Девочка По Городу Идет Босиком

Сергей Михайлович ШВЕДОВ

(Минск, 123smsh@tut.by)

ДЕВОЧКА ПО ГОРОДУ ИДЁТ БОСИКОМ

фантастическая быль

Я себя не помню. Не представляю, кто я. О себе узнаю от других. Мне сказали, что я — успешный менеджер, и я поверил. Хотя сам я не знаю, что это такое.

Каждый день я поднимаюсь по будильнику в 6:00, завтракаю овсянкой без масла и соли и ухожу на работу. Что я там делаю — не знаю, скажу вам честно. Наверное, я что-то всё-таки умею делать, если мне платят деньги. Зазря денег никому не дают. Мне, наверное, хорошо платят. Помнится, в названии моей фирмы есть слово 'консалтинг', но что это такое, хоть убей — не скажу, если спросите. Но работаю, начальство довольно.

Наверное, я ещё много чего умею, потому что у меня всегда есть деньги на счету в банке. Мне всегда хватает денег, я ещё ни разу ни у кого не занимал. Даже не брал кредитов. Я снимаю деньги по карточке в банкомате, а они все не кончаются. Кто-то мне хорошо платит за дело, о котором я не имею никакого представления. Но всякие мелочи, ну, типа пин-кода своей 'хлебной' карточки, помню наизусть.

Слышал краем уха, что президент нашей компании поставил меня в пример моим (неизвестным мне) сотрудникам, что у меня неукоснительный дресскод, но я понятия не имею, что это такое.

Помню, я закончил ин'яз, а потом родители заставили отучиться ещё пару лет в нархозе для второй 'вышки'. Значит, у меня были родители. Но я их не помню.

У меня дома есть фотографии и видеоролики с людьми, которых я не помню. Наверное, это лица родных и знакомых. Но я их как бы и не знал никогда.

Только помню мою первую учительницу в первом классе. Её звали Оксана Юрьевна. Одноклассников в школе и одногруппников в обоих университетах — не помню ни в лицо, ни по фамилии.

15-го числа каждого месяца я покупаю проездной билет на три вида транспорта — автобус, троллейбус и метро. Кто-то (не могу вспомнить кто) посмеялся надо мной: 'Зачем тебе проездной, если ты на работу и с работы ездишь на своей машине?' А я и не знал, что у меня есть машина. По крайней мере, я её никогда не замечал, пока не увидел в бумажнике права на вождение автомобиля.

* * *

Мне никогда не говорили, что у меня не все дома или крыша поехала. Наверное, я для других не похож на психа. Или сами они точь-в-точь такие же психи. Хотя у меня с головой действительно что-то не так. Ни начальство, ни соседи на меня никогда не жаловались. Никто не заметил ни малейшей странности в моем поведении. А у врача я не проверялся потому, что боюсь угодить в психушку из-за своих провалов в памяти. Точнее, начисто затёртой кем-то или чем-то памяти. Знаю, что провалы памяти случаются у тех, кто подсел на барбитураты. Но я и простого корвалола до сих пор не пробовал, хотя и помню его запах, потому что кто-то из родственников этот сердечный препарат себе в рюмочку накапывал. В моей семье, которой я не помню.

Моя бытовая память включается в 6:00 и выключается в 7:00 утра. Ухожу с концами в какой-то неведомый мне мир и ничего о нём не помню. Я прихожу к осознанию себя, когда возвращаюсь с работы домой. Бытовая память снова включается в 19:00 и выключается в 20:00 сразу после ужина. Кухарничать я не умею. Кто же мне готовит еду на каждый день? Кушаю я только дома. Не выношу забегаловок.

Я узнаю свою кухню и спальню. Вот это мои цветы. Мои попугайчики. Мои рыбки. Всё в прекрасном состоянии. Чисто и опрятно. Кто за ними ухаживает? И в квартире всегда чисто, бельё выстирано и разложено по полочкам в шкафу. Кто меня обихаживает?

Вне коротких временных промежутков бытового просветления не помню, что я делаю днём в офисе или чем занимаюсь дома после ужина. От кого-то слышал, что я хорошо играю на компьютере в какие-то игры. И даже езжу на какие-то международные соревнования по этим самым компьютерным играм. Занимал неоднократно призовые места — вон призы на полке стоят, но я не представляю себе, что это такое за штуковина — компьютерная игра.

* * *

Возможно, у меня есть домработница и даже кухарка. Однажды видел мимоходом, как одна женщина закладывала грязное белье в стиральную машину. Или мне только привиделось? Иной раз незнакомая женщина что-то жарила при мне на плите. Их лиц я не запомнил. Возможно, это одна и та же женщина.

Не помню, чтобы я когда-нибудь знакомился с девушками. Правда, иногда находил у себя дома незнакомые предметы — заколки для волос, пудреницу, губную помаду, но не обращал на это внимание, потому что не представлял себе назначение всех этих предметов.

Но почему-то помню в лицо продавщиц в магазине, кассирш в банке. Могу нарисовать по памяти физиономию нашего участкового и даже описать бирку у него на груди с его званием, именем-отчеством и фамилией. Помню свой адрес, какой ключ от какого замка, паспортные данные, а также старые паспортные данные моих родителей, которые якобы сейчас живут в Америке. Но самих родителей не помню.

Смутно припоминаю, как какая-то пожилая пара уезжала из 'сраной Рашки'. Так у нас принято говорить между собой, хотя все родились и всю жизнь прожили в ней. Эти пожилые люди что-то говорили мне, совали под нос какую-то гринкарту, которую они выиграли в лотерею. Звали с собой. Их лица я идентифицирую на экране, когда говорю с ними по телефону. Старички называют меня 'сыночком'. Но детства своего в доме у родителей не помню.

* * *

Странно, но помню квартиру моего прадедушки, которого я никогда не видел. А вот прабабушку помню до сих пор, как живую. Особенно запомнился рассказ, как её отец (мой прапрадед) после двадцати лет армейской службы (ещё в царской армии) навестил родную деревню где-то на границе Могилёвской и Гомельской областей. Очевидно, за годы службы он уже изрядно подзабыл свою малую родину. Его поразили соломенные крыши на рубленых хатах, белые домотканые портки и рубахи мужиков, а также пляски под самодельную балалайку с припевками: 'Лапоть, лапоть, дай огня!' Прапрадед на свою деревенскую родню смотрел уже как горожанин, даже как бы немножко иностранец. Удивлялся, как это его родичи в такой нищете остаются весёлыми и жизнерадостными. Сам он начисто забыл своё деревенское детство. Наверное, пробелы в памяти — это у меня наследственное.

Люди, которые называют себя моими родителями, звонят мне каждую неделю из Филадельфии. Я идентифицирую их голос и лицо на экране, потому что они звонят уже много лет. Я просто к ним привык. Узнаю, но не припоминаю этих лиц в моём прошлом. Может быть, это вовсе не мои родители. Всякий раз они просят приехать к ним. Я не обещаю, потому что не помню, ездил ли я когда-нибудь за границу. Говорят, что я каждый год езжу в зарубежные командировки, но у меня не осталось никаких красочных воспоминаний о заграничной экзотике.

Подчёркиваю, именно красочных воспоминаний у меня нет. Наверное, ещё и потому, что я дальтоник — абсолютно не различаю цвета. Я представляю себе, что такое цветное кино. Представляю себе, что такое мультики в цвете. Скорей всего оттого, что я когда-то различал цвета. Представляю в красках, как выглядит цветущий луг. Наверное, когда-то у меня действительно было нормальное цветное зрение. Но теперь все букеты в цветочных магазинах для меня серые. Но это всё меня никак не напрягает. Разноцветие мешает сосредоточиться на работе. Какой работе? Не припомню, хоть убей.

* * *

Напрягают только участившиеся перемены. Однажды утром я встал по будильнику с постели и столкнулся у себя дома в коридоре по пути в туалет с букетом цветов или цветущим кустом, что ли, не знаю, как назвать. Когда продрал спросонку глаза, то увидел, что передо мной стоит девушка в цветастом халате. Я впервые увидел живую девушку в цвете, а не в черно-белом изображении.

— Ой, вы кто?

— Я — Настя, — вздрогнула она.

— А...а...а? — тупо протянул я.

— Не беспокойся, я сейчас же уйду. Ты же сдал мне свободную комнату всего на три дня.

— Сдал?

— Мы даже письменный договор составили. Срок моего пребывания истекает в 12 утра, но я уйду раньше.

— Помню, как же, — неуверенно соврал я. — Но почему я сдал тебе комнату в аренду на три дня? Ты ведь моя сестра.

Она откинула рыжую чёлку со лба и испытующе посмотрела на меня.

