Русский Стиль -- Теперь Мы Банда

Сергей Михайлович ШВЕДОВ

(Минск, 123smsh@tut.by)

РУССКИЙ СТИЛЬ — ТЕПЕРЬ МЫ БАНДА

фантастическая быль

На автобусной остановке зябли двое. Единственный на всю округу исправный фонарь призрачным люминесцентным светом еле выхватывал узкий пятачок асфальта среди буйства некошеной травы, а его столб так уж просто исчезал в непроглядной тьме.

Упитанный здоровяк с багровым лицом стоял у самой кромки заасфальтированного пятачка, навалясь животом на короткий турникет. От скуки он лениво гонял игрушку на мобильном телефоне. С каждым писком компьютерного сигнала его лицо озарялось каким-то потусторонним светом и превращалось в бледную маску призрака, промелькнувшего в двадцать пятом кадре. Под козырьком на лавочке во тьме затаилась девушка, тень прятала её лицо.

Здоровяк слегка подвыпил и очень хотел спать. Компьютерная игрушка на мобильнике как-то ещё отгоняла сон, но зевота просто одолевала. Зевал он громко и смачно — на всю пустую округу. Девушка во тьме вздрагивала и беззвучно шевелила губами от отвращения.

Микроскопические дождинки бисером оседали на ресницы здоровяка. Время от времени он тряс головой, избавляясь от капелек, но под навес не уходил, только время от времени протирал рукавом экранчик своей мобилы.

В начале второго ночи за лесом прогудел последний дизель-поезд. Чуть позже по лесной тропинке от станции на остановку вышел третий — невысокий, щуплый мужичок в кирзовых сапогах и телогрейке нараспашку. В руках он держал самопошитую торбу с подмокшими газетными свёртками. Селюк, наверняка, на газеты заставляют подписываться только деревенских.

— Всем на район? — спросил он задорным цыплячьим тенорком.

Здоровяк медленно поднял тяжёлые веки и сонно вперился в улыбчивого мужичка. Девушка в тени даже не пошевелилась. Мужичку никто не ответил. Здоровяку и девушке было не до досужих разговоров — ушёл последний автобус. Оставалась шаткая надежда на шальную маршрутку или любую попутку.

Улыбчивый мужичок остановился под фонарём. Лицо его искрилось от серебристых капелек дождя, словно сияло. Он нерешительно топтался на дороге, пока его оттуда не согнала светом фар дальнобойная фура. Тяжёлая машина притормозила и медленно проползла мимо остановки за фонарь и припарковалась почему-то с левой стороны дороги, если брать по ходу фуры.

— Нарушает, — шмыгнул простуженным носиком улыбчивый, запахивая телогрейку. — Не положено слева по ходу на обочину выезжать. Хотя, и то как сказать, справа ему приткнуться некуда, дорога лесом зажата. Может, развернуться захотел.

Он сложил над глазами руку лодочкой, вглядываясь в очертания фуры. Ночной фонарь слепил едким светом, из-за которого всё вне светового пятна пропадало в непроглядной тьме.

— Надо бы спытать, може, до дому подкинет, — предположил улыбчивый. — Хотя сдерёт, жлобина, три шкуры, знаю я таких.

Он тоненько вздохнул или охнул, не разберёшь:

— И-эх, денежки не блохи, сами по себе не заводятся.

Здоровяк поворотил багровой шеей и тяжело в упор уставился на него:

— У такого даже блохи не заведутся.

— С чего это вдруг? Меня всякая живность любит, у меня любая скотинка в хозяйстве весело ведётся.

Девушка на лавочке приподняла голову и лицо её чуть вышло из тени. В призрачном свете блеснула липкая косметика. Здоровяк раскрыл плоский чемоданчик, достал пачку сигарет. Закурил.

В темноте неподалёку от фонаря хлопнула дверца фуры.

— Пойти переговорить, что ли? — подбодрил себя улыбчивый.

— На такого соляру только даром тратить, — буркнул здоровяк плотно сжатыми сочными губами. — Пошлёт он тебя. Скажет, у нищих слуг нет, пешком потопаешь.

Улыбчивый замахал руками, как петух на заборе крыльями.

— Да мы ещё ого-го, не знаешь ты наших! Ты на нас так просто не гляди, мы тоже ушлые. И наши люди в городу торгуют, а не только чёрные мигранты. Базар никому не заказан, выноси туда что хошь. Когда надо, можем коммерцию сделать и заплатить даже за такси, понял?

— Тоже мне, коммерсанты, едри вашу, — нехотя ответил здоровяк. — Понаедут в город бабы с клунками, набьются в троллейбус да гвалтом давятся: "Дык пачакайте жа, то же Маню забыли!", будто у себя в деревне на тракторный прицеп грузятся. А та Маня в три обхвата несётся за троллейбусом с сумками: "А божачка ж ты мой!".

