Когда он вернется

За рассохшимся вечерним окном все было белым-бело: под Новый Год даже здесь, на юге, начинался настоящий снегопад. Мария проверила, чтобы на подоконнике, как всегда, стояла зажженная свеча — не то Федя может на обратном пути заблудиться. Мария не была религиозна: но, в отличие от большей части своего поколения, считала, что, может быть, что-то все-таки есть там, наверху. Ведь если небеса пусты, и нет совсем никого, то кто же подскажет мужу дорогу?

Она доковыляла до плиты, приложила морщинистую ладонь к чайнику, покачала головой: остыл. Взяла с полки коробку, негнущимися пальцами вытащила спичку, чиркнула по шершавой стороне. Спичка зашипела, задымилась, сломалась и улетела под плиту. Мария огорчилась, но потом вспомнила, что плита у неё современная и обходится без спичек — нужно только повернуть и легонько вдавить рукоять: дальше умная конфорка сама высечет искру. Она сделала все точно как требовалось; и хотя ослабевший слух не уловил уже быстрого дыхания пропана, ушные перепонки чуть-чуть дрогнули, и из-под чайника затрепетало не дающее света синее пламя. Вот и все, теперь все в порядке. Феденька вернется, а чай уже горячий.

Мария подумала о возвращении мужа буднично, спокойно, хотя вон уже сколько времени прошло, да только куда ж он денется, придет; обещал ведь. Так тогда и сказал: "Ты только дождись меня, Марыська", поцеловал на прощанье, уколов небритой щекой, и ушел, придерживая болтавшийся на плече тощий вещмешок.

Когда, всего через месяц после того, пришли немцы, все покатилось так быстро, как Мария и не думала, что бывает. С утра что-то загрохотало за речкой, и грохот все рос и раскатывался по вселенной, приближаясь; потом началась стрельба, беспорядочная и трескучая, но тоже далекая; а потом все вдруг приблизилось огромным прыжком, и с перекрестка в двух кварталах выше стал бить в их сторону пулемет, и бил долгими отчаянными очередями, и Мария металась по двору в развевающемся халате, зачем-то собирая оцинкованные ведра и пряча их в дом. Траурно выли забившиеся в конуры соседские собаки; пластунами залегая в виноградных зарослях, наблюдали за происходящим умные коты.

Пулемет скоро замолчал, горячо споткнувшись прямо посреди очередной своей речи, и больше не откликался. Немцы прошли через поселок, не задерживаясь: у них были важные дела где-то дальше к востоку. Конечно, тогда Федя вернуться никак не мог — на дворе стояла, шевеля костистыми крыльями, седая война. Но она и не ждала его так рано.

Когда праздновали Победу, Мария приготовила бисквит, как он любил: с яблоками и клубникой. Яблоки были сморщенные от долгого лежания в подвале, а клубника осталась всего одна, бледно-розовая и твердая, зато настоящая; у соседок не было и этого. Мария готовилась к возвращению Федора, хотя умом и понимала, что сразу в День Победы он не придет, нужно ведь, наверное, дождаться приказа, да и неблизкий путь обратно, да еще что-нибудь. Но другой понятной, зримой даты у неё не было, пришлось печь пирог так. Она съела его потом сама, не дождавшись мужа, только оставила маленький треугольный кусочек, похожий на фронтовой конверт — он долго стоял на окне, сухой и трогательный, с клубникой сверху, словно флагом идущего в домашний порт корабля.

Потом клубника заплесневела, и пирог пришлось выкинуть.

Соседки смеялись уже в открытую: "Маруся-то зовсим с глузду зйихала! Хведьку своего который год с фронта ждёть!" Глупые они были совсем, не понимали: после войны сразу домой нельзя. Не все враги еще разбиты, Родина может послать куда угодно, и делать нечего — нужно ждать. А что писем нет уже шестой год — так ведь улицу-то нынче переименовали, номера домов поменяли, потому как много нового построили, чего же удивляться, что письма не доходят?

У соседок подрастали дети, а у Марии по двору ходили рассудительные куры и чинно искали в трещинах серого бетона завалившееся зерно. Тут ведь какое дело: муж может вернуться в любой момент, а дома должен быть порядок. Войну пережила как-то, и с мирной жизнью тоже справится — вся страна справляется. Хотя бы и в одиночестве.

В дворах через дорогу деловито фырчали машины; повзрослевшие дети привозили к родителям вопящих внуков. А у Марии яблони в огороде наливались спелым сиянием: она, кряхтя, собирала их в старые ведра (спасла ведь! сколько лет уже служат!) и делала духовые пирожки. Вернется Федя, посмотрит, порадуется — какая красота кругом. Да еще пирожки. Нужно будет еще компота наварить, только посидеть сперва: спина теперь болела почти всегда, и ходить приходилось согнувшись. Ничего, пройдет.

Медленно истекали последние часы двадцатого века; Мария встречала новое время с терпеливым ожиданием. Что-то постоянно не ладилось с левой рукой, и забывались самые простые слова: но соседние дома стояли темные и пустые; вольные дворы зарастали мусором и грязью. А у неё — глядите — все чисто выметено, снег убран, а подрезанная и прикопанная виноградная лоза зимует, как положено, в тепле. Не стыдно в глаза людям смотреть.

Лежа в узкой кровати с высоко взбитыми подушками, она чутко вслушивалась, как делала уже шестьдесят с лишним лет, и всё ждала, что он распахнет дверь, и заполнит собой прихожую, большой и весёлый, и засмеётся, глядя на неё, и отряхнет с ботинок пыль далеких дорог.

* * *