Спаситель 5 глава

Спаситель глава 5

Дмитрий Старицкий

Фантастический боевик

5.

Возвращаясь в Тамань, на обратной переправе я подошел к Сосипатору, что курил свою короткую трубку-носогрейку на носу галеры.

— Огоньку не дашь? — протянул я руку с папиросой.

Сосипатор охотно протянул мне трубку, и я прикурил из ее чашки от тлеющего табака.

Про себя отметил, что возвращаемся мы вовремя. У меня всего пять папирос с собой осталось. А я уже успел привыкнуть к египетскому табаку. К хорошему быстро привыкаешь.

— Сосипатор, а кем ты у Тарабрина трудился? — полюбопытствовал я.

— Псарём, — нейтрально ответил мужик.

— А кем тебя Тарабрин ко мне перевёл?

— Дык, псарём же, — ответил Сосипатор, таким тоном, что я несколько стушевался.

— Так у меня собак нет, — ответил я, разглядывая острова в проливе.

Острова в основном были голыми чуть выступающими из воды песчаными ''чушками''. И только на некоторых из них на высоких берегах что-то росло. На чём уже робко проклёвывались желтые листочки.

— Сейчас нет. Потом нужны будут. Охранять стада, дома, охотиться, — рассудил Сосипатор.

— Я здесь пока только алабаев видел, — покачал я головой. — Даже на водоплавающую птицу нормальных собак нет.

— Алабаи хороши на охране. Охота с ними так себе, — выдал Сосипатор своё экспертное мнение.

— А кто нам в Крыму для охоты будет нужен?

Сосипатор на полминуты задумался, потом изрёк.

— Посмотрел я в эти дни на тамошнюю живность... И ежели, барин, тебе мое мнение интересно, то нам нужны мордаши.

— Кто?— не понял я.

— Мордаши. Большие собаки для травли медведей и диких быков. Алабаи всё же побаиваются запаха больших кошек. А тут я не только лютого зверя — леопарда, львов видел. И медведи тут аграмадные. Алабаи к ним даже не подойдут, не говоря уже о том, чтобы потравить. Вот волки им посильная добыча.

— И где брать твоих мордашей?

— В Рассее. Тут их нет. — Вздохнул собачник.

— И давно ты в псарях? — начал я кадровый опрос.

— С детства.

— А потом?

— А потом меня барин в некруты сдал. Не в очередь мне лоб забрил. Несправедливо.

Сосипатор стал задумчиво раскочегаривать свою трубку. Пахнуло ядрёным самосадом.

— Да, ты говорил как-то, что служил на Кавказе. В каком полку? — проявил я интерес.

— В семнадцатом Тенгинском драгунском полку. В роте его благородия поручика Лермонтова, — довольно гордо ответил Сосипатор.

Тут у меня случился разрыв шаблона.

— У Михаила Юрьевича? У поэта? Из Петербурга, который?

— Про поэта я не знаю, а имя-отчество у него такое точно было. И вроде он как с гвардии к нам ссыльный. Баяли про сие. Только он ротой мало занимался — на унтеров да вахмистра переложил. А сам всё больше на Кислых водах крутился среди благородных. А вы его знаете?

— Только по его книгам, — ответил я и добавил. — А так... когда я родился, Лермонтов давно погиб на дуэли.

— И кто же это его стрелил? — удивленно спросил мужик.

— Мартынов.

— Быть того не может. Они же друзья были — не разлей вода.

— Однако всё было именно так.

— Чудны дела твои, Господи, — перекрестился Сосипатор. — Упокой мятежную душу раба твоего Михаила.

— По увечью, по болезни или еще как службу оставил? Молод ты больно для отставной козы барабанщика, — продолжил я ''заполнение анкеты''.

— Дезертир я, — спокойно ответил мужик. И пояснил. — Ну-у-у,... беглый.

— Это как? Отчего?

— Как обычно. Назначили мне в наказание пять сотен шпицрутенов. Сквозь строй роты пять раз протащить. А это, барин, верная смерть. Вот я и сбежал в горы к черкесам, пока живой и не увечный.

— Разбойничал?

— И такое бывало. В абрагах полтора года жил. Весь Кавказ своими ножками оттопал.

— Где жил? — не понял я сказанного термина.

— В абрагах. Их там еще абреками называют. Не совсем разбойник, если по-нашему. Абраг — это человек давший богу обет на время. Он даже есть не может ничего, кроме того, что у путников отнял. Там таких уважают. Вот я этим и пользовался, пока в Батум не пришёл. А там меня Иван Степаныч к себе в услужении нанял. И сюда перевёз.

— Не жалеешь?

— Чего мне там жалеть? Муштру? Бродяжничество? Или барина-самодура?

— Ну, и тут ты вроде как опять дворовый. — Утвердил я.

