Спаситель 4 глава

СПАСИТЕЛЬ 4 глава

$

Дмитрий Старицкий (с)

$

СПАСИТЕЛЬ

$

$

$

4.

Первым делом на ярмарке, после того как меня прилично одели, и я стал похож на человека не вызывающего подозрений у полиции, я купил пистолет — американский 10-зарядный ''Саваж''. За 28 рублей без гравировок и прочих лишних понтов типа перламутровых щёчек на рукоятке, которые мне усиленно пытался втюхать приказчик в лавке. Патрон, правда, хиленький — 7,65х17, но и таким патроном эрцгерцога Франца-Фердинанда Гаврило Принцип сумел убить. Правда, чуть ли не в упор. И у Пуришкевича получилось Распутина из такого же ''Саважа'' заколбасить. Главное пестик компактный — всего 16 сантиметров в длину и в кармане нормально умещается — не топорщит. И весит чуть больше полкило.

В качестве кобуры к нему продавался этакий мягкой кожи кошелёк на защёлке, только глубокий. Можно носить во внутреннем кармане пиджака не протирая саржевой подкладки металлом.

Я — проводник. Мне убивать никого нельзя. Так что для моих целей — ранить и заставить отказаться от преследования, больше подошел бы калибр с хорошим останавливающим действием — 9 мм, а то и больше, но таковых на ярмарке не было, хотя оружейных салонов стоял длинный ряд. Выбор пистолетов большой, но даже ''Люгер'', который ''Парабеллум'' был там под точно такой же патрон, но дороже 'саважа' в полтора раза.

А большинство предложения вообще было пукалками под патрон 6,35х15. Или велодогами под спортивный мелкашечный патрон. Называемый тут ''монте кристо'', выпускающиеся для велосипедистов, чтобы на ходу от собак отстреливаться. Таким даже застрелиться не получится, если и захочешь.

Не считать же за оружие скрытого ношения огромный полуторакилограммовый револьвер ''Смит-Вессон русский'' с его длинным стволом и сантиметровым дулом? Цена — 90 рублей за пару в красивой деревянной коробке. Или ''Маузер С96'' со длинным стволом в деревянной кобуре-прикладе. Вес — за килограмм. ''Чудо пистолет-карабин для путешественников'' с конским ценником в 47 рублей серебром без патронов.

А с большими 9-мм ''Браунингами'' тут присланная на усиление московская столичная полиция ходит. Кобуры деревянные, больше похожие на протез голени. И, судя потому, как ее мотает на городовом, тяжелая очень. И в продаже я их не видел.

Пистолеты Кольта правительственной модели в гражданскую продажу в России еще не поступали. Хотя и попали они уже в список разрешенного оружия для строя офицерам императорской армии — на видном месте этот список в лавке висел. Но... за свой счёт.

Вот примерно то, что мне надо, а к нему патроны-резиноплюи из моего ''осевого времени''. Будет тогда ''наикращяя нелеталка''. Резиновой пулей убить — это умудриться надо, а бьет 45-й калибр мощно. С хорошим останавливающим действием. То, что надо. Но это на будущее.

А сейчас с чем-то ходить надо среди этих толп. Защищенным. Электрошокер бы не помешал. А то и тазер. Но это всё в Америке, причем в Америке моего осевого времени.

Вон, Тарабрин, для своих приказчиков приобрел оптом курковые двустволки тульского завода. Даже не посоветовавшись со мной, взял 16-й калибр. По моему мнению, этот калибр — ни два, ни полтора. Мне 12-й нравится. Да вообще фирма ''Зауэр'' в Германии работает, и в России торгует. Помню, еще в 1960-х годах все охотники гонялись за трофейными ружьями ''Зауэр'' — ''Три кольца''. Кто смог достать — хвалились ими безбожно.

Для хранения покупок сняли мы огороженный высоким забором двор с конюшней, амбаром, навесами и небольшой бревенчатой сторожкой от непогоды. На ярмарке такие дворы сдавались для приезжих коммерсантов целой улицей. Теперь тарабринские приказчики там дежурят парами. С полными патронташами и ружьями. Сутки через двое. Свободные от караула помощники проводника ночуют, как и раньше, на постоялом дворе во флигеле.

Освободили от караульной службы только тех помогальников, что были у Тарабрина знатоками лошадей. Они нам конский состав будущего обоза выбирали из богатого ярмарочного предложения. Но наше со Степанычем слово было заднее — мы бюджет держим.

Двуколку вообще выбирал я сам, так как Тарабрин сказал, что она для меня лично, чтобы я у него бензин зря не тратил. Вот не понимаю я его логики. На одну машину топлива натаскать — день работы, зато кататься можно зимой в тепле. А не в открытых всем ветрам и метелям санях.

Но выбрал. Во-первых, на эллипсовидных бронзовых рессорах, чтоб не так трясло — сидишь-то практически на оси. Во-вторых, на высоких облегченных колесах на железном ходу. В-третьих, с легким кузовом плетёным из тростника на железном каркасе. С небольшой площадкой для чемоданов за сиденьем, на которую стационарно встал как родной широкий и глубокий американский дорожный кофр — типа багажник. Всего два сидячих места. Править конём должен один из пассажиров. Так что учиться мне придётся и этому искусству.

