Третья жизнь

...Военная кампания была тяжелой, но лянские войска разбили армию Великой Юй и отбросили ее от границ. Главнокомандующий, генерал Мэн Чжи, сражался в каждой битве, ведя солдат за собой, но духом и разумом Северной армии был молодой полководец Линь Шу, вернувшийся из небытия, казалось, лишь для того, чтобы снова поставить на место северных соседей, как он делал это в прежней жизни. У солдатских костров говорили: вернулся с того света, потому что его величество извинился перед армией Чиянь. Небеса выразили одобрение поступку его величества, милостиво отпустив обратно на землю господина Линь Шу, чтобы он снова победил Великую Юй, как когда-то. Теперь это будет окончательная победа, на много лет вперед, ибо ее благословили Небеса. Наверное, когда молодой командующий победит, он вновь вернется на Небо.

Генерал Мэн Чжи слышал, конечно, эти разговоры, и никак им не препятствовал. Пусть все было не совсем так, как болтали досужие языки, но от этих слухов не было вреда — одна лишь польза. Вера в благословение Небес поднимает боевой дух армии, а значит, ведет войско к победе.

Хуже, что всё это слышал и сам Линь Шу. На взгляд генерала Мэна, нечего было напоминать ему о краткости дарованного Небом срока. Впрочем, кто лучше самого Линь Шу знал, как близок конец его пути...

...Куда ближе, чем думал Мэн Чжи. Потому что отмерили срок вовсе не Небеса, а чудодейственная пилюля, изготовленная в собственном доме полководца, которого когда-то — и теперь снова — звали Линь Шу, но который долгих тринадцать лет носил совсем другое имя. Пилюля называлась Бинсюй — по имени травы, из которой была сделана.

— Не больше трех месяцев, — сказал Линь Чэнь, изготовитель пилюли. — Когда истекут три месяца, даже небожитель не сможет подарить тебе лишний день.

— Ну и что, — ответил Мэй Чансу... нет, теперь снова Линь Шу. И положил пузырек с пилюлей в рукав.

Срок миновал уже несколько дней назад, и каждый из этих дней был настоящим даром Небес — или, возможно, победой неукротимого духа над неизбежностью. Просто Линь Шу не мог умереть, не увидев победы.

Потом, наконец, он увидел ее. Враг, разбитый, бросился бежать, Северная армия ринулась следом, он смотрел на это, и сердце колотилось, заходясь от радостного волнения, и в голове шумело — не то от воинственных победных криков, не то от слабости, — а потом стало и вовсе худо.

Солдаты кричали, потрясая копьями, вздымая к небу испятнанные кровью мечи, лица светились свирепым восторгом, и Линь Шу, — верхом, в доспехе, как и прочие военачальники, — приветственно поднимал руку и улыбался, чувствуя, как все сильнее кружится голова, и силы покидают его; но нельзя было подать виду, и он продолжал сидеть в седле, улыбаться и кивать. Потом, когда это уже не должно было вызвать вопросов, спешился и ушел в свой шатер, не позволив себе ни покачнуться, ни оступиться — и лишь когда за его спиной опустилось полотнище входа, упал — ноги подломились. Стукнулся в пол коленями, завалился на бок, а когда об пол ударилась гудящая от слабости голова, уже не заметил.

Солдаты не видели его ухода, но от зорких глаз близких людей не укрылась ни серая бледность лица молодого полководца, ни дрожь его руки, поднимавшей полог палатки — и Фэй Лю оказался рядом с обессилевшим братцем Су через считанные мгновенья, а еще через пару ударов сердца в шатер вошел и Линь Чэнь. С Линь Шу моментально совлекли доспехи, уложили его на походную кровать, и Фэй Лю уже нес миску с водой, а Линь Чэнь, нахмурясь, считал пульс больного — и мрачнел все больше, потому что пульс замедлялся прямо под его пальцами.

Когда генерал Мэн смог, наконец, оставить войско радоваться победе самостоятельно и, обеспокоенный, ворвался в шатер, едва не споткнувшись о брошенный у порога доспех, его друг лежал без сознания, запрокинув голову, и грудь его приподнималась все медленнее, а по лицу разлилась восковая бледность. Линь Чэнь сидел у постели, сгорбившись, и всё держал пальцы на бессильном запястье умирающего, и губы его шевелились. То ли все еще считал пульс, то ли молился, то ли бранился.