— Да... Я, похоже, всё-таки твоя сестра, братик.

— Двоюродная?

— Не двоюродная и не троюродная, а духородная.

— А что это значит?

— Ох, миленький, сама бы хотела знать.

Это была просто милая дурнушка безо всякой косметики, когда переоделась к выходу. Рыжие волосы тщательно спрятаны под деревенской косыночкой. Простая белая кофточка, серая юбка чуть ниже колен, а на ногах черные тапочки с тесёмками. Ни серёжек, ни колечка.

— А куда ты уходишь?

— Ты, наверное, всё забыл или невнимательно слушал. Я учусь в университете на теологическом факультете. Приехала позавчера в своё общежитие на заселение, а заселять в этом году, оказывается, будут только сегодня.

— А как ты меня нашла?

— Это ты меня нашёл. Я плакала на лавочке. Ты проезжал на своей машине мимо. Остановился. Мы разговорились. Ты пригласил меня к себе на три дня.

— Да, мне говорили, что у меня есть машина... Зачем же ты мне заплатила за проживание? Это такой пустяк.

— Потому что составили договор по всей форме.

— К чему составлять договоры по мелочам?

Настя с какой-то детской плутливостью повела глазами по сторонам, словно старалась что-то отыскать.

— Не хочу быть тебе обязанной.

— В чем?

— Чтобы не было никаких сексуальных домогательств.

По этим зелёным глазам, которые неуловимо убегали от моего взгляда, я понял, что она врёт. Но врёт как-то просто и по-доброму, как мать обманывает простуженного ребёнка, выдавая ему взбитые сливки за 'тёплое' мороженое.

Я отдал Насте запасную связку ключей от моей квартиры:

— Приходи сюда, когда захочешь, безо всякого приглашения и без квартплаты. Обещаю, не будет никаких сексуальных домогательств.

— Ты спятил? Незнакомой дурочке с переулочка отдаёшь ключи.

— У меня никого в этой жизни нет. Должен же кто-то, если что, попасть в мою квартиру. На всякий пожарный случай.

Её зелёные глаза с синими искорками, похожими на васильки, очень-очень серьёзно всмотрелись в моё лицо.

— 'На всякий пожарный случай' можно отдать ключи в домоуправление или опорный пункт охраны правопорядка.

— Я чужим не доверяю.

— А я — не чужая?

— Мне показалось, ты моя сестра.

— Ладно, — как-то по-старушечьи мудро вздохнула она. — Ещё и тебя на себя повесила, как будто ребёнка мне мало. До свиданья, миленький.

Она привстала на цыпочки, щепотью суетливо перекрестила меня и чмокнула в щеку, как младшая сестрёнка. И ушла, а мир для меня снова стал чёрно-белый.

Я давно потерял счёт времени. Не помню, через сколько дней после встречи с Настей, но второй раз мир открылся мне в цветах и красках, когда передо мной вдруг расцвёл очаровательный букетик. Присмотрелся — то была девчушка пяти лет в пышных бантиках.

— Пусти, папа, я во дворик поиграть.

Я никогда не был женат. Детей у меня нет. Появление передо мной малышки-букетика я расцениваю как обыкновенную галлюцинацию. По поводу видимого психического расстройства я обратился к модному психоаналитику.

— Да вы, батенька, совершенно здоровы! — успокоил меня врач. — Вам это просто приснилось.

Третий цветной сон наяву напал на меня на крохотном бульварчике позади театрального училища. Сначала я услышал чистый грудной голос — профессионально поставленное колоратурное сопрано:

L'amour est un oiseau rebelle

Que nul ne peut apprivoiser,

Et c'est bien in vain qu'on l'appelle

S'il lui convient de refuser.

L'amour! L'amour! L'amour! L'amour!

— А я думала — радио! — удивилась старушка, прослушав вживую это странноватое для улицы профессиональное исполнение хабанеры Кармен 'У любви, как у пташки крылья'.

— На радио так не споют, — тем же очаровательным голоском пропела ей в ответ девушка.

— Весёленькая ты!

Весёленькая девушка действительно была сильно 'навеселе' с раннего утра. Красоты она была необычайной, особенно для меня, дальтоника, вдруг прозревшего на всю радугу цветов со всеми их оттенками и полутонами. И красота её была неестественная — 'потому что нельзя быть красивой такой'. Не девушка, а гламурная картинка с рекламы в интернете или обложки глянцевого журнала. Да и звезды гламура рядом с ней выглядели бы скромными синичками рядом с райской птицей.

Не поймёшь, как она тут оказалась. Такие пташки пешком не ходят, а выпархивают из автомобиля, чтобы по красной дорожке процокать каблучками пару шагов до услужливо распахнутой двери шикарного ночного клуба.

На ней было чрезвычайно дорогое одеяние со стилизацией под Восток — какие-то немыслимо сложные шаровары-галифе чуть ли не из тончайшего кашемира, как мне показалось, замысловатая жилетка-распашонка под кушаком золотого шитья. Волосы — просто экзотическая композиция из золотистых роз от причудливого флориста. Массивный золотой браслет на ноге, браслеты с камнями на руках, кольца на пальцах. Бусы с заявкой на натуральный жемчуг. Тяжёлые серьги оттягивали крохотные мочки маленьких ушек. Чёрная лаковая сумочка в руках и изящные туфельки на стальных гвоздиках тоже не в местных бутиках куплены.

Она не шла, а как бы легко неслась, как говорят, 'едва лапками земли касалась'. И при этом заметно пошатывалась.

На часах было всего 7:30. Я, очевидно, куда-то заходил по делам, а когда вышел из налоговой полиции, девушка снова проскочила по тротуару мимо меня, но уже в другую сторону, вертя головой, словно не понимала, куда ей идти. Была она уже без туфель и сумочки. Но и в одних колготках оно ступала по тротуарной плитке легко и воздушно, хотя ещё сильней шаталась из стороны в сторону и пару раз резко преломилась в осиной талии, словно унимала приступы боли в животе после того, как её ударили в солнечное сплетение.

Как ни странно, я видел в цвете не только девушку, но и деревья, и траву на газоне рядом с ней, словно она расцвечивала мой мир.

Я с тревогой проследил за незнакомкой. Дальше с левой стороны по ходу движения у неверно покачивающейся девушки будет огромнейшее пятиэтажное здание заброшенной больницы с запущенным сквериком за ржавой оградой. Там зимой и летом обитают бродяги, потому что двери и стекла бывшей больницы остались целы и невредимы, а старинные толстые стены хорошо держат тепло. Если топить как следует буржуйку, можно и перезимовать, так вот получается. Сквозь немытые окна тут можно увидеть даже развешанные на просушку пелёнки. Следующий по ходу комплекс зданий — городская дезстанция, где мыли и переодевали в 'секонхэнд' городских бомжей. Там же была благотворительная столовая для бездомных и пункт выдачи бесплатных одноразовых шприцев. Так что на этом отрезке тротуара от квартала до квартала в любое время можно было наткнуться на личность без определённых занятий и определённого места жительства, да и саму эту короткую улочку с односторонним движением справедливо было бы назвать Бомжовой. Хорошо одетым подгулявшим хипстершам тут лучше не разгуливать. Тем более что патрульных машин тут никогда не увидишь.

* * *

Лицо у девушки не носило следов похмельной одутловатости. Скорей всего причиной её неадекватного состояния были наркотики. У меня мелькнула глупая мысль, что заблудившаяся красавица бредёт именно за бесплатным шприцем. Но даже такой тугодум, как я, догадался, что девушка с брюликами в ушах и на кольцах купит себе одноразовый шприц в самой дорогой аптеке да ещё и за очередной дозой пойдёт не к цыганке за углом, а закажет дурь с доставкой на дом у самого наркодилера.

До комплекса зданий городской дезстанции девушка не дошла. Из ржавых ворот заброшенной больницы выскочила свора. Даже не свора, а просто троица бродяг. Причём всего один мужичок и две бабёнки, все как на подбор один одного ниже, молодые и достаточно проворные. Девушка вмиг осталась в одном бюстгальтере до пояса. Восточная рубашка-распашонка и шитый золотом кушак исчезли в торбах бомжих.

— Э, вонь подвальная! Не прикасайтесь к ней! — издалека крикнул я.

— Да ты чо, мужик!

— Да мы тебя уроем, чмо!

— Проблем захотел, бля?

Я до сих пор поражаюсь, откуда берётся у бомжей такая патологическая худоба. Даже если и питаться с помойки, все равно трудно так сильно похудеть. В наше сытое время бутерброд с колбасой, оброненная сосиска или булочка могут целый день проваляться на газоне, и ни одна дворняжка, бродячая кошка, ворона или крыса их не унесут. А эти трое были просто ходячими костями. Наркологи говорят, что это из-за употребления алкогольных суррогатов, например, стеклоочистителя или антифриза, не могу сказать точно, а врать не хочу.