В оглобли двуколки сторговали у казака-хитрована трехлетнюю кобылу донской породы. Светло-рыжую, аж золотистую на солнце, красавицу. С белыми ''чулками'' на трех ногах и белой ''звездой'' во лбу. Ну и всё, что положено к упряжи взяли у него же взяли.

— Она и под седло приучена, — крикнул мне вдогонку казак, когда кобылу уводили из его загона.

Видно он ещё и седло хотел мне втюхать. Но мне казачьи седла не нравятся. Я английское седло куплю. То, что потом спортивным стало по всему миру.

Соль продавалась в лыковых рогожных кулях. С Баскунчака — хорошая соль. По утверждению продавца, такая рогожа под дождем не мокнет.

Я не поверил, смотался из амбара на нашем складе в свое ''осевое время'' и прикупил в ''Спортмастере'' пару прорезиненных тентов для шестиместных палаток. Теперь точно ничего не промокнет.

Самое смешное, на мой наряд начала века в Москве ''осевого времени'' никто и внимания особого не обратил. Ходит человек по торговому залу в хорошо сшитой тройке при бабочке и в шляпе-канотье, ну и фиг с ним.

Оказалось — зря мотался, потому как купил Тарабрин под соль два крытых пароконных фургона с поворотным дышлом. Почти как у американских пионеров. Так что дождь не страшен для груза.

И к фургонам по паре русских тяжеловозов соловой масти. Двух кобыл и двух жеребцов. Вдвое дороже они нам обошлись распространенных битюгов, на которых тут биндюжники рассекают, но как сказал наш знаток коней — порода эта добрая. Ее в артиллерию в ремонт казна закупает. Там они шестеркой три тонны гаубицы с зарядным ящиком тягают. Да и красивее они нескладных битюгов. Вот и сохранилась эта порода, и в СССР, и в современной России, а битюгов не осталось.

Взяли бы мы этих тяжеловозов и больше, но больше в продаже не было.

Барбасоны были, першероны были, фризы были, даже английские шайры — огромные красавцы, и те наличествовали. Народ вокруг ходит, восторженно языком цокает. Но не покупает. Во-первых, они были намного дороже отечественного тяжеловоза — они и крупнее, и выше в холке. В России такую импортную нарядную коняку в кареты шестеркой цугом запрягают. Понты. Отсюда и цена. Во-вторых — привередливые они к кормам. Не для наших спартанских условий. Вот и разобрали русских коников практически всех до нашего приезда. Всех, что артиллерийские ремонтёры раньше них не выкупили — у тех было право первой руки. Но, как говориться, остатки сладки.

— Шайры хоть и не так привередливы к корму, как фризы, но зато жрут как не в себя, — дал наш лошадиный знаток консультацию. — Мы их не прокормим. У нас на Тамани трава сухая и жесткая, а эти к сочной и мягкой травке привычные. Ты, Иван Степаныч, лучше на арденов посмотри. Хорошая тягловая порода. В жратве непривередлива. У Бонапартия еще они пушки тягали. Не обращай внимания на то, что ноги кажутся коротковатыми. Зато характер спокойный, послушный и умницы большие.

Походили мы вокруг расхваленных арденов, пощупали их, зубы и копыта осмотрели. Да и купил Тарабрин этих бельгийских тяжеловозов по паре на остатние фуры. Четыре мерина и восемь кобыл. Жеребцов арденских в продаже совсем не было. Все пятилетки. Все гнедые с черными мохнатыми ногами.

Сделал нам конский барышник, что торговал арденами, две скидки — за опт, и за то, что заплатили золотом, а не бумажными деньгами. Но все равно кони не дешевыми оказались. Импорт! За морем телушка — полушка, да рупь перевоз.

— Мы этих кобыл нашими, русскими, тяжеловозами покроем. Неплохие полукровки должны выйти, — ездил нам по ушам тарабринский знаток.

— Никак ты, Ваньша, восхотел собственный конный завод завести? — подколол его Тарабрин.

— А ежели и так, то кому от сего будет худо? — вскинул головой лошадник.

— Ну, а если на чужом заводе? Управляющим пойдёшь? — это уже я влез. Из любопытства и вредности.

— А пойду. Все с лошадками в обнимку.

— Вот к нему, — кивнул на меня Тарабрин, — и пойдёшь конный завод ладить. В Крым. Хороших тяговых коней разводить, соль возить, много ее надо будет.

Удивляет меня проводник. Хотя, что тут удивительного? Привязывает он меня к своей общине как может и чем может. Василисой, солью, племенным конным заводом. От своего хозяйство особо не побегаешь.

Для своего будущего хозяйства обзавелся я незаменимой вещью — самоваром. Даже двумя. И оба из Тулы. Один емкостью на ведро воды, другой — на пять ведер. Кипяток нужен дома не только чай пить.

Продавались здесь и посеребренные самовары варшавской работы, но это, по-моему, уже лишние понты.

