|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Настоящее
Сила гудела, наполненная агрессией. Люк небрежно прислонился к стене, с усмешкой наблюдая очередное укрощение строптивых: Кроссбоунс вколачивал в своих подопечных понятие субординации.
Суперсолдаты — все пятеро — кружили вокруг него, словно волчья стая вокруг лося, способного поднять на рога слишком наглого, вот только Брок травоядным никогда не был.
Солдаты то замирали, то вновь принимались обходить своего командира по — или против — часовой стрелки, надеясь подловить и устроить очень несчастный случай: шел, упал, сломал все кости, и так пять раз подряд. Кроссбоунс ждал, невозмутимо сложив руки на груди, не шевелясь, всем своим видом демонстрируя пренебрежение к опасности и недвусмысленную оценку умственных и физических возможностей Солдат, которых называл по номерам, не собираясь заморачиваться именами.
По его авторитетному мнению, отморозки их не заслужили пока.
На глазах ухмыляющегося Локи, прячущего свое присутствие в Силе, Первый — самый наглый, сильный и наименее пострадавший умственно — бросился, пытаясь ухватить рукой за горло, одновременно с Третьим и Четвертым. Брок подпрыгнул, в полете пнув распускающего лапы придурка в горло носком ботинка, усиленного стальными накладками. Солдат отлетел, кашляя кровью, приземлившийся за спиной Второго Кроссбоунс просто и незатейливо толкнул его вперед, так, что тем словно из пушки выстрелили, снеся не успевших увернуться Четвертого и Третьего.
Дальнейшее походило на свалку: Рамлоу пинал и толкал солдат, заставляя их мешать друг другу, не позволяя себя схватить, отчего те просто зверели, постепенно поддаваясь азарту и вскипающей ярости. Кончилось все предсказуемо: отпинав и отвесив подзатыльников, что было многократно обиднее ударов, Брок, использовав Силу, ускорился, вырубая Солдат окончательно.
Мстительно потоптавшись на валяющихся тушках, оставляя пыльные следы подошв, Рамлоу сходил за кофе, сел на спину Первого и принялся дегустировать одуряюще пахнущий напиток, посыпая голову начавшего приходить в себя модификанта крошками из круассана — к этому кондитерскому изделию он питал нежную привязанность.
Роллинза, который мог укоризненно смотреть и качать головой, пресекая безобразия, поблизости не было, поэтому ситх с удовольствием проявлял свои самые отвратительные черты характера. За дальнейшим издевательством над нервами, психикой и здоровьем суперсолдат Люк наблюдать не стал: его ждал гость.
— Приветствую, Стивен.
— Приветствую, Люцифер.
Как всегда, произнося его имя, Стрендж слегка запнулся. Еле заметно, но запнулся: католическое воспитание даром не проходит ни для кого. Даже для магов.
Потекла неторопливая формальная беседа: о погоде, о последних мировых новостях... Ничего секретного, опасного или неприятного — так, пустопорожний треп двух джентльменов за чашкой чая.
Люк с удовольствием трепался ни о чем, пряча довольную ухмылку за чашкой чая: его последнее приобретение оказалось чудо как хорошо!
— Как ваша практика? — вежливо поинтересовался ситх, наблюдая, как разительно изменился маг: мужчина просто вспыхнул радостью и счастьем.
— Прекрасно, — тщетно пытаясь спрятать обуревающие его чувства, Стрендж машинально сжал пальцы в кулак. — Мелкая моторика восстановлена полностью, я вновь прооперировал!
— Примите мое восхищение, — Люк отсалютовал чашкой, доливая себе еще напитка. — Приятно, когда профессия — любимое дело в жизни.
Стрендж слегка дернул щекой, сдерживая улыбку. Гордую, а не самодовольную — последнего в докторе поубавилось после автокатастрофы, поставившей крест на карьере — переломы пальцев для хирурга смерти подобны.
Самодовольный эгоист, упивающийся своим гением, оказался полностью раздавлен случившимся. Для него травма была хуже смерти — жить и не иметь возможности блистать в операционной? Не для него. Стрендж принялся искать возможность вернуть себе утраченное здоровье, не брезгуя ничем: начиная от откровенно шарлатанских способов и заканчивая просто невозможными. Откуда сходящий с ума бомж, в которого превратился успешный хирург, узнал о нем, Люк догадывался — все-таки именно к существу с его именем обращаются отчаявшиеся, вот только он отвечать не нанимался.
