Когда-нибудь мы перестанем стрелять

Долгая осень налетала неспешно — как хищная птица, которая, прежде чем спикировать на добычу, замедляется в воздухе, распахивая мягкие бесшумные крылья. Лапы с длинными когтями уже вытянуты, круглые желтые глаза видят цель, и несчастную мышь или, скажем, кролика спасет теперь только чудо.

Но чудес не бывает, и это частенько печально.

Сашка резво крутил педали, наматывая на своей зеленой "Тисе" круги по поселку. Маршрут включал шесть-семь улиц, ограниченный с одной стороны цыганским поселением, где можно было очень просто остаться без железного коня, с другой — серой трассой, где неслись сплошной чередой угрюмые грузовики и забитые автобусы, с третьей — речкой с глупым названием Мокрая Московка, которая служила одновременно границей между владениями "калантыровских" и "первомайских", а с четвертой не было ничего, просто река там делала изгиб и закрывала и эту часть от деятельного исследования тоже.

Скучноватый маршрут, если честно. Будь на своем месте Деня или энергичный хамовитый Леха, или даже флегматичный, рассудительный Аэроплав, можно было бы что-то придумать. Но в эти поздние сентябрьские выходные как-то неожиданно наступил тот странный перерыв, когда они все, словно сговорились и оказались недоступны под смехотворными предлогами. Так что совершить славный субботний велопробег до железнодорожного переезда и дальше, где имелась очень добротно заасфальтированная дорога до самого абразивного комбината, оказалось невозможно. Самое главное — про дорогу мало кто знал, так что разгоняться на ней можно было до напрочь непристойных скоростей, устраивая ралли вроде недавно транслируемого по телевизору замечательного "Париж-Дакар". Но... не сегодня.

— Не сегодня, Джозефина, — пробормотал Сашка, налегая на педали и поглядывая по сторонам на предмет внезапных курочек, кошек и бестолковых старушек, временами прямо-таки норовящих выпрыгнуть из-за зеленых заборчиков под колеса велосипеда. Поселковые улицы никогда не отличались ровной поверхностью, так что шорох колес и звяканье звонка были слышны минимум метров за пятьдесят. К суициду они тут все стремятся, что ли?

Он остановился у дома, критически осмотрел забор. Тоже, понятно, зеленого цвета, хотя и посветлее, чем у соседей. Но это потому что выцвел малость, а еще по контрасту с синим, как будто масляными красками писанным, небом, в бездонной звонкой пустоте которого тусклым серпом висела неизменная Тея.

— Ма! — крикнул он и с непривычки, от долгого молчания, дал петуха. Кашлянул, поправился: Ма-ма!

Мама выглянула из летней кухни. Переносила банки с чердака, наверное — готовила помещение к зиме.

— Чего тебе?

— Воды вынеси. Или сока. Сока даже лучше.

— Сам возьмешь, не маленький. — Она снова скрылась за стенкой погреба, словно за кулисы актер, сказавший положенную реплику. — Эвон какой вымахал, каланча.

Сашка зарычал.

— А велик мне что, тут бросить?

— Твой велосипед, ты и решай, — донеслось из неподвижного двора. Парень подумал, осторожно прислонил агрегат к воротам, молнией метнулся внутрь. Кремово-черный Ким решил, что настало время для игр, бросился навстречу, загарцевал на задних лапах — цепь, заканчивающаяся широким кольцом, надетым на одну из стоек для винограда, со скрежетом взвилась в воздух.

— Вот виноградный, вон грушевый, — махнула рукой мама, не поворачивая головы. — На столе трехлитровая банка, это березовый, Купцовы принесли. А воду, если будешь, бери кипяченую, из крана сейчас ужасная дрянь течет, тетя Алла говорила.

