9. Стеклянный мир

— Вы хотите сказать, светлый магистр, что загорцы договорились с темными магами?

— ...увы. Я видел это собственными глазами.

— Загорские фанатики. С темными. С магами.

— Совсем распустились!

— Пошли на контакт. Заговорили. И не разбежались от ужаса, когда им ответили... они так умели с самого начала?!

— Они же так до дипломатии докатятся. Совсем скоро, лет через тысячу. Но это не самое страшное, Шеннейр, — я взмахнул листом из блокнота и вновь недоверчиво вчитался в короткую фразу: — Что-что Нэтэйдж продал Загорью?

Темный магистр перехватил листок и со все еще не ушедшим восторгом повторил:

— Партию магических темных стимуляторов прошлого поколения.

— И Загорье их купило. Загорье с нами торгует. Я не думал, что завхоз в темной гильдии — такая судьбоносная должность.

— ...ну, это могло звучать как "выкинь уже со складов этот хлам"...

— А хоронить опасные химические отходы на территории Аринди нельзя. Бережное отношение к природе, поддерживаю, — я переглянулся с Шеннейром, и мы одновременно рассмеялись. Потом я закашлялся, но продолжил смеяться.

Эршенгаль посмотрел на нас и заглянул за спинки кресел. Ни взрослый человек, ни заарн там бы не поместился, но Матиас поместился. Там было достаточно темно — и, надеюсь, мы его не разбудили.

Машины ехали на юг.

...Время в охотничьем домике текло медленно.

Матиас появился в дверях где-то через час. Сбросил на пол бесчувственного Джиллиана, невежливо пихнув его ногой, и уставился на меня. Больше неестественных трансформаций с ним не творилось, и я не сразу уловил, что вызывает диссонанс: несмотря на изгвазданную в крови, песке и сосновых иголках одежду, руки и лицо заарна были совершенно чисты. Ни капли крови, ни царапины. Глаза его оставались ярко-алыми и пустыми.

— Положь в угол, — небрежно приказал я, не став просить связать пленника. Не хотелось бы, чтобы в процессе заарн переломал ему кости. Если уже не переломал. От живых темных пленных так много проблем.

Я вяло подумал, что тела с пола надо убрать. Или нет. Все равно.

— Подойди.

Матиас наконец сдвинулся с места — крадучись, прижимаясь к стене и обходя светлые участки. Эмпатическая связь между нами была полностью ровной — так, словно на той стороне было не живое существо. На самом деле я просто старался об этом не задумываться.

Я вытянул руку, демонстрируя то, что держал, и уронил ему в ладонь тяжелый, перепачканный в крови браслет.

А еще через несколько часов на пороге встал Эршенгаль.

Того, что темные бросятся наперегонки меня спасать, я не ждал — но я не ожидал, что они даже не будут волноваться. Может быть, дело исключительно в профессионализме ответственных — Эршенгаля, на которого полностью свалили поиски. Или в магистрах. Магистры не попадают в беду — магистры сталкиваются с досадными помехами. Можно волноваться за помехи.

Как оказалось, охрана отчитывалась Эршенгалю каждый час, и, не получив оговоренный сигнал, тот мгновенно поднял тревогу. Ложные координаты отработали сразу; но Эршен жил в Аринди и в точность давно не верил, и вел проверку по широкой площади. Потом у границ заметили странные магические возмущения...

Эршен обвел комнату взглядом и спросил, со всем ли я здесь закончил. Я ответил, что да.

Темные утешали меня всю обратную дорогу — обещали, что обязательно найдут канувший на озерное дно венец Та-Рэнэри. А, да, еще там по пути поищут это самое проклятие, из-за которого наша страна может вымереть. Но светлую реликвию, разумеется, в первую очередь. Матиас забрался в машину следом за нами, культурно устроившись в каком-то углу ближе к потолку, и вел себя тихо, но темные все равно спрашивали, не стоит ли спалить его с домом пока не поздно.

"— Это какая-то тварь.

— Нет, он светлый.

— А-а-а, все понятно".

Просто было поздно.

С Шеннейром мы пересеклись уже на дороге к югу — только потому, что это была единственная сохранившаяся дорога к югу. Весной дороге стало не очень хорошо, и было очевидно заметно, что темные спрямляли путь далеко от настоящего асфальта. Снесенные леса, срытые холмы и мелкие речушки вытаивали. Шеннейровская свита перекрыла все движение и шепталась между собой; дикие слухи уже начали свой бег, и степень их дикости была пропорциональна прошедшему времени. При моем появлении шепот только усилился, и я заставил себя уверенно выпрямиться и кинуть на магов высокомерный холодный взгляд. Голоса стихли, и темные расступились, пропуская меня мимо.

Почему для того, чтобы тебя услышали, надо кого-то убить? Неужели вот это — правильная механика мира?

Лужи в колее замерзли, и солнце светило слишком ярко. Все же хорошо, что я убил Рийшена. Терпение темных магистров не рассчитано на то, чтобы им в лицо заявляли, что они, темные магистры, не имеют право брать в ученики светлых магов. Конечно, не имеют; но это что, вызов? Борьба всегда в том, кто кого продавит.

Хотя я сделал ровно то, что хотел.

— О чем думаете, светлый магистр?

Шеннейру было любопытно. Я подозревал, что жив до сих пор только потому, что темному магистру было любопытно с самого начала. Он вел себя так, будто ничего не случилось; я видел в этом очередную проверку. Гораздо безопаснее с моей стороны было бы изобразить растерянность и потрясение — вполне нормальные для светлого, пережившего бойню — но спокойствие делало меня... интереснее. Ведь следить за человеком, который продолжает бороться, так увлекательно.

— Переживаю, — честно ответил я и постарался не морщиться от резких движений. Несмотря на легкие исцеляющие заклятия, все время что-то болело. От основного исцеления я отказался: пришлось бы раздеваться, а шрамы на руке пусть и не были чем-то действительно важным, но вызвали бы ненужные вопросы. С врачами получилось поругаться, и я мысленно пообещал потом принести извинения. Пусть после упоминания Миля, как единственного человека, которому среди темной кодлы может доверять светлый маг, врачи и так поняли, что я не в себе. — Загорцы считают ситуацию критической, иначе не пошли бы на сговор. По ту сторону гор явно знают о межмировых вратах и делают то, что, по их мнению, способно помочь. Уничтожить человека, который способен работать с искажением, уничтожить страну, которая открывает на своей территории обратные порталы, чем приближает прорыв. Это даже логично. Да загорцы единственные, кто на самом деле старается! Если бы мы только могли выйти с ними на контакт...

Хотя еще неизвестно, что раскроется, когда Джиллиан допишет свое чистосердечное признание пополам с компроматом на Нэттэйджа.

... Очнулся Джиллиан нескоро; и сразу напрягся, замерев и даже не пытаясь напасть. Матиас недовольно цокнул языком и продолжил точить нож. Я поставил перед магом кружку с водой, положил блокнот и карандаш и спросил, как темная гильдия связана с Загорьем.

Стимуляторы.

Стимуляторы были страшной штукой. Нет, не потому, что они объединяли.

Вообще говоря, с Загорьем торговать запрещено. А Загорью торговать с соседями запрещено тем паче, однако кто желает, тот ищет возможность. Официально и по решению облеченных властью лиц сделка прошла как нелегальная. Инициатором вряд ли был Нэттэйдж — скорее он выполнял приказ Алина и всего высшего круга, и это даже можно было счесть диверсией. Если темные считали стимуляторы полезными, то это не значило, что они в принципе полезны. Каждое новое поколение препарата было более щадящим, чем предыдущее, но маги все равно применяли его вместе с компенсирующими зельями. А старые образцы, которые оставались на складах, чисто в теории можно было продать — тем, кого не жалко.

Стимуляторы принимают не боевые маги, а заклинатели. Темные заклинатели, которые к подобным зельям приучены. Стимуляторы действуют не на искру, а на нервную систему, а с психикой у загорцев и без того что-то... не то. Не с такой психикой принимать препарат, вызывающий быстрое привыкание, при том, что поставка была единичной. Кажется, теперь я знаю, как Знаки Солнца сумели так быстро набрать силу. И что правители Загорья обрекли своих магов на скорую мучительную гибель.

Не сказать, чтобы для правителей это имело значение.

Чтобы судьба загорских магов вообще для кого-то имела значение.

— Ну-ну. Плох тот светлый магистр, кто не надеется достучаться до Загорья, — в словах Шеннейра мелькнула насмешка, и я ответил резче, чем хотел:

— Рано или поздно у нас бы получилось.

— Служил я на границе с Загорьем, — вскользь бросил он. — Через день приходилось пинками вышвыривать фанатиков и самоубийц, которые лезли через границу, чтобы вдолбить соседям свои представления о мире, справедливости и подобной наивной чуши. И ваши полоумные товарищи, Тсо Кэрэа, еще возмущались, почему это их под конвоем возвращают в Аринди, а не дают сдохнуть на чужбине. Какую адекватность после этого вы ждете от загорцев? Кто вас вообще пускал в зону боевых действий?

— Мы проводили эксперименты по расшифровке культурных кодов.

Темный чиркнул ладонью по горлу:

— Вот у меня где был ваш этнографический отдел.

Да, темные постоянно мешались.

Я отвернулся к окну, показывая, что потерял к беседе интерес. Путь, возможно, и был опасен; но какие шансы его пройти, если не делать ни единого шага?

— Это поучительно, в некотором роде. Мы считали, что кровь лить нельзя, они считали, что можно. Время уже показало, кто прав.

Шеннейр проявил больше такта, чем я когда-либо мог от него ожидать — он промолчал.

Переговорник Шеннейр временно отдал свой, мощный, довольно странной модификации, и это была честь, но лучше бы мне оставили самый простой браслет рядового мага. Отыскать на полностью гладкой поверхности точечные зацепки для сигнальных печатей не удалось, и я так и не понял, что сделал верного, когда из стеклянной черноты выплыл нужный символ. Связь с Лоэрином установилась далеко не сразу, и еще дольше с той стороны звучало молчание.

— Шеннейр? — настороженно спросил Лоэрин, словно уже планировал удариться в бега вместе со своим замком.

— Отбой тревоги. Нет.

— Светлый магистр! — радостно спохватился артефактор. Я дал ему порадоваться еще немного и сообщил:

— Мне нужен новый ограничитель и переговорный браслет.

Лоэрин вздохнул так жалостливо, что защемило бы душу, если бы я не был бездушным светлым, и с невысказанным укором объявил:

— Для вас — все, что угодно. Какую именно гравировку рыбы мне сделать?

— Какую гравировку?

— Я знаю, что вы даже на своем саркофаге хотели знак рыбы!

— Откуда знаете?

— От Миля. Милю сказала Гвендолин, Гвендолин сказал Иллерни, а откуда это знает инфоотдел, тут уж извините, я не в курсе. Так какую? Светлый магистр, а вы лично к моим артефактам что-то имеете или ко всем?..

Вот так и рождаются слухи — Иллерни подсмотрел краткий допрос Джиллиана. Я напомнил себе, что светлый, а не какой-нибудь темный, и терпеливо ответил:

— Ко всем.

Эффект был явно не тот, на который я рассчитывал.

— Вообще-то я — лучший артефактор страны, — оскорбленно заметил Лоэрин. — Кто вам делает другие артефакты? Зачем они вам?

Машина мчалась через ночь.

Высшие связались со мной только на рассвете. Подсознательно я ожидал Миля, но это оказалась Гвендолин:

— Светлый магистр, — произнесла она так, словно с самого начала знала, кто будет с той стороны. — Прошу вас как можно скорее прибыть на берег. Нэттэйдж и Олвиш устраивают дуэль.

* * *

Место для дуэли выбрали красивое. Ровная площадка на холме с видом на море, на скалы, подходящая для того, чтобы стоять на фоне рассветного солнца и тянуть время. Особенно если не хочешь сражаться, а хочешь жить.

Красиво стоять на фоне рассветного солнца, так, чтобы потом вся внутренняя служба урыдалась от воспоминаний на похоронах — это единственное, что мог сейчас Нэттэйдж.

Трепетали на ветру личные штандарты, внутренняя служба занимала лучшие места на скалах, Миль и Гвендолин, сонные и недовольные, держались поодаль, Олвиш готовился наконец-то размазать своего врага по камням, и все время, пока машина поднималась по серпантину, внутри росло совершенно искреннее возмущение. Я зачищал в приграничье заарнских тварей, успокаивал народ, ловил лазутчиков по горам, сбегал из плена, меня там пытали вообще-то, а эти люди...

— И я теперь должен их разнимать?! — я постучал по спинке кресла и, не добившись ответа, оставил Матиаса в покое. Надеюсь, он там не окуклится, после того, как сожрал пару десятков человек, и не превратится в еще одного Лорда. Один Лорд у нас уже есть, и вторым Норманом Матиасу не стать.

— Вы же магистр, — определенно с наслаждением указал Шеннейр. Я ведь уже требовал с него забрать темную гильдию обратно?

Круг поединка защищал прозрачный барьер — для того, чтобы случайные заклинания не выкосили зрителей. Против Олвиша у Нэттэйджа не было ровно никаких шансов. По такому же принципу я мог вызвать на дуэль Шеннейра, и половина гильдии точно также сбежалась бы поглазеть на дурость. У всех Элкайт был один стиль боя: навесить на себя защиту и неприцельно выносить всех, кого увидят. У главы внутренней службы свои секреты в рукаве — а еще он ради понта таскает с собой неконвенционные заклинания — но когда на тебя рушится комета, никакие тайные приемы уже роли не играют. Главным секретом Нэттэйджа была ценность и незаменимость, и он был первым человеком, которого мне хотелось спасти, а потом задушить собственными руками даже не за дело, а за душевную непостижимость.

Утро было смутным и хрупким, засыпанным белой пылью. Я выпрыгнул из машины и пошел к Милю.

Шеннейр удивленно хмыкнул и двинулся за мной. Миль смотрел на нас, и в его эмоциях как в калейдоскопе мелькало узнавание-радость-злость-искреннее желание нарваться на неприятности:

— Вы...

— Миль, остановите бой.

— Вы, Шеннейр...

Олвиш заметил, что ему пытаются помешать, и концентрация темной энергии резко возросла, пробиваясь даже сквозь магический барьер. Нэттэйдж сместился в сторону, быстро вычерчивая перед собой неоново-синий знак, и я заметил, что все пространство дуэльного круга стремительно заполняет нечто размытое, похожее на корни деревьев...

— Миль!

— Вам, темный магистр, вообще ничего ценного нельзя доверить, — радостно сказал Миль и бросил на землю черный клубок.

Черные линии пробежали по земле, скользнули через барьер, вклиниваясь в структуру чужих заклятий. И печать Нэттэйджа, похожая на морскую губку, и печать Олвиша, похожая на вставший на дыбы башенный кран, прекратили расти, начав сворачиваться внутрь. Линия за линией. Как лист бумаги, который сгибают раз за разом, по бесконечным граням, пока фигуры не сжались в точку, оставляя поединщиков одиноко стоять в круге и озираться.

Шеннейр одним движением погасил барьер, отмахнулся от печати, что вновь начал формировать Олвиш, встряхнул его за плечи и рявкнул:

— Приди уже в себя!

И Олвиш неожиданно послушался.

Нэттэйдж лучезарно улыбнулся своим, показывая, что все под контролем, и пожаловался:

— Миль, опять вы так делаете. У меня после этого голова неделю трещит. О, светлый магистр, приветствую...

Эмпатическое поле полыхнуло злостью. Позади меня из машин вывели Джиллиана, и я преисполнился благодарности, что хотя бы никак не умирающая жертва может вызвать у Нэттэйджа такие простые, человеческие чувства.

Миль сорвал с рук перчатки, бросил на землю, вытирая вспотевшие ладони платком, и надел новые. Выглядел заклинатель крайне бледно; я порадовался, что он не пытается догонять Шеннейра с продолжением наверняка эпической речи об ответственности, и прошептал:

— Нэттэйдж и Олвиш не ладят потому, что Олвиш работал на Алина, а Нэттэйдж — нет?

Миль странновато посмотрел на меня:

— Они оба работали на Алина. Только Нэттэйдж с самого начала, а Олвиша Алин перетянул с трудом. Так вы не в курсе? Светлый магистр! Где ваше внимание к людям? Вы должны знать о нас все, самые потаенные...

— Хорошо, Миль, — смиренно согласился я. — Какое ваше любимое число?

Судя по отклику, любимое число Миля я теперь не узнаю никогда.

— ...Так выслушайте же эту печальную историю. После войны Нэттэйдж и Алин вместе застряли в башне Шэн — на Алина наш магистр перевалил всю скучную рутину по гильдии. Нэттэйдж остался без замка, ходил за Алином по пятам и выполнял все его указания. Надеялся, что когда Алин придет к власти, то его не забудет. Алин пришел к власти, и сразу оказалось, что места в ближнем круге уже заняты, а всякие перебежчики из Ньен высоким моральным критериям не соответствуют. После этого Нэттэйдж с горя выбил себе Нэтар, а от Нэтара тогда были три стены и крыша, и основал внутреннюю службу, — мгновенно со скукой выдал Миль, потер перчатки, и злорадно хмыкнул: — А через несколько лет за несоответствие высоким моральным критериям послали Алина. Олвиш швырнул ему свой замок и потребовал, чтобы Алин к нему больше не обращался.