А при желании всегда можно найти способ, который сработает.
Доктор нашел. И даже получил желаемое, к собственному изумлению. Откуда ж бедолаге было знать, что Люк увидел проблески будущего, в котором Стрендж стоит рядом с Древним.
Поначалу, не успев разобраться, Люк едва не убил будущего ученика древней твари, но потом привычка думать взяла верх, и ситх сделал все, чтобы изможденный доктор, упавший перед ним на колени, умоляя исцелить поломанные руки, остался благодарен.
Лично ему.
Для Люка вылечить раздробленные и неправильно сращенные кости было плевым делом. Вернуть нервам чувствительность — тем более. Сделать все это лично, поразив доктора до глубины души — вообще раз плюнуть.
Получивший исполнение желаемого Стивен совершенно ошалел, не зная, что и делать, но Люк, принимая горячие уверения и клятвы в вечной верности, тут же направил его энтузиазм в нужное русло.
Стрендж действительно стал учеником Древнего, доконав последнюю, вот только это был выбор способного нормально и взвешенно рассуждать человека, и клятв верности Верховному магу Земли он не приносил, что не помешало ему сначала выучиться как следует, а потом и задавить очередного обнаглевшего демона, возомнившего себя непонятно кем. А Люк еще в свое время гадал, почему не убил наглеца, дав возможность сбежать.
Гибель Древнего, в свое время попортившей ему немало крови, поставила точку в этих размышлениях. Разумеется, Стивену, так нежданно-негаданно для самого себя ставшего борцом со злом, помогли как одолеть Дормамму, так и как следует оплакать Древнего, и если о первом доктор знал, то вот о втором и не догадывался.
Как всегда, вспомнив Древнего — вернее, Древнюю — мадам по какой-то причине носила титул в мужском варианте, а не в женском, хотя не Хатшепсут*, а Гималаи — не Египет. Впрочем, нравы у магини были те еще, как и у всех представителей колдующей братии.
К тому, что она считала себя пупом Земли, Люк относился ровно — в конце концов, таким недостатком обладает каждое разумное существо, поднявшееся чуть выше кочки.
Но вот с тем, что она, со своим стремлением к всеобщему благу — как она его понимала — вставляла Люку палки в колеса и гадила по-мелкому и по-крупному при любой возможности, он мириться не собирался.
— Позвольте выразить вам сочувствие в связи с преждевременной утратой Учителя, — с совершенно постной миной ровно произнес ситх. — Потеря наставника — всегда горе.
Для кого именно — Люк мудро не уточнил. Стрендж кивнул, пробормотав такие же пустые благодарности — он о конфронтации Древнего и Люка знал, только вот о масштабах не догадывался. Как и о причинах...
— Скажите, Люцифер... — неожиданно поднял глаза от чашки маг. — Почему вы мне помогли? Благотворительность в вашем исполнении, она, знаете ли... Пугает.
— Потому что когда-то был на вашем месте, — улыбнулся ситх. — Слегка повздорил с Хель, потерял кожу на руках вместе с большей частью мышц.
В глазах мага зажегся профессиональный интерес.
— И как...
— Лечил? С помощью множества желающих мне помочь, — равнодушно пожал плечами ситх, проглотив слово 'недобровольных'. Он тогда устроил славную резню, что почему-то не понравилось Древнему. То ли не выспалась, то ли встала не с той ноги. Древняя тварь почему-то решила, что вырезанное поселение оскорбляет ее чувство прекрасного, не обратив внимания на такую мелочь, что там жили людоеды, и решила избавиться от дуреющего среди крови и трупов ситха с помощью портала.
Куда его должно было выкинуть, Люка не интересовало. Его трясло в эйфории и отходняке от битвы с аватаром Хель, восстанавливающейся связи с Силой, боли и наслаждении резней. Портал в неизвестность стал неприятным сюрпризом, но не смертельным — удар Силой, почти начавшийся Шторм — и его выкинуло на площадку на горной вершине, прямо на грубый каменный алтарь, перед которым иссеченный ветрами и морозами морщинистый мужчина в компании двух мальчишек проводил какой-то ритуал, держа на вытянутых руках чашу с мутной белесой жидкостью. Горячей, исходящей паром, пахнущим молоком и маслом.