Сашка завертел головой и выбрал в итоге чуть сладковатый, но безумно вкусный березовый сок. Набулькал полную чашку — древние следы заварки на ней походили на годовые кольца на спиленном дереве — пил долго, про запас: впереди ждал очередной виток велопробега, и кто знает, сколько он продлится? С улицы донеслись голоса: один — усталый, мамин, другой деятельный и деловитый — ясно, тетин Олин.

Он вышел наружу, зажав стакан зубами и громко сопя в стекло, словно в фильтр противогаза, глядя сквозь него, прищурившись, на дружелюбный внешний мир. Ворота все еще были открыты, велосипед никуда не делся. Зеленый халат тети развевался по ветру, как флаг Ливийской Джамахирии.

— А у Алки спрашивала? — сказала мама. Банка с абрикосовым вареньем сияла у нее в руках.

— Та ну её... — отмахнулась тетя Оля. — Говорит, Серёжка очень хотел шампунь. И чтобы непременно импортный, из "Березки"!

— Сергей же лысый, как колено!

— Шутник! Будем что-то придумывать, наверно. До дня рождения еще две недели, может, попросим Таньку Купцову пустой флакончик с работы принести, да нальем туда "Кря-кря" какой-нибудь... — Тетя Оля заметила Сашку. — Привет, казак! Ты чего лохматый такой?

— Растущий организм потому что, — буркнул тот. — И волосы тоже растут и развиваются. Сантиметр в месяц, нам на биологии рассказывали.

— А вот телевизору-то говорят... — сказала тетя Оля и замолчала. Это предполагало вопрос, но разговор Сашке поддерживать не хотелось.

— Говорят... — с нажимом повторила тетя Оля, и стало ясно, что ей уж очень хочется рассказать.

— Ну, чего говорят-то? — обреченно сказал Сашка.

— А насчет бороды обсуждают! Говорят, непонятно до сих пор, зачем она нужна мужчинам, в чем ее функциональная ценность!

Тетя Оля победно улыбалась. Видно было, что она гордится словом "функциональный".

— Какими бог создал, такими и живем, — сказала мама.

— Вот! — согласилась тетя Оля. — Я и говорю: борода — она потому что и у бога борода, и у Посейдона и других разных...

— А знаешь, почему состриженные волоски колются? — сменила тему мама. Ей, видимо, не нравилось такое вольное перечисление бородатых сущностей. — Я от Наташи пришла, она, пока стригла, мне рассказала.

— Хорошая прическа, аккуратная, — среагировала тетя Оля. — А почему колются?

— Наташа говорит, потому что они квадратные. А не круглые. Поняла?

— Волоски?

— Ну да, не круглые. Квадратные, с гранями.

— А, в сечении, что ли?

— Ну, нам кажется, что они круглые. А они квадратные. И потому колются. В сечении.

— Понятно теперь, — сказала тетя Оля. — Ну, я пошла. До Таньки загляну, посоветуюсь насчет подарка.

— Ну, иди, — согласилась мама.

Сашка уронил пустой стакан в ладонь, поставил его на шатающийся столик во дворе и припустил на улицу.

— А помыть? — встрепенулась вслед мама.

— Сама помоешь, не маленькая!

Улица ждала в своем застывшем великолепии, кучки бурых листьев у обочин, словно пепел павших героев. Солнце ворочалось в небе стеклянным кругляшом. "Интересно, как там у них, наверху?" — подумалось Сашке. "Наверное, почти так же". Педали крутились под ногами в исцарапанных сандалиях, как сумасшедшие.

Все было не зря. На углу Мокрянки и Бабушкиной ему улыбнулась удача — кварталом выше мелькнула тонкая тень, сверкнул яркий проблеск от стальных спиц. Сашка снова придавил педали, резко выдохнул и превратился в опасного хищника, вынюхивающего вкусного зайца в темноте длинной норы. Что делать с зайцем, было, впрочем, пока не очень понятно.