Если честно, этот день был отвратителен и без порции разборок высшего темного общества.

— Высший маг Нэттэйдж, высший маг Олвиш Элкайт, — Гвен звякнула серебряной палочкой по повисшему прямо в воздухе треугольнику, привлекая внимание. Поименованные мрачно покосились друг на друга и промолчали, как и положено темным, не собираясь ничего объяснять. — Кажется, нам надо многое обсудить.

Дуэльный круг вспыхнул повторно, расширяясь, поглощая нас и отсекая от внешнего мира. Стремительно потемнело; прямо передо мной вспыхнула белая печать, и, проморгавшись, я заметил, что такие же печати загораются перед каждым магом. Шеннейр скучающе зевал, отвернувшись в сторону, Миль тер глаза и что-то шипел, Джиллиан смотрел прямо перед собой, словно стараясь не пересекаться взглядом с Олвишем. Отпустить Джиллиана я не мог — да, в последний момент он сделал то, что мне помогло. Но перед этим он с такой же уверенностью снимал с меня кожу и убивал невинных людей, которые выполняли свою работу.

Тьма была настолько плотной, что, казалось, протяни руку — и упрешься в стену. Ни моря, ни солнца; более того, я практически ощущал под ногами не каменистый утес, а гладкие плиты.

— Начинаем совет, — объявила волшебница, и рядом с ней из ниоткуда появился Иллерни, протягивая поднос с золотой чашей.

Нэттэйдж шагнул вперед первым, покаянно склоняя голову, и жестко признал:

— Я признаю свою вину. Все, что случилось — случилось по моему недосмотру. Я сделал все, что мог, чтобы оградить вас от беды, Тсо Кэрэа Рейни, но этого оказалось недостаточно. И я жалею лишь об одном — что не настоял на казни предателей тогда, когда они были в наших руках. Светлый магистр имеет право на милосердие; но не я.

И все же Алин просчитался. Человека, который с горя не опускает руки, а создает мощную силовую организацию, следовало держать при себе. С другой стороны, Нэттэйджу повезло, что его оставили за бортом так рано — судя по отказу помогать Райану и Олвишу, сторонников Алин планировал слить тоже. Если бы Джиллиан погиб, если бы я не узнал его версию событий, то слова Нэттэйджа звучали бы правильно.

— Нэттэйдж! — я быстро сошел с места и подхватил мага под руки, — Не стоит так переживать! Было бы ужасно, если бы маги, проходящие испытательный срок, избежали наблюдения внутренней службы — ведь внутренняя служба наблюдала за ними, не так ли? — и присоединились к отступникам. Но, как верные граждане, они раскаялись и, внедрившись в группу предателей, сорвали их планы!

С лица Джиллиана, только что узнавшего, что он на светлой стороне, можно было писать портреты. Эмоции Нэттэйджа вновь выдали сбой — быстрый, практически незаметный, и не будь я эмпатом, я бы его пропустил. Но глава внутренней службы мгновенно пришел в себя — железное самообладание обязательно, когда у тебя в любимых занятиях править, немного интриговать и разбазаривать госимущество по разным подозрительным противозаконным организациям.

— Я виню лишь злой рок, что не позволил остальным встать с нами рядом, — я крепче сжал пальцы, заглядывая собеседнику в глаза и прямо в душу и выдавая максимальный уровень светлого пафоса, который только мог. — Не казните себя! Я верю, что вы изо всех сил пытались решить вопрос со снабжением группы Джиллиана, которая занималась зачисткой заарнских тварей на самых сложных участках! И только ваша крайняя занятость не позволила вовремя отреагировать на сообщение о болезни участников. Ведь заражение энергией искажения происходит не всегда, а только при физических ранах, магическом истощении, плохом питании и когда маг не носит специальную защиту... Отсутствие лекарств — всего лишь трагическая случайность. Кто мог предположить, что лихорадка сожжет четверых буквально за сутки — они просто не успели получить помощь. Пятая, Амара, погибла в сражении...

Проняло даже Шеннейра — по крайней мере, темный магистр прекратил со скучающим видом подпирать голову рукой. Эмоции остальных показывали разные градации отвращения.

— Зло объединилось, — с метафизическим ужасом выразил всеобщее Миль.

Джиллиан горбился все сильнее, словно невидимая сила пригибала его к земле, и мне стало страшно. Когда я сам услышал историю в первый раз, то воспринял гораздо спокойнее, и только сейчас, ощущая его эмоции, начинал понимать, каково это — когда тебя и твоих товарищей медленно убивают, а ты бессилен это предотвратить.

Я не хочу вспоминать, пожалуйста, я не хочу вспоминать. Замолчи. Замолчи.

Только Нэттэйдж остался непрошибаем. Светлый пафос на него не действовал вообще — в эти игры он играл сам.

— Это сильный удар — потерять столько талантливых магов разом. Мы будем их помнить, — не моргнув глазом торжественно пообещал он и повернулся, совершенно другим тоном отчеканив: — Время обсудить ваш вопиющий непрофессионализм, Олвиш. Вы были за них ответственны. Вы взяли их на поруки. Я понимаю трагедию, что случилась с вашей семьей... пусть вы сами были причиной... но это было двенадцать лет назад. Двенадцать лет — достаточно времени, чтобы прийти в себя, вам не кажется? Или слухи верны, и отношения между братьями и сестрами Элкайт несколько... более близки, чем свойственно родственным?

Лицо Олвиша закаменело.

Подобные слухи ходили по обеим гильдиям: хотя подобные слухи ходили бы про любую семью, столь явно повернутую на генах. Еще была крайне мутная и некрасивая история про родителей нынешних Элкайт, и ни Юлия, ни Юрий, ни Олвиш — наверняка Олвиш тоже — не терпели болезненных намеков. Сейчас Олвиш сорвется и сорвет совет, и дело можно будет спустить на тормозах и не отвечать на вопросы.

— Олвиш, — позвал я, переключая внимание. — Почему вы не обратились ко мне, когда поняли, что все идет не так? Почему вы не попытались получить помощь?

Мне действительно хотелось это узнать. Пусть я знал, что правильный ответ был...

— Как будто ты, светлый, здесь что-то решаешь!

... гордость.

Мне просто хотелось, чтобы Олвиш задал эти вопросы себе сам.

— Олвиш.

Одна лишь фраза Шеннейра оборвала все разговоры. Олвиш сразу потух, и я поразился, насколько он выглядит измотанным.

У Олвиша выдался нелегкий год. Подчиняться своему личному врагу. Даже не рассчитывать на снисхождение светлого магистра, после того, как грубо с ним поступил — а в системе координат Олвиша я обязан был мстить, потому что как же нет? С одной стороны — все еще остающаяся верность гильдии, или, быть может, привычка, с другой — бывшие приятели, даже близко не собирающиеся раскаиваться в своих заблуждениях. Приятели, которые готовы легко подставить самого Олвиша. Не думаю, что ситуация была критической с самого начала — скорее всего, обрезать снабжение стали постепенно, группа Джиллиана вряд ли с охотой жаловалась, а Олвиш не слишком с ними контактировал, занятый на собственных участках, и упустил момент, когда маги начали всерьез выматываться, настолько, что даже обычные задания превратились в непропорционально сложные. Те, кто контактировал с наказанными, видели все, но не заступились — из страха, лояльности Нэттэйджу или просто потому, что считали происходящее справедливым. Почему нет? Джиллиан первым объявил войну, напав на своих.

Если бы последний этап с болезнью разворачивался на виду, то Олвиш еще успел бы вмешаться — но как раз тогда он находился далеко в Вальтоне, наблюдая за сделкой между внутренней службой и нэртэс. Он был всего лишь одиночкой против всей гильдии, а маги Элкайт всегда опирались на родню и на своих магистров. Оставшись без опоры и без цели Олвиш шаг за шагом шел к гибели, а высшие уверенно сжимали круг, подталкивая его в спину.

Нет, такое ощущение, что я пришел на совет, чтобы жалеть Олвиша Элкайт. Явный признак, пора сворачиваться.

— Вы могли бы их спасти, Олвиш, — Гвендолин поманила рукой, и из чаши в прозрачной сфере выплыло алое сердце. Но с каждым словом оно темнело, наливаясь фиолетовым свечением и излучая чистейшую отвратительную тьму. — Этому нет прощения. Олвиш Элкайт. Не выполнил взятые на себя обязательства. Вина за пять жизней лежит на нем.

Принцип бумеранга в отдельно взятом темном совете. Угроза наказания, уже практически упавшая на Нэттэйджа, вновь вернулась к Олвишу. Да, можно было и дальше давить, что вина на главе внутренней службы, но доказательства все еще оспоримы, и Нэттэйдж найдет тысячу оправданий — эй, он уже нашел, все сделано ради меня — а отношения между нами серьезно испортятся.

— Я, светлый магистр, вношу возражения, — я наконец разобрался, как активировать сигнальную печать, чтобы вылезти с речью по всем правилам. — Джиллиан, шестой маг, взятый Олвишем на поруки, не только осознал свою вину, но и спас мне жизнь. Если учесть официальную формулировку "принять их наказание", то Олвиша необходимо наградить... Далеко не каждый способен поручиться за других людей и дать им шанс. Прошу учесть, что именно Олвиш Элкайт добровольно помог нам восстановить волновые щиты, и что он верно служит гильдии.

В свободное время от предательства магистров и игнорирования приказов. Подскажите мне, кто тут нормально работает? Свет, чего мне будет стоить перетянуть на свою сторону Эршенгаля?

Хотя такие, как Эршен, не меняют сторону.

— Проклятие не отнимет жизнь Олвиша Элкайт, — сердце плавно опустилось Гвендолин в руки. — Его подопечные пытались исправиться, насколько могли. Но неосмотрительность должна быть наказана. Люди обязаны отвечать за свои ошибки... Вы настаиваете на том, чтобы облегчить его участь, Тсо Кэрэа Рейни? Вы готовы взять часть его вины на себя?

Во рту пересохло. А я зачем тут перед вами распинался?

— Да.

— Вы уверены, что готовы разделить наказание? Темная магия не терпит легкомыслия и необдуманности.

Не отговаривайте, я уже не уверен.

— Да.

— Я возражаю! — мгновенно подскочил Нэттэйдж. — Это слишком опасно! Светлый магистр, вы не можете пострадать за этого недостойного!

— Я тоже, — с ленцой проговорил Миль, напряженно обшаривая взглядом площадку, так, словно готов был сойти с места и вмешаться.

Но, конечно, не готов.

Гвендолин впилась в сердце изящными пальцами и разорвала надвое, с ровной улыбкой протягивая части нам с Олвишем.

На ощупь оно было как сырое мясо. Я твердил себе, что это магический артефакт, и сердце отчетливо фонило темной магией, а еще истекало фиолетовой жижей и конвульсивно содрогалось в руках.

— Давай сюда, — устало потребовал Олвиш, не смотря на меня. Точно так же, как не смотрел на Джиллиана, хотя тот упорно искал его взгляда. — Только светлых здесь не хватало.

Почему-то именно отношение Олвиша раздражало больше всего. Остальные светлых воспринимали — как разумных существ, врагов, жалких тварей... ну хоть как-то. Для Олвиша светлые были чем-то средним между говорящими предметами и безмозглыми зверюшками.

Я не стал ни отступать, ни радостно швырять ему проклятый артефакт — да, мне хотелось сделать именно это — и спросил:

— Что я должен сделать?

— Съесть, — вежливо подсказала Гвендолин.

Шеннейр сдавил пальцами переносицу, словно споры надоели ему давно и надолго, и разом оборвал разговоры:

— Среди напавших были мои маги. Я за них отвечаю. Я возьму часть вины Тсо Кэрэа Рейни на себя.

Высшие посмотрели как стая голодных акул — словно припоминая, что слова о просчете Шеннейра здесь еще не звучали. Еще не время. Все всё помнят.

Улыбка Гвендолин была почти незаметна, но она определенно была далека от светлой:

— Это справедливо.

Шеннейр подошел размашистым шагом, забирая несмело протянутый артефакт, и впился в него зубами. По его подбородку потекла кровь; я следил за этим со смесью отвращения и любопытства, поражаясь, как во всех темных ритуалах изящные новейшие заклятия сочетаются с дикими пережитками старины.

Новейшие темные заклинания никогда не были бы так впечатляющи, если бы не дикие пережитки.

Гвендолин вновь звякнула треугольником, возвращая совет в официальное русло, и произнесла:

— Джиллиан.

О Джиллиане, разменной фигуре, все успели подзабыть. Вряд ли хоть один высший поверил в наспех придуманную сказку: даже если касаться голых фактов, то у меня даже не было времени, чтобы перетянуть мага на свою сторону и заставить работать на себя, оставшись незамеченным для наблюдателей. Но у собрания не было ничего, кроме моих слов и моего желания защитить Джиллиана, и это гарантировало ему жизнь. Эти люди просто измучатся от любопытства, если позволят жертве умереть, не получив ответов.

Оказавшись под перекрестьем взглядов, полукровка сумел выпрямиться и гордо вскинуть голову. Джиллиан был довольно нагл; фанатик, в своем роде, следующий за идеей. Только идеи у него были странные — и ничего, кроме как держаться, ему не оставалось

— Джиллиан, — волшебница подняла чашу с подноса, заглянула внутрь, и с сожалением поставила обратно: — Ты заслужил право на жизнь — сейчас. Но твоя вина не искуплена. И, если уж на то пошло — Миль, верни ему голос.

Миль поморщился, демонстрируя, что некуда деваться, и с неохотой подошел к Джиллиану, коснувшись его горла. Я почти видел, как от его пальцев тянутся темные нити, когда заклинатель отнял руку; Джиллиан попытался что-то сказать и согнулся. Изо рта у него капала кровь.

— Горло болит? Дышать, глотать больно? — поинтересовался Миль и, дождавшись кивка, как ни в чем не бывало объявил: — Время упущено. Связки испортились.

И вернулся на свое место.

Для того чтобы искалечить человека навсегда, времени потребовалось немного. К Джиллиану подошли двое магов в форме с синей окантовкой — не серой форме внутренней службы. Я поймал взгляд Гвендолин, но не стал кивать в ответ. Мы друг друга поняли.

Множество человек едва не пострадало. Но Нэттэйджу погрозили пальцем, Олвиша коллективно простили. Нет зрелища прекрасней, чем круговая порука высших. Все прекрасно знали, что случилось, и все прекрасно изображали то, что необходимо.

Почти все. Всегда найдется человек, который пойдет против системы.

— Сплошная ложь. Ложь, лицемерие, поиск собственной выгоды и пир на костях, — Олвиш снизошел с пьедестала, бросив через плечо: — Уроды. Смотреть на вас противно.

И покинул круг, прошибив периметр так, словно тот был сделан из бумаги.

— Вот это да, — с восторгом нарушил всеобщее молчание Миль. — Вот это да! Он познал истину!

— Почему никто до сих пор не сказал Олвишу, что он поступил в темную гильдию? — с осуждением вопросил я у высших.

— Завтра напомню, — Нэттэйдж посмотрел на часы. — Вышлю уведомление. Под роспись.

Должно быть, проклятие имело отсроченный характер — чтобы высший маг, попавший под наказание, успел добраться до убежища, а не бился в корчах прямо перед завистниками. По Шеннейру я ничего такого определить не мог — но Шеннейр и не показал бы. Темным магистрам не дозволена слабость.

На попытку заговорить темный только отмахнулся и достал из-за ворота латунную рыбку. На чешуе появилось два новых размашистых креста.

Странно. Первая метка — за нападение по пути на Побережье. Вторая — за сцену с блокиратором, третья появилась после моего неудачного опоздания на встречу, четвертая, вероятно, за недавние события, но пятая?

— За что?! — возмущение темного магистра было совершенно неподобающе искренним.

— Вы не должны придавать этому значение, — с такой же неподобающей горячностью посоветовал я. — Охотник добивается, чтобы вы приняли правила игры.

Шеннейр убрал рыбку и, махнув на прощанье, ушел к машине. Видится мне, что слова ничего не решили.

Последние кресты выглядели гораздо крупнее прочих; создавалось ощущение, что их процарапывали с силой, вкладывая в жест... эмоции? Если принять, что в действиях Охотника есть логика и что на чешуе он отмечает провалы Шеннейра как худшего наставника десятилетия, то отметить заступничество на суде он не может. Вмешательство в дуэль не было для меня опасно, и Шеннейр не был в ней повинен, а более ничего не случилось. Пару меток темному магистру влепили за мой плен? Или в этом и был план — сначала приучить нас к логичности, а потом заставить искать в лишних метках систему? Одно известно точно — ни Рийшен, ни Джиллиан не имеют к Охотнику никакого отношения.

