невозмутимо сказал Антон. — Я всего лишь хотел дать вам понять, что явился из дружественной к шотландцам Франции.

— Вот как? — ухмыльнулся младший шотландец. — А причем здесь Роб Мак-Грегор?

— Этот депутат терпимо относился к Франции и французам, и я хотел бы с ним встретиться.

— Сейчас от клана Мак-Грегор в Палату общин избран я, Конан Мак-Грегор, — несколько напыщенно оповестил француза молодой шотландец.

— Тогда я готов переговорить с Вами, — сказал Антон.

— О чем же это? — ехидно сощурился Конан.

— О делах, которые могут представить для нас обоих взаимный интерес.

— Тогда присаживайтесь за наш стол, мсье, — с ноткой дружелюбия предложил солидный джентльмен, — и поговорим....

С шотландскими депутатами Антон вожжался почти до вечера, но оно того стоило: теперь при голосовании в Палате общин по поводу мира с Францией шотландская фракция будет с большой вероятностью голосовать "за" — а ведь обычно она принимала в штыки все инициативы Уильяма Питта. И обойдется это удовольствие французской казне всего в 40 фунтов в месяц — по 20 на нос депутатам Мак-Грегору и Кэмпбеллу. Умеренные аппетиты были в те времена у господ депутатов!

Еще предстояло провернуть ту же операцию с депутатами от Уэльса — вернее с их лидером Делвином Клайвом от округа Корнаркон. Конечно, валлийцы слыли лояльными гражданами Великобритании и почти всегда голосовали за предложения Питта, но береженого бог бережет.... Впрочем, это была уже забота завтрашнего дня, а ныне следовало погрузиться вместе с французскими делегатами в карету и ехать с чувством исполненного долга в свое посольство у nightbridge ("ночного моста").

Вечером за табльдотом делегаты разговорились, и Антон узнал, что дебаты с англичанами уже начались, причем в них принял на некоторое время участие сам Питт. Наиболее злободневной оказалась тема торговой блокады Великобритании: Питт настаивал на ее немедленном прекращении, а Трейяр приберегал блокаду в качестве козыря (о котором твердил ему перед отплытием делегации Талейран) и выставлял первоочередным вопрос о возвращении Франции ее Вест-Индских островов. Поскольку острова были уже английским козырем, договориться по первым темам сразу не удалось и потому стороны согласились приступить к обсуждению некоторых второстепенных тем: обмена военнопленными (в основном, моряками) и прекращения каперства.

Когда все стали расходиться по комнатам, Трейяр попросил мсье Фонтанэ зайти к нему в кабинет и там спросил:

— Продвинулись ли Ваши дела, господин секретный агент?

— Вполне, — ответил Антон. — Я заполучил двух информаторов среди шотландских депутатов, которые обязались склонить их фракцию голосовать заодно с Питтом — а это совершенно редкий прецедент. А также возродил к жизни агента, вращающегося в высшем свете Лондона — это значит, что все сплетни о короле и его правительстве будут наши.

— Третий агент, поди, женщина? — понятливо заулыбался Трейяр.

— Извините, это секретная информация,— отфутболил его Антон, но тоже с улыбкой. И добавил уже всерьез: — Таковы правила службы разведки.

— Но откуда Вы их знаете? — удивился юрист. — Ведь на войне Вы были егерем, а перед этим — учителем....

— Прочел о приемах разведки в книгах, — лучезарно улыбнулся Антон.

— А-а, тогда понятно. Ну что ж, я буду рад сообщить министру Талейрану, что его протеже с порученным делом вполне справляется. Спокойной ночи, мсье Фонтанэ.

Глава сорок четвертая. Премьер и журналист.

В пятницу депутаты Палаты общин проводили последнее рабочее заседание (перед выходными), на котором ожидалось присутствие премьер-министра для ответов на вопросы депутатов по поводу начала переговоров с Францией. Антон решил послушать Питта и посмотреть на него с гостевой галереи. Когда депутаты покончили с обязательной молитвой, в зал из бокового прохода вошел очень высокий и худощавый блондин лет тридцати пяти и сел на заранее приготовленное для него свободное место. Был он одет в черный камзол, из-под которого выглядывали белоснежные брыжжи, а его шея была замотана в белый же платок.

— Вот и Питт наш любезный появился, — произнес вполголоса присоседившийся к Антону молодой джентльмен с тетрадью и карандашом в руках. "Журналист...." — мельком отметил Антон и перенес свое внимание на премьера.

На лице Питта сразу выделялся торчащий задиристо прямой нос, слегка уже красноватый. "Он поддает что ли?" — недоумевающе отметил Антон, но тут спикер поднял премьера с места и предложил депутатам задавать ему вопросы.

— Расскажите, многоуважаемый сэр, о ходе наших переговоров с французской делегацией, — предложил, чуть привстав со скамьи, седовласый джентльмен.

Питт емко охарактеризовал ход переговоров, поздравил всех с договоренностью об обмене пленными, а по поводу отмены торговой блокады метко сказал, что в этом вопросе пока идет перетягивание каната. Потом были новые вопросы, на которые последовали столь же точные, а иногда оригинальные ответы, которые очень Антону импонировали. "Питт ничуть не уступает политикам 21 века по живости реакции и кругозору" — решил попаданец. — И то, что он любитель выпить, ему ничуть пока не мешает. Вероятно, это компенсация отсутствия общения с женщинами. Или он вызывает все-таки проституток? Надо бы это выяснить через Элизабет...."

— Опять вывернулся хитроумец, — пробурчал тот же журналист. — Французы давят его дипломатов как клопов и скоро вынудят отдать назад Мартинику и Гваделупу, а он улыбается, как ни в чем не бывало....

— Но взамен французы отменят торговую блокаду, — слабо возразил Антон.

— Вы точно знаете, что отменят? А вдруг еще чего-нибудь потребуют в обмен? Например, свободу Ирландии? Или Вам неизвестно, сэр, что ирландские католики шлют французским революционерам призывы о помощи?

— Это мне известно, сэр. Но Франции тоже нужен мир с Великобританией, поэтому их призывы наверняка останутся без ответа.

— Ого! А ведь Вы только что сообщили мне важную информацию, сэр. Или это Ваши домыслы? Кто Вы, сэр?

— Напишите в своей газете, что эту новость Вам сообщил "информированный источник в составе делегации Франции".

— Так Вы француз? Оля-ля! Но имени своего мне не сообщите?

— Вы ведь журналист и, значит, вполне способны узнать личность любого человека. Но если Вы хотите и впредь получать от меня конфиденциальную информацию, то лучше имени моего не знать. А для простоты нашего общения можете звать меня мсье Форжерон, что соответствует вашему "мистер Смит". Кстати, а каково Ваше имя?

— Генри Босуорт. Пишу в "Таймс".

— Симпатичная газета, — сказал Антон. — Хотя я прочел пока только один ее номер. Вы ведь располагаетесь на Флит-стрит?

— В самом ее центре, мсье Форжерон. Впрочем, может быть, скажете мне свое имя? Для простоты общенья? Мы же, вроде бы, сверстники....

— Меня зовут Антуан.

— Тогда, Антуан, не пойти ли нам посидеть в пабе? Здесь ничего интересного уже не будет, гарантирую....

— В пабе я еще не бывал, да и вообще не пил пока эля....

— Это Ваше большое упущение, Антуан. Но мы его сегодня ликвидируем. И пойдем мы в хорошо мне знакомый "Чешир Чиз" на той самой Флит-стрит. Уверяю, что публика там вполне пристойная, ибо простецов отпугивают повышенные цены. Но Вы, надеюсь, не страдаете дефицитом шиллингов?

Когда Генри и Антон вошли, наконец, в паб "Чеширский сыр" (ютившийся в узком переулке и сам весьма небольшой), там толкалось довольно много народа. Антону сразу понравилось тепло, исходящее от небольшого камина с оградкой из железных прутьев (на улице же царила промозглая погода). Свободным был всего один табурет, на который Генри и усадил заморского гостя. Впрочем, бармен заметил этот недочет и принес из подсобки еще табурет, хоть и очень узкий. Генри заказал сразу четыре кружки с портером, а впридачу к ним два стейка из говяжьего антрекота с луково-картофельно-бобовым гарниром — ибо проголодаться новые приятели успели за длинную дорогу вполне.

Портер в восприятии Антона ничем не отличался от темного ирландского Гиннеса, имевшегося в любом приличном пивбаре Москвы, но, желая порадовать Генри, он пил его как райскую амброзию и потому, в самом деле, получил удовольствие. Еще большее удовольствие ему принесло поедание в меру прожаренного, сочного стейка. Гарнир они тоже подмели вчистую и стали еще оглядываться, чем бы закусить вторую кружку портера. Опытный бармен мигом понял требовательный взгляд Генри и передал им тарелку с фирменным сыром — вероятно, тем самым, чеширским. Впрочем, пить вторую кружку они уже не торопились, а стали цедить эль и смаковать сыр, показавшийся Антону очень вкусным.