Поднимая тяжелую пыль и позвякивая серебряным набалдашников звонка, он вырвался на перекресток и зашкворчал тормозами. Куда ж она делась? Вверх, на Элеваторную? Вряд ли, там машины, а вождение у поселковых — не самая сильная сторона. Вправо, к цыганам — возможно, но маловероятно, эти смуглые, увешанные украшениями ребята совсем не понимают юмора. Значит, направо, к магазину. И точно: с той стороны слышалось удаляющееся бренчание. Захват цели!

Сашка припустил с удвоенной скоростью — уже было видно, что за рулем худая загорелая девчонка в оранжевой майке и бледно-голубых шортах. Ну, точно Таска! Мимо мелькали серые осенние кусты, медленно облетающие шелковицы и вишни, дорога бросалась под колеса суицидальным терракотовым питоном, но дело свое делала — добыча приближалась. Сашка оторвал правую руку от руля и прокричал в нее, сложенную рупором, сухим металлическим голосом:

— Нарушитель на желтом "Орленке"! Немедленно остановитесь! Немедленно остановитесь!

Но девчонка и не думала притормаживать — ее худые коленки ходили вверх-вниз, как поршни. Сашка засопел и тоже прибавил ходу. В долгой перспективе у "Орленка" не было шансов — мужчины просто физически выносливее, это биология, а не лирика. Они метеорами миновали короткий деревянный мост через Московку, вылетели на пригорок, где "первомайские" обычно жгли костры и стреляли из луков — и погоня закончилась сама по себе: Таска с хрустом крутнула педали назад, велосипед захрипел по щебенке умирающим крокодилом, пошел юзом и в конце концов встал. Сашка прижал левую рукоятку — у него, в отличие от некоторых, тормоза были модные, ручные — мягко притормозил метрах в пяти, и преодолел оставшееся расстояние как белый человек, пешком, ведя стального коня на резиновом поводу.

Они постояли рядом, пока пыль медленно уплывала в речку, держа велосипеды мокрыми руками и тяжело дыша.

— Дурак, — сказала Таска. Она была худая, как щепка, но гибкая — ходила на танцы и художественную гимнастику. Смуглая, и не только от загара: отец ее был то ли молдаванином, то ли болгаром, а то и вовсе турком — даже её имя, как считалось, происходило от импортного слова "Тоскана". Темные, с едва проглядывающей рыжиной, волосы были стянуты в длинный хвост во всю спину — косичек Таска не признавала. Красивая? Не в обычном понимании, наверное, но можно и так сказать.

Только кто же скажет?

— Не всем ведь умными быть, — рассудительно сказал Сашка. — Вот ты, например. Чего неслась-то?

— Я скорость люблю, — девчонка пожала голыми плечами с истертыми бретельками майки. — Когда ветер, и все несется мимо, и ты король мира, который управляешь всем вокруг... или хотя бы велосипедом. А тебе что, не понравилось?

— Да я про другое — с какой целью... — начал было Сашка, но понял, что несет ерунду и смешался.

— Заняться нечем? Или нет... — Таска на секунду наморщила лоб и тут же усмехнулась. — Никого из дружков твоих не осталось? Разъехались все?

Сашка помотал головой, несколько раз ляпнул раскрытым ртом, будто рыба на солнцепёке.

— Да вообще... я, это... — тут его осенило, — А ты чего, следила за мной, что ли? Вот это ты даешь! Правду, стало быть, говорил мне агент сыскной полиции Петко Миркович: "Пора, пора тебе, виконт, надеть галифе, сунуть в карман парабеллум, затянуться "Боливаром", вскочить на гунтера и дать ему шенкелей! Тайная страсть! Роковое влечение, фатальная лю..."

Он чувствовал теперь себя в своей тарелке и развлекался изо всех сил, будто сознание того, что девчонка на самом деле поглядывала на него, знала про него, выясняла что-то — все это делало его больше, чем он был на самом деле, важнее и интереснее.

