Князь Холод-2

1

Капитан Джон Олстон по праву считался одним из лучших полевых агентов иноземного отдела Тайной канцелярии фрадштадтской Короны. Порукой тому служили десятки успешных миссий на материке за пятнадцать лет безупречной службы. Куда только не забрасывала Джона судьба! Арниания и Криол, Уппланд и Рангорн, Улория, Тимланд, Закатные острова и даже Новый свет — везде бравому офицеру Его Величества короля Георга Второго сопутствовали удача и успех. Потому-то поначалу новое назначение в отсталую и скучную, погрязшую в грязи и дедовских предрассудках Таридию было воспринято им с известной долей раздражения. Неужели к этим лапотникам нельзя отправить кого-то менее опытного? Тем более сейчас, когда Джон наладил столь необходимые для работы связи при королевском дворе Уппланда?

Впрочем, вскоре выяснилось, что вкупе с блестящей репутацией именно последние два года жизни в уппландской столице Ольбеке немало поспособствовали выбору именно его кандидатуры — кожу капитана успел покинуть южный загар, отличающий большинство подданных благословенных Фрадштадтских островов, что позволяло Олстону практически не отличаться по внешнему виду от местных жителей. В городах это было не столь важно, поскольку и в Южноморске, и в Усолье, и в Ивангороде хватало фрадштадтских купцов, к которым все давно привыкли и среди которых можно было легко затеряться. Но проблема была в том, что лорда Вулбриджа интересовали северные территории Таридии, гораздо менее густонаселенные и доступные иностранцам. И в Холодном Уделе, и в районе 'Кузнецкой мануфактуры ? 1' любой смуглокожий человек будет так же незаметен, как медведь на ярмарке.

Таридия начала удивлять капитана еще до того, как он ступил на ее землю. Вид строящихся фортов Южноморска произвел на Олстона большое впечатление. Вскоре главная морская гавань Таридийского царства окажется под надежной защитой мощных береговых батарей. А ведь Джон знал о существующих планах отнять у ненадежных соседей этот важнейший порт либо передать его под управление кому-то из союзников Короны. Судя по всему, теперь осуществить эти планы будет невероятно сложно, ибо сейчас Южноморск обладал укреплениями, которым мог бы позавидовать даже самый защищенный в мире порт — порт Фрадштадта.

Здесь же разведчика ожидала и небольшая неприятность — все прибывающие были аккуратно переписаны поднявшимися на борт офицерами пограничной стражи. Лишних вопросов пограничники не задавали, да и легенда у Джона была заготовлена, но небольшой осадочек от попадания в списки прибывших всё равно остался. Знал бы заранее об этом — договорился бы с контрабандистами. На всякий случай.

Но это было только начало. В Южноморске царил настоящий строительный бум — словно грибы после дождя росли новые дома, дворцы, магазины и склады, возводились вышки пожарной охраны, новые мосты, расширялись и мостились булыжником улицы. А к западу от порта уходили вдаль уже работающие и только строящиеся мануфактуры. Последний факт особенно взволновал фрадштадтского капитана, поскольку еще совсем недавно считалось, что Таридия и мануфактуры — это понятия несовместимые.

Дальше — больше. Рядом со старой дорогой от Южноморска до Усолья отсыпался совершенно новый тракт, причем отсыпался капитально, битым камнем, с проливкой водой и утрамбовыванием. Местные с гордостью называли его 'царским трактом' и наперебой спешили похвастаться перед иноземцем слухами о том, что такие тракты будут построены от столицы ко всем крупным городам царства. Прежде дороги такого качества Олстон видел только на Фрадштадтских островах, но Фрадштадт на то и считается самой передовой страной мира, чтобы иметь такие дороги!

Таридия явно была на подъеме. Так что уже к исходу первого дня в новой стране капитан перестал считать свою миссию ничтожной. Такими темпами через пять-шесть лет она превратится в опасного конкурента благословенных островов, а этого король Георг допустить не может.

В Ивангороде пришлось от греха подальше сменить легенду, поскольку, едва заслышав о заселении в его гостиницу ищущего работу инженера-строителя, радушный хозяин едва не потащил Джона знакомиться с проживающим тут же известным ученым Самюэлем Уотсоном. Прибывшим, между прочим, из Фрадштадта преподавать в местном университете.

Сославшись на срочные дела в городе, Олстон избавился от внимания назойливого хозяина и в тот же вечер перебрался в другую гостиницу, где представился уже просто торговым агентом.

Ивангород тоже бурлил. Шумели торговые ряды, расширялись и одевались в камень улицы, ремонтировались фасады и строились новые дома, с невероятной скоростью вырастали на окраинах новые мануфактуры.

На устах же у всех в эти дни была свежая новость о внезапной кончине силирийского великого князя Богдана и о столь же внезапно возникших притязаниях короля Улории Яноша на часть территорий соседа. Ах, Янош, Янош! Ты красивый, образованный, решительный мужик, не лишенный полководческого дара, но ты плохой хозяйственник и еще более плохой политик! Ну кто тебя надоумил вылезать со своими претензиями к Силирии? Тем более сейчас, сразу после кончины правителя? Джон не был посвящен в планы своего руководства, но знание общей концепции внешней политики Фрадштадта и долгое нахождение внутри системы позволяло ему встраивать происходящие 'случайные' события в стройную череду шагов, призванных поддерживать выгодный Короне миропорядок. Таридийский царевич Алексей скоро должен был сочетаться законным браком со старшей дочерью князя Богдана Стефанией и в данный момент находился в силирийской столице. То есть при определенном развитии событий младший сын Ивана Шестого вполне может претендовать на должность регента при малолетнем наследнике Дарко. Что в свою очередь должно возмутить местных магнатов. Капитан не мог поручиться за неслучайный характер смерти силирийского монарха, но то, что его смерть должна была бросить тень именно на отношения этой северной страны с Таридией, было ясно как божий день. Так бы всё и вышло, если бы главный улорийский умник хотя бы пару месяцев спокойно посидел в своем дворце! Теперь же различные силирийские партии могут вынужденно объединиться перед лицом общей угрозы, зовущейся Яношем Первым, и закончиться дело может заключением того самого союза с Таридией, который так нежелателен Фрадштадту. Служащим иноземного отдела, отвечающего за Силирию, теперь придется приложить вдвое больше усилий для достижения целей Короны. Впрочем, Джона это точно не касалось.

В Кузнецке Олстон неделю добросовестно ходил по оружейным лавкам и представительствам различных мануфактур, узнавал цены на ружья, пистолеты, штыки и шпаги. Даже закупил особо приглянувшиеся образцы для большего соответствия выбранной роли. Правда, по своим качественным характеристикам всё оружие оказалось довольно-таки посредственным, из-за чего было благополучно утоплено в ближайшей речке — не таскать же с собой эту груду железа!

Но всё это были лишь цветочки частного предпринимательства, попасть на принадлежащую государству 'Кузнецкую мануфактуру ? 1' удалось лишь на десятый день, когда Джон свел знакомство с флегматичным мужичком, каждый день отгонявшим на хорошо охранявшуюся территорию полную телегу продуктов.

— Вяленое мясо, окорока, копчености, — вяло ответил на вопросы о своем грузе Микола Сидоров, — а напарник на неделю отпросился, в деревню на свадьбу брата поехал. Придется неделю за двоих повкалывать.

— Зачем же на мануфактуре продукты? — искренне удивился Олстон.

— Так ведь это... работники столуются в обед за счет казны, — спокойно ответил мужик.

— Так, может, я поработаю твоим напарником? — глядя на заросшего рыжей бородой возницу честными глазами, поинтересовался Джон, благоразумно решив не заострять внимание местного жителя на вопросе питания. На его родине работники имели право на обед, но питались исключительно принесенными из дому продуктами.

— Да зачем тебе, мил человек? — на этот раз удивился Микола. — Ты ведь не бедствуешь, по всему видно, за такие гроши работать не станешь.

— Видишь ли, друг мой Микола, поспорил я с одним человечком, что хотя бы одним глазком, но взгляну на знаменитую мануфактуру изнутри. На десять золотых рублей поспорил. И два из них станут твоими, если ты возьмешь меня в напарники.

— Чего ж не взять-то? — равнодушно пожал плечами Сидоров, хотя глаза его жадно заблестели при виде золота. — Спор — дело хорошее. Поглядишь на мануфактуру!

Если Микола Сидоров и рисковал, то не многим. Столовая и продовольственный склад с ледником располагались на самой границе охраняемой зоны и увидеть что-либо важное там было невозможно. Одетый в поношенную одежду возницы Джон в первый же рабочий день, попытавшись изобразить из себя мучающегося животом, направился было к ближайшим кустам, да был остановлен зычным окриком Миколы:

— Туалеты вон там! — рука возницы вытянулась в направлении стройного ряда маленьких аккуратных дощатых кабинок. — И руки не забудь опосля помыть!

— Это еще зачем?

— Затем, что через грязные руки много болезней бывает! — назидательно подняв вверх палец, провозгласил Сидоров.

Как бы то ни было, но опытный разведчик своего добился. Двух дней хватило Олстону, чтобы приметить расположение постов охраны, маршруты и интервал движения патрулей. На третий день он уже не стал выходить на работу — весь день отсыпался. Зато ночью проник за охранный периметр мануфактуры и двое суток провел на территории, умело прячась от охраны на крышах зданий или среди куч с рудой.

Выводы были неоднозначными. Здесь отливали из чугуна пушки и ядра, а также изготавливали ружейные стволы. На взгляд не специалиста всё это было качества приличного, но фрадштадтских высот не достигало. Можно было усмехнуться и махнуть рукой на незадачливых туземцев, старающихся встать вровень с подданными короля Георга — годик-другой помучаются и бросят. Но если не бросят, то Таридия скоро не будет нуждаться в закупках вооружения на Островах. Свято место пусто не бывает, не будут покупать таридийцы, значит, больше достанется их соседям — улорийцам, да тимландцам, но сам факт самостоятельного производства оружия может оказаться дурным примером. И, по мнению капитана, подобные поползновения следует пресекать на корню.

Но было и кое-что похуже самостоятельного производства пушек. У Джона не было никакой возможности попасть в небольшую, но самую охраняемую часть мануфактуры, однако на основании того факта, что на закрытую территорию постоянно въезжали подводы, груженные серой, селитрой и древесным углем, можно было без труда сделать вывод о производстве там пороха. Вот это уж новость так новость! Самый качественный порох, само собой разумеется, производится на Фрадштадтских островах, и доходы от его продаж составляют существенную часть бюджета Короны. Кустарным способом порох делают где угодно, но вот так, на мануфактуре, да еще принадлежащей государству — это уже прямое покушение на благосостояние родины Олстона! Лорд Вулбридж будет незамедлительно проинформирован о сем возмутительном факте!

Джон готов был плакать и смеяться одновременно, когда накануне отъезда из Кузнецка в обычном трактире подслушал разговор подвыпившей купеческой компании, активно обсуждавшей перспективы продаж продукции 'Кузнецкой мануфактуры ? 1', в том числе и пороха, который неоднократно удостаивался эпитета 'лучше островного'. Черт побери, неделя мучений могла быть заменена одним лишь ужином рядом с нужной шумной компанией!

В Белогорске всё было гораздо спокойнее. То ли на столицу самой северной таридийской провинции у казны не хватало денег, то ли планы на эти земли были другие, но строительный бум был здесь на порядок ниже уже посещенных Джоном крупных городов. Зато столица Севера Таридии была наполнена студентами: городе только-только начал работу местный университет, и слух Олстона неприятно резали имена мировых научных светил, принявших приглашение преподавать в нем. Причем в их числе было и несколько фрадштадтцев, что уже вовсе не лезло ни в какие рамки.

Еще достойным внимания разведчика был слух о расширении порта в Мерзлой Гавани. Там деревянные здания и причалы сменялись каменными, спешно возводился новый маяк, а на местной верфи заканчивалось строительство крытого сухого дока. Как таридийцы это сделали и для чего он им нужен в столь холодном месте, как Мерзлая Гавань, оставалось только догадываться.

Про Холодный Удел и его хозяина князя Бодрова в Белогорске говорили исключительно с гордостью и уважением. Народ поголовно восторгался военными успехами Бодрова, а уж романтическую историю про то, как ради вызволения похищенной невесты им был отбит у самого короля Яноша целый Корбинский край, капитан успел услышать примерно в двадцати вариантах, один невероятнее другого.

В личном поместье князя сейчас активно расширялась площадь теплиц, обогреваемых за счет горных термальных источников, а доверенное лицо Бодрова, некий Владимир Ильич Чайкин, сумел поставить дело таким образом, что даже зимой свежие овощи поступали на рынки ближайших городов и даже отправлялись в Ивангород.

Из Белогорска, кстати, строилось сразу три дороги: на Клинцы, Зеленодольск и на Мерзлую Гавань. От последнего тракта ответвление вело в Холодный Удел. Но посещение поместья знаменитого князя Джон оставил на потом. Прежде он, следуя на безопасном отдалении от воинского обоза, отправился в весьма интересную горную долину, именуемую среди местного населения не иначе, как 'полигон'.

Дорога к вожделенному полигону охранялась, капитану дважды пришлось обходить по широкой дуге сторожевые посты, и только лишь для того, чтобы найти единственный вход в долину накрепко перекрытым. Проклиная на все лады скрытных таридийцев и отправившего именно его в эту глухомань лорда Вулбриджа, Олстон потратил целый день на поиск пути, позволившего взобраться на вершину окаймляющей долину горной гряды. Расположившись среди зарослей густого кустарника, фрадштадтский разведчик трое суток практически не расставался с подзорной трубой, внимательно наблюдая за происходящими на полигоне событиями.

Впрочем, ничего экстраординарного в горной долине не происходило. Тренировались кавалерия и пехота, тренировалась артиллерия. Ничего необычного, за исключением самого факта, что таридийское царство нынче могло себе позволить не экономить ни на ядрах, ни на порохе. Всё это было интересно, но вряд ли являлось поводом для беспокойства Короны.

Вернувшись через лес на тракт, капитан Олстон посетил-таки Холодный Удел, но это северное поместье не произвело на него никакого впечатления. Не задержавшись там и дня, он отправился в обратный путь. И спустя две недели в Южноморске ступил на палубу корабля, направляющегося в Фрадштадт. Его ознакомительная поездка была окончена, пришло время получать точные инструкции.

Неделю спустя подполковник контрразведки Таридии Петр Сергеевич Ольховский захлопнул папку с делом Джона Олстона, откинулся на спинку стула и устало прикрыл глаза. За работой он снова потерял счет времени и опять засиделся на службе за полночь. А это значит, он снова не выспится и жену с дочками увидит только за завтраком. Ничего, все эти неудобства можно потерпеть ради первых служебных успехов.

Громких побед у недавно созданной службы с чудным и непривычным названием еще не было. Все служащие, от последнего писаря до весьма неожиданно назначенного главой нового образования в составе Воинского приказа Ольховского, еще только привыкали, учились исправно выполнять свою работу. Потому-то Петр Сергеевич готов был плясать от счастья, когда сошлись донесения из Уппланда, Фрадштадта и Южноморска, подтверждающие прибытие в страну опытного шпиона с Островов. Руки чесались схватить его, бросить в темницу и выпытать всё, что знает, но курирующий их службу князь Бодров только покачал головой в ответ на это. И был тысячу раз прав! Установив за Олстоном ненавязчивую слежку, удалось не только безболезненно выяснить цели его прибытия, но и подкорректировать в нужном направлении получаемую вражеским разведчиком информацию.

Фрадштадтцу в Кузнецке старательно подсовывали устаревшую продукцию — благо, не всё успели пустить в переработку, а на северном полигоне второй Белогорский пехотный полк и зеленодольские гусары трое суток вынуждены были не столько тренироваться, сколько изображать бурную деятельность. В итоге шпион не увидел ни одного нового образца вооружения и не получил никакого представления о новых возможностях таридийской армии. Правда, не удалось сохранить в секрете производство пороха на царевой мануфактуре, ну так шила в мешке не утаишь — сегодня об этом знает весь Кузнецк, завтра будет знать вся страна. В конце концов, перед Ольховским не ставилась невыполнимая задача утаить всё, нужно лишь было убедить вражеского лазутчика в глубине пропасти, отделяющей в техническом плане Фрадштадт от Таридии. И это удалось. Князь Холод будет доволен. Доложить бы ему прямо с утра, порадовать, да не судьба — уехал он с царевичем Федором на юг, Южноморск инспектировать.

2

Чтобы попасть в это приглянувшееся царевичу Федору несколько лет назад место, нам пришлось сделать изрядный крюк. На утес, возвышающийся на добрых двадцать метров над поверхностью моря, мы поднялись вдвоем с наследником таридийского престола. Натали, охрана и прочие сопровождающие лица по распоряжению царского сына наверх с нами не пошли. Солнце уже приближалось к зениту, и морская гладь радостно искрилась, заставляя нас щурить глаза. Редкое дело — сегодня у южных берегов Таридийского царства наблюдался штиль.

— Смотри, Холод, смотри, — царевич восторженно повел рукой слева направо, демонстрируя мне бескрайнюю водную гладь, — что ты видишь?

— Море, — осторожно ответил я. Не хотелось расстраивать Федю, но вид моря не вызывал у меня чувства восторга, и это еще мягко сказано.

— Это не просто море, — Федор назидательно поднял вверх указательный палец, — Южное море. А это незамерзающие порты, доступ к торговым путям во все страны мира и дорога к новым, неизведанным землям! То есть это источник богатства и могущества.

— Всё это хорошо, но у этого моря есть хозяева, — скептически заметил я.

— Нет у моря хозяев, — твердо заявил царевич, — есть лишь люди, таковыми себя считающие. Я не ставлю цель победить фрадштадтцев на море, но я хочу иметь флот, способный отстаивать интересы Таридии в любом уголке мира!

— Ты же знаешь, что без столкновения с Островами в этом случае не обойтись.

— Знаю, Миха, знаю. Но я верю в свою страну и верю в тебя.

— Эй-эй, Ваше Высочество, — я предостерегающе поднял руки ладонями вперед, — я в морском деле ничего не смыслю. Мне бы землицу под ногами ощущать для спокойствия!

— Я и не рассчитываю, что ты станешь морским волком, — рассмеялся царевич, — но я точно знаю, что ты придумаешь что-нибудь эдакое, что даст нам преимущество над надменными островитянами.

— Для этого нужно время, — услышав, что меня не собираются заставлять воевать на море с Фрадштадтом, я несколько успокоился. Мне бы на суше утвердиться и семью свою обезопасить от всевозможных нападок завистников и прочих нехороших людей, а тут Федор Иванович со своей вечной мечтой о море. — Хотя бы пять лет. Спокойных лет, без войн и прочих катаклизмов.

— Насчет пяти лет не знаю, — тяжело вздохнул Федор, — сложно всё, сам знаешь. Потому лучше бы нам поторопиться.

— Всё как всегда, — вздохнул я.

— Всё как всегда, — подтвердил царевич, решительно разворачиваясь к спуску с утеса, — едем, граф Измайлов нас еще с утра ожидал...

Среди ночи я проснулся от сильнейшего озноба. Тело била крупная дрожь, болела голова, бурлил желудок. Едва я успел добраться до ночной вазы — будь неладен старомодный дом графа Измайлова неподалеку от Южноморска с отсутствующими удобствами — как весь мой ужин благополучно попросился обратно. Испугано подскочила с постели Натали:

— Миша, что с тобой?

— Всё нормально, — сдавленно ответил я, дождавшись перерыва между двумя приступами рвоты. — Что-то не то съел.

Хотел было сострить про лишнее выпитое, но Наталья прекрасно знала, что за ужином я почти не пил. Да и в те редкие случаи, когда я позволял себе перебрать алкоголя, последствия для меня ограничивались одной лишь головной болью.

— Тебя отравили! — с ужасом воскликнула супруга, накинула на плечи халат и исчезла за дверью гостевой спальни прежде, чем я успел ее остановить.

— Что за ерунда? — недовольно пробормотал я ей вслед.

Вот и куда, спрашивается, побежала ночью? Растрезвонит сейчас на весь дом, что у мужа желудок прихватило, сраму потом не оберешься. Ну, с кем не бывает? Всего-то-навсего какие-то продукты оказались несовместимыми и вызвали у меня вот такую реакцию. Или грибочки какие-нибудь экзотические не пожелал переварить мой желудок, или вовсе виной всему высокая температура как следствие простуды. Правда, никакой простуды у меня перед сном не наблюдалось, а за те три года, что я существовал в этом мире в теле князя Бодрова, желудку моему чего только не пришлось попробовать, и никогда он меня не подводил. Тем более подобным образом. Да и вообще на здоровье мне здесь было грех жаловаться — за всё время лишь пара случаев легкого насморка. Так, может, Натали права и нет дыма без огня?

Да ну, бред какой-то! Кому нужно меня травить? Нет, я нынче весьма важная персона: генерал-майор, доверенное лицо государя, заместитель начальника Воинского приказа, председатель экспериментального оружейного бюро, куратор недавно созданной службы контрразведки, герой войны, главный номинант на звание легендарного Князя Холода, да и просто друг и дальний родственник обоих наследников престола. Но чтобы вот прямо так стоять у кого-то поперек горла, что меня решили отравить. Не могу поручиться, но кажется полнейшим бредом...

Ах, черт! Что же я всё о себе да о себе? Я ужинал в компании царевича Федора и графа Измайлова, Натали и графиня ограничились фруктами и вином, следовательно, я мог случайно попасть под раздачу! Конечно же, целью отравителей является царевич!

— Федя! — ужасная мысль заставила меня броситься к выходу, но от слабости ноги заплелись, и я грохнулся на пол. С трудом поднялся, несколько мгновений постоял, пережидая приступ головокружения. Взгляд мой сфокусировался на висящей на спинке кровати шпаге в ножнах, и мне показалась очень удачной мысль прихватить ее с собой.

На этот раз мне удалось покинуть гостевую спальню, но в коридоре я нос к носу столкнулся с Игнатом Лукьяновым и Сашей Иванниковым, моим личным помощником и секретарем.

— Ваше сиятельство, что случилось?

— Что с вами, Михаил Васильевич?

— К царевичу, быстро! — прохрипел я, хватаясь для надежности рукой за дверной косяк. — Быстро!

— Миша! — появившаяся в коридоре Наталья попыталась остановить меня. — Тебе к лекарю нужно!

— Потом, потом! Нужно Федора спасать!

Игнат с полуслова оценил серьезность ситуации и мигом умчался в сторону покоев наследника престола, а Иванников замешкался, заметался между мной и Федором Ивановичем. Пришлось направить молодого товарища, придать ему дополнительное ускорение. Я попытался последовать за своими подчиненными, но, едва оторвавшись от дверного проема, потерял равновесие и не оказался на полу лишь благодаря помощи супруги.

— Миша!

— Всё хорошо, всё хорошо! — переждав момент очередного приступа головокружения, я двинулся-таки к комнатам Федора.

А в графском доме царила нездоровая суета! Растрепанные слуги взволнованно суетились у хозяйских покоев — ох, чую, Измайлову тоже нехорошо. А вот и тот, кто мне нужен: мимо меня попытался проскочить человек в криво нахлобученном на голову парике и с объемным саквояжем в руке. Местный лекарь, и явно из иностранцев.

— Стоять! — вытянув руку со шпагой, я заставил незнакомца испуганно замереть на месте. — Лекарь?

— Так точно, — с ужасом глядя на маячивший в опасной близости от его горла обнаженный клинок, ответил местный врачеватель с явно выраженным фрадштадтским акцентом.

— За мной! — скомандовал я, разворачивая опешившего чужестранца в нужную мне сторону.

— Но позвольте... — попытался было воспротивиться он, беспомощно указывая рукой на графские покои.

— Если царевич умрет, — прошипел я, борясь с новым приступом тошноты, — я в этом доме живых не оставлю!

Ничего такого у меня и в мыслях не было, но должное впечатление мои слова вкупе с не самым здоровым видом произвели. Даже знающая меня лучше всех на свете Наталья вздрогнула, представив себе нарисованную мной мрачную картину, что уж говорить о лекаре-иностранце, видевшем меня впервые.

Таким образом, в сопровождении супруги и фрадштадтца, я все-таки добрался до дверей, ведущих в покои наследника таридийского престола. А у дверей уже назревал конфликт. Двое часовых с прибежавшим на шум дежурным офицером наотрез отказывались впустить на охраняемую территорию Лукьянова и Иванникова, и правильно делали! Служба у них такая — никого к царевичу не впускать без приказа, особенно ночью. О чем только я думал, отправляя ребят вперед себя одних?

— Ваше сиятельство! — взвыл дежурный капитан Ильин, завидев в моей руке еще и обнаженную шпагу. — Нельзя! Тем более с оружием!

— Ильин! — обратился я к капитану. — У нас чрезвычайные обстоятельства! Открывай! Под мою ответственность! Если всё хорошо, лично за всё отвечу, если не хорошо, то счет может идти на минуты!

Принимать решение Ильину не пришлось. Щелкнул замок, и из-за дверей показалась заспанная физиономия Савелия — личного слуги царевича.

— Что случилось?!

Не имея больше ни сил, ни терпения кому-либо что-либо объяснять, я распахнул двери и решительно вошел внутрь, снова покачнувшись, едва только Натали была вынуждена отпустить мою руку.

— За мной!

Дверь спальни Федора Ивановича оказалась не заперта, а света от огромного подсвечника в руках Савелия было достаточно, чтобы сразу разглядеть наполовину свесившееся с кровати тело царевича.

— Федя! — заорал я и, позабыв о собственной слабости, бросился к своему другу и начальнику.

В один миг преодолев разделяющее нас расстояние, я схватил царского сына за плечо и потянул вверх, пытаясь одной рукой втянуть его обратно на постель — другая рука по-прежнему сжимала рукоять шпаги. Влажная ткань ночной сорочки выскользнула из моей руки, и тело Федора снова качнулось вниз. То ли так совпало, то ли мое вмешательство послужило катализатором процесса, но в этот самый момент Соболева-среднего стошнило, благодаря чему мне стало ясно, что он жив.

Тут подоспевшие Савелий, Игнат и Иванников подхватили царевича и уложили на кровать, а Наталья Павловна, несмотря на сопротивление Ильина, не желавшего впускать чужеземца к наследнику престола, втянула-таки в спальню фрадштадтского лекаря.

— Дайте больше света! — неожиданно громко скомандовал фрадштадтец, решительно отстраняя Савелия от больного. Лукьянов и Сашка Иванников кинулись зажигать все имеющиеся в комнате свечи.

— Теплой воды и молока! Быстро! — отдал очередное распоряжение лекарь, раскрывая свой саквояж.

— Игнат, сделай! — попросил я своего ординарца-телохранителя, здраво рассудив, что опытный Лукьянов справится с подобным заданием быстрее молодого и застенчивого Иванникова.

— Капитан, — как только Игнат исчез за дверью, обратился я к Ильину, — пошли человека к дежурным во дворе с приказом: никого из поместья не выпускать!

Ильин отошел к дверям для отдачи распоряжений, а я обратил свой взор на лекаря. Тот сосредоточенно смешивал в металлической плошке какие-то порошки, время от времени поглядывая на лицо Федора Ивановича. Выглядело всё так, будто он точно знает, что делает, но насколько можно ему доверять?

— Как вас зовут? — поинтересовался я.

— Георг. Георг Карлович Мейнинг.

— Георг Карлович, он жить будет?

— Да! — решительно ответил Мейнинг. — Но нужно спешить!

С двумя ковшами в руках в комнату вбежал Лукьянов, и лекарь тут же залил приготовленную смесь порцией молока, попутно заставив Савелия протереть смоченным в воде платком лицо царевича.

Ко мне вернулась слабость, тело вновь стал бить озноб. Я только сейчас обратил внимание на ночную свежесть в комнате, несмотря на ярко пылающие в камине дрова. Откуда холод? Следуя простейшей логике, бросил взгляд в сторону уличной стены и обнаружил, что плотные, практически не пропускающие лунный свет портьеры мерно колышутся под воздействием холодного ветра. Оба окна были открыты настежь! Что за черт? Осень на дворе, и даже здесь, в окрестностях Южноморска, по ночам уже достаточно свежо.

Оттолкнувшись от спинки кровати, я направился к ближайшему окну, так сказать, исправить данное недоразумение. Не иначе, плохое самочувствие повлияло на работу моего мозга. Ничем иным нельзя объяснить проявленную мной непростительную беспечность. И я до сих пор не знаю ответа на вопрос, благодаря чему остался жив той ночью: то ли собственная реакция спасла, то ли мой ангел-хранитель ни на мгновение не оставлял меня без своего внимания.

Как бы то ни было, но я успел отпрянуть назад ровно настолько, чтобы проткнувшее плотную портьеру жало кинжала остановилось в считаных сантиметрах от моего лица. Не раздумывая, я ударил шпагой в ответ — наконец-то было оправдано мое маниакальное желание таскать ее с собой. Клинок нашел свою цель, и из-за шторы начало заваливаться в сторону чье-то тело. Но времени на разглядывания не было, поскольку оттуда же на меня выскочил одетый в темную одежду и вооруженный полушпагой человек. Лицо его было скрыто черной матерчатой маской. И самым скверным было то, что он был не один — из-за соседней портьеры выметнулись еще двое господ в черном, и устремления их были направлены уже не на меня.

— Тревога! — крикнул я, подставляя под удар короткого клинка нападающего эфес своей шпаги. Фехтовать не позволяли ни теснота помещения, ни сразу сокращенная противником до минимума дистанция, поэтому я изо всех сил ударил его лбом в лицо — может, не эстетично, зато действенно. Человек в черном отшатнулся и получил вдогонку еще и удар эфесом в голову, после чего уже я изловчился и нанес поставивший точку в этом противостоянии укол шпагой.

С ужасом понимая, что всех моих усилий может оказаться недостаточно, чтобы защитить находящихся за моей спиной Наталью и совершенно беспомощного Федора, я крутанулся на пятках, едва не потеряв равновесия от резкого движения, и был преисполнен решимости хотя бы в прыжке дотянуться до супостатов.

К счастью, мои спутники тоже оказались не лыком шиты. Иванников остановил одного из нападавших резко ткнув его тяжелым подсвечником в лицо. Этой заминкой блестяще воспользовался Ильин, успевший выхватить шпагу и в глубоком выпаде проткнуть ночного гостя насквозь. С ловкостью дикой кошки Игнат прыгнул на последнего противника, заставив тем самым изменить траекторию, а в следующий миг в руке моего телохранителя оказался небольшой нож с узким лезвием. И этот самый нож он вогнал незваному гостю прямо в глаз. Не очень хорошо получилось, ибо это был наш последний шанс захватить живьем пленника. Впрочем, нашел на что жаловаться...

Эта мысль была последней, посетившей мою бедную голову в эту ночь: как только я убедился в ликвидации опасности, мой измученный отравлением и чрезмерным напряжением сил организм отключился...

...Очнулся я днем в своей постели. Нежаркое осеннее солнце через окно светило мне прямо в левый глаз. Упершись руками в перину, я подтянул тело к спинке кровати, принимая полусидячее положение. Как ни ничтожен был произведенный мной шум, но дремавшая в кресле рядом с кроватью Наталья моментально открыла глаза.

— Миша! — в голосе супруги сквозила усталость, я понял, что она не отходила от меня с самой ночи. — Георг Карлович сказал, что ты проспишь часов до шести вечера.

— Да как-то выспался уже, — чувствовал я себя вполне сносно, лишь голова немного побаливала. — Что Федор?

— Всё в порядке, уже час как пришел в себя. А вот до Измайлова лекарь добрался в последнюю очередь и едва успел. Графу тяжелее всех пришлось.

Жив, да и ладно. Пусть впредь больше времени уделяет подбору персонала, тем более если приглашает в дом столь важных персон.

— Дорогая, позови-ка ко мне этого самого лекаря, а сама ступай спать. Со мной уже ничего не случится. По крайней мере, сегодня.

Натали медленно поднялась на ноги и направилась уже было к двери, но потом неожиданно быстро развернулась и, бросившись мне на грудь, разрыдалась. Ох уж эти женские слезы!

— Всё хорошо, любимая, всё хорошо, — растерянно приговаривал я, поглаживая ее по голове и плечам, — всё хорошо.

— Я так испугалась, Миша, так испугалась!

— Я и сам испугался, но всё ведь обошлось.

— Я только начала привыкать к спокойной жизни, только почувствовала себя защищенной, а тут такое!

— Я со всем разберусь, родная, обещаю тебе! — чего только не пообещаешь, чтобы прекратить рыдания любимой женщины. Я действительно был полон решимости разобраться во вчерашнем происшествии, но вот уверенности в том, что удастся полностью обезопасить себя от происков врагов в будущем, у меня не было. Похоже, что наши недруги взялись за царевича Федора всерьез. Ну, а лес рубят — щепки летят, вчера вот нам с Измайловым 'прилетело' рикошетом. Вот только странно всё как-то, неправильно: и яд, и тут же — ночные убийцы. Масло масляное.

К моему немалому облегчению в этот момент в двери просунулась голова Игната:

— Наталья Павловна, — если бы я еще спал, то от шепота Лукьянова точно бы проснулся, — о, ваше сиятельство, доброго дня! Тут лекарь к вам просится. Пустить?

— Подожди минуту! — ответил я, указывая глазами на княгиню.

Впрочем, рыдать при посторонних гордая наследница корбинских земель позволить себе не могла, а потому быстро взяла себя в руки, утерла слезы и, чмокнув меня в небритую щеку, лучезарно улыбнулась:

— Я скоро вернусь! Георг Карлович, входите! — раздался уже от двери ее звонкий голос.

Наконец мне представилась возможность получше рассмотреть лекаря семейства Измайловых. Это был высокий худощавый мужчина тридцати пяти — сорока лет с ниспадающими на плечи и грудь локонами парика черного цвета и длинным гладковыбритым лицом. Нынче многие домашние доктора богатых вельмож имеют обыкновение разряжаться в пух и прах по последней моде, чуть ли не соперничая богатством одежды со своими нанимателями, но Георг Карлович то ли не имел достаточных средств для этого, то ли не придавал своему внешнему виду особого значения.

— Ваше сиятельство! — лекарь поприветствовал меня легким поклоном, вежливым, но в то же время полным достоинства, без намека на подобострастие. — Ожидал, что вы проспите еще часа три. Господь одарил вас завидным здоровьем!

— Присаживайтесь, доктор, — я внимательно вглядывался в лицо местного эскулапа, но не находил в нем никакой фальши.

— Спасибо, ваше сиятельство, в вашей стране меня редко доктором называют, начинаю отвыкать, — доктор Мейнинг присел на стул и тут же извлек из кармана слуховую трубку, — вы позволите пару формальностей, прежде чем начнете задавать вопросы?

— О, конечно!

Лекарь послушал меня в нескольких местах, изучил мои зрачки, заставил высунуть язык, прощупал пульс на запястье, после чего удовлетворенно кивнул:

— Всё хорошо, князь, ваше состояние не вызывает опасений.

— Главное, чтобы состояние царевича Федора не вызывало опасений!

— С Его Высочеством тоже всё в порядке. Даже граф завтра доложен встать на ноги.

— А я смотрю, Георг Карлович, вы хорошо разбираетесь в вопросе. Ночью у меня сложилось впечатление, что вы точно знали, что делать.

— Это не совсем так, ваше сиятельство, — фрадштадтский лекарь смиренно сложил руки на коленях и посмотрел на меня рассеянным взглядом, — когда меня вызвали к графу Ивану Матвеевичу, то вкратце описали симптомы. А потом вы меня привели к наследнику престола, и я увидел всё своими глазами. Это было очень похоже на отравление одним из не так давно изобретенных ядов под названием колирий. Полной уверенности не было, но предписанное лечение не повредило бы даже в случае ошибки. Потому я ни капли не сомневался в своих действиях и в итоге оказался прав.

— Отравление произошло через пищу?

— Здесь я могу только предполагать, но, судя по времени вашего ужина, очень даже вероятно. Тем более я слышал, что один из поваров исчез.

Очень интересно. Но как отравление вяжется с наемными убийцами? Заказчики не были уверены в действенности яда? Или не доверяли отравителю? Или действовали две независимые друг от друга группы убийц? Да нет, таких совпадений не бывает.

— А по части ядов у нас славится Арниания, не так ли? — вопрос был риторический, в этом мире с ядами в первую очередь ассоциировались арнианцы, аналогично тому, как в средневековой Европе с ними ассоциировались флорентийцы. Но лекарь поспешил меня разочаровать.

— Нет-нет, ваше сиятельство. При всем уважении к арнианцам, колирий был изобретен на Островах. Потому мне и не составило труда разобраться с ним.

— То есть вы с уверенностью можете сказать, что яд отравителю предоставили фрадштадтцы?

— Ну-у, — лекарь на минуту задумался, смешно наморщив при этом лоб, — можно предположить, что его сделали где-то в другом месте, но это очень сомнительно. Не такой уж он действенный, чтобы заинтересовать сведущих в этом деле людей из Арниании или Уппланда. Тем более что этот яд сохраняет свои свойства весьма недолго — до двух месяцев. Даже если его приобрели на Островах, то должны были очень спешить — колирий не из тех веществ, что можно иметь про запас в ожидании подвернувшегося случая. Так что, увы, ваше сиятельство, яд сделали мои соотечественники и доставили сюда конкретно для вас с царевичем. Уж извините.

— То есть отравители не учли лишь тот факт, что в доме Измайловых окажется лекарь-фрадштадтец?

— Выходит так.

Георг Карлович в смущении развел руками. Такая вот откровенность, не стал выгораживать соотечественников, а фактически указал на них пальцем, еще и обосновав свои доводы логически. Если, конечно, это не ход такой хитрый, чтобы в доверие втереться. Но мы это проверим.

— Скажите, доктор, а для чего вслед за отравлением еще и убийцы подоспели?

— Ну, Михаил Васильевич, это уже вопрос не ко мне, с этим пусть розыскники разбираются. Даром что с утра понабежали.

— Да, в самом деле, — согласился я и протянул лекарю руку, внимательно глядя при этом ему в глаза. — Спасибо, Георг Карлович, за спасение! Просите любую награду, заслужили! Ну, в пределах моих возможностей, конечно.

Ну вот, самое время услышать сокровенное желание попасть в ближний круг наследника престола, на худой конец — в мой ближний круг. Что, впрочем, практически одно и то же. А если не за себя попросить, то за нужного человечка. Или потребуется какая-то услуга. Что-нибудь специфическое, но не очень грандиозное, чтобы было в моей власти и чтобы я сразу не смог оценить степень ее опасности. Даже не могу предположить, что это может быть... Но заграничный доктор снова удивил меня очередным смущенным жестом. Только на этот раз к разведенным рукам добавилось еще пожатие плечами и легкая улыбка.

— Простите, ваше сиятельство, но я давал клятву лечить людей, это моя работа, мое призвание. Так что просить награду в подобных обстоятельствах было бы просто дурным тоном.

Ну да, ну да. Либо ты, Георг Карлович, сильно переигрываешь во взятой на себя роли скромника, либо действительно являешься скромным и порядочным человеком. Нужно взять его на заметку.

— Что ж, доктор, тогда примите пока словесную благодарность, — сказал я, и тут лекарь всё-таки отважился пожать мою руку, — а я уж найду способ достойно наградить вас за отличную работу.

Всё, хватит тратить время на этого Мейнинга. Велю выписать ему премию да порекомендую ученому совету рассмотреть его кандидатуру для преподавания в университете. Как раз в Южноморске еще много вакансий. Достаточно светил местного научного мира прельстились работой в таридийской столице, для Белогорска я сам обрабатывал особо ценных кадров, а вот южноморский университет как-то у нас по остаточному принципу комплектовался, некому особо было лоббировать интересы главной морской гавани страны. Одно время Федор всерьез подумывал поставить Григорянского курировать этот регион, но князь Василий настолько увлекся артиллерийским делом, что буквально разрывался между 'Кузнецкой мануфактурой ? 1' и полигоном в горах Холодного Удела. Я посчитал, что подобная одержимость всем нам только на руку, и убедил царевича не отбирать у товарища любимые игрушки. Тем более что мне так было очень даже удобно — можно было без зазрения совести поручать Василию Федоровичу контроль за исполнением многих поручений в этой отрасли. Надо же было мне как-то себя любимого разгружать!

Следующим кандидатом на пост куратора юга страны был младший царевич Алексей. Но тут были определенные сомнения — дорос ли до самостоятельной работы? Алешка, конечно же, сильно изменился в лучшую сторону, но по-хорошему бы за ним еще некоторое время присматривать нужно. А тут еще дело с его женитьбой на силирийской княжне подоспело, да еще и с осложнением в виде внезапной кончины так и не успевшего стать счастливым тестем тамошнего великого князя.

Чувствую, что мы вообще в непростую переделку с силирийским вопросом попали. Смерть великого князя Богдана более чем неожиданна, что наводит на очень серьезные подозрения. Он был сильным правителем, из тех, с кем приходится считаться всем соседям, и кто бы мог предположить, что ситуация выйдет из-под контроля под самым его носом, в великокняжеском дворце. И если кто-то считает, что данное событие просто совпало с нахождением царевича Алешки в Рюдеке, то он глубоко заблуждается. Непросто там всё, ох как непросто!

— Ваше сиятельство, — я уже почти забыл про Мейнинга, а он еще здесь, стоит, мнется у самого выхода. Видимо, что-то всё-таки будет просить.

— Да, доктор?

— Ваше сиятельство, есть одна маленькая просьбочка, — лекарь опять смущенно замолчал, чем уже порядком стал меня раздражать.

— Я вас всё еще слушаю.

— Не могли бы вы повлиять на розыскника, того, что из Южноморска прибыл для расследования обстоятельств дела. Видите ли, я здесь на всю округу единственный иностранец, тем более из Фрадштадта. Уж очень рьяно он окружающих о моей скромной персоне расспрашивает. Ни для кого ведь не секрет, что не очень-то жалуют в Таридии подданных Островов. Тут уж волей-неволей заволнуешься.

— Не волнуйтесь, Георг Карлович, это дело будет на особом контроле, так что напраслину никто возводить не будет.

— Благодарю вас!

Наконец-то лекарь покинул мою комнату. Нудноватый товарищ, тяжеловато с таким общаться. Зато врач хороший. Запомним как первое, так и второе.

Так, что у нас там дальше по плану? Розыскник.

— Подпоручик Лукьянов! — гаркнул я, и спустя всего мгновение в дверь просунулась довольная физиономия моего подручного. Все участники Корбинской кампании получили награды: кто-то в денежном выражении, кто-то в звании. Не успев толком привыкнуть к младшему офицерскому звания прапорщика, Игнат вскочил в табели о рангах на следующую ступень и с тех самых пор радовался, словно ребенок, всякий раз, когда я обращался к нему по званию.

— Михаил Васильевич, а я смотрю, вам уже похорошело?

— Вполне. Тут вроде розыскник из Южноморска приехал, найди мне его.

— Да, шастает здесь по дому красномундирник, во все щели свой нос сует, — Игнат скорчил кислую физиономию — представителей ведомства Никиты Андреевича Глазкова мало кто любил.

— Работа у него такая, — не поддержал я товарища, — давай его сюда!

Через пять минут передо мной сидел майор Сыскного приказа Кротов Юрий Сергеевич — ничем не примечательный мужчина средних лет, среднего роста, кареглазый, темноволосый. Формально он мне не подчинялся, а учитывая мои сложные отношения с его начальством, от него можно было ожидать любой реакции на мое желание пообщаться: от полного игнорирования до подобострастного заискивания. Ни одной крайности не случилось — Кротов явно волновался, но держался с достоинством, попросив для начала снять с меня показания по событиям прошлой ночи.

Дело есть дело, пришлось оказать ему такую любезность. Впрочем, никакого нездорового интереса майор к моим словам не проявил. За исключением вопроса со шпагой.

— Черт его знает, Юрий Сергеевич, — я вынужден был беспомощно развести руками, — сам ищу ответ и не нахожу. Не иначе наитие какое-то, а может, уже на уровне рефлексов 'вбито' в мою голову: раз опасность — хватай шпагу.

— Может быть, может быть, — пробормотал себе под нос Кротов, делая какие-то пометки в своих записях.

— Как бы то ни было, но, когда из-за портьеры выскочили убийцы, я очень был рад шпаге в моей руке.

— Что есть, то есть, ваше сиятельство, — согласился красномундирник, захлопывая папку с бумагами. — Ваша очередь, спрашивайте.

— Что удалось выяснить по нападавшим?

— Силирийцы, — спокойно ответил Кротов.

— Вот как? — поразился я. — И как же вы пришли к такому выводу?

— У всех в карманах силирийские деньги. На клинках клейма оружейников из Яблонца и Рюдека. Плюс у одного из убитых обнаружился карманный молитвенник с дарственной надписью на силирийском.

— Хм, а паспортов силирийских при них случайно не оказалось? — с неприкрытым сарказмом в голосе осведомился я, припоминая события в одной братской республике прежнего мира, вдрызг рассорившейся с Россией. Там любую случившуюся гадость с легкостью объясняли 'российскими происками', то и дело заявляя об обнаруженных на месте происшествия российских паспортах, военных билетах, журналах технического обслуживания боевой техники и так далее. Вот и это дело выглядело шитым белыми нитками — то есть нас очень хотели убедить в принадлежности нападавших к Силирии.

— Паспортов не было, — Кротов был сама серьезность, — но ведь их наниматели не могли предположить, что охрана убьет всех нападавших. Кого-то могли захватить живым, и тогда бы выяснилась ложь об их национальной принадлежности.

— Я думаю, майор, что этим вопросом наниматели не заморачивались. Ведь в любом случае содержимое карманов указывало на связь с Силирией. А если бы наемники вернулись живыми, от них бы всё равно избавились.

— Прямо-таки дьявольские замыслы, — недоверчиво покачал головой красномундирник, — а для чего вообще понадобились убийцы? Яду не доверяли? Или подстраховка, чтоб уж наверняка?

— Дело в том, что травили нас ядом фрадштадтского происхождения. Ставка делалась на него, но участие Островов в этом деле нужно было замаскировать. По крайней мере, эта версия кажется мне вполне жизнеспособной.