А вот серебряные подстаканники, тоже варшавской фабрикации, я взял. Вместе со стаканами гранеными. Пригодятся. Как и ложки-вилки серебряные на 12 персон. Молочники там, сахарницы, чайницы и прочую мелочь для дома. Сервиз отечественный гарднеровского фарфора обеденный также на 12 персон — 96 предметов. Два больших рогожных короба вышло, упакованных по всем правилам для дальней дороги.

Главное, турку купил — кофе варить, настоящую, медную, турецкую! Кофемолку ручную. И фунт йеменского мокко в зелёных зёрнах. Посмотрим, как он тут от нашего кофе отличается.

Потом подумал, вернулся и взял еще фунт кофейных зёрен. И заодно чая в запас фабрики Высоцкого в жестянках по четверть фунта — он тут лучше качеством, чем тот, что в России ''осевого времени'' продают. Это я уже на постоялом дворе распробовал.

И что значит хорошая одежда в это время от правильного портного...

Везде ко мне с поклоном, все предупредительны, величают не иначе как ''вашим степенством''. Не знают чем ещё угодить, лишь бы я купил чего-нибудь у них.

Тарабрин растолковал.

— Для мещанина, даже богатого, ты слишком свободно себя ведешь, Митрий, а от дворян отличаешься отсутствием презрительного взгляда и пренебрежительных жестов. Не снисходителен, как интеллигент. Значит — купец. Купец, глядя на твои манеры, ты провинциальный. Но с деньгами, судя по одёжке. И куришь ты дорогие толстые папиросы. Да бороду модно стрижёшь. Вот отсюда и почёт. Глаз у приказчиков наметанный, кого степенством величать, кого благородием, а кого и взашей сразу гнать. Тебе только золотой часовой цепи через пузо для полноты образа не хватает.

Это да. Все приказчики первым делом на это обращают внимание. Но как только им продемонстрировать из-под белоснежной крахмальной манжеты с золотой запонкой наручные часы ''Бреге'' из моего времени, да на золотом браслете, то цепочки через пузо уже не котируются. Наручные часы — новинка в этом времени. Для автомобилистов и авиаторов. Запредельно круто.

Да и посмотрев на ярмарочные цены, понял я, что фирма Ротштерн с нас содрала не по-божески за мои обновки. Но пошито всё было быстро (за три дня) и качественно. Аксессуары подобраны со вкусом. И всё — с доставкой на дом. Никуда ходить не пришлось.

Ценами я тут толстую тетрадку исписал — потом с девяностыми сверю и со своим 'осевым временем'. Откуда что выгоднее тащить раз уж подписался трудиться снабженцем.

Однозначно понял, что инструмент для ручного труда я со своего времени вывезу. Он у нас качественней. А тут еще эргономикой и не пахло. И сталь на них пошла... скажем так: по остаточному принципу.

— Степаныч.

— Ась? — обернулся проводник.

— Если ты у меня племзавод конный собрался ставить, то мне кузня нужна будет. Одних подков понадобиться — жуть просто.

— Не в этот заход. На сегодняшний обоз у меня всё расписано. Если в твоей фуре место останется — бери.

Но вместо кузни я купил ''Маузер С96''. Как узнал, что почти до Гороховца обозом пойдем по местным дорогам через местные леса, и только там уже ''окно'' откроем, так и озаботился.

И плащ-пыльник себе купил. А то новую одежку жалко, а переодеваться в то, в чём сюда прибыл, никак не хотелось. Привык я уже быть ''степенством''.

Оставшееся место в своей фуре я Тарабрину отдал, под его товары. Самому сначала с Василисой перетереть надо такую тему. Что нам надо будет с других времен завозить, а что на месте брать и почём.

В самый последний момент загрузил я подарок своей женщине — ножную швейную машинку ''Зингер''. И пачку иголок к ней. Отрезов дюжину разной материи. Пуговицы да крючки до кучи.

Сели в двуколку вдвоем с Тарабриным и поехали. Остальной обоз — за нами.

Тарабрин правил моей кобылкой — у него опыта больше.

— Сколь тянут наши лошадки чистого груза? — спросил я, оглядываясь на обоз, когда выехали из Нижнего на московский тракт.

— Соли — сто пудов на фуру, — охотно откликнулся Тарабрин. — Остального барахла поменьше вес будет. И это ты на пару коней дели. Можно было бы и больше нагрузить, но тогда бы мы тихим шагом шли. Мы зачем тяжеловозов покупаем? Дешевая крестьянская лошадка больше двадцати пудов на телеге не потянет. В край — двадцать пять. И телега крестьянская далеко не фура по размеру.

— Что ж крестьяне на тяжеловозах не пашут? — спросил я.

— В Англии на шайрах еще как пашут, — улыбнулся проводник.

— В Англии и ружья кирпичом не чистят, — кинул я цитату из Лесковского ''Левши''.

Тарабрин на мою эскападу внимания не обратил. Продолжил свою речь, как бы я и не перебивал его.

— Для русского крестьянина тяжеловоз дорог и кормов больше потребляет. А корма... по весне полкрыши соломенной со своей избы худобе скормят. Иной раз на подвязках в конюшне до первой травы коня держат. Битюг — лошадь ломового извозчика, а тяжеловоз в России для купеческого обоза. Иначе не окупить его содержание.