— Господи, хватит, — Таска сверкнула на солнце зубами, но ничего веселого в его голосе не было. — Тоже мне, объект страсти с парабеллумом в шортах... Поехали лучше на бугор.

— А ты что же, желаешь увлечь меня на дальние зеленые луга, дабы предаться на них порочным увле... Погоди, на бугор? Так там же...

— "Первомайские". Меня одну не пропустят. А с тобой — очень может быть.

— А если...

— Подраться придется? Наверное. А ты что, боишься? Неправ, выходит, был легендарный агент Петко Миркович?

С Сашкой случилось что-то странное. Одной половиной себя он понимал, что это просто подначка на слабо, и даже не очень старательная, очевидная — но другая половина огромным колесом выкатывала грудь, чистила павлиньи перья, дудела в трубы и била в барабаны, ей было очень важно доказать окружающим свою несомненную состоятельность.

— И очень даже просто, — сказал он неожиданно севшим голосом.

Небо над обоими сияло невыносимой, насыщенной синевой, как обычно и бывает в сентябре.

— Что подвигло согласиться? Понравилось быть легендарным? Как Прометей? — поинтересовалась Таска несколько минут спустя. Они все еще шли пешком, ведя рядом велосипеды — дорога продолжала забирать от речки вверх. Сашка подумал с полминуты, неистово хмуря толстые брови и гримасничая, как это делал клоун Полунин по телевизору.

— Кому ж не понравится? Но тут есть определенная тонкость. Прометей из мифов и Прометей в реальной, так сказать, жизни — весьма разные персонажи.

Таска чуть-чуть свободнее усмехнулась. Брови взлетели на смуглый лоб ленивыми птицами.

— Правда, что ли?

— Конечно. Я это знаю потому, что воровал с этим парнем огонь.

— Красть нехорошо!

— На самом деле это был атомный резак, — заговорщицким тоном сообщил Сашка, наклоняясь к коричневому плечу. Оно, кажется, отражало угасающий свет осеннего солнца и пахло шалфеем и солью. — И нам он был позарез нужен. Долгая история.

Они как раз поворачивали на улицу Ивана Богуна, когда из-за забора донесся резкий окрик.

— Э! Вы, Лелик и Болик! Куда собрались?

Калитка душераздирающе заскрипела, и на улицу вышел Алик Макарламов — широкоплечий, семнадцатилетний, темноволосый, с печальным выражением не по возрасту тяжелого лица, то ли на четверть индус, то ли наполовину азербайджанец.

— Тебя я знаю, — нацелился он грязноватым пальцем в Таску. — Дяди Коли Николаева дочка. А ты... — палец ткнул воздух в направлении Сашки, — с Виталиком Мокротоваровым лодку из половины цистерны для рыбы делал.

— Сделал, — уточнил Сашка. — Назвали остроумно и коротко: "Моряк". Только мы тут это... малость торопимся.

— Бывает, — согласился Алик. — Ну, так дело несложное: хочешь пройти — плати.

— А с фига ли у меня будут водиться деньги, Алик? У меня ж не твои родители, ты что, с дуба рухнул?

— А мне с фига ли тебя тогда пропускать? Если не при деньгах, ходи там, где можешь, а не там, где я. Ты мне — я тебе, первый раз в жизни услышал, что ли?

— Да блин... нам-то в сторону остановки только, где "пятерки" конечная, тут близко...

— "Двойка" по-любому ближе. И она на вашей стороне останавливается.

Он возвышался над ними, словно неуступчивая, заросшая черными жесткими волосами гора, глаза под нависшими веками смотрели куда-то вдаль и одновременно вглубь. Было ясно, что Алику невероятно скучно.

— А! — Сашка звонко хлопнул себя по лбу. — Ты ж ничего не знаешь! По телевизору объявили вот буквально час назад, ты пропустил, наверное!

Парень отбросил со лба курчавые волосы. В темных глазах мелькнула искра интереса.

— Говори.