Если честно, то дальнейшее Люк потом оправдывал невменяемостью от усталости и стрессом. А так же тем, что банально хотел есть.
Он слез с алтаря, отобрал у застывшего истуканом мужчины чашу и с удовольствием напился предложенного, оказавшегося крепким чаем с солью, молоком и маслом. Забрал из рук одного из мальчишек лепешку, оторвал половину, прожевал, а остаток отдал обратно, вместе с ополовиненной чашей.
После чего собрался с силами, закручивая Силу и открывая путь домой, не гнушаясь даже использовать магию.
О последствиях перекуса Люк узнал лишь несколько веков спустя, когда вновь попал в Тибет.
Последователь религии Бон, исполнявший в то утро ритуал, призванный умилостивить гневных духов, вначале немного растерялся, когда ему почти на голову свалилось божество не самого мирного вида: в крови, с оружием, сверкающее золотыми глазами.
Однако божество подношение приняло, не погнушавшись не просто отведать, а еще и поделиться, и это было воспринято как весьма благоприятный признак: похвастать тем, что пробовали остатки трапезы небожителей, могут немногие. Хлебную лепешку разделили на три части, чая тоже хватило всем по глотку, а ритуальные пхурбы**, переходящие от отца к сыну, с тех пор обзавелись золотыми глазами и крошечными копьями, сжимаемыми в искусно выполненных руках.
— Хорошо, — моргнул Стрендж. — Но почему?
— Древнему не понравились мои методы лечения, — лаконично пояснил Люк. — В этом наши мнения разошлись.
— Ясно, — маг кивнул, решив не уточнять, чем может не нравиться исцеление Светом — он до сих пор испытывал благоговейный восторг, вспоминая, как исцелялись травмированные кисти и возвращалась подвижность и чувствительность пальцев.
Обсудив некоторые моменты, касающиеся звания нового Верховного мага Земли, Стрендж ушел, а Люк перевел взгляд в угол кабинета, из которого вышел смуглокожий молодой мужчина в странно выглядящей в современной обстановке традиционной одежде жителя Тибета.
— Что скажешь, Цамцзод?
— Все ритуалы проведены, Тобгял, — мужчина поклонился, сухо зашелестели увивающие руки и шею четки из можжевельника, черного агата и кости, украшенные крошечными хрустальными черепами. — Все связи с сущим рассечены. Не вернется.
— Прекрасно, — по губам ситха пробежала змеиная ухмылка, глаза сверкнули золотом. — Прощай, Древний.
Смена Верховного мага Земли открывала прекрасные перспективы. Конечно, пришлось постараться, чтобы путем долгих и извилистых интриг направить Древнего прямиком к гибели, не вызывая подозрений, ведь Око, один из Камней Бесконечности, мог здорово сместить баланс сил не в пользу Люка, и добраться до него не было возможности, а жаль, он бы с удовольствием добавил его в свою маленькую, но очень приятную душе коллекцию. Однако теперь Камень в более-менее надежных руках: клятвы, данные доктором в момент отчаяния, когда он был готов душу продать за возможность вернуться к любимой работе, обратной силы не имеют. И разорвать их нельзя — Люк постарался, чтобы Стрендж был верен ему и в жизни, и в посмертии.
А то мало ли как жизнь повернется... Зато теперь хоть с этой стороны он прикрыт, Стрендж не сможет ударить в спину при всем своем желании.
Цамцзод тихо ушел, так же, как и появился, а в кабинет просочился крайне довольный собой, хотя и помятый Кроссбоунс.
— Мне уже сообщили, — мужчина сел в кресло, разминая кисти рук. — Такое горе, такое горе.
Люк хмыкнул:
— Да, безвременно, безвременно... Как идет процесс воспитания?
— Превосходно.
— Тогда... — Люк внимательно посмотрел на ученика, — время для урока. Шторм Силы.
Брок резко выпрямился, раздувая ноздри.