— На базар товар везёт, понятно. Не всем же чужеземную клубнику собирать, на пана горбатиться. Кто-то и со своего клочка кормится. Городские при грошиках, всё возьмут за милую душу — картошечку, свежачок убойный, сметанку. А то на кой нам до городу за семь вёрст киселя хлебать, каб не базар.

— Возьмут, чего же не взять, если задёшево продаёшь. Дурак и копейке рад.

— Дык деревенскую продукцию в супермаркеты городские не прымуть. Там всё с Египту, Хранции да Испании.

Девушка в тени хихикнула и снова украдкой выказала на неверный свет свою лисью мордочку. Возле фуры забухали тяжёлые шаги. Водителя из-за слепившего света фонаря не было видно — только чёрная тень проплыла в полумраке. Он прошёлся к столбу, как видно, по нужде.

— Фу! — фыркнула девушка.

— А ты отвернись, — посоветовал улыбчивый мужичок.

— Рвань голоштанная, — по инерции бухтел в сторону чем-то задетый за живое здоровяк, — и туда же в коммерсанты намылился. Вам добрым людям только под ногами путаться. Хэ, коммерсанты-конкуренты! Может, ещё свой товар на телеге в город возишь, голь перекатная?

— Зачем на телеге? В деревне всякий при машине.

— Городской автохлам со свалки за копейки скупаете.

— Хлам не хлам, а подремнотуем, подкрасим, вот те и колёса.

— А что ж те пешадралом?

— Зять машину попросил к матке съездить.

— Голодрань на развалюхе со свалки.

— Ты голодранных ещё не видел, — беззлобно проглотил обиду улыбчивый. — А у меня только уточек с полсотни да гусей десятка с два, курей я даже не считал. Кобыла каждый год с жеребёночком, да еще три коровы с телями.

Упитанный здоровяк сердито отвернулся и буркнул в темноту:

— И никто не раскатал тебя на бабки до сих пор?

— Бог миловал пока что, а налог плачу.

— Ну, тогда я тобой заинтересуюсь, — задумчиво сказал здоровяк как бы самому себе. — И много таких коммерсантов у вас в деревне?

— Только тот, кто не бывает с утра выпивши.

— Понятно — раз-два и обчёлся.

У фонарного столба в темноте водитель фуры негромко лязгал металлом по металлу. Под столбом что-то заискрило. Фонарь мигнул пару раз и погас.

— Кина не будет, — буркнул здоровяк.

— Эй, ты там, что балуешь со светом? — крикнул улыбчивый.

— Тебе какое дело? — ответил за водилу здоровяк. — Гляди, нарвёшься. Ну, постучал человек ключом, чтоб ржавая гайка легче открутилась, и что тебе?

— Дык темень же непроглядная!

— В твоей деревне много фонарей, скажешь?

— Ни одного не осталось.

— Вот и живи как все.

Здоровяк зевнул и ушёл от дождя под навес, бухтя себе под нос:

— Свету тёмному захотелось, понимаешь. Стой да помалкивай себе, а то курочки ему да уточки. Я пацаном ещё без прав был, а на батькиной машине уже за город мотался. Заедешь, бывалча, в тихомань вашу — собака не гавкнет. На лужу пожарную выйду, леску рыболовную поверху воды пущу, а на крючке — червяк. Утка-дура попадётся и не крякнет. Башку ей набок и — в багажник. А по пути мешочек картошки накопаешь, бесхозную овечку где-нибудь приватизируешь. Кто возбухнет — эту штуку под нос суну, едри вашу распроэддак.

В темноте чёрной кувалдой нарисовался мощный кулак.

— На чужое богачество грех хариться.

— Разбогатеешь ты на своём хозяйстве из куля в рогожу, фермер хренов. Вот у меня ларьки по деревням, офис в городе. Вот это коммерция, понимаю!

Хозяин пятидесяти уточек проглотил и эту обиду, но попытался съязвить:

— Чего же ты ночью на остановке под фонарём загораешь, если гроши некуда девать?

— Я тех грошей и не вижу. Тому откати, этому отвали, чтобы в покое оставили. Да дочке уже шестнадцать лет, на пару с матерью обирают меня дочиста, едри ихху распроэддак. А тут ещё и машину покоцал.

— У меня их пять, девок-то, и племянница-сиротка, — сообщил улыбчивый с особенной гордостью.

— Ну и радуйся... — буркнул ему в ответ здоровяк. — Самое твоё дело мужичье — землю пахать да детей стругать.

Водитель фуры крикнул кому-то по телефону в темноте:

— Все понял, шеф!

Громко хлопнул дверцей кабины, включил тормозные огни и задние габариты. На обочине слева от дороги обозначился красными точками чёткий прямоугольник.