— Соль можно и волах возить, как чумаки в старину, — выдал я своё видение проблемы. — Волов-то у вас в достатке.

— Можно, — согласился Тарабрин, — только это будет долго и очень медленно. Исторически чумаки соль в Крыму зимой добывали, а летом развозили ее по северным землям, аж до Новгорода. И к зиме обратно в Крым возвращались. У нас пока на севере никто не живет. Так что на хороших тяжеловозах только через Крым будет быстрее оборот, хоть волы и тянут груза больше. Сам увидишь, как осенью в станицу Темрюкскую народ на большую ярмарку потянется. На волах. На тех же, что и пашут. Но большинство — на осликах. Так расходов меньше.

— А с дикими людьми, когда торгуешь?

— После осенней охоты и ярмарок. По первому снегу. Сам увидишь эту нашу с ними ''немую торговлю''.

К моему, наверное, сожалению, никаких дорожных разбойников мы не повстречали. И опробовать свой ''маузер'' мне не довелось.

А вот ''окно'' для такого длинного обоза пришлось удерживать вдвоём. Мало того, что обоз длинный. Так он еще по лесному просёлку не шибко скоростной.

$

Василиса, когда я ей за ужином расписывал картины будущего совместного хозяйства в Крыму, положила вилку на стол со стуком.

— Какое совместное хозяйство, Дмитрий Дмитриевич, может вообще быть? Когда ты мне даже предложения не сделал.

И смотрит строго своими синими брызгами.

— Ну, считай, что я сейчас его делаю, — ответил несколько смущённо.

— И под венец поведёшь? — спросила с подозрением.

— Поведу, — ответил я. — И подарок я тебе, как невесте, привез — швейную машинку.

И был моментально активно зацелован прямо в вагоне-ресторане под удивлённый взгляд кухарки.

А уж как ночью меня любили...

Наутро, скорее всего от кухарки, вся округа знала, что Василиса-бобылка замуж выходит. За пришлого барина.

Тарабрин просто светился от хорошего настроения.

— Крайнюю теплушку, что под золотом была, бери себе под склад имущества для будущего твоего маетка. Тебе всего много чего понадобиться. А от меня подарки еще впереди будут. И это... Ваньку-лошадника к себе забирай. Он у графа Орлова-Чесменского в имении в первых конюхах ходил. Я его после эмансипации крестьян к себе соблазнил переехать всего три года назад. Он пока холостой, но вроде как справную девку себе присмотрел уже. Вот вас вместе и повенчаем на ярмарку.

— Меня с Ванькой? — прикололся я.

— Нет. Тебя с Василисой и Ваньку с его пассией.

— Тогда путь он, пока в Крым я не перебрался, у тебя при лошадках побудет. Осчастливь человека. Заодно пусть и за моей кобылкой присмотрит. Чем он у тебя раньше занимался?

— Свиней забивал и на рынке в Москве мясом торговал.

— Двадцатого века, значит, не боится. И паспорт имеет? Тогда, если всё по уму делать, то мы с ним еще в девяностые смотаемся. В то горькое время, когда племенных лошадей по цене мяса продавали. И владимирских и советских тяжеловозов. Эти не хуже волов воз потянут.

— Как знаешь, — согласился со мной Тарабрин. — Но на охоте я Ваньшу с тобой рядом поставлю. Привыкайте друг к другу.

$

В первый день охоты я расстрелял полсотни патронов, но убил всего одного гуся. Хотя, казалось бы, летят птицы просто толпами и промахнуться невозможно в принципе. Но вот, поди ж ты...

Ванька, со мной в одной лодке охотился. Стрельнул из своей тульской двудулки, дай бог, десяток раз, но затрофеил пяток гусей. И смотрел на меня с некоторым превосходством.

— Трех еще не достать нам, барин, — сокрушался лошадник, — в густые камыши упали.

Я считал себя вполне опытным охотником. Но современные мне дикие гуси вели себя совсем иначе, имели совсем другие повадки. И охотились на них мы в моём ''осевом времени'' совсем по-другому. Маленькие косяки гусей у нас в ХХ веке перелетали.

— Как это у тебя так ловко получается? — удивился я, когда мы всех своих битых гусей из воды выловили.

— Торопишься ты, барин, — выдал мне характеристику напарник, — Мне так невместно. Патрон дорог. Батька покойный за каждый промах сек меня безбожно. Вот и выучил.

Но больше всего птицы набили крестьяне с луками и стрелами. У тех вообще промахов не было. Ванька сказал, что летом они так, походя, фазанов стрелой бьют.

Не был я на этой охоте добытчиком знатным. Хоть и имел самое навороченное помповое ружьё. И это меня несколько расстраивало.

Вечерами, как водится — костёр, водочка, жареный на вертеле гусь и охотничьи байки. И многочисленные сожалительные вздохи, что гусь нынче не тот уже пошел. Раньше его можно было просто подойти и палкой бить. Деды так и делали, в первые года жизни на Беловодье.