— С Молниями ты управляешься на отлично, следующий шаг — Шторм. Начнем с того, что попроще. Итак. Шторм Силы. Бывает двух видов: метеорологический и пространственно-временной. Первый вариант состоит из смешения двух техник: Вихря и Молний. Предназначен для открытых площадей, создает смесь торнадо, ливня и электромагнитных возмущений. Чем сильнее или опытнее создающий, тем большую площадь можно накрыть и тем более разрушительной будет техника. Однако есть и ограничение: в пустыне создавать ливень — гиблое дело. В таких условиях техника трансформируется в более подходящую песчаную бурю.
Рамлоу сощурился, стараясь уложить в голове информацию.
— То есть не только отвратительная погода, но и выведение техники из строя, — задумчиво протянул он. Люк кивнул.
— Чем больше вложишь энергии, тем сильнее эффект, — подтвердил ситх. — Можно зачищать целые области, в несколько километров диаметром. Особенно если ливни кислотные.
— А второй вариант?
— Пространственно-временной. Требует огромного количества сил, ювелирной точности и контроля. Использует Темную сторону Силы. Чрезвычайно трудно контролируется: чем крупнее шторм, тем сложнее им управлять. Можно создавать как небольшие 'червоточины', так и гигантские дыры в реальности. Уничтожает все, что попадает в область его действия. Если технику выпустить из-под контроля, она распространяется по нарастающей, сила возрастает в геометрической прогрессии, пока не исчерпает саму себя. В принципе, оружие последнего шанса, если что, возможность нагадить врагам так, что они пожалеют о твоей гибели. Однако, опытный и сильный адепт может творить чудеса: не только разрушать целые области, но и переносить избранные предметы или живых существ с места на место.
Лицо ситха застыло, глаза на миг остекленели от нахлынувших воспоминаний. Люк моргнул, задвигая эти воспоминания в дальний угол.
— Такой вид Шторма — предтеча создания Черных дыр.
— И такое возможно?! — ошеломленно просипел Брок. Люк вскинул подбородок, от всего его облика повеяло невероятной гордыней.
— Для Силы нет ничего невозможного, — уверенно заявил бывший Император. — И неважно, какая сторона используется. Главное — здесь, — он со значением постучал по виску. Рамлоу молча кивнул, впитывая транслируемые ему по Узам воспоминания, пробуя их на вкус, словно предложенную на ладони редкую еду.
От увиденного тряслись поджилки: мощь, чистая, неукротимая — это восторг. Вот что это такое было. Рамлоу потрясенно прикрыл глаза, пытаясь вообразить это в реальности.
— Я... — он сжал разбитые о Солдат кулаки, зудящие и чешущиеся от ускоренной Силой регенерации, — я смогу. Повторить.
— Конечно сможешь, ученик, — медовым голосом произнес Люк, заставив Брока инстинктивно сжаться от ощущения опасности. — Разумеется, сможешь. Иначе и быть не может.
Молнии, потрескивая, обвились вокруг пальцев, свиваясь, словно маленькие змеи, бросая отблески на золотые радужки.
* * *
Ётунхейм
Один резким движением запахнул тяжелый алый плащ, пряча золотой блеск доспехов. Скрипнул плотный снег, слежавшийся в толстый прочный панцирь, выдох взметнулся вверх белым облачком.
Ас досадливо поморщился, с неудовольствием ощущая, как намерзают острые мелкие льдинки на усы и бороду, но выхода не было: эта встреча уже давно напрашивалась, вот только идти на нее не было никакого желания.
За спиной невозмутимо воздвиглась стража — не слишком много, чтобы не было воспринято как вторжение, а статусная, для виду. За свою жизнь ас не боялся, хотя и осознавал, что обитателям Ётунхейма любить его не за что — как простым жителям, так и правителям. Невыгодно сейчас Лафею устраивать провокацию, откровенное нападение или попустительствовать рвению ненавидящих Одина подданных.
Да. Невыгодно... А вот и подтверждение: гвардия, сплошь состоящая из гримтурсов. Синекожие великаны с грубыми, словно высеченными из неприветливого камня лицами, алыми глазами и спиральными узорами, похожими на резьбу — слишком глубокими, неестественными, — молча обступили прибывших асов, окружив со всех сторон, и, не позволяя себе даже косого взгляда, препроводили во дворец.
Изредка встречающиеся ётуны тоже молчали, никак не демонстрируя свое недружелюбие. От этого и так не слишком хорошее настроение Одина начало медленно ухудшаться.