Линь Шу продержался еще день и ночь.

К утру третьего дня дыхание остановилось.

...Нужно было снимать лагерь и возвращаться в столицу, но прежде следовало решить с похоронами. Генерал Мэн хотел везти тело друга в столицу, Линь Чэнь сомневался. Может быть, покойному командиру следует остаться здесь, на севере, который он защитил. Его дух будет и после смерти оборонять северную границу, — сказал Линь Чэнь.

В этом был смысл, и генерал Мэн заколебался, тем более что солдаты, уже прознавшие о несчастье, тоже считали, что вторая жизнь полководца, дарованная Небесами и ими же забранная назад, когда опасность миновала, принадлежит этой земле — а значит, этой земле должно принадлежать и тело.

У походных костров плакали, не утирая слез и не сдерживая горестных возгласов, рассказывали, как велик был молодой командир, и пили — не на радостях, как вчера, а чтобы заглушить горе. Здесь, в северных землях, полегло немало их товарищей, и, плача о полководце, они вспоминали и их.

Фэй Лю продолжал сидеть над телом, поправлял меховое одеяло, обтирал влажной тряпицей бледный лоб.

— Хватит, — мягко сказал ему Линь Чэнь. — Отдохни. Братец Су умер, понимаешь?

— Не умер! — сердито ответил Фэй Лю. — Спит!

— Фэй Лю, — Линь Чэнь покачал головой. — Оставь его. Видишь же, он не дышит, и похолодел...

— Одеяло, — решительно заявил Фэй Лю. — Еще одеяло. И уходи. Ну тебя.

Линь Чэнь, не в силах спорить, махнул рукой и вышел из шатра. Окинул взглядом рыдающий лагерь и побрел в сторону от палаток. Слезы сами собой текли по щекам, он не замечал их. Добрел до большого серого камня, сел, прислонившись к нему спиной, глядя перед собой невидящими глазами.

Он знал, что это должно было случиться, и знал когда; и всё же, всё же... Надежда жестока, никакие доводы разума не могут победить ее, и когда она наконец уходит, сердце рвется от боли. Можно разве что временно унять боль вином... чем крепче, тем лучше.

— Выпей, — сказал, усаживаясь рядом, генерал Мэн Чжи. — Тебе надо.

— И тебе, — отозвался Линь Чэнь.

— Конечно, — согласился генерал. — Я уже начал. Присоединяйся. Вот...

И протянул Линь Чэню флягу.

Сидели, молча пили, передавая друг другу постепенно пустеющую флягу, а когда в ней осталась лишь пара глотков, Линь Чэнь сказал:

— Что нам делать с Фэй Лю? Он не понимает, что такое смерть. Надо объяснить ему про похороны.

— Идем, — сказал генерал. — Попробуем поговорить с ним.

Допили последние капли из фляги, встали и побрели к шатру.

Шатер был пуст.

Ни Фэй Лю, ни тела Линь Шу, ни меховых одеял на постели.

— Что за чертовщина... — пробормотал Мэн Чжи. — Куда они подевались?

И зачем-то заглянул под стол, под кровать, за ширму, приподнял карту на столе.

— Неужели Фэй Лю...

— О Небо, — сказал Линь Чэнь, — что удумал глупый мальчишка?

Искали до утра и еще день. Пропали Фэй Лю, покойный Линь Шу, повозка и лошадь. На рассвете повалил снег, да такой, что найти пропажу по следам не представлялось возможным. Выслали всадников по всем возможным дорогам, но те вернулись ни с чем.

— Армия не может стоять здесь, — сказал наконец генерал Мэн. — Придется мне вести ее в столицу. Что я скажу солдатам...

Однако оказалось, что армия восприняла исчезновение умершего, как будто так и надо. Стало быть, правильно говорили: послан Небесами, чтобы победить. Теперь, после победы, Небеса взяли свое назад, вот и всё. Так и должно быть.

— Отправляйся в столицу, — сказал Линь Чэнь генералу Мэну. — А я останусь. Буду искать. Ох, Фэй Лю, Фэй Лю, где тебя носит — и куда ты утащил братца Су... — и остерегся произносить вслух, но подумал про себя, что мальчишка способен вообще не похоронить покойного, а так и скитаться по горам с мертвым телом в повозке.