Раскидать мне их ничего не стоило бы, но к ним противно было прикасаться. Я просто сильно дёрнул недотепистую девушку за руку и притянул к себе. Да так сильно, что она упала мне на грудь с закрытыми глазами. Пока я её тряс за плечи, пытаясь привести в чувства, бомжи быстренько смотались с награбленным.

— Вам куда? — спросил я девушку.

Она обвела блуждающими глазами с голубой поволокой мир вокруг себя и неопределённо махнула вялой рукой:

— Туда.

— Там промзона. Три завода стоят впритык и оптовая база коопторга в придачу.

— Ну и что, — икнула, оступившись, девушка.

— Там не живут, там работают. А в таком наряде, только лифчике сверху, туда на работу не ходят. Соберитесь, оцените трезво местоположение и покажите, куда вас надо доставить.

— Туда! — махнула она в сторону заброшенной больницы, нынешнего бомжатника.

— У вас есть визитная карточка с домашним аресом?

— В сумочке, — недоуменно развела она руками.

Сумочку у неё увели ещё до встречи с бомжами.

— Послушайте, — я взял её за локоть, чтобы она не шаталась. — Я отвезу вас к вашей маме. Вот как раз припаркована моя машина.

Тут я впервые узнал, что моя машина светло-серебристого цвета, а на капоте у неё эмблема с трёхлучевой звездой, обведённой кружком.

— Только не к маме! — закрыла лицо руками девушка, но сквозь пальцы осторожненько посматривала на меня.

— Тогда к подруге, бойфренду.

— Кому я в таком виде нужна?

— Да, только патрульной машине, согласен. Давайте я отвезу вас к себе домой. Вы у меня помоетесь, отоспитесь, протрезвеете, а вечерком после работы я отвезу вас к маме. Она к тому времени уже сменит гнев на милость.

Девушка икнула и кивнула.

— Лиля.

— Кто такая Лиля?

— Меня зовут Лилия.

— Вот и познакомились.

* * *

После работы Лиля встретила меня дома в моей футболке на голое тело и моих же тапках. Она была совершенно трезвая и злая.

— Я не умею готовить.

— Я тоже.

— Я голодная, а у тебя дома жрать нечего. Сбегай в магазин. Целый день не ела.

— У себя дома поешь. Я тебя сейчас отвезу. Одевайся.

Она сердито поджала губы и отвела глаза.

— Я никуда отсюда не пойду!

— Почему?

Лиля замялась, полоснув меня злым взглядом, и обиженно отвернулась.

— Что, никак не придумаешь зацепку, как остаться у меня?

— Уже придумала!.. — сделала она решительный шаг ко мне. — Ты когда-нибудь видел таких красивых девушек, как я? — она обтянула на себе мою футболку.

— Таких красавиц даже в кино не бывает, — согласился я.

— Вот тебе и зацепка! — горделиво выпятила Лиля пышную грудь.

— У меня нет таких денег, чтобы иметь столь дорогую содержанку.

— А я не проститутка, а просто бл...ь. Проститутка — та за деньги, а я борец за идею. Идею свободной любви.

— Ну, ладно, оставайся пока, если тебе захотелось со мной поиграть в любовь.

— Не в любовь, а в страсть. Пламенную, обжигающую и испепеляющую до угольков. Согласен?

— Ну ладно, согласен.

— Нет, ты ещё раз скажи.

— Положим, согласен.

— Нет, ты ещё повтори!

— Согласен.

— Заметил? Ты три раза повторил! Теперь ты — мой!

Она привстала на цыпочки и потянулась к моим губам.

Я резко отшатнулся и упёрся спиной в дверь. Этот запах... Этот тошнотворный запах... Не знаю, как у вас, а у нас в школе был прекрасный класс для уроков химии. На каждом столе стояла прозрачная спиртовка с фиолетовой жидкостью, которая называлась 'денатурат'. Так вот у этой жидкости был такой же тошнотворный запах, чтобы её не пили алкаши, потому что сама по себе жидкость была — чистый спирт.

— Что с тобой, дурачок? — широко распахнула мохнатые ресницы Лиля.

— Да так, дурновато что-то стало...

Она всё-таки поймала мои губы и впилась в них хищным поцелуем. Тошнотворный запах пропал. Теперь от неё исходил волнующий аромат тонких духов и ещё чего-то нестерпимо сладкого до приторности.

— Так-то лучше?

— Уже прошло, ага.

— Ну и ладно, а то прям-таки напугал меня. Сбегай пока в магазин и затоварься вкусненьким, пока я накрою стол для романтического ужина, а то мне после скачек на постели всегда жрать хочется. И не забудь позвонить на работу, что берёшь отпуск за свой счёт.

— Я должен съездить в офис и написать заявление. Начальство ещё на месте.

— Никуда я тебя уже не отпущу.

* * *

Точно не упомню по времени, но, кажется, не менее двух недель мы мотались с Лилькой по блиц-турам за границей. Помню в Луксоре Долину царей, припоминаю древнеримские развалины в Анталии, бывшей Анатолии, помню умиротворяющий вид на Эльбрус в лучах заката с горы Малое Седло в Кисловодске. Помню урочище Медео под Алма-Атой и горы с лесами из дикого урюка, и такие же леса из диких яблонь в Киргизии. Яблоки на деревьях были размером с два кулака и вкусные-превкусные.

Память моя, словно нехотя, но все же возвращалась ко мне. Правда, она напоминала большой экран, испещрённый сотней маленьких экранчиков, на которых крутились вразнобой разные видеоклипы.

— Забыла что-нибудь? — крикнул я Лильке с постели, услышав, как в замке проворачивается ключ.

Видно, моя милашка собралась прошвырнуться с утречка по бутикам. Мы только что вернулись из нашего головокружительного зарубежного 'свадебного' турне, хотя ни о какой свадьбе пока не было и речи. Лильке нетерпелось высмотреть для себя что-нибудь из новенького после нашего приезда из-за границы. Но в прихожей стояла не она.

— Настя? Как ты вошла?

Скромная дурнушка покраснела, отвернулась и, стоя спиной ко мне, сказала с едкой злобой в голосе:

— Ты же мне дал ключи от квартиры 'на всякий пожарный случай'.

— А сама где живёшь?

— Вообще-то прописана в студгородке.

— С ребёнком?

— Дочка пока что у мамы в деревне.

Я быстро поднял с пола трусы и влез в них, а потом накинул халат.

— Что-то забыла?

— Я оставила у тебя хрестоматию по святоотеческой литературе и брошюру 'Приношение современному монашеству' святителя Игнатия Брянчанинова.

— Вспомнил, вот чудное дело для моей дырявой памяти! — стукнул я себя ладонью по лбу. — Возьми там на подоконнике.

Настя прошла в комнату и со злостью уставилась на кружевные трусики и лифчик Лили на спинке стула.

— А где твоя гостья?

— Она уже не гостья, а моя владычная хозяйка. Наверное, поехала на моей машине в шоппинг-тур по бутикам.

— С её запросами она тебя по миру пустит.

— Стоящая любовница должна сделать любовника-миллиардера простым миллионером.

Настя поправила свою деревенскую белую косыночку и застегнула верхнюю пуговку на неврачной серой кофточке. На этот раз на ней была чёрная юбка почти по икры. И безобразные серые кроссовки.

— Поди-ка твоя Лилька дура-дурой, а хитрая.

— Что ты, она такая замечательная и умница к тому же! И очень умелая в постели.

— Ага, вижу по твоей довольной физиономии. Она хоть симпатичная?

— Не то слово! Смотри и удивляйся, завидуй и ревнуй!

— Было бы к кому.

Я протянул ей телефон со слишком откровенными фотографиями Лили.

Настя с брезгливостью деревенской простушки рассматривала фотки, как порнографические картинки. Потом не только лицо, но и тело передёрнула судорога, а на висках и конопатом носике проступили бисеринки пота.

— Так вот ты какая сука, Лилит!

— Её зовут Лиля.

Настя словно меня не слышала, а говорила сама себе:

— Давненько я хотела увидеть это адское отродье.

— Я вас познакомлю.

— Мы с этой курвой давно знакомы, только заочно. Миленький, тебя заарканила сука-суккуба, а ты даже не сопротивлялся.

— К лицу ли студентке теофака так выражаться?

— Иначе не скажешь, это наш научный термин. Суккуба от латинского слова — 'шлюха', а лучше сказать 'подстилка'. Потому что оно происходит от глагола 'суккубаре' — 'лежать под чем-либо'. Мы это на третьем курсе проходили.