— Опять нарушает, — встревожился улыбчивый. — Трогаться ему бы надо. Не дай бог, маршрутка какая на его огни спутается, завернёт крутяком налево и на остановку нашу налетит.

— Ну и что с того?

— Нас как бритвой срежет.

— Водила ты, что ли? — догадался здоровяк.

— Ага, тракторист.

Здоровяк ё, слегка подтолкнул его плечом и дёрнул двумя пальцами за нос, будто высморкал сопливого, потом брезгливо отряхнул руку.

— Не гони волну в своей навозной жиже, червяк. Сопи в две дырки да полкивай.

Долго-долго стояли молча, потому что успели надоесть друг другу, а девушка в тени как будто бы и прикорнула

По верхушкам берёз полоснул дальний свет. К остановке под уклон лёгким ходом неслась машина, по шуму — легковая. Улыбчивый едва успел отскочить с дороги за турникет у остановки — жёлтая молния фар вспорола темноту. Улыбчивый знал, о чем беспокоиться — водитель легковой, заметив слева по курсу габаритные огни фуры, резко рванул руль влево, и... по ломкому кустарнику как косилка прошла. Сноп света от фар легковушки сначала выхватил трепетные верхушки осинок, потом нырнул вниз, и снова наступила тьма. А в овраг будто кучу консервных банок скинули — стук и скрежет.

Под этот шум как-то незаметно для всех завелась фура и тихо пропала за поворотом. И снова тишина, только тихий шорох дождинок по листве, будто бы кто сыпал пригоршни водяной крупы над лесом.

* * *

Трое на остановке настороженно молчали, только было слышно учащённое дыхание, особенно тяжёлое сопение здоровяка.

— Пойти глянуть, что ль? — первым нарушил молчание улыбчивый и сглотнул слюну пересохшим горлом.

Он запахнул телогрейку и боязливо вступил в темноту. Когда вернулся, его колотило так, что зуб на зуб не попадал.

— Там... внизу... на дне — такие деньжищи!!!

В темноте никто не мог встретиться друг с другом взглядом, это придавало смелости. Первым вышел к проделанной легковушкой просеке в кустах здоровяк, за ним неуверенно засеменила девушка.

— Ну... где?

— Тама, — махнул улыбчивый торбой во тьму на дне оврага.

Все трое почти скатились вдоль склона по коридору, расчищенному в густых кустах легковушкой. На самом дне из темноты ломаной линией хромированной отделки еле проступали контуры иномарки.

Троица остановилась в трёх шагах от машины. Девушка в растерянности или со страха нащупала во тьме руку улыбчивого мужичонки. Наконец здоровяк засопел от решимости, смело шагнул к машине и сорвал закрученную восьмёркой дверцу. Она едва болталась на покорёженных петлях.

Подсветил измятый салон мобилой. На передней панели перед мёртвым водителем торчала фигурка нью-йоркской статуи Свободы из позеленевшей латуни. На факеле в воздетой к небу правой руке статуэтки помаргивал светодиод в такт электронной мелодии "Америка, Америка...", которую улыбчивый мужичок всегда принимал за гимн США, когда слышал эту песенку по телевизору.

Пол в салоне и пассажирское сиденье усыпали доллары и российские рубли, выпавшие из раскрытого бардачка. На них медленно наплывала черная лужа — кровь из груди водителя, раздавленной рулевой колонкой. В луже лежал пистолет. К аромату свежести от росной зелени в овраге и солоноватому запаху крови примешивался заметный бензиновый душок.

Здоровяк с хрустом в суставах протиснулся в искорёженный салон. Выгреб рубли и доллары себе в чемоданчик. Брал только чистые бумажки. Потом одним рывком выломал статуэтку Свободы и тоже швырнул её себе в карман. Музыка смолкла.

Раздался стон, похожий на скулёж. Все оцепенели, уставивѓшись на неподвижного водителя. Стон перешёл в жалобное тявканье, из машины медленно выполз трёхмесячный щенок овчарки.

— Фу-ты, пошёл вон!

Здоровяк за шкирку откинул его далеко в кусты. Контуженный щенок даже не пискнул. Потом здоровяк поднял из лужи крови пистолет, обмыл его в ручье и сунул в карман.

Улыбчивый от волнения так шевелил пальцами ног, что под кирзачами злобно чавкала раскисшая глина. Здоровяк захлопнул чемоданчик, вытер руки о траву и, словно никого рядом не было, пыхтя и отдуваясь, стал карабкаться вверх по крутому склону.

Негромкий посвист остановил его. Здоровяк оглянулся.