— Ошибаешься, барин, — возразили мне. — Я тут не крепостной, а вольный слуга. Я от Тарабрина в любой час уйти могу. Он мне не приказал, а именно попросил меня у тебя в псарях побыть. Службу поставить. А там — как срастётся у нас. Может, останусь с тобой, а может, и вернусь к Ивану Степанычу. Или своё дело начну — хорошие породистые собаки всем нужны. А в дальних станицах они мельчают от не пойми с кем какой случки.

— Хорошо, — бросил я бычок папиросы за борт, — Я тебя услышал. Потом оговорим, какая нам в Крыму псарня нужна будет и, главное, чем ее кормить.

Да... Не простой человек Сосипатор. Битый, тёртый и кручёный. Да с подходцем. А и правильно. Если есть такая возможность, выжать какие-никакие ништяки из работодателя ''на этом берегу'', то надо выжимать — потом будет поздно. Поддерживаю такой подход. Сам такой. Но присмотреться к человечку внимательнее не помешает. Хотя отвечал мужик на анкетный опрос вроде честно, но я еще Тарабрина про него поспрошаю. Всё же псарь — не последнее лицо в управлении имением — служба безопасности, так сказать. К тому же кроме племенного конного завода, намечается у меня и племенной собачий питомник — иначе Сосипатору будет со мной неинтересно.

Встречала нас на кавказском берегу целая толпа мужиков — человек с полста. И сам Тарабрин почтил своим присутствием. Возглавил, так сказать, комитет по встрече.

— Вот, Митрий, мужиков отправляю в Аджимушкай — артелью ракушняк рубить для тебя. Пока зима — нарубят тебе камня на стройку.

— Чем я им платить буду? — как-то не рассчитывал я так сразу обзаводиться работниками. На весну откладывал. Прежде чем что-то строить — проект надо иметь.

— Пока ничем, — обрадовал меня Тарабрин. — Они со мной о зимовье договаривались до весеннего сева потрудиться. Каждый сам знает, за что стараться будет. Так что ты им лишку ничем не плати. А то разбалуешь мне народ. Надеюсь, на дом господский и конюшни тебе камня хватит.

— А на стены? Там зверья непуганого — пропасть. Так что внешние стены надо просто крепостными делать, — выдал я свои резоны.

Но Тарабрин был непробиваем.

— Не хватит — тогда следующей зимой другая артель постарается. Летом они все заняты на своих полях, кроме артели строителей, которые к тебе же придут по весне. А камень ломать — это пахарям отхожий зимний промысел. Они и лесорубами могут. Так что заранее говори — чего сколько надо. Чтобы на тот год не из сырого леса строить.

— Ветеринар мне нужен будет. Есть, кем вакансию заполнить?

— Есть один старик. Вроде на покой собирался. Но я его уломаю. Он при царе в гусарском полку по этой части чиновничал. Затем у Врангеля служил. А потом я его сюда выдернул, пока до него Бела Кун не добрался с расстрельной командой. Опытный коновал. Только заложить за воротник любитель. Ну, а кто из нас без греха? Главное, что его слабость на работе не сказывается. Пьян, да умен — два угодия в нем.

— Сколько ему лет?

— За пятьдесят где-то.

— Пятьдесят — и на покой? — удивился я.

— Дык, четверть века человек в армии отслужил. Три войны прошел. Целый статский советник.

$

Дома, в вагоне, встречали меня как с того света вернувшегося. Угождали во всём и новым местом интересовались. Так что пришлось изображать из себя Шехерезаду.

Но отдохнул пару денёчков и опять за дела — теперь уже со старшиной артели каменщиков требовалось разобраться. Была еще артель плотников, но у той загрузка от каменщиков зависит. Крыша, полы, перекрытия, прочая столярка — уже отделка после возведения стен. И пиломатериал на первых порах с других времен тащить придётся.

Особо отметил про себя, что инструмент их самому поглядеть не мешает. Может, что и притащить придётся с осевого времени. Там с этим богато.

Собирались в вагоне-ресторане. На такие совещания приглашал я Ивана и Сосипатора. Причём в отличие от остальных Сосипатор с удовольствием пил приготовленный мной кофе. Нахваливал. Признался потом, что любит более крепкий напиток, сваренный по-восточному, в песке. Обещал научить.

На вывезенных из двадцать первого века больших листах миллиметровки кроили найденное в Крыму плато под маеток. Предварительно пересчитал я аршины в метры. Спорили много. Каждый выставлял свою концепцию и тянул одеяло на себя. В любом случае выходило четыре департамента или приказа — дворцовый (моё личное хозяйство), конюшенный, кормовой и псарный. Для всего остального можно привлекать сторонних помогальников на разовые подряды.

Василиса свои хотелки и желалки вставила — сад, огород, флигеля для прислуги и прочие необходимые ей в хозяйстве постройки. Дом с парадной, домашней и гостевой частями. Печи... И мельница!

— Мельница должна быть одна. Господская. И доход от нее должен быть наш. Если я в твоём Крыму боярыня, то и жить должна как боярыня, — заявлено было мне.

— И сколько за услуги мельницы должны крестьяне платить? — спросил я из профессионального любопытства.

— С десяти мешков муки — один наш, — ответила жена.