— В общем, нам зачем на автобус нужно — "пятерка"-то через трассу идет, так?

— Допустим.

— А по трассе через полчаса проедет автоконвой с тягачами и цистернами, — что такое автоконвой, Сашка не знал, но так звучало внушительнее, — через город везут детали здоровенного бурильного сверла, которым в Бердянске будут строить метро!

— Какое еще метро? — Алик откашлялся и харкнул в пыль, словно жаба квакнула на болоте. — В Крым, что ли?

— Лучше! — выпалил Сашка. Его уже несло, придуманная за секунду ахинея на глазах обрастала подробностями, превращалась в слух, байку, новость. Идею. — В Китай! Слышал про советско-китайскую дружбу? Сначала нефтепровод построили, а теперь тоннель — поезда ходить будут, товары наши будут в Китай продаваться, туристы там ездить, понимаешь? Но это потом, а сейчас это только начинают бурить, ну?

Алик думал не больше секунды.

— Понял тебя. Поеду с вами, только велик возьму. Ждите тут.

Он скрылся за забором. Сашка выдохнул горячий воздух — что он там внутри, до кипения доходил, что ли? Кивнул Таске.

— Погнали!

Улица Авиамоделистов, по которой, грохоча звонками, они промчались, побуждая окрестных собак к нарушению покоя и отдыха граждан, вела в противоположную от шоссе сторону, зато в нужном им направлении, к бугру, так что даже если бы Алик вздумал их догнать, ничего бы у него не вышло. Собственно, на это и был расчет.

— Как-то это неправильно, — сообщила Таска через несколько минут, когда стальные кони снова были расседланы, а низкое осеннее солнышко еще чуть больше склонилось к горизонту. — Наврать в три короба только для того, чтобы нас пропустили через какую-то пыльную улочку. Пионеры так поступать не должны, разве нет?

Сашка взмахнул руками — то есть рукой, вторая крепко удерживала подуставший велосипед на правильном пути. Кашлянул задумчиво — воды надо было взять, в этой пыли не только голос, а и самого себя потеряешь.

— Я, знаешь, давно отучился по первому зову прямой кишки вступать с людьми в бестолковые разговоры. И привык давать им то, чего они ждут. Доказать что-то можно только самому себе, поскольку это единственный человек, которого имеет смысл послушать. А подавляющее большинство вместо аргументов только пропускает через себя воздух, изрядно его портя по пути. В народе этот феномен известен как "дискуссия".

— А Алик?

— Алик... ему хотелось либо интересную новость, либо подраться. В драках я не самый большой специалист, так что чем мог — помог.

Таска хмыкнула.

— Так-то оно так, вот только по этой улице тебе больше не ходить.

— Да ничего подобного, — скорчил умную рожицу Сашка. — Он, сама видела, поверил в то, во что хотел верить. А если и не увидит на трассе длинных фур с частями сверла — в чем я сомневаюсь, с грузовиками там всегда порядок — то легко убедит сам себя, что они только что проехали, вот минуту назад практически. Еще и в нос даст любому, кто ему додумается противоречить. Я же говорю — людям нужно давать то, что им хочется. Отлично работает.

— Понятно. А со мной ты той же системы придерживаешься?

— А? — задохнулся Сашка, — Нет, с тобой... я не... то есть никогда...

— Да ладно тебе, пошли, — прыснула девушка. — Немного осталось. А идея твоя, насчет тоннеля, мне понравилась. Представляешь, как здорово, если когда-нибудь мы и вправду будем летать в Китай через самый центр Земли!

— Когда-нибудь так и случится, — сказал Сашка, выписывая передним колесом восьмерки.

— Там же, говорят, Ад? В центре-то?

— Конечно. Поэтому мы никогда не доберемся до самого Китая. Так и остановимся на полпути.

— Да мы и так вечно на полпути, — вздохнула Таска. — Родились здесь и живем. Но хочется-то чего-то другого... Как это называется, когда вечно не устраивает то, что есть прямо сейчас?