— Вот как? — розыскник в задумчивости потер подбородок. — Сложновато, но не лишено смысла. И позволяет связать воедино оба факта покушения.

— Кстати, что с поваром Измайловых?

— Пока найти не удалось. Ушел через черный ход кухни, впустив туда команду убийц. Там же обнаружен труп сопровождавшего его солдата охраны. Дома повар не появлялся, поиски по окрестным деревням, трактирам и постоялым дворам пока не дали результатов. Я сообщил в южноморский порт, если объявится там, его схватят.

Вот же наивная простота! Кто ж позволит столь важному участнику событий свободно разгуливать по свету? Это свидетельствовало бы о дилетантском уровне организаторов, а, несмотря на определенные накладки и нестыковки, они явно не дилетанты.

— Юрий Сергеевич, — со вздохом произнес я, — мой вам совет: возьмите роту солдат и прочешите ближайший лесок на предмет поиска свежих захоронений.

— Вы думаете? — лицо майора вытянулось от удивления.

— Практически уверен! — отрезал я. — Ищите! И еще одна просьба, майор. По этому делу будет работать и контрразведка — не чините ребятам препятствий, и тогда они будут делиться с вами всем, что узнают.

Не то чтобы Кротову это понравилось, но и перечить он не стал. Может, мой авторитет тому посодействовал, а может, просто посчитал мое предложение рациональным. Посмотрим, что из этого выйдет. Господин Глазков пока весьма косо поглядывал на недавно созданную под крылом Воинского приказа контрразведку, считая ее если не готовящейся заменой возглавляемой им структуры, то опасным конкурентом уж точно. И все мои попытки разъяснений о непересекающихся функциях Сыскного приказа и контрразведки ушли в пустоту. Что ж, придется преодолевать недопонимание опытным путем. Впрочем, как и всегда.

3

Как ни старались мы скрыть факт покушения на жизнь наследника престола, но слухи, один зловещее другого, распространились по округе с неимоверной быстротой, едва не вызвав панику в Южноморске. Чтобы успокоить публику, пришлось устроить что-то вроде торжественного въезда в город, продемонстрировав жителям живого и здорового царевича.

Народ успокоили. Зато у личной охраны Федора седых волос прибавилось — им теперь в каждом встречном мерещился злодей с кинжалом в рукаве. Ну а кто им виноват? Мы вместе с начальником охраны подполковником Зуевым разобрали ситуацию с покушением практически поминутно, выявили слабые места и ошибочные решения, наметили пути их исправления. Дальше уже он сам должен довести работу до логического завершения, офицер-то толковый, да специфика службы у него больно уж необычная, непривычная еще для этого мира.

Вообще же сам факт покушения свидетельствовал о начале новой фазы большой политической игры. Это раньше мы могли чувствовать себя свободно в полной уверенности, что на наши выкрутасы не обратят внимания. Теперь же всё не так. Большие игроки почувствовали нашу силу, оценили возможности, признали за сколько-нибудь достойных противников и показали, что отныне не будут стесняться в средствах. Вольготной жизни пришел конец, тут уж хочешь не хочешь, а озаботишься и дополнительной охраной, и неким подобием бронежилета, да и дегустаторами пищи пренебрегать не станешь. Ну, ничего, мы тоже не лыком шиты — будут врагам неприятные сюрпризы.

Из-за задержки в имении Измайловых пребывание в главном городе юга Таридии пришлось сократить до минимума — младший царевич всё еще находился в оставшейся без правителя Силирии, а новости оттуда приходили тревожные. Не знаю, как и от чего скончался великий князь Богдан Бржиза, но сделал он это очень не вовремя и для себя, и для нас. Казавшееся единым и монолитным государство, едва лишившись крепкой руки верховного владыки, с минуты на минуту готово было сорваться в жестокую бойню борьбы за трон. Ей-богу, силирийцам бы и своих разборок хватило за глаза, а тут еще и южный сосед в лице Яноша Первого решил воспользоваться ситуацией, предъявив свои права на сопредельные земли. Пока неизвестно, насколько далеко распространяются амбиции улорийского короля, но человек он весьма честолюбивый, сегодня на кусок соседской земли позарился, завтра и на чужой трон замахнуться может. Тем более что проигранная Таридии война сильно подкосила его финансовое благополучие, а других способов поправить его, кроме как военного грабежа, он попросту не знает.

Кстати, мои дражайшие венценосные господа Соболевы тоже были не прочь включиться в силирийские разборки. Видите ли, они считали своим долгом помочь торжеству справедливости — оградить от посягательств нечистоплотных конкурентов малолетнего сына великого князя. То есть таридийские войска должны были прийти в силирийское княжество, 'надавать по шапке' всем негодяям, провозгласить верховным правителем шестилетнего Дарко Бржизу, а регентом при нем либо королеву-мать Петру, либо царевича Алексея как будущего супруга старшей дочери князя Богдана. На мой же законный вопрос о выгоде Таридии в этом деле я получал лишь недоуменные взгляды: 'Так ведь новый великий князь Дарко всю жизнь будет благодарен нам за поддержку в трудную минуту!'.

Но я-то человек двадцать первого века, циничный и черствый душой, потому и никак не хотел согласиться отдавать жизни таридийских солдат во имя благополучия соседского малолетнего князя. Пусть силирийцы сами разбираются промеж собой, у нас других дел полно. К тому же все наши враги будут очень рады, если мы завязнем в Силирии надолго. И Тимланд, и Улория, и Фрадштадт, потирая ручонки, будут с нетерпением ждать любого ослабления наших позиций и не преминут этим воспользоваться.

Но в Таридийском царстве в данный момент происходило своеобразное головокружение от успехов — короля Яноша уже не считали грозной фигурой, Тимланд считался смирившимся с сокрушительной оплеухой, полученной под Бобровском, и даже Фрадштадтские острова считались 'поставленными на место' властной рукой таридийского самодержавия. Вся эта неадекватность взращивалась в плотных рядах придворных блюдолизов и была настолько мощна, что временами затуманивала даже светлую голову царевича Федора.

Спустя десять дней после событий в доме графа Измайлова вся наша компания уже была в Ивангороде. Мы с Натальей пока скромно занимали мои старые апартаменты в царском дворце. Пока детей нет, места всем хватает, правда, приемы не очень-то поустраиваешь, но я не любитель этого дела, а княгиня благоразумно не торопит меня с вопросом собственного жилья в столице. Здесь привычно, престижно, и монаршие особы почти всегда под боком, а это бывает очень полезно для решения всяких вопросов.

Так вот, можно сказать, дома нас и настигла весть о завязавшемся наглухо силирийском узле. И произошло это, конечно же, ночью, подобные вести ну никак не могут обождать до утра.

Около двух часов ночи меня растолкала Наталья, сам я настолько крепко уснул, что категорически не слышал тарабанившего в двери спальни Игната.

— Что стряслось? — спросил я спросонья.

— Его Величество вас срочно в зал совета требует, Михаил Васильевич, — отозвался из-за дверей Лукьянов, — гонец из Силирии прибыл.

— Черт! — в сердцах бросил я, уже понимая, что случилось нечто весьма неприятное. Лишь бы с Алешкой всё было хорошо!

По крайней мере, он был жив-здоров. На этом хорошие известия заканчивались, уступая место целому вороху проблем. Во-первых, в Рюдеке настолько накалилась обстановка, что некоторые партии уже стремились не прибрать к рукам наследника престола с целью манипуляции им, а в открытую выражали готовность к смене правящей династии. Во-вторых, улорийцы вторглись в соседние пределы и, практически не встретив сопротивления от занятых своими междоусобицами силирийцев, заняли несколько южных провинций, включая Нижнюю Вилковицу, граничащую с Таридией.

Здраво рассудив, что урегулировать ситуацию своими силами не удастся, Алексей Иванович вырвался из столицы, прихватив с собой не только княжну Стефанию, но и ее мать великую княгиню Петру с малолетним княжичем Дарко. Алешка отправлялся за невестой в сопровождении эскадрона улан и эскадрона драгун. Плюс верность роду Бржиза сохранили полторы сотни гвардейцев. Вот с этими силами младший Соболев и ринулся на прорыв к таридийской границе. Нужно ли говорить, что в планы ни одной из противоборствующих партий не входило выпускать законного наследника престола из страны? Погоня оформилась весьма быстро. Не так быстро, чтобы перехватить беглецов в окрестностях Рюдека, но основательно 'сесть на хвост' команде царевича успели.

Вот тут-то и вмешались в дело улорийцы, перекрывшие путь беглецам через Нижнюю Вилковицу. Альтернативная дорога домой лежала в обход горного массива и мало того, что заняла бы в условиях уже наступившей на севере зимы не менее трех недель, так еще и требовала немного вернуться назад, через ряды наседающих силирийцев.

В общем, Алексею не оставалось ничего другого, кроме как запереться в небольшой крепости Орлик километрах в пятидесяти-шестидесяти от границы.

Теперь Орлик осаждали разъяренные попыткой побега силирийцы, а дорогу в Таридию преграждали еще и улорийцы, пока не вмешивающиеся в процесс по причине недостатка сил. Но всё могло измениться в ближайшие дни, ибо имелась достоверная информация о подготовке к выступлению на север большого улорийского войска во главе с самим королем Яношем.

— Вдове и сыну великого князя стало небезопасно оставаться в Рюдеке и княгиня Петра сама предложила этот совместный побег, — удрученно промолвил Иван Федорович, склоняясь над расстеленной на столе картой Силирии, — Алексей не мог отказать, не мог поступить иначе.

В зале совета нас было только четверо: Его Величество царь Таридии Иван Федорович, наследник престола царевич Федор, начальник Сыскного приказа Никита Андреевич Глазков и я. Последние известия до меня донес именно Федор, ибо Иван Федорович был всецело поглощен раздумьями, а господин Глазков демонстративно старался не замечать моего присутствия, у нас ним в последнее время соблюдался вооруженный нейтралитет.

— Вот видишь, Холод, — невесело усмехнулся наследник, — ты не хотел ввязываться в войну за силирийское наследство, а никуда от нее деться, вынуждают нас.

— Ничего подобного, — возразил я, — нам нужно вызволить Алешку из осады, желательно с невестой, еще желательнее с ее мамой и братом. А усмирять всё мятежное княжество, утверждая на троне Дарко Первого, нас никто не заставляет.

— Вы, Михаил Васильевич, — подал-таки свой ехидный голос главный розыскник, — проявляете прямо-таки паталогическое нежелание иметь в лице силирийского монарха надежного союзника. Как, несомненно, будет в случае, если правящая династия при нашей помощи сохранит трон.

— А не нужно, Никита Андреевич, так легко разбрасываться жизнями таридийских солдат, — в тон Глазкову возразил я, — они нам еще пригодятся. Это не наша война.

— Миша, все дипломатические методы разрешения ситуации уже были опробованы, — горько покачал головой государь. — Остались только военные. А мы совершенно не готовы к войне.

Вот уж удивили, Ваше Величество! А когда это мы были к войне готовы? Для нас ведь война, как зима для коммунальных служб, всегда случается неожиданно. Нужно просто слушать умных людей и создать небольшую, но боеспособную армейскую группировку на каждом из проблемных направлений! Слава богу, у меня хватило благоразумия не произносить этого вслух, а то не успею обернуться, как снова в тюремной камере окажусь.

— Что у нас по расстановке сил? — спросил я у Федора, от греха подальше переводя разговор в конструктивное русло.

— Григорянский сейчас в Клинцах, я приказал ему взять два расквартированных там полка и попытаться с ходу взять Злин. Без этого не будет переправы через Диволицу и дороги вглубь Силирии. В Злине сидит силирийский гарнизон числом около пяти сотен бойцов — больше там разместить просто нереально. В сорока километрах от Злина расположен занятый людьми Яноша город Яблонец. Злин и Яблонец — это двойная дверь в княжество. Если не проломиться здесь, то обходной путь через север займет чуть не месяц, да еще и выведет во внутренние области Силирии, откуда до Орлика еще пробиваться с боями придется.

— Сколько всего улорийцев в Нижней Вилковице?

— Порядка восьми тысяч. Командует ими опытный генерал Пищак. Но беда в том, что в ближайшие две-три недели туда может выступить и сам Янош с шестнадцатитысячным войском.

— А что силирийцы?

— Злин сейчас отрезан от основных земель княжества, но гарнизон понимает всю значимость крепости для страны и открывать ворота кому бы то ни было не собирается. Орлик осаждают пять с половиной тысяч человек, в основном это иррегулярная кавалерия, но время играет против нас — они сейчас спокойно подтягивают туда и пехоту и артиллерию. Бегство княжеской семьи представлено как похищение, поэтому среди осаждающих царит редкое единство.

— Насколько я понимаю, мы можем противопоставить всей этой прелести всего шесть-семь тысяч солдат? — я склонился над картой, пытаясь навскидку оценить по ней расстояния до Орлика от нашей и улорийской границ.

— Увы, — развел руками царевич, — слишком внезапно умер князь Богдан, не ждали мы беды с этой стороны.

— А от чего это у нас Янош такой храбрый? Уверен, что угрозы с другой стороны не существует?

— Предлагаешь убедить его в обратном? — вот приятно работать бок о бок с человеком, понимающим тебя с полуслова! Царевич быстро ухватил суть моих мыслей, а скорее всего, и сам мыслил в том же направлении.

— Если возникнет угроза разорения южных областей и потери главного улорийского портового города Торшека, наш дражайший Янош будет вынужден оттянуть силы на юг. И в Силирии останется только Пищак, и то в лучшем случае.

— Если он возьмет в заложники моего сына, — горько возразил Иван Шестой, — то сможет требовать не только отвода войск из-под Торшека, но и возврата Корбинского края.

— Государь, — я испытующе посмотрел на царя, стараясь установить степень его мягкотелости, границы, до которых он готов пятиться в случае захвата Алексея улорийцами, — нужно быть твердым...

— Это мой сын, Миша!

— Отец! Нужно идти от обратного! При любой угрозе в сторону Алешки мы тут же будем отвечать угрозой захвата новых территорий Улории! Мы убедим Яноша в прямой связи между безопасностью моего брата и целостностью территорий его королевства!

Вмешательство Федора вышло весьма убедительным и своевременным. Я бы не осмелился так прямо переубеждать обеспокоенного царя-отца.

Эх, Иван Федорович, Иван Федорович! Хороший вы человек, да монарх посредственный! Никогда бы вам не стать государем Таридийским, кабы не право наследования. Нельзя правителю государства быть столь мягким — опасно это и для самого горе-правителя, и для страны в целом. Хорошо, что ваш старший сын совсем другой, не зря иностранцы именно в нем видят для себя главную угрозу. А вам, дражайший государь, я бы с удовольствием рассказал историю о том, как Иосиф Виссарионович на предложение обменять попавшего в плен сына на фельдмаршала Паулюса твердо ответил: 'Я солдата на фельдмаршала не меняю', да боюсь, сочтут сумасшедшим, снова откроют дознание в Сыскном приказе, а то и инквизицию вновь подключат. Иногда так жаль, что нельзя привести пример из истории своего прежнего мира...

— Мы заставим Яноша играть по нашим правилам! — подытожил старший царевич.

— Хорошо, Федор, ты прав, — после продолжительной паузы, завершившейся тяжелым вздохом, согласился государь. — Как предлагаете действовать?

— Первый этап предельно прост, — дождавшись разрешающего кивка Федора, я вновь взял слово, — Федор Иванович забирает четыре Ивангородских полка и без промедления отправляется в Корбинский край, где под предлогом маневров поднимает все расквартированные там части. Если не призывать ополчение, то это будет восемнадцатитысячная армия, причем на голову превосходящая улорийцев в части артиллерии. В то же самое время я отправляюсь на север, где вместе с Григорянским пытаюсь совершить прорыв к Алексею.

— А второй этап? — тут же поинтересовался царь.

— Второй этап, Ваше Величество, предполагает действие по ситуации. Возможно, придется еще хорошенько потрясти мускулами на южных границах Яноша, чтобы отбить у него охоту совать свой нос на север.

— Какой интересный план! — язвительно подал голос Глазков. — Один пункт и сплошная импровизация. Да и то, позвольте поинтересоваться, почему Его Высочество должен отправиться в Корбинский край, а вы, Михаил Васильевич, будете пытаться вызволить Алексея Федоровича из осады? Чай царевич Федор-то полководец поопытнее вашего будет, почему не он должен вызволять брата?

— Вот именно оттого, что Федор Иванович гораздо более грозный полководец, нежели ваш покорный слуга, угроза вторжения будет воспринята серьезно! — несмотря на то, что это подобие плана действий приходилось принимать на ходу, я ожидал такого вопроса от красномундирника и был готов к нему. — Но если у многоуважаемого Никиты Андреевича есть другой план, то я всегда готов его выслушать!

— Война — это дело Воинского приказа, — спокойно ответил Глазков, демонстративно не глядя в мою сторону, — вам и карты в руки.

— Все правильно, Никита Андреевич, — в ответ на словесную шпильку главного розыскника Федор обнял меня за плечи, — я буду трясти южные земли Яноша до тех пор, пока он не отзовет войска из Силирии. Ну а кто лучше Князя Холода разберется с проблемами на севере, да еще зимой?

Я поморщился, словно ощутил во рту вкус лимона. Все эти сравнения со сказочным Холодом уже порядком набили оскомину. От каждого моего слова, каждого действия проводились параллели, волшебным образом обнаруживавшие их соответствие характеру этого сказочного героя, а то и полное совпадение с его деяниями. Причем у меня было четкое убеждение, что список этих самых деяний постоянно растет. Так что уже было непонятно, кто из нас кому больше обязан росту популярности — если два года назад Князь Холод был полузабытым персонажем детских страшилок, то сегодня о его приключениях знал каждый житель Таридии старше трехлетнего возраста.

И труднее всего в этом деле было не терпеть постоянные подколы друзей и близких, а привыкнуть к повышенному вниманию и разочарованным взглядам незнакомых людей, чаявших увидеть на моем месте этакого брутального красавца огромного роста в красном плаще и с непременным окровавленным мечом в руке.

Впрочем, сейчас у меня вновь намечается зимняя кампания — отличный шанс укрепить репутацию если не героя сказок, то лучшего зимнего военачальника этой страны. А может, и всего мира.

— А как, Михаил Васильевич, Диволицу форсировать собираешься? — уже убрав из голоса язвительность, поинтересовался Глазков.

— А что с ней не так? Судя по карте, это один из притоков Титовицы. И явно не из больших, — совершенно искренне удивился я. — Осмотрюсь на месте, там и решу.

— Память к тебе так и не вернулась? — после минутной паузы, сопровождавшейся удивленным переглядыванием царя, начальника сыска и старшего царевича, удивленно спросил государь.

— Мы были там четыре года назад, — тихо пояснил Федор, в то время как Никита Андреевич впился взглядом в мое лицо.

— Да я уже оставил всякую надежду вспомнить хоть что-нибудь из жизни до покушения, — я сокрушенно покачал головой и попытался изобразить на лице крайнюю степень разочарования, — видно не судьба!

— Точно не судьба, Миха! — решительно заявил царевич Федор. — А знаете, мне Бодров после потери памяти нравится гораздо больше прежнего, так что пусть и не вспоминает ничего!

На этом малый совет завершился. А я сделал себе пометку в памяти — по дороге к границе добыть максимум информации о крепости Злин и реке Диволице. Может, удастся что-нибудь придумать для решения этой проблемы заранее.

В свои апартаменты я вернулся спустя два часа после внезапного пробуждения и, раздав указания Лукьянову, Иванникову и своему управляющему Сушкову, отправился в спальню. Что-то мне подсказывало, что в ближайшие месяцы меня ожидает холостяцкая жизнь, так что стоит последние свободные часы посвятить общению с супругой. Служба службой, но два-три часа тут роли не сыграют, а раз так, то пусть весь мир подождет.

4

— Вот, господин инженер, нам нужно как можно быстрее попасть туда, — я кивнул в сторону отстоящего от нас примерно метров на тридцать противоположного края ущелья, громко именуемого местными жителями 'Дьявольским'. Не знаю, чего в нем такого уж страшного: то ли ветер чересчур жутко завывает по ночам, то ли темные люди в древности пытались девственниц бросать в быстрые воды текущей по дну ущелья реки Диволицы, надеясь получить от высших сил безопасный переход на другой край, то ли самоубийц всех мастей это место манит возможностью и разбиться и утопиться одновременно. По мне так ущелье как ущелье. Не сильно широкое, не сильно глубокое — сейчас, в середине ноября, до поверхности воды было метров шесть-семь, не больше. Допускаю, что засушливым летом уровень падает на три-четыре метра, но ведь в весенние половодья он наверняка поднимается к самым краям расщелины. Жаль, что сейчас не весна. Впрочем, посмотрим, что наш инженер скажет.

Иван Петрович Шепель раздраженно передернул плечами. Человеком он был вспыльчивым, порывистым, абсолютно неделикатным, то есть характером обладал на редкость скверным. Любил побрюзжать по поводу своей загубленной научной карьеры, которую он легкомысленно променял на 'скучную и бесперспективную' службу в армии. Зачастую при этом доставалось и мне как инициатору и 'дьяволу-искусителю', затащившему его на эту самую службу, правда, в основном это происходило вне слышимости моих ушей, потому как хотя бы зачатки инстинкта самосохранения у Шепеля всё-таки остались. В общем, окружающие терпели Ивана Петровича с большим трудом, да и то лишь памятуя о моем строжайшем запрете на рукоприкладство. Но все его выкрутасы мигом отходили на второй план, стоило только Шепеля озадачить какой-либо проблемой, 'зажечь' его. Вот тогда командир специального батальона инженерного обеспечения майор Шепель и сам фонтанировал идеями, и подчиненных заставлял работать четко и слаженно. Ради этого я его и терпел, мне такой человек был нужен.

— Так что скажете, майор Шепель? — я знал, что инженер не любит, когда подчеркивают его отношение к армии, но сейчас мне было на это наплевать — мне нужен был одновременный доступ к обеим частям расположенной по обе стороны Дьявольского ущелья крепости Злин.

— Скажу, что переправить на ту сторону штурмовой батальон не составит особого труда, — Иван Петрович нервно потеребил свою рыжую клиновидную бороденку, сбивая с нее налипшие снежинки, — но вам ведь понадобится тащить туда лошадей, пушки, обоз. Раз так, то нужно строить полноценный мост, а это займет пару недель при отсутствии противодействия с противной стороны.

Да, крепость Злин являлась крепким орешком, надежно охранявшим единственный на много километров вокруг переход с правого на левый берег Диволицы, и штурмовать ее было непросто хоть с этой, хоть с той стороны ущелья. Замечательный каменный мост являлся частью крепости, ибо был зажат между двумя надвратными башнями и с обоих боков имел стены с зубцами и бойницами. Это сооружение называлось барбакан или отводная стрельня, с подобным мне пришлось иметь дело при штурме Корбинского замка, только здесь передняя башня была вынесена на эту сторону ущелья. То есть желающим перебраться в Силирию нужно было взять штурмом первую надвратную башню, между прочим, наполовину вырубленную в скале, затем под огнем защищающихся преодолеть мост и пытаться вломиться во вторую башню. Только после этого можно было приступать, собственно, ко взятию самой крепости. Ну, или, при должном старании, можно было каким-либо хитрым способом переправиться-таки через ущелье и попытаться штурмовать Злин сразу со стороны Силирии. Но это, как правильно заметил Шепель, при отсутствии противодействия со стороны защитников крепости.

Взять Злин с ходу, как робко надеялись царь и начальник Сыскного приказа, князю Григорянскому было просто невозможно. Потому что Злин — это не какой-нибудь город, защищенный стенами и ежедневно распахивающий свои врата толпам горожан и приезжих. Злин — это крепость, объект исключительно военного назначения, предназначенный защищать границу государства. То есть его ворота никогда не держат открытыми подолгу. Князь Василий попытался было вступить в переговоры на предмет прохода войска на ту сторону, но получил ожидаемый отказ. Причем в такой грубой форме, что напоследок сам вспылил и пообещал коменданту всевозможных гадостей, да еще и окончил разговор фразой: 'Скоро Князь Холод придет за вами'. Так, на всякий случай. В ответ раздался гомерический хохот, но это ничего, посмотрим, кто посмеется последним.

Вообще же для меня являлось большим вопросом, сумел бы Алешка выскользнуть с территории Силирии, если бы добрался до Злина. Понятно, что расчет был на прямой приказ княгини-матери или малолетнего князя пропустить отряд, но как на него отреагировал бы гарнизон крепости — неизвестно. Кто знает, какие новости успели дойти до командира гарнизона и какую партию он решил поддержать?

— Петрович, — я отряхнул треуголку от снега и обратил взор к небесам, где явно намечалась тенденция к усилению снегопада, — штурмовой батальон ты переправишь, но выше по течению реки, где мы были с утра. А здесь я был бы тебе очень благодарен, если б ты сумел запрудить реку.

Инженер хотел что-то возразить, да так и замер на полуслове. Посмотрел внимательно на реку, на меня, на скалу, скрывающую сейчас от наших взоров крепость. Обхватил пятерней подбородок, что являлось у него признаком усиленной работы мозга и, сощурившись, вперил взгляд в скрытую снегопадом даль.

— Ваше сиятельство, — отозвался Шепель спустя несколько минут, растягивая тонкие губы в подобие улыбки, — вы либо дьявол во плоти, либо гений. Что, впрочем, одно и то же.

— Бодров моя фамилия, — ответил я недовольно, — так что же?

— Будет вам запруда! — решительно заявил майор. — К завтрашней ночи уровень реки будет такой, как вам нужен.

— Вот и хорошо, Иван Петрович, я на вас рассчитываю.

— Шепель сказал — Шепель сделает, — пафосно заявил командир инженерного батальона и, не удержавшись от шпильки в сторону конкурента, добавил: — Это вам не Васька Кипельников с десятью воздушными шарами! Попомните мое слово, князь, плакали ваши денежки. Не выполнит Кипельников ваш заказ, лучше бы мне его поручили.

Ага, как же, не выполнит — Кузьмич Сушков лично контролирует этот проект. Так что воздушные шары будут, и не десять, а столько, сколько нужно. Кипельников — восторженный мечтатель, участвовавший в работе изобретателя воздушных шаров этого мира криольца Лангоскье. Он считает, что большое количество шаров позволит большему количеству людей приобщиться к красотам воздушных полетов. Шепель другой — подняв в воздух свой воздушный шар, он бы доказал себе, что может преодолеть земное притяжение, и на этом успокоился бы, вмиг переключившись на следующую задачу. Делать много шаров было бы для Шепеля невыносимо скучно, в результате чего он гарантированно отравил бы жизнь всем окружающим. Так что не надо, обойдемся здесь без него. Шары сделает Кипельников, а уж практическое применение я им смогу найти, не сомневайтесь. Мне и воображение особо задействовать для этого не нужно — опыт и знания человека двадцать первого века к моим услугам.

Шепеля же нужно озадачивать какими-нибудь нетривиальными вопросами типа сегодняшнего, и обязательно подчеркивать, что кроме как на него надеяться не на кого.

— Нет, Петрович, ты мне здесь нужен, на передовой. Здесь без тебя никак. А шариками пусть Кипельников занимается, — я дипломатично 'съехал' со скользкой темы. — Приступай, успех всей кампании зависит от тебя и твоих парней!

Честно говоря, психолог я не великий, но здесь этого и не требуется. Достаточно вот таких элементарных приемчиков. Пусть Шепель верит в свою исключительность и раздувается от гордости — лишь бы дело было сделано. А эти же самые слова я скажу командирам двух штурмовых батальонов, артиллеристам Григорянского, трем Белогорским пехотным полкам, призванным подавить сопротивление внутри крепости, и легкой кавалерии, которая после взятия Злина рассыплется разведывательными дозорами по силирийской территории.

Интересно то, что я не допускал даже мысли о возможности неудачи. Не было ни страха, ни сомнений — передо мной просто маленькая горная крепость. Да, хорошо укрепленная и удачно расположенная с точки зрения обороны, но ничего более. А я притащил из Кузнецка всю готовую к эксплуатации новую артиллерию, плюс в моем распоряжении теперь целых два батальона обученных и экипированных штурмовиков — силирийцы еще представления не имеют, какая это сила. Да и вообще в двух подряд успешных военных кампаниях таридийская армия получила столь необходимые опыт, закалку и уверенность в своих силах, так что на бой выходила уже без всякой боязни, но и без шапкозакидательства, со знанием дела. Так что возьмем мы крепость, сто процентов возьмем.

Был даже вариант переправиться на тот берег Диволицы и уйти дальше, к Яблонцу, не тратя силы и время на несговорчивый гарнизон Злина. Но тогда пришлось бы оставлять внушительные силы для охраны наведенной переправы, а под Яблонцом нас ждали восемь тысяч улорийцев. Потому ни дробить свои силы, ни ставить их меж двух противников, хотя и не действующих согласованно, я не собирался.

Как и всегда в таких случаях, последние часы до назначенного времени тянулись безумно медленно. Дополнительной помощи инженерный батальон не запросил, значит, у Шепеля все шло по плану.

— Всё, Михаил Васильевич, есть уровень! — со стороны реки из снегопада появился радостно-возбужденный Лукьянов. — Полтора метра, можно начинать!

Почти двое суток прошло с того момента, как Шепеля озадачили запрудой, и вот, пожалуйста — результат достигнут. Вчерашней ночью батальон Дегтярева переправили на ту сторону Дьявольского ущелья в нескольких километрах выше Злина, и сейчас его бойцы уже готовятся атаковать северную стену крепости. Подобраться туда со стороны скал нелегко, тем более зимней ночью, но зато там никто не ждет нападения.

А второй штурмовой батальон сейчас спустится на плотах по поднявшейся реке прямо к соединяющему две надвратных башни мосту. Мост защищен трехметровыми стенами, но они призваны обеспечить безопасное передвижение защитников между крепостью и вынесенной на эту сторону ущелья башней, и не рассчитаны на прямой штурм со стороны реки. А сегодня своенравная Диволица подвезет атакующих прямо к подножию стены моста, и я сильно сомневаюсь, что у силирийцев найдутся силы отразить в этом месте неожиданный натиск сотен подготовленных бойцов.

— Давай первый сигнал! — я дал согласие на начало штурма.

Игнат умчался обратно к реке, а Иванников распорядился зажечь сигнальный костер. Несмотря на снегопад, наблюдатели Дегтярева увидят сигнал, а вот от взоров защитников Злина его укрывает скала. Как только дегтяревцы окажутся на стене, на той стороне ущелья зажжется ответный сигнал. Он и послужит отправной точкой для штурмовиков Седова, уровень реки к тому времени должен еще подняться, так что влезть с плотов на мост для подготовленных бойцов не составит никакого труда. Лишь бы дамба шепелевская выдержала. Интересно, силирийцы уже обратили внимание на реку или их интересуют исключительно подходные пути к отводной стрельне? Вон как старательно каждый день их водой поливают — надеются, что у наших солдат не получится добраться до ворот по свеженькому льду. Ну-ну.

Рядом со мной нетерпеливо переминался с ноги на ногу князь Григорянский. Ему страсть как хотелось опробовать в деле новые орудия, но всё, что я мог ему обещать сегодня, так это выстрел прямой наводкой по воротам в том случае, если штурмовикам не удастся их открыть. Очень надеюсь, что до этого не дойдет и наша артиллерия скажет свое веское слово в последующих сражениях.

Томительно тянулись минуты ожидания, снегопад усилился, грозя завалить и так труднопроходимые горные дороги. Кроме того, ухудшалась видимость, и я стал всерьез опасаться за нашу костровую сигнальную систему. Бинокль из первой опытной партии, только что поступившей в войска, мало чем мог мне помочь — от мельтешения мириад снежинок быстро уставали глаза. Эх, нам бы рации сюда! Да что рации, я согласен и на обычный телефон — пусть и пришлось бы километры проводов туда-сюда таскать. Нужно будет хорошенько поискать в местных научных кругах людей с перспективой развития этого направления — может, удастся форсировать события. Где только время на всё это брать? У нас ведь постоянный аврал — то война, то подготовка к войне. Сейчас вообще не пойми что — спасательная операция с военным уклоном.

Наконец поступил сигнал с того берега. Слава богу! Значит всё идет по плану. Пора.

— Начинаем!

Тотчас один посыльный умчался к Седову, а второй отправился к Шепелю. К тому времени, когда он доберется до командира инженерного батальона, все седовцы давно будут в крепости и необходимость в удержании запруды отпадет.

Мы переместились вниз по течению, расположившись прямо напротив подхода к воротам Злина. И снова ожидание, тщетные попытки рассмотреть что-либо за пеленой снегопада, уловить какие-нибудь звуки, по которым можно оценить происходящее за стенами крепости.

Ничего мы не увидели и не услышали. Около половины четвертого утра от выдвинутых вперед дозорных пришла весть об открытии ворот Западной башни злинского барбакана. Тут же к подъему потащили заготовленные мешки с песком и через десять минут в пограничную крепость по обильно посыпанному песком склону вошли два батальона первого Белогорского пехотного полка. Спустя четверть часа после них пришел черед легкой кавалерии — эскадрон клинцовских гусар отправился прямиком на силирийскую территорию в целях разведки местности и перехвата возможных беглецов.

Всё это время Григорянский рвался в бой, а я с неизменной твердостью удерживал князя на месте. Во-первых, генералам действительно не место в первых рядах сражающихся, а во-вторых, науськанные Натальей Лукьянов и Иванников готовы были стоять насмерть, лишь бы не позволить мне лезть в пекло, ну а я уже, за компанию, не позволял геройствовать князю Василию. Такова была моя маленькая примитивная месть.

Но, наконец, настал и наш черед. Вслед за третьим батальоном белогорцев мы с Григорянским, в сопровождении небольшой свиты, вошли в уже практически взятый Злин.

Сквозной центральный проход через крепость, имевший в ширину порядка шести метров, был с обеих сторон огорожен стенами трехметровой высоты. Для удобства перемещения защитников Злина через этот каменный коридор были перекинуты две открытые деревянные галереи. Примерно посередине в каждой из стен имелись в данный момент настежь распахнутые дубовые ворота. Пришедшие с нами белогорцы равномерно втянулись на обе стороны внутреннего двора крепости и на какое-то время мы остались одни посреди пограничного перехода.

Задрав голову кверху, я обвел взглядом нависшие над нами стены и башни Злина. Отовсюду слышались крики, звуки выстрелов, откуда-то доносился звон шпаг, тут и там мелькали факелы. И со всех сторон на нас пялились темные провалы бойниц: бойницы в стенах, бойницы в башнях, бойницы в воротах, бойницы даже в невысоком дощатом ограждении галерей. Не будь защитники крепости сейчас очень сильно заняты, вся наша штабная делегация оказалась бы под убийственным перекрестным огнем из десятков точек. Я нервно передернул плечами. Надо бы уйти отсюда. Или в одну из башен подняться, или пересечь двор и выйти на ту сторону, в долину. Не ровен час, найдется какой-нибудь свободный стрелок, вот глупо получится! Стоило мне лишь подумать об этом, и беда не заставила себя ждать. Правда, пришла она совсем с другой стороны, откуда уж точно не ждали.

Уж не знаю, каким образом тысяча с лишним таридийцев разминулась в коридорах и переходах злинской крепости с двумя десятками обороняющихся, но это случилось. Силирийцы вывалились на улицу из дверей надвратной башни, тем самым отрезав нас от оставшихся на том берегу Диволицы наших частей. Все же задействованные в штурме таридийские части были либо в крепости, либо за ней на силирийской территории и тоже не могли нам помочь.

— Вот так-так! — выразил общее мнение Игнат, взводя курок пистолета.

Осознав после секундного замешательства, какая удача выпала на их долю, подданные безвременно ушедшего великого князя Богдана бросились на нас.

Иванников полез было вперед, да я вовремя ухватил его за ворот кафтана:

— Сашка, куда?

С обеих сторон грохнули пистолетные выстрелы. Незримая сила ударила меня в левое плечо, развернула, бросила на покрытые снегом камни пограничного перехода. Пуля! Еще находясь в лежачем положении, я несколько раз сжал и разжал пальцы левой руки — работает, перелома нет. Хотя плечо и онемело от сильного удара. Вокруг меня топали, толкались, кричали, ругались члены моей свиты и так нежданно свалившиеся на наши головы силирийцы. И повсюду звенела сталь. Ах, черт, их же вдвое больше! Чего же я жду? Нужно помогать своим!

С трудом заставив левую руку потянуть завязки плаща, я поднялся на ноги. Правая рука сжимала рукоять шпаги, и хоть убей, я не мог сказать, когда успел извлечь ее из ножен. Да и какая разница! В следующий миг мне стало не до размышлений — вражеский солдат в зеленом мундире попытался заколоть меня штыком.

Тут уж раненая рука сработала как нужно — резкий вброс адреналина заставил меня забыть о боли — развернутый плащ увел штык влево, сам я при этом сместился вправо и сразу ударил потерявшего мгновения на высвобождение оружия противника шпагой. Силириец упал без каких-либо шансов снова подняться. Тут же сбоку, из самой свалки, налетел другой зеленомундирник, толкнул меня плечом, заставив попятиться, замахнулся прикладом фузеи, целя в лицо. Изогнувшись всем телом, я сумел уйти с линии атаки и, поймав противника на встречном движении, угостил смачным ударом в голову эфесом шпаги. Тот рухнул наземь, но отслеживать его дальнейшую судьбу мне было некогда — два силирийских офицера прижали к стене моего секретаря Сашку Иванникова.

Два быстрых шага в их сторону и выпад — укол пришелся в спину, но тут вам не дуэль, не до соблюдения правил. Сашка остается против одного противника, а я быстро разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов, чтобы сойтись лицом к лицу со следующим охотником за моей головой.

Это оказался и вовсе интересный экземпляр: бордовая треуголка, вся расшитая золотыми галунами, бордовый кафтан с меховым воротником, белый офицерский шарф и белые же перчатки и ботфорты. Пижонство в лучших придворных традициях! Неужели сам командир гарнизона подполковник Шмицер? Точно, Григорянский насмехался над его блестящим нарядом.

— Убирайся в ад! Убирайся в ад! Убирайся в ад! — последовали три подряд брошенные с ненавистью в меня фразы, сопровождаемые тремя подряд атаками, заставившими меня защищаться с отходом назад. После этого силирийский франт допустил ошибку, попытавшись настичь меня в глубоком выпаде. Я отскочил назад, благо, места для маневра хватило, и сразу атаковал тяжеловато возвращавшегося из выпада противника. Туше! Острие клинка вонзилось офицеру в левую ключицу, вызвав новый поток брани, теперь уже на силирийском языке.

Не дослушав, я атаковал подполковника в голову. Шмицер парировал, но уже в следующей атаке пропустил укол в правое плечо. От бесславного поражения, а может, и смерти, силирийского командира спасло появление на поле боя таридийских солдат. Из надвратной башни высыпало несколько десятков штурмовиков в белых маскхалатах, что моментально изменило баланс сил в нашу пользу, и оставшиеся к этому моменту в живых силирийцы сложили оружие.

— Я же говорил, что Князь Холод придет за тобой! — насмешливо сказал Шмицеру Григорянский.

— Ты дьявол во плоти! Человеку не под силу взять Злин! Только дьявол мог сотворить такое! — со злостью глядя на меня, ответил подполковник.

— Всё, что мы делаем, уже когда-то кем-то было придумано, — скромно возразил я.

— Я не промахиваюсь с такого расстояния, ты должен быть мертв! — никак не желал успокаиваться подполковник. — Ты не человек! Ты дьявол!

— Бодров моя фамилия, — ответил я устало Шмицеру, когда двое бойцов потащили его в сторону каземата.

Все эти сравнения то со сказочным персонажем, то с представителем потустороннего мира уже изрядно мне поднадоели. Зато всё мое окружение уже вовсю готовилось смаковать очередной эпизод, подтверждающий мое родство с легендарным Холодом. Но что они будут говорить в том случае, если завтра я проиграю? Не дай бог, конечно, но ведь никто не может выигрывать вечно.

Так закончилось это неожиданное приключение, едва не поставившее крест на всей спасательной операции. К шести часам утра последние очаги сопротивления были подавлены, Злин был полностью в наших руках.

5

Капитан Олстон был удивлен и несколько обескуражен тем безразличием и даже холодностью, с которыми начальством был принят его доклад о поездке в Таридию. В заслушивании принимали участие два высших должностных лица королевской Тайной канцелярии — лорды Вулбридж и Хаксли, а также руководитель таридийского отдела полковник Гринвуд. По всему выходило, что от экспедиции Олстона ожидали гораздо большего. Но, чтобы ожидать большего, нужно четко формулировать задачу, Джон опытный разведчик с пятнадцатилетним стажем, а не гадалка. Все интересовавшие Корону объекты он посетил, на все вопросы ответил, так какие к нему могут быть претензии? Всё это капитан подчеркнул в завершающей части своей речи, и сделал это дипломатично — так, чтобы и начальство не раздражать, и в то же время указать на свою правоту.

— Капитан! — лорд Хаксли мастерски выпустил ввысь три колечка табачного дыма, заставив Олстона мысленно облизнуться — он уловил аромат уже почти забытого бриджстоунского табака. — Капитан, вы являетесь одним из наших лучших полевых агентов, — теперь Джона покоробило от словосочетания 'одним из', — и именно поэтому мы решили привлечь вас к работе в Таридийском царстве. Ваши таланты и мастерство не подлежат сомнению, но в сложившейся ситуации Корона вправе требовать не только педантичного исполнения всех пунктов приказа, но и проявления личной инициативы. Тем более от такого опытного разведчика, как вы. Однако вы сегодня не сообщили ничего нового, ничего полезного. Производство пороха на царской мануфактуре — это, конечно, важно, но уже известно и подтверждено. А вот с новой гаубицей таридийцев вы так и не разобрались! Между тем ходят слухи, что дальность ее стрельбы почти вдвое превышает дальность стрельбы наших орудий. Если это так, то подданные Короны находятся в большой опасности! Если нет, то я бы очень хотел знать, кто распространяет такие слухи!

— Я думаю, что эта волшебная гаубица на полигоне в горах Холодного Удела является частью популярных сейчас в Таридии сказок о Князе Холоде, не более того. Я просидел в тамошних горах трое суток, в течение которых туземцы палили из всех своих пушек с утра до позднего вечера. Но ни один выстрел не показался мне хоть сколько-нибудь выдающимся, — Олстону удалось сохранить невозмутимый вид, хотя внутри него нарастало раздражение против этого блондинистого молодого хлыща, считающего себя специалистом в разведке по одному только факту своего рождения. Из его проникновенной речи Джон так и не понял, чего тот от него хочет. Если Хаксли всегда так выражает свои мысли, то беда — их служба требует конкретики и определенности. А судя по слухам, молодого лорда готовят на смену престарелому Вулбриджу.

Вулбридж — вот это матерый волчище, знающий о разведке всё! Причем не понаслышке. С ним никогда не было легко, но зато агент всегда понимал, что от него требуется, и был уверен в нерушимости данного старым лордом слова. Не хотел бы Олстон работать под руководством такого начальника, как Хаксли. Впрочем, может, и не придется. Вулбридж еще на своем посту, а таридийское дело обещает быть весьма прибыльным для опытного разведчика. Глядишь, и в отставку можно будет выйти после такого, да еще с новеньким именьицем и пожизненным пенсионом в придачу.

— А что вы вообще можете сказать о Князе Холоде? — проскрежетал лорд Вулбридж, на мгновение окутываясь клубами сигарного дыма.

— Надеюсь, милорд имеет в виду князя Михаила Бодрова? — вежливо поинтересовался капитан.

— Ну разумеется! — благосклонно рассмеялся лорд.

— Князь Бодров молод, умен, сообразителен, предприимчив. Пользуется доверием обоих царевичей. Пожалуй, является самой популярной фигурой в Таридии после наследника трона. А уж случай, когда он, вызволяя из плена графиню Ружину, отбил у Улории целый Корбинский край, уже стал легендой. Я пару десятков различных вариаций слышал, одна красочнее другой. В общем — интересный персонаж. Почти такой же интересный, как царевич Федор.

— Так вот, Олстон, обстоятельства складываются таким образом, что эти интересные персонажи на днях будут гостить в доме графа Измайлова близ Южноморска. И вам предоставляется прекрасный шанс избавить от них Фрадштадт.

— Естественно, подозрение при этом не должно пасть на подданных короля Георга! — с важным видом вставил словечко Хаксли. При этом доселе невозмутимый полковник Гринвуд не уследил за своим лицом и позволил нервно дернуться уголку губ — ох, не одному Олстону не нравится молодой лорд!

— Я думаю, — Вулбридж неторопливо стряхнул пепел в малахитовую пепельницу, — что это должны сделать силирийцы, желающие отомстить Таридии за смерть своего правителя.

Вон оно как. Значит, Джон был прав и великий князь Богдан умер не вдруг, а потому что это понадобилось Короне. Циничный прагматизм — Фрадштадтским островам не нужно чрезмерное сближение континентальных государств.

— Гринвуд введет вас в курс дела, Джон, надеюсь, всё будет сделано в лучшем виде. Как всегда, — глава службы дал понять, что разговор окончен. Причем у Олстона сложилось мнение, что сделал он это, чтобы поскорее избавить сотрудников от общества Хаксли. Что ж, тоже интересный факт, нужно принять к сведению.

Общение с Гринвудом было сугубо деловым: никаких симпатий или антипатий, никаких обсуждений начальства. Всё только по делу. Потом была небольшая суета подготовки и быстрые сборы привычного к такой жизни агента, так что спокойно осмыслить происходящее удалось только на борту фрегата 'Коннор', увозившего Олстона обратно к берегам Таридии.

Избавляться от столь высокопоставленных особ Джону еще не приходилось, тем не менее задача не казалась слишком сложной — школа у него хорошая, а намеченные в жертвы являлись закоренелыми романтиками, пренебрежительно относящимися к собственной безопасности. Не в силу недалекого ума или отчаянной бесшабашности, а единственно по причине своеобразного восприятия мира. Логика у таких людей заключается в том, что если они сами не способны на вероломство по отношению к врагу, то считают, что и враг будет играть по тем же правилам. А это очень большая ошибка. Игра действительно ведется по правилам, но эти правила, по сути, сводятся к одному единственному постулату: если ты становишься врагом Фрадштадта, то ты должен умереть.

