Абордаж

...Он спал на корме, прямо на досках, накрывшись рогожей. Палуба под ним качалась, потому что качался корабль, ночной воздух, сырой и свежий, холодил щёки, и от этого так сладко спалось — куда слаще, чем в вонючем трюме, где храпят, бранятся во сне и разят застоялым потом и перегаром два десятка здоровенных мужиков. После длинного дня, занятого постоянными заботами — подай, принеси, вымой тут, почини там, почисть оружие — и в трюме тоже вполне себе спится, но на палубе особенно хорошо. Ну жёстко, но он привык. Ни топот проходящих мимо ног, ни брань где-то над головой, ни разговоры на мостике, вообще-то отлично слышные, спать совершенно не мешали.

Так что разбудил его только пинок тяжёлой ноги младшего командира Чана.

— Вставай, — сказал он. — Но тихо.

Ём Мун встал, потирая ушибленный бок, и подобрал свою рогожку.

— Что такое, Чан хэнсу?

— Тсс, — сказал командир Чан. — Торговец. Большой. Вон там. Видишь флаги?

— Из Шаньдуна, — отметил Ём Мун.

— Правильно.

— Будем брать?

— Именно, — с удовольствием сказал командир Чан. — Жаль было бы упустить такого. Будем завтра есть мясо и пить вино...

— Я тоже пойду на абордаж! — Ём Муну хотелось подпрыгнуть и закричать, но он помнил, что велено — тихо, поэтому закричал вполголоса.

Командир Чан немедленно отвесил ему оплеуху — не больно, но чувствительно.

— Даже не думай! Хозяин велел тебе смотреть на бой, но самому не соваться. Мал ещё.

Ём Мун засверкал глазами и шмыгнул носом.

— И ничего я не мал, вон у меня какие мускулы...

Для своих двенадцати лет он действительно был довольно высок, но все вокруг отказывались считать, что он уже вырос.

...Их корабль стоял в тени острова, огни погашены. Торговец должен был пройти совсем рядом. Он приближался, не подозревая об опасности — не видя пиратского корабля, скрытого тенью, и не слыша его — хозяин приказал всем замолчать, и пираты выжидали молча. Наверное, их можно было бы учуять по запаху дыма, в жаровне, заготовленной на носу, тлели угли, — но не учуяли, у купца-то на палубе факелы горели, где уж тут за своей гарью уловить чужую. Наконец торговец подошёл совсем близко. Хозяин поднял руку, все замерли.

— Пора, — тихо сказал хозяин. И — громко, во весь голос: — Вперёд!

Ём Мун кинулся раздувать угли в жаровне — это была его обязанность.

Ударили вёсла, вода вскипела, пиратский корабль выдвинулся из тени и пошёл наперерез добыче. На торговом судне заметались, закричали: "Пираты! Пираты!" — но было поздно, увернуться они не успевали. Пираты вскинули луки, наконечники стрел, обмотанные промасленной паклей, пылали. Залп, свист стрел, пламя лижет палубные постройки на купеческом судне, матросы падают, на них загорается одежда, кто-то мечется и горит. Крики ужаса и боли, запах горелого дерева и горелой плоти. Некоторые падают за борт — эти перестают гореть, какое-то время барахтаются, захлёбываясь и булькая, потом уже больше не барахтаются, только качаются на волнах лицом вниз, море шевелит их руки, волосы и одежду. Один или двое пытаются вскарабкаться наверх, на палубу, по борту, но свистят огненные стрелы, и люди срываются в чёрную воду и падают — наверное, с плеском, но его не слышно за шумом боя на палубе.

Потому что пиратский корабль уже подошёл, сильно ударив торговца в борт, и вооружённые до зубов бойцы перепрыгнули на чужую палубу, ещё в прыжке, на лету, начиная рубить и колоть. Охранники торгового судна, оправившись от первого замешательства, встретили противника лезвиями мечей. Звон железа, топот ног, воинственные крики, брань и стоны — казалось, звукам так же тесно на палубе, как и людям. Толчея: куда ни ткни, в кого-нибудь да попадёшь.

Ём Мун смотрел, вцепившись в перила фальшборта, и честно не совался, пока не увидел, как на хозяина побежал какой-то матрос с дымящимся от крови клинком — сзади, со спины.

— Хозяин! Сзади! — отчаянно закричал Ём Мун, но хозяин не обернулся, и Ём Мун сам не заметил, как перебросил себя на палубу купеческого судна, подхватил чей-то меч и выскочил матросу наперерез. Мыслей не было, тело действовало будто само — а иначе он, наверное, всё-таки сообразил бы, что не ему, двенадцатилетнему, останавливать этого здоровенного бугая, тем более с ученическими — то есть никакими — навыками боя. Но думать было некогда, этот здоровенный целил хозяину в спину, никак нельзя было его пропустить... ну и вот. Матрос на мгновение слегка замешкался перед внезапным препятствием, потом взмахнул мечом.