— Амбиции?

— Нет, амбиции — это когда тебя не устраивает, и ты пытаешься чего-то добиться... А если просто сидишь на попе ровно, страдаешь и ноешь, ноешь...

— Да, — согласился Сашка, — тут есть специальный термин. Это называется "русский национальный характер".

— Иди ты! — Таска легонько ткнула его в плечо. — О! Вот сейчас, кстати, аккуратнее будь, тут тропинка узкая.

Сашка послушался и был аккуратен. Он обогнул острый угол забора — чуть ли не половина его висела на самом краю обрыва, шаталась и скрипела — подрагивающими руками переправил вперед велосипед, с усилием шагнул сам и напряженным взглядом уставился на цель всего их путешествия.

На самом деле легендарный бугор в девичестве был просто промышленным котлованом для добычи песка — а может, гранита. Метров двести в длину и сто пятьдесят в ширину, не очень глубокий, но с крутыми каменными склонами, весь уже заросший зеленью, с единственной скалой в самой середине, торчащей вверх, словно рыцарский донжон — от нее место и получило свое прозвище — летом он был излюбленным местом для "первомайских". Остальные облизывались на запретные прелести карьера, сидя верхом на старом мосту.

Сейчас карьер был весь перед Сашкой: тихий и пустынный, со следами брошенных мусорных ведер на далеком дне, пасущимися на привязи козами и подступающей с каждым годом ближе речке у дальнего края. К возвышению в центре была подвязана истрепанная веревочная лестница, забытая, должно быть, кем-то еще со вчера. От места веяло спокойствием, неизведанностью, и совсем немного животным пометом.

— Вот это здорово, — медленно сказал Сашка. — "Кафа", как пацаны говорят. И почему я тут ни разу не был?

— Глупый потому что, — предположила Таска, и парень замолк так резко, будто в магнитной ленте, играющей у него внутри, вдруг зажевало пленку. Девушка быстро спускалась по тропинке на заросшее высокой травой дно карьера, солнце очерчивало ее профиль, делало похожей на бюст египетской царицы Нефертити из берлинского музея, где Сашка никогда не бывал, но алебастровую копию которого видел дома у Дени Рыбакова. — Ох, красиво-то как, посмотри!

Будто стоя на дне колодца, Сашка задрал голову. В небе, теперь хорошо освещенная заходящим солнцем, гигантским полукругом висела Тея, спутник-близнец Земли, вечная и недосягаемая мечта, вечная потенциальная угроза. Сквозь разводы облаков смутно виднелись континенты, совсем другие, чем здесь, но странным образом знакомые, полярные шапки казались теплой меховой одеждой неведомого путешественника, а пустыни в центральной части вызывали почти физическое желание опрокинуть в себя кувшин-другой воды. Тея... Единственный достоверно известный источник внеземной жизни.

— А жаль, что мы так и не побывали в космосе, — прошептала Таска. Сашка кивнул, немо соглашаясь.

— Братья по разуму бывают иногда редкостными говнюками. Сбивают все, что отлетает от Земли дальше, чем на триста километров, не хотят, значит, чтобы мы тянули к их планете свои загребущие ручки... Правда, и мы их спутники тоже сбиваем — кто знает, что они там несут...

Они бросили велосипеды у основания центральной скалы и, не давая отдыха рукам, принялись карабкаться на вершину. Таска, разумеется, оказалась первой, ее быстрые белые сандалии все время мелькали у Сашки над головой. Он туда, конечно, не смотрел, но чувствовал.

— Нам в школе рассказывали, — пропыхтела на ходу девушка, — что там, на Тее, не обязательно живут гуманоиды... могут быть и разумные дельфины, или даже медузы какие-то... Бр-р-р!