Чем руководствовались эти молодые талантливые люди, становясь поперек дороги у самого могущественного королевства мира? Да ничем. Они и не помышляли наносить вред Островам, заботясь лишь о благосостоянии своей страны. Беда в том, что этим самым они одновременно наносили вред Фрадштадту, так что судьба их была предопределена в тот самый момент, когда они ступили на путь укрепления таридийской армии и флота.

Особенно это касается флота. Можно даже с уверенностью утверждать, что точка невозврата преодолевается именно в момент принятия решения о строительстве собственного военного флота. Полковник Гринвуд сообщил Олстону добытые разведкой сведения о закупке у Криола двух линейных, пяти бомбардирских кораблей и трех фрегатов, а также о подходящей к завершению работе по переделке восьми непрофильных судов в бомбардирские на верфях в Южноморске. Была еще неподтвержденная информация о строительстве закрытого дока и закладке нескольких военных кораблей на стапелях верфи в Мерзлой Гавани. Для серьезной конкуренции с Островами объемы смехотворные, но больно уж резвый старт. Если так пойдет и дальше, то лет через восемь-десять у Короны могут возникнуть проблемы на море. А большая доля в создающемся флоте бомбардирских кораблей наводит на серьезные размышления о правдивости слухов о новых орудиях. Иначе с чего бы такой упор на плавучие батареи?

А тут еще расследование исчезновения нескольких мастеров-зеркальщиков вместе с семьями вроде бы стало указывать на таридийский след в этом деле, так что претензий к северному соседу у Короны накопилось уже порядочно. В общем, таридийские господа приговор подписали себе сами. И капитан Олстон без всяких сожалений приведет его в исполнение. Тем более что эта миссия должна стать для него 'золотой' — лорд Вулбридж обещал за нее солидное денежное вознаграждение, достаточное для покупки собственного поместья на морском побережье, повышение в звании и возможность перехода из полевых агентов на штабную службу. Более чем весомый аргумент.

На этот раз капитан решил не рисковать и высадился на берег в безлюдном месте километрах в двадцати восточнее Южноморска. Фрегат сразу ушел в море, чтобы не маячить в пределах видимости с суши. Он будет каждый день с наступлением сумерек возвращаться и высматривать сигнал к эвакуации.

Со следующим пунктом плана вышла небольшая проблема. 'Надежный человек', оказавшийся местным контрабандистом Иваном, встретил Джона крайне неприветливо. Деньги за содействие после недолгих размышлений всё-таки взял, но заявил, что впредь не сможет оказывать подобные услуги из-за слишком большого внимания, оказываемого нынче побережью пограничной стражей и Сыскным приказом. Олстон справедливо рассудил, что его эта ситуация не касается — важно, что ему окажут помощь, а дальше уже пусть другие агенты договариваются. Лично он рассчитывает больше никогда не ступать на таридийскую землю. По крайней мере, в качестве полевого агента.

Иван предоставил в распоряжение фрадштадтцев стоящий на отшибе и имеющий скрытые пути подхода лодочный сарай и показал кратчайший путь к усадьбе графа Измайлова и деревне Юзовке. Последняя была интересна тем, что являлась местом проживания повара Семена Левашова и его семьи.

Два дня Олстон с двумя помощниками-соплеменниками потратил на изучение местности, в то время как четверо наемников бездельничали в лодочном сарае. В боевую группу вошли сплошь уроженцы континента, в разное время и по разным причинам обосновавшиеся на фрадштадтских островах. Вроде бы даже среди них был таридиец, но капитану было на это наплевать — главное, чтобы дело свое знали. Наемникам был выдан небольшой аванс в силирийских кронах. Проявившим же недовольство по этому поводу объяснили, что ни одна вещь не должна указывать на принадлежность команды к Островам. Потому и оружием их снабдили с заграничными клеймами.

На четвертый день в имение Измайлова пожаловали высокие гости. К тому времени повар уже был обработан и под страхом расправы над семьей вынужден был принять правила игры. В качестве же пряника повару пообещали заплатить пять тысяч рублей — с такими деньгами он мог спокойно увезти семью хоть на край света. Определенные сомнения на счет этого человека у Джона были, но тут уж приходилось доверять наработкам начальства. Спустя два-три часа после ужина жертв должен был убить яд. Но наемники этого не знали, они шли решать вопрос самостоятельно, вооруженные силирийским оружием и с силирийскими деньгами в карманах. Доберутся они до цели — хорошо, не доберутся — тоже не беда, дело будет сделано, а 'силирийский след' надолго, если не навсегда, собьет с толку следователей.

У Олстона не было возможности удостовериться в применении яда, но дверь черного хода кухни его невольный подручный открыл, хотя и позже, чем ожидалось. С сопровождавшим его солдатом охраны наемники расправились быстро и аккуратно, повару же капитан лично вручил причитающуюся сумму и отправил домой. Правда, далеко ему уйти не удалось — на окраине леса его встретили помощники Джона и помогли исчезнуть с лица земли. Пусть Сыскной приказ поищет.

Наемники проникли внутрь усадьбы, а капитан Олстон с присоединившимися к нему помощниками остался на своем наблюдательном посту. Минут сорок всё было тихо, как и полагалось по плану. А вот потом всё переменилось: раздались крики, шум разбитого стекла, в окнах графского дома загорелся свет, по двору забегали солдаты охраны царевича.

— Уходим! — скомандовал Олстон.

— Но как мы узнаем результат? — спросил один из помощников по фамилии Милнер.

— Это моя забота, — отрезал капитан, — сейчас находиться в окрестностях станет опасно для кого бы то ни было.

Фрадштадтцы спустились на берег моря, в условленном месте развели костер и спустя час всех участников акции, кроме Олстона, забрала шлюпка с 'Коннора'. Капитан же провел остатки этой ночи, прячась среди прибрежных скал. Велико же было его разочарование, когда утром в подзорную трубу он разглядел на беленой стене конюшни жирный знак 'минус', нарисованный углем. Это означало, что миссия не достигла намеченного результата и всё придется начинать сначала. Жаль, Джон считал, что задумано было вполне надежно и изящно.

Однако что-то пошло не так. Возможно, повар повел-таки свою игру и не использовал яд, а бойцы не смогли пройти сквозь охрану. Детали были уже не так не важны. Олстон был раздосадован неудачей, но окончательно испортили ему настроение действия таридийцев, организовавших грамотное прочесывание окрестностей и обнаруживших тело несчастного повара. Еще один неприятный сюрприз.

Но и это были еще цветочки. Когда руководимые красномундирниками солдаты приступили к осмотру прибрежных скал, где разведчик устроил свой наблюдательный пункт, ему стало по-настоящему страшно. Впрочем, на этот раз обошлось: быстро наступившие сумерки спасли Джона от обнаружения. Так что этой ночью капитан Олстон испытал огромное облегчение, ступив наконец на палубу фрадштадтского фрегата.

Бросать начатое дело на полпути было не в его правилах, да и обещанная награда продолжала гнать вперед, поэтому он, пересев в море на первый встречный фрадштадтский торговый корабль, отправился-таки в Южноморск, где до поры до времени укрылся на территории торгового представительства.

Две недели спустя в Ивангороде, закончив чтение отчета южноморского отдела, руководитель таридийской контрразведки Петр Сергеевич Ольховский задумчиво потер покрытый трехдневной щетиной подбородок. Основной этап расследования по делу о покушении на жизнь наследника престола был проведен довольно быстро. Злоумышленники явно не рассчитывали на грамотную и слаженную, а потому и результативную совместную работу Сыскного приказа и контрразведки, да еще с привлечением армейских подразделений.

Довольно быстро в расположенном по соседству с усадьбой Измайловых лесу было обнаружено тело предателя-повара. Показания местных жителей навели следователей на контрабандиста Ивана Сайкина, предоставившего убежище семерым неизвестным иностранцам, появившимся за несколько дней до приезда к графу высоких гостей. Четверо были убиты в покоях царевича. Остальных, к сожалению, захватить не удалось — скорее всего, в ночь покушения их забрал курсировавший неподалеку военный корабль. Чей это был корабль, особо гадать не приходилось, и, хотя показания рыбаков и крестьян в качестве доказательства не предъявишь, это лишний раз указывало на виновную сторону. И никакие попытки приписать этой истории 'силирийский след' не могли сбить следствие с толку.

Открытым оставался очень важный вопрос о вражеском осведомителе внутри графского дома, ведь кто-то сообщил врагам об ожидающемся визите царевича Федора, а эта информация была известна весьма ограниченному кругу лиц. Тут уж возглавлявший расследование майор Кротов не стал мудрствовать лукаво, устроил обитателям поместья допрос с пристрастием и вывел на чистую воду управляющего имением Измайловых. Жаль, что эта информация чуть запоздала, потому что этот злодей ранним утром нарисовал углем на стене конюшни условный знак, сообщающий, что покушение не удалось. А поскольку фрадштадтский корабль подходил к берегу только по ночам, выходило, что еще целый день как минимум один вражеский наблюдатель продолжал прятаться где-то поблизости в прибрежных скалах.

По описанию контрабандиста штатные художники нарисовали примерный портрет предполагаемого организатора акции, с которым контактировал Сайкин. В кратчайшие сроки этот портрет старательно скопировали и разослали по всем городам царства. И каково же было удивление подполковника Ольховского, когда совсем скоро его сотрудники опознали в изображенном на рисунке человеке товарища, уже неделю проживающего на территории фрадштадтского торгового представительства в Южноморске.

Схватить его прямо там значило бы спровоцировать большой скандал, тем более что прямых доказательств его вины не было и их бы пришлось добывать в пыточной. Будь в данный момент в столице царевич Федор или князь Бодров, можно было бы получить прямой приказ арестовать подозреваемого, ведь покушение на их жизни — это преступление сверхтяжкое и нуждающееся в быстром и показательном возмездии. Но царевич отбыл в Корбинский край, а князь отправился в Силирию вызволять из осады младшего сына таридийского государя. Брать же на себя решение вопроса такой важности Ольховский не мог, равно как не имел пока прямого доступа к монарху. Пришлось действовать через главу Сыскного приказа. Однако Никита Андреевич и сам энтузиазма по данному поводу не проявил, и Ивану Федоровичу доложил в соответствующем виде, так что приказа на арест не поступило.

Что ж, возможно, Ольховский чего-то не понимал, глядя на ситуацию только со своей колокольни, может, и вправду нельзя было делать настолько резких движений, как вторжение на территорию фрадштадтского представительства. Но, по крайней мере, контрразведчик сделал всё, что от него зависело. А раз уж нельзя было нарываться на международный скандал, то подполковник пока ограничился установлением круглосуточного наблюдения за нужным объектом. Тем более что никто ему не запрещал по-тихому схватить фрадштадтца, если тот выйдет в город.

6

— Миха, ты как себя чувствуешь? — проявил обеспокоенность моим состоянием Васька Григорянский.

Было семь часов утра, и наконец-то можно было расслабиться: все части разведены по местам и расквартированы для отдыха, все посты выставлены, разведка отправлена. Рану мою давно обработали и перевязали, пуля прошла по касательной, и полковой доктор заверил, что никакой опасности нет. Однако и совсем уж бесследно для меня ранение пройти не могло, плечо болело, и по ощущениям это было чем-то сродни последствиям от сильного удара палкой. Да и нервное напряжение, несмотря на всю мою уверенность в победе, никуда не делось, так что стоило только усесться в кресло и расслабленно вытянуть уставшие ноги к ярко пылающему камину, как усталость накрыла меня с головой. Глаза норовили закрыться, а мысли с трудом ворочались в голове... Фактически голос Григорянского выдернул меня из состояния полузабытья.

— Да могло быть и лучше, — я потянулся, сбрасывая с себя сонное оцепенение, — если бы Яблонец находился километров на двадцать ближе к нам.

Имелось в виду, что будь между Злином и Яблонцом вместо сорока километров двадцать, я бы, не останавливаясь, погнал войско дальше, к занятому улорийцами городу. Потому что двадцать километров — это четыре-пять часов ходу. И прекрасная возможность уже утром 'осчастливить' врага своим появлением под стенами. К сожалению, до Яблонца все сорок километров, то есть целый дневной переход, да еще с поправкой на вступающую в свои права зиму.

— Господи! Благодарю тебя за то, что улорийцы так далеко! Не то бы этот сумасшедший выходец из холодных краев погнал меня на них без отдыха и сна! — князь картинно поднял руки, показывая, что обращается к небесам. Но быстро сменил тему: — Я сильно испугался, когда ты упал после выстрела! Думал — всё, сказочке конец, нет тебя больше...

— Мне легче, — невесело усмехнулся я, — я не успел испугаться. Ба-бах — удар в плечо, меня развернула невидимая сила и бросила наземь.

— Да уж. До сих пор не возьму в толк, как силирийцы умудрились просочиться сквозь наших солдат?

— Утверждают, что ничего особенного не делали. Просто невероятное стечение обстоятельств.

— Они, наверное, уже думали, что сумеют вырваться из крепости. А тут мы.

— Не повезло им.

— Когда Яблонец брать будем, дашь мне опробовать новые орудия в боевых условиях? — спросил безмерно переживающий за развитие артиллерии Григорянский.

— Боюсь, что снова нет, — я вынужден был разочаровать товарища, — хочу по максимуму использовать фактор неожиданности. Иначе потеряем много времени. Но если что-то пойдет не так, то непременно в ход пойдут новые гаубицы. Обещаю.

К великому моему сожалению, в прошлой жизни, будучи еще Сергеем Прохоркиным, я совершенно не интересовался ни артиллерией в частности, ни оружием вообще. Не связана была моя жизнь с огнестрелом. Стрелять-то из автомата Калашникова когда-то приходилось, не говоря уже о 'мелкашке' и пневматике, но одно дело — уметь пользоваться готовыми вещами, и совсем другое дело — уметь их делать. Да и здесь особо не было у меня времени изобретениями и усовершенствованиями заниматься. Сами посудите: то война, то свадьба, то препирательства с Глазковым и инквизиторами, да в перерывах еще нужно успевать реформы Федора подталкивать и обустройством Холодного Удела заниматься. Но, как ни крути, оружейные дела имели огромную важность и для страны, и для меня лично — чем больше будет у Таридии преимуществ перед врагами в вооружении, тем больше будет побед, а чем больше будет побед, тем выше будет престиж военачальников.

Хотя мое положение в новом мире и значительно укрепилось, но недоброжелатели тоже не дремлют. Их усилия не могут увенчаться успехом, пока я в фаворе у царской семьи. Однако не дай бог что-то случится с царевичем Федором — и, боюсь, тогда младший Соболев не сможет меня защитить, а старший быстро поддастся нашептываниям своего друга детства Глазкова. А если я еще к тому же и военные кампании начну проигрывать, то вообще катастрофа, скушают меня.

Сейчас-то Никита Андреевич только глазами зыркает, словесные шпильки вставляет да всё протоинквизитора против меня науськивает. Тот и выдает 'на-гора' возмущенные заявления: то учебные заведения дьявольскими вертепами объявит, то привлекаемых к преподаванию ученых богохульниками назовет, то создание мануфактур заклеймит богопротивным делом. Уже и митрополит его осаживал, и царевич Федор увещевал, а тому все неймется. Невзлюбил меня отец Пафнутий с того самого раза, когда я чудом инквизиторских подземелий избежал. Сейчас вот к воздушному шару прицепился — негоже, говорит человеку летать, гордыня это, а гордыня от нечистого. Ну, ничего, есть у меня мысль, как и на этот раз оставить его с носом.

В общем, церковью тоже волей-неволей приходилось заниматься. А на оружейников совсем мало времени оставалось. Насколько мог, я подталкивал наших оружейников на работу в направлении бездымного пороха, единого патрона и улучшения конструкции стрелкового оружия и артиллерии. Под это дело даже свел их вместе с металлургами, химиками, математиками и заставил всех работать в одной упряжке. Уверен, что толк от этого будет. Да он уже есть — ведь посредством налаживания производства собственного пороха на царской мануфактуре удалось добиться унификации продукта. Также огромным плюсом стал переход от производства порошкового пороха к гранулированному, да еще начали фасовать его в бумажные картузы. То есть теперь мы мало того, что имели порох, качественные характеристики которого не менялись от партии к партии, так еще и ввели его заряжание заранее отмеренными на мануфактуре порциями. Это дало весомое увеличение частоты стрельбы, что у пехоты, что у артиллерии. Соответственно, мы теперь могли уверенно использовать постоянство характеристик пороха для расчетов по дальности стрельбы. Также удалось улучшить качество бомб и гранат.

Впрочем, для артиллерии у меня все-таки нашлась парочка идей, касающихся изменения в конструкции самих орудий. Я позаимствовал у истории идею длинных гаубиц, именовавшихся в России 'единорогами'. Идея состояла в том, что форму зарядной каморы заменили с цилиндрической на коническую. Такая форма обеспечивала наилучшую центровку снаряда, улучшала баллистику, а также позволяла быстрее заряжать орудия. Кроме того, это позволило увеличить длину ствола и, как следствие, дальность стрельбы. Помнится, что данное изобретение позволяло русской артиллерии около двадцати лет быть лучшей в Европе.

Еще одно нововведение касалось механизма вертикальной наводки. В это трудно поверить, но вертикальная наводка орудий производилась посредством подкладывания деревянных клиньев разного размера! Мимо такого безобразия пройти было просто нельзя, так что довольно быстро наша артиллерия получила винтовые подъемные механизмы.

Ну и, для удобства прицеливания, на стволах орудий появились мушки.

Поскольку забот у меня действительно было очень много и уделять достаточно времени артиллерии я не мог, всё бремя управления оружейной темой взвалил на себя князь Григорянский, оказавшийся просто-таки фанатом этого дела. Он дневал и ночевал в Кузнецке и постоянно мотался в Холодный Удел на горный полигон, чтобы лично участвовать в испытательных стрельбах. Кроме того, Василий Федорович не уставал выбивать ассигнования на учебные стрельбы, в результате чего в данный момент таридийские артиллеристы уже точно являлись самыми стреляющими в мире.

Но стрельбы стрельбами, а реальные боевые условия — это уже совсем другое дело. Вот и проявлял Григорянский плохо скрываемое нетерпение. Я тоже жажду посмотреть новые орудия в бою и очень надеюсь, что их действенность станет неприятным сюрпризом для наших врагов. Но так уж получилось, что сейчас у нас больше не война, а спасательная операция, и если есть хоть какие-то шансы застать врага врасплох, то нужно их использовать. Так что сначала я попробую появиться под стенами Яблонца неожиданно и обойтись без долгих осад и артиллерийских дуэлей. Всё это вкратце я и поведал слушавшему меня с кислой миной Григорянскому.

— То, что ты задумал, очень рискованно. Растянем армию на десятки километров, станем уязвимы. Я предлагаю не форсировать события, подойти компактно, всей армией, обложить Яблонец, подавить крепостную артиллерию и принудить город к сдаче.

— И сколько времени это займет? Неделю? Месяц? Я бы предпочел вообще пройти мимо города, если бы была уверенность, что улорийцы не тронут нас ни по пути к Орлику, ни обратно. Но верить им мы не можем, и ситуация, когда впереди нас окажутся осаждающие Орлик местные бояре, а позади подданные короля Яноша, нас не устраивает. И заблокировать генерала Пищака в Яблонце мы не можем, поскольку силы примерно равны, разделим армию — сами себя под удар подставим. Кстати...

Кстати, у нас сейчас чуть не полтысячи пленных силирийских солдат. Так почему мы должны держать их в застенках, тратя силы и средства на охрану, если в соседнем силирийском городе засел наш общий враг?

Пораженный до глубины души простотой этой случайно пришедшей мне в голову мысли, я вскочил на ноги. Правда, тут же пожалел об этом, ибо резким движением потревожил стрельнувшее болью плечо.

— Иванников! — крикнул я и, дождавшись появления в дверях секретаря, добавил: — Тащи сюда командира гарнизона!

— Миха, — князь Василий скептически покачал головой, — мы не можем им доверять.

— Солдаты пойдут за своим командиром, — возразил я, — не за этим, так за его заместителем. Улорийцы для нас общий враг. Вот и разрешим им после взятия города поднять над ратушей флаг Силирии.

— Слушай, Бодров, как тебе в голову приходят подобные мысли? Так никто не делает, это против всяких правил!

— Да всё тут по правилам, Вася, просто по другим правилам.

Переговоры с подполковником Шмицером увенчались успехом. Несмотря на то, что поначалу силириец возмущенно фыркал, отчего-то обвинял нас в вероломстве и пару раз, демонстративно глядя в сторону, произнес явно предназначавшуюся мне фразу 'дьявольское отродье', в итоге выгоды предложения перевесили всё его недовольство. Ну, в самом деле, кем он являлся сейчас? Неудачником, не сумевшим удержать неприступную крепость. А кем он будет в случае взятия Яблонца? Освободителем и победителем улорийцев. Чувствуете разницу? Тем более что возврат города под власть ослабевшего силирийского трона произойдет в то время, когда большинство важных персон княжества заняты междоусобицей, а не защитой независимости. Так что пришлось Григорянскому в очередной раз признать мою правоту.

На следующий день выступили в поход около десяти часов утра. Широким веером на много километров вперед рассыпалась войсковая разведка. Это обеспечит нам достаточное время для реакции на любой ход противника. Со времени того самого ночного происшествия перед Грушовской битвой, когда мой отряд едва не угодил в устроенную улорийцами западню, я предпочитал полагаться исключительно на глаза и уши своих разведчиков, не доверяя никаким сведениям от посторонних, слухам, сплетням и народным приметам. Все решения принимались только после доклада разведки.

Основная часть войсковой колонны состояла из первого, второго и третьего Белогорских пехотных полков и клинцовских гусар. Далее следовали силирийцы Шмицера, Кузнецкий драгунский полк, сводная артиллерия, инженерный батальон, обоз и пехота первого Зеленодольского полка. Для охраны Злина была оставлена всего одна пехотная рота. С таридийской территории никто крепости не угрожает, с силирийской стороны любая угроза должна сначала преодолеть наше сопротивление.

Передовая пехота шла на лыжах при минимуме боеприпасов и суточном пайке, всё лишнее было сдано в обоз. Белые маскхалаты уже не были диковинкой, и я имел возможность одеть в них все три имеющихся под моим началом полка, получивших усиленную зимнюю подготовку.

Три лыжных полка — это сила. По крайней мере, в части устройства утоптанной зимней дороги. Если разведка и авангард армии вынуждены были двигаться по целине или по припорошенной свежим снегом узкой дороге, то середина и арьергард шли уже по хорошо набитому тракту.

С самого утра было пасмурно и не очень холодно, градусов семь-восемь мороза. Иногда налетали резкие порывы ветра, продолжал срываться снежок. Пока терпимо, но были большие подозрения, что в ближайшее время погода может испортиться.

К сожалению, так и произошло. Сразу после полудня снегопад многократно усилился, а ветряные порывы становились всё чаще и продолжительнее. Видимость ухудшилась, в связи с чем я приказал убрать разведку с флангов и снизить до минимума расстояния между передовыми дозорами. В Нижней Вилковице не найдется второй сумасшедшей армии, решившейся вести боевые действия в такую погоду. Поэтому атаковать нас с флангов просто некому и нет никакой необходимости в риске потерять людей в надвигающейся метели.

К четырем часам дня, когда я приказал устроить запланированный привал, вокруг уже бушевала полноценная вьюга. Видимость упала до десятка метров, и во весь рост встал вопрос о целесообразности дальнейшего движения. С каждой минутой вероятность потерять укрытую наметенным снегом дорогу становилась всё выше, а до цели всё еще было далеко.

Компас мог с уверенностью сказать лишь то, что север находится слева от нас. Направление движения у меня было задано по силирийской карте, точность которой вызывала большие сомнения, дорога много раз виляла, и ни к одному ориентиру привязаться было невозможно ввиду отвратительной видимости. Что делать? Продолжать тупо двигаться на восток? И ведь хуже всего, что на меня все смотрят с надеждой, ожидают уверенного поведения и верных решений!

На этот раз пронесло. Меня спас посыльный от командира первого Белогорского полка полковника Волкова, принесший весть, что аванпосты всё еще видят дорогу и потому хорошо бы сократить срок привала до минимума. Что ж, из нескольких зол принято выбирать меньшее — люди устали, но страх заблудиться и погибнуть в снегах чужой страны заставлял, сжав зубы, продолжать движение вперед.

Армия снова двинулась в путь, сквозь снег и ветер, а я приказал отправить к Волкову нескольких силирийцев, хорошо знакомых с местностью. В условиях такой видимости любой опознанный ими ориентир может повлиять на ход всей кампании. Скорость движения сильно упала, но худо-бедно мы продолжали тащиться вперед почти до семи часов вечера, когда перед непогодой спасовали и разведчики и проводники.

С тяжелым сердцем я направился к авангарду. Пошел просто чтобы пойти, не стоять на месте, ловя на себе обескураженные вопросительные взгляды. Что-то нужно делать, как-то спасать положение. Но как? По пути пытался подсчитать пройденное расстояние, яростно отгоняя настойчиво лезущие в голову параллели с Иваном Сусаниным. Что у нас получается? Шесть часов мы двигались вполне бодро, я бы даже сказал, что это было чуть быстрее среднего, то есть прошли тридцать с лишним километров. Затем еще три часа тащились медленно, километра два-три в час. В итоге выходило, что пройдено как раз от тридцати шести до сорока километров и проклятый Яблонец должен быть где-то совсем рядом.

— Что, Петр Борисович, плохи наши дела? — наклонив голову к голове полковника, громко спросил я, стараясь перекричать шум ветра.

Хорошо еще, что Федор фактически отдал на мое усмотрение реформирование зимнего обмундирования армии. Те нововведения, что я применил на свой страх и риск, да и практически за свой счет, при атаке на военные склады короля Яноша, настолько впечатлили главу Воинского приказа, что мне был выдан карт-бланш на дальнейшее развитие этой темы. Слово царевича избавило меня от многих бюрократических проволочек и ненужных споров с напыщенными сановниками, ставившими во главу угла красоту мундира и соответствие его моде соседних государств вместо удобства в быту и практичности на поле боя. Они обиженно пыхтели, писали доклады и жалобы, но вследствие недалекости ума делали это весьма примитивно, и Федор Иванович, к которому вся эта писанина ложилась на стол, просто отправлял ее прямым ходом в печь. Немногим хуже было то, что вокруг этих фанфаронов крутилось несколько ушлых дельцов, зарабатывавших деньги на армейских заказах. Эти жаловались изощреннее, пытались приплести в мои действия и жажду личного обогащения, и политическую подоплеку, а круг их адресатов был гораздо шире: от глав всех приказов до канцлера и государя. Дошло до того, что утомленный этими пасквилями царь-батюшка на одном из приемов громогласно заявил, что вопрос снабжения армии находится полностью в ведении Воинского приказа, то есть признал мою правоту. После этого напряжение спало, но я точно знал, что незабвенный Никита Андреевич Глазков бережно подшил в мою папочку энное количество жалоб, составленных на его имя.

В общем, начал я с зимней амуниции территориально близких мне пехотных полков, формировавшихся на севере Таридии: Белогорских и Зеленодольских. Вот благодаря этому мы сейчас были одеты в зимнюю походную форму, которая гораздо лучше сохраняла тепло и меньше сковывала движения относительно обычного мундира. И именно потому, в целях улучшения слышимости, нам с Волковым сейчас приходилось разговаривать, оттягивая укрытое белым капюшоном маскхалата ухо диковинной для этого мира шапки-ушанки.

— Яблонец где-то совсем рядом, — почти прокричал в ответ полковник, — минут сорок, может, чуть больше, как миновали небольшую рощу. Силирийцы сказали, что от нее до городских посадов всего два-три километра.

— Нужна разведка! — сообщение Волкова вновь возродило во мне почти уже угасшую надежду.

— Люди могут потеряться! Очень тяжело держать направление!

— Веревки! Я прикажу доставить из обоза веревки! По ним разведчики смогут вернуться!

Все прекрасно понимали, что время играет против нас. Если в ближайшие часы не удастся обнаружить противника, то выбившаяся из сил армия просто поляжет в снегах чужого края. А кроме всего прочего войско сильно растянулось в пути, так что даже доставка веревок из обоза заняла не менее часа. Страшно подумать к каким последствиям может привести необходимость неожиданно вступить в бой — авангард может просто не дождаться помощи от ничего не ведающих о происходящем поотставших частей. Так что следующие полтора часа я спешно подтягивал к голове походной колонны середину и арьергард армии.

Снова широким веером разошлась наша разведка. Задача у нее непростая: нужно не только не заблудиться и найти противника, но и сделать это осторожно. По имеющейся информации, часть улорийской армии расквартирована в расположенном вне городских стен посаде, потому был высок риск случайно наткнуться на часовых противника и, тем самым, раньше времени переполошить всё вражеское войско.

Ждать пришлось мучительно долго. Уже не было сил пританцовывать на месте в тщетных попытках согреться, а мозгом постепенно овладевало усталое безразличие. Если результата не будет в ближайшие полчаса, то придется срочно разбивать походный лагерь прямо на этом месте. Люди нуждаются в защите от непогоды, тепле и горячей пище. Хорошо, что у нас в обозе для этого имеется всё необходимое, только вот еще немного — и у солдат не останется сил даже на устройство лагеря. Так что всё: еще полчаса — и конец похода на сегодня. Будь что будет. Даже если с окончанием метели окажется, что мы стоим в каких-то пятистах метрах от неприятеля — плевать. Лучше потерять преимущество фактора неожиданности, чем потерять армию.

Но удача была на нашей стороне, не зря говорят, что она любит смелых и дерзких. И сумасшедших...

— Михаил Васильевич, есть город! — ко мне подбежал радостный командир передового полка. — Мы чуть мимо него не прошли!

— Пленного взяли? — я кивнул в сторону разведчиков, тащивших за собой какого-то человека в длинном тулупе и пуховом платке, повязанном поверх треуголки.

— Так точно! — проорал один из солдат. — Столкнулись с ним нос к носу, да он совсем не готов к встрече оказался, напялил на себя всё, что смог найти, только бы не замерзнуть в карауле.

— Что там?

— На улице никакой активности, в трех кабаках гулянки с участием улорийских солдат, остальные по домам местных жителей расквартированы.

— Узнайте у него, — я снова кивнул в сторону пленника, — сколько всего солдат в посаде?

— Говорит, что сначала был целый пехотный полк, но постепенно все офицеры, а потом многие унтеры и солдаты-ветераны стали уходить на ночь в город. Поначалу все возвращались по утрам, но сейчас уже многие приходят только в дни заступления в караул. Бардак, короче говоря, начался. Так что реально не больше пяти сотен по эту сторону стен.

Понятно. Бардак — это хорошо, когда не у нас. Яблонецкий посад еще не успел разрастись во все стороны, дома пока ютятся только со стороны долины, в гору не лезут. Так что площадь пока невелика, хуже было бы, если вокруг всего города успели жилые кварталы построиться. Тогда бы пришлось зачистку посада оставлять на потом. А так — справимся одновременно со взятием стены.

Гонцы помчались к подполковнику Торну в третий Белогорский полк и к зеленодольцам, к кавалерии и Григорянскому. Вскоре часть разведчиков повела два пехотных полка на зачистку от улорийцев Яблонецкого посада, я же с первым Белогорским пехотным полком двинулся прямиком к городской стене.

Яблонец давно привык к мирной жизни. Слишком давно под его стенами не пылали костры осаждающих армий. На провинцию Нижняя Вилковица никогда прежде не претендовали Улорийские короли, а от нападений таридийцев она всегда была надежно прикрыта Злинской крепостью и Дьявольским ущельем. Никаких попыток хоть чем-то защитить посад не было и в помине, это просто считалось ненужным. Да и вынужденные селиться вне города жители безо всякого стеснения лепили свои дома прямо к городской стене, что с точки зрения обороны является недопустимым. Нам же сейчас всё это, вкупе с непогодой, играло только на руку.

Совершенно не заботясь о скрытности, мы прошли через хаотично застроенный посад и, где с крыш пристроенных к городской стене домов, где прямо с земли, быстро выставили два десятка лестниц. Лукьянов с Иванниковым снова попытались меня удержать, но на этот раз были проигнорированы. Я полез наверх вслед за первой группой штурмовиков.

Ветер свирепо завывал, швырял в лицо мириады колючих снежинок, норовил сбросить с лестницы вниз. Но я продолжал упрямо карабкаться, порой пережидая чересчур сильные порывы и отчаянно цепляясь за перекладины негнущимися от холода руками в обледеневших рукавицах. Но это были еще цветочки, на стене оказалось еще хуже: мало того, что она оказалась непривычно узка, так еще и была покрыта утоптанным снежным настом, который нерадивые улорийцы не удосужились хотя бы посыпать песком или золой. Да и ветер здесь свирепствовал вдвойне, потому любое неосторожное движение грозило закончиться неприятным полетом с семиметровой высоты.

Благодаря снежному бурану, всячески старавшемуся сбить нас с пути, ближайшими для нас оказались не Западные и не Южные, а Восточные ворота, от которых дорога вела во внутренние земли Силирии. Так даже лучше выходило, хотя... Хотя улорийцы нас не ждали хоть у Западных ворот, хоть у Восточных. Самый максимум — это если они знают о подошедшей к Злину таридийской армии, свежее информации у них просто не может быть.

Дверь в надвратную башню отворилась, и в ярко освещенном прямоугольнике возникла долговязая фигура в массивной шубе. Глаза бедолаги еще не успели привыкнуть к темноте, а сильный удар ружейного приклада уже отбросил его обратно в помещение кордегардии. Следом незамедлительно устремились штурмовики первого батальона. Истошные крики, грохот переворачиваемой мебели, звон стали — наше преимущество в численности было подавляющим, всё закончилось очень быстро.

После целого дня, проведенного на морозе, в помещении казалось очень жарко, и, волей-неволей, взоры всех таридийских солдат притягивала мирно потрескивающая горящими дровами каменная печь. Жаль, но расслабляться еще не время.

В следующие четверть часа надвратная башня была полностью зачищена от противника, решетка поднята, ворота открыты. Из пленных спешно вытрясли местоположение расквартированных внутри Яблонца улорийских частей, вошедшая в город кавалерия сразу двинулась в центр, к городской ратуше, где располагался штаб армии и где в близлежащих домах богатых горожан проживали высшие офицеры во главе с генералом Пищаком.

Через час были захвачены и отперты все городские ворота, южная часть Яблонца досталась нам практически безо всякого сопротивления. В центре пришлось повозиться подольше, но это обусловливалось необходимостью обыска большого количества домов, в каждом из которых на постой были определены от трех до пятнадцати вражеских солдат. И всё это беспокойное хозяйство пришлось отрывать от сытных ужинов, вытаскивать из теплых постелей и препровождать в не столь уютные места временного содержания.

А вот в северной части города развернулось настоящее сражение. Слухи докатились туда быстрее наших солдат, и расквартированные в складах и конюшнях рыночной площади, а также в расположенных рядом вместительных зданиях местных мануфактур улорийские кирасиры и пехотинцы успели занять оборону.

Хорошо, что мои офицеры сориентировались и быстро забаррикадировали все близлежащие улицы. Это отбило у кирасир охоту пытаться прорваться к одним из городских ворот.

Я прибыл к месту ожесточенной перестрелки часам к одиннадцати ночи просто одуревшим от усталости. В таком состоянии меньше всего на свете бываешь настроен на дипломатическое решение вопроса. Тем не менее противнику было предложено сдаться. А поскольку в ответ я услышал очень много 'лестного' о себе, то безо всякого сожаления предложил продолжить дело князю Григорянскому с его артиллерией. Если подданные короля Яноша ждали штыковой атаки и яростного рукопашного боя, то этим ожиданиям не суждено было сбыться. Буду я еще понапрасну гробить своих солдат! Они мне еще пригодятся.

Всего лишь два залпа длинноствольных гаубиц, изрешетивших картечью несколько деревянных строений с засевшими внутри улорийцами, сломили их сопротивление. Правда, количество живых врагов к тому моменту изрядно уменьшилось, но тут уж моя совесть была чиста — сами напросились.

К полуночи весь Яблонец был в наших руках, но на этом сей нескончаемо длинный и тяжелый день еще не окончился. Не менее двух часов ушло на размещение пленных, расквартирование своих и силирийских солдат, назначение караулов и на прочие организационные вопросы. Только после этого я со спокойной совестью завернулся в весьма кстати подвернувшуюся под руку медвежью шкуру у ярко пылающего камина и моментально уснул.

7

Слежка за фрадштадтским торговым представительством стала для Джона еще одним неприятным таридийским сюрпризом. По всему выходило, что противник подтягивался к Островам не только в экономике и военном деле, но и в компетенции спецслужб. Так оно, конечно, интереснее и веселее, но он все же предпочел бы более простую и быструю работу против дилетантов. И было совершенно неважно, что слежка осуществлялась некачественно, важен был сам факт ее наличия.

Поначалу-то Олстон решил, что наблюдение ведется за представительством в целом, но спустя пару дней вынужден был признать, что филеры торчат под окнами именно по его душу — уж слишком явственно неопытные соглядатаи напрягались, стоило лишь ему появиться в окне или выйти с сигарой на балкон. Что же это получается? В Тайной канцелярии короля Георга завелся шпион или на его след вышли по итогам измайловского дела?

Та операция вообще закончилась полным провалом. Мало того, что это отодвигало на неопределенный срок, а то и вовсе делало невозможным получение обещанных капитану наград, так еще и был нанесен весьма болезненный удар по репутации одного из самых успешных агентов иноземного отдела канцелярии. И, читая скупые слова сожаления по поводу неудачи в сообщении Гринвуда, Джон отчетливо видел проступающее между строк разочарование в своих действиях. А как еще прикажешь трактовать случившееся, когда цель не достигнута, находившиеся на довольствии наемники убиты, деньги Короны потрачены зря. И главное — упущен уникальный шанс расправиться сразу с двумя врагами Фрадштадта одновременно. В этом Олстону удалось убедиться воочию, посмотрев на торжественный въезд в Южноморск живого и здорового царевича Федора в сопровождении своего друга-помощника князя Бодрова. Так что Джону оставалось только скрипеть зубами да строить планы исправления своего промаха. Правда, он возглавил операцию лишь на завершающем этапе, но захочет ли начальство принять это во внимание, оставалось только гадать.

И тут еще слежка. Первым порывом Джона было выйти на улицу, потаскать хвост за собой пару часов, да и исчезнуть из поля зрения филеров. Или того хуже, завести куда-нибудь в темный уголок и начистить физиономии. Так сказать, в профилактических целях. Но первый порыв ушел, эмоции схлынули, и Олстон благоразумно решил не обострять ситуацию. Пусть себе следят, было бы у местного Сыскного приказа, или кто там у таридийцев еще слежкой заниматься может, что-то серьезное на него, уже бы предъявили. А раз не пытаются войти в представительство, значит, все у них вилами по воде писано, одни не стоящие внимания догадки. Так что здесь он в полной безопасности. Войти на территорию фрадштадтского представительства — это оскорбление Короны и международный скандал, островное королевство такого не прощает. А вот если он выйдет в город, то может попасть в засаду и оказаться в таридийских застенках, причем его соплеменники не будут об этом знать, а значит, и не смогут помочь. Местные же на все вопросы по поводу пропажи подданного Короны будут разводить руками да изображать бурную розыскную деятельность. По крайней мере, во Фрадштадте поступили бы именно так.

А застенки они на то и существуют, чтобы выбивать из угодивших туда бедолаг нужную информацию. Так что нет, не предоставит капитан Олстон таридийцам такой возможности. Посидит в представительстве, спокойно изучит присланные начальством бумаги, наметит новый план действий и тихонько исчезнет. Жаль даже, что не увидит, как обеспокоенные его долгим отсутствием соглядатаи будут лишнюю неделю впустую торчать под окнами.

Если бы не спешка, обусловленная уникальностью представившегося шанса, капитан ознакомился бы с этими бумагами намного раньше. Он всегда делал это перед тем как приступить к делу, потому что прекрасно понимал важность знания предмета разработки. Чем больше знаешь об интересующем тебя человеке, тем легче его просчитать, предугадать поступки, слова, мысли. А когда ты вооружен таким знанием, довести миссию до логического конца — это уже дело техники. Как опытному охотнику, знающему всё о повадках загоняемого зверя, достаточно занять верную позицию и вовремя спустить курок. А в прошлый раз пришлось спешно устраивать ловушку в заранее известном месте — грех было не воспользоваться так редко выпадающим шансом. Так что не до изучения досье было, операцию пришлось кроить быстро, что называется, 'по живому'.

Потому и был Олстон неудачей раздосадован, но не более. Неприятно, что отрицательный результат останется в его безупречном доселе послужном списке, но по большому-то счету винить капитану себя не в чем. Яд попал в пищу объектов охоты? Попал. Убойная команда проникла в дом? Проникла. Какие вопросы к Джону? Или он должен был сам лично пичкать жертвы ядом, а потом добивать кинжалом? Нет уж, дудки, ему доверили руководить финальной фазой операции, но исходные данные поступили от других людей. А он не привык полагаться на чужие слова. Вот если бы вся операция была его, от начала до самого конца, то — да, Джон готов был рисковать и нести ответственность за успех или неудачу.

Что ж, теперь все будет по-другому. Пока филеры мерзли на улице, Олстон, с удобствами, в тепле, спокойно изучал дела Федора Соболева и Михаила Бодрова.

Несмотря на все громче звенящую славу, царевич Федор представлялся разведчику особой заурядной. Умен, любознателен, предприимчив и весьма настырен. Да, этого не отнимешь. Но это всё объяснимо, такие люди с какой-то периодичностью появляются во всех странах. Чаще всего, конечно же, на благословенных господом Фрадштадтских островах, но когда-то должно было повезти и Таридии. Так что здесь было всё понятно и объяснимо.

Вот с Бодровым было сложнее. Еще совсем недавно он был никчемным человечком, высокородным избалованным детинушкой со вздорным характером. Благодаря родству с царствующим домом после смерти родителей был взят на дворцовое содержание, кое успешно и транжирил направо-налево в бесконечных кутежах. Было у Бодрова и свое наследное имение — Холодный Удел, но, как ни старался его управляющий, доходы от него никак не хотели соответствовать запросам молодого повесы. Михаил пил, гулял, охотно брал деньги в долг и часто забывал отдавать, был высокомерен и вспыльчив. Однако от неизбежных при таком нраве дуэлей уклонялся, пользуясь привилегией члена царской семьи. В общем, человеком был князь на редкость неприятным, и уважением у окружающих не пользовался. Ему даже прозвище дали презрительное 'князенька'.

Кроме всего прочего, Тайной канцелярией Его Величества Георга была сделана попытка использовать князя в нехитрой политической игре под названием 'смена династии'. Естественно, никто не собирался надолго сажать такого кретина на трон, просто им бы воспользовались на начальном этапе для придания процессу хоть какой-то легитимности — какой-никакой, а родственник Соболевых. Немаловажным фактом было то, что к тому времени Бодров был болен тяжелой формой чахотки — удобно, не правда ли? Мог ли такой человек, как Михаил, отказаться от такого шанса? Конечно же, нет! Это ничтожество согласилось сотрудничать! Правда, совсем скоро несостоявшийся предатель в компании еще двух недалеких личностей — царевича Алексея и графа Воротынского — по пьяному делу наболтал лишнего и вместе с собутыльниками же попал под расследование Сыскного приказа по делу о государственной измене. Больше всех пострадал, и надо отметить, совершенно заслуженно, Воротынский, получивший разжалование и каторгу. Младший царевич отделался домашним арестом и отцовской немилостью, Бодрова тоже наказали не так уж страшно, сослав в Холодный Удел и лишив содержания. Правда, учитывая его болезнь, ссылка эта практически являлась смертным приговором.

И вот тут начались чудеса. В досье не было указаний на организатора покушения, но вряд ли это были соотечественники Олстона — просто смысла в этом не было. Скорее, это друзья Воротынского решили отомстить Бодрову — по таридийской столице вовсю гуляли слухи, что именно он оговорил графа перед розыскниками. А может, и вовсе всё это были происки Сыскного приказа — что-то типа демонстрации неотвратимости возмездия за предательство. В общем, покушение было организовано, и оно почти удалось. Князь десять дней провалялся без памяти, но его тщедушное тело проявило при этом столь небывалую жажду жизни, что не только перебороло полученные при нападении ранения, но и избавилось от чахотки!

И человека словно подменили. Он взялся за наведение порядка в Холодном Уделе, укомплектовал отличный пехотный полк, заслужив досрочный отзыв из ссылки. Дальше — больше. Бодров бесстрашно дерется на дуэлях, конфликтует с главой Сыскного приказа, разбивает в пух и прах вторгшихся в Бобровскую область тимландцев, публично берет под свою опеку графиню Ружину, тем самым давая Улории долгожданный повод для объявления войны. Той самой войны, в которой у Таридийского царства изначально было очень мало шансов на победу, но зато у этих шансов были конкретные имена: Федор Соболев и Михаил Бодров. Первый разбил непобедимого доселе короля Яноша. Второй дерзким рейдом лишил улорийскую армию обоза, а потом оторвал от соседнего королевства Корбинский край. В общем — слишком уж крутые изменения произошли с одним отдельно взятым человеком — от полного ничтожества до национального героя. Да еще это дурацкое сравнение со сказочным Князем Холодом — прямо и смех и грех, а ведь многие действительно верят!