Нэттэйдж и Гвендолин подошли ко мне одновременно, даже не собираясь отправляться по своим делам. Я надеялся, что они забудут.

Я ошибался. Темные ничего не забывают.

— Как прошло ваше посещение северных земель? — светски осведомилась Гвендолин.

Как сказать... хорошо?

— Я убил человека?

— Мы уже отметили, но можно повторить, — воодушевленно согласилась она.

Чт... То есть после этого Нэттэйдж с Олвишем перешли на мордобой?

— Научиться применять жесткие методы никогда не поздно, — Нэттэйдж решил, что мне надо больше поддержки. Еще больше. — Вы же не Миль, который впервые убил... в девятнадцать, да, Гвендолин? А первого светлого — в двадцать четыре.

Так жаль, что я был светлым магистром, а не темным магом Олвишем, и не мог убежать от собеседников с воплем "Уроды!".

— Нэттэйдж, а вы еще не думали запустить у нас в стране наркотрафик и продажу людей?

— А можно? — встрепенулся темный, и я хмуро отрезал:

— Нет.

— Люди — восстановимый ресурс, — вполголоса возразил он. — Немного их добывать и продавать можно. Что вы, светлый магистр, это же шутка. Люди нерентабельны.

Миль поджидал меня у машин. Я специально шел медленно, но он все ждал. К сожалению, я был светлым магистром, и не мог заткнуть собеседника прежде, чем тот заговорит.

— Группа темных магов повстречала светлого магистра, и исход их был предрешен, — трагично объявил заклинатель. — Что вы с ними сделали, чтобы они разом убились? Опять читали свои стихи?

— Не ёрничайте, Миль. Стихи у меня для избранных жертв. Это были проходные цели, им я просто выдавал стратегическую информацию.

— А что насчет Шеннейра?

— При чем здесь Шеннейр?

— Он у вас избранная жертва?

Я посмотрел на него и тяжело вздохнул:

— Стихи — и Шеннейр? Вы Шеннейра давно видели?

Нового тезиса "наш темный магистр — ранимая душевная творческая натура" я уже не вынесу.

При приближении Эршенгаля мы смолкли разом.

— Магистр будет недоступен ближайшие несколько дней. По всем вопросам вы можете обращаться ко мне, — боевик коротко поклонился, передавая сообщение, и вернулся к своим.

— А что бы вы стали делать, Рейни, если бы за вас никто не вступился? — задал каверзный вопрос Миль.

— Ну что вы. Я верю, что всех волнует моё благополучие.

Заклинатель выразительно скривился, показывая, что в гробу ему нужно моё благополучие.

Что бы я стал делать? Принял бы свою часть наказания. Но Шеннейру пришлось бы вмешаться, если он заинтересован в дальнейшем продвижении меня как фишки. И... если взять более глубокий расчет... темному магистру выгодно не только давить, но и помогать. Чтобы я ценил наше сотрудничество в той же мере, что и ненавидел. Метод кнута и пряника работает; и пока враг настолько полезен, я от него никуда не денусь.

Миль потер перчатки и с внезапной задумчивостью заметил:

— Я вот что не понимаю. Шеннейр от вас даже мотыльков отгоняет, чтобы вы с кровососущими тварями не сдружились, не ушли в ночь глухую и не потерялись, но под удар вы попадаете постоянно. Это такая случайность или...

— Это злой рок, — совершенно серьезно ответил я. — Ничего больше.

В Нэтаре все оставалось по-прежнему. Сонно, тихо и спокойно. Я дошел до своих комнат, открыл дверь и не раздеваясь упал на кушетку.

— Светлый магистр, вы в курсе, что такое правила приличия? Грязную обувь вас снимать не учили?

Уверен, что закрывал дверь, но от Миля это все равно бы не спасло. Но если бы хоть что-то могло спасти самого Миля.

— Мне нужно перевязать руку. Вы мне поможете?

— Почему я... а, — на его лице отразилась понимающая издевка, — Не хотите, чтобы медики видели ваше творчество? Сами сотворили глупость, а теперь не знаете, что делать?

— Именно так. Вы очень хорошо меня понимаете.

Он скривился и демонстративно вышел за дверь.

Окна в моем доме были открыты, и по комнатам гулял сырой ветер. Я снова вернулся.

Миль ввалился в дверь, придерживая толсто набитую сумку, и с грохотом вывалил содержимое на столик. Ходил он недолго, и сумка должна была быть собрана заранее.

— Ваша глупость — ваши проблемы, — наконец разомкнул он губы. — Обезболивающее вам не полагается.

Я смотрел на потолок. По белому потолку, наверное, от сырости, шла тонкая темная трещинка, и это почему-то было очень важно.

— Хотя вы же будете дергаться и орать. С чего я должен это терпеть? — сам про себя возмутился заклинатель и кинул мне шуршащую банку. — Две штуки, Рейни. Не три, не пять, не десять.

— Спасибо, что взяли их с собой, Миль.

Я все-таки был светлым и не стал спрашивать, а зачем он их взял.

Присохшая повязка отдиралась с трудом, открывая красное месиво освежеванного мяса. На лице Миля отразилась болезненная жалость — безграничная жалость к самому себе от того, чем ему приходится заниматься. Потом таблетки подействовали, и осталось только шипение обеззараживающего раствора и холод регенерирующей мази.

— Миль, у вас есть... — на спине не дышалось, и я повернулся на бок, а потом устроился полулежа, — лекарство, которое поднимает настроение?

— Хотите перескочить на что-то потяжелее? Я не одобряю, так и знайте.

Я вяло поморщился. Хотелось уснуть и никогда не просыпаться.

— Мне просто грустно. Постоянно. Что это может быть?

— Жизнь, — мудро ответил темный.

Белая пустота поглощала тело, и в ней было почти спокойно, если бы не черные железные струны — протянутые повсюду и мерзко дрожащие, одно касание которых вызывало боль. Фигура сделала все положенные ходы, теперь можно положить ее в коробку, пока не пришла пора следующего шага. Жизнь. Ха, жизнь. Если бы в ней действительно было какое-то оправдание.

— Я хотел быть хорошим светлым магистром. Правда хотел бы.

Миль провел ладонью над моим лбом, зажигая диагностическую печать, и отошел к окну, быстро что-то говоря по браслету.

За окном шумело море. Жизнь продолжалась.

* * *

Утро привело ветер, ветер поднял волны, волны грызли берег, пенными когтями разрывая камни. Зима уходила, напоследок проливаясь дождями. У домов цвели белые деревья — я не помнил, как они называются, и это не было важно. Ливень сдирал лепестки и растаскивал их по улицам.

Море было неспокойно.

Я стоял на набережной и призывал рыбу.

Первая светлая печать — печать "голос" — висела практически перед лицом. Вторая, динамическая, чуть дальше — она напоминала овал с ярким контуром и пропускала сияние первой сквозь себя, усиливая во много раз. Маленькие кораблики сновали за волновыми башнями, и вода бурлила от блестящих чешуйчатых тел, готовых попасть в сети.

Зима — не сезон для рыбной ловли, но светлая магия справится и с этим.

Проход на набережную был перекрыт, и люди толпились за оцеплением. Ревущая соленая бездна и экстатическое восхищение воронкой свивались вокруг. Я переглянулся с Эршенгалем, дождавшись ответного кивка, и увеличил мощность печати, заставляя белый свет залить всю набережную.

Светлый магистр призывает рыбу. Как приятно быть полезным. Надеюсь, вместе с рыбой я не призову что-то еще.

...Болеть в темной гильдии было весело.

Начать с того, что очнулся я связанным; правда, после приступа паники я распознал, что веревки, притягивающие меня к кровати, довольно слабые, и существуют только для того, чтобы не свалились провода, но первые мгновения были незабываемы.

Белый свет неспешно вползал в комнату. Через широко распахнутые окна, вместе с дождевой моросью, запахом сырой земли и черными кривыми ветвями.

Кровать отгораживала белая ширма, белым был потолок и стены. Темные ни перед чем не остановились, чтобы сделать обстановку праздничной, пусть даже и выглядело это как белый склеп. Единственным ярким пятном был цветок на столе — синий ирис в высокой вазе, и именно на него я уставился первым делом, гадая, что именно он предсказывает по традициям темных. Что я задохнусь, посинею и умру? Или утону, посинею и умру?

В груди слегка сипело, но я не чувствовал боли и не чувствовал признаков болезни, кроме слабости, озноба и легкой спутанности мыслей. Поймать воспаление легких после купания в ледяной воде было логично, но так несвоевременно.

Нэтарские медики пробовали намекать, что времена, когда лечебную капсулу использовали только для физических ран, потому что она порой запускала вирус вместо иммунной системы, уже прошли. Миль сказал "нет". Редкое милевское "нет", которое не перешло в "уговорите меня". Причины, по которым он предпочитал держать меня в постели, теперь были вполне очевидны.

Я подцепил ногой столик с инструментами, опрокидывая на край кровати, частично высвободил левую руку и подхватил скальпель, распутывая узлы. Скальпель не валялся здесь без дела: я лично видел, как заклинатель точил им карандаши.

— ...Я? Я-то знаю, чего он добивается, — Миль остановился за ширмой, полубоком к собеседнику. Его голос странно искажался, то срываясь на низкий свистящий шепот, то на высокие резкие ноты подступающей ярости: — Я не собираюсь даже слышать о твоем господине. Убирайся.

Стоящий у дверей Эршенгаль склонил голову, словно признавая его правоту, и вышел.

Жаль. Меня не столь уж интересовало, когда Миль успел так расхрабриться — хорошо быть смелым, когда Шеннейр не слышит и уж явно не ответит. Поэтому я просто лег обратно, стараясь не повредить прилепленные к голове провода и не касаться красных пятен на подушке, и устало сообщил:

— Здесь цветок. Вы позовете охрану?

Миль споткнулся на полпути, уставившись на вазу с ирисом так, словно и сам не понимал, что происходит:

— Это Гвендолин, — и с определенностью добавил: — Это принесла Гвен, поставила тут и приказала не трогать. Гвендолин — глава инфоотдела. Если она что-то делает, значит, это имеет смысл.

Странно. Но неважно.

Провода крепились к большому черному кубу, что стоял у изголовья кровати. Миль подхватил со стола тонкую книжку, демонстративно уткнувшись в нее; я испытал привычное уважение от того, что Миль постоянно читает умные книги, а потом понял, что он читает инструкцию.

— Что выяснили? Есть в моей голове прямой портал в Заарней?

— Да было бы проще, если бы... — Миль бросил книжицу на куб и подхватил бумажную ленту, быстро просматривая кривые линии и раздраженно качая головой.

— И что вам пообещал Лоэрин в обмен на исследования?

Черный куб покрывали характерные серебряные узорчики, с Лоэрином Миль приятельствовал на почве общих интересов, а залезть в мою голову Лоэрин мечтал все наше знакомство. Я приподнялся и дружелюбно добавил:

— Еще раз попробуете меня привязать — я на этих же веревках вас повешу.

Темный молча свернул ленту и швырнул на стол, прямо в горку таких же бумажных свитков, и принялся отцеплять провода, протирая места присоединения щиплющим раствором.

От темных артефактов, как и всегда, можно было подцепить только заразу — после того, как я подержал сердце, на ладонях остались вздувшиеся ожоги. Хорошо, что я не стал это есть. В самом деле хорошо. Поверх ожогов, от ладоней к локтям, тянулись кривые закорючки, словно нарисованные чернилами впопыхах. Миль схватил меня за запястье — я отшатнулся, пытаясь вырвать руку прежде, чем успел остановить собственное движение — тяжело глянул в ответ и с досадой щелкнул языком:

— Что вы тычете пальцами в руны высшего порядка, Рейни? Не вами нарисовано.

И принялся оттирать знаки салфеткой, прежде перечеркивая их крест-накрест. Я посмотрел на сосредоточенное лицо и сказал:

— Мне тут передали, что вы серийный убийца.

— Ложь, — мгновенно отрезал маг. — Они были сами виноваты.

Нет, подождите. Так действительно серийный? Я не предполагал, что несколько фраз, брошенных Нэттэйджем между делом, имеют продолжение.

Кому я лгу. Не имей они значения — глава внутренней службы не стал бы их упоминать. А я — спрашивать.

— Что вы так осуждающе пялитесь, я был малолетним дебилом! — Миль закатил глаза. -Я думал, что ничего не докажут.

Линии казались въевшимися в кожу, и я не мог избавиться от ощущения чего-то липкого.

— Как же так, Миль? — я прерывисто вздохнул, ощущая, что в груди все же что-то побаливает, и печально прошептал: — Как вы могли себя выдать?

— Доказали всего одного, — сдержанно огрызнулся он. — Потом меня приперли к стенке и выбили признания для всех остальных. И предложили либо пойти на казнь по общему закону, либо выполнять особые задания магистра. А наш прошлый магистр, Рейни, был той еще сволочью. Так жаль, что вы не повстречались.

— Еще большей сволочью, чем Шеннейр? — я недоверчиво округлил глаза. — Правда?

А какими еще могут быть темные магистры? Они правили такими людьми, как Миль.

Миль отшатнулся, с отвращением ткнув в меня пальцем:

— Вот он бы на это... на это не повелся.

И действительно.

Ничуть не удивлен, что и при старом магистре Миль занимался грязной работой. При всех новых он делал то же самое. Может быть, Милю никогда не хватало силы воли протестовать — или он никогда не видел смысла в том, чтобы протестовать. Далеко не для всех людей существует понятие ценности жизни.

— Но как вы могли убивать светлых, если тогда еще не было войны?

Миль стер последнюю черту, скорее просто размазав чернила, и отошел к окну. Он злился; я не мог понять причину, но досталось ставням, которые заклинатель захлопнул со всей силы:

— Светлые. Светлые очень, очень любили отправлять исследовательские отряды в опасные места. И порой отряды не возвращались. Мы вели интересные исследования... А вы думали, Аринди в прошлом была волшебной страной?

И поставил рядом с кроватью стакан с лекарством. Я закрыл глаза и отвернулся. Лекарств было столько, что создавалось впечатление, что на мне что-то тестируют.

Вражда есть вражда. Здесь нет места честности и благородству. Мне было нечего ответить, кроме одного:

— Темные тоже пропадали?

— Откуда мне знать. Но светлые тоже наверняка были в чем-то виноваты.

— Кажется, я уловил, чего он добивается. Темный магистр желает раскачать ваш дар, — Эршенгаль аккуратно поправил границу динамической печати, не позволяя ей чересчур разрастись. — Заставить работать на полную мощность.

Мне даже было интересно, что произойдет, когда Шеннейр столкнется с вещью, которую не сможет заставить. Пока такого не случалось.

Динамические печати были особым классом заклинаний; в отличие от обычных печатей, которые не менялись, пока хватало энергии, а потом гасли и разрушались, они перестраивались сами по себе, не переставая качать энергию из носителя. Динамические печати были безопасны ровно до того момента, как их мощность не превысит способность контроля. Жертвы среди слабых магов, вздумавших поиграть с самоорганизующимися заклятиями без пригляда наставников, шли на десятки. Мне казалось, что в груди пробили дыру и вытягивают оттуда внутренности.

Врачи — нормальные врачи, не Миль — требовали отлежаться еще минимум неделю, но мое долгое отсутствие или, более того, слухи о болезни, обеспокоили бы Побережье. Есть время отдыхать, читать доклады и не мешаться делам внутренней службы, есть время вновь включаться в игру. Светлые магистры делают то, что от них ожидают.

Миль только мрачно прошипел что-то вслед. Если он хотел возразить, то так и не придумал, почему должен возражать против желания светлого ученика повредить себе. Кажется, я опять поругался со всеми.

Но за происходящим пристально следил Эршенгаль. На Эршенгаля я мог положиться.

— Вы еще не жалеете, что именно вы встретили меня в приграничье? — я припомнил обвинения Рийшена и с интересом обернулся к боевому магу, стараясь не глядеть вокруг. Черная вода, белый берег. Одномерные декорации. И пояснил в ответ на непонимание: — Темный боевой маг, возится со светлым учеником...

Эршен был единственным человеком, которого мне на самом деле хотелось достать вопросом, а не оскорбляет его что-нибудь в происходящем. Обучение магии по-прежнему не вызывало у меня восторга; точно в такой же степени, как и все остальное, начиная с необходимости просыпаться по утрам. Но что скажу своим? Что их магистр знает ровно два заклятия? Столько времени упущено. Я мог бы выучить три или четыре.

Кажется, Эршенгаль даже не подозревал, что его требовалось спасать. От этого снисходительного взгляда стало не по себе.

— Хорошим бы я был служителем, если бы отказывался исполнять приказы потому, что они мне не нравятся, — с легкой иронией отозвался боевик.

— Даже если они не соответствуют вашему статусу?

— Не беспокойтесь. У Шеннейра все в порядке с приоритетами.

Я немного завидовал людям, что сейчас собрались на склонах. У них все было просто: светлого магистра нет — беда; светлый магистр здесь — все хорошо, все починится само собой. Вера — это роскошь. А я вряд ли верил, что будет лучше.