Ас лишь мысленно одернул себя, не давая злости разгореться. Сейчас ему необходима вся его мудрость. И вся выдержка. Лафей — очень опасный противник. К тому же имеющий на него не один остро и заботливо наточенный клык: царь ётунов не собирался забывать, кто именно обрек его мир на медленное и мучительное вымирание, а теперь идет торговаться, как последний цверг.
— Царь Один, — низкий голос Лафея был сух и холоден, как воющие над ледяной пустыней ветра.
— Царь Лафей, — пробасил ас, на корню душа желание скривиться. Не время проявлять гонор. Не сейчас.
— Чего ты хочешь, Один?
Переговоры были сугубо неформальными: никаких тронных залов, пафосных кресел, стражей и толп придворных лизоблюдов. Просто почти пустой кабинет, из обстановки лишь небольшой, но массивный стол с двумя кубками вина, к которым так и не притронулись, и два не менее массивных кресла, покрытых шкурами. Давние враги разговаривали наедине — все прочие остались там, за дверями, и их мнение никого не интересовало. Один только одобрил такой подход: беседа предстоит тяжелая, мало ли какие тайны выплывут на свет, чем придется угрожать или подмасливать, чтобы получить желаемое.
Единственный глаз аса сверкнул недовольством, но тут же вновь наполнился настороженностью и решительностью.
— Мне... — Один с трудом вытолкнул из спазматически сжавшегося горла колючие слова, — нужна... услуга.
— Услуга... — пророкотал абсолютно не удивленный ётун. — Надо же! Услуга! Не думал я, что услышу когда-либо подобное... Услуга. И какую же... услугу... — Лафей подчеркнул голосом это слово, — ты хочешь? А самое главное, — синекожее лицо расплылось в уродливой ухмылке, обнажившей крупные желтоватые зубы, — чем платить собираешься, Один?
Подлокотники заскрипели под пальцами аса, на его скулах заиграли желваки, но царь сдержался.
— Как у тебя с кладбищами, Лафей?
— У меня? — демонстративно удивился ётун. — У меня все прекрасно. Тихо. Как в могиле. А что? Покойнички вдруг стали слишком резвыми? Так не стоило Хель живьем замуровывать. А также изводить под ноль всех, кто знает, как с покойными обращаться.
Ас закаменел, душа в себе ярость, но крыть было нечем: Лафей ни капли не соврал.
Молча проглотив справедливое замечание, Один незаметно поморщился, пряча скривившиеся на миг губы в густой бороде. Лафей насмешливо смотрел, даже не пытаясь хоть как-то придать себе невозмутимый или равнодушный вид. Сейчас, когда царь асов сидел и пытался просить, корчась от одной мысли о том, что не может привычно требовать, ётун чувствовал себя победителем.
Это был миг его триумфа.
Сладкий, долгожданный, выстраданный.
Лафей прекрасно знал, что происходит и почему Один, всегда нагло берущий, пытается просить. Почему он пришел к тому, кого и за разумное существо не считал, невзирая на отдаленное родство по линии давно ушедшей матери отца.
Разведчики и прикормленные соглядатаи исправно сообщали, что в последние несколько месяцев ситуация в Асгарде стремительно ухудшалась. Началось все с самопроизвольного подъема кладбищ — мертвяки полезли из могил, как тараканы из щелей в кухне. Несколько раз видели темных альвов. Участились случаи магических нападений — кто-то активно баловался очень темной магией и жертвоприношениями.
И тянулось это достаточно долго, чтобы можно было перестать замечать очевидное. А теперь и не скроешь! И специалистов, способных загнать драугров туда, откуда они повылезли, у асов практически нет, мертвецами традиционно занимались сейдманы, да и то далеко не все, а последних подданные Одина не жаловали.
Сам Один мог упокоить кладбище, но только одно, максимум два. И то больше на голой силе, чем на умениях. А кладбищ были уже десятки... А еще прикормленные лазутчики и осведомители сообщали о темных альвах. И даже о Малеките.
Но это все было проблемой Одина, сам Лафей совершенно не опасался длинных рук Хели: ётуны своих мертвецов хоронили крайне редко, и обязательно со специальными обрядами, предотвращающими любую возможность поднятия: естественную или благодаря чьей-то злой воле. Обычно покойников просто и незатейливо рубили на мелкие куски, разбрасывая останки на поживу диким зверям и птицам, завершая таким образом круговорот в природе.