— Нам столько не сожрать, — парировал я.

— Что сами не съедим — в Тамани продадим на ярмарке.

— Так у всех тут своё зерно, — пожал я плечами.

— Но не всех мельница, — парировала жена, — а ручной зернотёркой много муки не нашкрябаешь.

Вот что, значит, в сословном обществе статус поменять — и не узнать бабу. Она и так властная была, а сейчас вообще боцман.

Исполню я ее хотелки, лишь бы меня домашним хозяйством не грузила.

Заходил ко мне и Тарабрин. Поглядел проектные чертежи и выдал мысль.

— А зачем тебе, Митрий, сразу каменную крепость городить? Ров, вал и по нему колючую проволоку пусти. А потом уже, не торопясь, за колючкой и ладь свои стены и башни иерихонские. Хоть с ракушняка, хоть с привозного кирпича кремль городи.

Насмехается он надо мной, но мысль здравая. Как только мне самому такая идея сразу в голову не пришла. Зашорился я. Широта взгляда куда-то ушла. Ну, да... С кем поведешься.

— Я так на дальних кордонах своих пасечников от дикого зверья бороню, — продолжил Тарабрин. — Периметр ладим из притащенной мной колючки, а внутри пасека. Народ некоторый сам по себе бортничает, но я дикий мёд не люблю. На ярмарку в Темрюке вот ты не остался, а в этот год меда было много и разного, даже в цене он несколько упал.

— То-то, гляжу, ты сахар на Макарьевской ярмарке не купил, — подколол я проводника.

— Зато ты сразу его аж две головы притащил, — парировал он мою пикировку. — Так что жизнь у тебя и так сладкая. Озаботься всем нужным тебе в Крыму к весне.

— Тогда мне одной теплушки будет мало, — прикинул я потребность в материалах. И особенно в складах.

— Да хоть все три забирай. Там сейчас только барахло лежит, до которого вечно руки не доходят. Освободим — и владей. Но к весне будь готов. Я все стройки на Кубани остановлю — все свободные от поля людишки к тебе с весны до зимы уйдут. Ты, главное, про хорошую соль не забывай. На тех озёрах, где мы ее берём, она несколько горьковата. Есть её ещё можно, но вот солить что-либо в запас не получается.

— Угу — откликнулся я, а сам подумал: Знать, содержание йода в этой соли слишком большое. В независимой Прибалтике, как только ЕС запретил к продаже не йодированную соль, ее стали контрабандой из России тащить — специально на засолку.

Проводник ждал, что последует за моим междометием.

— А лиманы таманские? — кинул я пробный шарик.

Тарабрин не стал таиться.

— На Тамани только одно озеро и есть соленое, годное для промысла. Не хватает на всех той соли. Её от грязи тяжело чистить. Да и про плохой засол я уже говорил. А в Крым людей отрывать от нив и пажитей — не по-хозяйски как-то. Лиманов, про которые ты говоришь, тут еще нет. Когда прорвет Босфор, поднимется море, тогда и зальет лиманы. А пока там у нас знатные пастбища.

— Вот тебе Крым, княжь там и володей. Да только дань солевую давай, — засмеялся я.

— Ну, если тебе так хочется, могу и официально тебя крымским князем поименовать. Да хоть ханом. А хошь — царём Боспорским. И на монетах начеканим по-гречески: басилей Деметриус Грамматик. Вот то-то радости археологам будет.

Смотрит серьёзно. Не прикалывается.

— Лишнее это, — отвечаю. — Понты корявые. Власть на себя взваливать — увольте. Я к тебе только в снабженцы нанимался.

— Вот и снабжай пока свою стройку и соль ищи. В остальном, чем можем — поможем. Людишек непоседливых всех тебе отдам.

— Вот-вот. Насчет людишек. Про Сосипатора что скажешь?

Тарабрин не стал таить кадровую информацию.

— Сосипатор Солдатенков — человек трудолюбивый, верный, проверенный, только вот бить его не советую. Чревато такое. Он следопыт хороший. Охотник знатный. Собаки его вообще за бога почитают. Да и разбойник из него был неплохой, судя по тем розыскным листам, что мне в руки попадали. И вот какая особенность — в тех листах его черкесом именовали. Смекаешь, как он в местность вжился. Но не по нему разбойничать. Не по характеру. Вынуждено у него так получилось. Бежал с армии и угодил черкесам в плен. Считай — в рабство. Убил хозяина, забрал его кинжал, пистолет и ушел в горы. Отшельничал и разбойничал над инородцами. Хоть сам под магометанина и выставлялся. Язык черкесский знает — в рабстве выучил. Я вот на чем его подловил — магометанин, а вино охотно пьет. Оборванец — ноговицы драные, чувяки каши просят, черкеска от старости бурая, вся в пятнах, но газыри и кинжал в серебре, и пистолет в бирюзе. А взгляд — лишний раз не подойдёшь, сторонкой протыришься. Оружие хорошее любит. Женатый, дети есть.