Вокруг все говорили и гомонили без оглядки на соседей, а входная дверь иногда хлопала, впуская новых посетителей и выпуская прежних. Вдруг от двери раздался вскрик "Генри!", на который журналист поднял живо голову, улыбнулся и помахал приветственно рукой двум вошедшим джентльменам, пояснив Антону, что это тоже газетчики. Один из подошедших знакомцев Генри был высокий, худой и невозмутимый, другой напротив олицетворял жизнелюбие и отличался дородностью. Он и стал в основном говорить за всех в новообразованной компании, дополнительно воодушевившись, когда узнал, что витийствует в обществе французского дипломата. Вскоре Джордж (так он представился Антуану) доложил, что они с Винсом идут в театр Друри-лейн, но по дороге решили промочить горло кружечкой эля.

— Что за спектакль там будут представлять? — поинтересовался Антон.

— "Ночь ошибок" Голдсмита, но с современными переделками. А женщины по ходу пьесы там раздеваются почти догола!

— А можно ли еще купить билет на эту пьесу? — с подъемом чувств спросил Антон (вспомнив виденный им по рекомендации отца фильм с участием Олега Даля, Марины Нееловой и Константина Райкина).

— Не зна-аю.... — ответствовал Джордж. — Пьеса эта идет, конечно, не первый день, но ажиотаж вокруг нее возник приличный. Впрочем, втридорога у перекупщиков всегда билет найдется!

— Ты как, Генри, не против туда сходить? — спросил Антон. — Билеты куплю, конечно, я.

— Мне вообще-то статью о сегодняшнем заседании парламента написать надо, — слабо возразил журналист.

— Ерунда! — воскликнул Джордж. — Сядешь за нее ночью и к набору успеешь. В первый раз что ли? Пошли, не разбивай компанию!

Глава сорок пятая. "Ночь ошибок" в трактовке театра Ройял

Возле Ройял театра на улице Друри-лейн, отгороженного от проезжей части металлической решеткой, толпилась публика, а на прилегающих улицах стояли многочисленные кареты. Когда четверка приятелей протолкалась ко входу в театр, Джордж поймал за рукав какого-то парнишку, тот привел к ним через пару минут солидного на вид мужчину, и Антон с Генри за несколько шиллингов стали счастливыми обладателями билетов на вечерний спектакль. Не мешкая, вся четверка прошла внутрь театра и, не сдавая верхней одежды в гардероб (не было в ту пору такой услуги!) пошла в партер в поисках свободных мест. Однако все скамьи там были уже заняты, и потому им пришлось отправиться в амфитеатр, где места нашлись (на третьем этаже, рядом с разнотипно одетыми лондонцами!). Впрочем, вид на сцену с их мест оказался сносным, а свои рединготы они сложили рядом, приобретя вполне светский облик.

Внутренность театра оказалась привычной Антону, лишь скамьи вместо кресел его раздражили. Он перевел свой взор на ложи, где красовались аристократы, и стал их по очереди осматривать, досадуя на отсутствие бинокля. Подивился, что некоторые дамы и даже кавалеры были в масках. Молоденькая дама в одной из лож показалась ему знакомой (дочь Элизабет?), но ложа эта была так далека, что сказать с уверенностью было невозможно. Рядом с ней сидел какой-то франт, снабженный лорнетом, который он поворачивал то влево, то вправо, и время от времени комментировал спутнице свои наблюдения.

Но вот из складок занавеса на авансцену вышел мужчина в старинной одежде и в парике, который весьма звучно объявил:

— Леди энд джентльмены! Сейчас труппа нашего театра представит на ваш суд самую известную пьесу мистера Голдсмита под названием "Ночь ошибок". Действие в ней происходит во времена, отдаленные от нас на 25 лет. За это время в Лондоне выросло новое поколение, которому одежды, понятия и даже слова того времени могут показаться архаичными. Поэтому мы взяли на себя смелость заменить вычурные выражения автора на более простые, а также осовременить поведение его персонажей. О том, как у нас это получилось, вы можете выразить свое мнение в конце спектакля: аплодисментами или свистом.

Тут занавес стал раздвигаться, а ведущий поспешил уйти со сцены, которая изобразила внутренность гостиной в доме сельского сквайра. В кресле зрители увидели хозяина лет шестидесяти, а перед ним женщину ему под стать с вызывающим выраженьем на лице, которая начала говорить:

— До чего вы упрямы, мистер Хардкасл! Кроме нас во всей Англии нет никого, кто не ездил бы изредка в Лондон стереть с себя ржавчину! Наши соседки мисс Хогс и миссис Грисби трутся там каждую зиму по месяцу и наводят на себя лоск!

Воистину! — взревывает мистер Хардкасл. — Трутся они там по месяцу, а набираются тщеславия и жеманства на целый год! В мое время столичные сумасбродства ползли к нам как улитка, а нынче летят быстрее дилижанса!

— Осточертели вы мне с воспоминаньями про то время! В итоге мы живем в старой развалине, которая смахивает на гостиницу — с той разницей, что никто в нее не заезжает!

— Но Дороти, вспомните: это было время, когда мы встретились и полюбили друг друга! Четверть века назад!

— Вечно вы меня старите, мистер Хардкасл! Мне было всего двадцать, когда я родила Тони от мистера Ламкина. Прибавьте к двадцати двадцать — сколько получится?

— Сейчас посчитаем: к двадцати прибавить двадцать.... Ровно пятьдесят семь лет.

— Ложь, ложь! Тони еще не достиг сознательного возраста!

— И никогда не достигнет с теми мизерными знаниями, что он у вас получил.

— Это неважно. Ламкин оставил ему приличное состояние. На полторы тысячи фунтов в год он сумеет прожить и с теми знаниями.

— Его знаний хватает лишь на всевозможные проделки и озорство.

— Таков уж его нрав. Зато согласитесь, мой дорогой, у мальчика есть чувство юмора.

— Если прибивать к полу башмаки лакея, подражать в любой час суток иерихонской трубе и щекотать служанок почитается смешным, то да, юмор у него есть.

(За сценой раздается рев трубы).

— А вот и ваше любимое произведение, — с ехидцей говорит мистер Хардкасл.

В комнату, ухмыляясь, входит молодой повеса в верхней одежде и манит к себе мать.

— Тони, радость моя, куда это ты собрался?

— Меня ждут в деревне, в "Трех голубях".

— Так я и думал, — вмешивается мистер Хардкасл. — Трактир, давно насиженное местечко.

— Но Тони, — тревожится мать, — Подумай, в каком низком обществе ты проводишь время!

— Не такое уж и низкое: сборщик налогов Дик Маггинз, коновал Джек Слэнг, шарманщик Аминадаб и жонглер Том Твист. Все парни при деле, с откровенными бездельниками и пьяницами я не вожусь. Но ма, мне нужно немного денежек....

В общем, пьеса в исполнении артистов Королевского театра Лондона вполне увлекла Антона Вербицкого, побывавшего во многих московских театрах и видевшего различные изыски: от Виктюка до Богомолова. Здешние артисты глубоко вжились в свои роли и буквально жили на сцене, заставляя поверить в реальность происходящего и своих зрителей — несмотря на глубокую социальную разницу между ними.

А в пьесе тем временем появились очень взыскательные к мужчинам юная Кэт и Нэвилл (племянница миссис Хардкасл), ожидающие приезда лондонцев Марло и Гастинга (первая — незнакомого ей жениха, а вторая — тоже жениха, но вполне знакомого), Тони же встретил лондонцев в трактире и направил их в свой дом, выдав его за гостиницу, а мистера Хардкасла — за ее управляющего, выживающего из ума. Истинные джентльмены Марло и Гастинг повели себя в "гостинице" по-хозяйски, чему хозяин стал очень удивляться, но терпеть в силу старинных законов гостеприимства.

Случайно Гастинг встречает мисс Нэвилл, удивляется ее появлению в гостинице и радуется, но его подруга открывает ему глаза. Тотчас они соглашаются, что мистеру Марло открывать глаза нельзя, ибо у него есть две особенности: быть развязным с дамами полусвета и очень смущаться в присутствии порядочных дам. С открытыми глазами он точно убежит от смущенья в Лондон и тогда крах ожидает и Гастинга с Нэвилл. Оба они поддерживают Марло в убеждении, что они находятся в гостинице, в которую вот-вот зайдет Кэт.