Зима еще завывала холодным ветром и сыпала снегом, но все чаще проглядывало солнце, и в воздухе все чаще пахло приближающейся весной. Армия ушла в столицу, и лишь несколько человек остались вместе с Линь Чэнем прочесывать северное приграничье. Но Фэй Лю как сквозь землю провалился.

Если человек хочет скрыться среди гор и вод, он скроется. И когда снег растаял, и на южных склонах гор проклюнулась трава, Линь Чэнь сдался и вернулся на гору Ланъя. Архив продолжал копить сведения и выдавать ответы на вопросы, — разумеется, за достойную цену, — но сведений о судьбе пропавшего покойного полководца, его телохранителя, а также лошади и повозки, не было и там.

Люди, собиравшие сведения для архива, конечно, продолжали поиски, но уже не так усердно, как искал половину зимы Линь Чэнь.

Поздней весной, в конце третьего месяца, на дороге у горы Ланъя показалась повозка, довольно шаткая, и краска на ней облупилась. Повозку тянула гнедая лошадь, которую вел под уздцы тощий лопоухий парень в сильно потрепанной одежде, с кинжалом у пояса. Повозка выехала к воротам обители и остановилась.

Один из служек вышел навстречу, спросил, чего желает посетитель, может быть, у него вопрос...

— Эй, братец Чэнь! — закричал посетитель во весь голос, не обращая внимания на служку. — Братец Чэнь! Выходи! Это я! Фэй Лю!

Линь Чэнь сидел во внутреннем помещении, читал старинный медицинский трактат, когда вбежал растерянный служка и, кланяясь, сообщил: там, у ворот... говорит, что он — Фэй Лю, и правда похож, только отощал и заметно подрос... Линь Чэнь вскочил и побежал, как в жизни не бегал — едва не навернулся с лестницы.

Это несомненно был Фэй Лю.

— Где тебя носило... — начал было Линь Чэнь и замолчал на полуслове. Подбежал к повозке, рванул дверцу.

— Спит, — сказал Фэй Лю. — Разбуди его. У меня не выходит.

В повозке лежал человек, заботливо закутанный в меховые одеяла. Выглядел он очень плохо. Без сознания, бледный, отощавший, с темными кругами у глаз и пятнами на скулах — но он дышал, и чтобы заметить это, не нужно было приглядываться.

— Как? — только и смог спросить Линь Чэнь. Потом потряс головой, махнул рукой: — Всё потом. Отнесите его в мои комнаты, да осторожней, осторожней...

Когда больной был уложен, обтерт влажными полотенцами, переодет и укрыт чистыми одеялами — старые меховые облезли и дурно пахли, — Фэй Лю уселся возле столика и развязал мешок, который притащил с собой. Выложил на столешницу несколько свертков подозрительного вида.

— Ступку, — скомандовал он, и Линь Чэнь, совершенно ошалевший, повиновался.

Фэй Лю извлек из свертка плоский листок сушеного мяса, прямо на весу покромсал его кинжалом, кинул обрезки в ступку и принялся сосредоточенно толочь. Затем огляделся и с удовлетворением отметил:

— О. Чайник.

Линь Чэнь подал ему чайник и смотрел, как тот заливает кипятком истертое чуть ли не в порошок мясо, размешивает прямо пальцем, открывает рот больному — и при помощи того же пальца ловко отправляет туда мясную кашицу. И как смыкаются губы больного — самостоятельно, без помощи Фэй Лю — и дергается кадык на шее.

Проглотил.

Фэй Лю облизал палец.

— Фэй Лю, — сказал Линь Чэнь. — Объясни же.

— Свинина, — сказал Фэй Лю.

— О Небеса, — простонал Линь Чэнь. — Свинина! Что за свинина еще, боги, боги...

— Свинья, — пояснил Фэй Лю. — Дикая. — Подумал и добавил: — Хрю, хрю.

— Что?..

Но Фэй Лю не ответил. Просто поправил больному одеяло, подтянув его повыше.