Понял — не дурак, дурак бы — не понял. И уже прикинул, как я могу Сосипатора использовать помимо его главной функций — собачьего бога.

— Ты говорил, у тебя патронов к австрийским винтовкам — вагон.

— Эка что вспомнил. Был вагон. Давно. С тех пор, что осталось, из десятка только три патрона стреляют. Что хочешь? Военное производство долго не лежит. Но если тебе надо, то в австрийскую Чехию сходим до первой мировой. Там прямо с завода купим. Заодно хорошего пива попьём, — подмигивает мне.

$

В дверь купе резко постучали.

— Войдите, — откликнулся я. Не отрываясь от ноутбука. Я там сосипатровых мордашей искал по закачанным энциклопедиям, но не нашел.

В купе вошел седой человек в возрасте, бритый, но с аккуратными усами, с короткой стрижкой ёжиком и военной выправкой. Одет он был в некое подобие черкески, только без газырей, косоворотку и сапоги — всё черного цвета. Папаху он держал в левой руке.

— Разрешите представиться — статский советник Мертваго Сергей Петрович. Ветеринарный врач. Меня попросил к вам зайти господин Тарабрин.

— Присаживайтесь, — показал я рукой на кресло.

Не делая никаких движений, вошедший, с некоторым вызовом, вопросил:

— С кем имею честь?

— Крутояров Дмитрий Дмитриевич,— представился я.

— Позвольте узнать ваш чин?

Военная кафедра в МГУ была. По окончанию присвоили нам всем звание лейтенантов запаса и тут же отправили служить ''пиджаками''. Большинство с нашего факультета — в армейские газеты, а счастливчиков вроде меня — в войска. Мне повезло два года оттрубить замполитом в сапёрной роте. В жопе мира — станции Борзя Забайкальского военного округа. Как говорили — на родине Чингисхана. Как я там не спился — не знаю, бог отвёл, наверное. На дембель дали старшего лейтенанта. И в запасе ещё одну звездочку на погон подкинули, когда я в ''Правду'' перевёлся.

— Капитан в отставке. Инженерные войска, — удовлетворил я его любопытство.

— Весьма рад знакомству, — сказал посетитель, присаживаясь.

— Чай, кофе, квас? — спросил я.

Спиртного предлагать не стал, памятуя о тарабринской характеристике данного субъекта.

— Кофе, если такой есть, — улыбнулся посетитель в седые усы. — Тут это редкий напиток.

Я выглянул в вагонный коридор, крикнул.

— Федот!

— Чего изволите, барин, — откликнулся вагонный проводник, точнее — вагонный смотритель, потому как вагон никуда не ехал. Даже колёса ржавые.

— Прикажи там, на кухне, чтобы нам кофей сварили, — распорядился я. — Да проследи, чтобы мололи жареные зёрна, а не зелёные как в прошлый раз.

— Вам как — черный или по-варшавски? — оглянулся в купе.

— Если не трудно, то черный, — ответил ветеринар.

— Черный кофе, — уточнил я Федоту.

Смотритель затопал каблуками по коридору в сторону вагона-ресторана.

— Слушаю вас, — присел я на диван и захлопнул ноут.

— Иван Степанович сказал, что вы собираетесь на крымском берегу ставить конный завод.

— Да. И конный завод, и собачий питомник.

— Каких лошадей разводить собираетесь?

— Тяжеловозных. Русских и арденов.

— Русских арденов? — уточнил ветеринар, совсем запутав меня.

Я пояснил, каких коней мы купили на Макарьевской ярмарке по наводке Ивана Шишкина.

На что Мертваго сказал, что русского тяжеловоза так и зовут — русский арден, потому как основа этой породы были арденские жеребцы и местные кобылы.

— И какую селекцию собираетесь проводить? — поинтересовался он у меня.

— Вот тут, дорогой Сергей Петрович, вам и карты в руки. Вам и Шишкину — он будет главным конюшим на заводе. Я в лошадях совсем не разбираюсь.

Развел я руками.

— Шишкины — род известный в лошадных кругах, — кивнул Мертваго. — Дед нашего Ивана гордость России — орловского рысака, — вывел. В наших обстоятельствах Иван Шишкин, наверняка, лучшая кандидатура на главного конюшего будет.

— Значит, не подерётесь? — спросил я в шутку.

— Да бог с вами, Дмитрий Дмитриевич. Я вообще человек мирный, — улыбнулся Мертваго.

— А Тарабрин сказал, что вы три войны отломали.

— Так и есть: японскую, германскую и гражданскую. Награжден государем орденами святого Владимира четвертой степени, святой Анны третий степени с бантом и святого Станислава второй и третьей степеней с мечами. И барон Врангель железный орден святого Николая Чудотворца перед самой своей эвакуацией мне вручил.

— Геройский вы человек.

— Отнюдь. В японскую войну заведовал я корпусным пунктом изнурённых лошадей. В бою был только раз, под Мукденом. Занимался эвакуацией раненого конского состава артиллерии. Пришлось немного пострелять. За то и наградили меня Анной с бантом. Все остальные мои ордена — за выслугу лет. А то, что они с мечами, так их выдача на военное время пришлась.