— Маловероятно... что на расположенных рядом планетах, в одних и тех же биомах... эволюция пойдет вдруг разными путями. А Тея ведь почти точный наш близнец, мы формировались, скорее всего, одновременно.

— А в средние века считали, что там находится рай, — хихикнула Таска. Подъем закончился, она с силой ухватилась за врытые в вершину кольца и с силой подтянулась. — Наивные, глупые люди.

Сашка взглянул, наконец, вверх и мгновенно очнулся от космических мыслей.

— Так ты меня сюда что, притащила, чтобы про Тею поговорить? Нет, ты, конечно, замечательный собеседник, да и девушка красивая до безобразия, но... ай!

— Извини!

— Ты двинула пяткой мне в нос!

— Я же сказала, извини! По-хорошему это нужно было сделать кулаком. Чтобы ты помолчал и послушал. А еще посмотрел.

— Куда?

Девушка не ответила и уставилась куда-то Сашке за спину. Чувствуя себя персонажем глупого авантюрного фильма, он все-таки обернулся.

Алое солнце перезрело и клонило желтеющие лучи к земле. Бесконечные поля камыша, рогоза и ивняка застыли в неподвижности, как на картине какого-нибудь английского импрессиониста средней талантливости — Тернера, может? Небо медленно приобретало темную загадочную глубину, словно опускалась на землю огромная перевернутая чаша из толстого синего стекла, знаменуя собой конец очередного астрономического мгновения. Потерянный в самой середке огромной выжженной степи, поселок укладывался спать и был готов видеть свои странные сны, полные обеззараживающих препаратов и формалина.

Таска ткнула пальцем вбок.

— Там!

Он, наконец, увидел. Там, далеко, наверное, уже с другой стороны города, за темными заводами, окутанными ядовито-желтыми клубами дыма, медленно поднимались из земли тонкие белые колонны с металлическими набалдашниками. Одна, три, семь... Девять. Звука не было, и происходило все это в полной тишине, но Сашка знал, что на полигоне сейчас стоит адская свистопляска, победно ревёт в воздухе освободившийся из заточения огненный демон, со свистом испаряется с поверхностей трусливая влага, а волшебные сигары продолжают свое недоброе целеустремление — выше... выше...

— Как в прошлый раз, девять, — сказала Таска. — Точно как в прошлый раз.

— Ты что, все время за пусками следишь? — поразился Сашка. — Про них же в новостях не объявляют!

— У меня мама кто? Секретарша, — непонятно пояснила Таска. — А где? Там, где надо. Вчера ее начальник пообещал, что к вечеру будет запуск, если все сложится. Вот, сложилось.

— Думаешь, на этот раз долетят? — Сашка поедал глазами небо. Ракеты сделали первый маневр уклонения и разделились — в воздухе словно расцвел белый букет. Буль-да-неш, так назывался куст, что рос у них во дворе рядом с собачьей будкой — "снежные шарики". По-своему это было даже красиво. — Километров сто уже, наверно?

— Около того, — Таска прищурилась. — Еще секунд сорок, и будет понятно, обошли их ПВО, или нет. В этот раз говорили, что просчитали буквально все варианты.

Сашка вытер мокрый лоб мокрой ладонью. Букет раскрывался все шире, все четче накладываясь на силуэт Теи, охватывая его, обнимая, будто собираясь сжать...

— Черт! — он даже подпрыгнул от возбуждения. "Снежных шариков" в небе больше не было — новая картина больше напоминала ветку мимозы. Вокруг каждой белой пушистой линии медленно набухали желтые, изнутри словно подсвеченные оранжевым, комки разрывов, да и сами линии медленно таяли, размывались в синеве, превращаясь в безобидные перья облаков. В ничто.

Чужие противоракеты отработали штатно.

— Ну, — сказала Таска, спокойно опускаясь на землю, — неделю назад было примерно так же. У нас снова паритет.

— Ты про их атаку в прошлом месяце? — Сашка тоже присел на корточки. — Во Франции, говорят, паника была — последнюю успели сбить уже почти над Лионом.