— Точнее растолковать нельзя? — зло оборвал я её.

— Ну, демоница она, посещает ночью молодых мужчин и вызывает у них сладострастные сны с последующей поллюцией.

— Между прочим, она посещает меня и днём. Что в ней опасного?

— Она сам дьявол в женском обличье. Предстаёт существом настолько вожделенным, что в неё влюбляются без памяти мальчишки и давно женатые мужики. Она властительница всей нестерпимо влекущей красоты на земле, ослепляющей и губящей слабых на искушение мужчин.

— Она действительно непозволительно красива, согласен, но это не её вина. Какие особенные приметы у твоей мифической суккубы?

— Трёхпалые ступни с когтями, как у динозаврихи, и перепончатые крылья.

— Смеёшься? У Лили очаровательные ножки и лопатки, которые хочется бесконечно покрывать поцелуями.

— Я тоже не верю в эти средневековые вымыслы католической инквизиции. Хотя и в русском фольклоре упоминается болотная обольстительница на гусиных лапах. Как бы там ни было, твоя Лилит на самом деле совсем не такая, какой ты её видишь. Она способна очаровывать, рисоваться перед мужиками в блистательном облике, скрывая настоящую внешность.

— Гипноз?

— У нас на факультете теологии это называют наваждением. Красивая внешность Лилит — производная от её способности менять свой облик. На самом деле она выглядит скорее всего, как змея.

— Ха, жалит и убивает ядом?

— Демоница медленно выпивает жизненные силы своих любовников-жертв, — сказала Настя.

Я потянулся от удовольствия:

— Это уже больше похоже на правду. Я уже еле на ногах стою после наших дней и ночей. Но мне хотелось бы снова и снова отдавать ей мои жизненные силы.

— Не поддавайся ей, оставайся настоящим мужиком.

— А как с ней справиться?

— Суккубы совершенно пасуют перед праведником, который ни разу не предавался порокам.

— Ну, таких в наше время не водится. Пошли на кухню, чайку попьём.

* * *

У чистюли Насти чуть волосы под косынкой не встали дыбом, когда она увидела в моей кухне настоящий разгром.

— Когда только эта твоя Лилька успела всё так загадить? Тут же за неделю грязь не отдраишь, а твою кухню ей оставила чистенькой-пречистенькой.

— Понимаешь, она девушка гламурная. У неё маникюр, и пальчики нежные. Ничего, сейчас я вымою две чашки и заварю кофе. Заварник для чая слишком долго отмывать, прости уж.

Я завязал в узел из настольной клеёнки всю посуду с кухонного стола и поставил этот баул возле мойки.

— Вот и стол свободный. Сейчас только чистой тряпочкой по нему пройдусь. А тряпочки-то чистой и нету... Ладно, я посудным полотенцем.

— Оно у твоей Лильки не чище грязной тряпки.

— Ты ж студентка, Настя, а студентки в общаге всякие виды видывали. Садись, вот тебе печенье. Поговорим по душам, а то как-то, знаешь, соскучился по простому человеческому общению за это время.

— Ещё бы! С дьявольским отродьем связался — дочкой самой Лилит.

— А это что за мымра?

— Лилит — первая жена Адама.

— В Библии я такого имени не встречал, хотя и читал я её наискосок, честно говоря. Больше для препода по античной литературе.

— Это есть в апокрифах. Господь прогнал Лилит от Адама и дал ему в жены Еву.

— За что прогнал-то?

— Она потребовала у Господа равных прав с Адамом.

— Значит, Лилит — родоначальница всех феминисток?

— Скорее всего. Это и на самом деле демоническая идеология.

— Кто это определил?

— Наша наука.

— Ха, ваша теология не наука, а мракобесие.

— С точки зрения атеиста... Так вот, Бог лишил Лилит и её потомство способности зачать от смертного мужчины, то есть ей 'затворил чресла'. Суккубы размножаются партеногенезом — их яйцеклетка способна только к самооплодотворению. Они повторяют в своих дочерях самих себя.

— Поэтому моя Лилька не предохраняется? — хмыкнул я.

— Мало того, она страстно жаждет от тебя забеременеть. Нам на кафедре демонологии говорили, эти суки-суккубы вступают в связь с мужчинами, вожделея, что их потомство сможет обрести бессмертную душу, а потом избавят от проклятия их праматерь — Лилит. Но у них ничего не получается, поэтому они вселяются в душу обычной женщины, но вот незадача — их жертвы рождают нормальных, а не одержимых детей.

— Ну а с их прародительницей что стало?

— Расставшись с Адамом, Лилит сделалась злым демоном. Приняв свой первоначальный облик змеи, она смогла отомстить Еве-разлучнице — предложила отведать запретный плод с древа познания добра и зла, чтобы та смогла зачать Каина, братоубийцу Авеля. От него и пошло нескончаемое племя уголовников и маньяков. Потом она убивала в колыбели грудных детей и издевалась над спящими мужчинами. Просто тупо мстила. Мужчинам — за то, что Адам отверг её. А детям — за то, что Бог затворил ей чресла для мужского семени. Ни один мужчина не может оплодотворить её.

— Она так и осталась старой девой?

— Почему? Лилит вышла замуж за дьявола. От сатаны она породила малых и великих демонов нечистого племени, которые рано или поздно пойдут на штурм града небесного. Её дочки суккубы тоже способны зачать только от демонов, рожают всяких нечистиков. Миленький, теперь ты понял, насколько она опасна?

— Дико слышать от современной девушки бабушкины сказки. Это, наверное, древнееврейская мифология?

— Почему же? У разных народов Лилит называли по-разному. Для индусов она была Кали, Ума и Парвати, у греков — Геката, у норманнов — Хель, у шумеров — Эрешкигаль. Ну, вообще, это мать непроглядной тьмы, чёрная женственность, нимфоманка-губительница зародышей света, властительница всех колдовских чар и дьявольских искусств.

— Достала ты меня, Настя, своей лженаукой. Не верю я в это все. Пей, и уходи, а то скоро Лилька придёт, а она у меня крутая, подерётесь ещё.

— Не придёт, пока я здесь.

— Откуда ты знаешь?

— А вот знаю, и всё тут! — обиженно выпятила блеклые губки Настя и отвернулась.

Долго комкала платочек в неухоженных руках с коротко остриженными ногтями без маникюра, потом тихо сказала:

— Мне хоть бы одним глазком взглянуть на мою разлучницу-мучительницу.

— В чем дело? Я же тебе показывал её фотки.

— Сфотографируй её, когда вы с ней... Ну, понимаешь?

Настя не смела поднять на меня глаз.

— Ты, что, извращенка?

— Ты не поймёшь, братик духородный. Во время... ну, этого... сам понимаешь... она принимает свой природный облик. Я хочу увидеть её именно такой.

— Да никакого облика она не принимает. Потеет только сильно после оргазма, но даже пот у неё благоуханный.

— А выделения из промежности — вообще мёд! — прошипела от злости Настя.

— Да не злись! Ты просто ревнуешь. Сфоткаю я тебе Лильку во время траха скрытой камерой, если тебе так уж надо. Ты, наверное, курсовую работу пишешь на тему греховности добрачных отношений?

Вместо ответа Настя на прощание провела ладошкой по моей впалой щеке.

— Ой, как ты похудел, миленький!

— Постройнел, ты хотела сказать. Я даже радуюсь этому. А то, понимаешь, набрал весу под сто кило.

— Для твоего роста и твоей комплекции вполне нормально. Иссушит она тебя.

— Нет, вернёт мне спортивную форму.

Потом Настя засыпала меня своими звонками.

— Сфоткал?

— Знаешь, Лилька расхохоталась и разбила спрятанный фотоаппарат.

— Купи новый и сними на видео тайком. Только не забудь!

— Ладно, не забуду.

Через день новый звонок.

— Снял?

— Знаешь, чудеса какие-то. Поставил камеру на полку, а Лилька вскочила и выключила её.

— А ты установи камеру для скрытой съёмки так, чтобы твоя Лилька не приметила.

— Ладно, сделаю, только отстань. Я спрячу камеру в вентиляционной отдушине, Лилька не заметит.

— Ну, зачем ты мне это сказал, дурачок!

Честно говоря, этими своими звонками в самое неподходящее время Настя меня уже достала.

— Ну, миленький, не тяни! Сфоткал?

— Камера сама собой выключилась.

— Ничего само собой не случается. Это твоя сука заставила тебя выключить, а ты и не помнишь.

— Слышь, Настя, на кой тебе видео, где парень трахает девку? Весь интернет завален порномусором. Или ты хочешь подзаработать на моей съёмке?