— Непосредственно ветврачом работали? Или только руководили?

— До японской войны служил я младшим ветеринарным врачом в Первом Сумском гусарском генерала Сеславина полку. После войны — старшим ветеринарным врачом в Пятом Александрийском гусарском Ея императорского величества государыни императрицы Александры Федоровны полку. В ''бессмертных'' гусарах. Потом — в Великую войну, да... руководил ветслужбой на корпусном уровне. Юго-западный и Румынский фронты. В гражданскую сначала в Самарском гусарском полку Добровольческой армии, потом у Мамонтова в корпусе ту же службу тянул. Затем у Слащёва в Крыму. Вот у последнего птичек приходилось пользовать. Большой любитель певчих пернатых был этот генерал.

— Кстати, а собак вы лечите?

— Каких собак?

— Каких мне тут советуют разводить — мордашей. Вот ищу их по энциклопедиям и не нахожу.

— Какого года у вас энциклопедия? — поинтересовался статский советник.

— Тысяча девятьсот семьдесят второго, — отвечаю.

— Не знаю, остались ли такие собаки в ваше время. Мордаш — он же медиоланский мастифф, или даже скорее помесь одного с другим; в моё время порода уже вымирающая была. В 1868 году государь-император Александр Второй Освободитель запретил травлю медведей собаками. А диких быков — туров и бизонов, к тому времени в России практически извели. Для охраны же медиолан обладал избыточной силой и был агрессивен сверх необходимого. Вот их помещики и перекрыли их сторожевыми псами. Чаще всего — кавказскими овчарками, которые, если приглядеться внимательно, в России стали крупнее, чем на Кавказе. Считайте — уничтожили породу. Сохранилась мордаши только при царской охоте в Гатчине. И то в количествах небольших. Царь всем медведей травить запретил, а сам с великими князьями такой охотой баловался. Александр Третий Миротворец больше рыбалку любил и при нём царская охота в упадок пришла. Последний император охотник был страстный, но больше по птице. Если не было возможности в заказник выехать — ворон в парке стрелял. Метко.

— Спасибо за экскурс. Не знал.

— Не стоит благодарностей, — кивнул статский советник.

Тут нам и кофе принесли. И мы некоторое время молчаливо кейфовали, одновременно покуривая мои папиросы. Мертваго пил кофе без сахара. Я последовал его примеру — вывезенный с Макарьевской ярмарки сахар очень медленно растворялся. А пить вприкуску, по-купечески, перед хорошо воспитанным посетителем я постеснялся.

Когда кофе был выпит, я спросил:

— Итак. Беретесь вы за должность ветеринарного врача при моём заводе и сможете ли воспитать себе смену?

— Смена мне есть. Мой старший сын — хороший ветеринарный фельдшер, но большего от него даже требовать не стоит. А вот младший подает надежды и дочь всё с птичками да котятами возится.

— Кошек и домашнюю птицу тоже иной раз лечить требуется, — улыбнулся я. — Для вашего семейства мы построим хороший дом. Не обещаю, что это случится в первый год, но во второй — точно.

Расстались мы, понравившись друг другу. На переезд в Крым Мертваго согласился. Сказал, что коровы и свиньи ему давно надоели. Как и вечные разъезды по хуторам.

Итак. Руководящий состав будущего предприятия уже стал обрастать людьми. Это хорошо. Хотя врач еще нужен человеческий, или хотя бы фельдшер опытный. И аптекарь с ранешных времен, который руками работать может. А то в моём ''осевом времени'' аптекари только этикетки читать умеют. Менеджеры по продажам от таблеточной мафии, а не аптекари.

Когда же я в Америку-то попаду? Или прав Тарабрин, что там делать нечего. Может и нечего, да только Америка шестидесятых становится у меня уже навязчивой идеей. Элвиса Пресли охота вживую послушать. Сестёр Бэрри. Синатру. Армстронга с Фицжеральд, наконец. А то у меня тут серьезный сенсорный голод образовывается.

$

Наконец пришло время забирать ''патрика'' с тюнинга.

Все нормально. Хорошо сделали. Постарались. Мне понравилось. А что там под покраской — как оцинковали? — уже не посмотреть. Раньше надо было любопытствовать. В процессе.

Когда после пробного тест-драйва ставил машину на указанное место, то увидел в углу площадки странную бочку на колесах, окрашенную в армейский зелёный цвет.

— Что это тут у вас? — показал я на заинтересовавший меня агрегат.

— Это? — небрежно ответили мне. — Хлебопечка полевая. ПКХ-50М2.

— И сколько такая печёт?

— До трех тонн хлеба в сутки. Хоть черного, хоть белого, хоть серого, — ответил старый мастер. — Да хоть кулич на Пасху. Только форма будет одна — ''кирпич''.

— На чём работает данный агрегат?

— На солярке, керосине. А может и на дровах или угле. Да хоть на кизяке, — и, поглядев на мой заинтересованный взгляд, спросил. — Сколько организмов тебе кормить надо?