Понятно стало, почему и ярмарка после большой охоты. Битого гуся везли возами и продавали всего по три медяхи за тушку в три кило.

Медные монеты были боспорского образца — с осетром на аверсе. Все же непонятно мне, чего так боится Тарабрин археологов будущего. Они если чего не понимают, что не укладывается в их теории — в запасниках прячут и народу не показывают. Как и понятные всем собрания античной эротической терракоты и росписи на керамике.

Я свои трофеи Василисе отдал. Пожелал, чтобы мне запекли гуся с яблоками. И жир, вытопленный с него собрать — зимой от обморожения пригодиться. И не только морду от мороза мазать, но и обувку им от воды предохранить. Остальных двух закоптить после засолки.

За специями пришлось опять в Москву ''осевого времени'' мотаться. Тут с ними бедно. Соль, лук да чеснок. Еще петрушка с укропом. И вроде всё. Даже лаврушки не видно, хотя в моём времени растут эти кусты в Крыму как сорняк.

И кукурузных полей я тут не заметил. Как и помидоров с подсолнечником — шифруется проводник. Колумба ему жалко. Хорошо хоть огурцы с капустой есть, которые на Русь вроде как с византийскими попами только пришли.

Ладно, подождём маленько, в Крыму я сам себе хозяин буду.

Зато арбузы продавали только фурами. За две серебряные монеты — фура. Помню, в моем детстве на Волге деды рассказывали, что фура арбузов при царе стоила всего рубль. Судя по весу, эти две боспорские серебрушки были царскому рублю равны. Оно понятно — бахча не у всех. Ее же караулить нужно. Хотя бы от волков. А не в каждой семье можно выделить на то работоспособного человека.

Василисе из своей Москвы привез подвенечное платье из пафосного салона. За 900 у.е. Цвета чайной розы — ну не девочка же она, чтобы замуж выходить во всём белом и с фатой, которая у русских, как западный флёр-д'оранж — символ невинности. Лиф богатый с вышивкой гарусом и искусственным жемчугом. Юбки пышные на кринолине, до пят — как тут и положено. А чтобы декольте задрапировать взял отрез газового муслина той же расцветки. А то Васька наотрез откажется в храм идти с голыми плечами. Я ее уже немного изучил.

Можно было и какой мастерице в Москве пелеринку из макраме для Васьки заказать. Да возиться не захотел. Машинка швейная есть — пусть сама свой синдром невесты обслуживает. К тому же пелерина закроет часть красоты жемчужной вышивки лифа.

$

Перевезли нас через пролив паромщики на плоскодонках, на которых руду железную с крымского берега поставляют кузнецам. Меня, Ваньку, и еще троих тарабринских помогальников. С лошадьми. Обратный путь оговорили с ними и через неделю они будут нас ждать в бухте.

Нас пятеро и семь лошадок — две вьючные. Припасов на неделю, не больше. Хоть под вьюк взяли арденов, но все равно больше 150 килограмм ему на хребет не повесишь. И это в полтора раза больше обычной лошадки. Моя донская рыжуха максимум что потянет — это два вьючника по 50 кило. Кстати фанерные вьючники я притащил из своего ''осевого времени'' с экспедиционной базы Академии наук. Дешево. Списанные уже по времени эксплуатации, но это по дате, а так — мало юзаные. Каждый арден тащил четыре таких вьючника и палатку сверху. С кошмой. Вьючники были нагружены на две трети, так что шли они легко.

Я на своей Рыжухе верхом, на английском седле. Спутники мои седлали что-то вроде драгунских седел с высокими луками, на которые они вешали ружья. Один я, как казак, с ''мосинкой'' через плечо. (Ремингтон к вьюку приторочен).

Выехали мы на разведку местности. Своими глазами глянуть, ногами потоптать, да и кроки составить. Карты из моего времени тут не катят — всё за сорок тысяч лет тут сильно поменялось. Особенно береговая линия. Да что за такое длительное время говорить, когда античный греческий город Франагория, основанный за пол тысячи лет до Рождества Христова, в моём ''осевом времени'' наполовину под водой Таманского залива. Вот и гадай: то ли море поднялось, то ли земля опустилась.

Но карту топографическую я с собой имел. Для сравнения — где будет безопасно от природных катаклизмов, и где люди изначально селились. Не методом же тыка места для жительства людьми выбирались и столетиями стояли на одной и той же локации.

Река, которая, в будущем, будет делить город Керчь пополам, вопреки моим ожиданиям, была полноводной и наши плоскодонные галеры в нее свободно вошли.

Ожидал я увидеть голую степь, а застал дубовый лес.

Вспомнил, как в экспедициях археологи постоянно в степях Керченского полуострова тягали из раскопов дубовые корни. Сводить эти дубы начали еще греки, продолжили турки и окончательно извели русские на Черноморский флот. Борт парусного линейного корабля от полуметра до метра в толщину. Дубовой доски внахлёст.

Отпустили корабелов и стали ставить лагерь на пригорке около игривого ручья, что журчал между крупных окатышей

Лошадей расседлали, стреножили и пустили пастись.

Поставили палатки.