Когда она входит в дом, то Нэвилл сводит ее с Марло, тот мнется и мекает, не поднимая глаз и все более раздражая Кэт, и она покидает его. Нэвилл рассказывает ей, что Марло принимает ее дом за гостиницу, а отец твердит о бесцеремонности с ним этого Марло. Тогда Кэт прикидывается буфетчицей, попадается ему на глаза, и этот джентльмен по привычке начинает заигрывать с такой милочкой и, конечно, лапать. Она вырывается за счет того, что ее платье остается в руках наглеца, и бежит к двери в одной короткой сорочке, сверкая голыми ногами и руками. То есть происходит первое из обещанных молвой женских обнажений, которое зрители-мужчины встречают лавиной аплодисментов.

Кэт теперь понимает, что его стеснительность с ней в качестве дамы можно и нужно преодолеть. Отец собрался уже указать горе-зятю на дверь, но дочь его притормозила, пообещав, что Марло под ее руководством исправится. Тем временем Гастинг и Нэвилл, до совершеннолетия которой еще долгих три года, собираются устроить побег с последующим браком. Но драгоценности Нэвилл (все ее состояние) хранятся в шкатулке у миссис Хардкасл, а их хотелось бы прихватить. Тони, которого мать прочит женить на Нэвилл, а ему этого страсть как не хочется, решает им помочь, выкрадывает шкатулку и передает Гастингу. Тот просит Марло положить драгоценности в его карету, а Марло решает, что в сейфе у хозяйки гостиницы они будут сохраннее — круг замкнулся.

Миссис Хардкасл гневается на свою племянницу и решает отвезти ее этим же вечером под опеку старой родственницы, взяв в качестве верхового сопровождающего Тони. Гастинг впадает в депрессию, но Тони делает ему успокаивающий знак и отбывает с матерью. Тем временем в доме появляется отец Марло и ошибка его сына выясняется. Тот просит прощения у мистера Хардкасла и оба старых приятеля начинают сватать ему Кэт. Но Марло уперся: дочь Хардкасла он толком не разглядел, зато очень пленился его бедной родственницей. Ему эту родственницу присылают, и она вволю над ним измывается, в то время как их отцы сидят за ширмой.

В это время Тони, который кружил вокруг усадьбы несколько часов, появляется внезапно перед Гастингом и зовет его в парк, к пруду, в который он загнал карету с матерью и ее племянницей. Нэвилл, полагая, что ее никто не видит, снимает платье и тоже в рубашке бредет по воде, внезапно падает, а когда выходит на берег, на нее падает луч прожектора и вся ее фигура под мокрой рубашкой оказывается видна зрителям. Зал опять разражается аплодисментами, а Нэвилл бежит к кустам, где ее хватает в объятья Гастинг.

Миссис Гастинг платье снять не решается и бредет к берегу в нем. При этом она не узнает своего парка, а подбежавший Тони уверяет, что они находятся в Разбойничьей пустоши. Тут в парк приходит Хардкасл, которого жена с испугу принимает за разбойника и предлагает ему в обмен на жизнь деньги, часы и, в конце концов, саму себя. Муж ее образумливает и тут мать обрушивается с криками на беспутного сына.

Наконец, наступает финал, в котором две пары молодых обретают счастье, а Тони узнает, что он уже три месяца является совершеннолетним и тоже радостно хохочет. Все удаляются, и мистер и миссис Хардкасл остаются одни.

— Вот и остались мы с тобой одни, моя старая Дороти, — умиленно говорит муж.

Но тут его жена встает разгневанно с кресла и, говоря: "Сколько же ты будешь считать меня старухой!", срывает с себя платье и остается полностью обнаженной перед залом, который только сейчас осознает, как еще хороша эта взрослая женщина. Мужчины взрываются аплодисментами, а занавес начинает медленно сходиться, оставляя во все более сужающейся щели прекрасную в своей наготе актрису.

Глава сорок шестая. Встреча с мисс Кортни.

Находясь под впечатлением от спектакля, Антон спускался по лестнице из амфитеатра, чуть отстав от временных приятелей, и вдруг ему навстречу из ложи вышла дочь Элизабет Кортни (в шикарном темно-синем бархатном пальто и шляпке с перьями павлина) и взглянула на него в упор. Он машинально поклонился (как и в первый раз!), тоже посмотрел ей в глаза (с восхищеньем, что там говорить!) и, отвернувшись, продолжил было путь, но был схвачен за плечо мужской рукой. Стряхнув эту руку, Антон резко повернулся и увидел того самого франта, взирающего на него с бешенством.

— Кто это? — вдруг грубо спросил франт у мисс Кортни. — Твой предыдущий дайвер (исследователь глубин, а на сленге ебарь)?

— Я не знаю, — пробормотала девушка, краснея.

— Зато он тебя знает! — вскричал франт, схватил ее за подбородок и вздернул его вверх.

Этого Антон стерпеть уже не мог: крепко схватил наглеца пальцами за нос и потянул в сторону от девушки. Тот взвыл, вырвался из захвата и нанес почти вслепую опасный свинг справа. Но Антон был уже начеку, легко уклонился от удара и, когда наглец чуть провалился вперед, нанес ему основанием левой ладони встречный удар снизу вверх под переносицу, отправляя в аут. После чего встряхнул рукой, компенсируя последствия удара, повернулся к растерянной девушке и спросил:

— Вы, мисс Кортни, приехали сюда в собственной карете?

— Нет,— скорбно ответила дева.

— Тогда позвольте мне побеспокоиться о доставке Вас домой?

— А что будет с Верноном?

-Этот грубиян полежит, придет в себя и, надеюсь, забудет о знакомстве с Вами.

— Для чего Вы вмешались, сэр? — горько спросила мисс Кортни, спускаясь рядом с Антоном по лестнице.

— Он не достоин Вас, мисс, — твердо заявил Антон. — И вряд ли будет достоин любой другой леди.

— Он сын барона Вернона и уверял, что мечтает сделать меня своей женой....

— Быть женой подлеца — несчастная доля. Вы же так прекрасны, что женихи для Вас тотчас сыщутся.

— А Вы разве не подлец? — повернулась к нему девушка. — Спите без зазрения совести с моей матерью!

— Элизабет Кортни так решила, и мне ее было не переубедить.

Тем временем они вышли на улицу, где Антона поджидали Генри, Джордж и Винс, но он махнул им рукой (в ответ на удивленно поднятые брови) и пошел дальше, к подъехавшим к театру каретам.

— Вы помните карету Вернона? — спросил он у мисс Кортни.

— Да, вон та, с баронскими вензелями. Кучера зовут Бердок.

— Подойду к нему: вдруг он согласится отвезти Вас домой?

— Без сына барона? Это невозможно.

— Все же я попробую, а Вы подождите здесь. Кэбы, увы, в Лондоне пока не появились, а наемные кареты весьма редки, — сказал не вполне понятно французский дипломат (справлялась доченька у матери об утреннем госте, справлялась).

Подойдя к указанной карете, Антон изобразил голосом пьяного и сказал:

— Эй, кочмэн, довези меня до дому, плачу шиллинг!

— Пошел прочь, пьянь, — лениво сказал кучер.

— Тогда за два шиллинга, слышь?

— Отвали, я сказал, а то кнутом перетяну! — сказал грозно кучер и свесился немного вниз, чтобы осмотреть наглого мистера. И тотчас свалился на подставленное плечо Антона, получив в лоб нунчаками. Антон же засунул кучера внутрь кареты за сиденье, связал его для верности шнурком (в кармане редингота чего только не имелось!), вылез наружу и поманил даму к себе. Подсаживая ее в карету, он сказал извиняющимся тоном:

— Простите меня за Вашего невольного спутника. Но не оставлять же его здесь, без своего экипажа....

После чего влез на козлы, взял вожжи и кнут и щелкнул им по спинам застоявшихся коней. Те вздрогнули и повлекли карету по направленью к Стренду.

Добравшись без приключений на Честер-стрит, Антон помог мисс Кортни выйти из кареты, подвел ее к крыльцу дома и спросил:

— Ну что кучер, очнулся?

— Да, — сказала девушка и передернулась от отвращения. — Он так стал ругаться!

— Но видеть он Вас не мог? Вы с ним не говорили?

— Нет, нет.

— Ну и хорошо, — заключил Антон. — Спокойной ночи, мисс Кортни.

После этого он вновь влез на козлы, доехал по переплетенью улиц до Темзы, достал нож и перерезал шнурок на руках у кучера. Тот лежал в темноте во время этой операции тихо-тихо, и даже когда Антон отходил от кареты, он не услышал вслед ругани.

Глава сорок седьмая. Досада миссис Кортни

В следующую среду Антон появился в обеденный час в доме миссис Кортни, держа в руках горшочек с цветущей пурпурной орхидеей.

— Какая прелесть, — восхитилась Элизабет. — Это же орхидея! Я видела их только в оранжерее герцога Девоншира! Но ведь они очень дорого стоят! Где Вы ее взяли, Антуан?