— Нет! Я хочу увидеть эту гадину.

— Может, ты тащишься от порнухи?

— Да пошёл ты, придурок! Я больше не буду к тебе звонить и приходить.

— Ну и сделай одолжение!

* * *

После размолвки с Настей я снова стал дальтоником. Но и в бесцветном изображении Лилька выглядела не хуже, чем любая звезда чёрно-белого кино. Даже красивее стала, мне так казалось.

Моя заплаточно-клиповая память по-прежнему представляла собой огромный экран, испещрённый маленькими экранчиками. Некоторые видеоклипы на них мне совсем не нравились. И те, что не нравились пуще всего, были какие-то мрачные, утопающие в полутенях, как в подвале, где под потолком болтается одна-единственная слабосильная лампочка под ржавым жестяным абажуром.

Вот, к примеру, отвратительный видеоклип. Грязный наркопритон в 'хрущобе', предназначенной под снос. Свалка неподвижных, давно не мытых тел на полу. По ним ползают тараканы, но почему-то не рыжие юркие прусаки, а тяжёлые чёрные, которых когда-то называли 'запечными'. Таких можно увидеть только в зоомагазине. Две грязных крысы, одна с оборванным хвостом, а другая с располосованным ухом пристроились у куска позеленевшей варёной колбасы. И мой хриплый голос из темноты:

— Лилька, ещё дозу?

Или вот такой сюжет. Я открываю дверь и вижу еле держащуюся за дверной косяк пьяную Лильку в расстёгнутой блузке, задом наперёд одетой юбке и драных колготках.

— Ну, чо вылупился? Такая уж я бл...ь уродилась. Я тебя честно предупреждала при первой встрече. Никто тебя к моей юбке не привязывал. Пропусти, дай дорогу! Я спать хочу. Вымоталась за ночь.

* * *

И опять же этот запах. Нет, не только тошнотворный запах денатурата, но и аммиачная вонь из канализации.

Моя мозаичная память высветила передо мной ещё один отрывок из прошлого. Будто бы я, ещё студент, участвую в массовке на съёмках фильма про революцию и гражданскую войну. Нас, статистов, одетых в серые шинели и папахи из хлопчатобумажного букле, запихали в дореволюционную теплушку. Мы якобы отправлялись на Германский фронт. Вагон, наверное, двести лет простоял на запасных путях. И все это время верно послужил временным сортиром для рабочих-путейцев. Пол теплушки на несколько сантиметров был покрыт слоем чуть ли не окаменевшего дерьма.

— Я специально приказал не убирать историческую факутуру, чтобы вы прочувствовали себя настоящим окопным быдлом, которого везут на убой, — пояснил режиссёр. — Чтобы знали, что война пахнет говнецом.

И морды у студентов-статистов в форме солдат царской армии от этого запаха действительно были мрачными-премрачными, многие едва удерживались от рвоты, что по фильму выказывало отношение простых солдат к мировой бойне.

И все воспоминания о наших приключениях с Лилькой после красочной заграницы отдавали тем же самым запашком, что стоял в киношной теплушке.

* * *

Самым убийственным в моей мозаичной памяти был чёрно-белый видеоклип, снятый якобы в моей квартире, который я прозвал 'съёмочной площадкой'.

Я сидел посреди комнаты привязанный к стулу. И тут голос Лильки:

— Мы этому кинолюбителю сейчас устроим съёмочный процесс, чтобы отбить у него всякую охоту меня снимать в постели. Потом он у меня этот видеосюжет десять раз просмотрит, как миленький. До кровавой рвоты. Ты, с камерой который, приготовься! Снимать будешь по моей команде. Ты, который за стулом, вставь ему в рот мои трусы, чтобы не орал как резаный. И держи ему глаза открытыми, чтобы не зажмуривал веки... Артисты по местам! Камера — пошла!

Один парень пристроился к Лильке сзади, второй спереди. Двое стали по бокам — Лилька им надраивала члены. Пятый 'артист' вознамерился засунуть ей член в рот.

— А чем дышать буду?

— Носом!

* * *

Последнее из моих бесцветных воспоминаний — чёрно-белая Лилька сидела у зеркала и прихорашивалась к выходу.

— Куда собираешься?

— Твоё какое дело!

— Ты каждую ночь где-то шляешься, а я целый день в этом сраче сижу, который ты устроила в моей квартире.

— Вот повяжи фартук и косынку и займись уборкой — самое дело для такого доходяги.

— Слушай, Лилия, так нельзя. Надо поговорить серьёзно. Хватит гули гулять. Нужно жить нормальной жизнью. Полноценным домом.

— Что, замуж за тебя? Ха! Посмотри на себя.

Она сорвала с меня халат и подвела к большому зеркалу. На меня из него смотрел костлявый задохлик с цыплячьей шейкой. Там, где когда-то был член приличных размеров, теперь торчал высохший арбузный хвостик.

— Тебя выгнали с работы за прогулы. Ты просрал все свои сбережения и остался без копейки. Теперь живёшь на последние грошИ, оставшиеся после продажи машины. Да тебя из квартиры скоро сгонят в барак за кольцевую дорогу за неуплату коммунальных платежей.

— Но это все ж растерял ради тебя!

— А я не для тебя живу. Скажи спасибо, что соглашаюсь тебя иногда приголубить... Не забудь собрать бутылки, что оставили вчерашние парни, и сдай их, а то опять без хлеба останешься. Без меня ты бы вообще с голоду сдох, если бы не те бутылки, что мне по ночам разные пацаны приносят.

— Ах ты сука-суккуба! — занёс я над ней свой костлявый кулачок, напоминающий амулет людоедов, который они делают из высушенной руки своей жертвы.

— Что, твоя святоша Настя тебе уже в уши про меня надула? За суку-суккубу ответишь, а с ней я потом разберусь. Она у меня на земле долго не заживётся. Так ей и передай при случае.

Дородная, раскормленная, похорошевшая Лилька медленно встала из-за туалетного столика, схватила меня всего лишь левой рукой за глотку и так трахнула о стену, что у меня в глазах все потемнело.

Я слышал разговор, доносящийся как бы издалека.

— Отчего это у него, Костя?

— Обморок возникает вследствие острого падения тонуса сосудов при сильном волнении, истерии, различных болях и так далее.

— А точная причина?

— Причины могут быть самые разные. Как правило, в основе обморока лежит недостаточное снабжение кислородом головного мозга. Точно так же, причиной может быть спазм сосудов головного мозга, падение артериального давления, падение уровня сахара в крови — гипогликемия, это так называемый голодный обморок. Ты его хорошо кормишь, Настя?

— Это пока не мой парень, соперница увела. Но точно знаю — кормят его тут плохо. Что мне ему сделать?

— Расстегни ему все сдавливающие элементы одежды, а лучше вообще всё сними, даже трусы. Резинка может быть тугая. Для нормальной деятельности мозга необходим постоянный приток крови. Уложи его так, чтобы ноги были выше головы, обеспечив тем самым усиленный прилив крови к головному мозгу. Взбрызни ему лицо холодной водой. Поднеси к носу ватку, смоченную нашатырным спиртом.

— Я все сделала, а он глаз не открывает! Что делать?

— Можно ещё ввести ему один миллилитр десятипроцентного кофеина подкожно, либо два миллилитра кордиамина внутримышечно. У меня с собой есть. Сделать инъекцию?

— Вводи, ещё спрашиваешь! Как это могло случиться?

— Я не знаю, что тебе сказать, Настя. Вообще-то, существует много состояний, когда возникает угроза для жизни больного. Это обморок, коллапс, острая сердечно-сосудистая недостаточность, анафилактический шок, приступ бронхиальной астмы, эпилептический приступ, гипертонический криз и прочее. Но тут я ничего особенного не вижу.

— Но он же трупом лежит!

— Единственное, что могу констатировать, это, очевидно, кратковременная потеря сознания. Об этом свидетельствуют бледная окраска кожных покровов, появление холодного липкого пота, холодные конечности, нитевидный пульс, очевидное снижение артериального давления, но у меня нет с собой тонометра. Так, приоткроем ему глаза... Зрачки расширены, на свет реагируют слабо. Дыхание слабое, поверхностное. Ещё у пострадавшего достаточно ярко выраженная брадикардия.

— А что это такое?

— Ну, брадисистолия.

— Вот уж объяснил!

— Ну, замедленная частота сердечных сокращений. Можно ввести полмиллилитра 0,1%-ного раствора атропина. Но, думаю, это лишнее. Он уже почти очухался. Больному рекомендуется только покой, сладкий, крепкий и горячий чай.