Девушка щёлкнула зажигалкой, её лицо с прилипшими к щекам волосами, как видение, выплыло из темноты. Здоровяк вздрогнул и отчаянно замотал руками, подавая ей какой-то немой знак, как будто у него горло перехватило, а потом сипло прошипел:

— Не делай этого, дура! Бензин пролился.

Но та спокойно распаковала пачку и сунула в рот сигарету, не торопясь раскурила и, словно забавляясь, уронила горящую сигарету в раскрытый капот машины.

Синеватый огонёк весело поскакал по картеру, с каждым мигом увеличиваясь, пока не превратился в урчащее косматое чудовище. Здоровяк оцепенел, что-то невразумительно мыча. Все трое заворожено глядели на белое бензиновое пламя, пока сверху на откосе оврага не затрещали кусты.

Сверху громко заржала лошадь, из темноты в ответ ей тявкнул очнувшийся щенок, и — вся троица рванула напролом вниз по ручью, журчавшему по дну оврага.

2

Гибкие лозины наотмашь хлестали по лицу, с треском щёлкали по веткам деревьев, заглушая шум пожара за спиной. Впереди по воде ручьяиграли отблески удалявшегося пламени.

Здоровяк, прижав плоский чемоданчик к груди, как бульдозер, прокладывал дорогу. Топкое дно уже с первых шагов поглотило лёгкие девичьи туфельки. Чуть позже остался босиком здоровяк. Только крепкие кирзачи улыбчивого надёжно плюхали по жидкой грязи.

Ручей по течению становился все глубже и шире, а склоны оврага делались все ниже, заросли на кручах редели. Сквозь них проглядывало чёрное беззвёздное небо. Моросить перестало. Довольно скоро все трое уже брели почти по горло в чёрной ледяной воде. Здоровяк нёс над собой чемоданчик, улыбчивый водрузил на голову свою громоздкую торбу, а дамская сумочка просто плыла на ремешке за девушкой, как медуза.

То и дело беглецов пугала скакавшая по кустам на левом склоне оврага лошадь, а жалобное тявканье щенка осталось где-то далеко позади и перешло в надрывный скулёж.

Лёгкий ветерок разодрал полог облаков. В овраг, плавно переходивший в камышовую заводь, заглянула луна. Запахло рыбной свежестью и свежим навозом.

— А-а-а, — протянул мужичок, — это ж Аничков пруд.

Пологий берег пруда, куда впадал ручей, был изрыт глубокими ямками от коровьих копыт. Сюда несколько раз в день спускалось на водопой деревенское стадо. На тёмном зеркале воды не было ни ряби, но верхушки осинок на берегу всё же трепетали листвой, и лунная дорожка змеилась от неуловимого волнения на воде.

От тёмной глади пруда шёл парок, вплетаясь в волнистые слои тумана, застилавшего всю округу.

— Далек-к-ко мы дунули, — дрожа от холода, сказал улыбчивый мужичок.

— Чего бормочешь? — спросил здоровяк.

— До деревни моей тут уже рукой подать.

— А мне какое дело?

Девушка тоже громко пристукивала зубами. Платье прилипло к телу. Её фигура в платье в облипочку в темноте напоминала силуэт пляжной купальщицы. С телогрейки улыбчивого и летнего плаща здоровяка ручейками сбегала вода с грязью пополам. Здоровяк как будто бы и не продрог, от него даже шёл пар. Он для облегчения перекладывал набухший от сырости чемодачик с деньгами из одной руки в другую.

Громкий треск в кустах и топот копыт заставили беглецов остановиться по щиколотку в воде. Все замерли и напряжённо вслушивались в тишину. Обомлели от страха и чуть не присели в мелкую воду, когда услышали совсем рядом голоса:

— Э-лэй, держи!.. Держи...

Лунный свет выхватил белую лошадь, а через некоторое мгновение перед ними вырисовались очертания трёх всадников. Ближняя фигура на коне, в бесформенной шляпе, набросила верёвку на шею белой лошадки и притянула беглянку к себе.

— Поймал, ромалы!

Луна вышла из-за туч. Все разглядели, что лошадь обротал старый цыган. Лунные блики играли на его серьге, золотых зубах и какой-то металлической бляхе на груди.

Здоровяк со страху крепче прижал к груди чемоданчик и попятился вглубь воды.

— Тпру! — просипел цыган, осаживая испугавшуюся незнакоѓмых людей лошадь. — Эй, кого ещё нелёгкая носит по ночам, когда люди добрые спят?

Беглецы испуганно переглянулись.

— Мы со свадьбы бредём, — находчиво заблажил улыбчивый мужичонка. — Из Антеевки, да заблудили маненько.

Старый цыган кивнул. Вдалеке, если очень уж прислушаться, действительно повизгивала гармошка и ухал басами магнитофон.

— Костёр в овраге вы зажгли?