— Случайно повезло, — улыбнулся Антон. — Потолкался в тавернах Ист-Энда и авансировал одного похмельного морячка, чей корабль только что пришел из Вест-Индии.

— Так он что, продал Вам этот цветок за гинею?

— За 50 гиней, май дарлинг.

— Боже мой! Выбросить такие деньги! Впрочем, мне будет теперь чем похвастать перед знакомыми дамами. Вы душка, Антуан!

И виконтесса Кортни изволила подставить губки излишне галантному французу, вероятно, думая про себя: "Лучше бы ты мне подарил эти гинеи!"

Во время обеда Элизабет сочла нужным поблагодарить мсье Фонтанэ за помощь, оказанную ее Фрэнсис — но при этом так скривила губы, что не нужно было умения читать мысли для осознания подтекста: "На кой черт ты влез туда, куда было не надо!". Тем не менее, после обеда они оказались в постели, где дама стала отдаваться с натуральным ожесточением и, наконец, свалилась с мощного мужского тела, сказав:

— Ты натуральный сон оф бич (сукин сын), Фонтанэ, и я сегодня хотела заездить тебя до изнеможения — но изнемогла сама. Скажи, в чем секрет твоей мужской силы?

— Люблю я это дело, — изрек Антон, хитро улыбаясь и вспоминая известный анекдот из своего времени. И вдруг спросил:

— Имя Френсис дано неспроста? Она, что, дочь де Флери?

— Не тяни свои грабли к моей дочери! — взъярилась миссис Кортни. — Что за поганцы вы, французы! Мало вам интрижки с дамой, дай еще огулять ее дочь! И та тоже хороша: принялась выпытывать у меня сведенья о "том мсье, из театра". Прокляну обоих!

— Но как Вы не побоялись дать такое имя при муже? — гнул свое Антон.

— Он утонул во время моей беременности, вот я и решилась, — нехотя ответила Элизабет.

— И не побоялись будущих сплетен?

Тут Элизабет посмотрела на любовника снисходительно и сказала:

— Вы еще молоды, Антуан, и не знаете, что сплетни необходимы светской даме. Ко мне приглашения погостить посыпались градом, а претенденты в любовники дрались и на дуэлях и на кулаках! Даже принц Уэльский стал поглядывать в мою сторону и однажды пригласил на контрданс! Впрочем, в ту пору его интересовали, в основном, актрисы. Зато теперь он без ума от леди Джерси, которая как раз мне ровесница и даже пять лет как бабушка. И что он в ней нашел? Надо будет ее Вам показать, чтобы Вы нас сравнили....

— Но мне нет хода в Бэкингемский дворец, — напомнил Антон. — Ибо я вовсе не дворянин.

— А театры на что? Она ходит туда как всякая любопытная и жадная до развлечений женщина. Обычно со своим мужем, но иногда бывает в кругу принца и его клевретов. Обещаю подгадать ее следующее посещение Друри-лейн или Ковент-Гардена и явиться туда с Вами.

— Ни в коем случае, Элизабет, — строго сказал Антон. — Мне нельзя афишировать знакомство с Вами.

— Как Вы наивны, юноша. Все соседи уже видели Вас перед дверью моего дома и очень многое разузнали. А что не смогли разузнать, то додумали.

— Их желательно направить по ложному следу, — стал настаивать горе-дипломат.

— Это какому же? — сощурилась Элизабет. — Мол, этот молодой человек желает стать женихом моей дочери?

— Это очень удобная версия, — жестко сказал Антон. — К тому же я уверен, что мисс Кортни сейчас небезопасно посещать общественные места одной или даже в сопровождении родственников. Я же способен защитить ее от посягательств отвергнутого барона.

— Отвергнутого? Как бы не так! Я еще вправлю мозги своей глупышке, да и с этим ревнивцем, Гарри Верноном встречусь!

— Вы ведь знаете изнанку светских семей, Элизабет, — урезонил ее Антон. — Сколько жен было убито или искалечено руками великосветских ревнивцев! Вы такой судьбы желаете для Френсис? Не лучше ли будет найти для нее покладистого мужа, пусть и не очень знатного?

— Уж не себя ли Вы мне расхваливаете? Совсем не знатен, покладистый для вида да еще и окольцованный?

— Все так, Элизабет. К тому же делегация моя скоро отбудет во Францию и меня с собой заберет.

— С какой стати? — усмехнулась миссис Кортни. — Вы уже внедренный сюда резидент, Вам и работать с местными агентами. Или кроме меня Вы никого еще не заимели?

— Заиметь-то заимел.... — с ноткой прозрения сказал Антон. — А ведь Вы, пожалуй, правы, Элизабет: я буду торчать здесь по воле Талейрана долго....

Глава сорок восьмая. Первый успех тайной дипломатии в Англии

В середине декабря Трейяр провел вечером Антона в свой кабинет и сказал:

— Наши предложения о мире вполне может саботировать маркиз Лэнсдаун, глава Палаты лордов. Мобилизуйте всех своих агентов, Фонтанэ, и помешайте ему.

— Нет человека — нет проблемы, — невозмутимо предложил Антон.

— Ни в коем случае! — испугался Трейяр. — Это никуда не годится. К тому же у него много сторонников, которые маркиза вполне заменят.

— Тогда компрометация, вернее угроза ею. И он сам откажется от оппозиции Питту.

— Это лучше. Но разве у Вас есть какие-то материалы против него?

— Пока нет, но могут найтись у моих агентов.

— Поищите, Фонтанэ и я буду Вам обязан по гроб жизни....

Антон, конечно, пошел к Элизабет, хотя был лишь понедельник.

— Что-то случилось, мон ами? — непривычно ласково спросила миссис Кортни.

— Да, ма шери: мне срочно нужен компромат на маркиза Лэнсдауна.

— Что еще за компромат?

— Компрометирующие его письма, свидетельства, сплетни — все сгодится.

— Хм, — призадумалась леди и вдруг спросила:

— А если это будет компромат на его сына?

— Может и пойдет, — кивнул Антон. — А какого он рода?

— Ходят слухи, что его неженатый старший сын Джон — баггер.

— Это, простите, кто?

— Педераст по-французски.

— Великолепно! То, что надо. Или у вас к баггерам относятся снисходительно?

— Законы против педерастии у нас есть. Во времена моей юности в обществе широко обсуждался процесс над капитаном Джонсом, которого подросток из приличной семьи обвинил в содомии по отношении к нему. Но этот капитан был в Лондоне очень популярен и его всего лишь выслали за границу.

— Главное, что поднялся большой шум, а мне именно это и надо. Но могу ли я на кого-то сослаться?

— Говорят, что в Ковент-Гардене наряду с проститутками джентльмены могут "снять" и мальчика....

— Хорошо, Элизабет, мне этого достаточно. Теперь мне нужно поговорить с Генри....

— Что за Генри, диэр (дорогой)?

— Это журналист, мой знакомый.

— Угу. Значит, на обед и все прочее ты не останешься?

— Я непременно приду в среду и расскажу Вам, как развивается эта интрига.

— Жаль. А я хотела попросить тебя об услуге для Фрэнсис....

— Я слушаю, — сказал Антон, пытаясь сохранить хладнокровие, но сердце его подпрыгнуло в груди как мячик.

— Ей, в самом деле, необходим мужчина для сопровождения, — признала Элизабет. — В субботу она ездила с подругой в Кэмденский пассаж, и там ее схватил этот невыносимый Вернон. Она отбилась от него только разразившись слезами, а на ее локтях остались синяки!

— Я готов к такой услуге. Только надо будет согласовать наше расписание по дням и договориться о переписке.

Как скажешь, дорогой. Сегодня Фрэнсис никуда не пойдет, а дальнейшие намерения она запишет и перешлет тебе с посыльным.

— Тогда я тем более побежал. Компрометация должна поспеть к сроку.

Генри Босуорт воспринял весть о пороке Джона Петти с удовлетворением.

— Жаль, что мы не будем это публиковать, — сказал он. — А шантаж — дело опасное. Тут и пэтэ (башки) можно лишиться.

— Мы не будем объясняться лично с лордом, а ограничимся письмом, — пояснил. Антон. — Но если он проголосует против, то руки у тебя будут развязаны. Но для убедительности фактов нам желательны показания пассивного проститута, а для этого ему надо предъявить копию с портрета Джона Петти....

— Нет ничего проще, — сказал Генри. — В парламенте есть галерея с портретами нынешних депутатов Палаты общин, а Джон Петти в ней как раз заседает. Берем с собой хорошего рисовальщика, и он за десять минут сделает карандашную копию.

— Генри, — сказал Антон растроганно, — чтобы я без тебя делал?

— Шел бы и плакал, наверно, — хохотнул журналист. — С рисунком в Ковент-Гарден я пошлю Джорджа: тот кого хочешь разговорит. Ну, а с тебя будет выпивка....