— Да, — сказала Таска и улеглась на траву грамотно, длинными ногами в сторону разрывов в небе. — Они нам, а мы — им, точно как и говорил Алик. Вот так эта система и работает, так все и длится... День за днем, год за годом, из-за двадцатого века выглядывает уже двадцать первый — и что, интересно, мы придумаем вместо ракет лет через десять, не знаешь?

Она говорила негромко и сосредоточенно — слова лились плавным потоком, и не похоже было, что это экспромт. Это ее мучило, — понял Сашка, — и она искала ответ. А ответа не было.

— Ты это... — забеспокоился он, — ты лучше не лежи прямо на земле. Осень же — простудишь себе это... ну, в общем, детей потом не сможешь иметь.

Все-таки, при всей своей сноровке, в некоторых вещах он оставался удивительно косноязычным.

— Это ты так обо мне беспокоишься или просто хочешь, чтобы я села поближе? — засмеялась Таска. Минутка меланхолии уплыла и сгинула в речке. Сашка шмыгнул носом и по обыкновению смешался. — Ладно, уболтал.

Она пересела на покрытый серым лишайником камень, поерзала, случайно коснулась голой коленкой Сашкиного бедра — дыхание у него тут же перехватило, аллергия начиналась, что ли? — вздохнула.

— А я бы очень хотела, чтобы так случилось, — в голосе девушки снова не было веселья. — Чтобы хотя бы мои дети это увидели.

— В смысле?

— То есть наоборот, не увидели, — поправилась она. — Чтобы они не проводили вечера, сидя на холодной скале посреди заброшенного котлована, глядя на поднимающиеся из земли баллистические ракеты. Чтобы они вообще ничего про ракеты не знали.

Сашка, наоборот, был сейчас очень рад перспективе сидеть на скале посреди заброшенного котлована, но странным образом он понимал то, что говорила, пыталась сказать смуглая девчонка рядом.

— Так и будет, — убежденно сказал он. Таска повернула голову, внимательно посмотрела на парня сквозь черную челку. Глаза у нее были голубые, но в странном предвечернем свете нынешней медленной осени — почти янтарные, завораживающие. — Может, не сейчас, может, лет через двадцать... но оно все же случится. Мы перестанем стрелять друг в друга. И на Тею будут летать не железные дуры с ядерными боеголовками, а научные экспедиции и журналисты. И еще балерины, передвижные кинотеатры и футбольные команды. А оттуда будут летать к нам — гуманоиды они или нет. Обязательно.

— Почему ты так уверен?

Сашка мигнул. Он вдруг понял, что знает ответ. Слова вращались внутри него блестящими медными украшениями невероятной красоты.

— Потому что люди — не безжалостные монстры из старых американских фильмов. Они не мечтают уничтожить своих самых близких братьев и целую вечность после этого летать по Вселенной с мертвым спутником на орбите. Нет. Люди умны, сострадательны и — самое главное! — любопытны. У нас на орбите висит здоровенная неизведанная планета, так кто же в здравом уме откажется от целого мира приключений! Из всех наших многочисленных слабостей мне больше всего по сердцу именно любопытство.

— А чувство юмора? — прищурилась Таска. Она больше не грустила, она улыбалась, просто и искренне, и это было так необычно здорово, что у Сашки снова на миг перехватило горло. Это было чудо.

— Какое такое чувство? — сказал он толстым голосом. — Я его полностью лишен, так что не могу знать наверняка. Но что я точно знаю — мы еще посмотрим на Землю из первого в мире пассажирского космического корабля! Согласна на такое приключение, Таска?

— Согласна, — кивнула девушка. Глаза ее смеялись.

Они еще долго лежали, не боясь заболеть, под угасающим небом, вдали лениво побрехивали собаки, и серп таинственной планеты в вышине разгорался все ярче.

* * *