— Ни боже мой! — перекрестился улыбчивый левой рукой.

Цыган протянул ему кнутовище, мужичок ухватился и первым вышел из топи на сухой берег.

— А людей подозрительных видели?

— В глаза ничего такого подозрительного, да чтоб им, лиходеям!.. Нам бы на дорогу к Осеевке выйти, — задабривал мужичонка елейным тенорком.

Цыган помог ему забраться на свою лошадь. Все кони были без седел. Девушка, забавно шлёпая босыми ногами по воде, подбежала к самому молодому цыганенку, смело задрала подол, ловко закинула ногу на круп и взобралась на коня позади наездника почти без посторонней помощи.

Здоровяк, пыхтя и отдуваясь, попробовал одолеть невысокую, почти как пони, заарканенную цыганом белую лошадёнку, но два раза грузно шлёпался в грязь — мешал чемоданчик в руке. Тогда другой молодой цыган, покрупнее первого, втянул его к себе на лошадь. Здоровяк улёгся толстым животом поперёк крупа и обвис мешком.

Цыгане прицыкнули на лошадей, те ходко зачмокали копытами по мокрому лугу, по шею утопая в молочной пелене тумана. Улыбчивый мужичок, как видно, из местных, то и дело вертел головой, чтобы определиться на местности в тумане. Потом попросил ссадить их посреди луга, который в тумане казался бескрайним.

— Там я тропинку знаю верную, наискосок отсюда быстрее до моей деревни будет.

— Иззябнете, по росе идучи, — сказал старый цыган. — Вон мужик с чемоданом и девка с сумкой совсем босые. Вы особо не торопитесь по ночному делу, — посоветовал он и ткнул кнутовищем куда-то повыше туманной пелены. — Впереди стог прошлогодней соломы будет. В серёдке мы тёплое кубло выгребли для наших, из заблудших, чтоб заночевать когда, если случится. Там и согреетесь после купания. И с рассветом домой потопаете, когда развиднеется. Ну, бывайте!

Некованые лошади бесшумно растаяли в тумане.

* * *

Внутри стога было тепло, как и обещал старый цыган, — солома прела и согревала стог.

— Дела-а-а, — судорожно икнул здоровяк, мацая свой чемоданчик.

— Дела — у прокурора, а твои делишки дрянь! — вдруг прервала молчание девица.

Улыбчивый, сидевший в стогу спина к спине со здоровяком, почувствовал, как тот вздрогнул. Оба в первый раз услышали голос их невольной спутницы. У хрупкой, миловидной девушки был хриплый баритон, как у блатной певички.

— Пересчитай бабки, ты, мордатый, тебе говорю! Пока нет того черта бородатого на коне, — деловито распорядилась девка, сухой соломой растирая мокрые ноги в продранных колготках.

— Как я их тебе в темноте пересчитаю? — окрысился на неё здоровяк. — В мобиле батарея села.

— Да хоть наощупь.

— Наощупь я с тобой бы поиграл, атаманша хренова! — огрызнулся здоровяк.

— Я у тебя кой-что скорей нащупаю — оторву и собакам выброшу, понял? Гони чемодан, сама пересчитаю! У меня мобила живая. Ни одному мужику не верю, все сволочи.

— Э-э, кума! Ты куда звонить надумала? Отберу телефон на фиг!

— Бабу свою дома учи.

Через полчаса в проёме тёплого схрона засерело небо. На лице атаманши можно было явственно различить черные потеки туши — стрелочками от ресниц вниз по щекам. С первыми проблесками зари ещё раз пересчитали деньги — три тысячи сто двадцать пять долларов и двадцать тысяч российских рублей с копейками.

— Делить по понятиям — честно!

— Чего раскомандовалась тут? У меня пистолет между прочим.

— Я с твоим пистолетом в твоих же руках ловчее управлюсь, жлобина. Делай, как я сказала! А то звякну своим пацанам, они тебя в этой соломе и уроют.

Точно поделить на троих не получилось, улыбчивый согласился на чуть меньшую долю.

— А это кому? — здоровяк взял в руки статуэтку американской Свободы.

— Возьми детишкам орехи колоть, — посоветовал улыбчивый.

— У меня пока все зубы целые. Сам возьми свиньям жёлуди толочь.

Здоровяк сопел так громко, что из-за этого даже не было слышно, как у улыбчивого с голодухи бурчало в животе.

— Пора срываться, — сказала атаманша. — А то цыган сюда целый табор головорезов наведёт. Не зря он нас сюда припрятал, чтобы не разбежались

— Не сцы, Маруся.

— Нашёл себе Марусю.

— В Беларуси все Маруси.