— В лучшем ресторане гульнем, обещаю....

— Ни за что! — возразил Босуорт. — Гульнем там, где мы привыкли: в "Чешире" или "Белле". Но скажи: что за прекрасную даму ты умудрился подцепить в театре? И куда ее повез? И что потом вы с ней делали?

— "Хочу все знать", — рассмеялся Антон. — Перебьешься пока, Генри. Но с дамой этой ты меня еще увидишь....

Забегая вперед, следует сказать, что Джордж сумел-таки найти подростка-жиголо, который видел пару раз вечером "милорда с рисунка", хотя сам его не обслуживал. После чего Антон написал письмо лорду Лэнсдауну, а Генри его немного подправил ("в соответствии с принятыми у нас оборотами" — пояснил он), потом переписал, вложил в конверт и отправил частной городской почтой. Забегая еще дальше: при обсуждении в Палате лордов проекта мирного договора между Великобританией и Францией лорд Лэнсдаун присоединился к согласному большинству.

Глава сорок девятая. Похвала настырным подругам

Это все было впереди, а во вторник мсье Фонтанэ явился на Честер-стрит, чтобы сопровождать мисс Фрэнсис Кортни и ее подругу мисс Филби (жившую по соседству) в тот же самый Кэмденский пассаж — для совершения покупок, не удавшихся в субботу. Перед поездкой Элизабет формально представила молодых людей друг другу и пожелала дочери удачных покупок. Они уселись в карету, принадлежащую семейству Кортни (девушки вместе и прямо по ходу движения, мсье к ним лицом, а на запятки кареты прыгнул один из домашних слуг), и кучер средних лет выгнал пару лошадей со двора.

Мои читатели, конечно, замечали, что у красивых девушек в подругах часто подвизаются девы невидные или с изъяном, которые стремятся компенсировать свой недостаток энергичной угодливостью и разговорчивостью. Таковой оказалась и мисс Филби: невысокая, белобрысая, подвижная и бесцеремонная. Не успела карета проехать 100 метров, как мисс Филби обратилась к Антону:

— Мсье Фонтанэ, а Вы, правда, были военным?

"Странно, — удивился Антон, — Я вроде бы не говорил об этом даже Элизабет....". Но был вынужден ответить:

— Да, мисс.

— Вы были в кавалерии?

— Так точно, мисс.

— А в каком звании?

— Лейтенант.

— Странно, — удивилась проныра. — А мне говорили, что Вы были полковником.

"Она что, среди посольских обо мне справки наводила?" — возмутился Антон, но вида, конечно, не подал и ответил:

— Дослужился в конце кампании, мисс.

— Значит, Вам приходилось убивать? — продолжила грызть мозг неугомонная дева.

— Точно не уверен, — уклонился от роли убийцы Антон. — Но из ружья в имперцев попадал и в схватках некоторых ранил.

— А у Вас раны были?

— Бог миловал, мисс.

— Вы, верно, очень везучий человек, счастливчик и это хорошо. Ваше счастье оборонит и нас при случае.

— Обязательно, мисс. Для того я к вам и навязался.

— Это мы навязались к Вам, мсье Фонтанэ, — изрекла вдруг молчаливая мисс Кортни. — У Вас наверняка полно своих дел, а Вы тратите свое время на глупых девиц.

— Пока я ни одной глупости от вас не слышал, да, думаю, и не услышу. Один мой знакомый недавно в разговоре настаивал, что женщины — это взрослые дети. Я же уверен, что в ваших прелестных головках давно сформировалась целая Вселенная (у каждой своя), где все знакомые вам люди расставлены по своим позициям, и вы давно знаете, чего от них можно ждать. Одни у вас в приоритете, другие в загоне, а третьи образуют нейтральный фон. Когда же в вашу Вселенную проникает чужой человек, вы некоторое время его оцениваете, а потом точно ставите на нужную полку. Все отличие женских Вселенных от мужских заключается, по-моему, в том, что мужчина публично настаивает на превосходстве своей Вселенной, а женщина предпочитает тайно лелеять превосходство своей.

— А по-моему вы, мужчины, превосходите нас в том, — совсем оживилась Фрэнсис Кортни, — что общество с вашими Вселенными считается и начисляет дивиденды пропорционально их признанию, а наши тайные миры предпочитает не замечать. Поэтому давно пора наше тайное сделать явным и потребовать своей доли от общественных благ.

— Я знаком с несколькими дамами во Франции, которые заявили обществу о себе: одна из них пишет книги и участвует в дискуссиях наравне с политиками, другая стала законодательницей мод, а третья превратила свой дом в салон, где выступает в роли арбитра между витийствующими мужчинами.

— Как же зовут этих дам? — встряла мисс Филби.

— В контексте рассказа это мадам де Сталь, Терези Тальен и Жюли Рекамье.

— О мадам Тальен я слышала! — обрадовалась мисс Филби. — Она ввела в моду греческий стиль. У нас в Лондоне некоторые дамы стали щеголять в туниках и сандалиях с браслетами на щиколотках....

— Подскажите, мсье Фонтанэ, названье какой-нибудь книги мадам де Сталь, — попросила Фрэнсис.

— Четыре издания выдержали ее "Письма о Руссо". Вам знаком этот французский романтик, мисс Кортни?

— Je lu "La nouvelle Eloise" et j,etais admiree (Я прочла "Новую Элоизу" и была в восхищении), — призналась Фрэнсис, бросив взгляд на Антона.

— Оh, la la! Donc vous connaissez le francais? Comme c,est merveilleux! (Вы знаете французский язык? Как прекрасно!). Так вот Жермена де Сталь оказалась того же мнения об "Элоизе". Но она еще проанализировала его "Общественный договор", где он требует социального равенства людей, и высказала несколько оригинальных мыслей в противовес утверждениям Руссо.

— Какие же именно? — проявила вдруг настойчивость мисс Кортни.

— Жермена указала, что люди очень не равны друг другу по природным качествам и уравнять их в обществе не получится. И все-таки она соглашается с Руссо в том, что эту разницу необходимо хоть отчасти компенсировать равными условиями воспитания и образования. Тогда разумные устремления в обществе будут преобладать над корыстными, и эксплуатация человека человеком, наконец, прекратится.

— Она у вас заядлый революционер, эта Жермена, — вновь вклинилась мисс Филби.

— Мы все теперь во Франции революционеры, — улыбнулся Антон. — Конечно, кроме скрытых и явных роялистов, а также пацифистов.

— А кто такие пацифисты? — полюбопытствовала та же мисс.

— Это наивные люди, которые полагают, что если не брать в руки оружие, то все будут жить мирно и никто никого обижать не будет. Если в государстве будет много пацифистов, то в это государство непременно явятся незваные гости с оружием в руках — либо из соседних стран, либо издалека: как мухи появляются внезапно на запах подтухшего мяса, хотя только что никаких мух в окрестностях не было.

Мисс Филби ненадолго примолкла, Антон же вдруг осознал, что ее настырность оказалась кстати: вожделеемая им мисс Кортни узнала о нем много нового и сама немного приоткрылась в дискуссии....

Глава пятидесятая. Чем иногда заканчивается чаепитие

К великому удивлению Антона Кэмденский пассаж оказался обыкновенным переулком, по обе стороны которого расселись за раскладными столиками и даже ящиками разнокалиберные мужички и бабенки, предлагая разнообразные штучные товары: от шлепанцев и гребенок до верхней одежды — совсем как у нас в незапамятные 90-е годы! Он даже чуть покосился на подруг с фешенебельной Честер-стрит, которые приехали в достаточно далекий северный Лондон, чтобы порыться в развалах блошиного рынка. Однако девицы без тени смущения и целеустремленно шли по переулку, выхватывая то одну вещь, то другую и тут же расплачиваясь за них. Через полчаса они оказались владелицами двух настольных стеклянно-керамических масляных ламп, чернильного прибора из полированного базальта, складной ширмы, расписанной павлинами и многих других приспособ, крайне необходимых дамам. Покупки нес за девицами слуга, но рук у него явно не хватало и Антон забрал часть вещей себе.

Наконец покупки были закреплены на крыше кареты, довольные девы заняли свои места, а их эскорт-бои (добровольный и подневольный) свои, и карета вновь окунулась в дорожный поток. Девы начли вспоминать каких-то своих подруг, которые изойдут теперь завистью, и Антон стал поглядывать по сторонам. Вскоре он заметил, что карета едет вовсе не в сторону Вест-Сайда, а на юг, то есть вроде как в Сити. И точно: вон слева виден купол Сент-Пола.... Впрочем, карета подъехала к большому кварталу, состоящему из старинных кирпичных зданий и, миновав арочные ворота, попала в большой сквер с голыми по случаю декабря деревьями. В глубине сквера стояла одноэтажная симпатичная постройка с дымящейся высокой трубой, возле которой карета и остановилась — в ряду других карет. Приметив на лице Антона недоумение, Фрэнсис улыбнулась ему и сказала:

— Добро пожаловать в Линкольнс-инн, мсье Фонтанэ. Это обитель юристов и адвокатов, но в центре его находится этот симпатичный сквер, а в центре сквера — вот эта замечательная кофейня, куда мы Вас и приглашаем.