Были пущены в ход все средства медицины, какие только могли прийти в голову Линь Чэню, а был он изобретателен и имел под рукой огромный архив. Заваривали травы, растирали плоды, добывали змеиный яд, дикий мед и целебную грязь. Вливали в бессознательное тело отвары и микстуры, втыкали в жизненно важные точки иглы, втирали в кожу пахучие мази, жгли моксу, кидали в жаровню благовония. А Фэй Лю, почти не отлучавшийся от постели больного, кормил и поил его из ложечки. Сушеную свинину сменили куда более разнообразные блюда, в основном каши с травами. И с мясом. Фэй Лю успевал добывать то птицу, то кролика.

В середине четвертого месяца пациент открыл глаза.

— Братец Су! — закричал Фэй Лю. — Эй, братец Чэнь! Проснулся! Братец Су проснулся!

— Не ори, — хрипло прошептал братец Су и закрыл глаза снова.

Вытрясти из Фэй Лю подробности чудесного спасения молодого полководца оказалось не под силу даже архиву Ланья. Ясно было, что мальчишка, не поверив в смерть господина, продолжал заботиться о нем, как умел, и однажды оказалось, что тот и в самом деле не умер. Но что нужно было засунуть — или залить — ему в рот, чтобы это случилось, понять было невозможно. Фэй Лю ловил какую-то дичь и, возможно, заваривал какие-то травы, но какие — ведомо лишь Небесам.

Осталось предположить, что самый непредсказуемый из известных ядов вмешался в действие пилюли Бинсюй. В конце концов, победил же он когда-то семидневную отраву злокозненного господина Ся.

Когда больной начал садиться, а его сипение и клекот наконец стали напоминать человеческий голос, Линь Чэнь решился и отправил письмо в Цзянцзо. Не прошло и недели, как возле обители объявился небольшой отряд суровых мужчин, во главе которого скакала красивая девица. За спиной у нее был приторочен сверток, в котором без труда можно было угадать музыкальный инструмент.

Барышня Гун Юй.

Вошла, осмотрелась, оценила состояние больного. Поклонилась Линь Чэню в ноги.

— Благодарность союза Цзянцзо не знает границ, — сказала она. — Вечно будем у вас в долгу.

— Вставай, — ответил Линь Чэнь, поднимая ее. — В вечном долгу ты не у меня. Все мы в долгу у Фэй Лю.

— Благодарность не знает границ, — повторила барышня Гун Юй, опускаясь на колени перед Фэй Лю.

— Вот еще! — фыркнул Фэй Лю и убежал.

Смутился.

Люди из Цзянцзо увезли больного с собой, и долгое время ничего о нем не было слышно. Разумеется, Фэй Лю уехал с ним. Горы и воды сомкнулись, укрыв главу воинского союза от посторонних глаз.

Время от времени в архив поступали сведения, и Линь Чэнь знал, что бывший покойник уверенно поправляется. Докладывали, что у него даже прибавилось сил по сравнению с тем, каким он был в прошлой, второй жизни.

Но в списке выдающихся молодых людей он больше не числился — во-первых, потому что годы шли, и не так уж он был уже молод, а во-вторых — по его собственной просьбе, переданной письменно.

Кроме того, он снова сменил имя. Разумеется, некоторым самым близким людям было известно, на какое — и Линь Чэнь тоже знал, — но ни Мэй Чансу, ни Линь Шу более не появлялись в сводках архива, и слухов о них обоих тоже не было. Только старые истории, обраставшие с годами все более красочными подробностями.

...В четвертом году правления нынешнего государя, которого когда-то звали принцем Цзин, Южная Чу снова сунулась через границу, и как всегда ее армию встретила княжна Нихуан со своим войском. Долго бились — с переменным успехом. На третий день молодого князя Му Цина поразило чуйское копье, и он не смог больше сражаться. Нихуан стиснула зубы и вновь повела солдат в атаку. Тревога за брата тяжестью лежала на сердце, но всё, что могла себе позволить старшая сестра — оглянуться назад, на шатры. Где-то там лекарь осматривал рану Цина, но Нихуан сможет узнать, насколько серьезно пострадал младший брат, только если отбросит чуйцев. Нельзя думать ни о брате, ни об усталости, ни о боли в плечах. Вперед...

К вечеру с северо-востока загудели трубы, раздался топот копыт. Чуйское войско заволновалось и ослабило напор.