Уже так рассвело, что было видно, как оборванная атаманша стаскивала с себя колготки. Из-под сбившегося подола на ляжке мелькнула большая синяя наколка от колена до паха — дракон с девкой на спине. В лихие девяностые татуировки набивали себе на тело только уголовники. Девки делали наколки на ляжках, чтобы под юбкой скрыть позорные отметины.

— Чего пялитесь, как голой бабы никогда не видели? Разбегаться надо.

— Погодим чуток, — сказал улыбчивый. — Нехай туман рассядет, а там по петухам на мою деревню выйдем. Баньку стопим, подзакусим домашненьким. Тебе, красуля, переодеться бы в сухое да приличное. Платьишко твоё совсем изорвалось, будешь разрисованными ляжками светить... Ай, чего там!

Он чуть замялся, затем решительно полез в свою торбу и принялся распаковывать газетные свёртки. Протянул девке кроссовки.

— Не боись — сухие. Я кажную покупочку в полуэтиленовый мешочек пакую, а потом ещё газеткой для верности обернул. Племяннице вёз — размер сходный.

За кроссовками из торбы появилась коробочка с колготками, трусы, майка и спортивное трико.

— Может, и мне кой-чо перепадёт на ноги? — пробасил здоровяк простуженным голосом. — А то босиком в автобус садится не солидно.

— На твой размер ничего с собою нет, — развёл руками улыбчивый. — Я все на бабу да на девчонок своих понакуплял. А ко мне домой зайдём — я тебе старые сапоги отдам.

— Тоже мне ещё — позориться.

— Не хочешь — ходи босой.

Когда меж свёртками промелькнула головка "беленькой", здоровяк чуть слюной не подавился:

— Давай сюда, не жмись!

— Ай-и-ий! — насколько мог в тесноте широко размахнулся мужичок. — Не пропадать же добрым людям. Зато согреемся.

Из мокрой торбы один за другим стали появляться пакеты с магазинной снедью. Здоровяк, урча как кот, впился зубами в полбатона варёной колбасы.

— Ешьте-пейте, не жалейте! — радушно приговаривал улыбчивый. — Я теперь при таких деньжищах.

— Для дурака — так целое богатство, — поддакнул здоровяк.

Девка хмыкнула и приказала:

— Надо все гроши в одно надёжное место перелОжить. Потом снова своё поделим. А то вдруг заглянет кто ненароком.

— Кто? — чуть не подавился здоровяк.

— Да те же пацаны местные, если не цыгане.

— Или пастухи, — подсказал мужичок.

Три пачки денег обернули в пластиковые пакеты, уложили до поры до времени снова в кейс, сделав на каждой мешочке свою пометочку узелками.

Выпили, закусили, согрелись и неожиданно задремали в тепле.

3

Когда уже начали пробовать голос птицы, бандитская рожа цыгана с кудлатой бородой и серьгой в ухе заглянула в проём в стогу:

— Э, бродяги ночные, скоро скотину на луг погонят.

Цыган держал в руках щенка.

— Ваш будет?

— Забирай его себе. Приблудный, — поморщился здоровяк.

Атаманша порылась в своей сумочке и протянула цыгану нераскупоренную бутылку водки.

— Презент!

Цыган в три глотка осушил её из горлышка.

— Дорогу показать?

— Сами знаем, дядя — сказала девка. — Ступай себе по-доброму.

— Дело ваше, — отвёл плутливые глаза цыган, но уходить не торопился.

Спрятал глаза под кустистыми бровями и молча принялся набивать трубку. Беглецы тоже закурили свой подмоченный и кое-как подсушенный табачок. Все трое высунулись из соломы.

— За что тебе медаль навесили, дядя? — спросила атаманша.

— Медаль — что надо.

Старик не пожадничал, а дал каждому рассмотреть свой блестящий амулет. Это была затёртая партизанская настольная медаль ещё с войны с французами.

— На старой панской усадьбе склеп как-то по весне размыло. Ещё при поляках дело было. Мне от деда досталась, а ему от отца его. Заговорённая — ни нож, ни пуля не берет. Кто носит — тому жёны только сыновей приносят.

— Золотая, — попробовал медаль на крепкий зуб здоровяк.

Цыган выбил трубку о каблук, сплюнул и пошёл к стреноженной лошади, хрумкавшей овёс из торбы на морде.

— Падла буду, он все знает, — прошептала атаманша. — По глазам прочитала.

Ей не ответили.

— Мужики называются, тоже мне... — прошипела девка. — Нельзя его отпускать.

— Ты, шкура лагерная, сухой выкрутишься, — огрызнулся здоровяк. — А нам мокреть ни к чему.

Рука атаманши проворно скользнула в карман его плаща.

— Не балуй. Баба с пистолетом хуже обезьяны с гранатой.

В ответ девка молча пнула его коленом в лицо, передернула затвор пистолета, зажав оружие между ног, чтобы не было слышно лязганья металла, и выкатилась из стога.