Пока капитан Олстон переваривал прочитанное, подоспели свежие новости из Ивангорода. Таридийский царевич Алексей сбежал из охваченной смутой силирийской столицы, да еще прихватив с собой невесту, ее мать — великую княгиню — и брата — нового великого князя Дарко. Одному ему позволили бы уйти — не тот момент, чтобы портить отношения с соседями, но вывезти из страны княжескую семью силирийцы позволить не могли. Позабыв на время о разногласиях, силирийские князья и бояре бросились в погоню и догнали беглецов недалеко от границы. Теперь второй наследник таридийского трона блокирован в маленькой крепости Орлик с горсткой своих людей. И мало того, что путь на родину прегражден разношерстным силирийским войском, так еще ожидалось прибытие в ту же провинцию короля Яноша со свежими силами — он как раз решил под шумок 'откусить' от северного соседа кусок Нижней Вилковицы. А уж такая ситуация для него — просто подарок судьбы! Сколько король Улории мог бы отыграть, заполучив в свои руки столько козырей? Но тут в дело вмешались новые подопечные Олстона.

Царевич Федор отправился в Корбинский край, якобы для проведения учений. Но войска там нынче у таридийцев достаточно для того, чтобы заставить улорийцев волноваться из-за любого резкого движения. Ход простой, но чрезвычайно действенный. Яношу теперь придется срочно перебрасывать войска на южное направление во избежание потери там новых территорий.

Тем временем Бодров направился к силирийской границе, чтобы попытаться вызволить царевича Алексея с сопровождающими из негостеприимной страны. Задача была непростая, учитывая стоящую на его пути неприступную доселе крепость Злин и занятый улорийским генералом Пищаком Яблонец, но почему-то Джон был уверен, что князю эта задача по плечу. Злин принято считать неприступным, но на самом деле капитан не мог припомнить ни одного случая, когда бы эту пограничную крепость кто-либо пытался штурмовать. В отсутствие же попыток штурмов легко слыть неприступным. Бодров что-нибудь придумает и разберется со Злином, не приходится сомневаться, что оставленные без поддержки своего правителя улорийцы тоже будут разбиты, а осада с Орлика снята. Интересно, как он поступит дальше? Пойдет в Рюдек утверждать на троне Дарко Первого, а заодно и царевича Алексея при нем регентом? Нет, нынешний князь Михаил слишком умен для этого и прекрасно понимает, что взять власть легко, а вот удержать трудно. Гораздо проще просто вывезти семью великого князя в Таридию, организовав там что-то типа великокняжеского двора в изгнании. Никто из мятежников не посмеет сесть на престол в таких условиях, и кончится дело триумфальным возвращением семейства Бржиза в родные пенаты. Таким образом Бодров добудет для своей страны долгие и прочные, скрепленные династическим браком, союзнические отношения с Силирией. И эффектно, и эффективно.

А еще у Джона уже не было сомнений, что хотя царевичу Федору и отводилась важная роль, но главной движущей силой при разработке этого плана был именно Михаил Бодров. Что ж, вот на него и стоит направить свои усилия в первую очередь. Кажется, господин Воротынский сейчас проживает на Островах? Не разыграть ли снова его карту? Не зря же Корона затратила столько усилий, вызволяя его с каторги? Но это так, дополнительный штришок к основному действию, которым займется капитан Олстон лично.

Джон не знал, кто заварил эту силирийскую кашу, но для него несомненным плюсом был тот факт, что объект его разработки не меньше месяца будет находиться в походных условиях либо на западе Силирии, либо на северо-востоке Таридии. Очень удобно, учитывая, что сам он может действовать в том районе из северной Улории. Нужно бы поспешить, дабы не упустить предоставляющуюся возможность.

Капитан написал несколько писем Гринвуду и Вулбриджу. А спустя еще два дня, переодевшись в женское платье, он покинул здание представительства в карете крупного фрадштадтского негоцианта, с мстительной радостью наблюдая за зябко переминающимися с ноги на ногу наблюдателями. Дилетанты! Куда вам до Джона Олстона! Коли решили ввязаться в эту игру, то будьте добры выучить для начала правила. Впрочем, как только приютившее его торговое представительство скрылось из виду, Джон позабыл о незадачливых филерах — его ждал корабль, отплывающий в Торшек. Как можно скорее капитан должен был попасть на север Улории, поближе к таридийско-силирийской границе. Именно там он сделает следующий ход в этой партии.

8

По идее, после такого изнурительного 'снежного похода', да еще и со штурмом города в финале, армии нужно было дать минимум три дня отдыха, но время было дорого. Нужно выжать всё, что только возможно, из фактора неожиданности, нашего появления нынче так же не ждут под Орликом, как не ждали под Яблонцом. Так что один день — это было всё, что я мог позволить своим солдатам в плане отдыха. Ничего, вернемся в Таридию — отдохнем как следует.

Для меня день начался со знакомства с генералом Казимиром Пищаком. Оказался он достаточно молодым, тридцатидвухлетним человеком среднего роста, круглолицым, голубоглазым. Держаться старался с достоинством, хвалил нас с Григорянским за смелое и неординарное решение и отдавал дань беспримерному мужеству наших солдат. Ну, а кроме всего прочего, раз десять предложил нам мирно разойтись по сторонам. Мол, вы меня не видели, и я вас не знаю. Пищак настолько верил, что со дня на день в Яблонец заявится король Янош Первый с большой армией, что переубедить его не могли никакие доводы. В какой-то момент мы с князем Григорянским даже обеспокоенно переглянулись — вдруг в чем-то ошиблись, чего-то не учли? Вдруг улорийский король, презрев грозящую с юга опасность, всё же отправился на север утверждаться на нагло отхваченной у соседа территории? Или разведданные оказались неверными и Янош в состоянии выставить сразу две дееспособные армии? Не слишком ли рано мы уверились в ограниченности возможностей разбитого таридийской армией монарха?

Впрочем — нет. Очень заразительна слепая вера генерала в своего короля, но — нет. Никакое волшебство не в состоянии шестнадцатитысячное войско моментально увеличить двое. И с артиллерией у улорийцев большие проблемы — она и так-то была не в блестящем состоянии ввиду упорного стремления короля-полководца решать исходы сражений исключительно за счет стойкой пехоты и сметающей всё на своем пути тяжелой кавалерии, а после Грушовского сражения и вовсе находится на грани исчезновения. Так что даже если завтра сюда явятся еще шестнадцать тысяч улорийцев, нас это не сильно напугает — наши пушкари как минимум уровняют шансы, а то и вовсе обратят противника в бегство. Ну, а если нет, то скажутся другие наши преимущества: в организации, обмундировании, вооружении. Потому подобный сценарий представлялся мне не таким уж страшным, хотя и гораздо более трудоемким.

Ну а вариант с игнорированием той угрозы, что организовал из Корбинского края Федор Иванович, представлялся совсем уж маловероятным, потому как я на штурм Злина пошел только после получения подтверждения о начале переброски улорийских войск на юг. Янош обязан был отреагировать на ход Таридии, и он отреагировал, а тузы в рукаве просто так, из ничего, не появляются.

— Полагаю, что раз уж господин генерал так спешит встретиться со своим монархом, — обратился я к Григорянскому, — то стоит поспособствовать этому, отправив пана Казимира королю навстречу.

— Навстречу — это далековато будет, — глубокомысленно изрек Василий, — думаю, король сейчас где-то в районе Торшека. Генералу бы просто до родины добраться.

— Ну, господа, — всплеснул руками Пищак, — я думал, что как дворяне и офицеры мы друг друга поймем. Мой государь обещал сам подойти в Яблонец со свежим войском, а мы все понимаем, что вам в этом случае не поздоровится.

— Господин Пищак, — честно говоря, этот восторженный военачальник уже начинал меня раздражать, — а вам посчастливилось побывать с вашим королем в Грушовском сражении? Нам вот с князем довелось там наблюдать его монаршую спину.

— О! Это была чистой воды случайность! Несчастливое стечение обстоятельств.

— А! Вон оно что! — воскликнул Григорянский. — А мы-то всё гадали: что случилось? А он за счастливой ложечкой домой побежал!

— Да вы что! За какой еще ложечкой? — пан Пищак в возмущении приподнялся со своего стула.

— За чайной! — усмехнулся я. Пора было заканчивать эту отнимающую наше драгоценное время комедию. — Значит, так, генерал, вы со своими солдатами прямо сейчас покидаете Яблонец и направляетесь к улорийской границе. Без оружия, но при своих знаменах и с продовольственным обозом. Люди подполковника Шмицера сопроводят вас. Вернуться не пытайтесь, в следующий раз снисхождения не будет — посечем картечью без всякой жалости.

— Без оружия, да еще в сопровождении силирийцев! — воскликнул обескураженный Пищак.

— Не обсуждается! — отрезал я. — Вы вообще-то здесь гости незваные, радуйтесь, что так уходите, практически без потерь.

С минуту улорийский генерал испытующе сверлил нас взглядом из-под насупленных бровей, переваривая услышанное. Но, в конце концов, благоразумие взяло верх над гордостью. Да и какой у него был выбор?

— Хорошо, — медленно произнес пан Казимир, придя к согласию в своих мыслях, — пожалуй, это действительно самый достойный выход для нас. За мной теперь долг, и я обещаю отплатить вам подобным же образом. Но только один раз.

— Договорились! — улыбнувшись уголком губ, князь Василий протянул улорийцу руку. После чего пришла очередь нашего с Пищаком рукопожатия.

— Скажите, князь, — генерал задержал мою руку, глядя мне при этом прямо в глаза, — правда, что вас не взяла пистолетная пуля в Злине? Пуля, выпущенная командиром местного гарнизона в упор.

Да что ж такое? Какими немыслимыми путями распространяются слухи? Это ведь буквально позавчера было! Я так думаю, что еще не все наши солдаты об этом знают и не все силирийцы злинского гарнизона, а этот уже в курсе. Или я ошибаюсь и в курсе уже вся округа? Даже не знаю, смеяться или плакать по этому поводу, но чувствую, что вот-вот в довесок ко всем прежним подвигам мне припишут еще и пуленепробиваемость.

— Дело в том, что слухи о меткости подполковника Шмицера слегка преувеличены, — с трудом сдерживая раздражение, ответил я, — пуля лишь слегка оцарапала руку.

— Скромничает! — нагло заявил Григорянский. — У меня сердце в пятки ушло, когда князь упал, но через мгновение он уже вскочил и принялся орудовать шпагой, как ни в чем не бывало!

Зараза такая Григорянский! Неукоснительно придерживаясь своей стратегии, планомерно лепит из меня мифическую личность. Видите ли, он считает, что так врагам Таридии будет гораздо страшнее и многие вообще предпочтут не связываться с государством, привлекшим на свою сторону самого Князя Холода. Чем дальше, тем сильнее эта чушь меня раздражала. Во-первых, это не слишком приятное сравнение, ведь несмотря на то, что Холод характеризуется как строгий, но справедливый, несомненно он относится к категории злых героев. Во-вторых, это персонаж дохристианской эпохи, попросту говоря — языческой, и из-за этого у меня возникают трения с церковью. Ну, а в-третьих, таридийцы должны рассчитывать на самих себя, а не надеяться на помощь супергероев, тем более имеющих сомнительную репутацию.

Не знаю, какой вывод для себя в итоге сделал Пищак, но, по-моему, ушел он все-таки впечатленным. Да и черт с ним, пусть что хочет думает, лишь бы больше под ногами не мешался!

— Вася, ты бы лимончик съел, — вкрадчиво обратился я к другу, как только за Пищаком закрылась дверь. — От такой широкой улыбки и лицо треснуть может.

— Да где же в этой глуши, да еще зимой лимон отыщешь? — пожал плечами князь.

— Как только в теплицах Холодного Удела созреют, целое ведро тебе пришлю!

— Зря сердишься, все эти истории тебе только на пользу идут. Ты не представляешь, сколько людей изощряются во вранье, пытаясь придумать для себя красивую легенду, а тебе и напрягаться не надо — само собой всё получается! Так что, как ты там говорил: расслабься и получай удовольствие!

— Да ты пойми, я обычный человек! И ты прекрасно знаешь, что с той пулей мне сильно повезло: всего несколько сантиметров в сторону — и она пробила бы мне сердце!

— Ну не пробила же! — Григорянский был просто непробиваем в своих убеждениях.

— Все эти истории делают из меня кумира, представляют каким-то сказочным героем. Всемогущим и несокрушимым. А завтра я споткнусь на ровном месте и расшибусь насмерть! Представляешь, какое разочарование всех постигнет?

— Типун тебе на язык! — возмутился Василий. — Даже думать об этом не смей! Ведь всё же хорошо складывается! Ты провел войско сквозь буран и практически без потерь взял захваченный улорийцами город! Разве это не достойно легенды?

— Ты бы знал, — тяжело вздохнул я, — сколько раз я себя проклинал за то, что погнал армию в поход в такую погоду! Сколько раз в отчаянии просил Бога помочь найти дорогу и не погубить понапрасну солдат! То, что мы вышли-таки к Яблонцу, — это просто невероятная удача! А моей заслуги в том нет.

— Вот ты бы, Бодров, сам себя послушал! — усмехнулся Григорянский. — Там повезло, здесь повезло, везде повезло. Заметь, повезло тебе, а не нашим врагам. Я понимаю, тебе вчера пришлось сильно попереживать за исход дела, да и вообще эта кампания идет далеко не так легко, как кажется со стороны. Но посмотри, что мы имеем на выходе?

— И что же? — поинтересовался я, уже догадываясь, что услышу в ответ.

— А вот что! — князь снова расплылся в улыбке, предвкушая эффект от своих слов, — Князь Холод приказал водам Диволицы подняться из ущелья, и, когда река выполнила приказ, его солдаты поплыли на плотах прямо к мосту и взяли штурмом не ожидавшую нападения с этой стороны прежде неприступную крепость. Потом Холод провел свое войско через снежную бурю и обрушился на головы спокойно сидящих в теплых домах Яблонца улорийцев. Чем тебе не сюжет для легенды?

— Ты забыл про пулю, — мрачно добавил я.

— Ах да, пуля. Пуля — это мелкий, но очень важный штрих. Пистолетный выстрел с десяти шагов — это тебе не шутки. Но ты остался жив, да еще и стрелявшего едва не заколол!

— Всё, Григорянский, отстань! — чувствуя бесполезность спора, я обреченно всплеснул руками. — Давай уже заниматься следующим этапом кампании. Будет распрекрасно, если мы завтра сможем обнять Алешку!

— Да кто ж против? — согласился князь. — Это же ты спор затеял.

Ну вот, я еще и виноватым остался. Вот же упертый этот Григорянский! Ну да ладно, уж какой есть. А споры с ним будем вести на родине, долгими зимними вечерами перед камином и с бокалом глинтвейна в руках. Сейчас есть дела поважнее.

Вот уж кому вовсе не пришлось отдыхать даже в выходной день, так это разведчикам. Конные разъезды и лыжные патрули с самого утра отправились во все стороны, даже назад, в направлении оставшегося за спиной Злина. Такова уж судьба 'глаз и ушей' армии. Зато мы в курсе всего происходящего в округе и имеем возможность своевременно реагировать на любую угрозу. Ну и планы строить в зависимости об обстановки.

А обстановка складывалась таким образом, что почти шесть тысяч силирийцев, имитируя настоящую осаду, жгли костры вокруг маленького, прилепившегося одним боком к скале замка со странным названием Орлик. И этих силирийцев нисколько не волновал тот факт, что в каких-то семнадцати километрах к западу иноземцы захватили целый город, а в перспективе претендуют на половину силирийской провинции. Вот такая странная любовь к родине.

А ведь какой сильный мог быть ход, если бы они общими усилиями заставили войска Улории убраться восвояси! Престиж руководителей такого предприятия взлетел бы до небес, глядишь, и великокняжеская семья передумала бы искать спасения за границей. Но нет. Об отпоре врагу никто и не помышляет, знатные князья да бояре озабочены заочной борьбой за влияние на малолетнего правителя, а то и вовсе подумывают о зарождении новой династии. И помолвку княжны многие не прочь переписать в свою пользу.

И промеж собой согласия у силирийских подданных нет, каждый тянет одеяло в свою сторону. И лагерь их представляет собой беспорядочное стойбище, где каждый отряд устраивается так, как считает нужным его предводитель. И армия, по большому счету, состоит из иррегулярной кавалерии с редкими вкраплениями примкнувшей к ней пехоты и десятком разномастных орудий. Ни общего командования, ни централизованного снабжения. Что ж, тем лучше для нас.

Буран к утру утих, установилась ясная морозная погода. Температура упала, но не критично, градусов до двенадцати-пятнадцати. Это не помешает нашим отлично экипированным войскам совершить еще один марш-бросок, а вот не отягощенные строгой дисциплиной мятежники-силирийцы явно не станут активничать, скорее, будут жечь костры да жаться по теплым углам. А это то, что нам и нужно.

Мы выступили вечером, а к двум часам ночи уже заняли свои позиции в прямой видимости мирно спящего лагеря противника. В Яблонце оставили всех больных и раненых, а также два пехотных батальона — на всякий случай, чтобы у пана Шмицера, любезно согласившегося занять вакантный пост коменданта города, не возникало никаких дурных мыслей.

Ну что ж, приступим к предпоследней части операции по разблокированию наших друзей, застрявших в этом маленьком силирийском замке.

Первыми снова вступили в дело разведчики — пластуны разобрались с редкими дозорами. Следом гусары стремительно прошлись по тылам лагеря противника, старательно поджигая на своем пути всё, что могло гореть. Как и ожидалось, в стане осаждающих началась паника. Масла в огонь подлила открывшая стрельбу артиллерия.

Завораживающе прекрасное зрелище являли собой пылающие в ночи окраины силирийского лагеря. Пылал обоз, горели занятые осаждающими строения постоялого двора и прилепившиеся к нему утлые домишки то ли жилого, то ли хозяйственного назначения. Пламя с одинаковой легкостью пожирало роскошные шатры знати, а также шалаши и палатки простых воинов. Огонь очерчивал границу лагеря, являясь отличным целеуказателем для нашей артиллерии, и Григорянский веселился от души, забрасывая к огненной черте тучи брандскугелей. Зажигательные снаряды, чертя в ночном небе красивые огненные дорожки, аккуратно ложились вдоль западной и южной границы обширного и, по большей части, беспорядочного стойбища, которым и являлся на деле лагерь мятежных подданных великого князя.

Подобная тактика такая была выбрана сознательно, чтобы переполошить силирийцев, заставить их в ужасе бежать в восточном направлении, но не убивать. Не воевать мы сюда пришли, и лишние жертвы нам не нужны. Пусть местные тут сами меж собой разбираются и помнят нашу доброту. А что? Кто-то из уцелевших этой ночью просто порадуется, посчитает, что повезло ему, что благодаря своей прыти и нерасторопности таридийцев он избежал смерти. А кто поумнее, тот смекнет, что мы могли все войско побить, да не стали, и сделает соответствующие выводы. Может, не прав я, может, излишнюю мягкость проявляю, несоответствующую этой временной эпохе, время покажет. Главное, что я верю в свою правоту. Вот выведу из окружения Алешку с сопровождающими лицами — и назад, домой, там дел невпроворот.

В основном мятежники оправдали наши ожидания. Большая их часть, пометавшись некоторое время в панике на фоне огненных всполохов, без оглядки бросилась наутек в единственно безопасном направлении, то есть на восток. Если не отыщется среди них решительного и авторитетного предводителя, то в ближайшие часы они не вернутся.

Но наивно было предполагать, что удастся обойтись одними лишь мерами устрашения. Решительные и авторитетные, правда, при этом не очень умные, предводители нашлись в самом лагере. Кто-то сумел организовать три с половиной — четыре сотни всадников и бросил их в отчаянную атаку прямо на позиции артиллерии.

На левом фланге у меня стояли два эскадрона драгун и эскадрон гусар, остальная кавалерия была распределена между резервом центра и правым флангом. Маловато для решающего преимущества. Правда, учитывая разномастность атакующих и отсутствие строя, скорее всего, таридийская конница возьмет верх, но зачем рисковать жизнями своих людей, если еще не сказали последнего слова пушки?

Князь Григорянский прекрасно знал, что нужно делать, и, реагируя на угрозу, левая часть его батареи успела дать залп брандскугелями по практически настильной траектории. Бомбардиры показали отменную выучку, положив снаряды аккурат в голове отряда. Нескольким всадникам все же удалось проскочить, но вот следовавшим прямо за ними не повезло оказаться в самом центре маленького ада. Десятки лошадей на всем скаку падали в снег, заставляя всадников совершать невероятные кульбиты, не попавшие под снаряды животные, перепуганные огнем, поднимались на дыбы, сбрасывая своих седоков наземь, или просто сворачивали в стороны, обезумев от страха и не слушаясь команд наездников. Следующий залп артиллерии положил конец этой благородной, но изначально обреченной на неудачу попытке прорыва. Теперь уже абсолютно точно в бегство обратилась вся повстанческая армия, за исключением той маленькой группы всадников, что успела проскочить к позициям Григорянского. Но эту горстку безумных храбрецов встретили штыками выдвинувшиеся из-за батареи батальоны третьего Белогорского пехотного полка, так что исходившая от них угроза была быстро ликвидирована.

Наша кавалерия еще немного пошумела к югу от лагеря, нагоняя страху на поотставшую пехоту, со стен замка тоже раздалось несколько пушечных выстрелов — гарнизон внес свой посильный вклад в дело снятия осады, и на этом так называемое ночное сражение при Орлике было окончено.

Можно было бы сказать, что в силирийском лагере мы взяли богатую добычу при минимальных затратах и полном отсутствии потерь, но доставшийся нам обоз не был обозом регулярной армии. Поэтому оружие по большей части было разномастным, боеприпасы — сомнительного качества, не чета нашим, съестные припасы каждый отряд тоже заготавливал кому как на душу придется. Об общевойсковой казне и говорить не приходилось. В общем, всё, что уцелело от огня, я приказал направить в фонд премирования личного состава.

На стенах замка царило ликование. Похоже было, что там собралось всё набившееся в эту маленькую крепость население, включая наших улан и драгун. Хорошо еще, что осажденные удержались от проведения собственной вылазки, ограничившись стрельбой со стен. Сцепись они с противником, могла бы завязаться серьезная драка, в которую нам волей-неволей пришлось бы ввязываться. Нет, исход боя всё равно бы был в нашу пользу, но потери возросли бы многократно. А так мы, считай, на испуг взяли противника. Всегда бы так побеждать!

Спустя полчаса ворота Орлика распахнулись, выпуская в поле небольшую группу всадников, и вскоре мы с Григорянским уже обнимали светящегося от радости царевича Алешку.

— Это просто блеск, Миха, Васька! Это просто блеск! Это красота! Это гениально! Эти огненные шары в ночном небе — и страшно, и завораживающе красиво одновременно! Как же я ждал вас, каждое утро и каждый вечер выходил на стену с подзорной трубой в надежде, что увижу наши знамена!

— Да, Алешка, только сейчас я понял, как нам тебя не хватало всё это время! — мы с Григорянским рассмеялись при виде щенячьего восторга нашего товарища.

— А уж как мне вас не хватало, — Алексей понизил голос, — есть у меня подозрение, что наши силирийские друзья уже вели за моей спиной переговоры с мятежниками. Два-три дня, максимум неделя — и они попытались бы сдать Орлик.

— Думаю, что осаждающие только на это и рассчитывали, — усмехнулся князь Василий, намекая на почти полное отсутствие в захваченном стане артиллерии и каких-либо приготовлений к штурму.

— Зато видели бы вы, какими глазами на меня теперь Стефания смотрит! — царевич заговорщицки подмигнул нам. — За мной же целая армия пришла! Я им всем говорил, что сам Князь Холод придет меня выручать, а они смеялись за моей спиной, думали, совсем дурачок! А я-то прав оказался, всё по-моему вышло!

— Только не нужно про Холода, — я недовольно поморщился и кивнул в сторону князя, — всю работу Василий Федорович сделал. Быстро, точно, аккуратно. Прямо зависть берет!

— Ой, ну ладно, — отмахнулся Григорянский, — план-то твой был!

— Я одного не пойму, — спохватился младший царевич, — вы как Злин и Яблонец проскочили?

— А кто тебе сказал, что мы их проскочили? — довольно хохотнул Григорянский. — Всё пришлось брать штурмом. Вон, Миху в Злине едва не застрелили из пистолета!

— То есть как — штурмом взяли? — лицо Алексея Ивановича аж вытянулось от изумления. — Но Злин неприступен, а в Яблонце сидят улорийцы!

— Улорийцы сейчас маршируют домой, в Яблонце сидит гарнизон Злина с нашим усилением, а в Злине сидит наш гарнизон, — искрящийся довольством князь Василий продолжал шокировать Алексея.

— Но как?

— Пришел Князь Холод и навел порядок! — Григорянский уже откровенно ржал во весь голос, глядя на мою недовольную и Алешкину удивленную физиономии.

— Об этом еще будет время поговорить, — прервал я его веселье, — как скоро мы сможем выступить в обратный путь? Я бы хотел убраться отсюда как можно скорее.

— Утром сможем выехать, — царевич неожиданно смутился, и я сразу понял, что он уже нарисовал себе в воображении несколько иные планы, — но ты не рассматриваешь вариант с походом на столицу? В стране такие разброд и шатания, что наше войско без труда сможет захватить Рюдек.

— Да ты пойми, Алешка, — я тяжело вздохнул, поскольку уже устал втолковывать окружающим прописные истины, — захватить Рюдек мы можем, но что будет дальше? Чужаки в столице — это же мощнейший раздражитель, способный объединить даже непримиримых врагов на внутренней арене. Против нас восстанут даже те, кто сейчас пытается остаться в стороне от политики. Мы в осаде окажемся посреди враждебной страны. А нам оно нужно?

— А так правящая семья будет в полной безопасности в Таридии, — присоединился ко мне Григорянский, — у Дарко будет свой двор в Ивангороде или Клинцах, как пожелают. И уже весной лояльные вельможи будут спешить туда на поклон к великому князю, а недовольные пусть здесь передерутся между собой. Пока есть законный наследник, все их потуги не имеют смысла. Тем более что как только состоится ваш с княжной Стефанией брак, ты станешь первым претендентом на регентство. Вряд ли кто-то осмелится спорить с этим.

— Да, большинство предпосылок для мятежа отпадет само собой, — продолжил мысль я, — сейчас ведь многие рассчитывают именно через брак со Стефанией получить регентство и стать новым претендентом на престол, а там под шумок можно и малолетнего правителя устранить.

— Всё так и есть, — сокрушенно покачал головой Алексей, — мне уже кажется, что каждый встречный силириец готов проткнуть меня кинжалом, чтобы тут же предложить Стефании руку и сердце! Но есть некоторые деятели, выступающие за смену династии, утратившей доверие подданных.

— Вот пусть эти пауки передерутся тут между собой, а через год-два уставшие от междоусобиц силирийцы на руках внесут в Рюдек Дарко Первого и присягнут ему на верность.

— Всё вы правильно говорите, друзья, — Алешка снова смущенно отвел взгляд в сторону, — но княгиня Петра может возражать против такого плана. Едва завидев войско, она уже стала мечтать, как возьмет власть прямо сейчас. Весьма, я вам скажу, властолюбивая особа. Я иногда даже подозреваю, что она сама отравила мужа, чтобы править при малолетнем сыне, да не рассчитала с реакцией своих вельмож.

— Княгиня Петра нас мало интересует, — я безразлично пожал плечами, — может не ехать с нами. Пусть остается здесь с сыном и сама разбирается со своими подданными. Для нас важен ты и твоя невеста, всё остальное вторично. Если нужно, я готов повторить это специально для великой княгини.

— Ух, боюсь, ей это не понравится, — Алешка нервно оглянулся на замок, будто опасался, что будущая теща наблюдает за ним со стен, — но, с другой стороны, она сама вызвалась бежать с нами, никто ее не заставлял.

— Тем более. И давай-ка, твое высочество, — я панибратски хлопнул царевича по плечу, — перебирайся в наш лагерь. Нечего тебе среди силирийцев делать. Не дай бог, кому из них дурная мысль в голову придет. Так оно надежнее будет.

Княгине Петре действительно не понравился тот факт, что ее мнением никто даже не поинтересовался. Но свое недовольство она предпочла держать при себе. Скорее всего, потому, что уже была наслышана о наших с Григорянским подвигах и еще не знала, как себя с нами вести. Лишь бросала на нас оценивающие взгляды да старательно держала на лице благожелательно-снисходительное выражение, мол, всё идет по плану. Само собой разумеется, по ее плану.

Вообще же княгиня оказалась очень даже привлекательной тридцатичетырехлетней женщиной, недаром многие силирийцы преклонялись перед совершенной красотой своей правительницы. Правильные черты лица, точеная фигура, белокурые волосы, пронзительно-голубые глаза — она словно олицетворяла собой эталон северной женской красоты. Не зря же была женой монарха страны, вся территория которой расположена исключительно в северных широтах континента. Только вот за всей этой снежной красотой скрывалось поистине ледяное сердце и холодный, расчетливый разум. У меня сложилось впечатление, что эта женщина точно знает, чего хочет от жизни, и найдет способ добиться своего, даже если ее путь к заветной цели обильно полит кровью. Возможно, даже кровью близких людей. Она даже на свою родную дочь смотрела, как на соперницу, лишь на людях, словно вспомнив об исполняемой на сцене роли, одаривая ее дежурной 'материнской' улыбкой и скупым родительским словом.

И Соболев-младший, и даже Григорянский еще были достаточно молоды, чтобы видеть все это, но я, имея за плечами опыт жизни в двадцать первом веке, читал эту дамочку, словно открытую книгу. Насмотрелся я в свое время на подобных красоток с модельной внешностью и стальными когтями. И черт меня побери, если княгиня не поняла это с первого же брошенного на меня взгляда!

Ох, нужно будет поспособствовать, чтобы свой силирийский 'двор в изгнании' ей позволили организовать не в столице, а где-нибудь в Клинцах. А то мне так не к месту вспомнилось, что наш обожаемый царь-батюшка Иван Федорович вдовец, и как-то нехорошо стало от одного предположения...

Зато княжна Стефания была совершенно другой — чистой, светлой девочкой, смотревшей на Алешку восторженными, влюбленными глазами. Так сказать, незамутненный бриллиант, неиспорченный дворцовыми интригами продукт. Хорошая партия для царевича Алексея, ради такой можно и подвиги совершать, и хочется, чтобы она тебя дома ждала. Лишь бы мой друг обратно на скользкую дорожку пьянства и зависти к брату не свернул.

Утром мы выступили в обратный путь. Пару раз небольшие группы мятежников пытались нас настигнуть, но в арьергарде на этот раз я поставил драгунский полк, одного разворота которого было достаточно, чтобы силирийцы убрались восвояси.

Заночевали в Яблонце, где подполковник Шмицер получил из рук Дарко Первого официальное назначение на пост коменданта местного гарнизона. Кроме того, княгиня долго о чем-то беседовала с подполковником наедине. Я не препятствовал, мне вообще было наплевать, какие интриги она плетет у себя в Силирии, лишь бы поскорее сюда вернулась, не утруждая таридийскую землю своим долгим присутствием. Не завидую я маленькому великому князю, попьет матушка его кровушки по полной программе.

На этот раз погода нам благоволила, потому уже следующим вечером мы были в Злине. Как и планировалось ранее, Яблонец был полностью оставлен во власти Силирии, а вот в пограничной крепости я посадил свой гарнизон, цинично вывесив на шпиле два флага — наш и силирийский. Вроде как мы ничего и не захватывали у соседнего государства, но границу пока под контроль взяли. В дальнейшем было бы неплохо эту самую границу провести по самой середине моста, для чего придется забрать себе вынесенную на западную сторону ущелья Дьявола отводную стрельню, да и пристроить к ней свою крепость.

На следующий день армия полностью перешла в пределы Таридийского царства. Миссия была выполнена, можно было вздохнуть свободно.

9

Посреди ночи я проснулся от жуткого чувства жажды. К тому же меня сильно трясло. Настолько сильно, что казалось, будто трясется кровать подо мной, пол и стены комнаты, да и вся гостиница целиком. Эк меня прихватило. Заболел или опять отравили? Вроде бы предпосылок никаких с вечера не было. Царапина от той пули на плече уже почти зажила, а больше в меня не стреляли, острыми металлическими предметами не тыкали.

'В чем же тогда дело?' — задался я вопросом, нащупывая-таки рукой кружку с водой на прикроватном столике.

Но это оказалась не вода, а какая-то непонятная жидкость, больше всего смахивающая на подслащенное молоко. Впрочем, это было неважно, главное — оно приятно холодило мои горящие внутренности и заставляло на время отступить жажду.

Что же такое? Что случилось? Отчего меня так трясет? Почему мысли ворочаются в голове так тяжело? Я умираю?

Может, закончилось мое время в этом мире? Настасья Фоминична ни о чем таком не говорила, но это еще не значит, что этого не может быть. Что если вся эта мутная история с подселением части моей души в чужое тело имеет только временный эффект? Волшебство исчерпало себя — и всё, будьте добры пожаловать обратно!

Интересно, а что станется с этим телом? Оно вернется под контроль прежнего, настоящего Бодрова? Так ведь он умер! А может, мое пребывание в теле реанимировало его? Вот радость-то будет! Честно говоря, никому это не нужно. Не хочу даже думать о таком исходе, ибо князь Бодров был размазней и сволочью, и в сравнении с ним я если не 'белый и пушистый', то уж, по крайней мере, просто нормальный мужик! А если учесть мои скромные усилия по укреплению обороноспособности Таридии, то и вовсе возвращение прежнего князя окажется катастрофой — тот никогда не утруждал себя подобными 'глупостями'.

Ну и главное — Натали. Вот тут я никак не могу допустить, чтобы она 'по наследству' досталась этому слизняку! Такой поворот дела меня никак не устраивает! Эх, еще бы мои желания учитывались...

Что же случилось, почему меня так трясет?

Я проваливался в беспокойный тягучий сон, из которого меня вырывал только очередной приступ нестерпимой жажды. Меня по-прежнему трясло, я наощупь находил кружку с питьем и снова забывался.

Иногда мне чудились какие-то голоса поблизости, но, скорее всего, это было лишь частью этого странного нездорового сна.

Не знаю, сколько времени это продолжалось, но в очередное мое 'выныривание' я обнаружил, что тряска прекратилась. Жажда никуда не делась, хотя досаждала сейчас не так сильно. Во всем теле ощущалась ватная слабость, но радовало уже просто отсутствие так надоевшей тряски. В голове тут же всплыла даже во время этого странного сна беспокоившая меня мысль о Наталье, и я, едва разлепив спекшиеся от обезвоживания губы, прошептал:

— Я вернусь...

— Что он там бормочет? — неожиданно раздался совсем рядом раздраженный мужской голос. И произнесено это было, кстати, по-улорийски.

— Бредит, ничего более, — прозвучал спокойный ответ на таридийском языке с едва заметным иностранным акцентом.

Жизнь научила меня не поддаваться сиюминутным импульсам, поэтому я подавил в себе страстное желание вскочить и при помощи кулаков выяснить, что здесь, черт возьми, происходит. Вместо этого я всеми силами продолжил изображать из себя безвольную желеобразную массу.

— Тщедушный маленький человечек, — с едва сдерживаемой злостью произнес улориец, и я получил чувствительный пинок по ноге, — поверить не могу, что он дважды одолел отца!

— Полегче, пан Курцевич, — в голосе с акцентом прозвучали угрожающие нотки, — полагаю, что мое командование желает получить его целым и невредимым. Из него нужно будет вытянуть очень много важных сведений.

— Если бы я знал, пан Джонсон, что ваша Корона наложит руки на всю добычу, — тот, кого назвали Курцевичем, буквально кипел от ярости, — я бы не стал помогать вам! Основную работу сделал я и мои люди. Мы могли вообще обойтись без вас!

— Пан Анджей, я понимаю ваши чувства. Поверьте, ваш отец будет отомщен. Но перед тем как это случится, должна свое получить и моя страна.

— Песья кровь! — воскликнул первый голос, вслед за чем последовал звук удаляющихся шагов и громкий хлопок дверью.

Выждав, пока стихнут вдали удаляющиеся шаги разъяренного улорийца, Джонсон презрительно сплюнул:

— Сам бы ты справился! Ты просто бесплатно сделал то, за что другим пришлось бы платить.

— Вы бы увезли пленника отсюда поскорее, господин капитан, — раздался голос еще одного, до сих пор молчавшего участника эпизода, — и отсюда, и из страны вообще. Наш хозяин весьма плохо владеет собой и может выкинуть любой фокус. А если слухи дойдут до короля, вы вообще можете лишиться своего трофея.

— Что, Янош тоже захочет отомстить князю лично?

— Это вряд ли. Просто он может не одобрить ваши методы.

— Всё в рыцарство играет? Жизнь его ничему не учит?

— Он так воспитан, уже вряд ли изменится.

— Да, проблема, — задумчиво протянул тот, кого называли капитаном, а также Джонсоном, — но мне нужно два-три дня. Следовать дальше с людьми Курцевича небезопасно, они слишком непредсказуемы. Здесь я еще смогу удержать их от необдуманных поступков, а в дороге может приключиться всё что угодно. Дорога всё спишет. Нужно ждать, когда прибудут мои люди со специальным экипажем, и через неделю мы будем уже на палубе корабля.

— Скорее бы! Не нравится мне настроение этого Курцевича!

— Находись всё время поблизости, Стивен, и в случае чего зови меня. Хозяин поместья действительно не в себе от жажды мести.

— Хорошо, господин Джонсон, — ответил неведомый мне Стивен, — пленника продолжать поить?

— Здесь я всецело полагаюсь на твой опыт, — после непродолжительного молчания отозвался Джонсон, — мне нужно, чтобы он не умер от истощения, но и не возвращался полностью в адекватное состояние.

— Хорошо, тогда я уменьшу дозу и буду подмешивать ее не в молоко, а в мясной бульон.

— Как скажешь, Кларк, как скажешь. Мне важен результат. А он случайно не слышит нас сейчас? — внезапно сменил тему капитан, и я почти физически ощутил, с каким интересом он сейчас всматривается в мое лицо.

— Может, и слышит, — безразлично ответил Стивен Кларк, — но считает, что всё это лишь часть его сна.

— Что ж, князь Бодров, интересных вам сновидений. Надеюсь, пробуждение вас очень удивит!

На этом Джонсон и Кларк сочли аудиенцию оконченной и покинули помещение. Как только за ними прогромыхали запираемые засовы, я осторожно открыл глаза.

Черт! Я в темнице! Черт! Черт! Черт! Как так получилось? Я же прекрасно помню, что мы благополучно завершили миссию и вернулись в Таридию. Алешка со своими будущими родственниками из династии Бржиза умчался в столицу, полки направились к местам дислокации, на зимние квартиры. Григорянский с обозом и артиллерией двигался впереди, я с частью белогорцев и драгунами замыкал шествие. Мы даже от границы уже достаточно далеко ушли, как же так? Где случился прокол? Неужели снова ко мне подобрались через пищу? По всему выходит, что так! Это мне, глупому, в назидание — нужно было еще после первого инцидента выводы делать, а не отмахиваться, легкомысленно списывая всё на случайное попадание 'под раздачу' при покушении на Федора.

Так-то и сходится — всё ведь было спокойно, я был на своей территории, в окружении своих людей. Засада? Нападение? Не помню ничего такого! Был постоялый двор на окраине села Серово, как он там назывался? Да никак не назывался, просто постоялый двор без названия. Я поужинал в общем зале и отправился спать в комнату, на второй этаж. Иванников остался, чтобы передать письма фельдъегерям, Игнату я сам разрешил распоряжаться личным временем на свое усмотрение — своя территория, опасности нет, все расслабились. По всей видимости, зря. Потому и вышло так, что я спокойно лег спать в съемной комнате постоялого двора, наполненного нашими солдатами и офицерами, а проснулся в темнице где-то на улорийской территории! Да не где-то, а в доме Курцевичей, моих заклятых врагов!

Как там его? Анджей? Сынуля, значит, того самого, который был коронный маршал. Как звали-то покойничка? Вроде бы Войцех. Впрочем, какая разница, я кого из них как зовут? Важно то, что я в большой беде. Но Курцевич — это только половина проблемы! Есть еще неизвестный мне капитан Джонсон и интересы его страны. Скорее всего, никакой он не Джонсон, но дела это не меняет, как и того, что страна, об интересах которой он так ревностно печется, — Фрадштадт.

Даже затрудняюсь ответить, кто для меня хуже. С одной стороны, два раза не убьют, зато с другой — помучить могут за двоих. Судя по всему, фрадштадтец ни в грош Курцевича не ставит, он просто воспользовался его помощью, сыграв на жажде мести за отца. А теперь просто собирается увезти меня на Острова, оставив улорийца с носом. Хорошо это или плохо для меня? Да черт его знает! Проживу я чуть подольше, но и мучиться буду дольше. Знаю я довольно много и вряд ли смогу вытерпеть всё, что смогут предложить мне островные мастера пыточных дел. А может, удастся поторговаться и поводить заносчивых фрадштадтцев за нос? Это вряд ли, такое только у самых удачливых разведчиков бывает, и то только в фильмах. А прототипы этих героев почти все поголовно плохо заканчивали. Так что самое лучшее для меня — это побег, но об этом сейчас можно только мечтать.

Ладно, время подумать над своим безвыходным положением у меня еще будет, а сейчас нужно хотя бы осмотреть свою камеру.

Я достаточно долго неподвижно лежал, вслушиваясь в установившуюся вокруг меня тишину, чтобы быть уверенным в отсутствии в камере кого-либо еще. Тем не менее, с трудом разлепив веки, я очень осторожно, стараясь не шевелиться, еще какое-то время косил глазами по сторонам. Впрочем, поначалу несколько минут пришлось просто привыкать к темноте, только после этого я смог хоть что-то разглядеть.

В темнице было мрачно. Ну а как еще бывает в темницах? Стены выложены из необработанного камня, потолок бревенчатый, пол из огромных каменных плит — интересно, для чего? Может, это еще не самый нижний уровень? В противном случае пол был бы земляной или вымощенный камнем.

Где-то наверху снаружи пробивалась узкая полоса света. Я запрокинул голову назад и обнаружил на высоте примерно двух с половиной метров маленький оконный проем. Толщина стен не позволяла видеть через него ни небо, ни что-либо вообще снаружи, а только лишь пропускать немного света и обеспечить доступ воздуха с улицы — вот и всё, на что годилось это окошко.

Дверь на вид массивная, из плотно пригнанных досок, в пяти местах скрепленных железными полосами. Никаких решеток. Никаких факелов или свечей — застенки Сыскного приказа в части комфорта могли дать фору моей нынешней камере. Ложе тоже отсутствовало. Лежал я просто на ворохе соломы, в одной рубахе и подштанниках, накрытый какой-то мешковиной. В общем, в темнице было темно, сыро и холодно. Не так холодно, как могло быть, учитывая морозный декабрь на улице, но вполне достаточно, чтобы изможденного каким-то сонным пойлом и почти раздетого узника пробирала дрожь.

Нужно подниматься. Движение — это жизнь, тем более что естественные потребности организма не справлялись несколько дней. Кстати, несколько — это сколько? Минуты три я напряженно пытался вспомнить хоть что-то, позволяющее определить проведенное в бессознательном состоянии время. Ничего не вышло. Это могло быть и два-три дня, и неделя. Где находится поместье Курцевичей, я тоже не знал, так что возможности прикинуть время по разделявшему две точки расстоянию не было.

Каждое движение давалось с большим трудом, тело было вялое, мышцы совершенно не желали меня слушаться. Не сразу даже удалось перевернуться на живот и встать на четвереньки. Это чем же таким меня поили? Я же практически овощем себя ощущаю! Вот сволочи!

Сосредоточившись на необходимости непременно подняться на ноги, набрав полную грудь воздуха и цепляясь обеими руками за рельефную кладку стен, я предпринял отчаянное усилие и принял-таки вертикальное положение. Сердце бешено колотилось в груди, голова кружилась так, что я не рисковал отрывать руки от спасительной стены, кровь шумела в ушах, пот лился с меня рекой, а я стоял и с наслаждением ловил ртом поступающий через крошечное окошко с улицы морозный воздух.

Первый шаг сделан. Дождавшись прекращения головокружения, я осторожно, перебирая руками по стене, двинулся к двери. Всё так и есть — дверное полотно из толстых досок, скорее всего, дубовых, еще и скреплено для надежности металлическими полосами чуть не в палец толщиной. Это вам не бюджетные межкомнатные двери из двадцать первого века, с такой преградой может справиться либо хороший удар тарана, либо кропотливая работа тяжелым топором. Нечего и думать открыть такую дверь голыми руками. Ладно, пойдем дальше, посмотрим на другие достопримечательности этого подземелья.

Никаких достопримечательностей здесь не было. Только в дальнем углу обнаружилось отхожее место — неправильной формы дыра в каменном полу. Если внизу еще один условно жилой уровень, то его обитателям не позавидуешь — вряд ли хозяева усадьбы озаботились канализационными трубами.

От дальнейших рассуждений на эту тему меня отвлек звук приближающихся шагов из коридора. Как можно дольше нужно поддерживать в тюремщиках уверенность в моей недееспособности, потому я, наплевав даже на спасительную помощь стен камеры, бросился напрямую к своей лежанке. Ноги заплелись на втором шаге, я упал, но тратить силы на поднимание не стал — дополз до соломенной подстилки, перевернулся и, наскоро прикрывшись мешковиной, замер.

Как раз вовремя. Загремели отпираемые засовы, с легким скрипом дверь отворилась. Но посетитель не стал даже заходить внутрь, что-то тихонько звякнуло перед самым порогом, и дверь снова закрылась. Шаги удалились куда-то вправо, после чего еще раз заскрипела чья-то отпираемая дверь. Спустя пять минут неизвестный тюремщик прошествовал в обратном направлении.

Я осторожно приподнял голову, и это вновь далось мне с большим трудом. Что там? У самой двери стояли две миски, рядом лежала краюха хлеба. Что ж ты, гад такой, поленился три шага сделать, бросил всё у входа? Тебе ведь не трудно было, а мне теперь снова через всю камеру тащиться! И ведь не отложишь, нужно идти, вон крысы, словно знакомые с расписанием кормления, уже подают свои голоса где-то поблизости.

Пока не думал о еде, вроде бы и голода не испытывал, но стоило только задуматься, тут же начало сводить желудок голодными судорогами. Даже не знаю, сколько дней я не ел. Тут же всплыло воспоминание из подслушанного разговора Джонсона и Кларка о мясном бульоне, и я скрипнул зубами от досады. При такой постановке вопроса ценность хлеба возрастала многократно, и подпускать к нему близко крыс было никак нельзя.