— Ох, если бы я могла надолго с ним остаться. Я бы его выходила. Но она не позволит.

— Но пока ты ещё побудешь некоторое время рядом с ним, а я ухожу. Не разрешай ему сразу вставать. Только спустя десять-тридцать минут можно сделать первую попытку. Сначала нужно сесть на край кровати, потом медленно опустить ноги на пол. Если продолжает кружиться голова, лучше снова прилечь. Он у тебя занимается в олимпийском резерве?

— Он и спортом-то никогда не увлекался.

— Знаешь, Настя, это очень похоже на синдром перетренировки. Перегрузка.

— Да нагрузки у него были немалые.

— Может, он фанат бодибилдинга, хотя на качка не похож.

— Прежде был похож на Геракла.

— Ну, тогда понятно — качается в клубе до посинения.

— Костя, кто про что, а вшивый про баню. Ты учишься на врача спортивной медицины, вот и переводишь все на тренировки. Говорю тебе, это у него переистощение от кувыркания с девкой в постели, а не от спорта.

— Настя, не глупи. Загнать себя до полного истощения может только на племстанции боров на чучеле свиньи, если за ним не досмотреть. У мужчины быстро приходит на помощь спасительная импотенция, когда уже никакой виагрой его дружка не поднимешь. Состояние твоего грейпфрута — результат одновременно мышечного и нервного истощения, характерного рекордсменам.

— Он не просто друг, а дорогой человек.

— Вон, он уже глаза открывает. Отпаивай его чаем, куриным бульоном с белыми сухариками и больше не пускай к культуристам на тренажёры.

* * *

Я действительно открыл глаза. Бледная как смерть Настя сидела надо мной в чёрной косынке, чёрной кофте и чёрной юбке, ну, просто бабка-сектантка какая-то.

— Ты... тоже... похудела...

— От строгого поста и... греха.

— Ты ж истово православная!

— Православные тоже грешат, каются и искупают грех постом и покаянием.

— Ты — и вдруг грешница?

— Сам прикинь, мне только двадцать один год, а дочке уже пять лет.

Она поправила мне подушку.

— Лиля опять ушла? — еле пролепетал я.

— Ушла, сука, надеюсь, она вообще больше никогда не вернётся. Молюсь богородице-заступнице об этом денно и нощно. Неделю простояла на коленях перед кельей моего духовника. Он сказал, что я уже утвердилась в вере. Осталось только мать-настоятельницу уговорить.

— Наставницу? Какую?

— Мать-настоятельницу женского Старо-Елизаветинского монастыря.

— Ты уходишь в монастырь, Настя?

— Пока что ещё только робко постучалась во врата его. Я пять лет ждала, чтобы меня туда допустили.

— Туда, что ли, берут по конкурсу, как в университет?

— Там ещё какой конкурс! На коленях со слезами умоляла и наконец упросила сестру-благочинную записать меня в очередницы. Последние три года жду своей очереди на благословение. Тот, кто чувствует в себе склонность к монашеству и решает поступить в монастырь, тот, можно сказать, поступает в наивысшее учебное заведение.

— Ты загубишь свою молодость, Настя.

— По учению святых отцов, молодость способнее к монашеству, чем старость, ибо молодая душа гибка и легче переменяется к лучшему.

— А как же твоя дочка?

— Мама зарегистрировала её в загсе на себя. Теперь она бабушкина дочка. Всё, миленький, пей чаёк, кушай сухарики.

Она сидела у изголовья и согревала мои руки в своих ладонях.

— А если Лиля придёт?

— Она не скоро придёт, это я тебе твёрдо обещаю, пока я... в себе. Лежи-отлёживайся. Тебя пока никто не побеспокоит, я посижу с тобой ради этого. А потом тебя навестит твой старый друг Николай.

— Колька? Вот здорово! Я его сто лет не видел!

— Вот и поболтаете, а я пошла. Если захочешь встать после моего ухода, держись за стенку, чтобы не упасть. Ну, все! Пока. Бог с тобой!

И она перекрестила меня на прощание.

А вот это рассказал мне друг мой Колька.

Настя открыла дверь и только потом тихо постучалась.

— Можно?

— Входи, овца божья.

— Коля, если ты любишь своего друга...

— Это ты его любишь и ревнуешь к этой Лильке.

— Коля, я серьёзно. Прошу тебя выполнить мою просьбу, даже если она и покажется дикой.

— Все, кроме криминала! Обещаю, Настя, мы же с тобой по нашей деревне ещё голопузыми бегали.

— Коля, тебя с какого курса института национальной безопасности выгнали?

— С последнего, а что?

— Коля, ты мне когда-то хвастался, что на отлично сдал все практические работы по незаметному проникновению в квартиру без ведома хозяев.

— Сдавал когда-то, а тебе на что?

— Проникни в чужую квартиру без ведома хозяина. Тебе даже не придётся отслеживать график перемещения соседей и подбирать ключи.

— Что за квартира?

— Твоего лучшего друга.

— Да я в любой момент к нему без подбора ключей зайду. Он мне сам откроет.

— Нет, ты зайдёшь тайком, аки тать в нощи, в его отсутствие. Отмычек подбирать не надо. Ключи я тебе дам, а соседи давно привыкли, что сука Лилька превратила его квартиру в притон и проходной двор, и к нему шляются всякие нарики. Но лишь бы он сам не увидел, куда спрячешь скрытую камеру. А то он этой Лильке всё выдаст.

— Ну и дальше что?

— Он дома пластом лежит больной. Постарайся под любым предлогом выманить его на время из дома. Установи скрытую видеокамеру так, чтобы не знал никто, где установил. Ни я, ни он, ни эта Лилька.

— Настя, это уже криминалом попахивает. Я же подписку давал о неразглашении и неприменении спецметодов сыска.

— Коля я знаю, что ты занимаешься этим и неплохо зарабатываешь на жизнь.

— Ну, там серьёзные дела и солидные заказчики.

— А это у меня такая малость, Коля.

— У нас и за малейшую малость убивают без суда, следствия и долгих разборок.

— Тут тебя никто не убьёт, а вот ты можешь своим невмешательством убить лучшего друга.

— А что я должен снять на скрытую камеру?

— Любовные игры Лильки с твоим другом.

— Ну, знаешь, Настя, бабская ревность не знает границ. Ты потом этой Лильке ещё плеснёшь кислоты на лицо, знаю я ревнивых баб.

— Коля, ты меня знаешь сто лет. Я похожа на оскорблённую потаскуху?

— Нет, но...

— Коля, я тебя вытащила из колодца в деревне, когда тебе было пять лет? Вот и ты вытащи меня из ямы.

— Ладно, тут выходит баш на баш, что поделаешь.

— Только просьба, чтобы накопитель информации для видео не остался в квартире, а был только вне её

— Хорошо, я размещу приёмник видеосигнала в машине под его окнами.

— Отпадает. Ты разместишь приёмник так, чтобы я об этом не узнала. Обещаешь?

— Обещаю, но непонятно мне что-то.

— Тебе и не надо понимать. Ни я, ни он, ни эта Лилька о скрытой камере не должны знать. Тебе легче жить без этого будет.

— Ну и как же я туда войду незаметно, если дома Лилька окажется?

— А вот этим мы сейчас и займёмся. Лильки у него дома не будет. Помнишь, у твоей бабки в деревне была стальная кровать?

— Родаки её в город перевезли. Она и сейчас стоит в моей спальне. А на кой она тебе, овца божья? Кровати ведь не по вашей праведницкой части.

— Коля, прошу тебя ничему не удивляться. И не стесняться. Потому как вопрос, повторяю, стоит о жизни и смерти. Обещай мне выполнить все мои просьбы, даже самые дикие.

— Обещаю, за мной же должок с детства.

— Первое, ты снимешь все перины и матрасы с бабкиной кровати. Второе, я совершенно голяком улягусь на голой панцирной сетке. Ты привяжешь мои руки и ноги медной проволокой к стальной кровати.

— Ты что, тащишься от садо-мазо? Я в такие игры не играю. Ищи себе другого партнёра.

— Дослушай до конца, Коля. У тебя есть какая-нибудь металлическая сетка?

— Ну, есть, противоволновая индукционная ячеистая изоляция. Есть. Обрезки, правда. Нам без неё нельзя. Это ж основа системы информационной безопасности офиса. С того и кормимся.

— Этой сеткой накроешь меня, голую, и сразу уходи к нему. Да, не забудь запихать мне в рот чистый носовой платок.

— Зачем?

— Чтоб я, дура, не орала как резаная. Потом сразу пойдёшь к нему и установишь скрытую камеру. Мне не рассказывай ни слова об этом! Иначе всё зря. Потом отвяжешь меня и я уйду. Ну, давай вставляй мне в рот платок, что ли!