Нет. Как человек, я мог верить или не верить во что угодно, но как магистр, я был обязан положить свою жизнь на то, чтобы оправдать чужое доверие. И потому я стоял на набережной и приманивал рыбу, чтобы накормить ею побережье и растянуть агонию. Сегодня будет хороший улов. По крайней мере, хотя бы рыба в море не отравлена.

На самом деле светлая гильдия таким не занималась. Сегодня ты подведешь косяк селедки под сети, завтра, а послезавтра сломается экосистема и рыбы не останется. Более того, изобилие пищи привлекало хищников; и благо, если только хищников. Между кораблями уже мелькали острые черные гребни — надеюсь, островным акулам хватит толку не соваться в сети. Светлый источник — самое прекрасное, что есть в мире. Что означает, что он всегда притягивает разную опасную дрянь.

— Обучение Шеннейра происходило совершенно иначе, — каждый раз, когда Эршенгаль говорил о своем магистре, в его эмпатическом поле как будто зажигался теплый огонек. — Для магов подобного уровня самое сложное не использовать силу, а контролировать. Он не может даже создать подобную печать, не рискуя выжечь все вокруг...

Я склонил голову и пораженно уточнил:

— Вы считаете, что ему это полезно?

Сказано много слов, как нежданное ученичество влияет на меня, на расстановку сил в стране, на моральный облик темной гильдии — но ни одного, что оно значит для Шеннейра.

Эршенгаль спокойно и серьезно смотрел на море, но мне казалось, что он мог бы улыбаться:

— Я не могу говорить за магистра. Лично я считаю, что людям полезно приобретать новый опыт.

Медленное движение в глубине я улавливал уже давно, но, отвлекшись на разговор, упустил, когда оно стало слишком явным. Что-то стремительно приближалось; рыба прыснула в стороны, как и корабли, вода между волновых башен вскипела, и большая волна покатилась к пристани.

Эршенгаль рывком сломал динамическую печать и загородил меня, поднимая магический щит. Волны напротив вздыбились, поднимаясь вверх темной горой; поднимаясь, поднимаясь, поднимаясь... Потоки воды рушились с нее, обдавая волной брызг. Я запоздало притушил светлую искру.

Сильно запоздало.

Нечто было огромным. Темным и бесформенным, составленным из множества изгибов и линий, и от попытки разглядеть конкретные очертания болели глаза. Люди, ряд защитных печатей по сравнению с ним казались крошечными блестящими точками; эмпатические волны, идущие от существа, сотрясали холмы, и я заставил себя стоять ровно и не отводить взгляд.

Существо открыло глаз. И совершенно неважно, что он был один и размером с небольшой дом. Глаз все равно был прекрасен, и в нем, как в черном колодце, песчинками мерцали звезды.

Эршенгаль схватил меня за плечо, мешая приблизиться. Поглотившее весь мир чуждое эмпатическое поле завихрилось угрожающими разводами, массивными и угловатыми, и из волн взметнулось огромное щупальце и понеслось к берегу, чтобы снести препятствие...

Я вскинул руку, привлекая внимание, растопырил пальцы и медленно опустил.

Время было медленным и протяженным. Его внимание — размытым и гнетущим. Но тварь была всего лишь помехой; еще одной помехой в этом мире белого шума и теней, что путались под ногами.

Существо пошевелилось, заставив землю вздрогнуть, и плавно погрузилось под воду. Растворилось, уходя на глубину, потеряв светлый маяк и утратив к берегу интерес.

Уходящая волна перехлестнула башни и откатилась в океан. Я дрожащими руками стащил с головы водоросль с ракушками и запустил ею в воду. Что там Нэттэйдж говорил о турелях на волновых башнях?

Никому не известно, кто живет на глубине. По морям у нас не плавают. А возможно, известно — потому и не плавают. Я не знал, что это; для чего оно существовало и для чего было создано. Впрочем, о чем это я? Оно было создано для войны. Все лучшее в нашем мире создано ради смерти.

— Магистр не простит, — с подступающей уверенностью произнес Эршенгаль. — Не простит, что все прошло без него.

— В следующий раз возьму его на рыбалку, уговорили.

Да я без темного магистра и отряда боевых магов на нее и не пойду больше.

Я вылепил из занемевших губ улыбку и помахал собравшимся на берегу, и те радостно замахали в ответ. Все под контролем. Если светлый магистр общается с монстром — все правильно. Светлый магистр не делает неправильные вещи.

Оцепление дежурило на площади только для того, чтобы гражданские не мешали проведению обряда и не попадали под особо мощные печати. Более проход к магистру никто не ограничивал, но люди и не стремились подходить близко — магистры слишком волшебны, чтобы к ним приближаться. Но в любом правиле есть исключения.

Сородичи стояли вплотную к оцеплению, давя темных тяжелыми ненавидящими взглядами. Стайка островных и полукровок, все в длинных накидках со стилизованным изображением островных акул, светящиеся недоступной для остальных причастностью к общему делу.

Возвращение Шеннейра островные восприняли как личное оскорбление. Отчасти я их понимал, но, получив возможность заговорить о наболевшем вслух, остановиться они уже не могли.

— Мы составили новые эскизы памятной стелы, светлый магистр. Мы будем вам признательны, если вы посмотрите, — Лаэ Ро почтительно передал тяжелую бархатную папку, и я постарался не выдать, как они меня достали.

К идее с памятной стелой сородичи отнеслись серьезно. В прошлый раз они предлагали взять белоснежный мрамор, изваять из него гору черепов, поставить на главной площади, подписать на тхаэле что-нибудь хорошее, например, "смерть темным", и притвориться, что это орнамент. Я все набирался смелости сказать, чтобы они прекратили множить проблемы страны еще больше. Прошло двенадцать лет. Двенадцать лет — большой срок.

— Мы подали в гильдию прошение, — Лаэ Ро с презрением оглянулся на Эршенгаля и выразительно повысил голос, — о поиске и перезахоронении тех, кто погиб в бойне, учиненной темным магистром. Это единственное, что мы можем сделать для мертвых. Кости наших братьев и сестер не должны валяться на земле как мусор.

По счастью, немало островных занимали на Побережье высокие посты, обладали пониманием обстановки и чувством самосохранения, и успевали тормозить своих прежде, чем остатки островного народа вывезут на корабле за волновые башни и утопят. Поэтому вместо открытого неповиновения или, не дай Свет, бунтов, сородичи забрасывали темную гильдию запросами. А назовите место? А выдайте список жертв? Как не знаете список своих жертв? Вы вообще не в курсе, кого именно убили?! А имена исполнителей назовете? От таких новостей темные малость шалели. Не из-за проснувшейся совести — не просыпается то, чего нет — но направление поисков им не нравилось. Отвечать за свои поступки, это слишком... ново.

Насколько я знал, кости вовсе не валялись на земле, и не было никакой массовой резни. Островную общину оградили барьером и накрыли боевым заклятием, а трупы заставили хоронить жителей соседних кварталов. Общая могила. Ничего больше.

— Там уже давно карантинная зона от Вихря. Посторонних никто не допустит, — заметил Эршенгаль, когда мы уже садились в машину.

Заранее известно, что там Вихрь. Но суть уже не в этом.

Сородичи обошли распавшееся оцепление — больше всего обрадовалось оцепление — и теперь стояли на краю пристани и, очевидно, просветлялись. Если мыслить в положительном ключе, даже в запросах была польза; большинство темных внезапно узнало, что Острова — часть Аринди, а не протекторат. Когда-нибудь они даже узнают, что Острова находятся в составе Аринди дольше, чем большинство территорий собственно Аринди. Но проваленная ассимиляция всегда очевидна.

...Матиаса мы так и забыли в машине. Ничего интересного из этого не вышло: неучтенного пассажира нашел Эршенгаль и перегнал машину обратно, а Нэттэйдж поставил ее в отдельный ангар под защитным кругом. Хотя я сомневался, что у Матиаса были бы проблемы, очнись он в шеннейровском штабе — в прошлый раз, оставшись предоставленным самому себе, он весьма неплохо проводил время с казнями и тамошним контингентом. С эмпатией, инстинктом убийцы и полным отсутствием моральных норм в Аринди не пропадешь. Но будить заарна никто не решился.

Мне снились разные сны — обычно тоскливые и такие, после которых не хотелось жить. В ту ночь я проснулся от приступа удушающей паники, и еще долго лежал, переживая ощущение, словно падаешь в глубокий черный колодец.

На дворе стояла глухая ночь, а Миля, что странно поблизости не наблюдалось. Но на дворе стояла глухая ночь, и темный, скорее всего, отправился по рабочим делам. Мне действительно не хотелось никого видеть и слышать; постоянное присутствие рядом выматывало, но именно кошмары оказалось тяжело переживать в одиночестве. Только другой человек мог сказать, что сон уже ушел.

Над тусклой лампой вились мотыльки. Остывший ужин стоял на тумбочке. К еде я не притрагивался вовсе не потому, что хотел причинить Милю вред и уморить себя голодом, а потому, что даже мысль о еде была неприятна. Я потянулся за стаканом с лекарством и случайно столкнул его на пол.

Разлитая вода и стеклянные осколки расстроили окончательно. Кажется, температура снова начала подниматься.

А вдруг, во сне я ловлю эмоции Шеннейра? От такой мысли я разом собрался, выискивая в сознании постороннее влияние, но наткнулся на глухую стену. Я не испытывал ни малейшего сопереживания и ни малейшего интереса, что происходит с Шеннейром и что произойдет, пока он остается жив. Не говоря о том, что я вряд ли мог представить, что темный магистр способен бояться.

Аура двух живых людей, вставших у порога, не стала неожиданностью. Я молча начал одеваться, на ходу прихватив переговорный браслет, и ничуть не удивился, когда он включился.

— Светлый магистр, ваш подчиненный проснулся.

По темным дорожкам меня сопровождало двое магов, одетых в незнакомую форму и серые остроконечные колпаки. Я старался на них не коситься: по ночам внутренняя служба вспоминает о такой важной вещи, как охрана, и надевает колпаки. Ясно же.

Ангар, где оставили машину с Матиасом, освещали прожектора. Доносящийся оттуда железный лязг слышался издалека, и закрадывающиеся сомнения становились уже не сомнениями.

— Ваш подчиненный проснулся, захватил двоих наших, и пробивает ими двери, — конкретизировала волшебница в сером.

— Пожалуйста, скажите ему, что светлые так себя не ведут, — добавил волшебник. Я отвлекся от эмпатического сигнала и спохватился:

— Стойте, а что ваши там делали?

И в каком смысле — "пробивает ими двери"?

— Они не хотели ничего плохого, — уверенно ответили службисты разом.

— То есть кто-то из ваших сунулся к спящему заарну, — зловеще уточнил я, уже понимая последовательность событий. Ну как же не сунуться! Нелюдь, спит, да еще и светлый! — Разбудил...

Рядом с ангаром стоял Нэттэйдж в халате и смотрел на повисший в воздухе экран. И от картинок на экране рвущиеся на язык комментарии пропали разом.

Половина грузовика оставалась в защитном круге — вторая половина валялась рядом, смятая и разорванная. Матиаса я разглядел далеко не сразу; бледная фигура в темноте, в клубке полупрозрачных красных нитей. Нити плавно кружились в воздухе, тянулись по полу и стенам и впивались прямо в головы двум магам в сером. Люди нелепо дергались, словно управляемые неумелым кукловодом, и раз за разом били простейшими атакующими печатями в стальные двери.

— Меня вот светлые никогда не напрягали, — вскользь бросил Нэттэйдж, заметив меня. — Какой же я темный маг, если меня могут напрягать какие-то светлые? Слава Тьме, нам позволено видеть вещи во всем многообразии и принимать их открыто и свободно... Двери мне не жалко. Они двойные и стальные.

Стальные створки дрогнули от мощного удара, и на поверхности появилась заметная вмятина. Грохот утих, и после короткой паузы новый удар обрушился на кирпичную стену.

Нэттэйдж свернул экран и отошел под прикрытие охраны:

— А стены — нет. Но оглушающие печати у меня на потолке, я их включу, если необходимо.

Звучало разумно.

Я чувствовал чужие растерянность и страх и представлял себя на месте Матиаса: после тяжелых ран очнуться в тесном замкнутом пространстве, взаперти, а после получить оглушающий удар. Я был далек от того, чтобы действительно беспокоиться о том, насколько монстрам может быть больно и страшно — но Матиас был человеком, который оставался на моей стороне.

И я открыл двери и прошел внутрь. Как будто я мог бы сделать нечто иное.

— Матиас.

Полумрак ангара разгоняли зеленоватые крупицы сломанного защитного круга. Внезапно исчезнувшая преграда заарна только отпугнула, заставив отступить в тень у дальней стены — но если бы он действовал осознанно, то завел бы машину и вышибал двери ей. Я медленно пошел вперед, стараясь демонстрировать исключительно умиротворение и тепло и судорожно перебирая в памяти подходящие фразы. Свет, каждый раз как в первый обидно, что правильные эффективные поддерживающие фразы вовсе не идут в комплекте со светлой искрой. А все считают, что да.

— Я так рад, что ты очнулся.

Так рад, что бросил тебя здесь и забыл, потому что на самом деле мне все равно. Как хорошо, что люди не умеют читать мысли. Без телепатии мир гораздо, гораздо светлее.

Матиас стоял вполоборота, странно поводя головой и щурясь, словно не мог уловить меня взглядом. Человеческого облика он так и не потерял, и только поблескивающие на лице серебристые пятна начали составлять плохо различимый узор из треугольников. Я изо всех сил воззвал к собственной искре, заставляя ее светить ярче, и заарн наконец откликнулся; встряхнул головой, услышав эмпатический призыв, и плененные люди упали на пол, как марионетки, у которых обрезали веревочки. Я вскользь отметил, что они живы и, кажется, без значительных внешних повреждений, и мягко позвал:

— Я здесь. Видишь меня?

Глаза его были слепы — без зрачков, полностью затянутые красным. Матиас беспомощно заморгал, смотря мимо меня, поднял руки к лицу и вцепился в глаза когтями, сдирая пленку.

Я рванулся к нему, перехватывая руки — не успел. Кровь потекла по щекам, пачкая одежду и подставленные руки, и заарн упал на колени, уткнувшись лбом мне в ладони.

Для полной картины не хватало только Миля.

— Какая ужасающая, невыносимая мерзость! — сказал Миль от дверей. — Какое счастье, что я темный!

Эмоции Матиаса стремительно приходили в норму — успокаивались, становясь похожими на глубокое темное море. Я с трудом высвободил одну руку, неловко погладив его по голове, и спокойно потребовал:

— Развернуто, Миль, развернуто.

Проводить логические параллели между "невыносимая мерзость" и "темный" я тоже умею.

— Какое счастье, что бытие темным позволяет просто ликвидировать мерзких тварей, — заклинатель кипятился так, словно его самолично заставляли успокаивать паникующих нелюдей. — А не сюсюкаться с каждым отвратительным чудищем как светленькие, потому что ах, оно живое, у него глазки и щупальца!..

— Полноте вам, Миль, — примирительно отозвался Нэттэйдж. — Вы с вашим чудным характером и без щупалец сойдете.

— Мне вас, Миль, очень жаль. Вы что не увидите, так сразу страдаете. Очень тонкая у вас душевная организация. Очень. Непросто вам будет в жизни, — я потянул заарна вверх, помогая встать на ноги, и на прощанье вежливо кивнул магам: — Доброй ночи, доброго утра, высшие.

Нэтар цвел весь.

К этому времени я уже знал, что у темных было два полюса отношений к окружающему — настоящий темный должен ценить строгость и утилитарность и настоящий темный всегда может позволить себе вырвиглазную роскошь и черепа на всю стену. Нэттэйдж придерживался умеренных позиций.

Цветочные гирлянды, оставшиеся еще с зимних праздников, практически закрывали тонкие рунные линии на стенах главного зала. Линии шли от экранов ко внешним мембранным печатям, которые ловили сигнал из глубин материка. В Аринди сигнал уже затухал, и потому печати были чуткими. Правило Молчания — полный запрет на трансляцию информационных сообщений во внешнее пространство — в последние годы нарушали всё чаще.

Нэттэйдж и Матиас сидели на диване в углу, голова к голове. Глава внутренней службы что-то с жаром объяснял, указывая на карту, и наблюдать за ними было забавно. Втираться в доверие — это так по-темному. Поддерживать нормальные отношения — это так по-светлому. Дело в словах.

— Абсолютное большинство наших стран закрыты. Люди никогда не покидают свою страну, — Нэттэйдж низко склонил голову, проводя пальцем по одной из границ расселения. На столе лежала редкая карта — полная карта материка. — Большинство с трудом может назвать даже ближайших соседей. Что самое страшное, большинству даже не интересно знать...

— А зачем?