— Дядь цыган, погодь!.. Поблагодарить надо за все хорошее, — приветливо сказала она, пряча пистолет за спиной.

— Так уже отблагодарила водочкой.

Цыган неторопливо снимал с лошадиной морды торбу с овсом и успел лишь удивлённо вздыбить кустистые брови, когда пуля цвенькнула по золотому медальону на груди. Грузно осел, а потом повалился на землю. Лошадь осторожно переступила тело, потом ткнулась влажными губами в лицо распростёртого на земле хозяина.

Девка шлёпнула её пистолетом по холке:

— Но — пошла!

Лошадь со спутанными ногами, неловко взбрыкивая, скрылась в тумане.

Девка наклонилась над неподвижным телом, всмотрелась в лицо цыгану и вслушалась в его дыхание. Потом сорвала с груди пробитый амулет, сунула в сумочку и вернулась к стогу, откуда на неё испуганно смотрели злосчастные спутники.

— Эй там! Киньте мне чемодан с деньгами, а то постреляю всех, подпалю солому и поджарю вас в ней нахер!

— Эта подпалит... — боязливо подтвердил улыбчивый.

Здоровяк торопливо выбросил ей кейс. Девка переложила деньги и статуэтку в свою сумочку.

— Эй, мужичок деревенский! — она швырнула в сторону стога несколько бумажек. — Держи себе за доброту душевную на разживу по хозяйству. Ты — душа щедрая. На таких мир стоит, а конкретные пацаны с тебя кормятся.

И ходко потопала в новеньких кроссовках к далёкому оврагу, за которым пряталась дорога. Мокрый от росы щенок боязливо тявкнул и нерешительно увязался за ней. Девка так отпихнула его ногой, что тот отлетел далеко в кусты и долго там жалобно скулил.

* * *

Когда она скрылась за кустами, здоровяк с улыбчивым мужичком покинули своё убежище и, где ползком, где украдкой, хоронясь за редкими кустиками, направились вслед за похитительницей. Скошенная отава колола босые ноги здоровяка, пятки посинели от холодной росы. Бедолага морщился, но старался не отстать от бойкого улыбчивого.

Метров за двадцать до оврага они её почти настигли. Но стоило только атаманше навести на них пистолет, как оба преследователя тут же кинулись врассыпную по кустам. Однако оба почти сразу же смело вышли на открытое место и заорали ей дурными голосами, размахивая кто чемоданчиком, кто торбой.

По лугу во весь опор к ним неслись два всадника.

Как ни быстро летела девка на длинных ногах в белых кроссовках, в овраг вся троица скатилась одновременно. Следом за ними кубарем полетел перепуганный щенок.

Два молодых цыгана спешились.

— Выходи — всех передавим, как котят! — кричали они, склонившись над обрывом.

Их слова глухим эхом прокатились по извивам оврага.

Беглецы трусливо забились в чащу кустов. Младший цыганёнок с едва наметившимися усиками спрыгнул вниз и пошёл к ним напролом.

Здоровяк, улыбчивый и атаманша сели на мокрую траву и боязливо прижались друг к другу, как напроказившие школьники. Девка навела на подошедшего цыганёнка пистолет, который прыгал в её дрожащей руке.

— Не сметь, падла русская!

Юноша запросто взялся за длинный ствол, вырвал оружие и отбросил в кусты. Молча обшарил каждого, торбу улыбчивого и кейс здоровяка, вытряс на землю все деньги из дамской сумочки и так неожиданно громко гаркнул, что девка обмочила со страха новые штаны.

— Эла-вээла... брат! Авэла дэ-ла... нашёл

!

Он вытянул из кучи хлама пробитый пулей медальон за шнурок и потряс им над головой, радостно оскалив белоснежные зубы под молодыми чёрными усиками.

— Брат! Батя с ним быстрее на ноги встанет! Пулю-то мы из ребра быстро выковырили.

Бережно завернул находку в тряпицу и упрятал за пазуху. Вытряс деньги из пакетов и раскидал сапогом зелёные и разноцветные бумажки по траве, между делом смазал костлявым кулаком по носу девку и, что-то приговаривая на своём наречии, полез наверх из оврага к лошадям, которых держал под уздцы его старший брат.

* * *

Когда затих стук некованых копыт по скошенной траве, улыбчивый мужичок в мокрой телогрейке нараспашку поднялся на ноги.

— Эх, как пришло, так и ушло — нечего жалеть. С чужой беды не разживёшься.

Перебросил через плечо полупустую торбу и полез из оврага на свет.

Здоровяк засучил штаны, с шумом перешёл ручей, и пустил по течению пустой разбитый кейс. Он тряс головой, размахивал руками, разговаривал сам с собой и поминутно отплёвывался от слюны, которая двумя струйками свисала с уголков рта.