Николай справился даже быстрей, чем о том его просила Настя.

— Установил камеру?

— Это проще простого. Трудней было выманить его из хаты. Я позвонил якобы из конторы, что Лильку арестовали за сбыт наркотиков.

— Ты же мог его угробить от нервного потрясения!

— Ничего. Отошёл твой болящий, разрозовелся, как вернулся из ментовки. Прости, Настя, я в него чуточку коньячку влил. Ну, передачку, типа, принёс, как положено. Лильки не было, я зря боялся.

Николай осёкся, войдя в спальню. Настя лежала на панцирной сетке с почерневшим лицом.

— Лильки там и быть не могло, — чуть слышно прохрипела она и потеряла сознание.

— Настя, ты не померла часом? — кинулся Николай к посиневшему голому телу на кровати.

Вид у его распластанной подружки детства был как у узницы фашистского концлагеря. Выпирали ребра скелетообразной грудной клетки. На опавшем животе можно было прощупать позвоночник. А между бёдер-спичек можно было пропихнуть футбольный мяч.

Две лёгкие пощёчины привели Настю в чувство.

— Установил слежку, Коля?

— Как просила.

— Только мне ничего не рассказывай. Я приду завтра просмотреть запись в это же время.

— Да ты перекусила бы чуток. Глянь-ты до чего себя изнурила постом.

— Не до еды! Сегодня всё решится!

* * *

На следующий день Настиной ужасающей худобы не было заметно, потому что на ней был мешковатый чёрный подрясник и платок настоящей монашки, переходящий в пелеринку на плечах.

Дверь квартиры была полуоткрыта. Всклокоченный Николай сидел перед почти пустой бутылкой коньяка, вперив невидящие глаза перед собой.

— Коля, я здесь!

Николай повернулся на голос:

— А, это ты, овца божия. Коньячку потянешь?.. Хотя вашей сестре-святоше нельзя.

— Коля, у тебя на висках седые волоски!

— Хорошо ещё, что весь не поседел.

— Запись получилась?

Николай отвернулся к пустой стене и так сидел, словно рассматривал невидимый экран с видеороликом.

— Коля, запись? Включай картинку!

Он долго молчал, потом пробасил, глядя в пол:

— Она тебя убьёт. Лучше не смотри.

— Я пропаду на веки вечные, если я не просмотрю запись.

Николай встал и повёл Настю в затемнённую спальню.

— Ладно, смотри... Но только я ни при чём, если что... Я первой помощи оказывать не умею.

Он остановился перед проектором.

— Последний раз спрашиваю. Не боишься?

— Боюсь, но включи.

— А вдруг инфаркт, инсульт? Наш друг Костя-медик сюда добежать не успеет, если срочно вызвать.

— Включай!

Еле слышно щёлкнула кнопка. На белой стене заклубились багровые облака. Они медленно рассеивались, становясь красными, алыми затем и вовсе розовыми. Посреди экрана лежал человек, спеленатый погребальными свивальниками. Не на кровати, не на диване, а как бы висел в пространстве.

Впрочем, когда изображение человека приблизилось, то никаких свивальников на нем не было. Просто оптическая иллюзия. (Колька потом рассказывал мне, что в этом живом трупе сразу узнал меня.)

Багровая темнота попряталась по углам, создав проекцию жилой комнаты в перспективе. У ног человека вился тёмно-фиолетовый клубок, поминутно выбрасывая щупальца-протуберанцы. Потом подвижные жгуты и жгутики стали сплетаться в один фиолетовый канат, который медленно стал вздыматься над обездвиженным телом. У вершины каната распустился капюшон, как у кобры. Но это была не обычная змея. У неё не было глаз и вообще головы. Раздвоенный язычок не обнюхивал воздух. Николай нажал на кнопку дистанционного управления.

— Я отключил звук, — сказал Николай. — Иначе от инфрамузыки будешь кататься по полу и раздирать себе ногтями грудь.

Николай поднял майку и показал глубокие полосы на груди с чёрной запёкшейся кровью.

— А что страшного, Коля?

— От этой музыки вообще бОшку рвёт.

— Крути дальше, — прошептала Настя.

Красный капюшон фиолетовой змеи разросся в широкую воронку и опавшим парашютом опустился на неподвижного человека. Но он не накрыл тело, как мальчишка банкой накрывает зазевавшуюся муху. А, свернувшись наподобие цветка тюльпана, стал рывками всасывать жертву внутрь. Когда голова человека скрылась под фиолетовым покровом, канат (хвост фантастической змеи, хотя это была вовсе и не змея) несколько раз плотно обернулся вокруг свёртка. Кольца начали сдавливать тело жертвы в сладострастных пульсациях.

— В этом месте такая психоделическая музыка, что мужик на любую бабку-ёжку кинется, на себе испытал и больше не тянет.

— Прости, Коля, что я и тебя в это вляпала. Выключай, дальше все ясно.

— Что это за чудо-юдо, Настя?

— Лилит — так выглядит исходная форма духовного паразита, который вселяется в некоторых женщин. Сгусток энергии, уплотнившейся до протоматерии. Прости меня, грешную, Коля! Я буду до скончания века молить Бога за тебя.

— Слышь, Настюха, мы с тобой можем втюхать эту видеозапись голливудчикам за несколько миллионов баксов. Ни у одного режиссёра фильмов ужасов ни хватит фантазии для такого ужастика. Зрительный зал просто ляжет от страха. А нам после продажи записи денег до конца жизни хватит, ещё и внукам останется.

— Коля, тебе мало поседевших висков? Останутся нам от этих денег одни уголёчки на том свете. Сотри, Коля, запись и постарайся забыть о ней, прошу тебя. И прощай! Да хранит тебя Господь!

— Лежи, не вставай, миленький. Я пришла попрощаться.

— Почему со мной сегодня не было Лили?

— Её вообще больше никогда не будет рядом с тобой.

— Почему?

— Потому что я сегодня же ухожу в монастырь. За монастырским стенами она меня не заставит грешить.

— А как это взаимоувязано?

— Эта Лилька, отродье Лилит, — я и есть. Точнее сказать, это моя одержимость. Лилит вошла в меня с детства и терзает до сих пор.

— Я не могу без неё, я люблю её.

— Ты любишь не её, а мой грех, миленький.

Настя припала губами к моей руке, бросилась передо мной на колени:

— Прости, миленький, я тебя чуть не загубила! Я так долго мучала тебя и чуть не затерзала до смерти.

— Мы же с тобой совсем недавно познакомились.

— Миленький, я шесть лет прожила с тообой в грехе.

— Ничего не помню.

— Когда Лилит внутри меня окончательно пересилила мою волю, она стёрла всю твою память.

Тут до меня начало что-то доходить из смутных воспоминаний.

— У тебя дочка — от меня?

— Миленький, ты сейчас слишком слаб, чтобы знать горькую правду. Я лучше промолчу. Не думай об этом. Тебе не нужна лишняя гиря на шею.

— Ты уходишь в монастырь. А как же твой теологический факультет?

— Миленький, меня давно отчислили, когда эта Лилька в моем теле с тобой по притонам шлялась. Если Господь благословит, университет закончу заочно, когда очищусь. Для молодых инокинь в монастыре такое часто благословляют.

— Но твои родные, семья?

— Я не связана семейными узами, не замужем, и не имею маленьких детей. Никаких препятствий для ухода в монастырь.

— А моя дочка?

— Она записана родной дочкой моей матери, забыл?

— Нет, помню. Но ведь тебе придётся отказаться от всех радостей цивилизации.

— Поверь, миленький, эта сука-суккуба Лилит развила во мне рвотный рефлекс на все радости мирских утех.

— Когда тебя постригут?

— Ох, ещё не скоро! Я пока что поломница. Многое надо заслужить и выстрадать. Каждая пришедшая кандидатка сначала некоторое время проживает в монастыре в качестве паломницы. После этого она ещё около года проводит жизнь в обители — уже не как паломница, а как сестра, полностью включаясь в жизнь сестринства — и лишь потом становится послушницей. Стать монахиней может только женщина, которая прожила в монастыре не менее трёх лет. Только после благословения настоятельницы совершается постриг в монашеский чин. Это смирит меня и укротит гордыню. Изгонит из меня бесовскую Лилит.

— Это у вас как бы духовный санаторий для заблудших душ?

— Ты богохульствуешь. В монастырь не уходят от несчастной любви или жизненных неудач. Инокиня — это человек, который оставил всё ради жизни по Евангелию, ради спасения души в вечности и любви к Богу. Но в моём исключительном случае это не так. Я действительно нуждаюсь в духовном излечении, иначе бы я просто погубила бы тебя и себя. Я опасна для людей в миру.