Отряд, скакавший на подмогу, был невелик, но развевавшиеся над головами всадников знамена недвусмысленно указывали на принадлежность бойцов — и это были воины из союза Цзянцзо. Каждый стоил четверых, а то и десятерых.

Нихуан смотрела на них и думала: это уже было. Тогда, давно. Тогда он прислал мне Вэй Чжэна. Кого он прислал сейчас?.. ах да.

Это не он. Он умер.

Хватит. Сейчас не время.

— Вперед!

...Когда чуйская армия, изрядно побитая, ушла за реку, а братец Цин самостоятельно вышел из шатра, довольно-таки бледный, морщась от боли, но своими ногами, когда унесли убитых, а раненых доставили в лагерь, и лекари занялись их ранами, когда солдатам было выдано к ужину победное вино, княжна наконец сняла доспех — и пошла навстречу командиру отряда, так вовремя явившегося на подмогу.

— Благодарю, — сказала княжна. — Вас прислал ваш нынешний глава?..

— Да, — кланяясь, ответил командир.

Смутно знакомый. Когда-то и где-то они встречались, видимо, но как его зовут...

Командир представился. Нет, имя незнакомое.

— Передайте мою благодарность господину... кто сейчас во главе союза Цзянцзо?

— Господин Ван Цзэлин, — сказал командир. — Непременно передам, госпожа.

— Пойдемте выпьем за победу, — вмешался князь Му. — Идемте же.

— Вот тебе-то не стоило бы пить, — проворчала было Нихуан. Но взглянула на брата и решила не продолжать.

Пусть выпьет, вреда не будет.

Сидели — князь и княжна за отдельным столом, на помосте, командиры за столами рядом, младшие командиры дальше, еще дальше бойцы — и все пили, разговаривали, сперва вспоминали прошедшую битву, потом разговоры перемешались, над лагерем стоял веселый гомон.

— И тут я ему как дам...

— Я уж думал, смерть моя пришла, и тут Маленький Чин как двинет его копьем... Спасибо, Чин, выручил!

— Да уж, если б не я, ты бы тут не сидел!

-...А тот здоровенный — видели? Как мы его, а?

-...А вот еще...

-...И кстати...

-...Выпьем, парни!

Ну и так далее.

Нихуан сидела, вертела в руках чашку, слушала и не слышала — и вдруг вздрогнула, выхватив из разговора знакомое имя. Встала из-за стола, подошла к столику, за которым выпивали командир подкрепления и несколько его людей.

— Что ты сейчас сказал? — спросила она у широколицего парня с шрамом на щеке.

— Я? — удивился парень. — Что я такое сказал... А, я говорил про того здоровенного чуйца, которого мы с братом Ли ухайдакали.

— Повтори, — потребовала Нихуан.

— Э... — парень беспомощно оглянулся на своего собеседника. — Что я сказал-то?

— Ты сказал, что против такого один на один не справится даже Фэй Лю.

— А! Точно! Госпожа, вот это самое я и говорил.

— Я знаю Фэй Лю, — сказала Нихуан. — Он сейчас в Цзянцзо?

— Ну да, при господине Ване... А что?

— Ничего, — сказала Нихуан, отходя.

Князь Му оглядел пирующий лагерь, осторожно повел плечом — раненый бок ожгло болью. Хватит сидеть, надо пойти прилечь. Встал, кивнул ближним — продолжайте, мол, без меня — и пошел к шатрам.

Сестра садилась в седло.

— Куда это ты? — удивился князь.

— Дело у меня, — ответила княжна. — Оставляю Юньнань на тебя. — Подобрала поводья и добавила без всякой связи с предыдущим: — Лжец. Мерзавец.

— Что? — опешил брат.

— Это я не тебе, — мотнула головой сестра. — Все, я поехала. Посмотрю ему в глаза. Он у меня не выкрутится. Небо свидетель...

— Да о ком ты?

Сестра не ответила и хлестнула коня. Застучали копыта.

Фэй Лю держит слово, в отличие от своего господина. Обещал заботиться — и заботится. А вот господин...

Лжец. Мерзавец. Негодяй.

Ничего, я с него спрошу, — думает Нихуан, погоняя коня, и взгляд у нее недобрый. — Он дал слово, я не позволю ему отступиться. Пусть только попробует...

Потому что — Небо свидетель — свою третью жизнь он обещал мне.