Матиас вальяжно приподнял брови, блеснув серебряным треугольником над правым глазом. Глаза у него вернулись к прежнему цвету, фиолетовому — хотелось верить, что трансформация все же не пошла дальше. На лице Нэттэйджа внезапно мелькнула вполне искренняя растерянность; вовсе не той реакции он ожидал.

Я остановился рядом, положив руку на спинку дивана, и Матиас мгновенно извернулся, просительно заглядывая в лицо снизу вверх:

— Внешний мир не хочет ничего, кроме как тебя сожрать.

Порой было интересно представить открытый мир. Наверное, хорошее было бы место.

Нэттэйдж расстроенно свернул карту, оглядываясь на папку, переданную мне Лаэ Ро, мученически скривился:

— Опять? Да, некрасивая история с беженцами вышла, признаю. Но я-то что им сделаю? Оживлю мертвецов? Ну кто мешал Шеннейру зацепить соседние смешанные кварталы...

Самое забавное, что снеси Шеннейр весь город, вопросов действительно было бы меньше. А теперь отдувался совершенно непричастный Нэттэйдж и внутренняя служба, которой в те времена не существовало. Даже островные понимали, куда их с обвинениями пошлет душевный и ранимый темный магистр, а Нэттэйдж, что Нэттэйдж, он пока считал нужным играть в вежливость.

Огромные волны на экране все так же накатывали на берег в бесконечном повторе. Под волнами скрывались города и светлый источник Оифа. Два часа назад темная гильдия Нэртэс без предупреждения нанесла удар. И вместо того, чтобы напасть на Северную коалицию, она подло использовала неконвенционное заклятие на одну из нейтральных стран. Подло — потому что такой западни от наших условных союзников я не ожидал. Хотя — от темных-то?

Из разломов в земле поднимались гейзеры горячего пара. Возможно, в отказе напасть на Северных и был смысл — Северные хорошо защищали границы и надежно прикрывали берега. Даже неконвенционное заклятие могло пропасть впустую. А вот нейтральная Оифа не готовилась к войне и упала в руки захватчиков без сопротивления.

— Странные эти ваши Нэртэс. Если бы я хотел захватить страну, чтобы качать из нее ресурсы, я бы не стал разрушать ее подчистую.

Да я бы вообще не стал бы ее разрушать. Подчинил бы людей, стоящих у власти.

— Это же акт устрашения, светлый магистр, — Нэттэйдж едва ли глядел на экран; но он мог и насмотреться за прошедшее время. — Сырьевая база у них была не на побережье. Зато теперь Нэртэс есть, чем с нами расплатиться.

То есть мы — еще и вдохновители нападения. Прекрасный способ заработать международную репутацию.

Результаты нападения вышли непредсказуемыми — или весьма предсказуемыми. Сразу же несколько нейтральных стран выразили желание присоединиться к Северной коалиции. И "выразили желание" отчетливо звучало как панический призыв прийти и защитить. Для защиты новых южных границ Северные создали новую боевую гильдию — или она уже была, и просто переносила свой штаб к югу? — домашние магические гильдии новых участников приносили присягу, а те, кто не приносил, очевидно, жить не хотели. Это все, что я разобрал, потому что диалектный лаэртон, наложенный на всеобщий, звучал ужасно.

— ...Мы сильны, если объединимся! — уверенно сказал человек с экрана. Представитель Северных выглядел так, как будто действительно мог всех защитить, и внушал доверие. Я с тяжелым сердцем отвернулся, стараясь не думать, сколько людей забрало с собой неконвенционное заклинание и сколько еще заберет, и мрачно предрек:

— Кто-то здесь мечтает о мировом господстве.

И это далеко не Нэртэс.

Война шла далеко отсюда, и здесь, на южном берегу, чужие сражения казались несерьезной сказкой. Но именно сейчас я ощущал, что она стала на шаг ближе.

Нэттэйдж поднялся с места, приглашая следовать за ним, и тут экран погас. И вспыхнул снова: но теперь вместо внушающего доверие представителя Северных на красном фоне сидел человек в красном. И в железной маске. Картинка была плохой и зернистой, и звук то и дело пропадал, сменяясь зловещими механическими помехами, но это только делало эффект лучше.

— Наш мир стонет и кричит от боли, — голос неизвестного нехорошо отдавал металлом. Судя по помехам, виновато было качество связи; но кто в самом деле станет разбираться? Если я правильно понимал, Северные сейчас должны были психовать и пытаться восстановить собственный сигнал. Атмосфера легкого безумия напрочь выдавала, что в мирные материковые новости с ногами влезло Загорье. — Вместо того чтобы подарить ему покой, люди рвут его на части и мучают искаженными, испорченными грязью мыслями, которые называют магией! Лживые падальщики, рвущие отравленную добычу! Язвы возникают там, где уже жила зараза. Семена зла падают на уже удобренную почву. Человечество захлебнется в собственной крови и гордыне...

Нэттэйдж потряс головой, пытаясь избавиться от психоделической картинки, и громко осведомился:

— Пожалуйста, проверьте, идет ли запись. Кто-нибудь понимает, о чем они?

Да разве это важно? Зачем Загорье спалило перед мировым сообществом трансматериковый информационный передатчик — вот это вопрос. А ведь говорили, что высоких технологий у них нет. И чего еще у них после этого нет?

— Перевожу: надо жить мирно, — я прислушался, прорываясь через ритуальные формулировки. — Убивать вас надо за вашу магию. Загорью не нравится Северная коалиция. Северная коалиция виновата в том, что допустила существование Нэртэс, жили бы правильно, Нэртэс бы рядом с ними не возникла. Из-за чужих заклятий в Загорье опять случится беда, и Загорье заранее всех ненавидит.

Глава внутренней службы с сомнением нахмурился и уточнил:

— Они в принципе хотят, чтобы их понимали, или им так хорошо?

— В Загорье все хорошо, Нэттэйдж.

И просто. Территория Северной коалиции только что стала равна территории Загорья; Загорье почуяло угрозу, определилось с врагом и начало разворачивать идеологическую машину на север. Загорью совершенно плевать, кто там с кем воюет и почему: свою позицию лидера оно не отдаст. Ведь как только оно перестанет быть лидером, ему быстро прикроют право на жертвоприношения, а куда Загорью без жертвоприношений. Вся идеология посыплется и система ценностей.

Нэттэйдж покрутил головой и сделал последнюю попытку:

— А зачем они носят железные ведра?

— Потому что боятся магии, что идет от передатчика.

На этом темный сдался.

Загорцы подкрутили настройки: звук приятнее или изображение четче это не сделало, зато красный цвет стал еще насыщенней. Матиас с трудом отлип от заворожившего зрелища, догнал нас и задал тонкий и неприятный вопрос:

— А эти... эти самые... Загорцы — светлые?

— Совершенно, — Нэттэйдж едва не прыснул от смеха. — Светлее светлейшего Загорья нет ничего на свете.

Я остановился на железных ступенях.

Я действительно плохо разбирался в этих вещах; единственное, что мне сейчас хотелось сказать — "нет", но это было бы неверно, точнее, не совсем верно, и мой сородич, светлый маг, не заслуживал, чтобы ему лгали:

— У них посвящение по нашему типу. По формальным признакам они нейтралы, не прошедшие второе посвящение... по тем же формальным признакам для нейтралов у них слишком развита эмпатия. И точно развит светлый синдром.

— Это болезнь, — вставил Нэттэйдж. Несмотря на то, что все сказанное было ему известно, темный все равно прислушивался с интересом.

— Но светлый, Матиас — это не только эмпатия, но и идеология. Ни одна светлая идеология не одобряет убийство. Если бы человек становился светлым по велению магической искры, если бы эмпатия автоматически делала человека хорошим, мы бы давно жили в совсем ином, прекрасном мире.

Однажды Загорье пригрозило массовой резней, если его включат в общий реестр магических гильдий, и для Избранного Загорья сделали исключение. Что еще раз подтверждает, что правильные слова всегда найдут путь к сердцу. Загорцы не светлые; и сами себя они никогда не называли светлыми; но они то, чем могут стать светлые. И лучше умереть, чем опуститься так низко.

Хотя тут крылась любопытная моральная дилемма. Если ты отказываешься убивать — кто должен делать это за тебя?

Матиас разом успокоился, словно разрешив сложный конфликт:

— Значит, они не наши, — и ухмыльнулся уголком рта, скользя ладонью по браслетам на руке.

Светлого светлее светлейшего Матиаса тоже было найти непросто.

Для меня оставалось загадкой, почему кабинет Нэттэйджа выглядел так по-домашнему. Насколько бы странно по отношению к темным это не звучало. Пока меня не было, в одну из стен встроили огромный аквариум от пола до потолка: разноцветные рыбки плавали на куске рифа, водоросли мерно колыхались, и синие и зеленые блики уютно отражались на стенах. Если не задумываться, являются ли рыбы, запертые за стеклом, угрожающим символом.

Нэттэйдж побарабанил пальцами по стеклу, привлекая внимание обитателей, и негромко произнес:

— Я позвал вас, чтобы окончательно решить островной вопрос.

Вот оно. Я непроизвольно выпрямился, со внутренним холодком отмечая, что мстители доигрались, и быстро пообещал:

— Они не будут больше писать вам письма.

— Да не тот вопрос, — с досадой отмахнулся Нэттэйдж. — Пусть пишут, у меня под них отдельное дело... Я знаю, что среди ваших сородичей идут разговоры об отделении Островов от Аринди.

Слова все же прозвучали. Я знал, что нам было не обойти этот разговор.

Последнее, что сейчас нужно Аринди — этнический конфликт. Да, Тхаэ Ле Ри немного. На Побережье. Но Острова — уже большой регион. Ничуть не сомневаюсь, что беды людские от Нэттэйджа далеки — он опасался, что слухи о притеснении островной крови поднимут полукровок. А полукровка на Побережье каждый второй, начиная с самого Нэттэйджа. Тхаэ Ле Ри и островные полукровки — небо и земля, полукровки создали Ньен и, судя по названию, причастны к созданию Нэртэс, они — реальная сила, и с каждым годом их становится все больше.

Было неприятно осознавать, что этот невыразительный серый человечек с вежливой улыбкой держит мою родину за горло. И чуть более неприятно — что участь удавки уготована мне.

— Аринди сейчас в сложном положении. Потеря территории — потеря престижа. Показать слабость нам нельзя, — Нэттэйдж придвинулся, доверительно склоняясь ко мне: — Давайте заглянем правде в глаза. Острова — отстающий регион. Кто вливает туда деньги? Аринди. Кто защищает? Аринди. Кто строит предприятия, больницы, школы? Аринди. Аринди дает Островам автономность, закрывает глаза на провал ассимиляции и платит штрафы за мононациональность территории. С Островов за всю историю не вышло мало-мальски выдающегося мага, кроме вас и Лоэрина. У Островов нет ничего, даже собственной армии. Вас захватят мгновенно. Вы думаете, под Ньен или Нэртэс жизнь будет лучше?

Я прекратил кивать и открыл глаза:

— При чем здесь Нэртэс?

— Нэртэс... — Нэттэйдж кривовато улыбнулся и сплел пальцы. Я пообещал сам себе, что если услышу, что он планировал продавать нэртэсам острова, то внутренней службе придется остаться без главы. — С Нэртэс мы встречались издавна.

— И?

— Встречаться с Нэртэс запрещено, и потому на территории Аринди это делать было нельзя, и даже в Вальтоне слишком опасно...

— И вы встречались с ними на Островах, — обреченно продолжил я.

— Им понравились Острова. Там, где живут нэртэс, довольно уныло, — оправдательно всплеснул руками маг. — Да, были разные вещи, метрополия не идеальна, есть перегибы, однако...

— Нэттэйдж, — душевно спросил я. — Вы который год с Островами сообщение восстановить не можете?

Его лицо разом заострилось; и эмпатическое поле, дотоле совершенно спокойное, ощетинилось зазубренными гранями:

— У меня вполне конкретные предположения, что связь была прервана со стороны Островов. Три неконвенционных заклятия по трем островным столицам, светлый магистр. Тхаэ Ле Ри, кто останется в живых, принудительно выселяются на восточный предел и в Вальтону, Вальтона у нас пустует. И это не мои желания, это старые планы темной гильдии по умиротворению бунтующих территорий. Мы бы вас ассимилировали давно, только вы ж ничего не умеете... Лично мне Острова жаль, и то, что произошло во время войны, меня крайне печалит, но Аринди необходимо спокойствие. Вы — первый островной магистр. Припугните их, пообещайте Островам что-нибудь хорошее. Пусть сидят тихо.

Как вершитель судеб, я был катастрофой. Зато рядом были те, кто готов был дергать меня за ниточки.

— Вы же светлый магистр!

И поэтому я буду лгать людям?

— Они вас любят. Представьте: вы спасаете их от верной гибели, — тьма, стоящая за внешним человеческим обликом, теперь была видна ясно. Всего лишь еще одна марионетка темного источника. Я никогда не воевал с темным источником.

— Светлый магистр, — Нэттэйдж сел рядом, с беспокойством заглядывая мне в лицо. Я понял, что слишком глубоко ушел в свои мысли, и твердо ответил:

— Острова не причинят проблем. Я служу своей стране.

Нэттэйдж расплылся в умилительной улыбке. Он вполне знал, что эмпатам нравится положительный отклик. На него подсаживаешься. Пока я действую правильно, со мной будут вежливы и учтивы. Хороший хозяин не ломает хорошие полезные фишки.

— Давно хотел у вас спросить, Кэрэа Рейни. Если вы хотите избавиться от вашего заарна, возможно ли мне помочь?

Я улыбнулся в ответ и ласково ответил:

— Нельзя.

Если бы отказ вообще мог Нэттэйджа смутить.

— Просто мне его жаль, — как ни в чем не бывало пояснил он. — Зверюшка старается. Очевидно, что он у вас в немилости.

— С чего вы взяли?

Я просто дарю Матиасу свободу действовать так, как он считает нужным. Без контроля каждого шага и без чтения бессмысленных моралей. Ну не получается из человека светлый маг — так не в светлой магии счастье. Я был бы рад, если бы ко мне относились так же. Что я делаю неверно?

— Если темный магистр желает кого-то убить, то он берет и убивает. Если светлый магистр желает кого-то убить — то лишает своего внимания. Мне всегда представлялось, что светлый магистр — это центр вселенной для любого светлого. Маленькое солнце...

Почему темные учат меня жить? Ужасный вопрос.

Дверь распахнулась, и один из замов встал на пороге, выпалив прежде, чем на него обрушился начальственный гнев:

— Загорье и Северная коалиция в прямом эфире назвали друг друга Империей Зла!

— Уже? — я поднялся со своего места, и Нэттэйдж вскочил следом, полностью повторяя мои мысли:

— Это надо видеть!

На экранах творился полный беспредел. Один сигнал перебивал другой, разобраться в звуковом шуме с налету было практически невозможно, но конфликтующие стороны ухитрялись слышать друг друга и отвечать. Народу в главном зале значительно прибавилось: темные уже выбрали любимчиков, поделились на два лагеря и активно болели. Северная коалиция и Загорье встретились как два одиноких айсберга в океане, с первого взгляда поняли, что занимают одну экологическую нишу, и теперь пытались друг друга утопить.

И это все по прямой связи. Спасибо за радость и веселье, как говорится.

Если обратиться к разуму, воевать с Загорьем Северным не выгодно. Одно дело — конфликт со страшной темной гильдией, окопавшейся на крайне ограниченном со всех сторон полуострове, куда боевое заклинание не кинь — попадешь в темного мага. Никто врага не видел, но все знают, что он страшный. Другое — с огромной сильной страной, в которой полно обычных людей, чья гибель повиснет на Северных тяжелым грузом. Либо ты противостоишь Злу, либо воюешь ради шкурных интересов. Компромисса здесь не дано.

Хотя я бы посмотрел, как они влепятся лоб в лоб. Северные скажут, что противостоят Тьме, Загорье скажет, что спасает мир, и отпинает в ответ. Тьма и Свет заканчиваются, когда начинается политика. Впрочем, порой вместе с политикой Свет и Тьма только начинались.

— Эх, Загорье-Загорье, — Нэттэйдж навалился на ограждение, наблюдая за развитием событий затуманенным взглядом. — Помогать мы, конечно, будем Северным, но душа моя не с ними.

Эх. Даже у Загорья, оказывается, есть поклонники.

Как я и предполагал, Северные уже сдавали назад, высказавшись что-то про метафоры. Не связываться — самое умное, что они могли сделать. Сидят противники в торговой блокаде, и сиди они дальше. Хотя рано или поздно на срединные территории появились бы претенденты. Загорцы отхватили себе лучшие земли и семь светлых источников. Семь. У нас убивали и за меньшее.

Экраны погасли с громким щелчком. По рядам темных прошел разочарованный гул, но восстановившаяся связь показывала только помехи. Надеюсь, загорцы и северные не начали обмен неконвенционными заклятиями. Там с обеих сторон ла'эр, а ла'эр от мирного общения до боевой ярости разгоняются за секунды.

Белый шум усилился, назойливым жужжанием ввинчиваясь в уши, и я поспешил убраться наружу.