Собравшись с силами, я снова отправился в путешествие к двери. И, не мудрствуя лукаво, совершил его на четвереньках. Забег 'за хлебом' был выигран, крысам временно пришлось ретироваться, а я остановился в раздумьях над мисками с бульоном и водой. Сначала хотел просто не трогать их — в бульон подмешано то самое сонное зелье, за чистоту воды тоже нельзя поручиться. Но если я просто оставлю всё как есть, то наблюдательные хозяева вольют пойло в меня силой, а оно мне надо? Конечно нет, поэтому нужно от жидкостей обязательно избавиться.

Пришлось вновь подниматься на ноги, чтобы отнести миски к отхожему месту. Бульон вылил без колебаний, воду таки пожалел. Жажда-то тоже напомнила о себе вслед за голодом, и я рискнул: прополоскал рот и сделал несколько крошечных глотков. Затем вернулся к лежанке, съел хлеб и запил еще парой глотков воды.

Света через маленькое окошко проникало всё меньше, из чего можно было сделать вывод о наступлении вечера. Вместе с приходом темноты начала падать и температура воздуха. Пришлось мне зарыться поглубже в солому и закутаться в мешковину.

Но стоило мне лишь немного согреться, как пришла новая напасть. По какой-то причине изголодавшийся желудок решил избавиться от полученной пищи. Проще говоря, рвотные позывы заставили меня вновь подняться и поспешить к заветному туалету.

Следующие полчаса пришлось провести, лежа перед сливным отверстием. Приступы тошноты сменялись короткими передышками, как по мне, так съел я явно меньше, чем из меня сейчас вышло. Кстати, отхожее место на удивление совершенно не пахло туалетом. Более того, когда глаза привыкли к темноте, удалось разглядеть внизу воду. То есть никакого нижнего уровня подо мной нет, а раз нет неприятного запаха, значит, это не выгребная яма, а какой-то подземный водоем.

Совсем измученный, я вернулся на свое место, как мог утеплился и сразу провалился в глубокий сон. Настолько глубокий, что на этот раз я не слышал ни приближающихся шагов в коридоре, ни звуков отпираемых засовов, ни скрипа открывающейся двери.

10

Даже не знаю, как правильнее сказать: я заорал от боли и проснулся или всё-таки сначала проснулся, а потом заорал от боли? Тело выгнулось дугой, я инстинктивно дернулся в сторону, случайно при этом отстраняясь от источника боли.

Сквозь красную пелену в глазах зрение выхватило камеру, освещенную светом двух факелов, трех стоящих поодаль человек — один явно из слуг, возможно, тот самый, что разносил еду, двое других, судя по одежде, местные дворяне. Ну и, собственно, главное действующее лицо этой сцены — снова тянущийся ко мне раскаленными докрасна щипцами Анджей Курцевич. И благо еще, что щипцы он притащил откуда-то с верхних этажей, ибо в сыром и холодном подвале они остывали прямо на глазах.

Но для ожога и этого достаточно — грудь горела огнем, а в воздухе повис запах горелого мяса. Вот же гад!

Осознав степень грозящей опасности, я действовал быстро и решительно, тем более что противник сам подставился: подцепив левой ступней пятку своего истязателя, правой ногой я с силой толкнул его в колено. И откуда только силы взялись?

Громко вскрикнув от боли, хозяин усадьбы рухнул на пол, выпустив из рук орудие пытки. Воспользовавшись замешательством сопровождающих лиц, я быстро перекатился вправо, подхватил каминные щипцы и тем же путем вернулся назад. Опираясь спиной на стену, поднялся на ноги и выставил добытое оружие перед собой.

— Тварь! — первым опомнился от неожиданности один из дворян. Решительно всунув свой факел в свободную руку тюремщика, он уже сделал шаг вперед, вытягивая на ходу шпагу из ножен.

— Коли его! — воскликнул второй товарищ пана Анджея, тоже хватаясь за оружие.

— Нет! Он мой! — всё еще катаясь по полу, прошипел Курцевич. — Назад, друзья, назад!

Воспользовавшись новой паузой, я ухитрился подобрать со своей лежанки покрывало из мешковины и намотал его на левую руку. Какая-никакая, а защита.

— Песья кровь! — тяжело поднявшись на ноги, сын коронного маршала вытянул из-за пояса кожаный кнут. — Сейчас мы посмотрим, какого цвета кровь в твоих венах!

Плохо дело. Каминные щипцы не шпага, намотанная на руку мешковина — не щит. Да и многовато врагов против истощенного и не отошедшего от воздействия дурмана человека. Это в голливудских боевиках герою не составило бы труда расправиться с супостатами. Но здесь не Голливуд, а я не герой, нужно смотреть на вещи реально. Что же делать?

А какие у меня, собственно говоря, варианты? Сдаться и униженно терпеть побои? Или, того хуже, валяться в ногах, моля о пощаде? Да о чем это я? Один-единственный у меня вариант — нанести как можно больший урон противнику, подороже продать свою жизнь. Меня явно не для того выкрали, чтобы облагодетельствовать. Этому нужна месть, а скорее, даже не она, а просто самоутверждение за мой счет. А тому, другому, который якобы Джонсон, нужно вытянуть из меня как можно больше секретов и сделать так, чтобы я больше никогда не встал на пути у его замечательной 'миролюбивой' родины. То есть, как ни крути, конечный результат будет один, только промежуточные действия разные.

А раз мне нечего терять, то... А, черт! Больно! Вот что значит быть в плохой физической форме!

Я прекрасно видел, что и как собирается сделать Курцевич, и план защиты и контратаки успел сложиться в моей голове, но вот ослабевшее тело отказывалось исполнять команды мозга с нужной скоростью. Я запоздал с защитным движением, и улорийский кнут ужалил меня в левый бок.

— Я сделаю из тебя кровавое месиво! Я выбью из тебя всю правду о смерти моего отца! Ты будешь умирать долго и страшно, будешь молить меня о пощаде! — что называется 'Остапа понесло', младший Курцевич просто сумасшедший какой-то! Интересно, а сказочку 'о бесчестном убийстве' отца он сам сочинил или кто помог?

Ко второму удару кнута я уже был готов — подставив под него обмотанную тканью левую руку, бросился вперед, одновременно замахиваясь каминными щипцами. Пан Анджей заблокировал мою атаку левой рукой, но это было не так важно, потому что я продолжил движение вперед и в следующий момент нанес удар головой ему в лицо. Есть!

Жаль, что двигался не только я. Один из гостей Курцевича быстро отреагировал на изменение ситуации, потому в следующий миг сильный удар в висок сбил меня с ног. А едва попытавшись подняться, я получил еще ногой по ребрам, потом опять по голове и по ногам. В общем, вскоре меня уже с упоением пинали три человека, причем Курцевич при этом еще безбожно сквернословил. Немногого же мне удалось достичь!

В голове стоял звон, в глазах потемнело, подняться не было никакой возможности. Всё, что я мог сделать, это поджать под себя ноги и закрыть голову руками.

Улорийцы вошли в раж и не собирались останавливаться. Я как раз уже эдак отстраненно подумал, что сознание вот-вот покинет меня, когда в дело вмешалась третья сторона.

— Прекратите, господа, прекратите! Пан Курцевич, мы с вами так не договаривались! — даже если бы я не узнал голос, по заполнившему камеру запаху крепкого табака смог бы понять, что имею дело с фрадштадтцем. В этом мире я пока не встречал более курящего народа. Именно подданные короля Георга бравировали своим пристрастием к табаку и активно продвигали табакокурение в качестве модного атрибута современного общества. Но это и не удивительно, учитывая тот факт, что из южных земель пока только Фрадштадт поставляет табак на рынки континента.

— Вы увезете его на Острова, и я останусь ни с чем! — попытался возразить Курцевич.

— Вам более чем щедро будет заплачено за это! Разве этого и самого факта пленения недостаточно для вашей мести?

— Пусть расскажет всю правду о смерти отца! Я не верю, что он победил его в честном бою, отец был знатным бойцом, не чета этому задохлику!

— Князь, — капитан Джонсон неожиданно обратился ко мне, — вы можете удовлетворить любопытство пана Анджея?

Пока мои тюремщики препирались меж собой, я переполз к стене и принял сидячее положение. Не слабо меня отделали, но, слава богу, обошлось без переломов.

— Ваш отец, пан Анджей, обладал поистине богатырским здоровьем. Я думал, что убил его еще в Ивангороде, но он сумел оправиться от тяжелейшей раны. Пришлось убивать его вторично. Но не волнуйтесь, он умер с оружием в руках, как и подобает настоящему воину.

— Ты лжешь, собака! — снова взвизгнул Курцевич-младший. — Ты не смог бы убить его в честном бою!

— Дай мне в руки шпагу, и я докажу тебе обратное!

После этого хозяин поместья в сердцах выкрикнул какое-то улорийское ругательство и, стараясь не встречаться взглядом с фрадштадтцем, порывисто выскочил из камеры. Двое друзей тут же последовали за ним, а вот надзиратель с факелами в обеих руках переместился поближе к выходу, но, поскольку Джонсон не спешил уходить, вынужден был остаться.

В планы фрадштадтца не входил разговор со мной при посторонних, поэтому капитан отнял факел у тюремщика, и тому не оставалось ничего иного, кроме как, неуклюже поклонившись, ретироваться из камеры.

Джонсон дождался, когда удаляющиеся шаги стихнут в коридоре, и только после этого поднял факел таким образом, чтобы можно было рассмотреть мое лицо.

— Что, князь, не любят вас улорийцы?

— Чай не красна девица, чтобы меня любить, — я осторожно ощупал руками лицо. Ерунда, ничего серьезного. Гораздо хуже набухший рубец на боку от кнута и ожог плеча от раскаленного железа.

— У меня здесь только двое своих людей, один из них постоянно дежурит поблизости от подземелья. И как только Курцевич с друзьями направился сюда, он побежал искать меня. К сожалению, скорость доставки информации оставляет желать лучшего.

— О, да! Скорость и информация — залог успеха! — сумничал я и тут же спохватился: как бы лишнего не сболтнуть. Не следует в моем положении блистать умом перед врагом.

— Очень тонко подмечено, — Джонсон взглянул на меня с неподдельным интересом, — как бы то ни было, в моих планах доставить вас к месту назначения в целости и сохранности. Я проведу с паном Анджеем разъяснительную беседу, думаю, подобное больше не повторится.

— Да уж постарайтесь, — усмехнулся я.

Похоже, этот фрадштадтец решил передо мной разыграть спектакль с плохим и хорошим полицейским. Не удивлюсь, если он специально выжидал, давая Курцевичу время вволю повеселиться. А может, даже заранее обговорил с ним роли. Да только без толку всё, нашел дурачка! Я ведь столько фильмов о полиции в свое время посмотрел, что такие приемчики на раз секу. Рассмеяться бы ему в лицо, показав всю ничтожность замысла, да смысл какой? Как это мне поможет? Ведь что бы ни пообещал 'добрый полицейский', участь задержанного всё равно предрешена. Это в тех же фильмах любят повторять, мол 'чистосердечное признание облегчает наказание', но на практике к этой фразе часто добавляют окончание 'но увеличивает срок'. Так что позиции мои не улучшатся ни при каком раскладе.

Что же делать? А нужно искать какой-то неожиданный, нестандартный ход, который бы поставил в тупик противников и оставил мне надежду на спасение. Вот только как найти его, находясь в тюремной камере? Хотя... Хотя да, есть на самом деле такой ход, и в прямом, и в переносном смысле. А помочь его открыть помогут те самые каминные щипцы, про которые благополучно забыли улорийцы и которые я при переползании к стене аккуратно засунул под солому. Нужно только от посетителя избавиться.

— Что от меня нужно Фрадштадту? — прямо спросил я, вовсе не надеясь на какой-то продуктивный ответ.

— О! Можете мне поверить, — Джонсон издевательски рассмеялся мне в лицо, — вы способны рассказать нам много интересного. И вы расскажете!

— Послушайте, милейший, я воевал с Тимландом и Улорией, но никогда и пальцем не тронул ни одного фрадштадтца!

— Да причем здесь тронул или не тронул? Не нужно было вам, господин Бодров, влезать в большую игру, не зная толком ее правил! Тем более не стоит играть против тех, кто не просто ведет игру, но пишет для нее правила! — то ли капитан забыл, что взялся играть роль 'доброго полицейского', то ли затронутая тема настолько волновала его, но эту речь он произнес с такой злостью, словно желал указать зарвавшемуся школяру его место. — Сидели бы тихонько в своем замшелом царстве, пили бы водку с плюшками да слушали бы, что умные люди вам из-за моря говорят! Вот тогда были бы целы и невредимы, а так — получите по заслугам!

Совсем понесло товарища не в ту степь, водка с плюшками — глупость какая. Демонстрация поверхностного знания предмета. Вроде бы и изучал он Таридию, но по-быстрому, второпях, потому и путается в 'основных терминах'.

— Умные люди из-за моря наивно полагают, что все играют в их игры и по их правилам, — усмехнулся я, — им и в голову не приходит, что кто-то может просто жить своей жизнью в своей родной стране, не подозревая, что заморские игроки считают его территорию частью игровой доски, а его — фигурой!

— Такова жизнь, таковы правила!

— Плевал я на ваши правила, идите к черту!

— У нас будет много времени, чтобы поговорить об этом, князь! — лицо капитана расплылось в довольной улыбке.

— Иди к черту! — повторил я, всеми силами показывая, что мне надоел и разговор и собеседник.

— Ухожу-ухожу, — по всей видимости, Джонсон остался доволен нашей словесной перепалкой, потому что к двери направился в явно хорошем расположении духа.

И тут его взгляд упал на пустые миски. Капитан резко развернулся на пятках и поднес факел так близко к моему лицу, что я вынужден был опасливо отстраниться в сторону.

— А как давно вы ужинали, князь? — осведомился фрадштадтец, обеспокоенный тем фактом, что я не нахожусь в полубессознательном состоянии после употребления приправленного зельем бульона.

— Откуда мне знать? Проснулся в камере, нашел еду, поел. Снова уснул, а там уж пан Курцевич позаботился о моем пробуждении! — недовольно буркнул я, демонстрируя обожженное плечо.

— Хм, утром пришлю к вам доктора. И прикажу кормить чаще, — Джонсон осветил поочередно все углы камеры, но ничего подозрительного так и не обнаружил, после чего вновь направился к выходу.

Но что-то еще беспокоило капитана, не давала покоя какая-то мысль, поэтому он небрежно так, словно речь шла о незначительном уточнении, бросил через плечо:

— А с чего вы взяли, что я фрадштадтец? Вы ведь с самого начала меня к Островам причислили.

Есть такое дело, промашечка вышла. Хорошо еще, что по имени его не назвал, так бы вообще паршиво вышло.

— Табаком от тебя прет за километр, ошибиться невозможно, — выкрутился я, использовав всем известное пристрастие островитян к курению.

— Не прет, пахнет! — возразил Джонсон.

— Уйди, я спать хочу! — откровенно отмахнулся я, дождавшись наконец грохота закрываемой двери.

Как же мучительно долго тянулось время, пока фрадштадтец неспешно шел по тюремному коридору к выходу! А потом еще раздались шаркающие шаги слуги-тюремщика, пришедшего проверить запоры на двери моей камеры. И только после этого мне удалось опробовать в деле с такими мучениями добытый инструмент.

Несмотря на полученные побои и ожог, подняться на ноги в этот раз мне удалось заметно легче прежнего. Похоже на то, что действие дурмана, или чем там меня поили, потихоньку сходит на нет.

Туалет есть туалет, нет ничего приятного в том, чтобы соваться в отхожее место хоть головой, хоть руками. Но если это дает тебе хоть какой-то шанс на спасение, то брезгливость стоит засунуть куда подальше. Нет, никакой гарантии в том, что таким образом удастся сбежать, у меня не было. Но почему-то я был уверен, что утонуть при попытке к бегству — гораздо лучший выход, нежели оставаться в руках врагов.

Фрадштадт не для того меня выкрал, чтобы возвращать назад за выкуп или там еще за какие-то блага, островное королевство сочло меня слишком важной фигурой, чтобы оставить в живых. Предварительно, конечно же, выжмут как лимон, вытянут из меня всю информацию, да и оставят медленно умирать где-нибудь в самом дальнем углу самого мрачного подземелья. И не стоит тешить себя мыслями о спасении — нет в этом мире флота, способного справиться с фрадштадтским. Пока нет. И если я не выберусь, то еще долго не будет.

Друзья могли бы попытаться перехватить меня по пути к порту, но, скорее всего, мое исчезновение стало полной неожиданностью для друзей. Пока опомнятся, пока сообразят, что к чему, след похитителей простынет.

Есть еще один маленький шансик, чуть подросший с обретением каминных щипцов, но всё равно мизерный. Можно наброситься на тюремщика, завладеть оружием и попытаться выскользнуть из замка Курцевичей, прежде чем переполошатся его хозяева. Но это скорее из области фантастики, я ведь представления не имею ни о плане усадьбы, ни о количестве вооруженных людей в ней, да и физическая форма моя оставляет желать лучшего.

И ладно бы еще тюремщик сейчас пришел, посреди ночи. Но он теперь раньше утра не пожалует, а утром шансы на успех такого предприятия будут стремиться к нулю. Так что работай, князь, работай!

И я работал. С остервенением долбил железными ручками щипцов камень. Мне нужно-то всего ничего — расширить дыру в плите до размеров головы. Хотя нет, лучше до размеров таза, чтобы наверняка. Это в детстве безотказно действовало правило 'если пролезла голова, то пролезет и всё тело', с возрастом пропорции тела меняются, так что запас не помешает.

Камень камню рознь. К моей радости, этому было далеко до прочности железобетона, гранита или других прочных материалов. Этот был слоистым, что-то вроде плитняка, так что уже довольно скоро мне удалось отколоть от внутренней поверхности плиты несколько кусков размером с кулак. Обломки с тихим всплеском ушли в подземную реку.

Дальше дело застопорилось, но я не останавливался. Долбил и долбил камень, лишь изредка останавливаясь перевести дух и прислушаться к тишине подземелья. Работая почти в полной темноте, трудно оценить прошедшее время, по моим ощущениям, прошло не менее двух часов, но я мог и ошибаться.

Наконец внушительный кусок камня откололся от плиты и достаточно звучно плюхнулся в воду. Я испуганно замер, каждую секунду ожидая услышать приближающиеся шаги разбуженного тюремщика, но ничего не происходило, в коридорах подвала по-прежнему царила тишина. Ух! Аккуратнее надо!

Так, что тут у меня получилось? А хорошо получилось, края у дыры рваные, но тут важна величина, а не красота оформления. Просунув в пробитое отверстие голову, я попытался рассмотреть, что внизу, но увидеть удалось лишь тусклый блеск воды метрах в трех подо мной. Билет в один конец, если прыгну вниз, назад выбраться уже не смогу. Ну и черт с ним! Я для себя уже всё решил.

Прихватив с собой одеяло из мешковины и сослужившие хорошую службу каминные щипцы, я просунул в дыру сначала ноги, затем опустился по пояс, наконец, повис на вытянутых руках. Ну всё, скоро я узнаю, было ли мое решение правильным. Хотя нет, не так. Правильное оно в любом случае, а вот удачное ли? Я разжал руки и через мгновение полета по пояс ушел в воду.

А ведь прав я был, прав! Никакая это не выгребная яма, а полноценная подземная река! Холодная до одурения! И не факт, что от того, что зима на улице, вполне вероятно, что летом ее температура лишь немногим выше. Обжегшись холодом и подгоняемый инстинктивным страхом замерзнуть, я метнулся вправо, где каким-то чудом углядел выступающие из воды камни. Оскальзываясь на склизком дне и тщетно стараясь унять дрожь в теле, выбрался из воды.

Ох и везет же мне на купания в холодной воде! В первую тимландскую кампанию пришлось уносить ноги от разбивших нас вражеских кирасир, перебравшись вплавь через тихую заводь Солянки. Но тогда хоть ноябрь был на дворе, а теперь зима в самом разгаре! Даже не знаю, сумею ли я сам себя заставить еще раз войти в эту воду? Смутно припоминаю, что максимальный для человека срок нахождения в ледяной воде составляет четыре минуты. Невеселый расклад.

А уж совсем грустно мне стало, когда привыкшие к местной темноте глаза обнаружили отсутствие выхода из этой подземной пещеры — со всех сторон от меня были каменные стены. То есть река и приходила, и уходила отсюда по тоннелям, находящимся ниже поверхности воды. Что ж, обнаружься здесь простой и удобный выход, это было бы слишком просто. И ожидать такого подарка от судьбы было бы чересчур наивно. Хотя и жаль! Похоже, что подарок судьбы — это единственное, что может меня спасти. Пусть не такой шикарный, но хоть бы какой-то! Потому что в сложившихся обстоятельствах у меня есть только два пути: сидеть здесь и ждать, когда меня найдут и с позором вытащат на свет божий или нырнуть в заполненный водой тоннель, что с вероятностью, весьма близкой к ста процентам, приведет меня к смерти.

С полчаса просидев на камне закутанным в прихваченную из камеры мешковину и чувствуя, что начинаю клевать носом, я заставил себя подняться и заняться осмотром подземной галереи. Прыгая с камня на камень, добрался до торцевой стены, запирающей пещеру над выходом речки. Попытался всмотреться в темную воду, ища хотя бы намек на пробивающийся с той стороны тоннеля свет. Ничегошеньки. С одной стороны, ночь на дворе, откуда свету взяться, с другой стороны — если подземная река выходит на поверхность, то наверняка впадает в один из притоков Титовицы, а они уже все стоят подо льдом. Нет здесь шансов, совсем нет. Нужно двигаться дальше.

И тут за моей спиной раздался сначала непонятный скрип, потом звон и всплеск. Кто-то или что-то упало в реку в левой части пещеры, где свод опускался почти до самой воды. Испуганно дернувшись в сторону, я с трудом удержал равновесие и не свалился в воду, зато заткнутые за пояс подштанников каминные щипцы выскользнули и ушли на дно. Тут же плеск повторился, и прямо на моих изумленных глазах на мгновение мелькнувшая тень ушла из воды куда-то вверх! Что такое? Зверь какой-то? Да нет, опять скрип и равномерное позвякивание. Что это такое?

Прежде чем я успел задать вопрос, сам собой пришел ответ на него — это же цепь позвякивает, ведро на цепи! Колодец!

Позабыв об усталости и холоде, я бросился к месту шума прямиком через поток со всей скоростью, на которую был способен. Это было глупо, но я словно боялся, что с прекращением позвякивания и скрипа исчезнет и сам колодец, лишив меня неожиданно обретенной надежды.

Никуда он не делся. Правда, чтобы обнаружить в опускающемся почти до самой поверхности реки своде вертикальный тоннель, мне пришлось погрузиться в воду по грудь.

Я успел увидеть исчезающее ведро на фоне ночного неба, после чего меня окатило водой — приходивший по воду не заботился о плавности движений. Затем закрылась дверца колодезного сруба и стало заметно темнее, но это ничего, к темноте я уже успел привыкнуть.

Колодец меня порадовал: около метра в диаметре, и всего полметра вырублено в скале, выше же его стенки весьма грубо выложены камнем. Высота? Трудно сказать, всего метров семь-восемь навскидку. Нужно лезть, пока совсем не околел от холода.

Руки и ноги постоянно норовили соскользнуть, всё тело била крупная дрожь, зубы и вовсе выбивали чечетку, но, несмотря на все это, я упорно карабкался вверх, втискивая пальцы ног в щели между камнями и изо всех сил упираясь в стены руками. Может пять минут прошло, может все тридцать, но, в конце концов, я добрался-таки до самого верха колодца и жадно прильнул к щели в дверце.

Всё еще ночь. Она уже вместила в себя столько событий, что может возникнуть ощущение, будто она будет длиться вечно. Конечно же, это не так, скорее всего, рассвет уже близок, а значит, мне нужно спешить.

Насколько я мог видеть через щель, двор пуст и темен. Только окна пристройки к дому освещены, а из ее трубы вьется дымок. Вероятно, это кухонные работники уже заступили в утреннюю смену. Скорее всего, и за водой кто-то из них приходил.

Нужно идти, нужно срочно двигаться, иначе я замерзну прямо здесь и свалюсь обратно в колодец. Куда бы я ни пошел, всё одно мне не спастись, не добраться до своих, но хоть так, хоть утереть врагам нос напоследок. Ангина, пневмония, простатит, менингит — был бы медиком, продолжил бы список тех болезней, что мне грозят. Вернее, грозили бы, будь у них время. Но я и им не дам шанса, просто-напросто замерзнув насмерть.

Я попытался аккуратно открыть дверцу сруба, но не смог ее вовремя перехватить, в итоге она выскользнула и громко стукнулась о стенку. Людей во дворе нет, если кто и услышал звук, то вряд ли обратит внимание, но с собаками всё не так просто. Тут же подала голос одна, вторая, третья. Хорошо, что большинство из них на привязи, только одна маленькая собачонка примчалась прямо к колодцу, заливаясь на ходу звонким лаем. Вот черт! По идее, мне бы добыть одежду, оружие и лошадь, но для этого нужна скрытность, а на такой собачий концерт наверняка сейчас кто-то да выглянет. Уходить надо!

Наскоро осмотревшись, я бросился влево, влез на большую бочку, ухватился за край крыши дровяного сарая, с трудом перевалился на заснеженную кровлю. Крыша дровника примыкала к высокой двухскатной крыше другого строения, на такую и летом нелегко влезть, но выбирать не приходится.

Не мудрствуя лукаво, я устремился к кровельному коньку прямо на четвереньках. Руки и босые ноги обжигал снег, мокрые рубаха и подштанники грозили превратиться в ледышку и хрустели при каждом движении. В самом конце подъема я начал соскальзывать, пришлось до предела взвинтить темп, и несколько мгновений это позволяло барахтаться на одном месте. Видя, что все приложенные усилия оказываются тщетными, издав от отчаяния невнятный звериный рык, я каким-то неимоверным образом дернулся вперед и сумел-таки зацепиться пальцами за деревянный конек. Боясь, что последние силы оставят меня после столь героического действия, быстро подтянул тело вверх и перевалился на противоположный скат. По ходу плавного скольжения вниз успел увидеть по эту сторону строения заснеженное поле и близкий лес. Значит, я выберусь-таки с подворья Курцевича!

Приземлившись в сугроб, не удержался на ногах, а когда поднялся, то нос к носу столкнулся с одетым в белый маскхалат человеком. Передо мной мелькнула до боли знакомая усатая физиономия, но процесс узнавания прервался быстрым ударом в челюсть, опрокинувшим меня обратно на снег. Не успел я опомниться, как грудь моя оказалась прижата коленом, а к горлу приставлен нож.

— Игнат! — просипел я не столько испуганно, сколько удивленно.

— Ваше сиятельство? Михаил Васильевич!

11

Я плохо помню, как меня перевозили обратно на территорию Таридии, ибо измученный мозг включался лишь периодически. Сначала меня куда-то тащили, растирали, одевали, что-то заливали в горло. Помню бешеные глаза Григорянского, когда он тряс меня за плечи и что-то возбужденно орал мне в лицо. Потом я оказался в седле накрепко привязанным к лошади — в составе небольшой кавалерийской группы она мчала меня по заснеженным полям. Мы по льду переходили большую реку, проскочили несколько деревень, где-то даже останавливались на ночлег. Позже я узнал, что эта гонка длилась почти трое суток, а нашла меня в Улории группа разведчиков-следопытов в составе десяти человек, возглавляемая князем Григорянским и моим верным Игнатом Лукьяновым.

Окончательно я пришел в себя уже в доме Григорянского в Кузнецке. Василий так часто бывал в оружейной столице Таридии, что, в конце концов, вынужден был купить здесь дом и перевезти сюда из Бобровска молодую жену. Мечтавшая об Ивангороде Василиса явна не была этому рада, но пока князю удавалось сглаживать острые углы в семейных отношениях.

Слава богу, что я вовремя проснулся и успел остановить князя, намеревавшегося отправлять в поход на родовое гнездо Курцевичей целый драгунский полк, иначе пришлось бы потом долго заминать дипломатический скандал, а то и до войны опять могло дойти дело. Не то чтобы мы ее боялись, но к чему это, когда можно решить вопрос по-другому? Тем более что очень интересующие меня фрадштадтцы наверняка смылись оттуда на следующий же день. А пан Курцевич никуда не денется, его по любому достанем, вопрос лишь во времени.

Вместо этого я отправил с курьером очень вежливое письмо королю Улории. Стопроцентной уверенности в успехе не было, но тут я вряд ли что-то теряю — если дело не выгорит, у меня будут развязаны руки.

Вокруг было полно горячих голов, требовавших немедленного отмщения, и эти люди готовы были без страха и упрека бросаться в жерло новой войны, совершенно не задумываясь о последствиях. Не то чтобы я был умнее окружающих, но знание истории и даже поверхностное знакомство с политическими играми моего родного мира позволяли смотреть на происходящие события шире. Война любых континентальных государств между собой — это абсолютное благо для Фрадштадта! Она открывает для Островов обширнейшее поле деятельности и ведет к ослаблению потенциальных соперников. Ну, в самом деле, будет ли Таридия в состоянии продолжать укрепление морских рубежей и постройку военного флота, если все силы придется направлять на войну? Вряд ли. Вот и с Улорией — аналогично. А так-то и оружием можно одну или обе стороны снабжать, и боеприпасами, и на кредиты с грабительскими процентами правительства воюющих стран подсадить, да и под шумок военных действий всегда можно кое-какие территориальные вопросы решить. Потому-то у меня и была веская причина действовать аккуратно.

Война — слишком затратное дело, поэтому воевать мы будем, только если не останется надежды решить проблемы другими способами.

— Игнат, чего хмурый ходишь? — практически не покидавший теперь мою комнату Лукьянов действительно сегодня не источал радости.

— Так ведь это, — подпоручик смущенно почесал затылок пятерней, — Наталья Павловна едет.

— Так это ж хорошо, — усмехнулся я, уже понимая, куда клонит мой усатый телохранитель.

— А это кому как, Михаил Васильевич, — вздохнул Игнат, — вон Сашка Иванников получил по сусалам от княгинюшки, а уж что она со мной сделает?

— Так не надо было сообщать ей. Узнала бы она позже, глядишь, и мои нервы меньше бы пострадали, и ваши физиономии.

— Нет уж, ваше сиятельство, лучше пусть ваша супруга от нас узнает, чем от других людей. Князь Григорянский-то царю-батюшке сразу отписал, перед тем, как на ваши поиски пуститься.

Вообще-то нужно отдать должное Игнату и Сашке. Обнаружив мое исчезновение, они не ударились в панику, а, сообщив, что я заболел, тотчас послали за Григорянским, а тот уже взял всё дело в свои руки. В Ивангород он обязан был написать — мало ли чем могла окончиться эта история? Разведчики облазили всю округу и напали на след похитителей. Через улорийскую границу уже пошли малой группой, чтобы не привлекать внимания. К поместью Курцевича вышли вечером седьмого дня, идти на штурм сразу не решились — за жизнь мою опасались, да и общее количество вооруженных людей с той стороны было чуть не пять десятков. Так что я весьма облегчил поисковой группе жизнь, когда обессилевший и замерзший сам свалился им на голову.

— Не волнуйся, Игнат, отобьемся как-нибудь от княгини, — поспешил я успокоить товарища, — она на радостях забудет о плохом. Наверное.

— То-то и оно, что наверное, — пробурчал Лукьянов.

М-да, сумела Натали себя поставить среди подчиненных и слуг — уважают ее, если не сказать — боятся. Ничего, меньше разгильдяйничать будут.

— Ты говорил, что Сушков в Кузнецке.

— Проездом из Белогорска, — Игнат возмущенно фыркнул, — уже на рождественские праздники в столицу собрался.

Не то чтобы он недолюбливал Афанасия, но искренне считал, что раз он человек не военный, значит, бездельник, а если к тому же и управляющий хозяйством князя, то как пить дать приворовывает. В общем, человек никчемный, не стоящий внимания начальства.

— Тащи его сюда! К двенадцати вели позвать химиков с мануфактуры, а к двум часам давай сюда Игнатьева, Васильева и Резника!

— Михаил Васильевич! Лекарь не велел вам вставать! — взвыл Игнат.

— Достаточно того, что я не буду выходить из дома! — отрезал я.

Упомянутый выше лекарь Иван Михайлович Колобов оказался пятым из череды призванных к моему лечению местных эскулапов. Четверых предыдущих я решительно отверг. А что прикажете делать, если их методы в основном сводились к пусканию крови, пиявкам и приему порошков сомнительного происхождения. Колобов же, по крайней мере, послушал через слуховую трубку мое дыхание, успокоил меня отсутствием хрипов в легких, назначил несколько противовоспалительных отваров и велел пить много жидкости. Ну и постельный режим на неделю минимум. В условиях полного отсутствия антибиотиков это хоть как-то соотносилось с моими представлениями о методах лечения простудных заболеваний.

Что и говорить, то ли опять повезло мне, что, исключая ожог, синяки и ссадины, я отделался всего лишь простудой, то ли иммунитет у местных жителей выше. А может, это всё последствия переноса моей личности в чужое тело, кто знает?

— Не бережете вы себя, князь!

— Ты еще здесь? — удивился я. — Давай-ка бегом!

Афанасий Кузьмич Сушков мало изменился за последнее время — всё та же сухощавость, высокий рост, бородка, хитроватый прищур глаз. Разве что чуток лицо покруглее стало да животик обозначился. Встрече со мной был искренне рад, никакого притворства, высокопарных фраз и прочей показухи. О делах старался рассказывать степенно, но то и дело увлекался и сбивался на восторженные скороговорки. И было от чего! Если ранее, при настоящем Бодрове, вверенное ему хозяйство едва сводило концы с концами, то сейчас оно стремительно разрасталось и стабильно наполняло княжескую казну. На моего компаньона в нескольких проектах негоцианта Чайкина Кузьмич местами жаловался, местами, наоборот, хвалил. Потом послушаем версию Чайкина, если всё будет примерно так же, но с точностью до наоборот, то значит, всё идет хорошо, так сказать, в рабочем порядке, без особых перекосов. Плохо, если эти двое друг друга по всем вопросам будут или хаять, или хвалить, а так — нормальный рабочий процесс.

В общем и целом, Кузьмич справлялся со своей работой, даже зеркальная мастерская скоро должна была заработать. Проблемой была только недавно созданная в Белогорске каретная мануфактура.

— Кузьмич, ты не понял, — выдал я резюме после рассказа управляющего об организации работы на новом направлении, — не должны одни и те же мастера собирать всю карету от начала до конца! Нужно, чтобы отдельные бригады делали рамы, колеса, каркас кареты, обшивку и так далее. Потом всё это собирают в единое целое в сборочном цехе.

— Так тут неувязочка получается, Михаил Васильевич, — Кузьмич смущенно потеребил свою бородку, — каретный мастер не хочет ничего отдавать в чужие руки, боится, что неправильно сделают, а ему отвечать.

— Так пусть контролирует всё. И если нужно, то поправляет!

— Говорит, тогда работать некогда будет.

— Так, Кузьмич, подожди-ка, — никогда не думал, что элементарные для современного человека вещи так трудно доводить до людей условно восемнадцатого века, — мастеру жалованье понравилось?

— Еще как!

— Так вот объясни ему, что за это жалованье он может вообще не работать, но при этом ответственность за конечный результат лежит именно на нем. Хочет — конечной отделкой занимается, хочет — ходит и за всеми всё контролирует, хочет — вообще пусть на печи лежит. Но за конечное количество и качество спрос будет с него. И еще добавь, что в будущем году он должен будет сдавать по десять карет в месяц вместо одной. Возможно, это поможет ему понять, что он должен быть над процессом, а не в процессе. А если ничего не поможет, нам придется найти другого ответственного за процесс, но тогда и каретный мастер будет получать совсем другое жалованье. Я понятно говорю?

— Понятно-то понятно, но вот с десятью каретами в месяц — это вы загнули! — Афанасий осторожно хохотнул, выжидающе глядя на меня. Словно ждал от меня подтверждения шутки.

— А ты сделай, как я говорю, — не оправдал я его надежд, — и поглядим: загнул или не загнул.

С химиками мне откровенно повезло. С Островов, из Кемницкого университета, вернулись двое студентов, учившихся за казенный счет. Оказалось, что лет восемь назад туда отправили десять молодых лоботрясов. Но, как водится, деньги платили только за само обучение, а не за проживание и питание, потому неудивительно, что большая часть учащихся вскоре разбежалась, и только эти двое дотянули до победного конца. Перебивались с хлеба на воду, подрабатывали по ночам, прерывали обучение и вновь восстанавливались, но заветной цели достигли.

Плюс еще трое молодых людей вернулись из Криола, где отучились, тоже не без приключений, за свой счет.

Понятия не имею, где эти две маленькие компании встретились, мне их всех скопом приволок Владимир Ильич Чайкин, когда, отчаявшись найти применение своим знаниям на государевой службе, они заявились на его красильню с рецептами водостойких красок. Воспользовавшись ситуацией, я сделал молодым людям предложение, от которого они не смогли отказаться, и теперь на 'Кузнецкой мануфактуре ? 1' была отлично оборудованная химическая лаборатория со вполне квалифицированным персоналом. Химикам было задано несколько приоритетных направлений работы, а в свободное время дозволялось использовать лабораторию для любых исследований, на их усмотрение.

И вот сейчас эта пятерка мне взахлеб, перебивая друг друга, рассказывала об интересных достижениях, большей части которых я не мог найти никакого применения. По крайней мере, пока. К счастью, господа молодые ученые не забывали о своих прямых обязанностях, и кое-какие подвижки по части металлических сплавов и в деле повышения качества пороха были. Но главным для меня сейчас было создание вещества для оружейного капсюля.

— Есть некоторое движение вперед, — возбужденно взъерошив волосы, поспешил меня обрадовать начальник лаборатории Илья Петровский, — удалось получить несколько смесей, но всё еще сыро. Одни слишком медленно срабатывают, другие дают совершенно убойный нагар, быстро разрушающий канал ствола. Мы работаем и над доведением этих составов, и продолжаем поиск новых.

— Хорошо, господа химики, — не то, что я ожидал, но хоть какой-то шаг вперед, — будьте готовы предоставить опытные образцы.

— Из тех, что медленно горят, или из тех, что нагар дают?

— Давайте и те и другие, — немного подумав, решил я, — посмотрим в деле.

Оружейники пришли в сопровождении Григорянского. С ним они общались часто, успели привыкнуть к нему, найти подход. Я же для них оставался высоким гостем из столицы, вечно раздающим указания и требующим отчета. Ничего, пусть побаиваются, дополнительный стимул хорошо работать.

— Ну что, господа, — оперевшись руками о стол, начал я с самым невозмутимым выражением лица, на какое только был способен, — хочу вас расстроить: в ходе силирийской кампании ни одной артиллерийской дуэли у нас так и не случилось. Поэтому толком оценить ваши усилия по производству разрывных снарядов не удалось.

Игнатьев и Васильев испуганно втянули головы в плечи, Резник обескураженно снял и принялся протирать платком свои очки, Григорянский, едва сдерживая улыбку, отвернулся в сторону окна.

— Тем не менее могу вас обрадовать, — продолжил я, усмехнувшись, — ваши зажигательные снаряды чудо как хороши.

— Особенно ночью, — добавил князь Василий.

— Да, особенно ночью, — подтвердил я, — и картечь тоже неплохо себя зарекомендовала. В общем, в качестве производимых снарядов наметились заметные подвижки, дальность выстрела тоже существенно выросла. Повторюсь, толком испытать все нововведения в реальных боевых условиях не получилось, но, думаю, что за этим дело не станет.

— Да уж, враги уже в очередь выстраиваются, — ухмыльнулся Василий Федорович.

— Именно поэтому ни в коем случае нельзя почивать на лаврах, нужно двигаться дальше. Слушаю вас, господа оружейники.

В среде оружейных мастеров не было такого воодушевления, как у химиков, но дело свое они знали. Потому постепенное движение вперед не прекращалось. Революционных прорывов, к сожалению, не было, но не было и топтания на месте. Унификацию калибров царевич Федор ввел еще до моего появления, так что в этом вопросе, слава богу, относительный порядок уже был наведен, можно было двигаться дальше. И мы двигались. Дорабатывались механизмы прицеливания и регулировки высоты ствола, велась работа по казнозарядным орудиям и фузеям, совершенствовались боеприпасы и зарядные картузы. Но главная интересующая меня тема — унитарный патрон — старательно замалчивалась. Значит, здесь хороших новостей ждать не приходилось.

— Что ж, в целом я доволен проделанной вами работой, вижу, что двигаетесь в правильном направлении. Так что мы с Василием Федоровичем дадим о вас положительный отзыв Его Величеству, можете не сомневаться. Из острых проблем что у нас на повестке дня? Недопоставки селитры?

— Да, ваше сиятельство, — облегченно выдохнул Игнатьев — вроде как положительная оценка их работе уже дана, можно уже не сильно беспокоиться за исход совещания. — Поставщики не всегда справляются с возросшими запросами мануфактуры, приходится искать селитру на стороне, а это дороже обходится.

— Посмотрим, что с этим можно сделать, — пробормотал я, делая пометку себе в записях, — ну, а что у нас с унитарным патроном?

— Честно говоря, здесь нам похвастать пока нечем, — понурив голову, ответил Резник, — металлическая оболочка слишком трудна в изготовлении, а бумажная сильно подвержена действию влаги. Да и химики пока не дали нам нужного результата, так что при испытаниях приходится прибегать к различным ухищрениям, чтобы поджечь порох.

— Готовьте гильзы и пули для испытаний, химики предоставят материал для капсюля. Когда вы увидите, как это работает на практике, вам будет понятнее, над чем работать дальше. Вся страна ждет от вас прорыва на этом направлении, помните об этом. А с нарезными стволами что?

— Пока тоже не очень хорошо, — снова взял слово Резник, — нарезные стволы делали и раньше, но у них заряжание очень тяжелое. Пулю приходится загонять в ствол при помощи шомпола и молотка, по-другому никак. Дальность возрастает, но темп стрельбы совсем никудышный.

— Хм, да, действительно нехорошо получается, — я смущенно почесал затылок, понимая свое упущение. На опыте с нарезными стволами ружей настоял, а подсказать решение с формой пули забыл, — попробуйте-ка отлить вот такие пули.

Я нарисовал на листе бумаги цилиндрическую пулю с конической выемкой в задней части. Насколько помню, ее изобретателем числился то ли француз, то ли бельгиец по фамилии Минье, и такая пуля позволяла значительно повысить точность и дальность стрельбы.

— С формой выемки придется поэкспериментировать, при выстреле пуля должна расширяться и надежно вжиматься в нарезы ствола. Логически как-то так выходит, — пришлось изобразить на лице задумчивое выражение, делая вид будто я только что придумал это.

Но мои слушатели не обратили на это никакого внимания, они уже прониклись идеей и с неподдельным интересом вглядывались в мой корявый рисунок.

На этом общение с оружейниками было окончено.

— Это действительно так важно? Мы ведь и так вырвались вперед и можем воспользоваться преимуществами нашей артиллерии, — задал вопрос Григорянский, когда мы с ним уже вдвоем гоняли послеобеденные чаи.

— То, что мы сделали, — это сущая мелочь. Если до этого наши противники не додумаются сами, то легко переймут, лишь однажды увидев. Это всё лежит на поверхности и в лучшем случае позволяет нам лишь говорить с врагами на равных. А нам нужен настоящий прорыв, прорыв, который даст Таридии преимущество над любым противником, позволит опередить всех в развитии на годы.

— Знаешь, Холод, — князь Василий задумчиво посмотрел на меня поверх блюдца с чаем, — меня иногда пугают твои речи. Ты иногда говоришь о новых, доселе не виданных вещах так, словно точно знаешь, как они работают, словно видел уже их в действии. Раньше ты таким не был.

— Если ты помнишь, однажды меня почти убили, — мне стоило больших трудов сохранить бесстрастное выражение лица, — та знахарка меня практически с того света вытащила. Тут уж волей-неволей другим человеком станешь.

— Я не про это, — черт возьми, что-то моего товарища потянуло на интересные умозаключения, — после того случая ты действительно изменился, но не стал необычным, ты просто стал нормальным. Уж не обижайся, но до покушения ты был полным дерьмом.

— Да уж наслышан, — я тяжело вздохнул и отставил от себя пустую чашку, — хотя вспомнить ничего так и не могу.

— Так вот, — Григорянский и не думал отступать от намеченной темы разговора, — ты тогда стал нормальным, но не особенным. Особенным ты начал становиться уже после улорийской кампании. Все эти строительства дорог и новых кварталов городов, открытие университетов, налоговые послабления для мануфактур, все эти оружейные новшества — это ведь всё с твоей подачи делается, по твоим советам.

— Ну и что? — я равнодушно пожал плечами. — Почти всё, что ты перечислил, было уже где-то придумано. Преимущественно во Фрадштадте. Нужно было просто перенести этот полезный опыт на таридийскую землю. Вот и всё.

— А я думаю, что не всё так просто.

Да что ж такое? Что на князя нашло? Неужели тоже будет копаться в моих словах и поступках? Как будто мне церковников не хватает! До сих пор некоторые их них во главе с протоинквизитором глаз с меня не спускают, любое мое действие дьявольскими кознями объясняют. Если бы не заступничество патриарха, пришлось бы на открытое противостояние с ними идти, а это не есть хорошо — церковь большое влияние на людские умы имеет. Даже сейчас мне приходится постоянно подстраховываться на счет недовольства религиозных фанатиков. Вон, на воздушном шаре пришлось лик Христа нарисовать и первый полет к празднованию Пасхи приурочить. И когда всё прошло хорошо, тогда умолкли недоброжелатели, а то всё твердили, мол, богопротивное дело, гордыня, нечего людям в небесах делать. Страшно подумать, что будет, когда я паровую машину на колеса поставлю...