Развели костер. И помогальники стали готовить ранний ужин. Кулеш простенький. Но я в походе разносолов и не ждал.

— Барин, — Ваньша подсел ко мне, закурившему толстую асмоловску папиросу из египетского табака. — Мне тут для коников степь нужна, а не лес.

— Будет тебе степь. Завтра. Южнее. — Ответил я, выдыхая ароматный дым. — Но и этот лес я рубить не дам. По крайней мере, на две весты от берега, чтобы река не обмелела. Завтра всё своими глазками посмотрим: где, что. Ты людей в ночное определил? Чтобы волки коней не задрали, а заодно и нас.

— Будет сделано.

— И на всякий крайний случай, пусть, когда спят, ружья, заряженные, под рукой держат. А тебе вот — держи.

Я протянул Ваньке ''маузер'' в деревянной кобуре.

— Пошто ты меня, барин, так вооружаешь? Не по чину мне, да у меня и двустволка есть. Да и пистолет — баловство здесь.

— Ты теперь, Ваньша, человек начальный. Статусный. А статус должен быть зримым. Завтра покажу как его собирать-разбирать, заряжать и чистить.

— А вы как? — прям искренняя забота о начальнике.

Но я уже с ''маузером'' разобрался и понял, что такая архаическая конструкция не по мне. Да и заряжание мешкотное — сразу двух рук требует. Так что пусть его Ванька таскает — гордится.

— А у меня вот эта игрушка есть, — вынул я из вьючника кожаную кобуру с ''саважем''. Кобура к нему подошла от ''макарова''. Показал пистолет. — Мне достаточно.

— Ну, коль так, то спаси вас Господь, барин, за честь. — Иван встал и поклонился.

— Садись. В ногах правды нет, — осадил я его с благодарностями. — Ты у графьёв Орловых конями много занимался?

— Посчитай, с сопливого детства при конюшнях.

— И рысаков их знаменитых видел?

— При них и состоял. Отец мой, хоть и в крепости пребывал, но главным конюхом начальствовал в ХреновОм, это в Воронежской губернии имение графское, от императрицы дареное. Там главный конезавод был. А как тятя мой помер, а там и матка вслед ушла, то сослал меня графский управляющий в другое имение, где тож конезавод был, пожиже, и в ём для ''густоты'' рысаков с разными тяжеловозами скрещивали — не в тройки, а под карету. А там молодой граф это имение продал, а новый барин — тут как раз царский указ об освобождении от крепости вышел — и выгнал нас на волю. Как есть, в чём стоял, сколь в кармане было. Ежели бы Иван Степаныча на своём пути не встретил — был бы босяком. А неохота мне босячить.

— Тарабрин сказал, что ты на брежневские рынки ходил.

— Так и есть. А между такими походами — при конюшне его. У меня там и чуланчик свой устроен — люблю лошадиный ''хрум'' слушать, когда они овес или еще какое зерно поедают — убаюкивает. Нет для меня лучше музыки.

— Значит, селекцию вести можешь? — сделал я вывод из беседы.

— Ась?

— Ну-у-у-у... скрещивать лошадей так, чтобы они стойко передавали потомству породные признаки. Вести родословные книги. Отбраковывать не подходящих на племя лошадей. Ты вообще грамотный?

— Читаю, пишу, до тыщи считаю. Я так тебе, барин, скажу, что основа породы — жеребец, а кобыла — она и есть кобыла. Когда крови лошадей мешаешь, то в брак половина жеребят улетает. Тех кастрировать — и в продажу меринами. А с кобылами еще посмотреть надо. Бывает лошадка неказистая, а от хорошего жеребца доброе потомство даёт.

— Годится. — Принял я окончательное решение. — Беру тебя главным конюшим. Потому и пистолет тебе подарил. Пошли к костру. Пахнет уже вкусно. И да... Фамилия у тебя, какая?

— Ась?

— Ну,... кличка деревенская.

— Шишкины мы, барин.

$

На следующий день добыл я сайгака через оптику из винтовки. Метров с пятисот, чем удивил своих помогальников.

— Не-е-е... с австрийской винтовки так не получиться, — подвел итог охоты Шишкин.

— Получится, — ответил ему я, — если оптику поставить. Сам глянь.

И дал ему в руки снайперскую ''мосинку''

Ванька, недолго думая, припал к окуляру, выстрелил и ранил еще одну сайгу. Уже отбежавшее стадо паслось метрах в восьмистах.

— Ну и зачем нам столько мяса? — спросил я. — Мы как мы его хранить будем?

По ванькиному знаку два помогальника резво поскакали за добычей.

— Прости, барин, не удержался, — повинился Шишкин. — Но патрон зря не сжег.

Мы как раз выехали с поросших лесом высоких холмов в иссеченную балками лесостепь. Я сначала использовал оптический прицел как монокуляр, оглядеться — за биноклем во вьючник лазить было лень, а потом, поймав в перекрестие сайгака, выстрелил. И попал!

Оставшийся помогальник, стреножив коней, стал собирать хворост на костёр.

— Привал, — сказал я обречённо, принимая от Ивана винтовку. — Что в обед будет?