Внутри просторной кофейни, заставленной столиками и стульями, было довольно много любителей кофе и чая обоего пола, но мэтрдотель нашел для них свободный стол. Ловкий "waiter" (официант) поставил на стол блюдо с круассанами (именно так он назвал сдобные маленькие пирожки в форме рожков), сахарницу с кусочками сахара коричневого цвета, чашечки и высокий фарфоровый чайник, наполненный свежезаваренным чаем. Кипятка к чаю не полагалось, о чем Антон вовсе не пожалел: так хорош и в меру крепок оказался этот красноватый ароматный напиток.

Первой чашкой чая девы наслаждались в полной тишине — видимо, в соответствии со сложившейся традицией. Но вторую вкушали уже с ленцой и под разговор.

— Вы были уже в театре Ковент Гарден, мсье Фонтанэ? — спросила Фрэнсис.

— Еще нет, мисс Кортни. А что бы Вы порекомендовали там посмотреть?

— Недавно в нем осуществили постановку оперы Моцарта "Женитьба Фигаро" и с того дня она идет с аншлагом.

— Но у перекупщиков билеты на нее найдутся?

— Вероятно, да, мсье Фонтанэ. Но моя мать достает где-то билеты по номинальной цене, и потому Вы сможете попасть на этот спектакль обычным порядком.

— А Вы слушали эту оперу, мисс Кортни?

— Еще не успела....

— Тогда я рискну пригласить Вас на нее при условии, что мадам Кортни достанет два билета.

— А мадам Кортни Вы не желаете пригласить, мсье?

— Я приглашаю и Вас, мисс Филби, если миссис Кортни добудет четыре билета.

— Благодарю Вас, мсье Фонтанэ, — пискнула мисс Филби.

— Пока не за что, мисс. Между прочим, оказаться в моей компании имеет смысл, так как я знаю итальянский язык. Ведь петь артисты будут по-итальянски?

— Вы просто кладезь знаний и умений, мсье Фонтанэ, — чуть иронично констатировала Фрэнсис. — Сами петь не пробовали?

— Пробовал и петь и рисовать и на фортепьяно тренькать, но потерпел фиаско. Зато я умею танцевать вальс, а также некоторые негритянские танцы.

— Вы жили в Африке? — ужаснулась мисс Филби.

— Нет, я жил в Америке, в Луизиане, куда этих негров везут тысячами. Вот и нагляделся, как они пляшут....

— Вы жили в Америке? — удивилась Фрэнсис. — Еще один сюрприз! Так рассказывайте, какова она, Луизиана....

После затянувшегося чаепития (часа два Антон вешал лапшу на уши девам) разнеженная компания вышла на улицу и вдруг наткнулась перед входом в кофейню на группу молодых господ, поджидавших именно их. Ибо возглавлял группу никто иной, как Гарри Вернон, который осклабился и разразился мерзкой речью:

— Вот, наконец, вышла моя Фрэнсис, подстилочка совсем недавняя! С ней, конечно, козявка Филби, а еще тот гаденыш, который на мою подстилку покусился....

Антон не стал ждать продолжения словесного поноса, а вынул из кармана редингота железный шарик, обшитый бархоткой, и резко метнул его в лоб баронского сынка. Тот заткнулся и упал как подкошенный. Его спутники числом три щелкнули чем-то на своих тростях, отбросили деревянную облицовку и оказались с клинками в руках.

— Предупреждаю, что я способен перебить вас всех, — сказал грозно Антон. — Пакуйте обратно свои железки!

Но джентльмены, храбрые числом, бросились к нему в надежде наколоть как жука на булавки. Антон выхватил уже нунчаки, ускорился и стал наносить стремительные и точные удары: ближнему по голове, второму по локтю и третьему по плечу. Клинки из их рук повыпадывали, а глаза из орбит повылазили. Антон же спрятал свое оружие, подобрал шарик, потом обернулся к дамам, улыбнулся успокаивающе и сказал:

— Инцидент, я думаю, на сегодня исчерпан. Едем домой?

Глава пятьдесят первая. Мистификации

Оказавшись в своей посольской "крепости", Антон поразмыслил над этим происшествием и пришел к выводу, что и он и Фрэнсис нуждаются в действенной обороне от настырного Вернона, которому ничего не остается, как прибегнуть к убийству своего оскорбителя (и похищению и истязанию оскорбительницы). Ну а самая действенная оборона — это нападение, причем скорейшее. Но как напасть? Тоже убить? При одной мысли об этом Антона стало корежить. А если попробовать его запугать? Чтобы он дернул из Лондона в свое поместье и носа оттуда не высовывал? Нука, нука.....

Через полчаса угрожающий текст был готов: "Mother fucker!(Козел вонючий!) Who are you fucking with? (Ты на кого пасть раззявил?) Run to your sheepfold in Dorset and stay out of here! (Беги в свою овчарню в Дорсете и не суй сюда нос!)". Brothers Southwark (Братья Саутварка). Теперь следовало приобрести свежеотрубленную козлиную или баранью голову. Антон оделся, выпросил у Трейяра посольскую карету и поехал на бойню....

Ночью в окно спальни Гарри Вернона, расположенной на втором этаже особняка на Пелл-Мелл (адрес Антон узнал еще днем у Френсис, а расположение комнат — у дворника за шиллинг), влетел вместе с осколками стекла какой-то тяжелый предмет. Сам Гарри, лежавший едва живой после удара шариком в лоб, встать с постели не смог и стал лихорадочно дергать звонок. Прибежавший на звонок слуга зажег свечи и поднял с пола за рога окровавленную голову козла с зажатым меж зубов конвертом. Когда Вернон, дрожащий от отвращения, надорвал конверт и прочел краткую записку, то задрожал еще больше, но теперь от ужаса.... Забегая вперед: через несколько дней в поместье барона Вернона в Дорсете внезапно приехал его старший сын, пожелавший отдохнуть здесь от физических и нервных потрясений, случившихся с ним в Лондоне.

Меж тем наступила среда — день встреч Антона с Элизабет Кортни. Охваченный влеченьем к Фрэнсис он ощутил с утра сильный дискомфорт и стал перебирать способы как избежать близости с ее матерью. Внезапное заболевание типа простуды сработает один раз, диарея тоже, да и претит самому, давление или боли в сердце вовсе не для такого бравого молодца.... А что если имитировать псориаз на кистях рук? Вид у них будет отталкивающий, и любвеобильная, но щепетильная мадам сама постарается выставить его из дома. Но как это сделать без риска реального заболевания? Хорошо бы ошпарить кисти крапивой, но сейчас идет зима, а не лето.... О! К югу от Белгравии ведь уже существует ботанический медицинский сад Челси, в котором должно быть много теплиц и оранжерей. Неужели там не найдется кустика зеленой крапивы?

Охваченный этой иде-фикс, Антон разыскал на берегу Темзы этот сад и переговорил с привратником. Тот плохо ориентировался в том, где что растет, но разрешил за пару пенсов пройти к главному садовнику мистеру Баффету. Дородный и седовласый садовник долго не мог понять, чего хочет от него благородный, но странный господин. Однако оказалось, что целебные свойства крапивы здесь уже хорошо известны и ее заросли есть в одной из оранжерей. Садовник провел туда мсье Фонтанэ и позволил ему (внутренне посмеиваясь) провести внешней стороной кистей по листьям зеленущей и жгучей крапивы. Антон с искаженным лицом попытался дать ему шиллинг, но садовник окончательно расхохотался и выпроводил его на улицу.

В обычный для сред час Антон явился в дом на Честер-стрит, снял редингот, но оставил на руках лайковые перчатки телесного цвета.

— И что же это значит? — спросила, подняв брови, Элизабет.

— У меня появилась экзема, — трагическим голосом произнес Антон. — Вот полюбуйтесь.

Он снял обе перчатки и продемонстрировал кисти, покрытые обильной красной сыпью. А потом добавил совсем потерянно:

— Такая же имеется еще в некоторых местах....

— Ужас! — сказала Элизабет, брезгливо исказив лицо. Потом спохватилась и стала рекомендовать Антону известных ей врачей, имена и адреса которых он прилежно записал. Но вот настал черед подслащенной пилюли и он сказал:

— Я решил принести деньги за месяц сотрудничества неделей раньше. А еще мсье Трейяр обещал выдать Вам премию — правда, лишь в том случае, если лорд Лэнсдаун организует в Палате лордов ратификацию договора о мире.