А теперь вот еще и Григорянского понесло на подозрения какие-то.

— Я хочу сказать, что у тебя меняется взгляд на вещи и события, ты принимаешь неординарные решения и удачно претворяешь их в жизнь. Может, та знахарка действительно что-то там наколдовала и в тебя вселился дух настоящего Князя Холода? И сейчас, шаг за шагом, он начинает проявлять себя?

— Вася! Ну ей богу! Сколько можно!

Тьфу ты! Опять двадцать пять! Он реально помешан уже на этой идее — что ни скажи, что ни сделай — он всему найдет нужное объяснение, согласующееся с его теорией. Не дай бог, еще крыша у товарища съедет на этой теме!

— Да посмотри хотя бы на последнее дело! — не унимался хозяин дома. — Нормальному человеку разве может прийти в голову мысль сбежать из темницы через выгребную яму и вылезти наружу через колодец? Да и под силу ли это простому человеку?

— Ага, а ради того, чтобы это проделать, я позволил себя выкрасть и неделю опаивать каким-то сонным зельем! Смех, да и только!

— Ну, и на старуху бывает проруха, — невозмутимо парировал Григорянский, — застали врасплох. С кем не бывает?

— А что же так тяжело выбираться пришлось? — я продолжал попытки давить на логику. — Каленым железом себя прижечь позволил, руки в кровь ободрал, от холода едва не околел! Чего ж было не заморозить всё поместье Курцевича и не выйти спокойненько сквозь стены?

— Ну, не всё сразу. Да и кто другой бы на твоем месте замерз бы насмерть или отморозил себе всё, а ты простудой отделался!

— Если бы не ты с разведчиками, — я устало махнул рукой, — лежать бы моему окоченевшему трупу в улорийском лесу. Дальше мне было не уйти. И — всё, Василий Федорович, не расстраивай меня более этими своими сравнениями с языческими божками. А сказки, вон, сынишке лучше на ночь почитай. Только нормальные сказки, а не про эту нечисть!

— Зря ты, Миха, так открещиваешься! Пусть враги знают, что Князь Холод на нашей стороне, и трепещут!

— Всё, князь, силы мои закончились на сегодня, пора в постель.

В постель я, конечно же, не лег, но зато избавился-таки от изрядно утомившего меня своими выдумками Григорянского. Ерунда всё это! Бред сивой кобылы! Ох, нужно выздоравливать и проваливать отсюда в столицу, домой. Так уж я устроен, что хорошо чувствую себя только дома. Дел там много, да и по жене соскучился. Кто бы мог подумать, что с независимой и своевольной наследницей Корбинского края мы будем жить душа в душу?

— Эх! — прошептал я, извлекая из ножен шпагу и делая несколько разминочных движений кистью. — Раньше всё было проще.

Как ни странно, но сейчас мне казалось именно так. Я помню все свои мытарства при освоении роли князя Бодрова. Помню, как терзался мыслями о своей никчемности и несостоятельности. Переживал, что, будучи жителем гораздо более развитого в техническом отношении мира, не могу применить на практике никакие знания и умения, позволившие бы мне сразу завоевать уважение окружающих. Везение, терпение и умение фехтовать — вот что помогло мне выжить, интегрироваться в новый мир. А потом уже, понемногу, по чуть-чуть, мои знания сами стали находить себе применение.

И, тем не менее, сейчас стало сложнее. Раньше я отвечал только за себя. Ну, теоретически еще за Белогорский полк, но полк у меня в любой момент могли отнять, назначив другого командира. Так что, по большей части, я был сам по себе, а полк сам по себе. И беспокоиться мне было не за кого, если уж сложу голову, то никто больше не пострадает от этого.

И все мои прошлые успехи, что во вторую тимландскую кампанию, что в войне с Улорией, можно было объяснить везением и фактором неожиданности — легко ошеломить неприятеля, нежданно выскочив на него из-за угла.

Теперь же совсем иное дело — приходится доказывать свою состоятельность, постоянно будучи на виду. И отвечаю я сейчас не только за себя любимого, но и за семью, за соратников, за всех доверившихся мне людей, за массу проектов, запущенных с моей подачи или при моей помощи. И то, что я нынче стал объектом охоты иноземных спецслужб, указывает на мою возросшую значимость для Таридии. И вроде бы должен быть в этом повод для гордости, вроде как признали вороги мои заслуги, а мне как-то невесело, как-то муторно на душе. Не оттого, что страшно, а оттого, что хлопотно. А я всегда не любил лишние хлопоты.

Кстати о птичках. В отношении Курцевича я предпринял кое-какие шаги, но это было совсем просто. Потому что сын покойного коронного маршала — сошка очень мелкая, хотя и невероятно противная. Ставка здесь была сделана на то, что Янош считает себя королем-рыцарем, но если я его переоценил, то достать пана Анджея самостоятельно мне и самому не составит труда. В конце концов, граница рядом.

А вот с капитаном Джонсоном вопрос поинтереснее. Скорее всего, никакой он не Джонсон. Есть у меня догадки на его счет, но торопиться с выводами не будем, дождемся встречи с Ольховским. А потому запечатанное письмо этому самому Лжеджонсону пока лежит у меня без адресата. Как, впрочем, и без имени отправителя. Догадаться ему будет несложно, но пусть останется небольшой элемент неопределенности, это нервирует. Надеюсь, содержание письма тоже заставит товарища понервничать. А то смотри-ка, раздухарился: хозяева жизни они, законодатели мод, авторы правил мироустройства! Всевидящее око цивилизованного мира! Если раньше я старался держаться подальше от фрадштадтских дел, полагая, что и подданным короля Георга до меня дела нет, то теперь всё будет по-другому. Предупрежден — значит вооружен. И пусть не обижаются, если наши ходы будут вне правил, мы-то на их правила не подписывались, мы по своим живем.

В шестом часу вечера звон бубенцов и последовавшие за ним суматоха и шум во дворе дома Григорянских возвестили о прибытии в Кузнецк княгини Бодровой. Вот теперь мне точно будет не до совещаний. Но я этому был только рад.

12

Новогодние и рождественские праздники решил провести дома в Ивангороде. Так сказать, имел на это полное право. По жене соскучился, да и вообще что-то подустал от всех этих зимних мотаний по горам, полям, лесам, а особенно надоело в ледяной воде купаться. Такими темпами я тут моржом заделаюсь поневоле. Если раньше не помру от переохлаждения. Пока бог миловал, но кто сказал, что его милость будет длиться вечно?

Как это ни странно звучит, но соскучился и по царскому дворцу с его обитателями и надоедливым этикетом, нехитрым дворцовым развлечениям, ну и интригам — куда ж без них? Раньше-то всё больше 'в поле' тянуло, подальше от всех вышеперечисленных радостей, а сейчас вот наоборот всё пошло. То ли старею, то ли просто сильно устал. В общем, решил я насытиться хорошенько зимним сидением в столице, глядишь, снова жажда деятельности охватит.

Царевич Федор вернулся из Корбинского края, Григорянский с семьей подтянулся из Кузнецка, ну и Алешка был тут же вместе с будущей женой. Было, правда и неприятное обстоятельство — вместе с княжной Стефанией в Ивангороде поселился и весь силирийский двор в изгнании. Под основную массу гостей выделили на проживание Андреевский дворец, являвшийся старой резиденцией царской семьи и расположенный в четверти часа ходьбы от нового дворца. Но княжна с братом, полусотней ближайших царедворцев и своей охраной заняли почти всё гостевое крыло дворца, являвшееся нынче нашим домом. Ну, а главная неприятность заключалась в том, что с ними поселилась и великая княгиня Петра. На конец января была запланирована Алешкина свадьба, и вроде бы после нее силирийцы должны были съехать в Клинцы, где для них готовили тамошний Соболевский дворец. Уже оттуда пусть решают свои проблемы по принуждению мятежных подданных к миру. Всеми силами буду стараться, чтобы эти проблемы решались без участия наших солдат. Петра, конечно, вот-вот станет Алешкиной тещей, но это еще не повод идти завоевывать для ее сына трон соседнего государства.

Но это были мои соображения, а прекрасная вдова великого князя Силирии сразу же по приезде принялась всеми путями склонять царскую семью к своему плану возвращения к власти, поэтому я не мог поручиться, что всё пойдет так, как было решено на совете перед силирийским походом.

У женщин в этом времени было гораздо меньше разнообразия во времяпровождении, нежели у мужчин. А потому одним из любимейших женских развлечений были балы. Впрочем, развлечение это было не женское, а всеобщее, поскольку лучшего способа 'себя показать и других посмотреть' попросту не существовало. Борясь со скукой и заодно стараясь сделать супруге приятное, даже я выучился нескольким танцам и теперь мог не ощущать себя чужим на этих праздниках жизни. Но не только скука тому причиной, был еще один стимулирующий момент: настоящего князя Бодрова учили танцам с детства, потому здесь с очень уж большим подозрением принимали версию с потерей памяти. Ведь заученные с детства движения невозможно забыть. Так что, от греха подальше я решил устранить эту причину для подозрений.

Прямо скажу, что в прежней жизни я был совсем не великим танцором, поэтому освоение танцевальных премудростей было для меня сродни подвигу. Тем обиднее, что окружающие, включая Наталью, восприняли это всего лишь как само собой разумеющееся.

Самый грандиозный бал состоялся в рождественскую ночь. По бальной зале кружились танцующие пары, столы ломились от яств, вино лилось рекой, ночное небо за окнами расцвечивалось светом многочисленных фейерверков, слуги без устали таскали дрова для печей — на улице было за минус двадцать, и обогреть огромное помещение стоило больших усилий.

После трех первых танцев мы с Натали временно разошлись по сторонам. Ее пригласил царевич Федор, я 'в отместку' пригласил царевну Софью. Потом была еще совершенно неизвестная мне девица по имени Анна, затем я хотел было передохнуть и разыскать супругу, но тут прямо за моей спиной чарующий женский голос с легким акцентом произнес:

— Михаил Васильевич, не пригласите даму на танец?

Я обернулся, уже точно зная владелицу голоса и понимая невозможность отказа — великая княгиня Петра.

— Я и не надеялся на такое счастье, Ваше Величество, — не моргнув глазом соврал я, предлагая ей руку.

— Вы прослыли самым загадочным человеком в Ивангороде, в чем ваш секрет? — без обиняков начала расспросы силирийская 'снежная королева'.

— Весьма озадачен вашими словами, впервые слышу о своей загадочности, — осторожно ответил я.

— Ну как же, о ваших талантах столько слухов ходит! Вот, к примеру, говорят, что при штурме Злина вы заставили подняться воды Диволицы до верха ущелья. Это правда?

— Абсолютная правда, Ваше Величество! — мне не пришлось даже краснеть, поскольку так оно и было на самом деле.

— Как же вам это удалось? — уголки губ Петры дернулись вверх, обозначая готовность услышать самую невероятную ложь в подтверждение моих слов.

— О, сущие пустяки! Я просто приказал! — ну да, я просто приказал, правда, не реке, а Шепелю, но моя собеседница ведь не уточняла адресата приказа.

— Неужели? — коралловые губки великой княгини изобразили нечто, напоминающее улыбку, но ее холодные глаза продолжали буравить меня пытливым взглядом.

— Даже не сомневайтесь! — с чего она вообще взяла, что я буду делиться с ней подробностями?

Минута молчаливого танца понадобилась моей партнерше, чтобы перегруппироваться и завязать разговор на другую тему:

— А правда ли, что на обратном пути вас похитили улорийцы и вам пришлось убегать от них босиком по льду озера?

О боги! Этот-то бред откуда? Впрочем, мимолетный взгляд, брошенный на княгиню в ходе очередного танцевального па, убедил в том, что правду она знает, но умышленно задает вопрос в извращенной форме. Ну, так за мной тоже не заржавеет.

— Врут, Ваше Величество, нагло врут! — ответил я с самым непроницаемым выражением лица, на которое только был способен. — Ездил в Улорию в гости. Друзей проведать!

— Какие же в Улории могут быть друзья? — это прозвучало скорее как утверждение, нежели как вопрос. — Улорийцы враги. Как для вас, так и для нас.

— В любой стране мира есть как хорошие люди, так и негодяи, вам ли не знать, — немедленно парировал я.

— У вас тоже водятся негодяи? — княгиня завершила разворот и грациозным движением опустила руку на мое плечо.

А шпильку про своих негодяев, устроивших большую бучу в Силирии и принудивших великокняжескую семью к бегству, невозмутимо пропустила мимо ушей.

— Предостаточно, Ваше Величество! — я подхватил ее за талию и сделал шаг вперед. Потом еще раз вперед, назад, вперед, поворот. Сам удивляюсь, как это у меня получается.

— А господин Глазков тоже относится к категории негодяев? — по всему видно, что мадам в курсе наших непростых отношений с главой Сыскного приказа. Но к чему такой заход? Как она использует полученную информацию? В любом случае не стоит давать повод для каких бы то ни было разбирательств.

— Ну что вы! Милейший человек!

А вот интересно — не часть ли это комбинации любезного Никиты Андреевича? Тот на что только не пойдет, чтобы мне навредить. Хотя нет. Не того калибра человек великая княгиня, чтобы под чужую дудку плясать. Скорее, она кого угодно под свою плясать заставит.

— Вы очень осторожный и расчетливый человек, Михаил, — усмехнулась вдова великого князя Богдана, — тем удивительнее ваша недальновидность в отношении нашей страны. Нельзя до такой степени ненавидеть силирийцев, чтобы отказать в помощи нашему монарху-ребенку. Ведь в знак благодарности он мог бы стать надежным союзником для Таридии на долгие годы! Разве благо государства не должно перевешивать вашу личную ненависть?

Ой, какой грубый и примитивный ход! Впрочем, разве такие ходы никогда не срабатывали? Да в мировой истории сколько угодно подобных примеров. Надо бы как-то аккуратно выскользнуть из этой словесной ловушки, чтобы и не грубо ответить, и не особо оправдываться. Только боюсь, что я уже не в силах что-то изменить — княгиня Петра уже выяснила, что я являюсь ярым противником использования нашей армии для решения ее проблем, и решила спровоцировать меня на конфликт. Неужели хочет дискредитировать меня в глазах нашего дражайшего государя Ивана Шестого? Как по мне, так это не очень умно.

— Ненависть — это очень громкое слово, Ваше Величество! Наш таридийский народ я люблю, а ко всем остальным попросту равнодушен. И, уж извините, к вашему народу тоже. К следующей осени ваш сын сядет на великокняжеский престол в Рюдеке, и произойдет это без участия иноземных войск, что будет являться залогом его долгого и счастливого правления.

Вроде бы я достойно извернулся, и несколько минут ничего интересного не происходило — мы были заняты исключительно танцем. Но при очередном сближении 'танцевальная дипломатия' продолжилась.

— Знаете, князь, — словно по мановению волшебной палочки, тон собеседницы сменился на проникновенно-обольстительный, — если бы вы изменили свое мнение и помогли моему сыну занять престол в кратчайшие сроки, я была бы вам очень, очень благодарна.

Видимо, княгиня Петра решила сменить тактику и концовку предложения прошептала мне в ухо, буквально обжигая своим страстным дыханием. Против моей воли у меня перехватило дыхание, и сердце забилось вдвое быстрее. Пришлось срочно мобилизовать внутренние резервы и брать себя в руки.

— А моя благодарность такова, что вы не будете разочарованы, — продолжала мурлыкать великая княгиня, для убедительности еще и легонько сжимая рукой мое плечо.

Сильна чертовка, ничего не скажешь. Неплохо бы было сейчас появиться рядом моей супруге — и силирийке пришлось бы волей-неволей понизить градус общения. Но я и сам не лыком шит, справлюсь.

— Ваше Величество, — пришла моя очередь шептать оппонентке на ушко, — клянусь вам, вашему сыну принесут силирийскую корону на блюдечке с голубой каемочкой!

— Но как скоро, князь, как скоро? — продолжала упорствовать Петра.

— К осени точно, а может, даже раньше. Не стоит беспокоиться — дело верное!

— Вы отказываетесь от моей благодарности? — демонстрируя почти искреннее расстройство, воскликнула великая княгиня.

— Ни в коем случае, Ваше Величество! — воскликнул я в ответ, восторженно пожирая ее глазами. — Я готов принять вашу благодарность в виде тех самых долгих союзнических отношений между нашими государствами, о которых вы соблаговолили упомянуть ранее!

— О! Какая похвальная забота о благе государства! Но неужели вы ничего не хотите для себя лично? — голос ее непроизвольно дрогнул, показав мне, что вдова великого князя Богдана с трудом сохраняет самообладание.

— Увы! На государевой службе я не принадлежу себе, Ваше Величество. Так что благо для Таридии — и мое благо.

Танец наконец-то закончился, и я хотел было уже раскланяться с прекрасной и коварной Петрой, но она удержала мою руку.

— Спасибо за танец, князь! Думаю, мы друг друга поняли, — продолжая ласково улыбаться, она сделала реверанс.

— Я в этом уверен! — ответил я вежливым поклоном.

Гордо вскинув голову и одаривая окружающих обворожительной улыбкой, великая княгиня направилась в сторону ближайшего столика с фужерами, а я смог облегченно вздохнуть.

Ну и что это было? Не думает же она всерьез, что сумеет заставить меня изменить мнение? Да и последнее слово в таких вопросах не за мной. Прикажет царь-батюшка, так куда я денусь — поведу войско в Силирию. Но от меня инициатива точно исходить не будет!

Поглощенный своими мыслями, я рассеянно огляделся в поисках среди пестрой толпы своей супруги. Натальи нигде не было видно, зато я обнаружил Василия Григорянского: князь оживленно общался с графом Должанским у фуршетного столика. Пойду поделюсь с другом соображениями.

Но не успел я сделать и шага, как едва не был сбит с ног налетевшей на меня со спины танцующей парой.

— Смотри по сторонам, пугало! Из-за тебя едва не уронил даму! — не дав мне опомниться, налетел с претензиями высокий брюнет в малиновом мундире силирийских драгун. — Кто вас тут манерам учит, деревенщина?

Вот так просто? Я прямо-таки разочарован, госпожа Петра Бржиза! Местного забияки не нашлось для ваших целей? Ну да, здесь меня слишком хорошо знают, и никто связываться не станет, так что пришлось своего цербера натравливать. Наверняка окажется, что это какой-то известный силирийский дуэлянт и задача перед ним стоит простая — спровоцировать меня на выяснение отношений с оружием в руках. Если откажусь — обвинят в трусости, если соглашусь — выведут из строя, что тоже нанесет урон моей репутации. Вариант с моей победой, похоже, всерьез не рассматривается. Неужели передо мной прямо-таки мастер фехтования? Хм, не похоже, но внешность бывает весьма обманчива. Единственное, что можно сказать наверняка — не нужно давать ему в руки тяжелый палаш, снег скользкий, маневрировать будет трудно, а парировать удары тяжелого кавалерийского клинка — еще труднее.

— Рот закрой, а то ветром последние мозги выдует! — нагло заявил я в ответ и специально для его партнерши по танцу добавил: — Простите, сударыня, эти драгуны такие неуклюжие!

— Что? Ах ты невежа!

— Хлебало завали! — мне стало весело оттого, что этот громила пытается состязаться со мной, человеком двадцать первого века, в злословии. Да я такие словечки знаю, что его мозг их обработать не сумеет! Ошиблись вы, господа силирийцы, если дуэль и будет, то только на моих условиях. А условия ставит тот, кого вызывают. — Судя по одежке, ты какой-нибудь дворецкий при великокняжеском дворе и проник сюда незаконно. Так что шел бы ты отсюда подобру-поздорову, пока стражу не позвали!

— Я князь Вацлав Хорутанский! В моих жилах течет кровь великих князей силирийских, — бедняга покраснел так, будто его вот-вот удар хватит, — и я не позволю!

— Вацлав! — дама попыталась остановить князя-драгуна, ухватив за руку, и что-то быстро произнеся по-силирийски, но у того уже глаза кровью налились.

— Сатисфакции! Немедленно! — мне в лицо полетела перчатка, но я перехватил ее в полете, посмотрел на свет, поднес к носу и с отвращением отбросил в сторону.

— Фи, какая гадость! Дерматин, что ли?

Такого слова Хорутанский не знал, а потому просто счел его оскорблением из-за созвучности с известным ругательством.

— Немедленно! — взвыл незадачливый забияка.

— Через полчаса на заднем дворе, — сухо ответил я, — деремся на шпагах, один секундант и три факельщика с каждой стороны. И не заставляйте себя ждать!

И я поспешил к выходу из залы, пока мы не привлекли всеобщего внимания.

По пути прихватил за локоть Григорянского и случайно подвернувшегося под руку ротмистра Квасцова из Восточного гусарского полка, а уже в вестибюле объяснил им суть дела. Квасцов пообещал всё устроить и помчался искать двух товарищей, отчего у меня появилась возможность рассказать Василию недостающие подробности.

— Дела! — только и сумел выдать в ответ Григорянский. — Но стоит ли так рисковать? Имеешь полное право послать его подальше.

— Если ты имеешь в виду его недостаточную знатность, то тут они подстраховались — он тоже князь и какой-то там родственник правящей династии.

— Да плевать! Ты для Таридии весьма важная фигура, он для Силирии — всего лишь очередной придворный блюдолиз. Чувствуешь разницу?

— Да всё я чувствую, но так выходит, что без ущерба для своей чести я отказаться не мог.

— А вдруг он тебя уложит?

— Всякое может быть, но не бегать же мне от них весь вечер! Если был дан приказ затеять ссору, то всё одно не спасешься.

— Нужно было эту стерву 'случайно' уронить с моста в Диволицу!

— Так там уже лед был.

— Ну, не утонула бы, так разбилась. Невелика разница!

Тут из танцевальной залы вынырнул Игнат:

— Михаил Васильевич, не знаю, что там стряслось, но я с вами!

Вот откуда он узнал? Нужно спешить, иначе через час об этом весь дворец знать будет.

— Бегом тащи из наших комнат тулуп и шпагу! — и плевать, если Лукьянов окажется пятым сопровождающим с моей стороны — заявлю, что количество адъютантов не обсуждалось.

Чуть не накаркал Григорянский — в первой же схватке Хорутанский едва не проткнул меня насквозь! Правда, случилось это исключительно по той причине, что я поскользнулся. Как бы то ни было, но пришлось проявлять чудеса ловкости, чтобы сохранить свою шкуру в неприкосновенности. Ну и вброс адреналина в кровь состоялся, куда ж без этого — некоторое время сердечко испуганно трепыхалось в груди.

Силириец попытался развить свой нечаянный успех и в начале поединка был очень активен, атаковал размашисто, при этом в каждый удар старался вложить максимум силы. Был он выше меня почти на голову и априори имел более длинные руки, а вдобавок ко всему еще и очень хорошо двигался. Не то чтобы это всё меня сильно пугало, я жалел лишь о том, что не догадался выбрать местом встречи какой-нибудь малопосещаемый уголок дворца, там было бы не скользко. Хотя при нынешнем нашествии гостей отыскать такое место в царской резиденции было проблематично.

На первых порах подобраться к Хорутанскому на расстояние удара я не мог — для этого нужно было слишком активно двигаться, что было чревато новыми неприятностями на скользком утоптанном снегу. Так что я запасся терпением и сосредоточил всё свое внимание на действиях противника.

Спустя две-три минуты поскользнулся уже Хорутанский, но я в это время отходил назад, и, чтобы достать его, мне пришлось бы делать резкие движения. Так что я просто остановился в ожидании дальнейшего развития ситуации.

На улице было морозно, но ни я, ни мой противник, холода не ощущали. По крайней мере, пока. Оба сосредоточены на игре с жизнью и смертью.

Еще спустя минуту выяснилось: то ли мы приноровились к 'танцам на снегу', то ли подошвы промерзли или намокли до определенной кондиции, но ноги перестали так уж отчаянно скользить и дело пошло заметно веселее.

Силириец начал новую атаку. Я парировал удар, нацеленный мне в грудь, тут же атаковал правое предплечье противника, но тот взял руку с оружием на себя и отбил мою шпагу в сторону. Тогда я обвел своим клинком клинок князя Вацлава и с шагом вперед атаковал снизу вверх, целя в лицо. Хорутанский инстинктивно отпрянул назад, по максимуму отклонив туловище, и острие моей шпаги прошло в опасной близости от его подбородка, не причинив никакого вреда. Он просто отмахнулся рубящим ударом слева направо в горизонтальной плоскости, отчего мне пришлось отступить на шаг, но, как только вражеский клинок ушел в сторону, я прыгнул вперед и успел рубануть по предплечью. Есть! Туше!

Подручный великой княгини Петры резко дернулся назад в попытке разорвать дистанцию, я же решил ковать железо, пока горячо, и двинулся следом. И это едва не стало моей фатальной ошибкой, ибо я чуть не нарвался на быстрый прямой укол в правое плечо! Всё же пан Хорутанский очень хорошо двигается!

На кровоточащую рану он никакого внимания не обращал, продолжая фехтовать активно. Пожалуй, он стал делать это еще активнее, чем до ранения. То ли разозлился всерьез, то ли спешил разделаться со мной, пока есть силы. А сил у него предостаточно — даже восьмерки стал выписывать передо мной. И атаковал без устали, в силу разницы в росте большую часть ударов направляя в верхнюю часть тела. Все же мои попытки перехватить инициативу до поры до времени пресекал мгновенным вытягиванием длинной руки со шпагой в моем направлении и очень внимательно караулил встречные движения. Весьма неприятная тактика, при любой ошибке можно нарваться на укол в голову. Чем-то нужно было компенсировать разницу в длине руки, поэтому приходилось активно перемещаться, водя противника по кругу, и держать его в постоянном напряжении ложными атаками и игрой оружия.

Не знаю, сколько прошло времени, но вообще-то в дуэли всё происходит гораздо быстрее, чем это можно описать. В общем, я упустил начало движения силирийского князя, сбился с шага и получил-таки укол в плечо, но это еще было полбеды. Отшатнувшись назад, я на мгновение оставил неприкрытой левую сторону тела, чем не преминул воспользоваться противник, и — получите еще один режущий удар по корпусу! Благо, что клинок был на излете и не перерубил мои ребра, а только лишь оставил на левом боку кровоточащий разрез.

Но это удачное действие Хорутанского сыграло с ним злую шутку — вынужденный изо всех сил тянуться к моему бренному телу, он не успел вернуться в позицию, и я моментально крутанул кисть, нанеся врагу резаную рану шеи.

После этого последовала мгновенная заминка, которой лучше сумел воспользоваться я: прежде чем разорвать дистанцию, князь Вацлав получил еще и колотую рану бедра. Вот такой обоюдный размен получился.

Ну что, будет предложение прекратить поединок?

— Довольно, господа! — подал голос Григорянский. — Пролитой крови вполне достаточно!

Секундант Хорутанского промолчал, зато сам он решительно заявил:

— Хочешь спасти своего друга, пес таридийский? Ничего не выйдет!

Притопнув ногой и встряхнув своими черными кудрями, он снова пошел вперед.

О, пан Хорутанский, да вы невежа! К чему эта бравада? Да еще и в столь унизительном для противника виде. У тебя ранения в рабочее предплечье, бедро и шею — как долго ты еще продержишься? Мне же по ребрам досталось прилично, но не критично относительно моих функциональных возможностей. С плечом посерьезнее, но тоже не фатально, долго еще продержусь. Так кому из нас спасаться нужно? Тебе предложили почетное завершение поединка, а ты так грубо отказался! Я особо геройствовать и лезть на рожон не стану, погоняю тебя на дальней дистанции и погляжу, насколько у тебя еще сил хватит.

Это я так подумал. Наметил себе, так сказать план действий. Но, как это часто бывает, следовать этому плану в реальности не очень получилось. Как только силириец вернулся к активным действиям, я забыл о намеченной осторожной тактике и ввязался в обмен ударам. Может, оно и к лучшему, пора уже было заканчивать чересчур затянувшееся развлечение. Правда, для начала я заполучил еще царапину щеки, ответив оппоненту рассечением лба. А потом то ли Хорутанскому изменило самообладание, то ли дала-таки о себе знать рана предплечья, но его очередная атака вышла невнятной — я легко отвел чужую шпагу в сторону и нанес быстрый укол в живот.

Сложно сказать, насколько глубоко клинок вошел в тело, но князь Вацлав мигом потерял всю свою спесь, выронил шпагу и, зажав рану обеими руками, медленно осел на снег. Всё, занавес!

Дуэль завершилась, вокруг моего противника засуетились сопровождающие и зрители, неизвестно, когда успевшие собраться, а мне на плечи Игнат тотчас набросил овчинный тулуп.

— Миха, ты как? — взволнованно бросился ко мне Василий Григорянский.

— Всё хорошо, но могло быть лучше.

С одной стороны, нет сомнений, что я всё сделал правильно. По крайней мере, в тех обстоятельствах, в которые я был поставлен нашими неблагодарными гостями. С другой же стороны, вся ситуация в целом абсолютно неправильная. Не могу же я драться со всяким, кому вздумается оскорбить меня или моих близких! А возникшая ситуация показывала, что одним драгуном дело может не обойтись и великая княгиня на этом не остановится. Но неправильно тратить на такие вещи свои силы и время. Да и места на теле для новых шрамов скоро не останется.

— Князь! — я склонился над силирийцем, которого соратники уложили на расстеленную шубу и готовились нести во дворец. — Я могу вам чем-то помочь?

— Идите к черту! — просипел в ответ Хорутанский. До чего же плохие манеры у подручного великой княгини.

— И вам не хворать!

Праздник был безвозвратно испорчен, нечего было и думать возвращаться в бальную залу, тем более что меня ждал визит местного эскулапа. Так что мы прямиком направились в мои апартаменты. Правда, уже на входе во дворец я нос к носу столкнулся со спешащей к выходу на задний двор Натальей. Причем на улицу она бежала прямо в бальном платье и туфлях. Из высокой замысловатой прически на щеку выбилась длинная прядь темных волос, рука сжимала сложенный и, похоже, переломленный пополам веер, глаза метали молнии. Искренне надеюсь, что эти молнии предназначены моему потенциальному обидчику.

— Бодров! — с уст Натали готовы были сорваться ругательства, но замеченная кровь на моем лице вмиг заставила ее изменить намерения: — Ты ранен?

— Всё в порядке, дорогая, всего лишь несколько царапин.

— Иванников! За лекарем! Живо! — спешивший за моей супругой молодой секретарь безмолвно развернулся и исчез за ближайшим поворотом. А Наталья Павловна, подхватив меня под руку, как ни в чем не бывало, пошла рядом.

— Прости, что испортил тебе праздник, — сказал я минут через сорок, когда лекарь окончил возиться с моими ранами и набежавшие со всех сторон доброжелатели стараниями Игната и Сашки Иванникова убрались восвояси.

— Главное, что ты остался жив, — она обошла кресло, в котором я сидел, обвила мою шею руками и положила подбородок мне на голову.

— Спасибо тебе, Натали, — тихо промолвил я, ласково погладив ее руку.

— За что?

— За то, что не устроила скандал там, внизу, не закатила истерику, не упала в обморок.

— Ну что ты, жена Князя Холода должна соответствовать ожиданиям. Но это не значит, что я не боюсь. Что произошло на этот раз?

Я рассказал о произошедшем.

— Знаю, что это неправильно, но меня застали врасплох.

— Мужчины такие сильные и в то же время такие слабые, такие зависимые от тысячи обстоятельств, которые они считают неимоверно важными. Не отступить перед вызовом, не избегать боя, не запятнать свою честь отказом от поединка — всё это неимоверно важно для тебя, я понимаю. Но твоя жизнь и так полна опасностей, а у тебя до сих пор нет наследника. С твоей смертью угаснет древний род, страна потеряет блестящего полководца и верного слугу государя, а я снова останусь одна...

Она тысячу раз права! А отсутствие детей — это больная для нас тема. И наследники нужны, как воздух, поскольку так уж вышло, что я остался одним-единственным представителем рода Бодровых, да и люди уже за спиной шепчутся, кости нам с Натальей перемывают. Это не мой родной избалованный двадцать первый век, где супруги могут тупо не хотеть иметь детей, здесь всё по-другому. Отсутствие детей у супружеской пары однозначно означает наличие проблем со здоровьем, телесным или духовным, типа 'Бог не дал'. На общественное-то мнение можно и наплевать, а вот продолжение рода — на самом деле важный вопрос. Если в случае моей смерти Натали останется просто бездетной вдовой, то снова станет беззащитной и, скорее всего, будет вскорости выдана замуж за подходящего кандидата, дети которого и станут хозяевами Холодного Удела. А вот если она к моменту моей смерти будет матерью моего наследника, то будет защищена от всевозможных посягательств принадлежностью к роду Бодровых.

Нас немного успокоил совместный визит в Свято-Михайловский монастырь к старцу Порфирию, пообещавшему нам в недалеком будущем родительское счастье, но пока его пророчества не сбылись, вопрос оставался нерешенным.

— Прости, но меня действительно застали врасплох, я не ожидал такого подвоха от силирийцев.

— Не волнуйся, милый, я решу этот вопрос с княгиней Петрой, больше такое не повторится.

Хотел было возмутиться по этому поводу, как всегда, попытаться взять решение проблемы на себя, но вовремя остановился. Почему бы нет? Пусть девочки попробуют решить вопрос между собой, глядишь, и быстрее так выйдет, и действеннее. А я посмотрю на результат и определюсь с дальнейшими действиями.

13

— Сволочь! — скомканный лист бумаги полетел в угол, а недокуренная сигара опрометчиво отправилась прямиком в камин.

Олстон вскочил и несколько минут в ярости метался по комнате. Выпустив таким образом пар, успокоился, с сожалением заглянул в камин, но весело полыхающее пламя в минуту перемололо дорогущий табак с южных островов.

Джон отыскал скомканное письмо, разгладил на столе, повертел в руках, внимательно осмотрел обе стороны листа на свет. Ничего. Ни подписи, ни обратного адреса, ничего для идентификации респондента. Впрочем, никакая идентификация не требовалась, это прекрасно понимал капитан Олстон как получатель, и, что омерзительнее всего, это понимал и отправитель письма. Два слова, всего лишь два простых слова на фрадштадтском, написанные небрежными печатными буквами: 'другие правила'.

Чертов князь Бодров, или Князь Холод, или кто он там на самом деле! Мало того, что он сумел выкрутиться из безнадежной ситуации, так еще и пытается 'зубы показать', продемонстрировать свою осведомленность способность играть на равных с Тайной канцелярией Фрадштадта! Каков наглец! И как же Джон недооценивал и самого Бодрова и его людей! Больше этого не повторится, но и такой шанс вряд ли представится еще раз.

Трудно описать словами всю степень негодования Джона от провала так блестяще разыгранной им партии! Если бы только у него было больше своих людей в Улории! Тогда бы можно было обойтись без помощи этого идиота Анджея Курцевича! Ну как, как, скажите на милость, он мог не сказать о подземной реке под темницей? Разве Джон мог это предположить? Хотя и это не оправдание — нужно было самому проверить каждый угол поместья.

Тем утром тревогу забил тюремщик, но поскольку по большей части его рассказ сводился к невразумительным жестам и нечленораздельному мычанию, то он сам едва не оказался пострадавшим. Хозяин решил было, что тюремщик-то и упустил каким-то образом драгоценного пленника, а потому вознамерился повесить недотепу на первом подходящем суку. Хорошо, что, прежде чем это случилось, люди пана успели осмотреть камеру.

Так и обнаружился под домом Курцевича еще один подземный уровень — целая пещера с подземной рекой. Только вот выхода из этой пещеры не было, если не считать многометрового тоннеля, полностью затопленного водой, по которому река уходила в сторону Сулицы, одного из притоков Титовицы.

Пока пан Анджей с частью своих людей лазал с баграми по пещере в поисках утопленника, Джон опросил дворовую челядь и выяснил, что под утро сильно беспокоились собаки во дворе, а также дверца колодезного сруба оказалась распахнутой, хотя кухонные работники клялись, что всегда ее закрывают. Осмотр местности вокруг колодца позволил обнаружить следы на укрывающем крыши хозяйственных построек снегу, а кое-где в снегу виднелась и целая колея — видать, нелегко пришлось беглецу. Но он выбрался, а за самыми стенами панской усадьбы обнаружились и следы тех, кто помог ему уйти.

Вернувшись во двор, Джон сбросил ведро в колодец, изрядно перепугав этим незадачливых искателей трупа внизу. Все части головоломки сложились в единое целое — Бодров каким-то образом расширил отверстие отхожего места в полу камеры и спустился в пещеру, откуда выбрался во двор через колодец, взобрался на крышу дровника, перешел на соседнее строение и скатился по его крыше в поле. Всё довольно просто, если исключить из этой цепочки чертовски холодную воду, истощенное состояние после недели существования исключительно на сонном зелье и почти полное отсутствие у узника одежды.

То, что он сделал, вызывало удивление и было достойно уважения, но Олстон не склонен был видеть в этом поступке какой-либо мистической составляющей. А вот часть местной челяди, бросив свои вещи, рванула подальше от господского дома, не спрашивая на то разрешения и не ставя пана в известность. Потому что, как пояснил фрадштадтскому подданному подмастерье кузнеца, пан поднял руку на Князя Холода, и теперь жди беды.

Джон суевериями не страдал, но если уж соратники Бодрова выследили их, то кто сможет поручиться за отсутствие акта возмездия? Может, уже сейчас таридийские эскадроны находятся на подступах к усадьбе, чтобы камня на камне здесь не оставить и наказать виновных в похищении. Так что агент иноземного отдела Тайной канцелярии Фрадштадта тоже не стал дожидаться, когда Курцевичу наскучит ковыряться в собственном подземелье, и поспешил убраться подальше от таридийской границы.

Хорошо еще, что не стал спешить с посылкой победных реляций начальству, а то был бы сейчас посмешищем для всей Тайной канцелярии. А так появилась возможность написать вполне реалистичный отчет, где 'блестяще проведенная операция оказалась бездарно сорвана привлеченными союзниками'. Нужно было забыть об этом провале, как о страшном сне, и разработать новый план, а то так недолго и в тираж выйти — с неудачливыми агентами канцелярия не церемонится.

На несколько дней задержался в Раеце, улорийской столице, потом перебрался в Любраву, откуда в любой момент можно было отплыть кораблем хоть в Чистяково, хоть в Южноморск. Вот тут-то и выяснилось, что с возвращением в Таридию дело обстоит очень непросто, потому что его, Джона Олстона, рисованные портреты висят во всех постоялых дворах, питейных заведениях и на дорожных станциях.

На первый взгляд, это было глупо и походило на акт отчаяния. Гораздо логичнее было терпеливо дождаться его прибытия на таридийскую землю и без лишнего шума схватить. А так получается, что сами же розыскники его и предупредили, а, как говорится, кто предупрежден, тот вооружен. Придется потратить немного больше времени на создание нового образа, тщательнее подойти к выбору легенды и новых документов. Впрочем, затеряться в толпе, обманув обычных наблюдателей, дело нехитрое. А вот для работы в высших слоях общества теперь возникали большие трудности — в Ивангороде на виду ему теперь лучше не светиться. Обыватели-то не узнают, а вот служащие Сыскного приказа просто обязаны обращать внимание на любую заметную фигуру, появляющуюся вблизи иноземного посланника или просто в высшем свете государства, эти могут и сопоставить с портретом. А, по идее, Олстону как раз нужно перебираться в столицу Таридии, поближе к центру событий, и желательно — в окружение посла, поскольку это значительно облегчает доступ к важной информации. Эх, чертов Курцевич! Зачем нужно было жечь пленника каленым железом? Провел бы он еще пару дней под воздействием сонного зелья под наблюдением Кларка — и дело было бы в шляпе! Как же сейчас всё многократно усложнилось!

Обидно еще и то, что, пока Олстон стрелой летел с юга на север Улории для охоты на Бодрова, вторая цель — царевич Федор — был совсем рядом, в Корбинском крае, и с ним тоже можно было бы что-нибудь придумать. Было бы время.

А теперь и Бодров ускользнул, и наследник царя Ивана уже был на пути в свою столицу. Как же неудачно выпадают карты в этом пасьянсе! И что бы там себе Джон ни говорил, какие бы оправдания ни придумывал, но всё это было не просто стечением обстоятельств, а его личным провалом, темным пятном на прежде безупречной репутации. Смириться с подобным было и так нелегко, а тут еще это чертово письмо!

Письмо, не только подтверждающее факт чудесного спасения Бодрова, но и факт знания, с кем он имеет дело. Послание вручили фрадштадтскому послу в Ивангороде со словами: 'капитану Джону Олстону лично в руки'. То есть проклятущий князь сопоставил данные своих спецслужб с увиденным и услышанным в имении Курцевича и сделал абсолютно правильные выводы. И даже не преминул напомнить о теме их разговора! Другие правила! Он дает понять Олстону, что игра отныне пойдет по другим правилам. Глупец! Как будто это в его силах! В его силах разве что портить ему, капитану Олстону, настроение!

— Сволочь! — еще раз повторил Джон, но уже без особой злости.

Старательно разглаженное письмо отправилось в особую папку, бумага должна будет послужить доказательством наличия злого умысла Бодрова против Короны. Не то чтобы это имело какое-то значение, но порядок есть порядок. А самого князя да всё его недоделанное Таридийское царство ждали два неприятных сюрприза.

Первый сюрприз личный, повод для него дал сам Бодров. И если он попадется в эту ловушку, то это будет очень смешно.

Коллеги из улорийского отдела не так давно сообщили Олстону, что король Янош получил от князя Бодрова письмо с просьбой выдать ему пана Анджея Курцевича. Так сказать, в наказание за неподобающее благородному человеку поведение. Как бы смешно и наивно не выглядело это на первый взгляд, но Янош задумался, и Олстону пришлось тормошить коллег, чтобы те всеми силами направили мысли короля в нужное русло. Черт побери, без своевременной обработки советниками этот рыцарственный осел вполне мог и выдать врагу запятнавшего свою честь дворянина! Слава богу, фрадштадтцы вмешались вовремя, Бодрову был отправлен отказ, и теперь оставалось только ждать реакции на него оппонента и держать пана Курцевича на его хуторе в качестве приманки.

Может, и не выгорит, но неужели Бодров спустит Курцевичу с рук такое оскорбление?

Второй сюрприз был более масштабным. Правящим кругам Фрадштадта надоело наблюдать за планомерным усилением очередного континентального конкурента, и совсем скоро в помощь не справляющемуся с задачей самостоятельно Яношу Первому будет придана вся мощь флота Его Величества Георга Второго. То есть тлеющие угольки войны будут вновь старательно раздуты, ну а где война, там и гораздо больше шансов у охотников за важными головами. Так что с большой долей вероятности можно было сказать, что Олстону не придется, рискуя быть узнанным, ехать в Ивангород, поближе к объектам своей охоты. Они сами придут сюда, на побережье Южного моря. Не один, так другой, а то и оба сразу. А уж тут Джон что-нибудь придумает.

14

— Ваше сиятельство, взгляните сюда, — Ольховский раскрыл передо мной папку, где поверх бумаг лежала коротенькая записка, состоящая всего из двух слов: 'Воротынский в Ивангороде'.

К неудовольствию Никиты Андреевича Глазкова, заведовавшего Сыскным приказом, тайный коридор в стене моих апартаментов я заложил, лишив его соглядатаев возможности подслушивать и подглядывать за мной у меня же дома. Но кто его знает, этого цепного пса царя-батюшки, может, еще какие возможности для наблюдения за мной имеются. Так что предосторожность руководителя контрразведки лишней не была, и мне самому предстояло определиться, как использовать эту информацию.

Я молча сложил записку пополам, поджег от свечи и аккуратно уложил на блюдце, а дождавшись полного сгорания бумаги, еще и поворошил пепел.

Какого черта Воротынскому понадобилось приехать туда, где его ждут каменоломни, а то и топор палача на этот раз? Для чего так рисковать? Он ведь женился на Островах, получил даже титул местного не то барона, не то баронета и должен быть вполне доволен жизнью. Что могло случиться? Что могло подвигнуть опального графа на подобное сумасшествие? И какое до всего этого дело мне? Да никакого, в общем-то.

Для меня он никто, это для того, прежнего Бодрова Воротынский какое-то время считался другом. Если такое общение можно назвать дружбой. Скажем так: он был заводилой в компании из местных представителей золотой молодежи, куда входили Бодров и младший из царских сыновей. И он же пытался внушить князю с царевичем Алешкой всякие крамольные мысли по поводу пересмотра очереди к трону.

Я этого не помню, поскольку момент моего 'подселения' в тело то ли умирающего, то ли уже умершего князя состоялся значительно позже, когда ведомство Глазкова уже разгромило этот 'заговор' и 'награды' нашли своих героев. Но по крупицам собранной от окружающих информации я в общих чертах сумел восстановить картину произошедшего, и по факту-то выходило, что из всей компании осознанно действовал именно Андрей Воротынский. Именно у него оказались интенсивные контакты с фрадштадтской стороной, и, к слову сказать, именно эти самые контакты устроили его побег на Острова из каменоломен.

Я с этим предателем встретился случайно, как раз когда он после побега направлялся к побережью, и он тогда попытался 'раскрыть мне глаза' на давнюю историю вражды господина Глазкова с моей семьей. Мол, и родители мои погибли внезапно и при странных обстоятельствах, и покушение на меня случилось в момент, когда уже подходила к концу ссылка, которой ограничился наш царь Иван Федорович для моего наказания. Я его тогда выслушал, шум не поднял, погоню по следу не пустил, но это не значит, что поверил. Потому что детективов я на своем веку насмотрелся и начитался вволю и знаю, что доверять можно только фактам. А рассказ Воротынского — не более чем версия, причем версия негодяя и предателя.

Таким образом, нет у меня к нему никаких дружеских чувств или какого-то там чувства благодарности, ничего нет. Я ему ничего не должен, для меня он никто. Так что самым правильным решением было бы арестовать мерзавца и отправить туда, где ему предписано быть царским судом.