— Шурпа и шашлык,— отозвался от костра помогальник, отзывающийся на имя Сосипатор. Мужик лет сорока, бородатый до глаз и разбойничьим взглядом. Пришлый — из 19 века. Беглый рекрут, успевший пару лет прослужить на Кавказе в драгунах.

В степи треснул выстрел, и по небу поплыло облачко сгоревшего дымного пороха. Сайгу добили — понял я.

Коней опять расседлали, стреножили и отправили пастись. Судя по их передвижениям, местная трава им по вкусу пришлась.

Пук этой травы Шишкин мял в руках, нюхал и на зуб пробовал.

— Наверное, дождь тут надысь шел, — вынес он своё заключение, — А так обычно трава тут суше. Но добрая. На сено годиться, особливо, если ранним летом косить, когда она еще зелёная, высокая и под солнцем не выгорела. И дикими стадами не вся подъедена.

— Прокормим табун? — спросил для проформы.

— И не один табун тут прокормим, барин, — отозвался он. — Сколь жеребцов будет — столько и табунов получится. И на каждый табун — пастух. Да конюхи. Да пахари. Да бабы ихние. Большое село получается. И без коновала совсем никак. Это еще с такой охотой первые годы можем без овец и свиней тут прожить. Разве что коров молочных держать.

— А кобылье молоко?

— Дык не каждый его пить способен. На кумыс рази ж тока. Дык и не татары мы, любителей таких мало. Хотя в жару жажду кумыс сильно отбивает. Лучше только шубат из верблюжьего молока.

— А козы?

— Козы да... Без козла в каждую конюшню не обойтись. А козам козлы нужны, иначе от них молока не дождаться. Так что прав ты, барин, по первой и без коров проживём. Волами нам рази ж тока целину по первости вспахать — то арендовать можно на сезон, а потом уже и наши тяжеловозы в силе ее орать будут. Коли не сохой, а правильным плугом.

Прискакали добытчики. Быстро разделали в сторонке антилоп. Что нам на обед не подошло — в землю прикопали вместе с костями и шкурами.

— Соли с собой надо брать много, чтобы шкуры домой возить, — пояснил мне их действия Сосипатор. — Без соли шкуры гниют быстро.

Шурпа с парного мяса готовилась всего минут за пятнадцать. Вкусно! Как язык не проглотил, не помню уже.

А вот шашлыка, как такового не вышло. Маринада у нас с собой не было. Так... жаркое на прутиках лещины.

За едой зацепился я языками с Сосипатором как лучше мариновать мясо для шашлыка. Оба знали массу рецептов. Но к общему мнению так и не пришли.

Совипатор, узнав от меня, что был я не только на Северном Кавказе, но и в Грузии с Арменией и даже в Турции, меня зауважал.

Сам он только ''на линии'' в крепостицах и батарейках служил. Зато Лермонтова видел. В одном полку служили. Тут уж у меня случился разрыв шаблона.

Облопавшись, как всегда впал в благодушное настроение.

— Не обижаешься, Иван, что я тебя, считай, с первой брачной ночи сорвал сюда? — подозвал я своего конюшего.

— Какие тут обиды, барин, когда впереди у нас тут такое большое дело. — Вздохнул Иван.

Чувствовалось, что он бы с охотой сейчас под периной у горячего бока жены полежал бы. Но... Лошадей он любил больше.

— Вот и давай под него место искать. Тут зимой северо-восточные ветра жутко злые. Так что нам от них надо либо лесом прикрыться, либо в балку уйти, чтобы ветры поверху прошли и нас не задели. И воду рядом надо найти. Много. К реке на водопой отсюда не нагоняешься. И людям надо пить, мыться и стираться.

Говорю, наставляю, а сам свадьбу вспоминаю. Сорвались мы сюда с Ванькой, от медового месяца только недельку откусив. Погода поджимала. Не хватало нам на обратном пути в проливе попасть в шторм. Можно было бы и через какое другое время пройти транзитом, только зачем? Местных уроженцев так не протащишь. А по земле дороги и направления заранее разведать надо. Чтоб потом толпой не мыкаться.

$

В Темрюк на ярмарку мы с Василисой и будущей четой Шишкиных поехали на моей машине, как заведено — лентами украшенной. На ней же и к церкви подкатили.

А когда Василиса вышла из ''Джетты'' в своем подвенечном платье за 900 долларов — народ ахнул. А Васька продефилировала мимо них с гордостью королевы. Ей очень понравилось, что все бабы ей завидуют, а молодые девки ею откровенно восхищаются. Мечта любой женщины — все смотрят только на неё!

Шишкинская Анюта на ее фоне вообще внимания не вызвала.

Я был в темно-синей тройке от Ротштерна и черном касторовом котелке. Ботинки на мне были из моего времени. Недорогие, на резиновой подошве. Но тут — это круто. Ни у кого такого нет.

Тарабрин меня удивил, расстелив от машины до паперти ковровую дорожку., по которой мы и прошли в церковь. Тривиальную такую ''кремлёвку'' из нашего времени, красную с зелеными полосами по краям.

Посаженным отцом и у Василисы, и у Ваньши выступал сам Тарабрин. Тоже нарядно одетый. Но по местной моде. Как и вторая пара брачующихся.