— А велика ли будет эта премия? — оживилась миссис Кортни.

— Думаю, не меньше ста фунтов, — заверил Антон. — А пока вот Вам тридцать.

Он положил рукой в лайковой перчатке конверт с деньгами на стол и сказал:

— На этом я хочу откланяться.

— Но как же обед? — через силу спросила Элизабет.

— Я теперь предпочитаю обедать один, — грустно закруглил беседу бывший любовник миссис Кортни.

У себя в комнате он развел в холодной воде яблочный уксус и стал смачивать кожу на кистях. В скором времени все болевые ощущения у него прошли, а к вечеру должна будет исчезнуть и сыпь. Вдруг в дверь постучали, и посольский охранник сообщил, что в холле мсье Фонтанэ ожидает хорошенькая мадмуазель. Антон резко прихорошился перед зеркалом и поспешил к визитерше, которой, как он и предположил, оказалась Фрэнсис Кортни.

— Что с Вами приключилось, мсье Фонтанэ? — спросила она обеспокоенно. — Мне маман наговорила каких-то ужасов и запретила отныне с Вами видеться....

— Отчего же Вы нарушили ее запрет, мисс Кортни?

— Оттого, что я уже не маленькая девочка и сама могу выбирать себе френдов.

— И выбрали меня?

— Да, — коротко сказала Фрэнсис, краснея, но глядя прямо в глаза своему избраннику.

— То есть мои красные руки Вас не пугают? — спросил Антон и показал ей свои кисти.

— Руки как руки, — с недоумением сказала Фрэнсис. — Хоть и с какими-то красными точками. Отчего это?

— Я специально ошпарил их крапивой, — сказал Антон, широко улыбаясь.

— Зачем??

— Чтобы иметь возможность смело смотреть Вам в глаза....

— Что?

— С первой нашей встречи я оказался пленен Вами, Фрэнсис. С того момента все, что я делал, было подчинено одному желанию: понравиться Вам! И, конечно, оградить Вас от всех невзгод. Вчера ночью я подбросил в спальню Вернону голову козла с угрожающим письмом и, надеюсь, он сбежит через день-два из Лондона. Сегодня я убедил миссис Кортни в том, что у меня развивается экзема, и она поняла, что второго мсье де Флери из меня не получится. Отныне в ее присутствии я буду носить лайковые перчатки и прошу Вас не препятствовать этой фантасмогории. Подурачим ее вместе, хорошо?

— Не хорошо, Антуан, но недоумевать я не буду. Но станете ли Вы меня по-прежнему сопровождать при отсутствии опасности со стороны Вернона?

— Стану даже с риском надоесть. Вот только как обойти запрет Вашей матери?

— Я опять пожалуюсь ей на Вернона, только и всего. И уверю ее, что иного защитника кроме Вас себе не желаю.

— Благодарю, мисс Кортни. Когда и куда состоится наша новая поездка?

— Вероятно, в субботу, в театр Ковент-Гарден. Мама ведь обещала достать два билета на "Свадьбу Фигаро"....

Глава пятьдесят вторая. Два таких разных вечера

Вечером за табльдотом между членами французской делегации разгорелась яростная дискуссия: одни стояли за оставление Фландрии в составе Франции ("Зря мы что ли ее завоевывали?!"), другие были не прочь передать ее недавно образованной Батавии ("Все равно Батавия пляшет под нашу дудку!"). Вникнув в суть спора, Антон узнал, что британская делегация желает полной независимости Фландрии и стоит на этой позиции твердо.

После ужина он подошел к мсье Трейяру и попросил о приватной беседе. Старый дипломат открыл дверь в свой кабинет и пригласил туда мсье шпиона.

— Я внимательно выслушал мнения делегатов по поводу Фландрии и должен информировать Вас, мсье Трейяр, что при дворе короля Георга, в правительстве и в обеих палатах парламента резко доминирует мнение об отделении Фландрии от Франции.

— Это нам хорошо известно, — устало махнул рукой Трейяр. — Но Директория и Талейран настаивают на объединении Фландрии с Францией, апеллируя ко временам Хлодвига, Карла Смелого, Карла Великого и даже к Римской империи, когда в Галлию входила провинция Белгика. Как угодить тем и другим я не знаю.

— Мне кажется, я придумал разумный компромисс, — сказал Антон кротко.

— Вот как? Что ж излагайте свою мысль, — вяло улыбнулся Трейяр.

— Надо отдать себе отчет, что на территории Фландрии проживают два разных народа, которые, к нашему счастью, разведены территориально. На севере живут фламандцы, родственные голландцам и говорящие с ними на одном, нидерландском языке. И религия у них преимущественно одна — протестантизм кальвинистского толка. Юг же заселили преимущественно валлоны, говорящие на диалекте французского языка и исповедующие католицизм. Поэтому мое предложение практично: надо настаивать на том, чтобы пять провинций южной Фландрии остались в составе Франции, а провинции северной Фландрии вошли в состав Батавии.

— Это ново и звучит совершенно разумно, — оживился Трейяр. — А главное, что с этим умнице Питту будет трудно спорить. Но мы потеряем очень удобный выход к морю через порт Антверпена....

— Потери в таком споре будут неизбежно, — возразил Антон. — Но Льеж, Люксембург, Намюр, Монс и их окрестности мы сохраним.

— А куда отойдет Брюссель?

— Сейчас это, по-существу, фламандский город, пусть у них и остается....

— Жаль, жаль. Но Вы, Антуан, правы: это будет неизбежная потеря.

— Я думаю, что Антверпен и Брюссель станут теми костями, в которые вцепятся британские доги и уступят нам в итоге Валлонию. Талейран должен с таким раскладом согласиться. Лишь бы Директория опять не стала капризничать....

— Я сейчас же сяду за письма Талейрану и Баррасу и постараюсь быть убедительным. А Вас, Фонтанэ, я благодарю за такую плодотворную идею.

Субботним вечером карета семейства Кортни покатила по направлению театра Ковент-Гарден. В этот раз Антон и Фрэнсис были в ней одни и поначалу смущались этим обстоятельством. Погода выдалась в этот день промозглая, и мисс Кортни куталась в шубку с капюшоном, отделанным соболем, на фоне которого ее лицо казалось особенно прекрасным. Антон тоже счел нужным утеплиться и накинул поверх редингота плащ, подбитый мехом непонятного зверька — хорька? Перед миссис Кортни он предстал в тех же лайковых перчатках и со смурным выраженьем лица, но в карете и перчатки и выраженье "снял" и, преодолев то самое смущенье, стал занимать Фрэнсис забавными историями и анекдотами о джентльменах, вызывая на ее лице то улыбку, а то и задорный смех. Какие анекдоты ей так понравились, спросите вы? О, Фрэнсис не была искушена в анекдотах, и улыбнулась, узнав отличие истинного джентльмена от обычного ("Обычный джентльмен, зайдя случайно в ванную, где моется женщина, рассыпается в извинениях, а истинный говорит: — Простите сэр, я ищу свои очки...."), а рассмеялась, услышав: "Джентльмен всегда уступит место даме, если дама сильнее джентльмена".

Перед тем как выйти из кареты у входа в театр, Антон вынул заранее купленую полумаску и сказал:

— Мисс Кортни, Вы не будете против, если я надену маску? Это для того, чтобы досужие джентльмены и дамы не смогли понять, кто Вас в этот раз сопровождает, и не подвергли при встрече обструкции из-за моего незнатного происхождения.....

— Я вовсе не смущаюсь быть в Вашем обществе, мсье Фонтанэ. Вы полномочный представитель Франции, дипломат и по своим манерам более других достойны называться джентльменом!

— И все-таки я не дворянин, Фрэнсис, что легко может узнать любой Ваш завистник. Не хочу дразнить английских гусей. Позвольте мне побыть сегодня мистером Х.

— Как пожелаете, мсье робкий революционер. Вот только градус интереса общества ко мне взлетит до небес, Ваше инкогнито пожелают разгадать многие и правда о Вас непременно вскроется ....

— Пусть вскроется, но наши усилия по сокрытию тайны общество должно оценить и выдать нам карт-бланш на дальнейшие отношения....

— Далеко Вы заглядываете, Антуан. Я еще не думала о каких-то особых отношениях между нами....

"Конечно, ты думала, — умилился ее самообману Антон. — Иначе б не стала проводить только со мной свое время...."

Вслух же сказал:

— Это я о них думаю, Фрэнсис, и всегда в такт сердцу, которое твердит: — Что же будет? Пусть будет, что будет!

Дева в ответ на это косвенное признанье в любви лишь прикрыла глаза веками и чуть покраснела. Антон же воспрял духом, надел маску и, выйдя из кареты, помог спуститься на брусчатку леди. Плащ и шубка остались в карете на попечении кучера.