Есть, правда, в таком решении одна неприятная деталь — в случае ареста он наверняка попадет в руки Никиты Андреевича, а уж тот попытается подогнать все выжатые из арестанта сведения для новой обвинительной акции против меня. Не знаю, чем глава Сыскного приказа руководствуется в своих действиях, что им движет, но нутром чую, что не успокоился он, что всё будет именно так. И моя сильно изменившаяся в плюсовую сторону репутация его не остановит.

Так что же мне сделать с Воротынским? Просто по-тихому выдворить из страны? Или, что называется, помножить на ноль? Нет человека — нет проблемы? Вот не хочется так думать, хотя с позиции чистой логики это был бы идеальный выход. Но в кого бы мы все превратились, если бы руководствовались в своих действиях исключительно чистой логикой?

— И что он делает? Как себя ведет?

— Нервничает и просит о встрече с вами, — ошарашил меня своим ответом Ольховский.

— То есть?

— Пять дней назад он под нашим наблюдением выходил из гостиницы в гриме. Было это как раз в день бракосочетания Алексея Федоровича. Он смешался с толпой, пытался приблизиться к шествию, когда молодожены и гости шли от храма, но мои ребята забеспокоились и скрутили его по-тихому. Оказалось, что хотел передать вам письмо с просьбой о встрече, — подполковник протянул мне смятый листок, — после этого мы вернули его в гостиницу и стали ждать, когда у вас будет время для встречи. Кстати, адрес проверили на предмет сторонней слежки, всё чисто.

То есть сотрудников ведомства Глазкова поблизости не обнаружено.

— Что же ему нужно?

— Не могу знать, не говорит.

Очень жаль, что не говорит. Это могло бы значительно облегчить мою жизнь. Хотя чего я мучаюсь-то? Могу просто отдать приказ, люди всё исполнят. Или, невелика беда, сходить да поговорить с товарищем? Так сказать, расставить все точки над 'ё', чтобы больше не тянуло на разговоры.

— Хорошо, Петр Сергеевич, пожалуй, схожу, может, что-то важное.

— Безопасность мы обеспечим.

— Хорошо, а что там у нас с господином Олстоном, письмо доставили?

— Не извольте беспокоиться.

Я рассудил так: если уж принял решение идти на встречу, то нечего откладывать ее в долгий ящик. Чем дольше Воротынский находится в Ивангороде, тем больше вероятность, что кто-то еще его обнаружит.

Опальный граф обитал в гостинице средней руки 'Синица', располагавшейся на юго-западной окраине столицы. Я вошел в занятую им комнату один. При этом Игнат остался в коридоре, а обе смежные комнаты были предусмотрительно заняты служащими контрразведки. На всякий случай. А случаи, как известно, разные бывают.

— Миха! — сидевший на кровати Воротынский отставил в сторону гитару и подскочил, протягивая мне руку для пожатия.

— Не могу сказать, что так уж рад тебя видеть, Андрей Михайлович, — сдержанно ответил я, но руку ему всё же пожал. — Ты хотел меня видеть?

— Не радостно ты встречаешь старых друзей, Миха, или действительно в Князя Холода превращаешься?

— Давай обойдемся без лирики, — на этот раз мне удалось сохранить бесстрастное выражение лица, но как же уже достали меня эти сравнения!

— Черт с тобой, без лирики так без лирики! — Андрей облизнул пересохшие губы и порывисто указал мне на придвинутый к столу стул, а сам занял место напротив, на лавке.

— Ну? — требовательно спросил я, видя, что собеседник никак не может начать разговор.

— Михаил, — Воротынский посмотрел мне в глаза, и взгляд его был при этом на редкость тосклив. — Для начала я должен спросить тебя, не дашь ли ты мне ответ на вопрос, прозвучавший при нашей последней встрече? Если ты ответишь положительно, то это очень многое поменяет.

— Ты что, издеваешься? — у меня кровь ударила в голову при одной только мысли, что я сюда пришел снова выслушивать бред о смене правящей династии.

— Не сердись, — граф выставил вперед руки, — я должен был спросить.

— Я тебя в последний раз спрашиваю, чего тебе от меня надобно? — если продолжит нести подобный бред, то встану и уйду. Я уже решил.

— Я написал тебе письмо, меня заставили. Его отправили обычным курьером, так что ты сам понимаешь, кто его прочел раньше тебя.

— Та-ак, — вечер перестает быть томным, — и что в том письме?

— Много намеков на наше тесное сотрудничество, на наличие определенных договоренностей, на недовольство проводимой царем политики и тому подобный бред, имеющий обыкновение находить живой отклик у помешанных на теории заговора людей.

Очень мило. Мои фрадштадтские 'друзья' решили подкинуть мне вот такую примитивную свинью. Дешево и сердито. Не думаю, что даже в прежние времена подобная бумага возымела бы какое-то действие, Глазков без одобрения Ивана Федоровича на репрессии в отношении царского родственника не решится, а царь-батюшка наш слишком мягок сердцем, чтобы на основании чужих писулек избавиться от такого полезного человека. Правда, можно под эту бумагу подвести, так сказать, базу из состряпанных доносов, писем, подписанных моим подделанным почерком, и тому подобных гадостей, но как-то не верится. Это могло сработать раньше, сейчас же моя репутация и положение во власти не допустят даже малейших подозрений в предательстве. Но всё равно неприятно.

— Ты написал под диктовку компрометирующее письмо и следом помчался предупреждать меня? Что же ты сказал своим хозяевам? Как тебя отпустили?

— Обидные слова говоришь, Михаил, — кулаки Воротынского сжались, на скулах заиграли желваки, видимо, задели его мои слова за живое, — на Островах сказал, что по делам наследства нужно съездить, на свой страх и риск. Никому я там особо не нужен, чтобы удерживать меня насильно.

— Ну, хорошо, тебе-то самому какой резон так рисковать?

— Довод, что хотел предупредить товарища о неприятностях, не принимается?

— Андрей, я же просил тебя убрать из нашей беседы всю лирику, — я сопроводил свою фразу тяжелым вздохом, — если следовать логике, то тебя могли послать вслед за твоим письмом, чтобы попытаться убить меня. Да-да, вызвать вот так банально на беседу и убить. Сохранностью твоего бренного тела при этом пренебрегли, для Фрадштадта это очень выгодный размен. Но это если следовать логике, что-то вот мне подсказывает, что логикой здесь не очень-то пахнет. Так что давай-ка ближе к делу. К настоящему делу.

— К делу, Миша? Хорошо, можно и к делу! — граф Андрей порывисто вскочил, заставив меня судорожно сжать рукоять спрятанного в рукаве ножа, но нет — нервно тряхнув кудрями, он принялся быстро ходить взад-вперед по комнате. — А дело такое, Миша, что совершил я огромную ошибку! И теперь готов многое отдать за ее исправление! Помоги, Миша, помоги! — тут Воротынский меня и вовсе ошарашил, грохнувшись передо мной на колени. — Христом богом тебя молю, помоги вымолить прощение у Ивана Федоровича! Помоги вернуться в Таридию, я заслужу, ничего не пожалею, жизнь отдам за прощение!

Эк развезло некогда надменного и уверенного в себе человека! А ведь всего года два назад, при нашей случайной встрече, он буквально источал веру в свою правоту. Нелегка, видать, жизнь на чужбине. Всё оттого, что не нужно было ввязываться в политические игры, дружок.

И зачем я только пошел на эту встречу? Будто у меня своих проблем мало, так еще Воротынский со своими мне на голову свалился. Что теперь делать? Нет, можно было бы с высоты своего положения отмахнуться от неожиданного просителя, пусть сам разбирается со своими проблемами. Но вот оказывается, что, несмотря на все произошедшие со мной метаморфозы, я так и остался добрым человеком. Что неплохо для простого человека, но опасно для государственного деятеля.

— Помнится, ты собирался жениться на фрадштадтской баронессе? — спросил я исключительно в целях затяжки времени, хотя прекрасно знал о его женитьбе.

— Да, женился на баронессе Альберт, — Андрей недовольно поморщился и нехотя поднялся на ноги, — пару месяцев я был очень моден в островном высшем обществе. Как же, бунтарь из варварской страны, выбравший правильную сторону цивилизованного мира своей убогой родине. Но длилось это недолго, начальный восторг сменился вялым интересом, потом равнодушием, а после и вовсе раздражением и откровенным презрением. Примерно так же происходило и в семейной жизни. Супруга моя — известная светская львица, ни муж, ни семейный очаг ее особо не интересуют. Вот и мне она уделяла внимание от силы полгода, а после стала откровенно тяготиться моим присутствием. Так что выбор у меня был невелик — либо драться за свою честь на бесконечных дуэлях, либо смириться со званием рогоносца, одновременно отплачивая супруге той же монетой. Да и надоел до чертиков островной снобизм, они, понимаешь, всегда и во всем правы, они — олицетворение успеха и главные двигатели прогресса. Ты не представляешь, как они относятся к нам: варвары, дикари, лапотники. Они нас презирают и боятся одновременно, и не поймешь, что от чего тут происходит, что первично, а что вторично. И чем дольше я там живу, тем большую ненависть к ним испытываю. И тем больше люблю и уважаю свою страну...

— Не поздновато спохватился? — сухо поинтересовался я.

— Миха, помоги, я искуплю! — Воротынский ударил себя кулаком в грудь. — Возможно, я дурак, но не трус. Готов служить простым солдатом в самом захудалом гарнизоне, в любом полку! Готов в атаку в первых рядах, крушить врагов, кровью искупить свою вину!

— Солдатом, говоришь, а если предложат обратно на каторгу вернуться?

— Что ж, — подобный поворот заметно поубавил пыл графа, но не заставил его скиснуть окончательно, — я согласен и на это. Только бы не добавляли ничего за побег!

— В общем так, Андрей Михайлович, — я поднялся, давая понять, что встреча подошла к концу, — обещать я ничего тебе не могу, этот вопрос находится вне моей компетенции. Но поговорить с Федором, а потом, если потребуется, и с Иваном Федоровичем попробую. А сейчас ты быстренько собираешь вещи и с двумя сопровождающими отправляешься в Южноморск для посадки на корабль до Фрадштадта. Если у меня будет какой-то результат по тебе, в письме твоего родственника графа Гудовского будут размышления о покупке нового дома в Белогорске. До тех пор в Таридии не появляйся. В следующий раз разговоров не будет.

— Спасибо, Миха, вовек не забуду!

— Бывай. И помни, что я сказал!

Только после этого я с огромным облегчением смог покинуть гостиничный номер с опасным гостем. Проследив из окна кареты за отъездом санного экипажа с Воротынским, я наконец и сам дал команду возвращаться во дворец.

С Федором всё равно собирался сегодня пообщаться, посмотрим, может, и эту крамольную тему удастся затронуть. Не то чтобы я так уж проникся 'вселенским горем' бывшего дружка Бодрова и царевича Алешки, но выглядел он вполне раскаявшимся, речь его показалась мне вполне искренней, да и просто было какое-то несоответствие наказания преступлению во всей этой истории. То есть на словах всё выглядело основательно: подстрекательство к покушению на жизнь и свободу членов царской семьи да связь с иностранными агентами. А по существу-то просто пьяные разговоры и переписка с невестой-иностранкой. Ну, либо я чего-то не знаю. Думаю, что в этом случае мне объяснят, что к чему, и в просьбе Воротынского откажут. По крайней мере, я сдержу обещание и поговорю со старшим царевичем.

С Соболевыми я почти весь январь виделся только урывками, хотя и находились мы большей частью под одной крышей царского дворца. Всему виной 'силирийское нашествие', как уже успел окрестить приезд венценосной делегации из соседней страны ивангородский высший свет. Великий князь Дарко Первый с княгиней-матерью и свитой провели в нашей столице все новогодние и рождественские праздники, а после еще две недели отгуляли на свадьбе силирийской княжны Стефании и царевича Алексея.

Естественно, что и государь, и наследник трона как представители принимающей стороны вынуждены были уделять много внимания во всех смыслах дорогим гостям. Сначала не так много, но чем дальше, тем всё чаще и чаще приходилось участвовать в различных мероприятиях и нам с Натали.

Как быстро заметил царевич Федор, мой цветущий и слегка насмешливый вид быстро заставлял скисать княгиню Петру. Будь моя воля, я бы эту стервозную интриганку пинком под мягкое место вышвырнул бы из Ивангорода. Но нельзя — высокая политика!

В общем, только два дня назад все смогли свободно вздохнуть после отъезда силирийской делегации в Клинцы. Так что заглянуть на огонек к Федору мне сам бог велел.

Едва завидев меня, секретарь царевича Семен Вилков исчез за дверью кабинета, чтобы спустя минуту появиться вновь. Распахнув передо мной дверные створки, он торжественно провозгласил:

— Князь Холод к Вашему Высочеству! — после чего мгновенно испарился.

— Ах ты мерзавец, — от неожиданности я растерялся и не успел ухватить наглеца за ворот. Решил было нагнать его в приемной, но вовремя остановился — вроде уже вошел в кабинет и как-то неправильно бросаться в погоню за секретарем своего непосредственного начальника. Из состояния замешательства меня вывел громкий смех Федора Ивановича.

— Видишь, Никита Андреевич, как он не любит этого прозвища! А ты говорил, что нарочно факты подгоняет под легенду!

— Да уж вижу, Ваше Высочество, вижу.

— Федор Иванович! — возмущенно заявил я, подходя к столу, за которым уже располагались царевич и начальник Сыскного приказа, и усаживаясь в свободное кресло. — От вас не ожидал такой провокации!

— Да ладно тебе, Миха, нет ничего зазорного в таком прозвище.

— Я — это я. И никакой сказочный злодей тут ни при чем! — безапелляционно заявил я.

— Ну, никакой он не злодей. Скорее, просто строгий, но справедливый хозяин Севера, — неожиданно заступился за сказочного персонажа Глазков.

— Ба! Никита Андреевич! — я сделал вид, что только заметил присутствие в помещении главного розыскника. — Сколько лет, сколько зим! В смысле, сколько лет, сколько зим не видел вас, и еще бы столько же не видеть!

— Я тоже тебя люблю, Бодров, — усмехнулся Глазков, — ты не поверишь — скучаю!

— А уж как я вас люблю, незабвенный Никита Андреевич! — не остался в долгу я.

— Аж слезу прошибает от этой нежной встречи двух друзей, — взял на себя труд остановить нашу перепалку Федор. — Хватит паясничать. Мы тут как раз о тебе говорили.

— А я-то всё думаю, чего это у меня уши горят? — не удержался я от смешка, но это было уже нервной реакцией на известие — неужели он знает про Воротынского?

— У меня здесь два письма на ваше имя, Михаил Васильевич, — с этими словами Глазков протянул мне исписанные чернилами бумаги, — вот первое, взгляните.

— А позвольте поинтересоваться, почему эти письма попали к вам, если адресованы мне? — тут я уже подпустил в голос побольше холодка, поскольку понял, что о сегодняшней встрече никто еще не знает.

— Не обессудьте, Миша, работа у меня такая, — Никита Андреевич развел руками, — больно уж респонденты у вас заметные.

Что там еще за респонденты такие заметные, что Сыскной приказ заинтересовали? Писать приходится постоянно, поскольку ни телефонов, ни Интернета здесь нет, а сообщения как-то передавать нужно. Для чего-то сверхважного используются специальные курьеры или доверенные лица типа Игната, Иванникова или Сушкова, но всё остальное идет через фельдъегерскую службу. С входящей корреспонденцией та же картина — что не вручается мне лично, то попадает к фельдъегерям. Понятное дело, что там без контроля Глазкова не обходится.

Сначала я перебрал листы первого письма, отыскав обратный адрес: 'Фрадштадт, Джон Джонсон'. Очень информативно. Уж мимо такого отправителя Никита Андреевич пройти никак не мог.

— Ну и что тут у нас? — отчаянно стараясь сохранить на лице невозмутимое выражение, я углубился в чтение. Это было письмо Воротынского, и представляло оно собой очень грубо состряпанную провокацию. Ну, и подпись говорила сама за себя.

— Каково? — ехидно улыбаясь, поинтересовался Глазков, как только я дочитал письмо.

— Необычайно мерзкий пасквиль, — я передернул плечами — хотя и был предупрежден о содержании письма, но читать подобное всё равно было неприятно. — Никита Андреевич, вы можете не дружить со мной, но со здравым смыслом-то дружить просто обязаны.

— Ой, Бодров, да перестаньте вы уже считать себя центром мироздания, — начальник розыскников махнул на меня рукой, добродушно улыбаясь при этом, — думаешь, я прямо не ем, не сплю, только и жду любого повода, чтоб тебя в измене обвинить? Да делать мне больше нечего! Конечно же, я понимаю, что всё это — полная ерунда, написанная рукой всем нам хорошо известного Андрея Воротынского. И подписана в лучших традициях фрадштадтского 'тонкого' юмора. Кстати, такой же фамилией представлялся тот самый фрадштадтец, который участвовал в вашем похищении, что наводит на определенные мысли, а также дает нам повод перейти к письму номер два.

Жестом фокусника он выудил из своего портфеля и протянул мне второе письмо.

Посмотрим, что тут у нас вторым сюрпризом идет. Ага, да это же от Яноша письмецо! Ответ от улорийского короля пришел. И каков будет его положительный ответ? А вот и нет, ответ отрицательный. Жаль-жаль-жаль! Ага, свое разбирательство назначил, через три месяца. А до тех пор, мол, запретил Курцевичу покидать имение. Так я и поверил, что Янош сам это придумал! Заманить меня пытаются, на живца поймать. Ну-ну, поглядим-поглядим.

— Миха, вот скажи, неужели ты всерьез рассчитывал, что Янош выдаст тебе своего дворянина? — царевич Федор взглянул на меня с веселым интересом.

— Надежда такая была, хотя и не очень большая, — я изобразил примерный размер этой надежды, показав сантиметровый зазор между указательным и большим пальцем.

— Так для чего был весь этот балаган? — Глазков кивнул в сторону брошенного на стол письма.

— А теперь у меня полностью развязаны руки. Для всего. У короля Яноша была прекрасная возможность установить со мной лично теплые, дружеские отношения, для чего нужно было всего-то выдать мне преступника, но он ею пренебрег.

— Да какая возможность, Миша! — удивленно воскликнул Федор Иванович. — Если бы Янош выдал тебе Курцевича, то его свое же окружение растерзало бы! А так он прекрасно выкрутился и не упустил момента щелкнуть тебя по носу — мол, сам разберется и, если нужно, сам накажет. А

— Я прекрасно представляю себе реакцию его окружения, — спокойно ответил я, — и даже знаю, кто в этом окружении очень плотно общается с агентами фрадштадтской Тайной канцелярии.

— Михаил Васильевич! — снова подключился к разговору глава сыска. — Михаил Васильевич, это очень опасные игры! И я бы просил вас впредь если не согласовывать подобные действия со мной, то хотя бы ставить меня в известность!

— О чем вы, Никита Андреевич? — поинтересовался я с самым невинным видом, повторно разворачивая письмо.

— Да знаю я вас! Возьмете эскадрон гусар и помчитесь самосуд вершить. А там вас и ждут уже, скорее всего!

— Не стоит так волноваться, — я отложил бумаги и взглянул в глаза Глазкову самым честным взглядом, на который был способен в этот момент, — не будет ничего этого.

— Точно? — розыскник промокнул платочком внезапно выступившую на лбу испарину. Неужто так сильно за меня переживал?

— Абсолютно!

— Что ж, тогда я спокоен, надеюсь мы друг друга поняли, князь, — Глазков застегнул свой портфель, поднялся из-за стола и коротко поклонился сначала царевичу, потом мне. — А посему разрешите откланяться, дела ждут!

И с этими словами глава Сыскного приказа оставил нас с Федором наедине.

— Не будет ничего этого? — переспросил царевич, как только за Никитой Андреевичем закрылись двери, с нажимом произнося последнее слово.

— Не будет, — подтвердил я, усмехаясь, — в смысле, гусар не будет. От слова вообще.

15

Проговорили мы в тот вечер с Федором допоздна. Все его попытки отговорить меня от задуманной авантюры оказались напрасны. Если уж у Натальи не получилось, то куда там царевичу! Нет, он, конечно, мог мне приказать, но решил не делать этого, поскольку не был уверен, что я не нарушу этот приказ. Зачем же тогда сознательно идти на обострение отношений? Для меня этот вопрос является принципиальным, и к его решению я подходил не абы как, а очень даже основательно. Информация о заданном районе Улории стекалась ко мне и из нашей службы внешней разведки, и от разведчиков первого Белогорского пехотного полка, уже две недели шастающих по заснеженным лесам сопредельной территории. Так что всё у меня под контролем, риск сведен к минимуму, и помощь Никиты Андреевича вовсе не нужна. Тем более что главной опасностью задуманного предприятия была утечка информации, а при всем уважении к господину Глазкову доверия у меня к нему не было. Да что там говорить за него, даже Федору я обрисовал план лишь в общих чертах — ни времени, ни направления, ни задуманного мною финального аккорда.

Обсудили с царевичем Федором массу важных дел, затронули и тему Воротынского. Федя обещал подумать, но никакого энтузиазма она у него не вызвала. Что ж, я переложил ответственность на чужие плечи, моя совесть чиста.

Спустя неделю Федор Иванович отбыл в Мерзлую Гавань. Хотел лично посмотреть на работу корабелов в сооруженном там закрытом корабельном доке. На его сооружение ушло почти два года, зато теперь в нем можно было, без опасений попасться на глаза иноземным шпионам и без оглядки на суровый климат, строить корабли круглый год.

Я в корабельной теме не разбирался совершенно, потому и в эти дела особо не лез. У меня и без них хватало забот. Это Федя грезил военным флотом, способным противостоять фрадштадтскому, вот ему и карты в руки. Я же очень надеялся, что участие в морских сражениях обойдет меня стороной — не мое это. Вот на суше отбиться от супостата — это пожалуйста, тут у меня всё больше мыслей стало появляться. Мне бы только время на их реализацию...

Чинно выждав еще неделю, в начале февраля я с Григорянским отправился в Кузнецк. Ехали большим санным поездом, с семьями, свитой и сильной охраной. При таком скоплении народа исчезновения пары санных экипажей никто не заметил, так что на третьи сутки путешествия ночью я с охраной моих верных белогорцев ушел на восток. А еще спустя двое суток в поле на самой границе с Улорией соединился с выдвинувшимся туда в полном составе первым Белогорским пехотным полком.

Я не обманул Никиту Андреевича, гусар не будет. Вообще не будет всадников, и это должно стать полной неожиданностью для тех людей, что ждут меня с той стороны. Потому что граница рядом и мысль о лихом кавалерийском налете напрашивается сама собой. Только вот конница в такую погоду вынуждена будет передвигаться по дорогам, в полях и лесах столько снега навалило, что лошадки быстро выбьются из сил. Зато подготовленные лыжники пройдут где угодно. Ну и я с ними прогуляюсь.

Скованную льдом Титовицу перешли около четырех часов дня. Места здесь пустынные, даже если кто-то и стал случайно очевидцем переправы, то донести эту информацию до заинтересованных лиц никак не успеет.

На реке и в поле гулял ветерок, но как только колонна втянулась в лес, под защиту деревьев, мы тотчас же оказались в практически безветренном пространстве. Темнело быстро, но и лунного света было вполне достаточно, чтобы не натыкаться на лыжи впереди идущих бойцов. Морозец стоял средней руки, градусов пятнадцать-восемнадцать, снег весело хрустел под лыжами, осадков не было совершенно, так что сбиться с пути нам в этот раз не грозило. Тем более что лыжня уже была проложена разведчиками, и они же выступали нынче в качестве проводников.

Маршрут я велел прокладывать не по кратчайшей дороге, а с приличным крюком, чтобы обойти стороной редкие деревеньки и появиться у хутора Курцевича с южной стороны. Уже точно было известно, что меня ждали: около пятидесяти солдат были определены на постой непосредственно в имении да около трех сотен всадников рассредоточились по близлежащим селениям. Но качественно сидеть в засаде такое количество народу может день, два, три. Ну, неделю. А эти бедняги моими стараниями томились в местной глухомани уже почти месяц — я вполне сознательно не торопился, потому не было ничего удивительного в том, что бдительность улорийских вояк притупилась, наблюдение за окрестностями велось уже спустя рукава, люди активно искали развлечений, пили и гуляли. Вполне вероятно, что им вообще не сказали, на кого они здесь охотятся. Так что никаких особых сложностей я не ожидал и авантюрой называл экспедицию только лишь из-за ее финальной стадии. Что бы там ни мнили себе островитяне со своим иноземным отделом Тайной канцелярии, но военная разведка у меня сейчас поставлена лучше, чем у кого бы то ни было в этом мире. Скоро и внешняя разведка обрастет полноценной сетью, наберется опыта и информация потечет в Таридию рекой, а уж в работе с информационными потоками кто сможет тягаться на равных с выходцем из двадцать первого века?

С учетом крюка всего расстояния до дома Курцевича выходило около двадцати километров. Не скажу, что дорога далась нам легко, но ни о каком сравнении с нашими недавними силирийскими приключениями не могло быть и речи. Еще до полуночи полк вышел в нужный район. Отсюда третий батальон отправился в две ближайшие деревни, а первый и второй принялись аккуратно брать имение в кольцо. Чтобы не беспокоить раньше времени хуторских собак, я хотел было не засылать ближе к жилью разведчиков, но те уверили меня, что обитатели хутора уже привыкли к периодическому ночному лаю и твердо уверены, что это волки в окрестных лесах шастают. Тем более что время от времени вдалеке действительно раздавался волчий вой.

К трем часам ночи вернулся третий батальон, притащив с собой трех пленных офицеров, двух местных помещиков и весьма кстати для меня гостившего в одной из деревень ксендза. Мне нужны были надежные свидетели.

— Тепленькими взяли вояк, — снисходительно улыбаясь, доложил мне майор Жилин, — почти все пьяны, восемьдесят семь человек связаны и заперты в одном сарае, подпруга лошадиная вся порезана, пистолеты попорчены, порох высыпан в снег, палаши и шпаги свалены в одну кучу.

— Отлично, майор, можно и здесь начинать, чего тянуть кота за хвост?

— Вы только, это, ваше сиятельство, на рожон не лезьте, хорошо? — Жилин смущенно стянул с головы обшитую белым материалом шапку-ушанку и отер рукавицей вспотевший лоб. — Мало ли: пуля шальная прилетит или там горшок цветочный из окна... Зачем нам такие риски?

— Не волнуйтесь, Андрей Георгиевич, я буду паинькой и вообще тут постою пока.

— Так, может, это, господин генерал-майор, вздернуть его на виселице и дело с концом?

— А вот в это не лезьте. Это мое личное дело чести, — отрезал я, давая понять, что все споры на эту тему бессмысленны. — Что там у разведчиков?

— Пока ничего необычного, — ответил командир разведроты капитан Синяев, — два человека за воротами ходят, периодически поглядывают наружу, да в крайнем окне второго этажа господского дома наблюдатель, по идее, должен торчать. Но, видимо, в доме хватает занятий поинтереснее — за то время, что мы здесь сегодня, он еще ни разу не появился в окошке.

— По закону подлости он появится именно тогда, когда мы двинемся через поле, — ухмыльнулся я.

— Ничего страшного, — поспешил успокоить меня капитан, — с других сторон лес ближе подступает, а обзора туда у них нет. К тому времени, когда он нас увидит, второй батальон уже во дворе будет.

— Что ж, — я еще раз взглянул на ненавистный хутор в новый бинокль, предыдущий был утрачен при моем похищении, — тогда начинаем, с богом!

Десять минут спустя лыжная армада быстро двинулась к мирно спящему родовому гнезду семьи Курцевичей. Из сугробов перед самыми воротами поднялись одетые в белое человеческие фигуры и, помогая друг другу, ловко перемахнули во двор. Хуторские собаки зашлись истеричным лаем, но было поздно: белая людская лавина с трех сторон захлестнула двор поместья, а спустя минуту отворились ворота, впуская шедший в арьергарде третий батальон, меня в сопровождении Лукьянова, Иванникова и ранее плененных улорийцев.

Нет, не все засадники спали или развлекались, кто-то исправно исполнял свои обязанности, поэтому попытка поднять тревогу состоялась, даже шпаги пару раз звякнули друг об дружку. Но этим дело и ограничилось. Наше численное превосходство было настолько подавляющим, что этот навал даже язык не поворачивался назвать штурмом. Мои ребята просто задавили противника числом.

Вообще же и у улорийского монарха, и у тех, кто нашептывал ему эту идею, было плоховато с логикой. Почему-то они были уверены, что я явлюсь для мщения с летучим отрядом всадников численностью пятьдесят-сто человек. Ну, то что явлюсь, ладно, угадали. Но, во-первых, я со времен едва не стоившей мне сначала жизни, а потом свободы первой тимландской кампании предпочитал ходить в бой с пехотой, а не кавалерией — лихого всадника из меня так и не вышло. А во-вторых, ей-богу, какая-то унизительная недооценка моих возможностей получилась: человек, которому доверяют командование армией, по мнению организаторов засады, должен был уподобиться разбойнику с большой дороги. Или настолько велика была уверенность, что я побоюсь действовать большими силами, чтобы не спровоцировать новую войну с Улорией? Заморские комбинаторы так и не поняли, что нынче Улории впору бояться войны с Таридией, а не наоборот. Да и я не дурачок с печи, оберну всё так, что королю Яношу не придраться будет. Только бы с финальным аккордом не напортачить, а то ведь закон подлости-то никто не отменял.

К моменту моего 'второго пришествия' во двор дома Курцевичей солдаты были разоружены и заперты в конюшне, челядь согнали на кухню, и даже снег на площадке посреди двора был старательно утоптан большой массой людей. Наскоро одетого хозяина имения как раз волокли из дому двое дюжих штурмовиков из первого батальона.

— Сделайте круг шире да зажгите побольше факелов, — распорядился я, — чтобы на темноту жалоб не было.

— Михаил Васильевич, а вдруг? — снова попытался образумить меня Игнат.

— Не каркай! — отрезал я.

Настало время того самого акта пьесы, из-за которого всю операцию можно было считать авантюрой. Но я, после долгих раздумий, решил, что именно так будет правильно.

— Господа! — я обратился к стоявшим кучкой у ворот представителям улорийского дворянства. — Я, князь Михаил Бодров, генерал-майор таридийской армии, приношу вам извинения за причиненные неудобства и призываю в свидетели предстоящего акта правосудия! Для начала поручик Иванников, пока у него не замерзли чернила, впишет в бумагу ваши имена. А после окончания действия вам будет возвращена свобода.

Хмурые лица улорийцев вытянулись от изумления, но ни возражать, ни задавать вопросы никто из них пока не решался.

Сашка Иванников быстро принялся за дело, а ко мне тем временем подошел полковник Волков:

— Михаил Васильевич, — склонившись к моему уху, тихо проговорил он, — среди пленных четверо фрадштадтцев.

— Замечательно, Петр Борисович, готовьте их к транспортировке в Таридию, — признаться, я и не рассчитывал на подобную удачу.

— Они нас замедлят.

— Поволочем на санях, придется потерпеть.

Ну вот, будет чем и Никиту Андреевича порадовать. Подставились вы, господа островитяне!

Иванников быстро справился со своей задачей, и мне можно было продолжать.

— Итак, господа, я обвиняю всем вам хорошо известного пана Анджея Курцевича в том, что он, при содействии своих фрадштадтских друзей, вероломно опоив сонным зельем, похитил меня с постоялого двора на территории Таридии. Далее, меня привезли в этот самый дом, где держали в подвале, продолжая при этом поить зельем и подвергая телесным пыткам. В частности, — я распахнул полушубок, камзол и сорочку, продемонстрировав зрителям шрам от ожога каминными щипцами, — вот здесь у меня отметочка от прижигания каленым железом осталась.

— Мы-то тут при чем? — подал голос один из местных панов.

— Пан?

— Пан Возняк, — быстро сверившись с бумагой, подсказал Иванников.

— Терпение, пан Возняк, — повторил я, — не вдаваясь в пространные подробности, скажу, что мне удалось сбежать и добраться до своей территории. Далее, я написал письмо Его Величеству Яношу Первому, в котором описал всё случившееся. Несмотря на весь праведный гнев, охвативший Его Величество при вести о таком гнусном злодеянии, король Улории не мог взять да выдать мне преступника. И вы все понимаете, почему.

Тут все улорийцы важно закивали головами, хотя я не был уверен, что уму мелкопоместного дворянина доступно понимание, что их монарх чего-то там не может. Ну, да ладно.

— Тем не менее Его Величество милостиво намекнул мне в ответном письме, что данный пан-злодей будет три месяца безвылазно находиться в своем поместье. Поручик, продемонстрируйте господам письмо.

Мой секретарь с готовностью вновь подскочил к свидетелям, сунув им под нос письмо Яноша с отчеркнутым местом про нахождение Курцевича дома и королевскими подписью и печатью. Остальное нечего им читать, не их ума дело. Главное в этом действии то, что я не лгу, а, в лучших традициях политиков и масс-медиа двадцать первого века, просто кое-что недоговариваю. Так сказать, выдергиваю фразы из контекста.

— Подождите! — один из моих невольных зрителей, судя по знакам различия — гусарский хорунжий, сморщил лоб в явном мысленном затруднении. — Здесь какая-то ошибка! Мы направлены в этот район именно для обеспечения безопасности пана Курцевича!

Смотри-ка какой аккуратный, ни словом не обмолвился о выставленной на меня засаде.

— Правильно, пан хорунжий! — я даже глазом не моргнул. — Всё сделано для того, чтобы пан Анджей чувствовал себя спокойно. Как видите, план блестяще сработал. И вот — я здесь.

— Вы не имеете права казнить улорийских подданных! Это не сойдет вам с рук! — вмешался второй гусарский офицер, в чине ротмистра.

— А право драться на дуэли с улорийским подданным я имею? — резко ответил я вопросом на вопрос и тут же ответил: — Полагаю, что имею. Вас же призываю засвидетельствовать честность поединка.

— Вы будете драться с Курцевичем на шпагах? — удивленно вскричал хорунжий. — А если он вас убьет?

— Значит, останется в живых.

— Мы вам не верим! — заявил пан Возняк.

— Я не нуждаюсь в вашей вере, просто подтвердите потом, что всё было по-честному.

На этой жизнеутверждающей ноте я распрощался со свидетелями, пора было заняться непосредственным участником процесса.

Игнат принес мне шпагу хозяина дома, я вытянул ее из ножен, взвесил в руке. Потяжелее моей будет. Хотя длина клинка, на глаз, такая же. Ну, может, на пару сантиметров длиннее. Тут скорее рукоять и затейливая гарда дают дополнительный вес. Некритично.

Я подошел к удерживаемому солдатами Курцевичу и воткнул шпагу в снег перед ним.

— Ну что, пан Анджей, сейчас тебе придется сразиться со мной. Один на один, всё по-честному. Не как в прошлый раз.

— Нужно было тебя сразу убить! — с ненавистью заявил мне сын покойного коронного маршала, как только его руки оказались свободны. Он торопливо схватил шпагу, словно боялся, что мои бойцы не позволят ему этого сделать.

— Прекрасно, — удовлетворенно заявил я, — прекрасно, что ты не отказываешься. В противном случае мне пришлось бы тебя повесить. Но это было бы не совсем правильно.

— Ты сам будешь драться со мной? — недоверчиво поинтересовался Курцевич, украдкой осматриваясь по сторонам.

— Да уж не сомневайся!

— А если я тебя убью?

— Это для тебя единственный шанс остаться в живых.

— Я тебе не верю!

— Да плевать мне на твои 'верю или не верю'! — ей-богу, я уже устал от разговоров в эту ночь. — Приступим!

Я сбросил на руки Лукьянову полушубок и камзол. Вот и наступило время того самого авантюрного момента. Достанется мне 'на орехи', когда весть об этом дойдет до Ивангорода! В том, конечно, случае, если я останусь жив.

Нет, в себе я нисколько не сомневался, просто любой поединок таит в себе массу неожиданностей. Успех в нем зависит от массы нюансов, и в любой отдельно взятый день записной фаворит может потерпеть поражение от аутсайдера. Потому что к этому приведет какая-то определенная комбинация нюансов, на данный день и час дающая ему преимущество над соперником.

Никаких сведений об уровне мастерства пана Курцевича у меня не было. То есть записным бретером он точно не был, но это еще не говорило о том, что он является плохим фехтовальщиком.

Моему противнику придется драться в окружении врагов. Возможно, это будет давить на него психологически, а может, напротив — сыграет роль фактор загнанного в угол зверя.

У меня же могут возникнуть проблемы с физическим состоянием — я ведь только что отмахал два десятка километров на лыжах. С ног от усталости не валюсь, но и свежестью блеснуть не смогу. Мышцы натружены, и глупо ожидать от них сейчас абсолютного послушания.

Что ж, пусть бог рассудит, кому из нас жить, кому умирать. Конечно, с точки зрения высокой политики, да и просто здравого смысла, эта дуэль является полной глупостью. Но зато такой поступок будет благородным, если хотите, по-пацански правильным и не оставит моим врагам ни единого шанса выжать какую-либо выгоду из всей этой истории с похищением. Логика логикой, а если есть возможность создать нужное общественное мнение, то грех не воспользоваться ею. Итак, приступим!

Я отсалютовал противнику и зрителям шпагой и стал в стойку. Пан Анджей не стал утруждать себя формальностями — резко бросился на меня, пытаясь с ходу достать клинком. Пришлось отскочить назад, в тот же миг у меня появилась возможность контратаковать сделавшего чересчур длинный шаг оппонента, но я замешкался и упустил шанс.

Курцевич же и не думал останавливаться! Он продолжил наседать и принялся наносить рубящие удары такой силы, словно задался целью разрубить меня напополам. С фехтовальным искусством такая тактика не имела ничего общего, зато могла быть действенной в сутолоке боя. На беду улорийца, места для маневра у меня было предостаточно, потому я постоянно разрывал дистанцию и его шпага лишь со свистом рассекала морозный воздух. Напрасно он так: как бы ты ни был тренирован, но тяжесть шпаги вкупе с энергозатратными движениями дадут о себе знать. А сын Адама Курцевича вовсе не выглядит атлетом и ни ростом, ни телосложением нисколько не напоминает покойного отца. Да, собственно, это уже начинало сказываться.

Израсходовав впустую весь свой начальный запал, хозяин имения остановился перевести дух. Только это не входило в мои планы. Я осторожно пошел вперед, поигрывая оружием. Тяжело дыша, Курцевич напряженно следил за мной прищуренными глазами.

Сделав пару обманных движений, я провел пробную атаку, нацеленную на вооруженную руку противника. Он парировал и тут же попытался ткнуть острием клинка мне в лицо. Я уклонился влево и с быстрым шагом вперед нанес укол в плечо, тут же отскочил назад, уходя от ответного удара. Пан Анджей на мгновение замер, с удивлением глядя на расплывающееся по рукаву пятно крови, потом лицо его искривилось в гримасе гнева, и он вновь бросился в бешеную атаку.

Несколько следующих минут выдались для меня непростыми: чем вступать с Курцевичем в яростный обмен ударами, я предпочел отступать, постоянно меняя направление. Причем действовал мой противник настолько активно, что какое-то время мне было даже не до контратакующих действий.

Но вот движения пана Анджея замедлились, потяжелели, раз за разом рука со шпагой стала уходить слишком далеко в сторону, открывая доступ к хозяйскому телу. Пришло время действовать. Когда в очередной раз Курцевич сверху вниз разрубил воздух в том месте, где я находился мгновение назад, я двинулся вперед. Сбив обратно вниз едва начавший подниматься от земли клинок, я нанес укол в оставленную открытой правую часть груди соперника. Тот, каким-то непостижимым образом выгнувшись назад, сумел избежать серьезного ранения — острие моей шпаги вошло в тело не более чем на сантиметр. Что творит с людьми жажда жизни! Прямо чудеса ловкости проявляет мой противник!

Но теперь уже я не собирался останавливаться, атаковал то слева, то справа, путал улорийца финтами, угрожал то голове, то руке с оружием, то слишком медленно убиравшейся с линии атаки ноге. Анджей Курцевич защищался из последних сил, лицо его налилось кровью, пот заливал глаза, воздух с хрипом вырывался из открытого рта, на его теле кровоточили пять или шесть небольших ран. А мне в голову пришла очень нехорошая мысль.

Как-то я совершенно не предусмотрел вариант событий, при котором обессиленный враг упадет на утоптанный снег и объявит себя проигравшим. Что мне тогда делать? Добить такого противника я уже совершенно точно не смогу, но ни прощать, ни брать его в плен я тоже не собирался. Вот так номер будет, если всё случится именно так!

На мое счастье, Курцевич слишком сильно меня ненавидел, и подобная мысль не пришла в его голову. Вместо этого он вложил остаток сил в атаку 'стрелой', но ни былой скорости, ни былой мощи в этой атаке уже не было. Без труда отбив простым батманом вражеский клинок в сторону, я успел завести свою шпагу снизу и всадить ее под углом в продолжавшее движение вперед тело. По сути дела, пан Анджей сам насадился на мой клинок.

Не знаю, да и знать не хочу, куда там попала моя шпага, но умер мой враг и сын моего врага мгновенно — наземь упало уже мертвое тело, лишь ноги разок дернулись в конвульсии. Вот и всё, дело было сделано, пора было уходить.

Мы не тронули больше ни одного человека, не было ни грабежей, ни пожаров, ни разрушений. Полк просто собрался и ушел на лыжах в ближайший лесок, а там уже, сменив направление, отправился в обратный путь знакомой дорогой по проложенной лыжне. Ничего так прогулочка у меня вышла — сорок километров на лыжах, да еще поединок. Я едва доковылял до нашего полевого лагеря на таридийской территории и, уже не заботясь ни о чем, завалился спать в командирском шатре.

Всё, что задумал, я выполнил, эта партия завершена моей победой. Я обещал фрадштадтцам новые правила, вот и пусть теперь пеняют на себя. То ли еще будет!

16

Остаток зимы прошел для меня спокойно. Исключая, конечно, несколько дней, последовавших после возвращения из Улории. Тогда я вполне ожидаемо получил взбучку от жены, государя Ивана Федоровича, царевны Софьи, Глазкова и даже от царевича Алешки с царевной Стефанией. И только мой дружок Григорянский искренне порадовался за меня. Правда, после этого сразу его взор стал задумчив — видимо, он уже прикидывал, как будут звучать новые легенды о Князе Холоде. Спасибо, что при мне он озвучивать эти версии не стал. Да, еще неожиданно вступился за меня Иван Александрович Губанов — начальник Посольского приказа. Пожевав с минуту старческими губами, он выдал мгновенно осадившую всех фразу:

— Безупречно сыгранная партия!

И, еще пожевав губами, пояснил:

— Янош сначала будет в ярости, ведь Михаил Васильевич переиграл его по всем статьям: и в силе, и в хитрости, и в благородстве. Но когда эмоции схлынут, этот король-рыцарь поймет — ему нужно просто заявить, что этот поединок состоялся с его ведома и преступник наказан волей божьей. Князь Бодров обставил всё так, что все станут восхищаться его силой и смелостью, а Яноша вновь объявят благороднейшим и справедливейшим правителем. Все в выигрыше, кроме злополучного Курцевича. Только всё-таки, Михаил Васильевич, ей-богу, не нужно более так рисковать!

В остальном же февраль завершился вполне себе спокойно. Никто не пытался меня похитить, убить или посадить в тюрьму. Никто не угрожал членам царской семьи и не спешил пойти на нас войной. Даже силирийский великокняжеский двор попритих и функционировал во вполне штатном режиме в городе Клинцы. Кстати, как я и предполагал, туда уже потянулись силирийские вельможи и военачальники с заверениями о своей верности, а их войска начали стягиваться в район Яблонца, неожиданно ставшего оплотом великокняжеской власти. Думаю, что не позднее следующей осени семейство Бржиза вернет себе столицу и трон без особых хлопот. И ни один таридийский солдат при этом не будет убит. А то, понимаешь, у некоторых придворных стратегов вошло в моду солдатиков по карте двигать, словно фигуры по шахматной доске.

В компании Натали я успел посетить Белогорск, Холодный Удел, Кузнецк и к концу февраля вернулся в столицу. Первоначально предполагалось, что вернуться мы должны были вместе с царевичем Федором, но в Белогорске меня настигло его письмо. Федю настолько увлекло строительство кораблей в Мерзлой Гавани, что он решил задержаться, а попутно еще и требовал поторопить отправку на север новых корабельных орудий и боеприпасов.

В Белогорске я посетил университет и 'Техническую мануфактуру', где убедился, что столь нелюбимый Иваном Петровичем Шепелем Василий Кипельников с заказом на постройку воздушных шаров справляется. Пока его изделия могли продержаться в воздухе не более часа, подняться на высоту до километра и пролететь расстояние в семь-десять километров. Немного, но уже кое-что. И пока за границей воздушный шар считают всего лишь сумасбродным увлечением, я найду ему военное применение. По крайней мере, его уже можно использовать для наблюдения за местностью с воздуха, а дальше поглядим на успехи Кипельникова.

В университете я озадачил кафедру механики заказом на разработку парового молота. Сначала на меня посмотрели, как на слабоумного. Пришлось набросать примитивный чертеж:

— Вот котел с кипящей водой, через отверстие по трубе пар выпускается в рабочий цилиндр и сдвигает поршень. Дальше уже придумайте, как силу движения поршня передать на молот. Как только появятся предложения, присылайте — открою финансирование.

Нужно было видеть лица ученых мужей после этого, я покинул кафедру в полной тишине. Ничего, пусть направят свою кипучую энергию в плодотворное русло. Естественным образом до паровой машины кто-нибудь додумался бы еще лет через десять, а то и двадцать, а так — и дело пойдет быстрее, и не кто-нибудь додумается, а нужные мне люди.

В Кузнецке пришлось лично ознакомиться с опытными образцами единого патрона и обсудить со всеми участниками процесса результаты испытаний. Пока радоваться было не с чего. Воспламеняющийся от удара состав был нестабилен, бумажные гильзы плохо держали форму и быстро отсыревали, металлические же либо получались чересчур громоздкими, либо слишком сложными в изготовлении.