В храме было сумрачно, только лампадки у икон мреяли в волнах ладана. И свечи горели в шандалах, но большого света они не давали.

Отец Пимен — местный епископ, венчал нас самолично. Скорее всего — из уважения к Тарабрину. Кто я для него? Даритель жестяной галонной канистры греческого ''деревянного масла'' для лампад. Запаса нарда и ладана, вывезенного из 1913 года. Ящика красных церковных свечей из Софрино. А Тарабрин тут — о-го-го. Непререкаемый авторитет.

На Васькины плечи и руки, прикрытые только муслином и лёгкую косынку из него же, священник только головой покачал, но вслух ничего не выразил. Только карими глазами сверкнул непонятно.

После того как подержали над нами позолоченные венцы, провели нас вокруг аналоя, и хор отпел ''Исайя, ликуй...'', отец Пимен прочел длинную проповедь о женской скромности в браке. И что ''жена да убоится мужа своего...'' Кольцами меняться, тут не было принято.

Потом был брачный пир под открытым небом. Васька продрогла, но, ни в какую, не позволяла хоть чем-то прикрывать красоту своего наряда. Имеет право — её день. На этот случай я антибиотиками и жаропонижающими запасся. Но не пригодилось. Отогрелась Василиса на обратном пути — я в машине печку включил.

Дорога обратно быстро пролетела. Пусто. Все или на ярмарке или по домам сидят — работы в поле закончились. По местным правилам мы с Василисой ничего не пили и не ели. Сидели болванчиками за пиршественным столом и только скромно целовались, вставая под крики ''Горько!''.

В вагоне готовить ужин, бурчащий угрожающими нотами, живот не позволял. Перекусили шпротами и консервированным колбасным фаршем из моего времени с чаем фабрики Высоцкого. С местным хлебом.

И в койку... Рембрандта читать.

А чрез неделю из койки и в путь.

Василиса мой отъезд приняла со смирением. Надо — так надо. Дело — прежде всего.

Как не жаль было расставаться — за эту неделю жена расцвела и, как мне показалось, даже помолодела, — но пересилив себя, вытащил свои походные вещи в тамбур.

А тут и Ваньша нарисовался, ведя в поводу мою уже оседланную рыжуху и ардена с одним пустым вьючником из четырёх — для меня.

А за ним наши помогальники с остальными лошадьми.

$

За неделю облазили мы практически весь Керченский полуостров.

Турецкого вала, как и ожидалось, еще нет. И пока он тут и не нужен, как оборонительное сооружение. Нет еще тут враждебных масс конницы, и долго еще не будет.

Северный берег отличался не сильно от моей карты. Суши было больше. Дюны. Азовского моря нет. Вместо него болота с многочисленными островами. И Сиваша, какой я знал — тоже нет. Так... мелкое грязевое болото. Арабатская стрелка сплошная. Мы ее практически до будущего Геническа прошли.

Южный берег отличался сильнее, но узнавался по оконечности плато, после которого низина уходила к морю с солидным понижением рельефа. Далеко море, еле видно. Низина зеленая, в отличие от светло-бурого плато. И чистое Серенгети, как его любят показывать по телевизору. Стада копытных бродят большие, и бизоны, и туры, и тарпаны, и антилопы еще какие-то, но не сайгаки. Воздух тут был более влажный, чувствовало близость моря. Пока еще озера, типа Каспия.

В бинокль заметил львиный прайд, доедавший дикую лошадь.

Рай для охотника.

А для крестьянина?

Вернулись к лесистым предгорьям. И там уже подобрали почти плоскую площадку для будущего племзавода. Около водопада, переходящего в небольшую речку, которая уже начала вымывать новую балку. С севера прикрывали лесистые холмы, с юга место, открытое лесостепи на плато. Вроде то, что надо. И гору Митридат отсюда видно. Река недлеко.

— Просеку в лесу пробьем к реке, и будет там большой водопой. — Сказал Сосипатор.

— И заодно продув для северных ветров, — усмехнулся я.

— А мы хитро, — возразили мне. — Не много в стороне и с коленом, а то и двумя.

— Кривоколенная просека, — хохотнул я.

— Именно, — поддержал Сосипатора Иван.

— Привал, — скомандовал я. — Завтра площадь эту обмеряем и домой. Готовиться к весне. Завод будем ставить кремлём. Стены от диких зверей и от диких людей. Конюшни к стенам квадратом. В центре — манеж. Кто с лозой ходить умеет?

— А зачем колодец, когда водопад есть? — возразили мне.

— За надом, — отвечаю. — Воды много не бывает. Бывает ее мало. Именно здесь. А мы не верблюдов собрались разводить, а коней. А лошадь пьет как лошадь. И ее еще мыть надо время от времени.

Помню я, проблемы с водоснабжением Керчи в моем времени.

Народ веревками площадку меряет. Не ждет до завтра.

Я смотрю на водопад и прикидываю, как его приспособить к энергообеспечению. Все на дырчики бензин привозной не тратить, хоть он в Америке шестидесятых дешевле газировки.