А вот асы большей частью именно хоронили, сжигая лишь самых достойных, за что теперь расплачивались.
И нет, Лафею за свое злорадство не было ни капли стыдно.
А за то, что он намеревался как следует насладиться унижением врага, с которого еще и собирался содрать огромную плату в счет оказанной услуги — тем более.
Сейчас Лафея волновало одно: чем собирался заплатить Один за упокоение разбежавшихся покойников, и что-то подсказывало, что это будет нечто потрясающее.
— Чего ты хочешь? — процедил ас, привычно окатив синекожего собеседника презрительным взглядом. Лафей дернул плечом, глубокие шрамы-узоры на миг засияли багровым светом.
— Я? От тебя? Ничего, — выплюнул Лафей. — Вернее, хочу, чтобы ты убрался в свой сверкающий дворец. И не беспокоил меня по пустякам.
Подлокотник треснул в стальной хватке аса, но Один подавил вспышку бешенства, не собираясь пока реагировать на практически провокацию. Откровенную и неприкрытую. Да, не таким он представлял этот разговор.
— Твой сын, — тяжело произнес ас, решив отбросить остатки вежливости. Лафей прищурился, алые глаза запылали, как уголья.
— Что — мой сын?
— Твой сын жив, — ас впился взглядом в лицо соперника, с удовлетворением отмечая, что того проняло: крылья носа на миг раздулись, губы дрогнули, челюсти сжались.
— Мой сын мертв, — процедил Лафей, чувствуя, как в груди начинает скручиваться бешенство. — Умер в младенчестве.
— Твой сын жив, — с торжеством заявил ас, мстительно улыбнувшись. — Жив. Здоров. Правит своим миром.
— И как же зовут его? — тихо прошелестел Лафей, цепко отслеживая каждое движение аса.
— Локи. Князь Локи.
— И? — голос ётуна дрогнул.
— Я забрал его тогда, — Один выпрямился, в каждом движении сквозило неприкрытое превосходство. — Принял в семью. Вырастил. Я позволю тебе назвать его наследником... У тебя же больше нет детей? — насмешливо приподнял бровь ас, откровенно издеваясь над соперником. — Теперь — будут. Локи вырос настоящим правителем.
Лафей слегка наклонил голову к плечу, рассматривая того, кто топтался по его с огромным трудом заживленной ране. С удовольствием. Тщательно. И испытывал невероятное, незамутненное счастье, перемешанное с такой же чистейшей ненавистью.
Один вздрогнул, когда Лафей расхохотался, глядя прямо ему в лицо.
Ётун смеялся так, что из рубиновых глаз текли слезы. Он всхлипывал, мотал головой, хлопал себя по ляжкам, утирал слезы — и смеялся, смеялся, смеялся, не в силах остановиться.
— Сын? Сын?! — всхлипнул Лафей, закрывая ладонями лицо, сгибаясь пополам в попытке унять истерику. — Сын! Ну надо же! У меня есть сын!
— Да, Лафей, — кивнул Один, рассматривая явно сходящего с ума ётуна. — У тебя есть сын.
— Сын... — тоскливо протянул Лафей, выпрямляясь и вытирая мокрое от слез и пота лицо рукавом, наплевав на все. — Сын... Ты ошибся, Один, — охрипший, словно от криков, голос царя был на удивление спокоен. — У меня был сын. Он умер. В младенчестве. Вместе с матерью... Вскоре после нее. Я держал его на руках все это время. И лично принес их тела в жертву миру на алтаре. Именно для того, чтобы никто — слышишь, Один? — никто не мог надругаться над ними, использовав в своих целях. Чтобы никто не смог заявить, что мой сын жив. Что его кто-то украл и воспитал как собственного! — рыкнул Лафей, сжимая огромные кулаки, и из-под подошв его сапог стремительно разбежалась паутина морозного узора. — Ты слышишь меня, царь асов?! Я хоронил его лично!
Один застыл, начиная бледнеть. Лафей злорадно оскалил клыки.