— Чуть больше сотни,— ответил я.

— Эта и больше прокормит. В одной загрузке до 70 буханок по 700 грамм.

Вот что я в своих прожектах упустил, так это — как я буду строителей конезавода кормить. И чем.

— Охренеть. Дайте две, — невольно вырвалось у меня.

— Сто евриков, и она твоя. Но двух нет. Толька эта, — улыбается.

— Комплектность? — насел я.

— Полная, только с консервации снята. С длительного хранения. Кухни полевые влёт ушли, а печка эта что-то подзадержалась у нас. Вся документация в порядке. Как и инструкция по эксплуатации.

— А еще полевую кухню достать можешь?

— Какую тебе?

— Возимую. Ротную. Прицеп.

Мастер отошел недалеко. Куда-то позвонил по мобильнику. Вернувшись, сказал.

— Радуйся. Прямо сейчас в наличие есть переносная КП-30 — на отдельный взвод или блокпост. Она всего 100 килограмм весит. Одновременно готовит первое, второе и кипяток. И буксируемая ротная полевая кухня КП-130. Но деньги хотят сразу и налом.

— Нет проблем, — ответил я. — Пусть привозят. Лишь бы агрегаты рабочие были и комплектные.

Что-что, а с деньгами у меня проблем пока нет.

$

Домой — на Тамань, — к вагону, приехал с полевой кухней на прицепе. Вторая — переносимая полевая кухня тряслась и гремела в кузове пикапа. Полевую хлебопечку пока оставил в автомастерской — завтра заберу. А то фаркоп у меня только один.

Возле состава Тарабрин собрал целый конный обоз, который загружали чем-то из теплушек и куда-то вывозили. Освобождали для меня временные склады. Будет куда завозить необходимое на будущий сезон. А необходимого барахла набиралось — мама не горюй.

Полевая кухня оказалась марки КП-125, а не КП-130, да и ладно — разница всего в пяти порциях. А где на 125 рыл готовят, там и 130 прокормятся. А если готовить только одно блюдо, типа кулеша жидкого, то и все 250 человек харчиться могут разом.

Тарабрин мою новую машину похвалил. Но на кухни сказал, что это лишние хлопоты. Баловство. Костер и казан — люди сами себе сготовят, не маленькие.

— Завтра еще хлебопечку полевую привезу, — сказал я, — на всех разом хлеб печь.

— Ох, Митрий, можно подумать, что у людей баб нет для этого, — вздохнул Тарабрин. — Сготовить еду некому.

— Так они с бабами ко мне на стройку припрутся? — округлил я глаза. — Это мне не только работников, но и их баб кормить придётся. Мы так не договаривались. И что-то я не видел баб в артели каменоломщиков, что ты в Аджимушкай отправлял.

— Так то — на зимовье, — ответил Тарабрин таким тоном, что это все это и так знают.

— Степаныч, слушай мое слово. Кто на постоянное жительство со мной в Крым — пусть с бабами и детьми приезжают. А кто только на сезон трудником — будьте любезны, своих присных дома оставлять.

$

Опять Москва осевого времени. Забрал свою полевую хлебопечку в автомастерской и скатался на склад той фирмы, у которой кухни покупал. Адрес был на врученной мне, после оплаты, визитке. Так что посредники в данный момент мне не понадобились.

И не зря съездил.

Взял у них еще одну взводную кухню в запас — мало ли какая подкомандировка от моего ''крымского ИТЛ'' образуется. Там тоже народу питание организовывать придётся.

Договорился о поставках спиралей Бруно. С длительного хранения. Оцинкованных.

И, походя, прихватил пару армейских утеплённых палаток на 85 человек казарменного содержания каждая. Строителям чтобы было, где ночевать. Записал в поминальник важный вопрос с добычей кроватей и матрасов с подушками для них же.

Обещали мне квази-армейские торгаши подготовить к весне миски-ложки, фляги и котелки на 150 организмов. Ремни брезентовые. Верхонки. Шанцевый инструмент сапёрный.

Выбор был большой — только плати, но это попозже, ближе к весне понадобится.

Пытались втюхать еще полевой кипятильник на 100 литров, но его класть уже было некуда — весь кузов забит. Хотя вещь нужная. Бачки еще с кружкой на цепочке для кипяченой воды внедрить бы в наш быт, что под замком около ''грибков'' с часовыми в летних лагерях моей сапёрной роты всегда стояли.

А то, припоминаю, Крым, да вообще юг России, при царях холерой славился.

$

Не успел оглянуться — уже Рождество. А я все это время так и таскал по мелочи из разных времен — то одно, то другое, пока все теплушки под потолок не забил.

Рождество праздновали у Тарабрина, перед этим отстояв службу в церкви в станице Таманской.

Наконец-то я увидел весь местный бомонд — в основном состоявший из крепких хозяйственных мужиков — старост станичных, но которых по их виду так и порывалось обозвать атаманами, и местной интеллигенции — врачей и священников. Так что пир ''с первой звездой'' у Тарабрина был статусным мероприятием.