Стая чаек беспорядочно металась над морем. Прямо на моих глазах птицы сбились в плотный шар и посыпались в воду, смешиваясь с белой пеной. Фонари в саду не горели; я обернулся, убеждаясь, что окна особняков тоже черны, и обнаружил, что в городе под ногами не было видно ни огонька. Они уже легли спать? Разом?

Волны беспорядочно бились о берег. Небо стремительно темнело, словно на землю опускались сумерки; я пошатнулся, опираясь о старый тис и ощущая, как тело сотрясает дрожь. Земля шевелилась под ногами как живая, гул, низкий гул из глубины, отзывался внутри бессознательным ужасом. Древний инстинкт требовал бежать — прочь из домов, прочь от берега. Море дико ревело; весь мир кричал, надрывая голос...

Все успокоилось в единый миг.

Я отнял ладони от ушей, и осторожно зажег светлую печать размером с ладонь. Словно боясь проявить себя во тьме? А потом разозлился на себя и воззвал к светлому источнику, заставив сияние распространиться дальше. Гнетущая тяжесть отступила, и в городе, словно дождавшись сигнала, один за другим начали загораться огни.

Ничего страшного. Обычные перебои с энергией. Небольшие подвижки коры на Побережье не редкость. Вот Острова трясет постоянно, поэтому люди оттуда и бегут...

Кромки рваных туч подсветились фиолетовым, и глубокая кислотная трещина пересекла небо, отражаясь в застывшем океане. Дыхание перехватило; я схватился за ошейник, отодвигая его от горла, и ощущая, как глубинные слои искажения меняются, повинуясь движению чего-то огромного, и обреченно произнес:

— Первый прогон межпространственных врат.

Шаги за спиной стихли. Нэттэйдж достал блокнот, зашелестев страницами, прикусил кончик карандаша и черкнул пару строк:

— Маленькое землетрясение, ионизация воздуха, чудесные атмосферные явления. Спите спокойно, граждане Аринди, светлый магистр с нами и ничего страшного не происходит.

* * *

На следующее утро снова выпал снег. Тонкая белая корка покрыла гальку и полосу прибоя, смешиваясь с пеной и выброшенными на берег водорослями. Я ловил снежную крупу на ладонь и думал, что где-то над океаном сработало погодное проклятие. Их там много до сих пор носит.

Новые здания гильдии строились на скалах, чуть дальше Кипариса. Ростки домов закрывали большие серебряные купола, отчего холмы приобретали немного неземной вид. После обрушения Шэн темные заимели стойкую неприязнь к зданиям выше трех этажей, и потому новая гильдия уходила вглубь, протягивая туннели даже под морским дном. Хотя вряд ли была большая разница в том, окажешься ты во время катастрофы на сотом этаже или на минус сотом.

Башни в городах обычно строили мирринийке — потомки жителей мегаполисов старого материка. Ломать традиции им было нелегко.

— Для светлых мы выделили отдельный жилой блок, — Гвендолин шла рядом; торжественно и плавно, как и полагается верховной волшебнице всей темной гильдии. Когда не забывала; когда забывала — начинала чеканить шаг и смотреть вокруг так, как могло бы смотреть нацеленное боевое проклятие. Все-таки отдать ей такой масштабный проект было правильным решением. Создавать новый волшебный замок гильдии — есть ли занятие достойнее для высшего мага? Занятие увлекательнее и отбирающее большее количество времени?

Будущий волшебный замок гильдии разрастался под землей как опухоль. Внутри все было строго функционально — кроме парадных залов, куда темные все-таки впихнули красоту и разную мрачную мерзость. Слышать, что о вернувшихся позаботятся, было отрадно; пусть даже их не спасет ни отдельный этаж, ни другой конец страны. Мне иногда казалось, что темным невыносима сама мысль, что где-то существуют светлые.

— Ваши справятся?

— Настоящий темный должен воспитывать в себе стойкость, — безжалостно отозвалась она.

Если я что и выносил из таких суждений — настоящий темный всегда что-то кому-то должен. Как и настоящий светлый.

— Как поживает наш гость? Вы не тревожите его? Не мучаете разговорами, и свет в его комнате остается на комфортном неизменном уровне весь день?

Официально Джиллиан находился на карантине — а заодно инфоотдел исследовал проявления заразы, что подцепили охотники на иномирных тварей. Джиллиану, в отличие от товарищей, повезло больше. Я предполагал, что это оттого, что он был самым сильным магом в группе. Не в том смысле, что темная магия поднимает иммунитет — в том, что если сильный темный маг доживает до возраста Джиллиана, иммунитет у него по определению хороший.

Впрочем, Джиллиану о карантине не сказали. С ним не разговаривали ни о чем.

— О, светлая забота о ближнем, — Гвен очаровательно улыбнулась. — Мне это очень нравится.

— И если в итоге он сам захочет в итоге что-то рассказать... мне будет лестно, если инфоотдел проявит к этому интерес. Джиллиан — один из немногих выживших, кто был близок к группе Алина.

И единственный, с кем можно делать теперь все, что угодно.

— Вы привезли нам из путешествия источник информации, магистр? Это приятно.

То, что Гвендолин умеет улыбаться, в свое время стало открытием. Во второй раз это даже перестало пугать.

Мы шли вдоль берега. Чайки больше не кричали — чаек не осталось, но и землю больше не трясло. Отголоски применения неконвенционного заклинания утихли, и межпространственные врата были закрыты — с первого прогона не открывали, потому что даже у заарнов на первом испытании всегда что-то ломается.

Сегодня вероятность разрушения мира с пяти процентов подскочила до пятнадцати. И Гвендолин, и я прекрасно знали, что с этим вряд ли можно было что-то сделать.

— И все же, — от главы инфоотдела было сложно добиться определенного ответа; я ощущал, что беседа заканчивается, но решил попытать счастья. — Что обозначает цветок?

Эмоции волшебницы на мгновение отразили печаль, но чувство было неясным и мимолетным. Эмпатическое поле Гвендолин напоминало застывший кристалл кварца — раньше я вряд ли мог представить, что такое может принадлежать человеку.

— Первое растение, выращенное в подземной оранжерее. Скоро мы оборудуем подобные во всех убежищах.

То есть смысл все-таки есть. Удивительно, но это была первая новость, которая меня по-настоящему порадовала.

— А еще ирис — герб побережного города Ирис, который прикрывает границу с Ньен, города, где вы родились, — подхватил я. — Ирис — символ на вашем штандарте.

Она вновь улыбнулась; неуловимо, но довольно:

— Символы — это традиция темной гильдии.

Рисунки и личные печати высшие использовали для личной идентификации; но если печати — для работы, то рисунки они, по большему счету, просто любили. Даже Мэйшем значило "рябина"; говорили, что штандарт Шеннейра изображает стилизованную рябиновую гроздь, но я ее не замечал, сколько ни разглядывал.

— А почему на штандарте Миля клубок ниток?

— Миль, как обычно, был не в духе, — волшебница развернулась и пошла обратно; волны ударяли о берег на равном расстоянии от ее ног с размеренной точностью. — Когда его спросили про изображение, он швырнул в нас первое, что попалось под руку. Мы решили, что это знак.

Может, и знак — если первым под руку ему попались именно нитки. Хотя скорее всего нитками вымерялся каркас для новой печати.

Камера Джиллиана напоминала матовый куб с голыми светящимися стенами. Куб стоял в большом ангаре, и со внутренней стороны его черной плесенью покрывали печати и присосавшиеся проводами измерительные приборы. Чем дальше, тем более подозрительной казалась зараза, что за сутки убила шестерых сильных темных магов. Тела в лаборатории потрошили до сих пор, у прибывших из приграничья взяли пробы крови, а за Джиллианом просто наблюдали.

— Это не слишком жестоко?

Даже от одного взгляда на светящиеся стены начинала болеть голова. Или это было самовнушение? Сложно представить, каково человеку, оказавшемуся в этой коробке. Я бы озверел на первый день.

— Нет, нет, — рассеянно ответила Гвен. — Со всеми нужно обращаться правильно, светлый магистр... Если желаете, я могу сказать, что это моя инициатива. Я темная, а темным положено быть плохими.

Джиллиан сидел на низкой лежанке и неподвижно смотрел перед собой. Изоляция и нахождение взаперти сказывались на боевых магах не лучшим образом; а для Джиллиана, деятельного и умеющего находить себе приключения на ровном месте, заключение должно было быть невыносимо. Он вскочил со своего места, как только я вошел; и в эмпатическом поле вполне ясно отразилась радость. Очевидно, Джиллиан считал, что тягомотное ожидание закончилось, и теперь ему можно в полную силу поиграть в гордого темного, которого не сломить подлому мерзкому светлому.

Романтика. Завидую людям, которым хватает наивности на все это.

Я встал напротив и сказал:

— Я пришел попрощаться.

Признаюсь, паузу я затянул намеренно. Всегда приятно, когда подобные новости кого-то расстраивают.

— Я уезжаю на Острова. Вы здесь только потому, что я уверен, что Нэттэйдж не оставит от вас и мокрого места, — я небрежно кинул на лежанку тетрадь. Барьер из мелких ячеек изогнулся, по-прежнему разделяя меня и темного; барьер защищал не только от физических воздействий, но и фильтровал воздух. Если бы я мог заразиться, то давно бы уже заразился, но никогда не поздно вспомнить о технике безопасности. — Да, Нэттэйдж... напомните мне, Джиллиан... тот ваш приятель из внутренней службы — именно его была идея первого нападения?

Все еще не отошедший от того, что он настроился на бой, а его так жестоко обманули, Джиллиан резко выпрямился, а потом потянулся к тетради. Карандаш заплясал по бумаге.

"Нэттэйджу Невыгодно тебя убивать".

Я остановился на пороге и пожал плечами:

— Вы не заметили? Я ведь не умер.

Сквозь матовое стекло было видно, что он вновь склонился над тетрадью, продолжая вычерчивать линии. Я поневоле задержался, привлеченный таким энтузиазмом. Вообще-то предполагалось, что на откровения Джиллиана потянет через некоторое время полной изоляции и тягостных раздумий, но, судя по всему, высказаться его тянуло уже давно.

Темный встал, раскрывая тетрадь, и я потянулся к повязке на руке. А этот человек знает, как привлекать внимание. Рисунок рыбы, как и тогда, был фотографически точен.

Джиллиан повернулся на пятках, демонстрируя тетрадь стенам, быстро черкнул несколько слов, казалось, уставившись прямо на меня, и шмякнул тетрадь о стекло:

"Это показал мне он".

Дни менялись.

На одном из уровней Нэтара я нашел бассейн и вечерами долго лежал в нем, пялясь в потолок. По ночам обычно сидел над бумагами — мотыльки бились в окно и пепельным шевелящимся ковром липли к тусклой лампе. По внезапному порыву доброты Нэттэйдж сделал закладки, на что мне нужно обратить особое внимание. Но я и так видел, что темные все измаялись от рутины и проводят перераспределение задач. Светлым отходила вся возня с убежищами, а еще это, это и вот это... Все же знают, что светлые даже в ссылку убежали, чтобы ничего не делать. Уверенность темных в том, что ссыльные обязательно живы, умиляла.

Но все же это давало надежду. Надежду, что моих товарищей не убьют сразу по возвращении. Работать — это вам не воевать, тех, кто за них будет работать, темные трогать не будут. Но между равными союзниками и бесправными пленниками огромная пропасть. А если дать темным передышку, именно то и произойдет. Темная магия хороша для получения власти, и на что-то толковое, кроме этого, мало годится.

Если подумать, люди могли бы спокойно прожить без темных; ну да, ну да, а еще люди могли бы прожить без войн, но что-то не живут.

Было бы очень хорошо прежде поработать с ситуацией, возникшей вокруг Северной коалиции... Я тщательно перечеркнул только что написанные строки. Было бы.

Матиас спал под дверью, прислонившись к стене. Я растолкал его, нарвавшись на осовелый взгляд, и отправил обратно в комнату. Все произошедшее сильно вдарило по заарнским инстинктам, но со временем это пройдет.

Мне надо было навестить Нормана. Порой я вспоминал об уютной темноте подземелий; но не было ни малейших сил куда-то ехать или кого-то видеть, и даже переговорный браслет казался слишком тяжелым. Иногда мне казалось, что я могу разучиться говорить.

— Так вы живы? — с легкой непредсказуемостью осведомился Лорд. И пока я соображал, ответить ли правду, продолжил: — Мне сказали, что вы больны и вас усыпили. Они лгали?

Концепция больниц заарнам была не близка. Я попытался прикрыть окно, сразу же принявшись стряхивать мотыльков, вместо лампы облепивших руки, и пожаловался:

— Я пришел сюда, чтобы сделать мир лучше, а вместо этого занимаюсь допросами, диверсантами, чисткой рядов от предателей. А еще посещаю совещания и строю памятники. Я уже в зеркало смотрю, и оттуда на меня что-то темноватое смотрит. А вы на что бесполезно тратите жизнь?

— Сегодня, — после долгого молчания сказал он. — Я встречался с коммунальными службами.

Матиас обнаружился там же, под дверью — но теперь он прихватил с собой одеяло и устроился с комфортом. Я крепко схватил его за плечо, завел в комнату, толкнул в кресло и кинул одеяло сверху.

— Те люди, что с белыми волосами — это ваш подвид? — безо всякой уверенности в том, что ему хочется это знать, спросил Норман. На седьмой год правитель Аринди узнал, что в Аринди есть разные народы. Впрочем, проницательность Заарнея всегда на высоте.

— Этот.

И в Аринди, где вообще практически все черноволосые, поначалу было неуютно. Потом неуютно стало от множества других вещей.

— Заберите их из изолятора. И всех остальных тоже.

— Пусть сидят. Вам места жалко?

— Они все кричат "а у нас погибло больше!" и пугают моих слуг. Я не понимаю, что это обозначает, но это очень громко.

Значит, затея со стелой памяти все-таки ушла в народ. Точнее, информацию слила внутренняя служба, и остальные общины возмутились тем, что Острова считают себя главными пострадавшими. Бойня в островном квартале была массовой, но локальной — а кроме нее был Тамариск и Иншель, была гражданская война или две гражданских войны...

Меньше всего жертв было у мирринийке — мирринийке маленький народ и далеко не идиоты, чтобы не выставить за себя союзников. А по потерям всегда на первом месте ла'эр — хотя кто их считает, этих ла'эр.

Я стукнул себя по лбу и выкопал из-под завалов папку с проектом траурной стелы. И в самом деле, что мы так зациклились на Островах? У нас уже есть один строгий и нейтральный памятник всем жертвам войны — в Тамариске. В меру пафосно, в меру мирно, никого не задевает и не оскорбляет. Сделаем такой же на Побережье.

Самое правильное, что можно было сделать — закопать там тех, кто эту войну начал. Но есть вещи, которые невозможны, потому что невозможны.

— Скоро на материк прибудут новые поселенцы, — но все же я не разучился говорить; и сказать это оказалось гораздо легче, чем я боялся. — Вы вернете им постоянную регистрацию, как и мне? Им ведь найдется здесь место, даже если не найдется нигде?

Говорить прямо мешали догадки, насколько серьезная здесь прослушка. Иногда, когда мне становилось особенно тоскливо, я прикидывал, как выйти на наблюдателей и поболтать напрямую. Вряд ли наблюдателям это бы понравилось.

Но Норман все понял правильно:

— Полезные граждане — ценность для страны.

Я довольно подбросил браслет и поймал. В крайнем случае мои сородичи попадут в кабалу к Норману, а не к темным. Немногим лучше, но лучше. Потом поманил мотыльков, собирая их в один шар, выкинул из окна и захлопнул ставни.

К завтраку я вышел безо всякой охоты, но это был единственный прием пищи, который благодаря Нэттэйджу я не пропускал и не забывал.

На веранде было пасмурно. Дождевая морось за стеклами, прилипшие ветви с мокрыми листьями. Стол был уже накрыт, но второе место пустовало.

И это было странно. Кажется, по примеру темных я становлюсь параноиком, который любые перемены воспринимает как грядущие неприятности. К опозданиям Нэттэйдж относился крайне нервно, но по его примеру дергаться и дергать других, если человек задерживается на полминуты, я не хотел.

Волшебница в сером колпаке появилась ровно через минуту.

— Господин Нэттэйдж выражает сожаление, что не может к вам присоединиться, — поклонилась она, смотря сквозь меня, и исчезла так бесшумно, что можно было подумать, что темные умеют растворяться в воздухе.

Я взял оладью и задумчиво обмакнул ее в мед — Нэттэйдж никогда не пропускал завтраки как момент, когда до меня было проще всего дотянуться — и неторопливо продолжил есть. Даже если Нэттэйджа убивали, можно было дать на это время.

Матиас забрался на дерево и лежал наверху, в развилке, и смотрел на небо в бинокль. Я не стал его звать, но не удивился, услышав за собой шаги.