— Что, Один? Думаешь, кого же ты притащил в свой дом? Так я отвечу тебе: я не знаю. Мы нашли его, только родившегося, лежащего в корзине, и даже снежные волки обходили спящего младенца. Он не плакал. Не просил есть. Лишь спал. Да, на одну половину он являлся ётуном. Это мы поняли. Но на вторую... Скалы и льды трескались. Понимаешь? Они... Высыхали... — прошептал Лафей, неотрывно глядя на замершего аса. — Словно из них вытягивали жизнь по капле. Мы его так и оставили на милость Судьбы.
— Но...
— Мой сын должен был пройти испытание холодом и одиночеством. Я так и говорил окружающим... — лихорадочно блестя глазами, шептал ётун. — Но я не говорил, что он его прошел... И что это именно мой сын лежал в скале Завета. И если тебя ввели в заблуждение слухи... — великан пожал могучими плечами. — Что ж... Судьба.
Один закаменел, побелев. Пальцы судорожно сжались, отказываясь выпускать крошащиеся подлокотники, он уставился на обмякшего в кресле Лафея, от которого тянуло застарелой болью: оплаканной, пережитой, но все равно так и оставшейся в памяти.
В голове набатом звучали страшные в своей жестокости слова Лафея, и ас не знал, что и думать.
Четкая, стройная система огромного куска его жизни и всех связанных с этим периодом планов ломалась с треском, разрывая мозг на куски. Один впился взглядом в ётуна, судорожно выискивая хоть что-то, мельчайшие признаки того, что все сказанное — ложь, и не находил. Лафей утомленно развалился в кресле, словно воин, переживший тяжелейший бой и коварную рану, грозящую отправить его на тот свет, вот только было видно, что выплеснутое в истерике оздоровило ётуна, веками прячущего внутри эту тайну, гниющую, словно нарыв.
И теперь, когда этот нарыв прорвало и гнойник вытек, Лафей оправится от пережитого и сможет идти дальше, становясь сильнее с каждым шагом.
А вот сам Один... Ас рыкнул, разжимая неслушающиеся пальцы, выпрямил спину, звякнув кольчугой. Закаленный тысячелетиями правления разум стряхнул с себя паутину шока, заработав на полную мощь. Царь спешно отбрасывал от себя ощущение вываленности в грязи, унижения и ненависти к так жестоко посмеявшемуся над ним сопернику. Он не хотел думать о том, что сам виноват в сложившейся ситуации, что это именно он, движимый желанием растоптать врага еще сильнее, услышав краем уха шепот о том, что у Лафея родился наследник, который должен будет пройти традиционное испытание, помчался искать и нашел младенца.
И собственная ненависть толкнула его в ловушку: на ребенке-то не было написано, что это именно сын Лафея. Не было и особых примет — подумаешь, наполовину ледяной великан! На вторую, вроде, ас — значит, это должен был быть сын Лафея.
Должен.
Но не был.
Долгая интрига, когда-то начатая на ледяных пустошах, неожиданно привела непонятно куда. Но об этом он подумает позже. Сейчас, после эпичного провала, надо срочно решать проблемы, накапливающиеся одна за другой. И решать, чем он будет расплачиваться... Особенно после такого.
Если бы проблема была только в неожиданно резвых покойниках, то Один и не подумал бы идти на поклон к врагу: он сам передавил бы покойников, загнав туда, откуда вылезли. Да, медленно. Да, тяжело. Да, были бы жертвы среди подданных. И что? Не в первый раз обошелся бы своими силами.
Увы, все обстояло гораздо печальнее. Вместе с драуграми распространялась и зараза — Костяная лихорадка, и до эпидемии было рукой подать. А еще Малекит со своими головорезами — Один помнил, как тщательно темные альвы зачищали селения и города. Там не оставалось ничего живого. И если Малекит каким-то образом создал союз с Хель... От одной мысли прошибал холодный пот.
А ведь еще участились случаи смерти асов, занимающихся магией. И... Проблемы, проблемы... С досадой скрипнув зубами, Один в очередной раз пожалел, что так и не решился встретиться с Локи. Но в очередной раз нашел отговорку, и даже важную, а потом навалилось, пришлось идти к Лафею, и вот результат. Можно согласиться с утверждением, что неведение — благо.