Меня Тарабрин посадил рядом с собой, отчего я поймал несколько ревнивых взглядов. И понял некоторые скрытые мотивы отправки меня отсюда через пролив.

Понятно. Пришлый боярин заезжает старые роды. Женился, породнившись с церковниками, детей заведет. И подвинут мои дети кое-кого в местной иерархии вниз.

М-да... Ста лет не прошло, а русский народ уже возрождает местничество. И единственный сдерживающий фактор — долголетие первого лица.

А так знакомый до боли ''закон курятника'' — поклонись высшему, столкни ближнего, насри на нижнего.

И в вековечной мечте русского крестьянина — Беловодье, всё повторяется так же, как и на старой Руси. Как от отцов и дедов заповедано. Народ тот же самый. Так почему должно быть по-другому?

Познакомился, наконец, со старшим братом жены — отцом Велизарием, что окормляет свою паству на реке Лабе, а тут оказался по случаю у епископа. Темрюк рядом — как не заехать к сестре? Крепким мужиком лет сорока. С большой окладистой бородой и длинными волосами, заплетенными в косу. И глазами записного хитрована.

После первой же совместно выпитой чаши с медовухой, стал меня шурин склонять к тому, чтобы взял я к себе в Крым одного из братьев Василисы — своим священником на завод. И, насколько я понял, с прицелом на Крымского епископа. Вслух этого не прозвучало, но подразумевалось. Не первый раз живу, чтобы не понять таких намёков. С другой стороны — священник нужен. И мало ли какого вредного пердуна пришлют. А пришлют обязательно. Лучше родня.

Ничего не меняется. ''Как станешь представлять к крестишку ли, к местечку, то, как не порадеть родному человечку''.

С ходу решать ничего не стал. Просто пригласил через него всех братьев жены к себе в гости. Там и посовещаемся о делах наших скорбных без посторонних ушей.

— Куда в гости? — пробасил Велизарий. — У тебя пока и хаты нет.

— Да в поезд, — ответил я. — Больше пока некуда.

Вот и сколачивается клан.

А ты как думал?

В одиночку среди родственно-семейно-родовых отношений проскочить?

Шалишь!

Стопчут и схарчат.

$

Вопрос с кроватями решился просто. Нашел в начале девяностых под Клином заброшенный и основательно разграбленный пионерлагерь от закрытого уже московского завода. Только железные кровати и остались. Окна и те битые. Остальное всё растащили. Там даже сторожа не было.

Мы и вынесли оттуда две сотни кроватей — нам будет достаточно на первое время. Даже с продавленными панцирными сетками брать не стали. Половину теплушки ими забили уже в разобранном виде.

Матрасы там уже украли до нас. Но сделал я в одном кооперативе в 1980-х заказ на сенники, каковыми мы в археологических экспедициях обходились. Думаю, мужики от сохи не больше привередливы, чем московские студентки. А солома ни разу не проблема. Только в первый раз ее и завезти придётся. А дальше — своя вырастет.

После решения основных вопросов обеспечения быта, возил от квази-интендантов списанный шанцевый инструмент с длительного хранения, умывальники алюминиевые с соском, вёдра, косы и грабли. Хозяйственное мыло ящиками.

Достал ручной станок дранку лущить. Новенький. А воск в Беловодье найдём. Вот и решена проблема с кровлей. Не андулин же с металлочерепицей мне в прошлое таскать ''патриком''.

Следовало подумать о большом грузовике — весна приближается, потребуется колючую проволоку тягать в бухтах. Много.

$

И тут Тарабрин предложил мне съездить с ним в отпуск. В конце февраля.

— А то ты, смотрю, Митрий, всё в трудах аки пчела. Надо и перерывы делать. А то тебя надолго не хватит.

— Я бы к морю тёплому с удовольствием бы смотался — на горячем песочке полежать. А то этот снег уже надоел, — согласился я, но поставил своё условие.

— Так я и предлагаю Батум начала двадцатого века. Там до революции хорошо было. Культурно, — соблазнял меня проводник. — Вон Сосипатора возьмём с собой за кучера. И чтоб было кому нас оборонить, если стрелять придётся.

Отпуск, конечно, нужен. Я хоть и чувствую себя лет на тридцать пять (в койке вообще на двадцать девять!) и выгляжу где-то на сорок, но устал постоянно мотаться и вечно что-то грузить.

Да и Василиса беременна. Капризная стала — с ума сойти. Правда, больше своих служанок гоняет, но и мне достается.

Выехали на тарабринском фаэтоне. В нём комфортнее. И крыша подъемная есть — от дождя.

Сосипатор на козлах. Сразу щегольски оделся — в чёрную черкеску с газырями и кинжалом. Красный бешмет. Кудрявую черкесскую папаху.

Под сидушкой облучка у него был припрятан настоящий ковбойский ''винчестер'' под револьверный патрон. И сам револьвер — ''Смит-Вессон русский''. Все под один калибр.