Столпотворение в кабинете Нэттэйджа было совершенно несезонным. Сам Нэттэйдж сидел в кресле прямо в центре беспорядка, закрыв лицо руками; над ним с бокалом воды стояла Гвендолин; тройка замов с обеспокоенными лицами мялась в стороне, а Миль ходил туда-сюда. Именно Миль заметил меня первым:

— Тревога, здесь светлый. Рейни, вам сюда нельзя. Здесь темные страдают.

— И отчего же страдают высшие темные маги?

— У Нэттэйджа сломали аквариум, — скорбно сообщил заклинатель.

— Свет, Нэттэйдж, как же вы теперь?!

— В нашу чудесную заботливую темную гильдию, светлый магистр, вы вписались как родной, — не отрывая рук от лица сказал тот.

Я устыдился, но ненамного.

Свет, который синими и зелеными волнами разбегался по стенам, теперь угас. Дальнюю стену с аквариумом закрывала плотная ткань, и я обогнул столпившихся магов, подбираясь ближе.

— Не ходите туда, — вяло махнул рукой Нэттэйдж, но я уже отдергивал ткань. Вода в аквариуме позеленела, и рыбы — серебристые и оранжевые — плавали у поверхности кверху брюхом.

— Рыба — это намек на вас, — как нельзя вовремя подхватил Миль. — У вас на штандарте рыба. И вы на нее похожи. Взгляд у вас такой же пустой и круглый.

— Миль, не выдумывайте.

Если пойманная рыба за стеклом означала меня, то дохлая пойманная рыба была вполне однозначным символом. Смотреть на бессмысленную жестокость было больно. Что это вообще за человек, который ради личной мести будет травить рыбок?

— Мы выловим вам новых... — попытался утешить кто-то из замов.

— Оставьте меня, — глухо потребовал Нэттэйдж. Его эмоции уже затухали, выдавая, что он скорее играет на публику, чем испытывает что-то искреннее на самом деле. Досаду — возможно.

Олвиш ворвался в кабинет, чуть не выбив дверь и не раздолбав ею стену, и возмущения начал с порога:

— Что за катастрофа?!.

Я в который раз подумал, какой же Нэтар, все-таки, проходной двор. То есть на нижние уровни, естественно, пускали не всех; и на самые нижние допуск имел только Нэттэйдж, и там он отдыхал от нас всех, но на территории постоянно толокся народ. Маги, которые жили в Кипарисе и убежище Кипариса мотались туда-сюда, и даже высшие собирались исключительно в Нэтаре. Нэттэйджу нравилось играть в гостеприимного хозяина и чувствовать себя в центре мира, и пройти сюда мог кто угодно.

По губам Гвендолин зазмеилась тонкая усмешка; Миль смотрел с неприкрытым интересом, и даже Нэттэйдж прекратил ломать комедию:

— Как ваше здравие, Олвиш Элкайт? — медоточиво осведомился последний.

Даже издалека было заметно, насколько Олвиш исхудал и осунулся. Но он поборол проклятие — а Шеннейр все еще нет, и это было говорящим знаком.

Я ничуть не сомневался, что высший примчался сюда, как только смог стоять, и выздороветь быстрее было не в силах человеческих. Семья Элкайт намного выносливее обычных людей, да и не было в прошлом Олвиша ни предательского удара, ни заключения в Вихре... Но факт есть факт. Олвиш Элкайт встал на ноги быстрее темного магистра. Понимает ли он, насколько ударил по Шеннейру? Снова.

Олвиш посмотрел на аквариум, потом на скорбные лики высших, снова на аквариум, осознавая всю беспросветную глубину падения темной гильдии, и страдальчески воззвал:

— Только не ной!

А потом развернулся и вышел, столкнувшись в дверях с Эршенгалем.

У меня появилось дурное подозрение, что Нэттэйдж специально устроил спектакль, чтобы верхушка темных прыгала вокруг него и утешала. Небольшое такое развлечение для незаменимого главы гильдейской охранки. Может себе позволить. Ободренный дружеской поддержкой, он даже переживать перестал, зло уставившись на дверь:

— Вы и ваш хозяин! Сначала вы убиваете моих подчиненных, потом из-за вас убивают моих рыб! — и, сбавив обороты, мстительно добавил: — И вы все еще не ответили, зачем запустили дальнобойное проклятие прямо в клумбу перед входом. Араукарии, которая там росла, было больше тысячи лет.

Эршенгаль выслушал монолог с полным спокойствием, и только на последнюю фразу поднял бровь и ровно уточнил:

— Но мы не целили специально в главное здание.

Нэттэйдж язвительно хмыкнул, все еще переживая за судьбу древнего растения:

— Я тоже не целил в него специально.

Кажется, что-то в обмене официальными посланиями между Нэтаром и Мэйшем я упустил.

— Я перетряхну весь Нэтар и найду, кто это сделал, — мрачно поклялся Нэттэйдж и обвел кабинет мрачным взглядом, акцентируя внимание на каждом. — Но кто бы это ни был, знайте, что меня это крайне расстроило.

На практически неприкрытое обвинение высшие отреагировали с иронией. Гвендолин отсалютовала бокалом:

— Делайте.

Нэттэйдж как-то сразу растекся по креслу, утратив пыл. Обвинять главного судью темной гильдии в том, что она тайно ломает чужие аквариумы, было можно, но крайне невежливо.

— Как чувствует себя Шеннейр? — все-таки спросил я у подошедшего Эршенгаля, и укорил сам себя за неуместность. На дружеский интерес у меня не было права, а от светлого магистра такие вопросы звучали оскорбительно.

— Мне передать темному магистру ваше официальное беспокойство? — вежливо уточнил боевик, и я поспешно перебрал все подходящие варианты:

— Я уверен, что за темного магистра не следует беспокоиться.

Он кивнул, показывая, что принимает ответ, и я вновь вернулся к аквариуму:

— Так мелочно. Или это не угроза, а предупреждение? Для Нэттэйджа?

— На штандарте Нэттэйджа жаворонок. Если бы хотели указать именно на Нэттэйджа, подбросили бы мертвую птицу, — без интереса поправил Эршен.

Ох уж эти темные славные традиции. Жаворонок? Мне всегда казалось, что Нэттэйджу больше подошел бы осьминожка.

Матиас прокрался мимо, прилипнув к стеклу, и постучал по прозрачной поверхности когтями:

— Шихиш.

— Шихиш не живет в соленой воде, — на автомате поправил я, присматриваясь к рыбам внимательнее. Потускневшую чешую пересекали серые полосы, а изо ртов торчала серая бахрома.

— Шихиш сразу попало в тело, в теплое мясо. С едой, — Матиас шкрябнул когтями по стеклу, явно наслаждаясь звуком, и отстранился, складывая руки на груди. — Теперь оно уже сдохло. От шихиш ничего не спасет, человечки. Шихиш может сожрать Лорда.

То есть искать надо мага, который имел доступ к иномирным тварям. А, это, учитывая знакомых знакомых и друзей врагов, половина гильдии. Темные не светлые, социальных контактов, на первый взгляд, у них должно быть меньше, но на самом деле нет у темных такой двери, которую не открывала бы выгода или игра очередного высшего. От той темной гильдии с жесткими и жестокими порядками, которую я помнил, мало что осталось — без конкурентов темные разжирели и обнаглели, а падение контроля после исчезновения Шеннейра дисциплину добило. Наружу полезло все человеческое — со всеми плюсами и минусами.

Но шихиш сразу добавляло новых нюансов.

— Зараженная пища. Тыквы... это не может быть намеком на одно происшествие... на продуктовых складах?

К моим потугам сыграть в следователя Эршенгаль остался глух:

— Это все игры верхушки гильдии, светлый магистр. Даже не забивайте голову.

Насладившись вниманием и получив нужную долю эмоций, Нэттэйдж успокоился и схватился за бумаги, приговаривая, что раз уж настроение у него испорчено, то он возьмет и урежет кому-нибудь поставки оборудования и пищевой паек. Когда я уходил, они с Гвендолин спорили до хрипоты.

Сегодня мой путь лежал в ремонтные доки.

Даже браться за то, чтобы строить новый корабль, я не стал. Дело долгое и накладное, постройка кораблей. Продираться через зимние шторма на рыболовецких шхунах было, конечно, занятием достойным темных магов — из того разряда, что настоящий темный презирает опасность, спит на гвоздях и разрывает врагов голыми зубами — но ни я, ни даже окружающие не чувствовали себя для этого достаточно темными. Зато где-то в доках простаивал "Песчаный скат", когда-то налетевший на рифы.

"Песчаный скат" казался мне огромным.

На самом деле он был обычным паромом, который каждый месяц ходил от побережья до трех островных столиц. Я шел вдоль высокого борта и ради развлечения пытался вспомнить, на каком корабле сам когда-то давно прибыл на материк. На этом? Вряд ли. На эвакуацию стянули всю технику, что могла плавать.

Ремонтники отдыхали в стороне. Миль тестировал печати, и его свита каждый раз разочарованно вздыхала, когда построенные цепи рушились одна за другой. Заклинатели, ходящие за Милем вслед, ненавидеть его не переставали, но теперь к ненависти добавилось нездоровое обожание.

Один раз мимо прошел Олвиш, не глядя налепив на цепь две печати, и цепь падать перестала. Я думал, что сегодня меня уже ничего не удивит, когда Олвиш ушел болтать с ремонтниками. Хотя я ни разу не видел, чтобы Олвиш ругался с Милем — я не видел, чтобы они вообще разговаривали.

— Олвиш, как и все Элкайт, не подарок, — пожал плечами Миль. — Но ведь нам могла достаться Юлия.

Юлия была замечательным человеком. Окружающих спасало только то, что она светлая.

Я слушал, как нервные волокна шевелятся в машинном блоке и разрастаются по обшивке, по приваренным заплатам, и не слишком верил, что очередной этап подходит к концу. Ссыльных темные отправили далеко не на сами Острова; гораздо дальше, чем Острова, и запечатали тот путь особой печатью, и потому требовалось плыть не только проторенным маршрутом, но и приличное расстояние после. "Песчаный скат" был старым пассажирским паромом, потерпевшим крушение и поднятым из воды, и на такие подвиги не годился.

Матиас сидел в воротах, в тени от ворот; перед ним мерцало с десяток тренировочных печатей-"рыбок", названных так за характерные нырки, которые они делали при нарушении концентрации. Держать все десять было крайне нелегко. Намеки Нэттэйджа разом всплыли в памяти, и я одобрительно — я очень старался, чтобы это было действительно похоже на одобрение — кивнул:

— Хорошая работа.

Матиас поманил печати ладонью, те выстроились перед ним, с щелчком соединившись друг с другом. Воздух в центре задрожал; кипарис, попавший под прицел, согнулся, высыхая на глазах, и так и остался изломанной корявой фигурой.

— Вы, человечки, тоже умеете интересные штуки, — снисходительно отозвался заарн и показал книгу с обложкой из человеческой кожи. — Мой Лорд не просто так отдал это мне.

Я отдал, чтобы это страшилище мне глаза не мозолило. Ну... по крайней мере, он в настроении.

— А вы его раньше кормить не пробовали?

Я задумался и решил не отвечать. Миль всплеснул руками:

— Рейни, а что вам непонятно во фразе "заарны — это твари, которые созданы, чтобы жрать разумных существ"? Признаться, я надеялся, что ваша тварь настолько тупая, что до нее вплоть до голодной смерти не дойдет, но кто ж тут ждет от будущего хорошего. Что скажете о корабле?

Я посмотрел на нависающую над головой стальную махину и осторожно предположил:

— Это... похоже на корабль.

— Эта старая лоханка наполовину состоит из магии, плавает с помощью магии и не тонет только благодаря магии. Рейни, вы же с Островов! Вы не знаете, как устроены корабли?

— Да, я с Островов. Могу рассказать, как устроена лодка. Там есть доски и весла.

— Короче, — потеряв терпение, перебил Миль. — Вы потонете, как только встретите большую волну. Возможно, большая волна потонет, встретив вас, но корабль это не спасет...

— И все же я призываю снова поговорить о дизайне, — Лоэрин влетел прямо между нами. Ремонтники и заклинатели, толкущиеся у корабля, испарились в единый миг. — Черный — это прошлый век. Черный создает нам негативный образ. Вот Ньен, к примеру, стреляет в любой черный корабль!

— У Ньен корабли тоже черные. Они просто стреляют по всем чужакам подряд.

Даже если находятся в чужих территориальных водах.

Решить вопрос с цветом можно было легко — поменяв краску на темно-синюю, и никто из темных не заметил бы. Другое дело, где найти столько хорошей синей краски. Темные, которые половину цветов видели как один, предпочитали не измышлять лишнего.

— Но можно же подумать о маскировке!

Я придержал один из эскизов, которыми он размахивал:

— А подо что собираются маскироваться... розовые спирали на белом фоне?

А в создании стелы памяти от островных Лоэрин точно не участвует?

— Под гигантских медуз, — скрипуче предположил Миль. — Вы представьте, приплывет светлый магистр в океан, и все медузы соберутся на него смотреться. И что вы будете делать?

— На корабле будет абсолютное большинство темных. За их зрительный комфорт и безопасность отвечает Шеннейр, — я вернул эскиз обратно. — Отправляйте ему.

На смешок от Миля нейтрал не обратил ни малейшего внимания:

— А что сделает? Приборы я создаю.

Бороться за вид приборов Лоэрину было не так интересно. После того, как Шеннейр увидит дизайн, приборы его уже не тронут.

Я дождался, пока он отойдет на достаточное расстояние, и с запинкой спросил:

— Как вы думаете, что сейчас с Шеннейром?

Темный магистр встанет на ноги, верно? Он же не бросит меня один на один с этой оравой?

— Что с ним будет? — Миль странным движением потер перчатки — как насекомое, потирающее лапки. — Лежит в темной комнате.

— "Темной комнате"?

— Темной-темной, узкой и низкой, без единого лучика света. Какое сожаление, что ему свои наверняка оборудовали все заранее...

— Миль, а что так подробно? — я прислушался к эмпатии, и с подступившим подозрением продолжил: — Вы тоже жрали это сердце? Вы за кого-то ручались? Или... с вами кто-то делил его пополам?!

С каждым словом лицо мага становилось все унылей и унылей:

— Я сам на себе экспериментировал. Не спрашивайте, интересно было.

Ударил прямо по-больному. М-да.

К моему удивлению, Лоэрин далеко не ушел — вместо того, чтобы нести окружающим свет своей фантазии, он сидел на краю мола и складывал из эскизов бумажную фигурку. Я подошел и встал за его спиной, и артефактор хмуро произнес:

— Помните наш разговор об особых дарах и вратах в Заарней? Я попросил Лонгард записывать все мои действия.

Ветер подхватил бумагу и ударил о камни. Лоэрин невесело усмехнулся:

— Последнее, что на записи — я отключаю запись.

На мгновение стало тяжело дышать — как будто трещины, расколовшие мир, подобрались к самым ногам. Потом я поднял бумажную фигурку и вернул владельцу:

— Как вы смотрите на то, чтобы помочь Гвендолин? Нервной сетью замка она занимается сама, но помощь в настройке приборов от самого талантливого специалиста в Аринди незаменима. И там осталось еще несколько этажей, до которых ничьи руки не дотянулись. И все под надзором инфоотдела, разумеется.

В потухших глазах зажегся огонек; Лоэрин кивнул и, на ходу возвращая легкомысленность, направился обратно к кораблям. С Олвишем нейтрал разминулся, даже не заметив — они жили в совершенно разных мирах.

Я даже не стал грустить, что разговор Олвиш вновь начал с обвинений.

— Почему никто не занимается убежищами?!

Олвиш выдавал сам себя. Зачем он обращался ко мне, раз считал меня светлым, от которого ничего не зависит?

— Вам нужно — вы и займитесь, высший маг Олвиш Элкайт, — я вяло проследил за его движением — явной попыткой задержать. — Да, срывать плохое настроение на том, кто не станет отвечать — положено всем темным или ваше личное пристрастие? Или светлые — уже не люди, перед ними можно показать, что вы... как вы сказали на совете...

"Уроды"?

Эмпатическое поле полыхало от злости и омерзения. На контрасте с остальными высшими эмоциональность Олвиша была просто упоительна.

— Вы — отвратительный магистр, — кое-как справившись с собой презрительно процедил он.

Что-то новенькое.

— Всегда мечтал возглавить темную гильдию, чтобы быть ей хорошим магистром. Ха!

— У вас нет ни малейшего умения приказывать.

— А кто вы такой, Олвиш, чтобы я вам приказывал? Что вы полезного сделали, чтобы я вам приказывал?

Высший задохнулся от возмущения:

— Без меня вы бы даже не подняли волновые башни!

— Ах да, — я равнодушно покосился на море. — Хорошо. Вы можете заняться городскими убежищами. Это будет весьма предупредительно и мило с вашей стороны.

Каким-то чудом он сумел сдержаться.