Вываленная в глине девка тихонько выла, размазывая по щекам кровь из разбитого носа. Щенок стал ей подвывать. Потом она распрямилась, откинула назад слипшиеся волосы и пошла к воде приводить себя в порядок, насколько ей это удалось бы. Умылась, подобрала с земли косметичку и сумочку, разулась, перешла ручей и, ревьмя ревя, побрела по воде в ту же сторону, куда ушёл здоровяк. Щенок попробовал побежать за ней, но испугался журчащей воды. Не сумел забраться на крутой обрыв на непослушных лапах вслед за улыбчивым, кубарем скатился вниз. Обиженно проворчал, уселся на старом месте и сидел, уставившись на кучку разномастных денег. Она шевелилась и вспухала на глазах. Большие рыжие муравьи, ещё сонные после ночной сырости, приводили в порядок своё растревоженное жилище. Щенок сунул нос в муравейник, но тут же завизжал и принялся лапами соскребать насекомых, мёртвой хваткой вцепившихся ему в нос.

Через час в овраг заглянуло солнце. Зелёные и разноцветные банкноты, как опавшие листья, были аккуратно разложены по подновлённому конусу муравейника. По ликам американских президентов деловито сновала рыжая братия, безжалостно, как и положено ей, расправляясь с мохнатыми гусеницами и сонными кузнечиками с мокрыми от росы крылышками. Рядом с муравейником вздымала свой потухший факел к небу игрушечная американская Свобода.

* * *

А ещё через час в овраг забрались трое пастушков.

— Цуцик-цуцик, тю-тю-тю! — подозвал к себе щенка белобрысый, с белыми бровями и ресницами. — Породистый, гля-ка!

Щенок весело завилял хвостом и кинулся ему в ноги. Белобрысый полез в карман за карамельками. Пёсик из благодарности попросился на руки и норовил лизнуть своего благодетеля.

— Гля, ребя, тут гроши! — крикнул чрезвычайно худой, истощенный мальчик с большущими синими глазами на бледном лице.

— Пошукаем вокруг, — с тоном знатока сказал рыжий с веснушчатым лицом. — Деньги, как грибы, как в одном месте нашёл, рядом обязательно ещё будут.

Он поднял с земли прутик и принялся, как заправский грибник обшаривать траву.

— Во — пистоль нашёл! — заорал он так громко, что с перепугу сам себе зажал рот и боязливо оглянулся на склоны оврага.

— Покажь... Покажь... — кинулись к нему со всех сторон его приятели.

— Не покажу — мой будет!

Белобрысый с белыми ресницами осторожно огляделся и с невероятной серьёзностью сказал:

— Тут, ребя, убивством пахнет. Давай потихоньку домой смываться, а то потом по следакам затаскают.

Он крепко прижал к себе щенка и накрыл его полой куртки. Худенький с измождённым лицом и рыжик рассовали за пазуху доллары и рубли. Статуэтка Свободы осталась никому не нужной.

В овраг со стороны дороги неслись звуки проезжавших машин, в недалёкой деревне вовсю распевали петухи, лаяли собаки и мычали коровы. Белобрысый, с белыми ресницами, собрал приятелей в кружок и таинственно зашептал:

— Теперь, ребя, нам всем кучей держаться надо. Если приловят менты, будем говорить одно — ничего не видели, ничего не слыхали, ничего не брали. Теперь мы банда!

От этих слов всем троим стало весело и страшно.

* * *

Уже в обед лихая троица переминалась с ноги на ногу перед участковым в бревенчатой хатке опорного пункта охраны общественного порядка.

— Сболтнете кому — родичей в ЛТП сдам, а вас в колонию для несовершеннолетних, где старшие пацаны в первую ночь всех опустят. Все понятно?

— Так нечестно!

— А брать чужое — честно?

— Хоть цуцика отдайте.

— Теперь это моя служебно-розыскная собака.

У младшего лейтенанта в кармане зазвонил телефон. Он пинками выгнал пацанов из хаты и включил трубку:

— Не, тащ майор, там смотреть нечего, будьте спокойны. Свидетелей не было, все глухо. Какая там автоэкспертиза? Какие промилле в крови? Все погорело и выгорело... Да в области уже про эту разборку и так знают и сами без нас "висяк" в отчётности навесят, потому что за Сеньку Винтожопого они этим брянским браткам только спасибо скажут. Какое там ещё следствие?

Он сгрёб конфискованные деньги на столе в одну кучку, прижимая плечом трубку к уху:

— Деньги? Никаких денег я там не видел. Какие, может, и были, да все сгорели. Там от жара даже стекло оплавилось — какие ещё деньги?

Конец_