Сколько лет прошло, а этого — первого, кого убил его меч, — он всё ещё помнит, хотя сколько их было после... Иногда всплывает в памяти — и снова, как тогда, вокруг кипит бой, свистят мечи, распарывая тела, кровь течет по лицам, по одежде, заливает палубу, не успевая застыть липкими лужами, — слишком всё быстро, — и ноги скользят по палубе и запинаются, наступив на мёртвую руку, отдельную от тела, саму по себе, если было бы время пугаться, наверное, он испугался бы, поняв, на что наступил, а так — что там перекатилось под подошвой? а, пальцы... В свете факелов взблескивает окровавленное лезвие, начиная опускаться прямо на голову, и Ём Мун, ухватив слишком тяжёлый для него меч обеими руками, тычет острием прямо перед собой, совсем не так, как учили Чан хэнсу и хозяин, а как получилось, и пытается одновременно увернуться от падающего лезвия, уже понимая, что увернуться не успевает и что ударил плохо и глупо — но матрос внезапно теряет равновесие: кто-то из пиратов в это мгновение толкнул его в спину. Дуга, по которой опускался чужой меч, прерывается, матрос кричит, нелепо взмахивая руками, и, падая, насаживается на меч Ём Муна — хруст разрезаемой плоти, а в том месте, где меч вошёл в тело, набухает и начинает течь кровь, странно, что Ём Мун успел это увидеть, потому что матрос, продолжая падать, сшиб его с ног, — но увидел и запомнил... Они упали на палубу вместе — Ём Мун, меч, воткнутый в матроса, и матрос. Ём Мун ударился спиной и затылком о доски, потом рукоять его собственного меча, ударив под рёбра, едва не вышибла из него дух, а потом матрос, все дальше нанизываясь на меч, пока не нанизался до самой рукояти, навалился на мальчика всей тяжестью, на мгновение упёрся в палубу рукой, и лицо его на миг зависло над лицом Ём Муна — и чёрная горячая кровь, выплеснувшись из его раскрытого в крике рта, брызнула Ём Муну в глаза и поползла по щеке... потом матрос захрипел и завалился, и его голова деревянно стукнулась о палубу возле Ём Мунова плеча.

Ём Мун лежал, придавленный к палубе, и не мог вздохнуть, и чужая кровь всё ползла по его лицу. Он закрыл глаза и подумал, что сейчас умрёт. Но не умер, только потерял сознание.

Очнулся, когда его окатили холодной водой из ведра. Услышал голос хозяина, быстрый взволнованный вопрос: "Жив?" — и ответ кого-то из команды: "Жив, с ним всё будет хорошо, хозяин". Встал. Голова кружилась, ноги разъезжались, во рту противный вкус крови, одежда вся мокрая, липкая, вонючая, боль в рёбрах и в животе.

Хозяин смотрел на него холодно, едва не с отвращением, и невозможно было поверить, что это он только что так волновался, жив ли Ём Мун.

— Цел? — спросил хозяин.

— Да, — ответил он, не узнавая своего голоса. Как будто в уши натолкали ваты.

Хозяин размахнулся и отвесил ему оплеуху, в голове зазвенело. Ём Мун не удержался на ногах, полетел кувырком, поспешно вскочил, едва не упав снова, так кружилась голова.

— Полез, куда не велено, — сказал хозяин. — Всё, чему учили, забыл. Бесполезный мальчишка.

— Да, хозяин, — сказал Ём Мун.

— Ты понял, что ты сделал не так?

— Да, хозяин.

Хозяин кивнул.

— Чан хэнсу.

Младший командир Чан вытянулся, гаркнул:

— Да, господин!

— Проследи, чтобы паршивец больше таких глупостей не делал.

— Да, господин! — и Ём Муну: — Живо, за работу. Не стой столбом.

Ём Мун кивнул и развернулся — идти, куда пошлют: таскать добычу, сбрасывать в море трупы, добивать раненых, вязать пленных... что скажут.

— Эй, — сказал хозяин ему в спину.

Ём Мун остановился.

— Хвалить тебя не за что... но спасибо, — проворчал хозяин. — Щенок.

Ём Мун кивнул, не оборачиваясь, но плечи сами собой расправились, и на губы выползла непрошенная улыбка. Он постарался её поскорее стереть и побежал к командиру Чану, который уже нетерпеливо махал ему рукой.