Я сам не знал, почему продолжал злить Олвиша — должно быть, потому что он это позволял. Из всех высших только Олвиш не нашел себе места в новом мире — только потому, что, в отличие от всех высших, даже не пытался. Зачем, если он и так мог выполнять те задания, которые хотел, и маяться дурью во все свободное время? Семье Элкайт все позволено. Все позволено, кроме как воскрешать мертвых.

Олвиш не уходил, словно разрываясь от противоречий, и даже эмпатическое поле поутихло. Должно быть, история с Джиллианом и наказание на мага повлияли; хотя я мог заранее предсказать, что эффект будет недолгим.

— Какими были Юрий и Юлия? — наконец спросил Олвиш.

Какими были маги Элкайт?

— Храбрыми. Отчаянными. Очень упорными.

Теми, кто был готов умереть ради нас? Теми, кто умер ради нас? Сумасшедшими опасными фанатиками?

Матиас с обескураженным лицом следил за нами через одну из своих печатей.

* * *

Шеннейр появился одним обычным днем, и выглядел он точно так же, как и обычно, и ничего не намекало о пережитом проклятии. Но темный магистр не имеет права показывать, что он ослаблен или болен.

Шеннейр стоял у кипариса и смотрел вверх. Я подошел ближе, заинтересовавшись, что привлекло внимание темного магистра: уж точно не природа и не зеленые ветви.

Матиас сделал шаг назад, прячась мне за спину. На развилке сидел крошечный мокрый котенок. Присутствие темных приводило существо в панику, но тонкий писк был практически неслышен.

— Интересно, насколько надежна защита Нэтара? — Шеннейр спокойно протянул руку, снимая котенка с дерева, и передал Эршенгалю: — Сообщи внутренней службе. Пусть найдут хозяев.

— Защита Нэтара пропускает мелких животных. Нэттэйдж не хотел, чтобы под стенами лежали мертвые птицы как в Мэйшем, — боевой маг так же спокойно снял шарф и завернул в него пушистый комок.

...Переломанные крылья, свернутые шеи, тусклые птичьи глаза. Изуродованные комки крови и перьев у высоких стен.

— Мертвые птицы вокруг Мэйшем? — я не мог прийти в себя от удивления от темных. Эршенгаль редко высказывал предположения при своем магистре — Не потому, что не мог, а потому, что не считал нужным.

Шеннейр заметил меня и весело пояснил:

— Одно время было популярно сплавлять печати с плотью и натягивать поверх шкуру. Опасность есть везде, но в своем доме хочется избавиться от лишнего.

— Они монстры, — уверенно прошептал Матиас, безотрывно следя за шарфом в руках Эршена. — Монстры!

По странной прихоти восприятия среди всех живых существ заарны не боялись только людей.

Кошек в своей жизни я видел раза два. Нэтар соседствовал с богатыми районами Кипариса, и существо, должно быть, сбежало оттуда. Хозяев уже нашли; большая смешанная семья островных и полукровок уже стояла у ворот под надзором внутренней службы и пребывала в полной уверенности, что сюда их привели убивать.

Эршенгаль молча передал им котенка вместе с шарфом и вслед за Шеннейром прошел к машинам.

— Не забудьте их отпустить, — предупредил я мага в сером, и тому хватило такта изобразить возмущение.

Люди выглядели так, словно на их глазах мир встал на голову. Темный магистр проявил человечность. Еще одна невероятно значимая ступенька в мирном сосуществовании людей и магов. Если бы с точки зрения Шеннейра это значило хоть что-то.

В истории с памятной стелой был только один хороший пункт — она обещала закончиться. Белую арку водрузили на высокую скалу, и ее было видно из Кипариса, Нэтара, стройки штаба гильдии и вообще отовсюду. Чтобы она мозолила темным глаза и напоминала о том, что они сделали не так. Например, не добили всех возмущенных. Оставался самый прекрасный, завершающий этап, и Нэттэйдж по такому поводу уже полностью пришел в себя и теперь нервно крутился на сиденье и доставал меня на тему речи.

Доверить речь Милю было еще страшнее, чем Шеннейру. Доверить речь Шеннейру было катастрофой. Нэттэйдж имел на Побережье реальную власть, и за это его не любили, Гвен держалась в тени и за пределами гильдии известности не имела. Что может наговорить Олвиш после эпохального озарения на совете — неизвестно, и неэтично проверять это на мирных гражданах.

Даже если Темный Лорд Норман больше не будет со всеми хорошими намерениями говорить о стратегических людских запасах, это ему все равно никогда не забудут.

Речь доставалась мне. Я даже не сразу осознал, что все торжественное так и задумывалось изначально.

— Но хотя бы на Острова мне можно отплыть без речей, проводов и хорового плача?

Нэттэйдж чуть ли не подскочил от возмущения:

— Ни в коем случае! Вы светлый магистр, который отправляется спасать Острова! Это вдохновляющая вещь, а вдохновляющие вещи нельзя делать тайно.

По-моему, Нэттэйдж принимал меня за психологическое оружие массового поражения, которое, раз уж попалось в руки, требовалось использовать на полную катушку. Как жаль, что совету Шеннейра — "просто посылайте их, если обнаглеют, светлый магистр" — я последовать не мог.

— Развейте мои сомнения, Нэттэйдж, вы не реализуете через меня свои тайные мечтания? Слава, народная любовь и все подобное?

Обижаться глава внутренней службы не стал, спокойно сложив руки на коленях и обстоятельно ответив:

— Я — всего лишь тень. Я никогда не мешал другим сиять.

Надеюсь, я не угадал.

Белая арка стояла на вершине скалы. Врата на юг — так, чтобы глаза мертвых всегда смотрели на море. Шеннейр уже был здесь; не приехать с его стороны было бы оскорблением, прибыть — немногим лучше. Ненавидящие взгляды соскальзывали с него, ничуть не раня.

Арку воздвигли на высоком постаменте — с вырезанной печатью стабильности, чтобы арка сохранилась, даже если на нас упадет неконвенционное проклятие. От меня требовалось торжественно зажечь огонь в лампадке, вмурованной в замковый камень, сказать пару слов и забыть все, как страшный сон. Это ничего не изменит и никому не сделает лучше, но люди имели право на скорбь.

Множество глаз смотрели со всех сторон. Кажется, я начинал потихоньку бояться людей.

Вырезанная в камне печать вилась под ногами. Я обернулся и внутренне вздрогнул. Всех собравшихся магов словно делила незримая черта. Серая форма Нэтара, черная полувоенная форма шеннейровских магов. Островные, ашео, мирринийке и полукровки против резко отличающихся от побережных народов северян-ла'эр. Все это явно проделано специально.

Ла'эр редко селились на Побережье — они не любили море, и, говоря откровенно, их на Побережье не пропускали. Вражда мирринийке и ла'эр всегда имела глубокие корни: противоборство между исконными народами Аринди и пришельцами из других земель, колонистами юга и колонистами севера. Да, Шеннейр у нас армия, в армии боевые маги, а боевики — это как раз ла'эр, и приехали они в том, что было. Своих заклинателей, а уж тем более островных, Шеннейр на Побережье не потащил, оставив в безопасности в Мэйшем. Но посыл не просто намекал, он буквально лез в глаза. Мы — хорошие, мы с вами, а темный магистр — он не наш, он чужой, он враг. И эти ла'эр, кто их вообще сюда звал, никому не кажется, что эти ла'эр — поголовно убийцы и темные маги? Все то согласие, которое Аринди достигала долгие годы, рассыпалось на глазах.

Лампадка вспыхнула, заливая площадку безжизненным светом, не оставляющим теней. Ну вот, на маяке сэкономили.

— ...Прошлое преподало нам жестокий урок.

Самое лучшее, что смог сделать Шеннейр — это не показывать никаких эмоций. По крайней мере, он не смеялся.

Эршенгаль вновь надел мантию с белой каемкой. Я решил, что кто-то из его родни был светлым — обычная ситуация. Нэттэйдж показывал внешне положенную случаю мину и внутренне — недовольство, что я зарубил все двадцать страниц предложенной речи. Объективно речь была неплоха, в конце вышибала слезу и состояла изо лжи от и до, и я не смог бы произнести из нее ни слова. Единственное, что мне хотелось — исчезнуть отсюда и не быть.

— Наши близкие мертвы, и мы всегда будем помнить о них. Но прошлое никто изменить не в силах, — я был далек от того, чтобы отнимать у людей право на скорбь. Но не было ни малейшего смысла бесконечно искать оправдания или виновных, бесконечно возвращаться и хотя бы в мыслях пытаться что-то исправить — как будто время способно обернуться вспять. Невозможно идти вперед, если постоянно оглядываться. — Только будущее в нашей власти. Только мы можем сделать, чтобы этого не повторилось.

Потом я так и не смог вспомнить, говорил ли это — и что говорил на самом деле. Я помнил только молчание, но люди слушали бы любую чушь, что сказал светлый магистр.

Света и Тьмы не существует, но это никого не спасло. Уже давно нет смысла сожалеть.

Стелу поставили в хорошем месте — тихом и красивом. Весной здесь будут цвести апельсины, а в ясные дни горизонт будет виден далеко-далеко, почти до самых Островов.

Мрамор под рукой был теплым. Я был среди тех, кто начал войну. Прости, мама, ты вырастила своего убийцу.

* * *

В своей комнате я долго сидел у стола, глядя в одну точку, а потом начал открывать ящики один за другим. Папка с делом Эршенгаля так и валялась в первом, уже успев покрыться пылью; я задержался на ней всего лишь на миг и достал аптечку. Откупорил пузырек с антисептиком, вылил содержимое на кусок бинта, протер тонкое лезвие. Мысли немного путались, и это злило. Мой разум — бумажная преграда, за которой прячется тьма.

Ясность мышления — это ценность.

Лезвие легко рассекло кожу. Боль, как и обычно, помогла немного прийти в себя. Порезы быстро набухали кровью, и я повернул руку, с интересом рассматривая результат.

На самом деле я не чувствовал ничего — ни положенной скорби, ни ненависти. Отказаться от эмоций было разумно. Я до сих пор не знал, было или не было это слабостью; ведь слабость, как известно, подлежит наказанию.

Три линии, четвертая поперечная. Все решаемо, все идет хорошо.

Я смел все со стола, захлопнул ящик и быстро обернулся, одергивая рукав. Шеннейр легко вошел в комнату, как всегда не заботясь, ждут его или нет. Хотя люди для темного магистра и не стоили такой заботы.

— Спирт глушите? — вскользь бросил он, и весело объявил: — Я был в доках. С кораблем вы разобрались, дата отплытия назначена. Беру свои слова назад, что вы не хотите спасать своих, светлый магистр!

Признаться, я немного опасался его реакции на стелу памяти; но последнее, чего я ждал — что он моментально выбросит ее из головы, перейдя к совершенно иным вещам. Я спрятал руки за спиной, почти чувствуя, как кровь пропитывает рукав, и слабо кивнул:

— Да. У меня получилось.

— Кэрэа, не тормозите снова. Вы только стали на человека похожи, — темный мимолетно нахмурился и легко встряхнул меня за плечи, вновь возвращаясь к приподнятому настрою. Правда, задевать повязку было не обязательно. Просто Шеннейр не был эмпатом и не считал нужным об этом думать. — Эй, вам вести за собой свою гильдию! Вы только что легко расправились с теми, кто считал вас негодным слабым противником! Что с вами опять?

Расправился? Ну что же. Мне вовсе не хотелось думать об этом, но Шеннейр уехал слишком вовремя не оставив толковой охраны. Упустив присутствие загорцев рядом с водохранилищем. Упустив Рийшена, не выполнившего приказ и не сумевшего захватить ни одного врага живьем. Темный магистр ошибся? Нет. Темные магистры так не ошибаются.

Я посмотрел на его руку на своем плече и вежливо попросил:

— Я понимаю, что светлый не заслуживает иного отношения, но я все еще ваш союзник. Неужели я не могу рассчитывать хоть на малую часть... такта?

Было довольно любопытно видеть источник всех своих бед перед собой, и не иметь возможности причинить ему вред. "Мститель, магистр или жертва"? Я всегда хотел быть хорошим магистром. Все, что я делал в последнее время — это забывал.

Шеннейр посмотрел на свою руку, так, словно впервые заметил за собой эту привычку, и пожал плечами:

— Хорошо, — и убрал ладонь. — С "Песчаным скатом" вы справились великолепно, светлый магистр. Расскажете свой план на случай, если его снова разобьет зимними штормами?

Хорошо?! Он вот так просто взял и меня послушал? Темные магистры это умеют? Любопытство Шеннейра было неподдельным, и, отойдя от шока, я широко ухмыльнулся, ловя себя на мысли, что не хочу разочаровать:

— Да, корабль потонет. Но у меня есть одна идея на этот счет.

— Миль, — я прибрался на столе, вытер лезвие и накапавшую кровь и залепил порезы пластырем. Наверное, проще было придумать легенду о занятиях магией крови и попытках навести на Шеннейра страшную порчу, чем так скрываться. Темные бы поняли. — Неодобряйте молча.

Тень у двери недовольно пошевелилась.

— Мне вообще все равно, зачем вы берете острые железные предметы. Мне с вами на одном корабле не ехать.

Мне было интересно, когда Миль пришел — и зачем он пришел в один момент с Шеннейром, тогда как раньше избегал с ним сталкиваться.

— Но, Миль, вы со мной поедете. На одном корабле.

Заклинатель ошеломленно молчал. Недолго.

— Нет, нет, нет! С вами?! Рейни, вы грохнули человека топором и хамите Шеннейру. Нам с вами не по пути. Вы светлый и вы на меня плохо повлияете...

— Если Шеннейр не сможет снять барьер, который устанавливал весь совет, то у нас не будет времени возвращаться и плыть на Острова снова. А вы, Миль, сможете снять барьер, даже если его запечатали все высшие за всю историю гильдии, — я сделал паузу, позволив слушателю насладиться лестью, и заботливо дополнил: — Ходят слухи, что вы слишком сильно на меня влияете. Я не могу уехать и оставить вас на растерзание.

Наверное, сейчас Миль разом вспомнил всех, с кем успел рассориться, получив место в совете и покровительство магистра. Я посмотрел в окно, наконец-то улыбаясь искренне. Мои фишки мне не нравились, но фишки редко выбирают. Впереди были Острова, на которые я никогда не хотел возвращаться, люди, которые когда-то пошли за мной, и конец пути, ставший на шаг ближе. Все закончится, все обязательно закончится — мне осталось только завершить дела.

...Миль стоял у окна, когда я вошел в комнату. Он не обернулся, услышав мои шаги, и ожесточенно произнес:

— По земле идет

Тайфун Наэтэрэ,

Заливает окна

И грохочет в двери,

И нам не сбежать...

— ...Никуда не скрыться,

Море у порога,

Плещет и ярится, — тихо подхватил я. Темный маг закрыл уши и рявкнул:

— Хватит! Почему ваши островные стишата постоянно вертятся у меня в голове? Они тупые, в них нет рифмы! Почему я не могу от них избавиться?

Я замедлил шаг, не торопясь попадать под волну раздражения, и пожал плечами:

— Это к вам вопрос, Миль. Откуда мне знать?

— Нет, вы ответьте. Зачем вы мне их рассказали, тогда, в камере? Какой смысл? Вот это вот все, эта чушь, значит, что нам конец?..

— Ничего не значит.

Миль даже не стал делать вид, что поверил. Я мог бы продолжить — мне просто забавно, что он запомнил эти слова на двенадцать лет.

Разрушенный дом с выбитыми окнами. Водоросли на полу, обломки ветвей на крыше. Открытая дверь — это знак и символ.

(А разве у историй есть иной исход?)

— Много... нет, одна вещь, которая больше всех не дает мне покоя, Рейни. За что вы уничтожили свою гильдию?

Я удивленно посмотрел на него и поправил:

— Я не уничтожал светлую гильдию.

Они ошибались. Что я мог поделать?

* * *

— "И не слышно криков —

Лишь сиянье молний

И великий Маро

В огненной короне..." Они на основе этого придумали сто двенадцать катренов?

— Тебе не нравятся катрены?

— Они бредовы.

— Ну-ну-ну, зачем же так. А стихи?

— Тоже. Только не говорите, что вы ценитель. Светлый магистр Тсо Кэрэа Рейни вам не поверит, не говоря о прочих.

— Стихи о смерти крайне популярны на Островах. Обстановка располагает... Так о чем ты хотел со мной поговорить, Эршенгаль?

— Вы переходите границы, магистр.

— Даже так? Некоторые люди так и будут топтаться у границы до бесконечности, если их не подтолкнуть.

— А если он сломается?

— Это была твоя задача — следить, насколько он стабилен.

— И я говорю вам, магистр — слишком.

— И я не продолжаю. Пока хватит.

...

— Я вижу, что ты недоволен, Эршенгаль.

— Я не могу быть недоволен.

— И все же?

— Мне любопытно... стоило оно того?

— Несомненно.

— "Темный магистр всегда должен достигать своих целей?"

— Обязан. Мне нужен великий маг, и я получу великого мага.

— А если он умрет?

— Тогда... я немного расстроюсь. Но слабые должны умереть.