Лафей хмыкнул, лениво наблюдая за попытками Одина взять себя в руки и сохранить лицо, не скатываясь в банальные обвинения во лжи и просто в истерику. Сейчас старик поступает просто и незатейливо: меняет планы на ходу, откладывая выяснение происхождения Локи в сторону. Сейчас это не столь важно, как отыскивание альтернативной платы.
Ледяному великану хотелось смеяться: долго, злорадно глядя прямо в лицо лживому уроду, поступающему так, как хочет левая пятка, оправдывая государственными интересами собственные эгоистичные примитивные желания.
Но и на Одина нашлась управа. И пусть для этого пришлось прождать почти тысячу лет, Лафей не жалел ни об одной минуте ожидания.
Он помнил, как стоял среди скал и смотрел на аса, воровито подхватившего корзинку с младенцем, мирно спящим среди тихо потрескивающих скал, покрывающихся тончайшими трещинами. Как рвало душу понимание, что там мог быть его сын, которого только смерть избавила от незавидной участи разменной монеты. Тогда им владели горе и отчаяние, но Лафей все равно не мог не ощущать злорадство: его враг сам, своими руками тащил к себе в дом чудовище.
Маленькое и слабенькое, на первый взгляд, но шаманы, все, как один, захлебывались ужасом и, глотая слова, умоляли Лафея не трогать спящего малыша. А ведь у него самого, ослепленного потерей, мелькнула мысль заменить умершего сына так нежданно появившейся копией.
Они были похожи: оба — полукровки, и возможно Лафей и поддался бы временному помешательству, принял рожденного непонятно кем малыша в семью, объявив своим сыном, вот только ладони все еще хранили запах крохотного тельца — от его ребенка пахло молоком, а от подкидыша — чем-то странно-неуловимым, словно от близко ударившей в скалу молнии, и этот аромат заставлял желудок скручиваться от ужаса.
Именно тогда, провожая взглядом уходящего через Биврёст Одина, Лафей впервые решил пустить все на самотек. Он впервые не строил планы, не прикидывал, как можно использовать знание о случившемся, полностью положившись на милость Судьбы с не присущим ему фатализмом. И не ошибся в своей стратегии.
Он лишь следил за Локи: слушал отчеты соглядатаев, собирал слухи, пару раз даже сам выбрался поглядеть на занявшего чужое место подкидыша. И отлично видел, что правильно сделал, позволив врагу забрать малыша.
Локи был чужаком.
Если изначально он и родился наполовину ледяным великаном, наполовину асом, то чем дальше, тем больше он менялся, словно вытравливая из себя все признаки родителей. Чуткое обоняние Лафея, присущее всем гримтурсам, исправно сообщало, что нет в запахе Локи ноток морозной свежести — отличительной черты всех ледяных великанов. Да и привкус металла, присущий асам, тоже потихоньку выветривается, заменяясь все тем же ароматом грозы.
От Локи пахло молниями и песком, вызывая ассоциации с прокаленной безжалостным солнцем пустыней: Лафей как-то бывал в Мидгарде и на всю жизнь запомнил краткий вояж в пески и свой дикий, инстинктивный ужас, от которого едва не забился в припадке.
Пустыня была абсолютно чуждым местом для привыкшего к холоду обитателя ледяного мира, и Локи тоже был чужаком. Лафей представления не имел, как так получилось, почему потомок гримтурса неожиданно стал Повелителем Огня, как потом выяснилось, но он четко знал одно: перед ним чужак.
А когда шамана, взятого на четвертую и последнюю попытку наблюдения за Локи, вывернуло наизнанку от одного взгляда на вспыхивающие на черном лезвии необычного копья, выкованного руками парня из обломка рога Суртура, Лафей бросил все попытки понять происходящее, и больше не видел князя, довольствуясь отчетами шпионов.
Не конец, продолжение сюда же.
Картинки к главе: http://samlib.ru/img/z/zaharowa_n_a/chuzhajakrowxglawa10/index.shtml
*Хатшепсу́т — женщина-фараон Нового царства Древнего Египта из XVIII династии. Носила титул царя.
**В контексте тибетского буддизма Пхур-Бу (от тибет. 'колышек' или 'гвоздь') — ритуальный кинжал, используют для изгнания злых духов.
* * *
Тобгял — бог-хранитель (тибетское).
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