— Это вроде как добровольное пожизненное заключение?

— Ты говоришь так, будто монастырь — это что-то вроде темницы, где гремят кандалами и сидят на цепи. Нет, из монастыря можно уйти в мир, если оздоровишь душу и укрепишь веру. Я буду молиться за тебя. В монастырь идут с тем, чтобы стать молитвенниками за весь род людской.

— А в миру тебе молиться за меня в лом?

— Я не хозяйка себе, пока во мне живёт Лилит. В монастыре молитва верней до Господа дойдёт.

— Ещё бы! Над монастырём такие усилители и передающие антенны — золотые купола и кресты.

— Ты опять богохульствуешь.

— А твой дочерний долг перед матерью? Дети обязаны заботиться о своих родителях материально, когда те состарятся.

— На самом деле моя благодарность самая полноценная — я молюсь за родственников, помогаю им войти Царствие Небесное. Что может быть ценнее? Я им в детстве своей сексуальной одержимостью столько горя и позора принесла, что они рады были меня сбыть с рук в пятнадцать лет в грешный город, лишь подальше от глаз родных и знакомых.

— Ты хочешь спрятаться от людей за стенами монастыря?

— Монастырь принимает не тех, кто не может жить с людьми, а тех, кто не может жить без Бога.

— Ты в монастыре надеешься на экзорсистов? Неужели они изгонят из тебя Лилит?

— У православных это называется отчиткой. На неё вся моя надежда и моё упование. Отчитывать от бесов могут много лет, пока не изгонят всю нечисть из грешницы.

— Это больно?

— Некоторые кликуши и одержимки умирают под отчиткой.

— Ты только не умирай, я не смогу без тебя.

Она бросилась мне на грудь, орошая её слезами. Я никогда не видел, как слёзы в полном смысле слова льются ручьём.

— Что ты! Я уже весь мокрый от твоих слёз.

Настя резко отстранилась.

— В древних книгах пишут, что слёзы Лилит, которая во мне, губят мужчин.

— Так ты ещё вернёшься ко мне? — прошептал я одними губами от слабости.

— Но ведь ты же оставил мне ключи от своей квартиры! Я ношу и с собой уже шесть лет.

Я снова различаю цвета. Ко мне вернулась память. Уже съездил в американскую Филадельфию к родителям. Они любят меня, я их тоже. Сестра моя живёт неподалёку от них, а я уже вспомнил все наши с ней приключения в детстве. Удивительно, в Америке дома строят из фанеры, а раскрашивают их фасады под каменные палаты. Там тепло и сытно, в этой Америке, но запашок такой же, какой мучил когда-то студентов-киностатистов в дореволюционной солдатской теплушке.

На моей работе мне простили мой загул — быль молодцу не в укор. Даже повысили в должности. Наверное, потому, что я быстро перебрал в весе за сто килограммов. Цветное зрение вернулось, но пришла близорукость. Говорят, очки меня делают солиднее. Наверное, ещё и поэтому и повысили в должности.

Квартиру свою я продал. Слишком уж памятны соседям наши с Лилькой оргии. Купил дом в пригороде и дешёвую машину. Настины родственники переехали в него, стоило мне только их пригласить лишь лёгким намёком. Вместе с дочкой. Девочку зовут Юля. Она меня уже два раза назвала папой, хотя она для меня официально — свояченица, липовая сестра жены. Я ведь с Настей обвенчался в монастыре.

Тесть и тёща живут в моём доме на своей половине с отдельным входом. Со мой очень суровы, как будто я виноват во всех их бедах. Девочку от меня заботливо оберегают, но ребёнок гуляет во дворе. Как-то Юля проговорилась, что больше всего на свете любит маленьких такс. На следующий день у нас во дворе подметал ушами газон самый симпатичный из щенков таксы Рыжик. Так мы и встречаемся с дочкой на прогулке — Рыжик, Юля и я.

Я хоть и не воцерковлённый, но в последнее время стал все чаще останавливаться у православных храмов. Перед большинством из них стоит поклонный крест для кающихся грешников, коим нельзя переступать порога церкви. Я могу часами стоять перед ним с поникшей головой.

Как-то мимо меня проходил молодой и как-то на удивление слишком уж красивый поп. Теперь меня после стервы Лильки любая избыточная краса настораживает, а мне и вовсе стало не по себе, когда этот попик как-то походя бросил мне:

— Я сейчас разоблачусь и поеду с тобой.

Вернулся он уже без облачения. Молодой, стройный, в безукоризненном чёрном костюме и тонком свитере под горло. Было в нём что-то от протестантского пастора, если бы его лицо светилось лучезарной улыбкой идиота по жизни. Выражение красивого лица этого попа было скорее трагическим, чем жизнерадостным.

— Поехали к тебе, — распорядился он.

Всю дорогу мы молчали. Дома он выставил на стол бутылку кагора и коньяка.

— Приношение прихожан, грех отказываться.

Я позвонил вечно нахмуренной тёще. Она со своей половины дома принесла нам на стол закуску. Причём не преминула подойти под благословение молодого попа, который ей в сыновья годился.

— Спаси тя Христос, батюшка! Поповское благословение укрепляет здоровье.

Мы молча выпили по первой без закуски.

— Отец Мирослав, — протянул он мне по привычке руку для поцелуя, потом просто с жаром пожал мою. — Можно просто Мирек. Мирек Тхоржевский. По-русски это будет — Хорьковский.

— Ты из Польши?

— Мои родители из Польши.

— Они не возражали, что сын-поляк принял православие?

Отец Мирослав красиво закурил дорогую сигарету с угольным фильтром и укоризненно глянул на меня:

— Когда поляки крестилась в православную веру?

— Ну, когда Польша вошла в состав России, по-моему.

— До какого века у всех стран была единая православная вера?

— До 1054 года.

— Правильно, это ещё и год смерти Ярослава Мудрого, сына той самой якобы нелюбимой княгини Рогнеды, которая родила Владимиру Святому пятерых сыновей, не считая дочек. Удивительная избирательность в неприязни к жене, если помнить, что у язычника Владимира было триста жён и ещё столько же наложниц.

— К чему ты мне все это говоришь, отец Мирослав?

— К тому, что человеческие заблуждения крайне живучи. Поляки приняли католичество после немецкого нашествия на прарусские земли на востоке Германии. Когда случилось крещение Руси?

— В 988 году.

— А поляки переняли православие от Великой Моравии на сто лет раньше. Я из потомственных православных поляков. Ты спросил, не возражали ли мои прародители против моего крещения в православие. Они же меня и крестили, потому что были отроду православными. Какой из этого следует логический вывод?

Я недоуменно уставился на него:

— Не знаю.

— А я знаю — не бросай Настю. Она тебе жизнь спасла.

— Ты её видел?

— Я три раза на дню её отчитываю.

— Бесовка вышла?

Отец Мирослав налил сам себе коньяку, выпил и ответил:

— Лилит — да. Про остальных — не скажу, врать не стану

— Может быть, обратиться к научной медицине?

— Ты не догадываешься, сколько в монашестве и священстве психологов и психиатров с дипломами кандидатов и докторов наук.

— Не смогли себе помочь?

Отец Мирослав подцепил пальцами маслинку, опустил глаза и промолчал.

— Настю уже постригли? — спросил я.

— Одержимых не постригают. Она сидит на цепи за решёткой в подземелье, где пол и стены выстланы тюками соломы, чтобы голову не расшибла.

— Надежда есть?

— Только на твою любовь.

— Она хоть вменяемая?

— Ни бум-бум, — печально протянул отец Мирослав, испытующе заглядывая мне в глаза. — Ты всё-таки должен рискнуть и забрать её к себе домой.

— А не опасно? Для неё, я имею в виду.

— Тут уж пятьдесят на пятьдесят, сын мой, хотя ты и мой ровесник. Бог любит самопожертвование. Ты готов на духовный подвиг?

— Да, — ответил я после некоторого колебания. — Хоть сейчас.

— Враз ничего не получится. Сначала я должен подготовить тебя к приятию святых даров, подготовить к крещению, крестить, испытать на твёрдость в вере.

— И дочку, — сказал я.

— Это всенепременно для блага Насти.

— А получится?

— С твоей — возможно, с моей — нет, — снова выпил стопку отец Мирослав. — Моя кликушествует, что Иисус Христос и все апостолы были галичанами с Тернопольщины.

— Но головой об стенку не бьётся, как моя?

— Пока нет.

— Значит, что и у тебя жива надежда, отец Мирослав. Давай по последней за надежду, что ли!

КОНЕЦ__