Мы с Тарабриным в одеяниях от Ротштерна.

Я с пистолетом, для которого вывез из осевого времени подмышечную кобуру тактического нейлона. Тарабрин только с тросточкой. Тросточка у него шикарная — красного дерева и набалдашник серебряный.

— Зачем тебе трость, Степаныч, — спросил я. — Ты же на неё никогда не опираешься. И дома без неё не ходишь.

— Ну, как зачем? — ответил Тарабрин вопросом на вопрос.

И показал, как его трость несложным движением превращается в шпагу.

— Большинство мазуриков тут только с ножами ходит. В руку его кольнул — и отстали от тебя. Убивать-то нельзя мне.

Вошли в 1910 год мы без проблем. Между сёлами на пустом приморском тракте. И через полчаса подкатили к знакомому Сосипатору духану на краю какого-то села.

— Тут шашлык хороший жарят, — сказал нам водитель кобылы, останавливая экипаж.

— Да тут, наверное, за полвека всё поменялось, — предположил я. — Повар так точно.

— А вот и проверим, — внес свою лепту в обсуждение Иван Степанович. — Время всё равно к обеду подошло, судя по солнышку. Да и давно я красного ''Чхавери'' не пробовал.

Утроили коляску с лошадью на заднем дворе духана и вошли с уличной жары в прохладный полуподвал.

— Сациви, аджапсандал, шашлык по-карски и бутылку ''Чхавери'' прошлогоднего урожая, — моментально сделал Тарабрин заказ хозяину. И тут же добавил. — Моим спутникам то же самое. И к шашлыку спелые помидоры.

Вино было, на мой вкус, кисловатым, а вот все остальное приготовлено очень вкусно и с большим мастерством. В Москве даже в ресторане ''Арагви'' так готовить не умеют. И это ресторан с историей и репутацией. Чего уж говорить о многочисленных коммерческих забегаловках с грузинской кухней.

Вот в советское время практически весь респектабельный общепит, кроме совсем уж столовых, был в Москве заточен исключительно под грузинскую кухню. Раньше я думал, что это влияние грузинских воров и рыночных дельцов в кепках-аэродромах, но потом уже, после перестройки, старый повар раскрыл мне профессиональный секрет. Специи. Вернее обилие перца, который отбивал у посетителей вкус подтухшего мяса.

Скажу, забегая вперед, что все три недели отдыха мы обедали только здесь, в этом духане у старого Ираклия. Завтракали у себя, в арендованном доме, простым салатом из свежих овощей с луком и постным маслом. Ужинали, как правило, после вечернего пешего моциона на набережной Батума. Чаще всего рыбой. С видом на море, где постоянно шастали парусные фелюги. И только изредка приходили пароходы, дымя высокими трубами.

А так все дни был у меня пляжный отдых. Тюлений такой. Лежбище на черном горячем песке.

Постоянно сопровождал меня Сосипатор. Купаться в море он не был большим любителем. Сидел на охране и обороне под большим зонтом, защищаясь от жгучего солнца. Он откровенно не понимал, что я такого приятного нахожу в солнечной прожарке своей тушки.

А я, любуясь своим загаром, жалел только, что Василисы со мной нет. Она бы это море оценила.

Тарабрин же часто отлучался по каким-то своим делам и тоже пляжный отдых особо не жаловал.

Все же я хороший интервьюер — раскрутил бывшего абрека на воспоминания. Да и сам рассказал немало случаев из своей богатой репортёрской биографии. Вроде как сдружились мы с ним. По крайней мере, он перестал меня дичиться.

А в свободно время мы гуляли, заглядывая от любопытства во все магазины и лавки. А так с местными мы почти и не общались тут. О чём с ними говорить?

И если бы муэдзин не орал по пять раз на день с соседней мечети, то всё вообще было замечательно.

Перед отъездом запаслись хорошим турецким табаком, судя по цене — контрабандным. Да и сама Турция, вернее — Оманская империя, недалече тут — через горку. Даже Сосипатор изменил своему ядрёному самосаду, найдя очень крепкий сорт.

Чтобы не переплачивать господину Асмолову, купил я шикарный набор для ручной набивки папирос в палисандровой полированной шкатулке. И большую коробку папиросных гильз из рисовой бумаги. И серебряный портсигар, в котором эти самодельные папиросы носить.

И Сосипатору подарил турецкую пенковую трубку. А то он на нее облизывался, а купить — жаба ему расход не подписывала.

Некурящий Тарабрин принайтовал к фаэтону большой новый чемодан. С чем — не сказал.

Купили большие черные бурки и папахи с башлыками, чтобы сразу в таманскую зиму раздетыми не влетать. До кучи пошили себе сапоги, галифе, черкески с бешметами у хорошего местного портного. Купили серебряные газыри и кинжалы. Как это — в черкеске и без кинжала. Непорядок.

И вот в таком виде, напоминая собой грузинских князей, вернулись в свою Тамань. Где отсутствовали всего неделю местного времени.

$