Билеты оказались, конечно же, в ложу, где, впрочем, сидела еще одна великосветская пара, с которой мисс Кортни церемонно раскланялась. Поклонился им и Антон, но весьма сдержанно и безмолвно. Средних лет джентльмен иронично покосился на маску негаданного соседа, а молодая дама посмотрела с интересом в упор — но слов при этом тоже сказано не было. Оглядев бегло полный зал, Антон приметил, что их с Фрэнсис уже лорнируют и порадовался, что одел себя недавно за счет казенных денег вполне безупречно.

Но вот зазвучала бодрая увертюра к хорошо знакомой Антону опере "Безумный день или Свадьба Фигаро", а потом занавес раздвинулся, и на сцену выпорхнула счастливо озабоченная Сюзанна, за ней невероятно деловой Фигаро и начался их первый дуэт.... Антон тотчас склонился к ушку Фрэнсис и шопотом стал кратко пояснять суть их проблем. Потом явился с арией завистливый басовитый Батоло, прилетел на пуантах Керубино (чье меццо-сопрано могло принадлежать только переодетой женщине, на чем Фрэнсис с Антоном и сошлись), а затем приплыла Розина.... В общем, после первого действия Фрэнсис восторженно поаплодировала артистам и искренне поблагодарила "сэра" за то, что он сделал для нее спектакль столь понятным. Соседка по ложе, улучив момент, спросила у мисс Кортни, о чем ей шептал таинственный спутник, и, узнав, что это был прямой перевод с итальянского, отбросила правила хорошего тона и упросила Антона рассказать и им суть происходящего. Антон хихикнул в душе и стал пересказывать только что рассказанное.

Шло уже четвертое действие оперы, когда Антон, продолжавший свой комментарий, решился на интимное прикосновение к Фрэнсис: его руки по-прежнему дистанцировались на барьере ложи от рук девы, но его колено плавно уперлось в ее колено, которое дрогнуло, но осталось на месте. Сладострастные токи вмиг побежали из его тела в ее, и вскоре пение и игра актеров перестали их занимать. Ободренный Антон двинул вперед и голень, которая сначала прилегла к голени Фрэнсис по всей длине, а потом просунулась дальше и обвила ее икру! Тут уж оба сладострастца совсем затрепетали, бросив даже и дышать. Наконец и рука его скользнула с барьера на то же колено, оказавшееся таким нежным! Совсем осмелев, наглец двинул свою наполненную страстью ладонь вверх по ноге Фрэнсис, метя в межножие, но вдруг зал вокруг взорвался аплодисментами, и враз смутившиеся безумцы тоже встали, компенсируя аплодисментами свое невнимание к финалу оперы.

Оказавшись, наконец, в карете, они остро взглянули друг на друга, а затем стремительно обнялись и стали упоенно, сладостно целоваться. Где-то на середине пути к Честер-стрит Антон, страстно тискающий трепетное тело Фрэнсис, добрался до того самого межножия, и она забилась в эротических конвульсиях. Отмякнув от них, она тихо сказала:

— Вы знаете, Антуан, что моя раковина уже распечатана. Потому Вы можете ей сполна насладиться и утолить свою великую страсть....

— Фрэнсис! — воскликнул Антон. — Я обожаю тебя!

Глава пятьдесят третья. Фиаско миссис Кортни

Наутро Антон узнал, что наступило 25 декабря, и весь христианский мир будет праздновать Рождество Христово.

— Черт, надо же что-то подарить Фрэнсис, да и Элизабет обойти никак нельзя!

Он полдня мотался по Стрэнду и Пел-Мэл, толкаясь среди других лондонцев, озабоченных той же проблемой, но смог все же раздобыть (рискуя быть обвиненным в расхищении казны!) золотой браслет и кольцо с малахитом. На браслете гравер сделал надпись "Фрэнсис. 1796", а колечко осталось безымянным. Приобретя еще ветку омелы, Антон явился к обеду в дом на Честер-стрит, где его встретила величавая Элизабет Кортни.

— Пздравляю Вас, миссис Кортни, с днем рождения Христа, — сказал вежливо Антон и, приподняв над ее головой ветку омелы, застыл в требовательном ожидании. Элизабет сделала удивленные глаза, потом улыбнулась и подставила свои губы для поцелуя, который воспоследовал. После этого Антон сделал поклон и вышел из него уже с протянутой ладонью, на которой лежало колечко.

— Примите мой подарок, Элизабет, — попросил он.

— Хорошо, — изрекла миссис Кортни. — Подарок я принимаю и прощаю Вам, Антуан, все прегрешения, которых накопилось передо мной уже много.

— Очень Вас благодарю, — опять прогнулся Антон.

— Прошу Вас пройти в столовую, где нас ожидает рождественский гусь, — церемонно сказала Элизабет, но тут же добавила:

— Я вижу, что Ваша экзема исчезла?

— Я ошибался насчет нее, — как ни в чем ни бывало сказал Антон. Элизабет подняла бровь, но промолчала.

Войдя в столовую и никого там более не обнаружив, Антон не вытерпел и спросил:

— Мисс Кортни с нами разве не будет?

— Увы, — с легкой издевкой ответила Элизабет. — У нее обнаружилось серьезное заболевание психики, и я решила, что оно может пройти только в деревенской глуши. Так что Фрэнсис встретит Рождество в пути.

— А где находится ваше имение? — глупо спросил Антон.

— Вы рассчитываете, что я скажу, и можно будет мчаться вслед за ней? Шиш Вам, милый Антуан! Мне лелеять вашу любовь крайне нежелательно. Если бы хоть у Вас был титул! Но его нет и не будет, а значит и говорить нам с Вами далее лучше на другие темы.

— Все прочие темы мне неинтересны,— пробормотал убито Антон, хотел было повернуться и уйти, но вместо этого сел за стол.

— Вот и чудненько, — проворковала Элизабет Кортни и позвонила в колоколец. Тотчас вошел слуга, который ловко разделал гуся и положил по хорошему кусману в тарелки хозяйки и гостя. Он же открыл бутылку шампанского и разлил его по двум бокалам, после чего удалился.

— Итак, — взяла на себя инициативу с тостом хозяйка, — пусть Бог, глядя на нас сверху, решит, что мы все же хорошие люди и достойны его помощи во всех делах: мирских и личных. Амен.

— Амен, — продолжал кукситься Антон, но вино выпил и за гуся принялся с аппетитом.

— Вы казались мне очень стойким и хитроумным молодым человеком, — продолжила его бодрить виконтесса. — И так пасть духом из-за утраты моей простоватой дочери? Впрочем, я нарушаю собственный запрет по темам и потому теперь спрашиваю: каковы успехи вашей делегации на переговорах?

— Об этом я хотел спросить Вас, — через силу ввязался в разговор Антон. — Что говорят в курируемых Вами кругах?

— Раздел Фландрии, предложенный вами, многих возмутил, но наиболее авторитетные джентльмены прогнозируют согласие правительства по этому поводу. То есть переговоры скорее закончатся миром, чем новым разладом. Я думаю, за это вновь стоит выпить? Налейте нам сами, Антуан.

После второго бокала (а неплохое шампанское у мадам Кортни!) Антон расслабился и вернул себе свойство отстраненного восприятия этой действительности. Да, Фрэнсис ему долгие дни не видать. Да, его сердцу придется вновь очерстветь. Но в перспективе связь с милой Фрэнсис все равно была обречена на заклание. Отчего же так ноет сердце?

— Вы совсем не слушаете меня, Антуан! — возмутилась вдруг миссис Кортни.

— Что Вы, Элизабет, я весь внимание....

— Да? И о чем же я Вам сейчас говорила?

— О мире во всем мире, Элизабет....

— Нет, Антуан, я говорила уже о нас с Вами. Совсем недавно мы так прекрасно сотрудничали — так почему бы не вернуться к этому прекрасному прошлому?

— Дважды в одну реку войти невозможно, — вяло возразил Антон. — Таково изречение мудрого древнего грека.

— Глупости! — воскликнула Элизабет. — Мне знакомы несколько женщин, которые по нескольку раз расставались со своими любовниками и опять оказывались в их объятьях.

— Чтобы через несколько дней или месяцев опять с ними расстаться, — кивнул Антон. — Порочный круг называется.

— Я в этот круг войду без капли сомнения.

— Нет, Элизабет, — твердо сказал Антон. — Я резвился с Вами как жеребенок. Но теперь моя кровь отравлена ядом любви. Я способен воспрять лишь при виде Фрэнсис. Простите меня, если сможете. А теперь я уйду с Ваших глаз, пока долг не сведет нас вместе.

— Будьте Вы прокляты, мальчишка! И ничего я Вам отныне не должна!