В общем, прорыва не случилось, придется пока выжимать максимум из того, что уже имеется. А жаль, потому что международная обстановка накалялась. В первых числах марта до Ивангорода докатилась весть, что еще в канун Нового года фрадштадтский флот в Новом свете вдрызг разбил флот Криола. Последнему теперь срочно придется восстанавливать силы, отчего таридийские контракты на покупку кораблей оказались под угрозой — криольцам будет не до денег, пока их морские коммуникации остаются беззащитными.

Весьма поучительным был тот факт, что ранее Острова всячески Криол поддерживали, да что там поддерживали — они фактически взрастили конкурента для смевшего оспаривать верховенство их морского могущества Рангорна! Постоянная грызня со своим северным соседом и череда морских поражений заставила рангорнцев поумерить свои аппетиты, и нынче они уже не смели и мечтать бросить вызов Фрадштадту. После этого у Островов отпала необходимость в Криоле, отношения между недавними союзниками стремительно испортились, что и привело флот государства с северо-востока континента к жестокому поражению.

Криол пусть сам со своими проблемами разбирается, в том числе и решает насчет продажи нам боевых кораблей. Но боюсь, что вслед за этим поражением для Таридийского царства наступают тяжелые времена. У Фрадштадта сейчас развязаны руки, никто не может бросить им вызов на море, так почему бы не воспользоваться этим? Тем более что подданные короля Георга уже осведомлены о наших планах постройки военного флота.

Словно предчувствуя наступление новых времен, наш старенький глава Посольского приказа подал в отставку. Человек он был уважаемый, опытный в своем деле, но годы давали о себе знать, и Губанов сам понимал, что уже не справляется с современными вызовами.

Старика с почестями проводили на пенсию, а на его место назначили достаточно молодого и перспективного Ивана Ивановича Арбенина. Тот с ходу развил бурную деятельность: пошли передвижки внутри Посольского указа, производилась замена чересчур 'заплесневевших' на своих местах послов, расширялся штат дипломатических представительств — в обязательном порядке туда вводились представители внешней разведки и контрразведки. Задачей первых была добыча информации, вторых — пресечение ее утечки из стен посольств.

Также Арбенин инициировал разработку соглашений о мире и торговле с каждым из государств континента. В частности, Тимланду было предложено сделать реку Нарис судоходной для военных судов только наших двух стран. Для этого в ближайшее время мы собирались начинать строительство форта в устье реки. Нечего фрадштадтским корветам и фрегатам шастать в тех местах. Поскольку в результате последней военной кампании устье Нариса стало полностью принадлежать Таридии, нам согласие соседей не требовалось, но подобное предложение могло было стать краеугольным камнем в фундаменте наших будущих добрососедских отношений.

В общем, мыслил новый глава таридийской дипломатии в нужном направлении, и за этот участок работы можно было быть спокойным.

Плененные в доме Курцевича фрадштадтцы на допросах Сыскного приказа заливались соловьями. Жаль, что среди них не оказалось Джонсона и Кларка, но это было бы уже чересчур большой удачей. По большей части их знания ограничивались территорией Улории, по поводу же Джонсона они смогли лишь подтвердить то имя, под которым его знали в иностранном отделе Тайной канцелярии — Джон Олстон. Это совпадало с выводами, сделанными Ольховским. А сопоставление известных нам фактов и сведений из разных источников позволяло с большой долей вероятности утверждать, что этот же самый агент засветился и при ознакомительной поездке по некоторым таридийским объектам оборонного значения и при покушении на нас с Федором под Южноморском.

Задолжал я человечку, ох задолжал! При первой же возможности расплатиться нужно будет, а то нехорошо получается — человек старается, пыжится чего-то, из кожи вон лезет, а результата всё нет. А если серьезно, то дело, конечно, не в Олстоне. Не будет его — будет кто-то другой. Если уж руководство поставило себе цель, то исполнители найдутся. Нужно бы отбить у Островов охоту связываться что со мной, что с Соболевыми, что с Таридией в общем. Да вот проблема: фрадштадтцы здесь — это примерно такой же злокозненный, уверенный в своей исключительности, богоизбранности народец, как британцы в моем старом мире. В любом вопросе они руководствуются исключительно своими интересами и понимают только лишь язык силы. Договариваться о чем бы то ни было с ними бесполезно, нужно бить по их шаловливым ручонкам. А это мы можем делать пока только на континенте, на суше. На море-то они короли. По крайней мере, пока.

Нужен флот, прав царевич Федор. Ну, вот ему и карты в руки! Очень надеюсь, что мне не придется участвовать в морских баталиях, не мое это, ничего во флотоводстве не понимаю. Я уж лучше по суше, здесь на мой век работы хватит. В крайнем случае, подтолкну прогресс в морском деле. Например, в направлении пароходов. Зря я что ли разработку парового двигателя Белогорскому университету поручил?

Сейчас у нас появилось преимущество в дальности стрельбы артиллерии и качестве боеприпасов. Пусть наши разрывные снаряды пока фитильного типа, но их стабильность уже позволяет нам применять их на флоте, в то время как все наши оппоненты вынуждены отдавать предпочтение цельнолитым ядрам. Как только сможем сделать настоящие бомбические снаряды ударного действия — уйдем в солидный отрыв от всего остального мира. А уж когда пойдет дело с единым патроном и, соответственно, с артиллерийским снарядом, этот отрыв превратится в целую пропасть. Так что и флоту не без моего участия мощный толчок вперед будет. В общем, идеи передовых кораблей подскажу, лучшим оружием тоже помогу вооружить их, а дальше уж без меня. Я — крыса исключительно сухопутная.

Не зря говорят: хочешь насмешить Бога, расскажи ему о своих планах. Эх, зря я зарекался! Никому не интересно твое мнение, когда приходится экстренно тушить очередной пожар. Тем более если ты оказываешься ближайшим к месту происшествия пожарным.

Был ясный мартовский день, между прочим, восьмое число, отчего меня временами прямо-таки подмывало пошутить по поводу международного женского дня. Тем паче, что волею судьбы я находился в чисто женской компании — мы с Натальей пришли в гости к царевне Софье. В апартаментах супруги Федора кроме самой хозяйки присутствовали две их дочери, супруга Григорянского Василиса и молодая царевна Стефания. Так уж вышло, что Федор только собирался возвращаться из Мерзлой Гавани, Григорянский снова умчался на пару недель в Кузнецк, а Алешка отправился в Бобровск готовить экспедицию в устье Нариса, где с наступлением тепла планировалось начать работы по строительству форта.

Таким образом, мне одному приходилось развлекать дам, поддерживая светскую беседу. Вообще-то я не сильно жалую подобные мероприятия, но в этот день словно что-то на меня нашло, прямо-таки не хотелось оставаться в своих покоях, тем более заниматься какими-либо делами, и я с легкостью поддался на уговоры Натали. И у Софьи в гостях всё шло на удивление легко и весело: по просьбе дам я рассказывал о своих похождениях, при этом всё представляя в шутливой форме. Дамы смеялись, на душе у меня было светло и безмятежно. Ничто не предвещало беды.

Однако зловещий рок отыскал меня и в женском обществе. И явился он на этот раз в лице самого царя.

Через внезапно распахнувшиеся двери гостиной в комнату буквально ворвался Иван Шестой в сопровождении двух адъютантов и неизменного Глазкова. Все присутствовавшие тут же вскочили, дамы присели в реверансе, я, щелкнув каблуками, отвесил положенный поклон.

— Государь!

— Государь!

— Ваше Величество!

Иван Федорович выглядел одновременно расстроенным и разгневанным, по всему было видно, что произошло что-то из ряда вон выходящее.

— Михаил! — царь махнул мне рукой, призывая следовать за ним, и собрался уже было на выход, но потом передумал. — Да что там! Всё равно они всё узнают. В общем, мы потеряли чистяковский порт!

— Черт! — только и смог вымолвить я.

Оказалось, что улорийцы предприняли попытку нападения на не так давно возвращенный в состав Таридийского царства город Чистяково. Попытка была сорвана силами расквартированных в окрестностях города войск, но, когда уже наши собирались праздновать победу, оказалось, что под шумок улорийского нападения в городскую гавань вошли фрадштадтские корабли. В порту был высажен десант, захвачен находящийся в стадии строительства форт.

Гарнизону со вспомогательными войсками удалось выбить островитян из города и основной части порта, но те успели основательно укрепиться в форте и закрыли выход из гавани своими кораблями. Страна не лишилась города, но осталась без одного из двух южных портов.

Все подробности государь сообщил мне уже в своем кабинете.

— Михаил, нужно ехать, — тихо сказал таридийский монарх.

О боги! Опять этот нерешительный, с извиняющимися нотками тон! Хороший вы человек, Иван Федорович, но слишком мягкий правитель, не будь у вас, без преувеличения сказать, гениального старшего сына, страшно даже подумать, где бы была сейчас Таридия! А так, благодаря согласию, царящему в правящей семье, вы правите, а Федор фактически управляет страной. Вам бы характера побольше, жесткости! Хотя кто знает: не будь царь-батюшка столь мягким и сентиментальным, выбрался бы я тогда из застенков Сыскного приказа?

— Я уже понял, государь.

— Курьер к Федору отправлен, но сам понимаешь, слишком далеко.

— Понимаю, — я не смог удержать обреченный вздох, — надо бы предупредить Южноморск и отправить туда Григорянского, на всякий случай.

— Так и сделаем, Михаил, только ты там уж продержись как-то до приезда Федора.

— Иван Федорович, я не умею воевать на воде, но что-нибудь придумаю, будем справляться теми силами, что есть на месте. Царевич же пусть останется в столице. Как бы наши заморские друзья не подбили Яноша на новую войну.

— Янош не готов к войне, — подал голос вездесущий Глазков, — потому и нападение на Чистяково вышло таким невнятным.

— Улорийский король должен Фрадштадту гору золота, — возразил я, — и у Островов достаточно рычагов влияния на него. Да и кто их знает, может, они завтра на Мерзлую Гавань нападут?

— Небольшие они любители плавать в северных широтах, — задумчиво сказал государь, — но ты прав, нужно держать руку на пульсе здесь, в Ивангороде.

17

Спустя двенадцать дней я стоял на берегу Южного моря в двадцати километрах от Чистяково и рассеянно наблюдал, как сопровождающие меня драгуны помогают наряду пограничной стражи вытаскивать тюки с напоровшегося на подводные камни кораблика.

Здесь, на юге, зима уже отступила, благодаря чему последние трое суток нам пришлось тащиться по жуткой грязи. Уверен, что чертовы фрадштадтцы намерено так подгадали с датой нападения: напади они на пару недель раньше — и мы бы с ветерком домчались до самого Чистяково на санях. А теперь инженерный батальон с обозом и сорока новейшими орудиями из столичного арсенала отстали от меня на три-четыре дня.

Нет, точно придется озаботиться строительством железной дороги. Пусть пока без паровозов, ничего, поначалу и лошадки потаскают платформы по рельсам. Только вот сколько же металла на эти самые рельсы понадобится? Может, на первых порах попробовать деревянные? Сколько-то они выдержат, пока металл не подоспеет.

А по рельсам мы могли бы в любое время года стабильно перемещать и людей и грузы в нужном направлении. Точно придется озаботиться этим — весомое преимущество над врагами получится!

Тем более здесь, в Корбинском крае, куда пока и обычные-то дороги не дотянулись. Я имею в виду те, что уже прозвали царскими трактами. Вот и пришлось нам здесь грязь месить да время терять.

— Ваше сиятельство! — ко мне подскочил командир пограничного наряда поручик Чижов. — Ваше сиятельство, благодарствуем! Подсобили с грузом! А то по приливу-то не подберешься к этим скалам.

— Что случилось-то? — вяло поинтересовался я, занятый своими мыслями.

— Давеча шторм был, так кораблик контрабандистов на камни и насадило. Пришлось им самим на суше спасаться. Скорее всего, где-то поблизости прячутся да локти кусают, что мы первыми до груза добрались.

— И чем же промышляют в этих местах?

— Промышляют разным, но этот раз у нас исключительный. Маковая соломка! Опий!

— Опий? — искренне удивился я. — А кому он здесь нужен?

— Так точно, ваше сиятельство, опий! — хохотнул поручик. — А везли не сюда, тут и вправду спроса нет. Зато в Улории среди тамошних магнатов увлечение на это дело пошло.

— Что ж, отвезем в город, — пожал плечами я, — в медицине пригодится.

Пока снятые с корабля тюки навьючивали на лошадей, я с тоской смотрел на свинцовые, еще по-зимнему холодные воды моря. Ни одной внятной мысли на тему борьбы с шестью военными кораблями островитян за всё время пути меня так и не посетило. Вот был бы я настоящим Князем Холодом — заморозил бы море к чертям собачьим да по льду зашел бы на их жалкие скорлупы с войском. А так — увы, не знаю, как с ними бороться. Пока не знаю...

Город встретил многоголосием торговых рядов и под завязку забитыми постоялыми дворами, гостиницами, кабаками. Множество торговых людей оказались отрезанными от моря перегородившей выход из гавани фрадштадтской эскадрой. Все на чем свет стоит поносили Острова и сожалели, что царевич Федор не успел свой флот построить. Был бы флот, небось подданные Короны не чувствовали бы себя так вольготно на море.

Отказавшись от гостеприимства нескольких знатных семейств, я расположил свой штаб в городской ратуше. Тут и помещения довольно просторные, и обзор сверху хороший, и почти самый центр города — до любой точки Чистяково рукой подать. Взяв в спутники коменданта города майора Зимина, я со своей охраной сразу отправился в порт на рекогносцировку.

Местная гавань формой смахивала на широкую подкову, левая оконечность которой заканчивалась торчащим на мысу недостроенным фортом, правая же представляла собой обнажающуюся во время отливов отмель, переходящую в пологий песчаный берег. Не ко времени мне подумалось, что знатный бы пляж получился из такого берега. Во время же прилива отмель уходила под воду, но пройти над ней могли разве что шлюпки да легкие рыбачьи лодки. Что это нам дает? Пока не знаю. Что это дает противнику? Легкий доступ к правому берегу бухты. Там пусто, ни домов, ни фортификационных строений, только лишь растянутые на рогатинах рыбачьи сети сушатся.

Но фрадштадтцы не видят никакого прока от обладания этой частью берега, им достаточно контроля над фортом и выходом из бухты. Повторно атаковать порт они пока не решаются. Как объяснил мне Зимин, в ближнем бою островитяне не выдерживают таридийского натиска — стоило коменданту вернуть в город солдат, отправленных было навстречу улорийцам, как десант мигом был сметен в море. Удалось даже часть выгруженного имущества захватить.

Но это пока. Недаром же один фрегат ушел в море, потому не исключено прибытие подкрепления к оставшимся шести кораблям. Или ведется работа по провоцированию Улории на новые активные действия. В прошлый-то раз сплошная имитация была: пехота дважды пыталась приблизиться к заставам, но была остановлена шквалом картечи, да кирасиры разок прогарцевали вдоль фронта, не решившись подойти на опасное расстояние.

Форт был вынесен на небольшое отдаление от городских окраин, так что подступы к крепости с суши представляли собой полуторакилометровую пустошь. То есть атакующие были видны окопавшимся там оккупантам как на ладони. Майор Зимин с присоединившимся вскоре к нашей компании командиром Второго Южного пехотного полка полковником Петровским в подробностях поведали о двух неудачных попытках штурма форта. Оба раза вражеская эскадра входила в гавань и штурмующие оказывались под перекрестным огнем защитников морской крепости и корабельных батарей.

— Почти две сотни бойцов потеряли, — зло сплюнул Петровский, — пушки четырех линейных кораблей перепахивают почти всё пространство между городом и крепостью. Нужно либо взять штурмом форт до подхода кораблей, либо отогнать эскадру от города.

— Скажите, Яков Иванович, — обратился я к полковнику, — что у гарнизона крепости с продуктами? Надолго хватит?

— Продуктов у них настолько много, что эти гады предлагают их нашим солдатикам в обмен на табак.

— Истинная правда, Михаил Васильевич, — поддержал Зимин, — да и в случае чего с кораблей еще можно доставить. Так что измором их не взять.

— На табак, говорите, меняют? — переспросил я задумчиво. — А чего так с табаком? Куда ж фрадштадтцы без табака?

— С табаком у них накладочка вышла, — ухмыльнулся майор, — они его с десантом успели на берег выгрузить, а когда драпали, не смогли забрать. Так что отсутствие табака — это единственный недостаток в теперешнем положении фрадштадтцев.

— Хорошо, — я посмотрел на темнеющее небо, и на лицо мне упала снежинка. К вечеру стало заметно холоднее, погода портилась. — А типография в городе имеется?

— А как же! — удивленно ответил Зимин. — Показать?

— Позже.

Следующие три дня я провел в сплошных разъездах. Мы облазили весь берег к востоку от города, изучили все подходы к форту, в том числе с моря, на правом берегу бухты я велел оборудовать ложные артиллерийские позиции — пусть островитяне отвлекут свое внимание на них. Продолжилось укрепление порта: баррикады из мешков с песком перегородили все проходы между пакгаузами и административными зданиями, огневые точки оборудовались прямо на причалах и на подъездных путях к ним. Прямо вдоль линии причалов были поставлены на якорь реквизированные под мою ответственность баржи. Под завязку загруженные песком, они не позволят фрадштадтскому десанту быстро высадиться на берег, а если островитянам вздумается их потопить, то и в этом случае горы песка не дадут им подойти к причалам вплотную.

У населения и судовладельцев было выкуплено около сотни лодок и прочих малых судов, а также все запасы смолы, найденные в городе и окрестностях. Еще одна реквизированная баржа готовилась под установку пушек большого калибра.

Вечером третьего дня в Чистяково притащился-таки отставший обоз, а наутро я уже смог спихнуть большинство организационных вопросов на Шепеля.

К форту выдвинули три мортиры, и бомбардиры пристреляли их полыми ядрами таким образом, чтобы снаряды перелетали через стену во внутренний двор. Как только это было сделано, на дула орудий стали цеплять сетки, содержащие кипу листовок с призывом к добровольной сдаче и небольшую пачку табака.

Текст листовки Иванников записал под мою диктовку, после чего разместил заказ в местной типографии. Обошлось это мне в копеечку, но если дело выгорит, то это всё равно будет гораздо дешевле потраченных на штурм боеприпасов и уж тем более человеческих жизней. В агитационной же листовке я предлагал 'бедному фрадштадтскому солдату' не умирать на чужбине под градом таридийских ядер и даже без возможности закурить, да еще за непонятно чьи интересы, а добровольно сдаться. За что обещалось 'вдоволь табака' и возврат оружия при отправке на Острова на первом же попутном судне. А пачка табака прилагалась в подтверждение моих добрых намерений. И подписался я как Князь Холод. Пусть посмеются. Зато потом бояться будут. Потому что имидж!

— Пустая затея! — угрюмо заявил полковник Петровский. — Зря тратим время и деньги!

— Терпение, Яков Иванович, терпение!

Десяток попыток оказались неудачными — либо ядро рвало сетку, либо сетка рвалась в воздухе, не долетев до стен форта. Но около тридцати диковинных снарядов достигли-таки цели.

Заслышав стрельбу, фрадштадтские корабли двинулись было в гавань, но, поскольку всё наше действо заняло не более часа, быстро успокоились и вернулись на свои места.

Спустя пару часов из крепости вышел парламентер. Отправленный к нему навстречу Игнат вернулся буквально через пять минут:

— Говорит, что предложение интересное, — едва сдерживая улыбку, Лукьянов пригладил усы, — но им нужно подумать. А чтобы подумать, им нужно вволю покурить, да не десяти человекам, а всем. А их, мол, в форте пятьсот человек. Вот. И еще сказал, что они не верят в сказки о Князе Холоде.

— Они водят нас за нос! — воскликнул майор Зимин. — Их не может быть больше двух с половиной сотен! Да и сдаваться они не собираются, просто выманивают у нас табак!

— А я вот привык верить людям, — невозмутимо ответил я. — Игнат, скажи, что вечером привезут табак, а утром мы ждем сдачи форта. У них будет целая ночь на раздумья.

— Что вы делаете, ваше сиятельство? — Петровский в отчаянии схватился за голову.

— Еду в штаб обсуждать с вами план штурма, — я пожал плечами и направился в сторону города.

В это же самое время с верхней палубы восьмидесятичетырехпушечного линейного корабля 'Морская богиня' в прихваченный при похищении Бодрова бинокль за таридийской активностью на берегу внимательно наблюдал капитан Олстон.

До чего же удобная штука этот бинокль! Даже удивительно, что до его создания додумались таридийцы, а не подданные короля Георга. С другой стороны, это недобрый знак для Короны — не дело, когда континентальные страны хотя бы в каких-то областях начинают опережать техническое развитие Островов.

Джон снова вышел сухим из воды. Операцию по похищению таридийского военачальника признали успешной, а ее провал в завершающей фазе списали на непрофессиональные действия союзников. Попытку же изловить чрезвычайно удачливого князя посредством засады в имении Курцевича производили сотрудники иноземного отдела улорийского направления, самонадеянно отодвинувшие Олстона в сторону. Так что теперь они сами и расхлебывают последствия своей оглушительной неудачи.

А Михаил Бодров оказался не только удачлив, но и хитер, умел и смел. Он не только обвел вокруг пальца охотившихся на него, но и врага своего показательно покарал и представил дело так, будто всё произошло с благословения улорийского короля! Говорят, Янош поначалу был в жуткой ярости, но потом сообразил, что для поддержания своей репутации на должном уровне ему нужно всего-навсего многозначительно молчать. То есть по факту выходило, что 'друзья' фрадштадтцы выставили короля шутом гороховым, а враг Бодров позаботился о нем! Улорийцы и так уже давненько тяготятся своими союзническими отношениями с Островами, а благодаря таким вот бездарным действиям коллег Олстона в стране стала поднимать голову партия дружбы с Таридией.

Был во всей этой истории еще один положительный момент — Джона утвердили координатором направления. Теперь ему не нужно было постоянно находиться на территории Таридии, направлять действия полевых агентов можно было откуда угодно. Но сейчас не требовалось и этого. Фрадштадтский флот одержал важную победу над криольскими оппонентами, и начальство сочло момент удачным для начала активного воздействия на зарвавшихся таридийцев.

Не то чтобы капитан Олстон был согласен с такой постановкой вопроса, всё-таки ему было более привычно другое, но тут уж выбирать не приходилось. И вот он здесь, на борту 'Морской богини', наблюдает за жалкими потугами Бодрова там, на берегу. Бедолага решил потягаться с фрадштадтским флотом! Безумец! Это не под силу даже настоящему Князю Холоду, не то что вымышленному.

— Вот и поглядим, по каким-таким другим правилам ты собрался играть! — пробормотал Джон, убирая бинокль в футляр.

Ничего экстраординарного в действиях таридийцев он не заметил. Вся их энергия в основном была направлена на защиту города и порта от повторной попытки захвата. Олстон не мог заявить наверняка, но, по его мнению и мнению окружающих его офицеров флота, повторной попытки и не будет. Как подтвердил опыт недавней высадки десанта, в прямом столкновении таридийцы превосходят фрадштадтцев — более умело бьются, зло, неуступчиво. Зачем же тогда напрасно лить кровь подданных Короны? Для контроля над Чистяково достаточно владеть его морским фортом, достроить и вооружить его как надо, и тогда ни одна шлюпка не выйдет из бухты без разрешения.

Сейчас ожидается прибытие инженерной команды со строительными материалами, а также вооружения и постоянного гарнизона для захваченного форта. После завершения работ эскадра сможет уйти и переключиться на выполнение следующих задач. А таридийцы окажутся запертыми в чистяковской бухте.

18

В два часа ночи я отдал команду, и одетые в темно-серые маскхалаты штурмовики с изготовленными людьми Шепеля лестницами исчезли в ночи. Погода снова портилась, с моря дул сильный ветер, с затянутого тучами неба срывались то дождевые капли, то снежинки. Если продолжит холодать такими темпами, то к утру получим небольшой мороз при высокой влажности воздуха и осадки в виде снега. Капризная весна в этом году выдалась. В такую погоду хорошо сидеть дома, у натопленной печи, а не барахтаться в ледяной воде и не ползать по холодным камням. Но с силами природы не поспоришь, остается тешить себя мыслью, что нашим врагам нынешней ночью будет так же холодно и мокро, как нам.

Томительно тянулись минуты ожидания, за моей спиной нервно переминался с ноги на ногу полковник Петровский. Здесь, у форта, основная нагрузка ложится на его полк. Зимин находится в порту, у солдат гарнизона не менее важная задача — если всё пойдет по плану, то сегодняшней ночью вражеские корабли из охотников превратятся в загоняемую дичь.

Я взглянул на часы: два двадцать. Здесь чуть больше полукилометра до форта, даже с поправкой на темноту штурмовая рота уже должна быть за стеной! Но ворота до сих пор закрыты. Неужели фрадштадтцы раскусили мой трюк? Почему тогда так тихо? Штурмовики не те ребята, кто позволит бесшумно обезвредить себя. Что не так?

— Есть! — торжествующе воскликнул Сашка Иванников, за что был награжден осуждающими взглядами и коллективным шиканьем. Поручик спохватился и продолжил уже шепотом: — Ворота!

Надобности в пояснениях уже не было, все и так видели открывающиеся ворота форта, а спустя минуту трижды поднялась и опустилась заслонка на потайном фонаре — сигнал на продолжение действий получен!

— Вперед! — скомандовал я и направился прямиком к захваченной противником крепости.

Оказывать сопротивление было практически некому. Кое-где недолго звенела сталь, раздались два или три выстрела — и всё. Вражеские солдаты были живы, но находились в невменяемом состоянии.

Зря они в открытую смеялись, принимая вечером приличную партию табака — я не поскупился, рассчитывая, что временный гарнизон форта поделится куревом с оставшимися на кораблях коллегами. Но нет, ни одного транспорта в направлении эскадры пока не наблюдалось. Жаль, очень жаль.

Петровский с Зиминым до последнего не верили в успех затеи, считали всё это лишь опасной причудой, способной нанести вред их подчиненным. Но, зная пагубное пристрастие фрадштадтцев к курению, сложить два и два было не так уж сложно. К тому же справедливости ради стоит отметить, что не мне принадлежит авторство этой идеи — я всего лишь вновь воспользовался знанием земной истории. Во время первой мировой войны англичане подобным образом наказали турок, так почему было не повторить? Табак смешали с маковой соломкой и отправили защитникам форта. Вряд ли изголодавшиеся по табаку фрадштадтцы стали бы копаться в полученной смеси, тем более что предыдущая партия их не разочаровала.

Итак, форт достался нам благодаря хитрости, а не силе. Половина дела была сделана. Но только половина.

В крепость потянулись подводы с новыми орудиями и боеприпасами, обратно они отправлялись груженными связанными фрадштадтцами. Однако собирать их оказалось делом слишком неблагодарным: спустя час удалось очистить не более двух третей форта. Время утекало сквозь пальцы, потому я приказал просто стаскивать жертв курения опиума в одно место да приставить охрану на всякий случай.

В четыре часа утра пришла пора следующего акта этого спектакля. Мы из форта начали беспорядочную пальбу холостыми зарядами в сторону города. Оттуда отвечали тем же. Грохот канонады разбудил Чистяково — с высоты крепостных стен было хорошо видно, как загорается свет в окнах жителей города. Только в порту было темно, но на то имелись причины.

Само собой разумеется, не осталась эта пальба незамеченной и на фрадштадтской эскадре. Корабли пришли в движение, и примерно через полчаса три линкора 'Король Яков', 'Орхидея' и 'Южный лев' заняли позицию напротив предполагаемого поля боя. Это было не совсем то, чего я ожидал, но винить в обманутых ожиданиях я мог только себя. Наивно было предполагать, что сюда стянутся все шесть кораблей — чтобы атаковать пространство между городом и фортом вполне хватает и трех.

Три слитных залпа с одного борта трех линейных кораблей произвели сильное впечатление. Земля содрогнулась, когда в нее почти одновременно ударила сотня с лишним ядер. А уж от вида полетевших в разные стороны, словно сбитые кегли, наших артиллеристов, почему-то не успевших убежать с ложных позиций, у меня волосы на голове поднялись дыбом, а всё тело моментально покрылось холодным потом.

— Черт! Черт! Черт! Почему не ушли?

— Не могу знать! — проорал, пытаясь перекричать грохот орудий, полковник Петровский. — Какая-то накладка вышла!

— Нужно ответить! — я спустился с обращенной к городу стены и помчался к артиллерийским позициям форта со стороны моря.

— Господин генерал-майор! Ваше сиятельство! — Петровский бросился за мной вдогонку. — Еще не время, ваше сиятельство! Еще не время!

— Да, да! Я помню! — слова полковника возымели действие. Я перешел на шаг и к изготовившимся к бою пушкарям прибыл уже слегка успокоившимся.

Время для нашего хода еще не пришло, а сейчас островитян ожидал другой сюрприз. Я едва не забыл про него, так у меня чесались руки немедленно отомстить за гибель моих людей! Не так гладко всё шло, как задумывалось. Не успел я еще переварить свою ошибку в расчетах с количеством втянувшихся в бухту кораблей, как следом за ней последовала глупейшая гибель солдат. Можно сколько угодно кивать на нерасторопность младших командиров на местах, но это в первую очередь моя ошибка в расчетах! Нужно было не ждать, пока корабли повернутся к берегу бортами, а сразу улепетывать! Сказалась моя неопытность в морском деле — не предполагал, что залп последует так быстро. Ох, что же будет дальше? Хорошо еще, что Петровский оказался хладнокровнее меня.

В этот миг с короткой песчаной береговой линии раздался залп четырех пушек нашей засадной батареи. С наступлением темноты эти орудия вручную выкатили на самый берег и замаскировали, а сейчас бомбардиры с дистанции менее ста метров прямо над водой всадили разрывные ядра в борт передового корабля.

'Орхидея' и 'Южный лев' дали еще один залп по пустому пространству между городом и фортом, на этот раз точно безрезультатный, а вот на 'Короле Якове' замешкались. Если и не повредила наша батарея орудийную палубу, то какие-то разрушения произвела точно. Пока во вражеском лагере царили недоумение и растерянность, канониры успели перезарядить орудия и дать второй залп по той же самой цели. И всё, на этом миссия батареи заканчивалась. Теперь ее артиллеристы должны бросить орудия и со всех ног бежать в сторону порта.

— Есть! — радостно воскликнул за моей спиной Игнат.

И действительно — в просвете между облаками порохового дыма уже можно было заметить, как подвергшийся обстрелу линейный корабль дал крен на правый борт. Хорошо! Батарея выполнила свою задачу и весьма вовремя была покинута расчетом — примерно половина орудий пострадавшего борта дали ответный залп по берегу. Но это уже не имело значения.

Я перевел бинокль на порт. Из-за груженной песком баржи прикрытия пристани медленно выползало длинное темное тело нашей плавучей батареи. Неуклюжую баржу тащили две сорокавесельные галеры. Сейчас наступал ответственный момент, фрадштадтцы тоже имеют глаза и слабоумием не страдают, а значит, нужно сделать так, чтобы им в ближайшее время было не до баржи с пушками.

— Капитан Жичкин, начинайте! — скомандовал я временному главному артиллеристу форта.

Град картечи от слитного залпа трех десятков орудий обрушился на палубы фрадштадтских кораблей. Считавшие, что им нечего опасаться стрельбы из контролируемого соратниками морского форта, островитяне никак не ожидали подобного поворота событий, оттого и столь внушительным оказался ущерб. Во время боя все офицеры, за исключением артиллерийских, находились на верхней палубе, вот и оказались экипажи боевых кораблей в одночасье без командования. Если кому-то и удалось уцелеть после первого залпа, то второй залп картечи довершил дело. После этого в ход пошли и цельнолитые ядра, и разрывные бомбы, и зажигательные брандскугели.

Несмотря на полученные пробоины и заметно увеличивающийся крен на бок, первый линкор попытался уйти с линии огня, но, едва начав поворот, угодил под огонь поравнявшейся с ним самодельной плавучей батареи. По всей видимости, получив уравновешивающее повреждение левого борта, судно выровнялось, но зато стало очень быстро погружаться в воду. Всё, одна боевая единица противника перестала существовать. А если поднатужимся, то в ближайшее время сможем списать со счетов еще две. Тем более что они так и продолжали болтаться прямо перед нами, не пытаясь уйти в сторону. Разрозненные выстрелы отдельных орудий расстреливаемых кораблей не причиняли форту каких-то заметных разрушений, а только лишь доказывали, что сопротивление экипажей не сломлено окончательно. Но то ли совершать спасительные маневры стало некому, то ли управление кораблями было потеряно в принципе — я не мог утверждать наверняка, но вроде бы на замыкающем строй судне штурвал был вырван с корнем.

Однако не стоило обольщаться промежуточными итогами сражения, ведь в деле пока участвовала только половина вражеской эскадры. А тем временем фрадштадтский флагман — восьмидесятичетырехпушечный линейный корабль 'Морская богиня' и один из фрегатов уже спешили на помощь гибнущим товарищам.

Поле боя было окутано клубами дыма. Врывавшийся в гавань ветер не сносил их прочь, а больше гонял по кругу. Усилившийся же снегопад словно старался прибить дым к воде и свести на нет все наши потуги поджечь вражеский флот.

— Передай Жичкину, чтобы перенес огонь на вход в бухту! — проорал я посыльному, отправляя его к артиллеристам.

— Обходит! Ваше сиятельство, обходит! — возбужденно закричал Петровский, указывая своей подзорной трубой в сторону центра гавани, где среди дымных облаков мелькнули паруса второго фрегата.

— Игнатушка! — я схватил за локоть оказавшегося ближе всех ко мне Лукьянова. — Давай к Жичкину живо! Вели одной батарее тот фрегат накрыть! Иначе он нам сейчас баржу потопит!

С южной стороны раздались два залпа. Но почувствовать на себе их разрушительную силу в этот раз нам не довелось. Теперь уже островитяне понимали, с чем имеют дело, и приближаться к огрызающейся огнем крепости не спешили. Подойдя на дистанцию выстрела, линейный корабль и фрегат повернулись к нам правыми бортами и дали залп, но поскольку стрелять пришлось издалека, да еще по стоящему на холме форту, то большинство снарядов ушли в недолет.

Но и нашим канонирам попадать в удаленные подвижные цели тоже было нелегко. Мы с полковником Петровским только и успевали чертыхаться, наблюдая за тем, как посылаемые нашими орудиями ядра вспенивают морские воды, то не долетев до вражеских судов, то перелетев через них.

То же самое происходило и с рвущимся внутрь гавани кораблем. По нему большей частью стреляли зажигательными снарядами, чтобы иметь возможность корректировки по их светящимся траекториям, но толку не было: фрегат неумолимо приближался к нашей практически лишенной возможности маневрировать плавучей батарее. А она после уничтожения 'Короля Якова' еще дальше выдвинулась от берега, чтобы иметь возможность атаковать 'Орхидею'. Если не успеют оттащить ее к пристани, быть беде! И это тоже мой просчет! Я был на сто процентов уверен, что, завладев фортом, мы уже не позволим ни одному вражескому кораблю проникнуть внутрь бухты. Чертовски плохая видимость — вот чего я не смог учесть, да и местным артиллеристам было еще далековато до мастерства белогорцев, ивангородцев и зеленодольцев.

Я лихорадочно искал и не находил решение проблемы, нечем мне было ответить на этот ход противника. 'В рукаве' у меня оставалась еще одна карта, но ее использование было всецело отдано на откуп младшим командирам, поскольку нельзя было заранее предугадать точное расположение кораблей противника и наличие удобного времени для атаки. Полсотни маленьких рыбацких суденышек и обычных лодок, груженных гранатами, смоляными факелами и бочками с горючей жидкостью, ждали своего часа к востоку от чистяковской гавани. Если подходящей возможности не будет, то они вообще должны остаться в своем укрытии за мысом — нет смысла пытаться приблизиться к противнику на веслах у него на виду.

И связи нормальной нет! От световых и звуковых сигналов в такой ситуации нет никакого прока, а пока курьер доберется до порта, картина боя может многократно поменяться. Чувствую, что придется работы по изобретению телефона и радио брать под свою опеку. А сейчас оставалось надеяться только на предприимчивость командовавшего войсками на пристани майора Зимина.

На минуту я перенес внимание на вход в гавань. Осознав бесперспективность обстрела с дальней дистанции, фрадштадтские корабли решили подойти ближе. При этом фрегат направился в сторону всё же загоревшегося 'Южного льва', чтобы принять на борт отчалившие от него шлюпки. Тоже мне спасательная экспедиция, еще не факт, что ему самому удастся избежать участи 'Южного льва'.

Так, что у нас в бухте? А в бухте солдаты при помощи канатов медленно подтягивали нашу вооруженную баржу к пристани. Слишком медленно, слишком. Придется принимать неравный бой, а баржа хоть и вооруженная, но к ближнему бою с военным кораблем совершенно неприспособленная. Была, конечно, еще слабая надежда на установленные на плавучей батарее орудия крупного калибра, но, вопреки расхожему мнению, потопить парусное судно было не так-то просто. В морском бою противники всегда больше полагались на причинение максимального ущерба экипажу и такелажу корабля, чтобы лишить его маневренности и боеспособности, нежели на критичный урон корпусу. Решающая же победа в основном достигалась посредством абордажа. Жаль, что у нас нет транспорта, с которого можно было бы взять этот проклятый фрегат на абордаж!

Со стороны порта ударили наши пушки, но там преимущественно стояли старые орудия, и не было заметно, чтобы они нанесли какой-то урон фрадштадтцам.

Артиллеристы плавучей батареи тоже не стали ждать, пока противник повернется к ним бортом, атаковали первыми, да еще неплохо так атаковали: два ядра из главного орудия, скрепленные цепью, переломили одну из мачт, а картечь из остальных пушек изрядно прошерстила верхнюю палубу фрегата. Ответные же выстрелы из установленных на носу каронад не причинили вреда нашим позициям.

Сломанная мачта завалилась назад, паруса перепутались, фрегат сразу потерял ход. Но уцелевший рулевой положил штурвал вправо, канониры левого борта тут же воспользовались этим и дали залп.

Баржа устояла, но половину орудий вместе с расчетами снесло в море. Если даже оставшиеся пушки выстрелят еще раз, это ничего не изменит, а вот второй залп фрегата точно прикончит нашу посудину.

Сильный порыв ветра сдернул в сторону дымный занавес, и мы со стен форта увидели, как две галеры отделились от пристани и стремительно понеслись прямо к кораблю островитян. С баржи еще раз выстрелили две уцелевшие пушки. Матросов, пытавшихся распутать паруса, избавиться от заваленной мачты и восстановить хоть какую-то управляемость кораблем, снесло зарядами картечи. Но канониры нижних палуб были надежно защищены от железного дождя бортовой обшивкой, и ничто не помешало им дать второй залп. Плавучая батарея перестала существовать. Людей посекло и выбросило за борт картечью, а попадания тяжелых литых ядер раскололи корпус плоскодонной посудины надвое.

В этот момент галеры достигли фрегата, и часть гребцов, побросав весла, принялась щедро забрасывать верхнюю палубу и совать через пушечные порты на палубу нижнюю гранаты и горящие факелы. От пристани на помощь экипажам галер бросилось несколько десятков наполненных людьми шлюпок. Уж не знаю: на абордаж ли решил брать врага Зимин или намеревался поджечь его, но в этот самый миг кто-то из наших солдат совершил решающий бросок — вдруг раздался мощный взрыв, из фрадштадтского корабля вырвался огненный столб, в воздух полетели обломки палубы и обшивки, части мачт и такелажа, тела людей. Одну галеру отбросило на десяток метров, но, к счастью, она удержалась на плаву. Второму гребному судну повезло меньше — обломки фрегата развалили ее борт и опрокинули. Над поверхностью воды виднелись головы плывущих к берегу людей, значит не весь экипаж погиб. Хотя если бойцов не подберут в ближайшие минуты другие лодки, то ледяная вода увеличит список наших потерь.

Много потерь, много. Не так всё выглядело в моих расчетах. Но с этим я буду разбираться после. Сражение еще продолжается. Один фрегат взлетел на воздух, 'Король Яков' потоплен, 'Южный лев' горит, 'Орхидея' серьезно повреждена и не может выйти из-под обстрела. В строю еще 'Морская богиня' и второй фрегат. Он сейчас как раз отходит от 'Южного льва', подобрав спасательные шлюпки. Флагман же наполовину разбитой эскадры подошел ближе, повернулся к форту правым бортом и дал залп.

На этот раз десяток ядер ударили в стены крепости. Никаких повреждений не нанесли, но несколько неприятных мгновений от вздрогнувшего под ногами камня мы испытали. Следующий залп прошел с таким же эффектом, за исключением одного ядра, залетевшего в крепостной двор. Ответным огнем наши канониры снесли установленную на корме каронаду и разбили 'воронье гнездо' на верхушке мачты.

— Сменить снаряды на зажигательные, пусть тушат пожары! И пока пусть всё внимание сосредоточат на линкоре! — очередной приказ умчался от меня к капитану Жичкину с курьером.

Прошедший между 'Морской богиней' и фортом фрегат тоже пальнул с левого борта, но без всякого успеха. Затем он на самом выходе из гавани развернулся, нацелив на нас уже орудия правого борта. Этот залп оказался удачнее, по крайней мере, несколько снарядов ударили в стены.

Тем временем линейный корабль углубился в чистяковскую бухту и, обойдя горящий корабль, совершил элегантный разворот у тщетно пытающейся выйти из боя 'Орхидее'. Получив еще с десяток повреждений от огня артиллерии форта, флагман взял на буксир поврежденного собрата и медленно потянул к выходу в открытое море.

— Отчаянный черт! — восхищенно воскликнул полковник Петровский.

— Да, — пришлось согласиться мне, ибо этот маневр противника, несомненно, заслуживал уважения, — но вернется ли он в бой?

Ответ мы получили через четверть часа. Продолжая на ходу обмениваться с фортом артиллерийскими ударами, 'Морская богиня', имея на борту два небольших пожара, вышла из гавани. Увлекшийся же обстрелом крепости из показавшейся капитану выгодной позиции фрегат прозевал появление у себя в тылу десятков терпеливо дожидавшихся своего часа брандеров.

Не менее десяти лодок пришвартовались к корме и борту фрегата и сцепились с ним баграми и крючьями. На палубу полетели сосуды с горючей жидкостью и факелы, полыхнуло пламя в груженных смоляными бочками суденышках, а гребцы уже спешно рубили буксирные канаты и уходили прочь на запасных шлюпках.

На борту охваченного огнем фрегата началась паника. Обстрел почти прекратился, большая часть команды высыпала на верхнюю палубу. Кто-то пытался тушить огонь, кто-то отталкивал от борта корабля брандеры, а кто-то уже спускал на воду шлюпки.

— Как думаете, Яков Иванович, картечью сможем достать?

— Далековато.

— Жаль! Сейчас бы собрали кровавую жатву!

— Это точно, но и так неплохо вышло!

В конце концов, горящий корабль получил еще с десяток брандскугелей на верхнюю палубу, усугубивших и так тяжелое положение экипажа и убедивших его в тщетности усилий по спасению судна. Теперь уже в полном составе команда бросилась к спасательным шлюпкам. Надеюсь, что все уцелевшие фрадштадтцы смогли покинуть корабль, потому что такой смерти даже врагу не пожелаешь. Четыре больших шлюпки успели отойти от объятого пламенем фрегата на приличное расстояние, когда огонь добрался до крюйт-камеры. Еще один взрыв сотряс воды Южного моря близ Чистяково, и от островной эскадры остался лишь флагман и буксируемая им 'Орхидея'.

Если у командующего эскадрой еще оставались сомнения по поводу выхода из боя, то с гибелью последнего боеспособного корабля они полностью улетучились. Приняв на борт спасшихся с фрегата матросов, 'Морская богиня' взяла курс на юго-запад, в сторону Фрадштадта. Это была победа.

— Ура! Ура! Победа! — орали вокруг меня солдаты, а я чувствовал только полнейшее опустошение и усталость. Нет, морские сражения — это не мое. Я люблю чувствовать под ногами твердую почву.

А на капитанском мостике 'Морской богини' мрачный Джон Олстон нервно курил сигару. Табак был дрянной, но у офицеров было хотя бы это, матросам уже неделю приходилось обходиться вовсе без курева. Проклятый Бодров опять вышел сухим из воды, сумел перевернуть абсолютно проигрышную для себя ситуацию с ног на голову! Никогда капитан не думал, что ему придется стать свидетелем поражения блестящего флота Короны, да еще от сугубо сухопутной нации! И, словно издеваясь над ним, снегопад еще усилился. Можно было подумать, что Князь Холод действительно пришел в Чистяково со своей зимней погодой, да и вышвырнул оттуда фрадштадтцев!

— Какое счастье, что таридийцам не на чем пуститься в погоню! — не менее мрачный контр-адмирал Вильсон опустил подзорную трубу. — Боже, какой позор! Но я решительно не понимаю, как им удалось так быстро взять форт? Ведь предыдущие попытки были провальными!

— Чтобы узнать это, адмирал, нам придется выкупить наших пленных. Наверняка кто-то из гарнизона крепости уцелел.

— Что бы вы ни говорили, Олстон, но этот ваш князь Бодров, он — не человек! Он дьявол во плоти! Он реальный Князь Холод из старых сказок!

— Да бросьте, Вильсон! — Джон поморщился от этого детского лепета оконфузившегося флотоводца. — Он человек из плоти и крови. Однажды я имел возможность лишить его жизни, но упустил ее. В следующий раз не упущу!

— Князь Бодров, конечно же, человек, — усмехнулся контр-адмирал, — но нужно быть самовлюбленным глупцом, чтобы охотиться на дичь, превосходящую вас умом и силой. Поверьте, эта игра не может закончиться хорошо!

Уважаемые читатели! К сожалению, договор с издательством запрещает публикацию полного текста книги на Самиздате. Потому это обновление последнее. Полный текст книги доступен на Автор Тудей и Целлюлозе: https://author.today/work/36212/ https://zelluloza.ru/books/8014-Drugie_pravila_Knyaz_Holod-2-Dmitriy_Evdokimov/ Спасибо, что читали!